Душевные трубки

Ху Мун начала кричать. Я повернулся к ней, по-прежнему окружённой толпой мёртвых учёных и безуспешно отбивающейся от них. Они оттеснили её к участку мягкой почвы, засыпанной пробной ямы. Вокруг неё теснилось так много существ, что я видел её лишь изредка, но она, кажется, медленно погружалась в землю. Я вдруг понял, что существа забирают её в низ, в почву, пальцы отбрасывали грязь и медленно, постепенно спускали её в земляные тиски. Я подумал, есть ли там внутри почвы другие существа, которые тянут её за тело; теперь в её криках была ужасная пугающая острота. Я попробовал выстрелить, но смартган остался безмолвен, видимо не пожелав стрелять в направлении живого участника команды.

Прежде, чем я смог решить, достаточно ли я смел, чтобы покинуть периметр, лицо Ху Мун скользнуло под землю и её крики прекратились.

Существа плавились вслед за ней в беспорядочной спешке и исчезли прежде, чем я успел спустить курок.

Я охранял скудные останки Дьюайн до рассвета. Как выживший участник исходной экспедиции, я теперь имел прямой доступ информационным системам корабля. Я прочёл завещание Дьюайн. Она указала кремацию, поэтому, без каких-либо формальностей я положил её тело в корабельный преобразователь массы.

Если корабль когда-нибудь снова поднимется, её атомы будут разбросаны среди звёзд. Я надеюсь, что она посчитала бы это приемлемым. Она была единственным участником экспедиции, кроме Джэнга, которая относилась ко мне по-доброму.

После неопределённого исчезновения Ху Мун и смерти Дьюайн, по вечерам я проводил больше времени сидя у периметра, наблюдая гоблинов и воинов в их непостижимой деятельности. Однажды ночью к периметру подошёл гоблин и сел на камень не более, чем в двух метрах от меня. Кажется, на нём была шляпа, сделанная из плохо выделанной человеческой кожи. Я не смог определить, который из моих бывших компаньонов пожертвовал основной материал шляпы, хотя на ней, кажется, не было характерных татуировок Ху Мун. Моим первым побуждением было вскинуть смартган, который я всегда ношу, и уничтожить эту штуковину.

Но я не стал, отчасти потому, что его лицо показалось чуть менее злобным, чем лица, которая я запомнил с прошлых ночей. У него всё ещё был тот крайне осведомлённый вид, но крошечные черты были теперь почти человеческими.

«Да, мы изменились», – сказало оно тихим разговорным тоном. Его голос был странным синтезом голосов Ирвэйна и Дьюайн; оно говорило на том же самом Дильвермунском диалекте, который мы использовали на корабле. Я был удивлён также, как если бы земля вдруг заговорила. Гоблин печально покачал головой. «По-моему, я уничтожен. Воспринял слишком много слабости. Побуждение, которое не окупилось, убивает неоформившегося. Она не дала нам ничего, кроме мягкости».

«Кто?» – спросил я, словно в этом был какой-то смысл.

«Девушка, Дьюайн. В ней ничего не было. Нас разбавили». Оно вздохнуло. «Поэтому, мы умрём».

Я не придумал, что сказать, хотя страх к этому существу уменьшился и меня охватило любопытство.

«И у меня есть любопытство насчёт тебя», – сказало оно.

Несомненно, в моём разуме оно чувствовало себя совершенно как дома. Моя кожа покрылась мурашками. «Насчёт меня?» – сказал я. «Что насчёт меня может быть интересно?»

Оно улыбнулось, показав мелкие белые зубы. «Ды – другой. Дай мне выражение... да... ʻterra incognitaʼ».

«Неоформившаяся форма, чистая доска. Мы не можем понять смысл твоих грёз, Лисон. Если они у тебя вообще есть».

«Нет?» Для меня по-прежнему оставалось шоком слышать своё имя из уст такого ужасного существа.

«Нет. Итак, какого вида ты существо?» – спросило оно вежливо.

«Просто человек», – сказал я, хотя то, что я подумал, было: но когда-то я был художником.

Это было то, о чём я думал всегда. Некоторые люди слышат музыку, играющую у них в голове. Я слышу эту ужасную печальную фразу... когда-то я был художником.

«Художником, э?» Оно наклонилось ко мне. «Расскажи мне о художниках».

Я подумывал ответить на самом конкретном уровне – некоторые художники мажут краски на подложке, некоторые обтёсывают камень, некоторые создают звуки, некоторые рассказывают истории.

Но я попробовал более высокий уровень абстракции. «Художники создают новые вещи изнутри». Я пожал плечами. «Наверно, трудно объяснить».

«Вовсе нет», – сказало оно спокойно. «Мы тоже, своего рода, художники, за исключением того, что наши творения происходят от других».

«Итак, какого вида ты создание?» – спросил я.

Оно пожало плечами. «Главное ты знаешь. Мы заимствуем наши формы из ваших грёз».

«Ирвэйн вообразил тебя?»

«Это было моим началом, в этот раз. Жаль, жаль, что мы забрали девчонку. Такая мягкая. Наши враги учуют это в нас и всех нас уничтожат». Его лицо сморщилось от отчаяния. «И от тебя никакой помощи. Никто бы не стал есть такую незаполненность. Это было бы мгновенным концом».

До меня медленно доходило. «Вам нужны только страшные формы? И никогда не нужны красивые?»

«Теперь ты понимаешь», – сказало оно одобрительно. «Это наша природа – принимать ужасные формы, бороться с нашим поколением, помериться нашей чудовищностью с чудовищностью других, пока не останется самый сильный и самый жестокий».

Я покачал головой. «Вы все умрёте, кроме одного?» Полагаю, именно из-за одиночества мне показалось, что я говорил с настоящим человеком.

«Из этой группы выживет только один, когда всё будет закончено». Оно расправило свою кожистую шляпу. «Но, возможно, потом из под гор придёт один из старых и съест меня».

«Ты думаешь, что ты будешь выжившим?» – я был околдован. Было так, как говорил Джэнг, так, словно находишься в волшебной сказке, в которой злой тролль сидел рядом со мной и рассказывал удивительные странные вещи. На мгновение я почти забыл изуродованное тело Ирвэйна и то, как Дьюайн была разорвана на части в их руках.

Оно вздохнуло. «Нет, нет. Всё не так. Я говорил из простой бравады. Мягкость девушки... она прикончила меня».

Прошло время и мы смотрели, как пара бойцов скелтов стояли в свете лун. Они, казалось, особо не спешили приняться друг за друга.

Гоблин беззвучно зарычал на них, его мелкие мягкие губы сморщились. «Один из них доживёт до конца. Мы не сможем выстоять против них. Те, что от татуированной женщины, мыслители, не бойцы, мы легко их убиваем, когда ловим. А от тебя ничего не будет, Лисон, так как у тебя сломанный разум. Скоро я вернусь обратно, больше не буду чувствовать лунный свет на лице».

«Вернёшься обратно во что?» – спросил я.

«Вернусь кусочками обратно в грунт. Прохладный грунт. Ко всем моим братьям и сёстрам», – ответило оно печально. «Когда-нибудь, возможно, снова оживу, когда у нас в следующий раз будут гости».

Мне стало интересно. «Это туда вы уходите, когда восходит солнце?»

«Да, да, в землю или в пещеры. Пещеры лучше, потому что мы остаёмся активными и можем работать над планами получения господства, но земля – успокаивающая, вся эта прохладная почва прижимается ко мне, неподвижная. В спокойствии». Крохотное лицо гоблина расплылось от приятных воспоминаний, или это просто так показалось.

«А кто такие ʻстарыеʼ?» – поинтересовался я.

«Наши успешные. Наши конечные формы. Продукт нашей борьбы. Да, когда они становятся слишком коварными, чтобы расточать себя в борьбе с другими старыми, ещё более вероломными, они идут под гору и прячутся. Очень редко старый выходит и нападает на другого. Более часто они выходят и поедают незавершённые группы. Как эта». И гоблин сделал широкий жест своей длинной узловатой рукой, охватывая руины, где чудовища расхаживали по своим делам.

Оно посмотрело на меня, его яркие умные глаза сверкали злобой. «Я убил бы тебя за всю твою бесполезность», – сказало оно весело. «Я мог бы метнуться через линию и свернуть тебе шею также быстро, как подобрать яблоко. Но это, непременно, укоротило бы мою собственную жизнь, какой бы она там не была».

Я ощутил осторожное облегчение. «Почему?» – спросил я.

«Для нас ты – ничто», – сказало оно. «Никаких видений, стоящих того, чтобы их украсть. Ты в полной безопасности. Ты можешь пройти через руины голый и весь в крови и ничто тебя не тронет». Оно оскалилось на меня. «Расскажи мне, что с тобой сделали».

Я встал с сиденья и поднял оружие.

«Подожди», – сказало оно. Оно подняло обе руки и я заметил, что пальцы были нечеловечески длинными. «Я расскажу тебя ещё одну историю, а потом оставлю тебя в покое».

«Как-то раз богатая семья остановилась здесь, в руинах, на пикник», – сказало оно.

«Для тех, кто первыми на них наткнулся, это было катастрофой. Никто из них, ни мать, ни отец, ни ребёнок, ничего не ненавидел. Можешь представить? И о чём они мечтали? Отец иногда мечтал о других женщинах, хотя его основное чувство любви было к матери, которую он ценил по достоинству. Вскоре он был по колено в слепо обожающих его любовницах. По несчастливому совпадению мать также обожала красивых женщин. Никакого конфликта! Ребёнок? Был окружён заботой и доволен».

«Что же случилось?»

«О, многие годы они жили идиллической жизнью, они двое и их любовники, а когда ребёнок подрос, он нашёл много хороших друзей. Потом пришёл старый этой колонии и забрал их всех. И взял их машины под гору в качестве игрушек». Гоблин затряс своим полным телом. «Тот старый... о, теперь это то, с чем ты не захочешь встречаться».

Оно поднялось и посмотрело через плечо туда, где неясные формы медленно передвигались внутри разрушенных стен. «Я чувствую, что настало время прятаться», – сказало оно. «Я хочу прожить так долго, как смогу».

«Подожди», – сказал я, так как мне пришла одна идея. «Ты говоришь, что вы не всегда принимаете формы, связанные с насилием?»

«У тебя так много вопросов», – сказало оно. «Задавай ещё один, если хочешь, а после я должен идти».

«Почему вы убиваете своих создателей?» – спросил я. «Почему бы не позволить им жить? Это, должно быть, больше было свойственно Ирвэйну, чем вам».

«Смерть – наш закрепитель», – сказало оно. «Без неё мы недолговечны; смерть наших создателей фиксирует нас в наших формах до тех пор, пока мы сами не умрём. Разве у вас нет поговорки, что ты не можешь стать мужчиной, пока не умрёт твой отец?» Оно противно захихикало.

«У вас тоже есть такая поговорка о самих себе?» – поинтересовался я. «Или вы все – просто марионетки, сделанные из воображения настоящих людей?»

Ярость скрутила крошечные черты. Его руки согнулись в когтистые лапы и оно наклонилось ко мне, испугав меня. Мой палец дёрнулся на спусковом крючке и гоблина опрокинуло на спину и разбило на осколки.

Секунду его голова оставалась целой и молча произносила проклятия в мой адрес, пока вдруг не обвисла и не истаяла в землю клубком извивающихся белых форм.

Никакое из существ ко мне больше не подходило. Но идея осталась со мной.

Я обыскал старую каюту Джэнга и нашёл его скрытый запас каннабиса. По каталогу артефактов я выбрал трубку из живого камня. Я надолго вывел из строя двигатель корабля, на случай, если у меня будет дезориентация, когда у наномонитора в моих мозгах начнётся смещение настроек.

И чтобы проявить своё намерение.

Теперь я курю дважды за ночь, в основном в качестве акта символической важности, но я убедил себя, что чувствую в себе едва различимые изменения. Возможно, это лишь приступ надежды. Однажды вечером я уснул, сидя у периметра, что довольно удивительно, и увидел ещё один сон о Сухаили. Когда я вдруг проснулся и осмотрелся, я подумал, что участок земли в дальней части периметра каким-то неуловимым образом переместился.

Когда-нибудь в ближайшее время я увижу, как земля дёрнется и белый камень двинется ко мне. Я твёрдо в это верю.

Я знаю, что должен очистить себя ото всей ненависти и ото всей озлобленности. Я должен переделать себя, должен научиться снова видеть глубокие сны. Каждый день после полудня я смотрел сцены из блока памяти колонии, где все ужасные места были удалены, так чтобы я мог смотреть, как колонисты живут своей спокойной и красивой жизнью. Я изучил многие лица так же хорошо, как если бы они принадлежали живым друзьям.

Я почти перестал смотреть на чудовищ в их играх, хотя время от времени выглядывал, чтобы проверить, не появились ли чудесным образом какие-то их новые виды. Если это случится, полагаю, я сделал ошибку.

Добрую часть времени я потратил на поддержание периметра безопасности корабля, чтобы старый не пришёл внезапно оборвать мой эксперимент.

Могут пройти месяцы, прежде, чем будет отправлен корабль для расследования нашего исчезновения. Возможно, годы. Много лет.

Я могу привлекать сумасшествие и смерть, но, так как я не могу по настоящему представить себе эти вещи, риск кажется приемлемым. Я думаю о том, что я могу получить, а не о том, что я могу потерять, потому что я уже потерял всё, что для меня хоть что-то значило.

Если мне будет дано достаточно времени и достаточно изящества, я смогу увидеть Сухаили Трубочницу и её людей, возрождённых вновь из камня.