Духи Ориша

3

Бартоло Фрага проснулся с первыми лучами солнца. Как всегда, светило вырвало его душу из мира сновидений лучше всякого будильника: яркий, золотистый свет, не имеющий ничего общего с мертвенно-бледным свечением электрических ламп, и мягкое тепло сами по себе оживили организм. Так, в одном ритме с солнцем и луной, живут дикие звери, и местре Мауро приучил своих учеников, лучшим среди которых являлся Бартоло, жить точно так же. Природа сама знает, когда ей проснуться – простая истина этих слов воспринималась не умом, но самим телом Бартоло.

Потянувшись после сна, он прошёл в ванную комнату – крохотное помещение площадью около двух квадратных метров – и принял холодный душ. То, что Бартоло называл душем, едва ли имело что-то общее с водными процедурами, к которым привыкли изнеженные туристы и обслуживающие их кариоки². Он просто вылил на себя ведро холодной воды и, натерев всё тело хозяйственным мылом, вылил второе ведро. Махровое, с небольшой дырой на одном из концов, полотенце, выполнило несколько движений, стряхивая влагу – и с водными процедурами было покончено.

Фыркая, освежённый Бартоло, прошёл на кухню, такую же крошечную, как ванная. Даже молодой и стройный юноша, в результате многолетних занятий капоэйрой обладавший завидной гибкостью и координацией движений, с трудом здесь управлялся. Любое неосторожное движение грозило падением многочисленных стеклянных баночек со специями, чашек и тарелок, в обилии загромождавших настенные полки.

Справа от двери размещался старенький, видавший виды холодильник. Его выкрашенная в белый цвет, местами заржавленная, дверца была заклеена фотографиями, вырезанными из журналов едва ли не полувековой давности. Сам холодильник, по глубокому убеждению Бартоло являвшийся ровесником его покойной бабушки, несмотря на свой почтенный возраст, всё ещё пребывал в рабочем состоянии.

Налив себе стакан молока, Бартоло поджарил яичницу из двух яиц и позавтракал. За окном уже вовсю галдели соседи: лоточник Серджио, державший в собственной квартире лавку свежих фруктов и овощей, торговался с одной из соседок, темнокожей Терезой. Та добродушно ругала его, напоминая о каких-то договорённостях, и даже намекала, что сообщит о чём-то супруге Серджио. Бартоло улыбнулся: Тереза оплела сетью своих объятий едва ли не полквартала. Серджио, однако, не сдавался: чувствовалось, что его совершенно не смущает шантаж.

– Что мне скажет жена, если мои дети останутся голодными, Тереза?

Девушка рассмеялась приятным смехом, наполненным весельем молодости:

– Ты дашь им что-то из собственного товара. Ни ты, ни твои дети не жалуетесь на худобу.

– Ой, Тереза, я не выращиваю ни маниок, ни бананы. Мне за всё это нужно платить. Заходи лучше вечером, может, о чём-то договоримся.

Выругавшись напоследок, впрочем, довольно добродушно, Тереза удалилась. Бартоло задумался на миг о своих соседях: подобно остальным кариокам, они никогда не упускали возможности посплетничать или, если на это нет времени, хотя бы поругаться.

Его судьба повернулась иначе: с самого раннего детства Бартоло, старший из четверых детей семейства Фрага, воспитывался в осознании ответственности за судьбу семьи. Необходимость отстоять своё право на жизнь на улицах Рио, порой неслыханно жестоких к слабым, привела его к местре Мауро.

Школа капоэйры местре Мауро пользовалась в Лапе, районе, где обитали Фрага, репутацией заведения, в котором дух и тело юноши получают закалку, достойную восхищения окружающих. Уже на самых первых занятиях Бартоло ощутил в себе талант, возможно, даже любовь, к капоэйре, этому причудливому и вызывающему неизменную зависть флегматичных белых туристов, стилю, в котором объединились качества ритуального танца и подлинно смертоносного боевого искусства.

Бартоло любил передвижения жинга, атаки кабесада и понтейра, имитирующие бой и пляску одновременно. Вызов-шамада всегда вызывал в нём лихорадочное возбуждение, граничащее с религиозным таинством. Он словно вступал в иную плоскость бытия, танцуя вместе с партнёром, входя с ним в один ритм – и превосходя его. Порой Бартоло, тонко ориентировавшийся в пространстве и превосходно управлявший собственными движениями, будто невзначай, чуть касался босыми ступнями ног противника, почти всегда приводя того в замешательство. Нередко соперники после этого теряли равновесие – в любом случае, они уже не контролировали свои эмоции и совершали ошибки, приносившие Бартоло победу.

Бывало так, что доходило и до настоящих схваток, как тогда, когда однажды вечером дорогу ему преградили трое ребят из шайки Сантоса. Они промышляли на улице Эррета, грабили прохожих. Бартоло, уже неоднократно получавший от них «предупреждения», представлявшие собой устные или письменные угрозы, перемешанные с грязными ругательствами, был готов сразиться и с сотней таких.

Словно не замечая усталости, чуть сковывавшей мышцы после тренировки, он поставил свою сумку на тротуар и вышел на середину улицы; уже стемнело, и вокруг не был никого, кроме пары прохожих, которые, завидев драку, поторопились исчезнуть.

Сделав шаг вперёд, словно в шамаде, Бартоло начал переступать из стороны в стороны, одновременно размахивая ногами. С каждым шагом, словно подчиняясь тактам музыки невидимого беримбау, он всё увеличивал амплитуду движений. Хулиганы расступились, явно испугавшись тяжёлых ударов ногами, которые то и дело взлетали в ночном воздухе.

Бартоло лишь улыбался и продолжал свой танец, словно в этом мире есть лишь он один и его джинга. Так продолжалось с полминуты. Наконец, преступники, почувствовав себя неловко оттого, что втроём не могут ничего поделать против одного «плясуна», начали подбадривать друг друга и вновь приблизились к самой границе невидимого круга, очерченного взмахами ног Бартоло.

До чего же они были наивны! Этот круг представлял собой лишь площадь, что требовалась для разгона в самых мощных скачковых ударах. Едва первый из нападавших, на голове у которого красовалась сине-белая бейсболка, остановился за пределами круга и начал отдавать приказания тем, что в этот момент находились за спиной Бартоло, тот принял решение. Мгновенно отмерив дистанцию, он, используя инерцию предыдущего прыжка, развернул тело в полёте и с разворота ударил правой пяткой в голову главаря. Тот отлетел назад и рухнул навзничь без сознания, из его сломанного носа обильно текла кровь. Бейсболка лежала в трёх метрах, на тротуаре.

Бартоло, не обращая внимания на восклицания врагов, в которых теперь отчётливо слышался страх, продолжил вращательные движения ногами, с каждым прыжком приближаясь к оставшимся двум хулиганам. Оказавшись в поле его действия, те разразились проклятиями и, запустив в Бартоло подобранными с мостовой мелкими предметами – пустой пластиковой бутылкой и ещё каким-то мусором, – бросились наутёк.

После того вечера слава о нём как о выдающемся бойце распространилась по всей Лапе. С Бартоло на улице здоровались люди, которых он никогда ранее не видел, некоторые предлагали выпить; девушки, которых он встречал, улыбались Бартоло так сердечно, как это вообще возможно. Их обнажённые ноги, плавно переступавшие на высоких каблуках, были способны покорить любое сердце – но было уже поздно. Душа Бартоло навеки пропала – теперь она принадлежала только капоэйре.

Местре Мауро, словно только что заметив Бартоло, предложил ему заниматься серьёзно. Юноша, отдавший искусству уже почти шесть лет своей жизни, был поражён: разве всё это время он относился к капоэйре несерьёзно? Однако местре Мауро показал ему, как мало он знает о капоэйре. Едва ли не каждый месяц Бартоло, уже давно забросивший учёбу в школе и начавший жить отдельно от родителей, узнавал что-то новое о танце, способном приносить счастье, увечья и смерть.

Покончив с завтраком, Бартоло вымыл посуду и очистил свой мозг от лишних мыслей. Пройдя в скудно обставленную – кровать, стул и трёхногий стол – комнату, единственную в квартире, он убрал с пола циновку и, раздевшись догола, начал растягивать мышцы ног.

Местре Мауро всегда говорил, что бог создал людей нагими, и едва ли он ошибался. Ещё важнее был тезис: настоящий воин никогда не должен чего-либо бояться или стесняться. Всё более и более увеличивая нагрузку на связки паха, Бартоло одновременно заставлял себя ни о чём не думать. Другая истина, изложенная ему однажды учителем, гласила: мысль претит танцу. Танец – это чувство, хоровод страстей, полёт души, подчинившей себе тело. Бартоло, безоговорочно доверявший местре, понимал, что это – правда.

Деньги и пищу, которые нимало не беспокоили его, он получал от местре в количествах, достаточных для уплаты счетов и нормального питания. Его интересовало только самосовершенствование; даже семья, его младшие братья и сестра, которых он некогда поклялся защищать, едва ли не стёрлись из его памяти; Бартоло видел их лишь по праздникам.

Всё своё время без остатка, все свои силы он посвящал капоэйре. Местре Мауро теперь учил его приёмам, позволяющим управиться с любым, самым искусным, сильным и ловким противником. Многократные драки, в которые он вступал по приказанию учителя, подтвердили постоянно растущую уверенность Бартоло в том, что его тело способно творить чудеса.

Наконец, дошло дело и до того, что учитель именовал внутренней сутью искусства. Разговоры о происхождении капоэйры, чьи корни находились на Чёрном континенте, в брачных танцах нголо, принуждали парня, которому уже исполнилось шестнадцать лет, краснеть. Сам он, ещё не знавший женщины, был мулатом, в нём текло не более четверти негритянской крови. Бартоло отличала форма черепа, не свойственная африканцам, тонкие губы, зелёные глаза – и бронзовая, словно от загара, а отнюдь не коричневая, кожа. Поэтому его дух не испытывал притяжения далёкой родины предков, племенные пляски и ритмы там-тамов были для него пустым звуком. Тем не менее, смущение оттого, что он является отчасти белым, отступало, когда местре рассказывал о духах Ориша, способных дать смертному силу богов.