Душевные трубки

Рэй Олдридж. Душевные трубки

Данная повесть является своего рода продолжением повести «Наркоманы красоты» (The Beauty Addict) 1993 года.

© 2002, Ray Aldridge. Soul Pipes. SF&F, Dec., 2002.

© 2009, 2015, Р. Р. Курмаев, пер. с англ. Все примечания – переводчика. Лето 2009, 15 июня – 21 ноября 2015.

Каждый день под лучами коричневого солнца мы исследовали развалины, и каждую ночь я хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте. Поначалу, мне было скучно и обидно, но вскоре мне стало страшно.

На первых порах, наши находки не вызывали беспокойства. Когда мы приземлились на Грэйлине IV, развалины казались благодатными, сточенными в невинность древней эпохи, дочиста отмытыми пустотой. Правда, что-то погубило колонию. Но эта фатальная неприятность случилась уже давно, стёрлась со стенами колонии. Грэйлин IV был негостеприимным миром, а поселенцы были религиозными психами… бесконечное множество несчастий могло положить конец их попытке пустить человеческие корни в чужеродную почву.

Однако проходили дни, а моё беспокойство росло без видимых причин. В пустошь, где мы разбили наш небольшой лагерь, совершенно очевидно не наведывались голодные призраки. И, насколько я знал, прожорливые ночные чудовища не подстерегали во тьме за периметром.

Всё это пришло позже.

Через несколько дней после приземления я заговорил о своих тревогах с Ирвэйном.

«Ты чувствуешь это?» – спросил я.

«Что?» Ирвэйна, казалось, заворожил экран анализатора, который он сфокусировал на кусочке кости, вкраплённом в покрытую мхом каменную кладку. Наш археолог был крупным, бледным, располневшим мужчиной, вечно хмурым и лишь иногда забавным. Он предпочёл украсить себя тонкой линией пушистого красного меха, которая спиралью шла с макушки его совершенно лысой головы. Она дважды проходила по его лицу и, в конечном счёте, исчезала в воротнике. Я предполагаю, что она продолжала свой путь вокруг его торчащего пуза. По какой-то причине эта косметическая эксцентричность удерживала меня от того, чтобы принимать его всерьёз, хотя он был, как я понимал, ученым умеренной репутации. Полагаю, это означает, что теперь я слишком мелкая сошка, которой никому не следует удивляться.

Я подавил робкую улыбку, которая подёргивала мой рот. «Ты заметил, что здесь какая-то странная атмосфера? Что-то неуютное. Не совсем правильное».

Ирвэйн одарил меня пренебрежительным взглядом. «Помниться, ты заявлял, что у тебя нет воображения», – сказал он.

«Это-то меня и беспокоит», – сказал я, но было ясно, что он не обращает внимания. Он отвернулся к своему анализатору, а я вернулся к своей работе, которая была не так важна для экспедиции, как его.

Официально я был механиком экспедиции, но на ранних этапах раскопок я контролировал мех-картограф, пока он ползал по месту раскопок, регистрировал характерные особенности поверхности и составлял профиль структур глубокого залегания. Такая работа не требовала много моего внимания; она очень походила на лёгкую прогулку по парку с послушным домашним любимцем, таким, который время от времени останавливался и производил небольшие направленные взрывы под своим панцирем. Я снабжал мех записывающими материалами и топливными элементами. Дважды в день я представлял краткий обзор его находок Ху Мун, руководителю экспедиции.

Она была более привлекательна и менее забавна, чем Ирвэйн. Стройная женщина с большими жёлтыми глазами, белая кожа Ху Мун, очевидно везде, была покрыта татуировками из тусклых светло-голубых контурных линий, подчёркивающих изящный рельеф её тела. Она носила свои длинные черные волосы заплетенными в толстую косу, оканчивающуюся маленькими блестящими метательными ножами. Я находил её слишком декоративной, даже возбуждающей, и я с удовольствием бы рассмотрел её красивые ландшафты, но как личность она была отпугивающая, по крайней мере, для меня. Она была и пассивной, и властной, в зависимости от охватившего её настроения, и это непостоянство раздражало меня. Ко мне она относилась с безразличием, за исключением тех случаев, когда я опаздывал с отчётами.

Её любовница, не случайно, была журналистом и главным протоколистом экспедиции. Дьюайн была очень молодой девушкой обыкновенной привлекательности с непослушной копной вьющихся белокурых волос и приятно примитивная как личность. Её журналистский талант поразил меня своей незначительностью… но я, несомненно, опытный циник – склад ума, который пережил те изменения, что я перенёс. Когда мы зависли в пространстве над погибшей колонией, Дьюайн описала Грэйлин IV вот как:

«… это безобразный мир, любой бы удивился, почему колонисты выбрали его. Маленький, хмурый, холодный, тёмный, мир, который не порождает никаких мечтаний о богатстве, которое нужно достичь, домах, которые нужно построить, династиях, которые нужно основать… во всяком случае, у этого обозревателя. Конечно, колонисты спасались бегством от гонений, которым подвергались на своём предыдущем мире, и, возможно, эта дикая местность показалась им хорошим местом, чтобы скрыться. Может и так, но этот мир – определённо отталкивающая берлога. Болотистые равнины – серо-зелёные, местами поросшие водорослями и небольшим количеством древообразных растений. Наш предварительный обзор показал, что на планете нет животных более развитых, чем простые насекомые и сидячие беспозвоночные. О чём они могли думать, когда приземлялись на такой необитаемый мир? Что пошло не так? Вот что должны мы здесь выяснить!»

Я кисло улыбнулся, когда впервые прочёл этот отрывок. Моё пренебрежение, конечно же, было вызвано скучной прозой Дьюайн, но также её невежеством и наивностью. Как часто делают недалёкие люди, она описала всю планету так, словно эта планета везде была такой же, как и в районе колонии. На Грэйлине IV есть полярные шапки, которые покрывают треть его поверхности, и экваториальный океан, и даже в умеренных районах, где была основана колония, есть огромное многообразие местности, флоры и фауны.

Она упустила и многие другие аспекты планеты. Например, простая фауна, представленная на Грэйлине IV, обладала качеством усеченного развития, ни у одного вида развитие не поднялось слишком высоко по эволюционной интеллектуальной лестнице. Иногда это указывает на бедствие, вызванное переоценившим свои силы разумом, войну, которая положила конец будущему высших видов. Но на Грэйлине IV не было никаких следов от подобных разрушительных событий, ни огромных кратеров, ни обширных разливов лавы из крана ядра, ни заметных развалин, кроме остатков колонии.

Всё это я обнаружил в научной базе корабля. Отсутствие воображения не всегда означает отсутствие любопытства. На самом деле, я был уверен, что сделал бы лучшее описание, чем Дьюайн, хотя я и не обучен этому мастерству. Я действительно верю в это, не смотря на то, что говориться о людях вроде меня. Точно-мыслие, которому меня подвергли, не следует рассматривать как большой недостаток для журналиста.

Я также не возражал бы и против исполнения неофициальных обязанностей Дьюайн, даже если бы индивидуальность Ху Мун чуток поскрежетала. Красота Ху Мун была стильно эксцентричной – мой любимый тип. Иногда индивидуальности меняются, когда кожа прикасается к коже, или скрытые глубины становятся явными. Думаю, я говорил себе всё это, чтобы оправдать моё влечение к этой женщине.

Последним полноправным членом нашей группы искателей знаний был Джэнг, специалист по оружию с одного из Дильвермунских Рабских Ковчегов и человек, к которому все относились с почтительной осторожностью. Он был физически внушителен... высокий, широкий, с плотными брусками мышц под серой, искусственно отверделой кожей, совершенно безволосый. У него было спокойное замкнутое лицо, уши были подрезаны, а зубы были блестящими лентами пилообразного сплава, такими острыми, что его язык и губы были покрыты чешуйками защитного металла. Разок я видел как он зевнул, когда он не знал, что я смотрю, и узнал, что его рот может открываться гораздо шире, чем у любого немодифицированного человека. Я и представить не мог, насколько нужно быть глупым или сумасшедшим, чтобы искать драки с Джэнгом.

Джэнг казался незаинтересованным в археологии, хотя охотно работал с нами, когда не был занят проверкой своих устройств безопасности или обслуживанием своего оружия. Его настоящей работой было следить, чтобы мы все остались живы и наш корабль возвратился в целости. Он оплачивался страховщиком, а не университетом, финансировавшим раскопки, и хотя он вёл себя с Ху Мун совершенно учтиво, он, на самом деле, не подчинялся её приказам.

В ту ночь Джэнг сидел, как он иногда делал, отдельно от остальных, у искусственного костерка в своём углу охраняемой территории.

«Джэнг», – сказал я с той неискренней весёлостью, которую люди часто симулируют, когда подходят к явно опасному человеку.

«Лисон», – отозвался он своим низким голосом без эмоций. «Как ты?»

«Хорошо, хорошо», – сказал я. «Ну, не совсем».

«Как так?» Несмотря на свою профессиональную отстранённость, Джэнг не был замкнутым; в действительности, он был неизменно вежлив со мной.

Я сел и глубоко вздохнул. «Не хочу показаться глупым, но ты уверен, что мы одни?»

«Разумно», – сказал Джэнг. «У тебя есть доказательство обратного?»

Я продолжил. «Мы здесь не так долго, чтобы что-то сломалось, поэтому Ху Мун получила мне управлять картографом. В любом случае, у меня много свободного времени и... ну, я чувствую, что на меня смотрят».

«ʻʻСмотрятʼʼ», – повторил Джэнг без следа раздражительности.

«Ага. Ну, может не ʻʻсмотрятʼʼ, знаешь, в смысле всех этих привидений-в-кустах. Я о том, что, ну кто верит в призраков? Но словно что-то всё ещё здесь, всё ещё как-то обращает внимание. Ты не чувствуешь это?»

«Возможно», – сказал он.

Мне стало приятно, что кто-то может воспринимать меня серьёзно. Теперь это уже не случается так часто. «Ты о чём? Ты что-то видел?»

Для ответа ему потребовалось много времени. «Нет. И возможно ничего нет. Мне иногда трудно отделить интуицию от паранойи. Между ними лежит довольно неопределённая черта... всё же, я надеюсь, что не пересеку её».

«Хорошо», – сказал я наконец. «Я только подумал, что должен сказать об этом. Просто плохое чувство. Возможно, это ничего и не значит».

Он любезно кивнул, и я подумал, что увидел в его глазах то вежливое сострадание, которое сильные и с большим сердцем люди чувствуют к хромым.

Я вернулся в своё прибежище не сердитее, чем обычно.

В следующие несколько дней мы прорыли пробные шурфы в пластах расположения колонии и иногда стали находить интересные предметы. Видимо некоторое время у колонистов всё было достаточно хорошо. Мы откапали множество артефактов местного производства, указывающих на хорошо сохранившуюся технологию.

Большинство из обнаруженных нами реальных артифактов было обычным домашним мусором, который засоряет места проживания людей... разбитая глиняная посуда, кусочки ржавого металла и изъеденный пластик... выброшенный хлам существования. Конечно же там были всех видов трубки для каннабиса, сделанные из разнообразных материалов... кальяны, фигурные трубки, испарители, гравитационные трубки и множество других.

Мы также обнаружили несколько анахронизмов... предметов, датируемых периодом более поздним, чем гибель колонии. Ху Мун приписала их случайным посетителям; любознательным искателям, которые могли ненадолго приземлиться здесь через многие столетия после исчезновения колонии.

В любом месте, где жили люди, обычно бывает, по крайней мере, несколько вещенй, стоящих того, чтобы их нашли. Немного керамики, сделанной просто и прочно, с энергией и экспрессией. Некоторые из трубок были прекрасно вырезаны, и я почувствовал укол зависти к таланту давно умерших трубочных мастеров, которые, к несчастью, напомнили мне об утерянных мной способностях.

Моим любимым предметом была низкая широкая чаша, 40 сантиметров в диаметре. Совершенство её формы и законченности указывало на то, что она была сформирована в стандартном молекулярном репликаторе. В чашу из полупрозрачного стекла было встроено изображение... вид с места расположения поселения, обращённый на восток, через серые и коричневые болота, красноватый свет восходящего солнца, окрашивающий низкое небо, сцена, исполненная широкими импрессионистскими мазками. Несомненно, мелодраматическое изображение. Мои критические способности, возможно, постигла таже участь, что и моё воображение, но, всё же, оно мне нравилось. «Большая сувенирная пепельница», – сказал я Ирвэйну, когда он нашёл её.

Он злобно посмотрел на меня. «Заткнись, Лисон».

«Да шучу», – сказал я. Странно, но для моих глаз чаша была гораздо более красива, чем настоящий вид, который мы видели каждый день. Я подумал о давно умерших людях, которые ели из этой чаши и задумался, не ощущали ли они порой то же самое беспокойство, что и я.

Мы нашли остатки центрального компьютера колонии и ориентированный кристаллический блок, содержащий его главный модуль памяти. Он был относительно неповреждён и некоторые из нас обрадовались мысли, что мы покинем Грэйлин IV раньше, чем ожидалось. Предэкспедиционные исследования Ирвэйна указывали, что компьютер у них был ещё до того, как они стали колонией, тогда, когда они ещё были закабалёнными людьми на Бонтоне. Как презираемое и преследуемое меньшинство, у них были хорошие причины, чтобы сохранять секретность своих файлов, и блок был зашифрован.

К сожалению шифровальный алгоритм был разработан так, что мы не смогли сразу перескочить к последним дням колонии; нам пришлось декодировать записи по порядку, поскольку каждый блок данных включал в себя ключ к следующему блоку. Ирвэйн установил корабельный компьютер на реконструирование записи, используя алгоритм полного перебора, который справлялся лишь с записями за несколько месяцев в день. По каким-то причинам, которые Ирвэйн не соизволил объяснить, звука не было.

Ранние записи были откровенно скучны, связанные с такими вопросами, как локальный терраморфинг, строительство убежишь, приспособление посевов и домашнего скота к местным условиям. Искусные системы Ирвэйна тщательно изучали массив данных и представляли репрезентативную выборку нам на рассмотрение, которой мы занимались каждую ночь. На первых порах просмотр этих записей был мучительной утомительной обязанностью.

Однажды утром мы нашли хладо-сонного рабочего мёртвым в руинах сразу же за корабельным периметром безопасности, человека, которого мы звали Вспышка из-за его медлительности. Хладо-сонные рабочие – это заключённые, которые перевозились в стазисных камерах корабля, как и другое обеспечение. У них уже не было имён; мы давали им удобные клички. Мы размораживали их, когда нам требовалась дополнительная пара рук, и снова замораживали их, когда они были больше не нужны. Они были безопасны, не зависимо от того, насколько ужасные преступления они совершили в прошлой жизни, потому что мозг их был вызжен до безмятежной покорности, а интеллекта оставалось лишь чтобы самостоятельно есть и следовать простым указаниям. Вежливый термин для них – «слуга». Они дешевле мехов и требуют меньшего ухода. Всё же я не одобряю труд сосулек. Назовите меня старомодным, но рабство – это Плохо, даже если рабы слишком глупы, чтобы понять своё положение. Даже если они заслуживают это положение или ещё худшее.

И, к тому же, я довольно похож на них, чтобы чувствовать некоторую степень братства. Конечно, их преступления были тяжелее моего и, поэтому, их наказание было гораздо более суровым.

Вспышка управлял просеивателем для Ирвэйна и в конце дня ему полагалось вернуться в корабельный трюм. Загадка была не столько в том, что Вспышка погиб, а в том, что он не вернулся в трюм. Обычно его нерво-ошейник бывал непреодолимо убедителен. Иногда сосульки просто забывали идти домой и бродили в тупом ошеломлении, пока ошейник не напоминал им и они с визгом бежали к кораблю. Мы все видели полоску красной плоти под ошейником Вспышки, где ошейник повредил кожу.

Все впятером, мы стояли и смотрели на тело Вспышки. Он был очень маленьким человеком, однако сильным. Он умер стоя на коленях в рыхлом грунте у экрана просеивателя, сложившись пополам как древний Магометанин, молящийся своему богу.

«Ошейник поджарил его после того, как он умер?» – спросил я.

«Нет, если только он не сломался», – сказал Джэнг. «Ему полагается отключаться, если заключённый умирает».

Я почувствовал себя смутно уязвлённым. «Я пропустил каждый ошейник через диагностический модуль ещё до приземления. Это часть моей работы».

«Странно», – казал Джэнг. «Может быть, удар и он не смог среагировать на ошейник. У сосулек высокий процент инсультов. Выжигание мозга ослабляет их».

Он тронул тело Вспышки носком ботинка и тело завалилось набок. Лицо мертвеца перекатилось на свет и каждый из нас издал свой собственный вскрик шока и потрясения, за исключением Джэнга, который был слишком выдержан, чтобы реагировать так заметно. Глаза мертвеца были широка раскрыты от того, что могло оказаться ужасом, хотя я всегда думал, что описание трупов такими эмоциональными терминами – это, в лучшем случае, что-то вроде приукрашивания. Большинство мёртвых людей не кажутся очень уж счастливыми относительно своего состояния. Во всяком случае, его губы были растянуты в страшной зубастой гримасе, а на подбородке была тёмная коричневатая кровь из разорванной нижней губы. Я увидел что-то белое в его руках, которые были тесно прижаты к груди.

Ирвэйн, который ясно показал отсутствие интереса к кончине сосульки, внезапно оживился. Он встал на колени рядом с трупом и начал ковыряться в пальцах тонкой маленькой киркой.

«Будь осторожен», – сказал Джэнг. «Может его убил вовсе не удар».

«Это артефакт», – сказал Ирвэйн рассеяно. «Что-то вырезанное из камня или, может быть, фарфор». Ему удалось высвободить предмет из сжатой руки трупа и он свободно скатился на грунт.

Думаю, даже Ирвэйн был поражён тем, что увидел, потому что он сразу же не схватил предмет. Я бы тоже не стал его трогать. Это было сморщенное лицо гаргульи из отполированного белого камня с чернеющим отверстием сверху головы. «Это ещё одна трубка», – сказал кто-то.

«Да», – сказал Ирвэйн. Он смотрел в глаза гаргульи, а они смотрели на него. Или так мне показалось. Было словно её глаза, тёмные и водянистые, двигались под полупрозрачной завесой камня. Словно камень не стаял с глаз полностью.

«Не трогай», вдруг сказал Джэнг.

Ирвэйн подобрал предмет и его лицо сморщилось от досады, будто бы от возмущения на резкий тон Джэнга, который был, в конце концов, всего лишь наёмником, вроде меня.

«Это просто искусная резьба», – сказал он, а затем его лицо немного, но заметно, смягчилось. «Ещё немного теплый. Может, тепло от тела».

По какой-то причине все слегка отодвинулись от него. Но через секунду Джэнг вытянул руку и дотронулся до центра грудной клетки трупа. «Холодный», – сказал он. «Должно быть он рано умер вчера вечером».

Я сделел ещё один шаг назад. Почему-то всё моё бесформенное беспокойство сгустилось и заострилось вокруг этой маленькой вырезанной фигуры. Ведь я чувствовал, что на меня смотрели. А у этой штуки есть глаза.

Теперь я очень простой человек.

«Сделай вскрытие», – сказала Ху Мун.

Джэнг кивнул, а мы все отправились каждый по своим делам, Ирвэйн – сжимая фигурную трубку также крепко, как Вспышка.

Где-то есть справочник для руководителей экспедиций, а в нём – глава «Допустимые Социальные Ритуалы и Как Их Организовать». В самом начале полёта на Грэйлин IV Ху Мун учредила коктейльный час и этот обычай укоренился. Каждый вечер перед обедом мы собирались на корабле за порцией грога или других предпочитаемых социальных лубрикантов, смотрели извлечения из записей колонии и обсуждали события за день.

Довольно странно, но как группа, мы, кажется, предпочитали древние наркотики; полагаю, это было свойственно конвервативной природе большинства учённых. Ху Мун была приверженницей традиций; она выпивала рюмочку или две дорогого рома Mundo del Mano. Ирвэйн был приверженцем других традиций; он любил внохнуть полоску натурального кокаина и это делало его немного менее флегматичным. Джэнг курил марихуану..., говорят, что для Джа-мира марихуана – это выбор мирных людей. Предпочтение Джэнга несомненно было основано на других причинах.

Дьюайн и я были единственными пуринатами в команде; мы обычно вместе пили здоровые коктейли из овощных соков, хотя в свой я добавлял чуток перечного соуса.

Дьюайн избегала всех рекреационных наркотиков. Она заявила, что у неё конституциональная предрасположенность к поведению, основанному на наркотическом привыкании, хотя она не казалась пожившей достаточно, чтобы приобрести такого вида знания о себе.

Дьюайн, с прямотой юнности, спросила меня, почему я не участвую ни в каких доступных химических развлечениях. Я только пожал плечами и улыбнулся, мой обычный ответ на трудные вопросы... У меня не было желания обсуждать особенности моего состояния с любопытным ребёнком. Она спрашивала меня снова несколько раз, словно каждый день с пробуждением её память заканчивалась, и я всегда давал ей тот же самый не-ответ.

Но в этот вечер, когда она спросила, я выдал ей небольшую часть правды. «Э», – сказал я. «Есть проблема. Когда я что-то люблю, я действительно это люблю. Понимаешь, о чём я?» Я покосился на неё и только проклял эту нехарактерную вспышку полу-правды.

Она отпрянула, довольно естественно, хотя полностью не потеряла своей улыбки. Я случайно взглянул на Ху Мун и увидел, что она уставилась на меня холодным ядовитым пронизывающим взглядом.

Вошёл Джэнг, двигаясь своим нервирующим бесшумным образом, и Ху Мун отставила свой стакан в сторону. «Ну? Что ты нашёл?»

«Это удар, как мы и предполагали», – сказал он.

Она повернулась ко мне. «Лисон? Я думала, ты сказал, что проверил ошейники».

Прежде, чем я смог ответить, Джэнг снова заговорил. «С ошейником всё в порядке. Он поджарил его до того, как он умер».

Ху Мун откинулась на спинку и взяла свой стакан. «Итак, он был парализован, но прошло некоторое время, прежде, чем он сдох?»

Джэнг покачал головой. «Я так не думаю. Инсульт был внезапный и обширный. Он умер почти мгновенно... но после этого ошейник долго его поджаривал, во всяком случае на это указывают данные».

«Странно», – сказал я. «Интересно, что его так отвлекло, что он смог это игнорировать». Взгляд Ху Мун пренебрежительно скользнул по мне. «Как ты думаешь, что случилось?» – спросила она Джэнга.

«Не знаю» – ответил он. «Это очень необычно». «Что-нибудь ещё?»

Джэнг помедлил, словно обдумывая значимость своей информации. «Возможно. На его коже были едва различимые следы какой-то жидкости, схожие со смесью крови и слизи».

Ху Мун выглядела раздражённой. «А для... Что ты говоришь? На него напала стая гигантских плотоядных слизней? Тех, которых мы ещё не заметили?»

Джэнг ответил, чуть улыбнувшись. «Может быть. Но вещество, насколько я могу сказать, это простая небиологическая имитация этих веществ. Она не содержит и следов ДНК или какого-либо другого закодированного протеина. Поддельная слизь, поддельная кровь».

Последовало непродолжительное напряжённое молчание. Затем Дьюайн задала вопрос, который непонятно как пришёл ей в голову. «Ты говорил, Вспышка сделал что? Его преступление? Из-за которого его сделали слугой?»

Джэнг смерил её пристальным задумчивым взглядом. «Я не говорил, потому что я не знаю», – наконец сказал он. «Думаешь, это имеет значение?»

Она пожала плечами.

«Хорошо», – сказал Джэнг. «Вот моя рекомендация: по возможности нам следует обходиться без использования труда сосулек. По-видимому, контрольные устройства функционируют ненадёжно и мы не знаем почему».

Ху Мун кивнула. «Я обдумаю твой совет», – сказала она.

Призывно запиликал холоконтур, установленный в центре корабельной комнаты отдыха. Мы заняли места и Ху Мун села рядом со мной. Свет притух и она прислонилась ко мне. Я мог бы получить удовольствие от соприкосновения, но оно явно было не дружелюбным.

«Оставь Дьюайн в покое», – прошипела она мне в ухо. «Разве ты не видишь, что заставляешь её чувствовать себя неловко?»

«Прости», – сказал я, не принимая её особо всерьёз.

Она издала едва слышное шипение. «В трюме осталась дюжина сосулек. Если ты не сможешь контролировать свои сексуальные побуждения, дай мне знать и я разморожу одного для тебя. Одна из женщин вполне привлекательна».

Я сидел в темноте, уши мои горели, в горле – комок ярости. Я знаю, что теперь я менее проницателен, чем другие люди, но я всё же могу распознать жестокость, когда она направлена на меня.

Мы смотрели сцены из пятого года колонии.

Они были довольно маленькой группой, меньше сотни, но достаточно умны, чтобы понять проблемы, связанные с ограниченным генетическим фондом. Малыши белаги взад и вперёд под коричневым солнечным светом и ни один из них особо не походил на своих родителей, хотя у них была тёмная кожа и курчавые волосы колонистов, чёрные глаза и вывернутые губы, которые пережили столетия с тех пор, как их предки покинули Джа-мир. Наверное, большинство детей перевозилось на борту в виде эмбрионов, замороженных в стазисных коробках, но, вероятно, некоторые из самых молодых появились из живых утроб. По мере того, как колонисты достигли большей безопасности в своём новом доме, некоторые женщины очевидно решили не торопиться и выносить детей и были заметно беременны.

Дома были привлекательны своей неброскостью, длинные низкие строения, сделанные из серого окаменелого коралла, который выходил на поверхность то тут, то там, крытые крыши, крытые пластифицированным болотным тростником. Двери и оконные рамы были выкрашены в голубой ультрамарин – капелька чистого цвета во всём остальном ландшафте цвета умбры[1] и сепии[2].

Колонисты носили простую практичную одежду из серо-коричневого волокна, идентичную универсальному цельному корабельному костюму, всё ещё используемому спустя эти многие столетия. Однако я заметил, что мода поднимала свою переменчивую голову. Некоторые женщины начали носить яркие платки, повязанные на талии. В волосах вместо цветов, которые не развились на Грэйлине IV, многие из них носили раковины окаменелых моллюсков, тонкие блестящие чёрные диски со слабым голубоватым переливом, нанизанные как бусины на шнурок, окрашенный в такой же голубой цвет, как двери.

Сегодня вечером корабельный компьютер выбрал нам для показа сцены из, может быть, религиозной церемонии, которая проходила каждый день на закате. Как бы то ни было, это была интерпретация Ху Мун. Я думаю, что, возможно, руководители колонии прочли те же самые книги по экспедиционной социализации, что и Ху Мун, но я держал эту теорию при себе.

Дети были уложены в кроватки, а взрослые двигались по направлению к небольшой открытой площадке в центре поселения, лица умыты, волосы причёсаны, с выражением спокойного ожидания.

Компьютер при редактировании исключил много материала, так как мало волнующего можно найти в большой молчаливой группе людей, смотрящих, как заходит солнце. Изредка холокамера подъезжала по-ближе и наш контур заполнялся одним лицом.

Тут был мужчина средних лет с тонкими острыми чертами, дымивший скрученной в ручную сигаретой, раскосые глаза полузакрыты. Его волосы по-прежнему были спутанными веревками, что время от времени было модным на Джа-мире, но я обратил внимание, что многие колонисты по-моложе отказались от этого стиля. Как то, я поинтересовался вслух, почему они просто не вернулись на Джа-мир, когда Бонтон стал слишком опасен. Ирвэйн просветил меня в истории Джа-мира, сказав, что Джа-мирцы оценили убыль населения, произошедшую в результате печально известных Ганджа Войн, когда очень многие погибли или эмигрировали со своего прекрасного мира, включая предков умерших колонистов. Джа-мирцы учредили строгий контроль за размножением и положили конец иммиграции. Единственными желанными посетителями были туристы, которые прилетали, тратили деньги и улетали. Исключений для покинувших родину групп сделано не было.

Камера передвинулась к женщине с налитыми кровью глазами и с облаком вьющихся белых волос, которая умело держала чиллум[3] между своими пальцами с большими костяшками и выпускала облачка белого дыма в угасающий свет, беззвучно смеясь.

Многие курильщики сидели одни, но здесь и там небольшие группки передавали из рук в руки толстые сплифы[4]. Никто не разговаривал.

Особенно долго камера задержалась на красивой молодой женщине с кожей, такой же чёрной и блестящей, как раковины, которые она носила в своих длинных, мягко вьющихся волосах. Я предположил, что у кинооператора были, или он надеялся на них, интимные отношения с ней, с такой любовью она была снята. Красноватый свет заката образовал у неё ореол. Она сидела в стороне от других и выпускала дым из простой латунной трубки с бамбуковым мундштуком, она была погружена в себя и её выражение нельзя было прочесть даже тогда, когда камера приблизилась настолько, что её глаза с тяжёлыми веками заполнили экран.

«Одна из трубочных мастеров общины, Сухаили», – сказал наш компьютер своим мягким голосом. «Человек высокого статуса, статуса, происходящего из её профессии и значительного личного обаяния».

Это я мог понять. Сквозь столетия мне она казалась такой же реальной, как и любой из моих спутников, и более интересной. Странно думать, что она уже давно мертва, странно думать, что какие-нибудь осколки костей, которые Ирвэйн отсеивает с места раскопок, могли принадлежать этому элегантному существу.

Я понял, что эти мысли ко всему и печальны. У меня больше не было желания общаться, поэтому, я вышел из корабля и вернулся в свой жилой модуль, и попытался заснуть.

Завизжал сигнал тревоги периметра, разбудив меня часом позже полуночи. Я скатился с койки, пошатывающийся и сбитый с толку, но не забыл схватить оружие, которое мне выдали, короткоствольный смартган[5], который не стрелял, если был направлен на кого-либо из участников экспедиции, корабль или на какую-либо важную систему жизнеобеспечения. Это было совершенное оружие для неподготовленного человека. Я надеялся, что другие вооружены таким же образом.

Я выбежал наружу. Голая мёртвая женщина четырёх метров высотой пошатываясь шла вдоль периметра, пронзительно крича в металлический унисон с тревогой. Я сказал, что это была мёртвая женщина потому, что её огромный живот был распорот от грудины до лобковой кости, хотя ничего, кроме крови, из раны не вытекало. На самом деле мне показалось, что внутри женщины не было ничего, кроме пустоты, и я удивился, откуда у неё берётся воздух, чтобы производить эти ужасные звуки.

Её кожа была того неприятного сине-серого цвета, который поражает трупы, её глаза, казалось, смотрели в разных направлениях, её руки неуклюже свисали по бокам. Её огромный размер как-то особо подчёркивал невероятный ужас её существования.

Я думал, что у меня галлюцинация, пока пулемётная пушка сверху модуля безопасности не выпустила длинную очередь и не разорвала её на кувыркающиеся ошмётки.

Джэнг стоял возле модуля, одетый в чёрную мономолекулярную броню и вооружённый закреплённым на плече орудием, почти таким же мощным, как пулемётная пушка. Он постукивал по вмонтированной в запястье инфо-пластине; несомненно, это он отдал приказ пулемётной пушке выстрелить.

«Что..?» – спросил я.

«Без понятия», – сказал он своим мягким монотонным голосом. Я не мог видеть его выражения за зеркальным щитком его шлема, но сомневаюсь, что его лицо показало бы хоть какое-то замешательство, которое чувствовал я.

Подошёл Ирвэйн, одетый в модную розовато-лиловую версию брони Джэнга, размахивая пушкой, даже большей, чем у Джэнга. Он походил на опасный виноград. «Что это было?» – спросил он голосом, полным недоверия и страха; очевидно он видел эту штуку из своего укрытия.

В своём дверном проёме появилась Дьюайн, очаровательно одетая только в пару ночных папочек в виде банни-кроликов, глаза вращаются, лицо белое. Она казалась на грани резкого приступа морской болезни, горло дёргается, руки крепко сжаты между её прелестных грудей. Я вежливо отвёл взгляд, пока Ху Мун не закричала на неё и она, спотыкаясь, не вернулась в свой модуль.

«Принеси мне образец, Лисон», – сказал Джэнг, протягивая мне контейнер для образцов. «Будь так любезен».

Я взял контейнер, хотя первым моим желанием было отдать его обратно. «Образец чего?»

«Мяса этой штуки... или то, из чего она была сделана», – сказал Джэнг, гляда поверх моего плеча. «Лучше поторопись».

Я резко повернулся и увидел, что куски разорванного монстра, по всей видимости, втаивают в грунт. Это исчезновение сопровождалось беспокоящим ползущим движением. Я не был полон энтузиазма, но, конечно, я был самым расходным участником экспедиции, за исключением сосулек. Поэтому, когда Джэнг на короткое время отключил датчики периметра и махнул мне идти за линию, я пошёл... более или менее охотно.

Я порысил к оставшимся кусочкам монстра. В близи казалось, что они превращались в мириады крохотных белых червеобразных форм, которые затем, извиваясь, исчезали в земле. Я опустился на колени возле самого большого оставшегося куска тела монстра и активировал контейнер, который со щелчком захлопнулся на этом веществе, прихватив чуток лишайника и почвы.

Я потряс его; внутри погремело как камень.

Ху Мун вышла, как раз когда я вернулся из-за периметра с образцом. Она была какая-то помятая и пахла сексом. Её поведение выражало полную подозрения досаду, словно она винила нас за это происшествие, которое сорвало ей вечер.

«Итак, что это было?» – спросила она раздражённым голосом. «Джэнг, это твоя компетенция. Что ты знаешь?»

«Почти ничего», – сказал Джэнг вежливо. Он забрал у меня контейнер с образцом.

«Что-нибудь раздобыл?» – спросил он меня.

«Думаю, да», – сказал я. «Ты не поверишь, но это вещество, расползающееся вещество... оно как белый камень. Ёрзающий камень».

«Ёрзающий камень? Что ещё?» Ху Мун несомненно была разгневана. «У тебя же вроде как нет воображения».

«Так мне сказали», – сказал я, гляда под ноги.

Джэнг потряс контейнер с образцом и он загромыхал. Я поднял на него взгляд и увидел, что он улыбается мне, кажется, с искренней симпатией. «По звуку как камень, не так ли?» – сказал он Ху Мун.

Она покачала головой. «Расскажи мне, что происходит на самом деле. Утром – это самое первое». Она вернулась в постель, а я поразился, как она может быть такой безразличной к происшедшему событию, для меня, по крайней мере, это противоречило здравому смыслу. Если гигантская мёртвая женщина действительно воя маршировала вокруг нашего лагеря, то вселенная определённо сошла с ума и ни на что нельзя положиться. Я содрогнулся. Какое может быть убедительное объяснение для такой штуки? Возможно я чувствовал себя так из-за моего покалеченного разума, моего выжженного воображения, но, конечно, способа это узнать не было.

Ирвэйн, который ничего не сказал, отвернулся от темного за периметром и посмотрел на меня взглядом, полным неуверенности. «Пойду я», – сказал он голосом, напряжённым начинающейся истерией. «Буду спать до поздна и без всяких плохих снов».

Пока он возвращался в своё укрытие, он держал свою огромедную пушку на готове.

«Лисон», – сказал Джэнг. «Спасибо за помощь».

Я кивнул, признательный за его доброжелательность. «Хорошо», – сказал я. «Спокойной ночи».

Утром солнечный свет показался предательским, чем-то таким, что лишь скрывало тьму. Я отправился на место раскопок, робот-картограф покорно катился у моих ног. Джэнг был уже там, по-прежнему в броне и с оружием. Он откинул щиток шлема, чтобы поприветствовать меня.

«Доброе утро», – сказал он. Несмотря на то, что он говорил без эмоций, ему всегда удавалось передать впечатление учтивого внимания. Полагаю, что даже если вы такое же опасное существо, как Джэнг, обычно лучше избегать конфликта. Загадка, почему обычным людям, гораздо более мягким, гораздо более уязвимым, часто не удаётся вести себя также благоразумно. Но, конечно, я могу рассуждать лишь довольно ограниченным образом. Я уверен, что моё воображение не разрушено полностью, иначе как человек может быть человеком без хоть какой-то капли творческой способности? Как бы я мог интересоваться всем этим, если бы я был совершенно не в состоянии вообразить что-то кроме того, что вижу и слышу? Но теперь меня озадачивает слишком многое. Мне любопытно, был ли я более уверен до терапии. Мне кажется, что был, но я не знаю, было ли это действительно хорошо.

Я запустил робота-картографа в работу в назначенном секторе. Джэнг подождал, пока робот не начал выписывать свои узоры, и махнул мне рукой подойти к нему под навес, который защищал просеиватели и другие механизмы. Мне стало интересно, что ему от меня надо, но я хотел отвлечься от своих мыслей. Мы сели на скамейку и я уставился на раскопки, словно был чрезвычайно заинтересован в медленных осторожных движениях робота.

«Лисон», – сказал он. «Расскажи мне, что ты видел прошлой ночью».

«Я видел мёртвую гигантшу. Она ходила и кричала. Это не то, что видел ты?»

«То», – ответил он. «Все её тоже видели. Я хотел спросить тебя из-за твоих особых обстоятельств. Если мы все её вообразили, я думаю, что, возможно, ты видел что-то другое».

«Ты дипломатичный», – сказал я.

Он это проигнорировал, но через секунду снова заговорил. «Если ты не сочтёшь меня невеждой, я хотел бы узнать, как так случилось, что тебя модифицировали».

«ʻМодифицировали?ʼ» Не желая того, я сказал это с горечью. Потеря всё ещё была близка, даже не смотря на то, что в буквальном смысле я не был лишён чего-то такого, чем ещё пользовался.

«Если разговор об этом огорчает тебя, не бери в голову», – сказал Джэнг.

«Нет», – сказал я. «На самом деле я не против рассказать тебе. Иногда поплакаться немного помогает и едва ли кто-нибудь когда-нибудь захочет услышать всю эту отвратительную историю». Я выдавил улыбку. Думаю, она была хилая.

«Я был художником, хотя, возможно, не очень хорошим. Но картины мои продавались довольно часто, чтобы прокормить меня, поэтому, не могу пожаловаться. И художники получше голодали. Я знал некоторых.

Как бы то ни было, со мной произошла неприятность на Ноктайле. Я полюбил нечто, что не могло полюбить меня... думаю, история, старая как вселенная. По возвращении, я почувствовал меньшую удовлетворённость от своей работы, хотя никогда не был так уверен в её ценности. Стало хуже; я стал принимать наркотики, использовал стволовые стимуляторы, приобретал самых красивых любовниц, которых мог найти, и бросал их довольно оскорбительным образом. Но я ещё достаточно рисовал, чтобы платить по счетам, поэтому... проблем не было.

Потом я предпринял другое небольшое приключение, пытаясь вернуть себе удовольствие, которое когда-то я получал в создании картин. Приключение показало мне, как же на самом деле моя работа была далека от значимости, и мне трудно было это принять. И я предал себя полному забвению. Больше я не рисовал. Это была забава на некоторое время, я думаю».

Джэнг кивнул, как будто понял. Что, конечно, было маловероятно, но я отдал ему должное за хорошие манеры. «А потом?» – спросил он.

Я пожал плечами. «Обычная история. Когда я увяз достаточно глубоко в долгах, мои кредиторы поместили меня в реабилитационную клинику. Персонал заключил, что мои проблемы происходят из моей наркотической зависимости, так что, они вылечили меня».

«Отсюда твой недостаток?»

«Да. Человеческая реакция на многие психоактивные наркотики – которые мне всё равно нравятся – связана с творческим процессом. Если убрать одно, уберётся и другое. Наркотики больше не веселят. Можешь принять все, какие нравятся, и... ничего».

«Я так понимаю, что это совсем не как мозговыжигание», – сказал Джэнг.

«Нет-нет. Физический вред могзу не причиняется; я не сосулька. У меня в голове наномонитор, система сенсоров, маркеров и фагов. Производство моей нейрохимии держится строго в пределах определённых параметров. Например, только столько-то серотонина, и каждая молекула помечена авторизованным кодом, поэтому, только моей собственной родной биохимии разрешается связываться с моими рецепторами».

Я нервно рассмеялся. «Думаю, есть и преимущества. Я никогда не бываю слишком печальным или слишком счастливым».

«Что значит... ʻслишком счастливымʼ?» Чувства Джэнга редко бывали видны на его лице. Но, думаю, я заметил слабый след изумления в его пристальном взгляде.

«Иногда это тонкая линия между радостью и манией». Я сказал это резко и сразу же пожалел об этом. Джэнг действительно был единственным моим другом в этом пустом мире.

«О, да», – сказал он, и я не заметил раздражения в его тоне. «На самом деле, я слышал, что единственное различие в том, что мания длится дольше, чем радость. И, конечно, я знаю, что те, кто страдают от одной лишь мании, часто сопротивляются лечению».

Я снова рассмеялся, на это раз с истинным удовольствием. «Вот ты и разобрался. Я защищён от крайностей химического экстаза так же, как и от крайностей художественного вдохновения».

«Твои доктора... их не беспокоило, что они лишают тебя средства к существованию?»

Я пожал плечами. «Цивилизованному обществу нужно, чтобы его граждане оплачивали свои счета. Это ему нужно гораздо больше, чем ещё один посредственный художник. Но, я думаю, они решили, что это спорно. Как я сказал, я больше не рисовал. В любом случае, у большинства людей воображения гораздо больше, чем им в действительности нужно, сказали они».

«Они так сказали?» – спросил Джэнг с едва различимым намёком скептицизма.

«Да». Я заметил, что мои кулаки сжаты. «Да». Я старался никогда не думать слишком долго об этом очень плохом времени, странно незабываемом, когда я топил себя в химических развлечениях. Полагаю, я должен был остановится. И они утверждали, что моя смерть как художника была всего лишь неизбежным побочным действием лечения. Хотя иногда я думаю, что это неправда, что это было наказанием. Иногда я думаю, что это «побочное действие» было разработано вместе с лечением для того, чтобы страхом заставить художников более ответственно использовать наркотики. Ведь мы, в конце концов, по-видимому, являемся той частью населения, которую ярче всего притягивает чрезмерное стимулирование.

О себе я думал, что я храбрый, умный и модно циничный, шутил о своей неспособности рисовать, в то время, когда от работы меня останавливала лишь слабость и жалость к себе. Полагаю, я думал, что это временно. Теперь, когда моя неспособность реальна и постоянна, я понимаю, каким я был дураком.

«Этот наномонитор», – спросил Джэнг. «Он будет с тобой всегда? Он когда-нибудь требует настройки или обслуживания?»

«Изредка», – сказал я. «Обычно, каждые шесть месяцев у меня возникает глубокое сильное желание снова посетить своих благодетелей. Время повторной калибровки. Они сказали, что может произойти всякое плохое, если я как-нибудь избегу это непреодолимое влечение. Смещение настроек программы, странные навязчивые идеи, возможно сумасшествие».

«Я сожалею о твоей потере», – сказал Джэнг.

Я глубоко вздохнул и пожал плечами. «Ну, это не так плохо. Я не могу действительно сказать, что чего-то не достаёт. Вот такие дела, сказали они мне. И они дали мне новые имя и лицо, чтобы избавить меня от всякого смущения, столкнись я с кем-то из моих старых близких друзей. Свобода от вызывающих привыкание обстоятельств – так они это называют. Всё – часть лечения».

«Понятно», – сказал Джэнг. «А что с твоими навыками, твоей технической подготовкой? Эта процедура их тоже удалила?»

«Нет, не думаю», – сказал я. «Нет, если ты покажешь мне яблоко, я, возможно, ещё смогу сделать его рисунок и он будет выглядеть как яблоко. Но это будет всего лишь яблоко, не больше и не меньше, исключая чистую случайность. Так мне объяснили, хотя я признаю, что никогда не чувствовал желания попробовать».

Джэнг обдумал это. Последовало долгое молчание, во время которого я попытался успокоить себя. Общение неожиданно стало некомфортным. Обычно я так рад, когда ко мне относятся как к полностью нормальному человеку, что не возражаю против лёгкой неловкости. Но сейчас её было как-то уж слишком много.

Наконец Джэнг пошевелился и заговорил. «Лисон, я хочу попросить тебя об одолжении. Ты не сделаешь для меня набросок мёртвой женщины? У нас есть изображения с камеры безопасности, но они плохого разрешения, так как она была довольно далеко за периметром. Ху Мун выдаст тебе доску и метастиль».

«Думаю, сделаю», – ответил я. «Зачем?»

«Я дотошный», – сказал Джэнг с одной из своих почти незаметных улыбок.

«Что на счёт анализа?» – спросил я, когда Джэнг поднялся со скамьи.

«Камня? У него любопытный состав, в основном кварц с включением нескольких редкоземельных элементов и прожилками магнетита. Странная кристаллическая структура и наноуровневые полости, заполненные кремнекислым натрием. Корабельный компьютер кажется думает, что он может становиться до некоторой степени пластичным со слабым сдвигом в расположении. Чем-то сходный с формами жизни на кремниевой основе, но без точного соответствия». Джэнг кивнул, опустил щиток шлема и вернулся на корабль.

Я сидел в корабельной обсерватории, уставившись на доску без единой метки, когда снова сработала сигнализация.

На этот раз я не кинулся вооружаться. Я прикинул, что Джэнг справится с любым призраком, удостоившим лагерь своим посещением, и я не думал, что смогу сделать какой-то жизненно важный вклад в защиту. Я подошёл к ближайшему иллюминатору, выходящему на лагерь и руины.

Я мельком увидел Джэнга, вооружённого и двигающегося с неестественной быстротой. Он пересёк периметр и углубился в руины. Одна из небольших лун Грэйлина IV разливала над пустошью тусклый свет, но в своей чёрной броне Джэнг терялся в тени, так что скоро я потерял его из вида.

Голос Ху Мун с треском разнёсся по корабельному интеркому. «Лисон! Ты где?»

«Здесь, в комнате отдыха», – сказал я, всё ещё пытаясь разглядеть, куда делся Джэнг.

«Ирвэйн с тобой?»

«Нет. Я один. Что происходит?»

Но ответа не было. Через некоторое время сигнал тревоги внезапно отрубился и корабль наполнился тишиной.

Я чрезвычайно не хотел спускаться к периметру. Но в этом случае, мне показалось, что мне следует выяснить, почему сработала сигнализация, и не грозит ли какая опасность. Бесцельное любопытство – это то, без чего большинство из нас может обойтись, но слишком много отчуждённости может быть опасным, так говорили мне те, кто руководил моим лечением. «Ты по-прежнему должен обращать внимание на окружающую тебя обстановку», – говорили они. «Даже если она тебя не особо интересует».

У северной границы периметра я нашёл Ху Мун. На ней был комплект антикварной энерго-брони, который имел вид потускневшей серебряной инкрустации с кружащимися золотыми линиями по форме рисунка её татуировок. Очень стильно, подумал я. Она пристально всматривалась в темноту пустоши, в руках она держала на готове меленький гамма-лазер.

Дьюайн выглядывала из дверного проёма их убежища, схватившись за ворот своего халата, лицо напряжённо испуганное. Я не увидел Ирвэйна и Джэнг, очевидно, был всё ещё снаружи. Я подошёл к Ху Мун, которая крутанулась и наставила своё оружие на меня. Я остановился и осторожно поднял руки, на случай, если у неё тупая пушка.

«Это я», – сказал я.

«Лисон», – сказала она напряжённым голосом. «Где твоё оружие? Ты обязан вооружаться, когда звучит сигнал тревоги».

«Прости», – сказал я. «Сейчас возьму». Но она уже повернулась назад к темноте.

Я взял свой смартган и пожалел, что у меня нет энерго-брони, которая, видимо, у всех остальных была.

Соответственно своему подчинённому положению я встал прямо позади Ху Мун и попытался понять, что она высматривает. «Что это?» – спросил я.

«Ещё одна невозможность», – сказала она. «И мы не можем найти Ирвэйна».

«Невозможность? Снова мёртвые гиганты?»

Она раздражённо покачала своей головой в шлеме. «Нет. Давай сейчас не будем об этом, хорошо? Просто держи глаза открытыми, а рот – закрытым. Действительно, почему бы тебе не стать полезным? Иди присмотри за южной границей периметра, пока Джэнг не вернётся. Кричи, если увидишь что-то странное».

Меня послали. Я неохотно пошёл к другой стороне периметра, которая выходила на остатки колонии. Обветшалые остовы стен в лунном свете были бледными полосками; место раскопок было таким же мирным, как кладбище.

Существа, казалось, вставали из земли.

Их было много, приземистые и мощные, их голые, почти человеческие, тела были узловатыми от мышц, кожа – белая как мрамор. Они могли быть троллями из легенд Старой Земли или гоблинами, или другими нелепостями из сказки. Но их лица были лицами красивых злых детей, чуть растянутые в злобных улыбках. Они были такими странными, что минуту я не мог издать ни звука. Они были неподвижны, но не так неподвижны, как статуи; время от времени они слегка меняли положение, нечеловеческое едва различимое движение, которое подчёркивало их невероятность.

Они смотрели на меня голодными прекрасными глазами; они смотрели, словно хотели убить меня и съесть, но только после того, как запытают меня до смерти. Полагаю, это могло показаться избытком воображения, но у меня нет воображения. Поэтому, думаю, я должен был точно воспринять сообщение этих ужасных ангельских лиц, хотя сейчас я не смогу сказать точно, что же в их выражении показалось таким страшным. Лица не были искажены гневом, сумасшествием или любым другим явно тёмным человеческим чувством.

Наконец я обрёл голос и подал хриплый бессловесный сигнал тревоги, как раз тогда, когда основная пулемётная пушка повернулась на юг. Ко мне подбежала Ху Мун, броня лязгала и жужжала.

«Что..?» – начала она, но потом увидела существ.

«Не настоящие», – сказала она твёрдо, вскидывая к плечу своё оружие.

Я раздумывал, не стоит ли нам подождать возвращения Джэнга, прежде чем совершить что-либо необратимое, когда она дала длинную очередь из своей пушки и вдребезги разбила самое ближнее создание.

Оно разлетелось, словно по нему ударили огромным молотком, его остатки застучали как гравий по земле.

Другие создания не обратили на это внимания и продолжали смотреть на нас с неуменьшенной силой или так это казалось.

«Зачем ты это сделала?» – спросил я.

«Заткнись, Лисон», – ответила она. Показалось, что в её голосе появились нотки истерии, за что я её не винил. Я смотрел на существ, которые по-видимому не были возмущены смертью своего собрата гоблина. Она прицелилась в другое и тут же существа мгновенно перешли в быстрое хаотичное движение, двигаясь по непредсказуемому шаблону за границей периметра, серые расплывшиеся пятна в тусклом свете. Дуло её оружия дергалось в нерешительности взад-вперёд и даже я мог сказать, что попасть в одно из этих существ было бы очень трудно.

«Что они делают?» – сказала она наконец.

«Резвятся, чтоб трудно было попасть», – предположил я.

Ху Мун держала ствол направленным на них, но не стреляла.

Через минуту она спросила: «Если они зайдут внутрь периметра, я не знаю, смогут ли автопушки с ними разделаться. Почему Джэнг не возвращается?»

Я мог бы упомянуть, что мельком видел его, но, понято, что она не была заинтересована в общении со мной.

В конце концов она отвернулась от невозможных существ. «Я вернусь к Дьюайн. Она напугана».

«Я тоже», – сказал я и в то мгновение, когда я отвлёкся от созданий, они исчезли, как будто в землю. Именно это, я полагаю, и произошло.

Ху Мун обернулась и её бледное лицо сделалось ещё бледнее в свете лампы её шлема, голубые контуры линий её татуировок стали теперь слишком яркими.

«Я не могу с этим разобраться», – пробормотала она и я знал, что она всё думает о том, вернётся ли Джэнг.

Но утром, сразу после красновато зловещего рассвета, спец по оружию вернулся, неся на своём бронированном плече голое искалеченное тело. Он сбросил Ирвэйна едва оказавшись внутри периметра и тяжело присел.

Ху Мун была там, по-прежнему в броне и при оружии. «Что случилось?» – прохрипела она сиплым невыспавшимся голосом.

Джэнг пожал плечами. «Они убили его».

Броня Джэнга была поцарапанной и пыльной. Здесь и там были маленькие вмятины, будто каменные кулаки вдребезги разбивались о металл.

Ху Мун встала на колени рядом с телом Ирвэйна. Его шея была фиолетовой от синяков; гениталии – оторваны. Множество небольших прорезов разорванной плоти помечали его беспорядочным рисунком. Выглядело почти так, словно ткань разрывалась от взрывов под кожей. Я увидел, что спираль меха, которая казалась мне такой забавной, действительно продолжалась ниже его талии, с линией, ответвляющейся к паху, где, предположительно, она окружала его отсутствующий пенис.

«Как?» – спросила Ху Мун. «И кто это ʻʻониʼʼ?»

«Монстры или минеральные образования», – сказал Джэнг. «Выбирай». Его голос, такой же контролируемый, как всегда, через динамик шлема больше не казался вежливым – ощущение, которое Ху Мун несомненно разделила со мной.

«Может будешь ещё меньше говорить», – сказала она и повернулась к нему лицом, её поза выражала холодное неодобрение.

«Вот мои рекомендации», – сказал Джэнг. Он отстегнул свой шлем и снял его. «Завершаем раскопки и держимся на орбите, пока сюда не доберётся карантинный корабль».

«Что?» – гавкнула Ху Мун. «О чём ты говоришь?»

«Существуют две очевидные возможности», – сказал Джэнг. «Или мы подхватили какой-то вид болезни или расстройство, которое вызывает общие галлюцинации, сопровождающиеся насильственным поведением... в этом случае мы не должны возвращаться ни на какой населённый мир, чтобы не заразить его... или у нас здесь прежде неизвестная и недоброжелательная форма жизни, которая охотится на нас, в этом случае нам было бы глупо оставаться на поверхности».

«Несомненно, это упрощенчество!» – сказала Ху Мун резко. «Разве внутри периметра мы не в безопасности?»

«Возможно», – сказал Джэнг. «Ирвэйн, по всей видимости, покинул периметр по собственной воле. Гоблины увели его и использовали, пока он не умер». Он указал место на груди Ирвэйна, где плоть была особенно разорвана. «Жестокие поцелуи», – сказал он.

Я не сразу понял, о чём он. Потом дошло – поцелуи такие свирепые, что они разрывали плоть. Я содрогнулся.

«Что ты с этим сделал?» Ху Мун отошла от трупа, на который действительно было трудно смотреть. «И что означает ʻʻгоблиныʼʼ?»

«Для тебя они не выглядели как гоблины?» – спросил Джэнг. «Их было трудно убить. Очень быстрые, очень сильные. Камень и ртуть. Меня почти убили. Я уничтожил только нескольких из них. На рассвете они ушли, иначе я был бы мёртв».

«Важно то, что они ушли», – сказала Ху Мун.

«Может быть, выжившие вернуться». Джэнг отстегнул рукавицы и снял их. Он медленно согнул пальцы, словно ими было больно двигать.

«Но что, если они были всего лишь общей галлюцинацией?» – спросила Ху Мун.

«Тогда», – сказал Джэнг с редкой блеснувшей усмешкой – «я убил Ирвэйна и почти убил самого себя. И я здесь с тобой, внутри периметра».

Ху Мун презрительно подалась назад, её красиво очерченный рот стал напряжённой линией. «Мы снова это обсудим после того, как ты отдохнёшь», – сказала она и ушла.

Никаких работ на раскопках в этот день не было.

Вечером мы собрались в наше обычное время посмотреть раскодированное компьютером за день. Я поразился, обнаружив, что скучаю по флегматичному присутствию Ирвэйна. Дьюайн была с красными глазами и непричёсанная; она села рядом со мной, игнорируя ледяной взгляд Ху Мун.

«Это ужасно, да?» – сказала Дьюайн. «Ты видел его?»

«Да», – сказал я, прихлёбывая свой овощной коктейль. Сегодня вечером я добавил в него капельку острого соуса.

«А я – нет». Она выглядела так, словно вот-вот захнычет. «Мун мне не позволила. Думаю, это к лучшему».

«Хм-м», – сказал я неопределённо.

«Мне он не нравился». Уголки рта Дьюайн опустились вниз, выражая неприязнь. «Я всегда чувствовала, что он развратник, но не такой милый, как ты».

Я был удивлён этой вспышкой неудобной правдивости и не знал, как ответить.

Она продолжила тихим голосом. «Однажды он спросил меня, сколько мне лет, и когда я сказала, что мне двадцать три стандартных года, он уже не показался таким заинтересованным, как прежде. Понимаешь, о чём я? Для своего возраста я выгляжу молодо, я знаю. Мун говорит, когда-нибудь я буду рада этому».

Я чувствовал застывший пристальный взгляд Ху Мун на своей спине, но Дьюайн больше не выглядела так, словно может разразится слезами. Несомненно, её страх был замещён отвращением, более содержательным чувством.

Я не мог не вспоминать лица гоблинов, лица ангельских детей, которые могли делать всё, что угодно. Я содрогнулся. Была здесь какая-то неприятная связь, которую когда-то могло определить моё выжженное воображение.

Джэнг прояснил этот вопрос. Он незаметно вошёл, всё ещё в покрытом пятнами пота стёганном нательном белье, надеваемом под боевую броню, выражение отвлечённости дополнительно маскировало его лицо. В том, как он двигался, была какая-то дрожь нервозной энергичности, которую я не видел прежде. Он выбрал сигарету из общего хьюмидора[6], зажёг её и глубоко затянулся.

«Я тут провёл небольшое исследование», – сказал он, говоря из облачка дыма. «Мы – группа отчасти с изъяном и этот факт может быть как-то связан с теми феноменами, очевидцами которых мы являемся эти последние несколько дней».

Ху Мун издала едва различимое пренебрежительное бормотание. «Я не понимаю...», – начала она.

Джэнг перебил её. «Давайте поговорим о Вспышке, мёртвой сосульке. Он был приговорён к умственно-ограниченному рабству за серию убийств. Они были особенно отвратительны – он убивал человеческих беременных женщин и потрошил их». Джэнг сделал паузу, чтобы затянутся. На этот раз никто его не прерывал.

«Вспышка тщательно выбирал свои жертвы», – продолжил Джэнг. «Они все были очень большими женщинами. Вспышка, как вы помните, был небольшим мужчиной. Когда его наконец схватили, он прятался в полостях тела своей последней жертвы. Власти предполагали, что это было его шаблоном, который повторялся во всех его убийствах. Он отказался объяснить свою цель, но юристы на процессе допускали, что у него какая-то психосексуальная мания».

«Он, должно быть, был чокнутый», – совсем излишне сказала Дьюайн.

«Да», – сказал Джэнг вежливо. «Но, так как Вспышка был никем, известным лишь своими преступлениями, никто не озаботился тщательно исследовать почему и зачем. Поэтому, без долгих рассуждений его подвергли мозговыжиганию и включили в инвентарь».

Мы все вспомнили гигантскую мёртвую женщину, или мне так показалось.

«Что на счёт Ирвэйна?» – спросил я.

Джэнг вздохнул и сделал ещё одну затяжку. «Я проверил его завещание».

«Его завещание?» Ху Мун, казалось, была раздражена инициативой Джэнга.

Он пожал плечами. «Иногда люди используют свои завещания для того, чтобы найти прощение за прошлые злодеяния или чтобы пожаловаться на плохое обращение в прошлом. Думаю, попытка того стоила, тем более, что по смерти Ирвэйна его завещание стало общедоступным. Перед нашим отлётом вы все подписали точно такие же бумаги о разглашении».

«Что ты выяснил?»

«Ирвэйн использовал своё завещание, чтобы назвать своего вероятного убийцу, на случай, если будет обнаружен мёртвым».

«Он беспокоился, что его могут убить?» Ху Мун казалась скептичной.

«Да. И совершенно обосновано», – сказал Джэнг. «Порок Ирвэйна имел отношение к сексуальной эксплуатации детей. Разве никто из вас не удивлялся, что учёный его репутации делал в относительно неважной экспедиции?»

Ху Мун издала шипящий звук неодобрения. «В области пангалактической археологии нет неважных экспедиций».

«Без сомнения», – сказал Джэнг. «Я не хотел оскорбить».

«Что он сделал?» – спросила Дьюайн, не замечающая неудачную дипломатию Джэнга. Её глаза были расширены и мне стало интересно, а поняла ли она смысл слов Джэнга. Я не глуп и чувствовал извращённое удовольствие в своей внезапной уверенности, что Ирвэйн и я были не единственными не совсем подходящими на Грэйлине IV. С другой стороны, теперь у меня была дополнительная причина для возмущения. Моё преступление – трата денег других людей. У Ирвэйна – гораздо хуже, или так мне показалось, хотя он выпутался неизменённым.

«Ирвэйн сделал ошибку», – сказал Джэнг. «Большую часть жизни он занимался своим хобби среди детей, которых находил на борту различных Рабских Ковчегов, детей, которые нуждались в любой форме дотаций, независимо от источника или цены. Детей, которые могли смотреть на Ирвэйна как на благодетеля, несмотря на его неприятные ухаживания. Но в какое-то безрассудное мгновение он завёл неподходящие отношения с младшим сыном Ангуса Дримма, пользующегося дурной славой магната Войтауна с Дильвермуна».

Ху Мун вздёрнула брови. «Странно, что он выжил. Истории о Дримме и его породе на слуху».

«Очевидно он думал, что лучше на некоторое время покинуть Дильвермун. Возможно, Ирвэйн надеялся ко времени возвращения с Грэйлина оказаться среди наименее важных врагов Дримма». Джэнг сел и покачал головой. «Я, лично, думаю, что его стратегия была плохо продумана».

«Может быть, Ирвэйн был убит наёмными убийцами Войтауна», – сказала Дьюайн испуганно.

Я вздохнул. Ху Мун закатила глаза. Только Джэнг оказался довольно вежлив, чтобы объяснить. «Думаю, нет», – сказал он. «Чем бы не были эти существа, они не были людьми или представителями любого другого, известного мне, разумного вида».

Последовала вязкая тревожная тишина, когда каждый из нас по-своему обдумывал сложившуюся ситуацию. Глаза Дьюайн увлажнились и её пухлая нижная губа задрожала. Ху Мун поддерживала каменное выражение, хотя она, кажется, заработала небольшой тик под одним большим глазом, а Джэнг был, как всегда, спокоен и сдержан. Я почувствовал странное беспокойное облегчение. Подтвердилась моя правота. Было чего боятся на этом скучном маленьком мирке и я был первым, кто почувствовал это. Лисон заметил кое-что, что другие четверо непокалеченных людей упустили. Ну, хорошо, Джэнг что-то почуял. Может быть, другие тоже и они просто не почувствовали необходимость поговорить со мной об этом.

«Я не понимаю», – сказала Дьюайн. «Какое всё это имеет отношение к тому, как он умер? Как Вспышка умер?»

Ху Мун раздражённо заговорила со своей протеже. «Ты не видела существ? Ужасные дети, не так ли?»

Догадка расширила глаза Дьюайн. «Ох», – сказала она.

Джэнг кивнул. «Моё предположение такое, что мёртвый гигант и ужасные дети были сотворением их жертв. Они как-то вообразили их во плоти. Я не знаю, как это возможно, но мы все видели эти создания». Мягкий голос Джэнга слегка изменился, приобрёл едва заметную драматическую резкость – тон, который я никогда от него не слышал. «Мы, кажется, попали в сказку».

Мне в голову пришёл вопрос. «Как Вспышка вообразил такого монстра? У него мозги выжжены».

Джэнг посмотрел на меня. «Процедура мозговыжигания, применяемая к таким преступникам, как Вспышка, проста. Нужно только вычесть волю. О мелких деталях никто не беспокоится. Никто не замарачивается с тем, чтобы избавить сосулек-осуждённых от прежних маний – кому какая разница, о чём они думают, пока они не способны к действию? Любое сопутствующее страдание – заслужено, скажет большинство людей».

Я не думаю, что он говорил обо мне.

«Кроме того», – сказала Ху Мун – «Вспышка не был убит своим монстром. Или не прямо им».

«Точно», – сказал Джэнг. «Но он выбрался посмотреть на неё, по-видимому, и его возбуждение достигло фатального уровня. И ещё: Ирвэйн по своей воле пошёл со своими детьми – они не трогали его, пока он не покинул периметр». Он остановился. «Думаю, внутри периметра мы в безопасности... но я установлю больше орудийных гнёзд».

Последовало самое длинное молчание. Полагаю, все они раздумывали о том, что может родиться из их самых тёмных грёз. Раздумывали, способно ли это будет убить нас.

В конце концов Ху Мун покачала головой. «Ну, мы не преступники, я и Дьюайн. Мы будем в безопасности».

Я посмотрел в сторону. Я, конечно, почувствовал себя защищённым и каким-то одиноким.

В итоге мы обратили своё внимание на собранные за день расшифрованные записи. Модуль памяти компьютера колонии был более серьёзно повреждён на самых верхних уровнях и когда мы добирались до конце записи, качество изображения начинало ухудшаться. Улучшение видео было неудовлетворительным. Всякий раз, когда компьютер был вынужден преодолевать плохой участок, видео приобретало ту пластичную стерильность, которая неизбежно отмечает компьютерную реконструкцию. Некоторые участки были совсем недоступны, что вызывало странные прыжки в воспроизведении. Иногда компьютер добавлял информационные субтитры к наиболее неясным сценам.

Той ночью мы смотрели похороны. Один взрослый и ребёнок были положены рядом с ямой, достаточно большой для них обоих, тела были плотно завёрнуты в серую, корабельно-казённую ткань. Другие колонисты стояли вокруг места похорон, лица – мрачные, головы опущены, и слушали капеллана, который говорил рядом с ямой, его глаза широко раскрыты, жесты – драматичны, дреды[7] - развеваются. Его аудитория, кажется, нервничает, глаза у них – вороватые. Те, кто стоял по краям толпы, кажутся особенно встревоженными, время от времени они поворачиваются, чтобы взглянуть на пустую дикую местность позади них.

Капеллан закончил свою надгробную речь и тела были осторожно опущены в яму. Двое мужчин вышли с лопатами вперёд и стали закапывать могилу. Некоторые их тех, кто стоял ближе всех, рыдали, но большинство колонистов заторопилось прочь, взгляд у них был обеспокоенный.

Компьютер перемотал запись к моменту, когда яма была закопана и у могилы осталось только трое.

Одной из них была Сухаили Трубочница, в чёрной траурной вуали, которая скрывала выражение её лица. На другой стороне могилы стоял высокий мужчина с суровыми чертами лица и держал за руку маленького ребёнка. Его лицо одеревенело от утраты; ребёнок был слишком мал для чего-либо, кроме смущения и страха.

Она заговорила с мужчиной; он, не отвечая, посмотрел в сторону. Она подняла руку в умоляющем жесте, но он повернулся и вышел из кадра камеры. Сухаили стояла одна над могилой, через минуту она закрыла лицо руками и плечи её затряслись. Кинооператор удалялся, пока она не стала крохотной фигуркой на сером ландшафте.

Джэнг подошёл к консоли и выключил холоконтур. «Хватит этого», – сказал он.

В своём убежище той же ночью я, когда лагерь был безмолвен, попробовал сделать рисунок великанши. Стилус летал над доской с удивительной лёгкостью, пока я делал её грубый набросок углём... кричащей, с широко открытым ртом, в момен шатания, с руками, поднятыми во внушающий ужас мольбе. Я не почувствовал ничего, кроме растущей боли в желудке. У меня не сформировалось никакой связи с изображением, которое я делал, только взвешивание света и тени, вычисление углов и линий, механическое добавление текстуры, все эти умышленно безжизненные, бессмысленные движения моей руки. Я почувствовал то, что, должно быть, было бледным эхом той печали, которую я однажды испытал, смотря холовид о милой утраченной возлюбленной. Зрители в моём мозгу, должно быть, были заняты.

За завтраком Ху Мун объявила, что она продолжит раскопки. Она была угрюма, но определённа. «Я не вижу причины тратить фонды Университета, возвращаясь на Дильвермун сейчас. В нашей группе произошёл смертельный случай.

Естественно, мы расстроены, то на диких мирах такие вещи иногда случаются. Я не оставлю свои обязанности из-за какой-то глупой теории».

Она мрачно посмотрела на Джэнга, но его лицо было безмятежно и он кивнул. «Ты руководитель экспедиции», – сказал он. «Это твоё решение».

«Да», – сказала она твёрдо. «Это будет означать больше работы, но я уверена, что мы со всем справимся. Лисон, ты сегодня будешь управлять вещественным анализатором. Дьюайн присмотрит за мехом-картографом».

Дьюайн надулась. «Но сегодня я собиралась обновить свои дневники. Столько всего случилось».

Ху Мун не стала терпеть свою протеже. «Обстоятельства изменились», – рявкнула она. Глаза Дьюайн, казалось, заслезились, но она покорно кивнула.

Позднее я отдал Джэнгу свой рисунок. Он взял его, прошептав благодарность, но никак не прокомментировал, за что я был благодарен.

В последовавшие дни мы нашли еще трубки, вырезанные из белого камня, хотя трубка, которая была у Ирвэйна, похоже, исчезла. Трубки часто представляли собой стилизованные небольшие фигурки, оборачивающиеся некой вызывающей беспокойство формой. Одна трубка была с чашей, вырезанной на подобие головы со спутанными волосами и ртом, окольцованным загнутыми во внутрь зубами-иглами – минога в человеческой форме. Мы нашли несколько хорошо сделанных трубок-черепах, каждая – с вырезанным на спине лицом и каждое лицо представляло отдельное чувство в резко стилизованной форме: ужас, радость, сексуальная развязность, печаль. Всякий раз, когда мы находили трубку, сделанную из белого камня, который я взял из осколков мёртвой великанши, Джэнг клал их в защищённый шкафчик, к которому имели доступ только он и Ху Мун.

Археолог, я думаю, мог бы написать хорошую монографию о трубках для каннабиса, произведённых культурой, одержимой наркотиком и его принадлежностями. Некоторые из самых мощных видов искусства, как я понял, родились из некоторого многообразия религиозных маний – кафедральные соборы Старой Земли, духовные пещеры Одана VII, вдовьи бассейны Ноктайла. На мой, когда-то тренированный, взгляд, оставленные мёртвой колонией трубки были хоть и менее нарочиты, чем эти хорошо известные примеры, но, по-своему, настолько же основательны. Любой объект, самый обычный, если использовался в каждодневных религиозных ритуалах, должен был неизбежно приобрести огромную важность для пользователя. А эти объекты, прежде всего, были необычайны.

Моя любимая находка – трубка, вырезанная в виде женского торса, изгибающегося вверх из черенка в виде кобры. Её лицо было скрыто вуалью изящных волос, которые волной взымались вокруг её спины и окружали чашу. Камень, который образовывал волосы, был вырезан настолько тонко, что через него проблескивал свет, показывая тусклое внутреннее рассеивание света.

Это была одна из самых прекрасных работ Сухаили, как я увидел однажды вечером из восстановленной компьютерной записи.

Корабль показал нам сцену в мастерской Сухаили Трубочницы, крытой аркаде в задней части её дома. На краю плиточного пола она вырастила живую изгородь из высоких папоротниковых растений и они отбрасывали на неё мягкий пятнистый свет, пока она сидела у гранильного станка. Я представил визг камня о вращающееся шлифовальное колесо, запах горячей минеральной пыли, аромат женщины..., что-то пряное и необычное. Ху Мун нещадно гоняла нас на раскопках и этой ночью я был настолько вымотан, что опасался в любую минуту заснуть. Я хотел увидеть сон о Сухаили. За несколько прошедших дней мой интерес к ней усилился и стал чем-то близок к одержимости. Я смотрел ежевечерние архивы в надежде мельком увидеть её, хотя в последнее время её стало редко видно. Возможно роман между ней и оператором пошёл на спад – мысль, которую я нашёл по-детски приятной. Очевидно, страсть смогла каким-то образом перекрыть столетия, которые разделяли нас.

Она повернулась к камере с чем-то маленьким и белым в руках. И словно глаза кинооператора расширились и застыли на объекте, который она держала, точка съемки камеры дала крупный план и холоконтур заполнился трубкой, блестящей белым на фоне её тёмно-розовой ладони.

«Мы нашли это вчера», – сказал я, удивлённый этой внезапной связью с настоящим. Трубка, которую она держала там, две тысячи лет назад, была той же самой, которую я нашёл под подмороженным пучком мха на дальнем конце раскопок.

«Откуда это?» – спросила Ху Мун, хмурясь на свою инфопластину. «А. Я вижу аркаду, а здесь – остатки строения. Лисон! Завтра передвинешь экскаватор на это место. Эта трубочница кажется центральной в том, что происходит; ненадолго мы сосредоточимся на её доме».

«Да», – сказал я, всё ещё смотря на контур. Камера отпрыгнула от трубки и взяла крупным планом лицо Сухаили. И снова я поразился ясности и совершенству её черт. Скулы её были высокие и плавно выступали над безупречной чёрной бархатной кожей. Губы были полные. Глаза – большие, с тяжёлыми веками, внешние углы скошены к верху. Они вдруг расширились от испуга и камера быстро отвернулась от неё, чтобы проследить трубку, как она попрыгала по кафельному полу, очевидно выбитая из её руки кинооператором. Точка съемки скользнула вверх и бесцельно запрыгала по соломенному потолку аркады.

«Они ссорятся», – сказал Джэнг.

Думаю, нам всем было понятно, что этот разлад касался трубки. Мне, по крайней мере, было очевидно, что трубки были опасны. Вспышка нашёл трубку и умер. Ирвэйн взял трубку и умер. Меня вдруг осенило, что если Ирвэйн не брал трубку с собой, когда вышел наружу, чтобы встретится с ужасными детьми, то она всё ещё находится у кого-то.

Этой ночью мы впервые увидели металлических воинов.

Тревоги не было, когда они пришли, потому что Джэнг ждал их. На месте раскопок он установил дополнительные сенсоры безопасности, чтобы получать предупреждение, если среди руин будет двигаться что-то большее, чем насекомое. Он пробудил меня от волнующего сна о трубочнице, в котором она предлагала мне чёрную трубку, с вырезанным на ней моим лицом. По пробуждении я был сбит с толку и возмущён, так как это был самый интересный сон, который я видел со времени моего лечения.

«Лисон», – прошептал Джэнг по интеркому. «Приходи на корабль».

Я нашёл его на наблюдательном уровне, сидящем у широкого обзорного иллюминатора, выходящего на степь. Он был в броне, но его шлем лежал рядом с ним на столе.

«Что это?» – спросил я.

«Не знаю», – сказал он мягко. «Но я думаю, что кое-что происходит. Может быть, камень приближается». Рядом с иллюминатором светился зеленоватым псевдосветом телеэкран; видимым на экране было едва различимое ползущее движение, словно мох был потревожен проходом маленьких существ.

«Может быть», – сказал я. Я вспомнил, как фрагменты мёртвой великанши ввинтились в землю.

Джэнг со вздохом откинулся на спинку и взял со стола трубку, которую я вначале не заметил. Шокированный, я увидел, что это был тот артефакт, который сначала был у Вспышки, а потом – у Ирвэйна.

Джэнг зажёг огонь, затянулся от трубки и характерный каннабисный запах жжённой щётки наполнил воздух. Несмотря на своё состояние, этот запах пробудил приятные воспоминания – других и лучших времён.

Всё же вид трубки тревожил меня. «Это разумно?» – спросил я. «Кажется, эта трубка притягивает насилие».

«Как и я», – сказал Джэнг, улыбаясь. «Но, хотя ты прав, что беспокоишься, этот эксперимент, кажется, стоит того, чтобы его поставить. Я экипирован лучше, чем ты или Ху Мун, чтобы защититься от всего, чего бы я не вызывал».

Мне показалось это нелогичным и я с сомнением посмотрел на Джэнга. Он глянул на меня и коротко рассмеялся. «Я знаю», – сказал он. «Но это моя сущность – лучше атаковать, чем защищаться, чтобы начать конфликт на моих условиях. Я принял меры предосторожности – дополнительные установки с пулемётными орудиями по всем огневым направлениям, срезающая лодыжки гамма-лазерная сеть внутри периметра. Ху Мун и Дьюайн в рубке управления, готовые поднять корабль, если это станет благоразумно».

Я осознал, что чувствую низкую вибрацию – пульсацию холостого хода двигателей корабля, ощущение, которое я месяцы не испытывал. Я почувствовал укол возмущения, что меня не включили в подготовку плана на этот вечер, но я подумал, что Ху Мун не чувствовала обязанности информировать экспедиционного ремонтника. «Почему ты попросил меня прийти?» – спросил я довольно резко.

«Если что-нибудь произойдёт, мне нужно твоё подтверждение», – сказал Джэнг, откладывая трубку. «И я думаю, что сейчас что-то происходит».

На телеэкране из земли поднималась фигура, мужская, но выше, чем большинство мужчин. В пяти метрах собирала себя схожая фигура, нечёткая в зеленоватом псевдосвете.

Джэнг дотронулся до инфопластины на своём запястье и жёсткий белый свет залил руины.

На воинов было красиво смотреть; даже я так подумал.

«Бойцы скелты», – сказал Джэнг. Позднее он рассказал мне, что «скелты» были метровой длины лезвия, которые начинались у каждого из локтей воинов, прикреплённые шарнирными соединениями к предплечью так, что рукоятка, перпендикулярная замаху лезвия, могла контролировать угол атаки лезвия, когда оно встречало защиту или тело противника.

Один воин был мужчиной, другой – женщиной, их половая принадлежность была очевидна из-за лёгких доспехов на каждом из них. Доспехи мужчины казались стильными из-за бледно-жёлтого металла; у брони женщины были глянец и глубина отполированного обсидиана. Их лица были скрыты за искусно сделанными церемониальными шлемами. Шлем мужского воина изображал в карикатурном стиле лицо обезьяны, искривлённое сумасшествием; женского – плотоядную рептилию с иглами-зубами и шипастым гребнем.

Лучи прожекторов их, кажется, не беспокоили. Они повернулись к кораблю и замысловато отсалютовали своим оружием. Джэнг стоял рядом со мной, его лицо было бледнее, чем обычно, и с оттенком выражения, которое я не смог разобрать. Было ясно, что салют предназначался ему.

Долгое мгновение обе фигуры оставались совершенно неподвижны; затем они бросились друг на друга, вихрь блеска, их скелты двигались с такой скоростью, что человеческий глаз улавливал только видимые следы движений, прозрачный цветок света вокруг сражающихся, утончённый и переменчивый. Джэнг прикоснулся к кнопке и из динамиков послышалась нечёткое металлическое пение, звук скользящих друг по другу лезвий. Было похоже на отдалённую музыку, и в ритмичном звуке я почти смог распознать мелодию.

«Они очень убедительны», – сказал Джэнг. Сноп горячих искр вырвался от правого плеча мужчины; очевидно его противник пробил его защиту. Он запнулся и цветом света изменился, стал тоньше и меньше с правой стороны.

«Он проиграл», – сказал Джэнг и отвернулся, но я смотрел. Мгновением позже он зашатался, когда её скелт глубоко погрузился в его доспехи у основания шеи. Другое лезвие вонзилось с другой стороны его шеи, и когда она резко дернула, освобождая, свои лезвия, его голова свалилась с плеч.

Секунду он оставался на ногах, его собственные лезвия падали, пока их острия не коснулись земли. Обезглавленное тело, почти грациозно, опустилось на колени, потом – упало вперёд и разбилось на тысячи извивающихся осколков.

Позже Джэнг рассказал мне о ритуале своего родного мира, используя такие термины, как честь, отвага и принцип... термины, которые, я подозревал, для него означали совершенно другое, чем для меня. По его лицу ничего нельзя было понять, но пока он говорил, я увидел, что руки у него слегка дрожат. «Скелт был нашей религией, Лисон». Он покачал своей гладкой головой. «Сталь возносила нас и сталь унижала нас. Скел решал для нас самые важные вопросы и в стали всегда была мудрость, или это так казалось. Но спустя столетия мы изменились и скел стал нашей политикой, так же, как нашей религией и оракулом».

«Звучит не так плохо», – сказал я. «Если я правильно тебя понял, политик на твоём мире иногда должен был сражаться за свою жизнь. Такой процесс долже был искоренить некоторых психопатов, которыми кишат правительства других миров».

«Да, верно. Но он был испорчен и стал дубинкой для укрепления класса и статуса. Скелты – дороги и в покупке, и в тренировке. Какой крестьянин или мелкий торговец сможет бросить вызов лорду, когда этот лорд с детства тренировался во владении оружием? Так мы стали обществом низко-рождённых наёмных убийц, которые бьют из укрытия, и кровожадных придворных, которые аккумулировали власть, собирая головы своих врагов». Он покачал головой. «Стало очень плохо». А потом он рассказа мне о своём мире, академиях войны, весёлых праздниках, отмеченных соревнованиями между великими чемпионами, радостных годах, которые он провёл на службе у разных хозяев. Какое-то глубокое уважение наполняло его жёсткие черты, пока он говорил, но этот свет в итоге потускнел и он умолк.

Я тоже помолчал немного, пока моё любопытство не побороло осторожность. «Я никогда не слышал, почему ты покинул свой родной мир», – сказал я.

Джэнг улыбнулся своим обычным едва заметным вздёргиванием губ. «Это старая история, как твоя. Но другая. Я был вызван на дуэль таким способом, что не мог её избежать, человеком, смерть которого от моих рук была бы ужасным бесчестьем. Я мог бы без усилий его убить, но после я был бы уничтожен как человек моего мира».

«Поэтому ты ушёл?»

«Да. Это был, до некоторой степени, менее позорный поступок. Я добрался до Дильвермуна и там предложил свои умения вербовщику наёмников, и вот спустя несколько лет я здесь, и я больше не узнаю себя».

Я попытался услышать горечь в его словах, но, кажется, её там не было.

Джэнг посмотрел на руины и выключил свет. «На сегодняшнюю ночь шоу, похоже, закончилось».

«Похоже», – сказал я. С внезапной силой мне вдруг пришло в голову, что Джэнг восторгался бойцами скелтами с энергией, которую такому человеку, как я, невозможно понять. «Джэнг», – сказал я осторожно. «А у тебя всё ещё есть набор скелтов?»

«О, да», – скзал он. «Они висят в моём отсеке, смазанные и заточенные, рядом с моей бронёй».

Он взял щедрую щепотку каннабиса из кисета и забил её в трубку, которая, казалось, смотрела на него снизу вверх алчными каменными глазками. Он прикурил трубку от горелки на кончике пальца и вдохнул дым.

«Лисон, знаешь, почему мне так сильно нравится эта дрянь?» – спросил он.

«Нет», – ответил я. Я никогда не чувствовал особой тяги к наркотикам, которые казались старомодными, даже замысловатыми, по сравнению со всеми яростно отвлекающими и восхитительно причудливыми препаратами для удовольствия, доступными состоятельным гражданам Дильвермуна.

«Это наркотик памяти, знаешь ли». Джэнг качнул трубкой. «Но не старой памяти. Он прореживает новые воспоминания, скапливающиеся в голове от каждого ощущения, каждой мысли, каждого импульса. Он позволяет видеть то, что ты хочешь видеть, с безоблачной чёткостью, без отвлечения внимания. Полезно в моей профессии».

«Думаю, это так», – сказал я неуверенно. «А что, если ты сконцентрируешься на неправильных мыслях?» Я подумал о Вспышке, Ирвэйне и их чудовищах.

Джэнг кивнул. «Всегда есть вероятность», – сказал он. «Сверхактивное воображение может быть помехой для человека в моём деле». Он покачал головой. «С другой стороны, моё дело, вкратце, это убийство. Не хочу употреблять клише, но разве не правда, что смерть – это последняя тайна? Умерли триллионы; никто не прислал от туда сообщений. Мы всё ещё размышляем, что такое смерть, даже теперь, когда для большинства граждан пангалактики смерть – это заключительный выбор, а не мрачная необходимость. Удивительно, не так ли... даже, когда для большинства из нас смерть стала отдалённой абстракцией, религии, обещающие жизнь после смерти, цветут, распространяются и метастазируют в более новые, более витиеватые и даже более иррациональные формы». Он отрывисто, вынуждено рассмеялся, такого я от него прежде никогда не слышал.

«В любом случае, мы, которые так близки к смерти, которые трогают её своими руками... мы часто находим отвлечение в поэзии и мистицизме. Отсюда монах-убийца, созерцательный убийца, грандиозно сумасшедший убийца из литературы и истории.

Но обычно моё воображение ограничено чем-то вроде... театральной паранойи. Я представляю, как армии идут за мной, блистательно жестокие воины, алчущие моей крови». Он покачал своей гладкой головой. «Сегодня ночью я видел, как они восстают из камней, как солдаты, рождённые из драконьих зубов».

«Кадм», – пробормотал я. «Сам засеял зубы».

«Ты хорошо образован», – сказал Джэнг.

Он вытряс пепел из трубки и ушёл, оставив меня завидовать его воображению, несмотря на его ограничения.

Воительница в обсидиановых доспехах каждую ночь на протяжении недели приходила к руинам и каждый раз побеждала различных противников, пока её наконец не разрушил воин в блестящих малиновых доспехах. Его шлем изображал какое-то насекомоподобное божество с крупными фасеточными глазами и пилообразными ротовыми органами. После своей победы он поднял голову и издал триумфальный рёв, обращённый к лунам, крик со странным жужжащим нечеловеческим полутоном.

На следующую ночь Джэнг отправился на встречу с малиновым воином, не сказав нам ни слова, кроме того, что, зачем-то, прежде, чем уйти, он включил корабельную тревогу.

Звук привёл уцелевших к иллюминаторам в корабельной комнате отдыха и мы видели, как всё было.

Джэнг одел комплект брони в старинном стиле, коричневую железную пластину с тусклой сине-лазурной инкрустацией зубчатого узора внутри железа.

Он вращал лезвия, казалось бы, с большим умением, но прожил всего лишь несколько секунд. Малиновый воин легко разделался с его защитой, почти небрежно, и мгновением позже голова Джэнга упала за спину с его плеч. Когда я увидел это, я почувствовал удивительно сильное чувство потери, смешанное со страхом. Кто нас теперь защитит?

Ху Мун, которая смотрела на этот короткий бой из иллюминатора рядом со мной, треснула кулаками по толстому кристаллу стекла. «Что за дурак», – сказала она.

Утром мы похоронили его на приличном расстоянии от места раскопок, чтобы не загрязнить раскопки. Ху Мун вначале говорила о продолжении раскопок, но прошло несколько дней, а она оставалась в своём помещении с Дьюайн.

Воины скелты продолжали свои дуэли, но что-то ушло из этого действия. Всё больше было утомительного в ритуале, почти осязаемое нежелание, видимое в языке тела бойцов.

У меня было впечатление, что скоро они остановятся и вернутся к другим делам.

Я занял себя просмотром заключительных дней колонии, так как корабль расшифровал последний повреждённый блок данных. Там было ещё больше похорон, запечатлённых историком колонии, хотя его работа с камерой становилась неустойчивой и небрежной. Я больше не видел Сухаили Трубочницу; возможно, она уже погибла в том насилии, которое опустошило колонию.

Я застал лишь мелькание существ, которые разрушали колонию – они казались кошмарами инопланетной культуры, которыми, я полагаю, они и были.

Многие колонисты умерли от рук существ, которые выглядели как недельной давности трупы, вырытые из мокрых могил, раздутые лица блестели лоскутами сине-белого разложения. Одна семья в полном составе была разорвана на куски стаей трех-ногих карликов с покрытой перьями кожей и свирепыми когтями, пока смотрящая на них камера тряслась так сильно, что было трудно понять, что происходит. Были там и прекрасные суккубы с длинными зубами, каменные великаны с белыми глазами и поразительное разнообразие других чудовищ, которые все, как я понял, были из богатого мифического предания Джа-мира. Некоторых я узнал по моим путешествиям туда – даппи[8], зомби и чикчарни[9]. Смотреть было трудно, даже на быстрое мелькание убийств, захваченное видеооператором до того, как он убегал, и иногда я был вынужден отворачиваться от холоконтура. Колонисты, забредшие так далеко от Джа-мира, и даже отделённые столетиями от этого дома, всё ещё были уязвимы для выросших там ужасов. У них, видимо, было несколько ружей для самообороны; большинство же были вооружены только сельскохозяйственным инструментом вроде топоров, мотыг и тростниковых ножей. Это была бойня.

Вечером, после того, как я вышел из корабля, я лежал в своей постели и размышлял, сколько времени нужно людям, чтобы найти новые страхи на новом мире.

Когда Ху Мун наконец вышла из своих покоев, она обнаружила, что Джэнг, в соответствии со своими инструкциями от страховщика, на время вывел из строя главный двигатель корабля. У нас болше не было возможности немедленно улететь.

Этим вечером она созвала собрание для объяснения. «Это карантинная блокировка», – сказала она, хода взад и вперёд по комнате отдыха корабля. «Идея, полагаю, в том, что через четыре стандартных месяца мы либо разрешим эту ситуацию, либо будем все мертвы и не сможет поднять корабль». Она фыркнула. «Хорошо с точки зрения ответственности, но не удобно. Я бы улетела сегодня, если бы могла. Мы установили все важные детали относительно неудачи колонии, у нас есть приемлемое разнообразие артефактов и база данных колонии. Никто бы не осудил нас за прекращение раскопок».

Дьюайн неуверенно подняла руку. «Но, Мун, я на самом деле так и не поняла, что убило колонистов. Или что убило Ирвэйна и Джэнга».

Ху Мун вздохнула и закатила глаза, и Дьюайн заметила. Тупая боль затуманила её обычно ясные молодые глаза. Я вступился. «Я уверен, что мы не знаем всего об убийцах. Но, по-видимому, мы привлекли внимание какой-то имитирующей хищной формы жизни». Ху Мун кивнула мне, поэтому, я продолжил. «Очевидно, что эти существа сами себя собирают из небольших компонентов и принимают форму наших грёз или, может быть, страхов. Колонисты курили много каннабиса, что, вероятно, усугубило это, вероятно, сделало их чудовищ даже более яркими».

«Мы умрём?» – спросила Дьюайн. «Я не хочу этого».

«Нет, нет», – сказал я быстро. «Я уверен, что внутри периметра мы будем в безопасности. Они знают о пулемётных пушках». Кроме того, подумал я, чего может такая молодая и несформировавшаяся личность бояться?

Ху Мун прислушивалась к этому обмену репликами с заметным нетерпением. «Здесь нет ничего такого странного. В пангалактических мирах существует много других хамелионных видов», – сказала она.

«Верно», – сказал я. «Но, я, кажется, припоминаю, что большинство из них ограничено в имитации действительных физических объектов».

Ху Мун отмахнулась. «Не имеет значения. Всё, что мы должны делать, – сидеть не высовываясь, пока не истечёт установленная Джэнгом блокировка двигателя, после чего мы улетим. Это даст Дьюайн и мне возможность привести в порядок записи и подготовить отчёты. Будет не так уж легко заставить всё это выглядеть как успех».

Она поспешно ушла, Дьюайн жалко плелась позади неё. Мне стало жаль девушку, которая явно стала служить точкой фокусирования раздражения Ху Мун от сложившейся ситуации.

Ху Мун и Дьюайн переехали обратно на корабль, очевидно полагая, что корабль был безопаснее. Вскоре я последовал за ними; прочность корабля и его внутренние системы безопасности как-то успокаивали. Весь день я проводил в своей каюте, слушая свою небольшую коллекцию музыки. Всё больше и больше мои мысли возвращались к Сухаили Трубочнице.

По ночам я пытался выполнять работы Джэнга, так как Ху Мун просто пряталась и надеялась на лучшее. Случалось, я не видел её или Дьюайн целыми днями. А потом мы встречались в коридоре или я видел, как она берёт бутылку в комнате отдыха. Она осунулась и потеряла немного своей красоты.

Я нашёл запасной комплект серво-брони и начал одевать её по ночам. Было странно, но я чувствовал себя безопаснее, когда обходил периметр. Каждую ночь я проверял пушки и сенсоры и пытался придумать способы, как сделать периметр ещё безопаснее. Я подумывал попросить Ху Мун разморозить нескольких сосулек-рабочих и заставить их определить их на караульную службу. Минута размышления убедила меня, что это была плохая идея. Сосульки не были достаточно умны, чтобы быть эффективными. Кроме того, нам совершенно не нужно выяснять, какие демоны привели их к их преступлениям.

Почти через две недели после смерти Джэнга появились мёртвые учёные. За те недели я видел Ху Мун не более пяти раз. Вечерних посиделок больше не было.

Эти монстры держали дистанцию, но я нашёл их странно очаровательными. Смотреть на них в их непостижимых стремлениях – было единственным доступным мне развлечением. Я был одинок и, в конечном счёте, понял, как много для меня значила сдержанная дружба Джэнга.

Ночью в руинах всегда что-то происходило. На место раскопок вернулись ужасные гоблины Ирвэйна, и каждый вечер они дрались, сражались друг с другом кулаками и зубами, необработанными дубинами, мечами в виде зазубренных каменных осколков, вделанных в гибкие палки. В основном эти сражения были короткими стычками. У меня было такое чувство, что они испытывают друг друга. Но однажды двое из низ разодрались до смерти и проигравший растворился в почве массой извивающихся каменных червей.

Первый ученый показался как весьма хрупкий пожилой человек, одетый в твидовый костюм такого фасона, который не видели на Дильвермуне столетиями. Это существо ковыляло через залитые лунным светом руины нетвёрдой походкой, опираясь на трость, с выражением почти убедительного ужаса на вежливом лице.

Оно подошло ко мне, когда я сел около периметра.

«Молодой человек», – произнесло оно дрожащим голосом. «Кажется, я, должно быть, заблудился».

При других обстоятельствах я, возможно, повеселился бы такому архаичному образу речи. «Молодой человек?» Я передвинул свой смартган так, чтобы он был нацелен на существо.

Оно моргнуло большими влажными глазами. «Сынок? То, чем ты в меня целишься, это оружие?»

«Да», – ответил я. «Оружие».

Оно робко засмеялось. «Тебе это не потребуется. Я безвредный. Но я не знаю, где я».

«Вы на Грэйлине IV», – сказал я. «Как это так, что вы этого не знаете?»

Мимолётная конвульсия какого-то инопланетного чувства прошла по его лицу так быстро, что я не смог его разобрать. «Ты здесь главный, сынок?»

«Нет».

Неприятная резкость прорезалась в его голосе. «Тогда я предлагаю тебе найти своего руководителя. Немедленно».

Я кивнул. Даже если я не мог вообразить причину, по которой человек мог внезапно появиться на этом пустынном мире, это не значит, что подобное не могло произойти. Моё воображение, в конце концов, больше ни для чего уже не годилось.

«Я приведу её», – сказал я. По секундному недомыслию я попытался быть учтивым. «Не желаете ли отдохнуть здесь?»

«Как любезно», – сказало существо. Оно переступило через периметр, как будто чтобы сесть на стул, который я освободил.

Пулемётная пушка разнесла его на камешки. Мигом позже пронзительный крик испуга заставил меня повернуться к кораблю. Ху Мун выбежала из нижнего выхода, руки в ужасе подняты. Она подбежала ко мне и стала осматривать то место, где пулемётная пушка уничтожила учёного. «О, нет, нет», – сказала она, хватаясь за голову обеими руками. «Мы убили В. С. П. Свина. О, это ужасно».

«Кого? Нет», – сказал я. «Это был один из них. Смотри, тела нет, каменные черви уже попрятались».

Её глаза округлились настолько, насколько я никогда не замечал у обычно спокойной Ху Мун. «Ты уверен?» – спросила она. «Я знаю его лица как своё собственное. Это был он, я видела его на мониторах безопасности».

«Я уверен, это был не человек». Я махнул рукой на руины, где другие монстры занимались своими делами, не обращая внимания на уничтожение учёного. «А о ком ты говоришь?»

«В. С. П. Свин! Он открыл тектонические машины на Мелде. Он бог в пангалактической археологии. Он возродил теорию Централизованной Миграции человеческой экспансии. Бог!»

«Ты знала его?» – спросил я.

Она моргнула и опустила руки. «Нет. Но я видела каждый холодокумент, который он выпустил, а он выпустил их много».

«Так ты никогда с ним не встречалась?»

«Конечно, нет», – сказала она с презрительной усмешкой, очевидно стараясь восстановить своё достоинство. «Он умер за 700 стандартных лет до моего рождения. Но я бы всё отдала, чтобы поговорить с ним. Он смог бы рассказать мне, что здесь происходит. На этой ужасной маленькой планете».

Она заторопилась обратно на корабль, оставив меня в раздумьях о её душевном равновесии.

К тому времени, когда появился следующий учёный, двумя ночами позднее, Ху Мун дала мне подробный инструкции о том, что она назвала «проявлениями».

Я не должен был вредить им или провоцировать их, если они попытаются общаться. Я должен был всё время носить камеру видеонаблюдения, так, чтобы она могла лично оценить любое взаимодействие, которое у меня может быть с этими проявлениями. И я должен был мгновенно вызвать её, если хоть какое-то проявление хоть чем-то напомнит мне В. С. П. Свина.

Тремя ночами позднее следующее проявление учёного шло, пошатываясь через залитые лунным светом руины. Оно выглядело примерно как полная, розововолосая женщина в старомодном платье. По всей видимости, оно было пьяно, его красное лицо светилось кое-как скрытой злобой. Его черты были удивительное острыми на этом пухлом лице. В лице существа была странная бледность и ощущение прозрачности. Позже я понял, что это было, как смотреть на пластичный белый мраморный бюст, покрытый тонким слоем живой кожи.

«Ого, привратник», – крикнуло оно. Оно остановилось, покачиваясь, в добром метре от периметра. Его пристальный взгляд быстро метнулся туда и сюда по линии, отмеченной датчиками, светящимися слабым красноватым светом на фоне чёрной земли. Движения его гловы были нечеловечески быстры, и я подумал, как кто-то может, по ошибке, принять это существо за настоящего человека. «Меня ты тоже планируешь убить?» – спросило оно. «Как несчастного старичка Свина?»

Я вежливо кивнул. «Я не могу помещать пушке стрелять, если неуглеродная форма жизни пересекает периметр. Джэнг заблокировал систему безопасности в этом режиме и только он один мог его сбросить».

«А ты? Ты подозреваешь меня?» Глаза у него были очень колючие. «Почему?»

«Ну», – сказал я. «Для меня вы являетесь невероятным».

«Невероятным? Какое учённое слово вылетело изо рта газонокосильщика». Оно снисходительно улыбнулось, но меня, почему-то, это всего лишь позабавило.

«Кажется, это подходящее слово», – сказал я. «Например, спутниковая сеть безопасности не передавала сообщений о том, что другие корабли приземлялись здесь с нашего прибытия. Фактически, никакие другие корабли не проходили в пределах системы».

«Фа», – сказал оно. «Ты настолько лишён воображения, что не можешь придумать альтернативу?»

«Ну, да», – сказал я. «Полагаю, это моё единственное преимущество».

«Ну, так, представь, мы – часть интеллектуального сообщества, которое обосновалось здесь до вашего прибытия. Что тогда?»

«Это ваше утверждение? Тогда обсудить доктора Свина. Вы знали, что он не был человеком?»

«Ты говоришь, что он не был. Не я».

Я пожал плечами. «Я видел, как остатки доктора превратились в камни и ввинтились в землю».

«Да, мы заметили, что здесь, на добром старом Грэйлине IV крайне быстрый цикл разложения». Оно издало резкий звук, почти лай, но потом уголки его рта поползли вверх и я понял, что оно улыбается.

«Ах-х-х...» – сказало оно, покачивая головой. «Не легко обмануть идиота, не так ли? Не бери в голову, Лисон, ты не имеешь значения».

«Откуда вы знаете, кто я?» Неприятно, когда на чужой планете хищник назвал тебя по имени. Это заставляет наше положение выглядеть особенно ненадёжной.

«Не важно», – сказало оно. «Идите, молодой человек, приведите вашу леди-босс. Мне нужно поговорить с кем-то, у кого достаточно воображения, чтобы поверить в невозможное». Оно окинуло меня ещё одним суровым взглядом. «А это почти любой, кроме тебя».

В то время я бы с удовольствием убил его, но Ху Мун, в броне и со смартганом, уже бежала от корабля. Я подумал, что она образумилась и что мы вместе допросим это существо, узнаем о нём, как можно больше, а потом уничтожим его.

«Мейдэн ОʼБинион», – сказала Ху Мун благоговейным тоном. «Это правда вы?»

«Да, дорогая. Это я, и мне нравится, что я здесь», – сказало оно отрывисто.

«Так, пожалуйста», – сказала Ху Мун, затаив дыхание. «Заходите, присаживайтесь. Я так рада, что наконец встретилась с вами».

Оно покачало головой. «Нет, дорогая, боюсь, я не могу. Твой привратничек сказал мне, что система безопасности корабля разнесёт любого, кто зайдёт внутрь периметра и не является частью исходной команды. Неудобно, но мы сможем провести нашу небольшую конференцию прямо здесь. Но отошли швейцара прочь; его лицо слишком тягостное, чтобы его терпеть».

«Возвращайся в корабль», – приказала Ху Мун.

Я был поражён. «Это существо – одно из них! Ты что, не видишь?» – произнес я на довольно повышенных тонах. «Оно убьёт тебя, если ты дашь ему шанс. Это ещё один из твоих героев, не так ли? Ещё один, который мёртв уже добрую сотню лет? Спроси его, как оно сюда попало.»

Существо снова засмеялось. «Милый мальчик, ты никогда не слышал о клонировании? Об экспериментальные перемещениях? О частных лазаревых убежищах?» Оно подмигнуло мне.

Ху Мун повернулась ко мне. Я не видел её лица за щитком брони, но голос у неё был глухой. «Возвращайся на корабль».

Я пошёл. У меня было видео с камеры наблюдения. Если она переживёт встречу с этим существом, я покажу ей видео.

Но, когда на рассвете она вернулась на корабль, лицо её было возвышенным и она отказалась смотреть запись.

«Может, ты и прав», – сказала она. «Но сейчас мне всё равно. Она остаётся на своей стороне от линии; я – на своей. Я в броне и при оружии. Что может случится?»

«Спроси Джэнга», – сказал я.

Её лицо стало раздражённым. «Это совершенно другое. У Мейдэн нет меча или, хотя бы, кинжала».

«Может быть, этому существу он не нужен».

«Да, возможно, она планирует заговорить меня до смерти». Тон у неё был язвительный. «Мне всё равно. Я схожу с ума, запертая в своей каюте с Дьюайн, где не с кем поговорить».

Я не знал, как на это ответить.

«Это действительно не твоё дело, Лисон», – сказала она. «Это риск, который я охотно принимаю. Я о Мейдэн ОʼБинион! Самый великий культуральный антрополог за последние два тысячелетия. Когда я говорила с ней, это было как ослепительный свет. У меня никогда не было такой беседы, как эта. А я была такая скучная! О, это было так прекрасно, поговорить с кем-то с настоящими мозгами. Я этого не брошу».

Секундой позднее я заметил Дьюайн, стоящую в дверном проёме, голова – испуганно опущена, руки – крепко сцеплены под грудью, поза, наводящая на мысль, что она уже некоторое время слушала.

Ху Мун повернулась и увидела её, но не предложила ни извинений, ни объяснения. Когда она обратно повернулась ко мне, глаза у неё были жёсткие. «До получения дальнейших распоряжений, держись подальше от периметра. По сути, я хочу, чтобы ты оставался на корабле. Мейдэн сказала мне, что вернётся сегодня ночью с несколькими своими друзьями. Я не уверена, что ты будешь действовать разумно».

Я кивнул. «Ты – леди-босс», – сказал я.

Трое существ вернулось к периметру той ночью и я смотрел из корабля, как Ху Мун вышла встретить их. Она оставалась с ними до рассвета и все они оживлённо говорили. Все они активно жестикулировали, лучезарно сияли друг другу широкими улыбками, очень по-товарищески, словно они встречались за кофе и пирожными в комнате отдыха старших преподавателей. Но позади них, в руинах, двое воинов скелтов совершали свой величественный ритуал, а иногда я мельком замечал одного из пугающих детей Ирвэйна, быстро скользящего по сломанным камням.

С самого начала вечера Ху Мун сняла свой шлем и отложила в сторону оружие, хотя держалась своей стороны линии безопасности.

Она вернулась на корабль, когда тусклый коричневый свет стал окрашивать руины. Я спустился вниз встретить её.

«Они могли легко убить тебя», – сказал я, когда она медленно входила в нижний выходной отсек.

У неё были мечтательные глаза, а лицо – слегка покрасневшее, словно от приятного возбуждения. Не гляда на меня, она сняла броню и повесила её в запирающемся шкафчике. Когда стало очевидно, что ей нечего сказать, я вернулся в свою каюту, где проспал весь день.

Каждую ночь появлялся дополнительный мёртвый учёный, пока Ху Мун не стали посещать более двадцати существ. Они походили на мужчин и женщин прошлых эпох, одетые в одежды, которые уже сотни лет как вышли из моды в пангалактических городских мирах. Они стояли кучками и говорили друг с другом. Самая большая группа всегда собиралась по ту сторону периметра от Ху Мун, которая говорила с таким же оживлением, как и все остальные. Если бы при этом они держали фужеры и пластиковые тарелки с канапе, то это сборище по ошибке можно было бы принять за факультетскую вечеринку с коктейлем.

А может и нет. Наблюдая, я думаю, заметил что-то вроде голодной настороженности среди мёртвых учёных, которые в этот момент не говорили с Ху Мун, словно всё их общение было не более, чем показуха. У меня нет воображения, как я уже много раз со скучными подробностями упоминал. Поэтому, возможно, это ощущение было правильным.

С приближением рассвета учёные стали расходиться и я увидел, как Ху Мун делает умоляющие жесты, пока уходили последние из них. Когда она пришла на корабль, она была измождена, но лихорадочно счастлива; она говорила со мной как можно меньше, но была вежлива. На мои беспокойства она продолжала качать головой.

«Не волнуйся, Лисон». Она улыбнулась. «Может быть, они монстры. Люди безусловно назвали бы их монстрами. Люди завистливы. Выдающиеся люди получают это сполна».

«Но», – сказал я. «Если они не настоящие, то они – это всего лишь ты. Ты просто говоришь сама с собой».

«Тогда я – лучший собеседник, которого я когда-либо знала», – сказала она и больше ничего не хотела слышать.

Через несколько дней Ху Мун выселила Дьюайн из своих покоев, которые они делили с самого начала экспедиции, и переселила её в мою каюту. Мне Ху Мун назначила маленькую утилитарную каюту Джэнга. Я не был несчастлив от этого перемещения, потому что теперь у меня был мгновенный доступ к Джэнговскому видео-наблюдению раскопок через холоконтур, который занимал целую стену спального отсека. Я мог без риска смотреть на существ в руинах.

Однако это быстро потеряло свою привлекательность. На близком расстоянии безжалостность тамошней жизни стала смотреться гораздо хуже. Я начал видеть, как гоблины убивают мёртвых учёных, это особенно мерзкое зрелище, так как учёные не могли оказать ни какого эффективного сопротивления. Что гораздо хуже, гоблины не торопились и разбирали свои жертвы. Учёные совершенно по-человечески кричали и внутри выглядели как человеческие существа; я видел кровь, внутренности и кости. Эта иллюзия сохранялась до тех пор, пока существо не умирало, в этот момент части тела сплавлялись в однородную массу белого камня, которая вспенивалась и уходила в землю.

Я помог Дьюайн перенести её немногочисленные вещи в новый дом. Слезы безмолвно скатывались по её щекам, пока мы шли по коридорам корабля, но я не смог придумать никаких утешительных слов.

После того, как мы сложили её вещи на кровать, Дьюайн повернулась ко мне, всё ещё хлюпая носом. «Я не понимаю, что происходит с Мун. Как она может быть так... увлечена... этими существами? Почему она не видит, чем они являются?»

Я покачал головой и пододвинулся к двери. «Иногда люди видят то, что хотят видеть», – сказал я.

Дьюайн всхлипнула. «Я никогда не думала, что она сделает такое», – сказала она, размахивая руками – жест, который, казалось, охватывал и её заплаканное лицо и маленькую каюту.

«Люди непредсказуемы», – пробормотал я, уходя.

«Не ты», – сказала Дьюайн весьма недобро. Думаю, я понял, о чём она, но, полагаю, она была неправа.

Когда однажды ночью Ху Мун не одела свою броню и оставила оружие на корабле, я заподозрил, что смерть её близка. Но существа не схватили её мгновенно, как я это предполагал. Может быть, они были гораздо умнее, чем я думал. Если бы они пересекли границу периметра, чтобы схватить её, то пушки могли бы уничтожить, по крайней мере, нескольких из них. В любом случае, следующие три ночи они продолжали встречать её у периметра, а она продолжала впадать от них в транс.

В ночь после этого, когда она вышла наружу, Дьюайн последовала за ней. Я смотрел, как девушка идёт, без какого-либо особого дурного предчувствия. Дьюайн, по-прежнему, не одела броню, и я попытался, в меру свои сил, исполнить обязанности Дженга по обеспечению безопасности. Поэтому, я натянул свой панцирь, взял смартган и пошёл следом за ней.

Я слишком припозднился, чтобы сделать что-то полезное. Когда я вышел из корабля, я увидел двух женщин в серебристых комбинезонах, вырисовывающихся на фоне тёмной массы толпы. По-видимому, они бурно спорили. Было много размахивания руками и топанья ногами. Я ускорил свой шаг, но это произошло до того, как я до них добрался.

Как только я подошёл к периметру, Ху Мун переступила через линию, закинув руки на двух существ, словно в радостном приветствии. Они оттесняли её от линии, пока другие учёные плотнее смыкали вокруг неё свои ряды. Неясный шум разговора стал выше и теперь звучал как жужжание насекомых. Моё поле зрения было загорожено, но, очевидно, Ху Мун почувствовала какую-то неправильность и стала вырываться. Возможно, она почувствовала под руками не столько старую человеческую плоть, сколько камень. Я увидел, как она попыталась оттолкнуть существ, хотя это ни к чему не привело.

Дьюайн очень глупо побежала за ней. Я крикнул: «Нет!», но она не услышала.

Гоблины выскочили из земли как ожившие трупы в какой-то старой драмме ужасов. Они схватили Дьюайн за руки, за ноги, за волосы, и у неё едва ли было время, чтобы вскрикнуть, до того, как они разорвали её на куски.

Шок замедлил меня, но, в конце концов, я схватил смартган и спустил курок. Мой первый выстрел зацепил нескольких гоблинов, которые убили её. Когда их разбило в дребезги, они уронили схваченные ими куски её тела, но другие подхватили их и метнулись прочь. Через секунду на земле было пусто, за исключением торса Дьюайн, всё ещё пульсирующей крови, блестящей чёрной лужи в свете прожекторов. Смартган ещё дёргался в моей руке и я заставил себя перестать давить на курок.