Душитель

27

Пайкл приоткрыл левый, здоровый, глаз (правый заплыл от мигрени). Ресницы слиплись, и он потер веко пальцем. В комнате было темно. Он лежал, не поднимая головы, и видел лишь очертания подушки и контур окна. Мать шепотом молилась, перебирая четки. Бусины слегка пощелкивали в ее руке. Даже теперь, когда мозг у него как будто давил на череп изнутри, так что хрустели кости, Майкл осознавал нелепость происходящего. Маргарет лечила его от мигрени при помощи древних фокусов. Полдесятка таблеток эпинефрина не помогли — возможно, поможет порция молитв. Однажды он видел в журнале рисунок — колдун в юбке из травы танцует вокруг сломавшейся машины. Маргарет была на него похожа. Ее шепот приводил Майкла в ярость. Свистящий звук, похожий на мышиное царапанье. Почему бы просто не помолчать?

Майклу показалось, что его сейчас вырвет. Он осторожно приподнял голову, нащупал металлическую миску на полу у постели и втащил ее на кровать.

Мать шепнула:

— Майкл?..

Он закрыл глаза и снова поплыл…

Приступы обычно начинались справа, словно в правой глазнице поселялся злой дух. По мере того как давление усиливалось, боль становилась все ощутимее и реальнее, она проникала в кости и плоть, в капилляры, которые пронизывали и питали мозг. Временами казалось, что вся внутренность черепа освещена. Майкл представлял себе ровную впадину глазницы, нарастающее в артериях давление и ядовитую жидкость, которая копится под скальпом. В худшем случае — когда ему казалось, что кожа головы буквально растягивается, — он отчетливо сознавал вес собственного мозга, этой мягкой массы. Мысленным взглядом он рассматривал свой мозг — невероятно сложный электрохимический двигатель. Если он сломается, врачи не сумеют его починить. Они хорошо изучили сущность мигрени. Майкл тоже — он читал литературу и, даже не будучи специалистом, мог проследить подъемы и спады — растяжение артериол, питающих мозг, перемежающееся электрической активностью, возрастающее внутричерепное давление, которое, в свою очередь, вело к мучительному нарастанию количества жидкости под скальпом. Неврологи могут объяснить ход приступа, но не знают причины. Что провоцирует мигрень, что является первопричиной? Где-то в стволовой части мозга есть изъян. Нарушена та самая электрохимическая реакция, которая порождает мышление.

Маргарет приглушенным шепотом продолжала взывать к универсальному доктору — Иисусу, который либо не слышал ее мольб, либо не хотел отвечать. В конце концов, он не помог ни Эми, ни Джо-старшему. Как же Маргарет может сохранять детскую веру в старые католические сказки и трюки? Чем миф об Иисусе достовернее тысяч других, если люди по всему миру распевают песни во славу Христову? Что отделяет Христа, например, от легиона заброшенных христов на острове Пасхи? Лишь тем, что Иисусу посчастливилось попасть к европейцам? Нет смысла расспрашивать мать. Вера Маргарет сама по себе является ответом. Майкл воспринимал ее религиозность как еще один знак непритязательности. Жизнь, проведенная в вакууме домашнего быта, заставила Маргарет отупеть.

Он с силой вжал голову в подушку. Иногда удавалось облегчить муки, вдавив кулак в глазницу, нажав на сонную артерию или стиснув виски руками, но это облегчение доставалось дорогой ценой: как только ослабевало давление, поток освободившейся жидкости причинял немыслимую боль. Экспериментальным путем Майкл нашел компромисс: он лежал на правом боку и несильно вдавливал голову в подушку — такую позу можно было сохранять долго. И теперь, по привычке, он занял знакомое положение. Ему показалось, что приступ проходит, — кульминация минула почти незаметно. Боль обрела иной оттенок — она стала тупой, подавленной, туманной, как застоявшаяся вода. Майкл начал рисовать себе, как он вновь обретает контроль над собственным телом. Эти мысли уже сами по себе были признаком выздоровления — боль лишает способности мыслить, а теперь он мыслил, приходил в себя. Скоро он оживет. Еще час-другой…

В голове Майкла как будто шел фильм: его отец, Джо-старший, совсем как в жизни — пятидесяти восьми лет, худой и жилистый, как Рики, с очками в кармане рубашки, в неизменной черной рабочей куртке. Он бежал. Быстро. Он находился в удивительно хорошей форме для своего возраста. Так трудно позабыть о том, что Джо-старший не всегда был стар. Братья считали своего отца стариком, одряхлевшим от выпивки и тяжелой работы. Но когда он бежал, наступало откровение — это и был настоящий Джо-старший, юный душой. Он бежал по дороге — не по шоссе, а по тропке вдоль реки, слева — краснокирпичные стены домов, справа — бетонная дамба. Впереди улепетывал какой-то мальчишка. Возможно, повинуясь рефлексу: увидел полицейского — беги. В доках Восточного Бостона ошивались целые стаи таких пацанов. Портовые крысы.

(В «Бриджуотере», делая свое заявление, Альберт де Сальво признался, что в детстве частенько околачивался в доках Восточного Бостона. По его словам, только там ему удавалось укрыться от свирепого отца. Доки его ожесточили. Именно там де Сальво понял, что должен сам позаботиться о себе. Что у него крепкие кулаки. Он вовсе не ненавидел полицейских и все время это подчеркивал, втираясь в доверие. Но другие крысята их ненавидели. Один из местных копов принуждал живших в доках мальчишек к оральному сексу. Все они ненавидели этого типа, но де Сальво ни к кому не испытывал ненависти. Просто помнил об этом — и все.)

Майкл соединял воспоминания. Когда Джо-старший бежал по проулку в 1962 году, никто еще не слышал ни об Альберте де Сальво, ни о Душителе, ни о Ли Харви Освальде. Все это ждало впереди. Майкл снова вдавил голову в подушку, пытаясь думать о другом. Ему пришлось замедлить течение мыслей, чтобы кино продолжалось.

Мальчишка нырнул за угол и исчез. Он был там — и его не было. Черные кроссовки, синие джинсы, белая футболка, синяя куртка — Джо-старший перечислял это на бегу, мысленно он уже составлял отчет. Его подошвы слегка щелкали по твердой земле. Позади слышались тяжелые шаги напарника, Брэндана Конроя, он громко пыхтел, стараясь не отставать.

— Это он! — заорал Брэндан. — Это он!

Конрой и Дэйли расследовали убийство. Они хотели поговорить с мальчишкой. Когда тот исчез за углом, Джо-старший принялся набирать скорость, что-то в нем открылось, и он бросился вперед еще быстрее — он спешил, летел. (Майкл теперь как будто смотрел глазами отца, глазами своего старика, слышал собственными ушами его дыхание. Он вслед за ним крикнул: «Стоять! Полиция!») Джо-старший устремился за угол, в проулок между двумя домами. Ему пришлось сбавить скорость, чтобы вписаться в поворот. Хороший полицейский не кидается за угол очертя голову. Никогда. Но ведь это же мальчик тринадцати-четырнадцати лет, не подозреваемый, а всего лишь свидетель, с которым они хотят поговорить. Джо-старший обогнул угол и свернул налево, в то время как инерция тянула в другую сторону, словно невидимая нить, — верхней частью тела он подался направо, ухватился левой рукой за кирпичную стену, чтобы удержать равновесие…

Мальчик.

Секундное замешательство…

Нет…

Мальчик с крупнокалиберным пистолетом, который дрожит в детской руке…

В последний момент Джо испытал соблазн взглянуть на пистолет, но вместо этого посмотрел на мальчишку, в глаза ему…

Джо-старший хотел крикнуть: «Нет», — он уже коснулся языком нёба, выговаривая первый звук…

Мать, по-прежнему возле кровати, все шептала и шептала молитвы, умоляя Иисуса Христа, и святого Антония, и Господа собственной персоной снизойти с небес и убрать некий изъян в центральной нервной системе Майкла, «даровать ему покой и облегчение». Она обращалась к Иисусу, который не удосужился прийти на помощь Эми Райан, когда она истекала кровью, или остановить пулю, пронзившую грудь Джо-старшего. К Иисусу, который в первую очередь и был виноват в нынешних страданиях Майкла. Дура. Чертова дура.

— Уйди!

Он проговорил это в подушку и ощутил собственное горячее дыхание.

Маргарет замолчала.

Он неосторожно обернулся, под черепом забурлило, голова закружилась, и Майкл пришел в ярость. Он видел лицо Маргарет — изумленное, с расширенными глазами — и понимал, каким он кажется матери сейчас. Но ему было все равно. Он хрипло повторил:

— Уйди!

28

Шар раскачивался туда-сюда, лениво набирая скорость.

На тротуаре перед заградительным барьером собралась небольшая толпа — шеи вытянуты, лица напряжены. Какая-то женщина проговорила: «Началось…» Хозяин магазина Мо Вассерман стоял в толпе, в переднем ряду, наблюдая, как гибнет его дом. Джо Дэйли — тоже.

Шар с легкостью проломил кирпичную стену, угодив в спальню на втором этаже. Комнаты наполнились пылью, которая поднялась столбом, точно дым. Из спальни вынесли не всю мебель, там остались кровать с матрасом и маленькое бюро. В стенах одна за другой появлялись дыры, открывая взглядам публики внутренность дома. Экскаваторщик, раскачивая шар, зацепил кровать и подтащил ее к краю пролома.

Дом рухнул. Тридцать пять минут. Облако штукатурки долго не рассеивалось, пыль оседала, точно пепел, на стеклах машин.

Потом толпа взглянула поверх кучи мусора на церковь Святого Иосифа, в полумиле от развалин. Церковь, точно крепость, стояла на пустыре, оставшемся от Уэст-Энда. Джо попытался припомнить, как именно выглядел дом Мо Вассермана, но уже было трудно восстановить точную картину. Кажется, на крыше имелись выступы, похожие на ступеньки. Или нет?

Несколько часов спустя — после заката, хотя и трудно было понять: могло быть шесть часов, а могло и десять — Джо отправился в «Помпеи», свою любимую забегаловку вблизи Хэймаркет-сквер. У хозяина были особые отношения с полицейским департаментом, поэтому «Помпеи» не закрывались круглые сутки. Очень удобно. Случались вечера, когда Джо не хотелось идти домой после поздней смены, когда в нем еще бурлила энергия, а дома было темно и тихо, ребенок и жена спали.

Он жил на холме в Брайтоне, в небольшом коттедже на заросшей деревьями улочке, позади церкви Святого Себастьяна. Дом ему не нравился, это был не его район. Пытаясь освоиться в пригороде, он чувствовал себя не в своей тарелке. Когда он думал о доме, то обычно представлял там только Кэт и Малыша Джо. Иногда, когда приезжали гости, Джо чувствовал себя одним из них. А по ночам… Господи! На улице стояла мгла, и тишину нарушали только пение цикад, шум в зарослях и далекие звуки города.

Поэтому поздно вечером Джо обычно куда-нибудь отправлялся, чтобы слегка остыть. Это не всегда было легко. Порой ему так и не удавалось сбросить газ, энергия бралась неизвестно откуда, и он ощущал неисчерпаемую способность работать, пить, смеяться и так далее. Он мог развлекаться всю ночь. Сегодня, впрочем, было не так. После смерти Эми в нем угнездилась непривычная усталость, похожая на гниль. Его сильное тело размягчалось изнутри, точно больное дерево. Может быть, именно так чувствуют себя, когда стареют. Тело дряхлеет. Старость — это болезнь, причем смертельная. Зрелище разрушаемого дома отлично вписывалось в эту картину, хоть Джо и не мог внятно объяснить, как именно.

В баре рядами, точно солдаты в строю, стояли бутылки, в зеркальной стене за стойкой Джо увидел собственное некрасивое лицо. По крайней мере оно ничего не выдавало, внешне он оставался все таким же.

В зеркале отражалась и его соседка, крупная, рыжая, неряшливая, изрядно потрепанная жизнью, но не такая уж дурнушка, если приглядеться. Помпейская тематика бара только подчеркивала неестественный, не по возрасту яркий, цвет ее волос, но Джо не возмутился, а посочувствовал. Он живо вообразил дерзкую рыжеголовую девицу, какой она некогда была. Двумя пальцами женщина держала сигарету и той же рукой поправляла вырез платья.

Джо повернулся, чтобы взглянуть на нее, и они обменялись слабыми добродушными улыбками в знак благих намерений. Вблизи рыжеволосая оказалась еще более загрубевшей и крупной, чем в зеркале. Слишком стара для Джо, но в ней определенно что-то было. Ему понравилось, как она садится на табурет — точь-в-точь как наседка на яйца.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил Джо. Впервые за несколько недель он ощутил себя счастливым. Беспричинная, детская радость.

Господи, Джо Дэйли обожал женщин. Он не только любил спать с ними, хотя, несомненно, и это тоже. Он наслаждался женским обществом, был счастлив в их присутствии. Ужимки, запах, макияж, одежда, обаяние их тел, грудь, изгиб бедер под платьем, намек на наготу в вырезе блузки: Джо наслаждался. Он приходил в ужас, когда окружающие, особенно мужчины — братец Майкл был здесь особенно красноречив, — намекали, что в распутстве Джо есть нечто бесчестное, что это — неуважение к женщинам. Джо готов был поклясться, что уважает женщин больше всех на свете. Но разве можно всерьез говорить о моногамии в браке? Джо волей-неволей мирился с такими пережитками католицизма, как церковная латынь, безбрачие священников и швейцарская гвардия. Но каким образом влечение к другим женщинам отражается на его искренней любви к Кэт? Это же абсолютно никак не связано. Возможно, умный человек сумел бы его понять. Но даже если так, Джо предпочел бы, чтобы этот умник оставил свое открытие при себе. Ему не хотелось видеть мир без женщин.

Джо поднял пустой бокал и погремел льдом. Бармен не обратил на него внимания. Джо окликнул его, но тот сделал вид, что не слышит, — он тащил на кухню грязную посуду.

— Оглох он, что ли! — Рыжая пожала плечами.

— Наверное.

Когда бармен вернулся, Джо потребовал еще виски со льдом.

— За тобой и так немалый должок, Джо.

— Да я только что пришел.

— Не только за сегодня.

— Просто налей мне выпить. Ты бармен, а не… бухгалтер. Что? Чего ты качаешь головой? Налей мне выпить.

— Если бы это зависело от меня, Джо…

Тот раздраженно и с легкой тревогой взглянул на бармена.

— Слушай, Джо, если бы это зависело от меня, я бы не возражал.

— Не дури мне голову.

— Дай пару баксов, и все будет в порядке.

— У меня нет денег, банки закрыты. Чего ты хочешь?

Бармен покачал головой:

— Ну, извини.

— «Извини»? Какого черта — «извини»? Я что, первый раз здесь сижу?

— Нет.

— Вот именно. Разве так обращаются с постоянным клиентом?

— Не обижайся, Джо, будь ты просто постоянным клиентом, я бы уже давно закрыл тебе кредит. Мы из-за тебя разоримся.

— Думаешь, я не расплачусь?

Бармен забрал у Джо бокал и выбросил лед в раковину. Джо счел это провокацией и начал подниматься. События могли обернуться к худшему, не вмешайся рыжая.

— Эй, я его угощаю.

Бармен, хоть и рад был избежать ссоры с Джо, многозначительно взглянул на нее.

— Ты знаешь, что он коп?

— Ну и что? Ничего не имею против.

Получив свою порцию, Джо поднял бокал.

— Спасибо.

— А говорят, полицейского никогда не бывает на месте, когда он нужен.

— Тебе нужен полицейский?

— Конечно.

Через несколько часов Джо лежал в ее постели. Подушка пропахла женскими духами. Рыжая спала рядом, укрытая тонким одеялом, и он чувствовал прохладу ее тела. Она слегка похрапывала.

Комната была тускло озарена светом с улицы.

Джо рассматривал обои с вылинявшим цветочным рисунком. Они отставали по краям. Должно быть, комната Мо Вассермана выглядела точно так же. Возможно, там были такие же обои. Наверняка в Уэст-Энде прорва таких комнат. Люди жили в этих коробочках, спали, рождались и умирали. Теперь они все исчезли. Комнаты перестали существовать, стали воздухом, фрагментами неба. Та, в которой лежал Джо, тоже была частью воздуха, пока кто-то не построил четыре стены, пол и потолок. Он лежал в постели, в тридцати футах над землей. Город — это миллионы таких коробочек.

Коробочка Эми была забрызгана ее кровью. Теперь, наверное, кровь уже отмыли, стены перекрасили. Комнату сдадут новому жильцу, как только все позабудут о случившемся. Люди быстро забывают. Смерть Эми ничего не значит. Жизнь идет своим чередом, люди заняты делом. Не стоит так удивляться. Скольких человек Джо убил на войне? Немцев, итальянцев. Пятьдесят, сто? Кто знает. И зачем считать? Плевать он на них хотел. Что тогда, что теперь. Он убил бы и больше, если бы мог. Человек — это ничто. Мешок с костями, и Джо Дэйли не исключение.

29

Семейство Дэйли единодушно считало, что Рики, как ни странно, меньше всего будет переживать из-за смерти Эми. Он так умело сдерживал свои эмоции — или просто был настолько скрытен, — что предпочитал ускользнуть по-кошачьи и втайне сделать то, что обычно делают люди, когда расстроены. Даже братьям спокойствие Рики казалось слегка жутким. Во время поминального обряда он стоял над гробом с каменным лицом и дрожащими руками, на похоронах не пролил ни единой слезинки. Всем было очевидно, что он легко оправится после смерти Эми. Конечно, он любил ее — но не стоит беспокоиться за Рики.

Кэт не купилась на это, она знала, чего стоит мнимое бесстрастие деверя. Она предпочла бы бурные эмоции Джо или мрачную задумчивость Майкла — по крайней мере это были признаки внутренней жизни. Нужно сбрасывать пар — так, кажется, говорил Фрейд? Ей казалось, что в сдержанности Рики есть нечто детское. Кэт решила, что в час беды он не должен остаться без помощи.

Так или иначе, именно об этом подумал Рики, когда открыл дверь и обнаружил Кэт с кастрюлей в руках. Рики, босой, в джинсах и футболке, с трехдневной щетиной, до странности гордился своей неухоженностью. По сравнению с холеной, надушенной невесткой он казался естественным и искренним. Он был собой.

— Я принесла тебе ужин, — сказала Кэт.

— Что там?

— Какая разница?

— Если я не ошибаюсь, мне это есть.

— Рики, ты съешь все, что бы я ни приготовила. — Она звонко чмокнула его в щеку. — Неблагодарный.

Кэт раньше никогда не бывала у Рики — она помедлила на пороге, разглядывая квартиру. Гостиная, маленькая кухня, узкий коридор, ведущий в ванную и спальню. В гостиной стояла потертая кушетка, которая некогда была ярко-желтой, а теперь стала грязной до полной утраты цвета и просиженной. Шкаф с проигрывателем, две полки с пластинками, книги. Играл джаз. Кэт покачала головой в такт неторопливой музыке.

— Нравится?

— Не знаю. Может быть.

— Это Майлз Дэвис.

— Знаю. — Кэт явно удивилась. Кажется, она видела Майлза Дэвиса по телевизору, на шоу у Эда Салливана или еще где-нибудь. Она помнила лишь, что Дэвис был лысым и, играя, расхаживал по сцене.

— Держи. — Рики вытащил одну из пластинок и протянул ей. — Чем больше это слушаешь, тем сильнее нравится. У меня есть еще.

— И где я ее буду слушать?

— Ты шутишь? У вас нет проигрывателя?

— Давай не будем об этом.

— Вы что, монахи? В наше время у всех есть проигрыватель.

— Я сказала, что не хочу это обсуждать.

— Я подарю тебе проигрыватель.

— Нет. Не нужно. Джо все равно не одобрит. Майлз Дэвис… — Она фыркнула. — С чего ты вдруг начал раздавать пластинки? Ты переезжаешь?

— Нет. Просто она поцарапалась. Я лучше куплю новую.

— Ты покупаешь одни и те же записи по два раза?

— А как ты поступаешь с молоком?

Кэт фыркнула. «Ну ладно, Рики». Она отправилась на кухню и сунула кастрюлю в духовку, а потом убрала со стола грязную посуду и пустую бутылку из-под пива.

— Когда ты в последний раз прибирался?

— Наверное, когда въехал.

— Эми не наводила у тебя порядок?

— Мы обычно развлекались у нее.

— Она так хотела?

— Нет, я.

— Неудивительно. — Кэт окинула взглядом голые стены и пол. Под плинтусом скопились целые комки пыли. — И ты называешь нас монахами? Ты сам — настоящий отшельник, хоть и с проигрывателем. Только посмотри…

Вернувшись на кухню, она принялась мыть посуду.

— Как тебе живется в одиночестве, Рики?

— Классно.

— Да?

— Со мной все в порядке. Честное слово.

— С тобой все в порядке, и я очень рада. А со мной — нет.

— Нет? — Рики поморщился. Предстояло выслушать излияние чувств — Кэт, видимо, предполагала, что он ответит тем же. Обнаружив, что входная дверь заперта, она пробовала войти с черного хода.

— Я постоянно думаю об Эми. Каждый день. Не могу спать. И все время ем. Я стала толстой, как корова. Только посмотри на меня. Я превратилась в развалину.

— Я тоже.

— Ты? Развалина?

— Да.

— Не верю. Что-то не похоже.

— Ну да, мне никто никогда не верит. Но я не вру. Я любил Эми. Просто я не теряю самообладания. Но это не значит, что я ничего не чувствую.

Кэт выключила воду и взглянула на Рики через плечо. Она не собиралась попадаться на удочку.

— Можно тебя кое о чем спросить? Ты действительно ее любил?

— Конечно.

— Не «конечно». Ты любил ее?

— Да.

— Я ее любила и хочу знать. Ты действительно любил Эми, Рики?

— Да.

— Она тебя тоже.

— Знаю.

Кэт продолжала смотреть на него, и Рики наскоро проанализировал свои чувства: да, он по-своему любил Эми. В общем, он не был идеальным возлюбленным и предпочитал уклоняться от бурного выражения эмоций. Но он любил ее так, как мог. И если их отношения казались спектаклем, где Рики играл роль исполнительного будущего супруга… Что ж, большинство его переживаний казались неуместными. Лишь когда он действительно прикладывал к тому усилия — когда он по-настоящему играл, — только тогда чувствовал себя в своей тарелке. Так или иначе, люди слишком широко используют слово «любовь». Никто не поручится, что для двоих «любовь» означает одно и то же — что они чувствуют одинаково.

— Я хотел на ней жениться.

— Правда?

— Ну да.

— С каких это пор?

— Не знаю.

— Эми знала? Ты ей…

— Нет. Я… готовился.

— Хм… — Кэт задумалась.

Рики и сам не знал, отчего сказал это. Он не то чтобы действительно собирался жениться на Эми. Просто эти слова показались ему правильными. Гарантия, которой требовала Кэт. Объяснение, которое она могла бы принять. Кэт осталась довольна — что же здесь плохого? Люди хотят, чтобы ты что-то собой представлял, — нужно лишь угадать, что именно, и они будут только рады.

— Ты уже украл для нее кольцо?

— Очень смешно, Кэт.

Она сделала вторую попытку.

— А если бы она решила его вернуть?

Но при мысли о расторгнутой помолвке у нее осекся голос.

Музыка смолкла.

— Давай-ка сменим пластинку. — Рики улыбнулся. — Майлз идеально подгадал.

Отработанным движением он снял пластинку и зажал ее в ладонях, держа за края. Точь-в-точь как баскетбольный мяч.

— Разве тебе не нужно вернуться домой к ужину?

— Я рассчитывала поужинать сегодня с тобой.

— Джо работает?

— Нет.

— Просто вышел?

— Нет.

— Э…

Рики предпочел замолчать. Кэт не нуждалась в побуждениях: если она захочет рассказать, то расскажет. И долго не умолкнет. Видимо, ничего особенного. Небольшой разлад. Брак Кэт и Джо напоминал холодную войну. Со временем стало трудно воспринимать всерьез каждую их неурядицу. И потом, Рики и Кэт редко оставались наедине. Они никогда не разговаривали о чем-то важном — просто не знали как. Приходилось начинать с нуля, без помощи Эми.

На ужин было жаркое с овощами. Кэт выглядела измученной. Она опьянела от пива и была испугана жестокостью убийства Эми — насилием, непристойностью. Она сгорбилась над тарелкой. Сточки зрения Рики, напряжение лишило ее именно той черты, которая делала ее привлекательной, — неисчерпаемой силы.

Он, напротив, чувствовал, как покорность в нем сменяется решимостью, смущение — ясностью. Еда, пиво, общество Кэт воодушевили его. Рики подумал, что теперь способен ответить на ее вопрос, и пожелал, чтобы она вновь его задала. Да, он действительно любил Эми. Любил до сих пор. Но его любовь была деятельной. Эмоции сами по себе ничего не стоят, потому что они нематериальны. Даже на пике своем — видимо, именно это Кэт и подразумевала под любовью — чувства приносят радость лишь тому, кто их испытывает, но не тому, кто их вызывает.

Рики подумал, что мог бы объяснить это невестке, хотя сам еще не вполне представлял себе идею. Она блуждала в его сознании, и ее было трудно сформулировать.

Кэт рассеянно размазывала еду по тарелке.

— Я приготовила ужин, пришла сюда, чтобы тебе помочь, чтобы ты не чувствовал себя одиноким, ну и так далее… Ты только посмотри на меня. — Она провела пальцем под глазами, хотя на них не было ни слезинки.

— В чем дело? Ты думаешь об Эми?

— Нет. Может быть. Наверное, обо всем. Я хочу, чтобы твой брат дал мне вздохнуть. Я сейчас нуждаюсь в его помощи. Помощи мужа. И что же я вижу?..

— Что он сделал, Кэт?

— То же, что и всегда. Джо трахается с кем попало. И даже не удосуживается это скрывать. Приходит домой весь пропахший женщиной и отдает мне одежду, чтобы я ее выстирала.

— Хочешь, чтобы я с ним поговорил?

— И что ты ему скажешь?

— Чтобы не спал с кем попало.

— Он не удержится. Я знаю. Я знала это в тот день, когда выходила замуж.

— Но все-таки ты вышла за него.

— Я безумно любила Джо.

— Я ему пригрожу, что пожалуюсь матери.

— Ох, Рики, думаешь, она не знает? Вы, все трое, просто дети.

— Но видимо, не грудные.

— Да.

— А почему бы тебе самой ему не изменить? Например, с молочником. Ну или как это обычно бывает…

— Рики!

— Я серьезно.

— Я не желаю молочнику смерти. У нас и так хватает проблем. И потом, нам нужно молоко.

— В таком случае тебе некого винить, кроме себя. Поверь, клин клином вышибают. Тогда Джо обратит на тебя внимание.

— Не могу.

— Почему?

— Ты действительно не понимаешь?

— Нет.

— Потому что я его люблю. — Кэт пожала плечами. — Куда сильнее, чем он меня.

30

После убийства Эми Майкл был занят по уши. Сначала — бдение над умершей и похороны, неизбежные звонки с соболезнованиями, последняя земная связь с родными Эми, которые никогда особо не любили Дэйли. Райаны всегда надеялись, что их дочь найдет кого-то получше Рики — человека сомнительной профессии. Рики сказал им, что продает машины. Его считали бездельником и, возможно, наркоманом. В итоге Райаны и Дэйли оплакивали Эми порознь. В гостиной Маргарет Дэйли околачивались гости, в большинстве своем абсолютно посторонние люди. Их присутствие накладывало на всю семью необходимость выполнять хозяйские обязанности. Они то и дело отправлялись за продуктами, спиртным, льдом, сигаретами, выходили на задний двор с переполненными мусорными ведрами. «Погребальный ритуал, подумал Майкл, — это прорва пустой работы. Единственная цель — чем-то занять себя, отвлечься».

Только мигрень мешала ему скорбеть вместе со всеми. После гибели Эми приступы стали чаще, их вызывал стресс. Майкл страдал от мигреней с детства, но тогда они случались редко, примерно раз в год. Когда ему перевалило за двадцать, приступы участились до трех-четырех. Смерть Джо-старшего сделала их постоянной угрозой, а после гибели Эми Майкл пережил целую серию приступов, которые толком не успевали закончиться. Происходящее только усугубило ощущения. Обнаженные нервы не успевали исцелиться в промежутках между ударами. Начало приступа, с плывущей «картинкой» и нарастающей головной болью, означало, что нужно бросать дела и спешить домой, опуская голову на руль на перекрестках или с трудом пробираясь по людным улицам. Когда спустя день-другой Майкл присоединился к скорбящим родственникам, то обнаружил, что ситуация изменилась. Суета заметно утихла. Пепельницы больше не были переполнены окурками, на столах стояло меньше пустых бокалов и бутылок, смерть Эми казалась далекой. Измученный головной болью, Майкл садился в кресло в гостиной, а визитеры располагались напротив и пространно говорили о неизбежности смерти и необходимости жить дальше. Снова и снова намекали, как не повезло Дэйли — за год погибли двое членов семьи. Кто следующий? Кто-то пустил шутку: должно быть, солдата, который пронзил Иисуса копьем, звали Дэйли — и отныне их род проклят. Майкл пил пиво вместе с мужчинами. Женщины за разговором клали руку ему на колено или на запястье, и это позволяло отвлекаться от произносимых ими банальностей. Зачем они вообще к нему подходят? Возможно, принимают его усталость за бесконечную скорбь — после приступов мигрени Майкл обычно выглядел изможденным и совсем больным.

Но Майкл был не столько подавлен, сколько рассеян. Он не мог сосредоточиться. Телевизор стал для него спасением. Новости, дурацкие комедии. Он много пил. Как-то он отправился за сигаретами, но, пройдя полквартала, забыл, за чем пошел. Эти недели после смерти Эми превратились в нечто нереальное.

Лишь одно удерживало внимание Майкла: Брэндан Конрой, который утвердился в доме Маргарет Дэйли, обнимал ее и придвигал для нее кресло. Чем больше Конрой старался, тем больше, судя по всему, нравился матери. Разве Маргарет не повезло? Разве Брэндан, который пытается помочь семье, не молодец? Разве Джо-старший не улыбается, глядя с небес на жену и старого друга? Майкл кипел от ярости. Он не сводил глаз со своего розовощекого, вкрадчивого, громогласного врага. В маленьком доме Конрой казался еще больше. Неужели он действительно убил Джо-старшего, как полагала Эми? Майкл не мог избавиться от подозрения. Слова мертвых, которых невозможно подвергнуть перекрестному допросу, обладают особой значимостью. Судя по всему, Эми знала секрет Конроя — возможно, он убил и ее, а потом забрался в постель Маргарет Дэйли, прежде чем успела высохнуть кровь жертвы, — кощунство, о котором Майкл даже не смел помыслить. Возможно, он просто сходит с ума.

В четверг, спустя десять дней после убийства Эми Райан, Джордж Уомсли нанес Дэйли визит, чтобы выразить соболезнование. Майкл ввел его в гостиную и представил, а потом они отправились на заднее крыльцо — поговорить с глазу на глаз. Крыльцо — узкое, заставленное мусорными ведрами — было единственным местом, где они могли уединиться.

— Итак, Майкл, каковы твои планы?

— Планы… Какие планы вы имеете в виду, Джордж? Сомневаюсь, что у меня они вообще есть.

— Рабочие, разумеется.

— Ах это…

— Да. Ты знаешь, что для тебя всегда найдется место, пока Алван — генеральный прокурор. Можешь снова заняться вопросами недвижимости, если угодно. Или перейти в отдел по гражданским делам. Ты прирожденный юрист. С профессиональной точки зрения это был бы неплохой шаг. Выбор за тобой. Мы готовы тебе помочь, если это в наших силах.

— Но только не в отделе?

— Да. Ты зря затеял конфликт и, полагаю, сам это знаешь.

Майкл рассматривал длинное невозмутимое лицо Уомсли в поисках скрытого мотива. Все догадались, что он снабдил Эми Райан материалом для последней статьи, которая поставила под сомнение признание де Сальво — по крайней мере скомпрометировала его в глазах общества. Было маловероятно, что после такого Майкла охотно примут в отдел. Он сам сомневался, что хочет и дальше заниматься делом Душителя. Майкл не мог примириться с тем, что произошло с Эми, поэтому упорно изгонял мысли из головы. Он подумал: Рики проще, потому что он этого не видел. Майкл завидовал ему. Он-то никогда не сумеет забыть увиденное. И все же было жаль, что решение приняли без него, что о нем говорили за закрытыми дверьми.

— А как насчет Брэндана?

— Что такое?

— Он здесь ни при чем?

— Он не работает на меня. Я не диктую полицейскому департаменту, что делать. И потом, Брэндан виноват далеко не так, как ты.

— Сомневаюсь.

— Майкл, расследование убийства — это не кровная месть. Каковы бы ни были твои отношения с Брэнданом… В любом случае в отделе ты больше не работаешь, решение принято, дело закрыто.

— Дело не закрыто, Джордж. Эми Райан убил не Душитель. Де Сальво сидит под замком в «Бриджуотере». Придется признать, что вы взяли не того.

— Мы не отрицаем, что Эми задушили…

— Отличная идея, только не разглашайте ее покуда. Может быть, де Сальво со временем признается и в этом. А заодно и в убийстве Кеннеди, русского царя и Юлия Цезаря.

— Ты закончил?

— Да.

Уомсли подошел к перилам и уставился на сорняки, которыми порос задний двор, потом вытащил из кармана сигареты и долго пытался закурить.

— У вас есть подозреваемый, Джордж?

— Это некорректный вопрос.

— Прошу прощения, я забыл о хороших манерах…

— Брось, Майкл…

— Наверное, меня так взволновало зрелище мертвой Эми Райан, что…

— Хватит! Майкл, довольно. Что с тобой такое?

— У меня болит голова.

— Это у меня от тебя болит голова.

— Иными словами, у вас нет подозреваемых.

— Мы подумали об этом парне, Курте Линдстроме…

— Который читал Шекспира?!

Курт Линдстром был в числе подозреваемых, проходивших по делу Душителя. Майкл намекнул, что следовало бы заняться им вплотную, но внезапное признание Альберта де Сальво, по сути, положило конец расследованию. Линдстром, окончивший Гарвард в 1954 году, родился в маленьком городке на севере штата Нью-Йорк. Он владел восемью языками, профессионально играл на органе и даже выступал в бостонском «Симфони-Холле». Однажды его арестовали за подпольное производство ЛСД, в те годы почти неизвестного полицейским. Впрочем, самым примечательным для Майкла был тот факт, что Линдстром, безработный актер, целые дни проводил в шекспировском костюме на улице, преимущественно на Гарвард-сквер, декламируя монологи из пьес. Линдстром утверждал, что основал труппу, которую намеревается перевезти в Нью-Йорк, когда наступит время. Кембриджская полиция арестовала его за различные мелкие правонарушения и подозрительное поведение. Однажды кембриджский детектив спросил, каким образом Линдстрому удается столь убедительно играть Отелло. «У меня хороший грим», — ответил тот. Да, но почему он выбрал именно эту пьесу, когда весь город в панике из-за убийства женщин? «Потому что я понимаю Отелло». Да, Линдстром, несомненно, понимал склонность главного героя к жестокости. В его досье значились хулиганские нападения и непристойные действия, а также торговля наркотиками и бродяжничество. Если Артур Нэст воплощал собой одну ипостась безумного Душителя — чудовища из детских кошмаров, то Курт Линдстром, по мнению Майкла, представлял куда более пугающую альтернативу: преступник, который явно умнее полиции. Безликий чудак, который стоит рядом с тобой в магазине.

— А ведь я говорил вам о нем, Джордж.

— Не напоминай.

— Аде Сальво?

— Де Сальво убил остальных.

— Думаете, вам поверят?

— Я думаю, так и есть. Поверят или нет — не моя забота. В этом больше смысла, нежели в версии о десяти душителях, которые якобы действуют в городе.

— Да? А я не уверен.

— Я прекрасно понимаю твои чувства, после случившегося…

— Дело не в этом, Джордж. Я циничнее, чем вы думаете. Какие у Линдстрома мотивы? Или это очередной псих? Он выбрал Эми Райан случайно?

— Мы полагаем, что он убил ее, потому что она написала статью о де Сальво. Он решил доказать, что Эми права, Душитель на свободе. Он хочет, чтобы его запомнили. Линдстром надеется, что де Сальво оправдают. Если нельзя быть Макбетом, то почему бы не попытаться стать Джеком Потрошителем?

— Такова ваша версия?

— Да.

— Во всяком случае, она не хуже любой другой, хотя это не большая похвала.

Уомсли затушил сигарету о перила и бросил окурок в мусорное ведро.

— Вернешься в отдел недвижимости, Майкл? Поможешь возводить Новый Бостон и так далее?

— Конечно. Почему бы и нет.

— Договорились. Еще раз прими мои соболезнования.

— Покажитесь моей матери, прежде чем уйти. Ей польстит ваш визит — человек, который поймал Бостонского Душителя.

— Поверить не могу, что слышу это от тебя.

— А что мне еще остается? Я ведь остался за бортом.

31

Тридцать четыре шага. Майкл подсчитал. Сначала он прошел их, гуляя, — шагов получилось больше. Но ведь отец бежал, и шаги были длиннее. Поэтому Майкл пробежал до проулка и снова посчитал, затем еще раз. Тридцать четыре шага, семнадцать секунд. Наверняка он ошибся, что-то упустил. Как будто это мир детективного романа: если решение верное, все фрагменты головоломки сойдутся. Но они не сходились.

Он заглянул в проулок и встал там, где находился стрелявший. Убийца подождал, пока отец завернет за угол, и выстрелил. Значит, он влетел в проулок впереди Джо-старшего, вытащил пушку и встал на изготовку. На это нужно три-четыре секунды.

Майкл снова прокрутил в голове факты. Отец и Конрой приехали на причал в патрульной машине, Джо-старший сидел за рулем. Он припарковался возле спуска к воде. Конрой первым увидел мальчишку и окликнул его. Мальчик, который до тех пор сидел, прижавшись спиной к стене, поднял глаза, заметил полицейских и бросился бежать. Тридцать четыре шага, потом выстрел.

Каким образом — если Эми права — такой здоровяк, как Брэндан Конрой, сумел вовремя занять позицию для стрельбы? Каким образом он смог обогнать Джо-старшего по пути от припаркованной машины?

Майкл попытался совместить факты с «фильмом» в своем сознании. Возможно, Конрой бросился вперед раньше или каким-то способом отвлек отца, получив, таким образом, фору на старте. Возможно, машина была припаркована по-другому, хотя для этого потребовалось бы парковаться задом. Майкл мог вообразить тысячу сценариев. Но он не в силах был представить иную развязку.

Он снова побежал. Ему хотелось почувствовать, испытать физическую реальность происходящего. Тридцать четыре шага. Голова у него гудела. Справа — ярко-синяя пустота бостонской гавани. Вода была покрыта зыбью и белыми барашками цвета мела, слышался свистящий звук, точно в открытом море. По ту сторону залива на невысоком холме вздымался Бостон, сохранивший старинные очертания. Десятиэтажные дома, маленький портовый город без всяких небоскребов, американский Марсель. Топ-топ-топ, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, угол. Поворот, пистолет, выстрел.

Снова. Теперь медленнее.

Поворот.

Маленький четырехзарядный пистолет.

Раскрасневшееся лицо стрелка — Брэндана Конроя. Возможно, ему неохота выполнять эту неприятную обязанность. Он что-нибудь сказал, перед тем как выстрелить? «Прости, Джо, надеюсь, ты меня поймешь».

Язык Джо-старшего коснулся нёба, выговаривая «нет».

Выстрел.

32

Джо терпеть не мог работать сверхурочно, но иного выхода не было. Он нуждался в деньгах. Разумеется, за сверхурочную работу он получал сущие гроши — три с половиной доллара в час. Повезет, если в итоге наберется долларов двадцать пять. Для сравнения, его долг у букмекера составлял около двадцати тысяч долларов, запредельная сумма — вдвое больше того, что он зарабатывал за год. Он даже не знал наверняка, сколько должен в итоге, — долг был поделен между десятком букмекеров, в основном в Саут-Энде. Все они взимали разную таксу и разный процент, вытаскивали номера из шляпы, шевелили губами, закатывали глаза, производя подсчеты, и что-то записывали иероглифами в своих блокнотах. Когда они заканчивали считать, Джо так и не узнавал, какова истинная сумма. Оставалось лишь поверить им на слово. Если говорят, что ты должен, значит, ты должен.

Однако судьба переменчива, и вскоре у него будет достаточно денег, чтобы расплатиться с долгами, сколько бы их ни было. Он всех осчастливит, даже Кэт. Нужно только играть и дальше, не сдаваться, пока снова не окажешься на плаву. Это непременно должно произойти, темная полоса обязана смениться светлой, а десять проигрышей — десятью выигрышами. Невозможно вечно терять. Чем чаше Джо проигрывал, тем сильнее убеждался, что не может просто так бросить. Все потраченные им деньги — своего рода вложение в будущую удачу. С каждой потерянной ставкой чаша весов слегка склонялась в его сторону. Суть в том, чтобы вовремя вырваться из полосы неудач и получить награду.

Джо долго верил, что так и будет. Он способен сохранить веру. Конечно, придется потуже затянуть пояс и кое в чем отказать себе, хотя он не очень-то это умеет. А еще выход — чаще работать сверхурочно. Но, получая дополнительно сто долларов, он сможет сводить концы с концами. Нужно примерно шестьсот баксов в неделю, чтобы вовремя вносить проценты. Иногда ему удавалось раздобыть нужную сумму — ну или почти удавалось. Конечно, Джо понимал всю тщетность своих попыток расплатиться с букмекерами таким образом. Эти деньги приходили к нему из Норт-Энда и, точно почтовые голуби, туда же и возвращались. Один из подручных Капобьянко платил сержанту из первого участка, тот отдавал деньги Джо, а Джо нарезал круги по Саут-Энду, расплачиваясь с букмекерами. Через несколько дней те же самые банкноты оказывались в исходной точке, в руках у людей Капобьянко. Чарли Капобьянко создал длинную цепочку, по которой двигались наличные, и тратил ровно столько, сколько нужно, чтобы система работала. Разумеется, чаще всего Джо не хватало денег, порой катастрофически не хватало, и тогда приходилось договариваться. Но это никогда не было проблемой. Наверное, такова привилегия полицейского — настоящий щит. С его помощью Джо как-то пробивался.

Но теперь он понял, что никогда не выберется. Он себя обманывает. В этой яме его и похоронят. Вероятно, причиной тому послужила гибель Эми. А может, то, что он впервые обратился к местным шейлокам и занял денег, чтобы залатать дыру, — смертельная ошибка, которая неизбежно должна навести волков на след раненого, хромающего животного. А может, жестокость городского криминала или все, вместе взятое. После стольких убийств всех горожан охватила мрачная паранойя.

Кампания Чарли Капобьянко по захвату букмекерских контор привела к целой череде кровопролитий: конкурирующие банды ощутили опасность. Впоследствии этот период назовут войной ирландских банд, но никаким военным благородством здесь и не пахло. Ребята с Уинтер-Хилла систематически истребляли соперников из банды Маклафлина, но по большей части всякая мелочь охотилась друг за другом. Война кланов — хорошая возможность свести старые счеты. Вскоре начали появляться трупы. В брошенных машинах, в чемоданах — их обнаруживали по запаху… Обезглавленный труп в незапертой квартире… Загадочная темная жидкость, просочившаяся из багажника машины — прохожие жаловались на вонь)… Почти двадцать убитых, большинство застрелено, двое удушены, у одного перерезано горло, один обезглавлен, один утоплен. Излюбленный способ убийства — выстрел в затылок. Берегись улыбчивого парня, который распахивает перед тобой дверь или предлагает сесть впереди.

Тем временем Капобьянко все сильнее прижимал не только букмекеров и местных ростовщиков, но и тех, кто пользовался их услугами. Он предпочитал политику силы: отсчет не должен останавливаться. Неисправным должникам приходилось платить, даже если у них не оставалось ни гроша. Это была бессмыслица, не виданная ни в Нью-Йорке, ни в Чикаго — по той очевидной причине, что с разорившегося должника все равно ничего не возьмешь. Но этот нюанс ускользнул от Чарли Капобьянко — он требовал деньги, все и сразу. В Бостоне часы тикали до тех пор, пока бедолага так или иначе не выплачивал последний взнос.

Поэтому Джо, в своих чересчур тесных форменных брюках и слишком маленькой фуражке, стоял на автовокзале Грейхаунд в час ночи и гадал, сможет ли он позволить себе покупку новых брюк (он уже давно истратил те двести долларов, которые полицейский департамент ежегодно выдавал своим сотрудникам на обмундирование). Автовокзал, по мнению Джо, был худшим местом дежурства. Кому-то достается смена возле Симфони-Холла, а Джо — на автовокзале. Но это было единственное учреждение, работавшее семь дней в неделю, — Джо стоял в тепле и не возражал. Он отрабатывал обычную смену до полуночи, а потом сверхурочную — от полуночи до шести или семи утра. Ночь, в течение которой ему неизбежно придется будить бродяг, тыкая их дубинкой, выгонять из кабинок в мужских туалетах уединившиеся парочки — и чего ради? Чтобы отдать заработанные гроши какому-то итальяшке? По крайней мере можно припарковаться поблизости и поспать в машине. Довольно и того, если он будет раз в час проходить по автовокзалу.

В час ночи здесь было совершенно безлюдно, и Джо уже успел ошалеть от скуки, когда увидел черный блестящий «кадиллак». Подобным машинам здесь было не место в это время, да, собственно, и в любое другое. Джо подошел к окну вокзала и увидел, что из автомобиля выходит Винни Гаргано. Гаргано постоял, оглядываясь, пожал плечами и покачал головой, словно боксер, который пытается расслабиться перед схваткой. Просто удивительно, как эти парни застают тебя в самый неподходящий момент. Джо, который в это время размышлял о Кэт и о двадцати тысячах долларов, быстро попытался обрести прежнюю уверенность. Он втянул живот, застегнул брюки (расстегнутые, чтобы легче дышалось) и выпятил грудь. Но тело утратило былую форму. Когда Гаргано миновал стеклянные двери, Джо все еще тщетно пытался принять надлежащий вид.

— Эй, — окликнул его Гаргано. — Когда идет следующий автобус до Покипси?

Джо заставил себя слабо улыбнуться.

Гаргано обошел пустое помещение. Потертые пластмассовые сиденья, закрытые окошки касс. Ни одного автобуса. Автовокзал оставался открытым круглые сутки на тот случай, если вдруг придет автобус из какой-нибудь глуши и выгрузит кучку измученных, помятых пассажиров, похожих на эмигрантов из далекой страны. И снова наступит тишина.

— Какого хрена ты тут торчишь? — поинтересовался Гаргано.

— Я тут работаю.

— А я думал, ты детектив. Большая шишка.

— А тебе какое дело?

— Я имею право знать, на что уходят налоги.

— Ты платишь налоги?

— Нет.

— Тогда какая разница? — Джо мысленно продолжил: «Ну и вали отсюда».

Гаргано снова обошел зал ожидания рассеянной походкой человека, погруженного в собственные мысли. Джо медленно поворачивался, чтобы Гаргано не зашел ему за спину. Этот тип был обезьяноподобен — руки свисают почти до колен, на шее бугрится толстая складка жира. По слухам, Винни Гаргано разрубил одну из своих жертв на части и упаковал куски в три чемодана, причем уложил голову лицом вверх, своеобразный привет полицейским.

— Мне объяснили в участке, где тебя найти.

— Да? Кто?

— Не знаю, кто там взял трубку.

— Придется сказать им пару ласковых…

— Это что значит — «придется сказать пару ласковых»? Я все время о тебе слышу одно и то же — с Джо не сговоришься, никто с ним не желает дела иметь. Знаешь что? Ты как заноза в заднице. Ищешь себе проблемы.

— Ты недослышал. Я не ищу себе проблем.

— Нет? Значит, они сами тебя находят.

— Похоже на то.

— Ну да. — Гаргано распахнул дверь туалета и заглянул внутрь, чтобы убедиться, что там пусто. — Ну и что мы будем делать?

— По какому поводу?

— «По какому поводу»… Ну ты и шутник — «по какому поводу». Слушай, ты, умник, я знаю, какие у тебя проблемы. Может, ты и в состоянии обмануть пачку тупых копов или тех баб, за которыми бегаешь… может быть, ты способен обмануть своего дурака братца — кто он там, вор или взломщик, не знаю… но меня ты не одурачишь. Не одурачишь. Я повидал таких, как ты. Я таких, как ты, вижу каждый день. Меня не проведешь.

— Я и не пытаюсь.

Гаргано помолчал; покорность Джо его успокоила.

— Я никого не пытаюсь обмануть, — повторил Джо на всякий случай. Он слегка поморщился: Гаргано — это много мускулов и ни грамма мозгов.

— Ну и что мы будем делать, Джо?

Тишина.

— В том-то и беда, Джо. У тебя должок. Большой должок. — Гаргано погрозил пальцем. — Нехорошо. Это проблема. У тебя, мать твою, серьезная проблема.

— Я плачу.

— Нет, Джо. Если б ты платил и все было как следует, я бы, наверное, здесь не торчал, правда? Я бы даже не знал, как тебя зовут. Для меня ты был бы всего лишь еще одним тупым копом.

Гаргано опустился на сиденье.

— Когда вернешь долг, Джо?

— Скоро.

— Нет-нет. Я спросил — когда. Назови мне день, когда ты заплатишь. Понедельник, вторник, среда…

Тишина.

— Видимо, у тебя нет денег.

— Сейчас — нет.

— Сейчас нет?

— Нет.

— Тогда какого хрена ты пудришь мне мозги своим «скоро»?

— Я достал некоторую сумму.

— Некоторую?

— Да.

— Какую?

— В точности не знаю, но…

— Сколько?! Джо, сколько?

— Не знаю. Пару тысяч.

— Пару тысяч? Ты шутишь? Думаешь, это смешно? Ты решил со мной пошутить? Тебе смешно, да? Думаешь, две тысячи — и все? Да? По-твоему, это шутка такая?!

— Нет.

— Что — «нет»?

— Нет, не шутка.

— Разумеется, не шутка. Правду говорят, что ты не самый умный коп на свете. — Гаргано покачал головой. — Ну и что нам делать?

— Не знаю.

— Где ты возьмешь столько денег?

— Не знаю.

— «Не знаю, не знаю». Ни хрена ты не знаешь. — Гаргано постепенно сдвигался на край сиденья, упираясь руками в колени, а потом снова откинулся на спинку. — Я отсюда не уйду, пока не узнаю, где ты собираешься взять деньги.

Тишина.

— Как насчет твоего братца-вора?

— Давай не будем его в это впутывать.

— Почему?

— Это моя проблема, мне ее и решать.

— Но у него есть деньги.

— Не такие.

— Слышал про «Копли»? У твоего братца денег хватит.

Джо не знал, кем именно называет себя Рики теперь — торговцем машинами, риелтором или владельцем клуба, — но он понимал, что не стоит откровенничать с человеком вроде Винни Гаргано. Когда речь заходила о Рики, Джо предпочитал не знать ничего. Скажешь слишком много — и парня убьют.

— У моего брата нет таких денег, и он не вор.

Гаргано ухмыльнулся:

— Господи, да ты действительно туп как пробка.

Джо пожал плечами. Он ощутил одновременно унижение и странное облегчение. Появление Гаргано было своего рода кульминацией — как будто Винни Зверь пришел сюда, воплощая собой все проблемы Джо. Теперь по крайней мере им каким-то образом мог прийти конец — возможно, скверный, но все-таки это лучше, чем медленное скольжение. Гаргано прав — Джо миновал ту отметку, когда еще можно было надеяться на уплату долга. Теперь лавина его раздавит. У него нет возможности остановить отсчет, время само по себе стало тяжкой ношей, каждый час приносит страдания. Нужно это прекратить.

— Ну и как ты собираешься раздобыть деньги? У тебя хороший дом, я видел.

— Он уже заложен.

— Ну так продай что-нибудь. Что у тебя есть?

— Хм… Ничего.

— Знаешь, что я обычно говорю в таких случаях? Я говорю: «Слушай, ты задолжал десять штук, ну или пятьдесят, или сколько там. У тебя есть одна вещь, которая стоит пятьдесят штук. Я ее у тебя покупаю». Знаешь, что это?..

— Нет. Что?

— Твоя голова. Я говорю: «Продай мне свою голову за пятьдесят кусков, и мы в расчете. Могу забрать ее прямо сейчас. Если хочешь, даже лично отрежу». И показываю нож. — Винни полез в карман кожаного пальто и вытащил небольшой нож.

— А если у человека действительно нет пятидесяти тысяч?

— Он постарается их найти.

Джо закрыл глаза.

— Расслабься, твой котелок и пятидесяти центов не стоит. Сейчас я тебе объясню, что мы сделаем. Ты будешь работать на меня.

— Я не… я не могу.

— Да брось. Я видел список Ники Капобьянко. — Ники был братом Чарли Капобьянко, посредником и казначеем. — Знаешь, утром после пьянки поздновато называть себя целкой. Ты взял деньги, теперь придется их отработать.

— Как?

— Если услышишь что-нибудь интересное — расскажи. Например, если намечается облава. Или если за кем-нибудь установили слежку — несомненно, нам следует об этом знать. Ты ведь коп, тебе многое известно.

— Вряд ли. Вы разочаруетесь.

— Ты можешь делать и кое-что другое. Например, ходить по поручениям. Мы найдем для тебя занятие.

Джо опустил голову.

— Расслабься, все не так плохо. Я прошу от тебя лишь немного помощи. Внеси свой вклад. Это самое малое, что ты можешь сделать. Учти.

33

Фиш, как автомат, пересчитывал десятки и двадцатки в пачке. Дойдя до сотни, он отодвигал кучку в сторону, слюнявил большой палец и снова принимался задело. Сноровка у него была поразительная. Фиш казался старым и хрупким, кожа у него на руках напоминала пергамент, ногти опасно отросли. Но было нечто магическое в том, как он разложил банкноты по десяти кучкам и подвинул одну из них Джо Дэйли.

— Спасибо.

— Надеюсь, твой новый шеф этим подавится, между нами говоря. — Фиш проследил, как деньги исчезли в кармане Джо, и слегка нахмурился. — И пожалуйста, пусть они отправятся по назначению.

— Не лезь не в свое дело.

— Я просто сказал… Не забывай, чьи это деньги.

— Но отчего-то они лежат в моем кармане. Странно, да?

— Видал я вещи и более странные.

— А мне все-таки чудно.

— Привыкнешь. Ты пока неиспорчен.

— Ты так и будешь надо мной издеваться?!

— Ты только что взял мои деньги, заработанные тяжелым трудом, и хочешь, чтоб я тебя поблагодарил?

— Да брось, Фиш, бизнес есть бизнес. Мне это не нравится не больше, чем тебе.

— Ты не возражаешь.

— Ах так…

— Я же не слепой. Я все понимаю.

— Ты ошибаешься.

— Я не первый год этим занимаюсь. — Фиш пожал плечами: «Как тебе угодно».

— Так или иначе, речь не обо мне. На моем месте мог оказаться кто угодно.

— Но на нем оказался ты, в том-то и дело.

— Да, на нем оказался я, поэтому обращайся со мной как подобает, и давай побыстрее с этим покончим. Невероятно. Как будто мне делать нечего помимо этого дерьма. Господи, как будто я за столько лет отдал тебе недостаточно денег. Что, забыл?

— Думаешь, они все у меня и остались? Нет. Вы держите пари друг против друга, проигравшие платят победителям. Вот как это работает. Я всего лишь посредник. Если хотите знать, где ваши деньги, так найдите того, кто выиграл. У меня их нет. Все, что мне остается, — это проценты. Сущая мелочь.

— Чарли Капобьянко вполне живет на эту мелочь.

— Зависит от объема.

— Так или иначе, с меня ты получил прорву этой самой мелочи.

— А теперь ты пришел забрать хотя бы часть. Смешно, детектив?

— Хватит, Фиш, я сказал. Я тебя не просил совать нос в мои дела.

— Я собирался сказать то же самое.

— У меня нет иного выбора.

— Как угодно, шеф.

— Даже тебе не все известно, Фиш.

— Просто удивительно. Вообще, живи как знаешь, мне-то что. Хотя твой отец наверняка в гробу переворачивается.

— Заткнись! — Джо потянулся через стол и ткнул пальцем в грудь Фиша, как будто нажал на кнопку. — И повторять я не собираюсь. Хватит. Я что, должен выслушивать это каждую неделю?

— Нет. Я свое сказал.

34

На крыше первого участка гнездились чайки. Они взлетали из-за кирпичного парапета, приземлялись, кричали, беспокоились и снова улетали. В сплетенном из веточек гнезде лежали три сероватых крапчатых яйца. Толстый пушистый птенец неуверенно прошелся вдоль края крыши. Он был такого же серовато-коричневого цвета, как и яичная скорлупа, то и дело останавливался, чтобы исследовать забившийся между камнями мусор — окурки, пивные банки, рождественские фонарики. Обнаружив огромную пару черных ботинок, птенец попытался на них вскарабкаться.

— Отвали, — сказал Джо.

Он подергал ногой, и птенец заковылял прочь. Джо снова принялся смотреть через парапет на ощетинившиеся антеннами крыши, Бикон-Хилл и обширный пустырь Уэст-Энда в сумерках. Внизу из туннеля возникали и исчезали в городских дебрях машины.

Позади раздался голос:

— Господи, Джо. Ты что, прячешься?

Брэндан Конрой осторожно перешагнул через высокий порог и железяку, которая подпирала дверь. Он двигался осторожно, как обычно ходят крупные старики. На взгляд Джо, он походил на лося, который по камушкам переходит реку.

— Я тебя обыскался. Три лестничных пролета, черт возьми. Какого хрена ты тут делаешь?

Джо продемонстрировал ему зажженную сигарету.

— Э… А почему не сказал лейтенанту? Вдруг ты срочно потребуешься?

— У меня закончилась смена.

— Ну так иди домой. У тебя семья, сынок.

— Что вам надо, Брэндан? Вы ведь не просто так преодолели эти три пролета.

Конрой подошел. Он был недостаточно высок, чтобы заглянуть через парапет, а потому просто окинул взглядом крышу. Три трубы, вентиляционная шахта, дурацкие чайки. Золотой купол с классическими окнами и декоративной вазой на шпиле. Конрой был в полной форме, с золотым шевроном на рукаве.

— Знаешь, я никогда сюда не поднимался.

— Это единственное место, где можно побыть одному.

— Иди домой, Джо. Пора.

— Вы за этим сюда пришли?

— Твоя мать о тебе беспокоится.

— И она послала вас?

— Если бы твой отец был жив… Джо, нельзя винить женщину за то, что она беспокоится о сыне. Что с тобой такое?

— Поверьте, Брен, вы не захотите этого знать.

— Перестань. Вряд ли все так плохо, парень.

— Да.

— Может быть, я сумею помочь. — Конрой помолчал, но не дождался ответа. — Помнишь, как тебя арестовали в Дерборн-сквере, где ты околачивался в поисках неприятностей? Помнишь? И кому ты позвонил, потому что боялся старика?

— Я был мальчишкой. На сей раз все сложнее.

— Может быть.

— Поверьте. Добрый дядюшка Брэндан ничего здесь не поделает.

— Как бы то ни было, сынок, мы тут вдвоем, не считая голубей.

— Это чайки.

— Ну, чайки, какая разница.

Джо ухмыльнулся. Несомненно, Конрой желал ему добра, но даже если бы Джо захотел открыться, то не смог бы дать определение своим чувствам. Это был не страх наоборот, он чувствовал себя спокойнее, чем когда-либо. Возможно, он даже окажется умнее: играя на два фронта, успокоит врага, ничего не платя и не обещая. Не то чтобы он действительно делал нечто постыдное — работа была пустяковая. Время от времени — просьба отнести чемодан в Норт-Энд, заглянуть в забегаловку, где промышляли букмекеры — в табачную лавчонку, бакалейную, мастерскую по починке обуви, — и забрать деньги. Джо не совершал преступлений и потому чувствовал себя винтиком в старинной, сложной машине. Он всего лишь был на посылках. Фиш — исключение. Обычно люди, которым Джо наносил визит, отнюдь не возражали против уплаты налога и не сопротивлялись. Деньги для Капобьянко — обычная статья расходов. Джо убедился, что катастрофа случилась без особого шума, так что, возможно, это никакая и не катастрофа. И все же, все же… Он не мог избавиться от этого ощущения. В присутствии других полицейских он смущался. У него была постыдная тайна, он стал шпионом. Он не чувствовал себя прежним Джо Дэйли. Возможно, и никогда больше не почувствует.

— Я кое в чем ошибся, Брен, только и всего.

— Что ты натворил?

Джо помедлил. А, какого черта. С тем же успехом можно рассказать кому угодно.

— Попал на крючок. Я играю.

— В смысле?

— Бега, собаки, лошади, так далее.

— И?

— Ну… приходится отрабатывать долг. Меня заставили бегать по поручениям. Пока что. Не сомневаюсь, будет и хуже.

— Кто заставил?

— Люди Капобьянко. Ко мне явился сам Винсент Гаргано.

— Ага. И насколько велик долг?

— Слишком большой, чтобы расплатиться.

— Я могу раздобыть денег.

— Сомневаюсь, что этого будет достаточно. Вряд ли я так просто от них отвяжусь.

Конрой кивнул.

— Кто об этом знает?

— Никто.

— Даже Кэт?

— Если узнает Кэт, узнает и мать. А если узнает мать… Короче, я бы предпочел справиться самостоятельно.

— Конечно, конечно. Надо подумать, что тут можно сделать… Авось как-нибудь вывернемся.

— Я буду очень признателен.

— Ты не одинок, парень. И не забывай об этом.

— Ладно.

— Похоже, у тебя действительно не было особого выбора. Или был?

— Ну да, пуля в голову.

— Тогда ладно. И не страдай. Ты делаешь то, что вынужден делать, Джо, понятно? Просто не заходи слишком далеко. Бегай себе по поручениям, но помни, что ты по-прежнему полицейский. Если зайдешь слишком далеко, никто тебе руки не подаст.

— Понятно.

— Мы обо всем позаботимся, а ты не теряй голову. У тебя семья, парень. У тебя сын, ты за него отвечаешь. Никто, представив себя на твоем месте, не посмеет сказать, что ты поступил неправильно.

— Спасибо, Брен. Хорошо, что отец этого не видит.

— Вот что я тебе скажу — твой отец не святой, земля ему пухом. Иногда он тоже делал то, что приходилось.

— Да? Что, например?

— Я не хочу об этом говорить. Он умер, он был моим другом и чертовски любил своих сыновей. И если о некоторых вещах он не желал вам рассказывать — значит, таково было его решение, и я не собираюсь лезть в чужие дела. Не всякий отец во всем откровенен с сыном, Джо. И это правильно. Сын никогда не знает отца на сто процентов, их разделяют много лет. Но я знал его. Знал как брат, черт возьми. Твой отец был отличным, честным полицейским. Он никогда, никогда не делал того, чего вы могли бы стыдиться. Пойми меня правильно. И в то же время он был человеком, живым человеком, жил среди людей, как и ты, вот и все. Я не хочу, чтобы ты сидел тут на крыше и размышлял о том, что сказал бы твой старик. Он бы все понял, поддержал тебя, точно так же, как я тебя поддерживаю. Так мы и живем. Мы делаем то, что делаем, и не просим за это прощения. Вот что такое семья.

— Ладно. Хорошо. — Джо не вполне понимал, имеет ли Конрой в виду семью Дэйли или «семью» полицейских. Он подозревал, что для Брэндана разница не так уж велика. — А что вы скажете моей матери?

— А что я могу ей сказать? Правду. Что ты работаешь как вол, что ты устал, поэтому пусть она, Кэт и прочие оставят нас на некоторое время в покое.

35

Симфони-Холл. Среда, половина четвертого, последняя закрытая репетиция перед представлением

Что-то произошло в музыке, нечто волнующее. Музыканты это ощутили. Они глубоко дышали, будто пытаясь наполнить легкие новой аурой. Оркестр расширили за счет внештатных — репетировали пьесу Респиджи «Римские сосны», и сцена была переполнена музыкантами и инструментами. Стало больше духовых, прибавился органист. Некоторые оркестранты стояли на балконах вокруг сцены и выжидающе смотрели поверх позолоченных решетчатых перил. Дирижер был изящный лысый мужчина в элегантном черном кардигане, похожем на гардемаринскую куртку. Верхняя часть его туловища подергивалась в такт движениям руки. Он отрывисто, с немецким акцентом, выкрикивал инструкции: «Так! Громче! Да!»

В задней части зала в тени прятался Рики. Ему не особенно нравилась пьеса: музыка напоминала сентиментальное оркестровое сопровождение к диснеевским мультфильмам, в одних местах оживленное и яркое, в других — претенциозно-торжественное. Возможно, он просто не понимает классическую музыку. Но во время четвертой, и последней, части Рики тоже почувствовал нечто странное…

Музыка набирала мощь. В середине тихого, робкого пассажа пианиссимо вдруг выступили трубы и начали греметь, музыка вернулась в основную тональность («Так!» — воскликнул дирижер), духовые повели за собой весь оркестр к нарастающему крещендо, подъем длился две минуты — трубы на балконах заревели над пустым залом, и дирижер крикнул: «Громче!» В этом грохоте органист играл, откинув голову назад, с разинутым ртом, как будто в экстазе. Это был Курт Линдстром.

После репетиции Линдстром спустился со сцены вместе с несколькими музыкантами постарше. Они поговорили, один из них сказал нечто вызвавшее у Линдстрома громкий хохот. Потом Курт вышел. Он брел по Сент-Стивен-стрит, покачиваясь на каблуках, грудь вперед.

Отстав на полквартала, по противоположной стороне улицы шел Рики. Ему уже доводилось отслеживать простаков, и к этой части своей работы он относился педантично. Он не сомневался в своей способности здраво оценивать людей. Всякий толковый вор способен разузнать основные факты, необходимые для осуществления взлома: рабочее расписание жертвы, тип замков на двери, предполагаемый размер добычи. Рики, как ему казалось, отличался от прочих редкой способностью к эмпатии. Он полагал, что способен понять человека, которого грабит. Если позволяли обстоятельства, он задерживался в квартире, изучал книжные шкафы, коллекцию пластинок, аптечку, холодильник, ища подтверждения своим мыслям. Как и всякий вор, Рики высокомерно посмеивался над своими жертвами, которые оказывались не такими умными, осторожными и проворными, как он сам, иначе бы они не стали такой легкой добычей. В то же самое время он не одобрял второсортных взломщиков, которым требовалось выбить окно или выломать дверь, — по большей части это были приспособленцы и наркоманы, полностью игнорировавшие человеческий фактор. Они не удосуживались изучить жертву, не говоря уже о том, чтобы достичь вершин мастерства. Они не готовились, а потому подвергали себя неоправданному риску. Идиоты. Трудно сказать, кого Рики презирал сильнее — богатых идиотов, которых грабил, или бедных идиотов, которые занимали нижние ярусы его профессии.

Видимо, все же богатых. Изучая их поведение — ведь именно богачи, в конце концов, интересовали Рики, — он всякий раз бывал поражен заурядностью верхних классов городского общества. Всякому, кто начинал плести старую сказку об Америке — стране равных возможностей, Рики предложил бы взглянуть на богатство с точки зрения вора. Существуют ли более тупые и беспечные люди, нежели богатые старые янки? Они оставляют наследственные драгоценности в ящиках комодов и выходят из дому, не заперев двери, — и в то же время бросают официантке десять центов на чай. Если таков правящий класс, то самое время захватить власть. Правительство, составленное из воров, по крайней мере заставит поезда приходить вовремя.

Курт Линдстром брел по Сент-Стивен-стрит, точно мультяшный персонаж. Что-то в его упругой походке, точно у нелетучей, быстроногой птицы, в упрямой пряди светлых волос на лбу, в наклоне головы говорило Рики, что это типичный бостонский простофиля — пижон и неженка. Невозможно даже предположить, что он мог убить Эми. Музыкант и безработный актер, который произносит шекспировские монологи на Гарвард-сквер, где околачивался студентом. Да Эми бы его пополам переломила. Но Майкл верил в причастность Линдстрома, и полицейские тоже, поэтому Рики отправился на задание.

Линдстром свернул на Симфони-роуд и вошел в дом двумя кварталами дальше — четырехэтажное здание без лифта. Большинство домов на этой улице были такими же — фасад из красного кирпича, никаких украшений, не считая грубых гранитных фронтонов над дверьми и окнами. Здесь в основном жили студенты, и улочка выглядела убого: дома давно нужно было покрасить, маленькие дворики заросли сорняками. Но в этих жалких домах, в изгибах улицы, в форме окон ощущалось нечто несомненно викторианское.

Рики стоял на противоположной стороне и смотрел на свет, пробивающийся из окна Линдстрома. Через несколько минут он поднялся на крыльцо и запомнил номер квартиры.

Он ушел не сразу — обогнул здание, окинул взглядом черный ход, мусорные баки, парковку.

Проулок — достаточно широкий для того, чтобы по нему мог проехать грузовик, — вел через весь квартал позади домов. Затем он пересекался с Гейнсборо-стрит — улицей, очень похожей на ту, где обитал Линдстром. Елена Джалакян, первая жертва Душителя, жила в маленькой квартирке на этой улице. Ее убили 14 июня 1962 года. В начале того жуткого лета.

Пятидесятишестилетняя Елена была швеей, из первого поколения армянских эмигрантов, и любительницей классической музыки. Она сняла эту квартиру отчасти потому, что отсюда недалеко было до Симфони-Холла. Она посещала открытые репетиции Бостонского симфонического оркестра и выстаивала очереди за дешевыми билетами. Она любила Брамса, недолюбливала Малера, и ей не нравился новый немец-дирижер, который, на ее вкус, был чересчур резок. Елена блаженствовала в Симфони-Холле, роскошь концертного зала казалась ей запредельной. Может быть, она познакомилась с молодым музыкантом, который жил поблизости и возвращался домой той же дорогой? Она увидела его на сцене? Однажды они поболтали за кулисами? Она охотно и добровольно открыла ему дверь? Повернулась, чтобы пойти в спальню и переодеться, а потом предложить гостю чаю с печеньем? Елену Джалакян оглушили ударом по затылку, изнасиловали, видимо, при помощи какого-то предмета — его так и не нашли, — избили и удушили пояском от халата, который затем завязали бантом. Первый выход убийцы.

Вернувшись домой, Рики обнаружил, что дверь выбита, а ручка вырвана с корнем. Он осторожно приотворил дверь, но за ней что-то валялось, поэтому пришлось толкнуть сильнее.

В квартире царил такой хаос, что она весьма отдаленно напоминала то место, откуда Рики вышел всего пару часов назад. Ящики комода валяются на полу, обивка на кушетке ободрана, подушки распороты, и их содержимое разбросано по ковру. Шкаф опрокинут, большая часть пластинок разбита. Больше всего Рики сожалел об этом. Он коллекционировал записи несколько лет и любовно расставлял в алфавитном порядке. Очень жаль. Видимо, здесь поработал Гаргано со своими головорезами — никакой грабитель не станет устраивать подобный беспорядок, никакой полицейский не будет проводить обыск столь безжалостно. Люди Гаргано уничтожили его великолепную коллекцию безо всякого повода: Рики ведь сказал, что никаких бриллиантов у него нет.

36

— Микки, дай-ка мне это… — Рики кивком указал на булочки, и Майкл передал ему тарелку.

Они ели молча. Ножи и вилки позвякивали, челюсти двигались. Все молчали.

За воскресным столом семья чувствовала себя особенно опустошенной. На работе было нетрудно позабыть о том, как они измучились. Но не сейчас. Джо снова работал сверхурочно, количество обедающих сократилось вдвое, и расстояние между стульями было слишком большим. Чересчур много свободного пространства за столом. Кэт, Рики и Маргарет как будто уменьшились в отсутствие своих словоохотливых спутников. Они не привыкли поддерживать разговор. В течение многих лет они отбивали атаки, предпочитая отвечать, острить, обмениваться острыми репликами — а потом замолкать. За этим столом никогда не произносили длинных речей. Здесь разговаривали слишком быстро, перебивая друг друга, кричали, ругались, дразнились, болтали. Коротко, громко и язвительно — таков был стиль Дэйли. Теперь же остался лишь один обеденный забияка, Брэндан Конрой, но сегодня вечером его реплики звучали неуместно. Майкл и Рики обменивались сердитыми гримасами — этот жирный клоун рядом с матерью приводил их в ярость, — и вскоре Конрой замолчал. Даже Кэт, невозмутимая, как слон, погрузилась в собственные мысли.

Они сидели за столом двадцать минут. Казалось — час.

После ужина Майкл растянулся на кушетке и уставился в телевизор.

Родственники один за другим расходились. Кэт помогла убрать со стола и перед уходом поцеловала Майкла в лоб. Малыш Джо послушно помахал рукой: «До свидания, дядя Майкл». Рики сначала сидел в кресле, потом быстро встал и тоже отправился домой. По пути к двери он похлопал брата по плечу:

— До встречи, Майк.

Маргарет отправилась наверх почитать и заснула.

В результате Майкл остался в гостиной наедине с Брэнданом Конроем, к их обоюдному неудовольствию. Майкл ушел бы, но из упрямства решил утвердить свои права на территорию. Здесь по-прежнему был его дом — дом братьев Дэйли, — хотя вскоре Брэндану предстояло их сменить. Эта розовая туша уляжется в постель Джо-старшего, точно так же, как она уже утвердилась в отцовском кресле за обеденным столом и в гостиной. Но пока что, покуда Майкл лежал на кушетке, он держал Конроя на расстоянии. Он мог бы, как ребенок, заявить, что никуда отсюда не уйдет, и Конрой ничего не сумел бы сказать или сделать, чтобы выдворить его отсюда. Может, он будет дурачить Брэндана до тех пор, пока тот не отправится домой, вместо того чтобы подняться наверх и лечь рядом с Маргарет.

Если Конрой и был этим обеспокоен, то не подавал виду. Он смотрел телевизор, надев очки в черной оправе, неловко сидевшие у него на носу, точно маска. Когда он с большим усилием сбросил обувь, Майкл произнес:

— Чувствуйте себя как дома, Конрой.

В девять Майкл настоял на том, чтобы посмотреть «Шоу Джуди Гарланд» вместо «Бонанцы».[7]

— Но «Бонанца» цветная.

— Знаю. — Майкл бы и сам предпочел «Бонанцу», но ничего не мог поделать.

— А ты зараза, сынок.

Майкл промолчал. Он лежал плашмя, положив голову на подлокотник кушетки, и прекрасно понимал, как выглядит со стороны эта фривольная поза. Байрон в Дорчестере. К черту. Майкл будет лежать, как ему вздумается. Это его кушетка. Он назло пролежит здесь всю ночь. Нет ничего приятнее маленьких шпилек.

— И долго это будет продолжаться?

— Что, Брэндан?

— Твоя хандра.

— Я бы назвал это печалью.

— Печалью? И долго ты еще будешь ей предаваться?

— Эми умерла совсем недавно. Куда вы торопитесь?

— Да брось! Ты начал хандрить задолго до того, парень.

— Правда? Наверное, утратил счет времени.

— Ты грустишь по отцу.

— Наверняка он бы на моем месте делал то же самое.

— Не так долго. Знаешь, иногда наступает время, Майкл… Нельзя скорбеть вечно. Жизнь — для живых.

— Хм. Да вы открываете мне новые грани. Я бы сказал, что время — для живых. Но у папы больше не осталось времени. Как и жизни. Его, так сказать, выселили из этого здания, беднягу.

— Я пытаюсь говорить серьезно, как мужчина с мужчиной, а ты шутишь. Не понимаю тебя, Майкл.

— Неудивительно. Разве в семьях не всегда так? Отцы и сыновья…

— Ты винишь меня в смерти отца?

— А должен?

— Нет, конечно.

— Тогда почему вы спрашиваете?

— Потому что я страшно тебя раздражаю и никакие могу понять, в чем, черт возьми, причина.

— Просто мы разные, Брэндан. Как слои в ирландском салате. И не берите в голову.

— Я и не беру в голову. Совершенно не беру.

— Не похоже.

— Это меня ничуть не волнует.

— Ладно, Брэндан, давайте помолчим и посмотрим Джуди Гарланд.

— К черту Джуди Гарланд.

Майкл иронически закатил глаза.

— Если хочешь что-то мне сказать — так скажи. Хватит шуток и ехидных словечек, вы с Рики ведете себя как дети. Будь мужчиной, ради Бога.

— Я пытаюсь. Ради Бога.

— Господи, как добиться от тебя прямого ответа? Ты думаешь, твой отец погиб по моей вине?

Майкл пожал плечами.

— Ответь, Майкл, да или нет? Ты думаешь, что твой отец погиб из-за меня?

— Да.

— Да?

— Ответ утвердительный. Так точно. Вот именно. Ага.

— Но как?

— Не знаю.

— Он не знает… А ты нахал, сынок, вот что. Нравятся мне эти кабинетные детективы. А что, по-твоему, я должен был сделать?

— Бежать быстрее.

— Быстрее?

— Да, быстрее.

— И что тогда? Меня бы застрелили вместо него? Если помнишь, я и так получил пулю в брюхо и чуть не умер. Ты знаешь, что я до сих пор мочусь кровью?

— Нет, не знаю.

— Так вот учти, я мочусь кровью. Что ты на это скажешь?

— Не пейте что попало.

— Давай, шути. Ты позабыл, что меня подстрелили, потому что тебе нравится жалеть самого себя.

— О да, на это уходит много времени.

— Если бы я умер, ты бы успокоился?

— Вероятно, это было бы неплохое начало.

— Прекрасно. Возможно, я туповат, я крепколобый старый ирландец, но я все понимаю. Хватит. Ты меня слышишь? Ты собираешься и дальше так себя вести? Ладно. Но учти, я понимаю, в чем тут дело. Это и кошке ясно. Мальчику не нравится, что его мамочка нашла себе другого мужчину. Поэтому ты винишь меня во всех грехах. Как это…

— Банально?

— Да. И кстати, ты ошибаешься. Я страшно переживаю из-за смерти твоего отца. Я готов сделать что угодно, лишь бы найти того пацана.

— Правда? А что вы реально сделали для того, чтобы его найти? Расскажите, что вы сделали? Где же этот пацан, Брэндан?

— А я откуда знаю?! Если бы я знал, то перевернул бы небо и землю, чтобы его достать!

— Что-то я не вижу, как вы переворачиваете небо и землю.

— А что ты посоветуешь?

Майкл пожал плечами:

— Я не полицейский, как и Эми.

— Это не ответ. Скажи, парень, что мне делать? Как тебя успокоить?

— Хватит, — произнес женский голос.

Майкл обернулся и увидел мать. Та стояла на нижней ступеньке лестницы, в голубом халате, скрестив руки на груди. Он сел.

— Вам придется примириться друг с другом. Вот что я хотела сказать. Майкл, веди себя поуважительнее. Брэндан, пора спать.

— Брэндан, пора спать, — издевательски повторил Майкл.

Конрой отыскал ботинки и зашлепал к лестнице. Маргарет посторонилась, чтобы разминуться с ним в узком проеме — им двоим едва хватило места. Пробираясь мимо нее, Конрой случайно сорвал деревянный шарик со столбика перил. Этот шарик, размером с апельсин, уже лет тридцать держался на честном слове. Конрой с удивлением взглянул на него, точно шарик прилип к ладони. Он вернул его на место и невозмутимо зашагал дальше. Рука Брэндана цеплялась за шаткую балюстраду — неуместно большая на деревянных планках, до блеска отполированных детскими ладошками.

Майкл чувствовал, как его собственная рука хватается за эти перила, за их узкий закругленный верх, он вспомнил крошечную шершавую зарубку, которая вечно царапала большой палец и обозначала поворот на последнюю площадку.

— И ты ступай домой… — Маргарет вздохнула. — Утром тебе на работу. — Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла наверх.

37

Стройка в Уэст-Энде была окружена восьмифутовой фанерной стеной. Там и сям ее расписали слоганами: «Новый Бостон грядет!», «Будущее здесь и сейчас». Бостонцы воспринимали эти обещания с долей скепсиса. Политики и прочие болтуны говорили о Новом Бостоне достаточно долго, чтобы все задумались, а что это такое, точно так же, как обитатели Старого Света, наверное, однажды задались вопросом, где находится Новый. Поэтому кое-где забор, что вполне предсказуемо, был изукрашен самым непристойным и антиправительственным образом. Один из провозвестников Нового Бостона, впрочем, почему-то остался нетронутым — это был лист эмалированной стали, очень большой, который висел на углу Кембридж-стрит и Чарльз-стрит, неподалеку от тюрьмы. На нем был пастельный набросок — четыре белые башни посреди зеленого парка, невероятно современные, похожие на сон. Никаких машин — видимо, обитатели этих зданий добирались домой на космических кораблях. Пешеходы обычно замедляли шаг перед рисунком и благоговейно глазели. Такие дома просто не существовали в Бостоне, они были слишком хороши для него, слишком хороши для бостонцев. Картинка привлекала всех, кто проходил мимо, — тонкогубых женщин с покупками и серолицых мужчин в синих костюмах. Они останавливались и неодобрительно качали головами — их раздражала хвастливость, неприкрытая, безвкусная амбициозность. Под рисунком значилось предварительное название проекта: «Парк Кеннеди» — и длинный список благодарностей, похожий на титры в конце фильма: Зонненшайн… Бостон… мэр Джон Коллинз… отдел перепланировки… реставрационный департамент… «Зонненшайн констракшн»… Первый национальный банк… трест «Новый Бостон»…

Мо Вассерман договорился встретиться с Джо под этим щитом. Стоял необычайно теплый для начала апреля день — предвестник весны. Вассерман был возбужден. Когда Джо появился, старик выкрикнул:

— Вот и вы! Идемте!

Он повлек Джо по Чарльз-стрит, вдоль стройки, к воротам, где десяток мужчин суетились вокруг грузовика. На стройке кишела целая армия рабочих, площадка занимала около четверти прежнего Уэст-Энда, но Вассерман каким-то образом нашел нужного человека.

— Вон!

— Который?

— В красной куртке. Пьет кофе и делает вид, что не видит меня. Он там был. Это не тот, который командовал, но он был там.

— Уверены?

— Конечно, уверен.

— До какой степени уверены?

— Послушайте-ка этого человека! «До какой степени». Не будь я уверен, то не привел бы вас сюда.

— Ладно, мне ведь нужно удостовериться.

— Детектив, я ведь не прошу его пристрелить, просто поговорите с ним. Какая степень уверенности вам нужна?

Джо зашел на стройку с видом человека, которому открыты все пути.

Мужчина поднял взгляд. Чуть за двадцать. Густые волосы, блестящие от геля, глаза-щелки. Приземистый, коренастый. Белая майка обнажает мускулистые плечи и руки, на правом бицепсе — татуировка с изображением дьявола в боксерских перчатках и букв КМП.[8] Увидев Джо, парень поставил стаканчик с кофе на землю, чтобы руки были свободны.

— Надо поговорить, — сказал Джо.

— Да? А ты кто такой?

Джо заколебался, как будто эти слова каким-то образом его смутили, потом попытался собраться с силами. Он твердо верил в одно: в бою наилучшая стратегия — это нападение и еще раз нападение, выпяти грудь и пошли противника на хрен, будь готов ударить первым и любой ценой удержаться на ногах. Он знал правила игры. Парень рассматривал Джо и оценивал его реакцию, упрямо и презрительно выпятив губы. Единственным адекватным ответом могло стать лишь применение силы… Джо подумал, что сейчас удавит этого чертова итальяшку пожарным гидрантом, этого долбаного маленького… Нет, в этом никакого смысла. Он не готов, ему не хватит энергии. Джо вытащил значок и показал парню.

— Следи за языком, — сурово предупредил он.

Парень ощутил свою победу.

— Простите, офицер, — сказал он, не меняя выражения лица. — Я и не знал. Вас за кого угодно можно было принять.

Они отошли в дальний конец площадки, и парень всячески постарался продемонстрировать неуважение. Не выпуская стаканчика с кофе, он согнул правую руку, так что дьявол в перчатках весь затрепетал. У Джо была похожая татуировка — боксирующий лепрекон — на том же месте. Это только усугубило ощущение провала.

— Ты где был вечером десятого января, часов в одиннадцать?

— Понятия не имею. А вы где были?

— Следи за языком, тебе говорят.

— Простите. Не помню, где я был. А что? Что-то случилось?

— Возле Гэдена был магазинчик, сейчас его снесли…

— Вы что, хотите повесить на меня какой-нибудь долбаный взлом?..

— Язык!..

— Прошу прощения. Вам что, заняться нечем?

— Сегодня — нет. У тебя есть машина?

— А что?

— У кого из местных есть черный седан?

— При чем тут черный седан?

— Четверо парней с бейсбольными битами прикатили на черном седане и разнесли магазинчик.

— Какие парни? Да о чем речь-то? Вы сами не знаете…

— Я знаю. Я все прекрасно знаю. У меня есть свидетель, который сказал, что среди этих четырех придурков был и ты.

Парень напрягся.

— Кто? Этот старый хрен, с которым ты сюда пришел? Да он же слепой…

— Этот слепой старый хрен высмотрел тебя среди всех, кто здесь работает. Более того, поручусь, что он и в участке тебя опознает десять раз из десяти. Если дойдет до суда, ты отправишься за решетку.

— Ну давай, арестуй меня! Давай!

— Не сегодня.

— Конечно, не сегодня. Я так и думал. У тебя на меня ничего нет, и ты сам это знаешь.

— Как тебя зовут?

— Пол.

— А дальше?

— Пол Маролла.

— Покажи-ка водительские права. Где ты живешь, Пол Маролла?

— В Линне.

Джо записал имя, адрес и дату рождения, потом вернул парню права.

— Рад был с тобой пообщаться.

— Пошел ты!

— Еще увидимся.

— Пошел ты!

— Хочешь загреметь в участок и слегка остыть?

— За что?

— Ты подозрительный тип. Нарушаешь порядок. Я что-нибудь придумаю.

— Пошел ты!

Джо покачал головой. Ему удалось сохранить самообладание, он чувствовал себя умнее Пола — по крайней мере Джо считал, что он оказался умнее. Он не наговорил лишнего. Не желая портить эту чудесную минуту, он решил просто уйти, хотя и сомневался, что ему удалось добиться каких-нибудь результатов.

— Тебе говорят, следи за языком.

— Пошел! Ты!

38

Они походили на вампиров, эти люди из банды. Они возникали ночью. Ленч был для них завтраком, ужин — ленчем, их рабочий день заканчивался до восхода солнца. Главный босс, Чарли Капобьянко, въезжал в город за полдень, покидая свой шикарный особняк в Суомпскотте. Его рабочий день начинался в «клубе» на Тэтчер-стрит. Около семи он направлялся со свитой в свой любимый ресторан, точно лорд-феодал, который наносит визит вассалу. Потом — в бар на Вашингтон-стрит, где находился его «офис». В два или в три часа утра Чарли ехал домой. Никто не знал наверняка, когда он уходит.

Полицейский участок номер один находился в том же самом районе Норт-Энда, в паре кварталов от Ганновер-стрит — главной городской магистрали. Джо привык встречать на улице больших шишек вроде братьев Капобьянко и Винни Гаргано, а еще всякую хулиганскую мелочь, которая курсировала по району. Кого-то он знал по имени, многих — в лицо. Не будучи внесенным в список Капобьянко, он старательно игнорировал их. Так поступало большинство полицейских. Отважные защитники закона встречаются лишь в кино. В настоящей жизни связываться с подобными парнями опасно. Лучше сохранять уважительное расстояние. А теперь, когда у Джо появился большой секрет, он избегал Норт-Энда, потому что кивок или улыбка могли его выдать.

Над Джо как будто нависло облако. Каждый день сплошные неудачи. Каждый день — одна беда за другой. Беды витали вокруг, точно вирус, и теперь ему предстояло до конца дней бороться с болезнью. Он страшно устал. Все, что ему было нужно, — как следует выспаться. Если бы он мог поспать, то… Тогда, возможно, он сумел бы что-нибудь придумать.

Отработав позднюю смену, примерно в час ночи, Джо остановил машину позади шикарного черного «кадиллака» на Массачусетс-авеню. Он выключил зажигание. Прошла минута. Внутри «кадиллака» нарисовался смутный силуэт Винни Гаргано, и Джо сообразил, что лучше поторопиться. Он скользнул в салон машины.

— Что у тебя стряслось? Ты что там, радио слушаешь?

— Нет. Просто хотел удостовериться, что никто не подсматривает.

— Кто может подсмотреть?

— Не знаю. Кто-нибудь.

— Кто?! У меня полно дел, а я сижу тут и гадаю: «Что такое с этим парнем, неужели он ждет, что я сам к нему пойду? Вот чертов коп!»

Джо заерзал.

Но Гаргано был в хорошем настроении.

— Если бы я был той шикарной телкой, вот с такими сиськами, ты бы запрыгнул в машину быстрее — прямо в окно, на ходу снимая штаны.

— Я сделал то, что было надо.

— Вы только его послушайте: «Я сделал то, что было надо…»

— Я сделал то, о чем вы меня просили.

Винни с досадой взглянул на Джо. Одни лишь дела на уме. Этот тупой ирландец отвергает дружбу Гаргано. Не в первый раз. Ну и ладно.

— Я поговорил с истцом, он откажется от иска.

— Что?

— Он выкинет заявление в мусорный бак.

— А еще?

— Что еще?

— Что еще ты мне скажешь?

— Ничего! — Джо задумался, к чему клонит Гаргано. Какого черта он вообще тут делает с Винни Зверем? Зачем Гаргано лично брать Джо под наблюдение? Есть люди и поважнее. И шпионы получше. Джо Дэйли в качестве шпиона либо посредника не стоит таких хлопот.

Гаргано протянул ему конверт:

— Это тебе за труды…

Джо заглянул внутрь. Двести долларов. Проценты за два-три дня. И все. С другой стороны, зачем Гаргано вытаскивать Джо из ямы, которую он сам и вырыл? «Ты идиот», — сказал внутренний голос. Деньги от Гаргано не изменят ситуации, вдобавок Джо сам подпишет себе приговор на будущее. И все-таки он взял деньги. Они были ему нужны. Идиот.

— У меня есть для тебя кое-что еще. Помнишь ограбление в «Копли»? Там взяли бриллиантов на полмиллиона.

— Читал в газетах.

— Мне нужны эти камни. Они принадлежат моему другу.

— Бриллианты? А я тут при чем?

— Говорят тебе, они принадлежат моему другу.

— Понятия не имею ни о каких…

— А я думал, ты детектив.

— Я такими делами не занимаюсь.

— Какая, на хрен, разница? Ты детектив, ну и расследуй.

— Ничего не обещаю… Даже не знаю, с чего начать.

— Не знаешь? Ну так я тебе подскажу. Начни со своего хренова братца.

— Брата? — Джо попытался произнести это спокойно.

— Да, твоего брата, вора. Когда что-нибудь крадут, надо искать вора. Что скажешь?

— Но…

— Найди камни, Джо. Если твой брат их не брал — черт с ним, мне на него плевать. Честное слово. Просто найди камни, вот что меня волнует.

— Хочешь, чтобы я прижал собственного брата? Не могу.

— Можешь. Придется.

— Дай мне другое задание. Что угодно.

— Меня предупредили, что ты так и скажешь.

— Правильно предупредили. Я этого делать не стану.

— Еще мне дали вот это. — Гаргано порылся в кармане, вытащил свернутый листок и положил перед Джо.

На листке значились имена Кэти Малыша Джо, домашний адрес, адрес школы — все это аккуратным почерком.

— Вот что я тебе скажу. Не смей говорить «нет». Понятно? Не желаю слышать от тебя это слово. Просто найди камни.

39

Двое полицейских у двери. Тот, что повыше, — Базински, из Манхэттенского отдела расследования грабежей. Среднего роста, худой. Возможно, он мог быть красив, если его как следует одеть, вытащить из кармана рубашки всякое барахло (ручки, клочки бумаги), объяснить, что галстук не сочетается с короткими рукавами… А еще — если бы он стоял не сутулясь, брился как следует и не злоупотреблял одеколоном. Базински был воплощенным полицейским — по крайней мере по сравнению со своим напарником.

Это был невысокий изжелта-бледный человечек с такой же зубодробительной фамилией — Гедамински. Не фамилия, а грузовой поезд. Гедамински мало походил на полицейского. Он был мал, рыхл и анемичен — никаких шансов выстоять в схватке с настоящим преступником. Его хотелось положить под согревающую лампу, как больного ребенка. Гедамински прибыл сюда из Бостона на машине, хотя окружающие догадывались, что при необходимости он пришел бы и пешком. В нем чувствовалась педантичная внимательность. И больше ничего. Полнейшее разочарование.

Во всяком случае, было очень забавно поболтать с полицейским — похоже на шутку. Из этого выйдет превосходный анекдот. Для встречи с детективами она оделась неброско: серый свитер и брюки, никаких украшений, кроме часиков, простые серьги. Она хотела показать, что внешность не главное; она была из тех восприимчивых и активных девушек, которые при других обстоятельствах могли бы сделать карьеру специалиста по расследованию грабежей. Ей не хотелось, чтобы к ней отнеслись свысока, а они наверняка будут фамильярничать и отмахнутся от нее, поэтому она была чрезвычайно вежлива. Она предложила им кофе с булочками — в ее представлении полицейские обожают такую еду. Она очень хотела помочь.

Но, честное слово, ей нечего было сказать Гедамински, кроме того, что он уже слышал по телефону. Он проделал чертовски долгий путь лишь затем, чтобы получить подтверждение.

Детектив показал ей фото.

— Да, это он, — сказала девушка. Удивительно, но она хорошо запомнила этого человека. Он был красив и держался с достоинством. Глядя на него, она подумала: «Мы с ним чем-то похожи».

— Как его зовут? Ничего, что я спрашиваю? — поинтересовалась она.

— Ричард Дэйли.

— Вы уверены, что это он? Похоже на какую-то ошибку…

— Расскажите мне все с самого начала, — проговорил детектив.

— Хорошо. Все было так, как я и сказала. Ваш друг уже в курсе?

Базински согласился подвезти бостонского коллегу из вежливости. Они и раньше работали вместе. Гедамински порой бывал в Нью-Йорке, отслеживая того или иного подозреваемого — обычно Дэйли. Настоящий профи, классный вор, часто работает за пределами родного города, чтобы ускользнуть неузнанным. Гедамински давно заподозрил, что Рики Дэйли нанес несколько визитов на Манхэттен, чтобы безнаказанно нажиться. Еще он знал, что Рики якшается с одними и теми же скупщиками, проверенными ребятами, и все они — не из Бостона. Нет лучше места, чтобы сбывать драгоценности, чем Нью-Йорк. Там их можно быстро переплавить и продать дальше. Нередко единственный способ поймать ловкого вора — последовать путем краденого. Украсть нетрудно, но избавиться от украденного нелегко. Большинство воров вынуждены соглашаться на двадцать — тридцать процентов стоимости. Наиболее опытные получают больше — в сделках с ними меньше риска. Детективы проводят уйму времени, прочесывая ломбарды и ювелирные магазины в поисках пропажи. Гедамински отдал бы левое ухо за то, чтобы узнать, кому именно Рики Дэйли сбывает добычу. Они с Базински несколько раз проверили привычные нью-йоркские точки, но безуспешно. Гедамински хорошо ладил с Элом Базински, хотя тот был склонен к многословию, а от его одеколона у бостонца разламывалась голова. Гедамински начинал подозревать в коррупции весь нью-йоркский полицейский департамент, ибо для мужчины одеколон — необходимость, а для копа — непозволительная роскошь.

— Сейчас у всех спрашивают: «Где выбыли, когда узнали, что убит Кеннеди?» — сказала девушка. — Так вот, я была в Бостоне. В те выходные Гарвард играл с Йелем. Мы собирались провести там два дня, но не получилось. Тем более что игру все равно отложили. Мы с мужем жили в «Копли», но в тот вечер отправились к друзьям, в Бэк-Бэй.

Я устала, сил совсем не осталось. Больше не хотелось смотреть телевизор, там повторяли одно и то же, час за часом, и я не выдержала и вернулась в отель, а муж остался у друзей. Я поднялась на свой этаж, вышла из лифта и пошла по коридору, доставая ключи, а потом услышала этот звук, даже не выстрел — скорее как будто хлопушка разорвалась или что-то треснуло. Я уже так была напугана за этот день, что на мгновение замерла. Когда я подошла к двери номера, то начала возиться с ключом, у меня дрожали руки. Я… Нет, я не плакала, но слезы подступали, сами понимаете, и мне больше всего хотелось войти и лечь. Пока я пыталась справиться с замком, открылась дверь соседнего номера, и оттуда вышел этот человек, Ричард Дэйли. В жизни он куда приятнее, чем на фотографии. В красивом костюме, без багажа. Я заметила, что у него нет ключа, он не стал запирать за собой дверь, просто захлопнул ее. Он пошел к лифту, заметил, как я вожусь с замком, и спросил: «У вас все в порядке?» Я сказала, что у меня дрожат руки и что я никак не могу открыть дверь. Он сказал: «Давайте я вам помогу, я хорошо справляюсь с замками». Я дала ему ключ, он сунул его в замок и открыл дверь, а потом сказал: «Все будет хорошо», — улыбнулся и собрался уходить. Он действительно был такой милый. Очень милый. Глядя на него, я и сама почему-то подумала: «Может быть, действительно все будет хорошо». Я сказала ему — не то чтобы это было важно, просто мне хотелось, чтобы он задержался еще на минутку, у меня был очень тяжелый день, — я сказала: «Вы забыли запереть свой номер». Он остановился, посмотрел на дверь и сказал: «Это не мой номер. Я только что приехал, и мне дали не тот номер, что я заказывал». Тогда я сказала что-то вроде: «Ну, сегодня такой день, трудно винить регистратора за ошибку». Он улыбнулся, но не радостно, а скорее ободряюще, и сказал: «Конечно, это всего лишь ошибка, я сейчас пойду вниз и все улажу». И все. Он ушел, я зашла в номер и перестала об этом думать. Я так и не узнала, что соседний номер обчистили. Через час мы с мужем уехали домой.

— Вы уверены, что это был Дэйли?

Девушка взяла фотографию и снова на нее взглянула. Она была абсолютно уверена и все же не могла смириться с тем, что красивый, любезный мужчина, которого она встретила в коридоре отеля, — вор, что он ограбил кого-то в суматохе того ужасного дня. Это казалось кощунством, и она окончательно смутилась.

— Уверена. Ричард Дэйли. Но я и подумать не могла… Я просто…

— Вы уверены, что это он?

— Да… Но он просто попал не туда.

— Поверьте, леди, он вечно попадает не туда.

40

Не включая свет, Рики работал в кожаных шоферских перчатках — очень тонких, из телячьей кожи. Они нравились ему, потому что позволяли все чувствовать, в них было не слишком жарко, они легко влезали в карман пальто и стильно выглядели. Рики гордился некоторыми тайными аспектами своего мастерства, точно так же как профессиональный столяр гордится идеально прилаженными шарнирами в ящиках комода. Это то, что называется призванием, склонностью. Его работа проходит в тени, без свидетелей, но тем больше поводов делать ее без сучка и задоринки. Рики состоял в тайной гильдии и ощущал легкий трепет профессионализма, когда натягивал перчатки и разминал пальцы. Он был занят делом и радовался.

Рики включил лампу, потом опустил шторы, хорошенько запомнив, на какой высоте находилась каждая из них.

Работать нужно не спеша. Он отслеживал Курта всего пару дней (по меркам Рики, просто преступная халатность), но недельное соглашение Линдстрома с Бостонским симфоническим оркестром — редкая удача, которую вряд ли стоит упускать. Сегодня он будет в Симфони-Холл, где дают «Римские сосны», как и накануне. Пьеса идет после антракта. Таким образом, Линдстром вернется не раньше десяти.

Рики тщательно обыскал переднюю. Он не трогал ничего, если только не было необходимости посмотреть под предметом, и осторожно возвращал вещи на место.

В углу стояло пианино, заваленное грудой нот. На полочке лежала рукописная партитура, над которой, видимо, работал Линдстром. Рики не умел читать ноты, но все равно изучил рукопись. Она была написана карандашом, без стираний и зачеркиваний, в каждой строке — ровно восемь тактов. Нечто невероятно сложное, зашифрованное, безумное. Над пианино висела репродукция с изображением хмурого Бетховена.

Одну стену занимали полки, в том числе сооруженные из досок и кирпичей. Они были заставлены книгами. Книги лежали грудами на полу. Ничего случайного. В одном месте стояли романы — начиная от «Американской трагедии» Драйзера и произведений Достоевского и заканчивая бульварным чтивом (в огромном количестве). Курт явно частенько навещал свою библиотеку: более половины ее содержимого составляли книги в мягких обложках, потертых и погнутых. Линдстром много читал — возможно, даже слишком много. Рики куда сильнее восхитился той частью собрания, где стояли Хэммет и Чандлер, а еще — множество книг Джима Томпсона, Патриции Хайсмит и Честера Гаймса (по алфавиту). Попадалась и литература сомнительного свойства вроде «Бандиток» или «Дерзкой девчонки». Рики вытащил несколько таких книжек и ухмыльнулся, разглядывая яркие обложки, — на них были изображены женщины разной степени наготы, соблазнительно смотрящие на мужчин в фетровых шляпах и с пистолетами.

Линдстром, педантичный, как естествоиспытатель, отвел отдельную полку для порнографических журналов. Они стояли вертикально, аккуратными рядами, точь-в-точь как в благопристойных семьях хранят «Нэшнл джиографик».

Рики сообразил, как опасно рыться на полках — несомненно, Линдстром регулярно навещает эту часть своей библиотеки, — поэтому он принялся вытаскивать журналы по одному и аккуратно ставить на место. Не то чтобы порнография оставляла Рики бесчувственным или он отличался особой скромностью, но некоторые экземпляры коллекции Линдстрома его шокировали. Не заурядная порнография, которой там хватало, пусть и с особым акцентом на связывание. Не обычная «мягкая» порнография типа «Черного бархата» и «Злючки» — журналов, где в промежутках между фотографиями публикуют рецепты коктейлей. Рики испугало другое. Садистские изображения. Ему пришло в голову, что даже хранение таких изданий может быть противозаконно. Эти журналы были отпечатаны на дешевой газетной бумаге, черно-белые, скверного качества, с плохим освещением, иногда — размытые и оттого пугающе подлинные. Связанные изысканными кожаными ремнями или безыскусными веревками женщины, в неестественных позах, с вытянутыми или сжатыми грудями. Их насиловали при помощи различных предметов, или же это делали обнаженные пузатые мужчины в черных капюшонах, с узкими задницами. Женщины морщились или испуганно смотрели на своих мучителей. На одном снимке женщина лежала мертвой — разумеется, понарошку, — вся в крови. На другом — жертва была привязана к столбу для порки, ее руки были вывернуты самым неестественным образом. На некоторых фотографиях лица женщин были покрыты синяками.

У Рики отвисла челюсть. Он позабыл, что должен быстро обыскать квартиру и тихонько убраться. Эти журналы представляли собой прямую противоположность порнографии, которая теоретически должна возбуждать. Трудно было вообразить более отталкивающие образы. Рики рассматривал их, застыв от ужаса.

Потом он увидел это.

Фотографии в журнале под названием «Связь» вполне могли быть снимками с места недавнего преступления — с той лишь разницей, что журнал вышел в июне 1958 года. Жертва на фотографии — женщина лет за пятьдесят, в домашнем халате. Душитель, как ни странно, был в черной шапке, маске и стильной куртке — в этом обличье он представал на всех снимках. На первой фотографии на нем еще были черные брюки, на остальных — ни брюк, ни белья. Жертву связали и изнасиловали, а затем умертвили при помощи удавки из скрученных простынь и чулок, завязанной на шее бантом.

Рики понял.

Что-то в нем оборвалось. Скрытая сила, которая позволила ему пережить смерть Эми, похороны и эти несколько недель… В одно мгновение стена рухнула. Он осторожно поставил журнал на место и начал осматривать остальную часть квартиры. Его глаза увлажнились. Он вытер слезы ладонью. Мысли о страдании неизбежно вели к Эми. Лишь немногие, в том числе Джо и Майкл, знали детали убийства. Остальные не хотели знать, не желали думать о том, как убили Эми. Их это смущало. Люди чувствуют себя запятнанными, когда их касается убийство, насколько безвинной ни была бы жертва. Они не желают сомнительной славы, которая неизбежно сопутствует выжившим («А вы знаете, что его дочь, жена, мать была убита Душителем?»), они не хотят, чтобы их считали разносчиками заразы, всего того, что связано с убийством, — слабости, невезения, рока, греха… Сексуальная подоплека преступления лишь усугубляет стыд, поэтому люди делают вид, что никакого убийства не было. Все, кроме разве что Майкла, вели себя так, будто Эми погибла в автокатастрофе, или умерла от рака, или ее не стало по какой-то иной, менее сенсационной причине. Рики тоже так поступал. Может быть, потому, что он ближе всех знал Эми, знал ее тело — поэтому он больше всего нуждался в том, чтобы позабыть о подробностях случившегося.

Но было невозможно поддерживать иллюзию здесь, в комнате, где жил Душитель, где ему впервые пришла эта идея и куда он возвращался после убийств. Здесь все стало слишком ясно. Эми умерла не мгновенно. Это был процесс — долгий, мучительный, кровавый. Неправильно, непорядочно отворачиваться от этого, делать вид, что ничего не случилось, как будто Эми превратилась в вымысел, в персонаж книги, которую можно поставить на полку, если сюжет нам не нравится. Это трусость. Ведь она страдала.

«Чудовищно», — подумал Рики.

Он быстро осмотрел оставшиеся полки. Там были и другие невероятные сочетания — Линдстром, при своих сексуальных отклонениях, оказался изрядным интеллектуалом. Полки были заставлены трудами Гоббса, Локка, Юма, Руссо, Канта. «Левиафан», «Основы этики», «Критика чистого разума». В основном дешевые издания, в потрепанных обложках, засаленные. Рики не понимал, что связывает эти книги, есть ли у них общая идея или нет. Он открыл одну из них наугад — «Левиафан» Гоббса. На страницах полно пометок, звездочек, подчеркиваний, скобок, примечаний — работа ненасытного ума.

В спальне, в верхнем ящике комода, где Линдстром держал белье, Рики обнаружил женские трусы, поддел их пальцем. Трусы были большого размера, из какого-то эластичного материала. Уж точно они не принадлежали Эми. Они были разорваны на поясе и покрыты засохшими коричневыми пятнами — возможно, следами крови. Рики испытал соблазн прихватить с собой трофей убийцы. Но он не мог их взять, не выдав тем самым своего пребывания в квартире. Линдстром не знал, что за ним следят, — и уж точно не подозревал, что его раскрыли. Рики предпочел бы сохранить свое преимущество, поэтому он свернул трусы и положил их в комод, как они и лежали.

Он вернулся в гостиную и поднял шторы, потом выключил свет и вышел. И тут возникла еще одна проблема, заминка, непростительная для профессионала, за которую он впоследствии упрекал себя.

На двери было два замка, которые предстояло запереть. Первый, в дверной ручке, не отличался сложностью и закрывался сам, когда захлопывалась дверь. Над ним находилась щеколда старого образца, которая вроде бы не должна была доставить Рики особых хлопот. Подобный замок обычно чуть труднее открыть из-за дополнительного веса механизма, который препятствует свободному вращению цилиндра. Добавочное сопротивление вынуждает взломщика постоянно вращать цилиндр — здесь важно не переусердствовать, чтобы штыри не угодили мимо отверстий. Это было очень просто, особенно для такого опытного взломщика, как Рики, который гордился своим умением и постоянно совершенствовался. Но с этим замком он замешкался. Когда он попытался провернуть цилиндр, тот застрял, штыри не попали в отверстия, так что пришлось начинать сначала. Еще один промах — прошлось повторить в третий раз. Работа заняла лишь несколько секунд, но это была задержка, и он рисковал угодить в неприятную ситуацию, если бы кто-нибудь прошел мимо. К счастью, никто не появился, и он наконец запер дверь. Но ошибка его раздосадовала — брак в работе.

41

Маргарет Дэйли вышла из ванной после душа. Она насухо вытирала волосы, одновременно локтями прижимая к бокам полотенце, обернутое вокруг тела. Закончив, она встала перед зеркалом. На пороге возник мужчина. Маргарет вздрогнула.

— Майкл!

Он стоял, опираясь о косяк, в костюме — видимо, завернул к матери по пути на работу. Он похудел, под глазами от переутомления появились мешки.

— Что ты тут делаешь? Как ты вошел?

— Твой любовник, выходя, оставил дверь незапертой.

— Мой любовник? Майкл, ты с ума сошел? В чем дело?

— Что, он не твой любовник?

— Я слишком стара для любовников. И потом, не твое дело, какие у нас отношения.

— Ты его любишь?

— Господи, Майкл, для такого разговора сейчас слишком ранний час. Я даже одеться не успела. — Маргарет мелкими шажками вошла в ванную, неуклюже подражая грациозной девичьей походке. Майкл не знал, идет она так по привычке или просто стесняется своей наготы. Маргарет вернулась в махровом халате с бахромой.

— Это главное, что тебя беспокоит? Что я живу с Брэнданом?

— Ты его любишь?

— Майкл, я не стану отвечать на подобные вопросы. Это совершенно не твое дело. Ты с ума сошел — появляться вот так, с утра пораньше? Ты что, слонялся вокруг дома, пока Брэндан не уехал?

— Да.

— А позвонить ты не мог?

— Я подумал, что лучше поговорить с глазу на глаз.

— Майкл, сядь. — Маргарет набросила на неубранную постель покрывало и присела на край. — Садись.

Он хмуро взглянул на кровать.

— Я лучше постою.

— Майкл, ты здоров? Все говорят, что после случившегося ты повредился в уме…

— Я в порядке.

— Ты запил?

— Нет.

— Употребляешь… наркотики?

— Пока нет.

— Тогда в чем дело? Ты похож на сумасшедшего. Что с тобой творится?

— Мне не нравится твой любовник, вот и все.

— Прекрати называть его моим любовником, это глупо.

— А как мне его звать? Папа?

— Зови его Брэндан. Ты ведь звал его так тридцать лет. И разговаривай со мной как положено. Я по-прежнему имею право на некоторое уважение, даже если отец и перестал держать вас в ежовых рукавицах.

— Не стоит беспокоиться, теперь для этого существует Брэндан.

— Майкл, поди сюда. Сядь.

Он сел на кровать рядом с матерью. Ночной столик — столик Джо-старшего — был завален мусором. На нем лежали смятые салфетки и любовный роман толщиной с кирпич, стоял полупустой стакан воды.

— Майкл, прекрати. Что бы ты ни имел против Брэндана, пора успокоиться, слышишь? Я этого не потерплю. Я тебя не узнаю, ты стал чужим. Где мой маленький Майкл?

— Ты любишь Конроя?

— Какая разница?

— Большая. Именно в этом все и дело.

— Почему? Не понимаю. Почему?

— Потому что у тебя был муж.

— Был. Он умер, Майкл. А я жива. Ты бы предпочел, чтобы я легла в гроб рядом с ним и чтобы нас закопали вместе?

— Я хочу, чтобы… Чтобы ты его уважала.

— Разумеется, я его уважаю. Мы прожили тридцать шесть лет. Как же можно его не уважать?

— Тогда зачем тебе эта… свинья?

— «Свинья»! Майкл!

— Ты права, это нечестно. Свиньи не заслуживают такого сравнения.

— Майкл, откуда все это? Твоя ненависть… Ты всю жизнь знаешь Брэндана. Твой отец… который, по-твоему, святой…

— Я этого не говорил. Он не святой. Не святой. Просто достойный человек. Работал каждый день, никогда тебе не изменял, старался ради семьи — вот что я о нем скажу. И после сорока лет жизни с ним ты подпустила к себе Брэндана? Конрой и вполовину не стоит отца, и ты это знаешь. Их невозможно сравнить. Все равно что… свинья и апельсины.

— Брэндан — хороший человек.

— Да брось. Он просто назойливый хвастун. И даже хуже, мама, поверь.

— Хуже?

— Есть вещи, которых ты не знаешь.

— Прекрати, теперь ты действительно заговорил как псих.

— Тебя не беспокоит то, что Брэндан был там, когда папа погиб?

— Нет.

— Что человек, с которым ты спишь и который прикасается к тебе, был последним, кто видел твоего мужа живым?

— Майкл, прекрати!

— Он рассказал какую-то нелепую историю о мальчишке-убийце, которого так и не поймали. Твой муж убит, Брэндан был там, а преступника не нашли. Это тебя не волнует?

Майкл подошел к бюро и увидел всякие мелочи, которые лежали на крашеном жестяном подносе, — статуэтка, заколки для волос, четки, монеты. В среднем, открытом, ящике среди чулок и подвязок виднелась коричневая рукоятка пистолета Джо-старшего. Майкл взглянул на мать, которая по-прежнему сидела на постели. Простыни были сбиты. Она повернулась к сыну. На стене, в углу, висела фотография братьев Дэйли в возрасте пятнадцати, тринадцати и девяти лет, а рядом — изображение Иисуса с молитвенно сложенными ладонями. Майкл подумал о церкви и о…

— Вы… вы с ним…

— Что?

— Вы предохраняетесь?

— О Господи, Майкл! Да как ты смеешь! Все, разговор окончен. И это, по-твоему, Брэндан свинья?

— Ну ладно, ладно.

— Это ты свинья! Свинья! Свинья! — Маргарет дрожала всем телом. — О Боже!

Майкл промолчал.

— О Боже! — повторила мать.

— Есть вещи, которых ты не знаешь, мама. Я сомневаюсь, что тебе следует видеться с Брэнданом.

— Да? Надо же, как обидно. Но я уже взрослая. Я сама решу, с кем мне видеться, а с кем нет.

— Я серьезно. Об этих вещах знала Эми…

— О каких вещах, Майкл? О чем ты говоришь?

— Эми думала… — Майкл остановился. Мать решит, что он спятил, даже если приписать всю историю Эми. Она решит, что он спятил, если поверил этому. Поэтому Майкл уклонился. Он не стал напрямую обвинять Брэндана Конроя. — Эми думала, что Брэндан знает об убийстве отца больше, чем говорит. Вот что.

— Так считала Эми?

— Да.

— Знаешь, я это слышу не впервые. Брэндан передал мне ваш разговор. Он тоже думает, что ты ненормальный. Я защищала тебя, но знаешь что? Возможно, Брэндан прав. Тебе действительно нужна помощь, Майкл.

— Ну так помоги мне.

— Как? Отвезти тебя в клинику и запереть?

— Не встречайся с Брэнданом, хотя бы какое-то время. Ради меня. Сделай это ради меня.

— Не могу. И ты сам знаешь, что я не могу так поступить.

— Почему? Скажи, что ты больна, что тебе нужно подумать, что он слишком торопится, что у тебя рак, наконец… Мама, поверь, все женщины так отговариваются. Он тебя правильно поймет.

— Но я не хочу порывать с Брэнданом.

— Значит, ты его любишь.

Маргарет сердито вздохнула.

— Люблю, не люблю… Почему мне обязательно любить или не любить его? Я даже не знаю, что это такое. Люблю ли я его, как любила твоего отца? Нет, потому что нам с Брэнданом не восемнадцать лет. Что значит для меня это чувство, Майкл? Почему я сама не вправе решить? Почему я не могу найти себе мужчину? Ведь это не грех — кого-нибудь найти. Я просто не хочу быть одна — разве это такой уж грех?

— Нет, не грех. Всего лишь ошибка.

42

Стол Клэр Дауни в редакции «Обсервера» стоял в углу отдела новостей, где грохот телетайпов смешивался с общим шумом — неритмичным щелканьем пишущих машинок и громкими голосами людей в смятых белых сорочках (в редакции все перекрикивались, точно матросы во время шторма). На столе Клэр стояла огромная машинка, на ней фломастером было написано «Иди и ищи». Вокруг лежали бумаги, сложенные газеты, пачка из-под сигарет, превращенная в подставку для карандашей, зловещего вида дырокол. Все это, казалось, было собрано случайно, как будто вещи швырнул на стол пролетавший мимо ураган.

Майкл маячил в углу, пока не появилась Клэр, одетая в белую блузку и простую серую юбку. Ее широкое лицо, довольно симпатичное, было готово расплыться в улыбке, каштановые волосы разделены пробором и заколоты сбоку, как у школьницы. Майкл был разочарован. Он ожидал встретить Кэтрин Хепберн.

— Вы Клэр?

— Да.

— Я Майкл Дэйли. Мой брат Рик и Эми Райан…

— Эми, Эми…

— Не знаю, говорила ли она…

— Конечно.

— Они с Риком…

Клэр улыбнулась:

— Я знаю, кто вы такой, Майкл. Эми рассказывала. Я видела вас на похоронах.

— Не найдется для меня минутка?

Клэр взглянула на часы: четверть третьего.

— Минутка, но не больше, у нас аврал. Делаем вечерний выпуск.

— Всего несколько вопросов про Эми.

— Пять секунд уже прошло.

— Вы с ней писали о деле Душителя?

— Да.

— Под статьями стояли ваши имена. Это значит, что вы писали их вместе?

— По большей части — да. Это были наши репортажи. Мы работали вдвоем.

— Почему вы перестали?

— Мы не перестали. Все остановилось само собой. Де Сальво признался, и расследование прекратили. Когда начнется суд, мы напишем об этом… То есть я напишу.

— А как насчет убийств?

— Наши статьи в основном касались расследования. Мы с Эми не расследовали убийства, мы освещали ход следствия.

— Значит, вы не задумывались о других подозреваемых? Об Артуре Нэсте? Курте Линдстроме? Не общались с ними? Не задавали им вопросов?

— Нет. Мы не сумасшедшие. То есть Эми, возможно, и была сумасшедшей. Но не я.

— Нэст и Линдстром не угрожали ей?

— Насколько я знаю, она никогда с ними не общалась.

— А у нее были с кем-нибудь проблемы? Кто-нибудь ей угрожал?

— Нет.

— Она когда-нибудь говорила о Брэндане Конрое?

— О Конрое? А в связи с чем?

— В связи с расследованием.

— У Конроя она черпала информацию.

— По поводу дела Душителя?

— И не только.

— А как насчет убийства моего отца? Эми когда-нибудь говорила об этом?

— Не со мной.

— Она никогда не заговаривала о том, как погиб напарник Конроя?

— Возможно, и заговаривала, это громкое дело. Но ничего особенного я не припомню. — Клэр положила руку на плечо Майкла. — Примите мои соболезнования.

Майкл заметил на ее пальце обручальное кольцо.

— Так над чем же работала Эми?

— Насколько мне известно, она занималась двумя вещами — делом Душителя и уэст-эндскими крысами.

— Крысами? При чем здесь расследование?

— Двуногими крысами.

— А! И в чем там дело?

— Не знаю. Но могу догадываться. В Уэст-Энде можно сделать уйму денег. Это тот сыр, который так любят крысы. Деньги. Хотите узнать, в чем дело? Найдите сыр.

— Как?

Клэр указала на надпись на своей машинке.

— Знаете, что это такое? Это написала Эми. Своего рода девиз. Это значит: оторви свою задницу от стула и постучись в двери. Вот чем мы тут занимаемся. Поэтому ступайте в Уэст-Энд и постучитесь в двери.

— Но в Уэст-Энде больше не осталось дверей.

— Наша работа не так проста, как кажется. Минута истекла. — Клэр села, сунула копирку меж двух листков бумаги и заправила их в машинку. — Идите. Если что-нибудь узнаете, сообщите мне. Идите же. Удачи.

Майкл помедлил, чтобы взглянуть на нее с порога. Клэр сидела очень прямо и быстро печатала, не сводя глаз со своих заметок. Она была единственной женщиной в редакции и, несомненно, лучшей машинисткой. Мужчины стучали по клавишам двумя пальцами, они сжимали карандаши в зубах или совали их за ухо и забывали там. Все нервно поглядывали на стенные часы.

Майклу понравилась Клэр, невзирая на обручальное кольцо — или именно благодаря ему. Он никогда не отказывался от небольшого флирта и ничего не мог с собой поделать. Он считал женщин неотразимо привлекательными. В том, как он завязывал и разрывал отношения, была некоторая неразборчивость. Но теперь романы стали реже. Любовь — это разновидность надежды, а в последнее время Майкл редко надеялся…

43

Сидя в кресле без подлокотников, всего в футе от пола, Джо рассматривал дежурную за столом — светловолосую девицу с вихром на лбу, похожим на взбитые сливки. Джо не отказался бы нагнуть ее прямо здесь и сейчас. Он попытался выбраться из кресла, но безуспешно: спинка была откинута назад, и ему никак не удавалось нащупать пол. На коленях у Джо как будто лежал мешок. Он не мог встать.

Дежурная понимающе улыбнулась.

Джо решил не барахтаться на ее глазах, как перевернутый жук, а подождать, пока она отвернется. Он принялся воображать ее обнаженной. Интересно, во что обойдется освободить ее от одежды — время, деньги, риск, что эта бабенка станет последней каплей, которая переполнит чашу терпения Кэт. Возможно, блондинка всего этого стоила, в зависимости от того, какая у нее задница, это способно изменить все расчеты. Джо пока что не видел ее со спины. Возможно, ее зад походил на гигантский персик, вполне в его вкусе. Но вдруг окажется, что ягодицы у нее совсем плоские, аж юбка провисает, или, наоборот, слишком пышные, как перезрелый фрукт? От задницы многое зависит.

Дежурная возилась с бумагами. Перед ней стоял белый блестящий телефон, похожий на спящую кошку. Джо восхитился им. Наверное, дорогая штука. Телефон зазвонил, и девушка немедленно ответила:

— Офис мистера Зонненшайна, Ингрид слушает.

Интересно, каково это — приложить такую трубку к собственному уху? Наверняка она легкая, легче довоенных моделей в участке, сделанных из тяжелой черной пластмассы, с гуттаперчевыми шнурами. И разумеется, трубка еще будет хранить интимную теплоту уха Ингрид.

Чтобы трахнуть ее надлежащим образом, нужно было позвать ее на свидание — а для этого нужны деньги. И потом, ужин в ресторане или баре требует времени, которого у него опять-таки нет, потому что Джо вкалывал сверхурочно, а вдобавок отрабатывал долг. И потом, он почти не видел сына. Нужно как-то искупить свою вину перед Малышом Джо, когда все это закончится. Ингрид казалась недостижимой. Но она была рядом, и Джо с логикой безумца подумал: «Если голоден — так ешь…»

— Вы когда-нибудь сидели в этом кресле? — поинтересовался он.

— Нет.

— Самое неудобное кресло на свете. Попробуйте.

— Зачем же мне садиться в самое неудобное кресло на свете?

— Потому что это в своем роде совершенство.

— Дурное?

— Да, но совершенство есть совершенство.

Джо наконец выбрался из кресла, как будто выкатился из гамака. Обретя почву под ногами, он взглянул на дежурную — та посмотрела в ответ, и он ощутил знакомое щекотание в промежности, несомненное пробуждение.

— Вам нравится эта работа? Сидеть здесь, отвечать на звонки?

— Конечно.

— Вы, наверное, встречаете интересных людей. Больших шишек.

— Да, наверное.

Он протянул ей визитку.

— Если что-нибудь будет нужно… какая-нибудь помощь… позвоните. Иногда бывает полезно иметь друга.

Она держала карточку за угол, как что-то мокрое.

— Друга?

— Да. Почему бы порой не прибегнуть к дружеской помощи?

— Чтобы избавиться от проблем?

— Ну да. Например.

Что-то мелькнуло между ними — взгляд, который Джо счел своего рода согласием.

Послышались шаги, атмосфера в комнате ощутимо изменилась, словно упал столбик барометра, как это бывает перед бурей. Из кабинета, протягивая руку, вышел Фарли Зонненшайн.

— Детектив… Простите, что заставил ждать.

— Спасибо, что согласились увидеться, сэр.

— Заходите, заходите. Ингрид уже предложила вам кофе?

— Да. Я отказался.

— Полицейский, который не пьет кофе? Хм…

Зонненшайн был высоким, примерно шести футов трех дюймов, и довольно красивым, притом ничуть не смазливым. Он почти облысел, а оставшиеся волосы очень коротко стриг, отчего трудно было определить его подлинный возраст. Ему могло быть от пятидесяти до шестидесяти пяти.

Он провел Джо в кабинет, обставленный в том же стиле, что и холл, — сталь и светлое дерево. На полках и на стенах стояли трофеи — лопатки с церемоний закладки первого камня, каски, архитектурные наброски, фотографии (в том числе снимок Зонненшайна с президентом Кеннеди).

Застройщик предложил Джо сесть так, чтобы их не разделял стол. Джо сел и немедленно закинул ногу на ногу. Зонненшайн сделал то же самое, но более элегантно. Джо попытался скопировать его позу, но бедра у него были слишком массивны, и в результате он больно прижал себе яички, а потому пришлось занять исходную позицию.

Зонненшайн был евреем, но напоминал скорее классического янки, отчего казался еще более чужим. Человек, в котором смешалась экзотическая кровь двух народов, даже трех, если считать богачей отдельным суперэтносом, — Джо, например, так всегда считал. Люди типа Фарли Зонненшайна прижимали ирландцев еще сотню лет назад. К черту совместную фотографию Зонненшайна и Кеннеди, ирландского мученика. Джо прекрасно знал, как богатые янки и евреи смотрели на Кеннеди. Президент сбросил с себя всякую ирландскость и превратился в настоящего янки. А еще Джо знал, как богачи относятся к людям вроде Дэйли — дорчестерским пэдди, праху земному. Джо прекрасно понимал, что ему не подняться из канавы. Ощущая тошноту от негодования, он мечтал уйти немедленно.

— Итак, — сказал Зонненшайн, — чем могу помочь?

Он, кажется, не испытывал никаких дурных предчувствий по поводу визита из полиции.

Джо рассказал о проникновении в магазин Мо Вассермана, о четверых громилах в темном седане, с бейсбольными битами, об их равнодушии к деньгам, о том, что Вассерман впоследствии опознал одного из парней на стройке в Уэст-Энде.

— Понятно, — проговорил Зонненшайн. — Значит, вы хотите знать, не я ли послал бандитов, чтобы выкинуть старика из его лавочки? Нет, не я.

— Тогда каким образом этот парень, Пол Маролла, получил работу на вашей стройке?

— Понятия не имею. Я не отслеживаю отдельных рабочих. Работая над проектом подобного масштаба, мы пользуемся услугами многочисленных субподрядчиков. Большинство рабочих на стройке наняты именно таким образом. Вы когда-нибудь занимались строительством, детектив?

— Да.

— Тогда вы меня поймете. У меня есть свои люди, но, помимо прочего, я посредник, объединяю людей, необходимых для успешного завершения проекта.

— А как насчет Вассермана? Что вы помните об этом доме, о маленьком старике, который отказывался уезжать?

— Я вижу, вы читаете газеты, Джо — можно называть вас Джо? — а потому понимаете, что в Уэст-Энде огромное количество подобных случаев. Множество маленьких старичков и старушек. Помните миссис Блад? Она даже вроде как прославилась. И разумеется, меня сочли злодеем. Не важно. Швыряйте в меня камни, да будет так. Если вы хотите знать, помню ли я Вассермана с такой-то улицы, я скажу «нет». Если вы спросите, помню ли я такое-то здание, которое затормозило ход работ, я скажу «да». Конечно, помню. Ничего личного, Джо. Не знаю, что наговорил вам этот человек, и не сомневаюсь, что он обижен — как же иначе? — но бизнес есть бизнес. Наш проект жизненно необходим городу, Джо. Необходим во имя будущего. Нельзя забывать: на каждого несговорчивого старика или старуху найдется сотня, тысяча человек, которые, так или иначе, выиграют. Если помните, Кеннеди говорил: «Править — значит выбирать». Иногда приходится делать выбор. И никому это не по нраву, уверяю вас. Здесь нет преступников, Джо.

— Но кто-то вломился к нему в магазин…

— Вы решительный человек, Джо, настоящий детектив, и я это ценю. Но прошу вас хотя бы на мгновение взглянуть шире, увидеть картину целиком. Вы знаете, что после Первой мировой войны Бостон был четвертым по величине городом Америки? Знаете его нынешний статус? Он тринадцатый, и падение продолжается. За последние двадцать лет, пока страна развивалась, один из крупнейших городов вымирал. Понимаете, о чем речь, Джо? Нам жаль маленьких людей, которым пришлось нелегко, но город борется за жизнь. Мне жаль Мо Как-его-там и его магазинчик, но еще сильнее меня беспокоит вопрос, выживет Бостон или умрет.

— Послушайте, я всего лишь спрашиваю, кто вломился к Вассерману.

— Не знаю.

— Не обижайтесь, но самый весомый мотив был у вас.

— Никаких мотивов, Джо. Мы получаем эту недвижимость абсолютно легально, город и правительство отчуждают ее по закону. Зачем нам ввязываться в сомнительные авантюры? Мы не действуем такими способами, в этом просто нет нужды.

— Мистер Вассерман говорит, вы не заплатили ему полную стоимость дома.

— А какова стоимость дома? Сколько вздумается владельцу? — Зонненшайн заговорщицки улыбнулся. — Здесь есть очаровательный местный обычай, Джо: когда через город проезжает фургон, все пытаются его ограбить.

— Не понимаю…

— Я этого и не жду. — Зонненшайн кивнул. — Поверьте, я ничего не знаю о вашем обиженном владельце магазина. Ничего об этом не знаю. Я бы никогда не стал делать то, что может поставить под угрозу успех проекта. Слишком многое на кону. Полагаю, я дал ответ на все ваши вопросы. Есть что-нибудь еще, детектив?

— Э… наверное, нет. — Джо кивнул, ощутив свое поражение. — Простите, что побеспокоил вас. Если я что-нибудь вспомню…

— Никакого беспокойства, отнюдь. Если вспомните что-нибудь, сразу звоните, Джо. Мне неприятно, что меня пытаются выставить бандитом.

44

Рики стоял в дальнем углу зала, когда до него вдруг дошло, когда связь стала очевидной. Он скользнул вдоль стены к первому ряду, где журналисты, склонив головы набок, царапали что-то в записных книжках, а две единственные среди публики женщины сидели, зажав в коленях сумочки. Рики пытался увидеть де Сальво на скамье подсудимых — тот слушал, как адвокат произносит заключительное слово, обращаясь к присяжным. Альберт де Сальво не страдал от недостатка внимания в течение этих восьми дней. Разумеется, он не давал показаний — разыгранная им комедия не выдержала бы серьезного перекрестного допроса, — поэтому он старался извлечь максимум из своих появлений на публике, а в промежутке — вызвать сочувствие, сидя на скамье подсудимых. Но даже в этих рамках де Сальво умудрился создать грандиозный образ. Он был вполне удовлетворен работой, которую здесь проделывали. Он пришел, чтобы расставить все акценты, — открытый и прямой, в общем, неплохой человек, который вовсе не собирается отрицать очевидное. Рики видел, как де Сальво смотрит на адвоката. Леланд Блум славился своими концовками, и теперь он начинал набирать силу и скорость — это должно было воодушевить как присяжных, так и самого Блума.

— Если бы речь шла не о том, что подзащитный невиновен в силу умопомешательства, то ничего подобного бы не произошло. Давайте сотрем это со страниц истории, потому что слова сами по себе утратят значение… Давайте вырвем эту страницу…

Рики рассматривал лицо де Сальво — обвислый нос, волосы, обильно смазанные бриллиантином, густая щетина. Он подумал: «Освальд». Сходство было не физическое. Благодаря тем немногим фотографиям, которые появились в газетах — особенно знаменитому размытому снимку Освальда, с винтовкой на коленях, — его образ уже сделался своего рода символом, метафорой, которая проясняет все, что нужно. Всем известно даже, что винтовка, которую он держит на коленях, — это знаменитый карабин «манлихер-каркано», что он стрелял с шестого этажа Техасского склада учебных пособий. Освальд казался тоньше, изысканнее, чем де Сальво. В чем же тогда дело?

Де Сальво повернулся — возможно, ощутив взгляд Рики или просто заметив, что кто-то выдвинулся из толпы. Ему уже грозили смертью, и Леланду тоже, и в итоге продолжения суда днем не последовало. Лицо де Сальво на мгновение тревожно напряглось, потом вновь расслабилось, когда он убедился, что Рики не опасен — всего лишь еще один человек, привлеченный зрелищем того, как творится История. Он слегка кивнул Рики и снова обернулся послушать адвоката, который провозглашал его подлинным Бостонским Душителем.

— Эй, парень, ты тут весь день будешь торчать?

Рики мельком оглянулся:

— Простите.

Зал суда был переполнен. Здание мидлсексского Высшего суда представляло собой кирпичный мавзолей. Помещения были недостаточно велики, чтобы вместить такую толпу. Суд над Альбертом де Сальво занимал все городские умы. Репортеры прибыли пораньше, чтобы занять лучшие места. В зал суда были направлены дополнительные приставы, кембриджские полицейские дежурили в коридорах и на улице. Появился Алван Байрон, следом — Уомсли. Мэр Коллинз, по слухам, каждый день проводил совещания. Знаменитый певец Конни Фрэнсис однажды лично пришел понаблюдать за происходящим. Но общее внимание было сосредоточено на де Сальво и его элегантном и плутоватом адвокате, на развязке этой жуткой, чудовищной истории, которая случилась в тяжелом 1963 году и по-прежнему оставалась весьма туманной.

Суд, казалось, не собирался ничего раскрывать. Де Сальво даже не допрашивали по поводу удушений. Сенсационное признание в тринадцати убийствах не могло быть использовано против подсудимого. Не существовало никаких улик, которые позволили бы обвинить де Сальво. Фактически вопрос о том, был ли он настоящим Душителем, по-прежнему оставался предметом споров между полицейскими и обвинителями. Основную проблему представлял сам де Сальво. Он упорно настаивал на своем.

Де Сальво находился под судом по так называемому делу Зеленого Человека — четыре инцидента, в ходе которых преступник вламывался в квартиры и нападал на женщин. Дело получило такое название потому, что незадолго до убийств в Бостоне полицейские получили по телетайпу известие о сходной серии происшествий в Коннектикуте, где преступник был одет в зеленое — возможно, что-то вроде рабочей униформы. Но дело Зеленого Человека не касалось удушений, речь вообще не шла об убийствах. В одном случае произошло самое заурядное изнасилование — нападавший вынудил женщину сделать ему минет, — а все остальные нападения получились неудавшимися, неубедительными (преступник связывал женщин и щупал их, после чего отказывался от своих намерений из опасений или от сострадания). Последней жертве он, убегая, сказал: «Только не рассказывайте моей матери». Обвинения представляли собой хаос юридических терминов. Взлом и проникновение с намерением совершить тяжкое преступление; распутные и противоестественные действия, применение оружия. Ничего драматического, кровавого, ужасного, как в деле Душителя. Это был заурядный суд, о таких не пишут журналисты — такими пробавляется генеральный прокурор в ожидании чего-то действительно крупного…

Так почему Альберту де Сальво приписывали столь незначительное дело? Если верить Леланду Блуму, причина проста: де Сальво — действительно Бостонский Душитель и, следовательно, несомненно безумен. Доказав, что он Душитель, де Сальво тем самым доказывает собственную невиновность по делу Зеленого Человека и далее в любом ином преступлении по причине невменяемости. По расчетам Блума, клиенту так или иначе грозила тюрьма за Зеленого Человека, поэтому терять нечего. Это была настолько бредовая юридическая стратегия, что никто не принял бы ее всерьез, если бы не один факт: ее автором был сам Леланд Блум, этот бостонский Перри Мэйсон, богатый адвокат, который добивался оправдательных приговоров в куда более блистательных местах, нежели захудалый Бостон. Это был коренной бостонец, который перерос свой город, но не смог изгнать его из души, поэтому никто не заикался о том, что Зеленый Человек, обвиненный в столь смехотворных деяниях, непременно будет освобожден досрочно. Двадцать, максимум двадцать пять лет тюрьмы, через десять лет — досрочное освобождение. А самое главное — если де Сальво сумеет убедить присяжных в том, что он и есть Бостонский Душитель, его ни за что не оправдают, безумен он или нет. Какой присяжный, вернувшись домой, сможет сказать жене и дочери, что освободил Душителя, следуя формальной процедуре? Это юридическое харакири. Разумеется, было множество теорий, объясняющих странное признание де Сальво. Он захотел денег — вознаграждения, обещанного губернатором, и доходов от книг и фильмов. Он патологический лжец — признался не только в тринадцати убийствах, но и в нескольких других, и, если верить Блуму, поток признаний на этом не прекратился — де Сальво якобы совершил две тысячи изнасилований за восемь-девять лет. Для полицейских, юристов и психиатров, знавших его, ответ был ясен: Альберт де Сальво хочет прославиться.

Но были и неприятные факты. Алван Байрон метил в губернаторское кресло, и Леланду Блуму предстояло до скончания века оставаться адвокатом, представляющим интересы Бостонского Душителя. Наконец-то город может спать спокойно. И не важно, что финал получится неубедительным, — это вполне соответствовало общему настроению. Джек Руби уже обеспечил неубедительным финалом убийство Кеннеди, а это был местный аналог — более мелкая и грубая развязка национальной драмы. Население Бостона получило свою порцию. Люди были счастливы поскорее забыть о Душителе и одобрили принятое решение. Они дописали собственную концовку: негласно постановили, что Блум, позволяя своему клиенту признаваться в удушениях, выполняет гражданский долг. Он вел процесс к верному завершению. И потом, даже бостонский Перри Мэйсон не смог бы реабилитировать человека, который не умолкая признается в убийствах. Де Сальво убийца — значит, быть посему.

Рики не проглотил наживку. Он вернулся в дальний угол, как никогда убежденный в том, что Альберт де Сальво такой же Душитель, как Освальд — одинокий псих с винтовкой. Это старая шутка, которая неизменно срабатывает: история часто порождает придурков вроде де Сальво и Освальда, с их непредсказуемыми поступками. Мы предпочитаем верить, потому что это просто — загадочное и непонятное внезапно становится вполне удобоваримым: «Столько шума и беспокойства — а виноват был один-единственный псих». Рики сомневался. В ночь убийства Эми Альберт де Сальво сидел под замком в «Бриджуотере». Что, если Майкл прав? Что, если душителей несколько? Не одно чудовище — но чудовища вокруг? Но что, если город тоже прав? Есть вещи, слишком жуткие, чтобы жить с ними и дальше. Нельзя вечно бояться Душителя.

Никто не удивился тому, что присяжные быстро вынесли вердикт. Они вышли в три часа сорок пять минут и вернулись в четверть шестого. Виновен по всем пунктам. Судья немедленно приговорил де Сальво к пожизненному тюремному заключению по той простой причине, что он и есть Бостонский Душитель де-факто, если не де-юре. На следующее утро «Обсервер» вышел с заголовком «Де Сальво — Душитель!», и это было правдой, де Сальво стал Душителем, и с каждым днем это казалось все достовернее, а в конце концов никому уже и в голову бы не пришло усомниться.

45

Дверь была стальная, тяжелая, уродливая, выкрашенная в черный цвет. Сверху донизу ее, точно грифельную доску, покрывали надписи, выцарапанные тем, что попадалось под руку, что можно найти в кармане или подобрать на земле — ключом, крышкой от бутылки, ножом. Чьи это были автографы? Здесь жило множество людей с «девиантным поведением», которым нелегко ужиться в одном доме, но которых нужно куда-то девать, такова обязанность жилищного управления. И конечно, весь район просто кишел такими типами — на каждом углу стояли сутулые личности с остекленевшими глазами. Возможно, именно они, когда входную дверь запирали с наступлением темноты, выцарапывали надписи. Большинство надписей представляли собой просто мазки краской. Заостренным готическим шрифтом было выведено несколько имен. Железо начало покрываться ржавчиной.

Майкл толкнул дверь, потряс ее. Ему пришлось навалиться плечом, и лишь тогда она со скрипом отворилась. Интересно, как открывают эту дверь старики, которые живут здесь?

На лестнице он увидел длинный ряд потрепанных почтовых ящиков. В этом жилом комплексе, огромном здании из желтого кирпича между Гаррисон-авеню и Вашингтон-стрит, ютились около двух тысяч бедняков. Майкл рассматривал ящики, ища фамилию и номер квартиры. На улице шумели поезда (линия пересекала Вашингтон-стрит подобно огромной многоножке), отчего ящики вздрагивали. Он увидел на одном из ящиков рукописную карточку со странными номерами. Видимо, именно так европейцы пишут цифры — с горизонтальной черточкой поперек семерки и длинным хвостиком у девятки. В поисках семьдесят девятой квартиры он забрел не в то крыло здания. На поиски ушло десять минут.

Через закрытую дверь откликнулась женщина:

— Кто там?

— Миссис Кавальканте, это Майкл Дэйли. Может быть, вы меня помните.

— Из отдела застройки?

— Нет. Я был адвокатом на суде, когда у вас отняли вашу квартиру в Уэст-Энде. Я юрист. Занимаюсь отчуждением частной собственности. Помните?

— Вы из отдела застройки?

— Нет, миссис Кавальканте. Я работаю на генерального прокурора. У меня есть несколько вопросов. Никаких проблем. Всего лишь несколько вопросов.

Майкл почти не помнил эту женщину. Они с мужем, кажется, были одинаково малы и худы и во время короткого слушания разговаривали преимущественно друг с другом.

— Я не хочу вопросов.

— Я пришел по поводу того, что вы тогда сказали, миссис Кавальканте. В суде. То, что вы сказали. О гангстерах, которые явились к вам в дом. Не помню, как вы их назвали, простите, я не говорю по-итальянски… dinquenti, cinquenti…

Лязгнула цепочка, потом два замка, дверь приоткрылась. Выглянул глаз, тусклый, с желтым зрачком, но бодрый и тревожный.

— Delinquent.

— Да. Si.

— Я вас помню. — Старуха открыла дверь и взглянула на Майкла. — Помню.

Опираясь на палку и с усилием переставляя неподвижную правую ногу, она зашагала обратно в квартиру.

— Вы повредили ногу, миссис Кавальканте?

— Да. Сломала бедро.

— Сочувствую.

Она фыркнула.

— Вряд ли вам стоит ходить, — намекнул Майкл.

— А что еще мне делать?

— Отдыхать.

— Я уже отдохнула. Три недели пролежала в больнице, среди стариков…

— Сочувствую, — повторил Майкл, и Кавальканте снова фыркнула.

— Ваш муж дома?

— Нет. Но скоро вернется. Что вы теперь от нас хотите?

Майкл закрыл дверь.

— Я вполне понимаю ваши чувства, миссис Кавальканте. Я понимаю, как все это выглядит с вашей точки зрения. Но есть и другая сторона: такова моя работа.

— Что вам нужно от нас?

— Миссис Кавальканте…

Она в упор смотрела на него. Майкл помнил, что старики Кавальканте невелики ростом, но по-крестьянски прямы и выносливы. Два маленьких крепких орешка с умбрийских холмов. Было ли тому виной увечье или переезд, но всего за несколько месяцев миссис Кавальканте съежилась и сгорбилась.

— Я хотел спросить… Я долго думал о том, что вы тогда сказали… О людях, которые к вам пришли…

— Знаете, что с нами сделал отдел застройки? Когда я лежала в больнице со сломанной ногой, когда врачи говорили, что я больше не смогу ходить, что я должна лежать в постели… Знаете, что они сделали? Они прислали своих людей, и те вынесли из дому мои вещи. Фотографии умершего сына — он умер двадцать лет назад, — они их забрали и выбросили в мусорный бак. Они дождались, когда муж отправился ко мне в больницу, и пробрались в дом. Вот что это за люди. Моя посуда, одеяла, одежда — все пропало. Они пришли и все забрали. Я возвращаюсь, а в доме пусто. Я прожила там двадцать лет. — Кавальканте стояла, ожидая от Майкла ответа, признания, раскаяния. Она загнала его в угол и имела право ожидать просьбы о прощении.

Майкл взглянул на нее — старуха, согнувшаяся почти пополам, походила на запятую. Сплошь хрящи, жалкое напоминание о том, что некогда было женщиной. Он понимал, что не может высказать то, что уже известно им обоим, — это не важно и всем плевать. Кавальканте оказались на пути, поэтому их просто смело. Дело сделано. Нет смысла обсуждать плюсы и минусы. Добро и зло здесь ни при чем. Сложно даже говорить об этом в привычных терминах. Наверное, старухе уже следовало это усвоить.

— Я прихожу домой, а там пусто, — повторила женщина, словно читая знакомую молитву. — А в другой раз, когда мы спали, они забили все окна и двери! Но мы-то остались внутри! Нам пришлось кричать, пока кто-то не услышал и не позвонил в полицию. Нас могли убить. Они могли разрушить дом и похоронить нас под обломками. Потом нас послали на Ленокс-стрит, в крошечную квартирку, где и повернуться негде. И вечером на улицу не выйдешь: вокруг сплошь цветные, круглые сутки пьянствуют и орут, того и гляди перережут глотку ножом. Мы даже дверь не открывали. Там есть люди, которые стучат в дверь, а как только ты откроешь замок, так сразу вламываются. Нам не хотелось, чтобы нас убили, поэтому мы сидели дома, как два психа, и не отвечали на звонки. Социальному работнику пришлось подсунуть под дверь визитку, чтобы мы его впустили. Наконец мне сказали, что я, со своим бедром, не могу подниматься по лестнице, и тогда нам дали эту квартиру. Всего сорок семь долларов в месяц, включая плату за свет и газ.

— Очень милое жилье.

— Но не похоже на то, что у нас было.

— Нет. Конечно, нет.

— Мы здесь совсем одни, не видим знакомых. Все они живут кто в Медфорде, кто в Южном Бостоне. Большинство — в Медфорде. — Она произносила «в Медфиде». — У кого нет родственников, которые согласились бы их принять, те все переехали в Медфорд, улетели, как птички. — Кавальканте помахала рукой. — А что мне делать в Медфорде?

— Миссис Кавальканте, насчет того случая в суде… Что вы имели в виду, когда сказали, что в Уэст-Энде вас беспокоили эти самые delinquenti?

— Ну, эти парни пришли и сказали: «Вам придется уехать, убраться отсюда. Если не уедете сами, мы вас вышвырнем».

— Кто это был?

— Здоровые такие парни.

— Вы их знаете?

— Нет. Некоторых видела на улице.

— В Уэст-Энде?

— Да, некоторых. А остальных мы не знаем. — Она шаткой походкой подошла к креслу и медленно села. Майкл жестом показал, что готов помочь, но Кавальканте не обратила на него внимания. Она продолжала: — Они пришли вечером, постучали в дверь и сказали, что хотят нам кое-что сказать. «Что вы о себе возомнили? Почему это вы не уехали, как все остальные?!» Они думали, мы испугаемся и уберемся. А куда нам было идти? А? Иногда даже полицейские подходили к двери и стучали: «Эй, Кавальканте, вам пора отсюда убираться. Небезопасно здесь оставаться, когда идет стройка».

— Какие полицейские?

— Просто полицейские. Не знаю.

— Они были в форме? Откуда вы знаете, что это были полицейские?

— Знаю, и все! Одни в форме, другие нет. Но это были полицейские.

— Вы их знаете?

— Да — тех, что дежурят в нашем районе.

— Может быть, они действительно о вас заботились.

— Точно так же, как вы заботились обо мне, когда вышвырнули меня на улицу! Наверное, нам с мужем повезло — все так о нас заботятся, точно мы короли!

— Те, другие парни… они вам угрожали?

— Да, они говорили: «Лучше уезжайте». Твердили одно и то же: «Здесь небезопасно».

— Они вас запугивали?

— Иногда звонили по телефону: «Если не уберетесь, мы вас пристрелим, сожжем дом». Один из них сказал мужу, чтобы тот был поосторожнее, когда спускается с лестницы, — можно упасть, и с концами.

— Тогда, в суде, вы назвали их гангстерами. Вы доподлинно знаете, что они члены банды?

— Я сказала delinquenti — преступники. Понятия не имею о гангстерах. Что, по-вашему, полицейский не может быть преступником? Вряд ли. А почему вы вообще вдруг так забеспокоились?

— Потому что кое-кто пострадал.

— Кто?

«Мой отец», — подумал Майкл, но ничего не сказал. Когда он был ребенком, Дэйли тоже получали звонки с угрозами — обычно за ужином — от преступников, которых вывел на чистую воду Джо-старший. Звонили обычно из тюрем Уолпола или Дир-Айленда. Мальчики брали трубку и слышали злобный голос: «Я сожгу твой дом, трахну твою жену, перережу твоих детей, пущу пулю тебе в башку!» Звонки продолжались, пока Джо-старший служил в разнообразных детективных бюро и в убойном отделе. Майкл вешал трубку, как только раздавались первые слова — так ему велели, — но забыть услышанное не мог. Каким образом отец, этот мягкий человек, который позволял сыновьям вешаться ему на шею, управляется с преступниками? «Не волнуйся, Майк, — говорил Джо-старший. — За телефоном прячется трус». Но он на самом деле беспокоился, и Майкл тоже. Один из бандитов может вырваться из клетки, найти Майкла и искалечить его. Неужели Майкл пожертвует кем-то из братьев, чтобы спастись самому? Конечно, будет лучше всего, если чудовище пожрет Джо, а Майкл и Рики успеют убежать. Но при крайней необходимости Майкл готов был пожертвовать собственной жизнью, чтобы спасти Рики. Младшего непременно нужно спасти. Хватит ли у него смелости, чтобы встретить смерть? Что он будет чувствовать, когда сильные руки переломают ему кости, или нож вспорет кожу, или в тело вопьется пуля? Когда Майклу было пять или шесть, отец взял его на рыбалку. Он с легкостью выдергивал крючки из пойманных окуней, раздирая им челюсти, щеки и глазницы. Рыба била хвостом в беззвучной агонии, и Майкл пришел в ужас. Он попросил отца остановиться. Джо-старший пытался успокоить сына. Сначала он сказал, что рыба не чувствует боли, поскольку у нее слишком маленький мозг, потом — что раны заживут сами собой, если рыбу пустить обратно в воду, но ничего не помогало, и Майкл решил отныне не ходить на рыбалку. Джо назвал его плаксой, и никто не стал спорить. После этого отец брал на пруд только Джо и Рики, которых ничуть не трогали мучения рыбы.

— Погиб полицейский, миссис Кавальканте.

— Ну да, полицейского подстрелили, и все забегали.

— Это был хороший полицейский. Не delinquenti.

46

— Что за хреновина, Рик?

— Это Эдит Пиаф.

— Эдит Пиаф! Чертов Кембридж!

— Она француженка.

— Знаю, что француженка! Я не это имел в виду.

— Ты знаком с Эдит Пиаф?

— Нет, придурок, я слышу, что она поет по-французски. Если помнишь, я был во Франции. Иначе я бы не отличил французский от немецкого.

— Хорошо, что ты побывал во Франции.

— Этот музыкальный автомат играет Пиаф.

— Наверное, клиентам нравится.

— Вот именно. О том и речь. Что за люди сюда приходят?

— Я, например.

— Вижу.

— Ты попросил выбрать место, где никто тебя не узнает. Поверь, никто из твоих знакомых сюда не заглядывает.

— Неудивительно. — Джо оглядел грязный подвальный бар под названием «Касабланка» и презрительно фыркнул. Ну и дыра! Кучка хиппи, которым следовало бы помыться и подстричься; тощие гарвардские юнцы, набирающиеся жизненного опыта, прежде чем сделаться биржевыми брокерами; толстые кембриджские бабенки, похожие на прачек. — Господи, Рик, в таких местах обычно околачивается Майкл. А я-то на тебя понадеялся…

— Прости, что подвел.

— В любом случае, что ты вообще тут забыл? Зачем было селиться в Кембридже?

— Лучше жить подальше от тех мест, где работаешь.

— Да? И почему?

— Я пересекаю мост и оказываюсь в округе Мидлсекс. Там другая полиция и другой прокурор. Никто меня не знает, никаких проблем.

Джо кивнул и большим пальцем рассеянно поскреб этикетку на бутылке с пивом.

— Расслабься, Джо. Я же сказал — ваша юрисдикция здесь не действует.

— Плевать, делай что хочешь. Думаешь, я тебя арестую? — Впрочем, гнев Джо излился полностью на Эдит Пиаф и кембриджских хиппи, поэтому он быстро утих.

Рики не знал, как это понимать. Что затеял Джо? Что творится в его огромной голове? Рики всегда немного злился на брата. Типичная самоуверенность первенца, поверхностный консерватизм, тупость, грубые, вызывающие манеры, высокомерие, агрессивная неумная ксенофобия… Джо был для Рики отрицательным примером. Если бы они не были братьями, то, наверное, ни за что не стали бы друзьями. Они все время нуждались в Майкле как в посреднике. Без него в их разговорах сквозило раздражение, словно многолетние отношения были одной непрекращающейся ссорой, которая никогда не закончится. Но в то же время Рики не мог избавиться от легкого восхищения братом, который в конце концов охотно принял на себя бремя старшинства. Отцовство, обязанности супруга, служба — всего этого Рики не желал и сомневался, что сможет выдержать. А Джо взвалил на себя тяжкую ношу и удерживал ее день за днем. Рики подумал: нужно взглянуть на Джо глазами Кэт. Он упорен, но не упрям; по-собачьи предан, хоть и трудно назвать его компанейским человеком. И все же Рики никогда не знал, как затронуть Джо.

Музыкальный автомат заиграл песню Чака Берри.

Джо неуклюже, точно ревматик, покачал головой в такт музыке — не совсем в его стиле, но сойдет.

— Ну же, Джо, — проговорил Рики. — Ты сидел как пень, пока пела Эдит Пиаф. Если хочешь что-то сказать, можешь наконец излить душу.

— Мне велели передать тебе пару слов.

— Кто велел?

— Гаргано.

Рики ощутил холодок. Ощущение возникло между лопатками и поднялось к затылку. Он попытался от него избавиться, легонько поведя плечами, как будто поправлял пиджак.

— Насчет ограбления в «Копли», — продолжил Джо. — Они думают, это ты украл камни. Им нужны бриллианты. Точка. Гаргано говорит: верни камни — и все. Тогда они отстанут.

— Ты им веришь, Джо?

— Не знаю, Рик. Эти парни…

— Вот-вот.

— Если камни у тебя, лучше верни их. Не надо дурачить Гаргано. И мне плевать, сколько стоят эти бриллианты.

— Дело не в них. Если он поймет, что бриллианты — моя работа, я труп. Получат они камни или нет…

— Так это сделал ты?

— Джо, я не могу… Если не будешь знать, то ничего не сможешь рассказать им. А они непременно спросят.

— Они все равно не поверят, что бы я ни сказал.

— И все-таки…

Джо кивнул.

— Гаргано сказал, что у тебя проблемы, Джо, — произнес Рики.

— Когда?

— Пару месяцев назад. Он пришел ко мне поговорить о камушках. И упомянул тебя.

— Теперь проблем стало еще больше.

— Насколько больше?

— Намного.

— Я могу достать денег.

— Это слишком большая сумма, Рик.

— Я могу достать все, что тебе нужно.

Джо покачал головой.

— Все, что угодно, — настаивал Рики.

— Не важно. Они меня не выпустят. Я свидетель. Если я проболтаюсь, Гаргано угодит за решетку до конца жизни. Они просто не позволят мне отойти в сторонку.

— Черт возьми, Джо, почему ты сразу не сказал? У меня есть деньги.

— Мы никогда… Не знаю, Рик. Наверное, я думал, что все под контролем. В том-то и дело. Честное слово, я так думал. То есть у меня и раньше бывали небольшие проблемы. Такова жизнь — то вверх, то вниз, не стоит забивать себе голову. Я думал, что вывернусь. Только на этот раз все шло вниз и вниз, сначала медленно, а теперь гораздо быстрее. Гораздо.

Рики потер глаза.

— Рики, Кэт не должна об этом знать. У нас и так хватает неприятностей. Ясно?

— В конце концов она все равно выяснит, так или иначе.

— Пусть лучше будет иначе, ладно?

— Ладно. А Майкл?

— И пусть это останется между нами.

Рики сделал неодобрительную гримасу, но промолчал.

— Что сказать им о бриллиантах, братец? — прямо спросил Джо.

— Скажи, что я ничего не знаю.

— На этом не закончится.

— Конечно. — Рики попытался улыбнуться.

— И что ты будешь делать? — поинтересовался Джо.

— Пока не знаю. А ты что будешь делать?

— Тоже не знаю.

— Это все, чем они заставляют тебя заниматься? Прижимать бедолаг вроде меня? — с интересом спросил Рики.

— Нет. Есть и другие обязанности.

— Какие?

— Лучше помолчу. Ты сам сказал — чем меньше знаешь, тем лучше.

— Может быть, смыться на какое-то время? — предложил Рики.

— Давай махнем в Ирландию. Всегда мечтал побывать на родине, — произнес Джо.

— Отличная идея, нас-то там и не хватает, — саркастически проговорил Рики.

— Ты всегда можешь поехать во Францию, придурок, — сказал Джо.

— А вдруг я выйду отсюда и люди Гаргано меня застрелят? «Придурок» — это будет последнее, что ты мне сказал. Тебя замучает совесть.

— Послушаю Эдит Пиаф и переживу. Она уж точно поднимет мне настроение.

— Я серьезно, Джо. Если я куда-нибудь соберусь, во Францию или еще куда, ты поедешь со мной? Нас не найдут. — Рики действительно, похоже, не шутил.

— Во Францию?

— После ухода немцев там стало гораздо лучше, поверь.

— А Ирландия? — спросил Джо.

— Ладно, поехали в Ирландию.

— Не могу. У меня семья.

— Ну так возьми ее с собой.

— И что мы там будем делать?

— Говорят тебе, у меня есть деньги. Нам ничего не придется делать. Только целый день сидеть в тени трилистника.

— А как насчет Малыша Джо? — не успокаивался Джо.

— Там наверняка полно детей. Он с кем-нибудь подружится.

— И надолго мы поедем?

— Пока тут все не утихнет.

Джо нахмурился.

Рики опустил глаза.

Это никогда не утихнет. Гаргано не забывает и уж точно не прощает. Если братья уедут, то, возможно, навсегда.

— Я не могу, Рики. Здесь мой дом. Только вообрази меня в Париже…

— И все же подумай.

— Ладно, подумаю.

— Может быть, однажды ты проснешься, а меня уже здесь не будет. Сам понимаешь.

— Ладно, ладно… — Джо рассматривал стол.

— Но точно не завтра, Джо. Завтра я никуда не уеду.

— Хорошо.

47

Майкл стоял на пороге бостонского убойного отдела на Беркли-стрит. Ему не нравилось бывать там, где работал Джо-старший и где безуспешно расследовали его убийство. Для Майкла здесь по-прежнему было место работы его отца. Две длинные прямоугольные комнаты — в одной сержанты, в другой детективы. В комнате детективов, второй от конца коридора, стоял стол Джо-старшего. Он вновь и вновь напоминал Майклу о той ужасной минуте, когда его отец рухнул наземь и для семьи Дэйли все покатилось к черту. Поэтому он помедлил на пороге и заставил себя взглянуть на все отстраненно, чтобы осознать: это просто комната, пустая, лишь один-единственный детектив, Том Гарт, изучал здесь груду бумаг. Ряд окон выходил на небоскреб Хэнкок-плейс, показывая его с разных точек, точно в кино. Верхний свет был выключен, на стене виднелась тень дерева.

Тома Гарта связывало с Джо-старшим совсем не то, что Брэндана Конроя. Эти двое никогда не играли в гандбол, не пили вместе после работы, не гостили друг у друга на Рождество. Гарт был протеже Джо-старшего. Некогда тот обучал его расследовать убийства, и с тех пор Том Гарт взирал на Дэйли с восхищением, как школьники обычно смотрят на взрослых. В сорок лет у него была заметная плешь, а к пятидесяти он почти совершенно облысел. Оставшиеся седые волосы Гарт зачесывал назад. Его классическая, с мощными челюстями голова казалась монолитной, будто вырезанной из единого куска гранита. Он был третьим по старшинству после Конроя, но котировался куда выше в глазах коллег, которые считали его во всех смыслах классным копом.

Гарт заметил Майкла, тепло его поприветствовал, а потом так бережно, словно помогал калеке или слабоумному, усадил в кресло с единственным высоченным подлокотником.

— Где все? — спросил Майкл.

Гарт обвел взглядом пустую комнату. В отделе и так было не много народу: на весь город — восемь детективов и восемь сержантов, дежуривших поочередно. Дело расследовал тот, на чью смену оно выпало. Уж точно не работа для канцелярской крысы.

— На дежурстве, — ответил Гарт. — А ты что подумал?

— Мы тут одни?

— Пока да.

— Мы можем куда-нибудь отойти? Надо поговорить с глазу на глаз. Я хочу кое-что тебе рассказать.

— Что-то случилось?

— Нет-нет. Просто у меня есть кое-какая информация. Хотел с тобой поделиться.

— Зачем ты вообще позвонил? У вас полный дом копов. Разве Брэндан Конрой не… Ладно, забудь.

— Это все не те копы, Том. Брэндан не тот человек, который мне сейчас нужен. Мне нужен ты.

— Почему?

— Ты человек, которому я могу доверять. Том, ты знал моего отца. Мне нужен тот, кто мог бы уладить проблемы так, как это сделал бы мой отец для меня и моих братьев.

Гарт явно забеспокоился.

— Ладно, пойдем.

Они заперлись в кабинете в дальнем конце коридора. В том же самом кабинете несколько месяцев назад Майкл лично допрашивал Артура Нэста и связал его как минимум с одним убийством. Он вспомнил, что за маленьким зеркалом на стене кроется смотровое отверстие. В таком случае конфиденциальность встречи может оказаться иллюзией. Но что поделаешь? Нужно кому-то довериться, а Том Гарт надежен, как священник. Даже лучше — священник с мощными кулаками и пистолетом, то и другое пригодится, если вдруг окажется, что Бог не внемлет молитве.

— Что у тебя за важное дело?

— Это касается Душителя.

— Мы этим не занимаемся, ты же знаешь. Обратись к Уомсли.

— Речь идет об убийстве, с которым он не знает, что делать. Об Эми Райан. Все, что есть у Уомсли, — это де Сальво. И даже де Сальво не сумеет приписать себе убийство Эми, потому что на тот момент он сидел в «Бриджуотере».

— И все же этим делом занимается Уомсли. Если только не поступит иного распоряжения.

— В Бостоне совершено нераскрытое убийство, Том. Хочешь оставить его на долю этого психа, который прибегает к помощи экстрасенсов?

Под психом, конечно, подразумевался Уомсли, который действительно нанял экстрасенса на ранней стадии расследования дела Душителя. На долю Тома Гарта выпала обязанность конфиденциально провезти этого типа по городу и даже заночевать с ним в отеле «Лексингтон». В результате Уомсли сделался посмешищем среди полицейских — его называли и куда более резкими словами, нежели «псих».

— Ладно, Майкл. Думаю, не будет вреда, если я тебя выслушаю.

— У меня есть друг, который заинтересован в этом деле. Человек, которому можно доверять на все сто.

— Кто? Назови имя.

— Это конфиденциальная информация.

— И все-таки я хочу знать имя. Ты можешь мне доверять, сам знаешь.

— Мой друг, который умеет открывать двери…

— Ах этот…

— Помнишь Курта Линдстрома? Его подозревали в нескольких удушениях…

— Музыкант? Отелло?

— Да. Мой друг… э… совершил непредусмотренное законом действие. Он проник в квартиру Линдстрома. И нашел там вещи, о которых тебе, по его мнению, следует знать. Во-первых, испачканные кровью женские трусы. По крайней мере это выглядело как кровь. Трусы большие, из тех, что обычно носят пожилые женщины. А еще — порножурналы, но необычные… Женщин на фотографиях насилуют и убивают.

— И что? Допустим, Линдстрому нравится порно. Как и нам с тобой.

— Дело не в этом. Мой друг говорит, что фотографии в этих журналах как будто сделаны на месте преступления — женщины связаны, их пытают, а потом душат удавкой, которую завязывают на шее бантом. Линдстром живет на Симфони-роуд, неподалеку от дома Елены Джалелян, первой жертвы Душителя.

— Джалакян.

— Ну да. Она обожала классическую музыку, если помнишь. Наверное, так они с Куртом и познакомились. Возможно, она сама его впустила. Проулок позади ее дома выводит прямо к дому Линдстрома. Он мог удушить женщину и вернуться к себе незамеченным.

— И что, по мнению твоего друга, мы должны сделать?

— Получить ордер, сегодня же. Записать все, что я тебе сказал, получить ордер и пойти туда.

— Показания по делу об убийстве, в котором уже признался де Сальво?

— Признался не значит виновен. Ну же, Том, ты сам видишь, к чему все идет. Уомсли нечего предъявить суду, против де Сальво нет улик. Его признание одиозно. Даже если бы ему можно было верить, этого недостаточно для обвинения. Парень признался, сидя в клинике для душевнобольных. В итоге де Сальво сгниет в Уолполе, все разойдутся по домам счастливые, а Линдстром останется на свободе. Ты собираешься оставить его на свободе, после того как я сказал тебе, что в комоде у него — окровавленное белье Елены Джалакян?

— Ты даже не знаешь, чья кровь на этом белье.

— Сколько доказательств тебе нужно, Том, прежде чем ты начнешь расследование?

— Майкл… Никакой судья не станет заниматься делом Душителя без соизволения Уомсли. За последние полгода сходных убийств не было, не считая Эми Райан. Да, де Сальво находился в клинике, когда Эми убили. И все же у нас был долгий период затишья. Если бы ты смог каким-то образом привязать Линдстрома к убийству Эми, мы бы что-нибудь придумали. Мне не удастся получить ордер лишь на основании твоих слов. Твой друг — вор.

— А кто без греха?

— Уж точно не он.

— Послушай, Том, он попросил передать тебе эту информацию. Делай то, что считаешь нужным.

— Вот что: я попробую заставить ребят из отдела пересмотреть по крайней мере дело Джалакян. Но лезть из кожи вон я не стану. Никто больше не желает об этом слышать. Да, убийство Эми Райан — дело рук другого человека. Но обвинить в этом Линдстрома мы не можем.

— Я так и передам своему другу. Ты ведь не станешь болтать, правда, Том?

— Не стану. Но предупреди его, что расследование — дело полиции.

48

Вечером из окна Курта Линдстрома было видно, как за полквартала от дома, на противоположной стороне Геменуэй-стрит, на автобусной остановке толпились люди, восемь человек: четыре девушки, видимо, студентки; молодой человек в куртке с капюшоном и широкополой кожаной шляпе; мужчина в деловом костюме; коренастая негритянка с полной сумкой покупок; мужчина в ярко-синей униформе ремонтника. Подошедший автобус загородил обзор — стена рифленого железа с прямоугольными окнами. Через несколько секунд автобус скрылся из виду, тротуар опустел, остался только ремонтник. Через некоторое время к нему присоединилась женщина. Она ждала следующего автобуса. Ремонтник смотрел через улицу, прямо на окна Курта Линдстрома.

Это был Рики Дэйли.

49

Кожаные перчатки с зашитой в костяшки свинцовой пылью, семь-восемь унций. Металл достаточно мелко перемолот, чтобы руке было удобно. В течение сотни лет такие перчатки служили копам секретным оружием, если предстояло вмешаться в уличную драку или иную мясорубку. Перчатки Джо были изрядно поношены. Когда он их снимал, они немедленно обретали форму руки. Когда он смотрел на перчатки, лежавшие, ладонь к ладони, в бардачке машины, они пробуждали в нем чувство, сходное с любовью. Мы любим некоторые вещи, потому что они так или иначе являются продолжением нашей личности, — именно таковы были бойцовские перчатки Джо. Он не считал их оружием, потому что они в отличие от ножа или пистолета не наделяли его особыми способностями, а просто увеличивали уже имеющийся навык — так очки улучшают зрение. На руках перчатки делались частью тела. Обычный удар ими был способен ошеломить, а сильный — отправить в нокаут. Какой кайф — выбросить вперед утяжеленный кулак — несокрушимый, массивный, — покрепче упереться в землю и нанести сокрушительный удар, вложив в него силу бедер, спины и плеч. Причем на вид это самые обычные черные перчатки.

— Заканчивай, — велел Гаргано.

Джо обливался потом. У его ног, свернувшись клубочком, лежал человек. Грязное пальто волочилось по земле, точно одеяльце, сброшенное разметавшимся во сне ребенком.

— Давай, поднимайся.

— Нет.

— Поднимайся, сука!

— Нет!

Гаргано вмешался и негромко произнес:

— Вставай, дерьмо, иначе здесь тебя и похоронят.

Прозвище этого типа было Однорукий. Он принимал ставки в баре под названием «Чиамби» — забегаловке на углу Беннингтон и Брукс, в Восточном Бостоне. Он был несговорчив и не желал мириться с новым порядком. Сначала он вообще отказался платить какую бы то ни было дань Чарли Капобьянко и в результате получил профилактическую трепку. Потом он снова перестал платить, и Капобьянко это заметил — он всегда замечал, когда деньги исчезали. Первым порывом шефа было раздавить Однорукого в лепешку, но кое-кто заступился за беднягу — дальний знакомый Ники Капобьянко, тоже букмекер, по имени Джерри Анжиуло. Джо никогда не мог запомнить все эти нелепые итальянские имена и внутриклановые связи. Он лишь знал, что каким-то чудом Однорукий, который двадцать лет назад стал калекой и так заслужил свое прозвище, сегодня вечером избежал смерти, хотя, возможно, именно ее и искал. Люди Гаргано привезли его в бар на Блу-Хилл-авеню. Бар принадлежал Гаргано — подвал, заросший плесенью и заваленный пустыми пивными банками, обычно был последним, что видели ослушники.

— Надо было привязать его к стулу. — Гаргано горестно вздохнул и повернулся к своим парням: — Поднимите его.

Однорукого рывком вздернули на ноги.

— Живей, Джо, иначе всю ночь провозимся.

Однорукий слабо улыбнулся, приведя Джо в восхищение. Смелости парню хватало, хоть он и выглядел чертовски скверно. Лицо превратилось в кусок мяса, правый глаз закрылся почти полностью.

Джо поднял затянутый в перчатку кулак на уровень уха и врезал Однорукому в левый глаз, туда, где кости черепа становятся тоньше. Костяшками он почувствовал, как лицо — кожа, кости — превращается в кашу.

Голова Однорукого откинулась, колени подогнулись. Он выгнулся, уже без сознания, и повис на руках бандитов.

— Ну хватит. Приведи себя в порядок, Джо.

Джо уставился на распростертое тело. Одежда Однорукого и пол были запачканы кровью. Джо помедлил в ожидании какой-нибудь мысли, реакции, но в его голове было пусто — ни раскаяния, ни сожаления, ни даже тревоги. Пустота — это не так уж неприятно. Белое открытое пространство, по которому можно плыть.

— Там есть раковина.

— Знаю.

— Погоди надевать рубашку. Сними майку и оставь ее здесь.

— Ладно.

— Классный удар. — Гаргано фыркнул. — Видали? Господи, вот это человек. Пять с плюсом. Шикарно.

Джо пробрался между грудами картонных коробок. Раковина находилась в противоположном углу подвала. Не хотелось думать о том, что именно смывали в эту раковину в течение многих лет. Уж точно не только пиво. Джо слышал собственное дыхание и чувствовал тяжесть перчаток. Он остановился, чтобы посмотреть назад, в проход между коробками.

Гаргано снял и отложил пиджак. На нем были черные широкие брюки, модные ботинки с высоким задником и ярко-красная рубашка, какие носят сутенеры, из-под нее выпирало брюхо. Он взглянул на неподвижное тело и снова вздохнул. На полу рядом лежал кирпич, бог весть откуда взявшийся, — здание было деревянное, на бетонном фундаменте, в нем не было ни единого кирпича. Гаргано приподнял правую ногу Однорукого, подсунул кирпич, чтобы приподнять ее над полом, а потом с размаху наступил ему на голень, чуть ниже колена. Берцовая кость с хрустом переломилась. Гаргано извлек кирпич, обошел тело кругом и сходным образом поступил с другой ногой — одним движением, точно опытный плотник, который вгоняет гвоздь единственным ударом молотка. Потом он отбросил кирпич, пинком отодвинул руку лежавшего без сознания человека и мыском ботинка потыкал его в грудь.

50

Рики выбрался через окно на пожарную лестницу и улыбнулся. До смешного просто — так делают третьеразрядные грабители, бродяги и наркоманы, которые зарабатывают на жизнь, взбираясь по пожарным лестницам и проникая в квартиры через открытые форточки либо же просто хватая через окно все, до чего удается дотянуться. До такой степени полагаться на везение! Не чувствуй Рики себя так глупо, он восхитился бы смелостью этих идиотов. Он закрыл за собой окно, окинул взглядом проулок, а потом хватил ногой по раме. Раздался звон бьющегося стекла. Он осторожно поднял раму вновь. Именно так они и проникают внутрь? Наверное. И впрямь много возни. Он неуклюже спустился по лестнице и соскользнул на землю.

В квартале от дома, на углу Геменуэй и Уэстленд-авеню, он позвонил в полицию из автомата.

— Шестнадцатый участок.

— Я стал свидетелем ограбления.

— Ваше имя?

— Я бы предпочел сохранить его в тайне. Я всего лишь законопослушный гражданин. Адрес — Симфони-роуд, дом 50, квартира 7.

— Сейчас пришлем людей.

— Послушайте, окажите мне услугу. Лучше позвоните Тому Гарту в убойный отдел и скажите ему, что в квартиру Курта Линдстрома вломились и скоро там будет полно копов.

— Что?

Через час братья Дэйли вместе дожидались на Симфони-роуд, через дорогу от дома 50. В тусклом свете фонаря трое мужчин как будто растворялись в серых сумерках. Майкл стоял в середине, чуть впереди, руки скрещены. Он терпеливо ждал. Джо сутулился у него за спиной, что-то перебирал в кармане, крутил головой, притопывал. Рики отошел на пару шагов, чтобы покурить. Лишь он один понимал, что история будет долгая.

Черно-белая патрульная машина и автомобиль детектива стояли у дома 50.

Наконец из подъезда вышел Том Гарт в мятой фетровой шляпе. Он обошел машину, направляясь к водительской дверце, оказался в нескольких метрах от братьев, поймал взгляд Майкла, нахмурился и покачал головой. Ничего. Они ничего не нашли.

51

В углу бара «Макгрейл», прислонившись к стене и задрав одну ногу на скамью, Рики курил и наблюдал за входной дверью. В перерывах между затяжками его рука с сигаретой, торчавшей, как вывихнутый шестой палец, возила по столу пепельницу. Рики любил бывать в барах днем, когда они пустовали. Ему нравились хлебный запах старого пива и влажный застоявшийся воздух. Было три часа. Тусклые лучи света пробивались сквозь высокие окна с фрамугами, в них густо кружилась пыль, отчего возникало ощущение, что лучи можно потрогать. Бар напоминал Рики пустую церковь. Было в этом что-то церковное — дневной свет, сочащийся сквозь стекла, неизменные пустые скамьи, холодные каменные стены.

Стан Гедамински вошел и постоял у двери, крутя в руках кепку и принюхиваясь. Видимо, бар ему не понравился. Бармена не было, в зале сидели трое пьяниц. Один из них, нутром угадав полицейского, торопливо зашагал в туалет.

Рики помахал рукой с сигаретой, и Гедамински уселся на скамью напротив.

— Хочешь выпить, Стан?

— Я на работе.

Рики пожал плечами.

— Господи, Рик. Что ты здесь делаешь — взрослый человек в будний день? Как бродяга.

— А когда же я должен сюда ходить?

— После работы.

— У меня выходной.

— Ну так займись чем-нибудь полезным.

Рики принялся сгребать в кучку сигаретный пепел в пепельнице. Он криво улыбнулся. Что-то в Стане Гедамински ему нравилось.

— О чем ты хочешь поговорить, Стан, кроме как о моих дурных привычках?

— Я подумал — вдруг ты захочешь что-нибудь рассказать по поводу ограбления в «Копли».

— Говорят тебе, я ничего не знаю.

— Подумай хорошенько. У меня есть свидетель. Женщина из соседнего номера. Она видела, как ты выходил — примерно в то самое время, когда было совершено ограбление.

— Она ошиблась.

— Она говорит, ты помог ей отпереть дверь. Она тебя хорошо запомнила.

Рики скривился: «И что ты от меня хочешь?»

— Я мог бы арестовать тебя прямо сейчас.

— Ну так давай.

— На твоем месте я бы не стал выходить из дому без зубной щетки. У меня есть свидетель, и я подумал, что теперь-то ты расскажешь мне, какого черта делал в отеле, если не собирался красть.

— Вот до чего ты додумался? Или ты решил, что тебе мало?

Тишина.

— Я тебе кое-что скажу, Стан: у меня есть алиби. Я сидел в баре. Бармен за меня поручится. В любом случае бриллиантов у меня нет. Присяжные захотят знать: если я взял камни, то где они? Где улики, где деньги? У меня их нет, Стан. Знаешь почему? Потому что я их не брал.

— Мы перетряхиваем скупщиков.

— Можно, Стан, я тебе кое-что скажу конфиденциально?

— Зависит от того, что ты хочешь сказать. Я сам решу, конфиденциально это или нет.

— Поговаривают, что камушки принадлежат Чарли Капобьянко. Тот ювелир находился под его защитой. И теперь люди Капобьянко разыскивают того, кто это сделал.

— Я слышал.

— Я вот что хочу сказать: если собираешься кого-нибудь обвинить, то сначала убедись, Стан, что ты не ошибся. И не бегай по городу с криком, что какой-то парень, по-твоему, грабанул ювелира, потому что суда не понадобится. Тот, кого ты обвинишь, отправится на Чарльз-стрит и уже оттуда не выйдет. Ты сам это знаешь. — В тюрьме на Чарльз-стрит арестованных содержали до суда. — Винни Гаргано достанет его там с той же легкостью, что и на улице. На Чарльз-стрит у него больше своих людей, чем у тебя.

Гедамински кивнул.

— Хочешь арестовать — пожалуйста. Это твоя работа. Никаких обид. Но если ты не можешь с уверенностью меня обвинить, Стан, не разглашай моего имени. И не кивай. Дай слово. Это очень серьезно. Речь идет о моей жизни. Дай мне слово.

— Хорошо. Даю тебе слово, — проговорил Гедамински.

— Этого достаточно.

— Знаешь, пару дней назад мне сообщили о взломе на Симфони-роуд.

— Да? — с деланным удивлением переспросил Рики.

— Какой-то тип открыл замок, вошел через дверь, выбрался по пожарной лестнице и для чего-то выбил стекло. Совсем как в «Копли». Хотя замок открыт чисто. Классный взломщик.

— Люди в наши дни совсем позабыли об осторожности.

— Эти два ограбления очень похожи, правда? Человек вроде тебя не будет так делать. Великий Рик Дэйли слишком умен.

— Понятия не имею, о чем ты, Стан. Не знаю, зачем ваш грабитель вообще пошел в тот район, там нечего брать. Видимо, новичок. Или наркоман.

Гедамински фыркнул:

— А мне-то какая разница? Между нами говоря, если этот тип, Линдстром, каким-то образом связан с убийством Эми, тогда я посмотрю сквозь пальцы. Делайте с ним что хотите. Но дело об ограблении в «Копли» я закрыть не могу. Я проверю каждого скупщика, каждого ювелира, перекопаю ваш задний двор, если понадобится. Если я найду эти камни, хотя бы один из них, ты не вывернешься, и плевать на Капобьянко. Ты мне нравишься, Рик. Но не настолько.

52

— Не надо ли вам помочь?

Маргарет Дэйли вытаскивала коричневый бумажный пакет из багажника машины. При звуках голоса она выпустила свою ношу и обернулась. Стоящий на тротуаре мужчина смотрел на нее вполне дружелюбно. Он был круглолицый, румяный от холодного весеннего воздуха, со взъерошенными светлыми волосами, лет тридцати или чуть старше, в белой рубашке и сильно помятых брюках защитного цвета — так одевались приятели Майкла по Гарварду. Возможно, этот тоже был богатым гарвардским студентом — в нем улавливалось нечто мальчишеское. Один из тех людей, которые до старости юны душой, мальчик в теле мужчины. А возможно, Маргарет подсознательно сравнивала незнакомца с Джо, Майклом и Рики, примерно его ровесником. Мать неизбежно считала всех троих вечными детьми, а потому увидела ребенка и в этом молодом человеке. Он казался ей знакомым, но она не могла вспомнить, откуда знает его. Может быть, они встречались, а потом она его позабыла. Может быть, это приятель Майкла. У нее плохая память. Поэтому — а еще по давней привычке — Маргарет назвала его «голубчик».

— Нет, голубчик, я сама справлюсь.

— Уверены? Пакет тяжелый.

— Да.

— Так давайте я вам помогу, не упрямьтесь. — Он прижал пакеты с покупками к груди и поднял все сразу. — Куда нести?

— Э… вы уверены, что не уроните?

— Конечно, не уроню. «Лишь отвагу напряги, удастся все!»

Маргарет взглянула на него.

— А вы не местный. Иначе бы я вас знала.

— Не местный. Но все равно рад помочь.

— Значит, вы настоящий джентльмен, — тепло отозвалась Маргарет. Она достала ключи и пошла к крыльцу.

— Мне нравится это баскетбольное кольцо, — дружелюбно сказал незнакомец, не сводя глаз с ее лодыжек.

— Да. Здесь играют мои дети.

— Я и сам обожаю баскетбол.

— Правда?

— Боюсь, я не очень хороший игрок. Скорее, болельщик. Но мне действительно нравится. В том-то и дело, наверное, — надо любить то, что делаешь.

— Конечно.

— Те, кто преуспевает в жизни, оставляют заметный след… У них есть то, чего недостает обычным людям, — энтузиазм.

— Думаю, вы правы. Как вас зовут?

— Курт.

— Курт… а дальше?

— Линдстром.

— Что это за фамилия? Немецкая?

— Шведская.

— Прежде я никогда не встречала шведов.

— Мой прапрадед был шведом. Я полукровка.

— Все мы полукровки. Одному Господу ведомо, у кого какие предки.

— Да.

Маргарет отперла дверь. Раньше она бы ни за что не пустила в дом постороннего. Но де Сальво за решеткой, жизнь начала возвращаться в нормальное русло. Она сказала:

— Кухня вон там.

Курт прошел через гостиную с пакетами в обнимку, поглядывая по сторонам. Кушетка, камин, телевизор, лестница. На кухне он положил пакеты на стол и на мгновение задержался, чтобы осмотреться и здесь.

Маргарет, стоя на пороге, сказала:

— Спасибо. Вы настоящий джентльмен.

— Можно стакан воды?

— Конечно.

Она жестом попросила его отодвинуться от дверцы шкафа, где стояли стаканы. Курт отошел. Маргарет достала стакан и налила воды. Она почувствовала, что гость не сводит с нее глаз. Левая рука Маргарет инстинктивно прикрыла шею (женщина замаскировала этот жест, делая вид, что поправляет волосы за ухом). Она протянула Курту стакан и отошла к столу, чтобы между ними оставалось некоторое расстояние.

— Прекрасный старый дом, — сказал Курт.

— Ничего особенного.

— Не нужно быть особенным для того, чтобы быть прекрасным. Сколько ему лет?

— Не знаю.

— Как вас зовут?

— Маргарет Дэйли.

— Маргарет. Чудесно. Как принцессу. — Он отхлебнул воды, и его взгляд снова забегал по кухне. Тостер, тяжелая доска на столе, ваза граненого стекла на подоконнике. Курт подошел к стене, чтобы посмотреть фотографии.

— Это ваша семья?

— Да.

— Трое сыновей?

— Да.

— Просто красавцы. А это ваш муж?

— Да. Джо.

— А где он теперь?

— Умер.

— Соболезную.

Маргарет пощелкала языком.

— Что ж, спасибо, что донесли покупки. Не знаю, что бы я без вас делала.

Курт снова взглянул на нее, потом опустил глаза и принялся рассматривать грудь Маргарет.

— Ничего особенного. — Он отвел со лба прядь волос. — Могу я помочь чем-нибудь еще? Что-нибудь починить? В старых домах обычно многое ломается. Я неплохой мастер.

— Нет, ничего чинить не нужно.

— Можно хотя бы взглянуть?

— Нет, все в порядке.

— Тогда ладно. — Курт поставил полупустой стакан на стол рядом с Маргарет и отошел. — Полагаю, мне пора откланяться.

Она скрестила руки на груди и кивнула.

— Маргарет, можно вас спросить?.. Вы не носите кольца.

— О! — Она взглянула на палец, с которого еще не сошел отпечаток обручального кольца. — Я просто не люблю украшений. Они мешают.

— Ага. Понятно.

— Я вас провожу.

— Ладно. — На пороге кухни он жестом пропустил ее вперед.

— Нет-нет, пожалуйста, после вас.

Она подошла ближе, на расстояние вытянутой руки — кухня была маленькая, — и Курт снова шагнул к ней.

— Какая прелесть… — Он коснулся подвески, которую она носила, — золотого распятия с орнаментом в виде завитков. Маргарет почувствовала, как Курт коснулся ее сухой и прохладной кожи в вырезе платья, над ключицами, — сначала ногтями, потом загрубевшими костяшками. — Откуда это у вас?

Маргарет слегка подалась назад, а потом решила, что парень ведет себя не угрожающе, а просто слегка непристойно. Она с радостью выдворит его из дому, но Маргарет вовсе не хотелось впоследствии вспоминать об этом визите как о чем-то устрашающем. Курт не сделал ничего, что могло бы ее встревожить. Беспокойство могло быть всего лишь результатом старческой подозрительности. Маргарет попыталась отмахнуться от этого ощущения. Она не так уж стара. Ничуть не похожа на беззащитную, беспомощную старушку. Разумеется, в прикосновении Курта крылось нечто сексуальное, но для этого она уж точно слишком стара, а Курт — чересчур женоподобен. Возможно, гомосексуалист. Маргарет представила, как трое ее сыновей смеются над предположением, что молодой мужчина способен ею увлечься. Поэтому она сознательно решила не злиться на Курта, а просто проигнорировать его жест. Она вынула крестик из руки гостя, отодвинулась и ответила:

— Не важно откуда, не помню.

— Жаль. Я подумал, что моей маме такой бы понравился.

— Не помню, где я его купила.

Она открыла входную дверь. Было таким облегчением услышать шум улицы и увидеть свет. Теперь по крайней мере они были не одни.

— Простите, Маргарет. Я что-то сделал не так?

— Нет.

— Вы, кажется, расстроены.

— Просто у меня дела.

— Ну ладно. — Он протянул ей розовую ладонь для рукопожатия. — Было очень приятно с вами познакомиться. Может быть, еще увидимся. Например, на улице.

Маргарет на мгновение замялась, а потом коротко пожала ему руку, теплота ладони ее удивила.

— Может быть.

Курт вновь дружелюбно ухмыльнулся и спустился с крыльца своей странной подпрыгивающей походкой.

Маргарет заперла дверь и тихонько, чтобы он не услышал, заложила цепочку.

Она привыкла видеть в сыновьях различные черты Джо-старшего, так что вместе ее мальчики, точно триптих или трюмо, создавали образ отца. Вспыльчивость Джо и ловкость Рики — они унаследовали эти качества от ее мужа, хотя в Джо-старшем они были лишь гранями личности. Меланхоличность Майкла тоже была отцовской, хотя Джо-старший лучше умел справляться с унынием. Маргарет не знала, как реагировать на эту склонность в Майкле, — для этого у нее недоставало чуткости, и она это понимала. И все-таки она неизбежно замечала, как привлекательна душевная сложность сына. Меланхолия — типично ирландская черта (может быть, единственная подлинно ирландская), а еще он был мстителен, и матери это тоже нравилось, она ощущала это, даже когда дела у него шли хорошо и он переехал в пригород, сделавшись похожим на гарвардских янки (в той же мере, как цветные порой похожи на белых). И все-таки в Майкле оставался ирландский фатализм, нечто хмурое, что было присуще ему всегда.

Именно с Майклом мать поделилась тревогой по поводу этого странного парня — Курта Линдстрома. Она дождалась вечера, позвонила сыну и по своей привычке немедленно начала: «Со мной тут случилась одна странная вещь…» Маргарет, настоящая крепость, не выдала своего беспокойства; даже внезапную смерть мужа она перенесла без рыданий и жалости к себе. Но косвенно она сигнализировала: что-то не так. Реакция Майкла удивила Маргарет: он велел матери позвонить Джо, чтобы тот ее забрал. Майкл намеревался лично поговорить с Линдстромом и вправить ему мозги. Возможно, он захватит с собой и Рики. Слова и тон были настолько ему несвойственны, что Маргарет терялась в догадках. За все время их краткого разговора Майкл так и не объяснил, что за человек Курт Линдстром.

Она подчинилась, как и Джо, который приехал почти немедленно. Главенство в семье, без всяких споров, явно переходило к застенчивому мнительному Майклу, который меньше всего желал командовать и, по мнению Маргарет, никак не подходил для такой роли. Она вспомнила, как в четырехлетнем возрасте он заболел менингитом. Шансы выжить были пятьдесят на пятьдесят. Маргарет помнила, как Майкл лежал на больничной кровати, мучительно выгибая спину, точно раненое животное. Он выжил, и отец сказал, что это признак внутренней силы. Маргарет рассудила иначе: ее средний сын слаб и уязвим. По сравнению с братьями — все равно что левретка рядом с двумя несокрушимыми мастифами.

Но теперь именно Майкл отдавал приказы.

А Маргарет? Она еще не стара, но старомодна. Сыновья больше не приходят к ней за советом, не нуждаются в ее мнении. Если бы Джо-старший был жив… Что ж, нет смысла об этом думать. Не важно, что было бы, «если». Важно лишь то, что есть. Для нее настало время подчиняться сыновьям. Ну и ладно. Хорошо. Да будет так. Но Маргарет решила поделиться этими мыслями с Брэнданом. Просто ужас, как ведет себя молодое поколение, готовое сменить стариков.

53

Как только он решился на преступление, то перестал быть одним из них.

Они — обычные люди — толпились на тротуаре, шумные студентки, с бледными шеями и руками, смеялись и праздновали первый по-настоящему теплый весенний вечер. Престарелая чета брела к Симфони-Холл. Чернокожие шли к мосту на Массачусетс-авеню, а оттуда — домой, в Саут-Энд. Никто не знал, что сегодня будет особенный вечер. Вечер, когда совершится жестокость.

А Майкл знал.

В кармане куртки, в кулаке, он держал камень — по крайней мере поначалу это показалось ему камнем, но, присмотревшись, Майкл понял, что это кусок бетона. Тяжелый, в форме яйца, чуть больше кулака, с пристывшими к поверхности камушками. Это бетонное яйцо удобно улеглось в ладони, словно хорошо сделанный инструмент. Инструмент, который как будто говорил: тот, кто меня держит, непременно захочет мною воспользоваться.

Рики сидел неподалеку, на крыльце, и курил.

— Сядь, Майкл. И не нервничай.

— Мне не хочется сидеть.

— Ты нервничаешь.

— Нет. Просто не хочу сидеть.

— Ну ладно. Стой. Но ты привлекаешь внимание.

— Я всего лишь стою на месте. Чем это я привлекаю внимание?

— Как знаешь. Я предупредил.

Майкл, нерешительный по натуре, чувствовал себя неуютно, когда приходилось действовать. Камень в кармане — это неправильно. Ему хотелось уйти, спуститься по Симфони-роуд — без груза вины, с пустыми руками.

Тем не менее он чувствовал, как соблазнительно дать себе волю. Вооруженный, готовый к действиям, Майкл больше не чувствовал себя беззащитным перед лицом надвигающейся опасности. Город населен врагами. Де Сальво за решеткой, но он не Душитель, не убийца Эми. Теперь газеты спорят, не стоит ли за убийством Кеннеди Хрущев, который по-прежнему намерен разместить на Кубе ракеты и припугнуть Америку. Тем временем городская администрация объявила о сносе очередного района в Брайтоне, вызвав тем самым настоящий бунт. Повсюду заговоры, в действие вступили скрытые силы. Разумеется, Дэйли с этим знакомы: они ирландцы, у них за спиной — пятьсот лет бессильного мученичества, возведенного в легенду. В определенный момент проще схватиться за камень.

Наконец с Геменуэй-стрит своей разболтанной походкой вышел Линдстром.

— Вот он, — сказал Рики.

Майкл огляделся, не увидел прохожих и решил, что это знак одобрения свыше. Рок непременно послал бы ему любопытную старуху или бдительного копа — достаточный повод, чтобы отказаться от своего намерения. Он зашагал через улицу.

— Курт Линдстром?

Тот озадаченно взглянул на незнакомца.

— Да.

Майкл вытащил из кармана камень. Он намеревался размахнуться им и ударить Линдстрома по голове, но не смог этого сделать. Он подумал о Линдстроме дома у Маргарет. Об Эми Райан. Рука у него точно онемела.

Линдстром увидел камень и неловко отступил в сторону, подальше от Майкла.

— Что?.. — спросил он.

Майкл двинулся следом, уже зная, что не нападет. Он спрашивал себя, как далеко он намерен зайти. Если начать, то получится ли остановиться?

— Держись подальше от Маргарет Дэйли, — произнес он.

— Маргарет? Это та милая дама с покупками?

— Держись от нее подальше. — Майкл выпустил камень, и тот упал на тротуар.

— Разве это преступление — помочь женщине?

Майкл услышал шаги, обернулся и увидел Рики. Лицо брата ничего не выражало. Майкл собирался сказать, что все в порядке, что он не нуждается в помощи, но Рики не остановился, он как будто даже не заметил Майкла. Он поднял камень с земли и трижды быстрым движением обрушил тупой конец на макушку Линдстрома. Два раза слышался глухой стук от удара камня о кость, третий удар был беззвучным.

От каждого удара Линдстром съеживался, а потом упал на колени, закрывая руками голову. Светлые волосы залила кровь. Он почти касался лбом земли, рубашка облепила спину — торс у него был тонкий, талия как у женщины, отчетливо виднелся хребет.

Рики ударил его прямо в позвоночник, и Линдстром взвыл.

— Майкл, — приказал Рики, — стой тут. И никого туда не пускай. — Он потащил Линдстрома в проулок за домом.

Минута длилась целую вечность. Майкл слышал звуки ударов. Камень опускался с мокрым шлепком. Линдстром дважды позвал на помощь. Рики рычал.

Когда Майкл заглянул в проулок, Рики стоял там, весь в крови. Правая рука, сжимавшая камень, была алой до локтя, точно выкрашенной, на лице — кровавые брызги. Линдстром лежал на боку, закрывая голову. Наконец он осторожно убрал руки, голова откинулась назад. Рики встал над ним, явно целясь в незащищенный лоб Линдстрома. Он переложил камень острым концом вниз — удар, предназначенный для того, чтобы пробить дыру в черепе, расколоть его.

— Рики, — сказал Майкл. — Хватит.

54

Джо вошел в вестибюль и сразу оказался в водовороте — люди приходили и уходили, двигаясь точно волна. Полицейские сдавали смену. Он намеревался подняться к своему шкафчику, забрать вещи, сесть в машину, поехать домой и поужинать с Кэт и сыном, а потом быстро вернуться в город и отработать сверхурочно в Хэйес-Бикфорд. Он нуждался в этой подработке — там сразу платили. Затем нужно было отвезти деньги Гаргано, который не давал ему ни минуты передышки, — такова благодарность за работу, за принятый риск. Джо теперь все время не ходил, а бегал по участку. Медлить было невыносимо. Хотя он как мог скрывал, что «подрабатывает» у Гаргано, среди полицейских разнесся слух. Никто ничего ему не говорил, Джо даже не был уверен, что коллеги действительно в курсе. Но он слышал легкое презрение в их голосах. Ему казалось, что они старательно избегают его в коридоре, точно от него воняет. Они замолчали, когда он входил в раздевалку. Дело не просто в том, что он сделался продажным копом. Никто не знал истинных масштабов случившегося, Джо в этом не сомневался, и в любом случае полицейские следовали негласному правилу «Не вижу — не говорю». Копы, не работавшие на бандитов (таких была примерно половина), держали рот на замке, хоть и завидовали коллегам, получавшим конвертики с наличными. Но в случае с Джо проблема крылась в том, что он сам все испортил. Он идиот. Его «наметили», и никто не желал оказаться рядом, когда придет конец.

За столом сидел лейтенант по фамилии Уолш — крупный, с двойным подбородком, большим ртом, седыми волосами, зачесанными назад, и тонкой ухмылкой. Из тех людей, кому всегда есть что сказать. Уолш окликнул Джо:

— Эй, детектив… — В этой нарочитой официальности крылась издевка. — Вас вызывает Конрой. Он в бильярдной.

— Чего он хочет?

— Наверное, вручить тебе медаль. Джо, откуда мне знать?

— А что он… Ладно, проехали.

Джо с тоской взглянул в сторону лестницы. Случайность, которую он не мог себе позволить, неожиданность, которая нарушала все его расписание. Он начал воображать проблемы, которыми непременно будет украшен вечер: звонок домой и объяснения по поводу того, что он снова вынужден пропустить ужин; пустые обещания однажды искупить вину; отвратительное настроение, с которым он будет всю ночь бродить по Хэйес-Бикфорд. Вот черт, подумал он.

В комнате отдыха на первом этаже стоял бильярдный стол. Никто не знал, зачем, кто и когда его здесь поставил. Полицейские редко гоняли шары, и все равно сукно выцвело добела и местами протерлось, особенно там, где разбивали пирамиду.

Брэндан Конрой был в комнате один, он сосредоточенно играл сам с собой партию в бильярд. По сравнению с его тушей стол как будто стал меньше, кий в руках казался чересчур коротким. Но Конрой играл на удивление аккуратно и искусно. Когда Джо вошел, он изящно загнал шар в лузу и ловким движением заставил биток вернуться в центр.

— А вы просто профи, Брэндан.

— Есть мелочь в кармане?

— Нет. Разве что жвачка.

Конрой осмотрел стол, неуклюже нагнулся (ему мешало брюхо) и легким ударом послал биток к краю стола, отправив в лузу очередной шар. Он обошел стол — и новый шар полетел тем же путем вдоль бортика.

— Вы пришли сюда играть? У меня дела. Кэт ждет.

— Пусть подождет, это пойдет ей на пользу.

— Господи, Брен, у меня и так хватает проблем.

— Потому-то я и здесь, чтобы решить твои проблемы. Тебя переводят в другой отдел.

— Да? И в какой?

— В отдел нравов.

— Да вы шутите!

Конрой пригнулся к столу, размышляя, куда бы послать биток.

— Нет… не… шучу.

— Хотите, чтобы я ловил шлюх?

— Кто-то должен это делать. — Конрой загнал шар в дальний конец стола — и безрезультатно. — Посмотри, что я из-за тебя натворил.

— Брэндан, если вам все равно, то я лучше останусь где есть. Здесь я тоже приношу немного пользы.

— Нет, мне не все равно. Между прочим, я ради тебя старался, парень.

— Да. Но…

— Я оказал тебе протекцию, и, по-моему, ты должен сказать спасибо и прислушаться к голосу рассудка. Может быть, ты недооцениваешь отдел нравов, но это повышение. Больше денег. Никаких жертв. Хочешь однажды стать капитаном? Тебе придется до тонкости изучить свое дело. Хороший детектив может расследовать что угодно. Убийство, взлом, наркотики — не важно.

— Я не детектив, Брен. Мы оба это знаем.

— Ты хороший полицейский.

Джо промолчал. Конрой продолжил:

— Ты хороший полицейский, и отдел нравов в тебе нуждается. Одновременно это послужит и твоим целям. Убьешь двух зайцев сразу — переберешься из Норт-Энда на Беркли-стрит, познакомишься с правильными людьми и перестанешь раздражать окружающих.

— Что это значит?

— Бостон — маленький город, сынок.

— И что?

— Я прослышал, что ты нанес визит Фарли Зонненшайну.

Джо промолчал.

— Зачем ты вообще туда пошел и побеспокоил человека?

— Я расследовал преступление.

— Всего лишь взлом.

— Не просто взлом.

— Нет? А что? Пара разбитых окон. Преступники даже ничего не взяли. Что это было? Хулиганство. Мелкое правонарушение. И ради этого ты ввалился к Зонненшайну? Глупо.

— Проникновение в чужой дом ночью — это не мелкое хулиганство.

— Не умничай, парень. Я не нуждаюсь в твоих поучениях.

— Это дело нельзя замять, Брэндан.

— Его замнут. Так всегда бывает. Не ты, так другой его замнет.

— Это мое дело, и я сам хочу его закрыть.

— Вот и хорошо. Просто забудь о нем. Гоняйся за шлюхами и не лезь в неприятности. Однажды ты скажешь мне спасибо. И оставь Зонненшайна в покое. Он большая шишка, Джо. Кто мы такие, чтобы ему мешать? — Бледно-голубые глаза Конроя остановились на Джо. Он вытащил из внутреннего кармана конверт, положил на стол и вернулся к игре.

— Что это?

— Подарок.

— От кого?

— Слишком много вопросов, Джо.

— От Зонненшайна?

— Из общего фонда.

— Я не возьму.

— Джо, не наживай себе проблем. Каждый полицейский получает небольшой подарок на прощание, когда покидает участок. Своего рода благодарность.

— Меня уже достаточно поблагодарили.

— Как хочешь.

Конрой, нахмурившись, сосредоточился на игре.

Джо повернулся к двери, но «подарок» его как будто притягивал. Он неохотно подошел к столу, заглянул в конверт, положил его на место и шагнул к порогу.

Конрой насупился еще сильнее. Пирамида была разбита скверно, биток окружен шарами. Вариант был один — шар номер десять в угол. Но номер три загораживал путь и вполне мог все испортить. Конрой задумался, затем прицелился и легким вращательным движением убрал помеху.

Джо вышел и закрыл дверь.

Конрой загнал шар в лузу и облегченно вздохнул.

Джо вернулся, подошел к столу, взял конверт и молча ушел.

55

Бостонская городская больница — бывшая психиатрическая лечебница — занимала два акра земли в Матапане, по большей части поросших девственным лесом. Кованый железный забор огораживал всю территорию, разбросанные корпуса с плоскими крышами и белой лепниной были выстроены из красного кирпича. Самое большое здание напоминало старую фабрику, а те, что поменьше, выглядели более элегантно — как провинциальные школы или частные дома.

Административный корпус, куда направлялся Рики, помещался в одном из них — в трехэтажном кирпичном здании с белым портиком и большим круглым окном, похожим на маленькое солнце. Лес подступал к корпусу вплотную: над кровлей склонялись деревья, по фасаду ползли виноградные лозы, дворик зарос высокой травой и сорняками.

Как и большинство городских жителей, Рики не испытывал особой тяги к природе. Место настоящих мужчин — в городе, а расстояния между городами лучше преодолевать на самолете или машине. Если в силу обстоятельств Рики оказывался на пляже или в лесу, то чувствовал себя неуютно. В городе, где природа пробивалась сквозь бетон, как здесь, в самом сердце Матапана, лес казался чем-то неестественным — большая зеленая преграда на пути следования. Одна сплошная проблема.

Но этот лес не казался таким уж дружелюбным. Несмотря на теплую погоду, он был безлюден. Во времена детства Рики — загородный дом Дэйли находился всего в нескольких милях отсюда, в Сэйвин-Хилле — в этой клинике лежало более трех тысяч пациентов. Теперь же больница практически опустела из-за того, что максимальное количество больных постарались перевести на амбулаторное лечение. Остались лишь две-три сотни. Парк зарос и одичал, в нем появилось нечто призрачное. Вскоре все эти здания будут заброшены, вокруг них сомкнётся лес — и конец.

Но какая разница? В лесу сгниют несколько старых домов, бывшая лечебница для сумасшедших прекратит свое существование — что тут такого?

Настроение Рики упрямо не желало улучшаться. Он отчасти утратил способность притворяться, перестал быть куклой чревовещателя, сделался собой. Эми бы порадовалась, конечно. Больше всего на свете она мечтала о том, чтобы Рики стал искренним, научился глубоко чувствовать, страдать… и это исполнилось лишь из-за того, что она умерла. Эми бы оценила подобную иронию судьбы.

Может быть, кощунственно наслаждаться тем, что он сейчас делает — выслеживает убийцу Эми? Рики подумал, что она бы сама этого хотела. Она, несомненно, ценила радости слежки, нахождения подсказок, распутывания узлов… Самое важное — Эми находила утешение в работе. Она понимала, что по сути своей это способ отвлечься. Повседневная работа заслоняет тусклую реальность, не дает задуматься о том, что жизнь коротка, бессмысленна, опасна и так далее. Зачем об этом думать? Столкновение с фактом смерти не изменит твоего собственного финала, поэтому лучше работать, работать не разгибаясь. Найти убийцу Эми куда полезнее, чем просто скорбеть. Может быть, Рики именно так выражал свою скорбь.

В административном корпусе сиделка провела его в кабинет доктора Марка Китинга. На матовом стекле двери было выведено: «Главный врач».

Доктор сидел, сгорбившись и поставив локти на стол. Он поднял голову — так, будто ее вес был непомерно велик.

— Мистер Дэйли? — удивленно спросил он.

— Да.

— Простите. Кажется, я беседовал не с вами…

— Да, с моим братом Майклом. Он рассказал мне о вас. Я пришел из-за вашего пациента, Артура Нэста.

— Бывшего пациента. — Врач жестом указал на кресло. — Кажется, я предупредил вашего брата, что связан конфиденциальностью… Я многого не смогу рассказать.

Рики сел.

— У меня всего один вопрос, — произнес он.

Врач скептически фыркнул, запустил пальцы в волосы и застыл в этой позе. Рики решил, что доктор Китинг, сутулый, с мешковатым лицом и торчащими волосами, похож на старого бабуина.

Он выложил на стол вчетверо сложенный утренний экземпляр «Трэвелер». Заголовок на первой странице гласил «Подозреваемый по делу Душителя найден мертвым». Маленькая фотография Артура Нэста — тощего, с выпученными глазами. На снимке потерялись огромный рост и сила Нэста, его нечеловеческие черты. Он выглядел обыкновенным громилой.

Врач взглянул на фото и вздохнул.

— Что это? — Рики взял газету и прочел вслух: — «Артур Нэст, некогда основной подозреваемый по делу Бостонского Душителя, был найден мертвым вчера вечером в своей комнате, в психиатрическом отделении больницы „Бриджуотер“. Судя по всему, Нэст принял смертельную дозу антидепрессантов, которые должен был пить регулярно. Возможно, он сделал это с целью самоубийства». Ведь было не так?

— Это важно?

— Очень.

— Для кого? Никто не думал об Артуре, пока он был жив.

— Никто не думает о нем и теперь, включая меня. Это важно лишь потому, что я ищу правду. Вы действительно верите, что Артур Нэст покончил с собой?

— Для начала скажите, кто вы такой.

— Я знал Эми Райан — последнюю жертву Душителя.

— И вы думаете, что это сделал Артур?

— Нет. Артур на момент преступления находился в «Бриджуотере».

— Тогда что вам нужно? Пусть Артур наконец обретет покой.

— Я тоже хочу обрести покой.

— Вы полицейский?

Рики покачал головой. Доктор с досадой сказал:

— Послушайте, я мало что могу вам рассказать. Меня там не было, я уже несколько месяцев не видел Артура.

— Вы хорошо его знали.

— Да, но… Честно говоря, я сомневаюсь, что Артур покончил с собой. Ему не хватило бы сообразительности, чтобы обдумать план, определить смертельную дозу, накопить таблетки… Все это — за гранью его способностей. Сомневаюсь, что он вообще мог задуматься о самоубийстве, — у него никогда не было суицидальных наклонностей. Насколько мне известно, он не страдал от депрессии. Конечно, не стоит ничего отрицать, но, на мой взгляд, это весьма маловероятно. С другой стороны, не могу себе представить, зачем понадобилось убивать Артура.

— Зато я могу представить.

— У Артура не было врагов в «Бриджуотере».

— Были. Просто он об этом не знал. Кто-то не хотел, чтобы он признался в убийстве. Кто-то не хотел, чтобы де Сальво оправдали. Если бы Артур Нэст заговорил, если бы он признался в убийствах и сумел убедительно их описать — убедительнее, чем де Сальво, — обвинение бы развалилось. Как можно и впредь считать де Сальво Душителем, если в тех же самых преступлениях начал признаваться другой?

— Кого вы обвиняете? Врачей? Охрану? Пациентов?

— Не знаю. Я знаю лишь, что немало людей выиграли, позволив де Сальво признаться в убийствах. Он обрел славу, полиция закрыла дело, политики немедленно объявили, что кризис миновал. И в то же самое время где-то там, может быть, в «Бриджуотере», действовал настоящий Душитель. Не знаю, кто вложил таблетки в руку де Сальво, но мне понятно, зачем это сделали: кто-то подстраховался.

— Могу я спросить, мистер Дэйли? — В медоточивом голосе врача зазвучало сомнение. Он заговорил как психолог. Видимо, доктор Китинг решил, что Рики и сам слегка не в своем уме — помешался от горя и страдает навязчивыми идеями. — Если вы докажете это и найдете настоящего преступника, который убил вашу подругу, мисс…

— Райан.

— Мисс Райан. Что тогда?

— Тогда я прослежу, чтобы свершилось правосудие.

— Как?

— Отправлю его за решетку. Так, чтоб он оттуда никогда не вышел.

— А потом?

— Я вас не понимаю…

— Вы сказали, что хотите покоя. Вы его достигнете? Что потом?

Рики хлопнул глазами. Он собирался ответить, но поток мыслей в его голове вдруг иссяк. «Что потом?»

56

Воскресная месса в Сент Маргарет.

Майкл, потеряв счет времени, размышлял.

Все те же лица. Отец Фаррел в алтаре. Седоволосые прихожане на скамьях — Салливаны, Мэрфи, Флинны, за тем лишь исключением, что теперь это отцы, а не деды ровесников Майкла. А те, с кем вместе росли братья Дэйли, обрюзгли куда сильнее, чем их родители в том же возрасте. Знакомая кирпичная церковь, названная в честь шотландской королевы — святой Маргариты. Муж Маргариты, Малькольм III, убил Макбета. Майкл всегда полагал, что церковь следовало бы назвать в честь святого Малькольма, — среди прихожан было немало тех, кто походил на пресловутого короля. Но таких, как он, не возводят в ранг святых.

Так или иначе, в приходе имелась своя Маргарита — миссис Дэйли. Она сидела на своем законном месте, в самом центре, на передней скамье.

А рядом, ближе к проходу, — Брэндан Конрой; каждый раз, когда он неуклюже опускался на подушечку, его жирные колени с трудом умещались в узкой выемке, которую воскресенье за воскресеньем протирал Джо Дэйли-старший.

Позади сидел Джо, погруженный в свои заботы, Кэт, в синем платье и шляпке, и Малыш Джо, при галстуке.

Но не Рики. Рики не заботило, что говорит мать. В вопросах веры он был жизнерадостным агностиком и не поддавался на назойливые уверения Маргарет, утверждавшей, что сомнения — необходимая часть веры. Бог или иное высшее существо просто его не интересовали. Какая разница? С Богом или без Бога, изменить судьбу невозможно. Так что забудь об этом, парень. Нет смысла тратить время. Утром в воскресенье Рики предпочитал поспать.

Крайнее место на фамильной скамье занимал Майкл. Он не верил в Бога и святую церковь и много лет не посещал мессу и все же, как ему казалось, если бы он просто мог проглотить это снадобье, если бы заставил разум немного уступить сердцу, то, возможно, обрел бы некоторое облегчение. Несуществующему Богу с психологической точки зрения молиться столь же эффективно, как и настоящему, молитва — это терапия и благословенная покорность. Невозможно отрицать, что это средство помогает миллиардам людей. Почему бы и Майклу не поискать помощь в молитве? Разве не в мрачнейшие моменты жизни обычно нисходит благодать? Жаждать чего-либо, желать — значит делать реальным. Но для Майкла месса и все ее нюансы — распятый Христос над алтарем, хмурые лица прихожан, знакомый затхлый запах церкви — казались вымученными и несерьезными. Он сделал глупость, согласившись прийти. Служба продолжалась, и его разочарование перерастало в гнев: он злился на прихожан за их уступчивость, за то, что они приняли в свою среду Конроя. Они видели, как Брэндан с Маргарет вошли в церковь; видели, как он поддерживает ее под локоть, когда та идет по проходу к святому причастию, видели, как они вдвоем расхаживают по церкви — высокомерно и беззаботно. Ничто не осталось незамеченным — в течение многих лет Майкл слышал, как его мать порицает буквально всех и каждого за неблагоразумие — но теперь никто даже бровью не повел. Прихожане притворились, что ничего не видят. Они уже успели забыть Джо-старшего?

Во время причастия Майкл вслед за родственниками вышел в проход, где они выстроились по двое. Ему даже не пришло в голову отказаться от причастия. Люди начнут болтать, а Маргарет сотрет сына в порошок за то, что он ставит ее в неловкое положение.

Кто-то позади Майкла шепнул:

— Привет.

Майкл обернулся и увидел Курта Линдстрома. Его лицо было сплошь покрыто синяками, один глаз заплыл, но он по-прежнему ухмылялся и глядел неустрашимо.

— Не ожидал увидеть вас здесь, Майкл. Разве тут ваше место?

— Ш-ш…

— Вы исповедовались?

Майкл промолчал.

— Вы исповедовались? — повторил Линдстром. — В том, что сделали со мной?

Очередь сделала шаг вперед.

— Я вам ничего не сделал, — проговорил Майкл.

— Ладно, Майкл. Я вас прощаю.

Шаг. Еще шаг.

— Майкл, кто это рядом с вашей матерью? — не унимался Линдстром.

Очередь остановилась.

Линдстром, в подражание остальным, стоял, сложив руки на животе.

— Она прекрасно выглядит сегодня. Святая Маргарита. Церковь назвали в ее честь? — продолжал Линдстром.

— Заткнись, — шепнул Майкл.

— Чудесная женщина.

— Заткнись!

Когда они достигли алтаря, Майкл преклонил колени на покрытой красным ковром приступке. Линдстром опустился рядом.

Священник быстро шел вдоль ряда причащающихся. Достигнув Линдстрома, он помедлил и несколько секунд рассматривал его синяки. Курт разинул рот и высунул чудовищно длинный язык. Снова возникла пауза. Священник, кажется, заподозрил, что над ним издеваются. Наконец он положил облатку на язык Линдстрома, и тот медленно его втянул.

Священник встал рядом с Майклом, наградив его кривой улыбкой. Он уже давно не видел среднего Дэйли на мессе. Майкл тоже получил облатку, а следом за ним — Малыш Джо.

Майкл обошел скамьи, возвращаясь на свое место. Как он ни вытягивал шею, Линдстрома нигде видно не было.

57

У Винни Гаргано родилась идея.

— Знаете, что сделайте? Как делали римляне. Кресты, штук двести, я не знаю сколько, поставьте их так, чтоб все видели, повыше, например на Коммон, ну или еще где-нибудь, прибейте к ним этих сукиных детей и оставьте на пару недель. Пусть птицы их жрут. Вот как делали римляне. То есть итальянцы. Никто из них не стал бы запирать человека в какой-нибудь чулан в Уолполе, где его никто не увидит. Вся суть в том, чтоб видели люди. И они увидят! Это ведь главное, правильно?! Но теперь больше так не делают. Просто суют парня в камеру и оставляют там. Ну и что толку, мать вашу?..

Он осмотрел стол в ожидании ответа. В тусклом свете его лицо было едва различимо, а взгляд — спокойно-угрожающий. Но трое придурков за столом жевали крабовое мясо и чу-мэйн и могли разве что кивнуть и промычать в знак согласия. Они согласились. Они всегда соглашались с Винни Зверем, особенно когда тот был пьян и необуздан.

Гаргано нравились китайские рестораны, и это было его любимое местечко в Чайна-тауне — «Дом с фонарем». Здесь умели обслужить клиента: посадить его в верхнем зале, принести коктейль «Май-Тай» с маленькой вишенкой, завернутой в кружочек апельсина и проткнутой пластмассовой шпажкой. Эта выпивка, невзирая на скромный вид, могла свалить с ног быка. В баре было множество женщин и никаких боссов — те предпочитают рестораны в Норт-Энде или отдельные кабинеты на Тремонт-стрит. А полицейские даже не знают, что Чайна-таун — часть города. Гаргано предпочел видеть в «Доме с фонарем» лишь тех копов, кого приглашал лично.

— А ты что скажешь? Что толку?

— Ты меня спрашиваешь?.. А я знаю?

— Я подумал — раз ты коп, то наблюдаешь эту хреновину каждый день.

Джо пожал плечами. Ему не нравился Винни Зверь. Он не чувствовал ни почтения, ни страха. Джо слишком устал и слишком много выпил, чтобы хоть что-нибудь чувствовать.

— Ничего я не наблюдаю, Винни.

— Врешь. Вы сажаете парня, а на следующий день он выходит. Ну или посидит немного и выйдет через месяц. Ты ведь понимаешь, о чем я. Что толку раз за разом арестовывать одних и тех же? Тебя ведь это напрягает, а?

— Не особо.

— Почему?

— Такова система.

— Значит, хреновая система.

— Меня это не касается.

— В том-то и проблема. Вот почему вы, копы, ничего не добиваетесь. Пустил бы ты меня на свое место…

— И что? Ты развесишь на крестах двести человек? Это твоя гениальная идея? Собрать всех проституток и мелких воришек и распять их? Отличный план, Вин.

— Только не проституток. Кто говорит — проституток? Это даже не преступление. Я говорю об убийцах. Если хочешь получить результаты, нужно что-то делать. Думаешь, в Риме было много убийств?

— Не сомневаюсь.

— А вот и нет.

— Откуда тебе знать?

— Знаю — и все. Потому что они все понимали. Люди хотят видеть, что бываете преступниками, поэтому римляне ставили кресты, поэтому они построили Колизей, чтобы все могли посмотреть бои, чтобы видели, как другие умирают. И все были довольны. Людям нужно иногда сбросить пар. Не надо им мешать.

— Люди могут увидеть это и в кино.

— Как в «Бен Гуре», — отозвался один из сидевших за столом. — Видели?

— Какого черта, при чем тут «Бен Гур»?

— Это фильм такой.

— Сам знаю, что фильм. Идиот.

— Я просто сказал, Вин. Вы тут говорили, что можно было пойти в Колизей и посмотреть, как убивают людей. Потом Джо сказал, что теперь можно то же самое увидеть в кино, ну и я сказал, что можно посмотреть «Бен Гура» и увидеть, как убивают людей в Колизее. Там это показывают. Вот и все.

— А я говорю, что это дурацкий фильм.

— Ну и что?

— Одно вранье.

— «Бен Гур»? А я думал, там все правда.

— Ты путаешь со «Спартаком».

— Они ж оба вроде как исторические — «Спартак» и «Бен Гур».

— Может, вы, парни, заткнетесь? Я сейчас не о кино говорю. Я серьезно. Придурки. Слушайте! Римляне правили тысячу лет, ну или вроде того. Знаете почему? Потому что они фигней не занимались. Вот что. Иисус пришел и сказал: «Я Бог» — ну или как-то так, а они решили, что им это не по нутру, и распяли его на кресте. Ни хрена они не боялись.

— Да, — ответил Джо. — Но Иисус победил.

— Как это?

— Ватикан находится в Риме.

— И что от этого пользы Иисусу? Он же умер.

— По-моему, ты просто не понимаешь, Вин.

— Нет, это ты ни черта не понимаешь. Я хочу сказать — вот как должно быть. И с Гитлером то же самое. Если бы Гитлера убили, когда он только-только все это начал, никаких проблем бы вообще не было! А так на войне погибли миллионы. И что мы говорили нашим солдатам? «Иди и убей как можно больше этих сволочей». Вот о чем речь. Что нужно принимать правильные меры.

— Гитлер? При чем тут Гитлер?

— Я говорю, что с такими людьми надо что-то делать. И всегда так поступать, даже в мелочах.

— Тогда была война. Теперь все по-другому.

— Никакой разницы. Правила одни и те же. Война идет всегда.

— Ты псих, Винс.

— Да? Если я псих, чего ж ты на меня работаешь?

— Потому что я идиот.

— А эти парни? Тоже идиоты?

— Ты действительно хочешь ответа?

Все засмеялись, кроме Джо.

— Вот что я скажу. Ты коп, а значит, понимаешь, что я прав. Готов поспорить: тот, кто убил эту девушку, как ее, журналистку, которую задушили…

— Эми Райан.

— Ну да. Так вот, готов поспорить: она не первая его жертва. У этого парня многое на счету. И я уверен, что он уже сидел. Его посадили, а потом выпустили — и он ее убил.

— И что?

— Она была хорошей девушкой, ваша Эми? Она ведь не заслужила такой смерти?

Джо промолчал.

— Так вот, если бы этого парня пришибли после первого раза, он бы не…

— Невозможно угадать, на что способен человек. Теоретически.

— Поверь мне, иногда угадать нетрудно. — Гаргано многозначительно взглянул на него.

Остальные снова замычали и кивнули. Винни Зверь, в конце концов, был специалистом в этой области.

58

Снова измученная Кэт позвонила в дверь Рики.

— В чем дело, Кэт? Что случилось?

— Не знаю. Просто не знаю, что делать… Я…

— О Господи! Зайди.

Рики попытался ее успокоить — положил руку на плечо, жестом указал на кушетку, потянулся забрать сумочку. Все эти жесты выглядели довольно нелепо, они смахивали на морские сигналы, и Рики удивился своей внезапной неловкости. Это была новая роль, и он еще не научился ее играть. Прежний Рики — отстраненный, беспечный, скучающий, харизматичный — подходил ему больше. Но само присутствие Кэт как будто подтвердило перемену в нем — или по крайней мере в том, как его теперь воспринимала семья. Он отнюдь не был тем человеком, к которому обращаются расстроенные женщины. Он вообще мало соприкасался с женской половиной семейства — в течение всех этих лет эту связь поддерживала Эми. Она объяснялась вместо него с Маргарет, Кэт и всякими тетушками и кузинами, которые появлялись на семейных сборищах. Но теперь Кэт была здесь, и Рики хотел ей помочь.

Впрочем, Кэт успокоилась, когда вошла в квартиру и увидела царящий там беспорядок. Она рассматривала гостиную, как будто это было точное отражение ее внутреннего мира. Кажется, она решила, что, какими бы ни были ее собственные проблемы, у Рики дела обстоят еще хуже.

— А где твой проигрыватель? И все пластинки?

— Ко мне кто-то забрался.

— Что?

— Я не шучу.

— Прости, Рики. Но это так… — Она фыркнула.

— В наши дни никому нельзя доверять.

— Могу вернуть тебе пластинку Майлза Дэвиса.

— Нет, оставь себе.

— У тебя новая кушетка?

— Да.

— Вор забрал старую?

— Конечно.

— Странно, что вору она приглянулась.

— Это долгая история.

— Не сомневаюсь.

Кэт села на кушетку и провела рукой по подушкам.

Прошло более двух месяцев после того, как головорезы Гаргано перевернули квартиру Рики вверх дном в поисках камней. За это время он успел купить подержанную кушетку, кофейный столик и новый проигрыватель. И все. Он не ощущал прежней связи с этим местом. Рики подумал, что, возможно, стоит переехать, но не знал куда. Во всяком случае, уехать стоило подальше.

— Ты должен помочь Джо.

— Как?

Кэт закрыла лицо руками.

— Что, он снова пошел по бабам?

— Нет. У него проблемы. Он играет. Мы разорены. То есть буквально. У нас ни гроша, Рики. Мне даже нечего подать им сегодня на ужин.

— Господи, Кэт, почему ты сразу не сказала? У меня хватает денег. Это не беда.

— Нет, беда. Он странно себя ведет. По-моему, у него неприятности.

Рики выудил из кошелька деньги и протянул Кэт две купюры по двадцать долларов и одну десятку.

Она изумленно раскрыла рот.

— Но… я не могу этого взять. Здесь слишком много.

— Возьми. Я раздобуду тебе и больше.

Кэт взяла двадцать долларов, остальное положила на столик.

— Спасибо. Мы все вернем, Рики, обещаю.

— Не нужно ничего мне возвращать. Это подарок.

— Рики, ты знаешь, что такое с Джо? Ты ведь знаешь!

— Я… ну он кое-что рассказал. Но не все.

— Что он тебе сказал?

— Ничего особенного, Кэт. Правда. Не о чем беспокоиться.

— Рики, ты мне все расскажешь.

— Я действительно не знаю всего. Мы с Джо вообще мало общаемся. Я знаю то же, что и ты: он играет, он наделал долгов и теперь у него мало денег. Все не так уж скверно.

— Не так уж скверно? Да он ворует у нас! У нас! Нам пришли счета — ты даже не представляешь какие…

— Отдай их мне, я заплачу.

— Я не могу. Он меня убьет.

— Ну так не говори ему. Просто сложи их в конверт и принеси сюда.

Кэт потерла глаза. Рука у нее дрожала. То ли от усталости, то ли от напряжения.

— Рики, с ним ведь ничего не случится, правда?

— Джо большой мальчик, он не нуждается в моей помощи.

— Рики, посмотри на меня и пообещай, что ты не позволишь ему влезть в неприятности. Он твой брат.

— Ты меня переоцениваешь, Кэт.

— Пообещай.

— Обещаю.

— Посмотри мне в глаза.

— Ладно, ладно. Обещаю.

Кэт вздохнула, как будто отныне и навеки было решено: с Джо не случится ничего дурного. Двадцатка по-прежнему лежала у нее в руке — две молитвы нашли отклик. Она сложила купюру пополам, потом еще раз, так что виднелись магические цифры — 2 и 0. Эта бумажка изменит ее жизнь, она предотвратит катастрофу. Кэт до последнего времени никогда особенно не задумывалась о деньгах, но теперь все ее мысли были сосредоточены только на них. Она вытащила бумажник, чтобы спрятать деньги. На двадцать долларов семья будет питаться неделю или даже дольше.

Рики поднял пальто, которое Кэт бросила на стул. Помогая ей одеться, он незаметно сунул в карман еще тридцать долларов.

59

Маргарет, закованная в плотную шерстяную ткань, точно в броню, открыла дверь.

— Майкл, ты что здесь делаешь? Ты сегодня не работаешь?

— Нет.

— Ты в порядке?

— Нет. Все просто ужасно.

— То есть? Ты болен?

— Нет.

— Может быть, надо было взять отгул по болезни? А вдруг на работе тебя хватятся?

Майкл прошаркал мимо — как дикобраз тащится через дорогу под грузом игл.

— По-моему, надо позвонить на работу, — повторила Маргарет. — А вдруг тебя будут искать? Позвони из кухни. Нужно быть ответственным, милый. Потрать всего одну секунду…

Майкл остановился в центре маленькой гостиной. На столике возле кресла лежала книга Конроя — роман Мики Спилейна.

— Я хочу поговорить с тобой насчет папы.

— Ну ладно…

— Ты спрашивала об этом Конроя? После того нашего разговора…

— Я не стала бы оскорблять Брэндана…

— Предпочитаешь оскорблять отца?

— Ты снова об этом?..

— В любом случае тебе придется оскорбить либо того, либо другого.

Маргарет поплотнее запахнула кардиган и скрестила руки на груди.

— Почему ты говоришь мне такие вещи?

— Объясни, что случилось с отцом.

— О чем ты?

— В последние месяцы что-то пошло не так. Папа все время был расстроен. Хандрил, пил больше обычного, дымил как паровоз.

— У твоего отца была нелегкая работа, уж ты-то мог бы это понять. Случались взлеты и падения, как у всех людей, как и у тебя. Ничего странного в том, что отец выпивал. Он же не супермен.

— Да, я знаю. Не супермен. Однажды вечером он получил пулю — ничего особенного, правда? Может случиться с любым. Но он погиб. Необычная судьба, да?

— Он погиб на службе. При чем здесь то, что он пил и курил? Отец был в хорошей форме. Он всегда был в хорошей форме.

В сознании Майкла мелькнула картинка: отец на пляже, не особенно мускулистый, но худощавый и жилистый.

— Помоги мне, мама. Я должен знать. Однажды за ужином Джо сказал, как замечательно быть полицейским и все такое, а папа ответил: «Это не так уж здорово».

— Господи, да он все время так говорил. Твой отец постарел, устал. Работай ты так, как он, то тоже уставал бы.

— Нет. Он не говорил, что устал. Он говорил, что устал от всего этого. Ему нравилось быть полицейским. От чего конкретно он устал?

— Он много работал.

Майкл нахмурился.

— Знаешь, что странно? Когда у Джо начались проблемы с букмекерами, все мы знали, к кому обратиться — к старому доброму дядюшке Брэндану.

— Не вижу, какая тут связь.

— Когда у папы были проблемы… Они с Брэнданом столько лет были напарниками.

— И что?

— Брэндан не такой, как папа, ведь правда?

— Мне не нравится этот допрос, Майкл. Ты не в суде. Ты, кажется, знаешь все ответы. Почему бы открыто не объяснить, что у тебя на уме?

— Два убийства в семье за год. Слишком большое совпадение. И никаких подсказок. Никакой помощи со стороны полиции — оба дела остались нераскрытыми.

— Майкл, нужно жить дальше…

— Нет. Я не хочу об этом забывать. Я отправился к подруге Эми, журналистке. Помнишь Клэр Дауни?

— Я видела ее имя в газете рядом с именем Эми.

— Я спросил у Клэр, что ей известно. Почему Эми решила, что Конрой мог причинить вред моему отцу. То есть если Конрой предатель, то какой у него мотив? Если верить Клэр, Эми собиралась писать об Уэст-Энде. Точнее, о двуногих крысах Уэст-Энда. А потом я пошел и поговорил с одной старой знакомой. Ну, не то чтобы знакомой. Она считает меня дьяволом во плоти — так и есть, потому что с моей помощью ее вышвырнули из квартиры, чтобы Фарли Зонненшайн мог построить там новый дом и заработать еще несколько миллионов, — все это во имя улучшения нашего чудесного города, разумеется. Мою знакомую зовут миссис Кавальканте. Очень милая пожилая итальянка. Она сказала, что какие-то плохие парни — delinquent — угрожали ей, пытались выжить из дома, чтобы поскорее им завладеть. Ничего удивительного, правда? Уйма денег на кону, люди вроде Зонненшайна обычно не стесняются прибегать к силе. Но вот что интересно: миссис Кавальканте сказала, что среди этих delinquenti были копы.

— Майкл, ты ведь не думаешь, что среди них был твой отец?

— Нет. Не говори глупостей. Папа, возможно, не был суперменом, но он, несомненно, был порядочным человеком, особенно по сравнению с твоим любовником.

— Майкл, только не нужно устраивать здесь заговоров!..

— Никаких заговоров. Я просто говорю о деле. О копах, которые берут на лапу.

— Пара баксов там и сям — это не выходит за рамки.

— Да. И пока это не выходит за рамки, полицейские вроде моего отца смотрят на это сквозь пальцы. Конечно, продажен не весь департамент — лишь половина. Но остальным приходится закрывать на это глаза — или по крайней мере держать рот на замке, — пока продажные копы берут взятки. А если что-то изменилось? Вдруг папа увидел нечто непривычное даже для Бостона и больше не смог терпеть?

— Господи, Майкл, как все это связано с Брэнданом?

— Брэндан способен на такие вещи, которые не стал бы делать папа.

— Майкл, я не знаю, что случилось у вас с Брэнданом, но ты должен понять одну вещь. Что бы ни сделал Брэндан, что бы он ни собирался сделать — твой отец наверняка делал то же самое. Они были не просто напарниками, а друзьями. По-твоему, ангел Джо и дьявол Брэндан. Но это не так. Совсем не так.

— Эми считала по-другому.

Маргарет пожала плечами:

— Она ошибалась. Эми, мир ее праху, была чудесной девушкой, но и у нее имелись свои недостатки. Иногда нужно видеть сердцем, Майкл. Позволь мне кое-что спросить. Как ты думаешь, смог бы отец оплатить твое обучение в Гарварде исключительно на жалованье полицейского?

— Я работал и учился.

— Да, работал, но все-таки семья тебя поддерживала. Как, по-твоему, отец это проделывал? В Гарварде с тобой училось много детей полицейских? Мы не Кеннеди, Майкл.

— Это уж точно.

— У твоего отца было трое детей. Иногда он делал то, что приходилось. Не он изобрел эту систему.

— Я охотно верю. За исключением лишь одного: когда папа погиб, в переулке, кроме него, был лишь Брэндан Конрой. Если папа решил, что он больше не может терпеть, если Брэндан зашел слишком далеко и отец решил его остановить… Я вполне понимаю, какие причины были у Брэндана встать там с пистолетом. А ты как считаешь, мама?

— Я не нуждаюсь в объяснениях.

— Подумай об этом, когда вечером ляжешь с ним в постель.

Маргарет ударила его по лицу.

— Я все еще твоя мать! Что бы ты обо мне ни думал…

60

Джо широко и недоверчиво ухмыльнулся:

— Ты что, с ума сошел?

Майкл пожал плечами.

— А ты, Рик? Ты в это веришь?

— Если Микки говорит…

— А если он скажет, что небо зеленое?

— Я, пожалуй, пойду и посмотрю.

Джо провел рукой по лицу.

— Невозможно. Просто невозможно.

Рики поболтал пиво в стакане и откинулся на спинку кресла. Они сидели в баре под названием «Кактус», где никто не мог их подслушать. Разумеется, Рики не раздумывая отмахнулся бы, но в это верила Эми. Во имя ее памяти Рики должен был по крайней мере задуматься. И чем дольше он думал, тем более убеждался в абсурдности подобной мысли — что Брэндан Конрой убил Джо-старшего. Несомненно, множество людей особенно спокойно спали в ту ночь, когда Эми Райан умерла и унесла с собой свои секреты. Возможно, в том числе и Конрой.

Джо не верил.

— Я знаю Конроя. Знаю его лучше, чем вы оба, придурки. Гораздо лучше. Это невозможно. Я не могу, просто не могу… Ну ладно, ладно, Майкл взъелся на Брэндана. Это твое дело, Майк. Но это безумие. Я не собираюсь бросаться такими обвинениями.

— Я никого не обвиняю. Просто говорю, что мы должны разобраться.

— Кто — «мы»? В чем мы должны разобраться? Это работа полицейских.

— Думаешь, полиция будет копать под Конроя? Он же глава убойного отдела.

Рики горько усмехнулся:

— Не первое дело, которое он не может раскрыть.

— Это не наша работа, Майк.

— Не я это затеял, Джо. Я просто жил обычной жизнью, а потом мне позвонили и сказали, что отец убит. Мы так и не стали прежними. У нас была нормальная семья, а потом внезапно в семье появился покойник. Я никогда не мечтал быть сыном убитого полицейского. Я повернул бы время вспять, будь на то моя воля.

— О чем ты вообще говоришь?!

— Можно спросить, Джо? Если бы ты нашел человека, который убил отца, если бы ты не сомневался, знал наверняка, что он виновен, но если бы это могло сойти ему с рук…

— Если, если, если…

— Да, вот именно — если. Что ты бы сделал?

— Все не так, как ты думаешь.

— Я просто говорю: если… если бы ты знал, кто застрелил отца?

— Не знаю. Убил бы его.

— Убил, — спокойно повторил Майкл. — Убил бы.

— Не знаю. Я просто предположил.

— Я с тобой согласен.

Джо покачал головой:

— О чем ты? «Согласен…» Ты еще ничего не знаешь, а уже согласен кого-то убить. Ты ведь не из таких, Майкл.

— Я имел в виду, что это было бы правильно.

— Майк, по-моему, тебя только что назвали слабаком. Что это значит, Джо, — «не из таких»?

— Что он слабак.

— Ну так скажи прямо.

— Ты слабак, Майк.

— Майкл, он сказал тебе это в лицо.

— Хорошо, я слабак.

— Так я и знал. — Рики оскалился. — Придурок.

Майкл помрачнел.

— Нам нужно подумать…

— Опять… Может быть, заткнешься? Никто тут не собирается никого убивать.

— Нужно подумать, что делать, если это правда.

— Это неправда. Можешь ты понять? Это неправда.

— Джо, никто не говорит, что это правда. Майкл сказал — «если».

— Я слышал, что он сказал, Рик. Он твердит об убийстве, хотя и не прямо.

— Я всего лишь говорю, что нужно подумать. Потому что это неизбежно.

— Майк, ты понимаешь, что это уже преступление? Называется — «замышлять убийство».

— Мы всего лишь философски рассуждаем, Джо.

— Ах вот что это такое?!

— Да брось, если арестовывать всех, кто говорит об убийстве, думает о нем или читает…

— Я о нем не думаю.

— Хорошо. Не думаешь. А ты, Рики?

— Так это заговор или просто философский спор?

— Мы всего лишь разговариваем.

— Ты слышал, Джо?

— Джо все понимает. Мы разговариваем. Отвлеченно. Что мы делаем, Рик?

— Ничего. Будь у нас улики, мы обратились бы в полицию. Дали им шанс. Если бы они ничего не сделали, мы обратились бы выше.

— А если бы и там нам ничем не помогли?

— Если бы даже федералы ничего не смогли сделать… тогда бы мы задумались.

— Я только и делаю, что думаю, Рики.

— Знаю. Может, тебе стоит немного отдохнуть, Микки? Ты так с ума сойдешь.

— А может быть, это вы спятили?

— Безумцы всегда так говорят.

— Если Конрой убийца и мы оставим все как есть… — Майкл покачал головой, подбирая слова, — тогда позор нам.

— Микки, ты серьезно?

Майкл задумался, прежде чем ответить.

— Не знаю, Рик. Честно говоря, не знаю.

— Если придется туго, мы поможем.

— Кроме Джо, конечно.

— И Джо тоже за тебя. Если придется туго. — Рики многозначительно взглянул на брата.

Джо уклонился от ответа. Просто сидел молча.

— Видимо, заодно только мы с тобой, Рики. Два мушкетера. Может, заведем одинаковые перстни?

Джо спросил:

— У тебя и без того хватает проблем, Рики.

— Что?

— Давай, объясни ему. Объясни, что это значит.

— Ничего. Это значит, что Джо трепач.

— Ну же, объясни ему.

— Он все равно тебе поможет. Разве нет, Джо?

— Ну да, конечно. Будем бегать по улицам, как долбаные шерлоки холмсы.

— Микки… Ты ведь не собираешься выкинуть какую-нибудь глупость? Ты не псих, правда?

— Говорю же, психи — это вы. Один я тут абсолютно нормальный.

61

Джо нашел его в одном из клубов Саут-Энда под названием «Цилиндр», хотя здешние завсегдатаи, итальянцы-мафиози, преимущественно щеголяли в мягких фетровых шляпах. Клуб занимал нижние два этажа дома. Здесь старые гангстеры смешивались с молодым поколением сорвиголов вроде Винни Зверя, а те и другие, в свою очередь, — с мирными гражданами, приходившими сюда выпить или сыграть в покер. Полицейские не беспокоили клуб — они либо получали свою долю, либо просто предпочитали не вмешиваться. Здесь можно было угоститься разбавленным водой пивом за десять центов и оставить на карточном столе пятьдесят баксов. Из этих пятидесяти доллар с четвертью (магические два с половиной процента) передавались из рук в руки, пока не добирались до Чарли Капобьянко. Когда Джо вошел в клуб — в «Цилиндр» допускали только членов, но по поводу Джо «договорились» (обо всем всегда договаривались, где-то за пределами его поля зрения), — он ощутил неуловимое изменение. Он слишком далеко шагнул. Джо показалось, что пол ходит у него под ногами, словно он ступил в отходящую от берега лодку и позади открылась черная вода. Но это ощущение было какое-то бесформенное, невнятное, и Джо выкинул его из головы, прежде чем оно успело оформиться в идею, в отчетливый повод не ходить сюда. Джо привык исполнять задания по-солдатски: не думай, не обсуждай приказ, просто выполняй его. Достигни цели. Но подсознание настаивало, предчувствие набирало силу, обретало форму: не делай этого.

Пол Маролла наблюдал за игрой в кости, держа в одной руке стакан, а в другой сигарету. На нем была темно-красная рубашка, подчеркивавшая атлетическое сложение, волосы блестели от геля. Зрители вокруг столика были слишком высоки, чтобы Маролла мог посмотреть как следует, и Пол скрывал досаду, тщательно разыгрывая равнодушие, — человек, который наслаждается выпивкой, сигаретой и зрелищем чужих задниц.

Джо двинулся к нему через толпу. Окружающие расступались, пропуская его, отчего ощущение остановившегося времени все усиливалось. Джо не знал, почему они расступаются перед ним — сторонятся полицейского или просто благоразумно дают дорогу крупному человеку. Возможно, ему просто мерещится, воображение играете ним шутку.

Маролла заметил его и нахмурился, вспоминая. Прошло несколько недель после разговора с верзилой-копом на стройке. Маролла вспомнил Джо, расслабился и ухмыльнулся.

— Нужно поговорить, — сказал Джо.

— О чем?

— Не важно. Просто нужно поговорить.

— Ну так говори. Какого хрена…

— Здесь?

— Почему нет?

— Хочешь, чтобы все видели, как ты со мной разговариваешь? Может, мне еще значок показать?

Маролла задумался.

— Жду тебя на улице, — сказал Джо. — Одного.

— Сначала допью.

Джо взглянул на полупустой стакан. У него мелькнула мысль: выхватить у Пола сигарету и бросить ее в пиво. Но Маролла был готов к драке. Что плохого в небольшой отсрочке? Джо оставил его в баре и решил, что, совершив этот маленький акт учтивости, он поднялся над неотесанными завсегдатаями «Цилиндра».

Джо прождал на улице минут пять, прежде чем из клуба вышел Маролла. Парень взглянул налево — там, прислонясь к косяку, стоял широкоплечий кудрявый итальянец и кого-то ждал. Даго в шерстяном спортивном пиджаке, с тонким галстуком. На лбу у него был горизонтальный шрам, видневшийся под челкой, чуть ниже линии волос. Итальянцы обменялись кивками, и Маролла обернулся к Джо. Он спустился на три ступеньки.

У него за спиной парень со шрамом одним движением выхватил из темноты правой рукой бейсбольную биту и размахнулся — так быстро, что Джо даже испугался, хотя знал, что так и будет. Удар пришелся Маролле в голову над ухом. Тот с закрытыми глазами растянулся на тротуаре, парень со шрамом встал над ним. Джо уставился на неприметную дверь «Цилиндра».

Позади захлопали дверцы машин и послышались шаги.

Семеро парней — бойцы, молодые и беспощадные. Они окружили тело — Маролла лежал на тротуаре, подогнув руку и ногу, точно спящий ребенок. Казалось неизбежным, что кто-нибудь наступит ему на пальцы или на лицо — просто забавы ради.

Винни Гаргано потыкал тело мыском ботинка. Никакой реакции.

— Отлично, давайте живее. Хорошо поработал, коп.

Гаргано явно гордился тем, что столь умело пользуется своим новым оружием. Прозвищем Зверь он был обязан отнюдь не тонкой работе.

Четверо мужчин подняли Мароллу за ноги и за руки и сунули в багажник «кадиллака». Багажник был объемный, пустой и безукоризненно чистый. Маролла свернулся там, точно кот. Откуда-то появился моток бечевки, новенькой, только что купленной в магазине, и парень со шрамом принялся вязать пленника: заведя ему руки за спину, он несколько раз обмотал запястья и туго стянул петлю, потом точно так же связал лодыжки, протянув к ним веревку. Маролла, со скрученными руками, лежал в позе эмбриона. Когда ему притянули лодыжки к запястьям, тело неловко свернулось клубком, вместо того чтобы выгнуться. Парень со шрамом досадливо ослабил веревку, перекатил Мароллу на живот и вновь придал ему положение натянутого лука. Кто-то его поторопил, и парень недовольно ответил:

— Этот хрен не гнется, у него одни мышцы.

Он проверил узлы и наконец удовлетворенно хмыкнул.

Багажник закрыли, бандиты расселись в две машины. Джо сел в «кадиллак» Гаргано.

Они не поехали ни в одно из привычных мест. Ни на Блу-Хилл-авеню, где находился бар, ни в южную часть города, в недра Саут-Энда, ни на причал. Норт-Энд они тоже миновали. Машины ехали через мост. Джо понял: для Пола Мароллы все кончено, он уже почти мертв. Нет смысла вывозить его из города лишь для того, чтобы избить. Человека увозят из города, чтобы закопать, в идеале — на территории конкурирующей банды. «Ирландская война» еще продолжалась, убийства становились все более дерзкими, зачастую они происходили внезапно, где бы ни застали жертву. Некий чарльстонец по имени Конни Хьюэс, жертва номер тридцать, попался прямо на этом мосту: ребята с Уинтер-Хилла на двух машинах, загнали его сюда, зажали и изрешетили из карабинов. И все-таки дела так не делаются. Джо понимал, что цель этой поездки — сбить с толку полицейских. Финальным унижением было то, что он сидел в машине с Гаргано и никто не старался ничего от него скрыть.

В «кадиллаке» царила тишина.

Джо прислушался к звукам из багажника. Маролла лежал всего в паре футов у него за спиной. Ничего не было слышно — только шум мотора. Маролла еще без сознания? Или очнулся и отчаянно думает, как бы выбраться? Даже в темноте он должен догадаться, что они едут чересчур долго. Он должен понять, что попал в переплет. Каково ему там — во мраке и холоде, в мучительной позе, с ноющими мышцами? Джо попытался переключиться на городские виды в окне, на предместья, где многоквартирные дома сменились коттеджами и обширными парковками.

— Куда мы едем? — спросил он.

— В Ревир, — ответил Гаргано.

Ревир. Понятно. Когда в Ревире найдут труп, никто не заподозрит Карло Капобьянко. Идеальный город для бандита. Бостонцы называли Ревир вторым Доджем[9] — там царили насилие, анархия, разврат. Но сравнение явно было нечестным по отношению к Доджу: там по крайней мере имелся законопослушный шериф. В Ревире даже этого не было. Когда в 1963 году умер старик букмекер, заправлявший ревирской мафией, именно заместитель начальника полиции, Фил Галло, сделался вторым по значимости криминальным авторитетом. Две городские силы — администрация и преступность — в конце концов объединились в его лице. Впрочем, бандиты заправляли Ревиром задолго до того, как коронация Галло официально утвердила подобный порядок вещей. Ходила шутка, что теперь на поводке у Галло даже ревирские собаколовы. В городе полвека процветали евреи-букмекеры и итальянцы-рэкетиры. Но Чарли Капобьянко ощутил возможность переворота, почуял слабину. Он попытался прибрать к рукам ревирских букмекеров, и Галло нанес ответный удар. Однажды утром он даже осмелился обстрелять «кадиллак» Капобьянко, припаркованный на Хантингтон-авеню, перед домом любовницы. Вскоре стало очевидно, что демарш Чарли Капобьянко обречен. Галло имел прямой доступ в святая святых, к самому Раймону Патриарке, а Патриарка не позволил бы Капобьянко захватить город. Ревир существовал как независимое государство, не входящее в состав империи Капобьянко, и ревирские гангстеры оставались неуправляемыми, точно баски. Капобьянко страшно ярился. Возможно, труп Пола Мароллы на заднем дворе Галло по меньшей мере доставит ревирскому боссу несколько неприятных минут. И уж точно копы не станут шнырять по Норт-Энду.

Джо плевать было на тектонические перемещения в ревирском ландшафте — пачка идиотов, которые убивают друг друга. Его беспокоила мысль, от которой он никак не мог отделаться: жертва номер тридцать один, следующая по счету, лежала в багажнике, в двух метрах от него. Джо чувствовал себя так, будто это он лежал в металлическом гробу. Крышка багажника, шум колес под ухом. Сочувствие, разумеется, было неподходящей эмоцией в данной ситуации. Маролла в некотором смысле уже труп. Что толку сочувствовать трупу? Джо рассматривал его разве что абстрактно. Крупный план годится лишь для живых, достойных сострадания. Но даже взгляд сверху — две машины на шоссе, тусклые конусы света, краткое зрелище закрытого багажника и свернувшегося в нем тела — был жуток. Джо ощутил приступ клаустрофобии, но заставил себя расслабиться.

Однажды он и сам проделает этот путь. Они сработают аккуратно — не станут присылать рядового бойца, используют человека, которому Джо доверяет, старого друга, с которым он чувствует себя в безопасности. Убийца появится с улыбкой, с подарком. Возможно, это даже будет полицейский. Ни атаки в лоб, ни автоматной очереди, ни ругани. Удар нанесут сзади, неожиданно. Он ничего не увидит.

В Ревире они остановились у мотеля под названием «Приют». Неоновая вывеска над входом, парковка, огороженная высоким забором. Забор закрывал вид на фабрики по обеим сторонам, над ним виднелись только огромные буквы: «Ревир. Судовые двигатели» и «Теплоснабжение».

Водитель припарковал «кадиллак» рядом с белым «шевроле». Вторая машина остановилась с другой стороны. Все вышли, потягиваясь и разминая ноги после поездки, и сгрудились вокруг багажника.

Маролла пришел в себя. Он вдохнул свежий воздух, захлопал глазами и немедленно принялся оправдываться:

— Винс, я ничего не сделал. Клянусь. Не знаю, что тебе наговорили, но я Богом клянусь, Винс, клянусь могилой матери, я ничего не сделал, что бы тебе ни наговорили…

Гаргано усмехнулся:

— Ты еще даже не знаешь, о чем речь, но ты все равно этого не делал?

Бандиты тоже засмеялись.

— Прости, Винс. Прости. Скажи, в чем дело, и я все объясню.

— Ты у меня крадешь.

— Нет!

— Ты крадешь.

— Нет! Клянусь. Послушай меня. Это ошибка. Я все объясню…

— Никаких ошибок. — Гаргано не обращался ни к кому в отдельности. — Тащите его в ту машину.

Багажник «шевроле» открыли ключом. Двое парней, ворча, подняли Мароллу и бросили туда. Машина качнулась под тяжестью тела.

— Спи крепко, — проговорил один из них.

Джо не знал, как себя вести — то ли засвидетельствовать свою верность каким-нибудь мудрым высказыванием, то ли промолчать, продемонстрировав тем самым, что и он, в конце концов, может быть настоящим полицейским. Дело в том, что Джо не имел намерения изображать сейчас настоящего полицейского. Он знал правила. Распустишь язык — умрешь, может быть, уже после разговора с генеральным прокурором или после суда. Но так или иначе, коп ты или нет — ты умрешь. Достанут любого. И потом, трудно будет объяснить собственную роль в убийстве Мароллы. Джо — соучастник. И без толку утверждать, что он верил, будто Мароллу лишь изобьют и отпустят. Все равно уже слишком поздно. Их семеро, он один. У Джо не осталось выбора, кроме как предоставить все воле Божьей. Скоро это закончится. Маролла получит свои две пули, багажник закроют, и они отправятся домой. Джо опустил глаза. По привычке он отметил род-айлендский номер машины — для отчета, который все равно никогда не напишет: РМ 387. Несомненно, машина украдена, табличка с номером — тоже. Наверняка «шевроле» простоял здесь уже несколько дней, чтобы его внезапное появление в городе утром после убийства не привлекло ничьего внимания. Род-Айленд, РМ 387 — Джо пожалел, что не может записать. Такова процедура. Нельзя доверять памяти, нельзя доверять собственному рассудку. Он и раньше видел смерть, сам убивал — немцев, на войне.

Багажник «шевроле» был длинным и глубоким. С поднятой крышкой он казался особенно вместительным.

Маролла попытался привалиться к боковой стенке багажника и взглянуть на своих мучителей.

— Дайте-ка веревку, — сказал Гаргано.

— Нет! Винс, не надо! Это ошибка! Послушай меня, всего одну минуту…

— «Ах, ох, это ошибка…» С какой стати это ошибка? А? Объясни. Объясни, придурок, почему это ошибка. Давай, я слушаю.

— Просто ошибка. Клянусь, Вин, я этого не делал. Поверь мне. Я знаю, все против меня, но я говорю правду. Пожалуйста…

— Ты, наверное, думаешь, что я идиот. Ты думаешь, что я идиот?

— Нет, Вин, нет, я так не думаю.

— Может, я кажусь тебе идиотом?

— Нет.

— Тогда какого хрена ты разговариваешь со мной как с идиотом и говоришь, что это ошибка? Как это может быть ошибкой? — Гаргано принялся разматывать бечевку. Одновременно он объяснял — совсем как отец, который собирается наказать сына. — Люди знают, сколько ты получил. Думаешь, никто не знает? Деньги исчезают, и никто не замечает? Твоя работа — забрать деньги и доставить их по адресу. А ты у меня крал. Не раз, не два — снова и снова. За тобой наблюдали, тупица. За деньгами всегда следят. Ты этого не знал? Ты что, думал, всем плевать? Думал, можно брать, сколько хочешь, как будто это твои деньги? Ты так думал?

— Я все верну…

— Ты ведь говорил, что ничего не брал.

— Не брал. Но если… деньги пропали, то, наверное, по моей вине. Понимаете? По моей вине. Я все верну. Плюс проценты, какие скажете.

— Перестань трепаться, ладно? Небось уже в штаны наложил… — и снова, ни к кому не обращаясь, Гаргано произнес: — Давайте заканчивать.

— Нет! Стойте!

Маролла оглядел их и в отчаянии уставился на Джо:

— Вытащи меня отсюда, коп!

Джо покачал головой.

— Давай, выручи меня! Ты же коп! Ты можешь. Вытащи меня.

Джо почувствовал, как все взгляды устремились на него. Он снова покачал головой:

— Я ничего не могу сделать.

Маролла, лежа на боку, слегка оторвал плечи от днища багажника.

— Я расскажу… расскажу о том, что ты хотел знать. Отвечу на твои вопросы.

— Нет у меня никаких вопросов.

— Есть, есть! Помнишь, мы разговаривали? Разговаривали! — Маролла говорил быстро, задыхаясь. Он торговался. Видимо, думал, что сможет выиграть немного времени, если привлечет чье-то внимание. Еще немного времени… — Мы с тобой разговаривали. Помнишь? Об Уэст-Энде. О старом магазине и все такое. Хочешь знать, что там было? Хочешь? Хочешь? Я могу тебе сказать. Могу сказать. Я тебе все расскажу, все, от начала и до конца. Тот старик с его магазином — ерунда, плевое дело. Я могу рассказать тебе все целиком.

Гаргано сказал:

— Заткнись.

— Те парни…

— Я сказал, заткнись!

— Те парни…

— Господи! — Гаргано сдавил шею Мароллы двумя руками и трижды стукнул головой о крышку багажника. Тот немедленно успокоился.

— Эй, коп. — Он пьяно улыбнулся. — Эй, коп, я знаю, кто убил твоего старика. Я могу тебе сказать. — Маролла знал, что обречен. Кажется, наконец он все понял — и это вселило в него смелость. — Хочешь знать, кто убил твоего отца? Ты ведь очень хочешь это узнать, да?

Гаргано напоследок стукнул его головой, совсем как рыбак, который глушит трепыхающуюся рыбу, и Маролла сполз в багажник, лицом вниз. Гаргано наклонился, чтобы покрепче связать его, но тело лежало слишком далеко.

— Иди сюда, — прорычал Гаргано. Он подтянул Мароллу ближе и начал обматывать бечевкой его шею.

Тот сопротивлялся, дергал головой, уворачиваясь от петли.

— Нет! Не надо, не надо! Пожалуйста, не надо, пожалуйста, пожалуйста!

Один из парней подошел, чтобы удержать его. Гаргано завязал веревку, свободный конец протянул к лодыжкам. Он слегка вздернул щиколотки Мароллы, чтобы веревка провисла, и закрепил ее так, чтобы она натягивалась под тяжестью ног. Когда Гаргано отпустил жертву, петля затянулась под весом тела.

Маролла немедленно начал задыхаться. Его голова дергалась из стороны в сторону, он хватал ртом воздух. Как только он сообразил, что руки у него привязаны к ногам и что, задрав их, можно ослабить петлю, Маролла несколько раз глубоко вздохнул.

— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. Пожалуйста. Я верну деньги. Верну. Верну. Пожалуйста, Вин. Пожалуйста…

Гаргано достал нож. Джо подумал, что итальянец собирается отрезать палец или ухо в качестве трофея. Но вместо этого Гаргано перерезал спасительную бечеву, которая соединяла руки и ноги Мароллы. Без поддержки ноги снова натянули веревку, и тот опять начал задыхаться. Он изогнул спину как можно сильнее, чтобы бечева провисла, но долго сохранять такое положение было невозможно — позвоночник выгнут до предела, шея и лодыжки соединены веревкой, точно тетивой лука. Скоро он устанет, выпрямит ноги и задохнется…

— Эй, коп, поди сюда, — позвал Гаргано.

Джо встал у открытого багажника.

Маролла затрепетал.

Гаргано обратился к нему:

— Хочешь что-нибудь ему сказать? Нет? Я так и думал.

Он харкнул, собрал во рту побольше слюны и плюнул Маролле в лицо.

Джо уставился на плевок. Он пришелся чуть ниже виска — там, где начиналась челюсть. Слюна была коричневого цвета, она стекала, обретя сначала форму эмбриона, потом напомнила формой морского конька. Маролла, не в силах вытереться или стряхнуть плевок, зажмурился, на него набросили тряпку, и картинка исчезла под складками ткани, которая рябила от движений. Тряпка была нужна, чтобы заглушить звуки.

Гаргано захлопнул багажник, и машина снова закачалась вверх-вниз.

Хотя, возможно, Джо опять показалось.