Дух старины

Уж боле нет былых Великих Од,

Кто их создаст теперь, когда я стар?

Как пали «Нравы»!

Лишь бурьян растет

На тех полях, где были битвы царств,

Друг друга пожирали тигр, дракон,

Покуда не сдались безумной Цинь.

В стихах давно утрачен чистый тон,

Лишь Скорбный человек восстал один,

Ян Сюн и Сыма Сянжу в те года

Поддерживали вялую волну,

Но взлетов и падений череда —

И вновь канон стиха пошел ко дну,

А с завершеньем времени Цзяньань

В узорах слов и вовсе гибнет смысл.

Воспряла Древность только в доме Тан,

Все снова стало ясным и простым,

Талантам многим к свету путь открыт,

Резвятся рыбками в кипенье волн,

Созвучьем тела с духом стих звенит,

Как полный звезд осенний небосклон.

«Отсечь и передать» высокий смысл

Обязан я, чтоб гаснуть свет не мог.

Мечтаю, как Учитель, кончить мысль

Лишь в миг, когда убит Единорог.

Большая Жаба в Высшей Чистоте

Набросилась на Яшмовый Чертог,

Душа златая гаснет в черноте,

Бледнеет в небесах лучей поток.

В Пурпурных таинствах — зловещий Змей,

Зарю восхода поглотила мгла,

Нам тучи обещают сумрак дней,

И темень вещный мир обволокла.

Та, что в «Глухих вратах» заточена,

Теперь одна, ее глава седа.

Тля ест цветы, и гибнут семена,

Небесным хладом снизошла беда.

Гнетуща ночь, ее конец не близок,

И слезы грусти увлажняют ризы.

Правитель Цинь собрал все шесть сторон,

Могуч, как тигр, непобедим герой!

Мечом пронзает тучи в небе он,

Вассалы все спешат к нему толпой.

Ниспосылает Небо свет идей,

И льется мудрых замыслов поток:

Перековал мечи в «Златых людей»,

Открыл врата заставы на восток,

Воздвиг на Гуйцзи знак высоких дел,

С террас Ланъе на мир воззрился сам,

А каторжанам строить повелел

Себе гробницу на горе Лишань;

Послал за Эликсиром вечных лет —

Во мгле сокрытое родит печаль;

На берег моря взял свой арбалет —

Убить кита, что на пути лежал:

Как пять святых вершин, тот вдруг возник,

Громоподобные подъяв валы,

Уходит в небеса его плавник,

Сокрыв Пэнлайский холм в морской дали.

Взял на корабль Сюй Фу веселых дев…

Не отыскал он Зелья в тех морях,

И в глубь тяжелую земных слоев

Лег саркофаг златой и хладный прах.

С Посланьем Высшим Феникс прилетел,

Небесной глубины прорезав синь,

Но был отвергнут — вот его удел,

Не приняли посланье в Чжоу-Цинь.

Отчаявшись, брожу по свету я,

Бездомный, одинокий человек.

Мне так нужна Пурпурная ладья —

Мирскую пыль отрину я навек.

В дали морей, на крутизне вершин,

У Чистой речки сурик бы найти,

На пик Далоу восхожу один,

Откуда в высь бессмертных сонм летит.

Их тени исчезают в вышине,

Вихрь-колесница не вернется в мир…

Боюсь, с мечтой расстаться надо мне,

Я опоздал принять сей Эликсир,

Смотрю в зерцало, вижу — седина.

Простите, те, кто взмыл на Журавлях,

Давно меня покинула весна,

Ушла в тот край, где персики в цветах.

В Град Чистоты бы вознестись — туда,

Где, как Хань Чжун, останусь навсегда.

Зеленых кущ Великой Белизны

Не покидает сонм ночных планет.

Три сотни ли до неба пройдены —

И ты отбросил этот мир сует.

Черноволосый старец под сосной

В снегах, укрывшись тучей, возлежит,

Словам, улыбкам чужд его покой,

В пещере скальной — сокровенный скит.

Я припадаю к праведным стопам,

Молю раскрыть мистический секрет.

Уста раздвинув, наконец, он сам

Мне говорит про Зелье вечных лет.

Запечатлев слова в моей душе,

Исчез, как огнь небесный, в вышине.

Смотрю наверх — и не узреть уже,

Все чувства всколыхнулись вдруг во мне.

Теперь приму волшебный Эликсир

И навсегда покину этот мир.

Степной скакун не любит горный юг,

А южной птице — север край чужой.

Там, где рожден, — твоих привычек круг,

Твоя порода и обычай твой.

Заставу миновав Гусиных врат,

К Дракону устремив свой тяжкий бег,

Не видит света средь песков солдат,

А с варварского неба сыплет снег.

В фазаньих перьях поселилась вошь,

Бойца ведет на бой пурпурный стяг.

Но в этих битвах славы не найдешь

И преданность не выразишь никак.

Вот так же Ли «Летучий» — до седин

Сидел в глуши окраинных глубин.

В былые дни на Журавле святой,

Что Высшей Чистоты сумел достичь,

За облаков лазурной пеленой

Всем возвестил? что это он, Ань Ци.

Два отрока прекрасных по бокам,

Свирель Пурпурным Фениксом поет.

И тени уж не стало видно нам,

Лишь Неба глас возвратный вихрь несет.

Я, голову воздев, гляжу вослед,

Как он звездой летучею исчез…

Вкусить бы трав, чей золотистый цвет

Дарует вечность, как у тех небес.

Сяньян. Весны начальной яркий свет

Дворцовых ив стволы позолотил.

Кто это там в зеленый плат одет?

Повеса, торгашом когда-то был,

Теперь хмельным и важным ходит он

И лошадь белую гоняет вскачь,

Отвешивают встречные поклон

Тому, кто не упустит миг удач.

А вот — Цзыюнь: далек от важных дел,

Он только оды тополям слагал

И, слабый телом, вовсе поседел,

Пока о Сокровенном написал.

Как жаль, что выбросился он в окно…

Повесе это было бы смешно.

Приснился раз Чжуану мотылек,

Который сам Чжуаном стал при этом.

Коль он один так измениться смог,

Что говорить о тысячах предметов?

Вздымается Пэнлай над зыбью вод,

Окажется потом на мелководье,

А бывший князь у Зеленных ворот

Выращивает тыквы в огороде.

В деньгах, почете — постоянства нет.

К чему тогда вся суета сует?!

Лу Лянь был всем известный книгочей,

В былое время живший в царстве Ци.

Так перл луны, восстав со дна морей,

На землю изливает свет в ночи.

Он слово молвил — отступила Цинь,

В веках предела славе нет такой.

Послал ему свой дар властитель Пин —

С усмешкою отверг его герой.

Как он, я суете мирской не рад,

Отброшу прочь чиновничий наряд.

В Восточной Бездне тонет Хуанхэ,

А в Западной — полдневное светило.

Что мы лучам, стремительной реке,

Своим путем влекомым скрытой силой?!

Уж я не тот, каким бывал весной,

Я поседел к осеннему закату.

Жизнь человека — не сосна зимой,

Несут нам годы многие утраты…

Мне б на Драконе к тучам улететь,

Впивать в сиянье вечном солнца свет!

Сосна и кипарис — прямы душой,

К нарядам ярких слив их не влечет.

Велик и славен Янь Цзылин, с удой

Ушедший на брега бездонных вод.

Сокрылся, как летучая звезда,

Его душа, что облачко, вольна,

Простившись с государем навсегда,

Вернулся в горы, где цветет весна.

Ветр чистоты по миру пролетел,

Таких высот другим достичь нельзя,

Вздыхать и восхищаться — мой удел,

В глуши крутых отрогов поселясь.

Когда Цзюньпин отринул мира плен

И без Цзюньпина бренный мир оставил, —

Прозрел он ряд Великих Перемен

И сущего всего Первоначало.

Суждений Дао нить сплетал в тиши,

За полог пустоты проникнув чувством,

Ведь всуе Цзоуюй не поспешит,

Глас Юэчжо не раздается чудный.

Взнести до солнца имя свое смог,

Но кто его узрит в потоках звездных?

Ведь гость морской от нас уже далек,

И некому постичь безмолвья бездны!

Одни пески у северных застав,

Надолго обнажились рубежи.

Над грустной желтизной осенних трав

С высокой башни взгляд мой вдаль бежит:

Селений приграничных стерся след,

Безлюден город в пустоте земли,

Костей белесых грудам столько лет,

Что уж давно бурьяном поросли.

Из-за кого, спрошу, сей край страдал?

«Гордец Небесный» нас терзал войной.

Разгневался наш мудрый государь,

Под барабан солдат отправил в бой.

Былой согласья свет померк во зле,

Войскам вослед тревога поднялась,

И тьмы людей скорбят по всей земле,

Ручьями слезы льются в горький час.

Солдат печаль объемлет все сильней —

Кто жатвою займется на полях?

В край варваров отправили парней,

Но как же тяжко им служить в горах!

Ли My давно покинул этот мир,

Шакалы, тигры здесь справляют пир.

Советнику Го Вэю яньский князь

Построил золоченые чертоги.

Цзюй Синь из Чжао прилетел тотчас,

Сам Цзоу Янь явился на пороге.

А те, чья слава нынче высока,

Меня, как пыль дорожную, откинут.

Потратят на забавы жемчуга,

А мудрецу — довольно и мякины?!

Что ж, Желтым Журавлем, чей путь высок,

Взлечу я в выси неба, одинок.

Одухотворены мечи-Драконы,

Узорчато сверкают серебром,

Слепят и небо, и земное лоно,

Стремительны, как молния, как гром.

Ножны златые только меч покинет —

Его порывам вдаль преграды нет.

Но кто сумеет оценить их ныне,

Когда Фэн Ху покинул этот свет?!

Ни десять тысяч чжанов водной бездны,

Ни тысячи слоев крутых высот

Вовек не разлучат мечей чудесных,

Собрата горний дух всегда найдет.

Как пастушок на той горе Златой

В туманный Пурпур влился на века,

И я бы шел дорогою такой,

Да волос сед уже у старика.

Хлопочут те, кто и пригож, и юн.

Что им дает мирская суета?

Лишь Зелье из побегов древа Цюн

Вдохнет святую душу навсегда.

Весна приносит на Небесный брод

Цветущих слив и персиков восторг,

Но то, что поутру еще цветет,

Под вечер уплывает на восток.

Один поток другим течет вослед,

На смену прошлым новый век идет,

Кто был вчера, уж тех сегодня нет,

И всех к мосту влечет за годом год:

Развеет дымку утренний петух —

Вельможи во дворец спешат толпой,

Пока последний лучик не потух

На середине башни городской.

Небесный свет в уборах отражен,

Когда выходят из дворцовых врат,

Конь под седлом — стремительный Дракон,

И удила злаченые горят.

Шарахаются путники с дорог,

Надменный дух превыше Сун-горы.

А в теремах расставлен ряд треног —

Их дома ждут обильные пиры

И пляски Чжао, аромат румян,

Напевы Ци и звуки чистых флейт,

Тенистый пруд, игруньи-юаньян

В тиши дворцов, куда не входит свет.

Им кажется — продлится сто веков

Та ночка, что в веселье проводил.

Уж кто добился — не уйдет с постов,

Уходят те, кто что-то натворил.

И больше не придет к ним желтый пес,

Им кровью воздала Зеленый Перл.

А кто из них, расплетши пук волос,

Как Чи-Бурдюк, в челне б уплыть посмел?!

На западе есть Лотосовый пик,

Там Яшмовая Дева в высоте:

Цветок в руке и яснозвездный лик,

Легко витает в Высшей Чистоте,

Широкий пояс, радужный покров,

Возносится, паря, на небосклон,

Зовет меня к Террасе облаков,

Святому Вэю низкий бью поклон

И ощущаю, что в пурпурной мгле

Летим, запрягши Гуся, все втроем.

Я вижу, как к Лояну по земле

Мчат орды дикие сквозь бурелом.

Там реки крови разлились в степях,

Вельможные уборы на волках.

Я как-то путешествовал туда,

Где с гор цветы бегут, как водопад:

Хуафучжу прелестна и крута,

И зелен, как у лотоса, наряд.

С порывом ветра прилетел легко

Чисун предвечный, ливня властелин,

Зелеными Драконами влеком,

А для меня Олень был белый с ним.

Взмываем ввысь, улыбку затая,

И под ногами кружится земля.

Горючей друга проводил слезой

И слов прощальных молвить не сумел —

Будь вечно зеленеющей сосной,

Будь чист, как иней, как снежинка, бел.

Так круты тропы, что в миру легли,

Так быстро гаснет солнце юных лет.

Расходимся на много тысяч ли,

Идем… Идем… И все возврата нет.

Нас в этот мир заносит лишь на миг —

Мгновенное движенье ветерка.

К чему же я «Златой канон» постиг? —

Печаль седин покрыла старика.

Утешусь, посмеюсь над этим всем —

Кто вынуждал нас жизнью жить такой?

Богатство, слава — не нужны совсем,

Они душе не принесут покой…

С рубинами оставлю сапоги!

Уйду в туман Пэнлайский на восток! —

Чтоб мановеньем царственной руки

Властитель Цинь призвать меня не смог.

Во граде Ин поют «Белы снега»,

И тают звуки в синих небесах…

Певец напрасно шел издалека —

Не задержалась песнь в людских сердцах.

А песенку попроще подтянуть

Готовы много тысяч человек.

Что тут сказать? Осталось лишь вздохнуть —

Холодной пустотой заполнен век.

Потоки Цинь с вершины Лун бегут,

Оставив склонам тяжкий тихий ропот.

Снегами грезит северный скакун,

Со ржанием мешая долгий топот.

Сей чувственный порыв меня пленит,

Вернуться в горы было бы отрадой.

Вчера следил, как мотылек летит,

И вот — другой рожден из шелкопряда.

На нежных тутах тянутся листы,

На пышных ивах почек стало много,

Стремится прочь бегучий ток воды,

Душа скитальца изошла тревогой.

Смахну слезу и возвращусь домой.

Печаль моя, доколе ты со мной?

Осенней сединой нефрита росы

Ложатся на зеленые листы.

До срока время холода приносит,

И, видя это, опечален ты:

Так жизнь мелькнет быстролетящей птицей,

И что ж — себя в узде удержишь сам?!

Иль был Цзин-гун глупцом, когда пролиться

Позволил на горе Вола слезам?

Их алчность насыщения не знает,

Взойдя на Лун, уже на Шу глядят,

Душа-волна зовет, не уставая,

Но тропок в мире так извилист ряд…

Нет, должен со свечою целый век

Идти сквозь тьму ночную человек!

Кареты поднимают клубы пыли,

Тропы не видно, в полдень меркнет свет.

Вельможи тут немало прихватили

Заоблачных дворцов, златых монет.

Вон на дороге «петушиный парень» —

Нарядная карета, важный вид,

И рвется изо рта столь грозный пламень,

Что встречный от такого убежит…

А кто ж, как Сюй, омывший уши встарь,

Понять сумеет, где — бандит, где — царь?

Мир Путь утратил, Путь покинул мир,

Забвенью предан праведный Исток,

Трухлявый пень сегодня людям мил,

А не коричных рощ живой цветок.

И потому у персиков и слив

Безмолвно раскрываются цветы.

Даны веленьем Неба взлет и срыв,

И мельтешения толпы — пусты…

Вослед Гуанчэн-цзы уйду — туда,

Где в Вечность открываются врата.

Таинственный исток наверх выносит

Лазурный лотос, ярок и душист.

Устлала воды лепестками осень,

Зеленой дымкой ниспадает лист.

Коль в пустоте живет очарованье,

Кому повеет сладкий аромат?

Вот я сижу и вижу — иней ранний

Неотвратимо губит дивный сад.

Все кончится, и не найдешь следов…

Хотел бы жить я у Пруда Цветов!

Есть в Чжао-Янь прелестница одна

В чертоге, что за облаками скрыт,

Глаза лучисты — что твоя луна,

Улыбкой царство может покорить.

Ей грустно видеть увяданье трав,

Ветров осенних слышать дикий вой,

И струны, под перстами зарыдав,

Ей отвечают утренней тоской…

Ах, где тот благородный господин,

С кем на луаняхвместе полетим?!

Наш лик — лишь миг, лишь молнии посверк,

Как ветер, улетают времена.

Свежа трава, но иней пал поверх,

Закат истаял, и опять — луна.

Несносна осень, что виски белит,

Мгновенье — и останется труха.

Из тьмы времен к нам праведники шли —

И кто же задержался на века?

Муж благородный — птицей в небе стал,

Презренный люд преобразился в гнус…

Но разве так Гуанчэн-цзы летал?! —

Был в тучку впряжен легкокрылый Гусь.

Из Трех Династий вышли семь вояк

И смуту учинили на просторе.

Как гневны «Нравы» и печальны как!

Наш мир сошел с Пути себе на горе.

Постигший мудрость — тайны Тьмы прозрел,

К Заре Пурпурной воспарил над тучей,

Мудрец Конфуций в пустынь захотел,

И предок мой исчез в песках зыбучих.

Святые, мудрые — все канули в века…

В сей смутный час о чем еще тоска?!

Дух Сокровенный первозданных дней

В веках утрачен. Нас не ждет возврат,

В конце веков смятенье все сильней,

Толпятся люди у столичных врат.

Кто знает про Злаченого коня —

Не станет о Пэнлае помышлять.

Шелками дев лишь бредит седина,

Вино процедят — и давай гулять,

Смешны им вечность, Эликсир святой…

А ведь погаснет дев веселый взгляд,

Ученый Муж со спицей золотой

Могильник вскроет, совершив обряд.

Дерев жемчужных зелень далека

Для тех, чья бездна мрака глубока.

Чжэн Жун, через заставу въехав в Цинь,

Тащился до столицы очень долго,

И в Пинъюань с горы даос один

К нему спустился в маленькой двуколке.

Властителю Пруда он яшму нес —

Как знак, что тот умрет в году грядущем.

И всполошились люди этих мест:

Беда идет, уж не бежать ли лучше?

Ушли туда, где персиковый цвет

Не облетает много тысяч лет.

Дух осени Жушоу злато жнет,

Над морем — месяц, тонкий, как струна,

Кричит цикада и к перилам льнет,

Печали нескончаемой полна.

Где исчезает ряд блаженных дней?

Дает нам Небо перемены знак,

Осенний хлад рождает ветр скорбей,

Сокрылись звезды, бесконечен мрак.

Мне грустно так, что лучше помолчать

И в песне до зари излить печаль.

На севере — Пучина-Океан,

Там рыбища невиданной длины.

Что три горы, стоит над ней фонтан,

Вбирает сотню рек глотком одним.

Чуть шевельнется — и валы пошли,

Взыграет — ураганы понеслись…

Как вдруг — на девяносто тысяч ли,

Неудержимая, взлетает ввысь.

С пером указ кометой прилетел,

Тигровый знак доставлен до границ,

Тревога каждый подняла удел,

Не спят, кричат ночами стаи птиц.

Но ясен свет над Пурпурным дворцом,

Власть трех князей спокойствия полна,

Земля и Небо следуют Путем,

Вода морская не замутнена.

О чем тревожиться? — спросить могу,

Ответят: путь далекий впереди,

Лишь к лету мы достигнем речки Ху,

Чтобы в зловещий южный край войти.

Кто гибели бежит — тот не боец,

В палящих странах все пути трудны.

Протяжный вздох: я ухожу, отец…

И гаснет свет и солнца, и луны.

Из глаз не слезы — льется кровь теперь,

Сил не осталось даже на слова.

Добыча тигра — утомленный зверь,

В зубах акулы — рыбья голова.

Из тысяч не пришел никто домой,

Расставшись с телом, жизнь не сохранить…

Но смог ведь Шунь, с секирой боевой

Сплясав, строптивых мяо усмирить!

Взялась уродка подражать красотке —

Соседи в шоке разбежались прочь;

У шоулинца странная походка —

Ханьданьцам смех свой удержать невмочь.

Вот песня — складно, только нет в ней правды,

Как в мошке, что ребенок малевал;

Другой, свой дух растратив без пощады,

Макаку из шипов сооружал.

Искусно, только что же толку в оном?

Роскошно, только пользы миру нет.

А воспевавшие Вэнь-вана Оды

Давно уж канули в пучину лет,

Нет больше инца, чей топор, что ветер,

Летал искусней всех на белом свете!

Он был, как яшма, чист… Но в Чу-стране

Не поняли. Случалось так и прежде.

Не оценили дивный дар вполне

Три государя, внявшие невеждам.

Прямое древо — под топор идет,

Душистый цвет быстрей других сгорает,

Где слишком много — Небо отберет,

А то, что в бездне, — Дао уравняет.

Уплыть бы в синь — Восточный океан,

Взмыть облаком пурпурным над заставой,

Как царский Летописец и Лу Лянь, —

Вот истинный пример высоких нравов!

В ответ на стоны яньского вельможи,

Нежданный летом, снег на землю пал;

На вдовий плач святое Небо может

Ударить молнией в дворцовый зал.

Растрогала сих чистых душ безвинность,

И в скорбной доле — радость рождена.

Я ж от Златой палаты отодвинут,

А в чем в конце концов моя вина?

Наплыла туча, пурпур Врат скрывая,

Дневное солнце поглотил закат,

В песках чистейший перл не засверкает,

В бурьяне глохнет свежий аромат.

Мир полон вздохов — ныне, как и прежде,

Но слезы зря струятся по одежде.

В саду угрюмом орхидеи цвет

Совсем задавлен сорною травой.

Весной ее ласкает солнца свет,

Но осенью — взгрустнется под луной.

Когда падут снежинки с высока,

Ее красивый облетит наряд.

Без дуновений свежих ветерка

Кому повеет дивный аромат?!

Взойди на гору, посмотри окрест —

Твой взгляд просторы мира не окинет.

Лежит холодный иней, пав с небес,

Осенний ветер бродит по пустыне.

Краса цветов уходит, как поток,

Весь мир вещей плывет волной бегучей,

Еще сияет солнце, но потом

Угаснет в неостановимой туче.

Платан обсижен стаей мелких птах,

А Фениксам остался куст убогий…

Ну что ж, мечом постукивая в такт,

Уйду я в горы… Так трудны дороги!

Не клюнет проса Феникс, голодая,

Привык он есть жемчужные плоды.

Ему ли место средь хохлаток стаи,

Что мечутся лишь в поисках еды?

Пропев с вершин Куньлуня утром рано,

Под вечер у Дичжу воды испив,

Он держит путь к далеким океанам

И в хладе неба одиноко спит.

Лишь с принцем Цзинь, отмеченным судьбою,

В лазурных тучах сблизиться он смог.

Я не сумел воздать Вам за благое,

Но что вздыхать? — Настал разлуки срок.

С утра я к Морю Пурпура пришел,

Багрец зари накинул в поздний час,

Ветвь отломил святого древа Жо —

Прогнать закат, чтобы скорей угас.

На облаке в предельные края

Тысячелетней яшмой поплыву,

Достигнувши Начал Небытия,

Перед Владыкой преклоню главу.

Он к Высшей Простоте меня зовет

И жалует нефритовый нектар.

От отчих мест на много тысяч лет

Меня отбросит сей волшебный дар,

И ветр, не прерывающий свой бег,

За грань небес умчит меня навек.

Волна качает пару белых чаек,

Взлетает клик над синею водой.

Поморы вольных чаек привечают —

Не журавля за облачной грядой!

Их дом — песок, обласканный луною,

Весна влечет в душистые цветы.

Меж них и я с омытою душою

Забуду мир ничтожной суеты.

Му-вану снились дальние края,

Как У-ди — десять тысяч колесниц.

Достойным мужем назову ли я

Того, кто дни проводит средь блудниц!

То Матери-богине пир дают,

То Дочь-богиня к ним заходит в зал,

На яшмовых брегах они поют…

Но обманул их Яшмовый фиал.

Где дива были — стал теперь бурьян,

И души страждут в густоте лиан.

Зеленой плетью слабой повилики

Ствол кипариса плотно оплетен,

Ведь без него одна она поникнет,

Ее поддержит в стужу только он.

А дева-персик? Ей ли быть забытой,

Одной сидеть, над виршами вздыхать?

Горят, как яшма, юные ланиты,

Черна волос уложенная прядь…

Но если господин мой охладел —

Каким же горьким станет мой удел!

По всем краям пронесся страшный смерч,

Была живому гибель суждена,

Свет слабый солнца в туче не узреть,

В Великой Бездне дыбилась волна.

Но Феникс — выжил! Вырвался Дракон!

Так где ж его цветущая земля?!

Умчи меня на склоны, Белый Конь, —

Петь о ростках, взошедших на полях.

Сто сорок лет страна была крепка,

Неколебима царственная власть!

«Пять Фениксов» пронзали облака,

Над реками столицы вознесясь.

Вельмож — что звезд в высоких небесах,

Гостей — что туч, летящих мимо нас…

А ныне — петухи в златых дворцах

Да игры в мяч у яшмовых террас.

Так мечутся, что меркнет солнца свет,

Качается лазурный небосклон.

Кто власть имеет — тот стремится вверх,

Сошел с тропы — навек отринут он.

Лишь копьеносец Ян, замкнув врата,

О Сокровенном создавал трактат.

В саду восточном персиков пора,

Улыбчиво раскрылись ясным днем,

Ласкают их весенние ветра,

Подпитывает солнышко теплом.

Не дев ли прелесть на ветвях горит?

Да только силы лишены цветы:

Драконов Огнь осенний опалит —

И не сыскать былой красы следы.

А вам известно — на Чжуннань сосна

Под свист ветров стоит себе, одна?!

Мечом чудесным циньский государь

Способен был и духов устрашить.

За солнцем ринулся в морскую даль,

Велел над бездной мост камней сложить,

Набрал солдат, опустошив весь мир, —

Десятки тысяч не пришли домой,

Затребовал пэнлайский Эликсир —

И пренебрег весенней бороздой.

Растратил силы, а успеха нет,

Одна печаль на много тысяч лет…

Красавица-южанка, говорят,

Светла лицом, как лотос по весне…

Кого прельстил зубов жемчужных ряд?

С душой прекрасной кто знаком вполне?

Ревнуют девы пурпурных дворцов

К красавицам, чьи брови — мотыльки.

Вернись на отмель южных берегов!

Кто здесь достоин вздохов и тоски?!

К востоку от Утая в Сун-стране

Невежда яньский камень отыскал.

Таких, решил он, в Поднебесной нет,

Такого князь из Чжао не видал.

Но яшма князя Чжао так тверда!

А камень прост и не сравнится с ней.

Мир полон заблуждений… Но тогда —

Кто ж распознает перл среди камней?

Закон Небесный Чжоу-ван презрел,

Утратил разум чуский Хуай-ван —

Тогда Телец возник на пустыре

И весь дворец заполонил бурьян.

Убит Би Гань, увещевавший власть,

В верховья Сян был сослан Цюй Юань.

Не знает милосердья тигра пасть,

Дух верности напрасно девам дан.

Пэн Сянь уже давно на дне реки —

Кому открою боль своей тоски?!

Весны уходят бурные потоки,

Тускнеет лета яркий красный свет,

И вот смотрю — уже чертополохи

Осенний ветер без конца несет,

Порывы орхидею гнут все ниже,

Лежит на мальвах белая роса…

Мужей достойных вкруг себя не вижу —

С дерев опала прошлая краса.

Когда друг с другом царства вверглись в бой,

Войска, что тучи, скрыли неба синь,

Два тигра в Чжао бились меж собой

И шестеро вельмож дробили Цзинь.

Там каждый к власти приводил свой клан,

К местечкам теплым жадно лез порок.

Вот так когда-то Тянь замыслил план —

И государя в Ци настигнул рок.

Мой меч при мне, гляжу на мир кругом:

На нем лежит дневная благодать,

Но заросли скрывают дивный холм,

Душистых трав в ущелье не видать.

В краях закатных Феникс вопиет —

Нет древа для достойного гнезда,

Лишь воронье приют себе найдет

Да возится в бурьяне мелкота.

Как пали нравы в Цзинь! Окончен путь!

Осталось только горестно вздохнуть.

И циских гуслей-сэ восточный лад,

И циньских струнных западный напев —

Так горячи, что противостоять

Не в силах души падких к блуду дев.

Их обольстительности меры нет,

Одна другой милее и нежней,

Споет — получит тысячу монет,

Лишь улыбнется — яшму дарят ей.

Что Дао им! Влечет кутеж один,

Их тает время, словно ветерок.

Им ли услышать, что с заветной цинь

Пурпурный Гость уже зашел в Чертог?!

Добыв жемчужину со дна морей,

Юэский гость пришел в имперский град.

Луноподобный свет ее лучей

Заворожил в столице всех подряд.

Поднес царю — тот меч схватил тотчас:

Отвергнут дивный перл, как ни вздыхай,

Сокровище унизил «рыбий глаз»,

Объяла душу горькая тоска.

Крылатым масть различная дана,

Чтобы опора каждому была.

А Чжоучжоу — есть ли в том вина,

Что силы лишены ее крыла?

Когда б крыло ей протянул собрат,

Помог воды из Хуанхэ испить!

Но равнодушно летуны летят…

Вздохну печально — ну, и как тут быть?

И снова я под Колдовской горой,

У Башни солнца, где ищу преданье,

Но тучки нет, чист небосвод ночной,

Даль принесла нам свежее дыханье.

Волшебной девы и в помине нет,

Где чуский князь, никто сейчас не знает,

Давно уж канул блуд в пучину лет…

Лишь пастухи о них тут воздыхают.

Кто у развилки растерялся вдруг,

А кто — взглянув на белый шелк простой:

Идти ему на север ли, на юг?

Шелка покрасить — краскою какой?

Сколь зыбок этот мир, вся тьма вещей,

Нет постоянства в жизни и для нас.

Вот Тянь и Доу: кто из них сильней —

К тому бежали холуи тотчас.

В переплетенье жизненных дорог

Так просто с дружеской тропы сойти,

Черпак вина бы сблизиться помог,

Да недоверие в душе сидит.

Затух у Чжана с Чэнем дружбы свет,

И Сяо с Чжу развел небесный путь.

Цветенье веток птиц к себе зовет,

А рыб ничтожных — пересохший пруд.

О чем грустишь, пришелец в мир земной,

Лишившись благосклонности людской?