Душегубы

АХ, РОМА, РОМА, СИДЕЛ БЫ ТЫ ДОМА…

Уютная комната для деловых бесед в ресторане «Филумена», где пару недель назад дружески общались господин Фролов с атаманом Кочетковым, вновь служила местом серьезных переговоров. Сегодня Фрол принимал гостя из соседней области.

— Так, стало быть, урыли все-таки Эдуарда-то вашего? — явно пародируя классическую фразу из первой главы «Похождений бравого солдата Швейка», произнес Рома. — А в нашей губернии до сих пор не верят…

— Это почему же? — прищурился Фрол.

— Потому что больно тихо все к тебе перешло. Вроде был ты у Степы не на самом лучшем счету, много и часто вы с ним ругались после того, как менты Курбаши замочили, даже до разборок почти дошло. Потом вдруг мир и тишина, любовь до гроба… С чего бы? Когда вы помирились, все братаны поняли, что тебя Степа примял и имеет по сходной цене…

— Слова выбирай, братуха. Я понимаю, что ты парень остроумный, но не надо обострять тенденции парадоксальных иллюзий. Опять же ты в гостях, надо скромнее быть.

— Прости великодушно. Я ж просто констатирую, какое было общественное мнение в нашей губернии. А оно может, между прочим, как и мнение «Голоса Америки», не совпадать с точкой зрения американского правительства. И даже с твоим личным.

— Ладно, замнем, это несерьезно. Развивай тему дальше.

— Слушаюсь и повинуюсь. Короче, все поняли, что гражданин Фролов как самостоятельная контора больше не существует и является подотчетным филиалом дяди Степы. Резонно было так решить? Резонно. Далее. В Степиной конторе имелись люди с большим стажем работы, с устоявшимися правами и престижем. Перечислять не буду, поскольку их не менее десятка. Но ты, извини меня, в эту элитную группу так и не вошел. Когда до нашей глуши дошел слух о том, что некие нехорошие террористы перекрошили на подходах к твоей «Куропатке» и Степу, и господина Соловьева из Москвы с конвоем, у многих мороз по коже пошел. Народ думал: что-то будет!

— Думать народу не запретишь. Времена не те.

— Справедливо. Поэтому большинство экспертов полагали, что это ты начал борьбу за свою личную свободу и независимость, а какие-то там мифические чеченцы-террористы — это плод твоей богатой фантазии. По логике вещей бывшие Степины корефаны должны были это понять не хуже нашего. И в первую голову прекратить твою бурную деятельность, а уж потом решать полюбовно вопросы преемственности и кадровой политики. Согласись, это ведь логично?

— Логика логикой, а реальность — реальностью. Во-первых, у Степы в конторе не было таких умных экспертов, которые думают правым задним полушарием. Это раз. Во-вторых, Степа загнулся как раз тогда, когда мне это было меньше всего надо, и всем его старым кадрам я сумел это дело объяснить. Наконец, в-третьих, эти самые кадры, которые «решают все», тоже оказались не из тех, что членами в партию записываются. По крайней мере авторучку на это дело используют. Они сами предложили мне верхнее место по жизни.

— Допустим. Но в народе считают, будто все это — для отмахоза. И конторой вовсе не ты вертишь…

— …А Степа с того света? Указания передает по сотовому, прямо с адской сковородки? Жарится, но руководит. Так, что ли?

— Ну, насчет той сковородки надо еще уточнить. Те головешки, что в джипе остались, не больно опознаешь. Запросто может быть, что Степа сейчас на Гавайях жарится, а не на сковородке. И все эти налеты, террористы и прочее — не больше чем средство для обеспечения спокойной старости.

— У меня тоже есть такие сомнения, но и с Гавайев, Канар, Балеар пока никаких указаний не приходило.

— Жаль, что не приходило. Потому что некоторые ребята сомневаются насчет того, что ты это дело вообще сможешь курировать. Квалификация не та.

— Ничего, не боги горшки обжигают. Научусь со временем.

— А ты уверен, что тебе на это времени хватит? Люди ведь неохотно имеют дело со стажерами. Всем же стабильности хочется. А если ты нырнешь, грубо говоря, в прорубь, то в народе опять начнутся сомнения и размышления. По-моему, логика правильная.

— Рома, корешок, ты опять о логике говоришь. Я ж объяснял уже, что у нас тут с логикой не все согласуется. Конечно, некоторые моменты я тебе не докладывал в целях защиты твоих мозгов от засорения. Если б доложил, ты бы больше врубился в суть, но тогда, извини, стал бы тем человеком, на чьей могиле пишут: «Он слишком много знал…»

— Ты не грубо сказал, как тебе кажется?

— Нет. Просто по-дружески. Потому что я лично несу ответственность за обеспечение некоторых маленьких секретов.

— Перед кем? Если Степа действительно загнулся, то тебе разве что Бога ублажать надо…

— Вот тут ты не прав. Есть промежуточные инстанции. Но конкретных названий и имен не будет.

— Ну, теперь хоть чуток прояснилось. Конечно, обещать, что в нашей губернии такими объяснениями удовлетворятся, я не могу.

— Это мне, если сказать нежно, по фигу. Неудовлетворенность ваших братанов, в смысле. Ежели не научились удовлетворяться, пусть обращаются во Всемирную лигу сексуальных реформ, там подскажут, как это сделать. А вот готовность конкретно твоей конторы продолжать сотрудничество на прежних условиях меня очень интересует. Мне же понятно, с чем тебя прислала ваша губернская общественность. Верно догадываюсь?

— В общем, да. Когда вы со Степой таинственным образом скорефанились и жутко порадовали наших ближних соседей тем, что отказываетесь от посредничества со мной, менты господина Мирошина на редкость быстро оприходовали и схавали все, что осталось от почившего Рублика. Тогда, как известно, меня и ряд других безукоризненно честных граждан избавили от излишнего и пристального внимания. За это я, разумеется, не в претензии. Но кое-кто из моих бывших друзей стал кричать и малявы из СИЗО слать, будто Рома скурвился и всех продал. Да и среди тех, кого я лично спас от упаковки и почитал за самых верных корефанов, нашлось несколько неустойчивых лиц, которые повели себя паскудственно, стали цепляться к словам и даже пообещали «уйти служить к другому радже». Я из самых Дружеских побуждений стал им объяснять, как сложна и неоднозначна жизнь и как много в ней приятных неожиданностей. Но пара тупых и недалеких людей так и не поняла моих Добрых намерений. Пришлось уволить насовсем. Хотя у меня лично, как и у многих, меня поддержавших, и тогда были, и сейчас сохраняются некоторые сомнения в правильности избранного курса.

Так… Стало быть, общественность сильно забеспокоилась. И требует, чтоб вы опять стали посредничать между нами и теми, кого представляет Жека?

— Конечно. Ведь проводка, она денег стоит. Транзит положено оплачивать. Жекины хозяева — уж не знаю, с кем ты там дело имеешь, — везут товар внаглую, а менты чуть что — сразу же лезут к нам.

— Об этом надо было сразу Степе сообщить, — помрачнел Фрол. — Хорошо, что сказал. Этим контрагентам мы объясним, чтоб они сами все оплачивали в случаях собственного разгильдяйства и некультурности. А Мирошина надо одернуть, чтоб не борзел без меры.

— Только не так, чтоб ему гимн России сыграли! — забеспокоился Рома. — Я таких заказов не делал! Хватит того, что в прошлом году прокурора Грекова замочили. Не знаю, чем он вашей фирме не понравился, но нам-то пришлось на три месяца дела сворачивать и отлеживаться, пока не утихло.

— Не надо нам это шить. Там другие системы работали. Сам же знаешь, что Греков с Курбаши были вась-вась. Ты ведь с год всего как на своих ногах, верно? А до этого справно под Курбаши стоял и не жаловался, пока он у вас крутился. Между прочим, я ему помог у нас в губернии прописаться. И Степа, кстати, когда был выбор, кого держаться, только с моего совета выбрал между Черным и Курбаши. А вы тут аналитику разводите: с чего, мол, Фрол верхним стал? Свои проблемы решайте!

— Ну, одну проблему я тебе уже изложил. Нам была обещана компенсация. Да не ты обещал, Степа. Степы нет, и его, возможно, действительно не воскресишь. Я уже излагал, какой шухер был на нашем этаже и к каким неприятным мерам мне пришлось прибегать, чтоб поддержать строгий уставный порядок и дисциплину. А что мы имеем в этот месяц взамен оплаты транзита, который получали от тех, кого представляет Жека? Пятьсот тысяч баксов аванса — вот все, что к нам пришло.

— Вообще-то, Жека вам в среднем за месяц платил чуточку поменьше. Тысяч на сто.

— Степа обещал «уан лемон». Иначе братаны послали бы его на хрен. И они пошлют на хрен тебя, если ты не расплатишься вовремя. Мне ведь, если честно, как и узкой группе лиц, очень не трудно свернуть все дела. Деньги сделаны, лежат в тепле, далеко от здешних лесоповальных мест. Трахайтесь тут, как хотите, а мы пошли. Сами с Мирошиным договаривайтесь, целуйте Иванцова в задницу, но нам это уже не надо. Сам увидишь, какой беспредел пойдет, когда Жекины хозяева потянут товар через нашу область. Их просто разденут и голыми в Африку отпустят. Потому что не будет тут Ромы, который сможет сказать: «Не шалите!»

— Да это просто мороз по коже! — осклабился Фрол. — Интересно, а с чего это вы такие жуткие угрозы делаете? Нет бы припугнуть так слегка: мол, смотри, дядя Фрол, будет с тобой, как с Рубликом, или еще покруче! А вы ишь как, ежа голой попой пугаете, я сейчас со страху пи-пи в штаны сделаю…

— Потому что заводить с тобой войнушку — это лишние расходы, кроме того, неизвестно, блефуешь ты насчет того, что над тобой некий совсем большой пахан возник, или нет… Деньги с тебя не выбьешь, а то, что есть, потратим. Зачем? Тихо выйдем из игры. Планета большая, атмосферы на нас хватит.

— Спасибо, — сказал Фрол, имитируя растроганность. — Помнишь такую песенку: «Ну, а случится, что он влюблен, а я на его пути — уйду с дороги, таков закон: третий должен уйти»?

— Вообще-то, есть еще и такое продолжение: «…Возьму с дороги большой кирпич и попрошу уйти!» — Рома процитировал неизвестного соавтора текста песни. — Но это не про наш случай, честно говорю. Действительно, мы все на калькуляторе прикидывали. Если тот «лемон» от тебя не придет, нам не будет смысла тут торчать. Мы ведь хотели фабричку одну приватизировать и делать там собственный товарец. Для красоты — всякие гам аспиринчики-анальгинчики, а по делу — кое-что повкуснее. Но нужен «лемон» — и не позже, чем через месяц. Делаем фабричку, тянем свой канал мимо Жеки прямо в Штаты. Даже хороших покупателей присмотрели. А может, Фрол, ты хочешь в долю?

— Это так просто не пишется. С новым товаром на Дикий Запад? Могут не понять тут — это раз. Если это что-то путевое и ты кому-то дорожку перейдешь тебе немножко кунэм делать будут. Или сигаргам. Зависит от национальности. Переводить не буду — и так поймешь, что к чему. Ну, допустим, что ты со всеми договорился, поделился и тебе дозволили рискнуть. Допустим даже, что покупатели у тебя одну партию твоей новинки как-то протащат в приличные страны. Думаешь, они эту фигню не смогут сами синтезировать? Смогут. И те барыши, которые тебе снятся, так во сне и останутся. Так что в долю я с тобой не пойду.

— Да ты погоди отказываться. Там из тех мужиков только один коренной ихний, а второй бывший наш. Этот, который ихний, ни слова по-русски не рубит. Фактически…

— Стой, — перебил Фрол. — Этих твоих штатников, часом, не Сноукрофт и Резник зовут?

— Ну… — с легким испугом произнес Рома. Он уже стал перебирать в памяти всех, кто имел отношение к переговорам с американцами, и прикидывать, кто же из его друзей может стучать Фролу, когда услышал:

— Тогда это вообще дохлый номер. В самом прямом смысле. Нету больше ни того, ни другого. И были ли они вообще — неизвестно.

— Не понял…

— Сейчас поймешь. В тех самых машинах, которых кто-то пожег рядом с моей «Куропаткой», были такие люди. В прошлом году они уже тут толклись, в области. Даже у нашего Главы на приеме побывали, у прокурора Иванцова в «Русском вепре» проживали, хотели Курбаши какую-то линию для розлива водки продать, около машиностроительного терлись — короче, искали, кого бы где кинуть. Иконкой даже одной интересовались. А потом слиняли. То ли их Рындин под прицел взял, то ли просто все обломилось. Они на Курбаши здорово надеялись, он тоже вроде тебя немного увлекающийся был. А дней десять назад приехали с новым другом, московским, по фамилии Соловьев. И стали вокруг Степы вертеться. Скорее всего Степа их повез в «Куропатку», а кто-то подсидел. В общем, сгорели они в «ниссане» господина Соловьева. И капитально: с паспортами, с визами, с баксами и «мастеркардами». Эксперты до сих пор разбираются, где чья головешка. Но, как положено, наши правоохранители доложили наверх, что погибли два штатовца. А из генконсульства США отвечают: «Извините, товарищи, но таких граждан у нас не числится». Паспортов с теми номерами и сериями, которые они указывали при регистрации в гостиницах, госдеп вообще никогда не выдавал. Как они там въезжали-выезжали, фиг поймешь. Бумаги-то все — тю-тю! Были они хоть когда-то американцами или оформили себе эти паспорта на Малой Арнаутской в городе Одессе — неизвестно. Один мистер Резник — точно из Одессы. Выезжал, конечно, в Израиль, а насчет США — темный лес. Ну, может, чекисты разберутся.

— Ты-то откуда все это знаешь? — спросил расстроенный Рома.

— Секрет фирмы, — ухмыльнулся Фрол. — Но данные точные. Поэтому скорее всего эти господа, которым ты перевел бы наш со Степой «лемон», пообещали бы тебе кое-что в Штатах приобрести, например, виллу в Калифорнии или Флориде, помахали бы тебе ручкой, а ты — своему миллиону баксов. Я лично такую парашу оплачивать не намерен.

— Фрол, — признался Рома — а я ведь уже пятьсот тысяч им спровадил…

— Эх, Рома, Рома, — вздохнул Фрол, — как говорилось в романе «Война и мир», «…сидел бы ты дома, тачал свои веретена»! Подозреваю, что ты еще и долгов наделал, верно?

— Есть такой казус… — Рома аж зубами скрипел от злости.

— Ничего, — ободрил Фрол, — это полезно. Патриотизму учит, любви к нашей великой Родине. А то вам, голубям сизокрылым, все куда-то за бугор надо, хотя еще и не оперились как следует. Летите, голуби, летите! Вот там-то вам шеи и посворачивают. Там таких пухленьких в момент разденут.

— Ладно, не добивай, а? — попросил Рома.

— Сколько у тебя народу, только без балды? Сам понимаешь, меня не сосунки, не бухгалтеры и секретутки интересуют, а только нормальные бойцы.

— Человек двадцать наберется. Все остальные — шпана.

— Переедешь к нам в область, пойдешь ко мне под крышу — считай, что никому не должен. И все претензии — ко мне. Пареньков я твоих пристрою к делу.

— К какому?

— В Лутохино у меня небольшая точка открывается. Но очень важная. Будешь ее блюсти. Внутри мои будут стеречь, снаружи — твои. Платить буду немного больше, чем ты. Но — чтоб все чисто. Чтоб никаких самостийных дел, только по моему велению. Идет?

— А куда денешься? — вздохнул Рома.

ГОСТЬЯ-5

Белая малютка-«ока», когда-то принадлежавшая Соне, а теперь унаследованная Любой, испортилась совсем не вовремя. Всего за пятнадцать минут до этого Любе позвонил Олег, услышал ее ответ и нежно произнес условную фразу:

— Это я. Хочу видеть твои глазки, малышка.

Это означало, что Любе, независимо от того, стирала ли она, гладила, завтракала-обедала-ужинала или мылась в ванной, надо было срочно все бросать и немедленно выезжать к нему в офис для получения какой-то очередной работы по профилю. И она должна была явиться туда в течение часа (плюс пять минут, не больше). Причем сказать: «Я себя плохо чувствую», или «у меня голова болит», или что-нибудь еще, даже если так оно и было, смысла не имело. Олег лишь сам, на месте, визуально определял физическое состояние своей сотрудницы. Если чихала, кашляла, сопливилась — отпускал домой и недели две не беспокоил. Температуру мерил здесь же. Поскольку когда-то окончил медучилище и имел диплом фельдшера.

Но, впрочем, если по разумению Олега недомогание был серьезным, он отправлял Любу домой и, должно быть, поручал исполнение очередной работы кому-то другому.

Итак, он позвонил, а машина сломалась. Убедившись, что завести эту капризульку не удастся, Люба отправилась городским транспортом. Успела вовремя. Она появилась в известном ей особнячке, что прятался в одном из тихих переулков между Садовым и Бульварным кольцами, ровно за минуту до истечения контрольного срока.

— Присаживайся, — сказал Олег. — Что-то долго добиралась!

— Я пешком, машина сломалась.

— Здоровье в порядке?

— Наверно. Не придумаю, на что пожаловаться.

— Тогда порадую тебя. В теплый край полетишь. Позагораешь, в море искупаешься — благодать! Ну и между делом поработаешь маленько.

— В Сочах еще холодно, только в бассейнах купаются.

— Ты думаешь, я тебя в Сочи посылаю? Не угадала. Вот ваш загранпаспорт, гражданка Украины Логачева Полина Андреевна. Как видите, на нем стоит транзитная французская виза…

— «И пошли они до городу Парижу…» — криво усмехнулась Люба, цитируя популярный мультик.

— Вот билетик. Вылетаешь завтра. Сперва по своему советскому паспорту в Киев. Слышала анекдот? Спрашивают Москву: «Имеете ли родственников за границей?» Она отвечает: «Да, имею. У меня там мать проживает». — «Как зовут?» — спрашивают. «Киев, — отвечает Москва, — мать городов русских». Вот ты для начала к этой самой матери и поедешь. Вещей бери немного, одевайся по-спортивному, прикид челночный. В Борисполе тебя встретят. Потом отвезут на уютную квартирку, переоденут, приведут в нужный вид и отправят в Париж. От киевлян получишь все остальные инструкции и валюту.

— Карбованцы? — усмехнулась Люба.

— Нет, — с серьезным лицом произнес Олег, — столько купонов самолет не поднимет. Баксы дадут. Немного, около пяти сотен, с разрешением на вывоз. Вот так. Вопросы есть?

— Когда надо будет вернуться?

— Пока не знаю. Это будет зависеть от результатов работы. Еще вопросы?

— Больше ничего… А!.. Машину мне отремонтируйте. Можно в счет будущего гонорара.

— Ключики с собой? Или прислать кого-то вечером?

— Возьми. Чао, дорогой. Пойду собираться.

— Счастливо. За машину не переживай. Когда вернешься, она тебя встретит.

Люба покинула особняк. Задание ее немного порадовало и немного озадачило. Конечно, приятно из слякотной и еще очень холодной Москвы переместиться куда-то, где уже светит теплое солнце и синеет ласковое море. Насчет купания и отдыха Люба не обольщалась. Так ей и позволили греть пузо за счет заказчика. Немного смущало незнание языков. Но если это не смущает Олега, значит, язык там не понадобится. И ничего удивительного, очень может быть, что за границей придется общаться только с русскими. Их ведь сейчас до фига и больше по всему свету. Одни усердно работают на свой карман, другие наблюдают, чтоб этот карман не лопнул от переполнения, третьи помогают этот карман облегчить, четвертые содействуют всем предыдущим в избавлении от всех скорбей земной жизни… Иногда и друг другу тоже. Но Любе это было глубоко по фигу. Ей уже надоело сидеть на месте. Неизвестность всегда лучше постылости.

Пешком она добралась до Садового кольца и вышла к остановке троллейбуса «Б», где поеживалось на сыром ветру человек пять ожидающих. Было около восьми вечера, основная масса москвичей уже приехала с работы, посмотрела «Сегодня» по НТВ в 19.00 и уже готовилась поглядеть «Вести» по РТР. Или какой-нибудь сериал по ОРТ.

С неба сыпалось что-то мокрое, противное. Не то дождь, не то снег. Пришлось поглубже спрятать голову под капюшон кожаной куртки и встать под крышу павильончика остановки. Как ни странно, до сих пор не разбитого и не покореженного шпаной. Все прочие потенциальные пассажиры тоже столпились тут.

Две толстые бабы лет сорока с гаком, немного поддатые, о чем-то интенсивно перешептывались, изредка хихикая. То ли злоключения общей знакомой обсуждали, то ли какую-то маленькую авантюру на рынке, то ли достоинства чьего-то хахаля.

Бородатый кругленький мужичок в очках, пользуясь близостью к довольно яркому уличному фонарю, источавшему желтый свет натриевой лампы, что-то читал. Должно быть, смешное, потому что улыбался. Некий сутуловатый парнишка в кожано-металлическом одеянии с сережкой в ухе и собранными в хвост длинными волосами прислонился спиной к металлическому поручню и лениво разглядывал свои тяжеленные, украшенные заклепками ботинки. И, еще был мужик в темно-зеленом плаще, с солидным коричневым «дипломатом» в руке, который мрачно покуривал поблизости от мусорной урны. Он явно куда-то опаздывал, потому что нервно посматривал на часы и буквально поминутно бросал взгляд в ту сторону, откуда должен был появиться троллейбус.

Троллейбус появился минут через десять. Заполнен он был не до отказа. Люба уселась на заднее сиденье по правому борту. Мужик в зеленом плаще садиться не стал. Он взялся одной рукой за поручень и поглядывал в заднее стекло. И о часах не забывал.

Судя по одежке, этот господин не пребывал в нужде. Ботиночки на нем по Любиной прикидке могли стоить сотню баксов. И темные брюки с манжетами смотрелись на хорошую сумму, и плащ был не «сэконд-хэнд», и шапка норковая. Такой мог вполне из «мерседеса-300» вылезти, а вот поди ж ты — на троллейбусе катит. Вместе с люмпен- и просто пролетариями.

Поначалу особого интереса к этому мужику у Любы не было. Так, немного привлек внимание своим нервным поведением. Возможно, он при деньгах, которые ему нужно кому-то передать. Допустим, посланцу крутых людей, каковым здорово задолжал и кои могут морду набить уже за одно опоздание на встречу. Впрочем, те, кого бандиты приглашают на такую встречу, давно на машинах ездят. И наверняка не таскаются по троллейбусам с пачками баксов в кейсе.

Бывает, что на одежку у человека уже хватает, а на машину — еще нет. И сам он — какая-нибудь шестерня при крупных тузах, которые дали ему кейс и сказали: «Давай, братан, шлепай туда-то, спроси того-то, отдай ему эту тару и забудь обо всем». И сейчас он боится, что придет не вовремя, не застанет того, кого надо, создаст лишние сложности своим старшим товарищам, а те ему за это обеспечат такие неприятности, что жить не захочется.

Вообще-то все проблемы мужика Любе были до лампочки. У нее своих было полно. Но все же она изредка поглядывала в его сторону, пока троллейбус не подкатил к метро «Маяковская».

Мужик подошел к задней двери и показался Любе в профиль. До этого она только его затылок видела. И сразу же, при первом взгляде на правую половину лица этого господина, Любе стало не по себе. Не то чтоб она этого мужика испугалась — она уж давным-давно отучилась чего-либо всерьёз бояться — и не то чтоб сразу узнала его — память еще только-только раскручивалась, разбираясь в своих поблекших и выцветших картинках. Но появилось еще не очень ясное, подсознательное ощущение тревоги. Любе тоже надо было выходить у метро. Наверно, не стоило, вылезать, раз интуиция подсказывала проехать дальше по кольцу и выйти, скажем, у Цветного бульвара. Там тоже метро близко. Чаще всего в своей беспокойной жизни Люба от подсказок интуиции не отказывалась. Но тут почему-то не послушалась. Вылезла следом и пошла за ним мимо бывшей Военно-политической академии и Театра Сатиры к колоннам Зала имени Чайковского. Там между колоннами раскинули свои столики продавцы книг и газет, прочие мелкие торгаши, толокся кой-какой народ. Мужик торопился, не стесняясь, отодвигал с дороги тех, кто попадался поперек курса. Люба прикинула: рост — под метр девяносто, вес — за сотню. И силушкой не обижен. Но при этом волнуется и торопится. Куда-то опоздать боится.

Странно, но, несмотря на все более нарастающее тревожное ощущение, Любе очень не хотелось, чтоб этому мужику потребовалось не метро, а подземный переход через Тверскую. Поэтому, когда тот собрался покупать жетон и стало ясно, что он спустится вниз по эскалатору. Любе подумалось, что у них и поезда могут оказаться в одну сторону. А память все перебирала «архив». Много там было картинок, и страшных, и противных, и опасных для жизни. Но этот тип пока не вспоминался. Стоило его и в фас глянуть.

Любе не надо было стоять в очереди за жетоном. У нее был единый. Поэтому она прошла на эскалатор раньше. Но мужик в зеленом плаще тоже недолго простоял — по нахалке пролез к окошку, оттерев каких-то людишек похилее и поехал вниз всего двадцатью ступеньками выше Любы.

Конечно, затылком Люба смотреть не умела, а оборачиваться не хотела. Пришлось Любе использовать стародавний прием, который женщины всегда применяют более естественно, чем мужчины, — вынуть из сумочки зеркальце. Сделав вид, будто подкрашивает губы, она осторожненько поглядела наверх.

Рассмотреть какие-либо мелкие детали на лице этого куда-то торопящегося мужика с такого расстояния было невозможно.

Но, увидев его в фас. Люба окончательно убедилась: да, она этого типа когда-то видела. Но когда именно, при каких обстоятельствах — вспомнить не могла, а от констатации этого факта тревога усилилась. Что-то нехорошее было связано с этим мужиком. Чем-то он был для нее опасен.

Если она и видела его когда-то, то один раз, не больше. К сожалению, в архивах Любиной памяти было немало лиц тех, кого она видела лишь один раз и, к несчастью, хорошо запоминала, несмотря на то, что не знала их имен. Как правило, это были те, кто виделся с Любой первый и последний раз в жизни.

Кроме пролета с Петюньчиком Гладышевым, стоившего жизни Соне, в ее практике не было случаев, когда заказчики жаловались на плохое качество работы. Потерпевшие в суд не подавали. И все-таки первой мыслью, проскочившей в Любином мозгу, было: неужели кто-то из них? Память начала услужливо проматывать жутковатые, неаппетитные эпизоды. Их было немало, несколько десятков. Очень разные, но одновременно чем-то похожие. Потому что в каждом из них поначалу присутствовал живой человек, а в конце — труп. Мужчины, женщины, полные и худые, спортивные и квелые, красивые и некрасивые — эти люди, пока жили, были очень разными. Но у них было одно общее: никто из них в день своей смерти помирать не собирался. У всех были какие-то дела, заботы, проблемы, надежды, предвкушения, ожидания, но появлялась Люба, и всему приходил конец. Вспоминать неприятно, но надо. Потому что этот дядя, который куда-то торопится, может вспомнить раньше. Убийце хочется забыть убитого. Чтоб не лез по ночам в сны, не мерещился среди бела дня на улице, когда судьба вдруг снова приведет пройти по тому месту, где все это случилось. А вот тот, кого хотели убить, но не убили, стремится узнать своего несостоявшегося убийцу, даже если ни разу не видел его. Громадное большинство тех, с кем «поработала» Люба, даже обернуться не успели. Но были случаи, когда контрольный выстрел приходился еще в живого человека. И тот, кто через секунду после этого затихал навсегда, дернувшись от удара пули, быть может, успевал удивиться, узнав, что смерть пришла от руки привлекательной блондинки. Впрочем, Люба бывала и брюнеткой, и рыжей, и накоротко стриженной, и лохматой, и синеглазой, и кареглазой, и вообще безликой, с чулком на голове или в вязаной маске. Поэтому увидеть ее настоящее лицо довелось лишь двоим-троим. Эти случаи она вспомнила, но ни в одном из них нельзя было усомниться. «Клиенты» были сделаны с гарантией.

Никакая реанимация уже не смогла бы вытащить их оттуда, куда они ушли после встречи с Любой…

Она остановилась у колонны, оперлась спиной о мрамор, искоса поглядывая на обладателя зеленого плаща. Теперь не было уже никаких сомнений, что он едет в том же направлении, что и Люба, то есть в сторону «Речного вокзала». Он медленно приближался, и Люба все отчетливее видела его лицо. Багроватое, одутловатое, с утра, должно быть, бритое, но к вечеру ощетинившееся. Под глазами — темные мешки. Должно быть, предыдущую ночь не спал. Либо водку хлестал до полуночи, либо в карты дулся до двух, либо трахался до утра. Но теперь ему, видать, не до удовольствий. Торопится.

Четыре шага ему оставалось дойти до колонны, когда очередной взгляд Любы, незаметно скользнув по квадратному подбородку мужика, зацепился за продолговатое красное пятнышко посреди щетинной синевы. Когда он сделал еще два шага и, косо посмотрев на Любу, чуть задержался, память наконец решилась и доложила. Теперь все стало ясно. Пятнышко подсказало.

Пятнышко это было шрамом. Небольшим, плоским, похожим на полумесяц. Неизвестно, где им обзавелся этот мужик. То ли побрился неудачно, то ли поговорил с обладателем чего-то режущего на повышенных тонах. В принципе это было для Любы неважно. Гораздо важнее, что такой шрам Люба видела только у одного человека. Шестнадцать лет назад. В самый страшный день своей жизни, в общежитии Сидоровского строительного техникума…

Этот день она всегда хотела забыть, но отчего-то вспоминала все чаще и чаще. Особенно с тех пор, как в прошлом году повстречалась с Петей Гладышевым. Наверно, потому, что именно этот день, через злосчастную цепь событий, где одна ошибка тянула за собой другую, а один ужас служил прелюдией к другому, привел ее, Любу Потапову, к нынешнему, противоестественному и страшному занятию. Потому, что она мстила за свое унижение всему миру, и каждая пуля, вонзавшаяся в тело очередной жертвы, чуточку утешала ту давнюю боль, которая вот уже второй десяток лет не оставляла ее…

Ее обесчестили вшестером. Да еще и подруженьки присутствовали, ржали, гадины… Те шестеро, отрезвев, сообразили, что накрутили себе 117-ю, часть третью, и быстро удрали из городка. Были они не местные, и кто их привел в общагу — никто не знал. Что они в Сидорове делали, откуда взялись — знатоков не оказалось. Девки-соседки, боясь, что их привлекут за соучастие, уговорили помалкивать где сочувствием, где запугиванием. Она промолчала. Сказала только родителям, когда узнала, что забеременела. И родители, опасаясь жуткого позорища на всю деревню, тоже заявления в милицию не подали… Так что ушли насильники безнаказанными, укатили в далекие края, оставив после себя ее, трижды пытавшуюся себя убить, вынужденную уехать из родных мест в эту гадскую Москву, выйти замуж за нелюбимого и к тому же подонка…

Пятерых из шести она давно забыла. Может, кто-то из них и подвернулся ей под выстрел — черт его знает, не определяла. Но этого, с пятнышком-полумесяцем, Люба на всю жизнь запомнила. Точнее, запомнила шрамик, а все остальное лишь в общих чертах. Но стоило увидеть «полумесяц» — и узнала тут же.

Именно обладатель этой приметы — Люба даже вспомнила, что его дружки Жекой называли, — был тем, кто первым за нее взялся. Что он был настоящим отцом того ребенка, которого уморил из вредности Любин законный муж, наверняка она не знала, но сейчас ей очень хотелось, чтоб это было так, а не иначе. И первая смерть — убийство мужа, и первый — пока, слава Богу, единственный срок — все это из-за этого, с полумесяцем. И то, что она узнала женское счастье не с мужиком, а с бабой, — его вина, и вообще все, что у нее плохое в жизни было, из-за него…

Между тем подошел поезд. Люба вошла в вагон. Жека тоже. В один и тот же. Только Люба ближе к голове состава, а Жека — к хвосту…

Нет, он ее не узнал. Просто заметил ее пристальный взгляд и немного насторожился. Про ту историю в Сидорове он забыл давным-давно. После того было еще с десяток похожих приключений. Да и не до того было. Слишком уж ответственное задание выполнял Жека, и от того, как он с этим заданием справится, зависело многое.

Вчера его вызвал очень большой человек и сказал:

— Собирай чемоданчик. Поедешь в Москву. Небось доволен? Верно?

— Смотря зачем ехать, Георгий Петрович, — честно ответил Жека. — Если отдыхать — то я доволен, как юный пионер. Если работать — энтузиазма поменьше.

— Само собой, поедешь работать. Правда, ненадолго. Но всерьез. Если все пройдет штатно, то разом получишь пять тысяч «зеленых». И вообще, забудь эти слова: энтузиазм и лень. В нашем новом обществе надо не перерабатывать и не сидеть сложа руки, а делать ровно столько, сколько хозяин велит.

— Понял, — кивнул «посол по особым поручениям», — так что же от меня требуется?

— Надо встретиться с одним человеком и передать ему вот этот чемоданчик. Но только не абы как, а из рук в руки. Сразу, как приедешь, позвонишь из автомата вот по этому телефону. Спросишь дядю Гришу. Не Гришку, не Григория, не Гришу просто, а именно дядю Гришу. Тебе ответят, что такого нет. Переспросишь номер телефона. Это чтоб случайно не ошибиться. Если скажут, что номер не тот, — перезвонишь еще раз. Должны ответить: «Григорий Андреевич переехал месяц назад». Запомни! Не дядя Гриша переехал, а Григорий Андреевич. Остальные слова не так важны, а «Григорий Андреевич» — основное. Услышишь — сразу топай на метро и отправляйся на станцию «Октябрьская». Исходя из времени прибытия твоего поезда в Москву, тебе надо быть там в 14.00. Встанешь у синей ниши с решеткой. Подойти может кто угодно. Мужик, баба, даже мент в форме. Тебя узнают по твоему кейсу. На нем, как видишь, в правом верхнем углу крышки есть треугольная наклейка с эмблемой банка «Статус» и буквы «АС». Тот, кто подойдет, скажет:

«Я от Григория Андреевича». Спросишь: «То есть от Рыжова?» Должны ответить: «Нет, от Борина». После этого ты должен сказать: «Рад душевно». Не «душевно рад», а именно — «рад душевно». Запомни как следует, а то был у меня один разгильдяй, которого начисто отучили плохо помнить. Только после этой фразы связной будет с тобой работать. Если ошибешься, то можешь не вернуться, понял? Обратным рейсом повезешь то, что они тебе передадут, принесешь лично мне. Пока все. Вопросы?

— Первый вопрос: что делать, если по телефону не будет слов «Григорий Андреевич»?

— Вешать трубку и идти на переговорный пункт, откуда позвонить мне домой. Отзовется автоответчик. Скажешь одно слово: «Нет». Бери билет на ближайший поезд и возвращайся. Как и что не получилось, будешь говорить лично мне, с глазу на глаз.

— Второй вопрос: что делать, если в метро неувязка получится? Допустим я спрошу: «То есть от Рыжова?» А мне ответят: «Да».

— Если ответят так, это не те люди. Тогда скажешь им: «Мне приказано передать вам кейс. Код левого замка — 849, код правого — 948». И после этого тут же сваливай. Потому что, если им придет в голову набрать эти коды, — кейс взорвется. У него под обивкой полета граммов пластита в раскатанном состоянии.

— А если они меня не отпустят? Наверняка связник придет со страхующим.

— Ты им не понадобишься. Этим людям нужен только кейс.

— И все-таки?

— Тогда попытайся сделать ноги. Если не удастся — считай, что тебе очень не повезло в жизни.

Конечно, ехать в Москву на таких условиях было не больно весело, но куда денешься…

Впрочем, все шло как по маслу. И на звонок ответили правильно, и насчет Григория Андреевича не ошиблись, и насчет 14.00 на Октябрьской. Подошел мужичок в мятой серой ветровке и свитере, а затем провел диалог так, как полагалось. Однако после того, как Жека произнес: «Рад душевно!», мужичок не стал забирать «дипломат», а произнес вполголоса:

— Садись в вагон и езжай по кольцу в сторону «Парка культуры». Проедешь полный круг. Но вылезешь не здесь, а на «Парке». Там поднимешься наверх и пойдешь по левой стороне Садового кольца в направлении Смоленской площади. Тебя нагонит девушка и возьмет под руку, а потом скажет, что дальше делать.

И тут все было на мази. Прошагав метров двести вдоль грохочущего автолавиной Садового кольца, Жека ощутил бережное прикосновение женской руки к своему правому локтю. Действительно, к нему прицепилась какая-то молодая дама. Она мило улыбнулась ему как старому знакомому и сказала:

— Погуляй три часа по городу. В кино сходи, по магазинам пошляйся. Главное, чтоб примерно без четверти восемь ты был вот здесь, у этого фонарного столба. Понял?

— Понял, — ответил Жека, не испытывая особой радости от того, что ему надо три часа ползать по этой чертовой Москве со своим опасным «дипломатом». Он не знал, что лежит внутри, но насчет пластита под обивкой босс его предупредил. Во взрыво-технике он был нешибко грамотен, но догадывался, что полсотни граммов такой взрывчатки — это немало. Догадывался и о том, что чемоданчик лучше всего не открывать, не зная настоящего кода, и каждый, кто попробует его взломать, допустим, стамеской, скорее всего останется без рук, а возможно — и без головы.

Но три часа, слава Богу, миновали благополучно. Без двадцати восемь Жека подошел к столбу и пять минут покурил в нервном ожидании. Он никак не понимал, отчего так мудрят эти москвичи, хотя чемоданчик можно было забрать гораздо раньше. Втайне он надеялся, что очередной визитер наконец-то заберет опасный груз.

Ровно без четверти восемь подошел некий не шибко опрятный гражданин, смахивавший на бомжа, и попросил прикурить, а потом быстро и очень трезвым голосом распорядился:

— Сейчас перейдешь на ту сторону, дойдешь до ближайшей остановки и поедешь на троллейбусе «Б» до «Маяковской». Оттуда покатишь на метро до «Речного вокзала». Войдешь в парк Дружбы со стороны Фестивальной улицы и пошагаешь в направлении пруда. Там тебя встретят. Около девяти часов.

Место было для Жеки знакомое. Он хорошо знал, что в тех местах и в девять вечера запросто можно урыть человека, а затем, не привлекая внимания, отправить его под лед, еще не стаявший на прудах. Какие договоренности существовали между его шефом и московскими партнерами — черт его знает! Например, могло быть и такое, чтоб ликвидировать Жеку после передачи «дипломата». Было от чего поволноваться. Но ничего другого не оставалось. Ясно, что эти самые москвичи контролировали его все время с момента встречи на «Октябрьской». Отслеживали, нет ли у него еще каких нежелательных контактов, (не идет ли за ним еще чья-то «наружка». Жека все это понимал и, поглядывая по сторонам, пытался вычислить, кто же его пасет. И когда круг по кольцевой линии описывал, и когда пехом топал от «Парка культуры» в направлении Смоленской площади, и когда три часа без толку шлялся по городу, и когда ехал на троллейбусе «Б». Теперь, в вагоне метро, мчавшемся по направлению к «Речному вокзалу», он тоже пытался угадать, кто из многих десятков пассажиров, сидевших и стоявших в вагоне, за ним приглядывает! Впрочем, могли и из соседнего вагона через стекла — хрен его знает! Кроме того, эти самые топтунчики и топтушки запросто могли меняться. Один «довез» от «Маяковской» до «Динамо», а на «Динамо» влез еще кто-то, который, допустим, сошел на «Войковской». Но мог и один кто-то ехать до самого «Речного».

В троллейбусе он на Любу внимания не обратил. Мало ли кто может выйти на той же остановке. А вот когда она оказалась в метро у колонны, да еще и поглядела на него почти, в упор, хотя и очень быстрым вороватым взглядом, приметил. Тем более что она села в тот же вагон, только через переднюю дверь. Беспокойства особого у него не было. Даже наоборот, порадовался своей проницательности — хвост определил.

Любе надо было выходить пораньше, на «Водном стадионе». Если б Жека вылез где-нибудь на «Аэропорте» или «Соколе», она, наверно, не стала бы за ним гоняться. Всю дорогу у нее в душе шла ожесточенная, хотя и невидимая глазом борьба. Инстинктивная ненависть боролась с разумным рационализмом. Застилающая глаза жажда мести — с трезвой оценкой ситуации.

Разум стремился ее успокоить. Мало ли что когда было. Столько лет прошло, в конце концов. Может, этот мужик, который по молодости-глупости и под пьяную лавочку сотворил с дружками злое похабство, теперь остепенился, завел жену-детишек и нежно их любит, будучи, честным кормильцем-поильцем. И, отомстив ему, Люба осиротит этих самых детишек, овдовит жену, которая, конечно, и знать ничего не знает про то, что ее муж подонком был в молодости. Ему-то, дохлому, все равно будет, а ни в чем не повинной бабе придется страдать. Однако ненависть отвечала: «Ну и пусть! Он мне всю жизнь поломал, из-за него я в нелюдь превратилась. С него все началось! Смерть ему!»

Рационализм подъезжал и с другой стороны. Пожалуй, более охлаждающе на Любу влияли сомнения не морально-этического, а чисто практического порядка.

Действительно, этого типа ей никто не заказывал. Более того, уже завтра она должна лететь в Киев, а оттуда — на Запад. Ясно, что Олег за этот заказ получит приличные деньги. И не простит, если она, дура, от неумения справиться со своими чувствами, сорвет, как говорится, исполнение. А это вещь вполне реальная. Она ведь толком ничего не знает об этом мужике. Даже как его зовут. И есть ли у него оружие — тоже. Куда он едет, что везет в кейсе, с кем собирается встречаться, раз так торопится. Может, его сейчас еще кто-то ведет, а заодно приглядывается к Любе? А что хуже всего — этот мужик может невзначай оказаться тем человеком, который для Олега совсем не чужой, а даже очень полезный и нужный. Или по крайней мере для друзей Олега. Наделаешь делов — сто лет не разобраться… Именно эти здравые мысли на какое-то время возобладали в Любиной голове, пока поезд проезжал «Аэропорт» и «Сокол». Наверняка она не решилась бы выходить из вагона на этих станциях. Но Жека поехал дальше. И «Войковскую» проехал.

Как раз в это время волна здравого смысла стала отступать, и вместо нее вновь накатила валом ненависть. Как? В кои-то веки ей попался тот гад, который силком лил ей в рот водку, превращая в ватную куклу, а потом под хохот парней и хихиканье пьяных девок, не слушая ее испуганного лепета — она и крикнуть боялась, дура! — сдирал одежду… Почему этот паскуда должен жить? Те, «заказные», которых Люба отправила на тот свет, уходили вместо него, хотя лично Любе ничем не навредили. А теперь, когда вот он, рядышком, когда его можно подловить и завалить — отступиться?! Точнее, наступить себе на сердце и спокойно ехать во Францию, где ей наверняка опять придется вырубать из жизни какого-то постороннего человека просто потому, что за это деньги уплачены. Как бы не так!

И Люба проехала «Водный стадион». Правда, уже через пару секунд после того, как поезд тронулся с места, чтобы промчаться последний отрезок до «Речного вокзала», разумные сомнения вновь стали нарастать. Потому что, несмотря на ярость и ненависть, Люба оставалась профессионалом, а потому понимала, что не так-то это просто — без предварительной подготовки и разведки, без надлежащей информации угробить человека в людном районе огромного города, причем в такое «детское» время — 21.00. Она ведь не знает ни того, куда направит свои стопы мужик со шрамиком, когда выйдет из вагона, ни того, встретит ли его кто-нибудь на перроне или у выхода со станции. А вдруг его ждет целый десяток друзей или хотя бы одна женщина? Подвернется ли случай сделать его тихо, чисто и без свидетелей? Если б знать, что он едет к себе домой, то можно было бы отследить его хату на первый случай, а душу отвести как-нибудь в другой раз…

С таким компромиссом в душе Люба доехала до «Речного вокзала». Народу в вагоне оставалось не так уж и много. В толпе не затеряешься. Жека вышел, а Люба сделала вид, что замешкалась.

— Граждане пассажиры! При выходе из вагонов не забывайте свои вещи! — вежливо объявил динамик, обращаясь к потенциальным террористам. Поэтому Люба постаралась надолго не задерживаться. Не хватало еще у милиции подозрения вызвать.

При себе у нее не было ничего особо подозрительного. Разве что газовый баллончик в кармане да расческа в сумочке. В газовом баллончике была заряжена вытяжка из красного перца — от нее, при удачном применении, возможный агрессор сразу потеряет всякий интерес к романтическим приключениям, но, прочихавшись и прокашлявшись, жить будет. А вот расческа — если сдернуть с рукоятки декоративный пластмассовый чехол — превратится в опасный для жизни и здоровья трехгранный стилет. Но газовый баллончик — это разрешенное средство самообороны. А пластмассовый чехол со стилета-расчески так просто не снимается. Внешне похожих расчесок полным-полно в каждом киоске. И, даже раскрыв секрет расчески, надо еще доказать, что о нем знала ее хозяйка.

Понятно, Любе не следовало таскаться по городу с оружием. Олег вообще предупреждал, что если ее где-то задержат с чем-нибудь стреляющим в нерабочее время, то крутиться ей придется самой. Но оружие у Любы имелось. И довольно сильное. Таилось оно в зачехленном складном зонтике, висевшем на плече. Можно было использовать его по прямому назначению, то есть укрываться под ним от дождя. Внешне зонт как зонт, но после нескольких несложных манипуляций его можно было превратить в некий гибрид пистолета и помпового ружья. Для этого надо было только сдернуть бляшку-наконечник с верхушки зонта, а затем, надавив сверху на рукоятку, повернуть ее вправо до щелчка. После этого нажатие на кнопку, в мирное время служившую для раскрытия зонта, производило выстрел. Двинув верхнюю трубку зонта на себя, словно цевье помпового ружья, можно было выбросить стреляную гильзу, а отпустив — загнать в ствол новый патрон калибром 5,45 от «ПСМ». Всего их в рукоятке было шесть штук. Правда, израсходовав все патроны, быстро перезарядить зонт не представлялось возможным, но зато обнаружить в зонтике оружие было еще сложнее. Даже Олег не знал, что в зонтике упрятано. А милиционерам вообще никогда не приходило в голову интересоваться зонтами. Весной, летом и осенью миллионы людей с зонтами ходят. Самых разных конструкций. А каждого владельца зонта не остановишь и не повезешь на экспертизу.

Честно говоря. Люба и сама толком не знала, зачем таскает с собой стреляющий зонт. В работе она его никогда не применяла. Для самообороны от случайной шпаны хватило бы баллончика, расчески и Любиных познаний в карате. Зонт был гораздо удобнее для нападения, чем для защиты. Может быть, Люба носила его именно в надежде на такую вот встречу? А может, просто потому, что привыкла к оружию и чувствовала себя с ним более уверенно? Она и сама на эти вопросы с полной определенностью не ответила бы.

Так или иначе, но, отпустив Жеку метров на тридцать, она пошла следом за ним. Очень далеко от него находиться не хотелось, но и дышать в ухо не следовало.

Впереди Любы тяжеловесно топала могучая баба, тащившая в каждой руке по здоровенной связке обоев, а рядом с ней — детинушка, несший на спине громадный рюкзак — опять-таки с обоями. Прикрываясь этой парой, Люба выбралась из метро почти незаметно для Жеки. Но только почти.

Обои, к сожалению, Любу не скрыли. Жека сумел-таки ее запеленговать. Но это его вовсе не испугало. Люба ничуть не походила на существо, опасное для здоровья (даже в кожно-венерическом смысле слова). Вместе с тем Жека понимал, что этой метелочке вряд ли доверят получение «дипломата». Так, понаблюдает и уйдет.

Люба еще колебалась. Если бы она увидела, как кто-то подходит к Жеке, то отказалась бы от своего замысла. Наверно, точно так же она поступила бы, если б увидела, что он шагает к автобусам или договаривается с водителем-частником. Но Жека пошел в темноту парка Дружбы, и этим все решилось.

Она не последовала за ним на ту же аллею, а свернула на какую-то тропку, петляющую между деревьев, но ведущую в том же направлении. Тут ей пришло в голову, что надо подготовить к бою зонт. Забежав в неосвещенное пространство между несколькими елями, она сдернула заглушку с дула своего зонта, повернула рукоять до щелчка и загнала патрон в ствол.

Эта задержка ей очень помогла. Потому что она успела заметить, как по аллее следом за Жекой двинулись три человека. Если б поторопилась, так и не заметила бы их. У нее было одно преимущество — Жека и те, что шли за ним, двигались ближе к краю парка и немного подсвечивались огнями домов и уличными фонарями Фестивальной улицы, а она перебегала на фоне темных деревьев и подтаявшего, черноватого снега.

Она уже кляла себя за дурь. Надо было остановиться и прекратить эту идиотскую погоню. Даже если те трое — обыкновенные алкаши, отошедшие «сообразить» и не имеющие никакого отношения к мужику в зеленом плаще, они свидетели. А если имеют, то есть, скажем, страхуют его или пасут, то еще хуже. Нет, Люба все это понимала, но все равно продолжала идти за Жекой и теми тремя.

Жажда мести была явно сильнее разума…

…То, что девушка, которая, как полагал Жека, приставленная его сопровождать, куда-то исчезла, не удивило «чрезвычайного и полномочного посла». И что вместо нее за его спиной очутились три плечистых молодца — тоже. Хотя, конечно, обстоятельство это Жеку не очень обрадовало. Он понимал, что человек, которому он должен передать кейс в собственные руки, наверняка один не придет. Но и ошибиться не хотелось. Могли эти ребята, например, просто оказаться гоп-стопниками, которые положили глаз на плащ и «дипломат». Конечно, те, кто заставил его мотаться по городу с утра до вечера, назначали встречу вовсе не для того, чтоб отдать желанный кейс кому-то другому, но все-таки… Те, сзади, однако, не приближались, держали дистанцию.

Жека остановился у не оттаявшего еще пруда. Ждал, пока подойдут. Нервничал, но не уходил. Троица подошла, и тот, Кто был среди них главным, неторопливо сказал:

— Здравствуйте. Я Григорий Андреевич. Что у вас для меня?

— Вот это, — ответил Жека, протягивая «дипломат».

Корень, за который Люба зацепилась носком сапога, вовсе не собирался быть «корнем зла». Он просто торчал себе на проталине, наверно, уже подсасывая из почвы влагу, необходимую для весеннего пробуждения своего дерева, и никаких заподлянок творить не собирался. Но именно он стал причиной множества страшных и неприятных событий для немалого числа людей, поставив иных на грань жизни и смерти, а других катастрофически разочаровав в самых радужных и приятных надеждах.

Споткнувшись, Люба полетела ничком, инстинктивно выставив вперед руки с зонтом. Как была нажата роковая кнопка — ее память не сохранила. Но то, что зонт выстрелил, услышала сразу. Хотя буквально через доли секунды после звонкого хлопка где-то впереди, там, у пруда, мелькнула оранжевая вспышка и раскатился гулкий взрыв…

Как Люба очутилась у метро, припомнить она не могла. Может, бежала со всех ног, а может, шла спокойным шагом. Даже, видимо, отряхнуться где-то успела, потому что ни контролерша у входа, ни милиционер внимания на нее не обратили.

Голова заработала уже в вагоне. Она поняла, что ее случайный выстрел скорее всего попал в «дипломат», где у мужика в зеленом плаще лежало что-то взрывчатое. Она не знала о пластите под обивкой кейса, но догадывалась, что взрыв был не хилый. Вряд ли те, что сошлись вчетвером у пруда, имели шансы уцелеть.

Нет, не так ей хотелось отомстить. Впрочем, удалось ли ей это вообще, если б не промысел Божий? Придя домой, она зажгла небольшую свечку — в старину их называли «копеечными» — и поставила перед образом Спасителя — иконой, оставшейся от Сони. Молитв настоящих она не знала, а потому, неловко встав на колени, стала неумело кланяться и креститься, бормоча одно и то же: «Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи!…» Утром самолет унес ее в столицу самостийной и незалежной Украины.

ПОСЛЕДСТВИЕ НОМЕР ОДИН

— Вот и весна… — вздохнул седоголовый человек в штатском с несколькими рядами орденских планок на пиджаке. — Ждешь, ждешь ее, а она вон какие сюрпризики подбрасывает. Что ж ты так, Сережа? Зачем так резко и сразу?

— Михалыч, это не мои. Могу голову на отсечение дать.

— Ну, это для тебя не проблема. Ты — Чудо-юдо, у тебя еще десять штук в запасе. Кстати, кто тебе такую кличку придумал?

— Сынок родной, Димуля.

— Тот, что погиб?

— Будем говорить так — тот, что пропал. Пока не найду трупа, буду считать пропавшим без вести.

— А все же кто-то должен ответить за Цезаря. Никто не верит, что этот курьер был камикадзе-самоучкой.

— Посуди сам, какой мне резон разбираться с Цезарем? Разве мы с ним плохо работали? Нет. Это какая-то незапланированная случайность, и все.

— Очень трудно будет кого-то убедить. У Цезаря много друзей, и почти все жаждут крови.

— Ах, они крови жаждут? Если очень жаждут — могу пустить. Я в последнее время много гуманничал, к сожалению. Уговаривал, убеждал, а стрелял — мало. Пусть попробуют говорить на таком языке, посмотрим…

— Да, тебя, брат, не замай… Но и ты не хорохорься. Я знаю, что кое-кто уже поговаривает: «Нам Баринов — не барин, а мы — не холопы». Иногда самые ближние под монастырь подводят.

— Можно и ближнюю дурную траву — с поля вон.

— Все можно. Только Цезаря ты тронул зря.

— Почему я, кто тебе это подкинул, Михалыч?

— Потому что никто другой на это не решился бы. Да и логические построения тоже выводят на тебя.

— Может, ты, Михалыч, изложишь эти построения? А то пока одни только голословия вкратце слышу.

— Начнем с прошлого года. Тогда в любимой тобой с недавних пор области Цезарь работал с Курбаши. Это была прочная связка, надежная и приличная. Ты курировал Степу и как-то неожиданно вывел в очень большие люди. Ну, в истории с гибелью Курбаши тебя никто не винит, хотя надо признать, что погиб он очень вовремя. Степа сел на его место и сумел прижать слишком взбухавшего Фрола. Все это вполне естественные дела. Но потом последовал Рублик, уже из соседней области. Здесь-то ты свою причастность отрицать не будешь?

— Не буду, хотя и подтверждать — тоже.

— Это уже неважно. Могу тебе сообщить по секрету, что наши с тобой бывшие коллеги, изучая место происшествия с Цезарем и Жекой, обнаружили в семидесяти метрах от их разорванных останков маленькую такую гильзу от пистолетного патрона 5,45. И как ни странно, из одной серии с теми, что оставил тот нехороший гражданин, который помешал Рублику пообедать и побеседовать с тем же Жекой. Пожалуй, для суда тут не так уж много. Тем более что оружие использовалось другое. Но с точки зрения тех неофициальных кругов, которые эту информацию, должно быть, тоже получили, многое проясняется.

— А ты, Михалыч, конечно, это заблуждение поддерживаешь?

— Я просто констатирую. В свое время мне тот же Цезарь, царствие ему небесное, посоветовал знать свое место: кефир, клистир и теплый сортир. Он сам сделал вывод, что его собираются оттереть с этой золотой дорожки после того, как Рома, заменивший Рублика, вдруг отошел от трудовой деятельности и был замечен в компании Фрола. И начал, естественно, искать прямых контактов с шефами Жеки.

— Вот и нашел, — проворчал Чудо-юдо, — хотя я этот грех на душу не возьму!

— Это вопросы религиозные — брать или не брать. Но ведь факт остается фактом. В течение года ты в этой области изменил ситуацию целиком и полностью. Зачем, позвольте спросить? Прибрал к рукам Иванцова с Рындиным, через них практически все силовые структуры. Там уже о какой-то Береговии поговаривают…Ты в уме ли, Сережа? Может, ты со своими научными делами уже свихнулся?

— Почему свихнулся? Никак нет, нахожусь в здравом уме и трезвой памяти.

— Неужели ты думаешь, что это удастся? Ты репортажи из Чечни смотришь?

— Если в этой Береговии что-то начнется, моих следов там не найдут. Помяни мое слово. А вот Цезарь покойный, кстати, немало в этом деле засветился. Это ведь он, строго говоря, жаждал тамошней независимости и немалую работу провел. Шутка ли! Взять под контроль такой транзит разных мелко сыпучих грузов! А ты, кстати, не думал, что он кому-то еще на хвост наступил? Со своими, так сказать, «наполеоновскими» планами? Ведь этой дорожкой сейчас немало народу заинтересовалось. А он сел поперек и проезд закрыл. Не думал? И, кстати сказать, этим людям весьма приятно было бы, если б Цезарь исчез, а на меня охотничий сезон открыли. Вполне могли подсуетиться…

— Может быть, может быть… — задумчиво сказал Михалыч. — Но народ до таких сложных ходов еще не дорос. Им гораздо проще поверить в то, что «Боливар не выдержит двоих».

— Михалыч, а какая, по-твоему, сумма нужна, чтоб их разубедить? Не очень мне охота сейчас затевать войнушку. Может, ты, как всеобщий консультант, уточнишь?

— Сумма? Не знаю, не знаю… Мне кажется, что никаких переговоров и компенсаций эта публика иметь не захочет. Или все, или ничего.

— Удобные ребята, ничего не скажешь.

— Наверно, Сережа, для тебя не секрет, что ты многим надоел. И в органах власти, кстати, тоже. Другой бы, извини меня, награбив столько, сколько ты, уже давно прекратил бы суетиться. У тебя внуков сколько? Четверо? Свез бы их в теплые края, на островишко какой-нибудь, жил бы там и в ус не дул. Тебе сколько лет?

— Пятьдесят семь.

— Немало уже. А посмотришь — богатырь, Илья Муромец. Говорят, ты штангу в двести кило толкаешь?

— Случается. Хотя теперь нечасто. Но давай-ка, Михалыч, от моего здоровья немного отвлечемся. Насчет моего отъезда в теплые края — это твое личное мнение или тебе об этом кто-то намекнул?

— Не буду скрывать — намекнули. Но кто именно — не скажу, хочу своей смертью помереть. А то, не дай Бог, проскажешься. Или уцепишься за этого добряка. Ведь люди разные, одним тебя подай зажаренного на постном масле — и точка, а другие — подобрее, понимающие — готовы тебя отпустить с миром и даже там, за кордоном, не трогать.

— Вот в это последнее обстоятельство, дорогой ты мой Михалыч, мне не особенно верится. Здесь я себя попрочнее чувствую. И забор крепкий, и ребятишки надежные. А туда все сразу не возьмешь. Особенно нужных людей из казенных домов.

— Насчет нужных людей это ты прав. Но видишь, как сейчас министр шерстит милицию? И по другим конторам волна пойдет. Я не специалист, но знаю, что уже не одна твоя паутинка оборвалась. А не думал, почему?

— Думал, Михалыч, думал. Выборы на носу, надо ж показать народу, что власть с преступностью и коррупцией борется. Но это ж смех один! Сержантов, которые у бабок тысчонки вымогают, — увольняют, а генералов — не торопятся.

— Это все верно. Только может кому-то прийти в голову и до генерала добраться. Хотя бы и запаса. Смотри, не считай себя совсем неприступным-то. Подумай.

— С тобой, Михалыч, надо говорить, гороху наевшись. Намеки, намеки одни. Ты говори прямо: копают под меня?

— Ну, под тебя всю жизнь копают… — прищурился Михалыч.

— Как всю жизнь копают я знаю, а вот как сейчас, в конкретное время, с удовольствием узнал бы.

— Могу сказать только одно — на сей раз ветер с Запада довлеет над ветром с Востока…

— Серьезно?

— Крайне серьезно. Как я понял, разговор об очень больших деньгах пошел. А ты, как в народе говорят, совсем близко к этим деньгам подошел. Еще в прошлом году, кажется?

— Нет. В позапрошлом. Спасибо, что подсказал, Михалыч. Теперь мне почти все ясно. Если б ты еще сказал, кто их здесь проталкивает, я бы тебе, пожалуй, серьезно помог в твоем финансовом положении…

— Зачем, Сережа? Все, что надо, у меня есть: кефир, клистир, теплый сортир… А вот кто проталкивал, подсказать могу: господин Соловьев. Только он в настоящее время из игры выбыл. Временно.

— По моим данным, его в джипе сожгли, — нахмурился Баринов.

— Его твой тезка и ученик увел, — нехотя произнес Михалыч. — Сергей Сорокин. И собирается с Иванцовым и Рындиным по поводу Соловьева крепко торговаться в самое ближайшее время. Тебе, я думаю, это будет очень интересно узнать. Потому что Соловьев, как я думаю, крепко завязан с «Джемини-Брендан», а та — с «G & К». Все твои старые друзья-соперники.

— И что поставит в ценник?

— Этого я не знаю. Не докладывал. Но торговля будет, это точно. Потому что Соловьев много знает и в том числе то, как Рындин с Иванцовым, заполучив денежки от «Джемини-Брендан», готовы были продать им твой объект в «Белой куропатке».

— Ну и почему же не продали?

— Потому что испугались. Решили подставить Сорокина, а заодно ликвидировать своих, так сказать, партнеров. Соловьев шантажировал Иванцова этой прошлогодней историей с иконой и отпущенным смертником. Кроме того, пообещал, что дочка Иванцова, которая в Москве учится, может стать жертвой маньяка. Ну а те хотели свалить всю историю на Степу и Сорокина, Рындин надеялся обезопаситься и от тебя, и от друзей Соловьева.

— Похоже на мои данные, — заметил Чудо-юдо. — Значит, Сорокин ушел просто так, без помощи Рындина?

— Да, Сережа, именно так. Но вот как он сумел испариться с места засады, хотя Рындин точно знал, как они отходить будут? Он случайно не человек-невидимка, этот твой ученичок?

— Ну, это слишком сложно, чтоб я тебе объяснил. Но для меня лично такой фокус секрета не составляет. Не Рындину, конечно, с Сережей тягаться. У Сорокина материально-техническое оснащение на уровне XXI века, причем, возможно, второй половины.

— И у тебя, стало быть, тоже?

— У меня? Кое-что имеется. Но объяснять не буду. А то у тебя, Михалыч, раньше времени может инсульт приключиться… Давай-ка вернемся к нашим баранам. Допустим, что друзья Соловьева каким-то образом узнают о том, что он жив и находится у Сорокина. Будут торговаться?

— Думаю, будут. Только не уверен, что Серега им так просто Соловьева отдаст. Впрочем, им ведь главное — узнать, что Иванцов их за нос водил. Они сразу же запустят ту машинку, которая за бугром лежит.

— А они знают, где?

— Теперь знают. Поскольку Цезарь тебя боялся, подстраховался он немного.

— Негодяй он последний… — проворчал Чудо-юдо. — Жалко, что уже взорвался, а то б еще раз убил…

— Так или иначе, но в истории с отпущенным бандитом ты тоже запачкался. Есть сведения о том, что иконой ты очень интересовался. И что какой-то ключ из нее уже прикарманил…

— Ну и что?

— Два месяца назад в Гамбурге какой-то курд покушался на некоего Рудольфа фон Воронцоффа. Покушавшийся был убит охранниками, а Воронцофф не пострадал. Но криминальная полиция, как ни странно, добралась до заказчика, и оказался им некий Курбан Рустамов, известный некоторым кругам как Кубик-Рубик. Он каким-то образом исчез из Германии, но если как следует поискать, то найдется, и не где-нибудь в Узбекистане, а в Москве. Дальше объяснять не надо. Воронцофф, если до него дойдет информация о твоей творческой работе против него, немало тебе неприятностей доставит. Ты лучше знаешь каких. Поэтому та группа, которую можно условно назвать «соловьевцы», и ближнее окружение Цезаря считают себя при козырях. В принципе, если в ситуации с выборами будет неопределенность или произойдет большая замена в силовых структурах и прокуратуре, то осложнения будут и здесь.

— Спасибо, что объясняешь ситуацию, — с легкой иронией улыбнулся Сергей Сергеевич. — Значит, их требование состоит в том, чтоб я убрался за кордон? Или это программа-минимум?

— Во всяком случае, твое вмешательство в российские дела должно быть минимальным. А лучше — никаким. Заваруху в области устраивать крайне нежелательно.

— Они очень простые, эти ребята, — осклабился Чудо-юдо. — А главное скромные. Вполне могли бы потребовать, чтоб я повесился на воротах Александровского сада.

— Сережа, ты, наверно, сейчас слишком взвинчен, чтобы принимать решения. Подумай, поразмысли, время у тебя есть.

— Сколько у меня этого времени?

— Можно поговорить о трех днях. Думаю, это их устроит.

— А почему не 24 часа?

— Потому что они реалисты и не требуют невозможного. Кроме того, знают, что тебя опасно припирать к стене. В конце концов, все последствия конфликта с тобой, так сказать, на глобальном уровне они осознают и не меньше тебя заинтересованы в мирном исходе.

— Тем не менее ультиматумы предъявляют. На прямые переговоры они не пойдут?

— Нет, ни в коем случае. Они знают, что вести разговоры с человеком, у которого есть целый арсенал средств воздействия на психику — себя не уважать. Только через меня.

— Удобно ты устроился, Михалыч.

— Не говори, Сережа, сам удивляюсь. Знать не знал, что на восьмом десятке буду между молотом и наковальней крутиться. Господи, во что ж вы, недоделки чертовы, Россию превратили!

— Михалыч, мы только достроили кое-чего. А фундамент — он как был по вашему проекту сработан, таким и остался. И такие же разборки, если хочешь знать, в России еще задолго до большевиков водились. Так что, по-моему, мы ничего нового не придумали. Это у нас национальная особенность такая: под предлогом усовершенствования и реформ устраивать бардак и беспредел, а потом героически восстанавливать народное хозяйство.

— Циник ты, товарищ генерал-майор запаса. И меня своим цинизмом заражаешь. Знаешь, о чем мне сейчас, дураку старому, подумалось? Как же хорошо, что в XIII веке нас татары завоевали! Не было бы их — сидели бы сейчас, как в Европах, в удельных княжествах с территорией по полгектара. И считали бы себя не русскими, а всякими там береговичами, вятичами, дреговичами, словенами… А как посидели двести лет под ханами, так помаленьку и превратились в нацию.

— Ничего, — усмехнулся Чудо-юдо, — еще немножко развалимся — и от завоевателей отбоя не будет. В очередь становиться начнут…

— Во-во, только уж если сдаваться, то китайцам. Их много, они хоть работать любят, может, порядок у нас наведут.

— Если не сопьются, — мрачно хмыкнул Сергей Сергеевич. — Ладно. Пошутили и будет. Значит, так: ответ твоим протеже я дам ровно через неделю. Срок крайний и корректировке не подлежит. Если не пойдут на это — пусть считают войну объявленной. Можешь передать им, что у меня хорошее настроение и миролюбивый настрой. Но стоит им мне это настроение испортить — допустим, начать выдвигать какие-нибудь дурацкие условия, — разговор будет идти совсем по-другому.

— Ладно, передам. В общем, я думаю, что три дня, что неделя — разница небольшая. Наверно, они согласятся. Хотя, как я подозреваю, со скрипом.

— Дай-то Бог…

ПОД ГРОХОТ САПОГ

Генерал Прокудин редко засиживался в штабе до вечерней прогулки. Сегодня было исключение из правил, потому что к комдиву приехал гость дорогой облвоенком Сорокин. Формально речь шла о проведении в дивизии «дня открытых дверей» для призывников весеннего набора. Ну а о фактических целях разговор пошел только потом, когда все лишние были отпущены и на столе появилась бутылка с рюмочками.

За окном по оттаявшему за день асфальту дружно грохали подметки солдатских сапог. На третий этаж через открытую форточку долетала бодрая песня с народными словами на мотив группы «Битлз»:

Это тянул фальцетом запевала. А дальше сотня грубых или нарочито грубых юношеских басков подхватывала на полную катушку:

Потом по неслышимой команде какого-то невидимого и скорее всего абсолютно неформального лидера песня резко оборвалась и чей-то басистый голос хрипло рявкнул:

— Комдив, дембель давай! Яйца пухнут!

Прокудина передернуло, но он даже не поднялся из-за стола.

— Развинтились «дедули», — заметил Сорокин, — небось ждешь не дождешься, когда уйдут?

— Само собой. Эти еще ничего. В прошлом году у меня примерно две роты через Чечню прокатились, так я молился, когда все благополучно уволились. Тем более там с этими полутора-двухгодичниками были неясности. И тех надо увольнять, и этих… Кошмар! Нет, это точно, надо завязывать с призывами. Я понимаю, когда было все налажено, когда еще в детсаду, помнится, пели: «Хочется мальчишкам в армии служить!», когда всякие там ГТО сдавали, НВП в школе проходили, ДОСААФ был в расцвете сил… Любой летеха себя чувствовал человеком. Да и сержант был сержант, а не салага с лычками.

— Это точно. И судимых не было, и наркоманов, и алкашей.

— Между прочим, до меня тут слушок дошел, что тебе вот-вот лампасы пришлют?

— Вроде рановато. — Для Сорокина не было новостью, что приказ о присвоении ему генеральского звания уже доехал до самого верха, но боялся сглазить.

— Самый раз, — сказал Прокудин, — пока власть не поменялась.

— Вот именно. Поменяется — и в рядовые разжалует. — Это еще то ли будет, то ли нет. А лампасы — уже кое-что, Все-таки видно — недаром служил.

— Ладно, — отмахнулся Сорокин, — это еще будущее. А разговор у нас о настоящем… Так какова тема занятий, товарищ генерал?

— Вчера мне показали двух парней. Внешне — ничем не отличишь от тех, что у меня на довольствии. Самое начало второго года службы — «черпаки», стало быть. Только-только службу поняли. Но посмотрел — и обалдел. Каждый из них по физо, огневой, автомобильной и индивидуальной тактической подготовке покрепче любого майора спецназа. На стрельбище у нас, как известно, пять направлений. Кладем одного на третий номер с полным магазином. Он со своей точки за двадцать секунд кладет мишени на всех пяти направлениях и сдает полмагазина патронов. Второй делает то же самое за восемнадцать секунд. Заменяем автомат на «СВД», поднимаем пять ростовых на дистанции пятьсот метров. Срубили все пять, один за семь, другой за восемь секунд. А ведь крайние мишени от них стояли под большим углом и едва ли половину поражаемой площади показывали…

— Плюс расстояние было не ровно пятьсот, а с большим гаком, заинтересованно прикинул военком.

— Так точно. И так из всех видов оружия! Сто процентов попаданий.

— А из чего стреляли-то?

— Из всего, что у меня есть. Из «ПК», «РПК», «КПВТ», «утеса», «ПМ», «АПС», «АГС-17». С «БМП-2» из тридцатимиллиметровки, с «Т-72» штатным снарядом. Из «РПГ» и «СПГ»… «Град» только пожалел и гаубицы с минометами.

— И везде — ни одного промаха?

— Ни одного. Причем кучность — вообще фантастика. Из «АПС» двадцать пуль в диаметр нынешнего медного рубля.

— Ты не перепил, Максим Данилович? — с подозрением спросил Сорокин. По-моему, прибавляешь слегка…

— Ни шиша не прибавляю! Пуля в пулю.

— Не верится. Универсальность уж очень широкая. Я допускаю, что можно натаскать парня за год на автомат, пулемет, даже на «СВД», но чтоб он с тем же успехом и из «БМП», и из танка — не очень верю. Да и агээсника надо отдельно готовить. Я вон тебе зимой присылал «партизан», много они набабахали? Все «веера» клали, как бык поссал. А ведь в армии по два года с этой штукой дело имели. Разучились! Хотя многие всего лет пять как дембельнулись.

— Ладно. В ближайшие дни их тебе тоже покажут. Непосредственно перед призывом. А пока слушай дальше и считай, что я вру, если хочешь. Так вот, после стрельбы мне показали их на физухе. Ровно по сто раз «выход силой», ровно по сто раз «подъем переворотом» и по двести подтягиваний на перекладине. Во сне не приснится!

— А может, и правда, приснилось? — Сорокин понимал, что генерал хоть и выпивши, но не настолько, чтоб потерять над собой контроль.

— Может быть. Я и сейчас не верю, что они тысячу метров в сапогах и по снегу пробежали за полторы минуты. И не устали! Будто пешочком два шага прошли. Потом мне предложили вывести против них лучших рукопашников. Этих мне, кроме разведбата, взять негде. Но, сам знаешь, там мальчики неплохие, крепенькие. Не хуже десантуры подготовлены. Эти, которых показывали, против разведчиков внешне смотрелись слабовато. Но когда их на спарринг выпустили — я только ахал. Один на один — это вообще пустой номер. Три секунды вся схватка. Потом по двое разведчиков на одного — раскидали только так. Пять-шесть секунд. По трое выпустил — один сделал за восемь секунд, другой — за десять. Четверых — за пятнадцать расшвыряли и вырубили. А сами — ни в одном глазу. Даже не запыхались почти. Пасечник, комбат, аж губу прикусил. Он же кандидат в мастера по рукопашке — сам сунулся. За пять секунд его один из сопляков в нокаут уложил. Только через пять минут очухался. На огне-штурмовой полосе норматив вдвое перекрыли.

— Супермены какие-то… — уже с явным доверием к словам Прокудина пробормотал Сорокин.

— То-то и оно. Дальше поехали на автодром. Все от «уазика» до «урала» водят как боги. На танкодроме тоже погоняли, я только ахать и охать успевал. Ну, про то, как они на полигоне из пушек стреляли, я уже говорил. Однако самое любопытное это то, как я по ним стрелял.

— Ты? Холостыми?

— Никак нет, господин полковник, боевыми-с. Из пристрелянного и любимого автомата. С дистанции от двухсот до пятидесяти метров.

— Да ты в уме? — Сорокин выпучил глаза. — Это кто ж такое разрешил? За такое нарушение можно под суд загреметь…

— Ну, я тоже не враз согласился. «Вы что, — говорю, — это ж чистой воды нарушение правил обращения с оружием. Если я его только задену — мне прокурор 251-прим запаяет и будет прав».

— Это кому ты такое говорил?

— Тому, кто их привозил, этих суперсопляков. С ним Рындин был, а этого, второго, я не знаю. Видимо, наука какая-то. В общем, заставил я их подписать бумажку, что это они меня настропалили и всю ответственность на себя берут.

— Этой бумажкой только задницу подтереть… Не понимал, что ли?

— Понимал. Хотя вообще-то солдаты не мои, за них они сами отвечать должны. Обошлось, и ладно. Короче говоря, занял я позицию в окопе полного профиля с автоматом и тремя магазинами. Пареньки надевают нормальные каски и броники, вешают на себя обычное снаряжение, отходят на 200 метров и начинают имитировать атаку. Я, понятно, думал, буду стрелять с таким упреждением, чтоб не попасть или вообще куда-нибудь в сторону. Как я стреляю, ты знаешь. В Афгане полтора десятка духов завалил — минимум. А они тоже, между прочим, так просто не подставлялись. В общем, я с самого начала больше беспокоился, чтоб не зацепить их. Думаю, буду брать на мушку, а потом стрелять метров на десять правее или левее. Так представляешь себе, пока они шли перебежками, я ни разу никого из них на мушку не поймал. Пытаюсь одного поймать, а он — хлоп! — исчезает. И тут же второй, откуда ни возьмись, выскакивает, скок вправо — скок влево, шаг метра по два, по три — шлеп! — и тоже исчез. А первый опять выскакивает и «змейкой» еще метров десять пробегает. И так сто метров прошли. Ни места, где он после падения встанет, не могу засечь, ни на перебежке подловить. Решил наметить рубеж и сосредоточиться на одном. А он меня опережает. Я прикладываюсь, он отскакивает. И каждый раз не успеваю. В общем, сделал я с досады пару длинных на поражение. Честно и прямо говорю — уже не думал этих пацанов беречь. Двумя очередями магазин высадил — с разбросом по горизонту и вертикали, а он наискось в сторону метров на пять. Успел, гаденыш!

— Ну а когда ближе подошли?

— То же самое. Уворачивались! У них реакция невероятная.

— Слушай, а может, они не люди, а?

— А кто, черти, что ли?

— Ну, может, роботы какие-нибудь. Типа Шварценеггера.

— Шварценеггер, во-первых, не робот, а артист…

— Ну, я «Терминатора» имел в виду, конечно. Может, это только так оформлены, что пацаны, а на самом деле — электроника?

— Ты уж очень шутейно настроен, Юрий Николаевич. Я ведь тебе не сказки рассказываю. На полном серьезе.

— И я всерьез. Черт его знает, что там наша оборонка от нечего делать выдумала!

— Когда зарплату не платят, Юра, много не выдумаешь. Нет, это живые, настоящие мальчишки, они, извиняюсь, там на стрельбище на моих глазах лишнюю водичку сливали. Покормили их у нас и обедом, и ужином.

— Но ты вообще-то можешь рассказать, откуда их тебе привезли и кто?

— Рындин привез. Дальше объяснять? Он сказал, что в ближайшие дни покажет их тебе.

— Зачем?

— Затем, что если ты обеспечишь отправку наших областных ребят в мою дивизию, то все они станут такими бойцами.

— За год?

— Гораздо скорее. Во всяком случае, ко времени «Ч» они будут готовы.

— И не объясняют — как?

— Ну, я думаю, что это дело сугубо секретное. Нам с тобой никто этого объяснять не будет. У нас будут совсем другие задачи. Ты как, провел работу с мамашами?

— Ну, там особо не надо проводить. Поговорил я с председательницей по душам. Конечно, намекнул, что я, как человек служивый, обязан их детей призывать, но если общественность нажмет, то шанс оставить их в области и отправить служить к тебе в дивизию, может быть, и появится. Само собой, что председательница больше хотела бы, чтоб детей — то есть призывной контингент вообще оставили в покое. Дескать, набирайте контрактников, вон сколько без работы шляется. Они уже составили какую-то петицию Главе, даже Президенту, кажется, писали. Ну в общем, против того, чтоб их детей оставили в области, не возражают… Готовы организовать массовые акции: пикетирование, демонстрации и митинги. Я уже Рындину докладывал. Но очень многое будет зависеть от того, как они к тебе на «день открытых дверей» сходят. Так что, будь добр, не подкачай. Покажи им, какие у тебе казармы чистые, «дедов» подтяни, чтоб небритыми рожами детей не пугали.

— Сделаем, сделаем! Ты только намекни Главе, чтоб продуктов подбросил, и желательно в порядке шефства. Потому что денег у меня — ноль.

— Я думаю, он найдет на угощение. Есть загашник.

— Теперь еще один вопрос. Это кто придумал казачьи сборы у меня проводить?

— А что, мешают?

— Да уж не помогают, если мягко сказать. Кочетков из себя чуть ли не Платова изображает. Меня еще на хрен не посылает, но комполка уже материл. Дескать, почему комполка, нормальный подполковник, ему, который сам себя в полковники произвел, да и то — из капитанов милиции, первым честь не отдал? Я ему разносец устроил и пообещал, что если он не прекратит бардак, то буду его самого воспитывать старым казачьим способом. У меня один взвод из разведбата всю их полусотню кверху задницами разложит. Так и сказал: перепорю всех ихними собственными нагайками — и пусть меня потом судят. Он поверил, а я и не шутил. Ведь в самом деле, Юра, это ж банда настоящая. Дисциплины почти никакой. На полковой развод не выходят, внутренний наряд служат хреновей хренового. Занимаются они, скажем прямо, без энтузиазма и вообще без напряга, шляются по территории полка, вечерами поголовно выпивши. Задираются к срочникам. Уже была пара драк. Пока без жертв и тяжких телесных, но это потому, что комбат наших молодцов удержал. Ночами куда-то ездят, благо со своим транспортом, баб в казарме видели… А теперь еще номер: выдать на период сборов боевое оружие по штату мотострелковой роты. Ты каким местом думаешь?

— Это не я думаю. Мне это пожелание Рындин передал. Сам знаешь, что теперь нам с ним ссориться не след. Не беспокойся, я небольшое промывание мозгов проведу. Рындин Кочеткова без всякой порки приструнит. Ты ведь их не в показном полку разместил, верно? Значит, мамы призывников их не увидят.

— Знаешь, Юра, а тебе не думалось, что нам в этой заварухе всякие там, условно говоря, «комиссары»?

— Давай, Максим Данилыч, пока не торопить события. По обстановке будем действовать, сообразуясь с ситуацией. Я лично хочу сперва лампасов дождаться. Может, успеет Президент до июня?

— Я думаю, он усидит. Народ хоть и ворчит, а боится менять. Таких, как твой брательник, — мизер. Да и в нем я, честно скажу, сомневаюсь. Может, он действительно агент ЦРУ и чистой воды провокатор? Мне ведь Рындин насчет него ЦУ давал неофициально…

— Ликвидировать?

— Ну, когда он колонну нуворишей раздолбал, Ильич у меня выпросил две роты, об перекрыть район законсервированного аэродрома. Предупредил счет того, чтоб я не стеснялся стрелять на поражение, мол, они отпетые, сдаваться живыми не будут. Так что ход, и не отдавал приказа, но надеялся, что я твоего Серегу живьем не возьму.

— Ты в округ об этой истории докладывал?

— Само собой. Мы свою задачу выполнили. Просто Серега в другом месте прошел. Не через меня. В общем, нормальное оказание помощи ФСБ в задержали преступной группы.

— А если б он тебя не миновал, Данилыч, ты б его завалил? Положа руку на сердце?

— У меня там два ротных было и комбат. А у них — сто сорок солдатиков, сержантиков и летех. У каждого — носимый боекомплект. Если б началось и кто-то из них зарядил Сереге очередь, ты бы меня винил?

— Ладно, чего там. Это я с дури спросил. Ничего не случилось — и Бог с ним. А вообще-то, сказать откровенно, я думал, что это ты его через кольцо пропустил.

— Его просто там не было, донимаешь? Так и Рындину передай, если он интересовался…

— Не доверяешь?

— Скажем так: опасаюсь. Знаешь ли, очень не хочется, чтоб во всех этих делах мы начали еще и стучать друг на друга. Тем более что на нас и без того немало стука накопилось. Надеюсь, пока этот стук только стуком и останется. Сейчас мы нужны, а потом…

— Там поглядим. — Похоже, оба поняли друг друга без слов. Снизу долетала очередная бравая песня с народными словами на музыку из популярного мультфильма:

И под грохот сапог шпанистые голоса срочников прогромыхали:

ЗИНУЛЯ ПРИЕХАЛА…

Из окна кабинета Сергея Сергеевича Баринова была хорошо видна спортплощадка на заднем дворе его загородного дома, который его обитатели именовали «дворцом Чудо-юда». На спортплощадке возились четверо внуков, две пары двойняшек-однолеток: Колька, Катька, Сережка и Ирка. Они расстреливали снежками и ледышками оплывшего и покосившегося снеговика. Поодаль, должно быть, опасаясь, как бы господским детям не надоело швырять свои снаряды по снежной бабе, стояла, плотно закутавшись в оренбургский пуховый платок, темнокожая сомалийка Зейнаб, в данном случае выполнявшая обязанности гувернантки. Когда она поворачивалась спиной, то в своем платке, зеленом пальто с пощипанным молью песцовым воротником, толстых вязаных рейтузах и черных валенках с калошами выглядела вполне по-советски и сошла бы за среднерусскую деревенскую бабу.

— Соскучилась, Зинуля? — спросил Сергей Сергеевич, кивая головой в сторону окна.

— Не то слово, Сергей Сергеевич. Они ж теперь все мои.

— Муженька, конечно, на месте не застала?

— Естественно. Но это даже к лучшему. Опять бы пришлось любоваться на его помятую рожу. Люся уволилась?

— Нет. По-прежнему сидит на своем месте. Он ей даже зарплату прибавил. Конечно, это неприятно, но по крайней мере лучше уж точно знать, чем волноваться… Ладно. Отставим всю эту ерунду в сторону. Есть более серьезные проблемы. Отвлекаться некогда.

— Согласна.

— Начнем с приятного. Мы тут, в центре, помаленьку разбираемся в результатах твоей работы, и остается только радоваться. Все идет так, как положено. Ты очень хорошо поработала. Умница!

— Пока не закончим всю серию, я бы не торопилась. Седьмой укол еще не сделан. А нужен еще и восьмой. Вы обратили внимание, что период последействия сильно сокращается по времени, но зато усиливается по интенсивности? Если после первого была просто картина сильной наркотической ломки, то после шестого в течение часа пульс доходил до десяти ударов в минуту. Не боитесь, Сергей Сергеевич? Очень рискованно. Сколько мышек у Ларисы перенесло седьмой укол? Помните? Только шесть из восьми. До этого погибло только две. А восьмой укол оставил только трех. То есть 30 процентов от первоначальной группы в десять животных.

— Эти три мышки уже дали потомство. Блестящее, надо сказать.

— Все равно, давайте подумаем, еще чуть-чуть прикинем, а? Ведь это не мышата. Это мальчики.

— Зинуля, у тебя от общения с Кларой Леопольдовной появились нездоровые настроения. Мне лично это очень не нравится. Ты же всегда была сильная, рациональная, серьезная, не поддающаяся на всякие слюни и сопли. Вообще вы с Ленкой — настоящий клад. И теперь, когда они с Димулей пропали, я чувствую, что ты устала… Может, это на почве Мишкиных художеств? А ты ему тоже рожки наставь. Неужели там, у Фрола, нет хороших мужиков?

— Это мне не нужно. Просто я сейчас смотрю на Сережку с Иркой и думаю: «Не дай Бог, чтоб какая-нибудь стерва мучила их так, как я мучаю Валеру и Ваню!» Я б не просто глаза выцарапала, а горло перегрызла!

— Вполне тебя понимаю. Но только позволь заметить, что если ты прекратишь «мучить» этих парнишек и на этой почве бросишь все работы с «Z-8» и 331-м, то сама возможность создания этих препаратов никуда не исчезнет. Там, в области, совсем близко от вас крутится Сорокин-Сарториус. Именно тот гад, который стал причиной того, что мы с тобой потеряли Диму и Лену. Как ты думаешь, отчего он еще не налетел на «Белую куропатку»? Потому что он ждет, когда вы закончите эксперимент. Я специально вызвал тебя в Москву, чтобы он подумал, будто вся серия опытов завершена. Но он, видимо, получил об этом информацию. Хотя, может быть, еще сегодня сунется… Вот один претендент. Борец за диктатуру пролетариата, мать его растуды! Я помню, когда он еще в Италии прописывался, лет двадцать назад с большим гаком, его ужас как тянуло к «Бригате росса» «Красным бригадам». Еще по ходу психологической подготовки это прослеживалось. Если б начальство не торопило, я бы ни за что его не выпустил. Надо было его еще год-полтора от романтики оттирать, а мне не дали. В результате получили то, что имеем. То есть человека, представляющего реальную угрозу национальной безопасности России…

— А мы с вами ее не представляем, Сергей Сергеевич? Угрозу эту самую?

— Всякий, кто занимается секретными исследованиями, ведущимися не по заказу правительства, представляет определенную угрозу для родного государства. Поэтому, не будь у нас нужных знакомых, весь бы наш ЦТМО уже сидел по камерам. И ты, и я в том числе. Но Сарториус — особь статья. Это один из немногих нынешних коммунистов, которые верят в то, о чем говорят, да еще к тому же готовы на самые решительные меры. Вместе с тем он не фанатик, а расчетливейший, отлично понимающий ситуацию специалист.

— Сергей Сергеевич, политика — это так далеко, так сложно. А тут конкретные дети. Они, как ни странно по нынешним временам, еще и девчонок не целовали, по-моему. И мы их превращаем, извините за ненаучную терминологию, в монстров.

— Да, потому что завтра, если наши старые друзья из «G & К» доберутся до Сесара Мендеса или обнаружат где-либо в живом виде — да простит мне Бог эти слова! — Диму с Леной, то эти монстры придут сюда под другим флагом и начнут наводить у нас тот порядок, который будет им нужен.

— Ну вот, мы, оказывается, еще и патриоты Отечества! — иронически произнесла Зина. — А я считала, что мы — банда.

— Банда, ты права, и нечего этого стесняться. Сейчас вся страна управляется бандами, только в разной степени криминализованными, в разной степени влияющими на государственные органы и население. Естественный ответ русского человека на освобождение от опеки и защиты государства: раз правительство не защищает — значит, банда защитит. Первые государства на земле основывались вооруженными бандитами. Пора бы это знать.

— Это я уже как-то раз слышала от Димули. Ваша школа. Но мне как-то неприятно. Скорее некомфортно, если уж быть точной.

— Жизнь, Зиночка, состоит не только из комфорта. Тот уровень комфорта, который есть у нашего семейства, даже не снится 90 процентам населения СНГ и Балтии. Есть люди, которым, извини меня, приходится и есть, и в туалет ходить в одном и том же помещении. Например, у тех, кто бомжует. Конечно, ты имела в виду комфорт душевный, но именно его обретет человечество в результате нашей работы.

— Глобальный уровень — это всегда красиво! — саркастически заметила Зинаида Ивановна. — Человечество… Как вы все любите это человечество! А я вижу двух мальчиков, которые мучаются.

— Давай прекратим это философическое словоблудие, — помрачнел Чудо-юдо. Есть более конкретные и серьезные дела. Установку по производству 331-го и «Z-8» на лутохинской ферме подготовили к пуску. Она может давать по 8000 доз каждого препарата в сутки. Но, пока ты не закончишь полный цикл с этими двумя парнями, мы не можем начать большой опыт.

— Это кого же вы хотите осчастливить?

— Узнаешь в свое время. Так что, будь добра, проводи все в установленные сроки и не майся дурью.

— Все-таки вы, Сергей Сергеевич, плохо свою невестку знаете. Ведь наверняка должны были сообразить, что о всяких там моральных тонкостях я заговорила неспроста. У меня есть и чисто рациональные возражения.

— Насчет последействия? Это я уже слышал. Самое главное — перестройка организма, изменения в генетическом коде и полное подавление контрсуггестии все идет штатно.

— По материалам, доставшимся в наследство от Рейнальдо Мендеса, которым сто лет в обед?

— Это разработки 1982 года, так что всего четырнадцать.

— Все равно. Компьютерная техника за это время прошла целую эпоху. К тому же все, что нам досталось, выцежено не из компьютера, а из распакованной памяти Сесара Мендеса. Сами же говорили, что в Ленкиной методике расшифровки оказалось немало пробелов. Они же там с Эухенией Дорадо и Лусией Рохас работали наспех, почти что методом тыка.

— Тем не менее ее программа заработала. И мы даже вытащили то, о чем не знал никто. Наметки по препарату «Зомби-8», которые удалось превратить в реальность Ларисе.

— Мышки, должна напомнить, по психике и мозговой деятельности довольно далеко отстают от людей. Более-менее достоверно мы знаем только действие «Z-7», причем у Мендеса было больше чем достаточно смертельных случаев.

— Он просто экспериментировал с дозировками. Потом четко установил зависимость предельной дозы от веса тела. При первой инъекции — 0,01 миллиграмма на 1 килограмм веса. То есть стокилограммовому мужику вполне можно вколоть кубик, а такой даме, как ты, — 0,7. При последующих инъекциях можно повышать примерно до двойной дозы.

— А почему Таня выжила при тройной дозе? И Дима тоже от того первого укола с избыточной дозой не погиб.

— Второй год разбираюсь.

— Но так и не поняли.

— Не понял, — вздохнул Сергей Сергеевич, — но отчего они выжили — это другой вопрос. Нам ведь важнее, что от доз меньших, чем предельная, никто не умирал.

— Тем не менее, когда Димуля в первый раз был на Хайди, там не оставалось ни одного живого человека, прошедшего полный курс из семи уколов.

— Потому что Хорхе дель Браво заставлял Мендеса проводить над подопытными всякие дурацкие эксперименты вроде стрельбы из пулемета человеком, облитым напалмом, ныряния без акваланга на глубину свыше ста метров и так далее. Это ж фашисты, они экспериментировали на тех, кого уже приговорили к смерти.

— Но отдаленных последствий действия «Зомби-7» они не изучали или не успели изучить. Не было ни одного подопытного, которого наблюдали бы больше года. И как ведет себя человек, получивший семь инъекций «Зомби-7», через три года, пять или десять, мы не знаем. И у нас нет достаточной статистики по индивидуальным особенностям. А вы только что прозрачно намекнули, что готовите некий «большой опыт». Вы уверены, что через год-полтора эти самые «сверхпослушные» мальчики не превратятся в неуправляемых? И прежде, чем их удастея уничтожить, они не перебьют массу народа?

— С мышками ничего не произошло, и с мальчиками ничего не будет, убежденно заявил Чудо-юдо. — Хочешь посмотреть на второе поколение мышат? Сразу на душе полегчает.

— Ой, не люблю я в этот мышатник ходить… От одного духа сдохнуть можно.

— Зачем ходить? Я тебе их по видику покажу. Баринов вынул из ящика стола видеокассету, включил моноблок и приступил к демонстрации. На экране появилась кудрявая шатенка в белом халате. На лабораторном столе перед ней стояло некое сооружение из оргстекла, напоминающее модель небоскреба с широким стилобатом внизу.

— Ишь ты, чего нагородили, — заметила Зина. — Полигон?

— Так точно. Вот видишь — Лариса выпускает мышат с синими метками в правый бокс, а мышат с красными — в левый.

— Прямо как в политике: красные — коммунисты, демократы — голубые.

— Не ерничай, Ивановна. Тут все серьезно. Ни «красные», ни «синие» ни одного укола «Зомби-8» не получали. Но первые родились от мышей, прошедших полный курс инъекций «Z-8», а вторые — от самых обычных. В обоих боксах — по пять мышей.

Теперь Лариса ставит перегородочки, отделяющие мышат друг от друга, но оставляющие им возможность перемещаться…

Пять «синих» мышат, угодив в отсеки, конечно, сидеть в них не стали. Вылезли и стали бегать по своему боксу, тыкаться носиками в прозрачные стенки, царапать коготочками оргстекло. «Красные» сидели там, куда их посадила Лариса. Каждый в своем отсеке, носом к выходу, вытянув хвостики по струнке. Будто приклеенные, почти не шевелясь. Только вздрагивающие при дыхании бока грызунов свидетельствовали, что это не ватные комочки, а живые мыши.

— Лариса дает звуковой сигнал, который обычно вызывает у мышей повышенную двигательную активность, — пояснил Чудо-юдо. — Вот видишь, как носятся «синие», а «красные» остаются на месте. Хотя реакция на сигнал — безусловный рефлекс. Они, по идее, должны были начать бегать так же, как «синие». Но они сидят и даже носы не поворачивают. Это генетическое изменение их поведения. Им нужен другой сигнал, который как бы снимает с них обязанность сидеть в отсеке и предписывает двигаться в том направлении, которое им указала Лариса, повернув их носами к выходу. Вот она дает сигнал — и «красные» мыши начинают движение. Не бегут кто куда, а идут в одном направлении, параллельно друг другу. Видишь? Как солдаты в цепи. В природе такое невозможно, и с помощью дрессуры такого тоже не добьешься. Ни за что. И еще, обрати внимание, мыши не бегут, а идут. В ногу! А «синие» на этот сигнал никак не реагируют. У них нет генетических изменений, они носятся туда-сюда и натыкаются на стены. А вот этот звук означает: «Напра-во!»

Мышата на секунду остановились, а затем почти синхронно повернули направо и все тем же прогулочным, совсем не мышиным шагом пошли «в колонну по одному».

— А «синим» хоть бы хрен, — усмехнулся Чудо-юдо, — у них этот сигнал никаких поворотов «все вдруг» не вызвал. Занятно, верно? «Красные» получили очередной сигнал и пошли по кругу, в хвост друг другу. Но пока еще ничего совсем сверхъестественного в их поведении нет. Вот Лариса их в квадрат построила, это опять-таки невероятно — не мышиный стереотип поведения, хотя и не очень эффектно. Вон у «синих», как обычно, полная свобода и бардак. Никаких отклонений от установленных природой норм. Но теперь смотри внимательно. Сейчас «красные» сделают то, что мыши в принципе делать не могут…

Пять мышей с красными метками встали на задние лапки! И в этой собачьей позе дошли до стенки бокса.

— Впечатляет? — спросил Сергей Сергеевич.

— В этом что-то есть, — вздохнула Зина, — но почему-то не нравится мне все это. Тут у них какая-то полоса препятствий расставлена — почти как цирк… Но будет ли нам смешно через год, если, не дай Бог, пара этих мышат убежит из нашего заведения и создаст здоровые семьи с обычными серыми мышками. И может быть, при этом у них проявится что-нибудь такое, отчего все столь любимое вами человечество горькими слезами исходить станет…

— Это только гипотеза, Зинуля, — нахмурился Чудо-юдо. — А вот конкретный результат. Лариса подает сигнал, и мышата атакуют полосу препятствий…

Головной мышонок сунулся в трубчатый туннельчик из того же оргстекла, в котором, полностью закрывая проход, находился цилиндрик из нержавеющей стали весом около полкило, не меньше. Даже неспециалисту было ясно, что нормальный мышонок такую заглушку не сдвинет с места. Но «красный», упершись в преграду, проявил невиданную силу. Это было равносильно тому, как если бы ребенок лет десяти сумел выпихнуть из туннеля тяжелый танк. Следом за головным мышонком в трубку пробежали остальные четверо.

Вторым препятствием оказалась некая емкость, напоминавшая школьный прибор для демонстрации опыта «сообщающиеся сосуды». Пробежав по второму, на сей раз свободному, туннелю, головной мышонок оказался перед залитым водой цилиндром высотой сантиметров тридцать. К боковой стенке цилиндра у самого донца была припаяна трубка диаметром в два сантиметра, тоже, естественно, заполненная водой. Другой конец трубки был припаян ко второму цилиндру, точно такому же, как первый. По всем стереотипам поведения мышей, зверек должен был остановиться и в воду не соваться. Не тут-то было. Не сбавляя темпа, мышонок плюхнулся в цилиндр и… нырнул, явно не жалея собственного здоровья. Следом за головным в воду попрыгали и остальные. В то время первый «ныряльщик» проплывал уже через трубку, соединяющую цилиндры. Все пятеро благополучно пробыли под водой не меньше трех минут и с небольшим интервалом выбрались из второго цилиндра.

— Каково? — похвастался Сергей Сергеевич. — И ни в одном глазу!

Мокрые мышата действительно вели себя так, будто и не бывали в воде. Они прытко проскочили очередной короткий горизонтальный туннельчик и очутились в некоем подобии змеевика из пяти витков. Зине показалось, что дальше первого витка мышата не проскочат. Съехать вниз по гладкому оргстеклу они еще могли, а вот подняться наверх казалось немыслимым. Мыши действительно съехали вниз, но затем не стали бестолково скрести стекло коготками и мешать друг другу. Второй уперся в головного, третий — во второго, четвертый — в третьего, пятый — в четвертого, и таким образом им удалось пропихнуть головного мышонка за верхнюю точку второго витка. За его хвостик уцепился второй, за хвост второго — третий и так далее.

Преодолев «змеевик», мышата оказались на развилке. Трубка-туннельчик делилась на пять отдельных отростков. Все отростки сходились в одном прозрачном кубе, но для того, чтобы попасть туда, мышатам требовалось каким-то образом преодолеть прочные текстолитовые пробки.

— По идее, — прокомментировал Сергей Сергеевич, — они должны были бы сунуться в тот проход, куда пошел головной. Но Лариса дает им индивидуальные задания.

Мышата, не мешая друг другу, ринулись каждый в свое ответвление трубы и, встретив на пути текстолитовые пробки, уперлись в них.

— Пробки посажены на клей из стружки оргстекла, растворенного в дихлорэтане, — пояснил Чудо-юдо. — Выдавить их мыши не могут. Попробовали — и встали. Вот видишь? Начали грызть текстолит. Это покрепче, чем сосновая доска…

Пробки длиной в пять сантиметров мыши прогрызли за пять минут и прорвались в куб.

— Там, внутри, — хлороформ. Вот видишь, Лариса запускает туда одного из «синих», обыкновенных, мышат. Две секунды — и лапки кверху. А «красные» бегут на лестницу…

— Хорошо, — сказала Зина, — я не сомневаюсь, что эти мышата смогут еще много всего интересного. Но я работаю с Валерой Русаковым и Ваней Соловьевым. Благодаря «Z-8» и 331-му у них боевые навыки развились так, что дальше некуда. С каждой инъекцией — все круче. Причем вот что я замечаю, Сергей Сергеевич. Когда проходит период последействия, они словно бы компенсируют ту послушность приказу и управляемость, которую проявляли под действием «Z-8» и 331-го. Вот этого я, собственно, и боюсь. У Рейнальдо Мендеса ничего подобного не описано. Или, может быть, мы не смогли расшифровать это в памяти Сесара Мендеса.

— А поискать сама ты не пробовала? Мендес под твоим по печением, ты в любой момент можешь свериться, так сказать, с «первоисточником».

— Пробовала. Но, наверно, возможности Ленкиной методики иссякли. Скорее всего нужна новая, причем не модификация, а совсем новая методика. А вы меня подгоняете. Может, прервем эту авантюру с мальчишками? Тем более не стоит начинать ваш «большой опыт». Это может быть слишком опасно.

— Да, — задумчиво погладил бороду Чудо-юдо, — я тебя понимаю. Ты нервничаешь. Клара капает на мозги, материнское сердце стучит-волнуется и кровью обливается. Возможно, тебе просто кажется, будто ребята в межинъекционный период проявляют неуправляемость, ты об этом не думала? И в чем это проявляется?

— После первого укола, когда кончилось последействие, они только тихо перешептывались, ворчали, им не нравилась пища, которой их кормили, хотя она была не хуже, а даже лучше, чем до инъекции. Когда истек период последействия от второго укола, они матерились, обещали пожаловаться Фролу. Но, когда Фрол появился и пригрозил им, что сдаст их в милицию, притихли. На третьем этапе у них неожиданно развилась беспричинная эйфория, которая близко граничила с агрессией. Приставали к сестрам, задирались с бойцами Фрола. А те их, между прочим, побаиваются. Во время контрольных испытаний после третьей инъекции они вдвоем самым жестоким образом избили шестерых бойцов из «Куропатки», включая Федю и Сэнсея. Конечно, Фрол предупредил, чтоб его ребята с ними не связывались. Но серьезного конфликта удалось избежать с большим трудом. А после четвертого — не удалось. Они двинули Фрола по морде. Ведь четвертая инъекция, как известно, адаптирует организм к препарату, и часть навыков, усиленных после укола, сохраняется и в межинъекционный период. Фрол был вне себя, порывался их избить и даже пристрелить, но я наскоро объяснила ему, что после истории с джипами он и так не на самом сильном доверии… Пока все кончилось миром. После пятого укола последействие было всего три часа, все функции у них быстро нормализовались, но они напрочь отказывались выполнять распорядок дня. Только когда пришла Танечка с автоматом и пообещала их расстрелять — подчинились.

— Кстати, — спросил Чудо-юдо, — как у тебя с ней взаимоотношения?

— Сложно. Какие могут быть взаимоотношения между двумя бабами, которые…

— …Тоскуют по одному мужику? — перебил Сергей Сергеевич. — Иногда, как показывает практика, даже очень хорошие…

— Нет, я не про это. Просто противно, что я все время держу ее на контроле, а она отлично это знает. Я могу одной-единственной командой превратить ее в робота. Убить даже. А она зная об этом наверняка, держится как хозяйка положения. Шпильки вставляет, ехидничает.

— Между прочим, это называется «провокацией». Она специально доводит тебя до белого каления. Может быть смести ищет, а может, просто занимается саботажем. Никогда не задумывалась, что поведение твоих мальчиков в межинъекционный период — это следствие ее работы? Ведь она с ними подолгу общается на занятиях.

— Сергей Сергеевич, вы меня что, за девочку принимаете? Аппаратура настроена на нее постоянно. Все записывается — от и до. При малейшем выходе за пределы радиуса прослушивания она паралитик.

— И все-таки Сарториус там появился. Откуда он мог узнать о базе? Я лично его не оповещал. Рындин с Ивацовым — вряд ли. Остается только одно — проход по телепатическим каналам. Но та аппаратура, которая у тебя есть, должна начисто глушить все, что он может подслушать. Впрочем, даже если б он и прошел через блокировку, то не знал бы так много, а он знает. Остается только одно: либо, извини меня, ты помогаешь сеньору Умберто — не могу себе такое представить! — либо эти маленькие услуги оказывает Танечка, у которой в голове как известно установлена жидкокристаллическая микросхема притупляющая твою бдительность, Зинуля.

— Товарищ Сорокин давно бы засветился, если б выходил на связь через ее микросхему. Ведь я ж ее через эту микросхему и контролирую.

— Спасибо, — иронически поблагодарил Чудо-юдо — а я и не знал.

— Потом там есть блокировка от работы на передачу без моей санкции.

— Это, милая моя, «защита от дурака», а не от Сарториуса. Сережа очень талантлив. Его давно представили на Нобелевскую премию, если б узнали толком, чем занимается в Оклахоме его скромная психушечка. Или отправили бы на электрический стул, если его в Оклахоме еще не отменили. Я долго анализировал, как ему удалось выскочить из хайдийских подземелий а потом исчезнуть с острова, да еще и подложить мне маленькую свинью. Сукин сын использовал портативный генератор вихревых электромагнитных полей. Намного меньше по габаритам, чем у нас, но намного мощнее. А эта история с неожиданным прыжком Димы и Лены? Ну, тут уж я, старый дурак, сплоховал. Напрямую перекачал Димке всю информацию о фонде 0'Брайенов и продублировал ему в башку память Сесара Мендеса. А Серега, хоть и не сумел перехватить, получил об этом уведомление через микросхемку. Несмотря на мою блокировку. Могу только догадываться, как. Скорее всего, микросхема имела еще один, «спящий», канал работы на передачу. Может быть, одноразовый, на экстренный случай. Не случайно Димуля заснул в самолете, а потом пошел в туалет с супругой. Я не сообразил…

— Об этом мы уже говорили, Сергей Сергеевич, — мягко сказала Зина. — Все люди, все человеки, все ошибаются. Пока ясно одно: Сарториусу Димка с Ленкой не достались.

— Я тоже так думаю. Но они могли попасть к кому-то другому. Какому-то неизвестному «четвертому» в нашей тесной компании. На Хайди их нет, это точно. «G & К», если б добралась до них, не требовала бы от «Джемини-Брендан» разыскать Сесара Мендеса. Среди 16 кораблей, проходивших через район возможного приводнения, ни один не заявлял о спасении парашютистов. Но это торгаши, а могла быть подлодка, которая не афишировала свое присутствие. Наших там точно не было, и американцев, по данным — хм! — японской разведки, тоже. Колумбийские лодки тоже не заходили — Перальте я верю, хотя Сарториус вещал Димке какую-то гадость насчет его двойной игры. Ведь никакой мины не было, а парашютный люк в туалете Перальта просто держал на всякий случай. Но есть еще Венесуэла, Бразилия. Кубинцы, если тогда горючее имели, могли туда добраться. Наконец, англичане и французы. Насчет первых, кажется, скоро будет информация, а вот с французами сложнее…

— Вы меня все время в сторону уводите, Сергей Сергеевич, — проворчала Зина. — Я вам привела конкретные опасения насчет продолжения опытов, а вы начали рассуждать о том, что мне давно известно. Насчет Тани-Вики подозрения возбуждаете. Даже меня подозреваете, кажется…

— Нет, доченька, не подозреваю. А вот Таня-Вика — это действительно штучка. Не забывай, что, какая бы хорошая техника ни была, может найтись та, что ее переиграет. Я тебе пришлю одного хорошего специалиста по этим вопросам.

— Это не того придурка, который взялся исследовать перстни Аль-Мохадов? Не Васю Лопухина случайно? Он же псих. Рассказывал мне, как он в молодости Петра I синтезировал. Какой-то немыслимый универсальный регенератор выдумал…

— Это не он выдумал, — заметил Баринов. — Нечто похожее действительно существовало в одном из «почтовых ящиков» и представляло собой один из первых шагов в мир нанотехнологии. Но потом эта тема была закрыта, и нет шансов, что к ней у нас вернутся. Да и штатники, видимо, не торопятся. Слишком уж далекий прорыв в будущее. Индустрия не готова понять, а потому и денег не дает. Впрочем, тут я полный профан. Может, это и шарлатанство какое-то. Но Лопухин при всех своих странностях — отлично разбирается в вопросах защиты информации, в том числе и на нашем уровне.

— Бог с ним, присылайте. Но как же насчет моих сомнений?

— Настырная ты баба! Но я еще упрямей. Конечно, можно тебе и просто приказать. Однако попробую объяснить тебе остроту ситуации. На меня сделана крупная ставка. Высоко-высоко в небесах. Если мы сумеем продемонстрировать результат работы с твоими мальчиками через шесть дней, то нам, условно говоря, простят все. Мне лично присвоят чин «бога 3-го ранга», не меньше. Мы заберемся на такую колокольню, что нам будет наплевать на все. Даже на фонд 0'Брайенов со всеми его 37 миллиардами, который сейчас никому не достать…

— Если Димки нет в живых, — уточнила Зина.

— Да, разумеется. Но если мы через неделю не сумеем этого сделать, нам придется очень туго. Против нас многие ополчатся. Придется или вести здесь ожесточенную войну, или сваливать за кордон. Что тоже не даст гарантий безопасности. Во всяком случае, от Сарториуса и «джикеев». Так что прекрати сомневаться. Все идет как надо. Завтра ты сделаешь им седьмой укол, через три дня — восьмой. В понедельник ты должна привезти их сюда. Не позже.

— А что будет дальше?

— Дальше будет большой опыт. И еще много чего, что тебе пока знать излишне. Но ты свою программу-минимум должна выполнить. Любой ценой, слышишь, девочка?

ЛУТОХИНСКАЯ ФЕРМА

Черный джип «гранд-чероки», по документам числившийся за безутешной вдовой бывшего гендиректора и президента АО «Белая куропатка» Элиной Михайловной Портновской, но находившийся в постоянном пользовании Фрола, расплескивая из поплывшей на весеннем солнце колеи воду вместе с ледышками и переваливаясь с боку на бок, надсадно рычал. Он лез в гору, туда, где просматривались невысокие строения бывшей животноводческой фермы. Официально там находился построенный еще осенью прошлого года малый завод по переработке молока.

Ближний ко въезду цех действительно принимал на переработку молоко от крестьянских хозяйств. Из него довольно успешно делали сливочное масло, а обрат по сходной цене загоняли одному из уцелевших фермеров, чтоб выпаивал телят. Однако это было так, для прикрытия, причем даже не от всяких там УЭПов (с ними все было увязано при посредстве Иванцова), а от любопытных и кляузных сельчан. На самом же деле во всех остальных приземистых корпусах был размещен завод по производству различных дорогих сортов водки из относительно дешевого гидролизного спирта, довольно пригодного для питья, но производимого не из «отборной пшеницы», а из опилок и других отходов деревоперерабатывающего производства. У лесохимиков в соседней области его было хоть залейся, и затарить пару лишних цистерн с надписью «Молоко» им было не жалко, тем более что платили наличными и сразу в карман.

Поскольку еще Курбаши налаживал это дело при содействии своего лучшего московского друга Цезаря, то проблем с изготовлением на цветных ксероксах этикеток и акцизных марок не было. К тому же немалая часть липовых «Столичных», «Русских», «Распутиных» и прочих продавалась бабками на рынках и вокзалах, в подворотнях И у проходных, где желавший побыстрее закосеть пролетариат брал числом поболее, ценою подешевле и насчет акцизов не интересовался. Видимого вреда от водки из опилок, разбавленной артезианской водой из скважины, пробуренной прямо на бывшей ферме, не было — спирт был хоть и «деревянный», но этиловый. Во всяком случае, с первого стакана никто не загибался до смерти. Более качественно оформлялись только бутылки, которые поставлялись в Москву и реализовывались конторой Цезаря. Их грузили в фургоны-морозильники, выставляли к задней двери три ряда ящиков со сливочным маслом, так что даже тот представитель закона, которому хотелось чего-нибудь отыскать, а потом содрать взятку, обычно вежливо извинялся и признавал, что груз соответствует накладной.

Короче, бизнес крутился, налоги не платились, штрафы не взимались и никто не садился. Однако, когда ныне уже покойный Степа сообщил Фролу о том, что надо будет разместить в одном из подвалов, предназначенных для временного складирования закатанных бутылок, кое-какое дополнительное оборудование, Фрол опять возымел на Степу зуб. Как-никак лутохинский объект был исконной вотчиной Курбаши и после временного «развода» Степы с Фролом оставался в исключительном ведении Фрола. Когда под давлением Иванцова и Рындина их заставили вновь стать партнерами, Фрол больше всего боялся, что его как-нибудь незаметно ототрут от «молзавода». И объявление Степы о том, что в подвале пойдут работы по производству кое-чего разлитого в ампулы, показалось неприятным.

Опять же все это усложнило производственный процесс. Теперь надо было чаще пригонять грузовики, чтоб не завалить сократившуюся складскую площадь готовой продукцией, поскольку из одной цистерны гидролизного спирта выходило две с лишним цистерны водки, а при розливе в поллитровки и упаковке бутылок в ящики физический объем готового товара еще больше возрастал. Каждая же лишняя ездка лишняя соляра. «КамАЗы» жрали ее много, даром что дешевая. Вроде копейки, а как подсчитаешь — присвистнешь.

Кроме того, Фролу не очень мастило, что в подвале орудовали мужики, которых он лично не знал и на работу не нанимал. На производстве водяры работали люди проверенные, к тому же малопьющие или вовсе наркоманы, которым главное — травки полыхать или ширнуться слегонца, а не стакан засосать. А тут появились какие-то, сразу давшие понять, что они в подвале хозяева и всем прочим не стоит особо интересоваться тем делом, которым они заняты. Их привозили с утра на Степином микроавтобусе, а сзади на «газельке» везли ящики с оборудованием.

Первое, что сделали эти ребята, — установили на входе в подвал, прочную стальную дверь с одним сейфовым замком и одним электронным, а вечером, уходя с работы, неизменно опечатывали ее. Другим бы Фрол объяснил, что так вести себя на чужой территории недопустимо, но этих предпочел не задевать. Однако от незнания ситуации все время чувствовал беспокойство. Хрен его знает, чьи эти мужики и чего они монтируют. Конечно, это мог быть всего лишь самогонный аппарат полупромышленного типа, которым Степа решил дополнить оснащение здешнего комбината, но тогда степень секретности была слишком уж высокая. Но мужики могли смонтировать и какое-нибудь оборудование для кустарного производства взрывчатки. Перспектива взлететь на воздух Фрола, в общем, не пугала, но вот загреметь под фанфары раньше времени он не хотел. Потому что по всем подразделениям «лутохинского объекта» у него было составлено «тревожное расписание» (на бумагу, правда, его никто не заносил), а по подвалу такого расписания не было. «Тревожное расписание» определяло, как действовать в случае внезапного наезда РУОПа, УЭПа и прочих контор. То есть что прятать, что оставлять, что подменять и как отвечать на вопросы. Например, даже обнаружив спирт в цистерне, ментам надо было еще доказать, что его привезли сюда именно для розлива в бутылки, а не для стерилизации оборудования. Хотя, при хорошей дружбе с Рындиным и Иванцовым, а также зная, насколько зависит от них Теплов со своим УВД, Фрол такого наезда не очень опасался, все же было неприятно знать, что на территории «объекта» есть помещение, в которое он, по официальной должности начальник охраны АО «Белая куропатка», не имеет доступа. Любой мент наверняка не поверит, будто Фрол не знает, кто там и что там. А потому, если вдруг Рындину или, скажем, Иванцову захочется его, Фрола, за что-то посадить, в этом помещении может оказаться, к примеру, узел связи чеченских боевиков-террористов, склад ракет «стингер» или ядерная боеголовка. И Степа, кстати сказать, наверняка был бы очень рад, если б его новый «партнер» и старый «друг-соперник» спалился бы на такой подставке.

Поэтому после того, как Степа обуглился в сожженном джипе, а бразды правления по решению народных масс были переданы Фролу, пришлось ставить вопрос о допуске Фролова Валентина Сергеевича к секретам подвала. В том числе и перед Чудо-юдом.

И вот сегодня, кажется, этот день настал. Утром из Москвы прилетела Зинаида и сказала, что после обеда надо будет съездить в Лутохино. Вместе с ней из первопрестольной прибыл еще один гражданин, некий молодой, среднего роста, плохо стриженный и не гладко выбритый мужичок, одетый в серую засаленную куртку и неновую солдатскую ушанку. Джинсы и нечищеные ботинки Зарайского производства со стоптанными каблуками не позволяли отнести этого господина к слоям зажиточным и преуспевающим. Потому Фрол принял его за научного гения, приглашенного Зинаидой для консультаций.

Сама мадам Баринова никаких комментариев по поводу появления обтрюханного гражданина не сделала. Единственно, что не понравилось Фролу, так это сумка, висевшая через плечо у ее спутника. Она подозрительно напоминала репортерский кофр среднего размера. Правда, товарищ, которого Зинаида называла Василь Василичем, на представителя прессы не походил. Слишком уж был рассеян, молчалив и никаких вопросов не задавал. Когда ехали от аэропорта, Василий Васильевич пребывал в полнейшей прострации. Было такое впечатление, что телом он присутствует в джипе, а душа осталась либо в Москве, либо еще где-то подальше.

Поскольку этот самый Вась-Вась (Фрол сам придумал эту кликуху для нового знакомца, но вслух не произнес) не делал никаких попыток заняться фотосъемкой на территории «оптовой базы» и благополучно удалился с Зинаидой за ворота лаборатории, у начальника охраны на сердце полегчало.

Но потом выяснилось, что Вась-Вась поедет в Лутохино. А когда садился с Зинаидой в «гранд-чероки», опять же взял с собой кофр. Кроме того, Вась-Вась надел на голову наушники и как будто слушал плейер, лежавший во внутреннем кармане куртки. Но хрен его знает, что у него там? Может, рация или что-то звукозаписывающее?

Фрол мучился всю дорогу: стоит ли справляться у Зинаиды насчет Вась-Вася и его кофра? И когда джип, пыхтя, уже лез в гору, Фрол дипломатично предупредил:

— У нас там, на заводе, фотографировать не принято.

— А мы и не будем, — ответила Зинаида. — Ваши тайны нас не интересуют, а свои мы сами знаем.

— Но фотоаппарат придется сдать. Для порядка.

— Это не фотоаппарат, — неожиданно проснулся Вась-Вась. — Это другое оборудование.

— Видео? — предположил Фрол.

— Не суть важно, — строго сказала Зинаида. — Не волнуйтесь, вашей безопасности оно не угрожает. Наоборот, при необходимости может помочь ее обеспечить.

Кофр был такой, что в него мог поместиться пистолет или даже складной автомат. Фрол подумал, что ежели такие предметы там находятся, то пусть там и лежат. Незаметно их из сумки не вытащишь, а начнешь вытаскивать на виду можешь не успеть. На супермена Вась-Вась никак не походил.

Итак, при въезде на территорию завода кофр изымать не стали.

Доехали прямо до стальных дверей подвала. Там, внутри, нес охрану плечистый дядя с нашивкой «ЦТМО». Дверь он открыл только после того, как убедился в том, что Зинаида пришла сюда без принуждения. Ее он пропустил первой, следом прошел, кивнув, как старому знакомому, Вась-Вась, а Фрол проследовал лишь в последнюю очередь. Ощупывать и охлопывать страж не стал, ограничился суровым взглядом.

По гулкой, сваренной из стальных уголков и швеллеров лестнице от дверей спустились в подвал, где Зинаиду встретила вся бригада, занимавшаяся монтажом установки. Почти так, как на командном пункте встречают командующего. Фрол, как бывший военный, немало таких встреч повидал воочию. Чуть ли не в пояс кланялись. И Вась-Вася называли уважительно — «товарищ Лопухин». Хотя по внешности он этого не очень заслуживал.

Поначалу прошли в небольшую комнатку, где был пульт управления с компьютерами и приборными панелями. Очень компактный и удобный, как показалось на непросвещенный взгляд Фрола. Потом отправились на склад сырья, где в двойных наглухо запаянных полиэтиленовых пакетах лежало нечто зеленовато-серое, даже с небольшим коричневатым оттенком. Явно какое-то растительное сырье. На другом стеллаже находились такие же пакеты, но с какими-то желтыми гранулами.

Никаких особых расспросов и разговоров не вели. Зинаида и Лопухин просто кивали головами — мол, все нормально, молодцы, иного от вас, дорогие товарищи, и не ожидали. А бригадир наладчиков особых комментариев не давал, поскольку Баринова и Вась-Вась понимали в этой технологии побольше ихнего, а Фролу знать слишком много не полагалось по штату.

Сама она, эта установка, особого впечатления не произвела. Ясно, что самоделка российского производства. Не то самовар, не то атомный реактор. Какие-то помеченные номерами емкости, трубки из нержавеющей стали и пластмассы, автоматизированные вентили, провода. Управляли ею с пульта, из-за бетонной стены с двумя герметическими стальными дверями. Собственно, это была не одна установка, а две одинаковые, только одна потребляла в качестве сырья зеленовато-серую «травку», а вторая — желтые гранулы. Краткие пояснения о том, как работают установки, были сделаны специально для Фрола.

Выяснилось, что прямо со стеллажа пакеты с сырьем при помощи манипулятора перегружаются в исходную емкость. Она наглухо герметизируется, после чего пакет автоматически вскрывается, а сырье смывается дистиллированной водой. Показали колонки с ионообменными смолами, через которые эта самая вода циркулирует, и еще какие-то очистные устройства с активированным углем. Оказалось, что вода в установке используется практически одна и та же, только раз в месяц надо менять начинку фильтров.

После смыва сырье попадало вместе с водой в емкость номер два, где его подвергали эмульгированию. Как это делалось — Фролу объяснять не стали. Ясно только, что эмульсия поступала в основной реактор и там подвергалась всяким преобразованиям. Каким именно — Фрол и сам спрашивать не стал. Дальше был еще цикл очистки и кондиционирования. На выходе получалась желтоватая жидкость, которую автоматический дозатор разливал в маленькие ампулы объемом по одному миллилитру. Ампулы аккуратненько запечатывались в целлофановые обоймы по восемь штук в каждую, а затем упаковывались в картонную коробку по десять обойм кряду. На коробках той установки, которая пользовалась зеленоватым сырьем, виднелась маркировка «Z-8», а коробки, выпускавшиеся установкой, где сырьем служили желтоватые гранулы, маркировались цифрами «331». Правда, работали установки не очень быстро. Каждая выдавала на-гора примерно четыре коробки в час.

— Работайте, товарищи! — сказала Зинаида тоном первого секретаря райкома. После чего стало ясно, что «экскурсия» закончена.

Вышли на свежий воздух. Зинаида ждала дополнительных вопросов, но Фрол предпочитал их не задавать. Тогда она сама нарушила молчание:

— Итак, господин Фрол, то, что вы видели, — установка по производству того самого препарата, с помощью которого Валера Русаков и Ваня Соловьев приобрели свои фантастические качества. Точнее, двух его модификаций — «Z-8» и 331-го. «Z-8» изготовляется из природного растительного сырья, сырье для 331-го синтезировано из элементоорганических соединений. Вам больше знать не нужно. На вашу команду будет возложено две задачи…

— Кем?

— Чудо-юдом.

— Понятно.

— Так вот. Вы обеспечите доставку сырья и перевозку готовых ампул туда. Куда именно — скажу позже. А сырье будете получать там же, где и товар для Ромы.

— Уловил. Оплата?

— В полтора раза выше, чем за то, что гнали для Ромы.

— Есть о чем подумать…

— Думать уже не надо. Надо работать, и очень быстро. Предоплата — тридцать процентов, обсуждению не подлежит.

— Рындин и прочие местные тузы в курсе дела?

— Да, мешать они не будут. Но могут помешать другие. Не связанные рамками закона. Причем в самое ближайшее время. Может быть, уже сегодня. Поэтому, уважаемый Валентин Сергеевич, я бы попросила вас усилить здесь охрану.

— Сделаем. А на базе?

— Думаю, нет. Пока с нами Василий Васильевич, — усмехнулась Зинаида, похлопав по плечу своего странного спутника, — нам бояться нечего.

Фрол тоже усмехнулся, считая, что леди шутит.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

День рождения — некруглый, неюбилейный — Глава праздновал скромно. Пригласил родню и самых ближних друзей и товарищей. На даче собралось всего человек пятнадцать. Немного попили, слегка поели, песни попели старые, времен еще комсомольских активов и учеб. Повспоминали прошлые дела, поспорили о тех текущих, которые можно было обсуждать громко. Народ постепенно разъезжался, и под самый финиш с Главой остались только Иванцов и Рындин. На торжество они прибыли с супругами, но умные жены нашли себе какое-то занятие, чтобы не мешать серьезному разговору мужей.

Разумеется, не стали бы Виктор Семенович и Андрей Ильич засиживаться так долго, если б не ждали этой беседы. Еще встречая их в самом начале празднества. Глава намекнул, что надо бы поговорить кое о чем серьезно. Но имениннику все никак не удавалось выбрать время. То один подходил, то другой. Губернатор родню не забывал, помогал чем мог, в рамках приличий, чтоб не сильно подставляться. Ну, и они ему тоже услуги по разным направлениям оказывали. Например, если лишние денежки куда-нибудь надо было пораскидать или сомнительную недвижимость принять на чьи-нибудь фиктивные плечи.

Но это были дела мелкие и скучные. А тон Главы, которым он приглашал Иванцова с Рындиным потолковать, был такой, что сомнений не вызывал: речь пойдет о чем-то очень важном, возможно, даже жизненно важном.

Когда настал-таки долгожданный момент серьезной беседы, у Иванцова и Рындина пульс несколько участился. Чем же господин губернатор намерен порадовать?

— Гоголя, конечно, читали? — заметив, что прокурор и чекист явно находятся в напряжении, усмехнулся Глава. — Как там насчет «пренеприятного известия»?

— К нам едет ревизор? — нервно спросил Рындин.

— Нет. И известие, скажем так, вовсе не неприятное. Скорее как у того же Гоголя, «приятное во всех отношениях». Не буду вас дольше нервировать. Так вот, я получил самые твердые заверения, что останусь на месте. При любом исходе выборов. Хотя исход скорее всего будет один. То есть ничего не изменится.

— Это откуда же вы такие заверения получили? — полюбопытствовал Иванцов. Вы же вроде на этой неделе в Москве не бывали…

— Не бывал. Но Москва и сама может уведомить, если соблаговолит.

— А источник надежный? — спросил Рындин.

— Надежнее некуда. Более того, неоднократно и капитально проверенный. И очень осведомленный. В частности, о положении дел на самом верху. Но и низы не забывающий.

— И что из этого следует? — Иванцов уже догадался, куда клонит губернатор, однако решил дождаться, пока тот сам произнесет ожидаемые слова.

— Следует, естественно, то, что все намеченные и готовящиеся мероприятия надо стопорнуть, и быстро! — строго сказал Глава именно то, чего и ждал Иванцов.

— Не так-то это просто. Облдума уже положение о выборах губернатора приняла, не сегодня-завтра надо будет дату выборов объявлять, — заметил Рындин. — Послезавтра солдатские матери собираются митинг устраивать, насчет оставления призывников в пределах области. Казаки Кочеткова в дивизии Прокудина разместились. Им боевое оружие выдано на период двухмесячных сборов…

— Ну и что? — нахмурился Глава. — Как получили оружие, так и сдадут. Матери могут пройтись, посотрясать воздух, это им не привыкать стать. Вой — не вой, а будешь рядовой. С председателем облдумы мы поговорим нормально, у него свое большинство, утрясем. Им же проще. И вам, естественно, тоже.

— Как сказать… — пробормотал Рындин. — Много такого запущено, что сразу не остановишь.

— Нет ничего такого, чтоб нельзя было остановить. Пока, по крайней мере я ничего особенного в вашей деятельности и вяжу. Поправьте, если я ошибаюсь. Бреславский в мозги бредни посеял? Нет. Никто сам по себе орать: «Свободу Береговии!» не пойдет. За это дело надо деньги платить. А вот насчет зарплату это куда доходчивей. Тем более что многие понимают, кое-какие деньги вовсе не в Москве крутятся, а здесь, под носом. Президент уже где-то про это дело заявил.

— Боюсь, что вы не так меня поняли. Дело ведь не только в нас и в вас, а и в заинтересованности и многих других. Я не очень уверен, что они согласятся с командой «стоп». И это очень серьезные силы. Нам придется долго объясняться с ними. Наверняка вы можете догадаться, что я под этим понимаю.

— Могу. Но я к этим делам уже никакого отношения иметь не буду. Вы тоже догадливый, Андрей Ильич, и можете своим умом дойти, что проблема эта становится только вашей. Меня здесь не было, и я ничего ни о чем не знал. Если что-то, не дай Бог, начнется, то будете расхлебывать сами. И не думайте, что, если вы будете пугать меня своим компроматом, у вас что-то получится. Мне дали довольно прочную и долгосрочную индульгенцию. К тому же, Андрей Ильич, мне прекрасно известно, что и вы с Иванцовым не ангелы небесные. Поэтому не пугайте меня тем, что будете свидетелями против меня. Это месяц назад еще могло подействовать, может быть, на прошлой неделе, но только не сегодня и не завтра. Меня вам не утопить, даже если вы представите доказательства того, что я людоед, как какой-нибудь император Бокасса. Понимаете, граждане правоохрани-тели? А вот себя вы утопите очень легко. Против вас, а особенно против господина Иванцова компромата набрано предостаточно. Причем сейчас определенная группа лиц настроена очень отрицательно. Она считает, что вы причастны к грубой акции, проведенной каким-то бандитом против одного из полезных для них людей. А раз так, то они и ответить могут тем же. Причем в самое ближайшее время. Кстати, вам, господин Иванцов, теплый привет от господина Антона Соловьева. На днях он появился в Москве. Правда, не совсем здоровым, но вполне дееспособным. Хотя, как я слышал, ОУ ФСБ считало его погибшим…

— Это была только версия, — поморщился Рындин.

— Правильно. Но вот то, что Соловьев объявился живым, я думаю, вас не очень радует. Вам, очевидно, тоже предстоит кое с кем объясняться, Виктор Семенович, и боюсь, что не в любви.

— Мы тут ни при чем, — сказал Рындин. — Нападение на машины Тихонова и Соловьева совершено бандгруппой некоего Сорокина…

— …Который доводится родным братом Юрию Николаевичу? — прищурился Глава. — Этот аспект тоже сулит немало приятного в будущем. А скажите, Андрей Ильич, почему это Сорокин-старший от вас ушел? Как вы его ловили, позвольте спросить? Три кольца, как в Первомайском? Или он от вас, как Радуев от Барсукова, босиком по снегу убежал?

— Сорокин — разносторонний профессионал, — пытаясь не терять хладнокровия, ответил Рындин, — он уходил и из более неприятных ситуаций.

— А где он сейчас?

— Ведем розыск. Прокуратурой возбуждено уголовное дело, — пожал плечами Рындин. — По данным агентуры, он вообще выехал за пределы области и, возможно, в зарубежье.

— Прелестно. И ловить, стало быть, не моя забота? — оскалился Глава. — А вот Соловьев, как ни удивительно, всего два дня назад виделся с ним здесь, у нас, всего в двадцати километрах от облцентра. И Сорокин пообещал ему, что Ваня Соловьев, который незаконно содержится неким Фроловым на оптовой базе АО «Белая куропатка», будет дома еще до конца этой недели.

— Ну и оставьте это на совести Соловьева… — вякнул было Рындин.

— Нет, господин Рындин, не оставлю. Точнее, теперь вас другие в покое не оставят. Допустим, мне пообещали, что с самим Соловьевым скорее всего мирно договорятся, если его мальчик к нему вернется. И он не будет настаивать на том, что вы причастны к его похищению, как и вообще к организации нападения на джипы. Но только в том случае, если вы, господин Рындин, найдете возможность исправить свою ошибку в отношении Сорокина.

— Что ж он такой неблагодарный? — иронически заметил Андрей Ильич. Товарищ ему сына вернуть пообещал, а он настаивает на том, чтоб с Сорокиным ФСБ разобралась…

— Сорокин за возвращение сына требует с него три миллиона долларов. С переводом за границу на счет какой-то итальянской фирмы, торгующей унитазами и прочей сантехникой. Сигнал о согласии — получение этой фирмой предоплаты в размере пятисот тысяч. Ну, банк там, по-видимому, свой, поэтому проблем нет. Но похоже, что Соловьев не хочет отдавать остальное Он ведь тоже свои миллионы не на помойке нашел…

— …А заработал честным и упорным трудом, — съехиднич Рындин. — И, как я понял, для того, чтоб не доплачивать остаток суммы, ему нужно, чтоб товарищ Сорокин исчез с политического горизонта?

— Да. Сорокин должен сперва прислать Ваню к отцу, а уж затем дожидаться своих двух с полтиной. Возможно, если Сорокин будет не в состоянии стребовать эти денежки, вы, Андрей Ильич, не только не получите некоторых моральных неприятностей, но и поправите свои финансовые дела. Само собой, это будет джентльменское соглашение, без какого-либо оформления.

— Значит, мистеру Соловьеву желательно сэкономить? — зло сказал Рындин.

— А кто этого не хочет? Тем более что у вас с Иванцовым положение действительно пиковое. У меня-то есть индульгенция, а вот вам, извините, таковой не давали. Если раскрутится только одна прошлогодняя история, — а меня ввели наконец-то в курс дела полностью! — у вас будет только один более-менее приятный выход. Самоубийство. Потому что все остальные будут сопровождаться жутким позорищем и физическими страданиями. А раскрутка может начаться уже в самое ближайшее время. Если, конечно, Сорокин вместе со своей уголовно-политической группой не исчезнет вовсе.

— Поймать Сорокина невозможно, — сказал Рындин уверенно.

— Вы имеете в виду — взять живым? Такой задачи никто не ставит.

— Само собой, это и ежу ясно. Но думаю, что и ликвидировать его просто так не выйдет.

— Никто не говорит, что это просто. Вам деньги за это платят. И речь не о вашем полковничьем окладе идет.

— Вы просто не понимаете, о чем речь идет. Сорокин в течение месяца орудует на территории области, даже больше. Правда, громкая акция была всего одна, но не думайте, что он тут ел сложа руки. У Сорокина собрана практически полная информация по всей нашей «задумке». А из этого следует, что у него есть источники и в вашем аппарате, и в моем управлении, и в других местах. Далее. По данным, которые пришли ко мне из Москвы, Сорокин обладает целым рядом сверхсовременных технических средств, которые позволяют ему получать информацию без прямых контактов с агентами. Причем принцип действия многих из этих устройств неизвестен. Соответственно и режим противодействия этим средствам подобрать сложно. Например, не могу поручиться, что наша нынешняя беседа им не контролируется.

— Тогда вас надо снимать с должности, — мягко сказал Глава. — В дополнение ко всем иным санкциям.

— Ну, пока, слава Богу, это не ваша прерогатива. За Сорокиным ни много ни мало — пятый год охотятся, причем не только наши спецслужбы. И государственные, и частные. А толку — чуть. Могу свой опыт предъявить. Я санкционировал встречи Сорокина с его младшим братом, он пошел на этот контакт судя по всему, прекрасно зная, что их встречи будут контролироваться. С первой базы — на даче жены облвоенкома — он ушел буквально на глазах моих наружников. И не просто ушел а со всей техникой, то есть с «газелью» и двумя «буранами». Причем, когда я изучал рапорты групп наблюдения — а я их специально целых две выделил, на случай, если одна прохлопает — все выглядит полным идиотизмом. Средь бела дня с насквозь просматриваемой дачи — испарились!

— Небось отстегнул им маленько товарищ Сорокин, — ухмыльнулся Глава, — вот и все испарение…

— Отрабатывал этот вариант. Группы вели наблюдение независимо. Ребята даже не знали, что существует вторая команда. И потом они же фиксировали все на пленку. Со всех сторон. Не было никаких контактов между ними и Сорокиным.

— Неужели не зафиксировали хотя бы момент выезда их с дачи?

— Пленка зафиксировала. Камеры показали, что в 13.20 «бураны» и несколько ящиков со снаряжением были погружены в кузов «газели», а ровно в 13.30 вся группа выехала в неизвестном направлении. Но сами наблюдатели узнали об этом только вечером, когда кассеты просматривали.

— Ничего не понимаю! — произнес Глава, невзначай процитировав популярный мультфильм «Следствие ведут колобки».

— Аналогично, — ухмыльнулся Рындин, который этот мультик однажды видел. Камеры работали, а наблюдатели смотрели в оптику. Но ни черта не увидели. Хотя группа Сорокина, судя по видеозаписи, практически не маскировалась. Спокойно открывали гараж, грузили снегоходы и ящики, не спеша садились в кузов. Выехали наружу, Сорокин вылез из кабины и запер за собой ворота на висячий замок, и лишь после этого «газель» уехала. И только когда один из бойцов углядел, что этот замок висит, то есть в 14.50, сообразили… Но было поздно. И конечно, все это вызывает подозрения в адрес сотрудников, и мы еще ведем проверку по этому факту. Но вот последний случай. То есть с уходом Сорокина из окрестностей «Белой куропатки». Там местность наблюдалась с вертолета, было выставлено оцепление. И опять — бесследное исчезновение.

— Почему же, — возразил Иванцов, — там следы от «буранов» сохранились. В двух шагах мимо сотрудника проехал.

— В общем, товарищ Рындин, вам надо в своей системе порядок наводить, резюмировал Глава. — Иначе мы все-таки составим у себя представление вашему директору, и пусть он решает вопрос о вашем служебном соответствии. По моему мнению, оно в лучшем случае неполное. Но Сорокин для вас — вопрос жизненно важный. Это вам надо запомнить накрепко. А все прочие авантюры — остановить. Ну, пожалуй, все, что хотел, — сказал. Спасибо, что пришли поздравить, дорогие гости, но не надоели ли вам хозяева?

Идти из гостей было недалеко. Всего лишь метров двести по мокрому асфальту улиц закрытого дачного поселка до жилища Иванцова и немного подальше — до Рындина. Дамы ушли вперед, потому что Андрей Ильич с Виктором Семеновичем, едва распрощавшись с хозяином и пожелав ему долгих лет жизни, продолжили беседу.

— Кто тебя за язык потянул? — проворчал Рындин. — «Мимо сотрудника в двух шагах…» Зачем лез?

— Ну, ты же сам начал ему про все эти чудеса Сарториуса рассказывать…

— Что я начал, то я начал. То, как ты сказал, выглядело очень мерзко. Мол, Рындин, сукин сын, выпустил Сорокина.

— Да что ты! И в мыслях такого не было.

— Жалко, что не могу в твои мысли посмотреть, небось иного интересного нашел бы… Я ведь тоже мог, например, упомянуть, что ты на место нападения приехал вместе с Соловьевым и иными, ныне покойными, но ведь не сказал. А Чудо-юдо об этом узнал бы в два счета.

— Не надо обострять, Андрей Ильич, нам, по-моему, как никогда, надо друг за друга держаться. Ведь это Глава считает, что так просто притормозить, когда все уже разогналось.

— Ну, тут ты прав. Остановиться сейчас, когда у многих апатиты разгорелись, сложно. Правда, большую часть публики можно уговорить. Кого-то проще, кого-то сложнее, но можно. Кочеткова, Прокудина, младшего Сорокина отбой даже обрадует. Если пообещать, что они останутся в статус-кво. Хуже с Фролом, Ромой и другими к ним примкнувшими. Эти явно хотели подняться и вырасти. А самое страшное — Чудо-юдо. У него планы покруче. Сейчас, как я понял, у него большие неприятности в Москве. Из-за Цезаря и Жеки, которых кто-то замочил и сейчас ему предъявлен настоящий ультиматум, который может вызвать большую войнушку.

— С применением танков, артиллерии и авиации? — пошутил Иванцов.

— Не исключено, что и такую, — хмыкнул Рындин. — Хотя скорее всего обойдется несколькими десятками трупов в разных городах России и всяких там зарубежьев. Подставками, арестами, банкротствами и компроматами тоже повоюют. Но стрельба будет. Разные мелкие ребятишки по приказу своих ближних паханчиков будут подкладывать бомбы в автомобили и расстреливать себе подобных в подъездах, расшибать витрины и грабить банки, поджигать дачи и квартиры. Наверно, некоторым из них будет известно о ближних целях и задачах, но общего плана этой войны никто знать не будет, кроме самых верхних господ из антибариновской коалиции и его самого со сподвижниками.

— А мы где будем, на каком уровне?

— Боюсь, что можем и на подземном очутиться. Ведь в таких войнах начинают с отстрела тех, кто состоит в том же клане, но может пригодиться противнику. А мы, к сожалению, могли бы пригодиться тем, кто жаждет пощипать Чудо-юду. Поэтому, если дело дойдет до заварухи, нам надо будет о гробах и белых тапках заботиться. А если мы попробуем сунуться к Чудо-юде с предложением свернуть наши планы в трубочку, то он нас уничтожит еще раньше. Не дожидаясь войны. Тем более что Соловьев вот-вот может рассказать кому-то о том, как мы подставили Степу. А Степа — это представитель настоящего, традиционного, блатного мира. Там свои законы и понятия блюдут строго.

— Все это, Ильич, очень неприятно. Действительно, придется повертеться… — У тебя есть какие-то наметки? Может, обсудим?

— Смысл есть.

Но тут выяснилось, что уже дошли до дома Иванцова. Рындина болтала у ворот с Ольгой Михайловной. Рассказывала с том, как куличи печь, хотя до Пасхи было еще порядочно, продолжался Великий пост, и по всем православным канонам оба семейства немало нагрешили, оскоромившись на дне рождения Главы.

Зашли к Иванцовым. Дамы опять занялись кулинарным разговорами, а мужчины, прихватив бутылочку, взялись беседовать в кабинете Виктора Семеновича.

— Давай, Ильич, для начала все расставим на позиции. Что для нас главное и насущное?

— Выжить, — кратко сказал Рындин, залпом осушая рюмку.

— И усидеть на местах, — добавил прокурор, — потому что без мест — мы никто. С нами кто угодно сведет счеты. И никто не заступится, потому что от нас без наших должностей никакой пользы уже не будет.

— Согласен, — кивнул Андрей Ильич, — хотя у нас кое-какие связи, может, и останутся, но в целом ты прав.

— Теперь определимся насчет наиболее опасных направлений. То есть тех, с которых быстрее всего можно получить удар. Рындин улыбнулся, покачал головой.

— Не определишь! Ударить могут откуда угодно. Подставят тебя или меня под служебное расследование в родных ведомствах — удар?

— Безусловно. Но кто его может нанести? Глава? Нет. Не будет он в родной губернии большой шухер устраивать, тем более сейчас. И те, наверху, тоже не возьмутся сейчас ворошить грязное белье. Нет выгоды.

— Ты обрати внимание на то, что Глава говорил: останусь при любом итоге. Значит, чем-то умаслил и оппозицию.

— Оппозиция, Андрей Ильич, по-моему, и не собирается за власть бороться. Нет резона. Брать на себя все эти авгиевы конюшни? Сейчас? Когда народ волком воет? Ведь месяц поликуют, а через два опять начнут коммунистов лаять. Прессе и ТВ рот не заткнешь, не то время. А если взяться за добывание денег для народа, то свои можно растерять… Нет, они подождут.

— Может быть… Значит, ты считаешь, что скандал по официальной линии нам не грозит?

— Думаю, да. У нас есть два опасных направления: Соловьев, ради спокойствия и жадности которого нам предлагают убрать Сарториуса, а также Чудо-юдо со своими объектами у Фрола. Другие сложности тоже могут возникнуть, но эти главные.

— Можно согласиться. За Соловьевым стоят те, кто прокладывал дорожку Сноукрофту и Резнику, то есть враги Чудо-юда. Сарториус — враг Чудо-юда, но Соловьеву неохота с ним рассчитываться. Во всяком случае деньгами.

— Раз Сорокин обещал ему вернуть сына до конца недели, значит, в самое ближайшее время состоится налет на «Белую куропатку». Интересно, какими силами? Фрол ведь принял под свою команду ребят Ромы. Они уже несут внешнюю охрану на объекте в Лутохино. Значит, он может держать в «Куропатке» до сорока человек. И они очень неплохие вояки. Конечно Сарториуса получше, но вшестером им эта задача не по плечу Хотя, конечно, я не специалист…

— Вот именно. А я теперь очень даже сомневаюсь, что для Сарториуса и его людей есть нечто невыполнимое. Глава у нас конечно, человек мудрый, но очень ограниченный. Профессионально, я бы сказал. И когда я ему рассказал насчет того, что имело место вполне реально, он не поверил, стал искать простые и логичные с точки зрения здравого смысла объяснения. Насчет сговора, взяток и тому подобного. У наших наружников такого не может быть, потому что не может быть никогда. Тем более сразу у двух групп, которые вели наблюдение параллельно. И теперь я знаю, почему Сарториус неуловим. Я тут, видишь ли, прочел несколько книжек насчет йогов, парапсихологов и так далее. Моя дура этим зачитывается, даже на курсы какие-то ходит. И вот там, в какой-то из книжек, уж не помню, прочел, как какой-то там факир или йог показывал публике чудеса. Веревка у него с земли до неба вырастала, а потом в цветущее дерево превращалась… Причем тысяча зрителей видела одно и то же. А потом один хитрый репортер заснял все это действо на кинопленку. И оказалось, что ни шиша нет ни веревки до небес, ни цветущего дерева. Хотя когда репортер камеру наводил, то видел и веревку, и дерево. А на пленке — ничего!

— Я тоже про это где-то слышал, — наморщил лоб Иванцов. — Этот йог всю толпу загипнотизировал… Постой! Ты что, считаешь, что этот самый Сарториус гипнотизер?

— Понимаешь, считать я могу что угодно. Даже колдуном его представить. Но что там на самом деле — я не знаю. Вообще-то, у нас был один специалист по гипнозу. Сейчас на пенсии. Я с ним проконсультировался и узнал, что в принципе обычный гипнотизер может погрузить своего подопытного в состояние сна, где тот увидит некую искусственную реальность. Но для этого надо иметь с гипнотизируемым прямой контакт — в глаза смотреть, за руку его держать и так далее. Опять-таки голосовое внушение должно быть, чтобы ввести в транс. А тут все не так. Никто из наружников ближе, чем на полста метров, к даче не подходил, ни один из сорокинцев с ними не переглядывался, тем более не фиксировал их глазами. То есть ничего похожего на традиционный гипноз не было. Правда, мужичок, У которого я консультировался, утверждал, будто в недрах бывшего Комитета, в центральном аппарате, был крепко закрытый отдел, который что-то похожее разрабатывал. Но сам он там, разумеется, никогда не бывал и знал только по слухам. А слухи, как известно, по нашему ведомству запускают с целью дезинформации и выявления профнепригодных сотрудников.

— Ты-то сам что думаешь?

— Могу только предполагать. Информированность у Сарториуса очень высокая, это факт. Я, когда с ним беседовал, ощущал, что он знает все. Может, у него какой-то прибор есть для чтения мыслей? А раз так, то может быть и прибор, который позволяет противнику свои мысли навязывать, скажем, показывать не те картинки, что на самом деле. Мы, например, когда разбирались по поводу исчезновения сорокинцев с дачи, обнаружили, что на выезде из поселка один автолюбитель разминулся с автобусом «ПАЗ». А по времени — это уж мы потом просчитали — получалось, что выезжать должна была «газель» Сорокина. Автолюбитель никакой «газели» не видел. А почему мы ни «ПАЗа», ни «газели» не видели? Фокус? Сейчас я на это смотрю только так: нашим наблюдателям Не надо было видеть ничего. Потому что мы и за «ПАЗом» тоже привязались бы. А вот автолюбителю показали «ПАЗ», поскольку если б этот шофер ничего не увидел, то мог бы с ихней «газелью» столкнуться.

— То есть они могут все, что захотят, показать?

— Ну, все или не все — это только Сарториус знает.

— Но тогда… Он, допустим, может мной или тобой прикинуться? Жуть какая-то…

— Не знаю. Я ж только предполагаю. Может быть, все совсем по-другому. Так, что мы и представить себе не можем.

— Но ведь тогда получается, что его тебе ни за что не взять. Оцепишь, окружишь, а он опять всем мозги заполощет. Спрячется и исчезнет.

— Все так. Однако есть одна странность. Сарториус проявляет явный интерес к объектам Фрола, где, как мы с тобой уже в курсе, ведутся какие-то опыты с психотропными препаратами. Там же, в «Белой куропатке», находятся Ваня Соловьев и второй парень, над которыми люди Баринова чего-то творят. Но Сорокин не проникает туда и не пытается ничего против этой конторы предпринять. Если у него есть такой прибор, который заменяет в мозгах реальную картину на придуманную, то ему это было бы раз плюнуть. Судя по всему, он либо не надеялся на новою технику в данном конкретном случае, либо чего-то дожидался. Чего, интересно?

— Я думаю, что результатов тех опытов, которые там проводятся, — догадался Иванцов.

— О! — поднял указательный палец Рындин. — По-моему нам надо срочно связываться с Фролом и Чудо-юдом.

ВИРТУАЛЬНЫЙ ВЫХОД

— Клара Леопольдовна, — объявила Зинаида, — рабочий день закончен. Вам пора отдыхать.

Клара покорно встала из-за компьютера, вздохнула, будто ей приказали не спать всю ночь, и спросила:

— Компьютер выключить?

— Не надо. Я сама припаркую.

Когда Леопольдовна с глубокими вздохами покинула помещение, Зина подошла к стеллажам, заставленным папками и коробками с дискетами, вытащила из сумочки электронный ключ и набрала комбинацию цифр. Средний стеллаж с легким гудением погрузился вниз, на уровень пола, и за ним показалась небольшая стальная дверца с кнопочным кодовым замком.

Зинаида набрала нужный код на двери и вошла в малюсенькую комнатушку, большая половина которой была занята какими-то приборами, а перед экраном большого компьютера восседал, развалившись в кресле, Василий Лопухин. Экран светился голубым миротворческим цветом, и на нем, помимо цифр, обозначающих текущее время, значилась белая надпись: «VIRTUAL EXIT ON BASE SECTOR BLOCKADE». Несколько ниже нее была другая, выведенная более мелким красным шрифтом: «Virtual exit on reserve sector — not found».

— Все то же? — спросила Зина. — He нашел?

— He знаю, — мрачно ответил Лопухин, — этот компьютер шибко умный, по-английски говорит. Слова «not found» можно понять и как «не обнаружен», и как «не закладывался».

— Надо всю ночь дежурить. Наверняка она выходит во сне.

— Спит она давно, по-моему, и в ус не дует. Вон, посмотри на инфракрасном контрольнике, свет давно выключила. И снов не видит.

Зеленоватый экран инфракрасной телекамеры показывал вполне узнаваемые черты лица инструктора Вики.

— Пойду кофе приготовлю, — сказала Зина, — чует мое сердце — придется до утра кемарить…

— Ну вот, — зевнул Лопухин, глядя на цифры, обозначающие время. Одиннадцать ночи. Я в это время уже сплю обычно…

Но тут компьютер издал звонкий писк. Лопухин и Зина тут же глянули на экран. Верхняя надпись осталась прежней, а нижняя заменилась и стала мигать: «Virtual exit on reserve sector — detected. Direction — recognized».

— Блин! — вздохнул Василий. — Всегда так везет! Как подумаешь об отдыхе, так и получишь прикол.

— Неужели зацапаем? — пробормотала Зина.

— Если не спугнем… — проворчал Лопухин. — Вывожу на режим анализа сигналов.

— Вася, родненький, их надо заловить!

— Не бубните под руку, госпожа Баринова, — мрачно ответил Василий Васильевич, орудуя «мышью». На экране один за другим раскрывались прямоугольники, менялись надписи.

— Так и есть, — вздохнул Лопухин, — минимум три уровня защиты. Первый семечки. А вот два других… Можно увязнуть.

— Васенька, ты же такой умный! Сделай.

— Делаю, делаю… — Теперь Вася щелкал клавиатурой. — Есть! Прошел! Старому хакеру дяде Васе — ура! ура! ура! Опа! Четвертый возник. Во козел, а?

— Вася, они уже почти минуту на связи, быстрее!

— Быстро, Зина, только кошки размножаются… Пока у них только обмен паролями завершается. Сейчас, пройдем четвертый… Все! Пошла считка!

— Лишь бы они не успели закончить.

— Не успеют. Теперь мы все отловим — от и до. Конечно, эта Сарториусная микросхема до ужаса хитренькая. Прямо скажем, совсем не то, что у Винюшки и Зейнабки. Интересно, очень интересно…

— Вася, — спросила Зинаида, — а чего ты не выводишь перехват на экран? Или на звук хотя бы?

— Зачем? — зевнул Вася. — Куда спешить? Кончится выход — спокойненько поглядим запись. Пожалуйста, можно, если хочешь, записать выход как есть, в картинках, хотя на это до хрена памяти уйдет.

— Нет уж, давай не жалеть памяти. Десять гигабайт тебе хватит.

— Приказ начальника — закон для подчиненного. Врубаю.

На экране компьютера возникло нечто вроде коридора из бетонных плит, само собой, аккуратненьких и чистеньких, словно кубики из детского «конструктора». Стыки этих плит были обозначены розовыми линиями, и получалось нечто вроде анфилады из уменьшающихся розовых прямоугольников, уходящих в бесконечность. Эта анфилада с большой скоростью наезжала на зрителя.

— Мы все видим ее глазами, — доложил Лопухин. — Этот коридор — и есть виртуальный выход.

— А Сарториус где?

— Где-то там, — ухмыльнулся Василий, указывая пальцем в набегающие прямоугольники.

— Он может обнаружить, что Таня работает под контролем?

— По идее — не должен. Но гарантии дать не могу. В конце анфилады внезапно воздвиглась розовая стена. Движение прекратилось, зато откуда-то из пустоты высунулась рука, пальцем нарисовала на стене цифры «1094», и стена разошлась в стороны, словно двери вагона метро. За ней оказалось сразу три розовых туннеля. Таня решительно свернула налево.

Опять появилась стена, и рука опять написала цифры, но уже другие:"0945».

Когда стена разошлась, открылось что-то вроде затемненного помещения, в котором появилось некое аморфное светлое пятно.

— Пароль? — послышался строгий механический голос, исходивший из пустоты.

— Триста семьдесят четыре, — ответил голос Тани-Вики. — Отзыв?

— Шестьсот двадцать шесть, — отозвалось пятно и преобразовалось в человеческую фигуру, напоминавшую хорошо прорисованного персонажа из японского мультфильма, в камуфляжном костюме, с шапочкой-маской, но открытым лицом. Сарториус, которого и Зинаида, и Лопухин знали только по фотографиям, добытым Чудо-годом из комитетских архивов, имел с этим типом не самое близкое сходство.

— А чего это он такой? — спросила Зина. — Ненастоящий…

— Тут две причины могут быть, — ответил Лопухин. — Во-первых, он сам себя камуфлирует на выходе. А во-вторых, ты все-таки не забудь, что мы смотрим не совсем то, что видят они. Это только то, что мы получаем после анализа и оцифровки сигналов Таниной микросхемы. А она, сама понимаешь, не на киловаттных мощностях вещает. Мы их улавливаем, усиливаем, преобразуем и получаем то, что видим на мониторе. Сама понимаешь, полностью идеального изображения пока не получается. Возможности компьютера ограничены.

— Здравствуй, Таня, — произнес мультперсонаж.

— Здравствуй, компаньеро Умберто.

— Какие новости?

— Сегодня вернулась Баринова. С ней прибыл какой-то тип. Наблюдала визуально издали. — Тут на экране на пару секунд появилась нечто вроде цветной фотографии Лопухина. В отличие от Сарториуса, он выглядел вполне узнаваемо. Рука, представлявшая Таню, быстро вытянулась в сторону своего виртуального собеседника и передала ему изображение Василия. Васильевича. Сарториус взял изображение из Таниной руки, и оно куда-то исчезло.

— Вот так, — произнес с недовольством Лопухин, — теперь я у него в памяти. Пустячок, а приятно.

— Продолжаю доклад, — произнес голос Тани-Вики. — Сегодня в 21.45 Баринова сделала седьмые инъекции Соловьеву и Русакову. Препараты «Z-8» и 331-й соответственно. Самочувствие обоих нормальное. В настоящее время спят. Пробуждение намечено в 7.00 по команде Зинаиды Бариновой.

— Ах ты сучка! — вырвалось у Зинаиды. — Как же она пролезла? Вася, ты ж утверждал, что все блокировано.

— Не капайте на мозги, мадам Баринова, все идет штатно.

— Передай запись, — потребовал Сарториус. Танина рука передала ему изображение, похожее на нарисованную от руки видеокассету. Сарториус прибрал и ее.

— Вот гад! — прошипел Лопухин. — Передала информацию в нераспакованном виде. Время экономят, паскудники! Ну, погодите, я его тоже погляжу. Вы со старым хакером дядей Васей дело имеете…

— Спасибо, — сказал Сарториус. — Теперь прими приказ. Он вынул из-за пазухи некое рисованное изображение конверта и передал его руке, обозначавшей Таню.

— И тут заархивировались, — прокомментировал Лопухин. — Да, сегодня не придется поспать…

— Спокойной ночи, Танюша! — сказал виртуальный Сарториус и превратился в мутное, расплывчатое пятно, которое в течение нескольких секунд сжалось в точку и исчезло. Тут же возникла розовая стена, и Таня с огромной скоростью стала Удаляться от нее по тем же самым розовым анфиладам, а стены-Двери одна за другой пропускали ее и закрывались.

— Семь дверей было, — зафиксировал Вася. — А коды мы узнали только двух. Пока настраивались, пять внутренних паролей пропустили.

— А ты что, собрался сам в этот кадал входить? — удивилась Зинаида.

— Да хотел попробовать… Знаешь, какую классную дезу можно было кинуть Сорокину?

— Сперва надо прочесть то, что он ей передал в приказе. Потом — то, что она передала на «кассете», — сказала Зина, — а уж потом забавляйся, если охота.

— Ладно, — сказал Лопухин. — Заваривай кофе. На экране монитора опять появился мирный голубой фон и уже знакомые надписи: «VIRTUAL EXIT ON BASE SECTOR BLOCKADE. Virtual exit on reserve sector — not found».

— Слушай, — спросил Лопухин у Зинаиды, вышедшей из секретной комнатки в помещение лаборатории и включавшей электроплитку, — может, заблокировать ей выход через резервный сектор?

— Ни в коем случае! — наливая воду в кофеварку, запретила Зина. — Этак мы их всполошим. Уж лучше знать, что они придумывают, чем потом искать новую дыру для утечки. Ты работай, работай, Васенька! Упирайся рогом, но чтоб распаковал приказ! А то боюсь, что от этого приказа, если Танечка его исполнит, нам сильно поплохеть может, выражаясь словами Димочки.

— А с чего ты это взяла?

— Да с того, что завтра наш эксперимент с солдатиками вступает в завершающую фазу. И если б мне надо было его зарубить, я бы нанесла удар сейчас…

— Сарториусу нужно, чтоб эксперимент был завершен полностью, — усмехнулся Вася, — и будь покойна, он не будет ломиться сюда до того, как Танечка не сообщит ему о том, что сделан восьмой укол. И о том, что твои «кролики» благополучно пережили все последействия. А уж потом, возможно, он и нагрянет, конечно, прикрывшись имитацией. Надеясь, само собой, что его не распознают…

— А ты уверен, что распознаешь?

— Да, почти уверен. Диапазон вихреволновых колебаний, которые создают эффект искусственной реальности, очень ограничен. Дальность создания устойчивой имитации — не более пятисот метров. Пеленгация источника — практически сто процентов.

— Не хвались, едучи на рать… — проворчала Зинаида. — Давай-ка займись для начала распаковкой «пакета».

Вася перекинул запись перехвата на другой компьютер, оставив первый в режиме контроля за резервным сектором виртуального выхода. Потом достал коробку с дискетами и принялся подбирать нужные ключики…

— На, подкрепи силы, — сказала Зинаида, подавая Лопухи ну кружку с кофе. Сахар класть?

— Обожди, обожди… — рассеянно ответил он, отхлебывая из чашки, но глядя на экран. — Я уже почти добрался. Видишь, конверт в исходном положении для распаковки. Сейчас переберем все комбинации и увидим… О, уже пошла! И чего мне за это будет?

— Поцелую, — гася радость, произнесла Зина, — утюгом промеж глаз… Слушай, неужели раскрылся?

Вася сделал оскорбленное лицо: фирма веников не вяжет! «Конверт» раскрылся, превратившись в окно, и в этом окне тут же появился виртуально-мультипликационный Сарториус.

— Слушай приказ, — сказал он по-военному. — «Гром»!

«Конверт» тут же закрылся.

— Во кайф! — нервно расхохотался Вася. — Стоило полтора часа мучиться, чтоб узнать одно слово, которое может означать все что угодно. Например, то, что через полчаса этот наш сарай обстреляют из установки «град» или, например, «ураганом» или «смерчем» побалуют.

— Это нападение! — засопела Зинаида. — Я же говорила!

— Может, и так, — зевнул Василий. — Только когда? Через час? Или послезавтра? А может, этот самый «гром» вовсе не команда о подготовке к нападению, а какая-нибудь совсем иная? Дай я сначала ее «кассету» распакую…

Зинаида этим явно не удовлетворилась.

— А, что там может быть — я и сама знаю. Показала ему нейрозапись инъекции и поведения ребят после седьмого укола. Ну, наверно, сняла с дисплея показания. Другое дело — как она туда попала? Ведь ты ж контролировал…

— Контролировал. Основной сектор был блокирован, а резервный не обнаруживался. Все как сейчас.

— Так как же она выскользнула?

— Вот если дашь мне возможность распаковать ее информацию для Сорокина, тогда и узнаем.

— На хрен мне это нужно! — ругнулась Зинаида. — Я лучше сама с ней побеседую…

— Ни черта не выйдет, — сказал Вася. — Я ведь кое-что знаю про ее микросхему. Ты можешь либо подавить ее полностью или вообще вырубить, либо она сможет тебя дурить, выводя наверх то, что никакой ценности не имеет. Сам Чудо-юдо прокалывался, уж я-то знаю.

— Значит, там какой-то код есть.

— Может, и есть, только я думаю, что нам лучше сначала распечатать «кассету». Очень может быть, что по ходу дела мы выйдем и на этот код.

— А сколько ты провозишься?

— Бог его знает…

— Вот именно! А Сарториус может через час налететь или раньше.

— Объяви тревогу, если Фрол подчинится.

— Подчинится-то он подчинится, только я буду выглядеть круглой дурой, если окажется, что никакого налета не будет.

— Хорошо. Тогда попробуем с другой стороны. Хотя это может еще хуже выйти…

— Чего придумал? Влезть в канал и представиться Сарториусом?

— Ты что, и без приборов умеешь мысли читать?

— Это Сарториус умеет, а я только догадываюсь по твоей роже… Стоп! Господи, как же я раньше не догадалась!

— О чем?

— Да о том, что она прямо с моих мозгов все считывает! Димка рассказывал, как ему однажды удалось во сне, как бы отделившись от тела, наблюдать за этой самой Таней и ее приятелем, а заодно обнаружить место хранения одного из тех перстеньков, над которыми ты второй год корпишь. Потом, во время поездки на Хайди в позапрошлом году, когда оттуда вывозили Эухению, Лусию и Сесара, Чудо-юдо вспоминал о том, что и Таня, и ее «биомать» Бетти Меллори, царствие ей небесное, обладали способностью настраиваться на чужой разум и каким-то образом как бы присутствовать там, где их физически не было. Эухения тоже это умеет, но у нее это проявляется чисто спонтанно…

— Вот теперь понятно, — возрадовался Лопухин. — А я-то лопух по всем статьям. Не догадался! Конечно, на встречу с Сарториусом она должна, условно говоря, «выходить в эфир», и мой прибор регистрирует этот выход. А чтоб получать информацию, ей необходимо просто усиливать для себя входящий сигнал. И, пребывая, фигурально выражаясь, в «режиме радиомолчания», спокойно забирать из высокоумной башки Зинаиды Ивановны все, что у нее там находится!

— По шее получишь, Василий Васильевич, — приятно улыбнулась Зина, — за общее ехидство.

— Стоп, — нахмурился Лопухин, — а может, нам рано веселиться? Ведь она, заразочка, может нас и сейчас слушать.

— Это вряд ли, — возразила Баринова, — на виртуальный выход у нее ушло много энергии… Так что пока она просто спит и ничего не видит. Конечно, если б можно было к ней сейчас датчики подключить, мы бы это знали в точности. На перенастройку, фокусировку и работу микросхемы в режиме усилителя ей тоже понадобилась бы энергия. И датчики бы засекли изменение энергобаланса.

— Толково, — похвалил Вася, — только датчиков на ней нет. Давай попробуем ее надуть, а?

— Как тебе хочется Сарториусом побыть! А ты знаешь его сигнал вызова? Пароли? Он ведь тоже проходит через какие-то «двери», закодированные Таней. Чтоб не лазили по резервному выходу всякие там старые и гнусные хакеры.

— Сигнал вызова можно попробовать выделить. Он мог записаться в то время, как открывался резервный сектор. Ведь сигнал о том, что вызов принят, Сарториус получил не сразу, а только спустя пару секунд после того, как сектор открылся. Он мог передать несколько сигналов, поскольку, скажем, у Тани мозг не сразу активизировался. Соответственно, наша запись могла захватить один из этих повторных сигналов…

— Ладно, дерзайте, Василь Василич, во имя Аллаха милостивого и милосердного. А я попробую разбудить гражданина Фролова.

Сперва, однако, вышел маленький облом. Сэнсей, дежуривший по «оптовой базе», доложил, что Фрол с объекта уехал два часа назад и скорее всего не на отдых, а по срочному вызову. Куда именно — Сэнсей говорить не стал, а может, и действительно не знал. Тогда Зинаида вытащила спутниковый телефон для прямой связи с Чудо-юдом.

— Слушаю, — отозвался Сергей Сергеевич.

— Это я, — представилась Зина. — Мы засекли ее выход.

— Молодцы. Что еще?

— Примерно поняли, как она собирает информацию. Но самое главное — она приняла от Сарториуса сигнал «Гром». Что делать?

— Где Фрол?

— Куда-то уехал два часа назад… Кто-то его срочно вызвал.

— Его Иванцов с Рындиным вызывали, — мрачновато прогудел Чудо-юдо. — Они сначала мне позвонили и доложили, что Сарториус намерен совершить налет с целью похищения Соловьева. «Гром» — сигнал неприятный, хотя бы по звучанию, верно? Иванцов с Рындиным сами догадались, что Сорокин при нападениях пользуется ГВЭП для создания имитационной картинки. Хотя и не знают, что это такое. Подозревают, что он постарается захватить Ивана раньше, чем будет произведена восьмая инъекция. Необратимый парень папе вряд ли понадобится.

— Сарториус хочет отдать Соловьева отцу? Откуда такая лажа прошла?

— Информация надежная. Но это пусть тебя сейчас не волнует. Иванцов и Рындин должны были переговорить с Фролом максимум в течение часа. Только о возможном участии сотрудников областной ФСБ в оказании помощи против Сорокина. Поэтому он уже должен был прибыть к вам. Это меня сильно беспокоит. В наши с тобой каналы связи Сорокин, пожалуй, не влезет. А вот здешних областных удальцов ему вполне возможно ощипать. Если Фрол не прибудет в течение часа звони мне. Ну а если что — Лопухин получил все инструкции. До связи.

— Погодите, Сергей Сергеевич! А Фрол не мог заехать на лутохинский объект?

— Мог, наверно. Но вот что запомни. Ваша задача — любой ценой не дать Сарториусу заполучить Соловьева, а также ваши лабораторные материалы. Любой ценой, слышала?!

ЗАХОД С ШЕСТЕРКИ

Фрол действительно побывал у Иванцова и Рындина. Беседа там получилась краткая. Рындин пообещал подготовить свою группу на случай непредвиденных обстоятельств и действительно объявил готовность. Указания от Чудо-юда укрепить охрану базы и бдить — он воспринял скептически. Хотя ему вкратце объяснили, что Сорокин может появиться в любую минуту и совершенно внезапно, а также аккуратно намекнули, что у Сарто-риуса могут быть самые невероятные средства маскировки. Фрол спросил, сколько народу может наехать и с чем. Когда сказали, что шесть, с автоматами, пулеметами и «РПГ-18», Валентин усмехнулся. У него только в очередной смене на «Куропатке» дежурило двенадцать. Подняв в ружье всех, он мог и сорок человек выставить. Правда, десять постоянно находились в Лутохино, но там же было еще с десяток бойцов Ромы и пятеро типов с нашивками «ЦТМО» — не то наладчики, не то охранники, которые сторожили установку, выпускавшую препараты. Помимо официального служебного оружия «Макаровых» и помп «Иж-81», у людей Фрола и Ромы было чем поиграть в войнушку с разрешения ФСБ и прокуратуры.

Так что караулы, по мнению Фрола, были крепкие. Он хорошо знал, что против лома нет приема, и не верил, что какой-либо суперспецназ может уделать такое количество народу. Тем более что бойцы его и сами были подготовлены нехило.

Немного непонятным было то, что все внимание граждане начальники уделили «оптовой базе». То ли они точно знали, что Сарториус-Сорокин на нее налетит, то ли считали свою секретную установку сущей ерундой, которую можно отдать врагу на поживу, то ли просто полагали, будто Фрол в особых указаниях по охране и обороне лутохинского объекта не нуждается. Именно поэтому Фрол решил сделать небольшой крюк и заехать в Лутохино. Просто чтоб удостовериться, что там все в порядке.

Там, действительно, все было тип-топ. По периметру, с внешней стороны забора, ходила при мощном фонаре тройка патрульных с помпами и пистолетом, в любой момент готовые прибежать на зов мохнатых восточноевропейских овчарок, сво-. бодно бегавших вдоль забора. Через два часа приходила смена с разводящим. Была еще и третья смена. Одни спали, другие бодрствовали, третьи службу несли. Внутри тоже все было спокойно — горели лампы, все, что надо, было заперто. Старшим начальником на объекте оставался некто Крокодил, мужик большой физической силы, но с недостатком образования. В принципе, для того чтоб посчитать для проверки количество произведенных и отгруженных потребителям ящиков с суррогатами, особого интеллекта и не требовалось, но вот в плане обеспечения безопасности Фрол ему не очень доверял. Тут для подстраховки нужен был человек потолковей, который мог бы не только морды бить квалифицированно, но иногда и мозгами пошевелить. Такой товарищ был поставлен руководить внутренней охраной «завода». Он носил кличку Брелок за пристрастие к этому виду побрякушек. Но это был, пожалуй, единственный его недостаток. Брелок в свое время принимал самое деятельное участие в проектировании лутохинского объекта и создании неписаных, но строго исполняемых «тревожных расписаний». В каждом «цеху» на всякий пожарный случай была разработана система огневых точек, поблизости от которых были укрыты тайники с нештатным оружием и боеприпасами, а также пути безопасного отхода из помещения при угрозе неизбежного захвата вероятным противником.

Крокодил дрых на диванчике в офисе «молзавода», а Брелок бдил. Он встретил Фрола уже у ворот.

— Все нормально, командир, — доложил он. — Ночь, тишина и свежий воздух.

Фрол поглядел на циферблат: без пяти минут полночь.

— Пошли в помещение, — велел он, — надо на нынешнюю ночь кое-какие вводные дать…

— Как скажете, Валентин Сергеевич. Вводные так вводные. Если не по самые уши, то вполне приемлемо.

Фрол лишних острот не любил, но Брелку хохмить дозволялось. Они уже пошли было к караульному помещению, но тут внезапно из-за забора, окружавшего завод, послышался отчаянный и злобный собачий лай.

— Волка небось чуют, — успокоительно произнес Брелок. — Он тут часто шастает, видно, помнит, что здесь когда-то ферма была. Молоком-то еще пахнет, вот и думает, что тут еще телята сохранились… Пару минут полают — и заткнутся. Это почти каждую ночь бывает и почти всегда в одно и то же время.

— Надо же, — сказал Фрол с подозрением в голосе, — какой пунктуальный волчара! Часы проверять можно — ровно ноль часов. Ты уверен, Брелок, что этот волк не на двух ногах бегает?

— Нормальный. Мы его даже видели пару раз в ПНВ. Крокодил пробовал из помпы по нему бабахнуть. Но далеко был, метров за полтораста, не попал.

— Жалко… Смотри, собаки не унимаются. А пара минут уже прошла.

И тут из-за забора долетел испуганный крик человека, а потом яростное рычание собак, уже рвущих кого-то клыками.

— По-моему, двуногий все-таки, — сказал Фрол. — Где этот Ромин разгильдяй? Чего караул не поднимает?

— Да сами разберутся, — усмехнулся Брелок. — Бывали случаи, когда мужик какой-нибудь из Лутохино сюда за бутылкой приходил. Знают ведь, алкаши, нюхом чуют. Ну а Крокодил реализует помаленьку. За наличные, но честь по чести, в кассу кладет. Сам проверял.

— Не отстегивает он тебе, чтоб помалкивал? — спросил было Фрол, но ответа не дождался, потому что события за забором приняли какой-то совершенно неожиданный оборот.

— Фу! Фу, Казбек! — отчаянно заорал кто-то. — Это свой, фу! Но псы, видимо, не хотели исполнять команду.

— Зараза! Уйди! — орал другой голос. — Фима! Хрена ты стоишь, шмальни их! Загрызут же!

Третий, точнее, тот, что первым подвергся нападению собак, орал истошно и нечленораздельно:

— А-а-а! У-я!

Из караулки выскочили несколько человек с ружьями и пистолетами и побежали за ворота. Фрол с Брелком тоже бросились бегом на место происшествия. Еще не добежав до забора, они услышали гулкий грохот помпового ружья и жалобный скулеж подстреленного пса. Клацнуло лихорадочно передернутое цевье, но тут же послышались мощный собачий рык, шмяканье оземь сшибленного собакой человека и отчаянный визг мужика, внезапно увидевшего перед глазами звериную морду:

— Уйди! Уйди, псина! — Ребята! А-а-а-й!

Непосредственно за воротами ничего не просматривалось. Шум и гам происходили где-то справа, за углом с внешней стороны забора. Именно туда, скользя по подтаявшей днем и подмерзшей за ночь тропке, бежали, светя фонарем, охранники. Тусклый свет от небольшого светильника, висевшего у ворот, за угол не доставал.

— На воротах остался кто-нибудь? — спросил Фрол у Брелка.

— Да, — кивнул тот. — Там двое моих…

За углом грохнул пистолетный выстрел, потом еще один, завизжала собака, потом бухнула помпа… Отчетливо послышался вскрик человека и шорох упавшего тела.

— Мать твою!.. — взревел Фрол. — Уродища Ромины! Друг друга валят!

Он выдернул из-под куртки «стечкин», снял с предохранителя, и очень, как ему показалось, вовремя. Из-за того самого угла, где происходила катавасия, неожиданно вывернулись три фигуры в белых маскировочных костюмах, с автоматами в руках. Фрол сразу понял: чужие, те, насчет которых предупреждали. А до угла, откуда выскочили пришельцы, было всего метра четыре. Тут не до размышлений.

Короткая! Один ткнулся в снег. Второй только успел вскинуть автомат, но Фрол, опережая противника, спиной повалился в снег и жахнул еще одну очередь. Третий все-таки стреканул из автомата, но пули, шуршанув где-то в метре над Фролом, достались Брелку. Тот как-то нелепо подскочил, дрыгнул ногами и шлепнулся наземь. Фрол этого не увидел, потому что успел продолбить последнего из троих маскхалатников. Из-за угла грохнуло еще несколько выстрелов. Палили только из помп и «Макаровых». «У тех автоматы, — отметило сознание, — значит, это Ромины их долбят. Неужели так ловко?»

Но ответных очередей не было. Пальба стихла. Вставать и высовываться Фролу, однако, не хотелось. Что-то не верилось в то, что Ромины разгильдяи могли уделать таких профи, которых контора Рындина отловить не могла. Правда, раз в год, говорят и палка стреляет…

«Рындин говорил, что их должно быть не больше шести. — Фрол с пистолетом в руках откатился к забору и лихорадочно пытался соображать. — Значит, минимум половина уже накрылась…»

За углом установилась тишина. Фролу она очень не нравилась. Если в перестрелке с этими самыми сорокинцами одолели ребята из Роминой команды, то почему их не слышно? Боятся, что ли, тех троих, которых перестрелял Фрол? Но они же валяются на самом углу. Тем, кто находится за углом, их видно не хуже, чем Фролу. А что, если все не так? Выстрелы из помп и пистолетов были явно сполошные и суматошные — так палят с перепугу, толком ничего не видя. А вот те, «пришельцы», могли прийти с бесшумными инструментами. Замочили горе-охранничков, которые с собственными собаками поладить не могут, и притихли, ждут, пока Фрол им подставится.

Фрол затаил дыхание и вслушивался, вглядывался в темноту. Минут пять, не меньше. Потом рискнул отвести глаза от угла и неподвижных тел в маскхалатах, глянул назад. Брелок лежал поперек тропы, неподвижно и беззвучно. Подползать к нему и интересоваться здоровьем Фрол не стал. Все было и так ясно. Надо было быстро поворачиваться и наблюдать за углом.

Первое, что ужаснуло Фрола, когда он вновь поглядел на убитых, — это отсутствие маскхалатов. Позы убитых были все те же, но белых маскхалатов не было. За те три-четыре секунды, что Фрол глядел в сторону Брелка, ни один гоп-стопник не успел бы раздеть сразу трех жмуров. Тем более придать покойникам те же позы с точностью до миллиметра. Фрол протер глаза. Нет, мертвецы были одеты в камуфляжные бушлаты и штаны, в вязаные лыжные шапочки и теплые тяжелые ботинки… Точь-в-точь, как Ромины охранники.

«Не может быть!» — Фрол ощущал, что у него едет крыша. Нет, он точно помнил, что стрелял в тех, кто был одет в маскхалаты. Никого другого перед ним не было!

Он прекрасно помнил, что тот, кто успел застрелить Брелка, падая, не просто выронил автомат, а как бы судорожно отбросил его от себя. Оружие упало всего в паре метров от Фрола. Пожалуй, достать его можно было, и не показываясь супостатам, вторые, возможно, скрывались за углом.

Рискнул, дотянулся, рассчитывая заполучить машинку со свежим магазином… И подтащил к себе помпу «Иж-81». Не было там никакого автомата, не было пришельцев в маскхалатах, а были просто трое охранников, которых их прямой начальник расстрелял из «стечкина».

Правда, кто-то все же выстрелил и в него, за что заплатил жизнью Брелок. Возможно, что и охранники увидели перед собой не Фрола и Брелка, а точно таких же людей в белом, которыми сами виделись Фролу… Все это Фрол осознал единым духом. Уже не боясь получить выстрел, он встал на ноги и вышел за угол.

Метрах в двадцати от угла, на истоптанном снегу, валялся, упершись лучом в забор, мощный аккумуляторный фонарь. Поблизости от него лежала с раздробленной башкой огромная овчарка. Дальше темнело целое нагромождение тел. Поверх всех раскорячился начальник внешнего караула, которому выстрел из помпы снес полбашки. Его и не узнать бы, если б Фрол не помнил о том, что у него на рукаве был уголковый шеврон с тремя нашивками, как у американского сержанта. Под его трупом обнаружился кобелина по кличке Казбек, вгрызшийся мертвой хваткой в горло одному из караульщиков — как ни странно, любимому хозяину. Фрол хорошо помнил, как Казбек преданно заглядывал в глаза своему повелителю, терся о его штаны боками и вилял хвостом. С чего ж он обозлился?

Третий пес, которого тоже угостили из помпы, уже закоченел. Картечный заряд вывернул ему из брюха кишки, но зверюга проползла несколько метров, волоча за собой внутренности и оставляя жирный кровавый след. В паре метров от него, опрокинувшись на спину, распростерлись еще два охранника. Они уложили друг друга в упор, одновременно выпалив из «Макаровых». В стороне от всех на почерневшем насте ничком лежал бще один. Его ружье стволом уткнулось в снег.

Единственным, кого Фрол застал в живых, был хрипящий у забора парень. Но пояснить что-либо он не мог. Только сипел. Увидев Фрола, широко открыл глаза, дернулся, пытаясь приподняться на локтях, но, видно, все последние силы потратил.

Обмяк и перестал дышать.

Пошатываясь, не то как пьяный, не то как раненый, Фрол побрел вдоль забора обратно к воротам. Он не засекал время и не оомнил, сколько минут разглядывал трупы. Голова вообще отказывалась воспринимать все происшедшее. А понимать тем более.

Почти как робот, механически переставляя ноги, он дошеп до ворот и даже не удивился, увидев, что они открыты настежь При свете фонаря, горевшего у ворот, нетрудно было увидеть два трупа, скорчившиеся на ступеньках караулки. Должно быть это были те, кто, по утверждению Брелка, оставались сторожить ворота.

Именно в этот момент Фрол вышел из временного оцепенения. То ли страх проснулся, то ли мозги заработали.

«Стоп! — подумал он. — Эти-то как погибли? Стрельбы не было слышно. И оружия у них нет. Значит, тут не то, что за забором, друг в друга не стреляли. Без шума их уделали. А у наших на этом объекте ничего бесшумного нет. И ворота открыты».

Стало ясно: пришли те, от Сорокина. Инстинкт, а не разум заставил Фрола выскочить из светового пятна и быстро перебежать от караулки к дверям ближнего цеха. Того самого, для прикрытия которого масло делали. В окнах свет не горел, на дверях висел замок.

Раньше это был один из пяти коровников, составлявших животноводческую ферму. Ее даже «комплексом» именовали, кажется. В соседнем коровнике размещался холодильник, куда складировали масло, а в следующем — склад суррогатного спиртного плюс установка для производства тех таинственных ампул, из-за которых, должно быть, и пожаловал Сорокин.

Мало ли Сорокиных на Руси? Наверняка не меньше, чем Фроловых. И Фрол на своем жизненном пути минимум с десятком разных Сорокиных встречался. Кроме того, догадывался, что ежели приведется пожить подольше, то и еще не с одним Сорокиным встретится. А потому, узнав от Рындина о том, что такова фамилия того самого ухаря, который расстрелял Степу и его спутников почти что перед воротами «оптовой базы», никак не подумал, что это его очень старый знакомый…

Тем более теперь думать времени не было. Фрол уже понимал: этот противник обладает чем-то невероятным, каким-то жутким средством воздействия на психику. Таким, которое заставляет собак бросаться на хорошо знакомых людей и даже собственных любимых хозяев. Таким, которое заставляет видеть то, чего нет, и принимать товарищей, которых знаешь в лицо, за неприятелей… Нет, драться с таким сатаной Фрол не был готов. Мало того — в «стечкине» и пол-обоймы не осталось. А запасной не взял. Драпать надо было, только вот как? Пешком? Джип, на котором Фрол приехал, оставался у офиса, то есть, чтоб добежать до него, надо было перескочить довольно просторную и неплохо освещенную площадку. К тому же ключи от лжипа были у шофера. Где этот шофер? Может, тоже пристрелили уже?

Зачем только он сунулся сюда! Надо было сразу от ворот бежать в Лутохино, а там поднять какого-нибудь автовладельца или тракториста, припугнуть пушкой вези, падла!

От этих запоздалых мыслей Фролу стало тошно, но потом он резко изменил мнение. Может, он и жив только потому, что никуда не побежал. Наверняка такая команда оставила кого-то на стреме — дорогу прикрывать. Точно, набежал бы на пулю!

Прислушался. В конторе, то есть в офисе, кроме спящего — если еще не прирезали! — Крокодила, должен был находиться один охранник из внутреннего караула — подчиненный ныне покойного Брелка. Там же должен был быть и шофер. Свет в конторе горел, дверь была закрыта, но вряд ли визитеры туда не заглянули. А исход, по-видимому, один — три трупа. Остался ли там кто-то из «гостей»? Неизвестно. Да, на свет лучше не соваться.

Впрочем, с такой публикой и от пребывания в темноте толку немного. Инфракрасные приборы и, того хуже, прицелы запросто углядят, если понадобится. Так что надо получше укрытие поискать, закуточек какой-нибудь. В памяти Фрола один за другим промелькнули разные местечки на территории «завода». Ближайшее было всего в полсотне метров по диагонали — узкий промежуток между забором и торцом соседнего коровника, превращенного в холодильник для масла. Туда в свое время полезла дотошная врачиха из санэпид станции, нашла кучу мусора и содрала с Портновского полторы тысячи отмазного. Пожалуй, там, если б удалось добежать и остаться незамеченным, можно было отсидется. Ведь когда-нибудь эти оборотни уйдут отсюда… Только вот вряд ли они удалятся просто так. Ведь они ж наверняка к установке подбирались. И к этим самым ампулам. Вывезти всю установку они смогут только на пяти-шести «КамАЗах», не меньше. Еще один надо под сырье и готовые ампулы. Конечно, если у них задача похитить эту установку. А если просто Уничтожить? Заложат десятка два шашек и рванут… И от коровника-склада ни шиша не останется, и от Фрола тоже.

И все-таки Фрол рискнул. Правда, он не побежал напрямки, Оо Диагонали. Он сначала осторожно, по стеночке, стараясь лишний раз не топнуть и не скрипнуть, пробрался вдоль маслоцеха поближе к забору, а потом быстро перебрался в закуток. Сошлось. Никто не стрелял и не пытался его схватить. Унимая волнение, Фрол прижался спиной к торцевой стене коровника холодильника и чуть перевел дух.

Тишина была просто дьявольской. Фролу даже казалось будто у него сердце слишком громко бухает. Неужели же эти самые типы и не дышат? Никаких звуков до ушей не долетало Может, сорокинцы уже сделали все, что надо, и ушли? Фрол готов был в это поверить.

Но тут внезапно тишина нарушилась.

Не взрывом и не выстрелом, даже не криком. Просто Фрол стал слышать и шаги, и голоса, и даже кашель каких-то людей. Будто у него уши были залиты воском, а потом эти заглушки вынули. Или кто-то среди этой тишины одним щелчком включил радиоприемник. Но еще удивительней, что голоса показались ему до ужаса знакомыми.

— Ребята, — скорее попросил, чем приказал кто-то строгий, — откройте!

— Не имеем права, — отозвался чей-то глухой голос, судя по всему отвечавший из-за двери. — Только с разрешения Зинаиды Ивановны. Или непосредственно начальника ЦТМО.

— Я же вам говорил: Зинаида Ивановна сейчас подойдет.

— Вот когда подойдет, тогда посмотрим.

Этот глухой голос Фрол узнал. Это был один из тех пяти, которые приехали с установкой и смонтировали ее в подвале. Охранники-наладчики. Тот, который просился войти, тоже кого-то напоминал…

— Ну что там у вас? — спросил недовольный женский голос, явно принадлежавший Зинаиде Бариновой. — Почему не открывают?

— Да говорят, без вас не имеют права. Тем более что они какую-то стрельбу слышали…

— Стрельбу? Какую стрельбу?

— Не знаю, Зинаида Ивановна. Может, им это приснилось.

Смешно, но только после этой фразы Фрол вспомнил, какому мужику принадлежит голос. Как-то раз Фролу довелось позвонить в свой собственный кабинет (надеялся, что кто-нибудь там находится). Но никто не отозвался, кроме автоответчика. Помнится, Фрол очень удивился, не узнав собственный голос. Оказывается, в записи он звучал совсем не так, как слышался самому при разговоре. Но теперь Фрол об этом уже знал… Да, тот, кто объяснял ситуацию Зинаиде, говорил его голосом. Значит, они и это умеют. Ясно, что раз они показывают охранникам некую копию Фрола в то время, когда сам Фрол прятался в закуточке между забором и стеной холодильника, то и наида тоже липовая. И сейчас, купившись на эту липу, строгие охранники ЦТМО все-таки откроют дверь, подчиняясь приказу своей непосредственной начальницы. Тут-то их и положат в упор.

Действительно, замок вроде бы залязгал, похоже, отпирали… Фрол ожидал услышать тихие хлопки бесшумного оружия, но ошибся.

Та-та-та-та! — грозно и раскатисто протарахтела автоматная очередь.

— А! — короткий вскрик, и что-то с шорохом повалилось наземь.

Ту-ту-ту! — вот это была настоящая бесшумка, может быть, автомат «вал».

Уйя-у! Уйя-у! — это пули рикошетили от двери. Выходит, здесь номер не прошел? Рассекли подставу ЦТМОшники? И судя по воплю, кого-то завалили…

— Дай «муху», мать твою!… — рявкнул ранее не звучавший здесь голос. Живо!

Пш-ш! Бу-бух! Работу «РПГ-18» Фрол знал и тем, кто не успел отскочить от двери, не завидовал. Грохнуло еще, должно быть, кто-то добавил гранату, типа «РГД-5». Быстро протопотало несколько тяжелых шагов по железной лестнице. Глухо донеслось еще несколько очередей: пара погромче из обычного автомата и с десяток потише — из бесшумных. Потом долетели звуки какой-то возни, одиночный выстрел. Фрол высовываться не собирался.

Вновь забухали шаги по металлической лестнице: кто-то поднимался наверх.

— Готово, Умберто, — доложил мрачный голос, — все пятеро — наповал. Ни один не сдался. А у нас — Павка…

— …И Тарас тоже, — вздохнул тот, кто приказывал стрелять мухой».

— Ты-то как уцелел? С такого расстояния ни один броник не удержит.

— Генератор прикрыл. Только теперь он ни хрена не стоит. Консервная банка полезней.

— Смотри, кровянка! Зацепили тебя все-таки. Плечо! Перетянуть надо!

— Сам обойдусь! Работайте по плану. И поинтенсивнее, раз сокращенным расчетом… Павку сперва вынесите, потом — блоки номер 239 и 245. Сколько готовых коробок?

— В ящике примерно восемьдесят, а ящиков-десять.

— Грузите в «газель». Все — ребят, блоки, ящики с препаратами. Вдвоем с Боцманом. А Наим пусть заливает сырье горючкой. И по зарядам — тоже он…

— Серый, ты смотри перевязывайся, не мудри! Нам твой труп ни к чему, понял?

— Работай, япона мать!

Фрол, стараясь не зашуршать, придвинулся к углу коровника-холодильника. Вполглаза выглянул.

Первое, что увидел, — «газель». Грузовичок стоял с открытым задним бортом, задом к двери, ведущей в подвал, где находились установки для получения «Z-8» и 331-го. Фонарь, обычно горевший над дверью, разбило при взрыве гранаты. Но горел другой, над дверью холодильника, и в отсветах его Фрол заметил тело в белой маскировочной куртке, распростертое неподалеку от двери. Левая дверца «газели» была открыта. На водительском месте просматривался человек, закручивавший резиновый жгут на своем правом плече.

Остальные, видимо, были в подвале. Послышался шум — вылезли трое с оружием, тащившие второй труп в белой одежде. Живые были одеты так же.

— Наим, — потребовал раненый, продолжая накручивать жгут, — быстро готовь заряд! Они без тебя справятся!

— Как скажешь, — пробормотал тот, что держал убитого за ноги, но все-таки помог товарищам запихнуть мертвеца в кузов. И второго — тоже.

— Время, время! — скрипя зубами, произнес Сорокин. И Фрол тут же вспомнил его…

ВРЕМЯ, ВРЕМЯ, ВРЕМЯ!

Фрол, как и все законопослушные граждане бывшего Советского Союза, призывался в армию. Случилось с ним сие вполне обычное событие в 1974 году, поскольку именно тогда ему сравнялось 18. Отучившись полгода в учебке, он неожиданно для себя очутился за границей, правда, все еще в пределах огороженного «железным занавесом» социалистического лагеря, то есть в тогдашней группе советских войск в Германии. Вре было относительно спокойное. Американцы уже поняли, что вьетнамцы их, мягко говоря, «умыли». В Европе, напугавшись того, как СССР со своей компанией в 24 часа «нормализовал» чexoв, размышляли, дойдут ли русские талки до Рейна за 48 часов или только за 49. Никсон съездил к Брежневу, Брежнев — к Никсону, выпили, погуляли, поговорили, подписали — пошла разрядка, или по-ихнему, по-американски, «детант». В Португалии и в Греции накрылись медным тазом фашистские режимы. Жизнь била ключом — и, как ни странно, не по нашей голове. Именно такой тогда представлялась обстановка младшему сержанту разведбата одной из советских дивизий Вальке Фролову.

Тем не менее уровень боевой и политической подготовки не снижался, разведчиков гоняли и в хвост, и в гриву, чтоб служба медом не казалась. Мечты некоторых романтиков, подогретые россказнями отцов, служивших в советских оккупационных войсках сразу после войны, когда-нибудь познакомиться с демократической немкой так и остались мечтами. В лучшем случае этих немок удавалось увидеть из кузова грузовика.

Фрол к романтикам не относился. Он твердо знал, зачем пришел в армию. Накачать мышцы, наломать руки, пристрелять глаза. И еще он хотел научиться командовать, не просто передавать приказ старшего командира, а действительно повелевать: так, чтобы любой солдат в отделении, «молодой» или «старый», в строю или вне строя видел в нем начальника и повиновался. Всего этого Фрол добился, хотя и не без труда, а потом, когда служба подошла к концу, подал заявление в военное училище.

Тогда же, то есть зимой 1975 года, в разведбате появился парень, который был постарше других. По документам Сергею Сорокину — у него там именно такое имя числилось — было 22 года, то есть в военном билете было написано, что он 1953 года рождения. Смотрелся он чуточку постарше — лет на 25. Но на самом деле майору госбезопасности Сорокину было уже 28. Конечно, ни о том, что он был на шесть лет старше, чем говорилось в документах, ни о том, что он давно не рядовой, а майор, кроме начальника особого отдела дивизии, никто не знал. И даже особист не ведал о всех подробностях хитрой игры, которая тогда велась.

Что же касается Фрола, то он совсем не знал правды о том солдате-полуторагодичнике, которого прислали к нему в отде-ние. Он и сейчас, прячась в закутке между забором и стеной холодильника, даже не догадывался о том, что нынешний Сар-риус уже тогда был чекистом. Ведь по официальной версии Ровой Сергей Сорокин был выпускником вуза, не имевшего генной кафедры, и, согласно Закону СССР «О всеобщей воинской обязанности» 1967 года, подлежал призыву на действительную военную службу по окончании учебы.

Рядовой Сорокин особо не кичился своим высшим образованием, не изображал из себя слишком умного и не пытался козырять тем, что он по возрасту старше всех «дедов». Но, само собой, и на шею себе садиться не позволял. Четко держал дистанцию от всех. Говорил мало и только по делу. Настоящих друзей у него не было, как и врагов тоже. Но уважали его все: и солдаты, и офицеры.

Пожалуй, именно опираясь на тихую и незаметную, но всегда очень полезную поддержку рядового Сорокина, младший сержант Фролов научился командовать именно так, как мечтал и, еще не дослужив до конца первый год, вполне мог управлять теми, кто прослужил дольше его. Но главное, чем запомнился младшему сержанту Фролову рядовой Сорокин, было намного серьезнее.

В принципе при особо «удачном» стечении обстоятельств, даже в мирное время и при вполне приличной дисциплине, у солдата срочной службы нет-нет да и появляется шанс не вернуться к маме с папой. Потому что армейские грузовики иногда переворачиваются, ракеты невесть отчего взрываются на старте, транспортные самолеты падают, парашюты не раскрываются, подводные лодки тонут… Для Вальки Фролова такой шанс подвернулся тоже, но, слава Богу, не реализовался. Но в существовании Бога Фрол, как бывший член КПСС, немного сомневался. Тем более что участие Бога в судьбе тогдашнего Вальки Фролова было не очень ясно. Зато участие Сергея Сорокина сомнению не подлежало.

Взвод отрабатывал метание боевых гранат на хорошо знакомом и даже поднадоевшем за многие месяцы войсковом стрельбище. Отделения развели на три учебных места, проинструктировали по технике безопасности, хотя упражнение это отрабатывали не в первый раз. Побросали учебные гранаты, еще чего-то поделали, короче, пошли метать. Из-за бетонного укрытия, с вала высотой метра три. Каску на голову надели. Ничего особо хитрого — разогнуть усики на чеке, продеть через кольцо указательный палец левой руки, прижать рычаг, выдернуть чеку, выскочить из-за укрытия (это была панель бетонная с окошком без рамы) и швырнуть «РГД-42» в круг, посреди которого стояла фанерная мишень. Метров за тридцать от вала, в поле.

Фролове отделение уже выполнило упражнение. Даже весь взвод, кажется, потому что они тогда присели перекурить на пригорке, метрах в десяти от вала. Как выражались командиры — «в тылу». Но кто-то еще метал. То ли другой взвод, то ли вообще другая рота — по прошествии двадцати двух лет без малого Фрол уже позабыл. И тут произошло то, что называется ЧП.

Очередной пацан, проделав все по инструкции, то есть выдернув чеку и отпустив рычаг, замахнулся гранатой слишком резко. А пальцы его гранату отпустили чересчур рано. И вместо того, чтоб отправиться вперед, в круг, где безучастно стояла фанерная мишень, граната полетела назад, туда, где покуривали Фрол и его подчиненные.

Граната летела меньше секунды. Даже те, кто смотрел на вал и видел, как она сорвалась с руки у разгильдяя, не успели ничего сообразить. Тем более Фрол, который лежал на боку спиной к валу. Он даже испугаться не успел. Только услышал шелест воздуха и стук тяжелого предмета по грунту. Граната пролетела у него над плечом и упала в полуметре от него. Прямо перед грудью.

Фрол успел только ее увидеть. В следующее мгновение сидевший относительно далеко Сорокин сделал какой-то невероятный прыжок, схватил гранату и с непомерной силой зашвырнул ее через вал.

Только после того, как за валом тяжко бухнул взрыв, Фрол понял, что произошло. Другие, наверно, тоже. Если б «эргэдэшка» взорвалась посреди тех, кто сидел и полулежал на травке, то минимум троих искромсало бы в лохмотья, а десяток — переранило. Тонкие осколочки закаленной стали — куски стальной ленты, спрятанной под оболочкой гранаты, — многим могли устроить инвалидность. Всем в разной степени… Но у Фрола шансов остаться хотя бы инвалидом не было. Ему светил только цинк и место на кладбище под казенной пирамидкой. И в том, что его ящик остался пустым, а пирамидка неустановленной, была прямая заслуга рядового Сорокина.

После того, как все утряслось и белые как мел офицеры перестали хлопать глазами, разразившись такими заковыристыми матюками, что сразу обратно покраснели, начался быстрый разбор происшествия. Виновнику ЧП даже морду бить не стали — отделался мокрыми штанами. Конечно, пропесочили всех: отчего, мол, сидели так близко к валу. Словно бы забыли, о сами приказали сидеть именно тут и далеко не уходить. Замполит, однако, решил, что из этого случая можно сделать показательный пример мужества и героизма в мирное время и представить Сорокина к медали «За отвагу». Написали это представление или нет, Фрол так и не узнал. Потому что буквально через три-четыре дня прсле совершения подвига рялп вой Сорокин исчез из части.

Позже, недели через полторы, на батальонном разводе зачитали приказ о том, что рядовой Сорокин, изменив Родине и нарушив присягу, нелегально перешел границу ГДР и сбежал на Запад, где выступил с клеветническими заявлениями по адресу партии и правительства. Само собой, приказ повелевал усилить противодействие буржуазной пропаганде, интенсифицировать воспитательную работу и повысить бдительность.

Понять, отчего сбежал Сорокин, никто не мог. Особо маялся замполит, у которого не только потенциальный герой исчез, но и изменник Родины появился. Но, как ни странно, хотя все товарищи офицеры получили по небольшому кусочку от «дыни», вставленной более высокому начальству за утрату бдительности, никаких шибко серьезных событий, типа отдачи под суд или досрочного увольнения без пенсии, не последовало. Шуму, ругани, угроз — хватало, но от всех этих сотрясений воздуха никто особо не пострадал. Не очень мучили и особист, и военная прокуратура. Конечно, пару-тройку раз Фролова вызывали в разные места для дачи показаний. В основном спрашивали, не казалось ли что-то в поведении Сорокина подозрительным, не проявлял ли он излишнего интереса к западному образу жизни, не делился ли с кем планами ухода на Запад и так далее. Фрол на все эти вопросы отвечал «нет» и был совершенно искренен. Сведущие люди говорили, что ему до конца службы придется отдуваться, но ничего такого не случилось. И характеристику от командования для поступления в училище он получил вполне приличную.

Никто Фролу, естественно, не объяснял, что цэрэушники, жаждавшие узнать, чем занимается спеццентр психологической подготовки, которым тогда еще руководил генерал-майор Белогорский, очень хотели завербовать кого-либо из его сотрудников. Такого сотрудника им аккуратно подставили. И тот предоставил им кое-какую информацию. Неполную, не очень ясную, но крайне интересную. К тому же намекнул, что очень хочет уехать на Запад, и обещал, что если ему дадут возможность работать в каком-нибудь иностранном центре аналогичного профиля, то поделится и своими личными разработками в этой области. Американцы, конечно, понимали, что могут нарваться на двойника, и без оглядки запускать козла в огород не хотели. Они взялись проверять Сорокина на вшивость. Чудо-юдо, который не был куратором этой разработки, но активно участвовал в ее прокрутке с санкции руководства подбросил империалистам еще пару заманчивых информации, а затем аккуратно проимитировал недоверие к своему ученику и тезке. В результате к штатникам попала копия секретного донесения, из которого следовало, что Сорокину не доверяют. Затем последовал приказ о переводе Сорокина на менее ответственный участок работы. Сорокин при встрече со связником прокомментировал свой перевод тем, что у него есть завистники, которые мешают ему заниматься любимой наукой и вообще могут его убрать из спеццентра. В общем, янки не то чтоб совсем поверили, но все-таки решили, что надо организовать вывоз непризнанного гения на Запад. Через одного из своих агентов в центральном аппарате они форсировали перевод Сорокина из спеццентра в военную контрразведку. А оттуда его отправили в ГСВГ, якобы для негласного испытания каких-то тонизирующих добавок к рациону войсковых разведчиков. Так он попал в часть, где служил Фрол.

Дальше все было проще. Некоторое время янки все еще приглядывались к Сорокину, потом все-таки решили вывозить. Назначили ему место встречи и спрятали в леске на условном месте «гражданку». Сорокин ночью выскользнул из части, нашел штатские шмотки и вышел на шоссе, где к нему точно в назначенное время подъехала машина. Водитель-немец, ничего не спрашивая, довез его до Берлина. Там в одной из автомастерских находился подземный ход, выводивший за Стену… Для страховки американцы, конечно, сделали ему небольшое шоу, которое состояло во внезапном появлении перед выходом из туннеля двух немцев в форме погранвойск ГДР и личностей в штатском, изображавших сотрудников КГБ и «штатсзихерхайт».

Тут была одна тонкость. Надо было не переиграть и одновременно не показать, что сразу догадался о липе. В общем, Сорокин сумел найти золотую середину. Поверили. Потом потребовали выступить по телевидению, заявить о том, что он «выбирает свободу», и наговорить кучу арестантов в адрес Леонида Ильича. Но о своей работе на КГБ почему-то попросили умолчать. И вообще, казалось бы, очень выгодная тема — разговор о методах воздействия на психику — была полностью исключена из употребления. Да и вообще пропагандистский аспект побега свели к минимуму. Телевизионное интервью было прежде всего рассчитано на проверку реакции комитетского начальства. С удовлетворением отметив, что головы полетели и многие прямые и непосредственные начальники Сорокина оказались отстраненными от работы, штатники засекли также оживленную деятельность советской и гэдээровской спецслужб. Машины с дипномерами все время попадались на глаза поблизости от тех мест, где прятали перебежчика. Потом из Москвы приплыла информашка о том, что в Комитете рассматривается вопрос о проведении спецоперации в отношении Сорокина. То есть надо было понимать, что его собираются либо выкрасть, либо шлепнуть. Из этого янки сделали вывод, что приобрели что-то действительно интересное. Постаравшись в максимальной степени засекретиться, они перекинули Сорокина в Италию, где он и превратился в Умберто Сарториуса…

Ничего этого Фрол не знал. Но парня, который спас его от смерти, помнил. Отчего Серега сбежал, его особо не интересовало. Восхищаться этим он конечно, не восхищался — даже не потому, что особистов боялся. Просто бегать к штатникам и потом говорить про своих всякую дрянь — это западло. Хуже стукачеетва. Но и осуждать в голос, для того, чтоб считали хорошим комсомольцем, не очень старался. Так, если спросят, говорил: да, он плохо поступил. Но сам лезть с гневными речами не хотел. Все-таки перевешивала та граната, которая могла бы прервать Фролову жизнь на отметке девятнадцати с половиной лет.

Потом, конечно, Фрол хоть и нечасто, но задумывался, а что было бы, если б тогда Серега Сорокин не успел? Наверно, много хорошего бы от жизни не успел узнать, но и плохого — тоже. Не увидел бы такой страны — Афганистан, не познакомился бы с Курбаши, не закрутился бы во все эти тухлые и страшные дела. Но жить даже в испохабленной и оплеванной стране лучше, чем не жить вовсе. И благодарность к Сорокину Фролов все время держал в себе. Правда, не чаял, что когда-нибудь увидит его снова…

…Подручные Сарториуса, затолкав трупы своих товарищей в кузов «газели», вновь скрылись в двери подвала. Сорокин сумел-таки наложить жгут на плечо и сидел в кабине «газели», придерживая скрутку левой рукой. Фрол понимал, что его бывший сослуживец почти беззащитен. Можно спокойно выскочить из укрытия, пробежать метров двадцать, прежде чем Сорокин сумеет, отпустив жгут, выхватить оружие. В принципе можно и, не высовываясь особо, отсюда, с сорока метров, попробовать достать его из «стечкина». Хоть и без приклада, но с двух рук Фрол, пожалуй, сумел бы точно приложиться. Доводилось уже. Но все-таки вернее было бы с двадцати. Тогда уж точно никаких шансов у командира террористов не осталось бы. Что делать дальше? В подвале услышат стрельбу, но наверх сразу не сунутся. Понимают, что на выходе из дверей могут подловить. Значит, будет кое-какая фора по времени. За это время можно попытаться запустить мотор «газели» — вряд ли она стоит без ключей, и двигатель у нее еще не остыл. А потом — ищи ветра в поле. Пока добегут до джипа, Фрол уже с горки успеет съехать. Пока откроют и заведут, он до Лутохино доедет…

Но все-таки забыть начисто ту гранату из 1975 года Фрол не мог. Нет, он понимал, что другого шанса у него может и не быть. Если эти ребята собрались рвать установку, то заряд приготовили немаленький. Тот, которого Сорокин назвал Наимом, понес на плече ящичек килограммов на десять-пятнадцать. Если рвануть столько тола в подвале, то весь бывший коровник взлетит на воздух. И воздушная волна просто выдует Фрола из его закутка, так шмякнув о стену молочного цеха, что потом придется ложками соскребать. А кроме того, нет никакой гарантии, что эти ребята вообще по всему «заводу» не оставили фугасов, которые взорвут радиовзрывателями, отъехав на «газели» подальше. Удрать пораньше, то есть бегом побежать к воротам, а потом куда-нибудь вниз, к дороге на Лутохино, тоже не светит. От того места, где стоит «газель», ворота видны. То, что сорокинцы не увидели, как Фрол проскочил в ворота, а затем потихоньку пробрался в свое нынешнее убежище, — их промашка, потому что они все сосредоточились на охмурении «наладчиков-охранников». Но сейчас-то Сорокин сидит в кабине. И смотрит именно в сторону ворот. Наверняка заметит. На машине они его мигом догонят. А пулей — еще быстрее. Пожалуй, даже до угла забора не добежать, а до лесу — тем более. Наст хрупкий, а под ним рыхлый снег, скорости не будет. По дороге вниз, с горки, бежать, конечно, быстрее, но осветить его фарами и расстрелять как зайца будет еще сподручнее.

И Фрол решился. Все его сомнения и размышления на самом деле вовсе не были такими долгими. Пяти секунд, наверное, не прошло.

Он выскочил, броском преодолел двадцать метров, вскинул пистолет и лишь за секунду до нажатия спускового крючка услышал слова, сказанные негромко, вполголоса:

— А, Валентин… Привет, привет.

Сарториус не изменил позы, не убрал руку от раненого плеча и не стал лихорадочно искать оружие. И орать: «Ребята! Сюда!» — тоже не стал. Словно бы не замечал, что Фрол, уцепившись Двумя руками за «стечкина», навел на него ствол.

Тут опять перед глазами Фрола возникла «РГД-42» с выдернутой чекой. Аж в груди закололо, будто те осколки, которыр ему тогда не достались, все-таки вонзились в тело. И руки стали вдруг тяжелыми и слабыми, будто в кисти вместо крови ртуть из жил набежала. А пистолет потяжелел так, будто его не из стали изготовили, а из какого-нибудь иридия или осмия. И опустилось дуло, уже нацеленное на Сарториуса.

— Подойди ближе, не бойся, — сказал Сорокин, будто малому ребенку.

И Фрол послушно сделал шаг, другой, третий. Ноги повиновались не ему, а Сорокину! Чем ближе Фрол подходил к Сарториусу, тем больше и сильнее парализовывалась его воля. В первый момент он еще не понял, что на него действует какая-то мощная, необычная сила, сродни той, что заставила его увидеть врагов в Роминых охранниках. Потом, когда сделал еще два шага, кажется, начал понимать, даже попробовал дернуться назад и вновь поднять пистолет, но уже не сумел освободиться от этого обезволивающего воздействия. Он оказался всецело подчинен Сарториусу.

— Отдай пушку. — Сорокин сказал это так, будто речь шла об огрызке карандаша или недокуренном бычке.

И Фрол, взяв «стечкина» за ствол, подал его Сарториусу. Тот взял в зубы скрутку жгута, а левой рукой забрал пистолет. Сунул его за пояс, вновь взялся левой рукой за скрутку жгута, а потом с некоторым напряжением встал с сиденья и вышел из кабины.

— Пойдем, поможешь, — это было не приказание, а просьба. Но у Фрола и в мыслях не было, что можно не подчиниться. Он последовал за Сарториусом, который, придерживая раненую руку, пошатываясь, пошел к заднему борту «газели». Наверно, если бы Фрол был в нормальном состоянии, он мог легко свалить ослабевшего Сорокина с ног и прыгнуть в кабину грузовичка. Но он просто поплелся следом, словно преданная собака.

Как раз в это время из подвала вышли двое, тащившие каждый по две тяжелые коробки с номерами 239 и 245. На одной паре номера были написаны зеленой краской, на другой — желтой.

— Грузите! — велел Сарториус. — Лезь в кузов, принимай! Последняя фраза относилась к Фролу, и он послушно полез в кузов, чтобы взять из рук парней Сорокина эти четыре коробки — видимо, те самые блоки с установки — и поставить их в кузов неподалеку от уже лежавших там трупов.

— Теперь — за ампулами.

Опять-таки, если б Фрол был в обычном состоянии, он бы удивился тому, что бойцы Сорокина так спокойно реагируют на его присутствие. Но, во-первых, Фрол практически не отдавал себе отчета в том, что делал, и удивляться чему-либо не мог, а во-вторых, бойцы Сорокина, видимо, уже не раз видели такие феномены.

Из подвала появился третий, Наим.

— Готово, — доложил он. — Хоть сейчас рви.

— Давай с ребятами за ящиками.

Фрол, как робот, пошагал вместе с сорокинцами в подвал.

На него нагрузили сразу два картонных ящика с маркировкой «Z-8», в которых тонко побрякивали коробки с ампулами. Каждый из других тоже взял по паре. Последние два ящика тоже взял Фрол, спустившись в подвал самостоятельно. Он даже не замечал, что рядом с убитыми охранниками ЦТМО лежит оружие. Фрол прошел мимо него равнодушно.

Когда Фрол дотащил ящики до места и подал их по одному уже сидевшим в кузове бойцам, Сорокин сказал:

— Садись в машину.

Фрол послушно влез в кузов и уселся на скамеечку, между двумя бойцами. Задний борт закрыли.

— Спи! — приказал Сарториус напоследок, и Фрол разом провалился в глубокий сон. Он не проснулся ни от урчания заведенного мотора «газели», ни от тряски по ухабистой, заледенелой от ночного холода колее. Даже от взрыва, гулко раскатившегося по окрестностям и поднявшего на ноги все Лутохино, располо-;нное почти в трех километрах от бывшей фермы…

— Время? — спросил Сарториус, сидевший в кабине «газели», у Наима, который исполнял обязанности шофера.

— Четыре тридцать, — ответил тот. — Куда едем, а?

— В «Куропатку». Правда, не сразу. Просеками поведешь. Нам надо подъехать туда к 7.00.

— А я думал, что все — отбой…

— С чего ты взял?

— Но ведь генератор накрылся.

— Ну, накрылся. И что из этого?

— Как же мы маскироваться будем?

— Вот посмотри, это я взял у того, кто меня ранил.

— Что это?

— Дешифратор. Он не от балды стрелял, он видел, кто мы. А в «Куропатке» стоит стационарная система. Но все равно мы туда пойдем.

— Без генератора? Против сорока вчетвером?

— Попробуем…

ХОД ПИКОВОЙ ДАМЫ

Сэнсей, который в отсутствие Фрола принял команду над охраной «Куропатки», очень толково расставил людей по боевому расписанию. Правда, его немного смущало, что он подчиняется командам некой московской дамочки, полномочия которой ему особо неизвестны. Что скажет Фрол по поводу ее самодеятельности, он не знал. Но отыскать хозяина никак не удавалось. Радиотелефон, который был у Фрола с собой, не отвечал. Он был оставлен на сиденье джипа и не мог ничего сообщить сам по себе. В офисе «молзавода», где лежал, так и не успев ничего понять, продырявленный Крокодил, тоже были длинные, ничего не объясняющие гудки.

Но, рассудив, в общем-то, справедливо, что лучше перебдеть, чем недобдеть, Сэнсей приготовился к обороне. Все собачки были спущены с цепей, а ребята, разобрав из тайников автоматы и пулеметы, заняли позиции на специально оборудованных укрепленных точках. Таких же, как на «молзаводе», где, увы, никто ими воспользоваться не сумел.

В бывшем складе, где размещалась лаборатория, шесть охранников с нашивками «ЦТМО», распаковав и собрав свое оружие, тоже готовились к бою. Они взяли под прицел четырех пулеметов все подходы, а при нужде могли угостить противника даже из «АГС-17».

Непосредственно в лабораторий собрали все, что подлежало защите и контролю. Во-первых, Ваню и Валерку, которых уложили в ложементы. Во-вторых, Зинаида и четыре охранника вломились в комнату Вики-Тани, скрутили ее, сонную, а затем перетащили в наручниках, со связанными ногами и заклеенным ртом в маленький чуланчик, находившийся позади комнаты, где стояла аппаратура Васи Лопухина. В-третьих, в лабораторию привели Клару Леопольдовну и Сесара Мендеса.

Зинаида надела джинсовый костюм и сапоги на шнуровке, повесила на ремень пистолет-пулемет «бизон-2» со шнековым магазином аж на 64 патрона, за пазуху сунула «ПСМ». Лопухин переодеваться не стал, но взял на крайний случай обычный «АКС-74у» из запасов команды Фрола. Впрочем, его главное оружие располагалось в комнатке, где они пытались перехватить контакт между Таней и Сарториусом. Отсюда же Зинаида поддерживала связь с Сэнсеем, Рындиным и непосредственно с Чудо-юдом.

О судьбе лутохинского объекта Рындин доложил Зинаиде ровно в пять утра, когда публика начала уже уставать от напряженного ожидания.

Вообще-то стрельбу в районе «молзавода» лутохинские жители пропустили мимо ушей. Там и раньше постреливали, случалось. Например, когда Крокодил от скуки палил из помпы по волку. В конце концов, стреляли не в селе, а в трех километрах от него. Да и вообще, жителям было как-то страшновато вызывать милицию. Позвонишь — а потом тебя как стукача и прирежут. Поэтому ни пальба из помповых ружей, ни пистолетные выстрелы, ни, наконец, автоматная очередь, которой был убит сорокинец Тарас и ранен сам Сарториус, не разбудили даже участкового уполномоченного. Но вот взрыва, вдребезги разнесшего бывший коровник с установками для получения препаратов, а заодно разворотившего емкости с запасами спирта для производства суррогатной водки, не заметить было нельзя. Его даже в Сидорове было слышно.

Пока участковый дозванивался до райотдела, а оттуда сообщали в ФСБ, откуда наконец информация добралась до Рындина, прошло полчаса. Поэтому первое сообщение о взрыве на «мол-заводе» никаких подробностей не содержало. Второй звонок от Рындина был спустя час.

Для него лично, как и для его оперативников, которые туда прилетели на вертолете, — на сей раз горючим запаслись впрок! — а потому даже сидоровский райотдел опередили, картинка происшедшего выглядела как междуусобная разборка между охранниками. Как следует рассмотреть место побоища было невозможно. По заводу растекся горящий спирт, от него загорелась и взорвалась емкость с бензином, занялись деревянные постройки… Сидоровские пожарные приехали необычно рано и принялись сбивать пламя, ворочаться со своими шлангами и стволами по всей территории завода, поливать все пеной и водой, а заодно резко менять первоначальную картину событий, в буквальном смысле смывая следы.

Зинаиде и Лопухину все стало ясно гораздо раньше, чем Рындину. Он только догадывался, какими возможностями обладает Сарториус, а они досконально знали.

Правда, они не могли знать, что сорокинский ГВЭП — генератор вихревых электромагнитных полей — разбит пулей. Но они выдали охранникам ЦТМО специальный портативный дешифратор, который Лопухин привез на лутохинский объект в репортерском кофре. И то, что, несмотря на его наличие, установки были взорваны, привело их не в лучшее настроение.

— Как же они попались? — недоумевала Зинаида.

Вася с тревогой поглядывал на экран стационарной системы. Она засекала работу ГВЭПов на расстоянии до полутора километров и ставила устойчивые помехи.

Нервное напряжение, ослабшее было к пяти часам, после сообщения о взрыве на «молзаводе» вновь возросло. Отсутствие Фрола еще больше нервировало. Все уже понимали, что с ним произошли непредвиденные события. Какие именно — не знали, но могли предположить, что в «Куропатку» он уже никогда не вернется. А это сразу заставляло бойцов думать о будущем. Сэнсей, например, вовсе не ощущал себя готовым принять бразды правления, а многие, наоборот, очень надеялись на то, что эти бразды каким-то образом придут в руки к ним. Что за разборка предстоит и с кем, публика не очень понимала, поскольку уже давно привыкла, что по области круче никого нет. Налет на джипы, однако, произвел впечатление. Ходили слухи и о чеченцах, и о некоем нелегальном спецназе типа латиноамериканских «эскадронов смерти», и о какой-то неведомой «Белой стреле»… От всего этого у наиболее слабонервных бойцов возникали размышления типа: «Стоит ли связываться?», тем более что судьба Фрола была неясна. Если б еще не боялись таинственных москвичей, которые каким-то способом сумели превратить двух 19-летних салажат в грозную мордобойную силу, то, может, уже и разбежались бы от греха подальше. Но в эту силу (от которой здесь уже пострадали самые крутые, в том числе Федя, Сэнсей и даже сам Фрол, отоваренный не кем-нибудь, а добрым и интеллигентным Ваней Соловьевым) пока еще верили. И то, что Фрол, заполучив фингал, оставил обидчика в живых, говорило о многом.

Время неуклонно близилось к семи часам. Уже приближался рассвет. Снова начинало казаться, что ничего не будет. Не попрет же Сорокин средь бела дня?

Лопухин упорно мучил компьютер. Пытался распаковать «кассету», переданную Таней-Викой Сарториусу. Ничего не выходило, старый хакер тихо злился, нервничал, сопел. Зинаида нетерпеливо глядела на часы. В 7.00 надо было будить Валерку и Ваню. Сколько чашек кофе она выпила за эту ночь — не считала. Под глазами были темные пятна, веки припухли. Но то, что Таня-Вика получила приказ «Гром», не забывала.

Этот самый «Гром» прогремел в 6.45.

Конечно, небеса не разверзлись и даже хилой молнии не сверкнуло. Просто перед воротами «оптовой базы» появился Фрол.

Вышел он откуда-то из леса. Появился из-за деревьев прямо у ворот. И подошел к дверям проходной, где готовились к обороне Федя и еще пара бойцов с автоматами.

Надо сказать, что Федя получил через Сэнсея твердые указания Зинаиды: какие бы лица ни появлялись в поле зрения, хоть Фрол, хоть Рындин, хоть Иванцов или даже сам Глава — немедленно докладывать в лабораторию и без разрешения Зинаиды никого не пущать. Федя, увидев Фрола, сразу же доложил.

— Вася! — крикнула Зинаида, выслушав сообщение. — Что у тебя там?

— Ничего, — отозвался Лопухин, — источников ГВЭП не просматривается.

— Пропусти, — разрешила Зина. — Пусть сразу идет в лабораторию.

Федя подчинился.

— С добрым утром, — поприветствовал его Фрол, входя на КПП. — Что за бардак, почему не сразу пустил? Не узнал, что ли?

— Сэнсей приказал, точнее, эта краля московская…

— Так. Что еще она приказала?

— Чтоб ты сразу шел в лабораторию к москвичам.

Фрол окинул взглядом боевую экипировку Феди и остальных, криво усмехнулся:

— К обороне приготовились? Кто разрешил нештатное доставать?

— Ну, баба эта… Через Сэнсея, конечно.

— Вы у кого работаете, салабоны? У меня или у нее?

— Да у тебя вроде.

— Тогда вот что. Объявляю тебе, что нас подставляют. Через час сюда прибудет Рындин с хорошими силами и нас всех вместе с базой пустит на ветер. В Лутохино так и случилось. Слышал уже?

— Да сообщал Сэнсей… — нахмурился Федя.

— Что сообщал?

— Да там, говорил, наехали те же, что джипы расстреляли на той неделе. Завод взорвали.

— Почти правильно. Только это Рындин все устроил. Я один ушел, понял? И Крокодил накрылся, и Брелок, и все прочие…

— Ну, и что делать? — оторопел Федя. — Бросать пушки — и ходу?

— Никуда не уйдешь. Они уже оцепили все по кругу. Как рассветет — начнут.

— Давай, пока темно, а?

— Нет. Тут надо по-другому. Надо московских в залог брать. За них нас даже в загранку на самолете выпустят.

— А там заберут и обратно выдадут?

— Не беспокойся, не выдадут. Есть еще места, нас примут. Со всеми связь есть?

— Да.

— Быстро оповести всех наших, что я прибыл. А я к Сэнсею…

В сопровождении одного из Фединых помощников Фрол бегом побежал в офис. Тут его пропустили без расспросов. Сэнсей, увидев Фрола, с облегчением вздохнул:

— Ну, слава Аллаху! Где тебя носило? Тут эта дура все на уши поставила…

— А если б она тебя раком поставила, ты бы встал? — зло прищурился Фрол. Пока я еще командир, понял? Давай связь!

— Понял…

Без пяти минут семь Фрол вошел в калитку забора, окружавшего лабораторию. Охранники ЦТМО пропустили его спокойно, потому что были предупреждены Зиной. Вместе с тем они еще не знали, что стволы бойцов «Белой куропатки» уже отвернулись от забора и наведены на лабораторию.

— Привет! — поздоровался Фрол. И неторопливо прошел мимо них по коридору. Дверь лабораторного помещения ему открыли без проблем. Там беды не чуяли. Ваня и Валерка покоились в ложементах, дожидаясь команды на пробуждение. Клара Леопольдовна грустно читала томик Мандельштама. Катя и Настя, сидя на стульчиках у стены, вполголоса рассказывали анекдоты и хихикали.

Зинаида озабоченно спросила:

— Где вы были, Валентин Сергеевич? Что произошло?

— Ничего особенного, — улыбнулся Фрол и вдруг крикнул во всю глотку: «Гром», «Гром», «Гром»!

Из комнатки, где Вася Лопухин все еще бился над распаковкой информации, которую Таня-Вика передала Сарториусу, послышались грохот, лязг металла и звон разбитого стекла. Фрол молниеносным ударом ладони по горлу сшиб с ног Зинаиду, и она отлетела в угол, а ее пистолет-пулемет остался у Валентина.

— Руки вверх! — Фрол навел ствол на остолбеневших от неожиданности Клару и Сесара Мендеса, который русского языка не знал, но команду выполнил верно.

— К стене! Не двигаться!

— Вы чего? — испуганно пробормотали Настя и Катя, тоже направляясь к стене.

— Куда, прошмондовки?! — рявкнул Фрол. — Эту скрутите!

И он указал стволом в угол, где лежала вырубленная Зинаида. Сестры не стали выступать и бросились исполнять приказ. В этот же миг из открытой двери секретной комнатки был выброшен и грохнулся на пол Вася Лопухин. А следом за ним с его автоматом в руках появилась Таня-Вика. На ее запястьях блестели браслеты разломанных наручников, а в проеме двери проглядывались сорванная с петель металлическая дверь чулана, где была заперта Таня-Вика, и обломки искореженной аппаратуры.

Дверь, ведущая из лаборатории в коридор, содрогнулась от нескольких тяжелых ударов. Охранники ЦТМО, услышав шум, пытались вмешаться в ситуацию.

— Зинаида Ивановна! — орали они.

Но дверь была сделана на совесть. Против нее прикладами не поработаешь, лучше пластитом.

Таня-Вика выглядела необычно. У нее было странное лицо — не то разъяренное, не то одухотворенное. Во всем ее облике чувствовалось какое-то чудовищное, невероятное напряжение сил, которые во много раз превосходили ее обычные, далеко не малые возможности.

Она подошла к ложементам и произнесла:

— Проснитесь!

И повернула Валерку и Ваню в вертикальное положение.

Фрол в это время набирал номер Сэнсея.

— Начинай! — только и произнес он, едва заместитель отозвался.

Спустя двадцать секунд, не больше, бывший склад содрогнулся от взрыва. Калитка в заборе, окружавшем лабораторию, слетела с петель, да и все ворота с лязгом грохнулись оземь. Само собой, фроловский охранник загодя покинул свой пост и на этом месте уже не находился. Вторая граната ударила во внешнюю стальную дверь и прожгла в ее двухсантиметровой броне круглую дыру. Металлические брызги хлобыстнули по второй двери, но не пробили ее. А из амбразур-отдушин под крышей склада сразу огрызнулись очередями два пулемета охранников ЦТМО. Они от разрывов немного оглохли, но боеспособности не потеряли. Гранатометчик фроловской команды намеревавшийся засадить по двери третью гранату, едва высунувшись из-за угла, шмякнулся на хрусткий подтаявше-подмерзший снег. Это оказалось очень фигово, потому что второй гранатомет надо было еще поискать, а других средств для вышибания таких дверей у людей, которыми руководил Сэнсей, не было. Сектор обстрела у четырех ЦТМОшников был практически круговой. Перелезать через забор смертников не находилось. Да и толку что? Все равно ворваться в склад можно было только через дверь. А это направление прикрывали сразу два пулеметчика.

Сэнсей, изрядно перетрусивший, потому что все пошло как-то наперекосяк, позвонил Фролу.

— Бей по амбразурам, козел! — рявкнул Фрол, глядя одним глазом на экран видеодомофона, который показывал ему внутренность коридора, ведущего от входных дверей к лабораторному помещению. Он видел, что один охранник из шести остался там и держит на прицеле дверь.

— Готовы! — доложила Таня-Вика, хлопая по плечу одетых в камуфляж и освобожденных от датчиков Валерку и Ваню.

— Выпускай! — приказал Фрол.

— Ваня! — скомандовала Таня-Вика. — По моей команде быстро и настежь распахнешь дверь! Валерка — уничтожишь охранника!

И передала Русакову автомат Лопухина. Сам Лопухин вместе с Сесаром Мендесом, Зинаидой и Кларой, связанный по рукам и ногам, лежал в углу и нечленораздельно ругался.

— Брысь от двери! — приказал Фрол Насте и Кате. — Не вертитесь под ногами!

Ваня с тем самым бодрым, даже счастливым лицом, которое у него и Валерки появлялось после уколов, взялся за ручку двери. Валерка с автоматом на изготовку стал рядом.

— Давай! — крикнула Таня-Вика.

Р-раз! — дверь молниеносно распахнулась. Два! — Валерка дал короткую очередь, и охранник, не только не успев нажать на спуск своего автомата, но и вообще как-либо отреагировать, ткнулся лицом в приклад.

— Вперед! — По команде Тани-Вики суперсолдаты ворвались в коридор. — Ваня — автомат!

Соловьев подхватил «бизон-2» убитого охранника.

— Чердак! — предупредила Таня, но Ваня уже отреагировал, выпустив очередь вдоль приставной лестницы, по которой охранники-пулеметчики забрались наверх. Там послышался стон, и человек в темно-синей униформе вывалился в люк головой вниз, судорожно оттолкнулся ногами, лестница ерзнула по полу и сверзилась вниз вместе с умирающим.

— Блин! — только и вырвалось у Фрола.

— Вверх, туда! — крикнула Вика, указывая Русакову на люк. — Всех таких (она указала на охранника, корчившегося на лестнице) — убивай!

До сих пор ребята ничего особо чудесного не показывали, но тут было чему подивиться. Разбежавшись, Валерка с автоматом в руках оттолкнулся от пола, подпрыгнул и как-то наискось, затылком и спиной вперед, словно при прыжке стилем «фосбюри-флоп», влетел в люк, приземлившись спиной на пол. В доли секунды его форсированное сознание разобралось в обстановке. Не переворачиваясь на живот, он вскинул автомат и расстрелял тех двоих, что прикрывали огнем подходы к внешним дверям лаборатории. Затем он молниеносно откатился вбок, увернувшись от очереди, посланной в него тем, кто прикрывал противоположный сектор, и короткой очередью разделался с третьим пулеметчиком. Четвертый был убит до этого пулей одного из стрелков Фрола.

— Помоги ему собрать оружие и боеприпасы! — приказала Таня-Вика, и Ваня с не меньшей ловкостью, чем Валерка, улетел на чердак.

— Все, — сказал Фрол, связываясь с Сэнсеем. — Завязывайте палить, больше не в кого.

Приказ дошел не сразу, пули еще минут пять долбили по стенам, но Валерка с Ваней уже спрыгнули с чердака, нагруженные четырьмя «ПК» и четырьмя «бизонами», а также патронными коробками.

Было уже почти светло. С проходной позвонил Федя.

— Там какая-то «газель» подъехала. Фрола спрашивают. Шугануть?

— Пропусти.

Войско Фрола, которым руководил Сэнсей, отделалось сравнительно легко: четверо убитых, шестеро раненых. Все побоище не продолжалось и часа. Сэнсей подошел к Фролу, должно быть, ожидая похвал, но тот мрачно приказал:

— Собери всех перед офисом. Абсолютно всех!

Тем временем «газель» подъехала к зданию лаборатории. Из нее вышли трое. Фрол приказал:

— Быстро перетащить в кузов все, о чем говорили.

Трое во главе с Фролом вбежали в лабораторию, где лежащих На полу связанных пленников караулили только Настя и Катя.

— Помогайте! Тащите баб к машине, — повелел Фрол.

Тяжелого Сесара поволок жилистый Наим, Лопухина — сам Фрол, Леопольдовну Катя, Зинаиду — Настя. Двое остальных мужиков торопливо собирали в большие кожаные мешки коробки с дискетами и папки с документами.

Пленников и документы прямо-таки забрасывали в кузов. Трупов Тараса и Павки там уже не было, но лежали ящики с препаратами и блоки от взорванной установки. Кроме того, в кузове, пристегнутый за левую руку наручником к дуге тента, сидел с перевязанной правой рукой не кто иной, как Умберто Сарториус Сергей Сорокин.

Таня-Вика, Валерка и Ваня прыгнули в машину последними.

— Гони! — приказал Фрол Наиму, занявшему водительское место.

«Газель» сорвалась с места, пронеслась мимо бойцов, собравшихся у офиса под командой Сэнсея, и, едва не сшибив Федю, вовремя отскочившего с дороги, вышибла бампером ворота.

— На аэродром! — командовал Фрол. — Быстрее! Нас ждать не будут.

Сэнсей и его люди ничего не поняли. Только минут через до них начало что-то доходить, послышались вопли:

— Подстава! Ушли! Кинули, с-суки! — и еще что-то в этом роде.

Со стороны гаражей с ревом и солярным дымом вырвалс «КамАЗ». В кузов его влезли почти все бойцы «Белой куропат ки». Пока они грузились, толкаясь и мешая друг другу, «газель» уже катила по краю оврага. «КамАЗ» уже миновал то место, где Сарториус беседовал с Таней-Викой. Правда, скорость пришлось снизить. Когда «газель», переехав овраг, взбиралась на противоположный склон, «КамАЗ» оказался совсем близко.

— Ваня! Достань их! В колеса! — приказала Вика. Соловьев приложился, коротко простучала очередь, а затем звонко лопнул правый передний баллон.

— А-а-а! — из кузова заваливающегося набок грузовика в ужасе завопило два десятка голосов.

Лязг и грохот свалившейся в овраг и покатившейся под откос машины разом заглушил эти истошные вопли.

«Газель» уже петляла по просекам, подбираясь к законсервированному аэродрому.

На КПП стоял прапорщик, который хорошо знал в лицо фрола, Вику, Валерку и Ваню.

— Привет! — сказал он, махая дневальному солдатику, чтоб поднимал шлагбаум. — Ждут вас уже… Дуйте, пока я тут главный…

Фрол вынул из-за пазухи десять зеленых бумажек с портретом Бенджамина Франклина.

— На, — сказал он. — Может, до следующей зарплаты дотянешь…

— Даст Бог, — вздохнул прапорщик, — обещали, что через пару месяцев будет…

На рулежке огромного пустого поля одиноко маячил «Ан-12». «Газель» устремилась к нему. С самолета, видимо, тоже углядели машину. Задняя аппарель стала плавно открываться, а винты помаленьку вращаться.

«Газель» подъехала к транспортнику как раз в тот момент, когда аппарель открылась полностью. К автомобилю от самолета подошли два человека в синих потертых куртках с воротниками на рыбьем меху и в мятых ушанках.

— Недолго ждете? — спросил Фрол.

— Ничего, время есть. Мы ж вроде как на вынужденную сели. Машина же старинная. Но вам бы тоже телиться не стоило. Закатывайте вашу игрушку. Вот бортинженер Жора, он поможет разместиться.

Наим развернул «газель» и задом заехал по аппарели в салон. Еще через полчаса, когда все вольные пассажиры вылезли из кузова, а «газель» была как следует закреплена в салоне, самолет, не спрашивая разрешения на взлет — не у кого было, разве что у прапорщика с КПП, — оторвался от взлетно-посадочной полосы и поднялся в небо…

ТЯЖКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Глава тяжело посмотрел на Рындина. Тут, в этом взгляде, было все: и презрение, и осуждение, и ненависть, и желание стереть с лица земли. А голос прозвучал, как ни странно, участливо, даже с жалостью:

— Андрей Ильич, как же так? Что у нас творится, а? Эта история в Сидоровском районе просто ужас какой-то…

— Бандитские разборки, — выдавил Рындин, — прокуратура уже работает.

— С прокуратурой разговор особый будет. А вот вашей службе такие истории это не плюс. С Теплова я тоже не снимаю ответственности. Но тут и наркотики, и терроризм, и незаконное оружие — целый букет… Да, мне обещали, что пока, до президентских, ничего лишнего не скажут. Но ведь Сорокин опять от вас ушел. И Бог знает, где он объявится и что еще выкинет. Может быть, под самые выборы.

— Все, что ему надо было взять, он взял, — устало сказал Рындин. — Теперь ему у нас нечего делать.

— Вы наш разговор у меня на дне рождения помните? Все, что говорилось об интересах господина Соловьева, вы запомнили? И о своих личных, кстати, тоже.

— Нет, я помню, не беспокойтесь. А вот ваше волнение мне непонятно. Вы ведь совсем недавно говорили об индульгенции.

— Да. Только я забыл сказать, что многое будет зависеть от Соловьева.

— Я догадывался, что это так. Может быть, и постарался бы с большим энтузиазмом. Но могу вам сообщить, что все это уже не так.

— В смысле?

— Есть информация, что от Соловьева-старшего, возможно, уже ничего не зависит. Он вчера арестован. Инкриминируется статья 78-прим. Незаконный экспорт оборонных технологий. Кстати, по материалам, собранным на него нашим управлением. А если очень постараться, то там можно и 64-ю накопать. Все эти обхаживания мистера Сноукрофта и Резника даром не прошли.

— Вот как… — У Главы явно испортилось настроение.

— Да-да, представьте себе. И могу в чисто приватном порядке сообщить, что в ближайшее время у нас может появиться небольшая следственная группа из Москвы, которая начнет работу по определению вашего личного участия в этом вопросе.

— Это вы серьезно? — нахмурился Глава.

— Вообще-то, я уже много лишнего сказал.

— И из каких это соображений?

— Считайте, что из гуманных. Дело в том, что там еще кое-какие неприятные выходы просматриваются. На ваши контакты в соседней области, где осенью прошлого года был убит руководитель ТОО «Роберт» Соловьев Валентин Борисович, родной младший брат Антона Борисовича. Как ни странно, он вел дела с той же самой фирмой, на счет которой господин Сорокин просил перевести три миллиона мелкими купюрами…

— По-моему, вы, Андрей Ильич, элементарным шантажом занимаетесь. Не владея, кстати, серьезной информацией.

— Возможно, но боюсь, что этой информацией владеют в другом месте. Я просто указал вам хвостик от ниточки, за которую могут потянуть те, кому ваша индульгенция не совсем с руки.

— И все-таки, чего вы добиваетесь?

— Спокойствия. Только спокойствия.

— Знаете, конечно, где абсолютное спокойствие существует? — усмехнулся Глава.

— Знаю, но не спешу туда. Мне пока неплохо и тут. А вот некоторые раздражители хотелось бы устранить.

— Какие?

— Те, которые нас постоянно беспокоят.

— Я ведь не могу вам прямо ответить. Хотя и знаю, о чем речь. А то вы еще запишете это на диктофон, который у вас, может быть, в галстуке запрятан.

— Нет у меня таких приборов, к сожалению. А вот у господина-товарища Сорокина есть такие, какие даже японцам и американцам не снились. Вот и лови его после этого.

— Плохому танцору известно что мешает. Ладно, Андрей Ильич, давайте считать, что наш разговор пока закончен. Насчет своих соображений по обеспечению спокойствия и устранению раздражителей еще раз подумайте. Желаю здравствовать!

Рындин вышел из кабинета. Глава высунулся следом, якобы для того, чтоб передать какое-то указание секретарше, и, убедившись, что чекист покинул приемную, вернулся в кабинет. После этого он отворил дверцу, которая вела в его персональный туалет, и выпустил оттуда Иванцова.

— Все слышал, Виктор Семенович? — указывая прокурору на стул, сказал Глава.

— В основном все.

— И как ты думаешь; кого он имел в виду в качестве «раздражителя»?

— Думаю, что меня прежде всего.

— О! И у меня такое же мнение. Замазал ты его в прошлогодней истории, а в этой он и сам порядком замазался. Исчезни ты — вот он и обретет желанное спокойствие. Как думаешь, Сорокина он нарочно отпустил?

— Сложно сказать. Сами знаете, что за поимку Сорокина он не столько перед своим директором отвечает, сколько перед Бариновым. И уж за разгром «Куропатки» и лутохинского объекта он спросит.

— С вас обоих, между прочим.

— Обязательно. Вот Рындину и охота, чтоб я не смог ничего в свое оправдание сказать.

— Опять мы с тобой во мнениях сходимся, а? — ухмыдьнулся Глава. — Вот что значит давнее знакомство. С полуслова понимаем друг друга.

— Ну, с Рындиным вы тоже общий язык нашли, кажется?

— Вот тут ты ошибаешься, Виктор Семеныч! С Рындиным общий язык не больно получается. Знаю я их, дзержинское племя. Все время подсидка на уме. Видел, как он меня подкрутил с Соловьевым? Думаешь как, серьезно это? Ты в курсе этого дела?

— Нет, это Рындин самостоятельно винтил. Не уверен, что он там и меня не приплел. Ведь он знал, что Сноукрофт и Резник бывали у меня в «Вепре». И на пригородной даче — тоже.

— Вот видишь, как он нехорошо себя ведет.

— Нехорошо, согласен. Хотя, скажем так, он больше на перспективу работал. Во-первых, набирал материал на период после выборов Президента. Во-вторых, к возможным выборам губернатора. В-третьих, на случай разборки в борьбе за власть, есди бы мы от своей задумки не отказались…

— Ну да, конечно. Собрал бы военную хунту вкупе с Проку-диным, младшим Сорокиным и, допустим, Кочетковым. Первым же указом этой самой Береговской «директории» меня отрешили бы и посадили.

— Думаю, что и меня тоже, — усмехнулся Иванцов. — А возможно, и сажать не стали бы — в 24 часа именем Свободной Береговии…

— Вполне реально. Народу это бы очень понравилось. Соскучились по показательным процессам.

— И по расстрелам, очевидно.

— Что делать? Впечатление такое, что публике нужно иногда чьи-то кости кидать. Только вот всегда встает вопрос, кого кидать. Очень сложно иногда выбрать. Особенно из двух кандидатов…

— Спасибо, что предупреждаете. Значит, я вовремя успел?

— Хе-хе-хе! Ты думаешь, что если б ты позже Рындина пр бежал, то я бы его в туалет подслушивать посадил?

— Бог его знает, всегда лучше первым прибежать.

— Вот за это я тебя и ценю, Иванцов. Я еще по райкому знаю, какой ты быстрый. Опять же связи у тебя в Генпрокуратуре неплохие. Можешь ты позаботиться насчет дела Соловьева?

— Только насчет Соловьева? — прищурился Иванцов. — Или насчет — хм! — другого товарища тоже?

— Ну, насчет Соловьева, я думаю, там будет кому заступиться. А вот насчет «другого товарища» — надо бы. Реально это?

— Реально. Но только вот Соловьев, поскольку он сына пока не получил обратно и вопрос с Сергеем Сорокиным не решен, может в какой-то момент сделать пакость.

— Ну, это уж на его совести будет. Я думаю, что, если ты поможешь распатронить это дело по 78-прим, он не будет особо дергаться насчет прошлогодней истории с иконой. Мне лично, это я тебе откровенно скажу, не так уж неприятно знать, что такой человек, как Иванцов Виктор Семенович, стоящий в области на страже правопоряда и закона, немножко перед ними нечист. Во всяком случае, куда приятнее, чем знать, что Рындин Андрей Ильич, страж и око государево на земле Береговии, на меня компроматы копит. Конечно, сторговаться и с ним можно, но уж больно дорого. Опять же, если он мне будет почасту о своих познаниях напоминать, то я покой и сон потеряю. И материальные убытки могу понести. Поэтому, учитывая наши замечания насчет костей для народа, лучше все-таки больший акцент на твою поддержку делать…

— А Рындин?

— Вот это сложный вопрос. Как его решать, я не очень знаю, но любое мудрое и взвешенное решение только приветствовал бы.

— Радикальные решения иногда тоже бывают мудрые и взвешенные. Или я не прав?

— Бывают, бывают. Не спорю. Но только нужно, чтоб мудрости и взвешенности было больше, чем радикализма.

— Есть еще проблема Баринова.

— Вот по этой проблеме, к сожалению, как ты слышал, Рындин никаких прояснений не дал. Что есть у тебя?

— Только в общих чертах. Значит, что касается Лутохино, то там есть одна реальная версия: влившиеся в команду Фролова люди небезызвестного эмигранта из соседней области по кличке Рома что-то между собой не поделили, натравили Друг на Друга собак, а затем перестреляли друг друга. Затем в перестрелку вступили и коренные сотоварищи Фрола. Что же касается самого Фрола, то он, как удалось установить Рындину — меня он, кстати, об этом не оповещал! — был знаком с Сорокиным по армии. И, по-видимому, вступил с ним в союз. Может быть, Сорокин переманил его обещанием взять в долю. В общем, Фрол это не подлежит сомнению, в операции Сорокина против «оптовой базы» сыграл роль троянского коня. Сначала натравил своих охранников на персонал лаборатории, а потом надул своих товарищей, вывезя оттуда этот самый персонал, материалы исследований и какие-то элементы оборудования.

— Ну а дальше? Рындин хотя бы намерен их искать?

— На автомашине «газель» группа Сорокина, Фролов и захваченные в «Белой куропатке» лица, среди которых был и сын Соловьева — кстати, дезертир Российской Армии, — прибыли на законсервированный аэродром, где по причине какой-то поломки совершил посадку военно-транспортный самолет «ан-12». Начальник караула, прапорщик и четверо солдат, по их утверждению, были застигнуты врасплох, связаны, а самолет — захвачен. Террористы под угрозой оружия заставили экипаж уклониться от маршрута и совершить посадку в районе аэропорта Нижнелыжье, уже за Уралом. Причем сообщение о захвате самолета пилотам передавать якобы запрещали. Выгрузившись в Нижнелыжье, террористы оставили самолет и пилотов, после чего уехали из аэропорта в неизвестном направлении. Там тайга, искать сложно.

— В общем, они находятся в трех тысячах километров от нашей области. Глава поглядел на старую политическую карту СССР, висевшую на стене его кабинета. — Вот пусть там их Баринов и ищет.

— И все-таки лучше, чтоб не было никаких альтернативных версий.

— Обязательно. Тем более что с этим законсервированным аэродромом при более пристальном рассмотрении будет много вопросов. И они лично меня будут беспокоить. Правда, не совсем так, как господина Рындина.

— Ну что ж, раз Андрею Ильичу желательно обрести спокойствие…

ЧЕРВИ — КОЗЫРИ!

«Газель», установленная на полозья, тащилась на буксире за двумя «буранами» вверх по заснеженному льду узкой и извилистой речки. И «бураны», и полозья со специальными креплениями для колес, как ни странно, были взяты из самолета. Конечно, никакого захвата воздушного судна не было. «Бураны» и полозья погрузили в самолет еще до отъезда к «Белой куропатке».

В кабине «газели» никого не находилось, двое из бойцов Сарториуса сидели на «буранах», а в кузове, греясь друг о друга, в тесноте да не в обиде, ехали дружной компанией конвоиры и пленники. К конвоирам относились Фрол, Наим, Таня-Вика, Валерка, Ваня, Катя и Настя. К пленникам — Зинаида, Клара, Лопухин, Сесар Мендес и, как ни странно, Сорокин-Сарториус. Кроме двенадцати человек, в кузове было еще не меньше ста килограммов груза — оружие, мешки с научными материалами, картонные ящики с препаратами, блоки, снятые с лутохинской установки. Так что свободного места оставалось немного.

Сразу чувствовалось различие в климате. Хотя область, откуда самолет улетал, относилась скорее к северным, чем к центральным, там уже ощущалась весна. Здесь, в Сибири, было 24 градуса мороза. Речка и не собиралась оттаивать. Пленников, вытащенных из лаборатории без пальто и курток, утеплили еще в самолете, где были загодя запасены валенки, ушанки, армейские перчатки и куртки. Правда, и наручники тоже, а также небольшие мешки со стяжками, которые надели на головы подконвойным. Всем им, кроме того, залепили рты пластырем. Изредка они начинали что-то мычать, но содрать пластырь не могли.

Валерка и Ваня чувствовали себя лучше других. Поскольку никаких приказов не было, они сидели по обе стороны от Тани-Вики. Кроме нее, никто не мог бы приказать им изменить позу или сдвинуться с места, но Таня спала.

Катя и Настя прислонились к Фролу. Тут же располагался Наим. Он посматривал на часы.

— Пора! — Наим потолкал Фрола в плечо. — Смотри, время! Через двадцать минут дурной будешь.

— Точно, — зевнув, отозвался Фрол и вынул из кармана рацию. — «Бураны», стой!

Буксировщики остановились. Фрол достал из кармана ключики и отстегнул Сарториуса от дуги тента.

— Не замерз? — побеспокоился Наим.

— Живой. Крови не так много вытекло, а перевязку хорошо сделали. Вытаскиваем!

Вдвоем Фрол и Наим перетащили Сарториуса через задний борт и отволокли к кабине «газели», куда и затолкнули. Сарториус что-то промычал, дернулся, но его усадили на место, в середину тесной кабинки.

— Валлаги, такие шутки! — оскалился Наим. — Сумасшедший дом, честно!

— Куда ППД положил? — спросил Фрол.

— В бардачок. Доставать?

— Конечно.

Наим полез в бардачок и вытащил оттуда отнюдь не пистолет-пулемет Дегтярева, как можно было подумать по употребленной аббревиатуре, а некий странный предмет, состоявший из двух резиновых обручей с множеством мелких, не более миллиметра в диаметре, металлических заклепок, к которым с внешней стороны обручей тянулось соответствующее количество тонких проводков. Часть проводков была свита в небольшой кабель, обмотанный синей изолентой и соединявший обручи между собой. Кроме того, примерно то же число проводков от каждого обруча, скрученные в два более коротких кабеля и обмотанные красной изолентой, были подключены к небольшому приборчику. Приборчик по размерам не превышал двух положенных одна на другую аудиокассет.

— Помни, — наставительно сказал Фрол, — точно по рискам!

— Зачем лишнее говоришь? Я не знаю, да?

— Просто если ты нас обоих с ума свернешь, сам отсюда выбираться будешь.

— Все о'кей будет, не волнуйся.

Наим помог Фролу надеть на голову один из обручей. Поперек внешней, стороны обруча была проведена красной краской вертикальная риска. Наим немного повозился, пристраивая обруч так, чтоб риска пришлась точно напротив глубокой морщины над переносьем Фрола.

— Зеркало дай! — потребовал Фрол, и Наим вынул из бардачка маленькое зеркальце. — Кажись, нормально. Снимай мешок с этого, но рот не расклеивай и наручники пока не трогай…

Наим снял темный мешочек с головы Сарториуса. Тот заморгал, будто от яркого света, хотя на замерзшей реке уже было темно. Замычал заклеенным ртом, увидев справа от себя Фрола, а слева — Наима, но сделать ничего не смог и смирился. Наим при помощи Фрола надел на Сарториуса второй обруч, с синей риской.

— Отлично, — похвалил Фрол, подняв вверх большой палец. — То, что доктор прописал. Все помнишь, как работать?

— Да, конечно. Включить питание — раз. Выровнять на табло прибора красный столбик с синим — два. Нажать кнопку «change», ждать, пока столбики не поменяются местами. Потом в течение пяти секунд нажать кнопку «stop», выключить питание и снять наголовники. Все верно запомнил, а?

— Одно забыл: пока будет идти смена столбиков, пересесть от него сюда, надеть наручники, переклеить пластырь и закрыть обзор мешком.

— Точно, забыл…

— Время, время! — напомнил Фрол. — Включай!

Наим нажал кнопку «power», наверху прибора загорелась зеленая неонка, а посередине засветился маленький экран. На экране, кроме двух неравных столбиков, синего и красного (вроде тех, какие бывают на диаграммах), ничего не обозначалось. Двумя верньерами, располагавшимися в боковых стенках прибора с надписями «red» и «blue», Наим сровнял столбики по высоте, а затем нажал красную кнопку «change». Сразу после этого верхние и нижние концы красного и синего столбиков изогнулись и сомкнулись. Получилось нечто вроде вытянутого овала. Сначала, в первые несколько секунд, овал состоял из двух равных синей и красной половинок. Потом в верхней части овала синий цвет стал перетекать на красную половину, а в нижней — красный на синюю. Фрол закрыл глаза, откинул голову и, похоже, то ли впал в сон, то ли потерял сознание. Как именно реагировал Сарториус, лицо которого оставалось закутанным, будто паранджой, черным мешком, понять было сложно. Но Наим, открыв левую дверцу, вылез из кабины, обежал полукруг и влез в правую, с усилием подвинув неподвижных Фрола и Сарториуса.

Он снял с головы Сарториуса мешок, и стало видно бледное неподвижное лицо с заклеенным ртом. Наим аккуратно, стараясь не причинять боли, отлепил пластырь и тут же заклеил им рот Фрола. Сразу после этого он снял наручники с запястьев Сорокина и быстро защелкнул их на запястьях Фрола.

Минут через тридцать столбики поменялись местами полностью, и Наим нажал кнопку «stop». Столбики разомкнулись, и Наим вновь выровнял их верньерами. Затем он выключил питание, неонка погасла. После этого Наим снял резиновые обручи с обеих голов и надел на Фрола черный мешок. Наконец он похлопал по щеке Сарториуса.

— Э, Серега! Просыпайся, пожалуйста!

Веки Сорокина дрогнули, разлепились, глаза открылись.

— Ф-фу… — выдохнул он. — Который раз уже, а привыкнуть не могу.

— И я не могу, — сознался Наим. — Как так делаешь, а? Если б не техника точно подумал бы, что колдун. Но в этот раз все клево прошло. Как по йотам. Никто ничего не заподозрил. Здорово их сделали!

— Нет никакого колдовства. Все по науке. Ты не удивляешься, что с одного магнитофона можно, запись на другой перегнать, а с того — на первый? Так и тут.

— Это я знаю. Магнитофон, видак — все понятно. Но тут — душа переселяется. Аллах может душу взять — это ясно. А ты душами меняешься. То ты стал Фрол, теперь он стал ты. Куда Аллах смотрит, а? Почему позволяет? Непонятно.

— Ты ж еще в советской школе учился, наверно, помнишь, что там про Аллаха и прочих говорили.

— Не надо. Я тебя уважаю — и ты меня уважай. Аллах акбар!

— Хорошо. Тогда считай, что Аллах это одобрил. Не хотел бы — не допустил бы наверно.

— Слушай, а зачем ты обратно перелез, а? Он здоровый, не раненый. Ему сорок лет, а тебе пятьдесят — прожил бы дольше.

— Я тебе объяснял, а ты не понял.

— Нет, я понял. Если обратно не перелезть, то крыша поедет. Но ты сказал, что двенадцать часов можно жить. Надо опять перелезть — еще двенадцать часов поживешь без раны.

— Очень сложно. Вот ты когда-нибудь переодевался в чужую одежду? Может, и получше, и поновее, и не рваная — а не своя. Не тот размер, не тот рост. Под мышкой жмет, штаны спадают. Пахнет чем-то не тем, неизвестно, что в карманах лежит. Свое, пусть и потертое, приятней.

— Очень понятно объяснил! — кивнул Наим. — Я тоже не люблю чье-то ношеное надевать.

В это время заворочался Фрол; Он ощутил наручники, замычал заклеенным ртом, замотал головой под мешком.

— Что с ним делать будем? — спросил Наим.

— Обратно в кузов отнесем.

— Там девушки две есть, напомнил Наим, — медсестры. Они ему подчинялись, а тебя настоящего не видели. Проблема будет.

Сорокин ненадолго задумался.

— Ладно, проблема невелика. Сходи, разбуди Таню, пусть прикажет солдатикам этих девочек нежно обнять и надеть им браслетки.

— А мешки, заклейку делать?

— Наверно, не обязательно. Куда они отсюда денутся? Похрюкала рация, лежавшая все еще в кармане у Фрола.

— «Газель», долго стоять будем? Моторы стынут, — забеспокоились с «буранов».

— Сейчас, погодите минут пять. Не застынете, — проворчал Сорокин и забрал рацию из кармана у Фрола, который притих, по-видимому, прислушиваясь к обстановке. Наим вылез из кабины и пошел к заднему борту…

Пока происходили эти события в кабине, в кузове «газели» жизнь вовсе не замирала. Катя и Настя, пригревшиеся было около Фрола, после его ухода с Наимом почуяли холод.

— У, блин! — проворчала Катерина. — Надо было этому козлу все разворошить. Так тепло было — и вот поперлись куда-то…

— Может, эти снегоходы заглохли? Вот влипнем, так влипнем…

— Сплюнь, дура! Это ж Сибирь, тут вообще никого. Нас и не найдут ни за что.

— И с чего это Фрола понесло? Скорешился с какими-то, наших подставил и кинул…

— Тебя не спросил. А нам надо сидеть и не рыпаться. И сказать «спасибо» за то, что с собой взял, а не бросил. Между прочим, когда Курбаши в прошлом году накрылся, Фролу самое оно было нас пришить. Чтоб мы не трепались, если приберут. А он нас не только из ментуры вытащил, но и при деле оставил. Думаешь, он других медичек не нашел бы?

Со скамейки, примыкавшей к кабине, где сидели пленники, послышалось настырное мычание.

— Не ори, — буркнула Катя, — все равно не отпустим.

— Между прочим, — заметила Настя, — пока стоим, давно бы сходить могли. В смысле «мальчики — налево», «девочки — направо». Ехать еще неизвестно сколько…

— Уй, еще не хватало из кузова вылезать, тут хоть надышали, а там холодрыга собачья. Еще простудишь чего-нибудь…

— А если лопнет? Это лучше?

Со скамейки пленников опять послышались возня и мычание.

— Заткнешься ты или нет, паскуда? — рявкнула Катя. — Все, Зинуля! Начальство твое накрылось. И не хрюкай больше…

…Василию Лопухину, сидевшему рядом с Зинаидой, в туалет не хотелось. Непосредственно после посадки в Нижнелыжье Сарториус, выступавший в образе Фрола, организовал «оправку». Но зато ему дьявольски хотелось почесать нос. Поскольку руки у него были скованы за спиной, а на физиономии — мешок, то сделать это оказалось довольно сложно. Вася попробовал потереться носом о плечо сидевшей рядом Зинаиды. Та поняла это как-то не так и отпихнула Васю плечом. Тогда Вася повернул голову и почесал нос о плечо Клары Леопольдовны. Та была в полной прострации и ничего не заметила. Но вот Лопухин в результате этой операции совершенно неожиданно обнаружил, что отклеился уголок пластыря, налепленного ему на рот. Сначала показалось, будто это ничего не значит. Но когда Лопухин, хотя нос у него больше не чесался, еще пару раз потерся лицом о плечо безучастной Клары Леопольдовны, то оказалось, что пластырь отклеился больше, и теперь можно попробовать просунуть кончик языка. Вася маленько отмочил слюной пластырь, а затем опять потерся. На сей раз ему удалось освободить уже полрта. Еще один повтор — и Вася понял, что может даже произнести кое-что. Он повернулся к Зинаиде и прошептал:

— Зин, ты меня слышишь? Качни головой влево!

Баринова сделала требуемое движение и немного тюкнула головой Васю.

Лопухин прошептал:

— Попробую зубами снять с тебя пластырь. Идет? Зина утвердительно тюкнула его головой. Вася потянулся к ней лицом. Определить, где кто, они могли только по теплому дыханию, прорывавшемуся через поры мешков. Соприкоснулись носами. Василий, у которого пластырь от верхней губы еще не совсем отлип, постарался отогнуть его вверх. После того, как он провел своей упрятанной в мешок физией по прощупывавшемуся под мешком носу Зинаиды, ему это удалось. Втянув в более-менее освобожденный от пластыря рот сатин мешка, Вася прижался к лицу Бариновой, стараясь уцепить зубами сквозь два мешка еще и пластырь. Две попытки оказались неудачными. При первой он больно куснул Зинаиду за нос — вот это-то ее болезненное мычание и рассердило Катю с Настей, — а при второй просто скользнул зубами по пластырю, не сумев его захватить. Но вот третья попытка оказалась успешной. Самыми кончиками резцов Лопухину все же удалось зажать уголок пластыря и понемногу начать его отдирать. Это была не самая безболезненная операция, Зина опять замычала от боли, но главное было сделано: Зинаиде удалось освободить от пластыря рот.

— Васька, — пробормотала она тихонько, — ты — гений в трусиках! Ну, держитесь, дон Умберто!

— Таня! — послышался у заднего борта громкий голос Наима. — Подойди к командиру, пожалуйста.

— А… — просыпаясь, отозвалась Таня. — Сейчас…

— Крейзи дей! — набрав полную грудь воздуха, насколько позволял мешок, проорала Зинаида.

Это был тот самый секретный сигнал, который обеспечивал ей полную власть над Таней. Теперь Таня стала подобием Валерки и Вани и подчинялась Зинаиде столь же беспрекословно, как они — ей. Приказание Зины, даже произнесенное шепотом, Таня-Вика теперь НЕ МОГЛА не выполнить.

— Не торопись! — прошептала Баринова. — Скажи, что потеряла перчатку.

— Подожди, Наим, я перчатку потеряла, — вполне естественным, не вызывающим подозрений голосом отозвалась Таня.

— Ладно, — сказал Наим, — он в кабине ждет.

И пошел обратно к Сарториусу. Этим он продлил себе жизнь, так как Зинаида была готова отдать приказ Тане: «Убей его!» Приказ этот не последовал, вместо него Баринова произнесла все так же шепотом:

— Отдай мне управление Валеркой и Ваней!

Таня тут же вымолвила:

— Подчиняетесь ей!

Это было сказано громко, во весь голос, и вывело из полудремы опять согревшихся друг о дружку Катю и Настю.

— Ты чего орешь? — пробормотала Настя. — Совсем оборзела, на фиг!

— Сними с меня мешок! — приказала Тане Зинаида. — И с Лопухина — тоже. Валера и Ваня — уничтожить всех, кто вне машины!

Почему она отдала именно такой приказ — ей самой было непонятно. Наверно, потому, что волновалась и торопилась. А может, потому, что еще никогда не отдавала приказа убивать. Тем более таким бездумным исполнителям. Им скажи: «Уничтожайте всех!» — они и тебя вместе со всеми положат.

— Ты сдурела? — взвизгнула Катя. Но Валерка и Ваня уже выпрыгивали через задний борт с автоматами в руках.

Их сверхобостренное зрение прекрасно видело в уже сгустившейся темноте силуэты людей.

На сей раз Наиму не повезло. Если б он успел залезть в кабину «газели», где сидели Сарториус и Фрол, то ничего бы с ним не случилось. Но он на свою беду услышал Танин приказ ребятам и вернулся к заднему борту.

Очередь, выпущенная Ваней в упор, пригвоздила Наима ко льду.

Грохот, раскатистым эхом пошедший гулять по тайге, заставил обернуться тех двоих, что оставались у «буранов». Но большего, чем обернуться, успеть они не смогли. Зеленовато-оранжевые трассеры двух автоматов рассекли тьму и вонзились в снегоходчиков. Затем простучала еще одна короткая очередь — Валерка, в точности выполняя приказ, подстрелил на расстоянии в сотню метров пересекавшего замерзшую реку и вспугнутого выстрелами зайца.

— Вы чего? — перепуганно вскрикнула Катя и бросилась к борту.

— Назад, дура! — закричал уже освобожденный от мешка, но не от наручников Лопухин.

— Не пускай! — крикнула Тане Зинаида, но та успела поймать только Настю. Катерина уже перемахнула через борт.

— Не стрелять! — заорала Баринова, и вовремя. Уже приприцелившийся в Катю Валерка опустил автомат. В ту же секунду из левой дверцы кабины выскочил Сарториус и бегом, прижимая левой рукой раненую правую, помчался по льду к «бурану». А Катя, обежав машину справа, открыла другую дверцу кабины, у которой дергался с мешком на голове скованный Фрол. Катя сдернула с него мешок, сорвала пластырь со рта, выщипнув с лица Фрола немало щетины и содрав кусочек кожи с губы. Мат, который изрек Валентин Сергеевич, получился искренним, но немного вялым.

— Осторожней, зараза! — было самым нежным из того, что он сказал.

— Чего они? — спросила Катя, но Фрол не стал объяснять, а послал ее по вполне приемлемому для женщин адресу.

Плечом он выпихнул медсестру из кабины, выпрыгнул следом и помчался бегом к другому «бурану».

Сорокин, вслед которому бесстрастно смотрели Валерка и Ваня, беспрепятственно добежал до одного «бурана», а Фрол с Катей до другого. Сарториус, подхватив автомат застреленного Ваней водителя, превозмогая боль в правой руке, обрезал буксир, взялся за руль и запустил мотор. Снегоход взвихрил снег гусеницей и рванул вперед. Все в том же направлении — вверх по реке. Р-р-рых! — и скрылся за поворотом.

— Ты водить умеешь? — спросил Фрол у Кати.

— Не-а… — пробормотала она.

— А я умею, но не могу.

Действительно, с браслетами на запястьях и руками за спиной не порулишь.

— Обыщи этого! — Фрол мотнул головой в сторору лежащего неподалеку сорокинца.

— Тьфу! — сплюнула Катерина. — Терпеть не могу жмуров.

Но тем не менее нагнулась и зашарила по карманам.

— Есть! — радостно вскрикнула она, выцарапывая из кармана залитой кровью куртки маленький ключик. — По-моему, этот…

Ключ подошел. Катя отперла наручники, и Фрол, размяв затекшие и начавшие было белеть кисти рук, отвязал буксирную веревку. Затем Фрол, как и Сарториус, подобрал автомат убитого и уселся на снегоход. Катя уцепилась за его спину.

— Ни черта не пойму! — проорал Фрол, когда мотор уже зажурчал. — Этих постреляли, а того не тронули. Ну, я с ним разберусь!

— Не надо! — протестующе завизжала Катя, но «буран» уже понесся в погоню…

Зинаида прекрасно слышала, как сначала один, а потом второй снегоход завелись и умчались прочь. Надо было дать какую-то команду.

— Таня, сними со всех наручники! И пластырь отлепи, у кого он есть…

Процедура всеобщего освобождения не заняла и пяти минут.

Почему-то сразу всем захотелось вылезти из машины и поразмяться.

На небе серебрилась яркая здоровенная луна, неплохо освещавшая окрестности. Слишком хорошо, чтоб исполнять естественные надобности без стеснения.

— Мальчики — налево, девочки — направо, — объявила Зина. — Далеко в тайгу не лезьте.

Лопухин, Сесар Мендес, Ваня и Валерка пошли на левый берег реки, а Зинаида, Таня, Клара и Настя — на правый. Идти надо было недалеко — всего метров десять.

Мендес с полдороги вернулся. Зачем, почему, отчего? Может, туалетную бумагу или хотя бы газетку надеялся в кузове найти…

В это самое время Сорокин, уже отъехав на полтора километра от грузовика, остановил снегоход. Прислушался — тарахтел мотор второго «бурана».

— Свои все здесь… — сам себе сказал Сарториус. — Самозванцев нам не надо.

Морщась от боли, он снял автомат с предохранителя, уложил его цёвьем на сиденье «бурана» и приложил приклад к левому плечу.

То, что в погоню за ним бросится Фрол, он не предполагал. По его расчетам, Фрол, если б даже ему удалось завести снегоход, должен был поехать вниз по реке, к Нижнелыжью. А вот если бы Фрола и Катю остановила Зинаида — не сама, конечно, а при помощи своих биороботов, — то вполне могла послать в погоню Соловьева с Русаковым. Или Таню. Сорокин даже допускал, что Баринова может и прикончить Фрола. Она ведь еще не знает ничего о ППД — «приборе перемещения душ», — который помог Сорокину стать Фролом на время операции против «Белой куропатки».

При воспоминании о ППД Сарториус охнул. Нет, не оттого, что раненая рука «стрельнула». Он просто вспомнил, что прибор остался там, в кабине «газели». Черт с ними, с трофейными материалам и блоками лутохинской установки, даже с «Z-8» и 331-м. До всего этого он, Сергей Николаевич, сам доберется. Танечка достаточно много сообщила. У Сарториуса в Оклахоме исследовательская база не хуже, чем у Баринова. Жаль, что не удалось увезти Сесара Мендеса. Это могло бы сильно ускорить дело. Но это тоже ерунда. Можно и без него до всего добраться. А может, удастся все-таки найти Дмитрия Баринова… Так что, несмотря на то, что операция сорвалась, Чудо-юдо потерпел немалый урон.

Но ППД — из другой оперы. Такой штуки, которая за полчаса полностью меняет сознание и поддерживает его в стабильном состоянии 12 часов, у Бариновых нет. А он уехал, радуясь, что успел убежать, и оставил эту штуку в руках невестки Чудо-юда.

Конечно, если б знать наверняка, что вся эта компания так и замерзнет здесь, в тайге, и никто ее не найдет, то можно бы и примириться с потерей. Дождаться, пока все отдадут концы, а потом приехать и забрать машину с грузом. Но шансов, что Чудо-юдо не доберется сюда в ближайшее время, мало. Он ведь уже знает, что где-то в окрестностях Нижнелыжья в старых, еще сталинских времен, горных выработках находится база бывшего ученика. Базу скорее всего не найдет, даже если обнаружит эту речку-дорожку и следы от «буранов». Но вот брошенную «газель» и тех, кто при ней останется, ему, пожалуй, удастся отыскать. Чудо-юдо может быть в Нижнелыжье уже сейчас. И не с пустыми руками, а с вертолетом. Ну уж завтра-то он точно нагрянет сюда.

Так что рисковать нельзя. Хорошая машинка «газель», но придется ею пожертвовать… В укромном месте, под кабиной, установлен заряд-ликвидатор. Он — на крайний случай, для красивого ухода. Срабатывает от радиовзрывателя. Правда, предполагалось, что человек, взрывающий машину, будет сам сидеть в кабине… А тут — полтора километра. Достанет ли рация? Питание-то подсело.

Тем не менее Сарториус настроил рацию на нужную частоту и набрал нужный код…

Все «мальчики» и «девочки», каждый на своем берегу речки, находились спиной к яркой оранжево-алой вспышке, озарившей реку и стиснувшие ее частоколы елей. Всех разом бросило в снег, над лежащими со свистом и шелестом пронеслись обломки.

На правом берегу первой очухалась Таня. Собственно, она и сознания не теряла. Ее просто свалило с ног воздушной волной, уложило в снег, но ничуточки не оглушило. Поскольку приказа падать она не получала, то тут же встала на ноги и стала ждать распоряжений Зинаиды. То же самое произошло на левом берегу: Валерка и Ваня, едва пронеслась волна, тут же вскочили и выполнили последний приказ отданный Зинаидой, — сходили по-маленькому. Поскольку ничьи приказы, кроме Зинаидино-го, они выполнять не собирались, то Лопухин, тоже не пострадавший и быстро пришедший в себя, после двух или трех безуспешных попыток позвать их с собой плюнул и один побежал на место катастрофы.

Взрыв был приличный. Он не только вдребезги разнес грузовичок — левая дверца повисла на ветках ели, стоявшей метров на двадцать дальше от берега, чем Лопухин, — но и проломал сорокасантиметровой толщины лед. Поэтому кузов вместе со всем содержимым, рамой и задним мостом, подскочив на несколько метров в воздух, грохнулся в открывшуюся полынью и ушел метра на три в воду. Передний мост с пылающими и коптящими покрышками унесло метров на двадцать от полыньи. Куски мотора и кабины покрывали лед от берега до берега. Местами на льду пылали лужи бензина, горели куски разорванного тента.

Сделав шагов десять к полынье, Лопухин споткнулся о какой-то неправильно-круглый предмет. От нечаянного удара ногой предмет покатился по льду, с которого взрывом сдуло рыхлые слои снега, затем остановился у лужицы горящего бен зина, и Лопухин охнул: это была обугленная, почерневшая, вершенно лысая — волосы спалило — человеческая голова.

Шарахнувшись от нее, как черт от ладана, Вася обежал полынью и оказался на правом берегу. Таню он увидел сразу — неподвижную и безучастную. Рядом с ней, вся извалянная в снегу, сидела, запрокинув голову, Настя и прикладывала снег к разбитому носу. Подальше от берега, озаренные отсветами горящего на льду бензина, темнели два тела, припорошенные снегом. Взрывная волна протащила их метров двадцать, и они пропахали при этом глубокие борозды.

Василий, проваливаясь в снег по колено, добрался до того, что лежало поближе. Первое, что насторожило, — заметное темное пятно рядом с головой, второе — отсутствие пара.

Металлический осколок приличного веса размозжил затылок несчастной Клары Леопольдовны. Помочь ей никто не сумел бы. Кровь уже застыла и превратилась в красный ледок.

Сердце у Лопухина гулко ухало, когда он топал по снегу к Зинаиде, отброшенной дальше всех от речки. Не дай Бог! Не дай Бог! Ведь никто, кроме Зинаиды, не сможет управлять Таней, Ваней и Валеркой. Они шагу не сделают без ее команды, не будут ни есть, ни спать, ни сидеть. Замерзнут, но с места не сдвинутся. Может быть, через три дня, когда Ваня и Валерка отойдут от седьмой инъекции, с ними еще можно будет общаться. Но Таня, подчиняясь приказам управляющей микросхемы, будет пребывать в неподвижности до тех пор, пока не услышит раскодирующую фразу: «Crazy day over!» Лопухин эту фразу знал, но, сколько бы он ни орал ее, Таня не шевельнется. Раз воля и самостоятельность Тани были подавлены Зинаидой, то и возвращать их должна была только она, и никто другой. Если б Лопухин сам первый крикнул: «Crazy day!», то мог бы сейчас или управлять Таней, или вернуть ей свободу. Но микросхема по первому сигналу настраивалась только на один голос и ни один другой уже не воспринимала.

Зинаида, однако, оказалась живой, хотя и оглушенной. Лопухин перевернул ее на спину, похлопал по щекам — открыла глаза. Почти сразу же она спросила:

— Где Сесар?

— Не видел… — пробормотал Лопухин.

— Найди! — вскричала Зина. — Таня! Ваня! Валера! Ищите Сесара Мендеса!

Таня тут же сорвалась с места. От другого берега, докуда долетел приказ Зинаиды, выполнять его бросились Соловьев и Русаков.

— Дура! — заорал Лопухин. — Контуженная! А если он под лед ушел? Эти кретины прямо в одежде туда плюхнутся!

— Мне плевать! — завизжала Баринова. — Пусть лезут! Таких, как они, я еще тысячу наштампую! А Сесар — это все!

Другой бы на месте Васи небось подумал, будто Зинаида влюблена в Мендеса до безумия. Но Вася-то знал, что дело вовсе не в любви. Просто мозг Сесара Мендеса был носителем очень ценной информации, в которой было еще много нераспакованного и непрочтенного.

— Да ведь утонут же! Замерзнут! — убеждал Вася.

Настя тем временем уже остановила кровь, текущую из носа, и, пошатываясь, встала.

— Он в грузовик пошел, Зинаида Ивановна. Я видела.

Зинаида глубоко вздохнула, скривилась.

— Похоже, я пару ребер поломала… Помогите подняться. Вася, осторожно поддерживая Баринову, вывел ее на берег, а потом помог спуститься на лед.

Навстречу уже шел Валерка, который нес в руках ту самую голову, о которую споткнулся Лопухин.

— Вот Сесар Мендес, — доложил он бесстрастным голосом.

ГРАНАТА ИЗ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТОГО

Сорокин, услышав недальний взрыв, порадовался. Не подвела техника, хватило питания… Те, кто сидел в машине, и все, что в ней находилось, должны были погибнуть.

Теперь надо было дождаться тех, кто догонял его на втором «буране». Однако гул мотора почему-то не слышался. И Сарториус решил немного поторопить события…

Фрол, который был метров на триста ближе к месту взрыва, увидел вспышку и обломки, взлетевшие над верхушками елей. Он притормозил и даже заглушил двигатель. Катя, испуганно прижавшаяся к нему, когда прогремел взрыв, спросила:

— Это что такое?

— Хрен его знает, — проворчал Фрол. — Машина, наверно, взорвалась. «Газель». Небось мину этот друг оставил…

— И что, все погибли?

— Все может быть… Интересно, Сорокина впереди нас не слышно. Наверно, остановился.

— Может, просто уехал далеко?

— Нет. Тут, по тайге, тихо. Его версты за три, не меньше, слышно было бы. Не успел бы он так быстро оторваться. Он у нас меньше километра выигрывал. Скорее всего услышал нас и поджидает. Вылетим из-за поворота, а он нас в упор укантует.

— Ой, поехали назад, а? На фиг он нам сдался!

— Я тебя силком не вез, сама залезла. Если страшно — слазь и иди обратно пешком.

— Куда идти-то, если машина взорвалась и все погибли? На аэродром, что ли? Далеко. Да я и дорогу не запомнила. До света еще далеко. А тут и волки, наверное, бегают…

— Вот ты и разберись, что тебе страшнее. Кстати, если кто там, у машины, уцелел, то они тебя еще и застрелят.

— За что?

— А за все хорошее. Власть переменилась, поняла? Сорокин с помощью солдат и Вики москвичей захватил, а теперь москвичи солдат под контроль взяли. Они же, как роботы, под этим кайфом. Кто возьмет контроль, тем и подчиняются.

— Ужас! Только я не пойму чего-то, Фрол. Тебе же все эти, которые москвичей повязали, подчинялись. А этот, которого ты Сорокиным называешь, был, как пленный, пристегнут. Из чего все закрутилось-то?

— Я сам не все помню. В Лутохино, на «молзаводе», я этого Сорокина, понимаешь ли, убить хотел. Выскочил, навел пушку, а потом… Он меня заговаривать стал. В общем, загипнотизировал как-то. Я тоже почти что как эти наши пацаны стал, сам не свой. Он говорит — я выполняю. Помню, что «газель» помогал им грузить, в машину с ними сел. Потом провал — ни черта не припомню. Очухался от боли. Плечо ноет, ранено. На голове мешок, на морде пластырь. Когда ранили, кто — не помню.

— Но ты же сейчас не ранен?

— В том-то и дело, что нет. Но была рана — это не забудешь. Тут, видишь ли, такое дело: когда меня из кузова пересадили в кабину, то на какое-то время мешок сняли. И вроде бы рядом со мной… я сам и сидел.

— Слушай, а про то, как ты в «Куропатке» орудовал, помнишь?

— Ни черта не помню. Я вот только сейчас стал соображать, что Сорокин свою душу в мое тело зарядил, а мою — в свое. После, когда не нужно стало, обратно поменял. Он же был раненый, а у меня раны не было. Так вот, все, что в «Куропатке» было, он делал из моей шкуры, так сказать…

— Жуть какая! Как в сказке: души переселяются. До сих пор не верится.

— Мне тоже. Только есть у него такая возможность. Знаешь, как он мозги заполаскивает? Ведь вся охрана на лутохинском объекте сама себя перестреляла. Вместо своих виделись чужие, вместо чужих — свои.

— Мамочки! Поедем назад… У меня уже от всего этого сдвиг по фазе. Прямо до костей жуть берет.

Тут на левом берегу речки, метрах в пятнадцати от Фрола и от Кати, послышался кашель. Фрол нервно дернулся, навел автомат, но стрелять по невидимой цели не решился.

— Правильно думаешь, Валентин, — сказала темнота голосом Сарториуса. — Не надо абы в кого пулять.

— Это ты? — спросил Фрол. — Или еще кого в свою шкуру нарядил?

— Некого мне больше наряжать. Я один остался.

— Что ж так слабо?

— Такое неудачное стечение обстоятельств. Несколько непредвиденных случайностей. Самого пришибить могли бы, если б ГВЭП не защитил. Был бы он цел, мы бы в «Куропатке» вообще могли без стрельбы обойтись.

— Врешь, не могли бы. Зинкины охранники тебя бы раскололи. У них тоже какой-то прибор был, который все твои мух-лежки определял.

— Правильно, вру. Но тебе-то от этого не легче. В родной области ты конченый человек. Не простит тебе Чудо-юдо ни Лутохино, ни «Куропатки». Согласен?

— Даже если я ему твою голову принесу?

— Даже если живого приведешь. Меня он сразу не убьет. Попытается в моих мозгах разобраться, новое для себя узнать. А вот тебя он хлопнет тут же. Знаешь слишком много такого, что не положено. Впрочем, тебе еще отсюда, с этой речки, уйти надо. В «буране» горючего на пять километров, не больше. В моем — тоже. Даже если сольешь все в один, больше десяти не проедешь. А мы сейчас за сорок километров от ближайшего населенного пункта находимся. Причем дороги туда ни ты, ни девчонка не знает. Значит, десять верст проедешь, а остальные — не говорю: тридцать, потому что не знаю, куда тебя поведет, — протопаешь пешком. К утру морозец может и до тридцати догнать. Если случайно на избушку промысловиков не выйдете — можете загнуться. Вот так.

— Понятно, — мрачновато ответил Фрол, — дальше что?

— Дальше? Дальше я уже объяснял. Чудо-юдо примет тебя с распростертыми объятиями и уложит в могилу без очереди.

— А ты что можешь предложить?

— Пока только кров и убежище, как говорили в старых романах. Потом видно будет.

Фрол помолчал. Соображал он, и очень напряженно. В «Куропатке», на самолете, в аэропорту — всюду распоряжался Сорокин, переселившийся в его шкуру. Сказкам о перемещении душ из одного тела в другое не поверят. А вот в предательство — с удовольствием. Ну, а если Чудо-юдо знает, что Фрол с Сарто-риусом служили в одной части, и осведомлен о случае с гранатой в 1975 году, то запросто может решить, что Фрол помогает Сарториусу из благодарности… В общем, у него будет повод закатать Фрола в асфальт.

— У тебя хоть тепло? — спросил он полушутливо.

— Пока растопим — согреемся, — ответил Сорокин.

— Он нас там убьет! — прошептала Катя.

— Навряд ли… — пробормотал Фрол, хотя и несколько неуверенно.

— Не переживай, — крикнул Сарториус, — мне это не надо.

«Мысли читает!» — дошло до Фрола. Да, тут сто раз подумаешь! Уж не черт ли он, этот бывший сослуживец? Хотя, несмотря на все веяния последнего времени, религиозное мировоззрение еще не сумело выдавить из бывшего члена КПСС, майора запаса Фролова Валентина Сергеевича вечно живое диалектико-материалистическое, непознанных явлений он не любил. То есть когда с помощью каких-то приборов людям заполаскивают мозги и заставляют ни за что ни про что убивать друг друга. Или когда полностью давят собственную волю, подчиняя ее чужой. Наконец, не нравилось ему и то, что, оказывается, Сарториус на несколько часов превратился в него, Фрола. Может, он и сейчас ему только за этим нужен? Как-никак ранен, рука перебита, кажется. Опять же Фрол маленько помоложе и поздоровее. Возьми, так сказать, новый «костюмчик», а Фрола оставь в старом… Впрочем, на фига он тогда переселялся обратно?

Нет, та граната из 1975 года, от которой уж давно последние осколки проржавели в немецкой земле, не давала поверить в худшее.

— Ну, думай, думай! — поощрительно крикнул Сорокин. — А я пошел к машине. Захочешь — догоняй…

На реке он не появился, ушел через лес. Фрол подумал, что Сергей не больно ему доверяет. Но через несколько минут сказал Кате:

— Знаешь, поеду я за ним. Похоже, это самая меньшая неприятность. А ты как? Назад, к Зинке, побежишь?

— Не-ет! — испуганно пробормотала та. — Они там, может, все повзорвались… Не пойду. Я с тобой.

Впереди затарахтел мотор — Сарториус завел «буран».

— Ну, Господи, благослови! — выдохнул Фрол, заводя свой снегоход.

Нет, доверял ему Сорокин, точнее, ежели мог читать мысли, то наверняка знал — нет у Фрола на уме заподлянок. А что пошел к «бурану» не по льду, а через лес, объяснялось тем, что тут река делала крутую излучину и пересечь мыс было удобнее, чем его огибать.

Сарториус дал Фролу с Катериной возможность догнать его снегоход и лишь после этого прибавил газ.

— Держись за мной! — проорал он, перекрывая рев моторов. Да, классная была гонка! Извилистая заснеженная речка то и дело заставляла круто поворачивать, сверху лился лунный свет, фары «буранов» бросали вперед желто-красноватые конусы-лучи, которые огромными кругами ложились на бесконечные ряды заснеженных елей, окаймлявших речку. На поворотах «буран» Сарториуса выбрасывал из-под гусеницы целые фонтаны снега, искрами посверкивавшего в лучах фары своего «ведомого».

Они притормозили на совсем пустом месте, у вывороченного с корнем дерева. Яма, оставшаяся после падения ствола, казалась совсем неглубокой, к тому же была завалена камнями и снегом. Однако Сарториус, соскочив со снегохода, решительно подошел к ней и стал разбирать нагромождение камней.

— Помогай! — бросил он Фролу. — Далеко не отбрасывай, складывай вот здесь…

Катя тоже присоединилась к работе. Постепенно освобождался неширокий проход, из которого потянуло сквозняком. При свете фонарика «Krypton» стала видна обледенелая деревянная крепь. Это была, похоже, старая, давнишней прокладки штольня. По засыпанному щебенкой дну тянулись ржавые рельсы, а на них стояла ручная дрезина с прицепленной деревянной тележкой для перевозки грузов.

— Взяли! — Сарториус с Фролом затащили в штольню сперва один «буран», потом второй и поставили их на тележку.

Втроем еще полчасика поработали, наваливая камни на прежнее место.

— Ладно, — махнул рукой Сорокин. — И так сойдет.

— Если по следам от снегоходов, то сюда быстро доберутся, — возразил Фрол.

— Пусть добираются. Давно мечтал. Здесь, в стенках, — Сорокин показал пальцем на чурбаки, поддерживавшие плахи, составлявшие потолок штольни, радиофугасы. Положу тонн триста породы на головы — вот и вся проблема.

«Фанат!» — со смешанным чувством жути и восхищения отметил Фрол.

— Прошу в экипаж, леди и джентльмены. Дама может посидеть, а мы, Валя, еще погреемся.

Работать рычагами дрезины — судя по всему, постройки еще времен Турксиба и впрямь было хорошим средством от замерзания, тем более что пришлось взбираться на пологий, но протяженный подъем. Да и тележка с «буранами» весила немало. Ехать по этому древнему туннелю приходилось при свете все того же слабенького «криптона», который Сарториус прикрепил к передку дрезины. Фрол не без опаски поглядывал на древнюю деревянную крепь. Впечатление было, что в здешнем подземелье лучше лишний раз не кашлять.

— А каски у тебя нет случайно? — поинтересовался он полушутя.

— Излишество, — хмыкнул Сорокин. — Если ляжет — каска не спасет. Но зимой, кстати, держит намного крепче. Если б еще лед плахи не разламывал — совсем нормально.

— А летом? Весной?

— Водичка немного хлыщет, иногда чурбаки вымывает. Не бойся, это только фасад. Дальше покрепче будет.

— Придется поверить, — вздохнул Фрол.

— мурлыкал Сорокин с некоторым надрывом. — Помнишь?

— Нет, — ответил Фрол, — пора это забывать. Может, проще «Дубинушку» в качестве вдохновляющего исполнить? А то мы все исполняем и исполняем интернациональный долг, а другие как-то не очень. То ли патроны берегут, то ли себя жалеют.

— Зря. Ну а вообще-то мы уже приехали.

Рельсы уперлись в некую выпуклую бетонную стену с прочной стальной дверью. Сорокин застопорил дрезину винтовым тормозом, слез с нее и подложил башмаки под задние колеса тележки с «буранами».

— Боишься, что уведут? — нервно пошутил Фрол. Сарториус вынул свою рацию, набрал код, и дверца почти бесшумно ушла вбок.

— У тебя тут что, электричество есть? — подивился Фрол.

— Есть. Тут много чего есть…

За отодвинувшейся дверцей оказалась еще одна, овальной формы. Но проделана была эта дверь уже не в бетонной стене, а в какой-то сварной стальной емкости.

Сарториус просто толкнул ее, и она открылась внутрь емкости.

— Затаскиваем! — приказал он, и опять пришлось тащить на руках тяжеленные снегоходы. К тому же в узкую дверь они пролезали едва-едва. Когда затащили — от обоих пар шел. Места в емкости было много, но при свете фонарика разглядеть все в подробностях Фрол не сумел.

— Посвети на дверь, — приказал Сарториус Катерине, державшей фонарь. Он закрыл дверь и герметически задраил ее штурвальчиком.

— Глухо, как в танке, — заметил Фрол.

— Поясняю для дураков, — сказал Сарториус. — Это шахтная клеть, только маленько усовершенствованная. Раньше была обычная, а теперь загерметизировали, сделали вроде батисферы. Чтоб можно было обходиться без подъемника.

— Это как? — удивился Фрол.

— А так, — ответил Сорокин, нажимая какую-то кнопку на щитке, от которой куда-то вниз, под железный пол, уходил толстый силовой кабель. Под потолком клети — она вообще-то изнутри сильно походила на снятую с платформы железнодорожную цистерну, поставленную на попа, — загорелась тусклая лампочка, а снизу послышалось мощное гудение и клокотание воды, перекачиваемой куда-то могучими насосами.

— Короче, — сообщил Сорокин, — сейчас наша бочка плавает на столбе воды, заполняющем ствол шахты. Насосы откачают воду, мы помаленьку спустимся на глубину в полсотни метров. Там наша кабина встанет на захваты, и мы из нее вылезем в хорошее, по-современному сделанное убежище. На случай ядерной войны делали, правда, так и не докончили, пришлось самим до ума доводить. Ну а после того, как задраимся в убежище, откроем заглушки. Клеть останется на дне, а наверху, ежели Чудо-юдо доберется, будет только водичка. Пусть ныряет… Сверху на нашу бочку намонтировано ложное дно. Щит такой стальной, на который положены песок, камни, порода. Почти впритирку к стенкам ствола. Можно десять раз нырнуть и не догадаться, что там, под этим дном, еще что-то есть.

— Ладно, — отмахнулся Фрол, — мне уже ясно, что ваша фирма веников не вяжет… Ты лучше скажи, что я у тебя делать буду?

— Не «я» буду делать, а «мы» будем делать, товарищ Фрол.

— Хорошо, что мы будем делать, товарищ Сорокин?

— Известно что: начинать все сначала! — без особой бодрости ответил Сарториус.

ПРИЛЕТЕЛ ЧУДО-ЮДО В ГОЛУБОМ ВЕРТОЛЕТЕ…

Коробок с тремя спичками, случайно завалявшийся в кармане у Насти, спас тех, кто остался на льду реки у обломков взорванной «газели», от перспективы провести ночь на морозце, который под утро доскакал до тридцати. Сначала думали, что именно так ночевать и придется. Лужи бензина на льду выгорели быстро, да и куски тента успели погаснуть раньше, чем самому предусмотрительному, то есть Васе Лопухину, пришло в голову позаботиться о костре. У всех, кто был привезен сюда в наручниках, карманы были пустые, Таня, Ваня и Валерка не курили. Зажигалка нашлась лишь у одного из убитых снегоходчиков, но именно в нее попала одна из пуль, и воспользоваться ею было невозможно. И вот когда все уже стали задумываться, не придется ли замерзнуть, Настя откопала у себя коробок. Именно этими спичками удалось разжечь костер, вокруг которого все, кто остался в живых, прокемарили до утра.

— Скоро за нами Сергей Сергеевич прилетит. На вертолете, — уверенно сказала Зинаида. — Он уже наверняка знает, что мы здесь.

— Это еще бабушка надвое сказала, — возразил Лопухин.

— Ничего не надвое. То, что самолет приземлился в Нижне-лыжье, ни от кого не утаишь. А у нас не в первый раз тут происходят неприятности.

— Это когда Димка попал к Сарториусу?

— Да. Сергей Сергеевич тогда в два счета убедил его, будто все происходило в искусственной реальности. А ведь их с Татьяной действительно похитили. И мне, и Ленке было приказано молчать, как партизанкам.

— Что ж Сергей Сергеевич тогда не прищучил Сарториуса?

— Во-первых, как я понимаю, некогда было. Во-вторых, сил не хватало лезть в шахту и искать его там. Там горные выработки начинались еще в 1859 году, продолжались до 1962-го. Сто три года рыли, двести пятьдесят-триста километров выработок. Одни обрушены, другие в аварийном состоянии, третьи затоплены. Водой какие-то пещеры промыло — в общем, темный лес. И потом — здесь, в этом районе, народу очень мало. Такая экспедиция внимание привлечет. Слишком много денег придется потратить, чтоб все глаза отвели. Так что дешевле было Димочку выкупить. Ладно, это детали…

— Значит, он хорошо знает, где Сарториус прячется?

— Вася, ты же понимаешь, что к каждой дырке, которых в этих горках десятки и даже сотни, человека с твоим дешифратором не поставишь. Тем более что дешифратор, который мы дали ребятам в Лутохино, не сработал. Или сработал, но плохо. Кроме того, он попал к Сорокину, и тот разработает для своих ГВЭПов новые программы, против которых твоя машинка не потянет. В общем, Чудо-юде ясно, что ловить его сложно. Если Сорокин захочет уйти — уйдет всегда. А вот если на что-то нацелится — тут появляется шанс. Поэтому гоняться за ним по всему миру нет смысла. Надо предоставлять ему шансы чем-либо разжиться — и тогда он сам приходит туда.

— Вот он и пришел. Разнес все вдрызг в Лутохино и «Куропатке», увез оттуда все, что хотел. Почти притащил нас в свое логово… Если б не удалось перехватить управление Таней и ребятами…

— Молодец, молодец, — попыталась улыбнуться Зинаида, — чую, что ждешь ордена за свой героизм. Учту. Высекут тебя на мраморной доске.

Она закрыла глаза, и Вася забеспокоился:

— Не спи, замерзнешь!

— Не успею. Слышишь, вертолет стрекочет?

Вертолет появился как-то внезапно, описал круг над речкой и пылающим костром, помигивая огоньком в чуть посветлевшем небе. Потом снизился, завис и медленно стал опускаться, стараясь приземлиться подальше от полыньи. Был этот вертолет, правда, не голубым, как в песне, а обычным, зеленым, хотя и не каму фляжных тонов.

— Ох, лишь бы лед выдержал! — воскликнула Настя.

— Ну, бегом, бегом! — скомандовал ей Лопухин. — Подхватывай Зину!

Вертолет благополучно сел, лед не подломился. Винты его продолжали вращаться, «вихри снежные крутя», а из отодвинутой двери «Ми-8» уже выпрыгнули на лед несколько человек и побежали навстречу тем, кто поспешал к ним от костра.

Вся спасательная операция заняла не больше часа. Зинаиду пристроили на носилках в салоне, остальных распихали по креслам. Дали по сто грамм для сугреву, а потом еще чаю из термоса. Обморозиться, правда, никто не успел, но от простуды профилактика требовалась. Тело Клары Леопольдовны упаковали в мешок из черного пластика и оттащили в дальний конец салона. Все остальные трупы, то есть трех убитых сорокинцев и то, что осталось от Мендеса, люди Чудо-юда, тщательно обыскав, спихнули в полынью. Вокруг собрали все, что могло представлять хоть какую-то ценность. Вертолет оторвался ото льда и взял курс на Нижнелыжье.

— Ну вот, — сказал Чудо-юдо, усаживаясь рядом с Зинаидой. — Все хорошо, что хорошо кончается.

— Ничего себе — «хорошо»! — хмыкнула Зина. — Клара погибла, Мендес… Установка взорвана, сырье сожжено, оборудование лаборатории разбито, материалы исследований, которые велись целый месяц, уничтожены. Сами чудом не попали к Сарториусу… Розовый хеппи-энд, да и только! Я места себе не нахожу!

— Ну, это ты зря себя винишь, — отеческим тоном произнес Сергей Сергеевич. — Да, есть определенные неприятные моменты. Их, если хочешь знать, даже гораздо больше, чем ты перечислила. Из-за совершенно дурацкого стечения обстоятельств случайной по сути дела гибели Цезаря вкупе с неким Жекой — я поссорился с очень сильными людьми. Из-за этого наши дела в области пошли наперекосяк еще до того, как Сережа перешел в наступление. Тамошние фокусники, вроде Иванцова с Рындиным, сами запутались в своих интригах и мне ножку подставили. Глава, как мне стало ясно, под шумок заполучил индульгенцию от больших людей и настроен держать хвост пистолетом. В общем, они провалили мой «большой опыт». Это самое страшное лично для меня. Правда, кое-кто уже поплатился за это. Товарищ Рындин сгорел на работе — инсульт хватанул.

— А меня вот это даже немного радует, — сама дивясь собственной отваге, пробормотала Зина.

— Это почему же? Неужели ты не понимаешь, как это могло быть важно?

— Ой, Сергей Сергеевич, — вздохнула Зина, — вы посмотрите на мальчиков попристальнее. Или на Таню. Неужели вам хочется, чтоб такие вас окружали? Они же ни шагу без команды не сделают. Да, они сейчас сильные, бесстрашные, у них все пять чувств обострены до предела, не боятся ни жары и ни холода. Но вот перехватила Танечка управление — и эти мальчики стали работать против меня. А я ее у Сарториуса перехватила, спасибо Васе за то, что пластырь вовремя снял… Это биороботы. Учтите, им еще восьмой укол не сделан. Они еще могут вернуться в нормальное состояние.

— Учитываю, учитываю… — проворчал Чудо-юдо. — Конечно, может быть, стоит и повременить. Да, жаль, что Сесара ты не уберегла. Я вот московского Цезаря потерял. Не везет нам на этих цезарей. Мне ведь он много помогал в свое время…

— Бог с ним, все равно не вернешь. А вот продолжить расшифровку того, что заложено в голове у Сесара, — насущная вещь. Но уже никак нельзя.

— Если не найдется Димочка…