Душа собаки. Как и почему ваша собака вас любит

1. Ксифос

Когда я впервые увидел Ксифос, она показалась мне совсем крохой. Она лежала, свернувшись испуганным комочком, на бетонном полу загона в общественном приюте для животных. Вокруг нее прыгали собаки покрупнее, скуля и лая, пытаясь привлечь мое внимание. Но бедняга Ксифос была так напугана, что не отваживалась даже поднять головы, а лишь украдкой поглядывала из-под задней лапы на пришедшего навестить ее незнакомца.

Хотя вольер был чист, и волонтер, который провел меня сюда, выражал озабоченность по поводу расходов на содержание собак, трудно было не испытать здесь чувства уныния. Дом Ксифос из стальных прутьев был похож на тюрьму: шумное, безликое пространство из бетона и стали. Мне захотелось немедленно забрать ее отсюда и увезти домой. Я был уверен, что Ксифос тоже этого хочет.

Я пришел в приют для животных в северной Флориде с женой Рос и сыном Сэмом, потому что они решили сделать мне на день рождения «сюрприз» – подарить собаку. Я поставил слово «сюрприз» в кавычки не случайно: они поступили весьма разумно, посвятив меня в свои планы. Не следует дарить в качестве сюрприза животное, ведь ответственность по уходу за другим живым существом слишком велика. После того как я одобрил их замысел, Рос и Сэм все же взяли на себя поиск подходящего щенка, поскольку я должен был почувствовать, что и правда получаю подарок.

В 2012 году, когда мы наконец решили взять собаку, я уже несколько лет изучал способности этих животных, хотя у меня самого дома собаки не было. Из-за дальних международных переездов и родительских обязанностей моя жизнь и так казалась слишком сложной, куда тут прибавлять еще и собачью компанию… Хотя в прошлом мне и нравилось делить свой дом с собакой, я не был уверен, что готов завести питомца сейчас, зная наш непредсказуемый график и частые отлучки. Я никогда не верил и все еще не верю, что в жизни любого человека найдется место для собаки или щенка.

Когда стало ясно, что моя семья может действительно принять в дом собаку, я вдруг почувствовал, что действительно затосковал по этим животным. Проводя много времени на работе с людьми и их собаками или в приютах для животных, глядя на всех тех замечательных псов, которым нужна семья, я стал чувствовать себя неуютно в собственном доме, где собаки не было. Рос и Сэм, не только уловив мое невысказанное желание, но и сами разделяя его, взяли на себя задачу найти нам собаку.

Поскольку они все еще старались сохранить элемент сюрприза, то не стали просить меня о помощи и сами взялись искать собаку в приюте, который я знал недостаточно хорошо.

Как ученый, который специализируется на изучении поведения собак, я проводил исследования во многих приютах в северной части Флориды. Но именно этот приют я и мои коллеги обошли стороной. Дело в том, что большинство здешних питомцев имели серьезные проблемы с поведением, и мы решили, что будет слишком рискованно привести сюда молодых студентов, помогавших проводить наши эксперименты. Те собаки, которые знали, как правильно вести себя с людьми, долго в приюте не задерживались и быстро находили новый дом. И вышло так, что этот приют – гуманное учреждение, где животных не убивали, – остался с популяцией собак, которые понятия не имели о том, какого поведения от них ждут люди. Независимо от того, были ли эти бедные животные на самом деле опасны или нет, они просто не знали, как показать людям, что могут стать для них хорошей компанией.

Эта печальная ситуация давала о себе знать еще до того, как вы переступали порог приюта. В главном блоке стоял такой гвалт, что его можно было услышать с парковки. Да и сами собаки демонстрировали поведение, едва ли похожее на дружелюбие и радость.

Мы с коллегами испытывали глубокое уважение к миссии приюта, которая заключалась еще и в том, что они отказывались усыплять любое животное, каким бы безнадежным оно ни казалось. Возможно, поэтому мы чувствовали, что не можем проводить здесь исследования из соображений безопасности для наших студентов. И если бы я занимался поисками питомца, то и не подумал бы выбирать собаку в таком приюте. Но, к счастью, меня освободили от этого.

За день до нашего визита Рос и Сэм съездили на разведку. На наше счастье, за день до их визита в приюте появился новый щенок. Собака была в относительно тихом карантинном секторе, пока ее не поместили в основной блок.

Рос и Сэм вернулись домой под впечатлением от маленькой черной собачки, которую там нашли. На следующий день, озадаченный тем, что они обнаружили такого милого щенка в приюте, который я знал только как место для собак, отбывающих пожизненный срок, я поехал с ними, чтобы познакомиться с Ксифос.

Малышке было около года, но она выглядела такой бедной, пугливой и крошечной, что казалась гораздо моложе. В отличие от других собак в блоке, где ее содержали, она больше скулила, чем лаяла, а когда ее выпустили из клетки, перевернулась на спину и обмочилась в отчаянной попытке выразить свое уважение к нам. Она зажала хвост между задними лапами так сильно, как могла. Она лизала наши руки, а когда мы присели рядом с ней, попыталась облизать и наши лица. Она использовала полный набор своих собачьих хитростей, чтобы показать нам свое желание установить эмоциональную связь. Она словно хотела сказать: «Я ваша собака. Заберите меня домой, и я буду преданно любить вас». Это был веский аргумент, и мы сразу же забрали ее.

Позже мы узнали, что с Ксифос жестоко обращались в первые месяцы ее жизни. Она родилась в другом городском приюте. Ее мать бросили еще беременной, и помет подхватывал каждую инфекцию. Со временем Ксифос окрепла и обрела дом. Но ее первая семья по какой-то причине отказалась от нее, и Ксифос, одинокую, напуганную и отчаянно желавшую получить второй шанс, снова вернули в приют.

К этому моменту я уже достаточно знал о приютских собаках, чтобы понимать, что история Ксифос, к сожалению, довольно распространена и что подавляющее большинство животных остаются бездомными не по своей вине. Но как только мы привезли ее домой, я стал наблюдать за ней и все ждал, когда же проявится та непростительная вредная привычка, из-за которой от Ксифос отказалась ее первая семья. Но ничего подобного не было. И это стало одним из множества приятных сюрпризов, преподнесенных этим изящным маленьким существом, и одним из множества уроков.

На момент написания этой книги Ксифос было уже около восьми лет. Она остается такой же очаровательной, и с ней так же легко жить, как и тогда, когда мы только привезли ее домой. В течение первых нескольких недель она избавилась от своей застенчивости и превратилась в сильную и счастливую личность. Несмотря на глубокий черный окрас, кажется, будто она освещает любое пространство, где находится. Ксифос уже не тот робкий щенок с плотно поджатым хвостиком, которого мы несколько лет назад принесли из приюта. Теперь она настолько важная персона в нашей семье, что только диву даешься, как при таких размерах можно быть столь значимой и вездесущей. Она всегда первой встречает людей на пороге. Услышав звонок или приближающиеся шаги, бежит к двери и поднимает бешеный лай, а затем визжит от удовольствия, когда открывается дверь и на пороге стоит тот, кого она ждет и любит. Она различает звук машин наших друзей, и скулит, а не лает, когда они подходят к двери.

Во всем, что делает Ксифос, видна любовь. И это не перестает удивлять меня даже теперь, когда я так много знаю об этих животных и об их способностях быть компаньонами. Справедливости ради надо сказать, что когда Ксифос была еще трогательным щенком, я не испытывал к ней такой привязанности, как сейчас.

Мне и раньше приходилось жить с собаками, и я знаю, насколько их реакции на человека могут быть теплыми. Тем не менее, как у ученого, изучающего поведение этих животных, у меня не было своей точки зрения относительно данного эмоционального аспекта жизни собак.

Однако к тому моменту в моей профессиональной жизни я начал сомневаться и в других аспектах полученных ранее знаний о когнитивных способностях собак. Благодаря этому скептицизму я вскоре занялся исследованиями, которые в корне изменили мое отношение к собакам, – не только к Ксифос, но и ко всем тем несчастным представителям ее рода, которые все еще заперты в приютах.

Ксифос вошла в мою жизнь как раз в тот критический момент размышлений о собаках. Я изо всех сил старался совместить свои научные исследования о познавательной способности собак с набором идей о причинах успеха собак в человеческом обществе, которые к тому времени были широко распространенными. Эти идеи предположительно объясняли основы отношений, переживаемых нами в тот момент с нашим новым членом семьи.

В конце 1990-х годов двое молодых ученых вновь разожгли интерес к психологии собак. Независимо друг от друга они предложили новый способ понимания этого вида и его особых отношений с людьми. Адам Миклоши в университете имени Лоранда Этвёша в Будапеште, Венгрия, и Брайан Хэйр, в те времена студент университета Эмори в Атланте, штат Джорджия, а ныне профессор университета Дьюка в Северной Каролине, пришли к одинаковому выводу: собаки обладают уникальной формой разума, что позволяет им ладить с людьми так, как ни одно другое животное.

Сначала Хэйр исследовал социальный интеллект не собак, а шимпанзе. Являясь нашими ближайшими родственниками в царстве животных, шимпанзе представляют собой единственный компетентный вид для любого, кто хочет понять, что делает способности восприятия человека уникальными. Вековая загадка о том, что выделяет людей в царстве животных, не давала покоя Хэйру. Еще со времен Дарвина ученые пытались выяснить, в чем заключается различие между человеческим сознанием и разумом других видов. Типичный подход к этой проблеме звучит так: если вы полагаете, что обнаружили что-то, что присуще только людям, проверьте на шимпанзе, и если окажется, что обезьяны не смогут этого сделать, то маловероятно, что любой другой вид, не так тесно связанный с людьми, сможет сделать то же.

В те времена Хэйр проводил исследования способности, которая для нас, людей, была крайне проста. Если я знаю, а вы нет, где спрятано что-то, что вам нужно, я могу рукой указать на его местонахождение. Хэйр хотел узнать, является ли это понимание уникальной способностью человека или же и другие виды, как, например, шимпанзе, могут понимать смысл простого указательного жеста.

Эксперимент Хэйра был простым. Он брал две перевернутые кружки и, используя заслонки таким образом, чтобы шимпанзе не могли ничего видеть, прятал кусочек еды под одной из них. После этого, убрав заслонку, Хэйр указывал на одну из кружек, под которой была спрятана еда. Если шимпанзе выбирала кружку с едой, это означало, что она понимала значение человеческого жеста.

Как оказалось, шимпанзе Хэйра выбирали наугад. Для них это было настолько же сложно, насколько проста эта задача для нас.

Неудача шимпанзе показалась Хейру странной, потому что он чувствовал уверенность в том, что его собака могла бы успешно справиться с этим заданием. Но когда он рассказал об этом Майклу Томаселло, своему наставнику, тот убедил его, что на самом деле нет ни одного шанса и для собаки (у нее мозг с грецкий орех!) справиться с заданием, в котором шимпанзе потерпели неудачу.

Случилось так, что в следующий раз, будучи дома со своей собакой Орео, Хэйр решил провести эксперимент. Он поставил на пол две перевернутые чашки, по одной с каждой стороны от себя. Его собака терпеливо ждала, пока Хэйр спрячет кусочек еды под одну из чашек и сделает вид, что спрятал такой же кусочек под другую. Затем он указал на чашку с едой, и Орео без колебаний побежал прямо к ней.

Хэйр был убежден, что его собака не унюхала, где спрятана еда. В противном случае Орео сразу бы направился к чашке, но он и с места не двинулся до тех пор, пока Хэйр, стоя между двумя чашками, не указал на одну из них. Выглядело действительно так, будто Орео был способен понять указательный жест Хэйра. То есть домашний питомец с маленьким мозгом преуспел там, где шимпанзе, более близкий родственник человека и с мозгом крупнее, потерпел неудачу.

Затем Хэйр отправился в волчий заповедник в Массачусетсе и провел аналогичные тесты на нескольких волках, выращенных людьми. Все собаки происходят от волков, поэтому, проводя тесты на их диких сородичах, Хэйр проверял, являлась ли способность собак успешно справляться с этим заданием унаследованной от своих предков или же она возникла в результате эволюции.

Результаты исследований волков Хэйра предполагают, что собаки действительно уникальны в этом отношении. Он обнаружил: волки не имели никакого понятия о том, что означал его жест. Столкнувшись с указательным жестом Хэйра, дикие братья собак оказались столь же невежественны, как и шимпанзе.

На другом конце света венгерский ученый Адам Миклоши, независимо от Брайана Хэйра, проводил почти такой же эксперимент и делал почти такие же выводы. И если путь изучения собак Хэйра можно обозначить как «вниз от обезьян», то путь Миклоши скорее характеризуется как «вверх от рыб».

Миклоши был этнологом – ученым, занимающимся изучением поведения животных в их естественной среде обитания, и изначально лаборатория, в которой он работал, специализировалась на исследовании рыб. Но в середине 1990-х директор решил, что настало время исследовать животное, которое бы имело прямое отношение к жизни людей, и Миклоши переключил свое внимание на собак. Его исследовательская группа интересовалась вопросом психологического и поведенческого развития собак и людей для понимания друг друга.

Не имея понятия о том, чем занимались Хэйр и Орео в Атланте, Миклоши и его ученики, независимо от своих американских коллег, прошли такой же точно путь в Будапеште. Сначала они провели тесты на способность домашних животных следовать указательным жестам людей, и результаты были успешными. Затем они вырастили нескольких волчат в домашних условиях и поставили эксперименты на них. Но волкам не удавалось обнаружить еду по движениям рук.

После анализа этих исследований и других, им подобных, Хэйр пришел к выводу, что у собак есть генетическая предрасположенность к пониманию коммуникативных намерений людей и их мышления, сформировавшаяся на протяжении тысячелетий, которые они прожили бок о бок рядом с нами. Эта способность, как утверждал Хэйр, является неотъемлемым правом по рождению каждого щенка и спонтанно развивается у каждого из них, даже безо всякого опыта общения с людьми и наблюдения за тем, что мы делаем. Хэйр не отрицал: есть вероятность научить и представителей другого вида подражать аспектам того, что делают собаки, но только собаки уже рождены с тем, чтобы понимать людей таким образом. Именно это является принципиальным различием между ними и любым другим животным на нашей планете.

Когда Хэйр впервые опубликовал свои умозаключения в 2002 году, я был чрезвычайно взволнован. Я находился на той ступени своей карьеры, которая способствует движению вперед, к открытию чего-то совершенно нового. В тот год я прибыл в Соединенные Штаты в качестве младшего профессора факультета психологии в университете Флориды. Предыдущее десятилетие я провел на факультете университета Западной Австралии, где изучал поведение сумчатых на примере жирнохвостой сумчатой мыши[2].

Переезд во Флориду был захватывающим, но он означал, что мне следовало забыть о сумчатых, столь увлекших меня. Я еще не задумывался над тем, чем буду заниматься, а исследования Хэйра заслуживали того, чтобы обратить на них особое внимание. Они начали появляться в научной литературе примерно в то же время, что и первые статьи, предлагающие проводить анализ ДНК собак. Вклад ученых-генетиков добавил еще один увлекательный аспект в обсуждение уникальности собак.

Генетики оценивают возраст вида, сравнивая генетический материал его представителей с материалом близкородственного вида. Исследования, проведенные в Швеции, Китае и Соединенных Штатах, ясно продемонстрировали, что процесс одомашнивания собаки по меркам эволюции был чрезвычайно быстрым. Вместо миллионов лет, необходимых для заметных изменений у крупных и долгоживущих видов, таких как, например, самый непосредственный предок собаки – волк, собаки появились в течение, самое большее, нескольких десятков тысяч лет. Волки обычно размножаются один раз в год и достигают половой зрелости лишь ко второму году жизни. Может показаться странным, но по сравнению с большинством животных это очень медленный жизненный цикл. Скорость эволюции обязательно связана с тем, сколько времени понадобится отдельным особям для воспроизведения следующего поколения своего вида. Так, животное, которое может производить новое поколение лишь один раз в два года, будет эволюционировать очень медленно.

Эти две параллельные нити исследования начали переплетаться у меня в голове. Если собаки действительно были наделены уникальной способностью к врожденному пониманию людей, как утверждал Хэйр, тогда они, должно быть, приобрели такую способность в мгновение эволюционного ока. Я начал задаваться вопросом: как же им это удалось за столь небольшой отрезок времени?

Как только этот вопрос сформировался у меня в голове, мне на помощь пришла моя студентка. У Моники Уделл имелся опыт как в психологии, так и в биологии. Помимо того, она обладала огромной способностью к тяжелой и кропотливой работе. Важно отметить, что Моника была готова рискнуть и начать писать докторскую диссертацию под руководством наставника, который хотел исследовать виды, прежде никогда им не изучаемые. Работая вместе, мы с Моникой начали исследовать значение этих увлекательных новых открытий об эволюции и восприятии собак.

Мы решили повторить эксперимент Миклоши и Хэйра с участием нескольких домашних собак. Сделать это оказалось довольно легко, и результаты нашего исследования полностью совпали с результатами Миклоши и Хэйра: домашние собаки действительно очень чувствительны к действиям и намерениям человека. Мы прятали еду под одним из двух контейнеров на полу, и, когда Моника указывала на контейнер со спрятанным угощением, собаки бежали именно к нему. Выглядело так, будто они тоже уже читали научные статьи[3].

Хотя полученные результаты в точности соответствовали тому, что Хэйр и Миклоши говорили о собаках, мы не ответили на более важные вопросы. Что способствовало быстрому развитию у собак способности понимать человеческие жесты? Как они приобрели этот навык?

Не успели мы с Моникой обратить внимание на эту проблему, как возможность изучить ее неожиданно появилась в виде приглашения со стороны администрации исследовательского центра Волчьего парка, расположенного в Индиане. Они хотели, чтобы мы приехали и провели исследования на их волках.

Научная деятельность университетского профессора не требует от него наличия физической силы и смелости, поэтому мне не стыдно признать, что я в значительной степени испытывал трепет, когда сидел в учебном здании Волчьего парка, слушая куратора Пэта Гудмана, пока он читал обязательную лекцию о требованиях безопасности при обращении с волками.

Правила общения с обитателями Волчьего парка довольно просты: вы не должны смотреть прямо на волка, но вам также не следует ни на секунду отводить от него взгляда. Важно не делать резких движений, но и не стоять на месте, когда ваши руки произвольно свисают вдоль туловища. Как пояснил Пэт, если вы долго находитесь в неподвижном положении, волки могут принять вас за жевательную игрушку, а это чревато весьма неприятными последствиями. Но самое главное, как объяснил нам Пэт, это не споткнуться о бревно и не угодить в кроличью нору.

Потрясенный до глубины души часовым изложением этих неутешительных прогнозов о том, что серый волк весом в двести фунтов[4] может сделать с маленьким профессором психологии, я наконец был готов встретиться с предметом моих исследований. Настало время укутаться потеплее в этот холодный сентябрьский день и спуститься к волчьему загону.

Волчий парк представляет собой оазис разворачивающегося перед взглядом прятного пейзажа на бескрайних просторах центральной Индианы. Вплоть до самого входа в парк нет ничего, кроме равнин, но земля, на которой он расположен, радует разнообразием рельефа местности с ручьем, несколькими лесистыми закоулками и прекрасным большим озером, где могут играть волки. Будучи одним из немногих участков с деревьями среди тысячи акров сои и кукурузы, он служит убежищем и для птиц, которые дополняют чудесный пейзаж прекрасным звуковым сопровождением.

Это действительно великолепное место, но должен признаться, что во время первого посещения мне не удалось в полной мере насладиться его красотами – настолько я был сосредоточен на крупных плотоядных животных, в чей дом собирался войти.

Момент истины – и ужаса – наконец наступил, когда мы с Моникой вошли в загон для волков. Не успел я пройти через ворота в ограждении из проволочной сетки, как один из старых волков, Ренки, подошел ко мне. Прежде чем я вынул руки из карманов, он положил обе свои лапы мне на плечи.

Я лишь подумал: «Прощай, прекрасный мир», как неожиданно Ренки лизнул меня сначала в одну, а затем и в другую щеку.

В мгновение я понял, каково это быть принятым в волчью стаю, и почувствовал невероятное облегчение. Я постоял так еще немного, знакомясь с моими новыми товарищами и предметом моих исследований. Наконец, как только я почувствовал себя достаточно комфортно рядом с волками, и стало ясно, что они не возмущены моим присутствием, я приступил к выполнению теста, который привел меня в Волчий парк.

Посвящение автора в стаю в Волчьем парке

Мы с Моникой были приглашены в парк после того, как его сотрудники познакомились с новыми исследованиями, проведенными в лабораториях Брайана Хэйра и Адама Миклоши. Они были категорически не согласны с утверждением ученых, что только собаки обладают уникальной способностью распознавать и реагировать на определенные действия человека и что этого не может ни одно другое животное, включая волков.

Трепетное отношение персонала к своим питомцам заставило их обратиться к нам с предложением провести исследование на волках. Они разводят в парке волчат с 1974 года, выступая в роли суррогатных родителей и воспитывая их таким образом, чтобы эти дикие животные воспринимали людей как социальных компаньонов. Главный куратор Пэт Гудман и основатель Волчьего парка Эрих Клингхаммер усовершенствовали методы, которые включают в себя удержание человеческой «матери» со щенками двадцать четыре часа семь дней в неделю на протяжении первых нескольких недель жизни. Подрастая, волки воспринимают людей вокруг как часть социальной структуры своей жизни. Пэт и многие другие сотрудники Волчьего парка имеют дома собак, так что они проводят рабочее время с волками, а свободное – с собаками. Это позволяет им лучше почувствовать сходства и различия между выращенными человеком волками и собаками.

Наблюдая за животными, они пришли к выводу, что ученые, скорее всего, ошибаются, так как волки, с которыми они проводили свое дневное время, были столь же чувствительны к тому, что делают люди, как и собаки, к которым они приходили домой по вечерам.

Хэйр и Миклоши проводили эксперименты с волками и независимо друг от друга пришли к выводу, что они не способны понимать человеческие жесты. У меня не было причин не доверять этим выводам, тем более что они были получены в независимых лабораториях на противоположных концах Атлантики. Но мне и самому хотелось провести подобные исследования с волками, а скептицизм персонала Волчьего парка только раззадорил мое любопытство.

Раньше я никогда не видел волков вблизи и был крайне впечатлен как их пугающей мощью, так и очевидным интеллектом. Эти волки были размером с самых крупных собак. При виде их мне пришла в голову мысль о таких массивных породах, как, например, ирландские волкодавы. Но в отличие от крупных собак, которые, как правило, имели замедленную реакцию, серые волки быстрые. Настолько быстрые, что попавшего к ним в загон кролика убивали мгновенно, как настоящие профессионалы.

Их общительность поражала не меньше, чем их мощь. Волки прекрасно взаимодействовали друг с другом и с людьми, которых хорошо знают. Наблюдать за ними – одно удовольствие, не говоря уже о том, чтобы непосредственно общаться. Поэтому я чувствовал себя по-настоящему польщенным тем, что волки пустили меня в свою жизнь.

И все же я понимал: осмотрительность является лучшей чертой научной добродетели. Поговорив с персоналом, пройдя урок безопасности и рискнув войти в загон для знакомства с самими волками, мы с Моникой решили не испытывать больше судьбу. Мы вышли за ограждение и позволили людям, которые были больше знакомы с животными, провести для нас первый раунд эксперимента. Вместо того чтобы заправлять чаши приманкой и выполнять указывающие жесты самим, мы выкрикивали инструкции трем сотрудникам Волчьего парка, проводившим эксперимент. Мы все согласились: так будет безопаснее и с большей вероятностью раскроет истинные возможности волков. Я и Моника надеялись, что со временем, когда волки будут чувствовать себя с нами комфортнее, мы сможем проводить такую работу самостоятельно, но во время первого посещения хотели позволить волкам поработать с людьми, которых они хорошо знали.

Несколько стажеров помогли очистить от мусора свободный участок загона, куда приводили волков для проведения теста. Пэт Гудман и двое его сотрудников по очереди исполняли одну из трех ролей: стоять между двумя контейнерами и указывать на один из них; стоять на расстоянии около десяти футов, чтобы затем приманить волка на исходную позицию после проведения каждого теста, и просто присутствовать на площадке, чтобы убедиться, что все в безопасности.

Мы с Моникой озвучивали инструкции через ограждение и обеспечивали бесстрашных коллег маленькими кусочками сырокопченой колбасы, которыми они поощряли волков за правильный выбор. А также по завершении исследования выманивали их из загона.

Для того чтобы приступить к исследованию, потребовалось немного времени. Будучи заранее проинструктированы, все работали слаженно, каждый четко выполнял отведенную ему часть работы. Вскоре появились первые результаты, и мы с Моникой были буквально ошеломлены: волки были так же хороши при выполнении этой задачи, как и собаки с лучшими показателями.

В одно мгновение все перевернулось с ног на голову. Приступая к исследованию, я хотел лишь лично убедиться в правильности выводов Хейра и Миклоши о существенном различии между когнитивными способностями собак и волков. Но в ходе эксперимента я раз за разом их опровергал.

Как только я справился с первоначальным волнением от этого поразительного заключения, мы провели ряд экспериментов на других волках – результат был неизменным. Эти волки могли отслеживать указательные жесты человека так же хорошо, как и любая собака.

На обратном пути во Флориду мы с Моникой размышляли над возможными причинами расхождения между нашими наблюдениями и теорией Брайана Хэйра о врожденном «гении» собак. Под этим термином следует понимать особую чувствительность собак к людям, сформировавшуюся в процессе эволюции, или одомашнивания. Безусловно, эволюция является важным фактором, но определенно существует еще некий компонент, который лежит в основе всего, что делает животное, и отвечает за способность собак понимать и соответствующим образом реагировать на человеческие жесты. И это скорее воспитание, нежели природа.

Эволюция есть результат естественного отбора, процесса, посредством которого меняются виды, из-за того что отдельные организмы рождаются с различными наборами генетических признаков, позволяющих отдельным особям выживать лучше остальных и давать больше потомства в следующем поколении. На протяжении бесчисленных поколений некоторые признаки отбираются и передаются, обеспечивая вид уникальным калейдоскопом. Среди них анатомические и когнитивные особенности, такие как интеллект, закладывающие основу для типичного поведения этого вида.

Одомашнивание является особым случаем эволюции и его механизм послужил причиной научных споров. Дарвин, познакомивший мир с концепцией эволюции, полагал, что животные стали одомашненными, когда люди выбрали для разведения тех из них, которые были наиболее полезны. Со временем, согласно теории Дарвина, эта практика породила совершенно новые виды. Он назвал процесс одомашнивания искусственным отбором – в противоположность естественному отбору. Этот термин он придумал для обозначения того, что происходит, когда силы природы решают, кому жить, а кому умирать.

Сегодня мы не можем с уверенностью сказать, происходило ли одомашнивание животных только под влиянием человека. Более вероятным кажется, что не последнюю роль в этом процессе сыграл естественный отбор. Но независимо от того, происходит одомашнивание в результате искусственного или естественного отбора, оно является формой эволюции – процессом, посредством которого животные изменяются от поколения к поколению в результате выбора наиболее жизнеспособных особей для передачи своих генов. Эволюция сама по себе не способна создать дружелюбное животное, которое могло бы стать надежным спутником человека. Она никогда не сможет в полной мере объяснить уникальный набор когнитивных и поведенческих особенностей, который мы часто называем «личностью», определенной собаки. Хотя эволюция и устанавливает программу для живого существа, она не может контролировать выполнение этой программы. Каждое отдельное животное является продуктом генетической информации, получаемой в результате определенного опыта, приобретаемого отдельной особью по мере своего развития. Следовательно, эволюция сама по себе не может создать дружелюбную собаку.

Равно в той степени, в которой ноги, дающие нам способность ходить, – это часть нашего эволюционного наследия, ее частью являются и структуры мозга, порождающие нашу личность. И то, что верно для нас, верно и для наших собак: они наследуют структуры мозга, которые подготавливают их к возможности вступить в отношения с людьми. Но тот факт, что у моей собаки сформировались определенные отношения со мной и что она чувствительна к действиям близких ей людей, не является следствием лишь эволюции ее вида. Важно и то, выросла ли она в мире, который обеспечил ей возможности развить качества, определяющие ее как личность.