Два евро на сдачу

Наивная

Кларисса потянулась и нехотя открыла глаза, слегка щурясь от яркого света, бьющего в окно с незадернутыми занавесками. Прислушалась – за ее спиной никто не храпел. Обернулась – никого. Она села на кровати и потерла сонное лицо. Вещи Даниэля были повсюду в комнате, у двери стоял его чемодан, который он там вчера и оставил, на столе стоял включенный ноутбук, экран которого уже успел погаснуть, погрузившись в спящий режим. Значит, вернется. Она встала, машинально заправила кровать и побрела в ванную комнату.

В зеркале она увидела совершенно непривычный ясный взгляд, сияние от которого, казалось, распространялось даже на кожу. Она приняла контрастный душ, высушила и уложила волосы, переоделась. Даниэля все еще не было.

«А что, если сегодня погулять в Кольюре? Зачем ждать Рождества и ехать завтра?» – С этой мыслью Кларисса схватила свой телефон, чтобы посмотреть расписание автобусов. Но он оказался разряжен.

– Черт! – Кларисса, шумно выдохнув, отыскала зарядку в своей сумке и включила телефон в сеть. – Пока воспользуюсь его ноутбуком. – Кларисса подошла к столу и дотронулась до тачпада. Экран ожил, не потребовав никакого пароля для входа в систему. – Я же только в браузер залезу… Надеюсь, я ничего лишнего не увижу. Хочешь испортить мнение о человеке – залезь в историю его поиска… – Она на секунду зажмурилась, пока запускала браузер, и скрестила пальцы.

«Поехать в двенадцать, а вернуться на четырехчасовом… или шестичасовом… да, лучше в шесть, чтобы не торопиться».

Кларисса изучила расписание автобусов и закрыла окно браузера. На рабочем столе ноутбука был красивый осенний пейзаж с мостом, рекой и туманом, и Кларисса задержала на нем взгляд, подумав, что она никогда бы не предположила, что Даниэль поставит такой пейзаж на рабочий стол.

«Мы ведь всего неделю общаемся, хотя кажется, что уже целую вечность…»

В этот момент ее взгляд, блуждающий по туманному пейзажу, остановился на документе, который назывался «Кларисса». Она нервно сглотнула и недоверчиво уставилась на него.

«Что это? Что это может быть? – Она лихорадочно пыталась придумать, что могло быть внутри этого файла. – Фото? Он что, извращенец? Да еще и в текстовом документе? И впрямь извращение какое-то… Это не мой ноутбук. Это меня не касается… Но как это может меня не касаться, если это мое имя? Может, это про другую Клариссу?»

Она слегка отодвинула от себя ноутбук. Ей показалось, что она не может глубоко вдохнуть.

«Спросить у него, когда вернется? А когда он вернется? Я успею сойти с ума и наверняка придумаю себе что-то гораздо худшее, что бы там ни было на самом деле…»

Кларисса пододвинула ноутбук к себе и открыла файл.

Даниэль вошел в комнату, стараясь не разлить кофе из двух стаканчиков на картонной подставке.

– Доброе утро! Уже собираешься? – удивился он, глядя на Клариссу, которая стояла к нему спиной и резкими движениями складывала вещи в сумку.

Она повернулась к нему, скрестила руки на груди и с вызовом посмотрела на него.

– Что? Что не так? – занервничал Даниэль. – Я принес твой любимый кофе… – Он перевел взгляд на все еще светящийся экран ноутбука и медленно приоткрыл рот, догадавшись о случившемся. – Ты что, залезла в мой ноутбук?

– По-твоему, мне должно сейчас стать стыдно? – приподняла брови Кларисса и повторила: – Мне?

– Что ты видела? – спросил Даниэль и поставил кофе на стол, испытующе глядя на ноутбук так, будто он тоже мог ответить ему на этот вопрос.

– А есть много вариантов? То есть то, что я видела, – это еще не все?

– Все, – быстро ответил Даниэль. – Файл «Кларисса», да?

Кларисса злобно отвернулась и продолжила утрамбовывать вещи в сумку.

– Давай поговорим. Пожалуйста. – Даниэль подошел к ней и дотронулся до ее предплечья. Кларисса отдернула руку от него. – Я учусь в аспирантуре на психолога. Мне нужна была тема для статьи…

– И поэтому ты решил описать меня? – Казалось, еще чуть-чуть, и из носа Клариссы повалит дым с огнем. – Ты решил, что мои психологические проблемы настолько хороши, что подойдут для твоей гребаной статьи?

– Там не было ничего сверхъестественного, ты просто человек с интересной историей. Патрик и все это… Просто причинно-следственная связь так хорошо прослеживалась. Ты хоть все прочитала?

– Я и половины слов не поняла. Твои диагнозы меня не интересуют. Тебе не приходило в голову, что это вообще-то моя жизнь? Я не обращалась к тебе за советами! Я не лабораторная крыса, чтобы на мне ставить эксперименты! Хотя над крысами тоже нельзя издеваться. – Она закинула телефон с зарядкой в сумку. – Значит, все это было одним сплошным враньем? – Кларисса не стала ждать ответа на свой вопрос и пошла собирать вещи в ванной.

– Нет! Ничего не было враньем.

– Да, особенно «я учусь на факультете философии».

Даниэль бессильно опустил голову.

– В свою защиту могу сказать, что я говорил это не тебе, а Жан-Полю. Не тебе.

– В свою защиту! По-твоему, это я на тебя нападаю и тебе нужно защищаться?

– Послушай, пожалуйста. Ты и правда мне понравилась, но после твоего отказа – даже не первого, наверное, третьего – мне пришел в голову этот эксперимент. А после того, как ты фактически взяла меня в заложники у кафе, я решил немного изменить его условия. К тому моменту я уже смирился, что между нами ничего не будет. Вот и решил втереться в доверие и выяснить, почему ты не подпускаешь к себе людей.

– Каких людей? Тебя? Да потому что тебя вообще надо держать ото всех подальше! Интуиция меня не подвела!

Даниэль вздохнул.

– Да, это было подло с моей стороны. Но после нашей поездки на кладбище я оставил всю эту затею и стал думать, с чем я вообще пойду к своему научному руководителю. Я понял, что вел себя отвратительно, я этим не горжусь. А потом и вовсе я почувствовал что-то к тебе… Что-то, чего еще ни разу вот так не ощущал.

– Что, интересно? Стокгольмский синдром? Я его взяла в заложники! Да катись ты к черту со своей аспирантурой! Фрейд недоделанный! Чтоб тебе всю жизнь слушать нытье неудачников, которые наматывают сопли себе на кулак!

– Подожди. – Даниэль внезапно просиял от озарения. – Ты ничего не вносила в файл?

– Что? Думаешь, захотела помочь твоему исследованию? – возмущенно воскликнула Кларисса.

– Ну или ничего не удаляла? – Он повернулся к ноутбуку и открыл папку, где хранился этот файл. – Смотри, дата последнего изменения – девятнадцатое декабря. Это на следующий день после нашего выезда из Лилля. Мы приехали в Париж восемнадцатого.

– Даже если ты мне сейчас сказал правду, это не отменяет того факта, что ты мне врал всю дорогу.

– Все было правдой. Абсолютно все. Я не сказал тебе только, где учусь и работаю, хотя психология или философия – не велика разница же, и скрыл то, что взял за основу своей статьи одну из твоих проблем.

– Одну из? – Кларисса смотрела на него не моргая. – Сколько же ты их насчитал?

– Да я не считал! – всплеснул руками Даниэль. – Их у всех полно.

– И какую же мою проблему ты решил выставить на всеобщее обозрение?

– Страх ответственности. И это очень распространенная проблема среди многих взрослых. Поэтому стало интересно.

Кларисса убедилась, что все сложила, закрыла замок-молнию на сумке и повернулась к Даниэлю:

– И с чего ты взял, интересно, что я боюсь ответственности?

– Ты уверена, что нам нужно продолжать этот разговор? – мягко спросил Даниэль.

– Да, выкладывай. Я имею право знать.

– Ну… Ты жила в доме, где единственными так называемыми взрослыми были два больших ребенка – твои родители, которые не умели разрешить свои проблемы, не то что тебе помочь. И, насмотревшись на них, ты сделала выводы о взрослении. Приняла решение не становиться взрослой. И вот возник вопрос: чем ты, в таком случае, отличаешься от них? Ты не пускаешь никого в свою жизнь, защищаясь сарказмом и, откровенно говоря, плохим отношением к людям – от недоверия до презрения. Причем заранее, не зная их и не пытаясь узнать. Потому что ты, будто маленькая девочка, боишься, что тебя обидят, а ты этого не вынесешь. Потому что только у взрослого человека может быть опора на себя, а дети от этого всего ломаются. Ты убежала из дома и продолжаешь бежать – от других, от близости, от этой самой ответственности, в конце концов, сваливая вину за свою жизнь на звезду мюзиклов. А если не на него, то на родителей. Спрашивая советов у умершей бабушки. Но ведь это ты сама принимаешь решения, тебе просто хочется, чтобы кто-то другой нес за них ответственность. Ты, между прочим, очень высокомерно ведешь себя, не желая сближаться с другими. Ты заранее решаешь, что тебя не полюбят и предадут. Ты даже не даешь человеку шанс самому выбрать и принять решение – любить тебя или нет.

Кларисса шумно выдохнула через рот и поджала губы.

– Я думаю, наш сеанс окончен. Спасибо, доктор. Я вышлю вам чек по почте.

Она развернулась и пошла к двери.

– Скажи мне честно, Даниэль… – Она повернула голову в его сторону, открыв дверь.

– Да?

– Там, в Лилле, ты согласился поехать со мной только для того, чтобы собрать больше материала обо мне?

Даниэль шумно выдохнул ртом, прижав ладони к вискам, а потом нехотя кивнул с виноватым видом. Кларисса поторопилась закрыть за собой дверь и ускорила шаг. К горлу подкатил огромный ком, из-за которого невозможно было дышать, а взгляд затуманился слезами.

Дома

Улица де Флер, дом двадцать семь. Кларисса сидела в машине, глядя на это непримечательное четырехэтажное здание с обшарпанным фасадом, к парадному входу которого вели десять ступенек разной высоты. В детстве она столько раз сбегала вниз и поднималась наверх по ним, что могла подняться по ним без перил и с закрытыми глазами, ни разу не споткнувшись. А вот их почтальон постоянно спотыкался на пятой, самой высокой ступеньке. Кларисса видела его всякий раз, когда сидела за своим письменным столом, притворяясь, что делает уроки. Вот и окно ее комнаты – слева от парадного входа на втором этаже. Створки полностью закрыты, шторы плотно задернуты. Запах шалфея, дымящегося рядом на подставке, уже как будто и не успокаивал, как и Момо в руках. Хотя держать этого дракона с плюшевой шерстью было приятно.

Решившись, Кларисса все же вышла из машины. Парадная дверь была закрыта на кодовый замок. Три, шесть, восемь, один, четыре, пять. Казалось, ничто не могло стереть эту комбинацию цифр из памяти Клариссы. Три пары цифр, каждая из которых в сумме давала девять, как и цифры номера дома – два и семь.

Второй этаж, квартира направо. И без того всегда маленькая, лестничная площадка на две квартиры сейчас, казалось, была такой крохотной, что не вмещала в себя достаточно воздуха даже для одного человека. Коричневая деревянная дверь с заржавевшими петлями. Облупившаяся краска вокруг замка.

– Не елозь ключами по двери! Ты же испортишь краску!

Отец учил меня самостоятельно закрывать и открывать дверь, чтобы меня не нужно было провожать в школу и встречать, когда закончатся уроки.

– Зажми остальные ключи в кулаке, пока поворачиваешь этот!

А длинные ключи никак не умещались в кулачке шестилетней девочки. Я не могла понять, почему это так важно, но прикрыла место под замком другой рукой, чтобы ключи бились об нее. Отец только что-то прорычал недовольно и спустился вниз. Я потянула дверь на себя, чтобы убедиться, что она закрыта, и побежала за ним.

Куда они ехали с отцом в тот день? Порой память услужливо сохраняет лишь то, что хочется поскорее забыть.

Кларисса прислонилась ухом к двери. Тишина. Может, никого нет дома? В этой мысли, промелькнувшей в голове, было столько надежды. Странно, как иногда мы стремимся что-то сделать, а сами всей душой надеемся, что что-то помешает этому случиться. Мол, я сделал все, что мог. Видимо, не судьба. Вроде как и совесть чиста, и ответственность не на тебе.

Ответственность…

Кларисса поднялась на один лестничный пролет и села на верхнюю ступеньку. Что Даниэль вообще понимает? Он даже не практикующий психолог. Начитался книжек и ставит всем диагнозы налево и направо. В жизни все не так однозначно и просто. Хотелось сказать, что он несет чушь. Хотелось думать, что все у нее нормально с ответственностью. Да, вероятно, она перегнула палку с Патриком Люмо. Просто ей не хотелось разбираться с родителями, поэтому она свесила все свои проблемы на первую попавшуюся значимую фигуру из детства. Ну и что? Разве это отменяет ее злость на родителей? Разве не они ответственны за то, каким вырос ребенок? А если он вырос неуверенным в себе, даже иногда ненавидящим себя за некоторые свои качества, то разве не на их плечах ответственность за то, что они воспитали его таким? Ведь не он сам выбирал, что думать о себе. Он видел себя только таким, каким отражался в их глазах… Задать бы эти вопросы Даниэлю, раз он в этом что-то смыслит. Или считает, что смыслит. Но страшно, что он начнет забираться своими вопросами и рассуждениями в такие части сознания, в которые совсем не хочется смотреть. Да и не будет больше никаких разговоров с Даниэлем… Где находится дом Клариссы, он не знает. А номерами телефонов они так и не обменялись. Зато он сможет вернуться к Рождеству домой. Или к своей маме.

К маме…

Клариссе совсем не хотелось идти в таких растрепанных чувствах к родителям. Чтобы выдержать конфронтацию с ними, ей необходима была полная боевая готовность, целостность, собранность. Ничего этого у нее сейчас не было. И с чего она взяла, что они еще живут здесь? Все-таки восемь лет прошло… Кларисса махнула рукой, будто отгоняя эту мысль. Нет, они друг друга терпели шестнадцать лет – и это только при ней. Вряд ли что-то изменилось. Кларисса понимала, что если сейчас не доведет дело до конца, то уже никогда не вернется сюда. Проще будет оставить эту идею и жить уже дальше как получается.

Она уперлась локтями в колени и опустила голову на руки.

– Бабуля? – шепотом произнесла она и немного помолчала. – Ну где же ты, когда так нужна?

Дверь в подъезд дома открылась, Кларисса замерла в ужасе, но в следующее мгновение решила положиться на волю случая. Если это ее родители, то пусть они ее увидят, а дальше – как пойдет. Даниэль бы опять сказал, что она продолжает избегать ответственности. Хорошо, что его здесь нет. На лестнице показалась фигура женщины в бежевом пальто и шляпке. Она казалась крупнее, чем мать Клариссы. Та всегда была очень тонкой и изящной. Могла ли она немного располнеть? Из-под шляпки виднелись абсолютно белые от седины волосы. Разве мог человек так поседеть за восемь лет? Кларисса не помнила седых волос у своей матери. Или она всегда красила их? Кларисса не смогла бы ответить сейчас даже на такой простой вопрос.

Женщина поднялась на лестничную площадку и пошла к двери напротив квартиры Клариссы, оказавшись к ней боком.

– Мадам Лефрен? – Кларисса чуть не подпрыгнула на лестнице. – Вы живы?

Женщина замерла, уставившись круглыми серыми глазами на Клариссу:

– Простите?

Кларисса спустилась к ней на площадку. Женщина, немного оторопев, сделала шаг назад.

– Я вас знаю? – Мадам Лефрен, прищурившись, продолжала всматриваться в лицо Клариссы.

– Лет пятнадцать назад я взяла у вас несколько книг почитать. Так и не вернула.

– Кларисса! – Мадам Лефрен от удивления открыла рот. – Девочка! Это ты? – Она взяла ее за плечи и притянула к себе, чтобы приобнять. – Вот это новость! Сколько же тебя не было в наших краях?

– Восемь лет, – сказала Кларисса, немного задумавшись.

Странно. Мадам Лефрен знала, что она давно не появлялась дома?

– Ты домой приехала, да?

– Ну… вроде того. Теперь сомневаюсь, что стоило.

– Ты уже была там? – Мадам Лефрен указала на дверь квартиры Клариссы.

– А они еще там живут? – несмело спросила Кларисса.

– Так, все ясно, не была. Зайдешь к старой соседке на чай? – Она стала открывать ключами дверь и, усмехнувшись, добавила: – Пока я еще жива!

Кларисса с огромным облегчением кивнула. Она подумала, что ей представилась отличная возможность потянуть время, и только потом сообразила, что даже не знает, о чем разговаривать с мадам Лефрен.

– Можешь называть меня по имени, – сказала мадам Лефрен, когда они прошли на кухню.

– А как вас зовут? – нахмурилась Кларисса.

– Маргарит-Жозефин.

– Эм. Спасибо, мадам Лефрен мне как-то привычнее.

Мадам Лефрен засмеялась, а Кларисса села за круглый столик возле окна на уютной кухне.

– Для друзей я Жози, на самом деле. Называй меня так.

– Хорошо, Жози.

– Так что привело тебя обратно домой? – спросила Жози, включая симпатичный голубой чайник, и взяла большие керамические кружки с коврика для посуды у раковины.

– Уже и не знаю, если честно, – растерянно произнесла Кларисса, посмотрев в окно.

– Разве не желание повидаться с матерью?

– Ну да, и с отцом… Но что им сказать, если тебя не было восемь лет? Я ехала с твердой уверенностью вывалить на них все свои претензии. А теперь вот думаю: и что толку?

– Ох, претензии… – взволнованно произнесла Жози. – Насчет чего?

– Насчет того, что я теперь вообще не знаю, что делать со своей жизнью.

– И это их вина? – вкрадчиво спросила Жози, доставая из пакета свежие круассаны и шоколатины. Кларисса будто перенеслась на пятнадцать лет назад.

– А чья? Уж вам ли не знать! Вы же наверняка прекрасно слышали, в какой атмосфере я росла. Вам для этого, наверное, даже не приходилось выходить из квартиры, через две двери все было прекрасно слышно, думаю.

– Да, понимаю, иногда твои родители шумели… Но, надо отметить, никогда поздно вечером или ночью, поэтому никто из соседей не возмущался.

– О, как прекрасно, – проворчала Кларисса. – Мои родители орали друг на друг только в положенное время. Соседям, конечно, было не так плохо, раз они от этого не сбежали.

– Ты уехала к бабушке, да?

– Да… Но у нее мне удалось пожить только пару лет. Потом я уехала, но недалеко, в Париж, чтобы приезжать в выходные, а потом… потом бабуля умерла. Мне было двадцать. – Голос Клариссы дрогнул, и тут же она добавила сердито: – Родители даже не соизволили приехать на похороны. Я отправляла письма всем.

Жози заварила травяной чай, поставила одну кружку перед Клариссой, вторую – напротив и села за стол. Кларисса вдруг подумала, что Жози очень напоминает ей бабушку. Примерно того же возраста, такая же седая, с травяным чаем в руках и на фоне открытых полок кухонного гарнитура, где наставлены всевозможные баночки, флакончики, жестяные коробочки, кулечки… Вылитая бабуля в своем магазинчике.

– Когда, ты говоришь, это случилось?

– Четыре года назад. Мне пришлось самой все организовывать. Там была куча дел. Бабуля оставила долги… Хорошо, что у нее было много друзей и они вызвались помочь. И ее юрист оказался толковым мужиком, тоже очень помог. Да и в завещании все было расписано до мелочей. Бабуля постаралась облегчить всем жизнь даже после своей смерти. А они даже не приехали. Они же никуда не уезжали? Я уже потом было подумала, что они могли переехать и не получить от меня письмо – мало ли! Но раз вы говорите, они до сих пор здесь…

– Твоя мама живет здесь, – покивала Жози, сделав глоток чая.

Кларисса внимательно посмотрела на нее и с осторожностью в голосе спросила:

– А отец?

Жози вздохнула.

– Он умер…

Кларисса пропустила один вдох. Казалось, кто-то обмотал ее грудную клетку жгутами и резко затянул их. Жози продолжила, копаясь где-то у себя в памяти и не глядя на Клариссу:

– Как раз, получается, четыре года назад. В мае.

– В мае… – пробормотала Кларисса. В голове вдруг исчезли все мысли. Ей хотелось рыдать? Кричать? Сожалеть, что не приехала раньше? Что пропустила похороны отца? На самом деле ей показалось, что она ничего не чувствует по поводу его смерти. Но это было очень тягостное ощущение.

– Да, в конце, в двадцатых числах… А до этого он месяц лежал в больнице. Твоя мать все свободное время проводила там.

Кларисса уставилась в чашку с чаем. Странно, почему она даже предположить такое не могла?

– Мне очень жаль, Кларисса. – Жози положила свою немного шершавую ладонь ей на руку. – Я думаю, у твоей мамы были веские причины не приехать на похороны своей матери. Наверняка она знала, что ты обо всем позаботишься, если ты даже рассылала письма. Причем не электронные. Здесь же обо всем хлопотать было некому.

– Она мне ничего не сказала. – Кларисса вдруг нахмурилась и сжала челюсти так, что губ не стало видно.

– Ты точно уверена, что она не пыталась? – вкрадчиво спросила Жози.

Нижняя челюсть Клариссы немного расслабилась, и она приоткрыла рот, припоминая прошлые события.

– Она могла звонить, наверное. Я не брала трубку в квартире бабушки, даже когда жила там. Она знала, что я уехала туда. Бабуля сказала, хотя я просила не говорить. Она злилась на бабушку за то, что та не отправила меня назад домой. Только бабуля знала меня гораздо лучше. Она прекрасно понимала, что если отправит меня, я уеду, но домой я не вернусь. И, вполне вероятно, перестану выходить на связь даже с ней. Скорее всего, я бы расценила такой поступок как предательство. В общем, я думала, мама так рассердилась на бабулю, что даже не приехала на похороны.

– Ну… мне кажется, люди преувеличивают ценность присутствия на похоронах. Вот мне будет все равно, кто придет на панихиду по мне. Важно, кто приходит ко мне, пока я жива.

Кларисса постучала пальцами по кружке.

– Я думаю, вы правы… Бабуле тоже было все равно. Она просто хотела сделать все по правилам, как положено, по-людски. Такое уж, наверное, ее поколение. Но, по большому счету, ей было без разницы.

– Да, похороны устраивают живые для живых. Кажется, что, отправив человека в последний путь со всеми почестями, можно загладить вину. А сказав витиеватую речь обо всех достоинствах умершего, попрощаться и компенсировать годы молчания, когда не было времени поговорить. Мертвым уже все равно. Они не могут сказать, что это всего лишь фарс, который мы, живые, устраиваем, чтобы облегчить свою собственную душу.

Кларисса вздохнула.

– Только вот легче все равно не становится…

– Мы вообще здесь все ненадолго – ну что такое одна жизнь? Пролетит, и не заметишь, как возможно успеть наговориться, насмеяться, наобниматься? Поэтому так грустно, что вы с мамой потеряли связь уже восемь лет назад.

Кларисса хмыкнула:

– Я до этого шестнадцать лет была примерной дочерью, а ее все что-то не устраивало.

– Почему ты решила, что ей что-то не нравилось в тебе?

– Ты так не решаешь, ты так чувствуешь. Особенно когда ты ребенок. Ты мгновенно считываешь неодобрение в глазах взрослого. Важного для тебя взрослого. – Кларисса подняла руки вверх в жесте «я тут ни при чем». – Это не мои слова, так говорят психологи. А я лишь помню постоянное ощущение того, что я какая-то не такая, что мне стоит стараться больше и быть лучше… А я не могла. Видит Бог, я была бы, если бы мне это было под силу. В детстве из кожи вон вылезешь, лишь бы получить похвалу и одобрение. – Кларисса поморщилась. – Только чаще всего получаешь критику и подзатыльники. Я больше не готова танцевать на задних лапках, чтобы заслужить вкусняшку. А такая, какая я есть, я ей не нравлюсь.

– Она говорила тебе об этом?

– Да не обязательно говорить! Но когда твоего ребенка, например, обвиняют в воровстве, по-моему, нужно его защитить и поддержать, а не добивать собственными руками.

Жози понимающе закивала:

– Я понятия не имею, какая у вас с мамой была жизнь, поэтому не мне тебя учить. Но ты уверена, что она это делала именно из ненависти и злобы по отношению к тебе?

Кларисса помолчала, закусив губу.

– Да нет. Ей просто было стыдно. Мне кажется, она вообще не любила привлекать к себе внимание…

– Ты же не можешь обвинять кого-то в том, что ему стало стыдно.

– Вы меня слишком плохо знаете, – усмехнулась Кларисса. – Нельзя так относиться к тем, кто не может дать отпор. Да ни к кому нельзя, просто от другого взрослого человека ты сразу ответ получишь, а дети что могут? Терпеть и делать неправильные выводы, которые портят им всю оставшуюся жизнь.

– Возможно, она и сама уже это поняла. И, может, хотела бы исправить свои ошибки… – Жози вздохнула, глядя в окно.

– Можно мне подлить чаю? – спросила Кларисса, пытаясь сменить тему, когда почувствовала, что разговор зашел в эмоционально тяжелый тупик.

Жози будто очнулась, встала и засуетилась.

– Сейчас-сейчас, еще раз подогреем чайник.

– Я в детстве обожала шоколатины, – сказала Кларисса и откусила сразу половину слоеной булочки с шоколадом, закрыв глаза от удовольствия.

– Ешь на здоровье, дорогая! – обрадовалась Жози. – Я вот думала ближе к вечеру напечь имбирных пряников в честь Рождества.

– Класс! Никогда не пекла имбирные пряники. Почему-то…

– Хочешь – присоединяйся! – улыбнулась Жози.

– Правда? – удивилась Кларисса и вытерла рукой рот от крошек слоеной булочки.

– Конечно. Но если ты планируешь остаться у меня до вечера. Тебе все же есть куда идти.

Жози подлила кипяток в чашки.

– Спасибо, – сказала Кларисса, вдыхая ароматный пар. – Это мелисса? – Она будто только сейчас смогла почувствовать запах.

– Да.

– Бабуля разбиралась в травах. Моей любимой игрой в детстве была «угадай, что за чай». Бабуля заваривала травы, а я по запаху угадывала, что за сбор.

– В этом еще чабрец.

– Ну вот, теряю хватку. – Кларисса взяла чашку в ладони, откинулась на мягкую спинку стула и посмотрела в окно. Небо нависло серыми тучами низко над городом, что вообще было нехарактерно для Перпиньяна с его солнцем круглый год. – Я бы побыла немного у вас, если вы не против, – нехотя вернулась к разговору Кларисса.

– Я буду только рада компании. Но я поддержу, если ты решишь отправиться на Рождество в квартиру напротив.

– Я поняла вашу мысль, Жози. Но ни вы, ни я не знаем, как меня там встретят. Вполне возможно, я просто испорчу Рождество нам с ней обеим. А у меня и так что-то с утра не задалось.

– Ты давно приехала?

– Вчера… А знаете что, давайте я пока прогуляюсь, проветрю голову и заодно куплю все, что нужно для пряников. А что там нужно, кстати?

Жози встала со стула и начала заглядывать в шкафы, приговаривая:

– Муки у меня полно, в холодильнике есть молоко, яйца. Нужно будет специй вроде корицы, кардамона, мускатного ореха и обязательно сушеный имбирь. Можно взять немного меда, для аромата…

– А какао? Какао пригодится? Сделаем еще и шоколадного печенья!

– Бери какао тогда. И нужна смесь для глазури. Проще купить готовую.

– Тогда я пойду, пока магазины еще не закрылись. Вы куда-то еще собирались сегодня?

– Думала к подруге зайти. Или она зайдет. В любом случае это только вечером будет, гуляй, сколько тебе нужно.

– Хорошо, – кивнула Кларисса.

Кларисса прогуливалась в центре города, в котором больше не ощущала себя как дома. Все вокруг как будто осталось по-прежнему: никаких новых зданий, все те же деревья и цветы вдоль канала, только открылись новые магазины, агентство путешествий куда-то подевалось, по дороге на вокзал прибавилось арабских магазинчиков, в которых все было дороже, зато можно было купить еды, когда кругом все закрыто.

Она прошла мимо своей начальной школы. Огромные ворота были закрыты, дети сегодня не учились.

«Белобрысая!»

Удивительно, как простой факт того, что у тебя светлые от природы волосы, может стать оскорблением, злобно произнесенным одноклассниками. Одного слова хватит, чтобы почувствовать себя не просто блондинкой, а кем-то вроде альбиноса. Не такой как все. Слишком не такой. Дети с ушами чуть больше среднего становятся лопоухими. С пухлыми губами – губошлепами. Какое бы слово ни слетало с острых детских языков, суть была одна: «Ты какая-то не такая. Уходи. Мы тебя ненавидим».

Ветер стал усиливаться, и Кларисса вспомнила, насколько он в этих краях может быть безумным. В детстве бывало так, что она не могла даже поставить ногу, когда шагала, ветер подхватывал ее, и приходилось напрячь все тело, чтобы противостоять ему. А один раз он вырвал у нее из рук совсем новенький красный зонтик. Она пыталась догнать его, но это оказалось бесполезно. Домой в тот день она идти не хотела, а когда пришла, мама ее отругала. Но невозможно противостоять стихии, когда ты ребенок. Она и сейчас с трудом добрела по аллее до скамейки напротив закрытого газетного киоска. Ветер гнал мимо нее сухие листья и пыль. Не самая подходящая погода для прогулок. Но Клариссе почему-то не хотелось двигаться. Как будто ветер мог выдуть из нее все обиды, претензии и недовольство. Она подняла повыше шарф, надела капюшон и легла на скамейку лицом к небу.

– Я купила все для пряников и шоколадного печенья! – Дверь была открыта, и Кларисса снимала куртку в прихожей. Жози сидела в кухне и молча смотрела за окно. – Представляете, дождь пошел! – продолжила Кларисса, входя в кухню. – Это же просто волшебство! Рождественское чудо! Дождь в Перпи! Были бы мы севернее, возможно, у нас был бы снег даже.

Жози улыбнулась, а Кларисса принялась вытаскивать свои покупки.

– Для глазури я взяла смесь. И вот еще посыпка всевозможных форм и цветов… Интересно, из чего они это делают? Если честно, выглядит не очень съедобно. Но празднично. А что ваша подруга? Придет?

– Она заходила, принесла половину индейки с каштанами, еще теплая. Но Рождество у нее будет дома, к ней дети приехали, сюрприз решили сделать.

– И вы расстроились? – спросила Кларисса, глядя на покрасневшие глаза Жози, которые она попыталась спрятать за очками.

– Немного расстроилась чего-то, – вздохнула Жози.

– Так оно и понятно: всегда расстраиваешься, когда у твоих подруг дела идут лучше, чем у тебя.

Жози рассмеялась.

– Сейчас испечем пряники, и сразу станет полегче. Выпечка творит чудеса. Не только когда ее ешь, между прочим.

– Бери все, что нужно. Вся посуда вот здесь, в нижних шкафах, продукты в холодильнике и наверху. Давай я займусь пряниками, а ты подготовь печенье. А когда пряники остынут, сядем украшать.

– Отличный план. Только вот надо музыку включить для настроения.

– Это мы легко устроим!

– Вы же когда про ошибки в отношениях с детьми говорили… Вы имели в виду вовсе не мою маму, да? – спросила Кларисса, взбивая яичные белки в пену.

Жози вздохнула, вмешивая в тесто для пряников все специи, которые принесла Кларисса.

– Я не так хорошо знаю твою маму, но, думаю, все мамы похожи в одном: мы думаем, что где-то мы могли бы поступить по-другому. Что-то мы могли сделать лучше.

– Дети тоже считают, что родители могли бы относиться к ним лучше. Хотя бы в этом два поколения могут согласиться.

– Но загвоздка в том, что нет, не могли. Родители всегда делают все, что в их силах. Просто дело в том, что сил никогда недостаточно. И даже когда мать оставляет новорожденного у дверей приюта, это значит лишь то, что ей хватило сил только на такой поступок. Иначе она бы сделала по-другому.

– Нет, не верю. Всегда есть выбор. Просто некоторые выбирают не заморачиваться и не усложнять себе жизнь, чтобы совершить по-настоящему правильный поступок.

– Я понимаю тебя. Да что уж говорить, я помню, что сама так рассуждала в твоем возрасте.

– Вы хотите сказать, что я просто молодая и неопытная и поэтому не понимаю, как дела обстоят на самом деле?

– Нет. Я думаю, никто не знает, как обстоят дела на самом деле. Просто с возрастом меняется угол зрения. И я не говорю, что он обязательно становится шире. Ты просто смотришь на вещи по-другому. Конечно, если бы у меня не было детей, я бы рассуждала иначе. А если бы мои отношения с детьми сложились по-другому, то и мои мысли могли быть совсем иными.

– А где ваши дети? – задумчиво спросила Кларисса. – Я никогда их не видела.

– Разумеется, – улыбнулась Жози, – к тому моменту, когда ты родилась, они уже уехали. Дочь выскочила замуж, сын еще раньше уехал учиться.

– Вы с ними общаетесь?

– Да, мы созваниваемся. Не так часто, как хотелось бы, конечно… Жизнь очень иронична. Дети требуют особого внимания, когда у тебя совсем нет времени и ты крутишься, чтобы все успеть, заработать денег, накормить их и одеть. А когда у тебя полно времени, то самим детям уже некогда, они уже точно так же заняты, как ты, когда они учились в школе и жили дома под боком.

– А вы знали моих родителей до моего рождения? – Кларисса выложила кругляши будущих печенек на противень и отправила в духовку, из которой, словно из пасти дракона, вырвался горячий воздух.

– Да, я уже жила здесь, когда они переехали в квартиру напротив. Твоя мама была беременна тобой. Твой папа не разрешал ей таскать коробки, а она все ходила вверх-вниз. То люстру возьмет, то чайник – по мелочи. А отец твой ругался. Шутя, но видно было, что переживал.

Кларисса задумчиво смотрела на противень через стекло, как будто ждала, что тесто сразу начнет меняться.

– Как думаете, они были рады моему рождению?

– Думаю? Я знаю, что были рады. Твоя мама ко мне заходила иногда, советовалась по поводу беременности, родов, детей… Твоя бабушка уже тогда далеко жила. А она любила посидеть вот так на кухне со мной. Говорила, ей здесь уютно. Я с удовольствием рассказывала ей всякие истории из своей жизни, а она делилась тем, как рада, что наконец забеременела. Они долго пытались, оказывается.

– Так странно… Совсем на них не похоже. И отец был таким заботливым, вы говорите. Мы как будто с вами о разных семьях… Вы уверены, что это вы не про другую пару? С третьего этажа, может быть? Мадам Шафран с мужем или как их… Шифоньер.

Жози рассмеялась:

– Нет, я точно не про семью Шефаньи. Я уверена, что твои родители тебя любили. Да, возможно, их отношения не выдержали и в какой-то момент дали трещину, но это никак не связано с тобой.

– Да, все так говорят. Дело не в тебе, дело во мне и все такое. Ребенка уверяют, что его все любят несмотря ни на что. Жози, я понимаю, что вы хотите как лучше, хотите помирить нас с матерью … Но вы не можете быть уверены в этом. Я вот уже ни в чем не уверена. Я только знаю, например, что дома мне было страшно, отец мог накричать ни с того ни с сего, мама могла назвать меня воровкой, а еще отправить меня к бабушке, когда я им мешалась дома. На поезде. Одну.

Жози задумалась.

– Я помню один такой случай… Ты была еще совсем маленькая. Твоя мама прибежала ко мне и попросила переждать, потому что твой отец совсем вышел из-под контроля. Своего же. Она боялась, что он начнет кидаться на вас и ты пострадаешь. Она отправила тебя к своей матери и только сидя здесь, у меня, осознала, что не предупредила проводников, не написала разрешение… Да, в тот раз она, наверное, все успокоительное у меня выпила.

– Почему она мне ничего не сказала? Выглядело так, будто она хочет от меня избавиться.

Жози пожала плечами и задумчиво посмотрела в окно.

– То, как ситуация выглядит, зачастую зависит от того, как ты на эту ситуацию смотришь. Что она могла тебе сказать? Ты была совсем малышкой. Она не хотела выставлять твоего отца монстром в твоих глазах. Да и не должен ребенок решать проблемы взрослых. Если честно, она сама была как запуганный ребенок.

– Да она даже не искала меня, когда я осталась ночевать у вас дома тогда, в десять лет, помните?

– Но ты же не можешь знать, искала она тебя или нет? – улыбнулась Жози.

– Я видела ее на следующий день, и она ничего мне не сказала. Будьте уверены, если бы они меня полночи искали, то первым делом убили бы сами, когда увидели.

– На самом деле я, конечно, предупредила ее. Сходила к ним, когда все стихло.

– Вы это говорите специально, чтобы выгородить их?

– Нет, – категорично покачала головой Жози. – Ну кем бы я была, если бы утаивала у себя в квартире чужого ребенка? Не предупреди я их, они были бы вправе заявить на меня в полицию. Таких приключений я себе точно не искала.

Кларисса постучала ногтями по керамической кружке.

– Да я им и не особо нужна была дома. Я столько раз ездила к бабушке по их инициативе, что мне кажется, наша семья стала главным спонсором железных дорог Франции.

– Тут уж я ничего не скажу. Не знаю про каждый случай. Вроде же она иногда ночевала у подруги. Тоже, наверное, не от хорошей жизни. Она обмолвилась, что у твоего отца, – хоть и не стоит плохо говорить теперь уже, но это не плохо, это факт, – были проблемы с управлением эмоциями. Гневом главным образом.

– Он что, ее бил? – тихо спросила Кларисса. – Я никогда не видела синяков у мамы…

– Надеюсь, что не доходило до этого. Мне даже кажется, он много пил, чтобы тело его не слушалось и он не причинил никому вреда. Хотя, может, это мои домыслы. А может, он так и делал, но бессознательно.

– Мы уже ничего не узнаем.

– А надо ли? – вздохнула Жози. – Это все в прошлом. Все видят ситуации в прошлом по-разному, и у каждого есть неопровержимые доказательства того, что именно он был прав.

– Да вот так не скажешь вовремя, а потом вроде «чего прошлое ворошить». Между прочим, иногда невысказанное так и остается в горле словно пробка. Ни туда, ни сюда. А потом вроде бы и рад поговорить, но уже не можешь. Ни на эту, ни на любую другую тему. И тогда становится проще молчать.

– Но ведь жизнь – это не про «проще».

– Да я вообще не очень понимаю, про что она. Такое ощущение, что все просто несутся куда-то как щепки в водовороте, но никто не понимает на самом деле, что происходит и какой в этом всем смысл.

– Смысл каждый для себя определяет сам.

Пока они ждали, когда пряники остынут, чтобы покрыть их глазурью, Кларисса стала выяснять, почему у Жози нет елки и украшений, на что та попыталась отмахнуться.

– Зачем столько возни, Кларисса? Рождество один вечер, а украшать я буду целый день, а потом еще два дня снимать все эти гирлянды и разбирать искусственную елку. Вот если бы внуки приехали, для них стоило бы устроить праздник как положено…

– А для себя, значит, не нужно устраивать праздник? – Кларисса уперла руки в боки. – Что за пессимистичный настрой? Тем более если есть искусственная елка! Не надо покупать, тащить домой и убирать опавшую хвою! Давайте, доставайте. Или покажите, где мне ее достать.

Елку все-таки извлекли на свет из угла темной кладовки. Под ней обнаружилась коробка с шарами и гирляндами. Кларисса нашла на полке у старого музыкального центра диск с рождественскими песнями, поставила его и бодро принялась развешивать шары на елке.

– А у вас был муж, Жози? – спросила Кларисса, сдувая пыль с очередного шарика.

– Конечно. Клод. Мы прожили с ним почти пятнадцать лет.

– А почему развелись?

– Я узнала, что он мне изменял.

Кларисса издала одновременно испуганный и возмущенный возглас:

– Как же так! И ничего не выдавало его? Вы были в нем уверены?

– В свою защиту могу сказать, что изменять он стал только в последние годы. А мир вообще весьма непостоянная штука. Вряд ли здесь вообще в чем-то можно быть уверенным, разве не так?

Кларисса пожала плечами.

– А какой смысл быть с человеком, в котором ты не уверен? Нет уж, я лучше тогда одна. Вот если я что-то обещаю, то это навсегда. Почему другие не могут так же?

– Прям-таки навсегда? А если что-то случится? Жизнь течет, ты меняешься, другой человек меняется. Ты можешь искренне любить кого-то, но спустя десять лет вдруг оказывается, что вы с ним будто из разных миров и у него уже есть параллельная жизнь без тебя.

– Значит, не любовь это была. Вот и все.

– Но ты ведь думала, что любовь. Ты пообещала быть с человеком до смерти. Ты не знала, что вы с ним окажетесь такими разными спустя столько времени.

– Ну-у… значит, если изменилась я, то это пообещала прежняя версия меня. А если изменился он, значит, я и не обещала быть с этой обновленной версией его. – Кларисса потрясла головой, запутавшись сама. – И вообще, надо думать, прежде чем обещать.

– Но ведь у нас с Клодом было много радостных дней, у нас родился сын, а потом и дочь. Мы были счастливы. Разве это не стоило того, чтобы быть с ним? В жизни не так все однозначно и просто.

Кларисса вздрогнула. Именно эти слова она говорила себе буквально сегодня утром, сидя на лестнице. Этими словами пыталась заткнуть голос всезнающего Даниэля в своей голове.

А Жози продолжала:

– Чувства, люди, события… все они приходят и уходят, ты не можешь их контролировать. Но можешь искать то, что тебе нравится, и наслаждаться этим.

«Этот мир создан для тебя, но в нем ничего тебе не принадлежит».

Вечером они съели индейку с каштанами, которую принесла подруга Жози, а потом не спеша пили чай с печеньем и пряниками. Жози вспоминала веселые истории из детства своих детей, и Клариссе в голову вдруг стали приходить радостные моменты из ее собственного детства – подаренная книжка, мороженое в парке, полет на качелях прямо к солнцу, когда раскачивает папа, косички, которые заплетала мама, забыв сделать прическу самой себе… Из-за стола Кларисса встала с чувством, будто она дома, хотя от ее прошлой квартиры ее отделяли две двери. Словно ее воспоминания и были ее домом.

После долгого ужина Кларисса умылась и зашла пожелать Жози спокойной ночи, потому что дверь в ее комнату была приоткрыта и там горел свет. Но заглянув, она увидела, что Жози стоит у окна, отдернув занавески, и всматривается в темноту, разреженную светом фонарей, на улице. Она нерешительно отступила обратно в коридор и посмотрела на входную дверь. За ней и еще одной дверью, возможно, точно так же стоит совсем другая, но такая же одинокая женщина.

Кларисса не могла уснуть, нервничая перед разговором с мамой. Она поняла, что не сможет произнести ни одного нейтрального по эмоциям слова, вот так просто заявившись на порог отчего дома. Поэтому она прокралась в кухню с бумагой и ручкой и села писать. Первые несколько писем никуда не годились. Язвительность, сарказм, претензии, обвинения, обиды, на третьем письме даже приправленные парой слезинок, размывших чернила. Когда она уже порядком устала писать одно и то же в разных вариациях, ей удалось составить краткое и емкое письмо, в котором она обтекаемо описала, чем занималась в последние восемь лет и по какому номеру с ней можно связаться теперь.

Потом она решила написать письмо Даниэлю и отправить его в Лилль где-нибудь по пути домой. Сначала она просто стала гневно чиркать ручкой по бумаге, пока не порвала несколько верхних листов. Потом у нее возник порыв в красках описать все, что он делал не так. Но после фраз «ты соврал про факультет философии» и «ты втайне хотел использовать мою историю для своей статьи» на ум больше ничего не приходило. Тогда она дописала: «ты смеялся над моим шалфеем и Пало Санто» и просидела еще минут десять перед почти пустым листком бумаги. В голову приходило только хорошее – их прогулки, сэндвич с тройным сыром, ее первый выход на лед, их танец на вокзале… то, как он тащил ее на плече до дома семьи Жерар, как они играли в снежки, как притворялись почти женатыми. Кларисса сидела, подперев рукой голову, пока глаза не стали слипаться. На часах уже было за полночь. Наступило Рождество.

«Ты не можешь всю жизнь избегать сильных чувств в надежде никогда не испытывать боли. Люди несовершенны. И с каждым человеком вопрос лишь в том, насколько он может исправить себя ради тебя и насколько ты готова принять те несовершенства, которые он не в силах изменить».

– Чертов Даниэль! – прошипела Кларисса, смяла лист бумаги и запульнула им в холодильник.