Дунайский лоцман. Необыкновенные приключения экспедиции Барсака

– Чудесно! – воскликнули слушатели.

– Даже в данный момент, хотя вы того и не сознаете, –

продолжал Камаре, постепенно воодушевляясь перечнем своих изобретений, – волны текут с вершины пилона и теряются в бесконечности. Но я мечтаю найти для них другую будущность. Я чувствую, я знаю, я даже уверен, что для волн можно создать сотню других применений.

Например, можно телеграфировать или телефонировать по всей земле, не нуждаясь в соединении сообщающихся пунктов.

– Без проводов! – вскричали слушатели.

– Без проводов. Что для этого нужно? Очень мало.

Просто надо изобрести подходящий приемник. Я ищу. Я

почти у цели, но еще не достиг ее.

– Мы начинаем ничего не понимать, – признался Барсак.

– Нет ничего проще, – уверил Камаре, все более возбуждаясь. – Вот аппарат Морзе, употребляемый при обычном телеграфировании, который я для своих опытов включил в замкнутую цепь. Мне остается лишь орудовать клавишей, – и, говоря это, он в самом деле ею орудовал, –

чтобы ток, испускающий волны, зависел от этой цепи.

Когда клавиша поднята, прожектор не испускает герцевских волн. Когда она опущена, волны вырываются из пилона. Их нужно послать не к небу, а в направлении предполагаемого приемника, соответственно управляя рефлектором, который их собирает и отражает. Если местоположение приемника неизвестно, достаточно убрать зеркало, как я делаю вот при помощи этого рычага. Волны будут распространяться в окружающем пространстве, и я могу телеграфировать в полной уверенности, что приемник получит их, если существует. К несчастью, он не существует…

– Вы сказали телеграфировать? – спросила Жанна

Бакстон. – Что вы под этим понимаете?

– То, что понимают обычно. Мне только нужно работать клавишей, применяя азбуку Морзе, известную всем телеграфистам. Но вы лучше поймете на примере. Будем действовать, как будто приемник есть. Вы ведь постарались бы выйти из вашего теперешнего положения, я полагаю?

– Без сомнения, – ответила Жанна.

– Хорошо! В таком случае, кому вы хотите телеграфировать? – Камаре сел у аппарата.

– В этой стране я не знаю никого, – улыбаясь, сказала

Жанна. – Разве только капитану Марсенею, – прибавила она, слегка покраснев.

– Пусть будет капитану Марсенею, – согласился Камаре, работая аппаратом Морзе и выстукивая точки и черточки этого алфавита. – Где он, этот капитан?

– Сейчас, я думаю, в Тимбукту, – нерешительно сказала

Жанна.

– Тимбукту, – повторил Камаре, продолжая действовать клавишей. – Теперь, как вы говорите, капитану Марсенею. Я думаю, что-нибудь в этом роде: «Жанна Бакстон…»

– Простите, – перебила Жанна, – капитан Марсеней знает меня под фамилией Морна.

– Это неважно, так как депеша все равно не дойдет, но поставим «Морна». Я телеграфирую: «Придите на помощь

Жанне Морна, пленнице в Блекланде…» – Марсель Камаре прервал передачу. – Блекланд неизвестен миру, и я добавляю: «Северная широта 15°50', долгота…» – Он быстро вскочил. – Вот как! Гарри Киллер выключил ток!

Его гости столпились вокруг, не понимая.

– Я уже вам говорил, что мы получаем энергию с гидростанции, расположенной в двенадцати километрах по реке. Гарри Киллер изолировал нас от нее, вот и все.

– Но тогда, – сказал доктор, – машины остановятся?

– Они уже остановились, – ответил Камаре.

– А «осы»?

– Они упали, это несомненно.

– Значит, Гарри Киллер овладеет ими? – вскричала

Жанна Бакстон.

– В этом я не уверен, – возразил инженер. – Поднимемся наверх, и вы увидите, что все это пустяки.

Они быстро поднялись на башню и вошли в циклоскоп.

Как и прежде, они увидели наружную часть стены и окаймляющий ее ров, в котором валялись неподвижные «осы».

На эспланаде Веселые ребята испускали победные крики. Они уже возобновили атаку. Некоторые спрыгивали в ров, чтобы расправиться с мертвыми «осами», которые раньше так устрашали их. Но едва дотронувшись до «ос», они в ужасе отпрыгивали и пытались вылезть изо рва.

Никому это не удалось: все падали на дно без признаков жизни.

– Я не дам и двух су за их шкуры, – холодно сказал

Марсель Камаре. – Я ведь предвидел, что произойдет, и принял меры. Выключив ток со станции, Гарри Киллер тем самым привел в действие приспособление, заставившее сосуды с жидкой углекислотой вылить в ров их содержимое, немедленно перешедшее в газообразное состояние.

Этот газ, более тяжелый, чем воздух, остался во рву, и те, кто попал в него, погибли от удушья.

– Бедные люди! – сказала Жанна Бакстон.

– Тем хуже для них, – ответил Камаре. – Я не могу их спасти. Что же касается наших машин, я тоже принял предосторожности. Начиная с этого утра они будут работать на жидком воздухе, которого у нас неисчерпаемый запас. Вот машины уже заработали, «осы» вылетают снова.

Винты «ос», в самом деле, завертелись, возобновляя свое головокружительное вращение, и аппараты начали совершать свой обход. Толпа Веселых ребят отступила к дворцу, оставив часть своих лежать во рву.

Марсель Камаре повернулся к гостям. Он был возбужден, и беспокойный блеск все чаще мелькал в его глазах.

– Мы, кажется, можем спать спокойно, – заметил он, переполненный простодушным тщеславием.

ПРИЗЫВ ИЗ ПРОСТРАНСТВА

С глубокой печалью покинул капитан Пьер Марсеней экспедицию Барсака и особенно ту, кого знал под именем

Жанны Морна. Но он пустился в путь без колебаний и до

Сегу-Сикоро удваивал переходы, так как торопился. Капитан Марсеней был прежде всего солдатом, и, быть может, высшая красота воинской профессии состоит в полном отречении от себя, в безоговорочном подчинении для достижения целей, о которых иногда имеешь не совсем ясное представление, но знаешь, что они идут на пользу родине.

Как ни спешил он, понадобилось девять дней, чтобы покрыть четыреста пятьдесят километров, отделявшие его от Сегу-Сикоро; он прибыл туда 22 февраля, поздно вечером. Только на следующее утро он представился коменданту крепости, полковнику Сержину, и вручил ему приказ полковника Сент-Обана.

Полковник Сержин прочитал приказ три раза подряд, и с каждым разом удивление его все возрастало. Он ничего не понимал.

– Какая дурацкая комбинация! – вскричал он, наконец.

– Искать людей в Сикасо, чтобы послать в Тимбукту… это невообразимо!

– Значит, вы не предупреждены, о нашем приходе, полковник?

– Ничуть!

– Лейтенант, вручивший мне приказ, сказал, что в

Тимбукту вспыхнули волнения и что туареги ауэлиммидены ведут себя угрожающе, – объяснил капитан Марсеней.

– Первый раз слышу, – объявил полковник. – Капитан

Пейроль, с которым вы, может быть, знакомы…

– Да, полковник. Два года назад мы служили в одном полку.

– Так вот, Пейроль проходил здесь по пути из Тимбукту в Дакар Он был у меня только вчера и ни о чем подобном не упоминал.

Капитан Марсеней показал жестом, что он снимает с себя всякую ответственность.

– Вы правы, капитан, – сказал полковник Сержин. – Мы не можем рассуждать. Приказ есть, и он должен быть выполнен. Но черт меня побери, если я знаю, когда вы сможете отправиться!

Трудно было, в самом деле, подготовить столь неожиданную экспедицию. Потребовалось восемь дней, чтобы разместить лошадей, которых было приказано оставить в

Сегу-Сикоро, и чтобы найти транспортные средства и достаточное количество провизии. Только 2 марта капитан

Марсеней смог посадить отряд на суда и начать спускаться по Нигеру

Путешествие в эти последние месяцы сухого сезона затруднялось мелководьем, оно заняло целых две недели, и бывший конвой экспедиции Барсака высадился в Кабара, порте Тимбукту, только 17 марта.

Когда капитан Марсеней представился коменданту полковнику Аллегру, тот посмотрел на него с таким же удивлением, как его коллега в Сегу-Сикоро. Он заявил, что в области не было никаких волнений, что он никогда не просил подкреплений, и ему совершенно непонятно, зачем полковник Сент-Обан послал ему без предупреждения сто человек, в которых он совершенно не нуждается.

Это становилось странным, и капитан Марсеней подумал, не был ли он обманут фальшивым документом. Но с какою целью? Ответ был ясен. Как ни казался необъяснимым такой факт, но если, в самом деле, имела место подделка, ее совершили, чтобы уничтожить обезоруженную экспедицию Барсака. Логически подойдя к такому заключению, капитан Марсеней испытывал крайнее беспокойство, думая о большой ответственности, падавшей на него, и об опасностях, которые угрожали мадемуазель

Морна, а память о ней переполняла его мысли и сердце.

Его тревога стала еще сильнее, когда в Тимбукту, как и в Сегу-Сикоро, он не смог получить никаких сведений о лейтенанте Лакуре. Никто его не знал. Больше того: никто не слышал о корпусе суданских волонтеров, хотя о нем было упомянуто самим полковником Сент-Обаном.

И, однако, приказ полковника, казавшийся подлинным при самом тщательном рассмотрении, имел силу, пока не была доказана его подложность. Капитану Марсенею и его людям предоставили жилища, и, как только явился случай, приказ был послан полковнику Сент-Обану, который один мог удостоверить его подлинность.

Но от Тимбукту до Бамако тысяча километров, и предстояло долго ждать, пока придет ответ.

Капитану Марсенею, лишенному определенных обязанностей и пожираемому беспокойством, время казалось очень долгим. К счастью, в конце марта приехал капитан

Перриньи, старый товарищ по Сен-Сирской военной школе, с которым его когда-то связывала тесная дружба. Два друга были счастливы свидеться, и время для Марсенея потекло быстрее.

Посвященный в заботы товарища, Перриньи успокаивал его. Фабрикация приказа, достаточно хорошо подделанного, чтобы всех обмануть, казалась ему страничкой из романа. По его мнению, скорее можно было допустить, что лейтенант Лакур, плохо осведомленный об истинных мотивах решения полковника, сказал неточно о его причине.

Удивление же полковника Аллегра легко объяснялось. В

этой еще не организованной области могло случиться, что адресованная ему копия приказа затерялась.

Капитан Перриньи, присланный в Тимбукту на два года, привез массу ящиков, которые Марсеней помогал распаковывать. В некоторых было исключительно лабораторное оборудование. Если бы не его мундир, Перриньи считался бы ученым. Страстно преданный науке, он был в курсе всех новейших достижений, особенно в области электричества. В их содружестве Перриньи был представителем науки, Марсеней – войны. Разница во взглядах рождала частые дружеские споры. Они, смеясь, называли друг друга «старой библиотечной крысой» и «дрянным ласкателем сабли», хотя, разумеется, воинственность

Марсенея не мешала ему быть человеком культурным и образованным, а Перриньи при своих знаниях оставался превосходным, храбрым офицером.

Через несколько дней после приезда друга капитан

Марсеней застал его во дворе дома, где тот жил, за сборкой какого-то аппарата.

– Ты пришел кстати! – вскричал Перриньи. – Я тебе покажу кое-что интересное.

– Это? – спросил Марсеней, показывая на аппарат, состоявший из двух электрических батарей, электромагнита, маленькой стеклянной трубочки с металлическими опилками, и медного прута в несколько метров высоты.

– Оно самое. Безделушка, которую ты видишь, – волшебная выдумка. Это приемник беспроволочного телеграфа.

– Я слышал, как об этом говорят уже несколько лет, –

сказал заинтересованный Марсеней. – Так проблема решена?

– Еще как! – вскричал Перриньи. – На земном шаре с ней столкнулись одновременно двое. Один – итальянец

Маркони – нашел средство посылать в пространство волны

Герца… Да ты слыхал ли о них, закоренелый солдатишка?

– Да, да, – ответил Марсеней. – Учил в школе. Впрочем, о Маркони говорили, когда я еще был в Европе. Ну, а другой изобретатель?

– Французский физик Бранли. Он сконструировал приемник – чудо изобретательной простоты.

– И аппарат, который я вижу?..

– Он и есть, и ты моментально поймешь его принцип.

Бранли заметил, что железные опилки плохо проводят электричество, но становятся хорошим проводником под влиянием герцевских волн. Под действием этих волн опилки начинают взаимно притягиваться, и между ними возникает сцепление. Видишь трубочку?

– Вижу.

– Это когерер или улавливатель волн. Трубочка содержит железные опилки и включена в цепь обыкновенной электрической батареи. Тока в цепи нет, так как трубка с опилками – плохой проводник. Понятно?

– Да, продолжай.

– Когда приходит герцевская волна, ее подхватывает этот медный прут, называемый антенной. Тотчас же трубка, соединенная с ним, становится проводником, ток замкнут и идет по цепи. Ты все еще понимаешь, кровопийца?

– Да, ученый старикашка в очках. Дальше!

– Здесь вмешивается рассказчик, которого ты видишь.

Благодаря приспособлению, мною изобретенному и скомбинированному с изобретением Бранли, ток приводит в движение бумажную ленту в аппарате Морзе, где получается отпечаток. Но в этот момент молоточек, который ты видишь, ударяет по когереру, его зерна разъединяются от удара, и восстанавливается их обычное сопротивление. Ток прекращается, и аппарат Морзе перестает работать. Ты скажешь, что так можно получить только одну точку на бумажной ленте? Но на самом деле последовательность всех этих явлений возобновится, так как антенна продолжает получать волны. А когда они перестанут приходить, на ленте аппарата уже не будет отпечатков до прихода следующих волн. От всего этого на ленте получается серия точек, соединенных в неравные группы, в черточки и точки азбуки Морзе, которые прочтет любой телеграфист.

– Например, ты?

– Например, я.

– А зачем ты притащил этот удивительный аппарат в нашу варварскую страну?

– Завтра я соберу передатчик, так как страшно увлекаюсь телеграфированием без проводов. Я хочу первым устроить беспроволочный телеграф в Судане. Вот почему я привез сюда эти два аппарата, которые еще очень редки, и в

Африке их нет, за это я ручаюсь. Подумай только, если б можно было сообщаться прямо с Бамако… Быть может, даже с Сен-Луи!..

– О, с Сен-Луи! Это слишком далеко!

– Совсем недалеко, – запротестовал Перриньи. – Телеграфировали без проводов уже на очень большие расстояния.

– Невозможно!

– Вполне возможно, солдафон. И я рассчитываю усовершенствовать это дело. Я начну серию опытов вдоль

Нигера…

Капитан Перриньи вдруг остановился. Глаза его округлились, полуоткрытый рот выразил глубокое изумление. Из аппарата Бранли послышался сухой треск, который уловило его опытное ухо.

– Что с тобой? – спросил изумленный капитан Марсеней. Его другу пришлось сделать усилие, чтобы ответить.

Удивление буквально душило его.

– Он работает! – пробормотал Перриньи, указывая на аппарат.

– Как? Он работает?! – с иронией вскричал Марсеней. –

Ты грезишь, будущий академик! Ведь твой аппарат –

единственный в Африке, он не может работать, как ты мне только что умело объяснил. Он испортился, вот и все.

Капитан Перриньи, не отвечая, подбежал к приемнику.

– Испортился! – возразил он в страшном возбуждении.

– Он так мало испортился, что я ясно читаю на ленте:

«Ка-пи-та-ну Мар-се-не-ю… Капитану Марсенею»!

– Мое имя! – подсмеивался последний. – Я очень боюсь, старина, что ты подшучиваешь надо мной!

– Твое имя! – уверял Перриньи с таким чистосердечным удивлением, что его товарищ был поражен.

Аппарат прекратил работу и оставался немым перед глазами офицеров, которые не спускали с него взора. Но скоро послышались новые тик-так.

– Снова! – закричал Перриньи, наклоняясь над лентой.

– Вот! Теперь адрес: «Тим-бук-ту»!

– Тимбукту! – машинально повторил Марсеней и задрожал в свою очередь от необъяснимого волнения.

Пощелкивание прекратилось во второй раз; после короткого перерыва лента начала развертываться, чтобы снова остановиться через несколько мгновений.

– «Жан-на Бак-стон…» – прочел Перриньи.

– Не знаю такой, – объявил Марсеней, невольно испуская вздох облегчения. – Это чья-то шутка…

– Шутка? – задумчиво повторил Перриньи. – Как это возможно? Ах! Снова начинается! – и он наклонился над лентой. – «…При-ди-те на по-мощь Жан-не Мор-на…»

– Жанна Морна! – вскричал капитан Марсеней и, задыхаясь, расстегнул воротник мундира.

– Замолчи! – приказал Перриньи. – «Плен-ни-це… в

Блек-лан-де…»

В четвертый раз замерло тиканье. Перриньи выпрямился и посмотрел на товарища. Тот был бледен.

– Что с тобой? – заботливо спросил он.

– Потом объясню, – с трудом ответил Марсеней. – Но

Блекланд, откуда ты взял Блекланд?.

Перриньи не успел ответить. Аппарат заработал снова.

«…Се-вер-на-я ши-ро-та пят-над-цать гра-ду-сов пять-де-сят ми-нут, дол-го-та…»

Наклонившись над замолчавшим аппаратом, офицеры напрасно ждали несколько минут. Аппарат оставался немым.

Капитан Перриньи задумчиво пробормотал:

– Да, чересчур крепкий кофе, как говорится! Есть второй любитель беспроволочной телеграфии в этой гиблой стране! И он тебя знает… – Он тотчас заметил, как изменилось лицо Марсенея. – Да что с тобой? Как ты бледен!

В нескольких поспешных словах Марсеней объяснил другу причину своей тревоги. Он удивился, когда узнал, что его имя появилось на телеграфной ленте; но удивление перешло в глубокое волнение, когда Перриньи произнес имя Жанны Морна. Ведь он знал Жанну Морна, любил ее и надеялся, что она когда-нибудь станет его женой. Марсеней напомнил о своих опасениях, когда он заподозрил, что приказ полковника Сент-Обана фальшивый. Таинственное послание, донесшееся из пространства, означало, что

Жанна Морна в опасности.

– И она просит помощи у меня! – заключил он с тоской, к которой примешивалась радость.

– Ну что ж! Это очень просто! – ответил Перриньи. –

Нужно прийти ей на помощь.

– Разумеется! – вскричал Марсеней, которого оживила возможность действовать. – Но как?

– Мы это сейчас обсудим, – сказал Перриньи. – Сначала разберем факты и выведем логические заключения. Факты, по-моему, успокоительны…

– Ты полагаешь? – с горечью спросил Марсеней.

– Полагаю. Первое: мадемуазель Морна не одинока: ведь ты же знаешь, что у нее нет аппарата для беспроволочной телеграфии. Не говоря о спутниках, с которыми ты ее оставил, у нее есть покровитель, владеющий таким аппаратом. И он молодец, уж поверь мне!

Ободренный Марсеней поднял голову.

– Второе: мадемуазель Морна не грозит непосредственная опасность. Она телеграфирует в Тимбукту. Значит, она считает, что ты здесь, а не в другом месте, и что у тебя будет время откликнуться на призыв. И затем, раз она телеграфирует, значит, считает, что это не бесполезно. Если ей и угрожает опасность, то не такая уж близкая.

– Как ты думаешь, что можно сделать? – взволнованно спросил Марсеней.

– Прежде всего успокойся и надейся на хороший конец этого приключения. И пойдем к полковнику просить разрешения организовать экспедицию для освобождения депутата Барсака и мадемуазель Морна.

Оба капитана немедленно отправились к полковнику

Аллегру и рассказали о чудесном событии, свидетелями которого были. Они положили перед ним ленту, отпечатанную аппаратом Морзе, которую Перриньи перевел на понятную запись.

– Здесь не говорится о господине Барсаке, – заметил полковник.

– Нет, – ответил Перриньи, – но так как мадемуазель

Морна с ним…

– Кто вам сказал, что она его не оставила? – возразил полковник. – Я прекрасно знаю путь экспедиции Барсака и уверяю вас, что она не могла очутиться на такой широте.

Экспедиция должна была пройти через Уагадугу на двенадцатом градусе и закончиться у Сея, на тринадцатом. А

эта таинственная депеша говорит о пятнадцати градусах пятидесяти минутах, почти о шестнадцати градусах.

Замечание полковника оживило память Марсенея.

– Вы правы, полковник. Я вспоминаю, что мадемуазель

Морна должна была отделиться от экспедиции за двести или триста километров от Сикасо и подняться к северу, чтобы достигнуть Нигера у Гао.

– Это меняет дело, – озабоченно сказал полковник. –

Чтобы освободить Барсака, депутата, официальное лицо, можно снарядить экспедицию, но мадемуазель Морна –

частная особа…

– Однако, – живо заметил Марсеней, – если приказ подложный, как приходится думать, то господин Барсак стал жертвой негодяя с подложным документом…

– Может быть… может быть… – с сомнением сказал полковник. – Во всяком случае, надо ждать ответа из Бамако.

– Это безнадежно! – вскричал удрученный Марсеней. –

Мы не можем бросить на гибель бедное дитя, призывающее меня на помощь.

– Здесь не говорится о гибели… – возразил полковник, не терявший спокойствия. – Эта барышня – пленница, не более… И затем, куда вы отправитесь на помощь? Где этот

Блекланд, о котором идет речь?

– Она указала широту.

– Но нет долготы. Вы оставили мадемуазель Морна за

Сикасо. Я предполагаю, что она не направилась к западу.

Шестнадцатая параллель сначала пересекает Масину, потом Нигер и углубляется в пустынные, совершенно неведомые области. Блекланд не может быть в Масине, иначе мы знали бы этот город. Значит, он где-нибудь в сердце пустыни…

– Итак, полковник?.

– Итак, капитан, я не могу послать отряд в этом направлении и рисковать жизнью ста человек для спасения одной особы.

– Почему ста? – спросил Марсеней, видя, как исчезают его надежды. – Можно гораздо меньше.

– Не думаю, капитан. Вы знаете, какие слухи ходят по

Нигеру. Черные говорят, что где-то, в точности неизвестно где, основано государство, и репутация его не из блестящих. Возможно, что Блекланд, совершенно нам неведомый, – столица или один из городов предполагаемого государства. Данная широта делает эту гипотезу еще более приемлемой, так как она соответствует той неисследованной области, где только и могло быть основано такое государство. Разве вас не поражает английское звучание слова «Блекланд»? Английская колония Сокото не очень удалена от его предполагаемого местонахождения… Могут быть дипломатические затруднения, очень щекотливые…

Словом, я думаю, что неблагоразумно вторгаться в совершенно неизвестный край без достаточных сил.

– Итак, полковник, вы отказываете?

– С сожалением, но отказываю, – ответил полковник

Аллегр.

Капитан Марсеней продолжал настаивать. Он рассказал начальнику, как перед этим товарищу, какие узы связывают его с мадемуазель Морна. Он просил, чтобы с ним отпустили хотя бы часть отряда, который он привел, ведь на него здесь не рассчитывали. Полковник Аллегр был непоколебим.

– Я огорчен, капитан, глубоко огорчен, но мой долг ответить отрицательно. Ваши люди мне не нужны, это верно, но это люди, и я не могу так легко рисковать их жизнью. И, наконец, время терпит. Подождем новых сообщений от мадемуазель Морна. Если она телеграфировала раз, то, возможно, будет телеграфировать снова.

– А если она не сможет? – в отчаянии вскричал Марсеней. – Депеша оборвалась внезапно!

Полковник показал жестом, что он бесконечно сожалеет, но не может изменить решения.

– Тогда я отправлюсь один, – твердо заявил Марсеней.

– Один?

– Да. Я прошу у вас отпуска, в котором вы мне не откажете…

– Напротив, откажу, – возразил полковник. – Неужели вы думаете, что я позволю вам бросаться в авантюру, из которой вы не вернетесь?

– В таком случае, полковник, я прошу принять мою отставку.

– Вашу отставку?

– Да, полковник, – спокойно ответил Марсеней. Полковник Аллегр ответил не сразу. Он посмотрел на подчиненного и понял, что тот в невменяемом состоянии.

– Вы знаете, капитан, – отечески сказал он, – что ваша отставка должна пройти по инстанциям, и я не имею права ее принять. Во всяком случае, это требует размышления.

Подумайте и приходите завтра утром. Мы об этом поговорим.

Отдав военный салют, офицеры удалились. Перриньи сопровождал товарища и всячески утешал его. Но несчастный ничего не слушал.

Дойдя до своей двери, Марсеней распрощался с другом и заперся в своей комнате. Оставшись один, он бросился на постель и, утратив присутствие духа, беспомощный, разразился рыданиями.

КАТАСТРОФА

Отсутствие тока с гидростанции продолжалось недолго. Выключенный 9 апреля, около полудня, он был дан снова на следующее утро.

Это случилось потому, что Гарри Киллер стал первой жертвой своего маневра, показавшегося ему вначале очень ловким. Правда, он не давал энергии заводу, но зато и сам лишился ее. Сельскохозяйственные машины, лишенные энергии, передаваемой по эфиру, остановились; электрические насосы, накачивавшие воду из реки в два резервуара

– один на заводе, а другой над казармой Черной стражи, –

перестали действовать. Через два дня этот второй резервуар, из которого вода распределялась повсюду, истощится, и Блекланд останется без воды.

Наконец, когда настала ночь, город погрузился во тьму, так как никаких других осветительных средств не было; это взбесило Гарри Киллера, тем более, что завод сиял огнями своих мощных прожекторов.

Видя, что партии неравны, деспот уступил и решил дать ток на рассвете 10 апреля. В это же время он позвонил

Марселю Камаре, который как раз находился в рабочем кабинете с теми, кого он взял под покровительство. Гости инженера снова слышали, как директор говорил «да»,

«нет», «хорошо» – слова, представляющие разменную монету таких разговоров, половина которых совершенно непонятна слушателям. Потом, как и накануне, он рассмеялся и прекратил разговор.

Он сообщил, что Гарри Киллер предложил соглашение.

Условились, что Киллер снова даст ток со станции, завод же будет оказывать обычные услуги Блекланду. Но соглашение не меняло общего положения, которое оставалось очень странным. Мир устанавливался только в границах договора, в остальном продолжалась война. Гарри

Киллер по-прежнему настаивал на выдаче пленников, а

Марсель Камаре отказывался их выдать.

В конце разговора Гарри Киллер просил инженера снабдить его жидким воздухом для планеров. Каждый раз, когда они возвращались из путешествия, их резервуары поступали на завод, где их наполняли снова. Теперь же

Гарри Киллер лишился жидкого воздуха, и его сорок машин сделались бесполезными.

Марсель Камаре, не желая растрачивать своих запасов энергии и снабжать врага самым мощным оружием, отказал наотрез. Деспота охватила жестокая злоба, и он поклялся укротить завод голодом. Тогда-то инженер бросил трубку, смеясь над угрозой. Остальные, наоборот, приняли ее весьма серьезно. Завод, неприступный благодаря средствам защиты, изобретенным Камаре, был гораздо беднее средствами нападения; кроме того, Камаре не хотел пользоваться даже теми, какие имелись в его распоряжении. В

таких условиях осада может длиться бесконечно, и придет день, когда голод заставит завод сдаться.

Камаре, которому Барсак изложил свои опасения, пожал плечами.

– Провизии нам хватит надолго, – уверил он.

– На какое же время? – настаивал Барсак.

– Я не знаю точно. Дней на пятнадцать, может быть, на три недели. Но это совершенно неважно, так как через сорок восемь часов мы кончим планер, находящийся у нас в постройке. Я вас приглашаю на испытания, которые мы произведем двенадцатого апреля в четыре часа утра, чтобы не видали из дворца.

Это было радостное и притом неожиданное известие.

Планер в огромной степени улучшал положение. Но принесет ли он спасение?

– На заводе сто человек, – заметил Барсак. – Ваш планер не сможет увезти всех, как бы мощен он ни был.

– Он подымает десять, – ответил Камаре, – и это уже неплохо.

– Конечно, – согласился Барсак, – и, однако, этого недостаточно, чтобы выйти из положения.

– Ничуть, – возразил Камаре. – Отсюда триста пятьдесят километров до Сея и семьсот – до Тимбукту, который, быть может, предпочтительнее. Так как мы будем летать ночью, чтобы избежать торпед, планер может делать по три полета в Сей или по два в Тимбукту. Сто пятьдесят человек населения завода, считая женщин и детей, будут освобождены в пять суток в первом случае и в восемь – во втором.

Страх, порожденный угрозами Гарри Киллера, уменьшился при сообщении об этом плане, вполне реальном, и все с нетерпением стали ждать его выполнения.

Два дня показались осажденным бесконечными. Они старались, как могли, убить время и часто прогуливались в саду под защитой стен. Понсен, в частности, находился там с утра до вечера. Постоянно наклоняясь над растениями, украшавшими сад, он производил измерения с помощью лупы и что-то взвешивал на маленьких точных весах.

– Какого черта вы тут делаете? – спросил Амедей

Флоранс, застав его за таким занятием,

– Занимаюсь своей профессией, – не без важности ответил Понсен.

– Статистикой? – спросил удивленный Флоранс,

– Именно. Я в скором времени совсем просто определю, сколько людей может пропитать Петля Нигера.

– Ха-ха-ха! Все та же Петля? – сказал Амедей Флоранс, который, кажется, не очень ценил труды своего собеседника. – Однако, как я полагаю, мы ведь не в этой знаменитой Петле?

– Не запрещено рассуждать по аналогии, – поучительно заметил Понсен.

– Придворные, собравшиеся для роскошной оргии! –

произнес голос позади них.

По этому стиху из «Возмездия», сказанному просто для рифмы, Амедей Флоранс узнал доктора Шатоннея. В самом деле, это был он,

– Что вы тут делаете? – спросил добряк, оканчивая, таким образом, свое обращение.

– Господин Понсен объясняет мне методы статистики,

– серьезно ответил Флоранс, – Прошу вас, господин Понсен, продолжайте!

– Это очень просто, – объяснил тот. – Вот корень шпината, он занимает квадратный дециметр. Немного далее – цветная капуста: ей потребовалось четыре квадратных дециметра. Я измерил сотню выбранных наудачу растений и нашел среднюю площадь, занимаемую ими. Я

также измерил их ежедневный рост. Вот, например, этот салат прибавил со вчерашнего дня 4 грамма 927 миллиграммов. Итак, я вычислил, математически вычислил, что ежедневный прирост составляет 22 миллиграмма на квадратный сантиметр.

– Очень любопытно, – не моргнув глазом, заявил доктор Шатонней.

– Не правда ли? Эти научные вопросы всегда крайне интересны, – сказал Понсен, раздуваясь от гордости. –

Петля Нигера содержит 546 триллионов квадратных сантиметров, значит, она может ежедневно производить 12 миллионов 12 тысяч тонн и ежегодно 1 миллиард 144 миллиона 380 тысяч тонн.

– «Я не могу от вас скрывать, что вы умеете считать!» –

пропел доктор, пародируя стих из Корнеля 83 , который пришел ему на память.

– Зная количество провианта, которое необходимо, чтобы обеспечить живого человека, легко отсюда вывести, какое население может существовать в Петле Нигера, – с апломбом закончил Понсен. – Таковы услуги, которые способно оказать знание, и время нашего заключения здесь не совсем потеряно.

– Благодаря вам, господин Понсен, – объявили в один голос Амедей Флоранс и доктор и оставили статистика продолжать его научные изыскания.

Час за часом прошли 10 и 11 апреля. Один случай, впрочем, незначительный, нарушил монотонность этого последнего дня. Около пяти часов дня Камаре доложили, что насос, подающий воду из реки в резервуар, не работает.

Сделав проверку, инженер убедился, что сообщение было правильным. Помпа металась, как бешеная, точно работала в пустоте, не встречая ни малейшего сопротивления. По приказу Камаре стали сменять поршень, оче-

83 Пьер Корнель (1606-1684) – знаменитый французский драматург.

видно поврежденный и неплотно прилегающий к стенкам цилиндра. Речь, впрочем, шла о незначительной работе, которая будет закончена менее чем в двое суток.

На рассвете третьего дня окончилось нервное ожидание обитателей завода. Никто не пропустил зрелища, несмотря на ранний час, назначенный Марселем Камаре. Инженер сдержал обещание. Когда собрались в саду, планер уже был перенесен туда рабочими.

Инженер поднялся на платформу и пустил мотор.

Прошло несколько минут, очень длинных для зрителей, боявшихся разочарования. Но скоро они успокоились.

Аппарат поднялся без усилий, потом, распустив крылья, пронесся по воздуху и вернулся туда, откуда отправился. Марсель Камаре, посадив на планер десять человек, поднялся снова и сделал три круга над садом. Испытания были закончены.

– Сегодня, в девять часов вечера, отправляется первая партия, – заявил Камаре, спускаясь с платформы.

И все было забыто: осада, плен, дни беспокойства и тоски. Через несколько часов кошмар окончится. Они будут свободны. Все поздравляли друг друга. Механики поместили планер в ангар, откуда он вылетит ночью в Тимбукту.

Так как эвакуация завода должна была отнять несколько дней, то обычные работы не прекращались. Двенадцатого закончили разборку насоса; в нем не оказалось никаких поломок. Приходилось искать причину аварии в другом месте, а пока решили немедленно собрать насос. В

восемь с половиной часов вечера совсем стемнело, и

Марсель Камаре дал сигнал к отправлению. Уже задолго до этого восемь пленников, вырванных из когтей Гарри Киллера, и две женщины, жены рабочих, – первая партия пассажиров – ожидали в саду, откуда должен был вылететь планер с опытным водителем. Повинуясь приказу начальника, десять механиков направились к ангару. Они уже открыли дверь…

И в этот момент произошла катастрофа. Когда отворилась дверь, раздался ужасающий взрыв. Ангар развалился, как карточный домик. На это месте осталась только куча обломков.

После минуты вполне понятного оцепенения все бросились на помощь рабочим. К счастью, лишь один из них был легко ранен, остальные остались невредимы, так как не успели войти в ангар.

Но, хотя никого не пришлось оплакивать, все же осажденных постигло огромное несчастье, непоправимая беда. Планер разлетелся на мелкие кусочки, остались лишь ни к чему не пригодные обломки.

– Риго, – сказал Камаре со спокойствием, которое не покидало его в самых серьезных обстоятельствах, – надо разобрать обломки и выяснить причину взрыва.

Рук было много, и работа пошла быстро. К одиннадцати часам вечера почва была расчищена, и обнаружилась глубокая яма.

– Это динамит, – холодно сказал Камаре. – Но он ведь не мог прийти сам!

Пятна крови на обломках показывали, что при взрыве были жертвы; работа продолжалась с той же горячностью.

Около полуночи нашли оторванную ногу негра, потом жестоко изуродованную руку и, наконец, голову.

Амедей Флоранс, как хороший репортер, внимательно следил за работой; он тотчас узнал того, кто оказался жертвой.

– Чумуки! – вскричал он.

Он объяснил Камаре, что Чумуки был предатель, перешедший от мисс Бакстон на службу к Гарри Киллеру.

Теперь все объяснилось. Чумуки был виновником и первой жертвой взрыва. Оставалось узнать, как он проник на завод. Ведь тем же путем могли проникнуть и другие. Нужно было отбить охоту к этому у противников и поразить их страхом. С этой целью жалкие останки Чумуки по приказу

Камаре были переброшены через стену на эспланаду, где их найдут люди Гарри Киллера. Они твердо убедятся, что вход на завод грозит опасностью.

Разборка обломков продолжалась; рабочие составили цепь, обломки выбрасывались в сад, и все большее пространство земли очищалось.

– Вот еще один! – внезапно вскричал рабочий.

Марсель Камаре, приблизился. Среди камней показалась человеческая нога. Скоро было отрыто все туловище.

Это был белый средних лет, плечо его было ужасно раздроблено обрушенной кровлей. Доктор Шатонней наклонился к раненому.

– Он жив! – сказал он.

Человек был перенесен в квартиру Камаре, где доктор сделал ему перевязку. Назавтра его допросят, если он будет в силах говорить.

– И если он захочет, – добавил Амедей Флоранс.

– Я позабочусь, чтобы он захотел, – сказал Марсель

Камаре сквозь стиснутые зубы.

Разборка обломков закончилась. Стало ясно, что под развалинами больше нет никого. Рабочие пошли на отдых.

Инженер и его гости также направились к себе. Через несколько шагов Амедей Флоранс остановился и спросил

Камаре:

– Что же мы теперь будем делать без планера?

– Построим другой, – ответил Камаре.

– А у вас есть материалы? – спросил Барсак.

– Конечно.

– Сколько времени на это потребуется?

– Два месяца.

– Гм!. – просто сказал Флоранс и задумался.

Два месяца! А у них было провизии на пятнадцать дней.

Чтобы выйти из такого трудного положения, репортер углубился в поиски идеи.

ИДЕЯ РЕПОРТЕРА ФЛОРАНСА

Мало кто сомкнул глаза в последние часы ночи. Вчера все были уверены, что приходит конец испытаниям, осажденные ликовали. Сегодня, потеряв всякую надежду, они были обескуражены и печальны. Как изменилось их положение с утра 13 апреля! Положение обсуждалось со всех сторон, но никто не видел выхода. Сам Марсель Камаре ничего не мог придумать, кроме постройки нового планера; но было бы самообманом возлагать надежды на аппарат, изготовление которого потребует двух долгих месяцев, когда провизии всего на пятнадцать дней.

Вдобавок, и это средство спасения оказалось еще менее реальным, чем думали. После тщательной проверки выяснилось, что они располагают провизией не на пятнадцать, а всего только на девять-десять дней. Не через два месяца, а уже в конце апреля они будут страдать от голода.

Чтобы оттянуть неизбежный конец, решено было немедленно перейти на порции. Если не удастся избежать печальной участи, по крайней мере осажденные продлят агонию.

Утро 13 апреля было посвящено выяснению запасов продовольствия и подготовке к постройке планера, на чем настаивал Марсель Камаре, хотя, вероятно, от этого не будет пользы. Только после обеда решили заняться пленником.

После завтрака, отличавшегося в этот раз крайней скромностью, Марсель Камаре, сопровождаемый гостями, внезапное вторжение которых стоило ему так дорого, отправился к раненому, так как доктор Шатонней заверил, что раненый может выдержать допрос.

– Кто вы такой? – спросил Марсель Камаре без видимого интереса, но сообразуясь с заранее выработанным планом.

Раненый молчал. Камаре повторил вопрос, но успех оказался тот же.

– Я должен предупредить, – мягко сказал инженер, –

что заставлю вас говорить.

При этой угрозе человек не открыл рта, но по его губам пробежала ироническая улыбка. Его заставят говорить?

Очевидно, это казалось ему маловероятным. Если судить по виду, казалось, что это человек выдающейся энергии.

Марсель Камаре пожал плечами и, не настаивая, приладил к большим пальцам рук и подошве ног упрямца четыре маленькие металлические пластинки, а затем соединил их с клеммами распределительной доски. Сделав это, он повернул выключатель.

Человек тотчас же скорчился в жестоких конвульсиях, вены на лбу раздулись и, казалось, готовы были лопнуть; на посиневшем лице выразилось невыносимое страдание.

Испытание было кратким. Через несколько секунд Камаре выключил ток.

– Будете говорить? – спросил он. И так как человек молчал, он молвил: – Хорошо! Начнем снова!

Он повернул рубильник, и те же явления возобновились, но уже с большей силой. Пот катился по лицу пытаемого, глаза закатились, и грудь дышала, как кузнечные мехи.

– Станете говорить? – повторил Камаре, снова выключая ток.

– Да… да… – простонал человек, теряя силы.

– Черт возьми! – сказал Камаре. – Ваше имя?

– Фергус Давид.

– Это кличка. Скажите вашу настоящую фамилию,

– Даниэль Фран.

– Национальность?

– Англичанин.

Даниэль Фран (таково было его подлинное имя) решился говорить откровенно. Он сразу отвечал на предложенные вопросы.

– Голубчик, – сказал ему Камаре, – я должен получить кой-какие сведения. Если вы не согласны, мы снова начнем игру. Расположены вы говорить?

– Да, – ответил раненый.

– Прежде всего, каково ваше положение в Блекланде?

– Советник.

– Советник? – вопросительно повторил Камаре. Фран удивился, что инженер не понимал этого слова.

Он объяснил:

– Так называют тех, кто правит вместе с Киллером.

– Если я вас верно понимаю, вы в правительстве Блекланда?

– Да.

Казалось, Марселя Камаре этот ответ удовлетворил. Он продолжал:

– Давно вы здесь?

– С самого начала.

– Вы знали Киллера прежде?

– Да. Я познакомился с ним в отряде капитана Бакстона.

Жанна задрожала, услышав эти слова: судьба посылала ей нового свидетеля.

– В отряде Бакстона? – повторил Камаре. – А почему я вас не узнал?

– Наверное, я очень изменился – с философским равнодушием заметил раненый. – И все же я был с вами, господин Камаре.

Жанна Бакстон не могла выдержать и вмешалась:

– Извините, господин Камаре, разрешите мне сказать этому человеку несколько слов.

Марсель Камаре согласился, и она спросила у раненого:

– Вы были в отряде Бакстона, когда туда явился Киллер?

– Да.

– Почему капитан Бакстон так легко его принял?

– Не знаю.

– Правда ли, – продолжала Жанна, – что со дня, когда

Гарри Киллер явился в отряд, он стал настоящим начальником?

– Правда, – ответил Фран, изумленный, что его допрашивают о таких давних событиях.

– Это по приказу Гарри Киллера отряд Бакстона занялся жестокостями, которые потом привели к его разгрому?

– Да, – подтвердил Фран.

– Капитан Бакстон к этому непричастен?

– Нет.

– Вы слышите, господа? – сказала Жанна, поворачиваясь к своим компаньонам. – Почему же капитан Бакстон уступил власть Гарри Киллеру?

– Откуда я могу это знать? – нетерпеливо возразил

Фран.

Казалось, он был чистосердечен. Жанна перестала настаивать.

– Знаете ли вы, по крайней мере, какова была смерть капитана Бакстона? – спросила она, переходя на другое.

– Он погиб в битве, – с полной уверенностью ответил

Фран. – Многие другие пали с ним.

Жанна Бакстон вздохнула. Значит, она и теперь не выяснит эти темные вопросы.

– Благодарю вас, – сказала она Камаре. – Я кончила.

Инженер возобновил допрос с того, на чем он прервался.

– Как вначале достали негров, строивших город?

Фран широко открыл глаза. Что за глупый вопрос!

Неужели только для этого его сейчас подвергали пытке!

– Черт побери! В деревнях, конечно. Не нужно быть слишком сведущим, чтобы знать это.

– Каким образом?

Фран поднял здоровое плечо.

– Это насмешка!. Точно вы не знаете! Их забирали, вот и все.

– Ага! – сказал Камаре и опустил голову с подавленным видом. – А машины, которые нужны были вначале… Откуда они?

– С луны, понятно, – язвительно сострил Фран.

– Они прибыли из Европы?

– Ясно.

– А как их доставили?

– Очевидно, не по воздуху. Господин Камаре, это смешные вопросы. Как вы хотите, чтобы они прибыли?

Понятно, на пароходах.

– А где их выгрузили? – спокойно продолжал Камаре.

– В Котону.

– Но ведь от Котону до Блекланда далеко. Как их привезли сюда?

– На верблюдах, лошадях, быках, неграх, – лаконически ответил Фран, терпение которого истощилось.

– В продолжение этого пути, я думаю, умерло много негров?

– А мне неинтересно было считать их, – проворчал

Фран.

Камаре перешел к другой теме:

– За машины надо было платить?

– Черт! – сказал Фран, который находил вопросы все более нелепыми.

– Значит, в Блекланде есть деньги?

– Денег-то хватает.

– Откуда они?

Фран потерял терпение:

– Когда вы кончите привязываться ко мне, господин

Камаре, – сказал он, непритворно рассердившись, – и спрашивать о том, что должны знать лучше меня? Ведь планеры сделаны не для забавы! Вы знаете, что время от времени они перевозят Гарри Киллера и других на Биссагушские острова, откуда они едут на пароходе в маленькую прогулку по Европе, а чаще всего по Англии. Ну, а вы знаете, что в Европе есть банки, богатые старушки и куча людей, которым выгодно нанести визит… без приглашения. А сделав визит, уходят, не попрощавшись.

– Эти поездки случались часто? – спросил Камаре, лицо которого покраснело от стыда.

Фран сделал жест отчаяния.

– Ну… раз уж это вас забавляет… По-разному…

Три-четыре раза в год.

– Когда была последняя поездка?

– Последняя? – Фран добросовестно порылся в воспоминаниях. – Подождите… Месяца четыре, четыре с половиной назад.

– Кого посетили на этот раз?

– Не знаю. Я не был с ними. Кажется, банк. Но знаю, что никогда еще не случалось подобной удачи.

Камаре помолчал. Он был бледен и, казалось, сразу постарел на десять лет.

– Последнее слово, Фран, – сказал он. – Сколько негров работает на полях?

– Тысячи четыре. Может быть, и больше. И тысячи полторы женщин.

– Их достают так же, как и прежде?

– Нет, – ответил Фран самым естественным тоном. –

Теперь, когда есть планеры, их увозят.

– Ага! – сказал Камаре. – Ну, а как вы вошли сюда?

Фран поколебался. Наконец-то ему был задан серьезный вопрос. И хотя он легко дал все предыдущие сведения, ему очень не хотелось открыть секрет. Все же пришлось ответить.

– Через резервуар, – неохотно буркнул он.

– Через резервуар? – переспросил удивленный Камаре.

– Да. Третьего дня закрыли щиты в реке, чтобы вы не могли поднимать воду, и опорожнили дворцовый резервуар. Резервуар завода также опустел, а он сообщается с нашим посредством прохода под эспланадой. Вот этим ходом мы и прошли с Чумуки.

За несколько часов до этого инженер без особого удивления узнал, что насос снова заработал. Он понял, что

Гарри Киллер, на которого подействовала ужасная гибель

Чумуки, приписал ее защитникам завода, открыл щиты, и вода пошла, как обычно.

– Хорошо. Благодарю вас, – сказал Камаре, выяснивший все, что ему надо было знать, и удалился, не задавая других вопросов.

13 и 14 апреля прошли без новых происшествий. Блокада оставалась строгой. Кругом, на набережной, на эспланаде, были посты Веселых ребят, наблюдавшие за караульной дорожкой и за заводом, откуда никто не мог выйти. Казалось, такое положение не изменится вплоть до момента, когда голод заставит осажденных сдаться.

Это вполне справедливое размышление не переставало преследовать Амедея Флоранса. После гибели планера

Амедей Флоранс все время искал способа выпутаться из затруднения и злился, что не мог его найти. Идея пришла к нему вечером 14 апреля. Обсужденная со всех сторон, она показалась ему хорошей. Утром 15-го он долго совещался с

Тонгане, а потом пригласил друзей отправиться к инженеру, которому хотел сделать безотлагательное сообщение.

Со времени допроса Франа инженера не видели, он закрылся у себя в квартире. Там Камаре в уединении болезненно переживал открытые ему новости, охваченный головокружением над бездной, которую показал Фран.

Он узнал всю истину. Он узнал, что Блекланд основан и держится только на насилиях, грабежах и убийствах. Он узнал, что Европа и Африка, каждая на свой лад, были ареной «подвигов» Гарри Киллера и его банды. Ему стало известно постыдное происхождение золота, изобиловавшего в Блекланде, благодаря которому осуществилась его работа. Жестокости и преступления отряда Бакстона, уничтожение его командира, постоянные гекатомбы84 несчастных негров, уводимых из деревень, грабежи, хищения, убийства в Африке и Европе и, как завершение, это отвратительное покушение на мирную экспедицию Барсака, – все это он теперь знал.

И он был соучастником бесчисленных преступлений!

Не он ли, несмотря на личную невиновность, доставил средства для их выполнения? Думая о своей жизни за эти десять лет, он испытывал настоящий ужас, и его уже ко-

84 Гекатомбы – массовое убийство людей.

леблющийся рассудок слабел. По временам он начинал ненавидеть Блекланд, свое детище, плоть от плоти его, это собрание чудес, воздвигнутое им для своей славы. Но неужели останутся безнаказанными жестокости, в которых виновны его обитатели? И разве он не проклят, этот город, гнездо стольких преступлений?

Амедей Флоранс и его товарищи нашли Камаре погруженным в мрачные мысли. Утонувший в кресле, неподвижный, с остановившимся взглядом, он, казалось, лишился последних сил. Впрочем, он уже двое суток ничего не ел.

Такой собеседник не подходил Флорансу, который желал видеть перед собой прежнего искусного инженера.

По его приказу Тонгане принес пищу, которую предложили Камаре. Тот послушно поел, не обнаруживая аппетита, который был бы оправдан двухдневным воздержанием. Все же после еды кровь прилила к его бледным щекам.

– Я собрал здесь вас всех, потому что мне пришла мысль, как выбраться из безвыходного положения, – начал

Флоранс. – После размышлений мне показалось, что мы можем обеспечить себе помощь многочисленных союзников, которые у нас под рукой.

– Каких союзников? – одновременно спросили Барсак и

Шатонней.

– Негров из невольничьего квартала, – ответил Амедей

Флоранс. – Как мы узнали позавчера, их четыре тысячи, не считая женщин, из которых каждая стоит двух мужчин, когда она разъярена. Вот сила, которой нельзя пренебрегать.

– Правильно, – сказал Барсак, – но эти негры безоружны и даже не знают о нашем существовании.

– А поэтому, – ответил Флоранс, – надо войти с ними в переговоры и вооружить их.

– Это легко сказать! – вскричал Барсак.

– А может быть, и сделать! – возразил Флоранс.

– В самом деле? – сказал Барсак. – Но, не говоря уже об оружии, кто пойдет к этим неграм?

– Такой же негр, как и они, – Тонгане.

– Как он пройдет? Ведь завод осажден! Если он появится, его встретит туча пуль,

– Ну, он не должен выходить через дверь. Это, впрочем, не приведет ни к чему: ведь против заводов кварталы белых. А ему надо попасть к черным. Самое лучшее сделать, как он уже раз поступил: выбраться ночью в поле, смешаться с толпой черных и войти с ними в город.

– Тогда он пройдет над караульной дорожкой и стеной?

– заметил Барсак.

– А может быть, под ними, – возразил Флоранс и повернулся к Марселю Камаре. – Господин Камаре, нельзя ли просверлить тоннель под стенами завода и города, тоннель, который прошел бы под дорогой для караула и окончился бы в поле?

– Без сомнения, – ответил Камаре, поднимая голову.

– Сколько времени потребует эта работа?

– В обычных условиях надо ставить крепления, и это затянется надолго, – подумав, сказал Камаре. – Но можно сэкономить время посредством машины, идею которой я только что обдумывал и которая даст хорошие результаты в этой песчаной почве. Чтобы сделать чертежи, построить машину и пройти тоннель, достаточно будет пятнадцати дней.

– Значит, все это можно сделать к концу месяца?

– Конечно.

Как только перед Камаре оказалась техническая задача, он почувствовал себя в своей стихии. Мозг его уже заработал, взгляд оживился.

– Еще вопрос, господин Камаре, – сказал Флоранс. –

Тоннель не займет всех ваших людей?

– Их еще останется достаточно.

– Не могут ли свободные от работы изготовить за тот же срок оружие в количестве трех-четырех тысяч штук.

– Какое оружие? Во всяком случае, не огнестрельное.

– Пики, ножи, топоры, дубины, всякие колющие, режущие и дробящие инструменты?

– Это возможно, – ответил Камаре.

– А сможете вы переправить в назначенный день это оружие в невольничий квартал так, чтобы не заметили люди Гарри Киллера?

– Это труднее, – безмятежно отвечал Камаре, – но можно сделать в темную ночь.

Амедей Флоранс вздохнул с облегчением.

– Тогда мы спасены! – вскричал он. – Вы понимаете, господин Камаре, Тонгане выйдет через тоннель, смешается с черными рабами и вечером войдет с ними в город.

Ночью он подготовит восстание. Эти несчастные только и ждут случая сбросить ярмо. Получив оружие, они не станут колебаться. Надо немедленно начинать работу!

– Я начал, – спокойно ответил инженер, уже усевшийся у чертежного стола.

Осажденные вернулись, крайне возбужденные счастливой перспективой, которую открыл Амедей Флоранс.

Конечно, его идея была хороша, и глупо было бы не воспользоваться помощью тысяч естественных союзников, страдавших на той стороне реки. Войти с ними в сношения казалось возможным после уверений Камаре, в которых не приходилось сомневаться.

На следующий день постройку начатого планера забросили, и все рабочие занялись кто изготовлением оружия, кто постройкой новой тоннельной машины, изобретенной Камаре. Некоторые зачем-то высверливали толстое бревно, и, наконец, еще одна партия рыла у подножия стены вне видимости из дворца широкий колодец, быстро углублявшийся.

21 апреля колодец достиг глубины десяти метров; Камаре счел это достаточным, и началась проходка горизонтальной галереи. Чтобы ее осуществить, инженер сконструировал стальной конус около пяти метров длиной и метр тридцать сантиметров в диаметре; на поверхности его правильно чередовались по винтовой линии возвышения и прорезы. Электромотор заставлял вращаться этот инструмент, который, проникая в рыхлую почву, буквально ввинчивался в нее; песок сыпался внутрь конуса через отверстия и удалялся через колодец.

Когда этот гигантский винт проник в почву, которую сам же и поддерживал и защищал от обвала, к нему присоединили цилиндр такого же диаметра, толкаемый мощными домкратами. Таким образом, готовый горизонтальный тоннель будет представлять металлическую трубу длиной около восьмидесяти метров. Когда же он будет закончен, останется, пользуясь конусом меньших размеров, просверлить вертикальный ход к поверхности земли.

Пока выполнялись эти работы, Камаре нигде не было видно. Он появлялся с мрачным и рассеянным видом лишь для разрешения какой-нибудь сложной технической проблемы, требовавшей его присутствия, и снова скрывался в свое жилище, где в одиночестве съедал пищу, подаваемую слугой Жоко.

Тоннель был окончен в назначенный срок. На рассвете

30 апреля восемьдесят метров трубы были проложены, и осталось только прорыть выходной колодец; это следовало сделать до восхода солнца.

И пора было: уже за три дня до этого, 27 апреля, провизия пришла к концу; порции, и без того недостаточные, были еще уменьшены.

Хорошее настроение и спокойное отношение к трудностям жизни плохо вяжутся с пустым желудком.

Настроение заводского персонала понемногу менялось.

Работали для спасения жизни усердно, но лица были сумрачны, и рабочие часто обменивались словами, полными горечи. Они все, видимо, уже начали постепенно терять слепое доверие к начальнику, которому еще недавно приписывали сверхъестественную силу. Да, этот волшебник, несмотря на свой гений, не мог помешать им умирать с голоду! Обаяние его меркло.

С другой стороны, по заводу стала гулять легенда, начало которой крылось в нескольких словах о Жанне Бакстон, сказанных Камаре во время первого выступления, перед разрывом с дворцом. В то время увлечению Гарри

Киллера пленницей не придали большого значения. Это было принято, как одно из доказательств его деспотизма –

ни более, ни менее. Но по мере того, как положение ухудшалось и истощение ослабляло рассудок осажденных, появилась общая тенденция выдвигать на первый план эту фантазию Гарри Киллера, о которой сам он давно позабыл.

Эта идея, раз попав в мозги, уже не выходила оттуда и по закону кристаллизации поглотила все остальные.

В настоящее время это считалось признанным фактом.

Рабочие стали твердо верить в то, что они страдают, переносят осаду и голодовку исключительно из-за прекрасных глаз мисс Бакстон. Если бы она сдалась, был бы немедленно заключен мир. Жертвы, приносимые ста пятьюдесятью людьми ради спасения одной, казались чрезмерными.

Жанна Бакстон знала об этом повороте настроения; по некоторым уловленным словам, по мрачным взглядам она отгадала их враждебность и поняла, что на нее возлагают ответственность за опасности, которым подвергаются.

Хотя она была далека от мысли приписывать себе такое большое значение, все же это единодушие влияло на нее, и мало-помалу она сама начала склоняться к мысли, что если сдастся Гарри Киллеру, эта жертва, быть может, освободит других осажденных.

Без сомнения, жизнь ее будет ужасна возле человека, которого она подозревала в убийстве брата. Но ведь обвинение еще не доказано, и, кроме того, если не хватит сил, она может найти убежище в смерти. Наконец, это был ее долг, каким бы жестоким он ей ни казался.

Эта идея так овладела ею, что она не могла удержаться и открыла ее друзьям. Она обвиняла себя в трусости я говорила о сдаче Гарри Киллеру при условии, что он обеспечит безопасность остальных. Слушая ее, бедный

Сен-Берен плакал.

– Вы хотите обесчестить нас, мадемуазель! – с негодованием кричал Амедей Флоранс. – И обесчестить бесполезно! Гарри Киллер слишком уверен, что получит нас всех, и не продаст этого удовольствия по дешевке. Да он и не сдержит своих обещаний, если даже их даст!

Барсак, доктор Шатонней и даже Понсен заговорили хором, и Жанна отказалась от своего благородного, но бессмысленного проекта.

Впрочем, теперь, когда тоннель был кончен, этот проект отпадал сам собой. Через несколько часов Тонгане скроется и на следующий день даст сигнал к восстанию и освобождению заключенных. После полудня 30 апреля началось сверление вертикального колодца. Никакая случайность не помешала работе, к полуночи труба вышла на свежий воздух, и верный Тонгане исчез в темноте.

Вертикальную трубу убрали, и песок засыпал узкий колодец. На поверхности осталось небольшое углубление в форме воронки, но при отсутствии других признаков вряд ли можно было предположить, что осаждающие догадаются о связи этой воронки с заводом, находившимся на расстоянии более восьмидесяти метров.

Если план Блекланда был обрисован достаточно ясно, читатель должен помнить, что прямо против завода находился угол стены, отделяющий квартал белых от квартала рабов.

С этого угла Тонгане должен был дать сигнал к отправлению оружия, как только представится благоприятный случай. И уже вечером 1 мая туда направились взоры осажденных, которые собрались на возвышенной площадке, устроенной по приказу Камаре над жилищами рабочих, ближайшими к Ред Риверу.

Но, как и следовало полагать, в этот день прождали напрасно. Если Тонгане даже попал в невольничий квартал, он еще не имел времени организовать восстание. Однако и на следующий день сигнала не было. На заводе начали беспокоиться. Успокоили себя лишь тем, что в эту ночь ярко светила полная луна. Как ни был остроумен способ, изобретенный Камаре, оружие, сложенное на площадке, нельзя было переправлять.

Тревога осажденных росла. 3 мая ночь выдалась темная. Бездействие Тонгане было тем опаснее, что в этот день доели последние крохи провизии. Через два, много три дня надо было победить или умереть с голоду.

День 4 мая показался бесконечным, и осажденные ждали темноты с лихорадочным беспокойством. Но и в этот вечер сигнал не появился над стеной черного квартала.

День 5 мая прошел при самых мрачных предзнаменованиях. Постились уже третий день, и желудки сжимались от голода.

Мастерские были пусты. Рабочие, их жены и дети угрюмо бродили по двору завода. Через два дня, если ничего не случится, придется без всяких условий сдаться победителю. Группы сходились и расходились, обмениваясь словами, полными горечи, и без стеснения обвиняли Тонгане в том, что он забыл тех, кого обещал освободить. Черт возьми! Он не так глуп, чтобы заботиться о них.

Проходя мимо одной из групп, Жанна Бакстон услышала свое имя. Окруженные несколькими товарищами, рабочий и женщина спорили настолько ожесточенно, насколько позволяла слабость, и так громко, что Жанна могла остановиться в сторонке, не привлекая внимания.

– Пусть говорят, что угодно! – кричал мужчина, не беспокоясь, слушают его или нет. – Безобразие – терпеть такие вещи из-за какой-то вертушки! Уж если бы это только зависело от меня!

– Тебе не стыдно так говорить? – спросила его женщина.

– Стыдно? Ты смеешься, матушка! У меня ребенок, и он просит есть!

– А ты думаешь, у меня нет ребят?

– Это твое дело хотеть, чтоб они поумирали с голоду.

Но если завтра мы еще будем здесь, я пойду к хозяину, и мы с ним потолкуем. Нельзя же оставаться в таком положении для удовольствия какой-то барышни, черт бы ее побрал!

– Ты просто трус! – с негодованием вскричала женщина. – У меня тоже ребятишки, но я предпочитаю видеть их в земле, чем пойти на такую подлость.

– У каждого свое мнение! – возразил рабочий. – Завтра посмотрим!.

Жанна Бакстон зашаталась, пораженная прямо в сердце. Вот как о ней, не стесняясь, говорят! В глазах этих несчастных она единственная причина их страданий! Эта мысль была для нее невыносима. Но как убедить их, что они ошибаются?

Час за часом, минута за минутой день 5 мая, наконец, прошел. Солнце село. Пришла ночь. Уже в третий раз после ухода Тонгане густые тучи скрывали луну. Воспользуется ли он этим благоприятным обстоятельством и даст ли долгожданный сигнал?

Никто уже не надеялся, и, однако, все глаза, как и каждый вечер, не отрывались от угла стены, где должен был появиться сигнал.

Семь часов… Восемь часов… Восемь с половиной пробило на часах завода. Ждали напрасно.

Несколько минут спустя после половины девятого по взволнованной толпе осажденных пробежала дрожь. Нет, Тонгане не покинул их! Над стеной черного квартала показался сигнал.

Нельзя было терять ни секунды. По приказу Камаре, на вышку принесли странное сооружение – деревянную пушку без колес и лафета. В ствол этой странной бомбарды, сделанной из пальмового ствола, вложили снаряд, и сжатый воздух выбросил его в пространство.

Он увлек с собой двойную стальную проволоку с крюком на конце, который должен был зацепиться за верхушку стены невольничьего квартала.

Вес снаряда, давление сжатого воздуха, прицел пушки, форма и расположение крюка – все было до мелочей рассчитано Камаре, который никому не позволил пустить в ход свою странную артиллерию.

Снаряд бесшумно пронесся над набережной, рекой, кварталом Веселых ребят и упал в невольничьем поселке.

Удался ли выстрел и зацепился ли крюк за верхушку стены? Камаре стал осторожно вращать барабан, на который была намотана проволока. Скоро он почувствовал сопротивление. Попытка увенчалась успехом. Между осажденными и невольниками пролегла воздушная дорога.

По этой дороге немедленно началась транспортировка оружия. Сначала пакет со взрывчатыми веществами, потом четыре тысячи ножей, топоров, пик были посланы друг за другом. Около одиннадцати часов операция закончилась.

Все покинули площадку и, вооружившись чем попало, столпились у большой двери. Сбившись в плотную группу, с женщинами в центре, они ждали удобного момента для выступления.

Но в этой группе недоставало одной женщины – Жанны

Бакстон. Сен-Берен, Амедей Флоранс, доктор Шатонней напрасно выкрикивали ее имя, напрасно искали ее во всех уголках завода. Им пришлось примириться с фактом.

Жанна Бакстон исчезла.

ЧТО БЫЛО ЗА ДВЕРЬЮ

Жанна Бакстон в самом деле ушла, и самым простым образом. Она вышла через дверь, закрытую только на засов, но не на замок. Часовой у циклоскопа видел молодую девушку, покинувшую завод, но не узнал ее. Инструкции предписывали избегать ненужного кровопролития, и он не стал пускать против нее «ос», тем более, что она не пыталась войти в завод, а, напротив, вышла. Рапорт наблюдателя позволил установить, что, покинув завод, Жанна направилась по набережной – вверх по реке. Не оставалось никаких сомнений: Жанна пошла выполнять безумный проект сдаться Гарри Киллеру, как раз в тот момент, когда эта жертва стала бесполезной.

Набережная, примыкавшая внизу к караульной дорожке, вверху преграждалась стеной эспланады и превращалась в тупик. Здесь в стене была блиндированная дверь.

Обычно она стояла закрытой, и ключи от нее были только у

Гарри Киллера и Марселя Камаре; но с начала враждебных действий ее не закрывали. Жанна Бакстон сможет достичь эспланады и дойти до дворца, если Веселые ребята ее не задержат.

Жанна Бакстон убежала в припадке подлинного сумасшествия. Мысль, что ее считают причиной общего несчастья, была ей ужасна, тем более, что она видела, как из-за нее страдают все эти ненавидящие ее бедные люди.

Но что, если они правы? Если она единственная добыча, которую Киллер надеется получить в борьбе? Тогда всякое промедление преступно, и она упрекала себя за то, что так долго колебалась. Даже если осажденные ошибались, что было слишком вероятно, когда ставили свое спасение в зависимость от нее одной, она докажет ошибку хотя бы ценой своей жизни.,

Те дни, когда Тонгане медлил дать сигнал, так лихорадочно ожидаемый, дали Жанне Бакстон время на размышления. Лишения затемнили ее рассудок, и, наконец, вечером 5 мая она совсем потеряла голову и скрылась, считая, что выполняет свой долг.

Не отдавая себе отчета, едва сознавая, что делает, она открыла засовы, скользнула за дверь и, бесшумно закрыв ее за собой, бросилась к дворцу, прижимаясь к стене, ярко освещенной прожекторами завода.

Веселые ребята, стоявшие на постах, заметили ее, как и наблюдатель у циклоскопа. Но и они не сочли нужным употребить оружие против одинокой фигуры, которая к тому же могла принадлежать их партии.

Миновав стену, Жанна пошла через обширную эспланаду, не обращая внимания на попадавшиеся группы Веселых ребят. Смелость девушки была причиной того, что никто ее не задержал, и только в двадцати шагах от дворца два человека подошли к ней. Эти люди ее узнали и вскрикнули от удивления. Не зная намерений Жанны, но помня о благосклонности к ней начальника, они пропустили девушку и даже проводили до дворца и открыли перед ней дверь.

Дверь захлопнулась, лишь только Жанна переступила порог. Хотела она того или нет, но отныне она была в полной власти Гарри Киллера и не могла надеяться на чью-либо помощь.

Во дворце ее прибытие вызвало изумление. Черный слуга поспешил проводить Жанну к Киллеру. Она прошла за слугой по темным лестницам и коридорам и вошла в ярко освещенную комнату, которую тотчас узнала: это была «тронная зала», иронически названная так Амедеем

Флорансом. Туда приводили пленников на единственное свидание с деспотом Блекланда, и тогда вся меблировка состояла из стола и одного кресла.

Кресло было и теперь, и в нем развалился Гарри Киллер за столом, уставленным бутылками и стаканами. Но теперь там оказалось еще девять стульев, из которых один пустовал. На остальных в небрежных позах сидели восемь человек с грубыми физиономиями. Гарри Киллер развлекался со своими советниками.

Заметив молодую девушку в рамке двери, эти полупьяные люди закричали от изумления: ничто не могло их удивить больше, чем это внезапное появление одной из осажденных.

– Мадемуазель Морна! – вскричали они, шумно поднимаясь.

– Одна? – спросил Гарри Киллер, наклоняясь над столом и бросая беспокойный взгляд по направлению к коридору.

– Одна, – дрожа, но твердым голосом ответила Жанна

Бакстон. Ноги ее ослабели, и ей пришлось опереться о косяк двери.

Пораженные люди долго молча смотрели на молодую девушку. Ее приход был необыкновенным событием. Она же под этими взглядами понемногу теряла уверенность и начинала горько сожалеть о своей смелой выходке.

– Вы пришли оттуда? – спросил, наконец, заплетающимся языком Гарри Киллер, показывая пальцем в направлении завода.

– Да, – пробормотала Жанна Бакстон.

– Зачем вы явились сюда?

Тон голоса был не из приятных. Значит, по всей вероятности, они ошибались, бедные, изголодавшиеся рабочие, возлагая на нее всю ответственность за свои несчастья; более чем когда-либо, она испугалась, что ее самоотречение не улучшит их судьбу.

– Я пришла сдаться, – прошептала она, с глубоким унижением, сознавая, как мало цены придают ее самопожертвованию.

– Так! Так! – насмешливо сказал Гарри Киллер и повернулся к своим компаньонам: – Оставьте нас!

Восемь советников поднялись и, покачиваясь, направились к двери. Гарри Киллер задержал их жестом и обратился к Жанне Бакстон:

– Я вас не спрашиваю о Чумуки; мы нашли его куски.

Но что с другим?

– Это не мы убили Чумуки, – ответила Жанна. – Он погиб при взрыве планера. Его спутник ранен. О нем заботятся на заводе.

– А планер?

– Уничтожен.

Гарри Киллер, довольный, потер руки, а восемь советников исчезли.

– Итак, вы сдаетесь? – спросил он пленницу, когда они остались одни. – А для чего?

– Чтобы спасти других.

– Непостижимо! – вскричал Гарри Киллер издеваясь. –

Те, другие, дошли до крайности?

– Да, – призналась Жанна, опустив глаза.

Гарри Киллер в порыве радости налил полный стакан и выпил одним духом.

– Дальше? – сказал он.

– Вы хотели на мне жениться, – пробормотала Жанна, покрываясь румянцем стыда. – Я согласна, но с условием, чтобы возвратили свободу остальным.

– Условия! – вскричал пораженный Гарри Киллер. – Вы думаете, что можете их ставить, моя крошка?! Завтра или послезавтра я возьму завод, и вы все равно оказались бы в моей власти. Вы сегодня могли не приходить. Я подождал бы еще денек, – он встал и, качаясь, пошел к ней. – У вас много самоуверенности… Условия, чтобы стать моей женой! Ха-ха! Вы будете моей, когда я этого захочу. Нет, в самом деле, кто мне может помешать, хотел бы я знать?

Он наступал на Жанну Бакстон, которая в страхе отступала, и тянул к ней дрожащие руки. Он почти коснулся ее. Прислонившись к стене, девушка чувствовала его горячее дыхание, пропитанное алкоголем.

– Можно умереть, – возразила Жанна.

– Умереть? – повторил, покачиваясь, Гарри Киллер, остановленный этим словом, произнесенным с холодной энергией. – Умереть… – снова сказал он, нерешительно почесывая подбородок, потом, после паузы, воскликнул, охваченный новой мыслью: – Ба! Завтра увидим… Мы договоримся, малютка… А пока будем веселиться! – он упал в кресло и протянул ей стакан: – Пить!

Стаканы следовали за стаканами. Через четверть часа

Гарри Киллер, уже пьяный в момент прихода Жанны Бакстон, храпел.

Молодая девушка снова имела в своей власти это животное, убийцу брата. Она могла ударить его в сердце тем же оружием, которым он поразил Джорджа Бакстона. Но к чему? Не уничтожит ли она последнюю надежду помочь тем, ради кого сюда пришла?

Она долго смотрела в задумчивости на спящего деспота. Но внезапная боль заставила ее побледнеть. Голод, повелительный, жестокий голод терзал ей внутренности. На время она забыла свое положение, место, где находится, и даже самого Гарри Киллера, она все забыла, кроме своего голода. Она должна поесть немедленно, любой ценой.

Жанна осторожно открыла дверь, через которую ушли советники, и в соседней комнате увидела стол с остатками обеда. В этот вечер там пировали, прежде чем перейти в «тронную залу». Жанна Бакстон бросилась к столу и, схватив наугад несколько кусков, с жадностью проглотила их. По мере того как она ела, жизнь возвращалась в истощенный организм, она согревалась, сердце билось сильнее, к ней возвращались физические и моральные силы.

Подкрепившись, она вернулась в залу, где оставила

Гарри Киллера. Он все еще спал и громко храпел. Жанна

Бакстон села перед ним, решив дождаться его пробуждения. Прошло несколько минут. Гарри Киллер пошевелился, и что-то покатилось на пол. Жанна наклонилась и подняла предмет, выпавший из кармана спящего. Это был маленький ключ. При виде этого ключа она вспомнила постоянные отлучки Гарри Киллера, вспомнила, как ей хотелось узнать, что там, за дверью. И вот случай дает ей возможность удовлетворить свое любопытство. Искушение было слишком сильным. Следовало воспользоваться случаем, который, без сомнения, не повторится.

Легкими шагами она приблизилась к двери, через которую ежедневно исчезал Гарри Киллер, и вставила ключ в замочную скважину. Дверь бесшумно открылась. За ней была лестница в нижние этажи. Осторожно прикрыв за собой дверь и ступая на цыпочках, Жанна Бакстон стала спускаться по лестнице, слабо освещенной единственной лампочкой.

Оставленная ею комната находилась во втором этаже дворца, но, опустившись в первый, она увидела новую лестницу, ведущую в подвальный этаж. После недолгого колебания она сошла вниз.

Жанна оказалась в прямоугольном вестибюле, на пороге которого остановилась в нерешительности.

Негр-часовой, сидевший на диванчике, вскочил при ее появлении. Жанна тотчас успокоилась: часовой не имел враждебных намерений, наоборот, почтительно прислонился к стенке, чтобы дать пройти ночной посетительнице.

Она поняла причину этого неожиданного уважения, когда узнала в часовом человека из Черной стражи. Как и Веселые ребята, встреченные на эспланаде, негр часто видел

Жанну и был убежден в ее влиянии на Господина.

Она твердым шагом прошла перед ним, и он не воспротивился. Но это было не все: за человеком находилась дверь.

Изображая уверенность, которой она на самом деле не чувствовала, Жанна Бакстон вставила ключ Гарри Киллера в замочную скважину. И эта дверь открылась перед ней, как и первая. Жанна оказалась в длинном коридоре, продолжавшем вестибюль, где направо и налево была дюжина дверей. Все они, кроме одной, были открыты. Жанна Бакстон окинула взглядом ближайшие комнаты, вернее, камеры, без свежего воздуха и света, меблированные лишь столом и жалким ложем. Камеры пустовали, и казалось, их никто уже давно не занимал.

Оставалась одна закрытая дверь. Жанна Бакстон в третий раз пустила в ход тот же ключ, и дверь открылась.

Она сначала ничего не разглядела в комнате, там царил мрак. Потом ее глаза привыкли к темноте, она увидела смутную тень и услышала ровное дыхание спящего.

Точно предчувствуя каким-то сверхъестественным образом удивительное открытие, которое ей предстояло,

Жанна ослабела. Трепещущая, с бьющимся сердцем, без сил, она оставалась на пороге, а ее взгляд напрасно пытался проникнуть во тьму. Наконец, она вспомнила, что в коридоре, у двери, есть выключатель, и повернула его.

Какое неожиданное и ужасное потрясение испытала

Жанна Бакстон!

Если бы она увидела в этой подземной тюрьме одного из тех, кого только что оставила на заводе, если бы даже нашла там своего брата Джорджа Бакстона, в смерти которого была уверена десять лет, она не была бы так поражена.

Пробужденный внезапным светом, человек поднялся на кровати, поставленной в углу комнаты. Одетый в лохмотья, сквозь дыры которых просвечивало тело, покрытое бесчисленными ранами, худой, как скелет, он с трудом пытался распрямиться, поворачивая к свету расширенные от страха глаза.

Но, несмотря на ужасные следы долгих пыток, несмотря на изможденное лицо, бороду и всклокоченные волосы, Жанна Бакстон не могла обмануться и без колебания узнала несчастного узника.

Совершенно невероятным и поразительным было чудо, что в глубине блекландской темницы она узнала того, кого оставила шесть месяцев назад в Англии за мирным трудом.

Этот человеческий обломок, это замученное существо был ее брат Роберт-Льюис Бакстон.

Шатаясь, с глазами, вышедшими из орбит, охваченная суеверным ужасом, Жанна оставалась недвижимой и немой.

– Льюис! – воскликнула она, наконец, устремляясь к несчастному брату, который бормотал с растерянным видом:

– Жанна! Ты здесь! Здесь!

Они упали друг другу в объятия и долго рыдали, не в силах вымолвить ни слова.

– Жанна! – прошептал, наконец, Льюис. – Как могло случиться, что ты пришла ко мне на помощь?

– Я расскажу потом, – ответила Жанна. – Поговорим о тебе. Объясни мне…

– Я ничего не могу сказать! – вскричал Льюис с жестом отчаяния. – Я ничего не помню. Пять месяцев назад, 30 ноября, в моем кабинете я был оглушен жестоким ударом в затылок. Я очнулся связанным, с заткнутым ртом, в каком-то ящике. Меня перевозили, как багаж, двадцатью разными способами. В какой я стране? Не знаю… Вот уже четыре месяца, как я не покидаю этого каземата, и каждый день мое тело терзают щипцами, меня бьют бичом…

– О! Льюис! Льюис! – застонала Жанна, рыдая. – Но кто же этот палач?

– Это – самое худшее… – печально начал Льюис. – Ты даже не отгадаешь, кто предается таким жестокостям… –

Льюис внезапно замолк.

Его протянутая рука указывала на что-то в коридоре, а глаза выражали неописуемый ужас.

Жанна посмотрела на дверь. Она побледнела, и рука ее вытащила из-за корсажа оружие, найденное в Кубо, в могиле брата. С глазами, налитыми кровью, с пеной на губах, с хищно оскаленными зубами, свирепый, ужасный, отвратительный, перед ними стоял Гарри Киллер.

ГАРРИ КИЛЛЕР

– Гарри Киллер! – вскричала Жанна.

– Гарри Киллер? – спросил Льюис Бакстон и удивленно посмотрел на сестру.

– Он самый, – проворчал Киллер хриплым голосом.

Он сделал шаг вперед, и его громадная фигура загородила всю дверь. Он опирался о косяки, стараясь утвердить равновесие, сильно поколебленное вечерними возлияниями.

– Это так, по-вашему, сдаются? – забормотал он со злобой. – Мадемуазель устраивает свидания без ведома будущего мужа?..

– Мужа?.. – повторил удивленный Льюис.

– Или вы думаете, что я уж так сговорчив? – прибавил

Гарри Киллер, войдя в темницу и протянув к Жанне свои огромные волосатые руки.

– Не подходите! – вскричала Жанна, размахивая кинжалом.

– Oхo! – иронически заметил Гарри Киллер. – У осы есть жало!

Все же он благоразумно остановился посреди камеры, не спуская глаз с кинжала, которым грозила ему Жанна

Бакстон.

Воспользовавшись его нерешительностью, она увлекла с собой брата к двери, отрезая таким образом отступление противнику.

– Да, я имею оружие, – отвечала она дрожа, – и какое оружие! Я нашла этот кинжал в могиле… в Кубо!

– В Кубо? – повторил Льюис. – Не там ли, где

Джордж…

– Да, в Кубо, где пал Джордж, погибший не от пули, но сраженный этим оружием, на котором написано имя убийцы – Киллер!

Гарри Киллер сделал шаг назад при упоминании о драме в Кубо.

Бледный, растерянный, он оперся о стену каземата и смотрел на Жанну с каким-то страхом.

– Киллер, говоришь ты? – вскричал в свою очередь

Льюис, – Ты ошибаешься, Жанна. Не таково имя этого человека… Оно другое, оно еще хуже и не ново для тебя…

– Другое?

– Да… Ты была еще малюткой, когда он нас покинул, но много раз слышала о нем. Это сын твоей матери, Вильям

Ферней, это твой брат!

Разоблачение, сделанное Льюисом Бакстоном, произвело совершенно различное впечатление на двух других действующих лиц этой сцены. В то время, как Жанна, уничтоженная, бессильно опустила руку, Вильям Ферней –

оставим за ним отныне его настоящее имя – вновь получил всю свою самоуверенность. Казалось, он сразу протрезвился. Он выпрямился и устремил на Жанну и Льюиса взгляд, горящий ненавистью и неумолимой жестокостью.

– А! Так вы Жанна Бакстон! – произнес он свистящим голосом. И он повторил еще раз, скрипя зубами: – А! Так вы Жанна Бакстон!

И внезапно, давая выход всем своим скверным чувствам, он заговорил так быстро, что не успевал выговаривать слова. Он выкрикивал короткие, обрубленные фразы, задыхаясь, глухим голосом, с безумными глазами:

– Я восхищен!. Да, правда, я восхищен!. Ага! Вы были в Кубо!.. Да, верно, я его убил… Вашего брата Джорджа…

Красавчика Джорджа, которым так гордилось семейство

Бакстонов!.. Я убил его два раза… Сначала душу… Потом тело… И теперь я держу здесь вас, вас обоих!. В моей власти, под сапогом!. Вы мои!.. Я могу сделать с вами что угодно!.

Его слова, вылетавшие из стиснутого горла, едва можно было понять. Он заикался, пьяный от радости, возбужденный, торжествующий.

– Подумать только… я поймал одного… И вот другая сама является ко мне!.. Это слишком смешно!..

Он шагнул вперед, но ни Жанна, ни Льюис не могли сделать ни одного движения. Он наклонился к ним:

– Вы думаете, что знаете очень много? Вы ничего не знаете!. Но я вам расскажу… Все!. И с удовольствием!..

Ага! Он меня выгнал, ваш отец!.. Пусть теперь порадуется!.. Мне недостает только одного… Я хочу, чтобы он знал… перед смертью… чья рука наносила ему удары…

Эта рука… Вот она!.. Моя!.

Он еще приблизился. Он почти касался брата и сестры, которых ужасал этот приступ бешеной злобы.

– Ага! Меня выгнали… Разве мне нужны были эти жалкие деньги, которые мне предложили?. Мне надо было золото, много золота, горы золота!. И я его добыл…

мешками… грудами… без вас… один!. Как?.. Люди вашего сорта называют это преступлениями… Я грабил!..

Убивал!.. Всё!.. Все преступления!. Но золото для меня –

не всё… Была еще ненависть… к вам, к почтенной фамилии Гленоров!.. Вот зачем я явился в Африку… Я бродил вокруг отряда Джорджа Бакстона… Я явился к нему…

разыграл комедию… сожаление… раскаяние… угрызение… Я лгал… лицемерил… Военная хитрость!. Дурак попался!. Раскрыл мне объятия… Я разделил с ним палатку… стол… Ха-ха! Я воспользовался его глупым доверием… Немножко порошка в пищу каждый день… Какого порошка?. Не все ли равно?.. Опиум… гашиш… Это мое дело… Ищите Джорджа Бакстона!. Ребенок, бессильный ребенок!. Начальник?. Я!.. И тогда какие подвиги!.. Все газеты кричат о них… Джордж Бакстон – сумасшедший… Джордж Бакстон – убийца… Джордж Бакстон – предатель… Только об этом и было слышно!.. Как я потом смеялся, читая эти громкие слова!.. Но дальше…

Пришли солдаты… Джордж Бакстон мертв… Хорошо!.

Обесчещен… Еще лучше!.. Я убил его, чтобы он молчал…

Тогда я пришел сюда и основал этот город. Неплохо для того, кто был с позором выгнан? Здесь я начальник…

господин… король… император… Я приказываю, мне повинуются… Но радость моя была неполной… У старика еще остались сын и дочь… С этим надо было покончить!.

Сначала сын… Однажды, когда мне надо было денег, я взял у него… и его самого в придачу!. Ха-ха! Сын оглушен… сын упакован, как окорок!. Сын в ящике… И в путь!.. Поезда, пароходы, планеры, в путь!.. Сюда… Ко мне… В мою империю… И я его убью… Как того… Но не так быстро… Медленно… День за днем… А в это время…

там… в Англии… Отец… Ох!.. Лорд!. Богач!.. Отец думает, что его сын удрал… с кассой!. Неплохо подстроено, прокляни меня боже!..

Остается дочка… моя сестра… Ха-ха! Моя сестра!.

Теперь ее очередь… Но куда она девалась?. Искал… Черт!

Она сама является!. Вот так удача!. Еще малость – и я бы на ней женился! Можно хохотать до упаду!.. Моя жена?..

Ну уж нет!.. Жена последнего из моих рабов!..

Что же ему осталось?. Старому лорду? При его знатности и богатстве?. Два сына?. Один – предатель, другой –

вор… Дочь?.. Исчезла… И он – один!. Совсем один!. Со своими старомодными идеями… И она кончилась – порода

Гленоров!. Я отомстил, я хорошо отомстил!

Эти ужасные проклятия окончились звериным ревом.

Вильям Ферней остановился без голоса, задыхаясь от ярости. Он протягивал к своим жертвам скрюченные руки, жаждущие впиться в ненавистное тело. Это уже не было разумное существо: это был безумец, освирепевшее дикое животное.

Опасаясь больше за него, чем за самих себя, Жанна и

Льюис Бакстон смотрели на безумца с ужасом. Как могла таиться в людской душе такая неукротимая ненависть?!

– На этот вечер, – заключило чудовище, переводя дыхание, – я вас оставлю вместе, это вас позабавит. Но завтра…

Шум взрыва, который был, очевидно, ужасным, если мог достигнуть каземата, покрыл голос Вильяма Фернея.

Он сразу остановился, удивленный, встревоженный, прислушиваясь…

За взрывом последовала глубокая тишина, потом послышались крики, отдаленное завывание, шум бешеной толпы, к которому примешивались редкие ружейные и револьверные выстрелы…

Вильям Ферней больше не думал ни о Жанне, ни о

Льюисе Бакстон. Он прислушивался, стараясь отгадать, что означает это смятение.

Внезапно ворвался человек из Черной стражи, стоявший на карауле возле тюрьмы.

– Господин! – закричал он в ужасе. – Город в огне!..

Вильям Ферней громко выкрикнул проклятие и, отбросив одним толчком Жанну и Льюиса Бакстон, преграждавших путь, устремился в коридор и исчез.

Развязка была так неожиданна, что брат и сестра ничего не могли понять. В своей растерянности они едва услышали взрывы и крики, освободившие их от палача. Они остались одни, вначале даже не замечая этого и крепко обнимая друг друга. Подавленные жестокой сценой, истомленные долгими страданиями, угнетенные мыслью о старике, который умирал в отчаянии и стыде, они зарыдали.

КРОВАВАЯ НОЧЬ

Потрясенные только что пережитой ими ужасной сценой, забыв все, что не имело прямого отношения к их горю, Жанна и Льюис долго стояли обнявшись. Потом понемногу слезы их высохли, и, глубоко вздохнув и отодвинувшись друг от друга, они вспомнили о существовании внешнего мира.

Первое, что их поразило, несмотря на недалекий смутный шум, это – ощущение тревожной тишины. В коридоре, ярко освещенном электричеством, гробовое молчание. Дворец казался мертвым. Снаружи, напротив, крики, ружейные выстрелы, смятение увеличивались с минуты на минуту. Они прислушивались к этому необъяснимому шуму, и Жанна вдруг поняла его значение.

– Можешь ты идти? – обернулась она к брату.

– Попытаюсь.

– Идем!

Плачевная группа – девушка, поддерживающая мужчину, истощенного четырьмя месяцами мучений, – вышла из каземата. Они прошли по коридору и проникли в вестибюль, где дежурил тюремщик. Вестибюль был пуст: негр исчез.

С трудом поднимались они от площадки к площадке.

Ключом, похищенным у Вильяма Фернея, Жанна открыла дверь и оказалась вместе с Льюисом в той же комнате, где незадолго перед этим оставила в пьяном сне страшного безумца, еще не зная, что он ее брат.

Как и вестибюль, комната была пуста. Ничто не изменилось с тех пор, как она оттуда вышла. Кресло Вильяма

Фернея еще было придвинуто к столу, уставленному бутылками и стаканами, и девять стульев стояли полукругом около него. Жанна усадила брата, ноги которого подгибались, и только тогда почувствовала странность положения.

Что значит это безлюдье и эта тишина? Куда девался их палач? Повинуясь внезапному побуждению, она осмелилась оставить брата и дерзко отправилась осматривать дворец.

Она начала с первого этажа, не пропуская ни одного уголка. Проходя перед наружной дверью, она заметила, что та была заботливо закрыта. Она никого не нашла в первом этаже; но все его внутренние двери, широко распахнутые, доказывали, что обитатели дворца бежали сломя голову. С

возрастающим удивлением она прошла остальные три этажа и также нашла их пустыми. Невероятно, но дворец был покинут.

Три верхних этажа пройдены, оставались лишь центральная башня и терраса, над которой она возвышалась. У

подножия лестницы, ведущей на террасу, Жанна остановилась на мгновение и стала медленно по ней подниматься.

Нет, дворец не был покинут, как подумала Жанна. Когда она поднялась по лестнице, до нее снаружи донесся шум голосов. Она прошла последние пролеты и осторожно, защищенная тенью, осмотрела террасу, освещенную лучами заводских прожекторов.

Все население дворца собралось тут. С дрожью ужаса

Жанна узнала Вильяма Фернея. Она различила также советников, которых видела два часа назад, нескольких людей из Черной стражи и дворцовых прислужников-негров.

Наклонившись над парапетом, они что-то показывали друг другу вдали, обмениваясь больше криками, чем словами, и возбужденно жестикулируя. Что так волновало их?

Внезапно Вильям Ферней выпрямился, отдал громовым голосом какой-то приказ и, сопровождаемый своими людьми, устремился к лестнице, на верхних ступеньках которой находилась Жанна. Все они яростно размахивали револьверами и ружьями.

Еще секунда – и убежище Жанны будет открыто. Что сделают тогда с ней эти люди, охваченные свирепым возбуждением? Она погибла.

Испуганно оглядываясь, бессознательно ища немыслимую помощь, Жанна вдруг увидела дверь, отделявшую лестницу от террасы. Увидеть и толкнуть эту дверь, которая захлопнулась с шумом, было для Жанны Бакстон делом одного мгновения. Ее положение сразу переменилось от этого инстинктивного жеста.

Крики ярости и страшные проклятия донеслись к

Жанне извне. Она еще не успела задвинуть последний засов, как люди с террасы стали наносить удары прикладами по неожиданному препятствию, появившемуся перед ними. Испуганная ревом, ударами, всем этим шумом, Жанна стояла неподвижная, дрожащая. Она не смогла бы сделать ни одного движения даже для спасения своей жизни. Устремив глаза на дверь, она ожидала, что та с минуты на минуту упадет под ударами страшных врагов.

Но дверь не падала. Она даже не дрожала от яростных ударов, которые ей наносили. Тогда Жанна понемногу успокоилась и разглядела, что эта дверь, как и все двери на заводе и во дворце, была сделана из массивной, обитой железом доски, способной выдержать любой натиск. Нечего бояться, что Вильям Ферней взломает ее с теми слабыми средствами, которыми он располагал.

Успокоенная, она пошла к брату и тут заметила, что лестница от нижнего дворца этажа и до террасы была последовательно преграждена пятью прочными дверями. Все предвидел Вильям Ферней, устраивая себе убежище от нечаянного нападения. Его дворец разделялся заграждениями на многочисленные секции, которыми пришлось бы овладевать одной за другой. Но теперь его предосторожности обернулись против него.

Жанна заперла все эти пять дверей, как и первую, и спустилась в нижний этаж.

Окна дворца были защищены крепкими решетками и железными ставнями. Не теряя ни минуты, Жанна закрыла ставни во всех этажах, от первого и до последнего. Откуда явилась у нее сила ворочать эти тяжелые металлические створки? Она действовала лихорадочно, безотчетно, словно в лунатическом сне, ловко и быстро. В какой-нибудь час работа была закончена. Теперь она находилась в центре настоящей крепости из камня и стали, совершенно неприступной.

И только тогда почувствовала Жанна усталость. Ноги ее дрожали. С окровавленными руками, истомленная, она едва спустилась к Льюису.

– Что с тобой? – беспокойно спросил он, видя ее в таком состоянии.

Отдышавшись, Жанна рассказала ему, что она сделала.

– Мы хозяева дворца, – заключила она.

– Но нет ли другого выхода, кроме этой лестницы? –

спросил брат, который никак не мог поверить такому повороту дела.

– Нет, я в этом уверена. Вильям заперт на террасе и не выйдет оттуда.

– Но зачем они все там собрались? – спросил Льюис. –

Что тут происходит?

Этого Жанна и сама не знала. Занятая приготовлениями к защите, она ничего не замечала. Но теперь можно было узнать. Следовало выглянуть наружу. Они поднялись в верхний этаж и полуоткрыли один из ставней. Тут они сразу поняли возбуждение Вильяма Фернея и его компаньонов. У их ног, темная и молчаливая, лежала эспланада, зато на правом берегу Ред Ривера они увидели яркие огни, откуда к ним доносились свирепые крики. Все хижины негров пылали. Центр города, невольничий квартал, представлял один огромный костер.

Пожар свирепствовал и в Гражданском корпусе, начал загораться уже и квартал Веселых ребят. Из той части этого квартала, которая еще не была затронута пожаром, доносились крики, проклятия, стоны, смешанные с беспрестанной пальбой.

– Это Тонгане! – сказала Жанна. – Невольники восстали.

– Невольники? Тонгане? – переспросил Льюис, который ничего не понял из этих слов.

Сестра коротко растолковала ему устройство Блекланда, насколько знала его по объяснениям Марселя Камаре, Тонгане и раненого советника Франа. Она рассказала в немногих словах, как очутилась в этом городе и по стечению каких обстоятельств стала здесь пленницей. Она также рассказала, зачем предприняла путешествие, как ей удалось установить невиновность их брата Джорджа Бакстона после того, как она присоединилась к экспедиции Барсака, как была схвачена с частью этой экспедиции. Она показала ему завод, блестевший за эспланадой огнями прожекторов, пояснила его значение, назвала своих товарищей, которые, кроме негра Тонгане, там укрывались. А Тонгане отправился поднимать черное население Блекланда, и зрелище, открывавшееся перед их глазами, доказывало, что ему это удалось.

Но у нее, Жанны, не хватило терпения ждать, и она убежала этим вечером, одна, в надежде спасти других осажденных. Так она появилась возле несчастного брата.

Тонгане же, очевидно, дал в это время долгожданный сигнал, ему переправили оружие, и восстание развернулось. Вильям Ферней и его компаньоны, которым она внезапно преградила дорогу, очевидно, рвались в битву, которую могли наблюдать только с высокой террасы.

– А что же нам теперь делать? – спросил Льюис.

– Ждать, – ответила Жанна, – невольники нас не знают и в суматохе не различат от других. К тому же мы оказали бы им слабую помощь; ведь у нас нет оружия.

Когда Льюис справедливо заметил, что все же полезно было бы вооружиться, Жанна отправилась на поиски. Сбор был небогат. Все оружие, кроме того, которое люди носили при себе, хранилось на верхушке башни. Она нашла только ружье, два револьвера и небольшое количество патронов.

Когда Жанна вернулась с добычей, положение изменилось. Опьяненные погромом и кровью, в бешенстве, невольники нашли проход и наводнили эспланаду; их явилось туда больше трех тысяч. Они взяли приступом казармы Черной стражи, перебили людей и напали на ангары. Показались снопы пламени. Рабы мстили за свои долгие страдания, и было очевидно, что их ярость удовлетворится не прежде, чем они разрушат город и перебьют всех его обитателей.

Наблюдая это зрелище, Вильям Ферней, должно быть, бесился от бессильной ярости. Слышны были его дикий рев и проклятия. С террасы беспрерывно трещали выстрелы, и пули, попадая в плотную толпу негров, находили в ней многочисленные жертвы, но остававшиеся в живых, казалось, этого не замечали. После казарм и ангаров, пламя от которых освещало эспланаду, как гигантский факел, восставшие атаковали самый дворец, напрасно пытаясь разбить дверь тем, что попало под руку. Они были всецело поглощены этим занятием, когда со стороны Ред Ривера раздались громкие ружейные залпы. Организовав отряд, Веселые ребята перешли мост и, развертываясь на эспланаде, наудачу стреляли в толпу. Скоро трупы валялись на земле сотнями

Невольники с яростными криками бросились на противников. Некоторое время продолжалась жестокая битва, неописуемое побоище. Не имея огнестрельного оружия, негры дрались врукопашную, сражались топорами, ножами, пиками и даже зубами. Веселые ребята отвечали ударами штыков и выстрелами в упор.

Исход битвы был ясен. Превосходство оружия восторжествовало над численностью. В поредевшей толпе негров началось колебание, они отступили и устремились на правый берег, оставляя эспланаду победителям

А те пустились преследовать их, чтобы спасти все, что можно, то есть центр квартала Веселых ребят, еще не охваченный пожаром

Когда они по пятам беглецов переходили мост, раздался чудовищный взрыв. С высоты дворца Жанна и

Льюис видели, что он произошел на большом расстоянии, в самой отдаленной части Гражданского корпуса. При свете пожаров, пылавших повсюду, они увидели, как часть этого квартала и некоторая часть стены обрушились.

Какова бы ни была причина этого взрыва, он открыл неграм широкий выход в поля. Побежденные негры могли теперь бежать через брешь и скрыться в кустарниках, спасаясь от врагов. Впрочем, преследование начало ослабевать. Четверть часа спустя белые оставили правый берег

Ред Ривера и возвратились на эспланаду. Помимо того, что они уже не видели противников, их устрашили новые взрывы, беспрестанно следовавшие за первым.

Что было причиной этих взрывов? Никто не знал, но было ясно, что они происходят не случайно, что их направляет чья-то воля. Первый взрыв произошел, как сказано, на окраине города, в самой удаленной от дворца части полуокружности, образуемой кварталом Гражданского корпуса.

Пять минут спустя послышались два других взрыва, справа и слева от этого пункта. Потом, после второго пятиминутного перерыва, еще два новых, слышнее, ближе.

Взрывы приближались к реке по дуге Гражданского корпуса.

И вот тогда-то Веселые ребята, преследовавшие негров, стали искать убежища на эспланаде.

Начиная с этого времени необъяснимые взрывы продолжались с правильными промежутками. Через каждые полчаса слышался грохот, и новая часть Гражданского корпуса превращалась в развалины.

Еще остававшееся в живых белое население Блекланда, столпившись на эспланаде, с тупым изумлением смотрело на эти непонятные явления. Казалось, какая-то высшая и ужасная сила занялась методическим разрушением города.

Бандиты, такие смелые против слабых, теперь дрожали от страха. Прижавшись к дворцу, они безуспешно пытались разбить дверь, с яростью кричали Вильяму Фернею, которого они видели на террасе, но не могли догадаться, почему тот их покинул. Ферней бесполезно пытался объясниться с ними жестами, которых они не понимали, слова же терялись в оглушительном шуме.

Так прошла ночь. Рассвет осветил ужасное зрелище.

Эспланада была буквально усыпана несколькими сотнями трупов черных и белых. Едва ли осталось четыреста не пострадавших людей из тех восьмисот, которые еще накануне составляли Гражданский корпус и корпус Веселых ребят. Остальные погибли или в начале восстания, при неожиданном нападении, или на эспланаде, подавляя мятеж. Жанна и Льюис с высоты занимаемого ими пункта видели, как невольники рассеялись по окрестным полям.

Некоторые из них ушли. Одни удалялись к западу, направляясь к Нигеру, от которого их отделял песчаный океан. Кому из них удастся проделать такое путешествие без воды, без провизии, без оружия? Другие, предпочитая путь более долгий, но верный, следовали по течению Ред

Ривера и начали исчезать на юго-западе.

Но большинство не решалось удалиться от Блекланда.

Видно было, как они бродили кучками среди полей и с растерянным видом смотрели на город, который последовательные взрывы обращали в кучу развалин, откуда подымался густой черный дым.

Взрывы происходили каждые полчаса. Когда взошло солнце, весь Гражданский корпус и половина невольничьего квартала стали грудами обломков.

В это время гулкий выстрел раздался на террасе дворца.

За ним последовали другие, и последний сопровождался сильным грохотом. Льюис Бакстон в тревоге схватил руку сестры, обратив на нее вопросительный взгляд.

– Это Вильям разбивает пушечными выстрелами дверь террасы, – сказала Жанна, хорошо знавшая расположение дворца и отгадавшая причину грохота.

– Но тогда они спустятся? – и Льюис сжал револьвер. –

Лучше умереть, чем снова попасть к ним в лапы!

Жанна остановила его.

– Их еще нет здесь, – спокойно сказала она. – Там пять таких дверей, и три последние расположены так, что против них нельзя поставить пушку.

Как бы оправдывая ее слова, выстрелы, в самом деле, прекратились. Донесшийся с террасы глухой рев, сопровождаемый яростными проклятиями, показал, что Вильям

Ферней и его подчиненные пытались установить пушки против второй двери и что это удавалось им с большим трудом.

Вдобавок, эта работа была скоро брошена. Ее прервало новое происшествие, которое отвлекло внимание бандитов, так же как Льюиса Бакстона и Жанны. Дальние взрывы, гремевшие с правильными промежутками через полчаса, сменились в последний раз взрывом особенно сильным и гораздо более близким. Могущественный разрушитель напал на левый берег, это уже был сад завода. К небу взлетел сноп земли и камней, и, когда дым рассеялся, стало видно, что он разрушен на большом пространстве и что пострадала даже небольшая часть собственно завода.

Пыль от взрыва еще носилась в воздухе, когда Льюис и

Жанна увидели толпу, стремившуюся на набережную из широко открытых дверей завода. Жанна узнала эту толпу.

Там были ее товарищи по плену и рабочие Камаре, сбившиеся в плотную группу с женщинами и детьми в центре.

Почему же несчастные покинули убежище и бегут на эспланаду, где столкнутся с рассвирепевшими Веселыми ребятами, которые яростно, но напрасно старались разбить дверь дворца?

Последние еще не замечали новых противников, которых скрывала стена эспланады. Но Вильям Ферней с террасы увидел их и показывал на них рукой. Его жестов не поняли. Беглецы с завода беспрепятственно достигли двери, соединявшей набережную с эспланадой, и проникли на эспланаду.

Когда Веселые ребята заметили их, они разразились бурей криков. Бросив бесполезное занятие, они схватили оружие и понеслись на новых врагов.

Но теперь пришлось иметь дело уже не с невольниками.

Вооруженные чем попало: кузнечными молотами, щипцами, тяжелыми полосами железа, – рабочие сами ринулись вперед. Битва была ужасной. Оглушительные крики потрясали воздух. Потоки крови текли по эспланаде, уже наполненной жертвами ночного боя.

Закрыв глаза руками, Жанна Бакстон старалась не смотреть на страшное зрелище. Среди сражающихся у нее было столько друзей! Она дрожала за Барсака, за Амедея

Флоранса, за чудесного доктора Шатоннея и особенно за

Сен-Берена, которого так нежно любила. Но свирепые крики начали умолкать. Численность и лучшее оружие торжествовали. Отряд, вышедший из завода, раскололся.

Часть с боем отступала к набережной, защищая каждый шаг, а другая была отброшена ко дворцу.

Этим не оставалось никакой надежды на спасение.

Прижатые к стене, они видели перед собой Веселых ребят, а с высоты террасы Вильям Ферней и его компаньоны без всякого риска для себя расстреливали несчастных, которым даже некуда было бежать.

Внезапно у них вырвались крики радости. Дверь, у которой они столпились, широко открылась, и на пороге появилась Жанна Бакстон. Теснимые врагами, беглецы устремились во дворец, в то время как Жанна и Льюис выстрелами задерживали наступающих.

Изумленные этим вмешательством, в котором ничего не могли понять, Веселые ребята колебались одно мгновение. Опомнившись, они бросились на приступ, но поздно. Тяжелая дверь снова захлопнулась.

КОНЕЦ БЛЕКЛАНДА

Накрепко заперев дверь, беглецы занялись многочисленными ранеными. С помощью Барсака и Амедея Флоранса, который сам получил легкую рану, Жанна заботилась о тех, кого насмешливая судьба заставила искать спасение в жилище их неумолимого врага.

Когда перевязки были закончены, другая забота встала перед девушкой – накормить несчастных, в продолжение нескольких суток жестоко страдавших от голода. Но удастся ли это, найдется ли во дворце пищи на столько ртов?

После тщательных поисков пищи во всех этажах людей кое-как накормили. Но положение все же оставалось крайне серьезным, неизбежная развязка, казалось, лишь оттянулась на несколько часов.

Было одиннадцать часов утра. Взрывы продолжались; на эспланаде слышался крик Веселых ребят, которые время от времени напрасно штурмовали дверь, а с террасы доносились проклятия Вильяма Фернея и его компаньонов.

Люди привыкают ко всему; постепенно Жанна и ее товарищи свыклись и с этим шумом и грохотом. Беглецы сознавали, что их крепость почти неприступна, и все меньше думали об озлобленных наступающих врагах.

Как только нашлось время, Жанна Бакстон спросила

Амедея Флоранса, почему они покинули завод и приняли бой на эспланаде в таких неравных условиях. Репортер рассказал, что случилось после ее ухода. Он рассказал, как

Тонгане, наконец, подал долгожданный сигнал и как

Марсель Камаре переправил в центральный квартал несколько пачек динамита и большое количество холодного оружия, без ведома белых обитателей Блекланда. Закончив эту первую операцию около одиннадцати часов вечера, осажденные собрались около двери, готовые вмешаться в битву, как только она начнется. Тогда-то они и заметили отсутствие Жанны Бакстон.

Амедей Флоранс описал девушке отчаяние Сен-Берена, которого, конечно, и теперь еще мучит жестокое беспокойство, если он пережил последнюю битву.

Полчаса спустя после отправки оружия раздался взрыв.

Это Тонгане разрушил одну из дверей черного квартала.

Хижины запылали, а рабы рассыпались по Гражданскому корпусу, убивая всех встречных, судя по крикам, которые оттуда доносились.

Остальное Жанна знала. Она знала, что негры были так быстро отброшены с эспланады, что им не успели прийти на помощь. Рабочие, правда, вышли с завода, но им пришлось быстро отступить, так как большинство невольников уже бежало с эспланады.

Вынужденные снова укрыться на заводе, осажденные провели томительную ночь. Неудача восстания не позволяла им надеяться, что они сумеют покончить с Гарри

Киллером. И им пришлось быть свидетелями тех беспрестанных взрывов, причины которых Жанна не могла понять.

Амедей Флоранс объяснил ей, что они были делом

Марселя Камаре, который окончательно сошел с ума.

Камаре, гениальный изобретатель, всегда был на грани сумасшествия, как показывали многочисленные его странности, несовместимые со здравым, уравновешенным умом. Происшествия последнего месяца привели его к полному безумию.

Разоблачения, сделанные бежавшими с завода пленниками Гарри Киллера, нанесли первый удар. Вторым, еще более жестоким ударом были признания Даниэля Франа, советника, раненного при взрыве планера. Узнав всю истину, Камаре день ото дня приближался к потере рассудка.

Жанна Бакстон припомнила, как часто он запирался в своем жилище, с каким печальным и сумрачным видом проходил по мастерским, когда ему приходилось там показываться.

Посылка оружия Тонгане была его последним сознательным действием. Когда раздался взрыв и пламя осветило невольничий квартал и Гражданский корпус, те, кто был около инженера, видели, как он внезапно побледнел и поднес руку к горлу, словно задыхался. В то же время он быстро бормотал бессвязные слова. Можно было только понять: «Гибель моего дела! Гибель моего дела!» – без конца повторяемые тихим голосом.

Долгое время, может быть, целую четверть часа, Марсель Камаре произносил эти слова, беспрестанно качая головой, потом вдруг выпрямился и, ударив себя в грудь, закричал: «Бог проклял Блекланд!. »

В его сознании богом, очевидно, был он сам, судя по жестам, которыми сопровождались проклятия.

Его не успели остановить, и он убежал, громко повторяя неузнаваемым голосом: «Бог проклял Блекланд!. Бог проклял Блекланд!. »

Он укрылся в башне, поднявшись на самый верх и закрыв за собой все двери. Защитная система башни была такой же, как во дворце, и добраться до него было так же невозможно, как Гарри Киллеру невозможно спуститься с террасы, где его заперла Жанна. Пока Камаре поднимался на башню, слышался его голос, повторявший с возрастающей силой: «Бог проклял Блекланд!. Бог проклял

Блекланд!. »

И почти сейчас же раздался первый взрыв.

Под предводительством Риго, удрученного таким состоянием обожаемого им гения, несколько рабочих, несмотря на свою слабость, бросились на завод и попытались изолировать башню, выключив ток. Но у Камаре имелся запас энергии и даже динамо, работавшие на жидком воздухе, и этого ему было достаточно на несколько дней.

Взрывы не прекращались. Зато «осы» прекратили защитный хоровод и попадали в ров. Тогда снова дали ток в башню, и Камаре, несмотря на свое безумие, тотчас привел «ос» в действие.

Так прошла ночь в постоянном нервном напряжении.

На рассвете Марсель Камаре показался на площадке башни. С этого возвышенного пункта он произнес длинную речь, но уловить из нее можно было только отрывочные слова: «божий гнев», «небесный огонь», «всеобщее разрушение». Стало ясно, что его безумие ничуть не уменьшилось. Камаре закончил речь криком, слышным во всех концах завода: «Бегите!. Бегите все!..» – и снова скрылся в башне.

И тогда прогремел первый взрыв уже на левом берегу.

Этот взрыв на самом заводе испугал его обитателей. Они решили испытать судьбу, так как выбирать приходилось только между двумя видами гибели.

К несчастью, на эспланаде они столкнулись с Веселыми ребятами, от которых их до того отделяла стена. Потеряв в битве многих товарищей и разбившись на две части, одни искали убежища во дворце самого Гарри Киллера, а другие принуждены были отступить на набережную, закрыв за собой дверь, соединявшую ее с эспланадой.

Эту группу рабочих видно было из дворца. Не осмеливаясь на новое выступление, бесполезность которого стала очевидной, и не решаясь вернуться на завод, где они снова очутились бы во власти сумасшедшего, умирающие с голоду, бессильные, они лежали на земле, подвергаясь атакам неприятеля, который без риска для себя мог расстреливать их с правого берега реки или с возвышенной террасы дворца и, наконец, мог атаковать с тыла, пройдя по караульной дороге.