Дурная компания

Глава 15. Совет.

Утро выдалось хмурым и прохладным. Академик встал рано, посмотрел на привычные ряды серых многоэтажных домов с глазницами окон и бельем, болтающимся на узких балкончиках, потом долго плескался в ванной, тщательно выбрился и умылся холодной водой. Кожа на щеках покраснела, одеколон пощипывал лицо, и он почуствовал, что выспался и достаточно бодр, чтобы встретить предстоящие испытания.

Академик подошел к старому дубовому шкафу и достал из него черный, официальный костюм, который одевал лишь по особо важным случаям. В лацкане пиджака поблескивал профиль Ломоносова, выдающий принадлежность обладателя к научной элите огромной, подергивающейся в конвульсиях страны. «Великая, могучая… Эх, как бы она не дернулась в своих схватках слишком сильно, так что всех подомнет под себя,» — подумал академик. Он затянул галстук на белоснежной накрахмаленной рубашке и оценивающе посмотрел на себя в зеркало. «Сойдет, — решил он, — для моего возраста я еще прилично выгляжу».

День предстоял омерзительный. Сегодняшнее заседание Ученого Совета института решало многое. На академика уже давно катили бочку. Друзья не раз передавали ему, что в дирекции накопились письма с обвинениями, доносами и жалобами на него. В чем только его не обвиняли! И в нарушении этики, и в разбазаривании ресурсов, и в укрытии от коллектива института каких-то средств и приборов, и даже в прямом воровстве институтского имущества, включая лабораторный спирт. В последнее время дело приняло еще более серьезный оборот, так как бывший профорг, а ныне замдиректора был близким другом и собутыльником новоиспеченного представителя недавно преобразованных Органов. Как намекали доверенные лица, недавние обвинения напрямую связывали имя академика с незаконной продажей секретных технологий на Запад за иностранную валюту.

«Господи, опять все повторяется», — подумал академик. Он только посмеивался над нелепыми обвинениями, но в последние недели делу был придан серьезный оборот. Академика вызывали к директору, в Президиум Академии Наук, с ним беседовал следователь, откормленный мужик в штатском, явно соскучившийся по работе.

До поры до времени директор сдерживал своих подчиненных. В конце концов, практически вся наука в Институте делалась академиком и его учениками. Что-то изменилось в последние месяцы, видимо директор сам попал в какую-то непонятную постороннему наблюдателю зависимость от своих серых и черных кардиналов.

«Что-то за этим стоит, — думал академик, — не может быть, чтобы он так просто уступил им. Нет, они чем-то повязаны вместе.» — Он с тоской подумал о том, что многие из тех сотрудников, от которых можно было ожидать какой-либо поддержки, давно разбросаны по различным университетам и компаниям Европы и Америки, находясь в бессрочных отпусках. Они, быть может, раз в году наезжали в Москву на пару недель проведать родных и знакомых. В опустевшем институте остались всего несколько полубезумных бессеребренников, увлеченно копающихся в книгах и в своих установках.

Он вошел в просторный и темный холл института. Вахтер, сидящий у тускло освещенной будочки, лениво и как-то по-особенному нагло осклабился. "Все они одна шайка-лейка, — подумал академик. — Какая чудовищная инерция сидит у людей внутри. Взять хотя бы этого зажравшегося вахтера, на кой черт здоровый, красномордый мужик сидит и пропускает в здание научных сотрудников, когда всем давно известно, что другая дверь, выходящая в заваленный ржавым хламом институтский двор уже несколько месяцев не запирается? Пошел бы работать в частную компанию, даже шофером, заколачивал бы в десять раз больше. Ан-нет, сидит, выслуживается перед директорской сволочью как в старые времена. Он ведь даже не задумывается о том, что если так дальше пойдет, то и Институт, в котором он сидит, закроется сам собой за ненадобностью. А, впрочем, может быть я слишком наивен и дело к тому и идет

— он ждет, пока всех этих ученых вытравят поганой метлой и тогда они с дирекцией потрут руки, да и откроют в пустом здании контору по перепродаже куриного дерьма и металлолома! Вот он и сидит, дожидается своего звездного часа."

Академик прошел мимо группки сотрудников.

— Здравстуйте, Григорий Семенович, — они как-то испуганно взглянули ему в лицо.

— Здравствуйте.

«Ждут, ждут, чем дело закончится,» — подумал академик. Он решил построить свое выступление на совете с перечисления научных результатов, полученных руководимым им отделом.

В просторном актовом зале на стене висели запыленные от времени портреты столпов Российской и мировой науки. Строгие усатые и бородатые старцы уже многие десятилетия глядели неподвижным взглядом на ряды кресел и на далекие сосновые перелески, видневшиеся за широкими окнами. Зал был уже наполовину полон. На сцене стояла деревянная кафедра для выступающих с выгравированным гербом СССР и с уже потерявшей свою актуальность надписью «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Около кафедры стояли столы, покрытые зеленым сукном. Далеко в углу виднелся наполовину прикрытый белый гипсовый бюст Ленина. Его так и не удосужились убрать из зала заседаний и, задвинув в угол, стыдливо прикрыли старой занавеской. Занавеска сползла в сторону, и запыленный руководитель российских большевиков, покрывшийся мелкой паутинкой гипсовых трещинок, с хитроватым, чуть монгольским прищуром всматривался в зал.

— Григорий Семенович, ждем, ждем! — за столами уже сидели директор, двое его заместителей и несколько приближенных. —Сегодня вы у нас, так сказать, герой дня! — Директор отвел глаза в сторону.

«Стыдится, — подумал академик. — Чувствует, что делает грязную работу, но держится за свой вонючий пост.»

— Мы сегодня, Григорий Семенович, начнем с обсуждения вас членами трудового коллектива. Так сказать, вопрос в последнее время встал очень остро, накопились замечания. — директор явно играл на публику. Бывший секретарь профкома с кривой улыбкой кивал, двигая кадыком.

— Нет, я прошу вас вначале дать слово мне. — Академик чувствовал, что злость поднимается у него в душе и старался себя сдержать. — В конце концов, это Ученый Совет, и мы находимся в Институте Академии Наук и получаем свою зарплату за свою работу. Так что я считаю, что Ученый Совет должен прежде всего оценивать деятельность коллектива, исходя из полученных научных результатов!

— Да вы не волнуйтесь, — слово взял заместитель директора. — Конечно, вы правы, и ваш доклад у нас в повестке дня. Вы же видите: все расписано. Первым пунктом — сообщения дирекции. Вторым — ваш доклад. Третьим — дискуссия и четвертым — «Разное».

— Ну, хорошо, хорошо, — академик сунул под мышку папку с приготовленными бумагами и сел в первом ряду.

Зал постепенно наполнялся. Дни заседаний Ученого Совета были уникальными потому, что собирали сотрудников института в одном месте. Академик удивленно оглянулся. Он и не подозревал, что в этих стенах до сих пор работает такое количество народа.

— Григорий Семенович, — это подбежал запыхавшийся Володя. — Вот вы просили последние результаты, я все подготовил, — и он протянул прозрачную кальку с нарисованными от руки графиками.

— Спасибо, Володенька! — академик был тронут этим проявлением поддержки.

Минутная стрелка часов дернулась и замерла на цифре двенадцать. Директор взял карандаш и постучал по графину с водой. Гул, стоящий в зале, прекратился. Кто-то в задних рядах гулко кашлянул.

— Товарищи, — слово взял директор. — Сегодняшнее совещание Ученого Совета посвящено обсуждению трудовой деятельности отдела нашего Института номер семь, руководимого в течение последних нескольких лет нашим уважаемым Григорием Семеновичем.

В зале повисла зловещая тишина.

«Началось, — подумал академик. Он почувствовал, что сердце стучит у него в груди. — Только бы сдержаться», — он напрягся в кресле.

— Мы все знаем Григория Семеновича как заслуженного человека, лауреата Ленинской премии, получившего широкое признание у отечественной и зарубежной научной общественности…

«И говорит-то штампами, дурак, как на партийном собрании, — академику вдруг стало смешно, и на душе отлегло. — Спектакль, дурацкий спектакль», — подумал он.

— К сожалению, с началом перестройки и бурными изменениями, переживаемыми российской наукой, многое изменилось и вокруг и, видимо, изменилось внутри нас самих. В последнее время сам Григорий Семенович и некоторые из его сотрудников поставили себя, как бы это выразиться, вне трудового коллектива нашего Института. Они не считаются с установленными правилами, грубо нарушают хозяйственный распорядок, ставят себя и свои нужды выше интересов остальных отделов и лабораторий.

В зале возник легкий шум, как будто ветерок пробежал по рядам и сразу смолк. «А крикуны были, — академик усмехнулся, — когда свободой запахло, петиции писали, демократов поддерживали. А сейчас боятся, самые активные разбежались, а эти сидят, держатся за скудный кусок хлеба.»

— В дирекцию нашего института уже давно поступали жалобы как от отдельных сотрудников, так и от целых трудовых коллективов лабораторий, в которых граждане обращали наше внимание на недопустимое положение в седьмом отделе.

— Ложь! — громко крикнул кто-то с галерки.

— Давно пора, правильно! — зашумели в средних рядах и поднялся какой-то глухой гул.

— Тише, граждане, тише! — Директор поднял граненый стакан, позвякивая толстым стеклом, налил в него воды из старомодного графина и выпил.

«Как в старом кино», — ситуация становилась анекдотичной, и академик с интересом ожидал развития событий.

— Мы решили разобраться в поступающих к нам жалобах и выяснили ряд совершенно недопустимых в нашей организации нарушений.

— Например! — кричал тот же парень, который перед этим выкрикнул «Ложь».

— Пожалуйста, — директор надел очки. — Мы все знаем, что фонды заработной платы организациям Академии Наук были резко сокращены и сотрудники во многом зависят от грантов, получаемых от Российского фонда исследований, международных организаций. Так вот, мы подвели некоторую интересную статистику. Из двенадцати грантов, полученных Институтом за последние четырнадцать месяцев, восемь, я повторяю — восемь, — он сделал многозначительную паузу, — были выделены отделу номер семь! —В зале поднялся недовольный гул, как будто в гнездо ос бросили булыжник. — Интересно, граждане, что Григорий Семенович входил в ряд комиссий Академии Наук, ведающих распределением этих грантов, а также пользовался своим личным влиянием в международных комиссиях и своими, так сказать, знакомствами во влиятельных международных научных кругах.

— Это неправда! — академик вскочил с места. — Деньги мы получали за работу, за первоклассные научные результаты. Я никогда не опускался до того…

— Григорий Семенович, мы вам дадим слово, пожалуйста сядьте! Проявляйте уважение к Ученому Совету, — дебиловатый замдиректора тряс своим кадыком, и на лице у него появилось злобное выражение, как у барбоса, отгоняющего незваного прохожего от хозяйского забора.

— Это еще не все, — директор прищурившись посмотрел на следующую страницу, — давайте посмотрим, как именно распределялись эти деньги. Большую часть их в виде зарплаты получили всего четыре — пять человек, так сказать, особо приближенные, а на остальную сумму заслуженный руководитель устроил себе две зарубежные командировки, из которых, как говорится, вернулся не с пустыми руками!

— Безобразие! Распустились совсем! Нахапали долларов! Чушь собачья! — крики неслись из средних рядов.

«Ну и сволочь, — академик передернулся от отвращения, — это же надо опуститься до такой низости. Скотина, хоть я и знал, что подонок, но такого не ожидал». — Он встал, и лицо его налилось кровью.

— Я попрошу уважаемого директора отдавать себе отчет в своих голословных утверждениях. Я готов полностью, до последней копейки отчитаться во всех средствах, полученных и потраченных отделом…

— Сядьте! — на этот раз кричал директор. Он снял очки и смотрел академику прямо в глаза. — Вы за все отчитаетесь по закону.

— Так вот, — директор взял листок, — у нас имеется заявление, подписанное пятью членами трудового коллектива отдела, излагающее факты нарушений.

— Это ложь! Подделка! — академик почуствовал, что у него сдавило сердце.

— Подделка? Сергей Михайлович, пожалуйста!

«Сережа? Не может быть!» — академик широко раскрыл глаза. Он тянул изо всех сил этого худенького и какого-то синюшного паренька, казалось, выбравшегося из закопченных заводских окраин, пробивал для него общежитие, добавки к зарплате и вот…

К трибуне подошел Сережа и, стараясь не смотреть в глаза академику, начал говорить:

— Мы в отделе давно возмущались тем, как Григорий Семенович собственной властью распределяет деньги и создает вокруг себя верных ему людей, снабжая их американскими долларами…

У академика стало кисло во рту. «Врешь, Сережа — подумал он. — И тебе немало доставалось от общего пирога, но ведь ты же не работал, ведь всем известно, что с работы таскал детали домой для своего мелкого кооперативчика, а я тебя, дурака, покрывал, понимал, что детей кормить надо…»

— Более того, — Сережа вдруг ясным взглядом посмотрел академику прямо в глаза. — Григорий Семенович на моих глазах пытался продать результаты работы коллектива Израильской оборонной промышленности. Он связывался с представителями Израильской стороны и назначал им цены за получаемые в отделе материалы. — Зал застонал.

Это уж была совсем чушь. Академик переписывался и пару раз звонил Грише, своему бывшему ученику, работавшему в Израиле и ставившему эксперименты в Тель-Авивском университете.

— Сколько их не корми, все в лес смотрят! — отчетливо раздался чей-то грубый и наглый голос.

— Это, это, — академик задыхался. — Я обращусь в Президиум, не имеете права… Как вы смеете, Сережа, как вы могли, после того как я вас…

— В последнее время Григорий Семенович вообще очень активно занимался пропагандой сионистских взглядов среди евреев, еще работающих у нас в Институте, — холодно продолжал Сергей. — Они все время проводили какие-то непонятные встречи и о чем-то договаривались между собой.

— Спасибо, Сергей Михайлович! — директор продолжал говорить ровным голосом. — Григорий Семенович, как у вас обстоит дело со счетами в иностранной валюте, например в израильских шекелях? У меня, например, таких счетов нет. Хочу довести до вашего сведения, граждане, что этим вопросом сейчас активно занимаются компетентные организации, и я не сомневаюсь, что им удастся обнаружить истину. — В зале стало шумно. — Более того, граждане, касательно последних слов Сергея Михайловича. Так вот, мне в руки недавно попал прелюбопытный документ. Я бы сказал, страшный документ. Я бы никогда не поверил в его существование, если бы мне его не принес лично в руки один из наших сотрудников еврейской национальности, нашедший его на своем столе и не пожелавший участвовать в этом заговоре. Да, да, хоть и противно это произносить, в сионистском заговоре, имевшем место в стенах нашего Института. Кстати сказать, роль Георгия Семеновича в этом заговоре еще предстоит выяснить, особенно в связи с только что выяснившимися подробностями о его связях с Израильскими военными.

— Это что еще за заговор? — выкрикнули из зала.

— Информирую вас, товарищи. Вот на этом листочке, — директор потряс бумажным листом, — содержатся инструкции всем ученым-евреям нашего Института стараться захватить руководящие посты, пользуясь свободой и демократией, стараться продвигаться в дирекцию, оттеснять от руководства сотрудников — неевреев, распределять фонды заработной платы и финансирование исследований, действовать в интересах государства Израиль….

— Вот это да! Не дождутся! — зал возмущенно гудел.

— Да, граждане, мне просто стало страшно, когда я эту листовку увидел. Вы знаете, мы все привыкли иронизировать над советской пропагандой, все подвергать сомнению, — директор театрально развел руками. — У нас в последнее время сложился даже стереотип, что евреев в России только и делали, что притесняли, а Израиль это просто замечательное государство. Да я и сам так уже думал. Но что прикажете делать, когда видишь перед собой такое? Все-таки мы с этими людьми родились в одной стране, работали бок о бок долгие годы, и вот националистический дух, чувство своего превосходства над окружающими, подогреваемое сионистской пропагандой, ударило им в головы и заставило их объединиться в какую-то просто-таки волчью стаю.

— Что за чушь! — на этот раз кричал старый профессор Войцевич, но его голос с трудом прорывался сквозь басовый гул, издаваемый толпой раскрасневшихся людей.

«Как рой шмелей,» — автоматически отметил Академик. Он потерял дар речи и никак не мог поверить в реальность происходящего, судорожно щипая себя за руку.

— Кстати, как ни грустно мне это признать, Григорий Семенович допустил и нарушения уголовного законодательства, — продолжил директор. — У нас есть свидетели, что ценные металлы, используемые в его отделе, были им проданы с целью личного обогащения, в частности для строительства дачного дома.

— Нахапали, господа ученые! — нагло прокричал кто-то басом.

— Как вы смеете! — это кричал Володя, хриплый голос его сорвался.

— Заткните этому сопляку глотку! — прорычал тот же хамоватый бас.

— Вы не смеете, уберите руки! — Володя кричал, но несколько парней с ухмылкой скрутили его и вытолкали за дверь. В зале стало шумно.

— Разрешите мне сказать! — со своего стула с гневным криком, опираясь на палку, поднялся старик Войцевич. Он был последним живым классиком, сохранившимся в Институте, и разгоряченный зал неожиданно замолк. — Я лично не верю в эти нелепые, сфабрикованные обвинения. Да все евреи уже давно уехали, посмотрите по сторонам, господа хорошие, я смог насчитать всего семь или восемь человек, включая Григория Семеновича.

— И семерых хватит! — иронично выкрикнул кто-то из зала.

— Позор нашему Институту. И дирекции прежде всего. Какой же может быть заговор, да еще с листовками и с прокламациями? — Войцевич покрутил пальцем у лба. — Они же не идиоты. Это мы с вами, сидящие в этом зале и всякая мразь, которая у нас завелась с легкой руки дирекции, вот кто идиоты. Стыдно! И еще. Только что доброе имя Григория Семеновича было омерзительным образом очернено. Я очень хочу напомнить присутствующим, что научная школа, созданная в стенах этого здания, во многом обязана этому человеку. Как бы то ни было, давайте не забывать, что благодаря ему созданы принципиально новые направления Российской науки.

—А я так не считаю! — со своего места вскочил лысый мужчина с плоскими, как у судака, глазами и с брюшком. Он недавно стал заведующим одной из лабораторий, и академик не вполне был уверен, чем именно он занимается. — Если он даже и крупный ученый, это не дает никому, даже академику, права красть деньги у окружающих. А уж эта история с Израилем и с листовками совсем ни в какие ворота не лезет! Мы получаем зарплату от государства не для того, чтобы плоды наших трудов уплывали за рубеж! Достаточно уже Россия настрадалась, сколько вот таких выучили, а они или удрали и греются теперь под пальмами, или плетут заговоры за нашими спинами!

— Правильно! — хрипло крикнул кто-то.

— Ну хватит, надоело уже! — с издевкой раздалось в ответ. — Если бы смог, давно бы и сам смотался финики жрать.

— Не мешайте! — зал зашумел.

— Дайте мне сказать! — Академик вдруг почуствовал себя совершенно спокойно. Он встал, выпрямился и подошел к трибуне. Наступила тишина, пронзительная и неправдоподобная. — Я хотел начать свое выступление с последних результатов, полученных нашей группой. Но думаю, что это излишне. Большинство из присутствующих в зале этих результатов просто не поймут в силу крайне скудных умственных способностей.

— Ну, полегче на поворотах! — Недовольный рокот возмущения поднялся и начал нарастать.

— Еще я хотел выразить свое крайнее неуважение к членам Ученого Совета, разыгравшим это омерзительное представление. Да, я вас не уважаю! Вернее, я питаю глубочайщее уважение к нескольким порядочным людям, еще оставшимся в стенах нашего Института. Я полон уважения и благодарности к профессору Войцевичу. Я знаю, что в этом зале есть люди, понимающие, что стали невольными участниками омерзительного спектакля, разыгранного дирекцией. К сожалению, боюсь, что они находятся в абсолютном меньшинстве.

— Прекратите! Возмутительно! — выкрики раздавались тут и там.

— Мне наплевать на ваши угрозы, ваши обвинения и ваши решения. Я счастливый человек, так как успел застать те времена, когда в Академии Наук еще работали интеллигенты. Хотя они всегда были в меньшинстве. А вы и вам подобные могут и дальше продолжать оставаться подонками! Я заявляю, что немедленно ухожу из Института, так как работать в этой атмосфере мне просто противно и я более не считаю это для себя возможным.

— Григорий Семе…

— Неважно. Вы меня больше не увидите! Жаль только ребят. Быть может, у кого-нибудь из вас хватит совести подумать о молодом поколении, которое входит в науку, изгаженную вашими испражнениями!

В зале засвистели. Академик набрал в грудь воздух и четким, строевым шагом подошел к двери и, выйдя, громко ею хлопнул. Он спустился в свой кабинет, вытряхнул из стола письма, оттиски последних статей, сунул под мышку пару любимых книг и стремглав вышел из здания под нагловатую ухмылку красномордого вахтера.

«Пропадите вы все пропадом!» — думал он. Странная пустота и чувство какого-то космического покоя овладело душой. Академик бросил вещи в багажник своей старенькой машины, завел мотор и выехал со двора. Он колесил по городу, повторяя старые, так хорошо ему известные маршруты. Смеркалось. Темные громады домов светились тусклыми желтыми огоньками, и черное ночное небо, казалось, было совсем близко к земле, покрытой умирающей мокрой травой и опавшими листьями.

Он остановился около своего дома. На улице было промозгло, как бывает поздними осенними вечерами. Изо рта шел мокрый пар. Академик поднял воротник пальто и зашел в свою квартиру. В комнате было как-то по-особенному тихо, и темнота, идущая от окна, скользила по занавеске, черным облаком кралась по деревянному полу и наступала на книжные полки, завоевывая себе все новые территории.

«Зря я так, погорячился. Надо было сражаться. Уж слишком просто они меня добили,» — с досадой подумал он. — «А, может быть, это к лучшему».

Взгляд его упал на серый телефонный аппарат, стоявший на столе. Казалось, от аппарата исходит странная магическая сила и чрево его пронизывают светлячки электрических разрядов. Рука его потянулась к трубке и сняла ее. Разряды забегали, засуетились, и в трубке зашуршало. Академик достал записную книжку и долго возился, набирая длинный номер. В трубке долго шипело, щелкало, затем наступила звенящая тишина. Он потряс телефон и услышал неожиданно близкий и громкий гудок.

— Hello, — донесся голос с неизгладимым Одесским акцентом.

— Ефим?

— Yes, Who is speaking?

— Ефим, это Григорий, из Москвы. Из Академии наук. Вы меня помните?

— Конечно, — человек на другом конце линии что-то жевал.

— Ефим, вы меня как-то просили позвонить… Я готов работать в вашей компании.