Два года счастья. Том 2 (СИ)

К.В. Сычев Два года счастья

Исторический роман

Том 2

Ч А С Т Ь 3

«Ч Е Р П А К»

Г Л А В А 1

О Б Н О В Л Е Н Н А Я Р О Т А

С каждым днем в хозяйственное подразделение прибывали все новые и новые «молодые» солдаты. Как-то незаметно исчезли и последние «деды». На очередной поверке их просто не упомянули и все.

Новые «старики» были во много раз тише и скромней. Почти все они прибыли из Москвы и Подмосковья и, несмотря на то, что были земляками, особой дружбы и сплоченности, какие были присущи прежним «старикам», между ними не существовало.

Русские люди вообще отличаются от людей других национальностей прежде всего тем, что не испытывают никакого тяготения друг к другу. Они давно утратили чувство национальной принадлежности, не имеют общих обычаев, традиций, культуры. Это разрозненные и разбросанные по территории огромной империи трудолюбивые и законопослушные граждане. У русских никогда не приживался национализм. Оценку человеку они, как правило, дают по делам, по отношению к ним той или иной личности, а не по цвету кожи. Даже ругаясь, называя того или иного человека в конфликтной ситуации «чуркой», «немцем» или «чукчей», русские никогда не презирают его национальность. С кавказцами они ведут себя как кавказцы, в обществе казахов превращаются в казахов, усваивают их обычаи и традиции и живут по законам большинства. Что же касается русских обычаев и традиций, то они практически полностью искоренены большевиками. Глубоко презирая русский народ, В.И.Ленин особое внимание уделял борьбе с «русским шовинизмом», которого не существовало в природе. А коли не существовало, значит, его нужно было выдумать…

И коммунистические вожди начали крушить направо и налево все то, что веками создавалось русскими. В первую очередь, конечно, пострадала русская православная церковь. Большевики мстили церкви за ее участие во власти, тесное сотрудничество с царскими властями, так называемыми «палачами русского народа». Кроме того, им претила роль церкви, которая, несмотря на свое греко-византийское происхождение, претендовала на центр, пускай с сугубо меркантильными целями, сплочения русского народа. Уничтожив в свое время язычество и древние славянские обычаи, православная церковь навязала русским новые порядки, праздники и обряды, целый пантеон русских святых, собственную иконопись или целую школу живописи. И вот этого полуфеодального, полурабовладельческого идеологического института не стало. Православные праздники исчезли из календарей, а им на смену пришли революционно-коммунистические. Большевистские традиции, которые принудительно насаждались в стране, возможно, и стали на какой-то период сплачивающим советских людей фактором, но для русской культуры они оказались губительными. Даже русский язык стал претерпевать существенные негативные изменения. На смену плавному, спокойному, даже где-то медлительному русскому говору пришел резкий, категорический, революционно-пропагандистский…

Газеты, радио, телевидение и другие средства массовой информации заговорили штампами, появились новые слова: социализм, коммунизм, волюнтаризм, авантюризм. Порой, русские люди даже не понимали, что означает то или иное слово.

Например, после устранения Хрущева в некоторых газетах сообщалось о том, что этот партийный деятель был повинен в догматизме, волюнтаризме и начетничестве. Что это такое, почти никто не знал. Люди считали Хрущева просто дурачком.

Коммунистические идеологи, кроме того, проповедовали и обязательность уважительного отношения к национальным чувствам других народов. Особенно было модно в свое время восхвалять людей с черным цветом кожи, беспощадно обличать «империалистическую» Америку за якобы преследование негров, в то время как русские, как-то незаметно для самих себя, становились «белыми неграми» в своей стране…

Отсутствие единства среди русских, их разрозненность особенно бросалась в глаза в армии, где все были на виду. Например, москвич, рядовой Зубов, сын заведующей продовольственным магазином, откровенно презирал своих малоимущих земляков. Те платили ему тем же. Были среди «стариков» и выходцы из семей работников умственного труда. Они считали себя людьми избранными, элитой общества и поэтому свысока поглядывали на «грубых» и «невежественных» товарищей. Что же касается ребят пролетарского происхождения, то они не могли не замечать такого к себе отношения и, в свою очередь, просто ненавидели «этих гнилых интеллигентов». Лишь необходимость единства с целью сохранения власти над «молодыми» солдатами заставляла новых «стариков» создавать видимость дружеских между собой отношений. Как далеки они были от прежних «стариков»! Те жили как бы единым, сильным, сплоченным организмом, настоящим землячеством. Никакой дружбы с «молодыми» и даже «черпаками» в их среде не допускалось. В свое время Петр Головченко попытался нарушить это правило и поддерживать дружбу с «молодым» Зайцевым, но «старики» каким-то образом сумели его убедить отказаться от пагубной, по их мнению, затеи. Постепенно Головченко все больше и больше отдалялся от Ивана, предпочитая ему своих земляков. Он даже уволился в запас как-то незаметно, не попрощавшись с Зайцевым.

Новые «старики» могли вполне позволить себе дружбу с кем угодно. К Зайцеву они относились весьма терпимо. Лишь только один Зубов смотрел на него свысока. А вот здешняя интеллектуальная элита, как ни удивительно, относилась к Ивану как к равному. Многие ребята из этой среды часто перебрасывались репликами с Зайцевым на вечерней поверке или в строю во время следования в столовую. Иногда они беседовали с ним в библиотеке, в штабе или в казарме во время дежурства. Словом, находили с ним общий язык. Что же касается старослужащих воинов, выходцев из рабочей среды, то они, как правило, обходили Зайцева стороной. Только с одним человеком у Ивана частенько возникали конфликтные ситуации. Им был сержант Петр Чистов. При прежних «стариках» он как-то «не высовывался», был тих и незаметен. А тут расхрабрился!

Как-то во время вечерней поверки дежурный назвал фамилию Зайцева. Иван громко сказал: «Я!» Вдруг Чистов, который в это время оказался самым старшим по званию в роте, прервал дежурного. — Подожди, — сказал он и закричал: — Зайцев! Ты что молчишь?

— Я! — вновь громко произнес Иван.

— А ты еще громче! — заорал Чистов. — Ну-ка, повтори, салабон!

— Я сказал так, как положено, — спокойно ответил Зайцев. — А что касается «салабона», то за это оскорбление ты ответишь!

— Что?! — зашипел разъяренный Чистов и покраснел как рак. — Я — отвечу? Ну, погоди!

На следующий день Ивана вызвал в каптерку старшина роты прапорщик Пристяжнюк. Он, вообще-то, редко вмешивался во внутренние дела солдат, на вечерние поверки почти никогда не ходил, появлялся в казарме обычно после подъема, по утрам, словом, был совершенно незаметен. Вызов к нему в каптерку удивил Зайцева. Произошло это как раз перед завтраком.

— Что это ты, Зайцев, грубишь со старшими по званию? — обратился к нему Пристяжнюк.

— Я! Грублю?! — удивился Иван. — Какая чепуха!

— А кто вчера на вечерней поверке угрожал Чистову?

— Ах, вот в чем дело! Значит, Чистов донес на меня?

— Не донес, а доложил! Давай, выкладывай, как все было!

Зайцев все обстоятельно рассказал.

Выслушав его, Пристяжнюк поморщился: — А что, нельзя было сказать «Я!» по требованию Чистова? В конце концов, он сержает!

— Я сказал два раза! Причем таким громким голосом, что зазвенели оконные стекла! И, тем не менее, Чистов оскорбил меня, назвав «салабоном», не взирая на присутствие «молодых»! А это — двойное оскорбление!

— А как же твоя угроза? Ты же сказал, что он ответит за свои слова? — допытывался старшина.

— Я, в самом деле, это говорил и свое обещание выполню!

— Каким образом?

Иван задумался: — Действительно, каким же образом можно отомстить Чистову? А! Хорошая мысль!

— Я доложу капитану Розенфельду, чтобы он принял соответствующие меры, — сказал он.

— Доложишь командиру роты? — прищурил глаз Пристяжнюк. — Ну, это, конечно, твое право. Наверное, так и следует поступить. Так ты имел в виду только это, угрожая Чистову?

— Конечно, ведь в соответствии с уставом я должен доложить «по команде»!

— Но ведь по команде означает доложить старшему по должности? Разве ты не знаешь, что старшим для Чистова является старший сержант Лазерный, который сменил Погребняка?

— Лазерный сегодня в наряде. Он — помощник дежурного по части.

— Тогда следующий по должности — я!

— Но ведь Чистов уже вам доложил?

— А я разобрался. Нечего тебе, Иван, поднимать скандал, — улыбнулся старшина. — Я сам обо всем доложу Розенфельду. А ты спокойно неси службу. Думаю, что Чистов больше не будет безобразничать!

В дальнейшем никаких разговоров на эту тему нигде не было. Розенфельд Ивана не трогал. Беседовал он с Чистовым или нет, Зайцев так и не узнал. Однако сержант больше никогда не позволял себе грубых выпадов против Ивана на поверках. Конечно, он продолжал ненавидеть Зайцева, но свою злобу выражал, как правило, с глазу на глаз где-нибудь при встрече в коридоре или на улице, нецензурными словами или репликами.

Ивану было не привыкать слышать оскорбления, поэтому он хорошо научился сохранять внешнее спокойствие, создавая видимость полного безразличия. — В конце концов, — думал он, — пусть уж лучше хамит этот дурачок, чем какой-нибудь более солидный и опасный человек. Ведь в нашем обществе совершенно невозможно не иметь врагов! И всегда найдется кто-либо, готовый подложить мне свинью!

Надо сказать, что присутствие «молодых» воинов в какой-то мере способствовало отвлечению внимания Чистова от Зайцева. Все-таки «молодые» есть «молодые». Ведь издеваться над беззащитными людьми значительно безопаснее, чем схватываться с умеющим за себя постоять штабным писарем. К тому же в последние дни в казарме имели место случаи воровства. Из солдатских тумбочек стали пропадать зубные щетки и расчески для волос. Конечно, в разговорах старших воинов, виновниками провозглашались вновь прибывшие «молодые» солдаты, однако за руку никто не был пойман…Чистов, считавший себя опытнейшим специалистом по выявлению преступников, вплотную занялся расследованием. На каждой поверке, вечерней и утренней, он выходил из строя и произносил полные угроз заявления о том, что он уже вот-вот обнаружит вора, что «имеются уже все необходимые доказательства, кто ворует», но эти фразы, повторявшиеся целый месяц, в конце концов всем настолько надоели, что никто не обращал на них внимания…Наконец, это надоело и самому Чистову, и он успокоился, прекратив угрожать неведомому врагу. К тому же перестали воровать.

Зайцев знал, для чего воинам требуются зубные щетки и расчески, помимо прямого предназначения этих предметов. Дело в том, что эти вещи были сделаны из пластмассы. А пластмасса используется солдатами для изготовления из нее различных кустарных безделушек — браслетов, статуэток, зажигалок, всевозможных мозаичных картин. Из поколения в поколение это искусство переходило от «стариков» к «молодым». Иногда изделия солдат были столь сложны и выразительны, что, порой, казалось, их сделали фабричным, а не кустарным способом.

В свое время Головченко показывал Зайцеву выточенный собственными руками браслет для ручных часов. Он представлял собой небольшую свернувшуюся в клубок змею с зелено-красными узорами на чешуе. Многие воины носили на руках самодельные браслеты с самыми разнообразными рисунками: цветами, звездами и даже…голыми женщинами. Перед увольнением в запас «стариков» охватила настоящая мания на приобретение такого рода безделушек. Умевшие изготавливать сувениры были просто «завалены» заказами. Те из «стариков», которые знали секреты кустарного искусства, просто были не в состоянии справляться с заявками товарищей, щедро рассчитывавшихся главным платежным средством советских людей — водкой. В конечном счете, «знатоки» обучали своему мастерству «молодых» и с их помощью обеспечивали себя выпивкой до конца службы. Особенно хорошо освоил такую работу новый каптерщик — Леня Гундарь. Иван часто заходил к нему в каптерку полюбоваться различными изделиями. Даже сам Розенфельд иногда обращался с заказами к Гундарю. Однажды каптерщик изготовил для него маленький аквариум. Конечно, не настоящий, а сделанный из кусочков пластмассы. Но со стороны казалось, что и рыбки, и трава, и улитки внутри него — живые. Воин сумел искусно изобразить даже пузырьки, хотя воды там совсем не было.

И браслеты и зажигалки выходили из-под рук Гундаря настолько красивыми, что не могли не вызвать всеобщего восхищения. Например, на одном браслете от часов он изобразил пышные алые розы, располагавшиеся в каждой чешуйке. Казалось, что кто-то вставил под стекло живые цветы и стоило бы только это стекло разбить, они выпали бы, издавая чудный аромат! Но все это было только пластмассой, прекрасно обработанной руками умельца…

Надо сказать, что не только эти «штуки» изготавливались в роте. Мастерство местных кустарей дошло до того, что они стали вытачивать даже фальшивые советские ордена! Так, однажды накануне увольнения, Золотухин заявился на вечернюю поверку с орденом Победы на груди. Он с гордостью поглядывал по сторонам, выпячивая свой здоровенный живот. Иван сначала подумал, уж не украл ли знаменитый громила столь почетную награду из местного краеведческого музея. Однако когда по казарме стали разгуливать герои Советского Союза, полные кавалеры орденов Славы, стало ясно, в чем дело. Оказывается, воины обнаружили в библиотеке части большой красочный альбом с изображениями орденов и медалей СССР в настоящую величину. Альбом был без труда похищен и доставлен в казарму, где его использовали как образец для производства соответствующих сувениров.

Конечно, больше всех «наград» увозили домой известные громилы. Как рассказал Зайцеву Таманский, у Выходцева на груди было пять звезд Героя, орден Победы и еще два-три каких-то ордена. Грудь самого скромного солдата — Сороки — украшал орден боевого Красного Знамени…

Таким образом, все прекрасно знали, куда уходила пластмасса, и что если «молодые» воины воровали из солдатских тумбочек зубные щетки и расчески, то делали это не для себя, а для старослужащих товарищей, которые заставляли их искать сырье для кустарных поделок. Когда же кражи прекратились, воины, не связанные с производством сувениров, посчитали, что прекратилось и кустарное творчество талантливых мастеров. Чистов, конечно, был убежден, что это его заслуга. Чуть ли не на каждом углу он останавливал своих товарищей и, бия себя кулаком в грудь, утверждал, что наконец-то он выполнил свое обещание и искоренил ротное воровство…

Однажды, накануне построения на обед, Иван зашел в каптерку к Гундарю, чтобы полюбоваться какими-либо новыми безделушками. Товарищ показал ему маленький сувенирный телевизор, макет пистолета Макарова и очередной браслет для часов, украшенный золотыми рыбками.

— Вот это здорово! — восхитился Зайцев. — Какая тонкая работа!

Гундарь покраснел от удовольствия. — Почаще заходи, я тебе не такое покажу, — улыбнулся он. — Слава Богу, сейчас пластмассы много: хватит до самого дембиля!

— Да ну? — удивился Иван. — А где же вы достаете пластмассу?

— А в ближайшей мусорке, — ответил веселым голосом каптерщик. — Здесь неподалеку располагается городская мусорная свалка. Мы посылаем туда «салаг», и они выкапывают столько пластмассы, сколько требуется!

— Да, но она же грязная?

— Ну, и что? Они вымоют все куски с мылом, а потом приносят их мне…

— Ясно, почему в роте прекратилось воровство! Ну, теперь все наши солдаты поедут домой в орденах и медалях, — подумал Зайцев.

Наступил декабрь. Стало по-настоящему холодно. Хотя периодически выпадал снег, и температура воздуха не падала ниже минуса пяти-шести градусов по Цельсию, в казарме было довольно неуютно. Из окон поддувало и для того, чтобы избавиться от постоянной дрожи, не позволявшей уснуть, нужно было набрасывать поверх тонкого суконного одеяла солдатскую шинель.

Иван приспособился спать, укутавшись с головой в одеяло. Таким способом удавалось использовать тепло дыхания для внутреннего обогрева постели.

Раньше, до службы в армии, Зайцев не мог так спать: ему не хватало воздуха. Теперь же оказалось, что холод был большим бедствием. И из двух зол пришлось выбирать меньшее. Что же касается службы, то она проходила без существенных перемен. И дежурство, и работа в продовольственной службе продолжались в прежнем темпе. Первое время Зайцев, заваленный текущими делами, не обращал никакого внимания на появившуюся в роте «молодежь». Обычно он только на вечерней поверке, услышав новую фамилию, проявлял любопытство и смотрел туда, откуда доносилось, произнесенное незнакомым голосом «Я!». Но вот однажды во время дежурства по роте ему пришлось столкнуться лицом к лицу с «молодыми» солдатами. Все четверо дневальных, назначенных в его смену, были новичками. Они оказались добросовестными и дисциплинированными ребятами. Один из них — Юра Середов — родом из Мурманска, заменил прежнего «старика» Прохоренко, воздыхателя библиотекарши Бабуриной, в качестве электрика и фотографа. Трое других работали каменщиками на очередной стройке Розенфельда. Службу они знали, опекать их не приходилось, и поэтому дежурство прошло спокойно. Из любопытства Зайцев внимательно изучил книгу со списком личного состава роты. Несмотря на то, что он несколько раз уходил к себе в штаб для оформления накладных и срочной текущей работы, все основное время нужно было проводить в казарме. А там иногда просто нечего было делать. Вот Иван и убивал время перелистыванием ротной документации, беседами с каптерщиком и дневальными. На смену уволенным воинам, как теперь узнал Зайцев, пришло довольно много «молодежи». Почти тридцать человек! А одного взяли прямо из ноябрьской партии, присланной из военкомата. Короче говоря, рядовой Козолуп не служил в учебном батальоне!

Зайцев пошел в каптерку. — Скажи, Леня, — обратился он к Гундарю, — а что, Козолуп разве не служил в «учебке»?

— Нет, — ответил каптерщик. — Видишь ли, он сапожник, а Розенфельду как раз это и требуется. И как только «папа» узнал, что в учебный батальон попал сапожник, он сразу же перетащил его сюда.

— Ясно, — пробормотал Зайцев. — А в качестве кого теперь работают остальные солдаты?

И они с Гундарем стали обсуждать кадровую деятельность Розенфельда. Оказывается, в роте произошли существенные перестановки. Нынешние «черпаки», литовцы по национальности, Балкайтис и Кикилас, были переведены командиром роты со свинарника на насосную станцию. А свинарями были назначены прибывшие из учебного батальона новички. Бывшие курсанты заменили и ушедших в запас поваров. Много оказалось среди «молодежи» и рабочих строительных специальностей. Из «учебки» Розенфельд взял и трех младших сержантов, которым предстояло создавать в своих отделениях видимость воинской дисциплины. Словом, в хозподразделение пришло солидное пополнение, полностью укомплектовавшее штатное расписание роты.

— Нелегко будет с таким многочисленным контингентом! — сокрушался Гундарь. — Этих «молодых» будет непросто усмирить!

— Справимся, — успокаивал его Иван. — Если смогли пережить тех «стариков», то уже с «молодыми» как-нибудь разберемся!

Успешно действовал Зайцев и в деле выявления «антисоветски настроенных лиц». Вернее, уже не выявления, а скорей разоблачения взглядов, давно выявленных. Благодаря библиотечной брошюре, злополучный Балкайтис постепенно поднимался до уровня Туклерса и уже мог спокойно конкурировать с видными буржуазными учеными. И это при том, что Иван не только ни разу не беседовал с инакомыслящими, но уже почти два месяца кряду и в глаза их не видел! — Зачем эти неприятные беседы, — думал он, — когда я и так могу с помощью определенной литературы составлять идеальные донесения?

Скуратовский же ликовал. — Молодец! Вот это способности! — восторгался он. — Какой анализ! Какая глубина! Благодаря твоим донесениям, мы не только успешно выполнили партийную разнарядку, но и добиваемся нового, качественно более высокого уровня работы! А записывать речи антисоветчиков на магнитофон мы не будем! Товарищ Вицин, внимательно изучивший твои доклады, отказался от этой идеи! — Донесения абсолютно достоверны! — решил он.

Г Л А В А 2

Р О Т Н Ы Й Ш У Т

Наконец-то нынешнее поколение воинов обрело своего «козла отпущения». Как известно, попытка товарищей сделать из Зайцева посмешище, провалилась с самого начала. И, как ни парадоксально, за минувшие полгода ни один солдат хозподразделения не подошел на роль общественного шута.

А тут вдруг такая удача!

Петро Козолуп, взятый сапожником и не прошедший суровой воинской подготовки в учебном батальоне, оказался идеальным ротным придурком. Неуклюжий, неловкий, с глупым, всегда испуганным лицом, он выглядел «белой вороной» на фоне всеобщей наглости и самоуверенности. К тому же новичок совершенно не умел разговаривать: путался в словах, кряхтел, бурчал — словом, не был способен даже дать логичный ответ. Насмешки над ним начались с первой вечерней поверки, когда дежурный выкрикнул: — Козолуп! — Ответа не последовало. — Козолуп!!! — вновь, еще громче, повторил дежурный.

— Да тута я, тута! — раздался испуганный выкрик. — Што ты думаешь, што я сховалси?

Внезапно установилась полная тишина. А затем роту потряс оглушительный хохот. Смеялись все — от старшего сержанта Лазерного до только что прибывших в роту выпускников учебного батальона. Даже Зайцев, который вовсе не хотел издеваться над «молодым» солдатом, буквально трясся от смеха. Невозможно было сохранить спокойствие, услышав речь Козолупа. В его голосе сконцентрировалась такая беспомощная и непробиваемая глупость, что вряд ли можно было бы найти человека, который смог бы проявить выдержку и без смеха выслушать «молодого» воина.

Вволю нахохотавшись, дежурный, борясь с очередным приступом смеха, сделал знак солдатам успокоиться и, краснея от напряжения, обратился к Козолупу: — Товарищ Козолуп! Когда называют вашу фамилию, говорите «Я!», понятно?

— А, дак цеж надо «я» говорить тута? — спросил Козолуп, вызвав новый взрыв смеха.

— Ладно, успокойтесь! — с трудом выговорил дежурный, вытирая слезы. Стараясь остановить безудержное веселье, грозившее перейти в беспорядок, он громко крикнул: — Рота! Смирно! Вольно!

Все вроде бы успокоились.

— Рядовой Козолуп! — вновь заорал дежурный.

— Йе! — сказал «молодой» воин. Тут, показалось, что засмеялись даже стены. Воинов охватило какое-то коллективное безумие. Они не просто смеялись, а скорее выли, утратив способность контролировать свои эмоции.

Лазерный первым пришел в себя и с ужасом огляделся. — Хватит называть его фамилию! — осудил он дежурного. — Ты что, иоп твою мать, не видишь, что этот мудак не умеет даже говорить!

Окрик Лазерного подействовал отрезвляюще на солдат. Дежурный открыл журнал и продолжил перекличку, оставив в покое повеселившего всех «молодого» солдата.

Ученые утверждают, что смех продлевает жизнь. Трудно проверить эту гипотезу, но и нельзя не признать, что определенное положительное воздействие на людей смех оказывает. По крайней мере, поднимает настроение и возбуждает. Еще долго после этой вечерней поверки в роте не стихали разговоры о Козолупе. Даже Зайцев, ложась в постель и вспоминая недавние эпизоды, связанные с незадачливым новичком, долго смеялся беззвучным смехом, пока его не сморил сон.

В последующие дни в работе штабных писарей наметилась тенденция к стабилизации. Численность личного состава значительно сократилась. Большинство выпускников учебного батальона, завершив военную подготовку, разъехались по объектам, разбросанным по всей стране. Часть из них осела в обслуживавших войсковую часть подразделениях или ротах, занимавшихся монтажом оборудования связи в местном гарнизоне. Изредка приезжали в часть и солдаты, сопровождавшие военные грузы. В среднем, в неделю Иван принимал не больше десяти — двенадцати человек командировочных и не особенно суетился, когда узнавал о прибытии очередной команды, ибо дополнительную накладную на такое небольшое число людей можно было выписать и после завтрака. Фактически, распорядок дня не нарушался.

Как-то утром, после того как воины позавтракали и стали выходить из столовой, перед ними неожиданно возник командир роты, который, видимо, поджидал своих подопечных на улице. — Эй, Лазерный! — закричал он. — Постройте-ка роту!

Воины заметались.

— Видимо, что-то произошло! — сказал Зайцеву Таманский.

— Да, наверное, какое-нибудь «чепе», — согласился Иван. Острое любопытство охватило солдат.

— Рота! Равняйсь — смирно! — заорал Лазерный.

Хозяйственники, выстроившись у столовой, окаменели.

— Товарищи! — громко сказал Розенфельд. — Сейчас вы сразу же пойдете в солдатский клуб! Понимаете, приехал представитель Главного Политуправления Министерства Обороны! Меня вызвали в штаб, в Политотдел, и проинформировали, чтобы я обеспечил стопроцентную явку личного состава. А это значит, что если хоть кто из вас улизнет по дороге в клуб и не будет присутствовать на лекциях политработника, то пощады не ждите! Я сам займусь нарушителем!

Воины стояли, не шелохнувшись.

— Я особенно обращаюсь к «старикам», — продолжал Розенфельд. — Если кто-нибудь из вас, иоп вашу мать, попробует меня ослушаться, то пеняйте на себя! Я не только удалю виновников из роты, но и отдам их под трибунал! Понятно?

Ответом было гробовое молчание.

— Ну, Лазерный, ведите роту! — распорядился уже спокойным голосом удовлетворенный капитан.

— Шагом — марш! — крикнул замкомвзвода.

Когда воины хозподразделения пришли в клуб, они обнаружили, что зрительный зал был уже почти до отказа заполнен. Им едва хватило мест.

Зайцев уселся рядом с Балкайтисом и устремил свой взгляд на сцену. Посредине стоял длинный, покрытый красной материей, стол, за которым, как бы в президиуме, сидели военачальники. Слева, ближе к трибуне, располагался какой-то незнакомый полковник, а рядом с ним — командир дивизии, замполит части, начальник штаба дивизии и заведующий клубом. Первый ряд зрительного зала занимали все остальные заместители командира дивизии и другие высшие военачальники. Короче говоря, руководство со всей серьезностью отнеслось к предстоявшей лекции. Уже через пару минут после прибытия хозяйственников свободных мест в зале не осталось: он был битком набит военнослужащими. Даже в проходах скопилось множество солдат. Несмотря на многолюдность и даже скученность, в зале не было шумно. Присутствие высоких военачальников и торжественность момента завораживали солдат.

— Внимание! — раздался вдруг из микрофона голос замполита дивизии полковника Прохорова, сидевшего в самом центре президиума. — Сегодня у нас, товарищи, радостное событие! К нам в часть приехал видный советский военачальник, замечательный политический работник, крупнейший ученый-политолог, специалист по борьбе с империалистической идеологией, начальник пятьсот сорок шестого отдела Главного Политического Управления Советской Армии полковник Константинов Алексей Михайлович! Поприветствуем его!

Воины дружно захлопали.

— А теперь, товарищи, — продолжал Прохоров, — я предлагаю избрать почетный президиум в составе Политбюро ЦК КПСС во главе с величайшим за всю историю человечества мыслителем, верным продолжателем великого ленинского дела товарищем Леонидом Ильичем Брежневым!

Зал загрохотал бурными аплодисментами. Члены настоящего президиума встали. Вслед за ними подскочили и сидевшие в зале воины. Из репродукторов грянула музыка гимна СССР. Когда все стихло, Прохоров показал рукой, что нужно садиться. Воины сели.

— А теперь, товарищи, я вкратце расскажу вам о том, что привело к нам выдающегося военачальника, талантливого ученого и мыслителя…, - и Прохоров начал свою обычную, знакомую всем солдатам, кроме новобранцев из учебного батальона, речь об угрозе со стороны американского империализма, о неминуемой в ближайшем будущем войне «с врагами мира и дружбы между народами», о том, как «наша родная коммунистическая партия спасает народы всего мира от угрозы порабощения Земли страшными американским убийцами», о голоде в США, ФРГ, Англии и в других «развитых капиталистических государствах».

Зачитав астрономические цифры многомиллионных жертв голода в странах Запада за последний год, Прохоров заверил аудиторию, что «в нашей стране, благодаря усилиям КПСС и лично товарища Леонида Ильича Брежнева, подобная катастрофа невозможна».

Зайцев переглянулся с Балкайтисом. Обоим было смешно. — Подобная катастрофа невозможна, — буркнул Балкайтис. — Но, видимо, все-таки до какой-нибудь другой катастрофы они страну доведут…

Иван кивнул ему головой в знак согласия.

Остальные солдаты сидели не шелохнувшись. Постепенно старослужащие воины, убаюканные монотонной речью замполита, стали склонять головы и «клевать» носами.

— Эй, Зубов! — раздался вдруг приглушенный крик Розенфельда. — Ты что, совсем одурел? А ты, Крючков! Что, совсем ни фуя не соображаешь?

«Старики» встрепенулись. — Я покажу вам, иоп вашу мать! — прошипел Розенфельд.

Слава Богу, что Прохоров стал завершать свое выступление. Еще бы пять — десять минут такой речи, и воины основных подразделений, несмотря на противодействия командиров, наверняка погрузились бы в сон.

— Я заверяю вас, товарищи, — сказал, подводя итог своему докладу, замполит, — что мы, политические работники, не ударим лицом в грязь! Мы не допустим, чтобы империализм вверг наш народ в пучину бедствий! Вот о том, как идет тяжелая идеологическая борьба, вам и расскажет наш дорогой гость!

Прохоров говорил через микрофон, сидя за столом. А вот приезжий военачальник встал и подошел к ораторской трибуне. Гость оказался высоким, румяным, широкоплечим мужчиной с довольно приятным лицом.

— Товарищи! — начал он громким и веселым голосом. — Я приехал к вам, конечно, не потому, что ситуация в мире настолько ухудшилась и требуется специальная работа политорганов, а просто из желания пообщаться с вами, поговорить по душам, помочь вам разобраться в трудных вопросах современной жизни…

Воины оцепенели. Политический работник заговорил с ними нормальной человеческой речью! Без газетных штампов, без бесконечных ссылок на КПСС, «лично товарища Брежнева» и даже без угроз в адрес империализма!

Полковник рассказал, как он побывал в нескольких зарубежных странах — ФРГ, Франции, Италии — что он там увидел и сравнил жизнь граждан буржуазных стран с жизнью советских людей. Конечно, он убеждал воинов, что на Западе процветают, в основном, семьи капиталистов, что политическую жизнь там определяют группировки тех или иных финансовых и промышленных магнатов. Однако, он не отрицал положительных сторон жизни капиталистического мира, обращая внимание аудитории на технический прогресс.

— Вот, смотрите, даже в гостиницах, в которых я останавливался, имелась самая современная техника! — воскликнул лектор. — От телевизора с дистанционным управлением до самого совершенного унитаза с внутренним обогревом! А если бы вы заглянули в каталоги заказов от разных фирм! Чего там только нет! Вы можете заказать по телефону, не выходя из своего номера, все, что угодно, вплоть до «птичьего молока»! Даже женщин можно вызвать к себе в номер!

Откуда-то из середины зала донесся легкий шум, и воины зашевелились. Полковник это заметил. — Да, товарищи! — улыбнулся он. — Представьте себе, что по телефону в гостиницах буржуазных стран можно вызывать проституток! Там очень много такого рода женщин. А какие красавицы! — И лектор мечтательно развел руки в стороны. — Ко мне в номер приносили такие альбомы, что просто не было сил отказаться их посмотреть! Яркие цветные изображения голых женщин! Представьте себе, что они сфотографированы, ну, в чем мать родила! Мало того, их, так сказать, самые интимные, понимаете ли, места выставлены наружу!

— Не может быть?! — раздался вдруг чей-то взволнованный голос. Зайцев повернул голову направо: — А! Так это Таманский! — Василий приподнялся со стула и возбужденно махал рукой.

— Да, молодой человек! — заметил его полковник. — На обзор представлены полностью все женские органы! Конечно, это бесстыдство!

— Неужели прямо все видно?! — прокричал хриплым голосом Таманский.

В президиуме зашевелились. Полковник Прохоров сжал руку в кулак и показал его сидевшим в зале воинам.

— Прекрати, негодяй! — зашипел на Таманского Розенфельд.

— Не мешайте ему, товарищи, выражать свои эмоции! — громко сказал довольный произведенным эффектом лектор. — Воин, вероятно, так увлекся, что даже не заметил, где он находится!

Таманский посмотрел вокруг себя и, смутившись, сел.

Полковник между тем продолжал. Обнаружив уязвимое место солдат, он стал рассказывать со всеми подробностями о содержании интимной жизни граждан буржуазных стран, о царящем там разврате, о распутстве тамошних женщин и тому подобном. Когда же тема была исчерпана, и лектор сделал обобщающий вывод о том, что «нам не грозит подобное вырождение и безобразие потому, что коммунистическая партия стоит на страже нашей высокой нравственности», в зале целую минуту стояла невиданная для столь многолюдного общества тишина.

Затем раздались аплодисменты. Буря аплодисментов! Воины вскакивали со своих мест. Кто-то закричал: — Браво!

Крик подхватили. Полковник, который только что сошел с трибуны и сел за стол, вновь встал и поклонился зрителям.

— Еще! — кричали воины. — Еще немного расскажите!

Зайцев посмотрел на Таманского. Тот стоял, размахивая руками, и что-то кричал. Его громкий голос тонул в реве толпы.

— Еще…про баб! Еще хоть чуть-чуть! — разобрал Иван.

— Про баб! — заорали воины. — Про баб! Еще хоть немножко!

Командиры смотрели на происходившее как на стихийное бедствие. Розенфельд покраснел как рак и заметался, размахивая руками и призывая воинов к спокойствию.

— Внимание, товарищи! — произнес громким голосом Прохоров. — Успокойтесь! Мы попросим нашего дорогого гостя рассказать вам что-нибудь еще. Только перестаньте шуметь!

Однако это не произвело должного эффекта. Воины, правда, перестали кричать, но продолжали громко разговаривать, не обращая ни малейшего внимания ни на своих командиров, ни на слова замполита части.

Тогда лектор встал и вновь подошел к трибуне. — Товарищи! — сказал он спокойным голосом. Шум мгновенно утих. — Я готов рассказать вам одну историю, которая произошла со мной и моим товарищем во время поездки в Японию. Но это при условии, что вы будете спокойно слушать! Согласны?

— Согласны! — закричали солдаты.

— В таком случае я вам ее расскажу. Также предупреждаю, что это последняя история, потому что мне нужно срочно выезжать в другую часть, где ждут моего выступления. Я делаю для вас исключение, ибо вижу: вы умеете слушать и отличать настоящую лекцию от пустой и сухой говорильни!

Военачальники, сидевшие в президиуме, переглянулись.

Воины замерли, и в зале установилась мертвая тишина. Живым, доступным языком, включавшим пословицы, анекдоты и привычную для солдат простонародную речь, лектор рассказал о том, как он оказался в весьма щекотливом положении во время своей недавней командировки в Японию. Оказывается, личное обаяние и незаурядные мужские достоинства нашего полковника настолько покорили местных женщин, что за ним началась самая настоящая охота. Буквально в каждом гостиничном номере, где останавливался наш герой, его осаждали полуобнаженные красотки, сбрасывавшие с себя последнюю одежду и пытавшиеся его соблазнить. — Видели бы вы, что за красавицы там были! — сокрушался военачальник. — Японочки — такие милые женщины! Но я был вынужден беречь достоинство советского гражданина и без всякого сожаления выдворял незванных гостей!

Далее он рассказал, как один из советских туристов, его хороший знакомый, не выдержал испытания и поддался соблазну. И не с одной японкой, а с несколькими!

Зал снова возбужденно загудел. Таманский подскочил со своего стула, замахал руками и стал делать знаки, обращая на себя внимание лектора.

— Не волнуйтесь, молодой человек! — улыбнулся заметивший его полковник. — Я вижу, как вы эмоционально воспринимаете мое выступление. Благодарю вас! А? Вы что-то хотите сказать?

— А как он их поимел?! — закричал вдруг Таманский.

Лектор сдвинул брови. — Представьте себе, молодой человек, — сказал он с горечью. — Самым непристойным образом!

— А как?! — взвыл Таманский.

— Ну, если вы настаиваете, — заколебался лектор, — тогда я скажу…

— Настаиваем! Настаиваем! — закричали воины.

— Нехорошо говорить, товарищи, но наш турист поимел этих женщин не только в бисту…Простите, в переднее место…Но даже в зад, и, что еще прискорбней, в рот!

Вновь установилась тишина.

— И представьте себе, что с ним после этого было! — продолжал полковник. — Оказывается, эти женщины были агентами ЦРУ! Они засняли все половые акты на кинопленку, а потом стали шантажировать советского туриста! Короче говоря, он попал в тенета врагов нашей родины, и только вмешательство наших политических органов спасло парня от государственной измены!

Затем лектор рассказал публике, как работники КГБ своевременно выявили поползновения вражеской агентуры, разъяснили оступившемуся человеку пагубную суть женщин буржуазного мира, помогли ему вернуться на родину и искренне покаяться в содеянных преступлениях! — За это гуманное советское правосудие приговорило виновника всего к восьми годам тюремного заключения! — подытожил свой рассказ политработник. — Но главное заключалось в том, что заблуждавшийся человек полностью раскаялся и осознал свою ошибку!

Гром аплодисментов заглушил последние слова лектора. Он улыбнулся, помахал рукой и откланялся.

— Встать! Смирно! — крикнул в микрофон командир части. Все быстро подскочили со своих мест. Зазвучал гимн Советского Союза и как только затихли его последние звуки, командиры рот стали выкрикивать: — Первая рота — на выход! Кабельно-монтажная рота — на выход!

Воины подскакивали и выбегали на улицу.

Наконец, заорал и Розенфельд. Хозяйственники спокойно, с достоинством побрели к выходу.

Выйдя на улицу, они сгрудились около клуба и стали ждать командира роты. Однако тот что-то не появлялся.

— Подождите, я сейчас! — крикнул Лазерный и юркнул в клуб.

Через пять минут он вернулся и весело махнул рукой: — Расходитесь, иоп вашу мать, по своим рабочим местам! Командир роты занят!

Иван направился к себе в штаб. По дороге воины обменивались впечатлениями от прослушанной лекции.

— Вот это понимаю политработник! — восхищался Таманский. — Хоть раз удалось послушать настоящую правду! Теперь будет о чем поговорить с ребятами на стройке!

— Да, язычок у него подвешен! — согласился Шорник.

Иван промолчал. Несмотря на то, что он с интересом прослушал выступление приезжего политработника, в душе его остался какой-то неприятный осадок. — Зачем полковник все это рассказывал? — думал наш герой. — Что он хотел этим выразить?

Однако впереди предстояла текущая работа, и постепенно все мысли переключились на нее.

Потеряв два часа, Иван вынужден был работать «в поте лица», чтобы наверстать упущенное время. Как назло, в часть приехали и командированные, сопровождавшие военные грузы, солдаты, и представитель одной из гарнизонных частей, который периодически получал продовольствие на складе у Наперова.

Словом, Иван просидел в своем кабинете не только весь рабочий день, но и вечер, согнувшись над письменным столом.

Накануне поверки, он пришел в казарму и обнаружил, что воины продолжают живейшее обсуждение прошедшей лекции. Чувствуя сильную усталость, Зайцев зашел в спальное помещение и уселся на свой табурет. Наконец, дневальный заорал: — Рота! Стройся на поверку!

Перекличка проходила спокойно, пока опять дежурный не добрался до фамилии Козолупа. Снова «молодой» воин ответил «Я!» так, что старший сержант Лазерный с четверть часа успокаивал хохотавших солдат.

После поверки воины разошлись подготавливаться ко сну. Зайцев зашел в умывальник, умылся, вытер лицо. Затем, вернувшись в коридор, снял сапоги и одел кожаные тапочки, взяв их из общей кучи, которая возвышалась у входа в спальное помещение. Когда воины хотели освободить ноги от тяжести сапог, они надевали тапочки, а сапоги ставили возле своей кровати, впритык к табуретке. На перекладины табурета вешались потные портянки или носки, которые за ночь подсыхали. «Старики» иногда клали свои портянки на отопительные батареи. Но этим не злоупотребляли, потому что ночью в роту мог нагрянуть дежурный по части и, разбудив виновника, прочитать ему «мораль». А затем, если дежурный офицер запишет нарушение в специальную книгу проступков, которая имелась в каждой роте, возможен и серьезный нагоняй от товарища Розенфельда.

Зайцев избегал подобных нарушений, да и портянки он в последнее время не носил, ибо купил в военторговском магазине хорошие шерстяные носки, которые оказались удобней портянок. Он уже был достаточно солидным воином, чтобы позволить себе это!

Как только Иван завершил подготовку ко сну, в спальное помещение вошел дневальный. — Рота! Отбой! — крикнул он и выключил свет. «Молодые» солдаты немедленно улеглись и замерли. «Старики» же спать еще не собирались и сидели у телевизора. Многие из них не присутствовали на вечерней поверке и кричали, услышав свою фамилию, «Я!» — из спального помещения, потому как не желали пропускать начало какого-то кинофильма.

После команды дневального Зайцев сразу не лег в постель. Как «черпаку», ему не возбранялось некоторое время бодрствовать и даже подходить к телевизору. Правда, «старики» не совсем одобряли такие действия, но, учитывая устоявшиеся традиции, были вынуждены с этим мириться.

Вот и сейчас дневальный из «стариков» Копаев, увидев, что Зайцев прохаживается по коридору и не собирается ложиться спать, помахал ему рукой: — Иди, ложись, нечего слоняться!

— Что-то не спится, — ответил Иван. — Сегодня было много работы, и вот голова разболелась!

— Ну, это дело другое, — примирительно сказал «старик». — Конечно, тогда нужно размяться.

Зайцев подошел к телевизору. Вокруг него сидели с десяток старослужащих солдат. Впереди возвышались Зубов, Султанов и Крючков. Фильм подходил к концу и, судя по зевоте, которая постоянно искажала лица воинов, был довольно скучный.

— Что, Иван, не спится? — спросил его Крючков. — Или кино захотел посмотреть?

— Нет, — ответил Зайцев, — просто что-то болит голова. Наверное, устал от сегодняшней писанины…

— Может дать тебе таблетку? — спросил обернувшийся Султанов. — У меня есть там в тумбочке анальгин.

— Да ладно, не стоит, — ответил Иван. — Смотри кино. Я как-нибудь обойдусь!

— Да ну его, это кино, муть какая-то! Пойду-ка я лучше спать, — сказал Султанов, встал и, прихватив табурет, направился к своей постели.

— Кто это?! — вдруг вскрикнул он.

Иван подошел поближе. В кровати Султанова кто-то лежал.

— Кто здесь? — вновь спросил «старик» и резко толкнул рукой спавшего. Одеяло зашевелилось, и из-под него высунулась бритая голова. — Це ж я, Козолуп! — жалобно проблеял «молодой» воин.

Оглушительный смех, раздавшийся со всех сторон, потряс казарму. Прибежали дежурный и дневальные.

— Что случилось? — спрашивали те, кто не видел произошедшего.

— Да вот Козолуп лег не в ту постель! — проговорил, задыхаясь от смеха, Зубов.

Даже Султанов, постель которого все еще занимал незадачливый новичок, чуть не упал от смеха и держался обеими руками за живот.

Воины ликовали: наконец-то в роте появился не просто шут, а настоящий придурок!

Г Л А В А 3

К О М И С С И Я В Р О Т Е

В середине декабря грянули сильные морозы. В казарме стало настолько холодно, что солдаты избегали длительного пребывания там. Все расходились по своим «углам»: кто в штаб, кто на теплицу, кто в баню. Баня воинской части входила в ведомство хозподразделения, и воины роты, в отличие от солдат других подразделений, могли мыться там, когда угодно. Баней теперь заведовал Туклерс, сменивший недавно уволенного в запас «старика».

Все подразделения части имели свои «банные» дни. Каждая рота мылась один раз в неделю. И для воинов хозроты существовало общее расписание. Им полагалось мыться по средам.

Зайцев ходил в баню только в официальный день. Он не ждал милостей от Туклерса да и не хотел их. Зимой в банном помещении было довольно холодно. Двухэтажная кирпичная постройка насквозь продувалась колючим ледяным ветром, поскольку обычно армейские здания не утеплялись. Даже летом в бане было прохладно, и солдаты с удовольствием приходили туда не только помыться, но и отдохнуть от уличной жары.

Теперь же нужно было мыться как можно быстрей, чтобы не простудиться. Следовало пару раз намылиться с головы до ног и тщательно смыть с себя грязь вместе с мылом. Хорошо, что работали душевые. Становясь под струи теплой воды, Иван согревался и некоторое время после этого довольно неплохо себя чувствовал, по крайней мере, не трясся от холода. Затем он быстро забегал в предбанник, вытирался и надевал свежее белье. Грязное белье складывалось здесь же, в предбаннике, в кучу, а затем банщик стирал все это в огромной стиральной машине с центрифугой. Солдатское белье состояло из полотняной рубашки и штанов белого цвета, которые назывались кальсонами. Постепенно от ежедневной носки и частой стирки белье изменяло цвет и становилось то сероватым, то желтым. Обычно белье не помечалось ее владельцами, и воины периодически приходили в баню выбирать из свежевыстиранной нижней одежды ту, которая была им впору.

Иван всегда носил белье несколько большего размера в связи с тем, что из-за его худобы не удавалось подобрать ничего подходящего. Однако он довольно легко приспособился к этому неудобству. Длинные штаны подтягивались повыше и зажимались брючным поясом, а широкая рубаха заталкивалась под гимнастерку и, плотно прилегая к телу, хорошо защищала его от холода. С верхней одеждой дело обстояло сложней. Отбирать ее после стирки из общей кучи, как нижнее белье, было нельзя. Гимнастерка и брюки подбирались каждые полгода таким образом, что полностью соответствовали необходимым размерам. Поэтому Иван раз в месяц приходил в баню и сам стирал свою верхнюю одежду в машине.

Надо сказать, что Туклерс никаких враждебных действий не совершал по отношению к Зайцеву во время его пребывания в бане. Даже не высказывал грубостей. А однажды, когда Иван попросил Туклерса показать ему, как пользоваться стиральной машиной, тот помог ему безоговорочно.

После стирки белье пропускали через центрифугу, и оно становилось почти полностью сухим. Небольшая влажность только благоприятствовала глажению.

У солдат всегда имелось при себе два комплекта верхней одежды — гимнастерок и штанов «хэбэ». Один комплект одевался и носился до тех пор, пока не загрязнялся. Затем наступал черед ношения следующего — чистого комплекта одежды — а первый стирался. После стирки гимнастерка и штаны утюжились в бытовой комнате казармы, пока не приобретали необходимого для несения службы вида.

Как-то Зайцев после мытья и стирки пришел в роту, чтобы привести в порядок свою повседневную одежду. Потоцкий знал, что Иван ушел в баню, и в это время безвыходно сидел в своем кабинете, ибо полное отсутствие кого-либо в службе в рабочий день не допускалось.

Зайцев взял у каптерщика утюг и пошел в бытовую комнату. Здесь у окна располагалась гладильная доска, и Иван, разложив на ней гимнастерку, стал дожидаться, когда нагреется электроутюг.

Вдруг в коридоре хлопнула дверь, послышались чьи-то тяжелые шаги и дневальный, стоявший у тумбочки, закричал так, как будто случился пожар: — Рота смирно! Дежурный на выход!

Через мгновение Иван услышал быстрый топот солдатских сапог, а затем и рапорт дежурного по роте.

— Товарищ полковник? — удивился Зайцев. — Неужели в роту нагрянул сам Худков? А может Прохоров?

— Вольно! — ответил громкий незнакомый голос.

— Вольно! — заорал дежурный.

Зайцева охватило любопытство. Кто же это мог быть? В такое время, почти за час до построения роты на обед, крупные начальники в казарму не приходили…

И тут его осенило. Ведь еще утром Потоцкий говорил, что в часть приехала какая-то комиссия из министерства во главе с инспектором, проверявшая боеготовность и политическую зрелость воинов. Тогда эта информация не заинтересовала Ивана, ибо он знал, что инспектора посещают, в основном, учебный батальон, где обеспечивается идеальный уставной порядок.

Контроль над жизнью и деятельностью граждан в советском государстве осуществлялся из единого центра — Москвы. Для этого высшее партийное руководство создало мощнейшую и запутаннейшую чиновничью сеть.

Проверки и комиссии периодически посещали все государственные учреждения, организации, заводы, фабрики и стройки. Иван помнил в свою бытность рабочим, как в его цех нагрянула какая-то московская комиссия. Это были важные, надутые, самоуверенные люди. С брезгливостью и отвращением смотрели они на рабочих, которые старались не попадаться на глаза всесильным столичным начальникам.

Как правило, высоких гостей приводили на самые передовые участки лучших цехов, обеспечивали организацию «встреч с народом», или с заранее подготовленными людьми, словом, демонстрировали социалистическую идиллию. После «изучения» опыта передовиков производства комиссия приглашалась в кабинет начальника цеха, где ответственные работники запирались и «отмечали» доброй выпивкой прекрасные производственные «успехи». Если же комиссия инспектировала высшие сферы завода, заводоуправление, общая картина проверки была той же самой, разве что лишь только пиршество устраивалось уже на более высоком уровне…

В основном, проверки носили формальный характер. Особенно, если заводское руководство ладило с министерскими чиновниками Москвы и с секретарями местных партийных органов — райкомов и обкомов. Тогда проверки проходили спокойно. Если же тот или иной руководитель в чем-либо не угодил высокому начальству, или на его должность имелся какой-либо высокородный претендент, проверки были безжалостны. Учитывая хаос и беспорядок в работе почти всех хозяйственных и административных служб государственных предприятий, а также массовое расхищение и неумелое расходование сырья и материальных ценностей, причин для увольнения любого хозяйственного руководителя было вполне достаточно.

При желании высоких начальников на неугодного им руководителя, особенно если тот не смирялся с принятым в верхах решением, фабриковалось «дело», которое передавалось в суд, и вчерашний вершитель судеб тысяч людей становился обычным уголовным преступником с таким тюремным сроком, какой устанавливали в телефонном разговоре с судьями местные партийные руководители.

Все это хорошо знали почти все советские граждане, поэтому они панически боялись всевозможных проверок и комиссий.

Конечно, судебное разбирательство и тюремное заключение руководителя того или иного предприятия за «строптивость» крайне редко применялись в годы правления Л.И.Брежнева. К этому времени партийное руководство так «вычистило» советское общество, что все ключевые и руководящие посты занимали только «свои» люди и к ним не требовалось применять суровых мер.

Руководители предприятий, относившиеся к пожизненной хозяйственной номенклатуре, входили в состав касты номер два в советском обществе (после партийно-советской элиты) и очень дорожили своим положением. Страх перед увольнением, которое влекло за собой потерю власти, привилегий и погружение в серую бесправную массу, какой они сделали простой народ, был настолько силен, что московские чиновники не встречали возражений.

Частота проверок, их периодичность являлись показателем прочности положения тех или иных руководителей, своеобразным социальным термометром. Если проверки не выходили за определенные планами пределы, они не вызывали беспокойства у местных чиновников. Если же комиссии частенько появлялись на каком-нибудь предприятии, трудящиеся знали: готовится смена руководства.

То же самое происходило и в армии. Только здесь все было видно еще ярче и наглядней. Например, в соседней стройбатовской части только что сменился командир. Среди солдат распространился слух о том, что у военных строителей не все было гладко с воинской дисциплиной, которую постоянно нарушали «старики». Кто-то из «молодых» солдат якобы написал жалобу в министерство обороны. Приехала комиссия, подтвердила факты, изложенные в письме пострадавшего, и уволила престарелого военачальника в запас. Создавалась иллюзия справедливости и «заботы партии о простом человеке». Однако когда Зайцев спросил Потоцкого, почему произошла смена руководства у соседей, тот честно сказал, что у одного высокопоставленного лица в Москве был сын в звании майора, и что ему для получения более высокого звания было необходимо послужить на командирской должности. А потому как командир стройбатовской части занимал полковничью должность и был достаточно стар, чтобы заслужить пенсию, его и уволили, воспользовавшись письмом-жалобой какого-то отчаявшегося солдата. Не случись такого совпадения, никто не стал бы и читать то злополучное письмо.

— Неужели и наш командир чем-то не угодил московскому начальству? — думал Иван, проглаживая утюгом гимнастерку. — Командир-то наш уже в годах…Интересно, каков из себя этот московский инспектор?

Однако высовываться из «бытовки» он не решился: зачем нарываться на неприятности, когда можно здесь спокойно переждать визит высокого начальника?

Пока Иван приводил в порядок свою форму, в казарму постоянно входили все новые и новые люди: слышались шаги, стук в дверь и незнакомые голоса.

— Повидимому собралась вся комиссия, — решил Зайцев, — и поскольку дневальный больше не подает команду «Смирно!», все остальные офицеры наверняка занимают подчиненное полковнику положение.

Тем временем шаги многочисленных гостей слышались все более отчетливо. Вот хлопнула дверь в Ленинской комнате, затем в канцелярии и, наконец, наступил черед «бытовки».

Как только открылась дверь, Иван, услышав неприятный скрип, резко повернулся и оказался лицом к лицу со здоровенным, высоким, краснорожим полковником. Военачальник был одет в голубоватую шинель с красными петлицами, украшенными эмблемами мотострелковых войск, и папаху из серого каракуля, увенчивавшую его голову.

Иван вытянулся по стойке «смирно», держа руки по швам. Он оставил свою шапку на подоконнике и поэтому не имел права отдавать честь, прикладывая руку к обнаженной голове.

— Вольно, молодой человек! — громко сказал инспектор и огляделся. — Здесь у вас бытовая комната? — спросил он после недолгой паузы, как-будто не прочитал дверную табличку.

— Так точно, товарищ полковник! — поддакнул Иван.

Военачальник подошел ближе. Вслед за ним в комнату вломились другие незнакомые офицеры самых различных званий. Иван только успел рассмотреть троих: старшего лейтенанта, капитана и майора.

— Смотрите, здесь недостаточно поддерживается чистота! Нечего даже сравнивать с учебным батальоном! — сказал полковник, проведя пальцем по стене. — Эй, дежурный! — заорал вдруг он. Дежурный по роте тут же вошел в «бытовку». — Вы почему не следите за чистотой? Смотрите — в углу паутина!

— Есть! Так точно, товарищ полковник! — пролепетал перепуганный младший сержант Прелов, недавно перешедший в хозроту из учебного батальона.

— Немедленно уберите! — приказал инспектор и вплотную подошел к Зайцеву. На Ивана глянули мутные серо-голубые глаза.

— А что вы здесь делаете в рабочее время, товарищ ефрейтор? — спросил его вдруг высокий гость.

— Привожу в порядок свою повседневную форму, товарищ полковник, — спокойно ответил Иван.

— А почему именно сейчас? — возвысил голос военачальник.

— Видите ли, у меня такая работа, что я только в это время могу погладить гимнастерку, — невозмутимо сказал Зайцев. — Когда другие идут в баню или сюда, согласно расписанию, я обязан находиться в штабе и обеспечивать нормальную работу продовольственной службы!

— Так ты снабженец?

— Так точно!

— А разве работа в штабе освобождает вас от обязанностей соблюдать устав внутренней службы? — сердито спросил инспектор.

— Нет, товарищ полковник!

— Так почему же вы его не соблюдаете?

— Я соблюдаю, товарищ полковник!

— Если я говорю, что не соблюдаешь, значит, не соблюдаешь! — крикнул военачальник. — Ты, понимаете ли, даже не соизволил, как следует, отдать честь!

— Но у меня не было на голове шапки, товарищ полковник, — возразил обеспокоенный Зайцев. — Разве без головного убора можно прикладывать к голове руку? Да и к тому же я нахожусь в бытовом помещении!

— Ишь ты, выискался знаток уставов! — со злобой пробурчал инспектор и окружавшие его офицеры зашумели от возмущения. — Ты может будешь учить меня уставным требованиям?!

— Я вас не учу, товарищ полковник, — сказал с раздражением Зайцев. К своему удивлению, он не ощутил ни малейшего страха. — Я говорю только, как следует отдавать честь в «бытовке»! Уставом не предусматривается и подача команды «смирно» в таком месте!

— Команда «смирно» никогда не помешает! — с важностью изрек военачальник. — Запомните это, молодой человек!

— Есть, товарищ полковник! — громко выкрикнул Зайцев.

— То-то! — буркнул удовлетворенный инспектор и направился к выходу. — Пойдемте, товарищи, — махнул он рукой офицерам. — Будем завершать осмотр!

Когда московский гость и его свита удалились, Иван догладил гимнастерку и брюки, аккуратно сложил их и пошел в спальное помещение, чтобы спрятать вещи в тумбочку. Однако стоило ему выдвинуть верхний ящик тумбочки, как в глаза бросилась пустота: исчезли бритвенные принадлежности и зубная паста.

— Наверное, украли, — подумал Зайцев. — Вот, гады, придется теперь идти в магазин и покупать все это …

Теперь, конечно, не было смысла оставлять в тумбочке одежду. — Еще не хватало, чтобы товарищи стащили гимнастерку и брюки, их, пожалуй, в магазине не купишь! Снесу-ка я имущество в каптерку, — решил Иван. — А после ужина или завтра утром заберу…

И Зайцев двинулся в сторону каптерки, но вспомнив, что полковник еще ходит по казарме, остановился и прислушался. Было тихо.

— Валер, комиссия еще не ушла? — спросил Иван Крючкова, который стоял у тумбочки в качестве дневального.

— Нет. Что-то засели в каптерке, иоп их мать! — выругался Крючков. — Наверное, дают там «втык» Гундарю!

— Что-то больно долго! — удивился Зайцев. — Никак они взялись рассматривать его браслеты и зажигалки?

— Фуй их знает! — ответил Крючков. — Лучше бы они жопу негру рассмотрели! Да уходили бы поскорей, а то вдруг солдаты придут в роту и еще чем-нибудь ему не угодят! Записал, гандон, в журнал, что грязно в Ленинской комнате и канцелярии! Розенфельд нас теперь выйибет!

— Да, дело неприятное, — посочувствовал Зайцев, — и особенно потому, что у вас сейчас довольно чисто…

— Честно говоря, не так уж и чисто, — признался Крючков. — Видишь ли, у нас сегодня из «молодых» дневальных только один Козолуп. Да и он, пидор, что-то плохо работает. Жалуется, что съел какую-то дрянь и постоянно бегает в туалет!

— И что он такого мог съесть, чтобы обосраться? — усомнился Зайцев. — Ест все то же, что и мы. Откуда у него может быть понос?

— Это все, наверное, мудак Зубов подстроил, — сказал с раздражением Крючков. — Он подсыпал сегодня утром в графин с водой, что стоит в канцелярии, пургену! Обычно из этого графина пьет воду Розенфельд, когда приходит в роту. Ну, Зубов и решил, что «папа» выпьет стаканчик и вечером уже не придет в роту, когда они заступят на дежурство. Зубову хочется, чтобы вечер прошел спокойно, когда он будет стоять у тумбочки. А воду, видимо, выпил этот придурок Козолуп!

Зайцев почувствовал, как его затрясло от безудержного смеха. Не желая шуметь, он забежал в канцелярию, прикрыл дверь и захохотал…Вот так Козлуп! Он и здесь, на дежурстве, ухитрился рассмешить всех!

А комиссия и не собиралась выходить из каптерки. Зайцев вновь подошел к дневальному. — Что они там, заснули, что ли?! — возмутился тот.

Тем временем стукнула входная дверь, и в казарму вошли первые освободившиеся от работы воины.

— Стойте, иоп вашу мать! — приглушенно крикнул Крючков. — Здесь комиссия! Идите на улицу и предупреждайте всех, чтобы сюда не приходили!

Воинов как ветром сдуло.

Лишь один Таманский, не обращая внимания на слова дневального, продолжал идти по коридору.

— Ты что борзеешь?! — зашипел Крючков.

— Не могу, хочу в туалет, Валер! — заныл Таманский. — Разве что случится, если я тихонько туда забегу?

— Ладно, беги, хер с тобой! — смягчился Крючков.

— Пойду-ка и я, — сказал Иван. — На, положи пока мое белье в тумбочку. Думаю, что комиссия вряд ли попрется в уборную.

Зайдя в туалет, Зайцев увидел, как поспешно сбрасывал штаны и садился на корточки Таманский. Рядом с ним сидел багровый от напряжения Козолуп.

Ротный туалет представлял собой десять вмонтированных в бетонный пол унитазов или, как их называли, «очков», расположенных по одной прямой линии. Кабинок для посетителей не было и любой, кто бы сюда не вошел, мог видеть сидевших и «справлявших естественные надобности» воинов.

Напротив «очков», в стене, были вмонтированы шесть писсуаров, предназначенных для справления малой нужды.

Зайцев повернулся спиной к товарищам и стал расстегивать ширинку.

Вдруг послышался какой-то шум. Хлопнула дверь, и из смежного с туалетом умывальника донеслись какие-то голоса.

— Наверное, ушла комиссия, — подумал Зайцев. — Вот ребята и осмелели, нагрянули в уборную…

Но тут на пороге прямо перед Иваном неожиданно выросла фигура уже знакомого нашему герою инспектора.

— Встать! Смирно! — заорал растерявшийся Зайцев, вытянувшись в струнку и выпятив вперед грудь и живот.

В это время сзади что-то звякнуло, и кто-то громко закряхтел.

Иван обернулся и оцепенел.

Таманский и Козолуп стояли, вытянув руки по швам, со свесившимися до самого пола штанами и выставленными на обозрение предметами мужской гордости. Поймав взгляд Зайцева, Козолуп совершенно перепугался и приложил левую руку к шапке.

— Есть! — закричал он во все горло.

Г Л А В А 4

О Б Щ Е С Т В Е Н Н Ы Й Р Е З О Н А Н С

То, что случилось в ротном туалете, не имело вначале никаких последствий. Полковник, увидев соответствующую сцену, повернулся к дисциплинированным воинам спиной и, не говоря ни слова, поспешно удалился. Зайцев вышел в коридор. — Ну, что, ушла комиссия? — спросил он Крючкова.

— Послушай, что там у вас в туалете случилось? — ответил вопросом на вопрос дневальный.

— Так они ушли?

— Мало сказать «ушли», просто удрали! Полковник выскочил из туалета, махнул рукой остальным офицерам, и они в один миг покинули роту!

— Наверное, спустились вниз, к «технарям»?

— Ничего подобного. Они выскочили на плац и помчались в сторону штаба. Мне только что сказал Кабан. Он стоял на улице около казармы и видел, как офицеры уходили. Так что у вас произошло?

— Ты слышал, как я подал команду «смирно»?

— Ну, да, слышал. Я удивился, зачем было это делать в туалете?

— Видишь ли, когда я был в «бытовке», этот инспектор сказал, что команду «смирно» можно подавать везде, от этого, мол, хуже не будет. Словом, что-то в этом роде.

— Ну, и что?

— Вот я и «подал команду»! А в это время срали Таманский и Козолуп. Они подскочили, как угорелые. Штаны упали…Все наруже!

— Неужели все было видно? Даже фуй?

— Конечно. Они ведь сидели на «очке»!

И Зайцев рассказал, какое зрелище являл собой Козолуп.

Крючков затрясся от неудержимого смеха. — Ох, Петро! Ну, и Петро! — бормотал он, хватаясь руками за живот.

В это время из туалета выскочил Таманский. — На хер ты подал команду в уборной, Иван?! — возмутился он.

— Этого хотел полковник, Вася. Он мне сказал, что команду «смирно» нужно подавать везде!

— Да ну? — удивился Таманский. — Надо же, какая глупость! Ладно еще я, а вот Козолуп штаны обосрал!

И все трое захохотали.

Когда уже больше не было сил смеяться, Иван обратился к товарищам: — Ребята, не рассказывайте пока никому об этой истории! Вот уедет комиссия, тогда — пожалуйста! А сейчас это довольно опасно. Понимаете, что эти деятели могут натворить?! К тому же у тебя есть запись в книге нарушений!

— За это не волнуйся, дружище, — улыбнулся Крючков. — Я же дал ему сделать запись не в основную книгу!

— А в какую? — удивился Иван.

— Видишь ли, — заколебался Крючков, — не хотелось бы мне рассказывать такие вещи, но все равно: ты по два-три раза в месяц дежуришь по роте и рано или поздно об этом узнаешь. У нас есть еще одна книга, которая предназначается высшему начальству. Это придумал Золотухин. Раньше мы просто вырывали листы, если кто-нибудь из проверявших делал ненужную нам запись.

— А вдруг начальники догадаются? — усомнился Зайцев.

— Представь себе, за все время не было ни одного такого случая! Обычно военачальники выложат всю свою злость на бумагу и забывают об этом. А что касается проверяющего из Москвы, то какое ему дело до нашей хозяйственной роты! И, тем более что запись в книге есть! Вечером Зубов запишет туда почерком Розенфельда о принятых мерах, и все в порядке!

— Вот молодцы! — восхитился Иван. — Надо же, так умно придумать!

Таманского при этом разговоре не было: он вышел на улицу, потому как подходило время обеда.

— Рота! Стройся на обед! — заорал Крючков. Из каптерки вышел Гундарь. — Ушли проверяющие? — уныло спросил он дневального.

— Да уже десять минут! — ответил тот.

— Вот гандоны! — сказал Гундарь. — Перерыли всю каптерку! Полковник устроил целый скандал, что я храню у себя всякий хлам…

— Какой хлам? — спросил Зайцев.

— Да куски пластмассы, заготовки браслетов, всякие безделушки. Полковник долго их рассматривал и сказал, что я в рабочее время занимаюсь всякой ерундой!

— А ты? — спросил Крючков.

— А я сказал, что делаю все это в установленное распорядком дня свободное время, а в рабочее — мне некогда этим заниматься. Тогда полковник разозлился. — Какие вы наглые солдаты! — возмущался он. — Один стал учить меня уставам, а другой, видите ли, не согласен с моей критикой! — Я, конечно, успокоил его и сказал, что полностью согласен со всеми его словами. Тогда этот мудак прочитал мне лекцию о том, как надо жить и работать, пригрозив, что как только он встретится с командиром дивизии, то все ему расскажет о плохом поведении наших солдат!

— Так ты не слышал команду «смирно»? — удивился Крючков.

— Слышал, но как-то не придал значения. А что случилось? — насторожился Гундарь.

— Да так, ничего особенного, — замялся Крючков, — просто по ошибке подали команду «смирно» в туалете…

— Только и всего? — разочарованно буркнул Гундарь. — А я уже подумал, что случилось нечто интересное. Ну, ладно, — хлопнул он по плечу Зайцева, — пошли строиться на обед!

— Смотрите-ка, — задержал их Крючков, — Козолуп вылезает из уборной…

Козолуп в самом деле «вылезал». Скорчившись, покраснев, он медленно крался к тумбочке. Запахло экскрементами. Настолько сильно, что Иван почувствовал тошноту.

— Валера, я обосралси! — плачущим голосом пробормотал Козолуп. — Прямо в штаны…Иттить плохо…Не знаю, что делать!

Воины чуть не упали. Смех был настолько громкий, что услышав его, сбежались все, кто не успел выйти на улицу.

— Что такое? Что случилось? — спрашивали воины.

— Да вот, Козолуп обосрался! — с трудом выговорил трясшийся от смеха Крючков.

В ответ раздался такой хохот, что едва не распахнулась входная дверь. Больше всех смеялся Зубов.

— Ты пил из графина, Петро? — спросил он, держась обеими руками за живот.

— Пил яго. Думал, вода хорошая. А что, плохая? — пробормотал Козолуп.

Последовал новый взрыв смеха.

— Ладно, марш на улицу! — крикнул Лазерный, сумевший неимоверным усилием воли взять себя в руки.

— Пошел в баню, гандон! — сказал Крючков Козолупу. — Переоденься, помойся и сдай в стирку одежду. Но смотри, надолго не задерживайся: надо еще полы мыть!

— Так точно! Никак нет! — ответил Козолуп и с мученическим лицом покинул роту.

Смеяться уже больше не было сил!

После обеда Зайцев пришел в штаб. Потоцкий сидел на своем месте. — Ну, как, привел себя в порядок? — спросил он Ивана.

— В порядок-то привел, но столкнулся с комиссией!

— Да ну?

Зайцев подробно рассказал всю недавнюю историю. Потоцкий смеялся так, что у него полились слезы из глаз. Однако, успокоившись, он стал обдумывать ситуацию уже с другой точки зрения… — А ведь возможен капитальный скандал! — произнес, наконец, начпрод. — Кто знает, а вдруг этот «деятель» настрочит какой-нибудь донос на нашу часть? Ох, уж и вляпаемся мы тогда в говно!

— Да что вы! — махнул рукой Иван. — Неужели вы думаете, что инспектор такой дурак, чтобы раздувать шум из этой истории, выставляя себя на посмешище? Ведь получилось, как у «бравого солдата Швейка»!

— Пожалуй, ты прав, — кивнул головой Потоцкий. — Но кто знает, может этот полковник в самом деле придурок? Понимаешь, там в Москве сидят одни идиоты с «большими погонами»! Достаточно только почитать их взаимопротиворечащие инструктивные письма, чтобы понять это!

— Но не до такой же степени?

— Ну, будем надеяться, — вздохнул лейтенант, — что этот инспектор хоть мало-мальски соображает головой…

И действительно, никаких разговоров об «инциденте» в хозяйственной роте никто из членов комиссии не вел. Полковник-инспектор министерства обороны уехал уже на следующий день после того как с помощью строевой части штаба подготовил соответствующий акт проверки. Зайцев вместе с Потоцким, как и все штабные работники, были ознакомлены с этим документом. Ничего существенного комиссия не выявила. Недостатки, отмеченные в акте, были незначительными, и, скорей всего, их вписали в документ только ради приличия, чтобы создать видимость серьезной работы проверявших. Никаких недостатков в служебной деятельности воинов хозяйственной роты в акте не упоминалось…Однако, как и следовало ожидать, произошедшее не осталось незамеченным.

Через три дня после отъезда злополучной комиссии утром, сразу же после подъема, в роту нагрянул капитан Розенфельд.

— Зайцев! Зайди в канцелярию! — прокричал дневальный.

— А как же зарядка? — спросил Иван дежурного.

— Какая «зарядка», когда тебя сам «папа» вызывает? — удивился тот.

Иван помрачнел. — Видимо, проболтались, — подумал он. — Теперь разгорится скандал!

Однако Розенфельд вовсе не собирался скандалить. — Что там случилось в туалете с полковником? — с улыбкой спросил он Ивана.

Зайцев рассказал все.

— Что, и в самом деле они стояли по стойке «смирно»? — воскликнул, смеясь, капитан.

— Мало того, что стояли, но даже штаны потеряли! А Козолуп выпучил глаза, приложил к голове не ту руку и заорал: — Есть! — После чего обосрался!

Розенфельд захохотал так, что чуть не упал со стула.

— Ну, можешь идти…Зайцев…Все…Я понял, — прохрипел, трясясь от смеха, командир роты.

В этот день Зайцева вызвал к себе полковник Худков. Пришлось рассказать известную историю и ему. Тот смеялся не меньше Розенфельда. — Ох, и потешил, дорогой! — вытирая слезы, говорил военачальник. — Поверь, я за всю жизнь еще ни разу так не смеялся!

Зайцев стал популярен. Телефон продслужбы, буквально, разрывался от звонков. Потоцкий не успевал отвечать. — Сходите, товарищ Зайцев, к начфину, — говорил он после очередного звонка. Или: — Вас приглашает в строевую часть капитан Козлов!

Иван шел к штабным офицерам и подробно рассказывал им все. Постепенно история обрастала все новыми деталями. Зайцев описывал выражения лиц всех персонажей, действовавших в туалете, со всей присущей ему фантазией. Офицеры требовали все больше и больше подробностей. Их интересовали даже позы, которые занимали Таманский, Козолуп и инспектор. Несмотря на то, что все произошло тогда очень быстро, и многое Иван просто не заметил, его фантазия с успехом заменяла действительность.

Постепенно штабники успокоились, и телефон в кабинете продснабжения затих.

Однако перед обедом, когда Зайцев и Потоцкий обсуждали вопросы, связанные с подготовкой годового отчета о работе продслужбы, их прервал неожиданно вошедший начальник строевой части. — Товарищ Зайцев! — обратился он к Ивану. — Вас вызывает к себе начальник штаба!

— Что случилось? — перепугался Зайцев. — Зачем я понадобился полковнику?

Потоцкий со страхом смотрел на Козлова.

— Не волнуйтесь, молодой человек, — улыбнулся капитан. — Я рассказал товарищу полковнику об истории в вашем туалете. Он хотел бы выслушать непосредственно вас…

— Есть! — сказал Иван и вышел вслед за капитаном Козловым в коридор.

— Соблюдая соответствующий ритуал, он постучал в дверь и вошел в кабинет самого грозного штабного начальника.

— Присаживайтесь, молодой человек! — указал рукой на стул Новоборцев, не желая выслушивать его входной рапорт. Иван сел и уставился на полковника. Огромного роста, широкоплечий, рыжеволосый. Глаза голубые и пронзительные. Лицо усеяно веснушками.

— Расскажите, молодой человек, что там произошло у вас в туалете! — потребовал полковник.

— Товарищ начальник штаба! Ну, видите ли, там произошла не совсем приличная сцена…, - промямлил Иван.

— А вы не бойтесь. Рассказывайте все, как было, поподробней. Представьте себе, как-будто разговариваете с товарищем, равным по званию!

Иван приступил к делу. К тому времени он так наловчился излагать суть произошедшего, так ловко передавал выражения лиц участников смешной сцены, что ни один нормальный человек не смог бы спокойно выслушать его.

Новоборцев захохотал уже с первых минут. — Как? Команда «смирно» никогда не помешает? — перебил он Ивана. — Это он так сказал?

— Да, — ответил Зайцев и невозмутимо продолжал. Новоборцев смеялся от души, вытирая носовым платком выступившие на глазах слезы. Зайцев в этот момент делал паузу. Когда военачальник успокаивался, он продолжал, как ни в чем не бывало…

Наконец, история подошла к финишу. Раскрасневшийся начальник штаба успокоился и задумался. — А как выглядело лицо у полковника? — неожиданно спросил он.

Об этом Зайцев ничего не сказал. Он постеснялся открыто высмеивать высокого начальника. Но отвечать было необходимо. — Знаете, товарищ полковник, — сказал осторожно Иван. — Инспектор весь надулся, покраснел и так широко раскрыл рот, что из него даже потекла слюна…

— Как? Раскрыл рот?! — взревел Новоборцев. — Ха-ха-ха! Потекла слюна! Надулся! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Надо рассказать командиру! Ха-ха-ха! Позвоним в главк! Ох-хо-хо! — И он, сделав знак рукой Зайцеву, что тот свободен, продолжал смеяться, забыв обо всем.

Зайцев вернулся в свой кабинет и рассказал Потоцкому о поведении начальника штаба.

— Ту, иоп твою мать! Осталось только, чтобы сам командир тебя вызвал! Вот уж раздули пожар! — возмущался начпрод.

Но, слава Богу, Иван не понадобился командиру части. Генерал удовлетворился сообщением о случившемся от других, более высокопоставленных лиц. Спустя несколько дней Потоцкий рассказал Зайцеву о том, что на одном из совещаний у командира части, когда подводились итоги московской проверки, генерал с торжеством говорил, что вот, дескать, «присылают сюда всяких карьеристов, которые даже не знают воинских уставов, в результате чего попадают в разные смешные ситуации». Оказывается, полковник-инспектор был недоброжелательно настроен по отношению к командованию части и приехал собирать на генерала «компромат».

— Видишь, ты удачно, так сказать, «попал в струю»! — сказал Потоцкий. — Но смотри, будь в дальнейшем осторожен. Как говорится: «да минует нас…и барский гнев и барская любовь»!

После обеда, в привычные три часа дня, Зайцев пришел на встречу со Скуратовским.

— Что там у вас случилось в туалете? — поинтересовался майор.

— И ты, Брут! — с грустью подумал Иван и коротко рассказал надоевшую ему историю.

— Да-а, вот видишь, каких дурачков присылают, порой, из Москвы! — усмехнулся майор. — К сожалению, в высших сферах иногда появляются такие люди, которые не укрепляют, а лишь позорят нашу систему! Впрочем, это не наш вопрос, — он перешел к делу. — Как там у вас дела в роте накануне Нового года?

— Все нормально, — ответил Зайцев.

— Есть какая-нибудь информация?

— Да, конечно, — поспешно сказал Иван, зная, что в противном случае, ему придется писать под диктовку очередную «липу». — Я готов записать новые сведения.

Майор с радостью протянул ему чистый лист бумаги.

На этот раз Зайцев пользовался информацией уже из другой брошюры, взятой накануне в библиотеке, ибо предыдущая книжица была полностью исчерпана.

«Философия на службе империализма» — так назывался новый источник изречений «антисоветски мыслящих» товарищей Зайцева.

Иван открыл блокнот с цитатами из брошюры. — Я делаю краткие записи, чтобы не забыть! — сказал он в оправдание своих действий. Скуратовский понимающе кивнул головой: он прекрасно знал всю технологию проводимой работы.

Короче говоря, теперь Туклерс и Балкайтис стали подниматься до уровня и крупнейших буржуазных философов. Туклерс постепенно достиг не только уровня Канта, Гегеля и Ницше, но, вероятно, даже превзошел их, впитав в себя самые «реакционные» взгляды перечисленных ученых. А Балкайтис стал сторонником человеконенавистнических взглядов Мальтуса, оправдывавшего войны и любые стихийные бедствия.

Больше часа описывал Зайцев взгляды антисоветски настроенных солдат и когда завершил свой труд, почувствовал сильную усталость.

— Вот это донесение! — ликовал Скуратовский. — Как все верно схвачено! Как-будто ты наизусть запомнил высказывания политически незрелых людей!

— Я делаю все так, как вы мне советовали, — скромно сказал Иван и опустил глаза.

— Молодец! — похвалил его Скуратовский. — Вот так и надо действовать!

Затем он сложил листки с написанным Иваном текстом в папку и порылся в верхнем ящике стола. — Пиши, Иван, расписку, — сказал вдруг он.

— Какую, товарищ майор?

— Что ты все «товарищ майор», «товарищ майор»! — поморщился Скуратовский. — У нас здесь не уставные отношения. Зови меня, как я тебе сказал!

— Хорошо, Владимир Андреевич!

— Итак, пиши расписку.

Иван взял лист бумаги и склонился над столом.

— Мной получено сегодня, — диктовал майор, — двадцать шестого декабря одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, от сотрудника КГБ В.А.Скуратовского на выполнение задания пятнадцать рублей…Так, подпись…Владимиров.

Зайцев оторвался от стола и с недоумением посмотрел на Скуратовского. — Какие пятнадцать рублей? — спросил он.

— Видишь ли, мой друг, — ответил с улыбкой оперуполномоченный, — ты периодически встречаешься с различными антисоветчиками, угощаешь их в буфете, растрачивая свои деньги. А это недопустимо! Когда тебе понадобятся деньги, ты всегда обращайся ко мне. Приглашай известных «друзей» в чайную, буфет, угощай их. А по ходу дела выведывай все, что нас интересует. Понял?

— Понял, — ответил Иван и почувствовал, как у него на ладонях выступил противный липкий пот.

— Может не нужно…эти деньги…Владимир Андреевич? — пробормотал он не своим голосом.

— Нужно! Бери, нечего стесняться! — весело молвил майор, приняв колебания Зайцева за проявление чрезмерной скромности.

А Иван в это время думал о Шорнике. Он почему-то вспомнил, как Вацлав, в свое время, доставал деньги на попойку «стариков», обмывание своих сержантских «лычек» и другие личные нужды.

— Не связано ли это с Владимиром Андреевичем? — терзала его навязчивая мысль.

Г Л А В А 5

«Т Р И С О С Н Ы»

Подготовка к годовому отчету шла полным ходом. Бланк отчета представлял собой книжицу, равную по объему небольшому журналу. Одновременно с этим требовалось своевременно составить и квартальный отчет. Эта обширная работа поглощала массу времени. Несмотря на кажущуюся простоту заполнения отчетных граф, следовало хорошенько подумать, прежде чем приступить к делу.

Зайцев давно понял, что бланки отчетов разработали в свое время очень толковые и умные люди, ибо, если заполнять все их графы чисто механически, наобум, перед проверяющими могла предстать весьма непривлекательная картина положения дел в продовольственной службе.

Иван представил себя на месте министерского чиновника и без особого труда разобрался, какие отчетные цифры могут вызвать сомнения, а какие и прямо дадут ответ: соответствует ли работа службы продовольственного снабжения той или иной воинской части необходимым требованиям.

Свои соображения на этот счет он высказал лейтенанту Потоцкому.

— Ну, знаешь, я очень сомневаюсь, что по какому-то отчету можно вскрыть полную картину работы всей службы, — не согласился тот.

Как раз в эти дни в продслужбу частенько заходил по рабочим делам вольнонаемный гражданский чиновник-снабженец из соседней, стройбатовской части, по фамилии Грибанов.

Зайцев поделился с ним своими предположениями. Выслушав его, опытный хозяйственник покачал головой. — Знаешь, Иван, — сказал он, почесав затылок, — я сорок лет проработал в продовольственном снабжении и как-то об этом не задумывался. Мне всегда казалось, что отчеты у нас — это «Филькина грамота» — которая нужна разве что только для создания видимости проверки.

— Хорошо, — кивнул головой Зайцев, — частично это так и есть. Но я считаю, что если знающий делопроизводство человек возьмется за изучение отчета любой воинской части, он сразу же поймет, что и где неблагополучно!

— Не может быть?! — удивился старик.

— Давайте проведем эксперимент, — предложил Иван. — Вы принесете мне свой последний квартальный отчет, и я, прочитав его, скажу вам, что творится в вашей службе. Само собой разумеется, разговор состоится только между нами.

— Согласен, — улыбнулся гость и после недолгого обмена информацией по интересующим обоих вопросам, ушел в свою часть.

Зайцев же приступил к текущей работе и совсем забыл о состоявшемся разговоре.

Однако Владимир Сергеевич, так звали пожилого чиновника, хорошо помнил слова Ивана. На другой день сразу же после обеда он нагрянул в штаб к Ивану с копией последнего квартального отчета. — Ну, что, товарищ Зайцев, — спросил он, — располагаешь ты временем для анализа этой книжки?

— Конечно, — ответил Иван и протянул руку к отчету. — Только, пожалуйста, не обижайтесь, если я буду высказываться прямо, без обиняков.

— О чем разговор! — замахал руками Грибанов. — Говори все, что думаешь. В конце концов, мы свои люди…Как говорится: «ворон ворону глаз не выклюет»!

И Зайцев начал разбор отчета. Прежде всего, он обратил внимание на списание круп и замену круп овощами.

— Так, в первую очередь, могу с уверенностью сообщить, — сказал с улыбкой после недолгого раздумья Иван, — что меню, которое вы составляете, не совпадает с накладными или, короче говоря, со списанием круп и овощей.

— Но ты же не видел меню? — удивился коллега.

— Я говорю об этом на основании отчетных данных. Смотрите, обильная замена круп овощами свидетельствует о том, что крупы у вас расхищаются, а овощи, как известно, вывозятся из колхозов в неограниченном количестве…

И Иван подробно разъяснил весь механизм махинаций. Причем, со всеми тонкостями. Например, какие крупы воруются в большем количестве, а какие — в меньшем. Он без труда определил и что совсем не воруется: в частности, перловая крупа…По мере углубления анализа стройбатовского отчета, Грибанов все больше и больше мрачнел. Наконец, он извлек из своего кармана авторучку, вынул блокнот и стал что-то записывать.

Когда Зайцев дошел до мяса, рыбы и консервов, Владимир Сергеевич «строчил» как пулемет, не упуская ни одного слова. Здесь тоже Иван выявил крупные хищения, определив почти с абсолютной точностью, какое количество мясных и рыбных продуктов не попало на солдатский стол. Кроме того, он подробно рассказал, как функционирует сам механизм воровства, и какие факторы этому благоприятствуют. Осветил он также и различные способы хищения продуктов, сообщил, основываясь на собственном опыте, как оформляются накладные и задним числом дописываются нужные цифры, позволяющие списывать самые ценные продукты. Анализируя прикухонное хозяйство, Иван пришел к определенному заключению, что отчет в этой части следовало бы считать попросту «липой». Текучка свинопоголовья, которую без труда можно было выявить из отчетных цифр, совершенно не соответствовала даже теоретическим рассчетам.

— Я уверен, что если сопоставить цифры этого отчета с предыдущим, — подытожил Зайцев, — то будет видно полное несоответствие и не составит труда сделать совершенно точный анализ положения дел в этой сфере.

Почти два часа беседовали они с коллегой из стройбата. Владимир Сергеевич был потрясен. — Ну, Иван, ты меня очень удивил и даже, можно сказать, ошеломил! Я представить себе не мог, что ты так хорошо знаешь нашу работу, — сказал он, вытирая платком пот со лба. — Да ты — настоящий зубр своего дела! Боже мой, что бы могло случиться, если бы в министерстве оказался такой знающий чиновник! Да в тюрьмах просто бы не хватило мест! Пришлось бы, наверное, обновить на две трети, если не больше, офицерский состав нашей армии! Хотя, впрочем, при хорошем контроле, может быть постепенно и прекратились бы махинации…

— Владимир Сергеевич, — засмеялся Зайцев, — не мне вас учить жизни! Думаю, что вы говорите все это просто сгоряча, обнаружив, что отчетные цифры, в общем-то, «кусаются». Разве возможно, чтобы в наших министерствах работали грамотные, знающие тонкости делопроизводства люди? Я, например, никогда не стану крупным начальником хотя бы потому, что не только мало-мальски соображаю головой, но и искренне сочувствую обижаемым простым работягам и солдатам! К тому же, где гарантии, что и я со временем, привыкнув к сложившимся вокруг меня отношениям, не стану таким же как все и не буду закрывать глаза на происходящее…

— Да, ты, конечно, прав! — согласился коллега.

— Между прочим, я уже сейчас закрываю глаза на все, что у нас делается! — добавил Иван. — Ведь мой опыт основывается и на соучастии в махинациях местного начальства! А попробуй я окажи сопротивление? Что тогда будет?

— Сотрут в порошок!

— Да еще и обвинят во всех смертных грехах, и никто из окружающих слова доброго не скажет!

— Совершенно верно. У нас абсолютно бесполезно доказывать правду! Нужно или открыто соучаствовать в преступлениях, или отсиживаться и молчать, обрекая в этом последнем случае свою семью на полуголодное существование!

На этом они и расстались. Грибанов поблагодарил Зайцева за «анализ» хозяйственной деятельности стройбатовской части и заверил его, что примет все сказанное к сведению и постарается наладить учет продовольствия так, чтобы кражи не настолько ярко проявлялись в отчетах.

Вечером к Зайцеву в штабной кабинет зашел Шорник. Разговорились. — Ты стал популярен в офицерской среде, — сказал Шорник. — До сих пор не стихают разговоры про историю в туалете…

— Да ну ее к черту! — отмахнулся Иван. — Сколько можно вспоминать? Эта история стала мне уже поперек горла! Да и врагов себе наживаю со стороны товарищей!

— Враги у нас всегда будут! — задумчиво сказал Шорник. — Поэтому нечего их боятся! Хотел бы ты, не хотел, но от врагов все равно никогда не избавишься, ведь зависть — характерная черта русских людей!

— А я и не боюсь, — ответил Зайцев. — В конце концов, ко всему привыкаешь. Ты вот объясни мне, Вацлав, зачем Скуратовский дает деньги?

— Так он дал тебе денег? — удивился Шорник. — Сколько?

— Пятнадцать рублей.

— Отлично! Давай-ка возьмем бутылочку!

— Да где ты ее вечером достанешь? Военторг уже наверняка закрыт.

— Сбегаю в «Три сосны». Это здесь неподалеку.

— А ты не боишься идти в самоволку?

— А что тут страшного? Пробежать минут десять по железной дороге и — пожалуйста, маленький магазинчик! Хочешь, вместе сбегаем?

Иван заколебался: — А если попадемся, тогда что?

— Не бойся, не попадемся, — засмеялся Шорник. — Патрулей там не бывает. А если даже кто-нибудь из офицеров нас там случайно увидит, мы быстренько смоемся, а потом скажем, что он обознался, потому что мы, дескать, сидели здесь, у тебя в кабинете.

— Ладно, пошли, — согласился Иван.

Открыв шкаф, он достал оттуда шинель и быстро оделся. То же самое сделал и Шорник, потому как он сбросил с себя шинель, когда вошел в кабинет продслужбы.

Выйдя из штаба, наши герои направились в сторону стадиона, за которым обнаружили в стене дыру, замаскированную досками.

— Лезь сюда! — распорядился Шорник.

Когда они выбрались наружу, перед их глазами предстала усыпанная снегом железнодорожная насыпь. С противоположной воинской части стороны за насыпью виднелся большой густой сосновый лес. Воины взобрались наверх и пошли по железной дороге. Действительно, Шорник не ошибался: ходьба заняла не больше десяти минут.

Когда они подошли к небольшому одноэтажному зданию с решетчатыми окнами, Шорник сказал Ивану, чтобы он подождал его в темноте и не выходил на освещенную светом электрического фонаря площадку, расположенную у входа в магазин, а сам юркнул в служебную дверь.

Зимой дни короткие и вечером совершенно темно. Поэтому Зайцев спокойно стоял за углом и ждал товарища, не испытывая чувства тревоги.

Минут через пять из магазина выскочил Шорник и позвал Ивана: — Заходи! Я уже рассчитался. Поможешь мне уложить в сумку бутылки!

Они быстро вошли и оказались рядом с продавщицей во внутренней части помещения, за прилавком. В магазине не было посетителей.

— Здравствуйте! — громко сказал Иван красивой, розовощекой и круглолицей женщине, которой было с виду около тридцати.

— Здравствуй, солдатик! — улыбнулась она. — Почаще заходите, мы всегда вам рады!

В это время хлопнула дверь.

— Ложись! — приглушенно крикнул Шорник и грохнулся под прилавок. Иван немедленно присоединился к товарищу.

— Дайте-ка бутылочку «беленькой»! — раздался вдруг голос капитана Козлова.

— Вот черт! — выругался про себя Иван. — Принесла нелегкая!

Продавщица, судя по звукам, отпустила товар.

— Ну, как, Валечка, — пробормотал капитан, — не сможешь ли ты сегодня провести со мной вечер?

— Что ты такое говоришь? — возмутилась женщина. — У меня есть муж! Я что, какая-нибудь…

— Да я не к тому, — промямлил Козлов. — А как бы это…Ну…Там…Так сказать…

— Ладно, капитан, — ответила Валя. — Ты приходи как-нибудь в другой раз…Тогда и поговорим…

Хлопнула дверь, и опять стало тихо. — Быстрей загружайтесь! — сказала продавщица. — Надо было мне самой положить вам все в сумку. Сейчас начнется наплыв ваших офицеров!

Иван поспешно наполнил сумку. — Ничего себе! — подумал он. — Три бутылки водки и четыре — вина! Ну, и дает Шорник!

В это мгновение вновь раздался стук двери, и в магазине объявился еще один офицер.

Шорник с Зайцевым опять оказались на полу.

— Кто это у вас тут? — раздался голос майора Подметаева.

— Иоп твою мать! — шепотом выругался Шорник. — Вот неудача! Только политработника нам еще не хватало!

Спасла положение продавщица Валя. Она медленно и спокойно вышла из-за прилавка и подошла к любопытному майору. — Что ты, мой милый майор? Кого ты мог у нас тут увидеть?

— Мне показалось, что за вашей стойкой спрятались солдаты! Возможно, самовольщики!

— Ну, что ты, дорогой, откуда они здесь могут быть? — ласково промолвила продавщица.

— Что это ты сегодня такая любезная? — пробурчал Подметаев.

Ответа не последовало. И вдруг неожиданно тишину нарушил пронзительный женский крик: — Ребята, бегите!

Шорник и Зайцев подскочили. Перед ними стоял майор Подметаев, который тщетно пытался вырваться из объятий продавщицы, закрывавшей ему глаза своими ладонями.

— Бегите! Бегите! — кричала Валя.

Друзья не растерялись. В одно мгновение они выскочили на улицу и, как угорелые, помчались вдоль железной дороги. Лишь оказавшись на довольно большом расстоянии от злополучного магазина, наши герои «сбавили обороты» и перешли на спокойный шаг. Тишину нарушали лишь скрип подминаемого ногами снега да легкое позвякивание бутылок в сумке, которую тащил Иван.

— Дай-ка я понесу, — предложил Шорник и забрал у Зайцева его ношу.

— А ведь продавщица — мужественная женщина! — сказал Иван. — Не побоялась этого гада Подметаева! Представляешь, какой был бы скандал, если бы он нас засек?!

— Да, Валюха — молодец! — согласился Шорник. — Славно она нас выручила! Надо будет на днях поставить ей пару-тройку палок!

— А не попадет ей за нас?

— А кто для нее Подметаев? Это для нас он начальник, а для продавщицы не указ! К тому же торговые работники никого, кроме своих начальников да партийного руководства, не признают!

— Выходит, партийные работники запустили руки и в торговлю?

— Наивный ты человек! В магазинах ведь продукты и материальные ценности! То, что лежит на прилавках — это товары для всех, для работяг. А под прилавком — для избранных людей. Конечно, для высших партийных тузов имеются свои собственные, закрытые для толпы магазины и распределители. А вот для разных мелких партийных «сошек» и такие магазины подойдут. Для них всегда готов «специальный паек» из дефицитных продуктов. Соответственно и они не мешают торговым работникам брать все, что угодно.

Так, разговаривая, они прошли стену воинской части и добрались до штаба. Здесь Шорник извлек бутылки, банку консервов и хлеб. Поставив на стол одну бутылку водки и закуску, Иван спрятал все остальное в сейф.

За выпивкой товарищи продолжили житейский разговор. Зайцев вспомнил про деньги Скуратовского и спросил: — Так это ты у него достал тогда деньги на выпивку со «стариками», когда вы обмывали сержантские «лычки»?

— Конечно, у него, — улыбнулся Шорник. — Я и раньше брал у майора деньги. Он мне никогда не отказывал!

— И какие же ты обычно получал суммы?

— Как правило, по двадцать пять рублей. Хотя расписки я писал на пятьдесят.

— А зачем?

— Понимаешь, майору ведь тоже нужно жить! Я ему писал две расписки на десять рублей и две — на пятнадцать. И расписывался задним и передним числом.

— Как так «задним» и «передним»?

— Ну, вот, скажем, я получил деньги десятого мая. Пишу расписку, что мне выдали деньги на беседы с антисоветчиками десятого апреля. Затем еще одну расписку датирую тридцатым апреля. Ну, а остальные бумаги помечаем десятым мая, тридцатым мая или каким-нибудь днем июня…

— Неужели никто не контролирует расходование Скуратовским денег?

— Может и контролирует. Но как ты проверишь, если он выдаст мне двадцать пять рублей из своего кармана, а когда подойдет время, получит в кассе ихнего управления все деньги по моим распискам?

— Ясно, — сказал Иван и усмехнулся. — Вот это — достойные защитники государства!

Однако ему было совсем не смешно. Задумавшись над словами Шорника, Зайцев почувствовал, как страх постепенно охватил все его существо.

— Вацлав, — сказал он дрожавшим голосом, — выходит, у нас нет ничего святого! Ведь таким образом мы приведем страну к полному развалу! Это же катастрофа! Конец?!

— Тише ты, успокойся, — махнул рукой Шорник. — Какая катастрофа? Какой развал? Да и вообще, какое нам дело до всего этого? Выпей-ка лучше да успокойся…Сейчас станет весело на душе!

Иван проглотил еще полстакана водки и в самом деле обнаружил, что страх куда-то исчез. — Действительно, — подумал он, — какое мне до всего этого дело? Гори все огнем!

…Приближался Новый год. В роте самым серьезным образом готовились к его встрече. Когда наши друзья пришли в казарму, там густо пахло еловой хвоей, а дневальные тщательно выметали разбросанные по коридору еловые иголки.

— Эй, Валер! — крикнул на всю казарму Шорник.

— Что случилось? — отозвался из спального помещения смотревший телевизор Крючков.

— Иди сюда!

Шорник завел подошедшего «старика» в канцелярию, а Зайцев отправился в умывальник.

— Иван! — раздался чей-то крик, и в умывальник вошел дневальный.

— Чего тебе? — отозвался Зайцев.

— Иди в канцелярию. Тебя Крючок зовет!

Иван пошел туда. В канцелярии сидели Шорник, Крючков и Султанов.

— Ваня, может, угостим ребят? — спросил Шорник. Зайцев с недоумением на него уставился. — Сейчас же будет поверка, — сказал он, — а за этим делом нужно идти в штаб. Вдруг столкнусь по дороге с дежурным по части или еще с каким фуем?

— Дело не терпит, дружище, — сказал, улыбаясь, Крючков и хлопнул Ивана по плечу. — «Папы» сегодня на поверке не будет. Ему Пинаев заделал такой болезненный укол в жопу специальным составом, что он будет теперь отлеживаться до завтрашнего дня! А за тебя мы сами на поверке ответим!

— Ну, ладно, — согласился Иван. Ему было даже приятно угостить старших товарищей, — тогда я пошел!

И он со спокойной совестью отправился в штаб как раз в тот момент, когда стоявший у тумбочки Зубов крикнул: — Рота! Стройся на поверку!

Вернулся Иван в казарму к отбою и принес все оставшиеся бутылки. В канцелярии его ждали. — Вот, — сказал Зайцев и вытащил содержимое сумки. — Только совсем нет закуски. Мы, к сожалению, этого не предусмотрели…

— Ничего, — улыбнулся Крючков. — У нас есть тут немного вареного мяса, огурцы и зеленый лук. Я недавно ходил на теплицу.

Одним из первых Зайцев опустошил стакан водки и закусил луком. Во рту стало так противно, что он решил больше не пить.

— Пойду-ка я, ребята, лягу, — пробормотал Иван. — Что-то мне нездоровится…

В постели он почувствовал, как закружилась голова, и к горлу подступил тошнотворный комок.

— Боже, кажется, меня рвет! — подумал Иван и только успел подскочить, как изо рта у него хлынул на пол мутный, пахнувший луком и водкой, поток.

Только после этого он ощутил некоторое облегчение, хотя голова была затуманена и, казалось, что все происходило во сне.

— Эй, мудила! — раздался чей-то резкий окрик, и кто-то толкнул его сзади в спину. Это дневальный Зубов, услышав доносившиеся из спального помещения звуки, пришел разобраться, что случилось. — Что, обрыгался? — сердито вопросил он. — Начал борзеть? Забыл, кто хозяева в роте? Ну-ка, пошли!

Иван покорно встал и последовал за дневальным. Зубов завел его в туалет и указал на швабру и таз. — Иди, убирай, мудила! — буркнул он.

Зайцев намочил тряпку и направился в спальное помещение. Из канцелярии доносились веселые голоса.

— А на Руси великой древней,

А жил старик в одной деревне.

Жил и горюшка не знал,

Бабку членом в гроб загнал! — орал Крючков.

Ему подпевали товарищи. Вовсю старался и Шорник.

Иван помыл у своей кровати пол, отнес в умывальник уборочные принадлежности и лег спать. Перед его глазами стояли образы загоняемой в гроб несчастной старухи и ее лихого мужа, о которых пели подвыпившие солдаты.

Так до самого утра проворочался он в постели, не сомкнув глаз, и встал при общем подъеме совершенно разбитым.

Г Л А В А 6

П Р О И С Ш Е С Т В И Е В Р О Т Е

Новый год наступил неожиданно в самый разгар подготовки к объемным аналитическим отчетам. Графы всех учетных книг были своевременно заполнены. Оставалось только внести последние цифры о списанных тридцать первого декабря продуктах.

Иван решил не ждать возвращения накладных из столовой и еще до передачи их Наперову заполнил последнюю строчку приходно-расходной книги, подведя итог.

После этого можно было приступать к делу, не дожидаясь января. Так Зайцев и поступил. Поэтому весь последний день одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года Иван просидел, согнувшись над бумагами. Даже на обед он опоздал и явился в столовую, когда его товарищи уже завершали трапезу. Пришлось идти с пустой тарелкой на кухню и просить у поваров чего-нибудь съедобного. Те, правда, не только не отказали, но даже наложили в тарелку Зайцеву двойную порцию супа, а затем щедро накормили его и всем остальным.

«Старики» с неодобрением посмотрели на появившегося перед ними Ивана, который невозмутимо занял свободное место за общим столом.

— Чего это ты опаздываешь? — возмутился сержант Чистов. — Что, большим человеком стал, зазнался?

— Да нет, — ответил Зайцев. — Меня просто задержало начальство из-за годового отчета.

— А-а-а, — успокоился Чистов. — Ну, тогда понятно!

Конечно, о поступке Зайцева товарищи немедленно доложили Розенфельду, и тот позвонил в штаб Потоцкому, но начпрод заверил командира роты, что «никаких нарушений не было, и товарищ Зайцев задержался по указанию руководства».

Таким образом, Иван имел возможность заполнять черновики, не теряя времени.

К вечерней поверке все было кончено. Оставалось только проверить с помощью арифмометра итоговые цифры. Зайцев позвонил в роту. Дежурил Шорник.

— Вацлав, — обратился к нему Иван, — я задерживаюсь. У меня еще много работы. Как ты думаешь, наши товарищи не поднимут скандал?

— Не поднимут, — ответил Шорник. — Я скажу Лазерному, что ты работаешь по указанию начальства, и мы не будем даже зачитывать твою фамилию. Но постарайся придти в роту до двенадцати. Нужно все-таки отметить Новый год.

— Ладно, приду где-то через час, — пообещал Иван.

К одиннадцати часам он, наконец, справился с подсчетом всех цифр, однако так устал, что едва заставил себя натянуть шинель и выйти на улицу.

Погода стояла далеко не новогодняя. С крыш домов капало. Снег, лежавший по обеим сторонам асфальтовых дорожек, таял, образуя лужи. Если бы не регулярные уборки территории части солдатами, кругом бы царила непроходимая грязь. А так и дорожки, и плац были полностью очищены от снега, и при появлении на асфальте какого-либо одинокого воина, далеко вокруг разносился стук его сапог.

Когда Зайцев появился в казарме, там уже веселились старослужащие воины и «черпаки». В канцелярии звучала музыка. Иван прислушался — неужели «Битлз»? Да, несомненно, это голос Пола Маккартни!

Он буквально ворвался в канцелярию. — Откуда у вас, ребята, «Битлз»? — спросил Иван восседавшего за столом Крючкова.

— А Преснову привезли из Москвы, — ответил тот, обдавая окружавших его солдат запахом алкоголя. — У нас теперь есть две пластинки «Битлов»!

— Две пластинки? — удивился Иван. — Неужели у нас стали выпускать их пластинки? Они же были запрещены?

— Так группа же распалась! И еще в шестьдесят девятом году! — сказал сидевший у стены Зубов. — Или ты не знаешь, что наши «деятели» «просыпаются» лишь тогда, когда проходит любая мировая мода? Все боятся, что люди станут любить тех или иных популярных на Западе певцов вместо нашей родной партии!

Иван укоризненно улыбнулся. Да, «Битлз» — это великая группа! Ее музыку знала и любила советская молодежь. А каких только усилий не прилагали советские партийные пропагандисты, чтобы не допустить песни «Битлз» в страну, изолировать от популярной западной группы молодежь! Учителя во время уроков утверждали, что «тлетворная западная пропаганда специально создала профашистскую группу «Битлз» для развращения молодежи и отвлечения ее от своих реальных, повседневных проблем».

Однажды, когда Зайцев учился в седьмом классе, к ним на урок пришел лектор обкома партии, рассказавший о том, как «загнивает западный мир и торжествует советская идеология развитого социализма». Осудил он и «буржуазно-мещанскую» группу «Битлз», «призывающую ко всеобщей войне и свержению социалистического строя в СССР». — А что означет слово «Битлз»? — спросила тогда лектора одна любопытная ученица. — Это, друзья мои, — ответил лектор, — нецензурное слово! Его, честно говоря, нельзя произносить вслух! Поэтому будьте осторожны: все это — такая грязь!

Но такие нравоучения вызывали прямо-таки противоположную реакцию. Иван помнил, как многие ребята приносили в класс пластинки с песнями «Битлз», сделанными из использованных рентгеновских фотопластин, на которых были засняты ребра и кости…Как втихаря прослушивали их дома. Постепенно это вошло в привычку, и молодые люди перестали таиться, по крайней мере, от своих родных. А сосед Ивана, его ровесник, даже ухитрился записывать песни «Битлз» на свой магнитофон из радиоприемника во время трансляции передач «Би-Би-Си», а затем собирать ребят во дворе и включать свои записи «на всю катушку». — Слушайте, ребята, настоящие вещи! — говорил он. — Вот это — действительно музыка! «Битлз», «Ролинги»! А что у нас? Одна муть! «Во поле березка стояла…» или «Дан приказ ему на запад…»!

Запрет увеличивал популярность «Битлз»!

К тому времени, когда эта группа распалась, в СССР не было, вероятно, ни одного любителя музыки, который бы не знал, не слушал и не почитал знаменитых музыкантов. Достаточно сказать, что даже в школе, где учился Зайцев, весьма далекой от влияния «западной пропаганды», каждый из его товарищей имел хотя бы одну фотографию «Битлз». Это было свидетельством хорошего вкуса. Тот из ребят, кто мог похвастать коллекцией фотографий «Битлз», их пластинок, сделанных кустарным способом, или магнитофонными записями их песен, считался человеком передовых взглядов и пользовался уважением своих сверстников! Музыка и песни «Битлз» успокаивали и одновременно поднимали настроение. В момент их прослушивания, казалось, отступала куда-то в небытие черная тень постоянного страха, напряжения, лжи…

— Эй, Вань! — раздался вдруг громкий голос Шорника. Зайцев очнулся от раздумий.

— Выпей-ка грамочку за старый год! — сказал Шорник и протянул ему стакан. Иван посмотрел на часы. Половина двенадцатого…Вокруг сидели одобрительно смотревшие на него «старики».

— Ну, за старый год, ребята! — воскликнул Шорник. — Чтобы все прошлое осталось в прошлом, а новое время принесло нам счастье! Поехали!

Все встали и начали чокаться гранеными стаканами. Иван выпил вместе со всеми. На этот раз водка не вызвала неприятных ощущений.

— А теперь пошли смотреть телевизор! — крикнул Крючков, и воины направились в спальное помещение.

«Молодые» солдаты лежали в постелях, как и требовалось по их статусу. «Черпаки» разбились на кучки. Латыши сидели у телевизора с латышами, литовцы с литовцами, а русские ребята слонялись по казарме…

Наконец, пробило двенадцать часов. — С Новым годом! — заорал на всю казарму Шорник. — С новым дембилем!

Прибежал с бутылкой «Шампанского» Преснов. Хлопнула пробка. «Старики» подставляли стаканы. Преснов подошел к сидевшему в одиночестве Зайцеву. — Ну-ка, выпей, Иван, и ты! — сказал он, протянув ему свою кружку.

— Спасибо! — поблагодарил Зайцев и без церемоний опрокинул шипучий напиток в рот.

После этого «черпаки» почти в полном составе отправились спать. А «старики» веселились до самого утра. Одни смотрели по телевизору новогодний концерт, другие слушали в канцелярии грампластинки. Однако, в целом, в казарме было нешумно.

Командир роты Розенфельд еще за несколько дней до праздника строго предупредил солдат, что если он узнает о беспорядках, связанных с Новым годом, и особенно, если, не дай Бог, дежурный по части услышит какой-либо шум в казарме хозподразделения, последствия для виновников будут самые печальные.

Это учли, и все старались вести себя прилично.

Утром первого января на поверке старший сержант Лазерный объявил, что «поскольку сегодня выходной день, воины могут заниматься своими делами и отдыхать так же, как и в воскресенье». Зарядка в этот день не состоялась, потому как ни «старики», ни сержанты не желали контролировать положение дел в роте в праздничное время.

После завтрака воины вернулись в казарму и стали слоняться там из угла в угол.

Иван так долго не выдержал: походил немного по коридору, сфотографировался со «стариками» и отправился к себе в штаб. По дороге он встретил Шорника, бредущего со стороны стадиона с большой хозяйственной сумкой в руке.

— Пошли в роту, Ваня! — сказал Шорник. — Я тут кое-чего прикупил…

— Вижу, — ответил Зайцев. Его мутило от одной только мысли, что предстоит выпивка, — но не пойду!

— Что случилось? — удивился Шорник.

— Понимаешь, — сказал Иван, — у меня столько отчетов! Если я не подготовлю их в срок — беда!

— Ну, смотри сам, — улыбнулся Шорник. — А то у меня тут всего хватит на полроты!

В штабе Зайцев столкнулся нос к носу с фотографом — «молодым» воином хозроты рядовым Середовым.

— Ну, как дела, Юра? — спросил Иван. — Когда будут готовы новогодние фотографии?

— Сегодня проявлю пленку, — ответил Середов. — Надо только использовать еще парочку кадров. Хочешь сфотографироваться у штаба?

— Нет, ты лучше сфотографируй тех, кто тебя сюда позвал, — покачал головой Иван, — а потом, если останется пленка, сможешь и меня щелкнуть. Хватит и новогодних фотографий, если они получатся.

— Ну, как знаешь!

Зайцев вошел в свой кабинет, снял верхнюю одежду и достал чистые бланки отчетов. — Пора их заполнять, — решил он. — Нечего тянуть время!

К обеду он успешно справился с работой. Все цифры были аккуратно переписаны и тщательно проверены. Оставалось только подписать документы высшими военачальниками, внести в отчеты секретные сведения о численности воинской части и сдать их на отправку в «секретку» (первый отдел). Все это мог без труда сделать и Потоцкий. Поэтому Зайцев со спокойной совестью положил заполненные бланки в сейф и занялся оформлением накладных на выдачу продовольствия на следующий день.

Первый день нового года прошел спокойно. Никаких скандалов и чрезвычайных происшествий не произошло. На вечернюю поверку в роту прибыл сам Розенфельд. Судя по тем репликам, которые он подавал во время переклички, воины поняли, что командир роты прекрасно осведомлен о прошедшей праздничной попойке. — Умеете же вести себя как надо! — довольным тоном поучал он солдат. — Видите, все не без недостатков…Но ведь, иоп вашу мать, это не значит, что нужно эти недостатки выставлять напоказ! Вон, смотрите, — Розенфельд поднял вверх палец, — ведь почти все вы занимаетесь онанизмом, но никто же об этом не болтает!

Воины переглянулись. — Что за ерунда? Какой еще онанизм? — подумал Иван. — Странно, ведь обычно Розенфельд зря слов на ветер не бросает!

Так и остались бы эти вопросы без ответа, если бы не случившееся ночью происшествие.

Где-то около двух часов, когда вся рота безмятежно спала, общую тишину неожиданно нарушили громкие крики, доносившиеся из умывальника. Затем в спальное помещение забежал дневальный и заорал что есть мочи: — Чистов! Лазерный! Шорник! Вставайте скорей! У нас там «чепе»!

Послышался топот солдатских сапог. Иван тоже вскочил, быстро оделся и побежал…

В умывальнике солдаты увидели довольно странную сцену. На полу с петлей на шее лежал «молодой» воин — повар Набиуллин. Вокруг него растекалась огромная лужа. А он сам не подавал никаких признаков жизни. Сверху, из разорванной отопительной трубы хлестала мутная пузырящаяся вода.

— Нашатырь! Скорей! — заорал опомнившийся первым Шорник. — Несите пузырек из каптерки, долбозвоны! И вату!

Через несколько секунд Гундарь прибежал в умывальник. — На, Вацлав! — сказал он, протягивая Шорнику требуемые предметы. Тот обмакнул вату в нашатырь и ткнул ее в нос Набиуллину. «Молодой» воин дернулся и открыл глаза.

— Рома, что с тобой? — ласково спросил Лазерный.

— Да я…тут…в общем…Не хотел я, чтобы вся рота надо мной смеялась! — заплакал Набиуллин. Из его глаз потекли крупные слезы.

— Эй, иоп вашу мать! — закричал Чистов. — Срочно зовите сантехников! Нужно перекрыть воду!

— Ну-ка, помогите! — сказал Крючков и стал поднимать Набиуллина. Зайцев подбежал к пострадавшему и схватил его за плечо. Совместно они вывели «молодого» воина в коридор.

— Положим в постель? — спросил Зайцев.

— Погоди ты с постелью! — отмахнулся Крючков. — Давай-ка заведем его в канцелярию. Надо разобраться: дело-то нешуточное!

Набиуллина затащили в канцелярию и посадили на стул.

— Ну, как, Рома, тебе лучше? — спросил Иван.

— Лучше, — кивнул головой «молодой» воин. — Вот только холодно.

— Так ты же весь мокрый с головы до ног! — воскликнул Крючков и повернулся к Зайцеву. — Ты покарауль его тут, Иван, а я схожу сейчас к Гундарю!

— Ладно! — буркнул Зайцев.

— Что случилось, Рома? — спросил Иван, когда они остались одни. — С чего это ты решил себя угробить?

Набиуллин промолчал и опустил голову.

Из коридора доносился топот солдатских ног: беготня там все еще продолжалась. Скрипнула дверь, и вошел Шорник. — Слава Богу, — пробурчал он, — что наконец-то перекрыли воду! Этот мудила, — Шорник махнул рукой в сторону Набиуллина, — выломал верхнюю трубу! Решил, видите ли, повеситься на ней…Использовать, так сказать, как опору! Вот придурок! В тебе же весу, наверное, больше сотни килограммов! Или непонятно было, что труба такую тушу не выдержит?!

— Непонятно, — промямлил Набиуллин.

— Так почему ты решил повеситься, Ромка? — перешел на ласковый тон Шорник. — Неужели «старики» тебя так замучили? Или тебе у нас плохо живется?

— Нет, мне живется хорошо, и «старики» здесь не при чем! — замахал руками незадачливый повар.

— Так в чем же дело? Ты понимаешь, что будет роте, если эта история выйдет наружу? Ведь Политотдел обвинит во всем «стариков», как-будто они создали в роте «неуставные отношения»! Понимаешь, что в роте случилось «чепе»?

— Понимаю…Я не хотел, — заныл «молодой» солдат.

— Так что, тебя кто-то из ребят в петлю засунул?

— Нет, я сам…

— Почему?

— Ладно, я скажу, — вновь заплакал Набиуллин. — Помнишь, вчера на вечерней поверке Розенфельд говорил про онанизм?

— Ну, так что?! — закричали в один голос Шорник и Зайцев.

— Ну, так это я…верней про меня говорил «папа», — простонал побагровевший от волнения «молодой» воин. — Я просил Гундаря, пидараса, не говорить никому…

И Набиуллин сбивчиво рассказал о том, как он, воспользовавшись отсутствием в последнее время в казарме солдат, занялся в умывальнике онанизмом. — Ничего не могу с собой поделать! — прервал свое повествовние «молодой» солдат и заплакал. — Фуй у меня все время стоит! И так повернешься и этак, а он все торчит и торчит…Что мне делать? Не могу нормально ни работать, ни служить?

— Дальше! Что было дальше? — потребовал Шорник.

— А дальше…В умывальник зашел Гундарь, а я как раз спустил…Ну, а он как захохочет! Я страшно перепугался!

— Продолжай! — заорал в нетерпении Шорник.

— Ну, я подбежал к Гундарю, штаны все запачкались. — Леня, — говорю, — не говори никому, умоляю, не говори! Позору не оберешься!

— И что Гундарь? — спросил Иван.

— Гундарь сказал: — Ставь бутылку, онанист иобаный! Иначе разнесу по всей роте! — Ну, я достал деньги, а он: — Ты мне бутылку ставь! Зачем мне нужны твои деньги? — А где я ее возьму? В самоволку я не хожу, дороги в магазин не знаю…Да и кто мне продаст бутылку?

— Короче, ты бутылку не поставил? — спросил Зайцев.

— Нет. Я пообещал, что куплю, но не успел. Хотел завтра сбегать, да вот Розенфельд узнал обо всем… — И Набиуллин снова зарыдал.

— Послушай, Рома, — успокоил его Шорник, обнимая за плечи. — Не надо тебе ходить в самоволку и ставить этому гандону пузырь. Ты лучше отдай эти деньги мне, и мы со «стариками» выпьем за твое здоровье.

— Ладно, — кивнул головой Набиуллин. — А вы не будете смеяться надо мной?

— Из-за чего? Что ты пытался повеситься? — мягко, дружелюбно спросил Шорник.

— Нет, из-за того, что я дрочил! — всхлипнул «молодой» солдат.

— Вот дурачок! — улыбнулся Шорник. — Да мы все занимаемся онанизмом! — Зайцев вздрогнул.

— Как, разве и вы занимаетесь? — удивился Набиуллин и уставился широко раскрытыми глазами на сержанта.

— Что ж поделаешь? — вздохнул Вацлав. — Иных способов удовлетворения полового влечения у нас нет!

— Но ведь никто про вас не знает?! — вскричал незадачливый повар. — А обо мне по всей части пойдут слухи!

— Не пойдут, — успокоил его Шорник. — Не столь уж важная это тема! А в роте этим никого не удивишь. Вон, я вчера застал в туалете Кабана за тем же занятием. Ну, и что? Он повернулся ко мне лицом, улыбнулся и только сильней заработал рукой!

— Так что, выходит, тут ничего такого нет? — обрадовался Набиуллин.

— Все это абсолютно нормально, — заверил его Шорник. — Давай деньги и будем считать, что ничего не произошло.

В это время в канцелярию вошел Гундарь с пачкой сухого белья. «Молодой» воин стал переодеваться.

— Зачем ты, гандон, разболтал про него?! — укорил каптерщика Шорник. — Видишь, к чему привел твой длинный язык?

— Да ничего я никому не говорил! — возмутился Гундарь. И что тут такого? Кому нужно знать такое про Ромку, когда чуть ли не все этим занимаются?

И он, забрав мокрое белье, вышел с обиженным видом в коридор.

— Ну, видишь, сынок, твои опасения совершенно безосновательны! — сказал Шорник «молодому» солдату, принимая от него деньги.

— Вижу, — грустно ответил тот.

— Не болтай никому про случившееся! — лицо Шорника побагровело. — Мы постараемся замять эту историю с повешением. Но только смотри, чтобы больше ничего подобного не было! Если еще кто-нибудь тебя обидит, скажешь мне! Понял?

— Понял!

Г Л А В А 7

«Г О Л Ь Н А В Ы Д У М К И Х И Т Р А»

Никаких слухов о Набиуллине по воинской части не распространилось. Даже Потоцкий ничего не знал. Начпрод был очень доволен, что Зайцев быстро и оперативно справился с отчетами. Уже на следующий день документы были отосланы через секретную часть в Москву.

Опять наступил период спокойной и монотонной жизни. Обычный распорядок дня нарушался лишь эпизодически: когда стрелка ротного термометра падала ниже двадцати градусов, на «зарядку» воинов не отправляли. Как и полагается, в первые дни января почти вся рота переболела гриппом.

Грипп — это заболевание, против которого была совершенно бессильна советская медицина. Впрочем, и современная, российская. Никаких санитарных кордонов, никакой реальной профилактики страна не знала и не знает. Основными лекарствами против гриппа в стране являются многочисленные антибиотики и аспирин, которые лишь удлиняют течение болезни и отравляют человеческий организм. К тому же, в медпункте воинской части редко бывали даже антибиотики. При наличии высокой температуры заболевших помещали в лазарет, где они отлеживались в грязных, пропитанных чужим потом постелях. После чего через неделю их выписывали и возвращали в свою роту.

Примерно таким же образом лечилась ангина. И хотя воины по три раза в день полоскали горло раствором фурацилина, болезнь обычно заканчивалась также через неделю, и пациенты, поплевавшись кровью, постепенно за счет силы молодого организма изживали болезнь.

Вся жизнь советских людей представляла собой медленную, мучительную агонию. На одной шестой части Земли, фактически, был проведен наглядный для других стран и народов эксперимент по естественному отбору. И это при общей ухудшавшейся изо дня в день экологической обстановке! Загрязнение окружающей среды приняло такой размах, что даже в Москве, столице огромного государства, в большинстве районов воздух был настолько пропитан выхлопными газами автомашин и дымом заводских труб, что ее жителям впору было выходить на улицу в противогазах.

Беспечность и невежество людей способствовали засорению расположенных вблизи населенных пунктов лесов, озер и рек.

Еще на «гражданке» Зайцев частенько наталкивался на кучи отбросов, засоривших некогда живописные лесные лужайки, много раз видел людей, выбрасывавших мусор прямо перед собственными домами, тогда как ежедневно в определенное время к жилым домам подъезжала специальная машина для вывоза любого хлама.

Презрение людей к природе оборачивалось для них презрением к самим себе.

Поэтому было неудивительно, что здравоохранение пребывало в состоянии упадка, который тесным образом был связан с поведением большинства населения.

Советский человек по своему психологическому облику был инфантильным иждевенцем, ожидавшим, что вот-вот придет «добрый дядя» и все в стране изменит: обеспечит народ всем необходимым, станет о нем заботиться и воплотит, наконец, в жизнь великие коммунистические идеалы — равенство, братство, счастье.

Однако, несмотря на то, что среди опустившихся и несамостоятельных советских людей встречались, в порядке исключения, действительно умные, душевные и искренние люди, способные к состраданию, они настолько были придавлены окружающими людьми с их злобой, завистью и другими людскими пороками, что рассчитывать на «мессию» советское общество не могло. То же самое следует сказать и о медицине. В этой сфере также пребывали типичные советские граждане с присущими им характерными чертами: черствостью, равнодушием к страданиям других, грубостью и хамством. И хотя среди них, конечно же, были преданные своему долгу и «клятве Гиппократа» люди, они, в основном, не пользовались симпатиями своих коллег и обрекали себя на тяжелое, нищенское существование.

Вот и в воинской части, если бы не опальный подполковник-врач Северов, наверняка имели бы место и смертельные случаи. Ибо ни начальнику медпункта капитану Михайлову, ни санинструктору Пинаеву не было никакого дела до своих пациентов. Капитан Михайлов не считал даже нужным систематически посещать гарнизонный госпиталь для получения необходимых лекарств. Об этом Зайцев узнал, посетив однажды медпункт, в связи с сильной головной болью. Возможно, таким образом проявился грипп, свирепствовавший в воинской части. Солдаты без конца кашляли и чихали, часто нарушая тишину на поверках.

В лазарет больные помещались далеко не всегда, ибо грипп на этот раз был какой-то странный, бестемпературный. Поэтому воины переносили болезнь «на ногах». Вот и Зайцев, наконец, стал жертвой эпидемии…Впрочем, этого и следовало ожидать: болел и лейтенант Потоцкий, который, появляясь на работе, периодически заходился в кашле и чихал.

Кашель и насморк проявились у Зайцева вскоре после начала болезни его начальника, однако они прошли также внезапно, как и возникли, но вот вскоре им на смену пришла сильнейшая головная боль…

В медпункте, куда прибыл Иван, скопилось столько народа, что, казалось, «яблоку негде было упасть». Десятки солдат сидели и стояли в проходах. Отовсюду доносились кашель, чихание и хрип.

Зайцев сидел перед дверью заведующего медпунктом и слышал, как отставной подполковник Северов распекал своего начальника капитана Михайлова. — Привези хотя бы пенициллин для инъекций! — требовал он.

— Зачем он нужен? — возражал Михайлов. — Это же солдаты, а не какие-то «маменькины дети»! Пусть закаляются!

— Ты не хочешь понять, что заболевший гриппом человек не просто болен, а опасно болен! — взывал к совести начальника Северов.

— Да что такого опасного в гриппе? — весело отвечал Михайлов. — Каких-нибудь пять-шесть дней — и человек сам выздоравливает! Зачем тратить на них лекарства и расходовать без того ограниченные резервы?

— Какие резервы? Да мы уже почти целый год ничего не берем в госпитале! Можно же хотя бы один раз съездить и взять пусть самые элементарные, но все же лекарства? — настаивал Северов.

— А что это даст? — упирался Михайлов. — В «верхах» скажут, что мы не проводим профилактической работы! Зачем начальству знать, что и до нас дошла эпидемия? За это «по головке не погладят»!

— А если будут смертельные случаи? Что тогда? За это «погладят по головке»? — возмутился Северов.

— Смертельные? Да разве от гриппа бывают смертельные случаи? — засмеялся Михайлов.

— В декабре в городе отмечено десять таких случаев! — громко сказал Северов. — И это при бестемпературном гриппе! Понимаешь, как это опасно?

— Да, пожалуй, вы правы, — сдался, наконец, Михайлов. — Не хватало нам еще только смертельных случаев! Что ж, составьте тогда список необходимых лекарств, и я, как только будет возможность, съезжу в город.

— Вот список, — сказал Северов, — но ехать надо прямо сейчас, ибо у меня на исходе пеницеллин…

— Ладно, — согласился Михайлов, — мне как раз сегодня нужно отвезти тещу на вокзал, а потом ехать в Дом Политпросвещения обкома партии на лекцию о враждебной деятельности ЦРУ, и я, так и быть, заеду в госпиталь с оказией.

Весь этот разговор был хорошо слышен в коридоре, но солдаты не обращали на слова медицинских военачальников никакого внимания. Все сказанное военврачами не было секретом для воинов, которые сами считали происходившее делом естественным и привычным…

Очередь больных двигалась быстро. Северов опрашивал каждого из них и после того как немногословные солдаты сообщали о своем самочувствии, констатировал: — Так, грипп, температуры нет. Однако, он мне что-то не нравится…Помести-ка его, Пинаев, в лазарет. Пусть хотя бы денька три полежит! — Или: — Ангина! Высокая температура. Укол пенициллина сейчас и три раза в день! Полоскать горло фурацилином как можно чаще! И на неделю — в лазарет!

— Есть! — отвечал Пинаев.

Надо сказать, что санинструктор Пинаев несколько изменил свое поведение за последние дни. Он перестал обращать внимание на многочисленные очереди больных, прекратил свою «профилактическую» деятельность, благодаря которой «молодые» воины после встречи с ним предпочитали реже заглядывать в медпункт. Видимо, он понимал, что ему оставалось служить каких-нибудь четыре-пять месяцев, и поэтому не было смысла рисковать своим положением: вдруг опять нарвешься на начальнического сынка! Таким образом, Пинаев к концу службы превратился в образцового санинструктора, и военные медики души в нем не чаяли.

…Когда подошла очередь Зайцева, толпа в коридоре значительно поредела. Иван вошел в приемный кабинет. — Здравия желаю, товарищ подполковник! — сказал он, обращаясь к Северову.

— Здравствуйте, молодой человек! — ответил тот. Что случилось?

— Болит голова, товарищ подполковник, — пробормотал Иван. — Настолько сильно, что трудно работать!

— Ну-ка, раздевайся до пояса! — распорядился военврач. — Сейчас послушаем!

Зайцев моментально сбросил одежду.

— Так-так, — промолвил Северов. — Ну-ка, дыши глубже! Стоп! Не дыши! Дыши снова! — Он задумался. — А не попиваешь ли ты, молодой человек, водочку? У тебя немного подскочило давление! Сто сорок на девяносто! Для твоего возраста нехорошо!

— Я вообще-то непьющий, товарищ подполковник…, - тихо сказал Зайцев.

— Не надо оправдываться! — перебил его Северов. — У нас все здесь непьющие! Только чем объяснить тогда такое положение с давлением? Влюбился ты, что ли?

— Нет!

— Тогда, значит, принимал несколько раз водочку…Ну, да ладно, успокойся, я не собираюсь тебя обвинять. Я же понимаю, что это — не систематическое употребление, а просто с непривычки. Эй, Пинаев! — распорядился военврач. — Сделай-ка ему укол дибазола!

— Есть! — последовал ответ.

— А может у меня осложнение после гриппа? — спросил Зайцев. — Видите, всю губу обсыпало?

— И это есть, — согласился Северов. — Но грипп у тебя уже прошел, о чем и свидетельствует сыпь. Поэтому иди-ка в процедурную. Укольчик не помешает!

В самом деле, после инъекции Зайцев почувствовал себя значительно лучше.

— Выпей-ка еще и брому, — предложил Пинаев. — Северов тебе и бром выписал. Видимо, ты все-таки неравнодушен к бабам! Вроде бы такой тихоня, худенький, а смотри: баб, небось, хочешь!

Иван выпил солоноватую жидкость. — Спасибо, Юра! — сказал он, поставив мензурку на стол.

— Не за что, с Богом! — ответил санинструктор.

Зайцев ушел в штаб.

В три часа дня он, как обычно, направился по знакомой дорожке к Скуратовскому.

— Ну, Иван, — встретил его тот с радостной улыбкой, — наши дела идут в гору! Товарищ Вицин, просмотрев последние донесения, был очень доволен! Отметил только, что мы, к сожалению, проводим мало профилактической работы. У нас все, в основном, сводится к составлению донесений на антисоветчиков. Но нам недостаточно только выявлять злостные политические измышления. Необходимо беседовать с политически незрелыми людьми и переубеждать их, доказывать их ошибки, постепенно перетягивая болтунов на свою сторону…Вот и наша информация становится однообразной…

— Как же так? — удивился Иван. — Я же писал докладные в соответствии с вашими указаниями? Как вы говорили, так я и делал!

— Да, именно так, — улыбнулся Скуратовский. — Но вот видишь, теперь требования к нам усложнились. Партия требует, чтобы мы разъясняли ошибки!

— А что нового я могу рассказать? — спросил с грустью Зайцев. — Ведь мы уже, кажется, исчерпали почти все темы?

— Нет, мой друг, — молвил с теплотой в голосе майор, — темы в нашей работе неисчерпаемы!

— Впрочем, есть одно высказывание, которое я не записал! — вспомнил Зайцев.

— Какое? Ну-ка приведи!

— Как-то Туклерс, сидя у телевизора во время просмотра фильма о разведчиках, сказал, что вряд ли наши «органы» действуют так ловко, как показано в кино…

— Вот гад! — возмутился Скуратовский.

— Дальше он сказал, — продолжал Зайцев, — что на Западе нет ни одного города, где бы не сидел в тюрьме резидент КГБ. Это, якобы, стало уже чуть ли не данью моде. И каждый мало-мальски уважающий себя мэр того или иного города старается иметь в своей тюрьме хотя бы одного агента КГБ, чтобы показывать его туристам, поднимать свой авторитет и выигрывать очередные выборы…

Зайцев довольно точно передал слова Туклерса, который все это действительно говорил. Но в процессе сочинения заказанных Скуратовским донесений, он просто забыл об этом, ибо брошюры, которых было предостаточно в библиотеке, обеспечивали его солидным материалом для докладных и без приведения подлинных слов антисоветски настроенного человека.

Как оказалось, подлинные слова Туклерса Скуратовского не заинтересовали.

— Ну, это, конечно, клевета, — сказал он, выслушав Зайцева. — Далеко не во всех тюрьмах содержатся наши резиденты. Здесь, конечно, Туклерс «перегнул палку». Видимо, мне самому придется провести с ним профилактическую беседу!

— Каким образом?

— Вызовем его в город. В управление КГБ. А там разберемся!

— Так что, записать мне высказывания Туклерса насчет тюрем и резидентов?

— Нет, не нужно. Такие высказывания нам ни к чему. Хотя Туклерс, конечно, незаурядная личность! Он, оказывается, знает не только лживые буржуазные учения, но и житейскую правду! А сейчас мы лучше запишем запланированную высшим начальством профилактическую беседу. Бери-ка лист бумаги!

Иван склонился над столом и стал под диктовку писать, как он убеждал в совершенных ошибках Туклерса. Большого труда не требовалось для составления такого донесения, потому как Скуратовскй все уже заранее подготовил и теперь зачитывал нужный текст с бумажки. Благодаря этому сообщению, Туклерс, несмотря на свои всеобъемлющие знания буржуазного образа мыслей и «житейской правды», оказался совершенно неспособным противостоять трезвой логике и спокойной, обстоятельной аргументации, предлагаемой Скуратовским.

Например, когда Туклерс «говорил» о преимуществах частной собственности перед государственной, он совсем не приводил подкреплявших его слова примеров. Зайцев «возражал», что «государственная собственность позволяет избежать кризисов перепроизводства, ибо планирование всех сторон жизни исключает производство лишних, ненужных вещей. Все производится в таком количестве, как требуется. Товары на прилавках магазинов не залеживаются, а своевременно раскупаются. Им на смену поступают все новые предметы потребления».

Против таких «аргументов» Туклерс не мог устоять.

Что же касается философских проблем, то и здесь «срабатывали» логика и здравый смысл. На тезис Туклерса о «непознаваемости мира» следовал прямой и конкретный ответ Зайцева из советской философии о том, что «мир, безусловно, познаваем, ибо, если бы мы не были способны постичь истину, то как же мы тогда добрались бы до величайших научных открытий»? — Как же мы тогда находим дорогу в лесу, если мир непознаваем?» — «возмущался» Иван.

Против такой убийственной логики Туклерс, естественно, «спасовал».

Написав таким образом пять страниц, Зайцев полностью разгромил буржуазное мировоззрение политически незрелого товарища.

Скуратовский был удовлетворен. — В следующий раз ты постарайся таким же образом переубедить в ошибках Балкайтиса, — посоветовал он Ивану. — А если что-нибудь будет неясно, загляни в библиотеку. Там достаточно литературы о том, как бороться с идеологическими противниками.

Зайцев встал, собираясь уходить, но Скуратовский сделал знак рукой, чтобы он подождал. — Тебе нужны деньги, Иван? — спросил он.

— Нет. А что?

— Да так, — замялся майор. — Видишь ли, ребята часто обращаются ко мне за денежной помощью…И я никогда им не отказываю. Напишешь пару расписок — и все в порядке!

— Каким образом?

— Ну, вот, если тебе нужно получить, скажем, десять рублей, ты напишешь мне две расписки по десять рублей. И я тут же отдам тебе деньги.

— Значит, если я напишу две расписки по десять рублей, вы мне дадите двадцать рублей? — спросил Зайцев, вспомнив свой разговор с Шорником.

— Нет, — отмахнулся Скуратовский. — За две расписки по десять рублей я дам только десять рублей.

— А почему?

— Видишь ли, другие десять рублей нам нужны для различных списаний…Понимаешь, мы не можем не вести учета денег, ведь существует финансовая дисциплина…А если все расходы будут оправдываться расписками, тогда будет полный порядок!

— Но, выходит, что в этом случае я становлюсь платным шпионом?

— Причем здесь шпионы? — рассердился Скуратовский. — Шпионы — это враги! Это те, кто наносят ущерб нашему государству и народу. Агенты ЦРУ, разные антисоветчики, политически незрелые люди — вот кто, так или иначе, являются шпионами! А мы преследуем благородные цели!

— Да, ну а вдруг полковник Вицин предъявит мне претензию, что я получаю такие большие деньги, в несколько раз превышающие солдатское жалованье, а никакой существенной пользы не приношу…

— Брось ты говорить чепуху! Польза, которую ты приносишь, неоценима! Ее не измерить никакими деньгами!

— Но все же получается, что за помощь, которую я оказываю государству, я беру определенную мзду! Это никуда не годится!

— Опять ты за свое?!

— А вдруг найдется какой-нибудь негодяй и заявит на вас, Владимир Андреевич? Что тогда?

Скуратовский побагровел. С минуту он молчал, а затем достал носовой платок и вытер им выступивший у него на лбу обильный пот.

— А что на меня можно написать? Я-то тут причем? — пробормотал он с неуверенностью в голосе.

— Знаете, какие бывают люди? — сказал, едва сдерживая смех, Иван. — А вдруг они донесут, что мы с вами делим выделенные на разведку деньги пополам? Что тогда?

— А ты — умный человек! — сказал после очередной паузы Скуратовский. — Действительно, сплетников и карьеристов у нас хоть пруд пруди! Конечно, нет гарантий, что кто-нибудь из них не додумается до такого рода вещей! Но как ты до этого додумался?!

— Видите ли, — ответил Иван. — Я ведь все-таки занимаюсь хозяйственными делами и часто бываю в курсе всякого рода махинаций. То тут, то там мошенники пытаются стащить то мясо, то рыбу! Как говорится, «голь на выдумки хитра»! Вот и приходится постоянно думать о разных штуках, выкидываемых людьми. Отсюда и подозрение: а не возможно ли такое между нами?

— Да, пожалуй, ты прав, — поспешно промолвил Скуратовский. — Я обдумаю твои слова…А пока на сегодня все!

Г Л А В А 8

«О Т Л И Ч Н И К С О В Е Т С К О Й А Р М И И»

Январь был не только суровым зимним месяцем, открывавшим новый календарь. В это время в воинских частях Советской Армии подводились итоги прошедшего учебного года в системе боевой и политической подготовки.

Все подразделения части, исключая учебный батальон, готовились к сдаче экзаменов и зачетов на степень воинской зрелости.

Конечно, никаких занятий по боевой подготовке после учебного батальона с воинами хозяйственного подразделения не проводилось. Что же касается политической подготовки, то здесь все шло в соответствии с разработанным Политотделом и командиром роты планом-графиком, который неукоснительно соблюдался, и политические работники всех рангов прививали солдатам безграничную любовь к социалистической родине и ненависть к американскому империализму. Специальных строевых занятий хозяйственники не знали, хотя смотры строевой подготовки проводились шесть раз в неделю, и сразу же после завтрака солдаты проходили перед трибуной командира части по установленному уставом ритуалу, после чего расходились по рабочим местам. Такие смотры назывались разводами на работы.

Огневой подготовки тоже не было, и воины довольствовались теми скудными практическими навыками стрельбы, которые они получили в учебном батальоне.

Опасаясь инцидентов и чрезвычайных происшествий, командование части рассматривало посещение стрельбища воинами основных подразделений как дело необязательное и даже ненужное.

По воспоминаниям ротного старшины прапорщика Пристяжнюка, еще три-четыре года тому назад солдаты всех подразделений по два раза в год посещали местное стрельбище. Но однажды во время огневой подготовки произошло «чепе». Один из солдат кабельно-монтажной роты ухитрился каким-то образом потерять магазин автоматической винтовки. Вся воинская часть была поднята тогда по боевой тревоге. И лишь случайно после долгих поисков солдаты отыскали магазин с патронами в грязной канаве вблизи стадиона. Скандал был невообразимый! Дошло даже до Москвы! Солдата, который потерял деталь боевого оружия, форменным образом «затаскали» работники политического и особого отделов. Однако никто так и не узнал, каким образом магазин автомата оказался в канаве. История со временем заглохла, но и огневая подготовка прекратилась: никто из командиров всех рангов больше не желал рисковать погонами.

И, тем не менее, итоги прошедшего «учебного» года подводили по всем разделам военной подготовки.

В штабе части была создана специальная комиссия во главе с командиром дивизии, которая и должна была вынести заключение о боеготовности всех рот.

Комиссия направила в каждое подразделение штабного офицера, в обязанности которого входили: проверка выполнения воинами своих социалистических обязательств и выставление им оценок по всем разделам военной подготовки.

В хозяйственную роту назначили проверяющим начальника строевой части штаба капитана Козлова.

Двадцатого января на вечернюю поверку в казарму хозроты прибыл капитан Розенфельд. Он рассказал воинам о предстоявших зачетах и предупредил, что «подведение итогов года — очень важное мероприятие и к нему необходимо отнестись со всей серьезностью».

— Запомните, товарищи, — говорил Розенфельд. — От этих зачетов зависит ваше будущее служебное благополучие. Если вы будете добросовестно выполнять все поставленные перед вами задачи и хорошо отвечать на вопросы проверяющего, рота от этого, несомненно, укрепит свой авторитет. А вот, если «нахватаете» «двоек», значит, опозорите наш коллектив! Это уже будет серьезное дело! И за это я с вас спрошу!

— А когда будет проверка? — спросил кто-то из первой шеренги.

— С завтрашнего дня, — ответил Розенфельд. — Теперь каждый день после развода на работы вы должны немедленно идти в казарму. Смотрите, иоп вашу мать, если кто из вас опоздает или не явится, пеняйте на себя!

— А какие зачеты будут проводиться? — настаивал все тот же голос.

— Я сейчас дам команду Гундарю, — сказал Розенфельд, — чтобы он составил расписание зачетов и вывесил его в Ленинской комнате. Тогда вы будете знать, к чему следует готовиться.

На другой день после торжественного прохода перед трибуной командира части воины, выполняя указание командира роты, прибыли в казарму и направились в Ленинскую комнату. Там на стене уже висело расписание зачетов. На первом месте стояла политическая подготовка. — Значит, сейчас состоится политзанятие? — спросил Зайцев стоявшего около расписания Шорника.

— Не политзанятие, а собеседование, — уточнил тот. — Придет представитель Политотдела, и они вместе с Розенфельдом и капитаном Козловым будут выставлять нам оценки по политической подготовке.

— Товарищи! — громко сказал в этот момент старший сержант Лазерный. — Садитесь по своим местам! Сейчас придут начальники и начнут аттестацию!

Воины с шумом расселись за своими столами и стали ждать гостей. Они с возбуждением переговаривались и опасливо смотрели на дверь: что же будет?

Зайцев невозмутимо беседовал с Таманским, когда в коридоре раздался громкий крик дневального: — Рота, смирно!

После рапорта дежурного по роте и двукратной команды «вольно!» дверь в Ленинскую комнату отворилась, и в помещение вошли капитан Козлов с прапорщиком Обалдуйским.

— Встать! Смирно! — заорал Розенфельд.

Воины подскочили.

— Вольно! — сказал Козлов и подошел к трибуне.

— Вольно! Садитесь! — повторил Розенфельд.

В президиуме — за преподавательским столом — восседали капитан Розенфельд, представитель политотдела Обалдуйский, и оставался один свободный стул для капитана Козлова.

— Сегодня, товарищи, — начал свою вступительную речь Козлов, — у нас знаменательное событие: ваша рота начинает сдавать зачеты по итогам прошлого учебного года. Это очень важно, товарищи! С помощью зачетов мы будем иметь возможность узнать, готовы ли вы достойно защищать нашу социалистическую родину, обладаете ли вы необходимыми социально-политическими навыками. Эти зачеты и позволят выявить отличников боевой и политической подготовки, а также нерадивых товарищей, пренебрежительно относящихся к своему долгу перед обществом и не желающих нормально учиться. С такими людьми нам не по пути!

В комнате установилась тревожная тишина. Воины со страхом переглядывались.

— Но я — оптимист, — продолжал Козлов, — и надеюсь, что среди вас не будет таких отщепенцев, и вы с честью выдержите это испытание! Желаю вам успеха!

С этими словами Козлов подошел к преподавательскому столу и уселся на свой стул.

— Ну, что ж, начнем, товарищи, — предложил прапорщик Обалдуйский. — Я, как представитель Политотдела, буду задавать вопросы, а вы — на них отвечать. Преимущественным правом отвечать первым будет обладать тот, кто первым поднимет вверх руку. Если не будет желающих, я буду тогда сам вызывать по списку. Договорились?

Воины, скованные страхом, молчали.

— Итак, кто наберет три звездочки, — продолжал Обалдуйский, — а мы будем напротив каждой фамилии в списке ставить при правильном ответе звездочку, тот получит оценку «отлично». Конечно, если он не заслужит ни одного крестика за неправильный ответ. Если будет две звездочки и один крестик, то тогда воин получит оценку «хорошо». За одну звездочку и два крестика мы поставим «удовлетворительно». Если же звездочек не будет, то, сами понимаете, это неудовлетворительная оценка. Итак, первый вопрос. Скажите, в каком году родился Владимир Ильич Ленин?

Взметнулся лес рук.

— Пожалуйста, Лазерный! — сказал Козлов.

— В одна тысяча восемьсот семидесятом году! — последовал ответ.

— Молодец! — переглянулись в президиуме.

— А какого числа? — спросил Розенфельд.

— Двадцать второго апреля! — ответил Шорник и тоже, вслед за Лазерным, получил звездочку.

— Что такое милитаризм? — спросил Обалдуйский.

На этот раз никто не поднял рук.

— Мне повторить вопрос? — забеспокоился представитель Политотдела.

— Можно я отвечу? — спросил Зайцев и поднял руку.

— Пожалуйста! — улыбнулся Обалдуйский.

— Милитаризм — это политика тех или иных правящих группировок буржуазных стран, направленная на подготовку к войне и гонку вооружений! — ответил без запинки Иван.

— Отлично! — сказал капитан Козлов и поставил напротив фамилии Зайцева звездочку.

— А какая страна проводит милитаристскую политику? — воскликнул Обалдуйский.

Потянулось множество рук.

— США! — сказал торжествующе Лазерный.

— Очень хорошо! — похвалил его Розенфельд.

Постепенно воины втянулись в работу, и через полтора часа каждый из них получил по две-три звездочки.

Зайцев еще дважды, когда не было желавших отвечать, давал исчерпывающие ответы на самые трудные вопросы. Набрав необходимое количество звездочек, он больше не принимал активного участия в зачете и спокойно восседал, наблюдая за поведением товарищей.

В основном вопросы были связаны с ключевыми датами из жизни Ленина и Советского государства, а также с критикой агрессивной сущности американского империализма. Для воинов это не составляло сложности. Одним словом, все шло так, как хотели и экзаменующие и экзаменуемые. А иногда солдаты даже радовали своих наставников. Так, когда капитан Козлов попросил назвать фамилии известных антисоветчиков и врагов советского народа, один из воинов перечислил Гитлера, Мао Цзэдуна и Солженицына. Это вызвало веселые улыбки на лицах офицеров. Обалдуйский так обрадовался, что даже подскочил со своего стула. — Выходит, вы знаете, кто такой Солженицын? — с удивлением спросил он.

Опять потянулись вверх руки.

— Пожалуйста, Кулешов, — предложил Козлов.

— Солженицын — это вор и государственный изменник! — ответил солдат.

— Правильно! — кивнул головой Обалдуйский и поставил ему звездочку. — А кто расскажет, в чем же заключался преступный характер деятельности Солженицына?

— Обокрал магазин, добыл себе золота и сбежал в Америку! — выкрикнул Таманский.

— Это еще далеко не все, а только частичка правды! — сказал Обалдуйский, ставя звездочку у фамилии Таманского. — Кто дополнит его?

— Написал антисоветскую книгу, а затем сбежал за границу и стал писать все больше и больше всякой грязи против СССР и своего народа, за что американцы заплатили ему огромные деньги, и он разбогател! — сказал с торжеством в голосе Зубов.

— Молодец! — похвалил его Обалдуйский. — Вот это уже более полный ответ, хотя я вынужден кое-что добавить. Прапорщик встал, вышел из-за стола и направился к трибуне.

— Я должен рассказать вам, товарищи, — начал представитель Политотдела, — о преступной деятельности Солженицына в полной мере потому, что, видимо, этот вопрос был недостаточно освещен на политзанятиях. Да и, сами понимаете, кто возьмет на себя смелость рассказывать биографию антисоветчика. Но, видите ли, я не могу, несмотря ни на что, оставлять вас в неведении, ибо в последнее время и «Голос Америки», и «Би-Би-Си», и радиостанция «Свобода» забивают советским людям головы всякой чепухой. Берегитесь, товарищи, лжи! Итак, Солженицын был офицером Советской Армии, когда наши «органы» обнаружили, что он шпионил в пользу фашистской разведки! И это, понимаете ли, происходило в годы Великой Отечественной войны, когда лилась кровь простых советских людей!

— Вот гад! — выкрикнул кто-то из зала. — Вешать таких надо!

— Все наша гуманность! — махул рукой Обалдуйский. — Все жалеем, хотя, в самом деле, кое-кого следовало бы повесить за ложь и клевету! Так вот! — вздохнул он. — Солженицын был взят, как говорится, с поличным, когда передавал врагу секретную информацию о расположении наших воинских частей и соединений, а затем его судили и…

— …расстреляли! — как эхо пробурчали солдаты.

— Погодите! — рассердился прапорщик. — Какой там «расстреляли», если он живет сейчас в Америке! Его всего-навсего посадили в тюрьму! А когда умер товарищ Сталин и на свободу повыпускали всякую шушеру, вышел из заключения и Солженицын. И, мало того, его еще Хрушев приласкал…

— Вот сволочь! — возмутился рядовой Середов. — Везде умеет приспособиться!

— …да, и когда Хрущев был смещен за проявленные волюнтаризм, догматизм и начетничество, — невозмутимо продолжал Обалдуйский, — власти обратили внимание на преступное поведение Солженицына. Вот тогда-то он, привыкший жить в роскоши с автомобилями, дачами и любовницами, оказался не у дел. А роскошь-то да высокое положение не вернешь! Но не таков оказался Солженицын, чтобы раскаяться и смириться со своей участью. Он продолжал писать антисоветские пасквили и собирать всякую шпионскую информацию, за что власти были вынуждены выдворить его из СССР!

— Постойте! — перебил его Зайцев. — А как же тогда ограбленный магазин? Когда же Солженицын ухитрился совершить кражу? Разве за это не сажают в тюрьму?

— Мой друг, успокойся! — решительно ответил Обалдуйский. — О краже в магазине, совершенной Солженицыным, наши власти узнали только после того, как его уже выслали за границу. Поэтому уже было поздно принимать к нему меры!

— А все-таки странно. На одном занятии нам говорили про Солженицына одно, а вы — другое! — выразил сомнение старослужащий воин Крючков. — Получается какая-то путаница!

Солдаты зашумели. — Тут только перднешь, так все шишки на тебя посыпятся! — выразил общее возмущение рядовой Гундарь. — А тама столько зла сотворил — и кейфует себе на радость!

— Успокойтесь, товарищи! — прервал дискуссию капитан Козлов. — Сами понимаете, со временем всплывают все новые и новые факты. Поэтому иногда и получается некоторая нестыковка. Впрочем, пора нам уже подводить итоги, а то мы и так слишком много времени уделили этому негодяю Солженицыну, — капитан посмотрел на Обалдуйского. — Садитесь, товарищ прапорщик!

Итоги политзачета были обнадеживающими. Одна треть воинов роты ответили на «отлично», а остальные — на «хорошо». Розенфельд ликовал.

На следующий день состоялся смотр строевой выучки воинов. Здесь из посторонних присутствовал только один капитан Козлов.

Рота выстроилась перед своей казармой на плацу, и штабной офицер стал подавать всевозможные команды, проверяя солдатскую выучку.

Сначала воины прошли строем, а затем встали в две шеренги.

— Первая шеренга! Вперед шагом — марш! — крикнул Козлов. Воины двинулись вперед. — Стой! Первая шеренга! Кру-у-гом!

Солдаты повернулись лицом к товарищам из второй шеренги. Козлов прошел между рядами, внимательно осматривая солдатские сапоги и одежду. Вот он приблизился к Зайцеву и, придирчиво оглядев его, взялся за ремень. — На яйцах ремень, а, Зайцев? — присвистнул военачальник и стал стягивать ремень с Ивана.

— Сейчас поправлю, товарищ капитан! — пробормотал наш герой и расстегнул бляху.

— Так-то будет лучше, — кивнул головой Козлов, увидев, что Зайцев затянул ремень до «осиновой» талии, и двинулся дальше.

— Почему так плохо почистил сапоги? — громко сказал вдруг капитан, остановившись в конце второй шеренги.

— Дык я тута…э-э-э, — пробурчал взволнованный Козолуп. Все засмеялись.

— Э-э-э…мэ-э-э, — передразнил его Козлов. — Не умеешь, что ли, сапоги чистить?

— Он только месяц в роте! — выкрикнул подбежавший к Козлову Розенфельд. — Еще неопытный воин!

— Учите! — сказал покровительственно штабной офицер и хлопнул Розенфельда по плечу. — Ладно, со строевой подготовкой у вас все нормально. Пойдем-ка, подведем общие итоги. Распускай роту!

— Рота! Разойдись! — закричал Розенфельд. — Идите на свои рабочие места! Следующее мероприятие — завтра!

На другой день солдаты двинулись строем в установленное время к стрельбищу воинской части. Роту вел сам Розенфельд.

В месте назначения хозяйственников уже ждали капитан Козлов, прапорщик Обалдуйский и начальник клуба капитан Сиротин.

Каждый солдат нес на плече боевой автомат Калашникова.

Стрельбище представляло собой большую прямоугольную площадку, примерно двести на сто метров, расположенную внутри лесопарка рядом со складами горюче-смазочных материалов у самой стены, отделявшей воинскую часть от внешнего мира. Здесь Ивану еще не доводилось побывать, поскольку вход на объект располагался между охраняемыми вооруженными часовыми постами и был небезопасен. Когда же проводились стрельбы в учебном батальоне, он в это время лежал в лазарете. Вот почему Зайцев с любопытством смотрел по сторонам. — А разве здесь не опасно стрелять, товарищ капитан? — спросил он Розенфельда. — Ведь пули могут вылететь и в сторону части, и даже в город?

— Скорей они тебе в жопу вылетят! — успокоил его командир роты. — Смотри, вся передняя часть состоит из толстых бревен. Они наставлены друг на друга на большую высоту. А за ними — еще несколько слоев бревен!

И действительно, почти половина площадки была охвачена как бы полумесяцем из толстых древесных стволов. А перед бревнами стояли в ряд мишени — десять фанерных щитов с наклеенными на них бумажками, на которых были напечатаны большие черные кружки.

— Я не буду вам рассказывать, для чего нужны мишени, — произнес капитан Козлов. — Это вы усвоили еще в учебном батальоне. Ваша задача — произвести выстрелы. А уж мы определим, кто как стреляет!

— Надеюсь, среди вас нет воинов, не прошедших подготовку в учебном батальоне? — поинтересовался Сиротин.

— Нет. У нас таковой только один — Козолуп, — ответил Розенфельд. — Но он оставлен в казарме. Все присутствующие прошли учебный батальон.

— Ну, тогда все в порядке! Приступим к делу! — предложил Обалдуйский.

Воинам раздали по три патрона каждому.

— Смотрите, иоп вашу мать, не спешите! — поучал солдат Розенфельд. — Лучше стреляйте одиночными выстрелами. По крайней мере, хоть разок, но попадете!

— Первое отделение! На огневой рубеж — шагом марш! — скомандовал Козлов.

Первые десять воинов направились к деревянным ящикам, обозначавшим огневой рубеж.

— Огонь! — заорал Обалдуйский. — Стреляйте, товарищи!

— Раздалось несколько хлопков. Затем кто-то выпустил очередь.

— Я же говорил: не спешите, долбозвоны! — закричал Розенфельд.

— Не вмешивайтесь, товарищ капитан! — приказал ему Козлов. — Пусть стреляют, как могут! А вдруг они — настоящие снайперы?

Однако результаты первых выстрелов никого не обрадовали.

— Только трое попали в мишень! — объявил Козлов. — Да и те выбили всего по пять-шесть очков!

— Ах, вы, иоп вашу мать! — взвыл Розенфельд. — Совсем забыли о чести роты! Если и второе отделение будет так стрелять, я вам покажу, где раки зимуют!

Как раз в этом отделении и пребывал Зайцев. — Господи, хоть бы не промахнуться! — думал он.

— Цельтесь немного в сторону! Или вы не знаете, что пулю относит? — кричал Розенфельд. — Я же вам подробно рассказал обо всем перед стрельбами!

Ничего подобного командир роты не говорил солдатам. Но они поняли, что он пытается загладить свою вину перед штабными офицерами.

— Не волнуйтесь, товарищ Розенфельд, — успокоил его Козлов. — Ничего страшного не происходит. Для хорошей стрельбы, знаете, какой нужен практический опыт? А у них такового не имеется. Мы же это понимаем…

Перед самой стрельбой Зайцев надел очки и, когда услышал команду «Огонь!», прицелился. Но и в очках он не мог ничего разобрать на фоне березовых бревен. — Видимо, нужны новые очки, — подумал Иван. — Испортилось зрение от всяких там бумаг…

В это время загремели выстрелы.

— Эх, была не была…, - пробормотал Зайцев и нажал на спусковой крючок. Грохот автоматной очереди прорезал тишину.

— Ту, иоп твою мать! — выругался сзади Розенфельд. — Опять спешит, как голый на йэблю!

Но когда стали подводить итоги, оказалось, что Зайцев выбил одним махом три «девятки». — Двадцать семь очков! — радовался он.

— Таманский выбил двадцать восемь! — прокричал Розенфельд. — «Десять» и две «девятки»!

— Двадцать шесть у Шорника! — послышалось Зайцеву со стороны группы офицеров.

— Ну, вот видите, уже лучше! — сказал довольный Козлов. — Я же вам говорил!

После того как отстрелялись остальные воины оказалось, что примерно четверть роты сдала нормативы на «удовлетворительно» и только три человека — на «хорошо». Большинство же солдат либо совсем не попали в мишень, либо выбили очень немного очков.

Иван получил за свой выстрел оценку «хорошо» и был очень доволен. Он прекрасно понимал, что своим результатом обязан скорей везению, чем умению стрелять.

Розенфельд же не скрывал своего негодования и почем свет разносил подчиненных. — Не могли хорошенько прицелиться, иоп вашу мать! — возмущался он. — Даже Зайцев, этот шибздик, и тот выбил чуть ли не больше всех!

Однако на вечерней поверке командир роты был уже в другом настроении. — Молодцы, ребята! — говорил он. — Утерли мы носы другим ротам! Первое место в части!

После переклички Розенфельд зачитал приказ, в котором перечислил всех солдат, получивших хорошие оценки. — Я буду ходатайствовать перед командованием части, — прокричал он, — о предоставлении десятидневного отпуска на родину товарищу Лазерному! А звание «Отличник Советской Армии» будет присвоено младшему сержанту Шорнику, ефрейторам Балобину и Зайцеву…

Дальше Иван его не слушал. — Вот так да! — думал он. — Теперь я — «Отличник Советской Армии»!

Г Л А В А 9

Т О Р Ж Е С Т В Е Н Н О Е З А С Е Д А Н И Е

Конец января был холодный и морозный. Температура воздуха на улице доходила до минус тридцати градусов. Хорошо, что еще не было ветра. А при таком морозе ветер просто страшен!

В казарме царили сырость и прохлада, несмотря на то, что отопительные батареи были достаточно горячими. Видимо, холод проникал в помещение через щели в окнах, входную дверь и аварийный выход. Потепление не пришло в казарму даже тогда, когда стали спадать морозы, ибо ветер, не встречая серьезных препятствий, свободно туда проникал.

То ли дело штаб! В кабинете Зайцева было тепло и уютно. Помимо отопительной батареи здесь имелись и электроплитка и рефлектор, которыми Иван почти не пользовался, ибо в свое время еще задолго до холодов он замазал в оконной раме все трещины и щели, и холодный воздух в кабинет не проходил. Вот почему Зайцев почти все свое свободное время проводил у себя в кабинете и только в случае крайней необходимости появлялся в казарме.

Обычно через неделю после зачетов по боевой и политической подготовке в штабе части издавался приказ командира об итогах старого учебного года.

Воины с нетерпением ждали обещанных поощрений и наград.

За три дня до приказа в кабинет к Зайцеву зашел его земляк — старший писарь строевой части ефрейтор Балобин. Ивана не удивил визит товарища, ибо в последнее время между штабными писарями несколько улучшились отношения, и они частенько обсуждали друг с другом различные житейские проблемы. Однако на этот раз строевик пришел с не совсем обычным визитом.

— Ты ведь знаешь, Иван, что Розенфельд выдвинул тебя на присвоение значка «Отличник Советской Армии»? — спросил Балобин.

— Чего ж я не буду знать, если командир роты объявил об этом при всех на вечерней поверке? — удивился Зайцев.

— Видишь ли, дело в том, что тебе нельзя присвоить этот знак! — усмехнулся строевик.

— Почему?

— Понимаешь, перед тем как издавать приказ на поощрения, наш начальник, капитан Козлов, требует, чтобы мы тщательно проверили, нет ли у поощряемого каких-либо взысканий, записанных в учетную карточку…

— А у меня такое взыскание есть?! — разозлился Иван. — По-моему, мне объявили выговор еще в учебном батальоне больше года тому назад!

— Да, но сняли с тебя взыскание только шесть месяцев тому назад, понимаешь? В соответствии с положением о присвоении знака «Отличник Советской Армии», необходимо, чтобы кандидат на награду не имел никаких взысканий в течение года, ясно?

— Ясно, — с раздражением промолвил Иван. — Значит, мне не присвоят этот знак?

— Значит, не присвоят, — кивнул головой Балобин.

— Зачем же ты сюда пришел? — подумал Зайцев. — Обычно, если строевики готовят какую-нибудь гадость, они вряд ли предварительно сообщают об этом…

— Слушай, Миша, — сказал он Балобину, — а нельзя, ну, скажем, не проверять мою учетно-послужную карточку?

— Как, как? — Михаил скорчил на лице гримасу удивления. — Да разве такое возможно?

— А что у нас невозможно, Миша? — спросил Зайцев. — Подашь Козлову список всех кандидатов на значок, в том числе и меня, и скажешь, что все проверил: оснований для отказа в награждении нет…

— Но ведь мне за это попадет! — возмутился Балобин. — А вдруг Козлов начнет проверять списки сам? Или кто заложит?

— Да навряд ли кто-нибудь, кроме вас, знает все тонкости в делах такого рода. Да и кому это надо? Даже, если и узнают, — усмехнулся Иван, — можно вполне сказать, что случайно просмотрел. Ошибся — и все! А это — чепуха, житейская мелочь!

— Это тебе так кажется, — вздохнул строевик. — А вдруг наложат какое-нибудь взыскание? Зачем мне это нужно?

— А я тебе бутылку «белой» поставлю, — предложил Иван, — за хлопоты и беспокойство. Ты выпьешь «беленькой», и все волнения уйдут в прошлое!

— Бутылку «белой»? — заинтересовался Балобин. — Это, конечно, дело другое. У нас «белая» — главный аргумент! Однако одной бутылки маловато. Я же буду пить не один!

— Две бутылки! — предложил ободренный Зайцев. — Думаю, что это — справедливая цена!

— Ну, это уже кое-что! — подмигнул Балобин. — Когда поставишь?

— Как только будет готов приказ!

— Хорошо, но ты закупи водку досрочно, чтобы не было обмана!

— Это исключается. Водка будет сегодня же!

И Балобин ушел, крепко пожав Зайцеву руку. — Вот какое у нас воинское братство! — подумал на сей счет Иван.

После обеда в штабе появился лейтенант Потоцкий. — Ну, как дела, товарищ Зайцев? — спросил он.

— Все в порядке, — ответил Иван. — Вот только одна беда: стали беспокоить очки…

— А что с ними такое?

— Видимо, от напряженной работы ухудшилось зрение, и нужно поменять стекла в очках на более сильные…

— Так в чем же дело? Сходи в медпункт и выпиши рецепт на новые очки.

— А где я их получу? За очками ведь нужно ехать в город?

— Ну, и съездишь. Я выпишу тебе на два — три часа увольнительную записку. Заедешь в магазин «Оптика» и закажешь себе очки. Если же сам не хочешь ехать, то попроси Костюченко, он съездит!

Костюченко сменил уволенного в запас кладовщика Колупайло и, также как его предшественник, регулярно ездил в город за продуктами для воинской части.

— Отлично! — сказал Иван. — Я так и сделаю!

А сам подумал: — Вот молодец Потоцкий, что дал такой ценный совет!

На другой день утром в штабе, как обычно, появился Костюченко, с целью получить доверенность на продукты. — Вася, обратился к нему Иван, — можешь ты по дороге заехать в магазин? Мне нужно кое-что купить.

— Конечно, могу, — ответил «молодой» воин, — ведь хладокомбинат располагается рядом с «Гастрономом».

— А что тебе надо?

— Две бутылки водки.

— Что?!

Зайцев повторил. — Надо тут одному гандону поставить, — добавил он. — Не для себя…Конечно, если не можешь, я не настаиваю…

— Да в чем вопрос? Давай деньги! — кивнул головой Костюченко. — В конце концов, какое мне дело? Если для пользы, так значит надо!

Иван отсчитал восемь рублей: — Ну, с Богом!

Перед обедом кладовщик благополучно возвратился назад. — На, Иван, прячь, — шепотом сказал он и огляделся по сторонам, как будто в кабинете присутствовал кто-то посторонний.

Зайцев взял протянутую ему хозяйственную сумку, извлек из нее две бутылки «Особой» по три шестьдесят две и спрятал их в сейф. — Большое спасибо, Вася! — поблагодарил он «молодого» солдата.

— Да не за что, пожалуйста, — пробормотал тот. — Вот сдача.

— Не надо! — отмахнулся Иван. Что мы, копейки тут будем считать? Главное — ты меня капитально выручил!

После обеда Зайцев позвал к себе Балобина и показал ему бутылки с водкой. — Видишь, «белая» готова! — сказал Иван. — Теперь дело за тобой!

— Ну, что ж, — улыбнулся строевик, — за мной дело не станет!

Когда он ушел, Иван осторожно отодвинул сейф и спрятал бутылки в специальное углубление в стене. Балобину он не доверял: — Кто знает, а вдруг он донесет своему начальнику или кому повыше. Лучше не рисковать!

Однако Балобин не подвел. Через пару дней он появился в кабинете продснабжения с сияющей на лице улыбкой. — Давай «белую», Иван, дело сделано! — сказал он и протянул Зайцеву книгу приказов.

Иван стал ее листать.

— Читай вот здесь! — посоветовал строевик.

— …присвоить звание «Отличник Советской Армии», — прочитал Зайцев, — …ефрейтору Зайцеву И.В. — Далее перечислялись другие фамилии.

Убедившись, что приказ подлинный и в наличии подписи командира части и начальника штаба, Зайцев потянулся к сейфу. — Погоди-ка, — сказал он вдруг, — я же перепрятал бутылки в другое место! Здесь их нет!

— Зачем показывать тайник Балобину? — подумал Иван. — Неизвестно, как он поведет себя в дальнейшем…

Строевик забеспокоился. — Как перепрятал? Зачем? — пробормотал он. — Кто у тебя их возьмет?

— Понимаешь, — объяснил Зайцев, — сейф ведь не только мой. Туда частенько залезает и начальник. А каково будет мне, если Потоцкий обнаружит водку? Скандала не оберешься!

Он, конечно, прекрасно знал, что Потоцкий ничего бы ему не сделал, но решил создать видимость уставных отношений.

— Само собой, нельзя, чтобы Потоцкий про это знал, — заколебался Балобин. — Но когда же ты отдашь мне бутылки?

— Приходи ко мне через десять минут, — ответил Зайцев. — Все будет готово.

— Так скоро? — обрадовался Балобин. — Тогда ты — молодец! Держишь свое слово!

Как только строевик ушел, Зайцев отодвинул сейф и извлек из его ниши бутылки. К ним он добавил банку свиной тушенки и жестяную коробку сардин. Тушенка досталась ему от Наперова за списание в очередной раз мясных консервов, а сардины он купил в военторговском магазине. Все это Иван поставил в хозяйственную сумку.

Вернувшись в установленное время, Балобин, однако, сумку не взял. — У меня есть куда класть, — сказал он и положил на стол большой кожаный портфель. — Здесь хватит места на целый магазин!

Погрузив в портфель выпивку и закуску, Балобин протянул Зайцеву свою потную ладонь. Тот пожал ее. — Ну, лады! — сказал строевик. — Спасибо за все!

— Уговор дороже денег! — ответил Иван.

В субботу, первого февраля, в клубе воинской части состоялось торжественное заседание, посвященное подведению итогов прошлого учебного года. Зал был до отказа набит воинами всех подразделений. В президиуме восседали: командир части, его заместители и все работники Политотдела.

Сначала выступил командир дивизии. Он произнес всего несколько слов: — Сегодня, товарищи, мы подводим итоги прошедшего учебного года. Нам есть что сказать! В целом, подразделения воинской части успешно учатся и добросовестно служат. Хотя, конечно, есть и определенные недостатки: слабая огневая подготовка, огрехи при выполнении строевых упражнений…К этим пробелам добавляются и нарушения дисциплины: за прошедший год восемнадцать военнослужащих части имели дисциплинарные взыскания. Из них пять человек были помещены на гауптвахту…

Далее командир осудил нарушителей и предупредил остальных воинов, что в дальнейшем примет все необходимые меры для более сурового наказания за проступки. Затем он похвалил солдат хозяйственного подразделения, показавших, по мнению комиссии, самые лучшие результаты, поблагодарил всех отличившихся в ходе зачетов и пожелал воинам части дальнейших успехов в боевой и политической подготовке. Речь командира завершилась громом аплодисментов.

После него на трибуну взгромоздился начальник штаба части полковник Новоборцев. — Приказ командира воинской части…, - зачитал он, — о награждении отличившихся воинов!

Далее последовало перечисление наград и поощрений, а после каждого объявленного приказом вида поощения следовал список награжденных.

Существовали следующие виды поощрений: благодарность, награждение «Почетной грамотой», присвоение звания «Отличник Советской Армии», отправление благодарственного письма на родину, фотография у развернутого Знамени части и десятидневный отпуск домой.

Когда Новоборцев стал объявлять фамилии тех, кому предстояло получить знак «Отличник Советской Армии», воины, по указке своих командиров, вскакивали с мест и шли к трибуне. Полковник вручал им знаки и жал руку. Оркестр играл туш.

Наконец, когда стихла музыка, Зайцев услышал и свою фамилию. Быстро вскочив, он подбежал к начальнику штаба.

— Поздравляю, товарищ Зайцев! — громко сказал полковник и протянул ему белую, из плотной бумаги, коробочку со значком. — Желаю успехов в боевой и политическй подготовке!

— Спасибо! — ответил Иван, пожал твердую руку военачальника и, повернувшись под звуки музыки лицом к залу, произнес ритуальные слова: — Служу Советскому Союзу!

Затем военачальники стали вручать Почетные грамоты, и все новые и новые воины выходили к трибуне, соблюдая положенный ритуал.

После торжественной части состоялась лекция. Как обычно, на мероприятии такого высокого уровня выступал сам замполит — полковник Прохоров. Основное содержание его лекции было хорошо знакомо не только всем старослужащим воинам, но и солдатам основных подразделений. Поэтому они либо потихоньку переговаривались между собой, либо дремали. Читать книгу или газету из-за затемненности зрительного зала было невозможно. Благо, что освещенные ярким светом на сцене военачальники говорили в репродуктор. В этом случае их раскатистые голоса заглушали все посторонние разговоры, и высшие руководители, сидевшие в президиуме, не слышали солдатской болтовни. К тому же первые ряды в зале занимали курсанты учебного батальона, которые еще не знали своих высоких политических начальников и всерьез воспринимали их речи. Поэтому слушатели у полковника Прохорова были.

Как всегда, замполит обрушился, в первую очередь, на американский империализм.

Зайцев в это время рассматривал свой значок. Прямо как орден!

На красивом щите серого цвета, посредине, в белом эмалевом кружке размещалась большая красная звезда, а внутри нее — символ коммунизма — серп и молот. По краям белого кружка поблескивали золотистые буквы надписи «Отличник Советской Армии». Под кружком на небольшом, красного цвета, поле была изображена еще одна звезда — маленькая — украшенная с обеих сторон золотистыми колосьями. По краям щита как бы пробегали золотистые то ли дубовые листья, то ли колосья.

А тем временем Прохоров совершенно разгромил американцев. Он подробно рассказал о кризисе их экономической системы: о спаде производства, массовой безработице, эпидемиях тяжелых, неизлечимых болезней. — Одних умерших от голода в США, — вещал зевавшей публике замполит, — только в прошлом году было свыше десяти миллионов! А сколько людей погибло от автомобильных катастроф, специально подстроенных своим гражданам империалистами!

Под звуки его голоса Зайцев стал медленно засыпать…

Вдруг какой-то грохот потряс зал. Иван подскочил. Оказывается, это по команде президиума встали все воины: исполнялся гимн СССР!

— Слава Богу, наконец-то, закончилось это торжественнее заседание! — подумал Зайцев.

Но не тут-то было! После того как в зале установилась тишина, и воины уселись, с нетерпением ожидая команды покинуть зал, замполит Прохоров вновь подошел к трибуне. — А сейчас, товарищи, перед вами выступит лектор системы политического просвещения воинской части товарищ Коннов Виктор Прохорович! — объявил он.

Воины основных подразделений оцепенели.

А в это время президиум покидали высшие военачальники — командир дивизии и его заместители. Они медленно спустились по ступенькам со сцены и торжественно удалились из зала. Вслед за ними ушли штабные офицеры.

Зайцев посмотрел по сторонам: «старики» делали друг другу знаки, что пора «сматываться».

— Бьжь-бьжь-бьжь, — доносилось с трибуны, — дю-дю-дю-дю…американский империализм…А? Что я сказал? Агрессия…Нечего есть…Постоянный голод в США…А? Что? Где я? Ах, да! Дю-дю-дю-дю…бьжь-бьжь-бьжь-бьжь…

Под шум микрофона, пользуясь затемнением в зале, а также тем, что капитан Розенфельд сбежал вместе со штабными офицерами и некому был контролировать их поведение, «старики» потихоньку покидали деревянные кресла и, согнувшись, исчезали в темноте.

— Пойдем и мы, — сказал Зайцеву Балкайтис. — Смотри, сколько народа уже сбежало…

— Пожалуй, — согласился Иван. — Разве можно это выдержать? — кивнул он головой в сторону трибуны. Балкайтис согнулся и, повторив маневр «стариков», выскочил из зала. Через минуту за ним последовал и Зайцев.

«Молодые» солдаты тоже попытались удрать, но здесь начеку был рядовой Карчемарскас, который, как клубный работник, недавно заменивший уволенного в запас киномеханика, не мог допустить такого пренебрежения «молодежи» к клубным мероприятиям. — Эй, салаги, назад! — потребовал он. — Не хватало нам еще, чтобы старый хрен хватился, что ползала разбежалось! Марш назад!

Пришлось малоопытным воинам вернуться.

Только для одного «молодого» солдата Карчемарскас сделал исключение — для фотографа Середова, который, обливаясь слезами, стал умолять не загонять его в зрительный зал. — Пожалей, Йонас, — бормотал, рыдая, Середов. — Не могу больше слушать эту фуйню! С ума сойду! Пощади!

— Ладно, — смягчился Карчемарскас. — Хер с тобой, иди на улицу! А то вдруг действительно сойдешь с ума!

— Сфотографируй-ка нас лучше, Юра, — сказал Зайцев. — Останется хоть память о торжественном заседании…

— Ох, ради Бога! — обрадовался Середов. — Пойдемте же ко мне в фотографическую комнату!

И компания отправилась вслед за ним.

…На вечернюю поверку в казарму вдруг неожиданно, несмотря на субботу, явился дежурный по части — капитан Вмочилин. А затем прибыл и командир роты — товарищ Розенфельд. И первый и второй военачальники входили в роту во время переклички и общего порядка не нарушали. Дневальный, увидев Вмочилина еще на лестнице, заорал что было сил: — Рота, смирно!

Но дежурный по части быстро сказал: — Вольно! — и сделал знак продолжать поверку. Капитан подошел к выкрикивавшему фамилии воинов старшему сержанту Лазерному и остановился около него прямо перед солдатским строем. Вскоре к нему присоединился и Розенфельд.

— Что это они пожаловали? — удивился Зайцев, подтолкнув локтем Таманского. — Никак «чепе» приключилось?

— Боюсь, как бы ни из-за Коннова собрались эти мудозвоны, — ответил шепотом тот. — Ведь тогда в зале не осталось и половины солдат!

— Не может быть! — прошептал Иван. — Коннов же буквально на глазах засыпал? До нас ли ему было?

— Или ты не знаешь Коннова? — покрутил у виска пальцем Таманский. — Он вполне может закатить скандал на всю часть!

Как раз закончилась перекличка. Установилась тишина.

— Что-то вы, товарищи, стали терять чувство меры! — сказал вдруг громко Вмочилин. — Забыли, наверное, где находитесь?!

Воины молчали.

— Это я говорю к тому, что вы за последнее время совершенно обнаглели! Почему произошел массовый уход с лекции товарища Коннова? Думаете, что если вы солдаты хозподразделения, вам все дозволено?!

Стояла гробовая тишина.

— Что вы, иоп вашу мать, молчите?! — заорал побагровевший Розенфельд. — Бистюлей хотите, мудозвоны?! Я кому говорил: сидеть и слушать?! Вы почему ушли?

Никто не ответил.

— Ну-ка, выйдите из строя те, кто ушел с лекции! — потребовал командир роты.

Ни один солдат не пошевельнулся. Рота безмолствовала.

— Выходите! Нечего прятаться! Что, струсили? — возопил Вмочилин.

Послышался легкий шум. Из строя неожиданно вышел Козолуп. — Я, товарищ капитан, — заныл он, глядя на дежурного по части. — Как етот дед стал говорить шо-то про Америку, я и чую, как шо-то потякло…Ох, простите, товарищ капитан, не наказывайте меня сильно крепко! — И Козолуп заплакал.

Несколько секунд в роте было так тихо, что слышались лишь всхлипывания «молодого» воина. А затем вся рота разразилась оглушительным смехом. Даже Вмочилин не выдержал и, глядя на Козолупа, буквально затрясся, хватаясь руками за живот.

— Ох, иоп вашу мать! — задыхался от хохота Розенфельд. — Етот дед! Ах…ха-ха-ха! Это он про Коннова! Ха-ха-ха! Завтра же расскажу всему штабу! Ха-ха-ха!

— Распускайте роту! — с трудом прокричал Вмочилин, ухватившись руками за стену. — Ох, не могу…Ох, ну, и лекция! Ха-ха-ха!

— Рота разойдись! — прокричал Лазерный, едва сумевший унять безудержный смех.

Г Л А В А 10

Р А З Б О Р П Р О И С Ш Е С Т В И Я

Первые дни наступившего февраля были ветреные и холодные. Температура воздуха на улице колебалась от минус пяти ночью до минус одного градуса днем. Ветер снижал эффект потепления, и в казарме было все еще прохладно.

Вот почему Зайцев провел весь выходой день второго февраля в штабе за чтением книг, изредка отрываясь от них для бесед с товарищами.

Сразу же после завтрака он уселся за самоучитель английского и выполнил необходимые упражнения. После этого Иван вытащил из стола взятую в библиотеке книгу Ши Найаня «Речные заводи» и стал ее читать. Ему очень нравилась китайская средневековая классика. Прежде всего, грубым, простонародным реализмом, который проявлялся с таким юмором, что невозможно было не смеяться и не проводить параллелей с современной жизнью советских людей. Образ гениального полководца Сун Цзяна, лежавшего в луже собственной мочи и симулировавшего помешательство в трудный для его жизни момент, очень напоминал готовых на все ради достижения своих целей советских руководителей и чиновников, а решение любых проблем с помощью взяток, как образец умения жить, в полной мере отвечало поведению представителей власти всех мест и регионов России. Особенно смешна была в романе сцена, когда Сун Цзян подошел к одному чиновнику и, не пытаясь его уговаривать, как это порой делали многие советские люди, сразу же достал слиток серебра. Чиновник подхватил деньги и весело заулыбался: какой перед ним хороший человек!

Когда Зайцев прочитал этот эпизод, он сразу же вспомнил историю в колхозной бухгалтерии, когда главный бухгалтер послала его за начальником только для того, чтобы получить взятку.

В романе имелось много других увлекательных сцен и обаятельных героев: этаких китайских прохоровых, конновых, розенфельдов и…даже козолупов! Перелистывая страницу за страницей, Иван от души смеялся над ними.

Вдруг в самый разгар чтения «Речных заводей» в дверь кто-то постучал.

— Войдите, — сказал Зайцев и отложил книгу в сторону.

— Ба! — подумал он про себя. — Балкайтис! Вот уж чудеса!

Действительно, в гости к Ивану пожаловал тот самый герой, о котором Зайцев со Скуратовским настрочили столько донесений…

На мгновение, вспомнив о доносах, Иван смутился, но взял себя в руки и приветливо произнес: — Заходи, Антониус, присаживайся, с чем ко мне пожаловал?

Балкайтис уселся на стул Потоцкого и после недолгой паузы спросил: — Это правда, Иван, что ты изучаешь английский?

— Да, — ответил Зайцев, — по самоучителю Петровой, а что?

Надо сказать, что в реальной жизни он очень редко встречался с Балкайтисом и чувствовал себя с ним неловко. Сказывалась, вероятно, негативная сторона дела, связанная со Скуратовским.

Как ни странно, Иван не испытывал враждебных чувств к этому человеку и даже почему-то уважал его. Все доносы, написанные на Балкайтиса, не имели никакой связи с реальным образом этого парня, с которым Зайцев вообще-то почти никогда на политические темы не разговаривал. Срабатывала психологическая установка советского человека: если начальники дали команду — ее надо выполнять! Или иначе: надо было Скуратовскому создать нужный образ Балкайтиса — Иван услужливо его создавал.

Таким путем советские люди в свое время истребили почти половину населения собственной страны, даже не задумываясь в большинстве случаев над тем, что они натворили. А вообще-то советские люди очень часто совершали поступки такого рода с несерьезностью и какой-то беспечностью, совершенно не представляя себе всех возможных последствий.

Так, Зайцев даже и не предполагал, что сочиняя всякую ерунду о Балкайтисе, он таким образом портил ему жизнь, что рано или поздно эти доносы принесут несчастному парню колоссальный вред, закроют ему все пути в жизни, обрекут его на беспросветную нищету поднадзорного антисоветчика. На Зайцева доносили, и он доносил на других. Казалось, что так и должно быть, что это — обязательная и незыблемая система взаимоотношений между людьми. Поэтому Иван довольно быстро успокоил свою совесть мыслью о том, что если бы не он, так кто-нибудь другой писал бы на этого парня доносы…Тем более, что еще задолго до Ивана кто-то ведь направил Скуратовского по его следу…

— Иван, — сказал вдруг громко Балкайтис и отвлек его от размышлений, — ты что, не слышишь, что я говорю?

— А? Слышу! — ответил рассеянно Зайцев. — Ты, наверное, хочешь позаниматься по моему самоучителю?

— Я не совсем хорошо говорю по-русски, — сказал Балкайтис. — Поэтому я буду иногда заходить к тебе за консультацией, если, конечно, у тебя есть время.

— Заходи когда хочешь! — искренне обрадовался Иван. Он любил оказывать кому-либо помощь. И тем более не мог отказать человеку, перед которым чувствовал себя виноватым! Он хотел хоть чем-то искупить свою подлость.

— Ну, я пойду? — спросил Балкайтис.

— Не спеши, — засуетился Иван, — сегодня же выходной. Хочешь, возьмем в магазине винца или водочки?

— Нет, я не пью, — поспешно ответил гость, — потому что не вижу ничего хорошего в выпивке! Да и в «самоволку» меня не тянет…

— Да и я, по правде сказать, тоже не любитель выпить, — промолвил Иван.

Постепенно они разговорились и перешли к теме вчерашнего скандала.

— Интересно, будет ли дан ход этой истории с Конновым? — спросил Иван.

— Не знаю, — ответил Балкайтис. — Судя по тому, что в роте появился дежурный по части, должен быть немалый скандал!

— А почему пришел дежурный по части?

— Говорят, что Коннов написал докладную на имя командира части и, уходя домой, передал ее дежурному по контрольно-пропускному пункту, чтобы тот сразу же уведомил комдива.

Балкайтис настолько хорошо говорил по-русски, что акцента почти не было заметно.

— А чего ты говоришь, что плохо владеешь русским? — спросил Иван. — Ведь речь у тебя очень чистая, по крайней мере, лучше, чем у многих русских ребят!

— Это потому так кажется, — Балкайтис покраснел от удовольствия, — что я очень внимательно слежу за своей речью и от этого устаю. А значит, и русский язык я пока плохо знаю. В некоторых книгах мне очень часто встречаются не только незнакомые слова, но даже целые предложения. Вот я и попросил бы тебя помочь мне, когда наткнусь на непонятное.

— Но почему ты выбрал именно меня?

— Я вижу, что ты очень грамотный и культурный человек, в то время как в роте собрались, в основном, грубые и глупые люди. К кому же мне обратиться?

— Понятно. Ну, ладно, я готов тебе помочь, когда тебе будет угодно, — снова пообещал Иван. — В том числе и по английскому языку. А сейчас возьми самоучитель и посмотри, сможешь ли ты им пользоваться…

Балкайтис взял учебник и стал его листать. — Всего двадцать шесть уроков? — спросил он. — Это что, если за неделю выполнять все упражненя одного урока, можно за полгода выучить язык?

— Ну, основательно язык ты, конечно, по самоучителю не освоишь, но заложить основы, я думаю, сможешь.

В это время в дверь постучали, и вошел Шорник. — О, кого я вижу! — улыбнулся он. — Балкайтис! Собственной персоной!

— Ну, я пойду, — сказал Балкайтис.

— Почему? Я же тебя не гоню? — возразил Зайцев. — Посиди. Вацлав нам не помеха.

— Нет, я лучше пойду! — решительно заявил литовец. — У меня и так много работы на насосной. Лучше приходи ко мне туда.

И он направился к выходу.

— Что это ты развел тут с ним «шуры-муры»? — возмутился Шорник. — Никак профилактической работой занялся? Да еще, как говорится, не отходя от кассы, прямо-таки в своем кабинете!

— Да он сам ко мне пришел, — ответил Иван. — Причем тут профилактическая работа? Неужели ты думаешь, что я только сижу и мечтаю о выполнении заданий Скуратовского? На хер он мне нужен!

— Вот это дело! — оживился Шорник. — Везде и во всем нужно искать свой интерес!

— Да какой мне, честно говоря, интерес от донесений на Балкайтиса? — огрызнулся Зайцев. — Парень он неплохой. Мне даже жаль, что я влез в это говно! Судя по всему, этот Балкайтис никогда никаких антисоветских взглядов не высказывал! Чего он попал на заметку Скуратовскому?

— Знаешь, ты очень любопытен! — рассердился Шорник. — Неужели ты думаешь, что там дураки? Если он уже попал к ним на заметку, то наверняка не случайно! И откуда ты знаешь, что у него на уме? Коли КГБ им заинтересовался, то он наверняка где-то в свое время засветился!

— Видишь, Вацлав, — произнес Иван задумчиво, — мы тут пишем на ребят всякую муть. Приписываем им столько высказываний, такие мысли, которые даже в голову не могут придти простому неученому человеку! А вдруг им это аукнется? Где гарантии, что ребята впоследствии за это не пострадают?

— Ничего им не будет! — уверенно сказал Шорник. — Армия все спишет! Да и кому они нужны на «гражданке»? Пойми, в нашей стране, будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего в жизни не добьешься, если нет влиятельных родственников и больших денег! В конце концов, какая разница, будет ли работяга Туклерс иметь за собой «хвост» от КГБ или нет? Он как был простым человеком, так им и останется! А если у него есть необходимые связи, он быстро отмоется. Даст кому следует взятку, и от всех этих донесений не останется никаких следов!

— Значит, им ничего не будет за то, что мы пишем?

— Абсолютно ничего! Это как бы развлечение и все! А впрочем, не ты ли совсем недавно кипел ненавистью к Туклерсу? Что, теперь уже стало жалко его?

— Честно говоря, да. Как-то все перегорело и никакой злобы не осталось, — пробормотал Зайцев. — И сейчас мне их жалко…

— Я же сказал, что это — чепуха! — засмеялся Шорник. — Выбрось ты из головы все эти угрызения совести. «Не бери в голову, а бери в плечи»!

— Знаешь, Вацлав, а «органы» могут замять то, что было в прошлом? — спросил вдруг Иван.

— Что именно?

— Я подозреваю, что на меня в свое время тоже кто-то доносил, потому что, несмотря на хорошие оценки, меня не принимали ни в один институт!

— Думаю, что у нас от этого никто не застахован. На меня, например, доносили. Если ты считаешь, что тебе кто-то помешал поступить в институт, то почему бы об этом не спросить у Скуратовского?

— А есть ли смысл? Вдруг Скуратовский получит обо мне такую отрицательную информацию, что ни о чем не захочет разговаривать?

— Чепуха! Он наоборот даст тебе полезный совет, как избавиться от своего «хвоста». Если он, конечно, есть.

Дальше друзья перешли к обсуждению последних событий.

— Я так ничего и не понял, Вацлав, что за скандал вчера устроил Коннов? — сказал Иван.

— Ну, ты же знаешь, что Коннов, проснувшись во время своей лекции, обнаружил, что половина его слушателей сбежала?

— Знаю…

— Он так рассвирепел, что соскочил с трибуны и стал выкрикивать проклятия по адресу нашей роты! Затем он отпустил всех слушателей, сел за стол и тут же в зале написал докладную командиру части. Благо, было предостаточно бумаги.

— А почему он обвинил только нас одних? В конце концов, от него сбежали почти все «старики» и «черпаки» из других рот?

— Черт его знает! Он давно таит на нас обиду. Может из-за того, что мы его однажды осмеяли на политзанятии? Помнишь? Ты же сам тогда задавал тон!

— Ну, и что дальше? Будет ли дан ход его рапорту? — перебил Шорника Зайцев. — Ведь может возникнуть скандал?

— Думаю, что до командира эта история не дойдет. В самом крайнем случае всем этим делом займется замполит — полковник Прохоров. Но и тут приятного мало: он нас тоже не любит!

— Слушай, Вацлав, а если посадить Коннова в калошу?

— Каким образом?

— Мне тут пришла в голову одна идея, — усмехнулся Зайцев. — Ведь в зале от нашей роты присутствовали «молодые»?

— Ну, так и что?

— А то, что, выходит, не вся рота сбежала!

— Верно! — обрадовался Шорник. — Я понял твою мысль. Насчет всей роты Коннов приврал!

— А что если мы договоримся всей ротой, что никто с лекции не уходил. Пусть докажет, что нас там не было! Ведь в его рапорте, судя по всему, нет конкретных фамилий?

— Отлично! — согласился Шорник. — Так и сделаем! Вечером после отбоя я сам поговорю с ребятами.

На следующее утро во время переклички Розенфельд объявил воинам, чтобы они сразу же после развода на работы возвратились в казарму для разбирательства по рапорту подполковника Коннова.

Приказ командира роты был выполнен, и в установленное время весь личный состав заполнил Ленинскую комнату.

На разбирательство пришли, как и предполагалось, начальник Политотдела полковник Прохоров и подполковник Коннов. После соответствующего ритуала Прохоров подошел к трибуне и начал свою гневную проповедь: — Товарищи! Как же вы могли так низко пасть? Неужели вам было неинтересно послушать лекцию опытнейшего политработника? Как вам не стыдно?

В комнате зашумели.

— Чего нам стыдится? — громко сказал кто-то из «стариков». — Мы же сидели на лекции!

— И мы! — закричали «молодые». — Мы все сидели!

— И я был на лекции! — крикнул Зайцев. — Хотите повторю, что говорил Виктор Прохорович?

— Постойте! — призвал к тишине Прохоров. — А как же тогда рапорт товарища Коннова?

Коннов выскочил из-за стола. — Я отчетливо видел, что пустовали места в зале! — заорал он. — Нечего выставлять меня тут дурачком! Вы все нагло ушли с лекции! — И знаменитый лектор покраснел как вареный рак.

— Ну, уж нет, погодите! — подскочил Розенфельд. — Я не позволю обвинять свою роту безосновательно! Пусть товарищ Коннов назовет конкретные фамилии отсутствовавших!

— Назовите фамилии, Виктор Прохорович, — потребовал замполит, — или хотя бы укажите рукой на тех, кто отсутствовал!

— Да все отсутствовали! Я повторяю: все! — закричал Коннов.

— А вот и неправда! — громко сказал Шорник и встал. — Я был на лекции и видел, как вы соскочили с трибуны и стали кричать, что вот, дескать, пьяницы из хозподразделения самовольно ушли! — Он так вошел в роль оскорбленного человека, что даже покраснел.

— И я был на лекции! — снова закричал Зайцев. — Давайте, я расскажу, о чем она была!

— Пожалуйста, расскажите, — согласился Прохоров. — Тогда станет совершенно ясно, были вы или нет.

Коннов покачал головой. — Это — оскорбление! — сказал он, и сразу же установилась тишина. — Я — старый человек и если говорю правду, значит, это правда! Какое может быть сомнение в правоте моего рапорта?

— Я не собираюсь оспаривать вашу правоту и оскорблять вас! — возмутился Розенфельд. — Я только хочу, чтобы вы поняли: произошла ошибка! Ушла не хозяйственная рота, которая, как вы понимаете, не могла занимать целую половину зала, а совсем другие роты! Вы просто перепутали…

— Ишь, чего выдумал? Что я, путаник какой-то? Разве я не видел, кто ушел?! — снова заорал Виктор Прохорович.

Розенфельд в долгу не остался. — Я тоже не мальчик! — закричал он в ответ. — Нечего надо мной издеваться! Это все интриги! Чуть что не случись: хозподразделение! Мы всегда во всем виноваты! А где доказательства, фамилии?

— Прекратите перепалку! — возмутился замполит. — Получается не разбирательство, а одна ругня! Мы все тут заинтересованы в установлении истины, а не во взаимообвинениях! Давайте спокойно разберемся, кто отсутствовал на лекции, по какой причине и накажем виновных!

— Встаньте, товарищи, кто отсутствовал! — приказал Розенфельд.

— Я, товарищ капитан! — жалобно простонал Козолуп и вышел из-за стола.

— Ох, иоп вашу мать! — захохотал Розенфельд. — Сядь, сядь…Ох, не могу!

Тут засмеялись и остальные воины. Глядя на Козолупа, захохотал и Прохоров. — Пусть выйдет из комнаты! — прохрипел, задыхаясь, он.

— Выйди, придурок! — приказал Розенфельд, схватившись обеими руками за стол.

Козолуп выскочил в коридор.

Когда смех прекратился, Прохоров спросил, вытирая рукой слезы: — Что это, товарищ Розенфельд, за дурак?

— Ротный сапожник, товарищ полковник, — ответил командир роты. — Он — единственный, кто ушел с лекции товарища Коннова. Да и то потому…, - Розенфельд снова захохотал, — что он во время лекции…эх…ох…обосрался!

Опять все засмеялись и, казалось, что скандал постепенно «сходит на нет».

Однако Коннов уступать не собирался. Он был единственным человеком, кто не только ни разу не засмеялся, но даже и не улыбнулся во время всеобщего веселья! Даже наоборот, Виктор Прохорович сидел, нахохлившись, и укоризненно качая головой. — Как вам не стыдно! Как вам не стыдно! — говорил он.

— А чего нам стыдиться? — весело спросил Розенфельд. — Мы же вам говорим только правду! Признайтесь, товарищ подполковник, что вы ошиблись. Ничего нет позорного в том, что человек ошибается. Вот если он упорствует в ошибке, тогда действительно дело плохо!

— В самом деле, странно, — сказал Прохоров. — В рапорте у вас, товарищ Коннов, записано, что с лекции ушла вся рота. А как стали разбираться, выходит, ушел лишь один дурень, да и тот из-за несварения желудка!

— Они врут, товарищ полковник! — прокричал Коннов. — Честное слово, врут! Я же сам видел, что ползала было пустым!

— Но ведь вся хозрота в лучшем случае может занять три с половиной — четыре ряда? Так ведь, товарищ Розенфельд? — спросил Прохоров.

— Так точно! — ответил командир роты. У нас около восьмидесяти человек. А сколько еще пребывало в наряде? Да зрительный ряд вмещает двадцать человек!

— Да, товарищ Коннов, тут явная нестыковка! — сказал замполит и с подозрением посмотрел на знаменитого лектора. — Хорошо, что я не довел вашу информацию до командира дивизии! Вот было бы позорище!

— Я все-таки прошу серьезно рассмотреть мой рапорт! — настаивал неутомимый Коннов. — Хорошо, пусть, вон, Зайцев расскажет тогда, что я говорил!

— Пожалуйста, товарищ Зайцев, расскажите! — распорядился Прохоров, желая поскорей прекратить эту историю.

— Ну, вы, товарищ подполковник, прежде всего, рассказали, — начал Иван, — об угрозе со стороны американского империализма…

— Это я всегда говорю, — перебил его Коннов. — Напомни-ка, что я конкретно сказал!

— Вы сказал, что в Америке нет хлеба, что безработица там за последние годы достигла нескольких десятков миллионов человек, что американцы мрут от голода, как мухи…

— Как мухи я не говорил! — возмутился Коннов. — Я вообще такое слово не употребляю!

— Но я ведь привожу не вашу прямую речь! — ответил Зайцев. — А рассказываю содержание вашей лекции. Что я, магнитофон, что ли, чтобы дословно запомнить вашу речь?

— Дальше! — махнул рукой замполит. — Что он говорил дальше?

— А потом, — продолжал Иван, — он рассказал, как вымирают от голода Италия и ФРГ, как охватил кризис перепроизводства Францию…

— А вот и нет! — снова перебил его Коннов. — Я сначала рассказал о голоде в ФРГ, а уж об Италии и Франции — потом!

— Так вы хотите, чтобы я привел ваши слова так, как они были сказаны? — рассердился Зайцев. Терпение у него лопнуло.

— Вот именно этого я и хочу! — кивнул головой, усмехнувшись, знаменитый оратор.

— Ну, что ж, хорошо, — сказал Иван и повернулся к замполиту: — Товарищ полковник, мне привести слова так, как их говорил товарищ Коннов?

— Приводи, если ты так хорошо их запомнил! — ответил удивленный Прохоров.

— Бьжь-бьжь-бьжь-бьжь, — начал Иван, — дю-дю-дю-дю-дю…В Америке бардак, с голоду умирают, бьжь-бьжь-бьжь…дю-дю-дю-дю…Безработица…Э-э-э-э…Дю-дю-дю…Голод…бьжь-бьжь-бьжь-бьжь…

По тому как зазвенел его голос, Зайцев понял, что установилась мертвая тишина.

— У нас одно процветание, — продолжал он, — дю-дю-дю-дю…А? Что? Где я? В ФРГ…

Раздался неожиданный смех. Хохотал Розенфельд.

— В ФРГ, — продолжал как ни в чем не бывало Зайцев, — террор…дю-дю-дю-дю-дю…бьжь-бьжь-бьжь-бьжь!

Тут уже засмеялись все.

Зайцев замолчал и посмотрел на Прохорова. Тот не смеялся, но с таким трудом себя сдерживал, что буквально налился кровью. — По-по-йдемте, Виктор Прохорович! — сказал он хриплым голосом и потащил за собой Коннова к выходу.

— Р-рота смирно! — прокричал, смеясь, Розенфельд. Воины встали.

— Вольно! — выкрикнул уже из коридора замполит, а затем громко хлопнула входная дверь.

Г Л А В А 11

Н О В О Е З А Д А Н И Е

После разбирательства воины разошлись по своим рабочим местам. Зайцев отправился в штаб, где его ждал Потоцкий. — Что там случилось в вашей роте? — спросил начпрод. — Я видел, как из штаба в вашу сторону помчались Прохоров и Коннов. Такие рейды политработников обычно не случайны…

Зайцев рассказал обо всем. Когда он дошел до того момента, как процитировал Коннова, Потоцкий засмеялся. — Что, прямо так и сказал: «бьжь-бьжь-бьжь, дю-дю-дю»? — спросил он, улыбаясь.

— Так и сказал, — кивнул головой Иван. — Ведь это характерная для него речь.

— Смотри, нажалуется он на тебя командиру! Не думай, что Виктор Прохорович этакий безобидный старичок! Это очень вредный человек! Заявит, что ты его оскорбил! Тогда шума не оберешься!

— Пусть заявляет! Он сам потребовал наиболее точного приведения своих слов. Я сначала даже отказывался, но Коннов настоял на своем! Если будет жаловаться командиру части, я все тогда повторю…

— Ох, не лезь ты в эти сферы! Не цепляй начальство! Как говорится, «не трогай лихо, пока оно спит»!

Иван задумался. А, в самом деле, на кой ляд ему понадобилось дразнить этого Коннова? Впрочем, из песни слов не выкинешь. Что сделано, то сделано. Надо сказать, что он не очень-то боялся последствий от истории с Конновым: сам командир части терпеть не мог выступлений знаменитого политработника, да и весь личный состав части хорошо знал Виктора Прохоровича. Поэтому у Коннова было очень мало шансов наказать Ивана. Да он и не пытался, как впоследствии оказалось, жаловаться. Видимо, успокоившись, взвесив все «за» и «против», он понял, что поднимать шум нечего…

Постепенно эта история утратила свою актуальность и забылась. После разговора с Потоцким Зайцев полностью погрузился в дела и совершенно отрешился от ротной суеты и шуток. А в три часа дня он отправился на запланированную встречу со Скуратовским.

Майор, поздоровавшись с Иваном, предложил ему сесть и завел длинный разговор о жизни, службе, повседневных проблемах. Видимо, в обязанности работника «особого отдела» входила имитация заботы о своем осведомителе через создание непринужденной обстановки.

Зайцев рассказал и ему о Коннове и своем поступке. Внимательно выслушав, Скуратовский рассмеялся. — Вот так подъел ты старика! Ну, юморист! — сказал он. — И главное: сам же напросился на потеху!

— Как вы считаете, Владимир Андреевич, я поступил нехорошо? — спросил Иван. — Все-таки Коннов в какой-то мере ваш коллега, политический работник?

— С чего ты это взял? — удивился Скуратовский. — Представь себе, что мы не имеем никакого отношения к Политотделу! Мы — это разведка! Если бы у нас работали такие балбесы как Коннов, наша страна уже давно просто развалилась бы! Нет, у нас и другие кадры, и другие задачи!

— Ну, а если, скажем, Политотдел не согласится в чем-либо с действиями КГБ, начнет на вас жаловаться, разве у вас не будут неприятности? Все-таки политработники обладают достаточным влиянием в министерстве обороны?

— Не смеши. КГБ — это наивысшая власть и наилучшая организация! Если Политотдел попытается влезть в дела КГБ, он не только ничего не добьется, но будет просто-напросто разогнан. Стоит нам только за них взяться, и моментально произойдет смена всех их должностных лиц!

— Неужели вы можете привлекать политработников к ответственности, если они нарушают законность?

— Смотря какую законность, — насторожился Скуратовский. — А что, разве они допускают какие-либо политически незрелые суждения?

— Мне кажется, что все их суждения — политически незрелые…

— А именно?

— Ну, вот, например, бесконечные упоминания на лекциях голода в США, ФРГ и других странах. Причем приводят цифры десятков миллионов умерших! Ну, что за чепуха? Да над ними все солдаты смеются!

— А, так ты вот о чем! Видишь ли, среди наших военных еще не изжит примитивизм. Они привыкли оперировать категориями семнадцатого года, не понимая, что сейчас другое время. Но, увы, дурачков не исправишь! Такие вопросы мы не решаем. Наше дело — выявлять заведомо злостные антисоветские слова и действия. А это — просто глупость!

— Владимир Андреевич, — обратился Иван к оперуполномоченному. — А нельзя спросить у вас одну деликатную вещь?

— Пожалуйста, спрашивай.

— Понимаете, я в свое время дважды поступал в институт, хорошо сдавал вступительные экзамены, но в состав студентов не был зачислен…

— Ну, и что? Значит, нужно было лучше готовиться!

— Да не в этом дело! Я хорошо подготовился и имел неплохие оценки, но вот по какой-то причине меня не зачислили…

— А что за причина?

— Мне думается, что меня не принимали потому, что кто-то очень не хотел этого!

— Ты думаешь, что за тобой велось наблюдение?

— Да, именно так я и считаю…

— Но я об этом совершенно ничего не знаю. Обычно, если до призыва в армию над кем-либо было установлено наблюдение, все документы об этом поступают к нам в «особый отдел». А на тебя ничего не было. К тому же я очень сомневаюсь, что вообще за тобой было наблюдение. За это время мы с тобой достаточно хорошо познакомились, и я убедился, что ты — порядочный, высокосознательный и патриотичный советский человек. Думаю, что оснований для беспокойства по этому поводу у тебя нет!

— И все-таки я сомневаюсь, — уверенно сказал Зайцев. — Разве нельзя запросить информацию по месту моего жительства о том, состоял ли я на учете в «органах» или нет?

— Конечно, можно, — кивнул головой майор. — Но я уверен, что там ничего на тебя не будет!

— А если будет?

— Ну, хорошо, — улыбнулся Скуратовский. — Если ты так хочешь, я пошлю на твою родину запрос. Но на это потребуется время. Месячный срок тебя устраивает?

— Конечно, — обрадовался Иван. — А если там обнаружится какой-либо материал обо мне, они вышлют его сюда?

— Если что обнаружится, то у нас через месяц будет на руках твое личное дело, что, конечно, очень сомнительно. Это будет курьез!

— Почему?

— Ну, мы же знаем тебя, как человека надежного. Значит, любая другая, отрицательная информация, просто будет необъективной. Впрочем, чего загадывать, дальше разберемся!

И майор стал что-то записывать в свой блокнот. — Какой твой домашний адрес? — спросил он через некоторое время.

Иван сказал.

— Ладно, — пробормотал Скуратовский, пряча блокнот в боковой карман. — А теперь давай-ка займемся делом.

Зайцев взял протянутый оперуполномоченным чистый лист бумаги и стал излагать на нем очередные антисоветские высказывания Туклерса. На сей раз, учитывая новые требования, Иван вел на страницах своих донесений полемику с антисоветски настроенным товарищем, убеждая его в ошибочности высказываний. Туклерс упирался, пытался возражать, но Зайцев «на фактах» опровергал его взгляды и «доказывал» преимущества советского образа жизни над Западным, буржуазным. Он уже собрался написать, как Туклерс «капитулировал» под натиском убедительных фактов, но Скуратовский прервал его и предложил показать антисоветчика упорствующим в своих ложных убеждениях. — Не спеши с раскаиванием, — сказал майор. — До этого мы дойдем только после того, как с Туклерсом будет проведена профилактическая беседа в Управлении КГБ. Вот когда он побывает у нас, мы уже сможем написать, что он потихоньку начинает осознавать свои ошибки! Для этого ведь и существует «особый отдел»!

— Выходит, Туклерс еще не созрел для раскаивания?

— Совершенно верно! Все должно идти своим чередом, по плану. Сначала — разоблачение, подлинное раскрытие антисоветского облика этого человека, затем — постепенное убеждение его в ошибках, профилактическая работа и, наконец, в самый разгар его колебаний, вызов в Управление, проработка и — полное раскаяние!

— Значит, и вы действуете по определенному, установленному плану? — с унынием спросил Зайцев.

— А как же! — с жаром сказал майор. — Вся наша жизнь — это сплошной, целенаправленный план! Как же может быть иначе?

Таким образом, Туклерс еще не раскаялся, не осознал своей ошибки. Значит, придется продолжать выдумывать нелепую полемику!

Выполняя указание Скуратовского, Зайцев так и записал в докладную, что Туклерс запутался, в конечном счете, в своих собственных ошибочных умозаключениях и под воздействием критических высказываний Зайцева перестал спорить, замолчал и даже несколько заколебался: а прав ли он в самом деле!

— Вот такой конец как раз и нужен! — одобрил написанное Скуратовский. — Видишь, мы как раз подвели этого деятеля к необходимости беседы в Управлении!

Затем наши герои вернулись к Балкайтису. Здесь по совету оперуполномоченного спешить не следовало: Балкайтис еще не был готов к профилактической беседе.

— Мы еще не полностью выявили его антисоветский облик, — сказал Владимир Андреевич. — Потребуется еще месяц-другой, и тогда мы перейдем к полемике и профилактической работе. А теперь изложи только то, что у тебя есть о нем.

Иван достал блокнот с выписками из библиотечной брошюры. — Вот, пожалуйста, Балкайтис осуждает нашу марксистско-ленинскую диалектико-материалистическую философию, — сказал он.

— Любопытно…

— Вот, например, он утверждает, что не материя определяет сознание, а наоборот. Если бы материя определяла сознание, считает он, тогда нами бы управляли не люди, а материальные объекты…

Скуратовский зевнул.

— Записывай, записывай. Все пойдет! — поощрительно сказал он.

— А вот Балкайтис критикует нашу теорию познания, утверждая, что мир непознаваем. Если бы мир, считает он, был познаваем, разве дошли бы люди до такой глупости, как строительство социализма и, тем более, коммунизма! Они бы просто изучили весь предшествующий человеческй опыт и не стали бы ставить перед собой неосуществимых целей!

— Замечательно! — перебил его Скуратовский. — Вот это — очень важная мысль! Она подтверждает тот факт, что Балкайтис — очень умный человек!

— Далее он говорил о теории отрицания отрицаний…, - продолжал Зайцев.

Но Скуратовский не выдержал. — Подводи итог, Иван. Думаю, что философские концепции Балкайтиса нам уже известны!

Зайцев завершил мысль, поставил число и расписался.

— Ну, вот и хорошо, — улыбнулся Владимир Андреевич и сложил исписанные листки в специальную папку. — В следующий раз ты побеседуй с ним на другие темы. Конечно, философские взгляды, безусловно, имеют для нас большое зачение, но все же лучше ориентироваться на текущую жизнь, политику, события в стране и мире, понимаешь?

— Да.

— Ну, тогда будем прощаться, — сказал, протягивая руку, Скуратовский. — Но только смотри, будь осторожен: завтра мы вызываем Туклерса «на ковер». Если заметишь в его поведении что-нибудь подозрительное, сразу же дай мне знать.

— Хорошо, — кивнул головой Зайцев. — А вы не забудете о моей просьбе?

— Это насчет запроса по месту жительства?

— Да.

— Не забуду. Через месяц будем знать все!

Когда Иван вернулся в штаб, в кабинете продснабжения его ждал Розенфельд, беседовавший с Потоцким.

— Где это ты был, Зайцев? — поинтересовался командир роты.

— Ходил в стройбатовскую чайную, — ответил Иван.

Розенфельд как-то странно на него посмотрел. — Я вот по какому поводу сюда пришел, товарищ Зайцев, — сказал он после некоторого раздумья. — Ко дню Советской Армии, двадцать третьего февраля, мы должны подготовить концерт художественной самодеятельности. Это будет конкурс на лучший концерт среди рот части, понимаешь?

— Понимаю, — ответил Иван. — Но причем здесь я?

— Я вот тут поговорил с товарищем Потоцким, — ответил Розенфельд. — Ну, и, кроме того, побеседовал с твоими ротными товарищами. Все считают, что ты обладаешь хорошими организаторскими способностями. Поэтому я хочу, чтобы ты занялся организацией концерта, и мы заняли первое место в конкурсе самодеятельных коллективов, понимаешь?

Иван задумался. Такими вопросами ему еще никогда не приходилось заниматься.

— Но я ведь не музыкант и даже не певец? — возразил он. — Разве я смогу добиться хороших результатов, не имея необходимого опыта?

— Если захочешь — всего добьешься! — воскликнул Розенфельд. — Сам пойми, ну, кого я поставлю руководить ребятами? Не Козолупа ведь?

— Ну, Козолуп, допустим, дурачок! — возмутился Зайцев. — Но неужели в роте нет других, более толковых ребят? Возьмите литовцев или латышей! Они и певцы и музыканты! А Балкайтис даже учился в консерватории! Пусть вот кто-нибудь из них и организует концерт!

— Ты не понимаешь, чего я хочу! — рассердился командир роты. — Я не собираюсь заставлять тебя петь или играть на каком-нибудь инструменте! Твое дело — организовать их, понимаешь, организовать! Значит, нужно будет составить план, какие мероприятия или номера будут входить в концерт. Сходи в клуб, возьми образцы таких планов и сделай свой. Переговори с ребятами, выяви самых способных. Собери из них хор. Может найдется кто-нибудь, кто хорошо читает стихи. Москвичи умеют играть на электрогитарах. Словом, сам организуй это дело!

— Вот так да! — покачал головой Иван. — Да вы возлагаете на меня невыполнимую работу!

— Коль справился с продовольственными вопросами, то справишься и с этим! — решительно сказал Розенфельд и пошел к выходу. — А если что надо будет, обращайся ко мне. Я всегда помогу!

И он торжественно удалился, оставив Ивана в состоянии полного оцепенения.

— Послушай, товарищ Зайцев, — сказал, глядя на его отупевшее лицо, Потоцкий, — поверь, я тут совершенно не при чем! Розенфельд абсолютно ни о чем со мной не советовался. Не думай, что я навязал тебе эту работу! Он говорил со мной совсем о другом!

— Да я на вас и не думаю, товарищ лейтенант, — пробормотал Зайцев. — Если Розенфельд что задумает, от него непросто отделаться! Полагаю, что придется заниматься этой чертовой самодеятельностью. В конце концов, если это в человеческих силах, почему бы мне и не справиться?

— Справишься, я тоже так думаю, — кивнул головой начпрод. — Ничего страшного не происходит. Возьмешь образец плана. Составишь свой. Подыщешь ребят. И — все в порядке!

— Да, пожалуй, — согласился Иван. Будущее уже не казалось ему таким мрачным.

Вечером после ужина он пошел в клуб.

В вестибюле расхаживали рядовые Карчемарскас и Середов.

— Йонас, — обратился к своему сверстнику Иван. — У тебя есть планы проведения концертов?

— Зачем тебе?

— Да вот Розенфельд заставил меня заниматься организацией художественной самодеятельности к празднику двадцать третьего февраля!

— Тебя? — окинул его острым взглядом с головы до ног Карчемарскас.

— Да, меня! А что, не нравится? — усмехнулся Иван.

— Чего мне не нравится? Команду дали, так выполняй! Есть тут у меня пачки разных бумаг. Пойдем. Будешь разбирать, какая тебе там подойдет!

И они пошли в клубную кладовку.

Зайцев без особого труда отобрал несколько различных планов проведения концертов. Нашел он и папку с «литературным монтажем» — сборником стихов о революции, войне и трудовых буднях советских граждан — предназначенным для публичного чтения поочередно специально отобранными воинами.

— Этого вполне достаточно, — сказал он Карчемарскасу. — Дай мне только какой-нибудь пакет.

Товарищ достал из стола бумажную папку и протянул ее Зайцеву: — На, бери!

— Спасибо! — поблагодарил Иван. — Когда подготовим концерт, я все верну.

Он уже собрался идти в штаб, как вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль: — А что если я зайду на насосную и посмотрю, как там устроились Балкайтис и Кикилас? Тут ведь недалеко, сразу же за «капепе»?

Эта мысль пришлась ему по душе. Зайцев вышел из клуба, открыл дверь контрольно-пропускного пункта и приблизился к металлическому заграждению, державшему вращающуюся дверь. Справа от этой двери располагалось окошечко комнаты помощника дежурного по части. Для того чтобы выйти из части, нужно было, чтобы дневальные нажали на рычаг, и металлическое заграждение открылось.

Иван заглянул в окошко. — Откройте дверь! — попросил он дневальных, курсантов учебной роты, сидевших у рычага.

— Куда вы идете? — спросил один из них.

— На насосную. Проверять, как там дежурят солдаты роты! — соврал Зайцев.

Раздался металлический треск.

— Проходите! — сказал дневальный.

Иван вышел на улицу и направился к небольшой будке — насосной станции.

Она представляла собой небольшой кирпичный домик, круглый в сечении, с шиферной крышей. — Говночистка! — подумал Иван, вспомнив, что именно так в разговорах называли подобные сооружения у него на родине.

Подойдя поближе, он толкнул дверь и вошел внутрь. В нос ударил сильный, отвратительный до тошноты запах мочи и экскрементов. В голове загудело от сильного шума, издаваемого работавшими насосами.

В глубине станции под лестницей, рядом с кучей экскрементов, сидел на небольшой лежанке Балкайтис и, освещаемый яркой электролампочкой, читал книгу.

На появление Зайцева он никак не отреагировал.

— Эй! Антониус! — заорал Иван. — Я пришел посмотреть, как ты тут живешь!

Балкайтис поднял голову, улыбнулся и что-то прокричал в ответ.

— Поднимись наверх! — вновь крикнул Зайцев. — Тут ни хрена не слышно!

Балкайтис скорее понял по движению рук Ивана, чем по звукам, что он говорит, и стал подниматься вверх по железной винтовой лестнице.

— Пойдем на улицу! — прокричал Иван, когда Балкайтис приблизился к нему.

Они вышли наружу, и шум сразу же прекратился.

— Как ты тут работаешь? — удивился Зайцев. — И звук, и запах…С ума можно сойти!

— Может зайдешь, и мы посидим внутри? — спросил Балкайтис. — Здесь не так уж плохо, как тебе кажется. Ко всему можно привыкнуть!

— А что ты тут делаешь?

— Да вот слежу за показаниями приборов, чтобы не случилось аварии.

— А разве тут бывают аварии?

— Пока, слава Богу, не было.

— Я пришел просто посмотреть, — с грустью сказал Иван, — как ты тут работаешь. И ты знаешь, я не в восторге!

— Если бы ты поработал на свинарнике, — возразил Балкайтис, — ты бы воспринял эту насосную, как курорт. Вот там было действительно тяжело! Здесь единственное, что плохо, так это визиты нашего начальства. Вот, к примеру, сегодня к нам нагрянули наши друзья Прохоров и Коннов.

— А что они у вас делали?

— Проверяли чей-то донос!

— Не может быть! А что на вас донесли?

— Кто-то им сообщил, что у нас тут на стенах развешана порнография!

— Да ну?

— Вот, смотри, — Балкайтис открыл дверь, и вновь раздался сильный шум. — У нас здесь висела вот эта картина… — Он показал разорванную пополам репродукцию из журнала «Огонек».

— Так это же знаменитая картина Джорджоне — «Спящая Венера»! — воскликнул Зайцев.

— Да, и притом из известного советского журнала, — кивнул головой Балкайтис. — Но Прохорову было бесполезно все это объяснять! Он только разозлился и стал орать, что мы совсем обнаглели и развели здесь антисоветчину! — Балкайтис почти кричал, потому что разговору мешал шум работавших насосов.

— Но ты сказал бы, что это из «Огонька»! — возразил Иван.

— Да ты что! Они даже слушать меня не стали! — Буржуазное мракобесие! — кричал Коннов. — Западная пропаганда! — вторил ему Прохоров. В общем, они разорвали картину и ушли совершенно разгневанные, пригрозив, что если они еще раз увидят что-нибудь подобное, то примут к нам с Кикиласом самые серьезные меры!

Зайцев осмотрелся и увидел на стене у самого входа в насосную небольшую картинку. — А, знаменитый автопортрет Леонардо да Винчи! — воскликнул он. — Я помню его еще со школьных лет по учебнику истории!

— Видишь, ты помнишь! — усмехнулся Балкайтис. — А Коннов сказал, что это — Лев Толстой!

И воины захохотали.

Г Л А В А 12

О Т Б О Р К А Н Д И Д А Т О В

После полученного от командира роты задания Зайцев включился в подготовку будущего концерта. План, составленный им, вполне устраивал Розенфельда.

Функции ведущего концерта возлагалсь на Зайцева, который должен был не только объявлять номера, но и сам в них участвовать: петь в хоре, выступать в литературном монтаже и даже читать стихотворение.

Первым номером концерта хозяйственной роты определили литературный монтаж, посвященный Советской Армии. Затем следовало выступление ротного хора с песней «Непобедимая и легендарная», чтение Зайцевым стихотворения о Ленине, исполнение на пианино какого-то классического музыкального произведения и, наконец, завершался концерт игрой вокально-инструментального ансамбля роты под названием «Слава армии родной».

Конечно, репертуар был небогат, однако, он вполне вписывался в установленный тридцатиминутный регламент, превышение которого было недопустимо: члены жюри, состоявшего из командиров подразделений и работников Политотдела, не смогли бы выдержать более длительные программы. Ведь подразделений в части было много, и если бы каждое из них превысило установленный регламент, конкурс концертов затянулся бы не на один день. Политотдел части это предусмотрел и вынес окончательное решение: проводить мероприятие двадцать первого февраля, в пятницу, чтобы лучшие концертные группы могли продемонстрировать свое искусство на торжественном заседании, посвященном празднованию дня Советской Армии.

Таким образом у коллективов рот имелось в запасе не больше десяти дней.

Надо сказать, что Розенфельд со всей серьезностью отнесся к подготовке конкурса.

— Освобождаю всех участников концерта от любых работ! — заявил он на вечерней поверке накануне подготовки к репетиции. — Поэтому те, кто добровольно примут участие в самодеятельности, будут обязательно поощрены. Руководителем самодеятельности я назначаю ефрейтора Зайцева. Чтобы все подчинялись его командам и добросовестно выполняли все, что он скажет! Понятно?

В казарме установилась полная тишина.

— Если есть желающие высказаться, пожалуйста, я слушаю, — добавил Розенфельд.

Никто не проронил ни слова.

— Можно я сделаю объявление? — спросил Зайцев.

— Пожалуйста, — кивнул головой командир роты.

Иван вышел на середину коридора и остановился перед строем. — Товарищи! — громко сказал он. — Завтра мы с вами начнем готовиться к концерту. Поэтому я попрошу всех, кто желает принять в нем участие, собраться сразу же после поверки в Ленинской комнате. Я составлю список. Нам потребуется человек двадцать — двадцать пять для хора, человек пятнадцать — для литмонтажа, один человек — для исполнения какого-либо классического произведения…Нужны также умеющие играть на электрогитаре. Словом, все, кто может в чем-либо пригодиться, пусть зайдут в Ленкомнату.

Когда Зайцев замолчал, Розенфельд спросил его: — Как ты думаешь, хватит ли нам времени на подготовку?

— Думаю, что если мы будем репетировать с утра до обеда, то хватит, — ответил Иван.

— А после обеда?

— Наверное, после обеда все могут идти по своим рабочим местам. Трех-четырех часов в день вполне достаточно!

— Ну, что ж, хорошо! — обрадовался Розенфельд и неожиданно заорал: — Все слышали? Готовы?! Чтобы после поверки шли в Ленкомнату! Поняли?!

— Поняли! — пробурчали из первой шеренги.

— Ну, а теперь…Рота! Смирно! Вольно! Разойдись!

В Ленинскую комнату пришли почти все солдаты. Зайцев уселся за преподавательский стол рядом с Розенфельдом. — Не много ли собралось народу? — спросил он командира роты.

— Ничего, мы отберем самых лучших, а там будет видно, — ответил военачальник. — Если они не смогут справиться с первых дней, будем подбирать новых.

— Итак, кто желает участвовать в хоре? — спросил Зайцев сидевших перед ним за столами товарищей.

— Я! Я! Я! — закричали воины. Особенно охотно стремились попасть в хор «старики».

— Подождите! — прикрикнул Розенфельд. — Вы что, думаете, что участие в хоре — дело легкое?

Солдаты затихли.

— Кто из вас раньше выступал в хоре? — спросил Зайцев.

Встали Балкайтис, Кикилас и Берзонис.

— Знаете что, ребята, — обратился к ним Иван. — Давайте вместе с вами выявим всех способных к пению! Вы сможете определить тех, у кого есть голос?

— Конечно, — ответил Балкайтис. — Пусть каждый из ребят споет несколько строк, и я сразу же узнаю, сможет он петь в хоре или нет!

— Подождите, — возразил Розенфельд. — Сначала нужно отобрать чтецов стихотворений. В конце концов, пение — дело долгое, а вот стихи должны уметь читать все!

— Зачем стихи? — пробурчал Зубов. — Уж лучше мы будем петь песни!

— Тебе нечего беспокоиться! — сказал ему Розенфельд. — Ты умеешь играть на гитаре, а это — главное! Будешь выступать в ансамбле!

Зубов сразу же успокоился.

— Кого же мы выберем в чтецы, товарищ капитан? — спросил Зайцев.

— Тут нужно одних русских! — ответил командир роты. — Стихи должны читаться чистым языком, без акцента!

— Можно я прочитаю стихотворение? — пропищал из середины комнаты Козолуп. — Я знаю хорошее стихотворение…

Воины захохотали.

— Марш спать, придурок! — приказал Розенфельд. — Тебе не стихи читать, а лучше клоуном выступать!

Козолуп подскочил и выбежал в коридор.

— А что если его действительно выпустить с каким-нибудь стихотворением-пародией? — предложил Зайцев.

— И думать не смей! — возмутился капитан. — Ты что, хочешь сорвать концерт? Да он так нас может опозорить, что не захочешь никаких выступлений! Его участие — это заведомо последнее место!

— Кого же мы тогда возьмем учить стихи? — спросил Иван.

— Давай-ка назначим «молодых» воинов! — решительно сказал Розенфельд. — Они поскромней да исполнительней, чем эти разгильдяи! — он кивнул головой в сторону «стариков».

— Хорошо, — согласился Зайцев. — Давайте тогда подберем пятнадцать человек по списку.

Он взял книгу со списком личного состава роты и стал громко выкрикивать фамилии «молодых» воинов. Те вставали. Зайцев спрашивал их об образовании, месте рождения, словом, пытался провести с каждым небольшой разговор, чтобы отобрать тех, кто хотя бы мог нормально говорить по-русски. К сожалению, таковых было не много. Большая часть солдат умели лишь кряхтеть, заикаться да ругаться матерными словами.

С большим трудом отобрали десять человек.

— А где еще взять пятерых? — забеспокоился Иван. — Вася, может ты согласишься? — обратился он к Таманскому.

— Боже сохрани! — отмахнулся в ужасе тот. — Какие стихи? Да я вообще ничего не могу учить!

— Что делать? — спросил Иван Розенфельда.

— А ты включи себя! — предложил тот.

— А где взять еще четверых?

— Неужели никто из вас не желает съездить домой в отпуск? — спросил намурившийся Розенфельд окружавших его воинов.

— Я хочу! — закричал кто-то.

— И я! И я! — заорали другие.

— Тогда нечего скрываться, иоп вашу мать! — прикрикнул капитан. — Давайте-ка, соглашайтесь участвовать в литмонтаже! Нечего бояться, все равно будете стоять в толпе. Никто вас в отдельности и не увидит!

— Всего-то четыре строчки! Что там учить? — вторил ему Зайцев. — Ну, ребята, соглашайтесь!

— Я буду читать! — крикнул вдруг Гундарь.

— И я! — замахал руками его друг, рядовой Лисеенков.

— Ну, еще двое — и все! — подбадривал товарищей Зайцев.

— Ладно, согласен и я! — сказал со скорбным лицом Таманский.

— Давай-ка и ты, Шорник! — распорядился Розенфельд. — Негоже сержанту отсиживаться в трудное для роты время!

— Ладно, — вздохнул Шорник. — Записывайте меня…

— Готово, товарищ капитан! — воскликнул Зайцев. — С литмонтажем разобрались!

— Ну, тогда я, пожалуй, пойду, — сказал довольный Розенфельд. — Вы тут без меня справитесь с остальными делами…

И он ушел домой.

— А как нам быть с ансамблем? — спросил товарищей Зайцев. — Кто будет играть на электрогитарах?

— За это не беспокойся, — подал голос Крючков. — Ансамбль у нас в порядке! Я, Зубов, Грицкевич да Преснов…Можно добавить Поповича. Он будет играть на органе. Да, Султанова возьмем на барабан!

Иван быстро записывал.

— А кто будет читать стихотворение? — спросил публику Зайцев, разобравшись с ансамблем.

— Да ты сам и читай! — посоветовал Крючков. — Вряд ли ты найдешь желающих читать стихотворение один на один с залом. И тем более, наизусть!

— Ладно, — согласился Иван. — Придется, видимо, мне самому готовить этот номер. Впрочем, может быть Розенфельд предложит завтра кого-нибудь другого?

Тут к нему подошел Балкайтис. — Знаешь, Иван, — сказал он, — давай, я сам выберу всех, кто сможет петь в хоре?

— Пожалуйста! — обрадовался Зайцев. — Выбирай!

— Ребята! — обратился к воинам Балкайтис. — Давайте, я проверю, у кого из вас есть голос. Вы будете мне напевать, а я скажу, подходите вы для хора или нет!

— Годится! — закричали воины. — Сами, без Розенфельда, как-нибудь разберемся!

— Ну, кто первый? — спросил Зайцев.

— А хоть бы и я! — сказал старослужащий солдат Копаев.

— Спой что-нибудь, Коля! — предложил Балкайтис.

— А что?

— Ну, какую-нибудь песню!

— Как поднялси у меня вот такой-то!!! — заорал Копаев.

— Хватит! — перебил его Балкайтис. — Можешь быть свободен!

— Что? — удивился Копаев. — Уже разобралси?

— Конечно, можешь идти спать! — кивнул головой Балкайтис.

— Так я зачислен в хор? — спросил «старик».

— Нет, — ответил Балкайтис. — У тебя же совсем нет голоса!

— Это у меня-то нет?! — заорал Копаев. — Да я перекричу любого из вас!!

— Перекричать-то ты можешь, — сказал Зайцев. — Но тут имеется в виду не сила голоса, а его музыкальность! Нужно иметь музыкальный слух!

— Какой еще музыкальный слух?! — рассердился Копаев. — Если есть голос, значит, есть и слух!

— Слушай, Коля, иди-ка спать! — вмешался Крючков. — Нехрена нам тут морочить голову! Голоса у тебя действительно нету, так иди себе спокойно, пока бисты не получил!

— Ладно, иоп вашу мать, — пробурчал Копаев, оглядев могучую фигуру Крючкова. — Я-то пойду. Но вот посмотрим, как вы тут без меня справитесь, музыканты засраные!

И он со злобой выскочил в коридор.

— Я так не согласен! — расстроился Балкайтис. — Этак врагов себе наживу! На кой мне черт нужна такая самодеятельность!

— А ты мне тихонько говори, — предложил Иван, — кто годен, а кто нет. А я сам буду объявлять. Пусть на меня злятся! Мне не привыкать!

— Ладно! — кивнул головой Балкайтис.

— Ребята! — обратился к товарищам Зайцев. — Пойте что-нибудь по очереди перед Балкайтисом. А как только он вас выслушает, я скажу, кому остаться, а кто может идти спать!

— Хорошо! — сказали «старики». — Пойдет!

И началась проверка музыкальных способностей. Договорились, что солдаты будут петь только первые строки припева известной официальной песни «Не плачь девчонка…»

Постепенно набирался необходимый список. Все больше и больше воинов покидали Ленинскую комнату.

Наконец, все солдаты были прослушаны.

— Всего-то двадцать человек, — произнес с грустью Зайцев. — Маловато! Надо бы двадцать пять!

— Почему же? — возразил Балкайтис. — Главное в хоре — качество, а не количество! Пусть лучше будет двадцать человек, зато роту они не опозорят!

— А может проверить дневальных? — спросил Иван. — Там сейчас все-таки ребята толковые, вдруг да подойдут. А иначе, что я буду завтра говорить Розенфельду?

— Ну, ладно, давай проверим дневальных, — согласился Балкайтис.

Оказалось, что из всего ротного наряда бодрствовали только дежурный да двое дневальных. Остальные уже спали. Пригласили поочередно тех, кто бодрствовал.

Все трое успешно выдержали испытание.

— А что, если привлечь одного-двух человек из ансамбля? — спросил Зайцев. — Почему бы нам не совместить игру на гитаре с участием в хоре?

— С какой стати?! — возмутился Зубов. — Я ни за что не соглашусь петь в каком-то хоре!

— А я согласен! — крикнул Крючков и обернулся к Зубову. — Что ты ломаешься, гандон?! Прямо, убудет с тебя спеть одну песню!

— Сам ты гандон! — разозлился Зубов. — Это мое дело — петь или не петь! Розенфельд ведь сказал, что это дело добровольное!

— Я тебе поговорю! — пригрозил ему кулаком Крючков и посмотрел на Зайцева. — Запиши-ка меня, Иван, фуй с ними, может «папа», в самом деле, отпустит на десять дней домой?

Иван записал в список Крючкова. — Еще бы одного, — сказал он Балкайтису.

— А может тебя? — предложил тот. — Давай проверим твой голос!

— Знаешь, Антониус, — возразил Зайцев, — я же и стихотворение читаю, и в литмонтаже участвую…да еще руковожу! Сколько же можно?

— А что тут такого — стать в общую толпу да спеть хором? Может быть, Розенфельд и наградит тебя отпуском? — промолвил Балкайтис.

— Какой там отпуск?! — махнул рукой Иван. — Вон, смотри, ребята почти по два года отслужили, а в отпуске так и не побывали! Впрочем, я не рассчитываю на какие-то награды. Выполнить бы это задание — и слава Богу! Как говорится: «не до жиру, быть бы живу»! Но если ты хочешь проверить мой слух — пожалуйста!

— Спой что-нибудь! — предложил Балкайтис.

— Спят курганы темные, солнцем опаленные…, - затянул Зайцев.

— Отлично! — улыбнулся Балкайтис. — Хватит. Все ясно. Ты подходишь!

Таким образом, список участников хора был успешно составлен.

— А как быть с исполнителем классического произведения? — вспомнил вдруг Зайцев.

— Это не проблема, — ответил Балкайтис. — Я сам что-нибудь придумаю, поговорю с ребятами. Завтра утром найдем кандидатуру!

— Все, ребята, можете расходиться! — объявил Зайцев после того как зачитал товарищам готовые списки участников. — Завтра после развода на работы проведем первую репетицию!

Воины стали расходиться, а к Зайцеву подошел Туклерс. — Знаешь, Иван, — сказал он, — я не смогу завтра принять участия в репетиции.

— Почему?

— Да мне завтра нужно в город по одному делу…

— Что, кто-нибудь из родных приехал?

— Мне просто нужно по делам! — резко ответил Туклерс.

Тут только Зайцев вспомнил слова Скуратовского. — Его же вызывают в Управление КГБ! — мелькнула мысль. — Как же я забыл?

— Ну, что ж, если надо, значит, надо, — ответил он Туклерсу. — От одного пропуска ничего не изменится. Будешь репетировать в другой день.

— Хочешь знать, куда я завтра пойду? — спросил вдруг неожиданно Туклерс.

— Куда?

— Кто-то из вас, гандонов, заложил меня, понимаешь? — со злобой произнес Туклерс, пристально глядя на Ивана.

Зайцев выдержал его взгляд. — Ну, и что из того, если тебя заложили? — спросил спокойно он. — Почему ты считаешь, что для выяснения отношений тебе обязательно нужно побывать в городе?

— Не я так считаю, — раздраженно ответил Туклерс, — а меня просто вызывают в КГБ!

— Кто? — Иван сделал удивленное лицо.

— Ко мне в баню пришел Скуратовский и сказал, что завтра в пол одиннадцатого утра он будет ожидать меня за контрольно-пропускным пунктом…

— А почему ты подумал, что тебя кто-то закладывает? — спросил с притворной простотой Иван.

— Я не думаю. Я даже уверен в этом! — сказал Туклерс. — Мне кажется, в этой истории замешаны вы, русские. Особенно я подозреваю Шорника и тебя!

— Знаешь, ты бы лучше попридержал свой змеиный язык! — возмутился Иван. — Для того чтобы бросать мне в глаза такое обвинение, нужно это доказать! На каком основании ты говоришь такое?

— Видишь, Иван, — сказал уже мягче Туклерс, — я с тобой говорю один на один. Здесь нет посторонних. Скажи мне по правде, что я такого сделал? За что вы стучите на меня?

— Кто на тебя стучит?

— Я уже сказал!

— А я тебе ответил: докажи, прежде чем обвинять!

— Ну, ладно, Иван, — усмехнулся Туклерс. — Доказательства будут тогда, когда я вернусь из управления КГБ. Если, конечно, вернусь…

— Вернешься, куда ты денешься! — сказал Зайцев. — Только вот я очень сомневаюсь, что ты на самом деле туда вызываешься…

— А для чего я тогда все это говорю?

— Наверное, для того, чтобы попросту оскорбить меня как ты это неоднократно делал, провоцируя на драки со мной «стариков» прежнего состава! Не помнишь, как ты тогда издевался? Именно в то время, когда я осваивал труднейшую штабную работу!

— Помню, — кивнул головой Туклерс. — Поэтому я и подозреваю тебя!

— Ну, что ж, — сказал Иван, — значит, все то, что ты против меня делал, преследовало сознательную, заранее спланированную цель! Ты и твои друзья приложили немало усилий к тому, чтобы испортить мне жизнь! Еще в учебном батальоне такие, как ты, делали все воможное, чтобы расправиться со мной. Не гнушались никакой подлости, лжи, клеветы. В том числе и доносительства!

— О чем ты? — удивился Туклерс.

— Да о том, дорогой Гунтис, о чем ты хорошо знаешь! Вспомни историю с разжалованными в «учебке» сержантами! Сколько на меня тогда обрушилось лжи и доносов?

— А разве это не ты заложил сержантов?

— Нет, не я. У меня и в мыслях такого не было! И здесь я никого не закладывал, как ты изволишь говорить! Но всему есть мера!

Разгневанный Зайцев едва сдержался, чтобы не признаться во всем Туклерсу. Но в самый последний момент он вспомнил клятвенное обещание молчать, данное Скуратовскому, и остановился.

— Продолжай, продолжай! — подбодрил его Туклерс.

— Так вот, дружище, — сказал, успокоившись, Иван, — если бы мне предоставилась хоть малейшая возможность, можешь не сомневаться, я, в самом деле, заложил бы тебя!

— И всего лишь за то, что я посмеивался над тобой?

— Напрасно ты думаешь, что только за то, что посмеивался. Стоило бы мне в свое время ответить на твои шуточки или удары по ногам в строю, нагло, исподтишка, мне, полагаю, это бы дорого обошлось!

— Я тебя по ногам не бил!

— Зато вдохновлял на это своих товарищей!

— Ну, и что? Так ты за это меня настолько возненавидел, что готов даже закладывать?

— Да, готов! И не только тебя! Один раз я из-за вас, гадов, чуть не лишился жизни на посту! Понимаешь, ты, герой, борец со слабыми и безответными? Слава Богу, меня удержала тогда сила духа! — Иван сделал паузу. — Но после пережитого, я никогда не прощу ваших издевательств!

— Так ведь над тобой издевались, в основном, твои же соотечественники, русские?

— Они были пешками в этой игре! Вы, латыши, во много раз хитрей и коварней! Спровоцируете что-нибудь — и в сторонку! А потом смакуете! Но вы не настолько умны, чтобы понять, что это вам когда-нибудь, в конечном счете, отзовется!

— Ну, ты это зря! Не вы ли, русские, завели нас в этот тупик, называемый социализмом? Не ваши ли войска оккупировали Латвию?! — заорал Туклерс.

— Что касается Латвии, то ты напрасно вменяешь мне это в вину! — спокойно возразил Зайцев. — Я никогда не бывал в твоей Латвии и сто лет она мне нужна! И никто из моих родных в оккупации Латвии участия не принимал!

— Но это сделали русские!

— Русские русским рознь! — ответил Иван. — Между прочим, если взять любую газету, где пишется о Латвии, там можно обнаружить, что почти все ваши нынешние руководители — латыши! Одни латышские фамилии! И компартию Латвии тоже возглавляют латыши!

— Но это же коммунисты!

— Извини, мы сейчас говорим о национальности. Не ваши ли латыши, пусть они и были коммунистами, пригласили к себе в предвоенные годы Красную Армию? А кто охранял Ленина? Разве не латышские стрелки? А так называемые отряды чрезвычайного назначения, где свирепствовали «красные» латыши? Я тоже могу сказать, что социализм, который ты хулишь, пришел к нам от этих ваших «латышских стрелков»! А вспомни первое коммунистическое правительство России! Назови мне хоть одного русского? Может, Дзержинский, Сталин, Косиор, Бронштейн? Или красные командиры Вацетис, Блюхер, Тухачевский? Тоже русские? Даже ВЧК чуть ли не полностью состояло из поляков, латышей и прочих…А теперь русские плохи? Может потому они такими и стали, что вы, националисты, из года в год унижая русский народ, приучая его к доносительству, к иноземной бестолковой теории, разъединили русских, отучили их от национальных традиций, посеяли взаимную вражду, злобу, зависть…Обезличенные, лишенные вами своей культуры русские и стали теперь пьяницами, дурачками и, наконец, доносчиками, если тебе это нравится! Вы же даже здесь, среди русских, осмеливаетесь нагло называть их «русскими свиньями», чувствуя полную безнаказанность! Попробуй же назови вас «латышскими свиньями»! Вот уж будет скандал! Поэтому не взыщи на то, что тебя кто-то из «русских свиней» заложил! Вы сами того добиваетесь и этому способствуете!

Зайцев замолчал и, чувствуя усталость от сказанных гневных слов, тяжело задышал.

Туклерс же наоборот внешне успокоился и стал смотреть куда-то в сторону. Казалось, что вся энергия, с какой он набросился на Ивана, как-то внезапно иссякла.

— Что же ты молчишь? — возобновил свою отповедь Зайцев. — Пожалуйста, коли вывел меня на откровенный разговор, давай, продолжай! Если ты считаешь, что жизнь такого малозначительного человека, как я, может вами как угодно коверкаться, то почему ты требуешь от меня соблюдения каких-то высоких моральных норм?

Туклерс ничего не ответил, встал и медленно побрел к выходу.

— Подожди! — крикнул Зайцев. — Ответь на заданный вопрос!

Хлопнула дверь, и Иван остался один. — Ну, что ж, — сказал он сам себе, — иногда полезно высказаться! Пусть не думает, что вокруг него собрались одни лишь русские дурачки, которых можно безнаказанно унижать! Как говорится: «что посеешь, то и пожнешь»!

Г Л А В А 13

В О И Н С К И Е Б У Д Н И

На другой день после утреннего развода на работы все воины, включенные в список участников художественной самодеятельности, собрались в Ленинской комнате.

Розенфельд, просмотрев составленный Зайцевым список, оценил его положительно и сразу же предложил приступить к делу.

— Как мы будем готовиться к концерту, ребята? — обратился к сидевшим за столами воинам Иван. — У нас ведь несколько номеров, и поэтому мы не сможем все вместе репетировать?

— Знаешь что, — сказал вдруг Крючков, — а если мы с ансамблем пойдем в клуб? Там есть необходимое оборудование и переносные злектроустановки!

— Да, это хорошая идея! — согласился Зайцев.

— Но как же тогда контролировать их подготовку? — спросил Розенфельд. — Ведь это очень трудно — ходить взад-вперед из роты в клуб?

— Ничего, похожу, — сказал Иван. — Предложение Крючкова совсем неплохое. Здесь мы будем репетировать с хором, литмонтажем, а они отработают там две-три песни. Затем за день-два до концерта мы все переместимся в клуб и проведем общую репетицию.

— Давай-ка назначим ответственных за каждый номер, — предложил Розенфельд. — Скажем, за ансамбль будет отвечать Крючков, за литмонтаж — Таманский, за хор — Балкайтис, а за исполнение какого-нибудь музыкального произведения и стихотворения — сами исполнители. Ты же будешь осуществлять общее руководство. И это позволит повысить ответственность воинов!

— Каким образом? — спросил Зайцев.

— Ну, если концерт будет неудачным, мы спросим с тебя! — ответил Розенфельд. — А если провалится один из номеров — накажем ответственного за этот номер!

— Неплохая идея! — поддержал капитана Зубов. — По крайней мере, будут наказаны настоящие виновники!

— Почему же я должен отвечать, если, например, Зубов…будет плохо играть?! — возмутился Крючков.

— А потому что не сумел нормально организовать того же Зубова! — ответил Розенфельд.

Зубов улыбнулся.

— Ну, ладно, я его организую! — решительно сказал Крючков и поднял вверх здоровенный кулак. — Если мне попадет из-за кого-нибудь в ансамбле, тогда я сам приму к нему меры!

— Вот и хорошо, — одобрительно отозвался Розенфельд. — Идите, ребята, в клуб и добросовестно готовьтесь к концерту. Только после обеда, чтобы все шли на свои рабочие места!

Когда члены ансамбля удалились, Зайцев предложил Балкайтису заняться организацией хора.

— А я, товарищ капитан, — обратился Иван к Розенфельду, — буду готовить литмонтаж в канцелярии. Раздам всем воинам стихи и проверю, как они читают. Возможно, для каждого придется определить подходящие четверостишия. Потом мы порепетируем с бумажки, а когда они справятся с чтением, перейдем к заучиванию наизусть. По ходу дела я буду заглядывать в Ленинскую комнату и консультироваться с Балкайтисом. Вы не возражаете против такой постановки дел?

— Не возражаю, — кивнул головой Розенфельд. — Был бы от этого толк! В общем, держи меня в курсе дел. Как только что-нибудь подготовите, позовешь меня. Я посмотрю. Кстати, а кто будет исполнять классическую музыку и что именно?

Зайцев посмотрел на Балкайтиса.

— Мы уже решили этот вопрос, — сказал Балкайтис. — На пианино будет играть Берзонис. А исполнять он будет композицию Бетховена «Элизе».

— Ну, что же, Элизе или фуизе, лишь бы хорошо звучало! — одобрил Розенфельд. — А где Берзонис будет репетировать?

— А мне не надо репетировать, — вмешался в разговор Берзонис. — Я хоть сейчас могу сыграть это произведение!

— Марш в клуб! — прикрикнул Розенфельд. — Ты что, хочешь нам концерт испортить?! Разве можно выступать не подготовившись? Иди и играй на пианино, пока не доведешь свой исполнительский класс до автоматизма! Понял?

— Так точно! — ответил Берзонис и выскочил в коридор.

— А что ты будешь читать? — капитан повернулся к Зайцеву. — Какое стихотворение?

— Отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин», — ответил Иван.

— О, это очень хорошо! — обрадовался Розенфельд. — Политотдел будет доволен! Молодец! Ленин у нас всегда актуален! Ленина можно упоминать на любом празднике!

После этих слов Розенфельд еще немного походил-посмотрел и, убедившись, что воины занялись делом всерьез, ушел из казармы.

Зайцев позвал Таманского и поручил ему собрать всех участников литмонтажа в ротной канцелярии, после чего стал раздавать воинам стихи. Литмонтаж был, в общем, несложен. В тридцати четверостишиях раскрывался исторический путь Красной Армии от гражданской войны до ее нынешнего положения. Следовательно, каждому воину полагалось выучить по два четверостишия. Начинал этот номер сам Зайцев. Он должен был вдохновить остальных солдат на чтение стихов.

— Что будем делать, как распределять стихи? — спросил Зайцев Таманского. — Наверное, следует разобраться, что кому трудней, а что — легче?

— Мне — полегче! — закричали воины.

— Этак мы с полдня будем только стихи распределять, — сказал Таманский. — Я предлагаю построить всех по росту. Самых высоких поставить сзади, а самых низких — спереди. Получится две шеренги. А стихи можно раздать стоящим слева направо ребятам. Понимаешь?

— Конечно, понимаю, — кивнул головой Зайцев. — И читать стихи они будут как бы волной, слева направо, а как завершится первая половина, я опять начну чтение, а за мной — следующий — и так далее!

— Правильно! — улыбнулся Таманский и повернулся к чтецам. — Вы нас слышали? Становитесь по росту!

После недолгой суеты солдаты приняли необходимые позы, расположившись в два ряда.

— А теперь давай стихи! — сказал Таманский и протянул руку. Зайцев вытащил из папки пачку листков: — Вот, Вася, здесь все тридцать!

— Так, Иван, возьми свои первое и шестнадцатое стихотворения, — пробормотал Таманский и стал раздавать листки остальным солдатам.

— Ну, а теперь отрепетируем, — предложил Зайцев. — Давайте поочередно зачитывать. Каждый — свое стихотворение!

Первым начал он сам. Прочитал свое четверостишие и посмотрел на Таманского. Тот быстро прокричал свой текст и толкнул локтем соседа: — Ты что, иоп твою мать, спишь, что ли?!

«Молодой» воин поспешно прочитал стихи. Больше задержек не было, и вскоре чтение завершилось.

— Ладно, — сказал Зайцев, подводя первые итоги, — теперь, давайте, заучивайте полученные стихи. А когда справитесь с этим, соберемся на новую репетицию.

— Сегодня? — спросил один из «молодых» солдат.

— Нет, завтра, — ответил Иван. — На сегодня хватит. В оставшееся до обеда время заучивайте стихи!

— А как их заучивать? — спросил вдруг известный фотограф Середов. — Повторять про себя или зачитывать вслух?

— Как будто ты не знаешь, как учить стихи? — усмехнулся Шорник. — Ты что, не учился в школе?

— Учился, — пробурчал Середов. — Да только вот я так ни одного стихотворения не запомнил. Отвечу на уроке и забываю!

— А тебя никто и не заставляет учить на всю жизнь! — поучал «молодого» воина Таманский. — Главное, чтобы подготовиться к концерту, а там — выкидывай из головы!

— Тогда я буду читать про себя! — сказал Середов.

— Дело твое, — ответил Зайцев и посмотрел на других воинов. — Учите, как хотите, — добавил он. — Меня не волнует, каким способом вы будете это делать. Главное, чтобы завтра вы уже могли выступить без бумажки!

— Уже завтра?! — спросил кто-то с тревогой в голосе. — Да разве мы так быстро справимся?

— Справитесь, — ответил Зайцев. — Я завтра приглашу на репетицию Розенфельда, и вы продемонстрируете ему свои способности!

После этого он пошел в Ленинскую комнату, из которой доносились звуки аккордеона и голоса поющих воинов.

— Давай, Иван, становись в первую шеренгу! — сказал, увидев Зайцева, Балкайтис. — Видишь, я разделил хор на три части. Первые восемь человек будут сидеть на табуретках, вторая шеренга расположится стоя сзади них, а третья — из самых рослых — тоже встанет, но уже за второй шеренгой.

— Отлично! — кивнул головой Зайцев. — Тогда я займу место во второй шеренге, а ты дай мне слова песни.

— У меня больше нет листков со словами, — ответил Балкайтис. — Остался только один текст, так сказать, оригинал. Становись в строй и подпевай. Песня ведь известная. Ею нас еще в учебном батальоне одурили. Неужели не вспомнишь?

— Ладно, — согласился Иван и стал в строй.

— Ну, приступим! — объявил Балкайтис и продел руки в ремешки аккордеона.

— Надо мною летят как знаме-о-на

Годы наших великих побед! — заорали под музыку воины.

Балкайтис поморщился и прекратил играть. — Что вы, иоп вашу мать, петь разучились, что ли?! — закричал он. — Ну-ка, давайте сначала. И не орите, а пойте нормально!

Солдаты снова запели. На этот раз дошли до припева.

— Непобедимая и легендарная!

В боях познавшая множество побед!…- возопили солдаты. Музыка вновь прекратилась.

— Сколько вам говорить, что не надо орать?! — возмутился Балкайтис, когда установилась тишина. — Вы что, на свинарнике, чтобы так кричать? Там в клубе хорошая акустика. Совсем нет необходимости рвать горло!

После этого репетиция возобновилась. На этот раз воины старались не кричать.

— Ну, вот, — улыбнулся Балкайтис, когда была спета вся песня, — кажется, начинает получаться!

В это время вошел Розенфельд. — Ну, как дела? — спросил он вышедшего из своей шеренги Зайцева.

— Все нормально, — ответил тот. — Литмонтаж мы уже по бумажке отрепетировали. Теперь ребята учат стихи. А здесь мы поем…

— Ну, что ж, если все будет обстоять так же хорошо, как вы поете, — сказал с улыбкой командир роты, — то мы наверняка завоюем первое место!

Балкайтис покраснел от удовольствия.

— Это еще не все, — сказал он. — Хор еще только начинает подготовку. А вот через три-четыре дня мы уже сможем выступить нормально!

— Нечего спешить! — покачал головой капитан. — Спешить нужно только на ловлю блох да на йэблю! Спокойно репетируйте! Никто вам мешать не будет!

И он вышел в коридор.

— Давайте еще разок споем и — до завтра! — предложил Балкайтис.

— А может хватит на сегодня? — возразил Зайцев. — Все-таки нет двух человек — Туклерса и Крючкова! Туклерс завтра будет на месте, а Крючкова мы уговорим задержаться ненадолго здесь с нами…

— А не лучше ли будет пойти к нам в клуб и там репетировать? — вмешался в разговор Кикилас. — Все равно ведь там придется выступать!

— А ведь это идея! — согласился Зайцев. — Пойдемте-ка мы завтра все вместе в клуб. И руководить удобней, и выступать! Надо поговорить с «папой»!

— Ладно. Расходитесь до завтра, — объявил Балкайтис, и воины разбрелись по казарме.

Зайцев вышел в коридор. — Ну, как дела? — спросил он дневального. — Учат парни стихи?

— Чтоб они провалились! — выругался Султанов. — Одурили мне голову своими стихами! Ходят взад-вперед по коридору и бубнят и бубнят! Я прогнал их в спальное помещение: пусть там учат!

— А Туклерс не приходил?

— Как же, объявился! Весь красный как рак! Я стал его спрашивать, чего он такой надутый, а он даже не ответил и пошел вперед как загипнотизированный!

Иван отправился в спальное помещение. В самом деле, будущие чтецы ходили взад-вперед вдоль кроватей и бубнили стихи. Некоторые из них сидели на табуретах и, вглядываясь в листки бумаги, беззвучно шевелили губами.

Туклерс лежал на своей кровати совершенно безучастный и смотрел в потолок. Он лишь сбросил на пол шинель и прямо в гимнастерке расположился на одеяле. Его голова покоилась на подушке, а ноги в сапогах он задрал на спинку кровати.

Зайцев прошел мимо него, ничего не говоря.

Туклерс увидел его, но снова промолчал.

— Рота, стройся на обед! — заорал дневальный. По коридору затопали солдатские сапоги. Очнулся от оцепенения и Туклерс. Соскочив с кровати, он быстро пошел к выходу, не обращая никакого внимания на стоявшего в коридоре Зайцева.

После обеда Зайцев ушел в штаб, где, засучив рукава, принялся за работу. — Придется, видимо, отказаться от отдыха из-за этой проклятой самодеятельности! — думал он. — Какое теперь чтение? Какой английский?

Из строевой части принесли кучу бумаг на завтрашний день. Многие солдаты выезжали из части по разным делам, и нужно было выписать им продовольственные аттестаты, продпутевые деньги и денежную компенсацию.

Все это требовало времени.

Когда в кабинет вошел Потоцкий, Иван уже подготовил нужные накладные и собирался их проверять.

— Ну, как дела? — спросил начпрод. — Продвигается подготовка к концерту?

— Да так себе, — ответил Зайцев. — Отобрали кандидатов, немного порепетировали, но вся работа еще впереди.

— Конечно, тебе накладно и тут и там поспевать, — посочувствовал Потоцкий.

— Все это — пустяки! — сказал Иван. — Главная трудность заключается в том, что я терпеть не могу эту самодеятельность! Я всегда избегал в ней участвовать! А тут еще петь да стихи читать!

— А что у тебя за стихотрворение?

— Отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин».

— Да ты что? Выучил эту муть?

— Еще в школе. Я знал, что обязательно вытащу билет о Ленине, ну, и тщательно подготовился…

— А как ты узнал?

— Да интуиция, — улыбнулся Зайцев. — Мне всегда «везет»: попадается именно то, что я не люблю. Вот я и решил превозмочь себя, победить свое отвращение!

— Да ты смелый человек!

— По отношению к самому себе, пожалуй. Я умею заставить себя делать то, чему противятся мои совесть и разум!

— Значит, ты опять решил испытать свою волю?

— Только частично. Видите ли, чтение стихов о Ленине просто выгодно в нашей ситуации! Представляете, все будут читать стихотворения о чем угодно, а тут — о Ленине! Политотдел будет в восторге! Само собой разумеется, это дополнительный балл!

— Молодец! Хорошо придумал!

— Да и учить ничего не надо! Вспомню старое — и все. У меня достаточно хорошая память, чтобы запомнить зубрежку трехгодичной давности!

В процессе разговора Зайцев закончил проверку записанных в накладные цифр.

— Готово, товарищ лейтенант, — сказал он, — можете забирать!

— Ну, что ж, — пробормотал начпрод, протягивая руку к документам, — тогда я, пожалуй, пойду.

В это время открылась дверь, и в кабинет вошел Наперов.

— Что случилось, товарищ прапорщик? — спросил у него Зайцев. — Вы выглядите так, как будто за вами гнались?

— Тут у нас, понимаете, что получилось, — быстро произнес Наперов. — Мы провели на складе проверку и не досчитались двадцати банок мясных консервов!

— Ну, и что? — удивился Иван. — Завтра спишем — и все тут! Какая необходимость в спешке?

Потоцкий уселся на свой стул и с недоумением уставился на Наперова. — Садись, Валентин Иваныч, — сказал он. — Чего это ты всполошился? Это так на тебя не похоже!

— Да уж есть от чего беспокоиться! — буркнул Наперов. — Видно, старею, из ума стал выживать! Да разве допустимо, чтобы на складе отсутствовали числящиеся в книгах продукты?

— И на старуху бывает проруха! — успокоил его Потоцкий. — Нечего переживать! Когда-то и не было такого, ну, а сейчас есть…Ничего страшного!

— Завтра и спишем, — заверил военачальника Зайцев. — В другой раз будете внимательней!

— Ну, уж нет, — возразил завскладом. — Ошибку нужно исправлять немедленно, сейчас!

— Так я ведь уже выписал накладные! — вздохнул Зайцев. — Что мне, опять слепить глаза? Я и так весь день мечусь как белка в колесе. То одни выполняю приказы, то другие…

— Да что тебе стоит переписать накладную? — возмутился Наперов.

— Он сегодня очень много поработал, Валентин Иванович! — вступился за Зайцева Потоцкий. — Может, потерпим один день, а завтра все сделаем?

— Нет! — вскричал Наперов. — Промедление смерти подобно! Так говаривал товарищ Ленин! Я как чувствую, что завтра утром к нам нагрянет проверка! Иван, дорогой, перепиши, что тебе стоит!

— Ладно, — смягчился Зайцев. — Так и быть, выпишу. Сколько нужно списать консервов?

— Ну, просчитай число банок на килограммы. Округли уже до сорока банок! — заулыбался завскладом.

— Вы же сказали, что недостача состоит из двадцати банок?! — недоумевал Иван.

— Ну, уж если списывать, то списывать! Коли решили списать двадцать банок, то почему бы не сделать это и про запас? — спросил, в свою очередь, Наперов.

— А действительно, товарищ Зайцев, а почему бы не списать вдвое больше? — поддержал заведующего продскладом Потоцкий. — Ведь в этом случае не нужно будет списывать потом, если опять обнаружится недостача!

Зайцев достал бланки накладных, вложил между листками копировальную бумагу и занялся делом. Через двадцать минут он завершил операцию и моментально проверил записанные цифры.

— Вот это оперативность! Вот это талант! — восхищался Наперов.

Вечером Зайцев вернулся в казарму. После бурного дня у него не было желания ни читать, ни писать. Просто ничто не шло в голову. В роте было почти безлюдно. Видимо, солдаты проводили время в своих укромных местах.

— Не зайти ли в канцелярию? — подумал Иван. — Может полистать там подшивки газет?

В канцелярии никого не было. Зайцев подошел к столу, на котором лежали толстющие газетные подшивки и стал просматривать последние газеты. Рота выписывала три наименования газет: «Правду», «Комсомольскую правду» и «Знамя труда». Последняя была местной, областной газетой.

Никаких новостей наш герой из подшивок не почерпнул. Во всех газетах публиковались речи Л.И.Брежнева, сообщалось о визитах партийных и советских работников за рубеж или прием ими всевозможных зарубежных гостей. Именно этим делам посвящались первые страницы всех газет. На второй странице тоже нечего было читать. «Правда» анализировала теоретические вопросы марксизма-ленинизма. «Комсомольская правда» — то же самое в молодежном варианте. А областная газета информировала граждан о колхозных буднях. Третья страница всех газет рассказывала о бедственном положении трудящихся в странах капитала, о забастовках и неурядицах в Западном мире. И только на четвертой странице всех изданий можно было немного почитать о спорте и погоде.

Обычно Иван читал только эту страницу, ибо интересовался только спортивными событиями. Еще дома он с интересом смотрел по телевизору футбольные и хоккейные матчи да и другие спортивные состязания, транслируемые в перерывах между многочисленными выступлениями Л.И.Брежнева или новостями из его политической жизни.

Но здесь, в армии, как-то не хотелось смотреть телевизор. Сама обстановка воинской жизни к этому не благоприятствовала. Обычно у экрана телевизора сидели несколько человек, и каждый по-своему реагировал на соревнования. Это лишало Ивана чувства интимности, своей сопричастности к состязаниям. Он ощущал себя в казарменной обстановке каким-то пришлым, чужеродным элементом.

Однако, несмотря на утраченный интерес к телевизионным передачам, он все-таки с удовольствием перечитывал газетные статьи о спорте.

Как раз в «Правде» была опубликована большая статья о подготовке хоккейной сборной СССР к предстоявшему чемпионату мира. Ивана она заинтересовала.

— Осталось служить меньше года, — подумал он. — Надо быть в курсе хоккейных событий! Ведь чем еще придется заниматься в свободное от работы время «на гражданке»?

Увлекшись чтением, он не заметил, как открылась входная дверь.

— А, вот ты где! — раздался знакомый голос. — Вот хорошо, что ты не в штабе!

Зайцев вздрогнул и посмотрел на говорившего. Впрочем, он уже понял, что это Туклерс.

— Ну, что, Туклерс, будешь завтра участвовать в самодеятельности? — спросил он с видимым безразличием.

— Буду. Куда же я денусь? — ответил тот. — Но я, собственно, не для того тебя ищу, чтобы говорить о самодеятельности.

— Так зачем я тебе понадобился? — с тревогой спросил Зайцев.

— Я хотел извиниться перед тобой! — сказал Туклерс. — Видишь ли, меня сегодня вызвали в известное место…Впрочем, я тебе говорил…Ну, в общем, я понял, что ты тут ни при чем…

— Почему?

— Да потому что они стали говорить мне там такую чепуху, какую я не только никогда не высказывал, но даже и в мыслях не держал! Чего они мне только не приписали! Даже вопросы философии! Благодаря им, я узнал имена таких западных мыслителей, о которых даже и не слышал!

— Ну, а ты что сказал?

— Сначала сказал, что никогда и ничего подобного я не говорил. Но они мне не поверили! Даже сам полковник стал меня уговаривать…искренне раскаяться!

— Какой полковник?

— Ну, видимо, их начальник. В голубой, летчицкой форме. Там, петлицы, погоны…

— И ты раскаялся?

— Сначала нет. Тогда они зазвали меня в кинозал и стали показывать документальный фильм «Жертвы американской военщины во Вьетнаме»! Как там зверски убивают женщин, детей, стариков! Страшно смотреть! Прямо режут людей на части! Гремят взрывы. Слышатся дикие крики, стоны, вой. И все это — на полную громкость! Я не выдержал и как заору! Ну, тут сразу все выключили. Загорелся свет, и в зал вошел майор Скуратовский. — Ну! — бросил он. — Подпишешь ты теперь искреннее раскаяние? — Я сказал, что подпишу. После этого меня завели в комнату, где я дал подписку, что больше никогда не буду произносить антисоветских речей и никому не расскажу, что побывал у них в Управлении!

Г Л А В А 14

К О Н Ц Е Р Т

Репетиции к конкурсу художественной самодеятельности проводились в установленное время ежедневно. Постепенно солдаты наловчились так хорошо и слаженно петь, что в последние перед концертом дни хор собирался в клубе скорей формально, чем из необходимости. Воины пели две песни — «Непобедимая и легендарная» и «Не плачь, девчонка» — после чего все, кто не участвовал в других номерах, расходились по рабочим местам.

Успешно продвигались дела и с вокально-инструментальным ансамблем. «Старики», выступавшие в нем, отработали несколько песен и, после того как Розенфельд их прослушал, выбрали две из них — «А степная трава пахнет горечью…» и «Ты — моя Мелодия, я — твой преданный Орфей…».

Тексты песен у них имелись, играли они на музыкальных инструментах неплохо, оставалось только привыкнуть друг к другу и попрактиковать. От них не требовалось знание слов, потому как музыкальное оборудование позволяло незаметно для зрителей считывать тексты с листков, разложенных среди инструментов.

А вот с литературным монтажем дело обстояло значительно хуже. Увы, почти все воины за эти две недели так и не смогли заучить стихи наизусть.

В советской школе гражданам прививали такое неимоверное отвращение к заучиванию чего бы то ни было, что впоследствии это приводило к формированию своеобразного психологического комплекса, преодолевать который удавалось не каждому.

Зайцев бился со своими подопечными как рыба об лед, пока не понял, что все его попытки заставить их выучить стихи, бесполезны.

— Что делать, Вася? — спросил он как-то Таманского. — Ну-ка, гады, не могут выучить каких-нибудь восемь строк!

— Знаешь что, — ответил тот, — а почему бы не дать им возможность считывать с листка? Какая разница, наизусть или так они прочитают стихи?

— Как это «какая разница»?! — возмутился Зайцев. — Да разве это выступление — «по бумажке»? Возникнет видимость, что мы сделали все наспех и совершенно не готовились! Жюри за такое не похвалит!

О возникшей проблеме Иван рассказал Розенфельду, пришедшему на одну из последних репетиций. Тот сначала вскипел и разорался:- Ах, вы, иоп вашу мать! Неужели трудно выучить восемь строчек?! — Он посмотрел в сторону «молодых» воинов и поднял вверх кулак. — Это вы нарочно не хотите учить! Лодыри! Разгильдяи!

Но от крика и ругательств командира роты пользы делу, увы, не было. Даже наоборот, чтецы стали еще больше волноваться и даже сбиваться при чтении с листка.

— Кого ты набрал? Это же долбоиобы! — возмущался Розенфельд. — Таким не место в хозяйственной роте! Надо отправлять их в кабельно-монтажный батальон! Пусть роют ямы!

Но тут Ивану пришла в голову одна мысль. — Товарищ капитан, — сказал он, — а ведь в других ротах солдаты ничем не лучше!

— Это в каком смысле? — насторожился Розенфельд.

— Да в том, что если наши ребята, отобранные из лучших выпускников учебного батальона, неспособны выучить двух четверостиший, почему мы считаем, что солдаты других рот справятся с этим?

— Ты думаешь, что там такие же раздолбаи? — засомневался командир роты.

— Я думаю, что похлеще, — ответил Иван. — В учебном батальоне, например, много выходцев из Средней Азии. А они, как известно, не очень хорошо знают русский язык. Да в других ротах…Или я не помню, как в «учебке» готовились к самодеятельности! В основных подразделениях, в большинстве своем, служат бывшие курсанты, интеллектуальный уровень которых очень невысок…

— Да ты, конечно, прав, — согласился Розенфельд. — Но нам от этого не легче! Хотелось бы, конечно, провести концерт, как говорится, «без сучка, без задоринки»…А тут такой ляпсус!

— Знаете что, товарищ капитан? — перебил его Зайцев. — А если мы попробуем положить листочки с текстами стихов на спины стоящих в первом ряду ребят? Значит, весь второй ряд сможет считывать стихи с бумажки! К тому же самые рослые и здоровенные обычно самые тупые…Как говорится: «сила есть, ума не надо»!

— А это — идея! — встрепенулся Розенфельд. — Ну-ка, давай попробуем!

Воины построились в две шеренги.

Действительно, почти все рослые парни из второй шеренги не смогли выучить стихи.

— Попробуйте-ка положить ваши шпаргалки на спины ребят первой шеренги, — распорядился Розенфельд. — Будете читать с бумажки!

Воины повеселели.

Однако радость участников монтажа и их руководителей оказалась преждевременной. В процессе чтения солдаты переминались с ноги на ногу, двигались корпусом, словом, занимали неустойчивые позиции, и листки со стихами скатывались с их спин.

— Это никуда не годится! — нахмурился Розенфельд. — Наклоняться во время исполнения программ даже еще хуже, чем считывать с листка в открытую!

— Может приклеить листки к спинам? — предложил Таманский.

— Да ты что? — возразил Зайцев. — А как они будут выходить на сцену? Листки ведь будут видны! А это же провал!

— Действительно, — кивнул головой Розенфельд, — это не пойдет! А что если они будут держать листки в руках и незаметно за спиной товарищей подглядывать в тексты? Ведь члены жюри могут не увидеть этого?

— Давайте попробуем, — согласился Таманский. — Может так и будет лучше?

Розенфельд опустился по ступенькам в зрительный зал и сел в первом ряду, напротив выстроившихся воинов. — Читайте! — распорядился он. Репетиция началась.

Первая шеренга довольно бойко отчитала свои четверостишия, но вот дошла очередь до второй…

— Стойте! — закричал Розенфельд. — Ты что, Родионов, так и будешь стоять с согнутой головой? Или неясно, мудила, что жюри сразу же догадается, что ты читаешь с бумажки!

— Да я…, - замялся «молодой» воин, — не могу же читать, не глядя на листок? А если глядишь, то тута обязательно наклонишь голову!

— Иоп твою мать! — заорал командир роты. — Если я приказал не сгибать головы, значит, не сгибай! Неужели неясно? Можно вполне считывать с бумажки и при этом создавать видимость, что выучил наизусть! Понятно? Давай снова!

На этот раз воины читал стихи уже лучше. Розенфельд никого не перебивал.

Когда литмонтаж завершился, он вновь поднялся на сцену.

— Ну, как, товарищ капитан? — спросил Зайцев.

— Теперь хоть не так заметно, — ответил спокойным голосом Розенфельд. — Если еще немного потренируетесь, я думаю, вы сможете создать видимость хорошей подготовки!

Но Зайцев не стал больше мучить в этот день ни себя, ни «молодых» воинов. К тому же и Шорник, и Таманский были категорически против продолжения репетиции. Поэтому как только командир роты ушел, Иван после недолгого разговора отпустил всех чтецов до следующего дня.

У него самого в этот день было времени «в обрез». Помимо своей штабной работы ему предстояло еще встретиться в три часа дня со Скуратовским.

Сразу по прибытии в свой кабинет Иван уселся за стол и до обеда писал, не разгибая спины. И даже вернувшись назад после приема пищи, он еще больше получаса работал без остановки. Только после того как были выписаны накладные и разложены на столе Потоцкого, Зайцев освободился от обязательного повседневного груза.

Начальник продснабжения уже привык к тому, что иногда не заставал Зайцева на рабочем месте. Такие случаи бывали не часто, поэтому Потоцкий не придавал им значения. К тому же Иван на всякий случай оставлял на столе все необходимые документы, и шеф всегда мог придти, чтобы их забрать.

После некоторого раздумья Иван посмотрел на часы. Было без трех минут три. Пора!

…Скуратовский встретил его как всегда с приветливой улыбкой. — Ну, как дела? — поинтересовался он.

— Дел — по горло! — ответил Зайцев. — Помимо основной работы, на меня взвалили еще и художественную самодеятельность!

— Какую еще самодеятельность?

— Да самую обыкновенную! Готовлю концерт. Песни, литмонтаж, музыка…Как обычно.

— А почему это именно тебе поручили?

— А вот командир роты посчитал меня достойным такой высокой чести. Сказал, что я обладаю организаторскими способностями и помимо меня в роте некому подготовить концерт…

— Молодец! Если такое сказал Розенфельд, значит, так и есть! Старый еврей хорошо разбирается в людях!

— Ему-то что? А я теперь мечусь как белка в колесе!

— Да, я тебе сочувствую. Но что тут поделаешь? Кстати, а когда у вас будет конкурсный концерт?

— Двадцать первого февраля.

— Надо будет придти и посмотреть. А в какое время?

— Кто их знает? Может быть начнут с самого утра? Мы ведь не будем первыми. Сначала пройдет учебный батальон…

— Ну, ничего, я позвоню в Политотдел и узнаю…

После небольшой интермедии Скуратовский приступил к делу. — Ну, как, беседовал ты с Туклерсом после его проработки? — спросил он, наконец, Ивана.

— Беседовал, — ответил Зайцев.

— И что, рассказал Туклерс о том, как у нас побывал?

— Ничего, — соврал Иван. — Молчит. Об этом ни слова!

— Удивительно, — пробормотал майор. — Обычно они очень разговорчивы через несколько часов после беседы!

— Он подходил ко мне накануне вызова и сказал, что не сможет придти на репетицию из-за загруженности работой.

— А ты не поинтересовался, что у него за работа?

— Я, конечно, спросил, но Туклерс уклонился от ответа.

— Тогда о чем вы с ним говорили после проработки?

— Туклерс сам завел разговор. Он где-то узнал о зверствах американских солдат во Вьетнаме и возмущался, как могут люди совершать подобные поступки!

— Так он что, осуждал американцев?

— Еще как! Говорил, что они так зверски убивают беззащитных детей, что даже страшно смотреть! Кроме того, он сказал, что пересмотрел многие свои взгляды на жизнь буржуазных стран. Коль скоро там допустимы такие жестокости как резня в Сонгми, то вряд ли они живут по нормальным человеческим законам!

— Вот это дело! — улыбнулся Скуратовский. — Видишь, дает знать хорошо проведенная профилактическая работа!

— Я видел, как он выглядел, когда пришел в роту после вашей беседы, — пробормотал помрачневший Зайцев. — Какой-то подавленный. Лежал на постели и безразлично смотрел в потолок…А потом, пройдя мимо меня, нос к носу, как будто меня не узнал…В общем, печальное это было зрелище!

— А как же ты думал? — усмехнулся Скуратовский. — Разве можно сохранить спокойствие после того, как побываешь на профилактической беседе? Такого быть не может! У нас имеется немало методов и приемов, благодаря которым можно переубедить любого, самого злостного антисоветчика, как бы он ни сопротивлялся! Кстати сказать, Туклерс не очень-то легко сознался в своих ошибках! Он оказался «крепким орешком»! Спорил с самим полковником Вициным! Утверждал, что мы собрали на него ложный материал, будто бы он ничего из предъявленного ему никогда не говорил!

Зайцев поперхнулся. — Но ведь вы, Владимир Андреевич, прекрасно знаете, как мы записывали «беседы»? Кое-что Туклерс действительно никогда не говорил!

— Чтобы я больше ничего такого не слышал! — рассердился майор и покраснел. — Разве я тебе не говорил, что коли мы записали какую-нибудь информацию, значит, она совершенно правдива и нечего подвергать ее сомнению!

— Но вы же знаете, что я пользовался библиотечными брошюрами?

— Знаю. Но что из этого? Иногда очень полезно выписывать ценные мысли из брошюр. А иначе, где же тогда взять необходимый для полемики с антисоветчиками материал?

— Вообще-то, товарищ майор, меня начинают мучить угрызения совести! — признался вдруг Иван. — Было очень неприятно видеть одеревеневшее лицо Туклерса и осознавать, что именно я довел его до такого состояния!

— Да брось ты говорить ерунду! — нахмурился Скуратовский. — Жалость не относится к числу достойных уважения человеческих качеств! Для того чтобы сохранять мир и покой в нашем обществе, иногда необходимо забывать о жалости!

— А как же тогда правда и справедливость? — возразил Зайцев. — Ведь если говорить по правде, Туклерс не такой уже враг, как мы его тут представили! Возможно, он в чем-нибудь и заблуждается, но чтобы быть врагом…

— Мой друг, ты еще слишком молод, чтобы рассуждать о таких вещах, — прищурился Скуратовский. — Повзрослеешь, и все у тебя пройдет. Запомни, Туклерс попал к нам «под колпак» не случайно! И не ты первый подал нам сигнал о нем! Мы наблюдаем за этим молодым человеком уже больше десяти лет! Думаешь, там в Управлении сидят дурачки и не догадываются об элементах вымысла в представленной нами информации? Прекрасно догадываются! Только нам нужно с ним работать, и поэтому мы используем множество различных способов и путей! Посредством некоторой дезинформации, мы имеем возможность узнать этого человека совсем с другой стороны, даже с той, о которой он и сам не подозревает!

— Выходит, мы поступаем хорошо?

— Конечно, хорошо, — улыбнулся Владимир Андреевич. — Даже превосходно! Возьми ты, например, милицию. Как их презирают, как осуждают и осмеивают! А случись драка, беда или даже семейный скандал, и сами насмешники первые бегут в милицию за помощью! Так и КГБ. Это — институт защиты государства и, соответственно, его граждан! Не будет КГБ, и все наши порядки разрушатся в одночасье, государство падет, и сколько будет искалечено человеческих судеб! Вот для того, чтобы этого не произошло, мы и несем свою бдительную вахту! Что поделаешь, иногда приходится копаться руками в человеческих отбросах, писать доносы и даже лжесвидетельствовать! Но благородная цель — защита Советского государства — оправдывает любые средства!

— Ну, что ж, — кивнул головой Зайцев, — вы меня убедили! Возможно, так и нужно…

— В таком случае, мой друг, — сказал с торжеством в голосе Скуратовский, — давай-ка запишем, как раскаивался в своих ошибках Туклерс.

Зайцев склонился над листом бумаги и стал писать о том, как Туклерс осуждал американский империализм, как он разочарованно отзывался о западной демократии, словом, бывший антисоветчик стал медленно, но неуклонно, выходить на правильный путь честного советского гражданина…

— Он даже сказал, что социализм, возможно, единственный путь развития, — снова соврал Иван.

— Погоди, это не пиши, — остановил его Скуратовский. — А то получится, что он слишком уж рьяно стал исправляться. А это не соответствует временным нормативам! Поэтому не спеши. Лучше допиши, что он все-таки сказал, что на Западе, вероятно, имеются и порядочные люди, а не одни злодеи. Что якобы простые американцы не знают, что творят во Вьетнаме их военные…Словом, нужно создать такую атмосферу и раскаяния, и некоторого колебания…Это он уже в процессе дальнейшей профилактической работы и бесед придет к правильному выводу, а пока нужно создать обстановку действительно серьезной и кропотливой работы по его переубеждению. Понял?

— Да, — ответил Иван. — Так мне записать его колебания?

— Записывай сам, без диктовки. Я думаю, ты не хуже меня представляешь, как это делается.

Зайцев наклонился и стал быстро писать.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Скуратовский, когда Иван завершил свою работу и передал ему последний листок. — А теперь перейдем к Балкайтису. Как там у нас идут дела?

— С Балкайтисом мне не удалось побеседовать, — ответил Зайцев. — Я не мог найти на это времени из-за художественной самодеятельности…

— Ну, что ж поделаешь, — вздохнул Скуратовский. — Тогда займемся им в другой раз. А сейчас желаю тебе успешного выступления в концерте!

…На вечерней поверке, накануне торжественного события, командир роты объявил о том, что воины будут выступать перед жюри в клубе как раз перед обедом, в час дня.

— Я сам уговорил полковника Прохорова, — похвастался Розенфельд, — чтобы он поставил нас предпоследними. За нами будет только техническая рота. А это не конкуренты! Наоборот, в сравнении с ними мы будем выглядеть как небо и земля!

Далее он рассказал о том, что хозяйственная рота всегда была образцом в умении организовывать концерты.

— Смотрите, не подведите роту и на этот раз! — воскликнул Розенфельд. — Если хорошо выступите — поощрю, плохо — пеняйте на себя!

На следующий день, ровно в половине первого, все участники художественной самодеятельности из хозроты встретились за кулисами зрительного зала.

— Что-то тихо, — пробормотал Зайцев, глядя на Шорника. — Неужели другие роты еще не выступали?

— Наоборот, уже выступили, — ответил тот. — Вон, спроси Таманского, он тут с самого утра сидит…

— Вася, разве они уже закончили? — спросил Зайцев.

— Знаешь, они так быстро выступили, что я даже не успел опомниться! — сказал Таманский. — Правда, я пришел, когда первая учебная рота уже кончала. Но если они начали в десять, все их выступление продолжалось не больше двадцати минут. Второй роте потребовалось всего пятнадцать минут…Что же касается кабельных и радиомонтажных рот, то хотя некоторые из них и затянули свои концерты на тридцать минут, смотреть там было нечего!

— В каком смысле? — спросил Зайцев.

— Да в том, что и литмонтаж и хор у них были какие-то бестолковые. Все они читали стихи по бумажке, путались в словах во время исполнения песни…Сбивались. Один раз кто-то даже уронил бумажку и чуть не сорвал выступление…

— А как учебные роты?

— Я видел только вторую. Ну, в общем, они подготовились хуже нас. Спешили. Стихи тоже читали в открытую по бумажке. А литмонтаж у них вообще был об Октябрьской революции…

— Ну, и хорошо, — улыбнулся Шорник. — Значит, мы можем вполне занять первое место, если, конечно, никто не подведет! — И он поднял кулак, потрясая им перед «молодыми» солдатами. — Смотрите, чтобы старались!

В это время за кулисами появился Розенфельд.

— Готовьтесь, ребята! — решительно сказал он.

— Но ведь еще без пятнадцати минут! — заныл Середов. — Мы еще не подготовились!

— Ничего! Мы всегда готовы выступать! — громко сказал Шорник. — Без пятнадцати, так без пятнадцати!

— Видите ли, члены жюри вернулись с обеда и требуют, чтобы мы начинали, — промолвил Розенфельд. — Давайте объявлять номера! — Он махнул рукой Зайцеву. — Шуруй на сцену!

Иван выскочил из-за кулис на ярко освещенную площадку и подошел к микрофону. — Товарищи! — обратился он к залу, стараясь не глядеть на передние ряды. — Сейчас перед вами выступит коллектив хозяйственной роты с небольшим концертом, посвященным годовщине Советской Армии!

Послышались «жидкие» аплодисменты.

Зайцев посмотрел перед собой и увидел сидевших посреди первого ряда работников Политотдела. Слева и справа от них разместились командиры всех участвовавших в конкурсе подразделений. Несколько особняком от офицеров расположился майор Скуратовский. Его отделяли от остальных три пустовавших стула. Казалось, что маленький майор, поблескивая своими черными глазами, инспектировал самих членов жюри, ибо это подчеркивали и его поза и величественные жесты.

— Первым номером концерта, — объявил Зайцев, — будет выступление ротного хора с песней «Непобедимая и легендарная…»!

Занавес раскрылся, и перед зрителями предстали три шеренги солдат по восемь человек в каждой. Первая шеренга сидела на длинной скамье, вторая стояла сзади, а третья возвышалась над стоявшими, благодаря специальной толстой доске, которую воины своевременно притащили на сцену.

Балкайтис встал со скамьи, уступив свое место Зайцеву, подошел поближе к микрофону, повернулся спиной к залу и встряхнул аккордеон. Заиграла музыка — аккордеон и пианино (Балкайтису аккомпанировал на пианино Кикилас, сидевший на стуле в самом углу сцены) — и воины запели!

Надо сказать, что они в самом деле старались! Никто не сбился, ни разу не сфальшивил! И слова песни, и припев были исполнены безупречно

Как только музыка смолкла, члены жюри энергично захлопали.

— Бис! — крикнул Прохоров. — Еще что-нибудь дайте!

— Товарищи! — объявил Зайцев, выйдя к микрофону. — Поскольку вы желаете послушать еще одну песню нашего хора, мы исполним для вас произведение «Не плачь, девчонка…»!

Вновь раздались аплодисменты.

И с этой песней хозяйственники успешно справились.

— Молодцы! — кричал из зрительного зала Розенфельд, когда его подопечные покидали сцену. — Так держать!

После выступления хора Зайцев объявил литературный монтаж. Пока он говорил с залом, воины стремительно маневрировали на сцене, строясь в два ряда, и когда раздвинулся занавес, они уже были готовы к новому испытанию.

Зайцев опять присоединился к товарищам и первым зачитал свое четверостишие.

Здесь тоже все прошло почти безупречно, и, если бы не чихнул рядовой Родионов, литмонтаж получил бы наивысший балл. Хотя, впрочем, жюри не особенно разочаровалось, благодаря впечатлению, произведенному ротным хором.

Публика внимательно выслушала и игру Берзониса на пианино, исполнившего небольшое произведение Бетховена. Зайцев смотрел в это время из-за кулис в зал и видел, как зажмурились от удовольствия Прохоров и Обалдуйский. Коннов, как всегда, «клевал» носом.

После того как Берзонис откланялся и под аплодисменты зрителей — членов жюри — покинул сцену, Зайцев быстро выскочил из-за кулис и громко крикнул в микрофон: — Отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»! Читает ефрейтор Зайцев!

От резких, неожиданных звуков Коннов вдруг подскочил и тупо уставился на сцену!

— Время, начинаю про Ленина рассказ,

Но не потому, что горя нету более…, - продекламировал Зайцев и прислушался к собственному голосу. Вроде бы нормально! Страх перед жюри стал постепенно проходить. В душе воцарились спокойствие и легкость.

— …Ленин и теперь живее всех живых -

Наше знанье, сила и оружие! — продолжал громко говорить Иван и, повернувшись спиной к зрителям, указал рукой вглубь сцены, где обычно стоял бюст Ленина. Но бюста на месте не оказалось. — Может я от волнения его не заметил? — подумал Иван и вновь, как ни в чем ни бывало, произнес новые строки. Постепенно он, выбирая самые существенные куски из поэмы, стал подходить к завершению жизненного пути вождя и, минуя трагические эпизоды его смерти, похорон и всенародного горя, стал приближаться к оптимистическому выводу. — Ну, теперь осталась самая малость, — подбодрил себя он и вновь, повернувшись к предполагаемому бюсту, вытянул в его сторону руку. Но…бюста нигде не было!

— Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жить! — громко завершил он свое выступление, продолжая по инерции держать перед собой руку, направленную вглубь сцены.

В это время раздался легкий шум. Зайцеву показлось, что он на какое-то мгновение отключился от происходивших событий и погрузился в гипнотический сон: из-за штор неожиданно вышел огромный бюст Ленина, прошел, покачиваясь на тоненьких солдатских сапогах, как избушка на курьих ножках, через всю сцену и, поклонившись (если можно было назвать поклоном неуклюжий реверанс) зрителям, скрылся за кулисами.

Тут только Иван очнулся. — Бюст же внутри полый! — подумал он. — Какой-то мудак надел его на себя и вылез на всеобщее обозрение!

В зале стояла мертвая тишина.

Зайцев поднял голову, посмотрел на зрителей и обнаружил, что все они уставились на Скуратовского. Тот сидел не шевелясь, как будто ничего не случилось. Затем он вдруг наклонился и достал из кармана носовой платок.

— Ха-ха-ха! — донесся до Ивана тонкий, звонкий смех оперуполномоченного: майор смеялся, как ребенок, вытирая струившиеся из глаз обильные слезы.

Тогда захохотали остальные зрители.

— Ох, потешили! — кричал, задыхаясь от смеха, Прохоров.

— Ленин жив! Ох, уморили! — вторил ему Обалдуйский.

— Выступает ансамбль «Слава армии родной»! — объявил, как ни в чем ни бывало, Зайцев, чувствуя, что в его груди закипала ярость.

Раздвинулись шторы, и заиграла веселая музыка.

Г Л А В А 15

О Т П У С К Н А Р О Д И Н У

Расстроенный происшествием с бюстом Ленина Зайцев сидел на табурете за кулисами зрительного зала и думал о том, что бы предпринять для предотвращения возможного крупного скандала.

— Что, Иван, пригорюнился? — спросил его подошедший Шорник.

— Да вот, Вацлав, думаю, что мы получим хороших бистюлей за бюст Ленина! — ответил Иван. — Ну-ка, нашелся какой-то пидерас и все испортил!

— Это Фреймутс надел на себя бюст, — сказал Шорник. — Я даже не заметил, когда он это успел. Но, судя по тому, что бюст Ленина оказался за кулисами еще до концерта, этот мудак заранее подготовился к своей выходке!

— Не зря он так внимательно слушал на репетиции, как я читал стихотворение! — промолвил со злостью Иван. — Видимо, вынашивал свои подлые планы. Ну, погоди, только закончится концерт — он свое получит!

— А я думаю, что нам нечего волноваться из-за ерунды, — с улыбкой сказал Шорник. — Концерт проходит нормально. Слышишь, какие аплодисменты? И это только после первой песни!

— Может мне следует объявить вторую? — спросил Иван.

— Сиди! — махнул рукой Шорник. — Ну их в бисту! Пусть себе ансамбль играет, сколько душе угодно. Когда они кончат, к микрофону подойдет Розенфельд. Так принято. Командир роты сам подводит итоги выступления…

И действительно, через несколько секунд после того как ансамбль хозяйственнй роты появился за кулисами, из микрофона донесся голос Розенфельда: — Уважаемые товарищи члены жюри! Наша рота завершила свое выступление. Теперь вам предстоит дать оценку нашей работы и определить наиболее отличившихся. Благодарю за внимание!

За кулисами в это время началось настоящее столпотворение. Прибыли солдаты технической роты и начали оживленно обсуждать свое предстоявшее выступление. Неожиданно со стороны сцены в толпу втиснулся Розенфельд. Увидев Зайцева, он подшел к нему и протянул руку: — Поздравляю, товарищ Зайцев! Вот и утерли мы носы всем подразделениям части! — В его голосе звучали веселые нотки.

— Неужели мы хорошо выступили? — спросил с неуверенностью Иван. — А я уже подумал, что налицо полный провал!

— Все отлично! — хлопнул его по плечу Розенфельд. — Ума только не приложу, как это вы с Лениным придумали? Вот посмешили народ! Прохоров сказал, что наши солдаты — настоящие юмористы! А Скуратовский подчеркнул, что за все время, когда он посещал конкурсы-концерты нашей самодеятельности, ничего подобного еще не выдавали! Так что радуйся: мы победили!

— Но ведь еще не выступали «технари»? — возразил Иван. — Может они выкинут что-нибудь еще более экстравагантное?

— В этом я не сомневаюсь! — усмехнулся Розенфельд. — Весь их концерт и будет образцом экстравагантности! На прошлогоднем конкурсе они выглядели как мокрые курицы. Так что нечего принимать их всерьез!

— Ну, так что, мы можем уходить? — спросил Зайцев. — Смотрите, тут собралась почти вся техническая рота!

— Да, идите по своим рабочим местам! — кивнул головой Розенфельд. — А кто хочет отдохнуть, может на сегодня быть вообще свободен! После хорошей работы не грех и хорошо отдохнуть!

Воины поспешно покинули клуб.

В кабинете продовольственной службы Зайцева ждал Потоцкий.

— Ну, как дела? — спросил он после взаимных приветствий Ивана. — Хорошо прошло выступление?

— Розенфельд доволен, — ответил Зайцев. — Да и все вроде бы хорошо получилось. Вот только инцидент с Лениным…

— Какой инцидент?

— Да мудак Фреймутс надел на себя бюст Ленина и вышел из-за кулис, когда я сказал, что Ленин жив…

— Да ну? А что Политотдел?

— Ничего. Там был сам Скуратовский. Он засмеялся, захохотали и остальные. А затем выступил наш вокально-инструментальный ансамбль с двумя песнями и несколько отвлек начальство от той истории…

— Да, — почесал затылок начпрод, — насмешка над Лениным может боком выйти! Особенно, если Политотдел придаст этому серьезное значение…

— Мне кажется, если Розенфельд так торжествовал, скандала не будет. У него чутье на неприятности!

— Ну, дай Бог, чтобы все было хорошо! — вздохнул Потоцкий, и они заговорили о работе.

После обеда Зайцев вернулся в штаб и наконец-то занялся своими делами. Вытащив из верхнего ящика стола самоучитель английского языка, он стал выписывать на листок незнакомые слова, чтобы в течение недели их можно было выучить. Однако совершенно неожиданно его покой был нарушен лейтенантом Потоцким, который обычно в это время никогда не приходил. Иван с недоумением посмотрел на возникшего перед ним начальника.

— Ну, товарищ Зайцев, можешь радоваться! — сказал, улыбаясь Потоцкий. — Вы заняли первое место в конкурсе! Поздравляю!

— Спасибо! — ответил Иван. — Я, честно говоря, в это верил, потому что ребята, в общем-то, старались…

— Не так все было просто! — сказал начпрод. — Во время совещания члены жюри вспомнили про случай с бюстом Ленина. Подполковник Коннов настаивал наказать за это виновных и даже написать заявление в «особый отдел». Но, слава Богу, там присутствовал майор Скуратовский, который сказал, что ничего такого страшного не произошло и, скорей всего, поступок с Лениным совершил какой-нибудь глупец, пытавшийся таким образом показать, что вождь действительно жив. Это, по мнению особиста, лишь свидетельствует о примитивности мышления некоторых солдат, а не о каких-либо враждебных происках. Это мнение и решило исход дела, ибо, в основном, выступления ваших ребят были безупречными.

— Откуда вы узнали такую подробную информацию? — удивился Зайцев.

— Да вот только что встретил Розенфельда. Он шел из клуба. Видимо, совсем недавно завершилось заседание жюри.

— Ну, тогда все в порядке! — успокоился Иван. — Не будет необходимости хотя бы разрываться на части между работой и репетициями! Хоть немного передохну!

— Знаешь, что еще сказал мне Розенфельд? — спросил, улыбнувшись, Потоцкий.

— Что?

— Он предложил мне написать ходатайство о награждении тебя отпуском домой!

— Не может быть?!

— Именно так. Поэтому я и вернулся. Буду сейчас писать рапорт на имя командира части!

— Что-то мне не верится, товарищ лейтенант, — засомневался Зайцев. — Ведь в роте столько ребят так и не побывали в отпуске! Даже большинство «стариков» не получали такого поощрения. Вряд ли кто из начальства, кроме Розенфельда, поддержит ваш рапорт!

— За это не беспокойся, — заверил его начпрод. — Если Розенфельд сказал, значит, считай, дело уже сделано!

И Потоцкий, вытащив из кипы лежавших на столе бумаг чистый лист, стал быстро писать упомянутый рапорт.

Зайцев неподвижно сидел напротив своего военачальника и смотрел в окно. Происходившее было настольно неожиданным, что он не знал о чем и думать. Конечно, ему хотелось побывать дома и немного отвлечься от серых солдатских будней, но морально он был совершенно не готов к этому и пребывал в некоторой растерянности.

— Ну, вот, написал! — воскликнул Потоцкий. — Послушай! — Командиру воинской части…генерал-майору Гурьеву. Рапорт. Прошу предоставить краткосрочный отпуск на родину делопроизводителю хозяйственной части штаба ефрейтору Зайцеву И.В. за добросовестное отношение к своим служебным обязанностям, личную дисциплинированность и умелую организацию художественной самодеятельности роты, занявшей первое место на общем смотре-конкурсе. Начальник продснабжения лейтенант Потоцкий. — Ну, как, нравится?

— Текст, конечно, хороший, — смутился Зайцев, — но вопрос в том, достоин ли я такого поощрения?

— Достоин, достоин, — сказал Потоцкий, — и нечего сомневаться! — Он положил листок рапорта в папку и встал — Ну, я пойду подписывать документ!

Когда начпрод ушел, Зайцев откинулся на спинку стула и задумался. — Что же я буду делать дома? Как пройдет отпуск? Когда ехать? И как тут без меня будет идти работа? — мелькали мысли. — А все-таки Потоцкий — хороший человек! — решил он. — Будет работать один больше десяти дней и, тем не менее, сам написал рапорт. Мне очень повезло с начальником!

В это время зазвонил телефон.

— Ты узнал меня? — спросил голос Скуратовского.

— Да, узнал, — ответил Зайцев.

— Зайди-ка ко мне на пару минут.

— Хорошо.

Иван быстро вышел из кабинета и, закрыв дверь на ключ, устремился в соседний штаб.

— Садись! — предложил ему после рукопожатия Скуратовский. — Я пригласил тебя поговорить насчет сегодняшнего концерта.

— Вы, видимо, интересуетесь инцидентом с бюстом Ленина? — спросил Зайцев.

— Да, — ответил майор. — Меня несколько обеспокоила эта история! Если бы не ты руководил самодеятельностью, вам бы не миновать серьезных неприятностей…Кто это организовал?

— Честно говоря, я и предположить не мог, что все так получится, — признался Иван. — Во время чтения стихотворения я должен был протянуть руку в сторону бюста Ленина — и все. Еще в первый раз, когда я повернулся к Ленину, его бюста на месте не оказалось. Тогда я подумал, что не заметил его из-за волнения. Но вот во второй раз бюст совершенно неожиданно появился на сцене! Впрочем, вы все это сами видели. Ребята же сказали, что это — дело рук Фреймутса, который сам, никого не известив, проявил подобную инициативу!

— Значит, ты не причастен к этой сцене? — спросил суровым голосом майор.

— Значит, непричастен, — пробормотал Зайцев. — Для меня это явилось полной неожиданностью!

— Ну, что ж, я тебе верю, — задумчиво сказал Скуратовский. — Будем считать, что никакого происшествия не было.

И он завел разговор об отвлеченных вопросах: о службе, о личной жизни. Словом, перешел на дружески-доверительный тон. Затем, поинтересовавшись, нет ли какой-нибудь новой информации и получив отрицательный ответ, Скуратовский посмотрел на часы. — Ну, что ж, — сказал он и протянул Зайцеву руку, — тогда встретимся в установленное ранее время. До свидания!

…На следующее утро, во время поверки, Розенфельд расхваливал своих подопечных. — Умеете же, иоп вашу мать, выступать как следует! — говорил он. — За это мы поощрим всех без исключения участников! Помимо благодарности, какую я приношу вам всем, обязательно последуют награды! Эй, Гундарь! — крикнул он ротному писарю. — Подготовь-ка мне список всех, кто отслужил больше года и не имеет значка «Отличник Советской Армии»! Подготовим рапорт командиру части!

— Есть! — заорал Гундарь.

— Помимо этого, — продолжал Розенфельд, — отпуска на родину получат товарищи Крючков и Зайцев! — Воины загудели. — А кто не отслужил положенного года, тем мы выдадим Почетные грамоты или фотографии у развернутого Знамени части! Ясно, товарищи?

Вечером двадцать третьего февраля в клубе части состоялось торжественное заседание, посвященное празднованию годовщины Советской Армии. Зайцев предусмотрительно ушел в наряд дежурным по штабу, поэтому избежал присутствия на этом важном мероприятии. Одновременно Иван был избавлен от участия в концерте, который завершал праздничный вечер.

От хозподразделения должны были выступить вокально-инструментальный ансамбль и хор, который прекрасно справился со своей задачей и без Зайцева.

Еще несколько номеров были представлены другими ротами. Впрочем, программу концерта разработал Политотдел, который и нес ответственность за его организацию и контроль.

Розенфельд все-таки хотел привлечь Зайцева к участию в хоровом выступлении, но тот отказался, сославшись на дежурство. — К тому же, товарищ капитан, ребята смогут вполне обойтись без меня. Балкайтис — хороший организатор! — сказал тогда Иван.

— Ну, ладно, — смягчился Розенфельд. — Концерт после заседания — не самое главное. То, что надо, ты сделал…А теперь — отдыхай!

Однако нынешнее дежурство Зайцева не получилось спокойным. Без конца звонил телефон и приходилось принимать телефонограммы. Пришло семь только одних «похоронок»! После двенадцати ночи в штаб пожаловал сам начальник штаба полковник Новоборцев. Хорошо, что дежурный по контрольно-пропускному пункту своевременно позвонил Ивану и уведомил его о ночном визите. Пришлось кричать «смирно!» и отдавать рапорт. Правда, начальник штаба пробыл в резиденции совсем немного: уже через десять минут он вышел из своего кабинета и быстро направился в сторону караульного здания.

Когда в два часа ночи прибыл сменщик, Иван даже удивился и глянул на часы. Ему показалось, что время пролетело чрезвычайно быстро.

На следующий день дежурство проходило спокойно. Как обычно, Иван периодически отлучался в свой кабинет, где выписывал текущие документы, которых несколько прибавилось в связи с большим числом присланных в часть «похоронок».

Однако к обеду он успешно справился со всеми делами, и вечер подошел как-то незаметно.

Сразу же после дежурства Зайцев отправился в казарму, надеясь отвлечься от надоевшего ему за сутки штаба, однако он довольно скоро почувствовал здесь вокруг себя не совсем дружескую атмосферу.

— Небось, всю жопу «папе» вылизал! — сказал, увидев вошедшего Зайцева, стоявший у тумбочки Зубов. — Я вот прослужил почти два года, уже можно сказать, «дед», а до отпуска не дослужил!

— Я не просил для себя отпуска, — возразил Иван. — Так уж получилось!

— Знаю я, как у вас все это получается, — пробурчал Зубов. — Тем, кто действительно заслужил отпуск, его никогда не дадут!

— Брось ты нести фуйню! — выругался подошедший Крючков. — Попробовал бы сам организовать самодеятельность, тогда бы и говорил!

— Ты тоже получил отпуск! — произнес со злобой Зубов. — Вот и поддерживаешь его! А если бы тебе отпуска не дали, ты тогда бы по-другому заговорил!

— Пошли, Иван, — сказал Крючков. — Нечего его слушать! Если бы наш концерт провалился, он бы одним из первых получил бистюлей. А теперь все умные!

Зайцев зашел в умывальник. Там, возле окна, стояли его сверстники — Лисеенков, Кулешов и Молотов. Увидев Ивана, они словно окаменели.

— Гляди-ка, наш отпускник объявился! — промолвил со злорадством Кулешов.

— Великий композитор и музыкант! — вторил ему Лисеенков. — Выслужился, гад, перед начальством!

Иван сделал вид, что никак не реагирует на их насмешки.

— Что ты молчишь?! — крикнул вдруг Молотов. — Расскажи ребятам, как добился отпуска! Небось, ни одного из нас заложил?!

— Пошли вы на фуй! — выругался Зайцев и вышел из умывальника.

— Ах, ты, плять! Ты еще «посылать»! — заорал Лисеенков и выскочил вслед за ним в коридор. — Я сейчас тебе «пошлю»!

Однако в это время открылась дверь каптерки, и из нее вышел Шорник.

— Эй, Лисеенков! — крикнул он. — Что это ты выступаешь?!

Тот мгновенно успокоился. — Да вот, этот гандон послал нас на фуй! — сказал он, показывая рукой на Зайцева. — Ну, я и хотел дать ему за это!

— А ты не думаешь, что я могу тебе так заехать, что костей не соберут?! — спросил его спокойным голосом Шорник. — Ты что, забыл, что Зайцев давно уже не «молодой» солдат? Что он, салага, что ли, чтобы поднимать на него руку? Ты думаешь о том, что делаешь? Ведь салаги перестанут подчиняться, если мы будем между собой ссориться?!

— Но ведь он же «послал»? — заныл Лисеенков.

— Иван зря «посылать» не будет! — с уверенностью сказал Шорник. — Значит, вы довели его «до ручки»! Поскольку я знаю, Иван вообще не ругается. Это все ваша зависть! Небось, завидуете, что ему дали отпуск! Но он это заслужил! Поработайте так, как он, тогда и будете разговаривать!

И Шорник направился к Зайцеву. — Ну, что, Иван, — спросил он, — когда собираешься ехать домой?

— Еще не было приказа по части, — ответил Иван. — Вот подпишет его генерал, тогда будет видно. Впрочем, я поеду сразу же, как только представится возможность. Тянуть не буду!

— Ну, и правильно! Кто знает, что дальше может случиться? Вон, Кабан, еще в прошлом году получил отпуск да нарвался в самоволке на капитна Сиротина! Тот выдал его Прохорову, и парень лишился отпуска. Так что учти это. Приедешь, привезешь винца-водочки, и мы достойно отметим твой отпуск!

— За этим дело не станет! — кивнул головой Иван. — Главное — добраться до дома!

В это время из спального помещения в коридор вышел старослужащий воин ефрейтор Дергунов. Обычно он не бросался в глаза солдатам роты да и служил в хозподразделении недавно. Кое-кто поговаривал, что его прислали в здешнюю часть из Москвы при каких-то неясных обстоятельствах.

— О, Иван! — воскликнул неожиданно Дергунов. — Говорят, что ты скоро едешь в отпуск! Не следует ли по этому случаю хотя бы бутылочку винца поставить?

— А что, Иван, это идея! — сказал Шорник. — Давай-ка «сообразим»! У меня есть «трояк», а у тебя?

— У меня «червонец», — ответил Зайцев. — Да где ты сейчас чего купишь? Уже скоро идти на ужин!

— Давай деньги! Я — мигом! — улыбнулся Шорник. — Достать выпивку не проблема, были бы деньги!

— Тихо! — сказал Дергунов. — Нечего распространяться на всю роту! Сбегай потихоньку, да тащи все сюда!

— А где будем пить? — спросил Иван. — Может сразу после ужина пойдем ко мне в штаб?

— Можно и в штаб, — согласился Дергунов. — Ты, Вацлав, в самом деле, неси к нему в кабинет бутылки да закусь!

Шорник пошел в каптерку за сумкой, а Иван отправился назад, к себе в штаб.

Уже через полчаса Шорник появился в кабинете продснабжения. — Вот купил бутылку «белой» и две — «красной»! — сказал он. — Заодно прихватил батон белого хлеба и банку рыбных консервов.

— У меня есть «тушенка», — промолвил Иван. — Так что с закуской все в порядке. Давай собираться на ужин.

После ужина они втроем — Зайцев, Шорник и Дергунов — пришли в штаб. Иван закрыл дверь на ключ и завесил оконные шторы.

— Ну, что, за хорошую службу! — поднял стакан Дергунов. — Чтоб нам поскорей дембельнуться, а тебе — хорошо отгулять свой отпуск!

Выпили. Закусили. Постепенно бутылка водки опустела.

— А теперь, давайте-ка выпьем «красненькой»? — предложил Шорник.

— А что, разве еще есть вино? — обрадовался Дергунов. — Ну, молодцы, уважили, это — дело!

— Пейте-ка лучше вдвоем, — нахмурился Иван. — Я водку с вином не мешаю! Еще разболится голова назавтра…

— Ну, и что? — возразил Шорник. — Так у нас еще есть бутылка «красной»? Утром опохмелимся!

— Вы-то можете опохмеляться, — буркнул Зайцев. — А мне в штабе сидеть! Еще не хватало, чтобы кто-нибудь из начальства догадался! Прощай тогда мой отпуск!

— Ну, что ж, — кивнул головой Шорник. — Не хочешь — как хочешь! Нам больше достанется…

И они стали пить вино вдвоем.

Опорожнив и эту бутылку, воины разговорились.

— Вернусь домой, — сказал Дергунов, — ох, и заживу же я тогда! Не надо будет вставать спозаранку — сам себе хозяин!

— А что, разве тебе не придется вставать по утрам на работу? — усмехнулся Иван.

— Да я устроюсь где-нибудь при министерстве, — ответил Дергунов, — чтобы больше получать и ни хрена не делать. Да еще, чтобы можно было приходить на работу, когда мне вздумается!

— Да где же ты найдешь такую работу? — засмеялся Зайцев. — Покуда я знаю, на работе просто так, ради красивых глаз, людей не держат!

— Ну, это ты не знаешь, — возразил Дергунов. — Когда есть связи, знакомства, такое несложно!

— Видишь ли, Иван, — вмешался Шорник. — У Игоря есть весьма влиятельные родственники в Москве!

— Правда, Игорь? — спросил Зайцев.

Дергунов надулся от важности так, что, казалось, вот-вот лопнет. — А ты как думаешь? — с гордостью произнес он. — Разве можно, не имея связей, попасть сюда к вам на какие-то полгода, а уволиться с записью в военном билете о двухгодичной службе?

— Да ну? — удивился Иван. — Так ты что, разве раньше не служил? Говорили, что ты полтора года прослужил в какой-то московской части, а затем был прислан к нам. Я думал, что ты там каким-то образом проштрафился…

— Если бы я проштрафился, — улыбнулся Дергунов, — меня послали бы куда-нибудь в отдаленную местность. Например, копать ямы. А тут я — кум королю — никто не придирается да и при деле вроде…

— А чего же ты вообще прибыл в нашу часть? — не унимался Зайцев. — Если у тебя там такие связи, почему бы тебе совсем не служить? Отметили бы в военном билете срок службы — и порядок!

— Не все так просто, как ты думаешь! — возразил захмелевший Дергунов. — А проверки? Нужно, чтобы документы были в полном порядке! Кто знает, что дальше будет? Начнут проверять, где я служил, а меня-то и нет в списках личного состава части!

— А как же ты принимал присягу? — поинтересовался Иван. — И в какой части ты раньше числился?

— В вашей части и числился! — ответил Дергунов. — Я даже присягу принимал в первой роте учебного батальона! Приехал я сюда в штатском костюме вместе с дядей — генералом. Переоделся в военную форму, зачитал присягу — и назад домой!

— Все равно странно, — не верил Зайцев. — Почему же тогда твой дядя не распорядился освободить тебя вообще от службы? Все-таки отбывать полгода в незнакомой роте среди неизвестно каких людей — тоже не большое удовольствие!

— Видишь ли, — поморщился Дергунов, — тут получилась одна неприятная история. Какой-то гандон проведал о моей фиктивной службе и написал то ли анонимку, то ли что-то в этом роде! Одним словом, дело могло получить неожиданный оборот. Кому охота, чтобы разразился скандал? В конце концов, там в министерстве обороны имеется немало желающих занять кресла моих дяди или дедушки…В общем, пришлось ехать сюда, чтобы не рисковать своим положением!

— А кто у тебя дядя и дедушка? — простодушно спросил Иван.

Дергунов покраснел и мотнул головой. — Ну, и вопросы ты задаешь! — буркнул он.

— Хватит, Иван, тебе и того, что ты услышал! — вмешался в разговор Шорник. — Я думаю, что нам пора кончать, а то мы и так уже слишком долго тут сидим. Пошли-ка в роту!

Г Л А В А 16

З Л О П О Л У Ч Н Ы Е К О Н С Е Р В Ы

Первые дни марта были ветреными и холодными. Днем случались оттепели. Текло с крыш. Таял снег. Возникали лужи. Воины чувствовали себя очень неуютно, выходя в такую погоду на улицу: ноги моментально становились влажными.

Солдаты роты часто болели. Да и Зайцев в последние дни что-то недомогал: сырость вызывала у него озноб. Особенно страдали в эти мартовские дни те воины, которые еще не получили новые пары сапог, выдаваемых один раз в год.

Даже Зайцев, получивший недавно новые сапоги и проходивший в них всего три месяца, старался обходить каждую лужу или впадину на асфальте: кирзовая обувь была ненадежна и пропускала воду.

Как-то, вернувшись из столовой в штаб и намочив ноги, он рассказал об этом своему начальнику Потоцкому.

— Так ты бы обратился к заведующему вещевым складом товарищу Лагуткину, — посоветовал начпрод. — Он бы подыскал тебе на складе что-нибудь подходящее.

— Но ведь у меня и так есть новые кирзовые сапоги, — возразил Иван. — Чем он может мне помочь? Даст другие, а они тоже будут протекать…

— Конечно, хромовые сапоги тебе не дадут, — кивнул головой Потоцкий. — Хотя, впрочем, на складе имеются и яловые сапоги, а они совершенно не пропускают воду!

— Неужели? — удивился Зайцев. — Но ведь яловые сапоги тоже положены только офицерам? Кто же мне разрешит нарушать форму одежды?

— А как ты отличишь их от кирзовых? — спросил, в свою очередь, начпрод. — Не будет же начальство наклоняться к твоим ногам, чтобы рассмотреть разницу? А на расстоянии разобрать не просто!

— Мысль, конечно, хорошая, — согласился Зайцев. — Но разве Лагуткин даст мне такие сапоги? Они ведь числятся за ним на складе?

— Видишь ли, Лагуткин может решить этот вопрос, — ответил Потоцкий. — Мы же всегда помогаем продовольствием кому бы то ни было. Почему же вещевики не могут помочь нам? Я поговорю с Лагуткиным. Хотя, впрочем, самый лучший выход — это обратиться к товарищу Наперову. Валентин Иванович в дружбе с Лагуткиным и легко с ним договорится.

— Так что, мне следует сходить на склад к Наперову? — спросил Зайцев.

— Не стоит, я лучше сам с ним поговорю, — ответил начпрод, — или он зайдет к нам как-нибудь, и мы тогда разберемся.

Вечером Наперов пришел к Зайцеву за накладными.

— Какой у тебя размер сапог? — спросил он Ивана сразу же после взаимных приветствий.

— Сорок второй.

— Ну, тогда завтра после обеда зайди ко мне на склад.

— Так скоро?

— А что тут скорого? Я скажу Лагуткину, чтобы он принес сапоги, и все будет сделано!

— А если Лагуткин не захочет отдавать сапоги? У него же там все-таки учет? Вдруг проверка?

— Какой там учет? — засмеялся Наперов. — Да разве он способен к серьезному учету? Там у него полнейший бардак! Никто его не проверяет. Да и как проверишь в такой сумятице? Одной парой сапог больше, другой — меньше! Не наше это дело! Вот у нас учет — это полный порядок!

И он, надувшись от важности и собственной значимости, удалился на продсклад, унося с собой накладные.

На следующий день после обеда Иван появился на продскладе. Склад располагался на окраине военного городка между стадионом и столовой. Он представлял собой большой погребок, разделенный перегородкой на две половины. В первой половине хранились мешки с крупой, коробки с макаронами, ящики с консервами, во второй — находилась морозильная камера, в которой помещались мясные и рыбные продукты, масло, жиры, словом, скоропортящееся продовольствие.

Сразу же около двери при входе на склад размещался стол прапорщика Наперова, на котором он вел собственные записи, а напротив него стояли большие и малые весы для взвешивания продовольствия, выдаваемого на кухню.

В момент прихода Зайцева заведующий складом что-то записывал в амбарную книгу.

— Здравия желаю, товарищ прапорщик! — приветствовал его Иван.

Наперов оторвался от работы и окинул взглядом вошедшего. — А, пришел — улыбнулся он. — Здравствуй! Подожди минутку!

Завскладом протянул руку к краю стола и застучал костяшками счетов.

— Так, двести сорок шесть! — сказал он. — Нормально. С учетом все в порядке! Нужно подумать теперь о списании рыбных консервов! Как ты полагаешь, мы с этим справимся?

— Вне всяких сомнений! — ответил Зайцев. — Приходите в штаб, и мы подробно обсудим это дело.

— А что приходить? — возразил Наперов. — Спишем рыбные консервы таким же образом, как и мясные. А то у нас тут слишком много скопилось ставриды в томатном соусе.

— А сколько нужно списать? — поинтересовался Зайцев.

— Да килограмм двадцать. Думаю, пока хватит. Потом еще разок спишем. Не надо сразу зарываться! Завстоловой Полищук может заметить недостачу. Еще развоняется…А двадцать килограмм для дивизии — чепуха!

— Хорошо, — кивнул головой Иван. — Так что, сегодня списывать?

— Да, мой друг, — улыбнулся Наперов и встал из-за стола. — Нечего «откладывать дело в долгий ящик»! Чем раньше, тем лучше!

— А как с моими сапогами? — спросил Зайцев. — Вы не забыли про наш разговор?

— Что ты, как же я забуду? — возразил Наперов. — Мое слово — закон! Эй, Костюченко! — крикнул он. Из глубины склада вышел его здоровенный помощник. — Что, Валентин Иваныч? — спросил он.

— Ты принес сапоги, за которыми я посылал тебя к Лагуткину?

— Да, принес.

— Давай их сюда!

Костюченко с кряхтением полез за ящики с консервами. — Вот, товарищ прапорщик, — сказал он, протягивая начальнику пару новеньких блестящих сапог.

— Возьми, товарищ Зайцев, — сказал Наперов. — Видишь, мы держим свое слово!

— Спасибо! — поблагодарил Иван и сунул сапоги под мышку. — Теперь хоть ноги будут сухими, а то неровен час, подхватишь грипп.

— Ну, вот и порядок, — улыбнулся Наперов. — Если что надо — не стесняйся, обращайся ко мне!

— Хорошо, тогда я пойду, не буду вам мешать, — пробормотал Зайцев.

— Погоди, на-ка вот тебе! — и завскладом протянул Ивану две банки рыбных консервов. — Положи в карман. Думаю, пригодятся…

— Да не надо! — махнул рукой Зайцев.

— Нечего ломаться! — хлопнул его по плечу Наперов. Свои люди — сочтемся! Бери, когда дают!

— Спасибо! — кивнул головой Иван и направился к выходу.

— На здоровьичко! — крикнул ему вслед завскладом.

Зайцев, выйдя на улицу, быстро зашагал в сторону штаба, сжимая рукой полученные от Наперова сапоги. Но не успел он дойти до стадиона, как вдруг услышал за спиной резкий крик: — Ефрейтор Зайцев! Ефрейтор Зайцев!

Иван обернулся. Майор Подметаев! Славный работник Политотдела!

— Что, товарищ майор? — спросил Зайцев по-простецки.

— Почему отвечаете не по уставу? — нахмурил брови Подметаев.

— А причем тут устав? — возразил Иван.

— Как причем?! — заорал Подметаев. — Если к тебе обращается начальник, значит, нужно отвечать почтительно!

— А вы мне разве — начальник?

— Я — старший по званию!

— Вы — действительно старший по званию, — сказал, усмехнувшись, Иван, — а это значит, что я должен отдать вам честь! — И он приложил руку к головному убору. — Ну, теперь вы, товарищ майор, удовлетворены?

— Это следовало бы сделать значительно раньше!

— Но я же, извините, не могу увидеть вас задом?

— Ладно, Зайцев, — надулся от важности политработник. — К твоему поведению мы еще вернемся. А сейчас скажи, где это ты достал новые сапоги?

— На вещевом складе! — соврал Иван.

— А какое ты имел право брать на складе сапоги?! Ведь для этого у вас есть старшина роты? — нахмурился Подметаев.

— Мне поручил это Потоцкий, — ответил Зайцев. — Он распорядился, чтобы я взял на складе сапоги. Я пошел и взял, выполнив тем самым указание своего начальника.

— А, ну, это — дело другое, — смягчился Подметаев и подошел ближе, ощупывая Зайцева глазами.

— Ну, что, я могу идти? — спросил Иван.

— Подожди-ка, — буркнул майор. — А что это у тебя в карманах? — И он указал рукой на выпуклости брючных карманов Зайцева.

— Предметы личной необходимости, — невозмутимо ответил Иван.

— Какой необходимости? — удивился Подметаев и полез рукой в зайцевский карман.

— Что это вы?! — вскричал Иван. — Уже по карманам начали шарить?!

— Вот оно что! — воскликнул майор, извлекая консервную банку. — Небось, со склада своровал?!

— Ничего я не своровал! — рассердился Зайцев. — И ни с какого склада я консервов не брал! Я их купил в магазине!

— Ну, это мы сейчас проверим! — сказал с довольным лицом Подметаев. — Возможно, таких консервов и нет в магазине! Впрочем, можно спросить и продавщицу, был ли ты сегодня в магазине: там не так уж много посетителей!

— А где это сказано, чтобы вы проверяли, что я покупаю в магазине, а что нет?! — возмутился Иван. — Я не пойду с вами в магазин! Это — беззаконие!

— Правда, это уставом не предусмотрено, — улыбнулся Подметаев. — А вдруг ты будешь проносить в карманах водку? Как иначе это проверить?

— Я водку не проношу, — пробормотал Зайцев. — А вот обыскивать карманы считаю делом неприличным! Я буду жаловаться командиру части!

— Жалуйтесь, пожалуйста! — усмехнулся Подметаев и даже перешел на «вы». — Но вот как вы докажете, что взяли консервы в магазине, а не на складе?

— Докажу, — ответил Иван. — А вам будет стыдно: забрали у солдата банку консервов! Позор!

— Ну, это мы еще выясним, для кого позор! — рассердился майор. — Пойдем-ка в штаб!

— Пахнет скандалом, — подумал Зайцев. — Надо как-то выкручиваться…

— Знаете, товарищ майор, — сказал он со смирением в голосе. — Если говорить по правде, вы не ошиблись. Консервы я на самом деле взял на складе!

— Ну, вот, наконец-то, признался, — улыбнулся Подметаев и протянул ему консервную банку. — На, забирай. Так и надо было сразу сказать. Зачем отпираться?

— Просто я не хотел подводить заведующего складом, — буркнул Зайцев.

— Наперова? — спросил майор. — Так это он дал тебе консервы?

— Да. Я попросил у него две банки, и он посочувствовал, что мы, солдаты, плохо питаемся…А потом дал мне…

— И часто ты берешь у него консервы?

— Первый раз!

— Врешь! — с сомнением покачал головой Подметаев. — Небось, уже раз десять к нему приходил?

— Нет. Зачем мне врать, коли я уже все вам рассказал? — тихо ответил Иван. — Просто мы недавно получили партию консервов, и вот я, зная об этом, попросил…

— Ладно. Я не буду раздувать скандал, — смягчился майор, — но и ты должен войти в наше положение!

— Каким образом?

— Ну, об этом…давай поговорим у меня в кабинете. Сегодня, скажем, часика в четыре…

— Давайте лучше завтра! — предложил Зайцев, вспомнив, что ему предстоит в три часа дня встреча со Скуратовским.

— Нет, — возразил Подметаев. — Такие дела нельзя откладывать! Тогда пошли сейчас!

Иван глянул на часы. Без пятнадцати три! — Но, товарищ майор, — умоляюще промолвил он, — я сейчас никак не могу! Давайте тогда после ужина или хотя бы в пять часов!

— Ну, ладно, приходи ко мне в пять часов, — согласился Подметаев. — Тогда и поговорим!

И он отошел от Зайцева.

Последний быстро забежал в свой кабинет и выложил из карманов консервы. — Спрячу-ка я их, пожалуй, в сейф, — решил он.

Времени оставалось немного, поэтому Иван поспешно снял свои кирзовые сапоги и мокрые носки. — Наконец-то хоть не буду мерзнуть, — подумал он и надел на ноги извлеченные им из выдвижного ящика письменного стола сухие носки. Сапоги оказались как раз впору, только немного тяжеловатые. — Ну, ничего, лучше ходить в тяжелой обуви, чем постоянно болеть, — сказал себе Зайцев и сделал несколько шагов. — Привыкнем! Вот если заденешь чью-либо ногу, или на кого станешь, тому не поздоровится!

…В три часа дня Скуратовский был на месте. — Здравствуй, дорогой диссидент! — подошел он с улыбкой к Зайцеву и пожал ему руку.

— Какой диссидент? — усмехнулся Иван. — Что это еще за новое слово?

— А ты разве не знаешь?

— Ну, это означает что-то вроде «антисоветчик»…, - заколебался Иван.

— Да, что-то в этом роде…

— А к чему вы меня так назвали?

— Да я просто пошутил, — засмеялся Скуратовский, — хотя некоторые соображения на этот счет есть!

— Соображения! — воскликнул Зайцев. — Так это вы, наверное, из-за истории с Подметаевым? Ну, и быстро вы реагируете? Как это вы ухитрились обо всем узнать?

— Какая история с Подметаевым? — насторожился Скуратовский.

Зайцев вкратце рассказал о сути произошедшего.

— А с какой это он стати стал шарить по карманам? — возмутился оперуполномоченный, выслушав Ивана. — Ну, и наглец! Вот такие люди и позорят звание советского офицера! Да еще и политработник!

— Так вы не об этом? — удивился Иван.

— Нет, Иван, я имел в виду другое, — махнул рукой майор. — Видишь ли, мы получили материалы по твоему запросу!

— Ах, вот как! — вздохнул Зайцев. — Значит, на меня есть материалы?

— Понимаешь, видимо произошло недоразумение…

— Почему?

— Ну, видишь, мы ведь здесь уже не один день общаемся и знаем тебя. Нас не проведешь! Поэтому есть все основания считать, что с тобой вышла обыкновенная ошибка…

— Как так?

— Ну, понимаешь, — замялся Скуратовский, — во всяком деле бывают и свои плюсы, и свои минусы. Мы держим под контролем, практически, все население страны. И, сам понимаешь, возможны всякие издержки…

— В каком смысле?

— Ну, как тебе сказать? Мы пристально следим за каждым человеком, если он допускает какой-то отход от общепризнанных норм…Ну, скажем, высказывается когда-либо антисоветски. Конечно, нельзя исключать, что кто-нибудь скажет глупость сгоряча. По пьянке или в какой-нибудь стрессовой ситуации. Но если это повторяется из года в год, мы устанавливаем особое наблюдение. К сожалению, в твоей истории особое наблюдение установили без всяких на то оснований…

— Значит, было «особое наблюдение»?

— Было, — кивнул головой Скуратовский. — Причем, велось оно давно! Еще с начальной школы. Ты, видишь ли, усомнился как-то на уроке в том, что Ленин жив, понимаешь?

— Так значит донесла учительница?

— Не только учительница, мой друг. Учитель по своей работе обязан доносить! В свое время Владимир Ильич Ленин требовал, чтобы учителя обязательно стояли на коммунистических позициях, ибо в противном случае потеряют работу. Там на тебя были написаны донесения от пяти человек! В том числе от твоих товарищей! Так, заявления…детский почерк…

— А вы не могли бы показать эти документы мне?

— Ни в коем случае! Такие вещи мы никогда не предаем огласке!

— Но я ведь никому об этом не расскажу!

— Не сомневаюсь. Но понимаешь, нельзя!

— Значит, за мной всю жизнь будет вестись «особое наблюдение»? — спросил с отчаянием в голосе Зайцев.

— Нет. Наблюдение мы с тебя снимем. Это «дело» мы уничтожим. Можешь за это не волноваться! — улыбнулся майор. — Я с неделю поработал с этими документами по поручению товарища Вицина. Твое личное дело рассмотрено специальной комиссией Управления. Мы пришли к выводу, что все это — «липа». Хотя имеются и весьма неудачные совпадения!

— Какие именно?

— Да вот, хотя бы выходка ваших солдат во время конкурса художественной самодеятельности!

Иван почувствовал резь в сердце. — Но я ведь тут ни при чем! — пробормотал он.

— Да, ты здесь ни при чем! — кивнул Скуратовский. — Всю твою жизнь окружающие тебя люди делают все возможное, чтобы втоптать тебя в грязь! Я же побеседовал с Фреймутсом, который вышел на публику, надев на себя бюст Ленина. От нас не утаишь правду! Ну, вот он, после длительных препирательств, признался, что нарочно подстроил все это для того, чтобы над тобой посмеялись!

— Так прямо и сказал?

— Ну, не прямо так…Хотя, в общем-то, из разговора с ним стало ясно, что он вредил тебе специально! Как ни странно, но это позволило нам при изучении твоего личного дела сделать вывод в твою пользу!

— Почему?

— Да потому, что и твои школьные товарищи, и учителя, и рабочие на заводе, где ты недолго, но славно поработал, — майор усмехнулся, — доносили на тебя по той же причине, по которой подстроил историю с Лениным Фреймутс. Просто они ненавидят тебя так, как ненавидят посредственности талантливого человека!

— Вы меня считаете талантливым человеком?

— Что толку считать? Это так и есть! Вот, послушай! — Скуратовский достал из папки несколько исписанных листков. — Как я уже сказал, твоя история началась с донесения, в котором сообщалось, что ты усомнился в бессмертии вождя…

— Я хорошо помню эту историю! — перебил его Зайцев. — Я просто сомневался в том, что умерший человек может быть живым!

— Не спеши! — остановил его оперуполномоченный. — Здесь все понятно и без объяснений. Донесение составлено только на основе субъективных представлений человека, его написавшего…

— Учительницы? — опять вмешался Зайцев.

— Погоди, не перебивай! — улыбнулся Скуратовский. — Понимаешь, я не имею права тебе говорить, кто это написал. Хотя бы из моральных соображений. Я уже не говорю о законе! Поэтому спокойно слушай и не задавай никаких вопросов!

— Хорошо!

— Что касается жизни и смерти Ленина, — продолжал майор, — то здесь ни у кого нет никаких сомнений. Ты спорил насчет факта смерти Ленина, а они, — он поднял указательный палец правой руки вверх, — приписали тебе сомнения в его гениальности, в верности теории социализма! Понимаешь?

— Понимаю.

— Теперь вот донесение о сочинении некого Баранова. О том, как встретились Ленин и осел! Ох, и посмеялись же мы над этим рассказом! А в донесении отмечено, что это сочинение якобы инспирировал ты, что его будто бы написал под твою диктовку Баранов, полудибил!

— Был у нас такой товарищ, — усмехнулся Зайцев. — Он даже сидел некоторое время со мной за одной партой! Действительно, он многим казался полудибилом…

— Не такой уж он дурачок, как его выставляли, если сумел написать такой рассказ! Все наши сотрудники, изучавшие твое «дело», с полчаса покатывались со смеху! Теперь вот смотри, — Скуратовский перевернул листок, — здесь твои высказывания об Америке. Так, в пятом классе ты говорил, что американцы были нашими союзниками во время Великой Отечественной войны…А что тут антисоветского? Об этом все прекрасно знают! А листок, тем не менее, приложили к делу! В шестом классе ты, по донесению товарищей, рассказывал, что у американцев имелись большие достижения в науке…А у какого народа нет научных достижений? Видишь, опять передергивание! В седьмом классе…Впрочем, снова то же самое. Вот в восьмом классе ты говорил, что восхищен высадкой американских космонавтов на Луну…Но ведь это показывали по телевизору, и все ими восхищались! Однако тебе это поставлено в вину! А школьные характеристики! Всюду одно и то же! Способен, одарен, но…недисциплинирован, подвергает сомнению общеизвестные истины, непатриотичен, поскольку товарищи зовут тебя «Американцем», и другой подобного рода вздор! Вот, смотри, в девятом классе ты усомнился в абсолютной верности взглядов Белинского и Добролюбова. А что тут крамольного? Пусть тогда педагоги докажут, что взгляды этих мыслителей были прогрессивными! Или вот, в десятом классе — насмешки над Львом Толстым! Оказывается, однажды ты заявил на уроке литературы, что таких семейных трагедий, какая описывается в романе «Анна Каренина», «хоть пруд пруди», и что царизм здесь совершенно не при чем! В донесении же это преподносится как выпад против социализма и критика великого писателя! Выходит, что ты рассматривал творчество Толстого не как борьбу против буржуазно-помещичьего строя, а как отражение в его мыслях и чувствах жизни русских людей и обстановки того времени, которые писатель пытался образно осмыслить! Получается, что ты не только талантливый, но действительно умный человек, который уже в школьные годы пытался самостоятельно рассуждать!

Почти целый час рассказывал Скуратовский о донесениях, написанных в свое время на Ивана, приводя цитаты из разложенных перед ним листков. Слушая его, Зайцев вспоминал о своих разговорах и мысленно пытался представить себе образы доносчиков. Когда же оперуполномоченный замолчал, Иван почувствовал как-будто на него со всех сторон смотрят чьи-то глаза, пристальные, внимательные, которые, казалось, ощупывают все его существо и пронизывают его насквозь!

— Вот так штука! — думал он. — Неужели все мои товарищи, с кем я когда-либо делился своими мыслями, на меня доносили? Даже на заводе, где я совсем ни с кем не говорил о политике! Хотя, впрочем, судя по цитатам из моего «дела», что-то подобное было…Да разве все запомнишь?

— Я, конечно, понимаю твое огорчение, — промолвил после паузы майор, — но советую не принимать все это слишком близко к сердцу. У нас, советских людей, нет и не может быть друзей! Конечно, бывают преданные и надежные люди. Но это следует рассматривать только как исключение! Поэтому лучше не рисковать! Не нужно доверяться друзьям! Если, конечно, не хочешь, чтобы на тебя завели «личное дело»!

— Значит, вот почему меня не принимали в институт? Так, Владимир Андреевич?

— Судя по всему, так. Товарищи неплохо тебе в этом помогли!

— И что же дальше?

— А дальше мы уничтожим всю эту писанину и можешь быть спокоен: для тебя будет открыта дорога в жизнь!

— Но чем я заслужил подобное доверие? — удивился Зайцев.

— Ну, прежде всего, тем, что сам, добровольно согласился сотрудничать с нами! — улыбнулся Скуратовский. — И сотрудничать так плодотворно! — Он похлопал по папке. — А потом, у нас есть еще ряд соображений на твой счет, но к этому мы вернемся в другой раз…

Иван задумался: — Что еще за «соображения»? Какие там у них на мой счет планы?

— Говоришь, у вас на складе можно иногда добыть консервы? — спросил вдруг неожиданно оперуполномоченный.

— Да как вам сказать, — замялся Зайцев. — Если банки две-три…Да и то только в том случае, если их даст прапорщик Наперов.

— Мне бы баночек пятьдесят мясной тушенки, — пробормотал майор. — Тут нужно провернуть одно дело…

— А вы поговорите с Наперовым, — посоветовал Зайцев.

— А может ты сам у него спросишь? Мол, беседовал с тобой Скуратовский и просил об этом…

— Да вы что?! Наперов тогда с ума сойдет!

— Не сойдет! В крайнем случае, я его так припугну, что он у меня будет как шелковый!

— Так что ему сказать?

— Скажи, что я зашел к тебе в кабинет в штабе и предложил тебе с ним поговорить!

И Скуратовский стал подробно объяснять Ивану, что нужно делать.

Г Л А В А 17

Ч Т О Х О Т Е Л П О Д М Е Т А Е В

Вернувшись после встречи с начальником «особого отдела» в штаб, Зайцев решил рассказать лейтенанту Потоцкому о произошедших в этот день событиях.

Выслушав историю с Подметаевым, начпрод усмехнулся.

— Нечего на этот счет беспокоиться, — сказал он. — Что касается сапог, то я до сих пор не получил причитающиеся мне не только яловые, но и хромовые, поэтому ничего удивительного нет, что я якобы послал тебя на склад. А с консервами…Тут пусть тоже Подметаев не дергается. Если Наперов посчитал нужным выдать консервы, это не касается Политотдела. Да и вообще, не им, болтунам, тягаться с Наперовым! Пусть лучше дурят простых солдат сказками о голоде в странах капитала, чем лезут не в свои дела!

— А как же тогда быть с явкой на встречу в кабинет Подметаева? — спросил Зайцев. — Мне же нужно придти к нему в пять часов!

Потоцкий посмотрел на часы. — Уже пятнадцать минут шестого, — улыбнулся он, — ты и так опоздал. Занимайся-ка лучше накладными. Ну его на фуй! Если ему так уж будет нужно с тобой встретиться, сам зайдет — не велик барин!

В это время зазвонил телефон. Начпрод поднял трубку: — Слушаю. Так, так…А на каком основании?

Иван не слышал слов невидимого собеседника Потоцкого, но интуитивно догадался, что это майор Подметаев.

— Ладно. Передаю, — сказал по телефону Потоцкий и посмотрел на Ивана. — Возьмите, товарищ Зайцев, трубку!

— Слушаю, ефрейтор Зайцев, — пробормотал Иван.

— Ты почему не приходишь? — спросил с угрозой в голосе Подметаев. — Мы же договорились встретиться в пять часов?

— Все из-за работы, товарищ майор, — ответил Зайцев. — Я же вам говорил, что сегодня очень трудно встретиться.

— Так что, ты сейчас не придешь?

— Нет. Я выписываю накладные.

— Тогда передай трубку Потоцкому.

— Что? — спросил начпрод, взяв трубку. — Сообщите Худкову? Пожалуйста! Ах, вы самому командиру? Ну, что ж, это ваше право!

Иван понял, что Подметаев угрожает и начпроду и ему всеми земными карами. Наконец, Потоцкому это надоело. — Вот что, товарищ майор, — сказал он довольно резким тоном, — если ваши вопросы будут иметь какое-то отношение к продовольственному снабжению, пожалуйста, обращайтесь ко мне. Если же вы будете отвлекать моих работников на несвойственные их должностным обязанностям дела, я напишу на вас рапорт! Понимаете?

Подметаев прервал разговор, положив трубку.

— Ну, вот видишь, послали мы товарища Подметаева подальше, — улыбнулся Потоцкий. — В другой раз будет знать, как нужно разговаривать с компетентными специалистами! Хотя он еще довольно долго будет отвлекать тебя от работы… С этим говном лучше бы не связываться. Как прилепятся, так не знаешь, как от них отвязаться!

— А что ему от меня надо? Как вы думаете? — спросил Иван.

— Черт его знает! — ответил начпрод. — Возможно, хочет выудить какую-нибудь информацию…Будь с ним осторожней! Они повсюду сеют смуту и раздор! Расплодили кругом доносчиков! Перессорили всех солдат в части! Вероятно, будет уговаривать тебя сотрудничать с Политотделом…Здесь будь внимателен! Это сотрудничество еще никому никогда не принесло пользы, а вот вреда — немало! Поэтому отделайся от него как-нибудь в разговоре малозначительными фразами.

— Товарищ лейтенант! — громко сказал Зайцев. — Сегодня у меня была встреча не только с Подметаевым, но и со Скуратовским!

— С начальником «особого отдела»?! — побледнел Потоцкий. — Час от часу не легче! А ему ты зачем понадобился?

— Он встретил меня на улице возле штаба и повел к себе в кабинет. Это вон там — в соседней части! — Иван махнул рукой в сторону стройбата.

— Что-то серьезное! — забеспокоился начпрод. — Уж если повел в собственный кабинет…

— Да как раз ничего серьезного нет, — улыбнулся Зайцев. — Он просил поговорить с Наперовым о консервах…

— О консервах! — вскрикнул Потоцкий. — Опять эти консервы! Уж не Подметаев ли донес ему?

— Я тоже так сначала подумал, — пробормотал Иван, — но, оказалось, что здесь просто случайное совпадение.

— С «особым отделом» случайностей не бывает! — сказал раздраженно Потоцкий. — Тут, пожалуй, дело серьезное! Так что он спрашивал о консервах?

— Он спросил, а нет ли на складе мясной тушенки…

— И что ты ответил?

— Я сказал, что в книгах числится совсем немного.

— А он?

— Ну, он, в общем-то, сказал, что ему нужно для каких-то целей пятьдесят банок мясной тушенки…

— Пятьдесят банок? Да он что, офонарел?! Что ты ему ответил?

— Я сказал ему, что такие вопросы не решаю и предложил обратиться к Наперову. Пусть с ним и разбирается!

— И все?

— Нет. Скуратовский сказал, чтобы я сам поговорил об этом с Наперовым. Но я ведь не мог не поставить вас в известность?

— Молодец, что рассказал мне все! Я поговорю с Наперовым. Что-то подозрительно. Может он хочет устроить какую-нибудь проверку? С особистами нужно быть настороже: в любую минуту могут подложить свинью! Так что пойду-ка я сейчас и посоветуюсь с Наперовым. Авось, что-нибудь решим…

И Потоцкий удалился.

А Зайцев засел за документацию. За разговорами он совершенно забыл о накладных, поэтому нужно было наверстывать упущенное.

Это Иван успешно и сделал, затратив на работу около получаса. Только он проверил накладные, как в кабинет ворвались разгоряченные Потоцкий и Наперов.

— Расскажи-ка мне, товарищ Зайцев, подробней, что от нас требовал Скуратовский! — поспешно произнес Наперов.

Иван рассказал все то же, что он говорил Потоцкому.

— А ты ничего не упустил? — спросил Наперов. — Может быть, сам как-нибудь оговорился по оплошности? Ты ему ничего не рассказывал про нашу работу?

— Нет, ничего не рассказывал, — ответил Иван. — Сразу же после того как я вернулся со склада Скуратовский подошел ко мне и позвал с собой.

— Странно, — пробормотал Наперов. — Может этот мудак Подметаев что-нибудь разболтал?

— Нет, — сказал Иван. — Он ни разу не упомянул Подметаева!

— Да, так он тебе и скажет про свой источник информации! — грустно усмехнулся завскладом. — Но вот только странно: зачем ему нужно что-то про нас знать? Наша работа не имеет никакого отношения к политике! Очень подозрительно!

— А может он действительно хочет получить консервы? — спросил Потоцкий. — Я думаю, что вся эта история не имеет никакого отношения к КГБ. Возможно, это личный вопрос…

— Да, я слышал, что Скуратовский — страшный крохобор! — размышлял вслух Наперов. — За копейку удавится! Не исключено, что он все-таки решил погреть о нас руки. Но вот все равно что-то тут нечисто…Неужто он без нас не может достать себе каких-то там консервов?

— Видите ли, Валентин Иванович, — возразил Потоцкий, — жадный человек рад любым мелочам! Возможно, он и в соседней части что-нибудь к рукам прибирает…

— Конечно, это не исключается, — уже более спокойно произнес завскладом. — В принципе, пятьдесят банок не так уж и много, чтобы особенно за них переживать…Опасно то, что он систематически повадится требовать все, что ему не заблагорассудится!

— Так что будем делать? — спросил Потоцкий.

— Что-нибудь придумаем, — ответил Наперов. — У меня, между прочим, хорошие отношения с некоторыми начальниками из Управленя КГБ. Если будет зарываться, мы можем этого Скуратовского и прижать!

— Да вы что, Валентин Иванович?! — испугался Потоцкий. — И не вздумайте связываться! Еще врагов себе наживем!

— Ладно, я не буду пока перегибать палку, — кивнул головой Наперов. — Лучше, конечно, договориться со Скуратовским по-хорошему! — И он протянул руку к телефону.

— Здравствуйте, товарищ майор! — обратился завскладом к невидимому собеседнику. — Это Наперов. Я по поводу вашего разговора с Зайцевым!

Наступила тишина. Судя по всему, Скуратовский что-то говорил, а Наперов слушал.

— Так…хорошо…сейчас? — спросил вдруг по телефону завскладом. — У вас? Хорошо, я сейчас приду! — И он положил трубку.

— Пойду к нему, — сказал, сделав небольшую паузу, Наперов. — Может поговорим по-хорошему?

— Ну, с Богом! — благословил его Потоцкий. — Будьте осторожней! Сами знаете, с кем имеете дело!

— Я, слава Богу, не мальчик! — ответил завскладом. — Ну, «Бог не выдаст, свинья не съест»! — И он удалился.

В это время зазвонил телефон.

— Слушаю! — сказал Потоцкий, подняв трубку. — А, накладные? — Он махнул рукой Зайцеву и зажал ладонью микрофон. — Это Полищук. Накладные требует!

Зайцев протянул документы: — Вот, пожалуйста, все готово!

— Отлично! — сказал начпрод и вновь заговорил по телефону. — Я сейчас сам поднесу документы, Петр Иваныч. Не беспокойтесь, у нас все готово. Что? Просто несколько задержались…Да!

После этого разговора Потоцкий ушел в столовую.

…Время подходило к ужину, и Зайцев решил убрать разбросанные по столу бумаги.

Вдруг вновь зазвонил телефон. Иван взял трубку: — Слушаю, ефрейтор Зайцев!

— Это Полищук, — ответил резкий голос. — Что это ты, Иван, выписал сегодня меньше рыбы, чем обычно? Ты случайно не ошибся в подсчетах?

Зайцев растерялся. — Что за день сегодня? — подумал он. — Какое-то проклятие! Но нужно взять себя в руки и как-то выкручиваться!

— Нет, это не ошибка, — пробормотал он. — Просто необходимо откорректировать старые промахи…

— Какие промахи?

— Да дело в том, что мы раньше несколько раз выписывали рыбы больше, чем полагается, в результате чего немного нарушили учет…

— Выходит, мне раньше выдали рыбы больше, чем положено?

— Выходит так. Мы тут проверяли с товарищем Наперовым документы, — соврал Иван, — и обнаружили недостачу. Вот и приходится покрывать ущерб!

— Но это же нарушение — недодавать продукты? — пробормотал завстоловой. — Как мы будем теперь выдавать рыбу? Ведь все нормативы не соответствуют требованиям?

— Как выдавали, так и выдавайте! — рассердился Зайцев. — Что вы мне претензии предъявляете? В конце концов, мы в одной службе! Если недодавать — нарушение, то разве не нарушение — передавать? Тогда вы, небось, не жаловались!

— Как ты со мной разговариваешь?! — вскипел Полищук. — Я буду докладывать товарищу Худкову!

— Не сердитесь, Петр Иванович! — смягчился Иван. — Извините, если я вас чем-либо обидел! Но, думаю, вам не следует жаловаться товарищу Худкову! Понимаете?

— Это еще почему?

— Да потому, что не только у нас бывают ошибки и недостатки, — решительно сказал Зайцев. — Они есть и у других людей! Поэтому лучше всего «не копать другому яму, ибо можно самому в нее угодить», как гласит известная русская пословица!

— Ладно, я поговорю с Потоцким, — ответил со смирением в голосе Полищук. — Будь здоров! Но смотри, старайся в следующий раз не нарушать нормы!

— Хорошо!

Не успел Иван положить трубку, как в кабинет вошел улыбающийся Наперов. — Хрен с ним, товарищ Зайцев! — сказал он. — Спишем для Скуратовского пятьдесят банок! Оказывается, он выдает замуж свою дочь, и вот для свадьбы ему понадобилась мясная тушенка.

— Для свадьбы? — удивился Иван. — Так что, он не может достать свежего мяса? Разве у них нет спецраспределителя? Это же КГБ!

— Не знаю, что у них там есть. Конечно, свой магазин имеется, — поморщился Наперов. — Да какое нам дело до этого? Ясно только, что свадьба — штука весьма щекотливая! А по такому поводу можно поступиться несколькими банками.

— А если Скуратовский посчитает, что это дело, списание, у нас — норма жизни? Да куда-нибудь донесет? Что тогда? — спросил Иван.

— Вряд ли он так поступит, — ответил Наперов. — К тому же я нашел способ, как отвадить его раз и навсегда от наших консервов!

— Как?

— Я ему сказал, что смогу дать пятьдесят банок только за деньги, ибо у меня есть связи с военторгом, и я имею, в свою очередь, возможность купить там необходимое количество консервов, поскольку брать со склада недопустимо!

— И что же он ответил?

— Он сначала надулся, но, поразмыслив, спросил, а по какой цене. Я же сказал, что по два рубля за банку! Тогда Скуратовский возмутился. Оказывается, он знает, что государственная цена одной банки составляет всего один рубль! Вот проныра! Пришлось соглашаться на государственную цену!

— Словом, вы решили продать ему консервы за пятьдесят рублей?

— Совершенно верно! Пятьдесят рублей — все-таки деньги немалые! И если ему еще раз захочется солдатских консервов, пусть снова расплачивается! Мне от этого не хуже!

— Значит, будем опять списывать консервы?

— Обязательно, только в несколько приемов. А то этак Полищук может забеспокоиться!

— А он уже забеспокоился!

— С чего ты это взял?

Зайцев рассказал о только что состоявшемся телефонном разговоре.

— Вот мудак! — пробурчал завскладом, выслушав Ивана. — И лезет же не в свои дела!

— Видите ли, Валентин Иванович, — сказал Иван, — мы как-то раньше не списывали рыбные консервы, поэтому он и заподозрил неладное. Ведь количество выдаваемой рыбы давно уже не менялось. Он и привык к определенной цифре.

— Да, мы уже давно не списывали рыбных консервов, — кивнул головой Наперов. — Видимо, в этом и была наша главная ошибка!

— Но если мы будем это делать систематически, — возразил Зайцев, — рано или поздно прогорим!

— А мы не будем зарываться, — улыбнулся завскладом. — Будем списывать меньше, но чаще. Вот и все! Ты же сам сказал ему, что мы несколько раз выписали рыбы больше, чем требовалось по нормам. Значит, теперь можно несколько раз списать консервы!

— Да, но ведь Полищук может взять накладные и сам все пересчитать?

— Только этого еще не хватало! — рассердился Наперов. — Пусть занимается своими делами и не лезет туда, куда его не просят! В конце концов, поставим его на место! Не волнуйся! Ты только держи меня в курсе всех его выходок и если что — сразу же мне звони!

— Хорошо, товарищ прапорщик!

— Ну, тогда, — Наперов встал и протянул Зайцеву руку, — будь здоров! А я, пожалуй, пойду…

На другой день, с самого утра, в кабинет продснабжения пожаловал майор Подметаев. Зайцев в это время был один, и опытный политработник решил, как говорится, «взять быка за рога».

— Мне надо поговорить с вами, товарищ Зайцев! — сказал он суровым голосом.

— Я слушаю вас, товарищ майор, — ответил невозмутимо Иван.

— Понимаете, товарищ ефрейтор, — начал Подметаев, усевшись на стул Потоцкого, — за последнее время обстановка в мире стала чрезвычайно напряженной! Американский империализм…

— Я-то тут причем? — перебил его Иван. — Если вы хотите преподнести мне курс лекций в стиле товарища Коннова, пожалуйста, не надо! Я ведь на работе и не могу сидеть без дела долгое время…

— Нет! Нет! — отмахнулся майор. — Я не собираюсь читать вам лекций. Просто, видите…э-э-э…ну, тут, в общем, очень сложная обстановка…

— Вы имеете в виду нашу жизнь? — спросил Зайцев. — А разве между людьми когда-либо бывали несложные отношения? Ведь так уж человек устроен!

— Вы совершенно правильно меня поняли, — улыбнулся Подметаев. — Обстановка у нас от того и сложная, что отношения между людьми слишком враждебные! Мало того, они еще усугубляются пьянством, развратом, национализмом, антисоветскими проявлениями! Вы понимете, о чем я говорю?

— Нет.

— Ну, видите ли, я хочу сказать, что в нашей части очень многие военнослужащие постоянно нарушают воинскую дисциплину, причем совершенно безнаказанно!

— Так что, я могу помочь в наказании нарушителей?

— Вполне можете!

— Каким образом?

— Достаточно сообщать нам о готовящихся нарушениях воинской дисциплины, а уж мы сами примем профилактические меры!

— Значит, вы хотите, чтобы я доносил вам на своих товарищей?

— Зачем так драматизировать? — поморщился Подметаев. — Не доносить, а докладывать! Доносить — значит, писать письменный донос, а от вас этого совсем не требуется! Достаточно только нам рассказать…

Зайцев засмеялся: — Но кто же пойдет ко мне сюда в штаб докладывать о готовящемся нарушении? Неужели вы думаете, что солдаты заранее планируют нарушения и готовят какие-то заговоры? Разве драки вспыхивают не случайно? Или попойки? Найдут где-нибудь деньги да пропьют! Как я об этом узнаю?

— Конечно, не все солдаты планируют нарушения, — кивнул головой Подметаев. — С этим я согласен. Но есть ситуации, при которых проступок заранее готовится. Например, попойка в честь дня рождения какого-нибудь «старика» или в связи с получением денежного перевода. Возможны также и самовольные отлучки и привод в ту или иную роту проституток…

— А разве у нас есть проститутки? — перебил его Зайцев. — Ведь вы же сами говорили на одном политзанятии, что в СССР искоренена проституция?

— Это только официальные данные. Но, увы, — покачал сокрушенно головой Подметаев, — развратные женщины еще имеются! Вон, в прошлом году, случай с Криворучко!

— Так ведь тогда признали, что Криворучко ни в чем не виноват?

— Но ведь проститутка приходила?

— А разве она брала за это деньги? — усмехнулся Зайцев.

— А причем тут деньги?

— Известно же, что проститутки — это женщины, продающие за деньги свое тело. Вы нас так учили! А что могут взять такие женщины с солдата?

— Ну, хорошо. Пусть не проститутка, так плять! — рассердился Подметаев. — Если мы не будем их выявлять, понимаешь, какая может сложиться в части обстановка? О какой боеготовности тут может идти речь? Смотри, вон тогда мы выявили плять на теплице — и за весь год больше не было ни одного случая! А если бы мы заранее обо всем знали? Да разве мы допустили бы половые контакты? Ведь наверняка она не один раз спала с солдатами и так обнаглела, что потеряла всякую осторожность!

— Проститутки — это что! — поддакнул с ехидцей Зайцев. — А ведь если они свободно проходят ночью на территорию части, как же тогда не пройдут шпионы?

— Вот именно! — обрадовался, не заметив насмешки, майор. — Это хорошо, что вы все понимаете! Значит, и шпионы, и диверсанты могут вполне пройти на нашу территорию. А это уже не шутка! Вон, какая история приключилась однажды в одной из воинских частей под Москвой. Американский диверсант беспрепятственно прошел под покровом ночи через пролом в стене и проник в расположение воинов, связанных со средствами противовоздушной обороны! И, представьте себе, через неделю вся рота, имевшая очень важное боевое значение, заболела сифилисом!

— Да ну? — удивился Зайцев. — А может они заразились от какой-нибудь бабы?

— Но не может же вся рота заразиться от одной? — возразил майор. — Это, наверняка, была диверсия! Тем более что никто из солдат не признался, что общался с дурной женщиной!

— Понятно. Но чем я могу вам помочь?

— Видите ли, товарищ Зайцев, если вы будете нас периодически информировать о тех или иных готовящихся или совершенных проступках, этого будет вполне достаточно!

— Ну, а если я не буду информировать?

— Тогда твое дело похуже, — майор помрачнел. — В этом случае я буду вынужден подать рапорт командиру части о том, что ты пользуешься своим служебным положением в корыстных целях, вымогая на продскладе консервы!

— Но что это вам даст? — сделал испуганный вид Зайцев.

— Многого не даст, — молвил с грустью Подметаев, — зато будет способствовать прекращению вымогательств и разных махинаций!

— Не там ты ищешь! — подумал про себя Зайцев и еле-еле сдержал смех. Он прекрасно понимал, что если бы Подметаев и написал такое донесение командиру, вряд ли бы военачальники возмутились его поступком! Все они тянули со складов все, что плохо, да и хорошо, лежало, и две-три банки консервов не вызвали бы у них отрицательных эмоций. Хотя, кто знет, а вдруг бы разгорелся скандал? Иван вспомнил о только что объявленном ему приказом по части отпуске и заколебался.

— Ну, а если не будет никаких нарушений, то что тогда? — спросил он.

— Такого, мой друг, быть не может!

— Ну, а если?

— В теории, конечно, такое возможно. Но вот в практике…Впрочем, если не будет нарушений, нам же еще лучше! Значит, Политотдел хорошо работает! Хотя я очень сомневаюсь, что в вашей роте, где скопились самые злостные нарушители дисциплины, пьяницы и антисоветчики, возможен даже один-единственный день без нарушений! У вас немало и таких людей, которые каждый день нарушают дисциплину, и мы никак не можем их поймать!

— Да не может быть! — насторожился Иван. — Откуда у нас такие солдаты? Это все сказки! К тому же вы не называете фамилий. А так можно говорить все, что угодно!

— Ну, хорошо, — улыбнулся Подметаев. — Я назову тебе одну фамилию. Ну, хотя бы, например, ваш командир отделения Шорник!

— Вацлав Шорник?! — вскричал Иван. — Да вы что, смеетесь?! Младший командир будет нарушать дисциплину?! Кто вам мог сказать такую глупость?

— Это не глупость, а абсолютная правда! — покачал головой майор. — Мы знаем, когда нам говорят правду, а когда — ложь! Слава Богу, мы — люди достаточно опытные! Кое-кто рассказал нам про Шорника все: и как он водочку достает, и как бегает к бабам в «самоволку»! Мы все знаем!

— Но я ничего об этом не слышал! — растерялся Иван. — Почему же вы обратились именно ко мне?

— Наш человек сказал, что вы с Шорником друзья, а в таком деле это — наилучшая возможность знать о нем все! Ну, как, поможете нашему общему делу?

— Хорошо! — кивнул головой обескураженный Зайцев. — Я готов! Как только что-нибудь о Шорнике проведаю, сразу же вам сообщу!

— И о других нарушителях, — добавил Подметаев.

— И о других…, - повторил Иван.

Г Л А В А 18

П О Ч Т О В Ы Й П О Е З Д

Как только Подметаев удалился, Зайцев позвонил в роту. — Вася, — спросил он Таманского, который представился как дневальный, — скажи, а нет ли в роте Шорника?

— Эй, Шорник! — заорал дневальный.

— Иван, это ты? — раздался спустя полминуты голос Шорника.

— Да, Вацлав, это я, — ответил Зайцев. — Послушай, ты не можешь придти ко мне в штаб на несколько минут?

— Если только на полчаса. А что случилось?

— Мне кажется, что дело весьма срочное и тебе следует как можно скорей ко мне придти!

— Хорошо, я сейчас приду. Ну, а что такое произошло?

— Понимаешь, это не телефонный разговор. Старайся идти сюда закоулками и особенно избегай работников Политотдела. Заходи в мой кабинет только тогда, когда увидишь, что никого в коридоре нет. Ясно?

— Ясно-то ясно, но вот, а вдруг кто-нибудь будет стоять в коридоре?

— В штабном коридоре не стоят. Однако если кого-нибудь увидишь, зайди лучше в туалет, выжди, и лишь когда убедишься, что никто тебя не видит, заскакивай ко мне. Понимаешь, так нужно!

— Понимаю. Сейчас буду.

Минут через десять Шорник вошел в кабинет продснабжения. Зайцев закрыл дверь на ключ. — Мы уже давно здесь не встречались, — сказал он. — А за это время ты ухитрился наделать немало всяких ошибок!

— Что ты имеешь в виду?

— Послушай и не горячись! Сейчас, ну, вот, двадцать минут тому назад от меня вышел майор Подметаев. Надеюсь, ты его хорошо знаешь?

— Знаю. Он — инструктор Политотдела!

— Так вот. Этот «друг» предложил мне шпионить за товарищами, выявлять там разные проступки: попойки, самоволки, драки…

— Ну, а ты?

— Я, конечно, сначала отказался, но он вдруг сказал, что обращается ко мне только потому, что в нашей роте дисциплина настолько ухудшилась, многие солдаты настолько обнаглели от пьянок и самоволок, что Политотдел ждет со дня на день чрезвычайного происшествия!

— Ну, и пусть «ждут у моря погоды»!

— Не смейся, Вацлав, все не так уж весело! В конечном счете, майор предложил мне вести наблюдение за тобой! Понимаешь?!

— За мной?! — подскочил Шорник.

— Да, за тобой, потому что я сказал, что если не услышу конкретную фамилию нарушителя, то ни о чем с ним говорить не буду! Или что-то в этом роде. И вот он назвал тебя. Полагаю, что тут комментарии не требуются?

— Ну, и как, ты согласился за мной шпионить? — усмехнулся Шорник.

— Согласился, — кивнул головой Зайцев. — Ты же сам видишь, как я за тобой шпионю?

— Ну, а что дальше?

— Не знаю. Буду, видимо, периодически встречаться с этим мудаком и давать ему дезинформацию. Закладывать друзей я не намерен!

— Слушай, а это ты неплохо придумал! Молодец! Хотя рано или поздно Подметаев тебя раскусит! А с Политотделом шутки плохи! Он может тебе изрядно потрепать нервы!

— Знаешь, Вацлав, мы уже почти «старики». Переживем какие-нибудь два месяца — и все! Кроме того, я сейчас съезжу в отпуск. А это тоже время! Ну, допустим, узнает Подметаев, что я «вожу его за нос»…Как он мне отомстит?

— Возможно, объявит какое-нибудь взыскание…

— Какое? За что? За то, что давал ненужную информацию?

— Ну, не знаю. Хотя считаю, что не стоит с ними связываться! Они вполне в состоянии подпортить тебе биографию!

— Ты же ведь знаешь, кто у нас может ее подпортить? Не Политотдел, а КГБ! Здесь у нас, слава Богу, дела идут хорошо!

— Все нормально со Скуратовским? — улыбнулся Шорник. — Пописываешь помаленьку?

— Нормально, — сдержанно ответил Зайцев. После того как он познакомился со Скуратовским, друзья почти не вели разговоров на тему взаимоотношений с «органами».

— Когда ты собираешься ехать в отпуск? — спросил вдруг Шорник.

— Не знаю, — пробормотал Иван. — Это будет зависеть от Потоцкого: ему же придется вместо меня возиться с бумагами!

— А ты поговори с ним, ибо затягивать с отпуском не следует. Кто знает, а вдруг где-нибудь «залетишь»?

— Да, ты прав. Я поговорю с шефом. Тем более что сейчас самое спокойное время. Март. Почти нет командировочных, никто не увольняется, не приезжает. Словом, почти нет движения личного состава…

— Ну, вот и поговори. А если стесняешься, я сам с Потоцким побеседую.

— Чего мне стесняться? Сегодня же и поговорю.

На этом друзья и расстались.

Как обычно, начпрод пришел в свой кабинет после четырех. Зайцев уже подготовил накладные и от нечего делать читал книгу. — Товарищ лейтенант, — сказал он Потоцкому, — я хотел бы спросить вас об одном деле…

— Наверняка об отпуске? — догадался начпрод.

— Да! Оказывается, вы читаете мои мысли?

— Нет, — покачал головой Потоцкий, — просто я сегодня после обеда встретил около столовой Шорника. И он спросил меня, когда ты поедешь в отпуск.

— Ах, вот оно что!

— В общем, я думаю, что ты поедешь тогда, когда захочешь!

— А вдруг я захочу сейчас? — улыбнулся Зайцев.

— Ну, и что? Езжай сейчас!

— Нет, товарищ лейтенант, так не годится! Нужно подготовить необходимые документы!

— Какие документы?

— Нужно хотя бы составить на будущее время меню, выписать несколько накладных…В конце концов, меню будет известно. Все необходимые продукты есть. Я подготовлю и накладные на будущие дни. Вы будете только расписываться и относить их в столовую. Кстати, нужно будет завезти продовольствие на десять-двенадцать дней. Там, мяса, рыбы, масла. И вам не придется выписывать доверенности…

— Но это очень большая работа? — возразил Потоцкий.

— Ничего! — усмехнулся Зайцев. — Где наша не пропадала? Сделаю все! Можете не беспокоиться!

— Ну, что ж, смотри сам. Тогда выбирай дату своего отъезда.

Иван потянулся к календарю. — Так, дня три мне, пожалуй, хватит, — посчитал он, — для подготовки документов. Вот, думаю, числа четырнадцатого можно будет поехать. Конечно, если Наперов завезет в течение этих трех дней продовольствие…

— Об этом я позабочусь, — сказал Потоцкий. — Схожу на склад и поговорю с товарищем Наперовым. Завтра или послезавтра он поедет на хладокомбинат или пошлет туда Костюченко.

— Ну, и хорошо! — обрадовался Зайцев. — Тогда я приступлю к делу!

И он взял чистый бланк меню.

Все получилось так, как они решили. Иван составил целых два меню, чтобы в течение двух недель не возникало никаких проблем, а затем стал ежедневно выписывать по четыре накладных на будущие дни. Конечно, он был вынужден на три дня отказаться от чтения книг и изучения английского, ибо времени ему на это не хватало. Иван продолжал ежедневно писать домой письма, но они в эти последние дни больше напоминали сухую схему, чем живое отражение его мыслей и чувств. О том, что он скоро приедет домой, Зайцев не сообщал, опасаясь, что вдруг ему что-нибудь помешает, а родители будут только напрасно переживать, ожидая его.

Наконец, все документы были подготовлены, продукты на склад завезены, и Зайцев за день до отъезда пошел на встречу со Скуратовским.

— Ну, что, едем в отпуск? — спросил его после взаимных приветствий оперуполномоченный.

— Да, Владимир Андреевич! — ответил Иван, не удивляясь осведомленности Скуратовского. — Я как раз собирался вам об этом рассказать…

— Ну, что ж, отпуск — дело хорошее, — улыбнулся майор. — Не каждому солдату это удается! Отпуск — большая честь! И ты ее заслужил!

— Спасибо, — опустил глаза Иван. — Я думаю, что мне просто повезло.

— А я так не думаю. Ты сам, своим трудом заработал это поощрение! Скорей другим, кому в части объявили отпуск, повезло, чем тебе!

Далее они составили очередную докладную с «раскаиванием» Туклерса и с «упорством во грехе» Балкайтиса и немного поговорили о перспективе дальнейшей работы по выявлению классовых врагов и политически незрелых людей.

— Ну, желаю тебе счастливо отдохнуть! — сказал на прощание Скуратовский и пожал Ивану руку. — Смотри, может там на «гражданке» тебе удастся узнать что-нибудь новое. Теперь ты будешь смотреть на мир уже другими глазами. После знакомства с нами очень многие понятия меняют свой смысл. Если выявишь какие-либо антисоветские проявления, будь внимателен, не теряйся, все хорошо запоминай. Понимаешь?

— Понимаю, Владимир Андреевич.

На другой день, четырнадцатого марта, Зайцев прямо с утра зашел в строевую часть штаба. — Ну, как, Миша, — спросил он Балобина, — будет ли готов сегодня приказ на мой отъезд?

— Конечно, можешь не сомневаться, — ответит тот. — После обеда заберешь у нас командировочные документы: отпускной лист и два отрывных талона на бесплатный проезд туда и обратно по железной дороге!

В четыре часа Иван попрощался с Потоцким и направился к контрольно-пропускному пункту. Там его ждал Шорник.

— Ну, счастливо тебе, Иван! — сказал он. — Отдохни там хорошенько. Попей водочки-винца. Словом, желаю счастья!

Зайцев нащупал рукой боковой карман. Теперь порядок — все документы на месте! И он зашагал к троллейбусной остановке.

До железнодорожного вокзала было довольно далеко. После получасовой езды на троллейбусе пришлось сделать пересадку и уже автобусом добираться до цели.

Наконец, наш герой прибыл на вокзал и обнаружил там самое настоящее столпотворение. Он, конечно, не однажды ездил на поезде и представлял себе обстановку, окружавшую советского путешественника. Однако в таком многолюдстве ему еще не приходилось бывать. Казалось, что здесь, у билетных касс и в залах ожидания, собралась вся многострадальная Россия!

— Хорошо, что для военнослужащих есть отдельная касса, — подумал Иван, когда увидел огромные очереди у кассовых окошек. Однако и у воинской кассы было многолюдно. В очереди в основном стояли гражданские лица.

— Может, они — военные, одетые в штатское? — подумал Иван. — Хотя здесь и женщины, и дети…Впрочем, может они из семей офицеров?

И он встал в очередь.

Проблема очередей для советских людей не существовала. Верней, очереди были, но никто это не осуждал и не пытался как-то изменить сложившееся положение дел. Очереди стали неотъемлемым, привычным жизненным атрибутом советских граждан. Даже, можно сказать, необходимым элементом жизни. Отсутствие очередей воспринималось людьми как что-то противоестественное. И если где-нибудь начинали что-то продавать, пусть даже какую-то ненужную большинству безделицу, советские люди немедленно вставали в очередь, чтобы создать такую милую их сердцам обстановку, без которой они не мыслили своего существования.

Зайцев не раз задумывался над феноменом советских очередей. Неужели нельзя было решить эту проблему? Ведь если есть товар или, скажем, билеты в кассах, почему бы не организовать их продажу из нескольких точек? В конце-то концов, ведь не будут же люди скупать все билеты как дефицитный товар? А если и будут, разве нельзя обеспечить надлежащий контроль?

Но не следовало искать логику у наших граждан! Ни у простых смертных, ни у правителей! Первые довольствовались малым. А вторые — тем, что имели. И никому не было дела до творящихся безобразий! Никто не хотел даже подумать о том, сколько времени отнимают у людей эти проклятые очереди, что это просто невыгодно и гражданам и государству! Впрочем, самим гражданам, вроде бы, было на это наплевать! Стояли же они многие часы в главной очереди страны — к мавзолею Владимира Ильича Ленина! И никому ведь не приходила в голову здравая мысль о глупости этого стояния! И не только о глупости, а даже кощунстве! Выставили, как последние варвары, на всеобщее постоянное обозрение останки человека и находили это не только делом естественным, но даже считали, что этим самым отдавали дань уважения бывшему вождю! Словом, это был мир антиподов, людей со сместившимися понятиями…

Хотя, надо сказать, не все советские люди настолько одурели, чтобы испытывать комфорт от стояния в очередях. Те, кто были сильней и наглей, пытались решить свою проблему силовым путем: расталкивая, отвлекая стоявших в очередях или просто обманывая их. Так, за полчаса, которые простоял Зайцев, очередь почти не продвинулась, ибо к окошечку кассы поминутно подходили то «работники вневедомственной охраны», то какие-то «спецпредставители», то «члены следственной комиссии», а однажды даже нагрянули «члены Совета Безопасности ООН»!

Напуганные непонятными и страшными словами граждане безмолвно расступались, не пытаясь протестовать и не требуя предъявления подтверждающих слова документов. Впрочем, документы и не были нужны, ибо в висевшем над билетной кассой объявлении о том, кто имеет право получать билеты без очереди, названные мошенниками должности просто отсутствовали.

Зайцев постепенно стал раздражаться. — Зачем пропускаете всех без очереди?! — громко сказал он.

— Да, действительно, зачем?! — возмутилась стоявшая перед ним женщина.

— Зачем? Зачем? Не пропускайте без очереди! — заорали остальные. Возникла сумятица.

В это время к кассе подошли трое здоровенных парней. Один из них держал в руке гитару, а двое других размахивали руками, показывая на кассу.

— И эти без очереди?! — крикнул Иван.

— Да, и эти! — с достоинством ответил самый крупный из парней и оттеснил локтем людей от кассы.

— Эй, Володь! — крикнул он. — Давай сюда! Здесь свободно!

Не обращая внимания на оравшую толпу, молодые люди легко втиснулись в очередь, встав первыми у окошка.

— Чего вы толкаетесь?! — попыталась спорить какая-то женщина, но один из ребят обернулся и посмотрел на нее. Гражданка мгновенно замолчала. Однако Зайцев понял, что если он останется в стороне от происходящих событий, ему вряд ли удастся уехать домой сегодня. А ведь отсчет дней отпуска уже начался!

Кричать было бесполезно и даже вредно, ибо трое молодцев вполне могли и билеты купить, и «намылить» Ивану шею. Поэтому он решил действовать по-другому.

Покинув свою очередь, Зайцев подошел к кассовому окошечку и стал ждать.

Верзилы, по-видимому, ехали куда-то все вместе, поскольку билеты покупал один из них, а остальные выполняли функции советчиков. Они долго разбирались с кассиром, на каком поезде им ехать, наконец, вроде бы договорились, и первый молодец протянул в кассу деньги. — Три до Харькова! — громко сказал он.

Почти четверть часа кассир выписывала билеты, и когда, наконец, парни зашевелились, получая сдачу и проездные документы, Иван, воспользовавшись замешательством, пробрался к кассовому окошку. — Один билет до Брянска! — сказал он, протягивая кассиру отрывной талон на бесплатный проезд.

— До Брянска билетов нет! — последовал ответ.

— Как? — удивился Зайцев. — Да ведь на Брянск проходят через город почти все поезда?! Дайте хотя бы на проходящий!

— Я вам сказала, что билетов нет! — бросила кассир.

— Нету билетов! Отходи! Нечего занимать кассу! — заворчали стоявшие в очереди граждане.

Придя в полное отчаяние, Зайцев взмолился: — Девушка, ну, дайте хоть что-нибудь! Не стоять же мне здесь, на вокзале, всю ночь?!

То ли его внешний вид произвел жалостливое впечатление, то ли кассиру понравилось слово «девушка», произвольно сказанное нашим героем почти пятидесятилетней даме, но она вдруг улыбнулась и сказала: — Есть тут, в общем, один поезд. Номер девятьсот двадцать три. Но он почтовый. Если согласитесь ехать в нем, я могу выписать билет!

— Конечно, выписывайте! — обрадовался Иван. — Какая мне разница, в каком поезде ехать?

Однако радоваться было нечему: хотя у Зайцева и лежал в кармане долгожданный билет, злополучный поезд отправлялся по назначению лишь в три часа ночи! Пришлось скитаться по вокзалу, где некуда было даже камню упасть! На скамьях вокзала, на полу, в проходах, сидели, лежали и стояли сотни людей!

Иван так устал ходить от стены к стене, натыкаясь на толпившихся людей, что к полночи едва передвигал ноги. Он выходил на улицу, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом, но было холодно и сыро, и приходилось возвращаться назад.

Правда, ноги у него не болели. Ведь в отпуск солдаты ездили в парадной форме, а к ней прилагались ботинки. Пусть большие, неуклюжие, но все-таки более легкие, чем сапоги. — Вот бы здесь походить в моих яловых сапогах, — подумал Зайцев. — Так бы ноги и отвалились!

После часа ночи на вокзале стало несколько свободней. То ли граждане уехали по своим маршрутам, то ли разошлись по домам, но постепенно в залах ожидания стали освобождаться места на скамьях. Как раз в это время Зайцев почувствовал, что он уже больше не может ни стоять, ни ходить. Увидев освободившееся невдалеке место, он быстро подошел и не просто сел, а буквально грохнулся всем телом на скамью, чуть ее не повалив. Спавшая напротив женщина, услышав шум, подскочила и внимательно посмотрела на Ивана. Но поскольку он не был похож ни на грабителя, ни на убийцу, ни тем более на милиционера, она вновь уселась и закрыла глаза.

Наконец, объявили посадку на загадочный поезд номер девятьсот двадцать три.

Надо сказать, что объявления о прибытии, убытии и посадке на поезда довольно громко вещались из развешанных по всему вокзалу микрофонов, поэтому пропустить рейсовый поезд было почти невозможно. Как только Иван услышал информацию о своем поезде, он инстинктивно вытащил из бокового кармана билет.

— Так, все правильно. Номер поезда совпадает. Но какой же у меня вагон? Номер «ноль»? Что за чертовщина?

Зайцев побежал к справочному окну. Но там никого не было.

— Кто же будет здесь сидеть в такое позднее время! — догадался Иван. — Пойду-ка я к дежурному по вокзалу!

В кабинете дежурного сидела молодая женщина и перебирала бумаги.

— Скажите, пожалуйста, — обратился к ней вошедший без стука Зайцев, — вот у меня в билете записан вагон под номером «ноль»! Что это значит?

Женщина нисколько не смутилась. — Так это же вагон почтового поезда! — сказала спокойно она, рассмотрев протянутый Иваном билет. — Идите и садитесь в него. Уже объявлена посадка!

— А с какого конца этот вагон расположен?

— Ну, думаю, с хвоста поезда.

— А может, с головы? Ведь «ноль» предшествует «единице»?

— Не знаю, — усмехнулась женщина. — Там сами увидете, если на первом вагоне не будет написано «ноль», значит, ваш вагон последний…

Как оказалось, дежурная не ошиблась. Нужный вагон располагался в самом конце поезда. Пока Иван до него добирался, прошло четверть часа.

Итак, он вошел, наконец, в свой «нолевой» вагон и был неприятно удивлен. Ничего подобного за всю свою жизнь он еще ни разу не видел! Достаточно сказать, что по полу этого вагона ходили куры, из отдельных отсеков доносилось задумчивое хрюканье свиней, где-то блеял козел. Неожиданный петушиный крик, от которого наш герой вздрогнул, довершил картину «Аркадии».

Зайцев кое-как втиснулся между сидевшими на нижней полке в середине вагона двумя пожилыми женщинами. Ни о каком сне тут не могло быть и речи!

Пассажиры входили и выходили, потому как поезд останавливался чуть ли не на каждом километре. Не обращая внимания на грязь и беспорядок, граждане пили и пели. Чаще слышалась песня «Если женщина просит…», которая, вероятно, очень нравилась всем пассажирам. Как раз во время исполнения этой песни затрещала нависшая над Иваном верхняя полка — там стонала в объятиях здоровенного верзилы, воплощавшего в жизнь слова песни, не менее здоровенная женщина.

Иван с полчаса дрожал от страха, что на него обрушатся и полка, и незадачливые возлюбленные.

Пожилой мужчина, сидевший напротив Зайцева, в это время с гордостью рассказывал окружавшим о том, что он полжизни провел в тюрьме. Затем, во время очередной остановки поезда он исчез, а на его место сел молодой человек, который выкрикнул: — Нашел чем хвастаться: сидел в тюрьме! Позор! Позор!

Все засмеялись.

В соседнем отсеке, доступном глазам Зайцева, компания играла в карты. В конечном счете, игра завершилась взаимными обвинениями в жульничестве и долгой общей перебранкой. В разгар этих событий в вагон ворвалась проводница. — Молодые люди! — закричала она. — Скажите, не видели ли вы, как садился в поезд мужчина из соседнего купе?!

Взгляд проводницы, умолявший и жалостливый, устремился на Ивана. Тот встал и пошел в соседний отсек. Там на полу, в луже, от которой шел отвратительный запах мочи, лежал, раскинув руки, босой, одетый в одни лишь грязные кальсоны мужчина.

— Нет, я его не видел! — сказал Зайцев и вернулся на свое место.

— А я видел! — засмеялся молодой человек, сидевший напротив. — Он сел в самом начале, сразу же после того, как объявили посадку. Я сидел с ним рядом, а потом, как освободилось место, перебрался сюда. Он уже тогда был пьяный, а от езды его развезло!

Пассажиры добродушно рассмеялись.

В это время несколько рассеялись тучи, сгустившиеся над Иваном: неожиданно с верхней полки раздался хриплый женский крик, и вскоре возня прекратилась. Краснорожий верзила перелез на другую полку, а угрожавшая Зайцеву кровля резко выпрямилась. Через минуту с того места, где расположился дамский угодник, раздался чудовищный храп, сопровождаемый частыми с шумом выпускаемыми ветрами.

Наконец, наш герой задремал. Но его сон был непродолжителен. Внезапно чья-то рука вцепилась в плечо Ивана и начала его трясти. — Эй, служивый! — крикнул кто-то.

Зайцев открыл глаза. Напротив него стояла толстая пожилая женщина и протягивала ему стакан. — Выпей, сыночек, водочки за наше здоровье! — попросила она Ивана.

— Я не пью! — ответил тот и снова закрыл глаза.

— Что ты, детка, да разве от водочки отказываются?! — возмутилась старуха. — Ну, не выпендривайся, выпей грамочку, сразу станет легше!

— Да не хочу я, отстаньте! — рассердился Иван.

— Вот чудак-человек! — воскликнул бабуля и отошла в сторону. — Как это так, меня, старуху, не уважил?! Неужто нельзя выпить капельку?

— Дай-ка я! — крикнул какой-то пожилой дядька, напоминавший собой крепкий, прямоугольный обрубок. — Эй, солдатик! — сказал он, подойдя к Зайцеву. — Выпей водочки! Что с тобой станется? Вон, смотри, только что из бутылки налили!

— Да не буду я пить! — крикнул Иван и махнул рукой. — Еще не хватало, чтобы меня наутро забрал патруль на вокзале! Что я, дома не смогу выпить, что ли?

— Да отстаньте вы от него! — возмутилась сидевшая рядом с Иваном женщина, не произнесшая до этого ни единого слова. — Что вы привязались? Не видите, что ли, ну, не пьет человек?!

— Что ты пристал к нему?! — крикнул еще кто-то поблизости.

Окружавшие заворчали.

— Да ладно, не пьешь, так и не надо! — смирился, наконец, настойчивый мужик. — Наше дело — предложить…

— Давай я, батя, выжру! — громко сказал кто-то.

Мужичок оживился: — Садись, садись, сынок, на-ка тебе стакан!

Иван снова задремал. Очнулся он, когда уже было светло. — Сколько же времени? — подумал наш герой и глянул на часы. — Ого! Уже час дня! Господи, когда же мы, наконец, приедем? Ведь ехать-то нужно было всего каких-то триста километров!

Однако поезд продолжал свое невозмутимо-спокойное продвижение, а пассажиры были неутомимы. Смех и песни не прекращались ни на минуту.

— Как прекрасен этот мир, посмотри-и!!! — орали из соседнего отсека.

— А свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала!!! — вторили им окружавшие Ивана пассажиры.

На верхней полке над Зайцевым снова начались любовные упражнения: застонала ненасытная женщина, закряхтел верзила.

Чтобы не подвергать свою жизнь опасности, Иван встал и вышел в тамбур.

— Сейчас уже будет Брянск, солдатик, — сказала ему приветливо проводница. — Как раз к трем часам приедем!

С проклятиями садился Зайцев в электричку, уносившую его с Брянского вокзала в родной городок Стручков. До самого дома он не мог придти в себя от злополучной поездки.

Иван не помнил, как он добрался до дома, как его встретили. Лишь только на другой день, проснувшись в своей, а не казенной постели, он понял, что наконец-то приехал домой.

Г Л А В А 19

В О З В Р А Щ Е Н И Е

Отпуск пролетел незаметно. Что такое десять дней? Да и чем было Зайцеву заняться? Попойки? Девушки? Ни то, ни другое его к себе не притягивали. В первый же день после отдыха Иван распил со своим приятелем пару бутылок вина и водки и на следующее утро встал с постели разбитым. — Нет, — решил он, — с попойками нужно кончать!

Вот тут тогда и возник вопрос: а что делать?

Советские люди, впряженные в телегу коммунистического строительства, совершенно не знали досуга. Верней, организованного, целенаправленного досуга. Как правило, они после нелегкого рабочего дня либо занимались какой-нибудь дополнительной работой (на огороде, в сарае или по дому), либо слонялись без дела из угла в угол. Так называемой «индустрии развлечений», существующей на Западе, в России нет, да и быть, наверное, не может.

Основным развлечением советских людей было застолье. Одни собирались компаниями для выпивки-закуски, другие предпочитали выпивать в одиночестве, «тихо сам с собою», как поется в популярной песне. Вот так и скрашивалось нерабочее время.

Зайцев, видимо, еще не стал полноценным советским гражданином, ибо выпивки ни в компании, ни индивидуально его не прельщали. А это означало, что все десять дней отпуска будут напоминать скорей тюремное заключение, чем отдых от армейской серости.

По телевизору было нечего смотреть — в двух программах — шли, в основном, новости из политической жизни генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева. В газетах — письменное отражение телевизионной информации и…немножечко о погоде.

Пойти в кино? Но тогда опять придется проявлять мужество, как и в армейском клубе, чтобы выдержать полтора часа: либо окажешься на полях сражений Великой Отечественной войны, либо в мещанской обстановке какой-нибудь политизированной мелодрамы. Зарубежные фильмы, прошедшие через советскую цензуру, вырезались до такой степени, что иногда даже было невозможно вникнуть в их содержание.

В общем, когда отпуск подошел к концу, Завцев почувствовал облегчение. Постоянные мысли о предстоявшем возвращении в армию в дополнение к пустому время препровождению отравляли ему жизнь. А тут, наконец, все это кончится!

Родители провожали своего сына до самого Брянска и оказали ему существенную помощь. Снова было плохо с билетами…На этот раз не удалось достать билет ни на какой поезд. Лишь сжалившись над Иваном, показавшим кассиру свой отпускной лист, в котором истекал срок его отсутствия в части, она выписала ему проездной документ с указанием только одной цифры — даты дня отъезда.

— Договоритесь с бригадиром любого из проезжающих поездов, — посоветовала кассир, — и он вас посадит.

В самом деле, Иван довольно легко сел в первый же проходивший поезд. Как только объявили посадку, он подошел вместе с родителями к одному из вагонов и, дождавшись, когда проводница откроет дверь, показал ей свой билет. Сначала девушка заколебалась, но мать Ивана быстро сунула ей в руку десятирублевую бумажку, и проводница приветливо улыбнулась: — Проходите, солдатик, мы всегда рады вам помочь!

Зайцев простился с родными и вошел в вагон, который оказался совершенно пустым. — Так чего же говорят, что нет билетов? — спросил Иван проводницу. — Ведь вагон-то пуст?

— Все места куплены людьми через предварительную кассу, — объяснила она. — Пока будем добираться до конечной станции, весь вагон наполнится пассажирами!

Зайцев выходил не на конечной станции, поэтому проверить слова проводницы не мог. А за все четыре с половиной часа, которые он провел в этом гостеприимном вагоне, никто в него так и не вошел. Впрочем, нашему герою было не до критических мыслей: он, слава Богу, ехал в тишине, уюте и одиночестве. Поэтому когда поезд привез его к месту назначения, он с искренней благодарностью попрощался с проводницей.

…Не доходя до центральных ворот воинской части, Иван свернул с асфальтовой дороги и направился к известному лазу, через который самовольщики выходили в город. В руке он держал большую кожаную сумку, в которой стояли две поллитровки водки и несколько большущих бутылок вина. Встречаться с начальством на контрольно-пропускном пункте Иван не решился, потому как знал, что там его могут обыскать и, обнаружив спиртные напитки, устроить серьезный скандал.

Уже стемнело, и он спокойно, не встречая препятствий, прошел через стадион к себе в штабной кабинет. Спрятав сумку под стол, Зайцев вышел в коридор и, закрыв дверь на ключ, вернулся прежней дорогой за стену военного городка: было необходимо сделать отметку в отпускном листе о прибытии в часть.

На контрольно-пропускном пункте дежурила первая учебная рота. Дежурный офицер части отсутствовал: инспектировал территорию. Помощник дежурного — сержант — окинув взглядом Ивана, спросил: — А что ты с собой везешь?

— Ничего, — ответил Зайцев. — Еду с пустыми руками. — Он понял, что не зря проделал свой путь через пролом в стене.

— Не может быть? — удивился сержант и вышел из дежурной комнаты. — Действительно, с пустыми руками! Во — даешь! Да разве так из отпуска возвращаются?

— Были бы деньги, — ответил Иван, — а все остальное — не проблема!

— Ну, если так, — согласился сержант, — тогда дело другое!

И он поставил на обратной стороне отпускного листа штамп о прибытии, вписав в него чернильной ручкой дату и время.

— Вот теперь все, — перевел дух Иван, возвратившись в свой кабинет. — Можно, наконец-то, позвонить в роту. — Он протянул руку к телефону, снял трубку и набрал номер казармы.

— Дневальный Копаев слушает! — раздался звонкий голос.

— Позови-ка Шорника, — сказал Зайцев.

— А, Ваня! — донеслось спустя пару минут из трубки. — Вернулся? А мы уже заждались!

— Вернулся, Вацлав, — ответил Иван. — Готовься после поверки отмечать приезд. Где будем?

— Давай здесь в роте. Приглашу «стариков». Сядем в канцелярии или теплушке…

— Хорошо. Только прибавь к «старикам» Таманского. Он тоже мой друг, и его не стоит обижать.

— Ладно.

Зайцев положил трубку и стал переодеваться: снял с себя парадную форму, ботинки и спрятал все это в шкаф; затем надел старую гимнастерку, хранившуюся в том же шкафу, и натянул стоявшие под столом сапоги. Ноги сразу же налились тяжестью. С непривычки сапоги показались свинцовыми. После этого он пошел в роту.

В казарме все было без перемен: тихо и спокойно.

— О, Иван, привет! — к Зайцеву подошел веселый Крючков. — Ну, как отдохнул? Попил водочки? Баб пощупал?

— Водочки попил. Баб не щупал! — ответил Иван.

— Ну и слава Богу! — усмехнулся Крючков и устремил взгляд на сумку, которую тащил Зайцев.

В этот момент к ним приблизился вышедший из канцелярии Шорник. — Здорово, Ваня! — сказал он и крепко пожал своему другу руку.

— На вот, бери сумку! — пробормотал Иван.

— Ого, какой приличный саквояж! — обрадовался Шорник.

— Давай, скорей прячь, мудила! — буркнул Крючков. — А то, неровен час, зайдет «рожа», тогда будет не до шуток!

«Рожей» называли «старики» в разговорах между собой Розенфельда, когда хотели излить накопившуюся на него злость.

Шорник понял предупреждение. — Ты прав! — кивнул он головой Крючкову и бережно выхватил из рук Зайцева сумку. — Пойду-ка спрячу ее надежней!

— Здорово, Ваня! — раздался знакомый голос из спального помещения, и в коридор вошел Таманский. Они разговорились. Постепенно в казарму прибывали со своих рабочих мест солдаты, и вскоре вокруг Ивана образовалась большая толпа. Всем хотелось услышать его впечатления от поездки домой. Зайцев не стал обманывать товарищей.

— Что можно сказать о десятидневном отпуске, — промолвил он. — Сидишь дома и все время думаешь о том, что вот-вот предстоит возвращаться обратно на службу, которая висит над тобой как Дамоклов меч!

— А что такое «Дамоклов меч»? — спросил вдруг кто-то из «молодых» воинов.

Иван хотел ему объяснить, но его остановил Таманский: — Погоди-ка, я сам скажу!

— «Дамоклов меч» — это вот что! — усмехнулся Василий, показав рукой на низ живота. — Поняли, долбозвоны?!

Воины дружно захохотали. В это время дневальный заорал: — Рота! Строиться на ужин!

После вечерней поверки Шорник собрал в теплушке всех приглашенных на празднование возвращения Зайцева. Это была небольшая комнатка, располагавшаяся между входной дверью в казарму и каптеркой. В теплушке обычно сушили одежду, поэтому ее иногда называли «сушилкой». Иван в ней раньше не бывал да и вообще просто не обращал внимания на то, что она существует.

В казарме имелась еще одна комната, о которой Зайцев вряд ли бы вспомнил, если бы у него кто-нибудь попросил описать внутреннее устройство роты. Это была оружейная комната, в которой хранилось боевое оружие личного состава роты: автоматы Калашникова и патроны к ним. Этим оружием, практически, не пользовались. Решетчатая дверь «оружейки» помещалась за спиной дневального, стоявшего у тумбочки, и открывалась только для того, чтобы выдать очередному ротному наряду штыки-ножи, одеваемые на ремень для создания видимости вооруженной охраны. Штыки-ножи были настолько тупыми, что ими нельзя было даже отрезать кусок хлеба…Автоматы выдавались только для несения караульной службы да за все полтора года — лишь один раз на стрельбы. Впрочем, и в караул воины хозяйственного подразделения ходили не более двух-трех раз в году. Поговаривали, что начальство не очень-то стремилось посылать хозяйственников в караул, поскольку считало их, мягко говоря, не совсем дисциплинированными солдатами. Работники Политотдела открыто называли их пьяницами и, само собой разумеется, такие высказывания не оставались незамеченными командиром и начальником штаба части.

Как раз в этот вечер воины достойным образом подтвердили слова своих военных воспитателей. Сначала Шорник стал разливать водку. Солдаты сидели на теплых батареях сушилки и ждали, пока он не наполнит их стаканы и кружки.

— Ну, за приезд! — поднял свой стакан Крючков. Его авторитет был непререкаем.

— За приезд! За приезд! — повторили остальные воины. Зазвенели стаканы.

Опрокинув содержимое своей кружки в глотку, Иван сунул под нос кусочек хлеба, достал вилкой из консервной банки рыбку и направил ее в рот. Затем он огляделся. Вокруг сидели, в основном, одни «старики»; из ровесников Зайцева по сроку службы присутствовали только Шорник и Таманский.

Шорник чувствовал себя уверенно и смеялся, рассказывая анекдоты. Таманский, воспользовавшись случаем, затащил в угол одного из «стариков», Султанова, и стал рассказывать ему подробности своей интимной жизни «на гражданке». Его собеседник, по всей видимости, заинтересовался и внимательно слушал.

— Я не стал долго церемониться, — донеслись до Ивана слова Таманского, — и говорю: — Становись раком! — Ну, и она беспрекословно встала на четвереньки.

— Как? — спросил Султанов. — Расскажи-ка подробней!

— Ну, она встала на колени, руки согнула в локтях и оперлась локтями о пол. Манда при этом вывернулась, ну…и я…это…с мандражом напялил ее на свой член!

— Что-то маловато нас собралось? — спросил вдруг ребят Зайцев. — Я думал тут будет человек, этак, пятнадцать…А нас всего десять…Да и Дергунова что-то нет!

— Хватит! — одернул его Шорник. — Нас вполне достаточно! Да и что Дергун такого для тебя сделал, чтобы его сюда звать?

— Нам больше достанется! — подтвердил Крючков. — Чем меньше народу, тем больше кислороду!

— Никто, по крайней мере, не донесет «роже»! — согласился с товарищами Грицкевич. — Здесь все свои!

Попойка продолжалась.

Двух бутылок «белой», конечно же, было недостаточно для десятерых парней, но когда Шорник стал извлекать на свет бутылки с вином, настроение у солдат поднялось.

— Всем хватит! — радовался Крючков.

— Даже завтра на опохмелку будет! — вторил ему Султанов.

Вдруг из коридора донесся крик дневального: — Дежурный! На выход!

Воины затихли.

— Кого это несет нелегкая? — шепотом спросил Преснов. — Уж не из Политотдела ли…гандон какой приперся?

В это время в дверь теплушки постучали три раза — условный знак! Шорник достал из кармана ключ и открыл дверь.

— Это я, — сказал дневальный Копаев. — Тут пришел дежурный по части капитан Коровин и вместе с дежурным по роте отправился считать спящих солдат…

— А, Коровин! — усмехнулся Шорник. — Ну, это не страшно. Вы тут сидите себе спокойно, а я сейчас приду, — он махнул рукой товарищам. — Дайте-ка мне бутылочку винца, стакан, огурец и кусок хлеба. Да положите все это в пакет. Ага, вот так!

И он вышел в коридор.

Крючков хотел закрыть дверь, но Копаев уперся в нее руками и не уходил. — Ребята, ну, дайте хоть стаканчик «красненькой»! — жалобно пробормотал он.

— Так ты ж у тумбочки стоишь, долбоиоб! — упрекнул его Крючков.

— Да фуй с ним! Пусть выпьет! Не расклеится же он от одного стакана? — посочувствовал Копаеву Султанов.

— Ладно, — согласился Крючков. — Налей-ка ему, Вася, полную кружку!

— Спасибо, Валера! — поблагодарил Крючкова дневальный и одним махом опорожнил кружку.

— На — огурчик! — предложил Зайцев.

— После первой не закусываю! — отрезал Копаев и закрыл за собой дверь.

— Ну, что, давайте еще по маленькой? — предложил Преснов. Таманский разлил всем вино. Выпили. Закусили.

— Ну, как отдохнул? Расскажи-ка нам? — попросил Ивана Грицкевич.

Зайцев, чувствуя легкое опьянение, уселся поудобней и начал свое повествование от покупки билета до Брянска и поездки в почтовом поезде до возвращения в часть.

Иван умел интересно и увлекательно говорить, и все его внимательно слушали.

После его рассказа воины некоторое время молчали, обдумывая услышанное.

— Да и нахер такой отпуск? — пробормотал, наконец, Султанов.

— Хорошо, что мне не пришлось этого испытать! — поддакнул Грицкевич. — Оказывается, это не отдых, а одна нервотрепка!

— Надо было дать бистюлей тем гандонам на вокзале! — сказал Крючков. — Ишь, полезли без очереди!

— А ты стоял бы в очереди? — усмехнулся Грицкевич.

— Нет, я никогда не стою в очередях! — воскликнул Крючков и выпятил грудь. — Пусть мне только кто помешает!

В это время в дверь тихонько постучали. Зайцев открыл. Вошли Шорник и дежурный по роте старший сержант Чистов.

— Что, Зайцев, пьянку развязал?! — пробурчал с усмешкой Чистов. — Ну, завтра я тебе за это устрою!

— Петь, не бисти! — осадил его Крючков. — Хочешь выпить, так садись! А не хочешь — скатертью дорога!

— Да ладно тебе, я пошутил! — ответил Чистов. — Наливайте!

Опустошив стакан и закусив, дежурный по роте подсел к Таманскому и стал внимательно слушать рассказы Василия «о жизни». Все остальные молчали, и было хорошо слышно, как Таманский с возбуждением описывал свои любовные подвиги: то ставил «раком» свою очередную возлюбленную, то овладевал ею стоя или лежа…

Иван зевнул. — Ну, что там получилось с Коровиным? — спросил он Шорника. — Чего это он поперся в спальное помещение?

— Видишь ли, у капитана очень острый нюх на выпивку! — ответил Шорник. — Где бы ни случилась попойка во время его дежурства — он тут как тут!

— Обошлось без скандала? — улыбнулся Зайцев.

— Само собой разумеется, — кивнул головой Шорник. — Я отнес пакет в канцелярию, а потом пошел в кубрик. Там ходили от кровати к кровати Коровин и Чистов. Капитан что-то записывал в свой блокнот. Я понял, что это для видимости, и подошел к ним. Коровин буквально набросился на меня: — Где это ты болтаешься?! — А я ему: — Да вот, винцо попиваю! — Ну, он тут сразу успокоился и говорит: — А есть еще? — Я ответил: — Пойдемте в канцелярию! — Мы вошли туда вдвоем. Я достал бутылку «Портвейна». Ну…и дежурный осадил пару стаканов, после чего ушел к себе на «капепе» — спать. Вот и все!

— Как же он будет после этого дежурить? — удивился Иван. — Ну-ка, два стакана выпил!

— А что такое два стакана для здорового мужика? — улыбнулся Крючков. — Разве я не прав, Петь? — Он толкнул локтем в бок Чистова.

— Прав, прав, Валера! — ответил тот, опрокидывая еще один стакан.

— Да сколько его тут у вас? — поморщился Грицкевич. — Тут, наверное, на всю роту хватит вина? Так можно до смерти упиться!

— А кто тебя заставляет?! — возмутился Крючков. — Не хочешь — не пей! А ты, Вася, — обратился он к Таманскому, — не наливай больше никому! Пусть каждый сам себе наливает! За шиворот лить не будем!

— Может, песни будем петь? — предложил вдруг Султанов. — А то так весело на душе стало!

— Да ты что?! — рассердился Чистов. — А если мимо казармы пройдет кто-либо из Политотдела? Что тогда? Вам, гандонам, по выговорешнику, а мне, сержанту, света белого не видать!

— Ладно, бросьте вы спорить! — перебил ребят Зайцев. — Устроили базар как в очереди у билетной кассы!

— Во, Чистов, — спросил вдруг Крючков, — а ты встал бы в очередь?

— В какую очередь? — переспросил его товарищ.

— Ну, скажем, там…за колбасой или билетами…

— За кого ты меня принимаешь? — засмеялся Чистов. — Да чтобы я, столь серьезный человек, стал стоять в очередях?! Это невозможно!

— Так говорят все, — возразил Шорник, — однако суть дела не меняется: очереди как были, так и остались! Значит, стоят в них люди!

— Встанешь, когда захочешь есть! — буркнул Султанов. — Не от хорошей жизни люди целыми днями толпятся в очередях!

— А мне думается, — покачал головой Крючков, — что наши люди будут давиться в очередях, даже если станут продавать говно в банках! Просто наши граждане не могут жить без очередей!

— Хорошо тебе, этакому здоровенному лбу, говорить такое! — улыбнулся Грицкевич. — В нашей стране, у кого кулак больше, тот и прав! Но ведь не все же такие сильные? Как же тогда быть остальным?

— Значит, ты считаешь, — вмешался Зайцев, — что наши люди стоят в очередях только из жизненной необходимости и нужды?

— Да, именно так! — согласился Грицкевич.

— Но тогда как же очередь в мавзолей? — улыбнулся Иван. — Тут, по-моему, нет никакой жизненной необходимости!

Грицкевич с недоумением посмотрел на него.

— Ну, тут, видишь, дань уважения…, - пробормотал он.

— Но причем же тогда жизненная необходимость? — рассмеялся Крючков. — Вот тут-то как раз и подтверждается моя мысль, что наши люди — просто дурачки! Выставили на обозрение покойника — и, пожалуйста, сразу же столпились в самую большую очередь в мире! Это что, они там с голоду стоят, что ли?

— Ну, не надо мерить всех одним аршином! — рассердился Преснов. — Я вот всю жизнь прожил в Москве и ни разу не был в мавзолее! Пускай там разные раздолбаи стоят в очередях…Я себя к таким не отношу!

— Я тоже никогда не ходил в мавзолей! — бросил Султанов. — Что мне там делать? Это все провинция! Так сказать, туристы!

— Ну, так если провинция, значит, обязательно дурачки?! — возмутился Чистов. — Да мне этот ваш мавзолей сто лет не надо! Хоть я и провинция!

— Да и я видал этого Ленина, — поддержал Чистова Таманский, — в гробу, в белых тапках!

Зайцев и Шорник переглянулись. Установилась тишина.

— Ну, ладно, ребята, пойдемте-ка спать! — распорядился вдруг Крючков. — А то мы так просидим, пожалуй, до самого утра!

— Оставь там граммочку на опохмелку, — сказал Преснов. — Завтра же голова разболится!

— Какое там завтра? — усмехнулся, глянув на часы, Шорник. — Уже, пожалуй, сегодня: сейчас почти час ночи!

После этих слов воины стали подниматься со своих мест и поспешно покидать «сушилку».

Иван, как всегда, после выпивки проворочался с боку на бок на постели, пока дневальный не прокричал «подъем!».

На зарядку в этот раз он не пошел, а сразу же забежал в умывальник. «Старики» не обратили на его поступок никакого внимания, а начальства в казарме не было.

После завтрака Зайцев прибыл в штаб, где его уже ждал лейтенант Потоцкий.

— Ну, здравствуй, товарищ Зайцев! — улыбнулся он. — С возвращением, как говорится, в родные пенаты!

— Спасибо, товарищ лейтенант! — ответил Иван. — Ну, как тут у вас? Все в порядке?

— Да все, вроде бы, в порядке. Но есть неприятность!

— Какая?

— Майор Подметаев засек кладовщика Костюченко в самоволке!

— А почему же мне ничего не сказали об этом в роте? — удивился Зайцев. — Это же весьма скандальное дело!

— Дело в том, что Наперов «замял» эту историю…Понимаешь?

— Каким образом?

— Само собой разумеется, консервами!

— Так что, теперь опять придется их списывать?

— Придется! — кивнул головой Потоцкий. — Причем немалое количество!

— Сколько?

— Килограммов пятьдесят!

— Милые мои! — возмутился Иван. — Да это же сколько будет банок?

— Много, товарищ Зайцев, — грустно сказал начпрод, — но что ж поделаешь, если нужно?

— И все из-за этого гандона Костюченко? — спросил со злостью Иван. — Еще и года не прослужил, салага, а ему уже водочку подавай!

Тут он вспомнил, как сам однажды посылал Костюченко за водкой и остановился…

— Да не за водкой он ходил, товарищ Зайцев, — возразил Потоцкий. — Он тут девку себе завел…Понимаешь?

— Час от часу не легче! — воскликнул Иван. — Так он что, совсем обнаглел?!

— Да ладно. Что было, то было! — успокоил его начпрод. — И не во всем виновен Костюченко. Это я насчет списания. Видишь ли, тут консервы понадобились кое-кому повыше. Неужели ты думаешь, что Наперов стал бы так дорого платить за Костюченко? Они долго торговались с Подметаевым и сошлись на десяти банках…Майор требовал больше, но Наперов сказал, что это вымогательство и он будет жаловаться товарищу Худкову. Тут Подметаев понял, что «перегнул палку» и согласился с условиями Наперова.

— Но все равно пятьдесят килограмм — это очень много! — сказал, смягчившись, Иван. — Это больше ста пятидесяти банок! По накладным все будет видно, особенно при переводе в мясо!

— Придется, видимо, списывать по нескольку раз, — сказал задумчиво Потоцкий.

— А может осуществить списание без накладных? — спросил Зайцев.

— А как? Я таких способов не знаю!

— Ну, давайте спишем их по акту, скажем, как естественную убыль!

— Консервы в металлических банках?

— Ну, и что?

— Но для этого ведь нужно соответствующее основание?

— Так давайте поднимем наши директивные документы! В них мы наверняка что-нибудь найдем! В конце концов, разве вы не знаете, что представляют собой решения нашего правительства или министерства обороны? Да ведь там один документ противоречит другому! Их можно читать и трактовать так, как вам заблагорассудится!

— Да это — мысль! — согласился Потоцкий. — Надо поднять все руководящие документы! Думаю, что мы действительно найдем там что-нибудь полезное!

Г Л А В А 20

Ц Е Н Н О Е П Р Е Д Л О Ж Е Н И Е

Постепенно подходил к концу март. Снег уже сошел к двадцатому числу, и Зайцев возвратился из отпуска, когда от зимы остались только одни воспоминания.

Конец марта был на редкость теплым. Несмотря на то, что солнце не часто освещало унылую ржаво-серую землю, дожди почти не выпадали. Когда же наступил апрель, и рассеялись свинцовые облака, стало по-настоящему солнечно и в природе, и в душах людей. Человеческое настроение тесным образом связано с природой. Хмурая, дождливая погода вселяет апатию и уныние, солнечная же поднимает настроение, повышает сопротивляемость организма по отношению к болезням и социальным конфликтам.

Как бы в ответ на весенний призыв к активности, Зайцев усилил свою мыслительную работу. После тщательного изучения всех директивных документов о работе продовольственного снабжения он нашел, наконец, необходимую бумагу — приказ наркома обороны еще аж от тысяча девятьсот сорок седьмого года! Оказывается, этот акт до сих пор действовал! Впрочем, в штабе воинской части хранились очень многие документы, не утратившие своей законодательной силы еще чуть ли ни с тысяча девятьсот семнадцатого года! Как в свое время верно отметил Иван, руководящие документы в самом деле были настолько запутанными, противоречивыми, расплывчатыми по смыслу, что их можно было трактовать как угодно, а это открывало огромные просторы для мошеннической деятельности.

— Вот, смотрите, товарищ лейтенант, — сказал Зайцев начпроду, — перед вами приказ наркома обороны. Здесь подробно освещаются вопросы, связанные со списанием любых материальных ценностей.

— Да, но что этот приказ дает?

— Как что? — усмехнулся Зайцев. — Здесь подробно расписаны нормы естественной убыли на продукты, сообразно срокам их хранения.

— Но ведь в приказе ничего не сказано про консервы?

— Пожалуйста, посмотрите внимательней. В самом деле, слово «консервы» в приказе отсутствует. Но зато есть фраза «мясо» и «мясопродукты»!

— Да, но это имеется в виду мясо…там…колбаса, ветчина…Свежие продукты и копчености!

— А может быть имеются в виду «консервы мясные»? — улыбнулся Иван. — О каких копченостях, колбасе и ветчине может идти речь в армии? Да этих продуктов нет в магазинах и на «гражданке»!

— Ну, не знаю, — сказал с сомнением Потоцкий, — трактовка уж больно уязвимая…Да и приказ очень старый. Чуть ли не времена Ивана Грозного. Думаю, этот документ не подойдет!

— А я считаю, что именно этот приказ и нужен! — настаивал Зайцев. — Хотя бы из-за его расплывчатости. Посмотрите, другие бумаги несколько хитрей. Хотя и к ним можно найти подход! Но этот документ — просто подарок! Да и что говорить об его давности, коль скоро он не отменен! Значит, действует!

— Надо поговорить с Наперовым, — задумчиво молвил начпрод. — Уж Валентин Иваныч — опытный в таких делах человек! У него настоящее чутье на опасность. Он не подведет!

Наперов, пришедший вечером в продслужбу, с интересом воспринял предложение Зайцева. — О, вот это уже научный подход! — обрадовано воскликнул он после того, как Иван рассказал о сути дела. — Давай-ка сюда приказ!

Ознакомившись с содержанием документа, заведующий продскладом подмигнул Потоцкому: — Вот молодец Зайцев! Да это настоящее «золотое дно»!

— Но ведь тут не все так гладко, — возразил Потоцкий. — Смотрите, Валентин Иваныч, здесь не сказано, что нужно списывать именно мясные консервы?

— Что ты, лейтенант? — улыбнулся Наперов. — А разве тут сказано, чтобы не списывать мясные консервы? Вот в чем зацепка! Товарищ Зайцев совершенно прав! Зачем мы будем списывать консервы за счет солдатского желудка, когда есть документ, позволяющий свободно списывать продукты за счет государства? Тут и в моральном плане все в порядке! И что самое главное, это еще более выгодное дело в количественном отношении!

— Почему? — нахмурился начпрод.

— Да потому, что теперь можно списывать консервы не по десять-двадцать жалких килограммов, а сразу по пятьдесят и больше! А это значит, произведем раз в год списание — и порядок: не надо потом трепать нервы. Консервов вполне хватит на целый год для всех: от нас до более высоких лиц! — воскликнул довольный Наперов и снова стал перечитывать приказ.

— Есть тут, конечно, и негативные моменты, — сказал он с грустью спустя несколько минут и положил документ на стол. — Здесь говорится о сроках хранения в неделях и месяцах…А кто же запасает консервы на такой короткий срок?

— Вот это я и имел в виду, — оживился Потоцкий. — Здесь явно идет речь о скоропортящихся продуктах, а не о консервах!

— Да подожди ты! — рассердился Наперов. — Интересную ты, понимаешь, занял позицию! Вместо того чтобы искать возможность как преодолеть возникающие у нас трудности, ты занялся защитой собственных предрассудков! Ведь не так давно сам осуждал за это товарища Зайцева? А теперь, когда он пошел по правильному пути, «вставляешь ему палки в колеса»!

— Вы неправильно меня поняли, Валентин Иваныч, — примирительно заговорил Потоцкий. — Я просто так хочу устроить дело, чтобы не было никакого криминала! Понимаете?

— А какой у нас может быть «криминал»? — возмутился заведующий продскладом. — Мы же ничего не воруем! Все у нас делается на законном основании. Вот спишем естественную убыль и, тем самым, очистим склад от ненужного излишнего продовольствия! На основании приказа министра обороны, неважно, что он раньше назывался наркомом, мы составим акт на списание консервов и комиссийно все оформим. Кто у нас там председатель комиссии? Втащилин? Ну, вот, пусть он и проверяет законность нашего списания! А уж если подпишет соответствующий акт, пусть сам и отвечает за то, что мы списали! Это не наше дело!

— Да, но ведь мы — специалисты! — возразил Потоцкий. — Что знают все члены комиссии о порядке списания материальных ценностей? Они распишутся, даже не читая. В крайнем случае, заартачится только один Втащилин, да тут позвонит Худков, и он безоговорочно уступит…Все, как вы понимаете, зависит от нас!

— Что ты все упираешься?! — вновь рассердился Наперов. — Боишься ответственности? Так ты тут будешь совершенно не при чем! Я же говорю: пусть отвечает соответствующая комиссия. Хотя, кто тебе сказал, что вообще кто-то будет отвечать? Или ты не знаешь наши порядки? Да все эти приказы для того и пишутся, чтобы их именно так использовали! Думаешь, там чиновники не знают, — он поднял правую руку вверх, — что делается на местах? Да все у нас взаимосвязано! «Рука руку моет»! Не зря мы периодически отсылаем в главк подарки! А те, само собой разумеется, в министерство! Да если бы в Москве хотели нашей крови, — завскладом махнул рукой, — они давно бы уже нас отсюда просто вышвырнули! Или ты не знаешь наших законов и правосудия? У кого сила и власть — тот и прав! Будь ты хоть сто раз справедливый и принципиальный — согнут в бараний рог! Всегда найдут повод для расправы. А если ты будешь вести себя обычно, списывать, скажем, помаленьку то или иное добро, делиться кое с кем, никто тебя не обидит! Даже будешь поощрен! Понимаешь?

— Да все это я понимаю, — кивнул головой Потоцкий, — но хочется, чтобы все было, как говорится, «без сучка, без задоринки»! Чтобы не к чему было придраться…

— А кто будет придираться? — усмехнулся Наперов. — Если бы ты действительно стал все делать «без сучка и без задоринки», тогда придрались бы все, кому не лень! А коли ты будешь вести себя так, как принято в этом мире, кому ты будешь нужен?

— Знаете что, Валентин Иванович, — вмешался в разговор Зайцев. — А что тут плохого, если в приказе определены небольшие сроки хранения мясных продуктов? Значит, мы можем списывать довольно большое количество консервов, ибо они хранятся у нас свыше года. Смотрите, здесь в таблице есть графа «свыше года». А это — самый большой процент!

— Вот! — кивнул головой Потоцкому завскладом и показал пальцем на Ивана. — Учись! Это — настоящий хозяйственник! Это — будущий опытнейший руководитель! Он не разглагольствует, а ищет пути решения трудных задач!

Потоцкий смутился.

— Да что вы, Валентин Иванович, — улыбнулся Зайцев. — Какой из меня хозяйственник? Я просто хочу все сделать как можно лучше!

— Ладно, не скромничай! — сказал Наперов. — Лучше посмотри, вернее, прикинь, сколько мы сможем списывать ежегодно консервов по графе «свыше года».

Иван взялся за арифмометр.

— Ну, двести, или даже двести пятьдесят килограммов…, - сказал он после недолгой паузы.

— Двести пятьдесят килограммов! — подскочил Наперов. — Вот это да! Какая удача! Друзья мои, вы не представляете себе, какое открытие мы сделали! Молодцы! Вот это дело! Пойду немедленно доложу товарищу Худкову! — И он выбежал из кабинета.

— Вот еще! Зачем обо всем докладывать заместителю командира? — возмутился Зайцев.

— Каждому хочется выслужиться перед начальством! — пробормотал Потоцкий. — Небось, будет там говорить Худкову, что сам сделал такое открытие! Впрочем, у них там свои отношения…Думаю, Валентин Иваныч сам знает, что ему нужно делать, а что нельзя!

Иван достал бланки накладных и стал их заполнять.

Неожиданно вернулся заведуюший продскладом. — Иван! — крикнул он. — Бери приказ и иди со мной: товарищ полковник приглашает тебя к себе!

Потоцкий подскочил: — А как же я?!

— Посидите и подождите нас здесь, товарищ лейтенант! — сухо ответил Наперов. — Мы скоро вернемся и все расскажем.

Зайцев, ведомый завскладом, хотел вначале постучать, прежде чем войти в кабинет военачальника, как это предписывалось ритуалом, но Наперов с силой распахнул дверь и, буквально, втолкнул его внутрь.

— Садитесь, товарищ Зайцев! — быстро сказал Худков, как бы давая понять, что условности здесь ни к чему.

Иван уселся на один из расположенных вдоль стены стульев, а Наперов устроился на стуле напротив начальника тыла.

Полковник Худков улыбнулся. — Как вам пришло это в голову, молодой человек? — обратился он к Ивану. — Неужели вы сами, без чьей-либо помощи, дошли до этого?

— Ну, я, конечно, советовался с товарищем Потоцким, — пробормотал Зайцев.

— С каким там Потоцким? — пренебрежительно махнул рукой Худков. — Да разве он способен стратегически мыслить? Я еще тогда, при списании свиней, засомневался в Потоцком…Не его это была мысль! Это ты, товарищ Зайцев, придумал! Это твоя заслуга!

— Ну, что вы, товарищ полковник, — смутился Иван, — разве может один человек иметь столько заслуг? Во многом, это заслуги моих руководителей, в том числе и товарища Наперова…

— Наперов — хороший тактик! — кивнул головой Худков. — Но вот стратегом он не является…

— Малость подучиться бы, да война не дала! — вставил завскладом.

— Да, — продолжал Худков, обращаясь к Зайцеву, — а ты — прирожденный хозяйственник! Тебе бы и работать начальником продснабжения! А? Как моя мысль?

— Я же простой солдат? — возразил Иван.

— Ну, и что? — улыбнулся полковник. Когда-то мы все были простыми солдатами. Закончишь службу, пошлем тебя на офицерские курсы и вернешься к нам в часть уже начальником продснабжения…

— А как же Потоцкий? — спросил Зайцев.

— А это уже не твоя проблема, — ответил Худков. — Россия — страна большая. Найдем ему где-нибудь место. За это можешь не беспокоиться. Ну, как, подумаешь о моем предложении?

— Так точно! Подумаю! — пробормотал озадаченный Иван.

— Ну, можете идти, — весело сказал военачальник. — Составляйте первый акт на списание. Там посмотрим, что получится!

— Есть! — ответили в один голос Зайцев с Наперовым и вышли в коридор.

— Смотри! — сказал перед дверью продслужбы заведующий складом. — Потоцкому ни слова! Не надо его расстраивать! Он и без нас знает, что Худков его не любит!

— Ну, как дела? — спросил без энтузиазма начпрод, когда наши герои вернулись. — Одобрил Худков это списание?

— Да, одобрил, — ответил Зайцев. — Он даже обрадовался и всех похвалил!

— И меня?

— И вас, товарищ лейтенант, — быстро сказал Наперов. — Он высоко оценил работу всей продовольственной службы!

— Ну, и слава Богу! — вздохнул Потоцкий. — Тогда все в порядке!

— Когда подготовить акт? — спросил Зайцев. — Может быть уже завтра?

— Нет, постарайся набросать черновик сегодня, — сказал завскладом. — Ты же слышал, что Худков распорядился не затягивать это дело?

— Хорошо, — кивнул головой Иван. — Сразу же после обеда составлю черновик…

— Ну, а потом посмотрим и примем решение, — одобрил сказанное Потоцкий.

После обеда Зайцев довольно быстро справился с поставленной задачей. Вычислить количество списанных консервов не составило труда. Тем более что все цифры были в наличии. Оставалось только перевести проценты в килограммы. Иван набросал на листок все необходимые данные и приступил к оформлению накладных. Когда он справился и с эти делом, время подошло к трем часам. Пора была идти к Скуратовскому.

— О чем нам сегодня говорить? — подумал Зайцев. — Ах, да!

Он вспомнил, как ему досадил писарь секретной части рядовой Трунов. Этот парень был из одного с Зайцевым призыва. За время совместной службы он никак себя не проявил: был незаметен и тих. Никого не трогал. Сидел у себя в секретной части да строчил бумаги по указке прапорщика Добророднова. Так бы и дослужил он беззаботно до конца, если бы вдруг не стал вести себя довольно агрессивно…

Вообще-то в армии нетрудно проследить за людьми. За два года выплывают наружу все их моральные и психологические черты, которые в другой обстановке совершенно незаметны. И рано или поздно перед солдатами раскрывается подлинный облик своего товарища, как бы он ни пытался таиться.

Иван помнил, какими робкими и смиренными прибыли в роту нынешние «молодые» солдаты. Как они постепенно наглели, становились все более самоуверенными. Как стремились занять более высокое место в обществе «молодые» сержанты…Но в связи с тем, что Иван редко бывал в роте в обычные дни, исключая время дежурств, он как-то не обращал внимания на эволюцию облика «молодежи». Пока это его не касалось.

А вот Трунов обнаглел! Надо сказать, что Зайцев недостаточно дружески относился к солдатам своего призыва. Он помнил, как они издевались над ним в «учебке», а затем пытались натравливать на него «стариков». Привыкнув к двум поколениям старослужащих воинов и приспособившись к ним, он был совершенно не готов к тому, чтобы сотрудничать со своими сверстниками, будушими «стариками». Эта недооценка сверстников сказалась и на том, что Иван почти никого из них не пригласил «обмывать» свой приезд из отпуска. А это не осталось незамеченным. Балобин, например, открыто высказал свою обиду, придя на следующий день после «обмывательной» попойки в кабинет к Зайцеву. — Ты поступил по отношению к нам неуважительно, как будто мы салаги! — возмущался он.

— Если бы не «старики», — ответил тогда Иван, — я бы вас пригласил. Но не я составлял списки всех участников!

— Ладно, не «вешай мне лапшу на уши»! — сказал Балобин. — Если бы ты настоял, вряд ли кто из «стариков» стал бы спорить!

Зайцев не ответил, потому что Балобин был прав. Однако наш герой не считал ошибкой такое пренебрежение к своим товарищам. — На кой они мне черт нужны за столом? — думал он. — За что я должен их угощать? За былую подлость?

Тем не менее произошедшее еще больше обозлило его сверстников. Внешне они, вроде бы, никак не проявляли свою ненависть, но Иван чувствовал, что обстановка вокруг него осложняется!

И вот как-то во время следования строем на обед уже перед самым входом в столовую Зайцев неожиданно почувствовал, как кто-то сильно ударил его ногой сзади по ногам. Больно не было только благодаря толстой коже яловых сапог. Он резко обернулся. По ногам обычно били «молодых» воинов. Это было как-бы знаком неуважения к кому-нибудь из них. Но с «черпаками» так не поступали! Это являлось нарушением неписанных законов и грубейшим оскорблением! — Кто ударил?! — громко спросил Иван, не обращая внимания на приближение дежурного по части. Возникла некоторая сумятица, поскольку в этот момент Лазерный остановил роту.

— Эй, вы там! Стали нормально! — крикнул замкомвзвода и скомандовал: — Смирно! Равнение налево!

Пока он рапортовал, Зайцев думал. — Сзади шли одни «молодые». Как они осмелились? Вот наглецы!

Но тут он вспомнил, что не заметил, кто шел в последней шеренге. — Должно быть «старик», ведь «старики» часто замыкают строй?

Когда солдаты побежали в столовую, Иван замедлил шаг и внимательно осмотрел всех бежавших. «Стариков» среди них не было! Вместе с «молодежью» в самом хвосте пробежал и штабник Трунов. Сначала Зайцев не заподозрил его, но когда все сели за стол, и он встретился взглядом с писарем из «секретки», ему стало ясно все: Трунов смотрел на него вызывающе, с откровенной ненавистью.

После обеда Иван подошел к нему. — Это ты ударил меня сзади по ногам, Алексей? — спросил он.

— Да, я! — ответил с ухмылкой тот.

— Почему?

— Просто так. Хотелось поставить тебя на место!

— А что, я не на своем месте?

— Ты слишком вознесся! — буркнул со злобой Трунов. — Ничего вокруг себя не замечаешь! Завел «шашни» со «стариками», как будто мы тут не люди!

— Не понимаю, какие ко мне могут быть претензии? — возмутился Зайцев. — Я разве тебе что-нибудь должен?

— Мне-то ты не должен. Но помимо меня тут есть и другие ребята. Ты забываешь, что мы уже через месяц с небольшим станем «стариками» и ведешь себя по отношению к нам, как к «молодым»!

— Это неправда, — возразил Иван. — Я отношусь ко всем вполне дружески, а вот приглашаю за стол только тех, кто мне нравится! Это мое дело! Понял?

— Нет, не понял! Наступит время, и ты будешь жалеть, что не хотел дружить с нами! Погоди, вот оборзеют «молодые» — а их много! — тогда будешь знать! Никто из «стариков» за тебя не вступится!

— Ах, вот ты чем решил меня напугать! — усмехнулся Зайцев. — Ну, я этого не боюсь! Пережил не таких «стариков», переживу и вас! Ишь ты, как осмелел! А скажи, где ты был, когда свирепствовали Выходцев и Золотухин? Что же ты тогда отсиживался, коли такой смелый?

— Там, где я был, меня уже нет! — ответил с гордостью Трунов. — А вот где ты вскорости будешь, мы еще увидим!

— Ну, что ж, увидим! — сказал Иван и отошел от обидчика.

Накануне визита к Скуратовскому Зайцев как раз вспомнил об этом разговоре.

— Может, написать на него донесение? — подумал он. — Вот он и будет там, где хочет!

Но врать не хотелось. Трунов никогда не высказывал антисоветских взглядов и даже вообще был равнодушен к политике. Однако имелась «зацепка». Писарь из «секретки» был родом из Литвы и хорошо говорил по-литовски. Литовцы называли его даже «Труновас».

— Расскажу-ка я об этом Владимиру Андреевичу, — решил Зайцев. — Авось и будет какой-нибудь результат!

Выслушав Ивана, Скуратовский нахмурился. — Говоришь, он родом из Литвы и знает литовский? — спросил он.

— Да, он разговаривает по-литовски даже лучше, чем по-русски! — ответил Зайцев. — Так, по крайней мере, говорят сами литовцы. Они обычно собираются «кучками» и что-то на своем языке обсуждают. И Трунов всегда вместе с ними!

— Что ты говоришь! — возмутился Скуратовский. — Выходит, он скрытный литовец! Как же допустили его в секретный отдел?! Не исключаются диверсии и шпионаж! Ах, какой промах!

— Видите ли, раньше он сидел и не рыпался! — пробормотал Иван. — Был «тише воды, ниже травы». Поэтому на него никто не обращал внимания…

— А каков его политический облик? — майор прищурил глаза. — Допускал ли он нездоровые суждения?

— Нет, антисоветских взглядов он не высказывал, — покачал головой Иван. — Он просто стал «стариковать»: грубить, хамить, вести себя вызывающе…

— Конечно, тут наше явное упущение! — пробормотал Скуратовский. — Это мы проглядели! Уже одно то, что он разговаривает на одном языке с националистами, должно само по себе настораживать! Да к тому же не высказывает антинародных суждений! Наверняка он — опаснейший человек! Разве настоящий враг выставит себя на всенародное обозрение? Как говорится, «в тихом омуте черти водятся»!

— Я, конечно, не думаю, что он шпион, — сказал задумчиво Зайцев. — За прошедшие полтора года мы бы его так или иначе раскрыли. Полагаю, что он просто затаившийся литовский националист!

— Час от часу не легче! — возмутился майор. — Как же мы допустили его до секретной части?! Нужно срочно принимать меры, пока обо всем не узнал товарищ Вицин!

— А что делать? — спросил Иван.

— Пиши, — Скуратовский протянул ему чистый лист бумаги. — Источник сообщает, что…, - майор задумался, — …ему удалось установить факты проявления национализма со стороны писаря секретной части рядового А.В.Трунова…

— Но я не установил никаких таких фактов? — перебил его Зайцев.

— Не мешай, пиши так, как я тебе говорю! — оборвал его майор. — А что, разве сборы «кучками» и разговор на враждебном языке не есть проявление национализма?

Иван вновь склонился над столом.

— …в последнее время он стал принимать участие в сборищах лиц литовской национальности, — диктовал оперуполномоченный, — и разговаривать о чем-то с ними на литовском языке. В разговорах часто слышались слова «социализм», «Ленин», а также упоминалось имя одного из нынешних руководителей партии и государства. При этом Трунов, как и другие литовцы, смеялся, выражая тем самым свое неуважение к священным для советских граждан словам…

Иван оторвался от бумаги. — Но ведь я такого не говорил? — возмутился он.

— А что, разве такого не могло быть? — переспросил его Скуратовский. — Наверняка так и было! Пиши. Если я говорю, значит, все так и есть! Итак, продолжаем…Раньше источник не замечал подобных проявлений со стороны Трунова. Видимо, только в последнее время спала маска с лика махрового националиста, сумевшего не только скрыть свою причастность к литовцам, но даже проникнуть в самое сердце воинской части — секретную часть штаба! Так…Число. Подпись.

— Пожалуйста, — Зайцев передал исписанный листок Скуратовскому.

— Так, ну, что еще новенького? — поинтересовался майор. — Как там наши Туклерс и Балкайтис?

— Пока молчат, Владимир Андреевич. Не удалось узнать ничего нового. То наряды, то работа. Не будешь же гоняться за ними по всей части?

— Это, конечно, так, — кивнул головой Скуратовский. — Но ни в коем случае нельзя терять бдительности! Не забывай, что перед нами стоят важные задачи по выявлению и профилактике антигосударственной деятельности! Понимаешь?

— Понимаю…

Вечером к Зайцеву в штаб пришел Шорник. Выглядел он подавленным и апатичным.

— Что с тобой, Вацлав? — спросил Иван. — Тебе что, нездоровится?

— Дело очень плохое, — ответил Шорник. — У меня большое личное горе: от меня ушла жена!

— Да ты что?!

— Вот, смотри, — Шорник протянул Зайцеву письмо — небольшой листочек бумаги. На нем крупным женским почерком было написано: — Дорогой Вацлав! Прости, что так получилось, но я не хочу и не могу врать! Я нашла любимого человека, который старше меня по возрасту. Наши отношения были ничем иным, как мимолетным увлечением. Поэтому еще раз прошу, прости меня за то, что я вынуждена расторгнуть наш брак. Елена.

— Видишь, что случилось? — пробормотал Шорник. — Вся моя жизнь пошла прахом!

— Как же так? — возмутился Зайцев. — Разве могут вас заочно развести? Надо же, наверное, чтобы тебя вызвали в суд?

— Какой там суд! — горько усмехнулся Шорник. — Или ты не знаешь наши суды? Кто больше дал, тот и прав! И тем более по бракоразводным делам! Разведут по одному лишь ее заявлению!

— Но все-таки лучше было бы с ней встретиться!

— А как? — покачал головой Шорник. — Я же на службе! Кто меня отпустит?

— А может разрешат, дадут отпуск? Напиши рапорт!

— Бесполезно, — уныло промолвил Шорник. — Я же говорил с Розенфельдом, и он мне врать не стал. Так и сказал, что из-за этого никто мне отпуск не даст!

— Но ты все же подай рапорт!

— Ладно, там увидим, — буркнул Шорник и посмотрел на Зайцева. — У тебя нет сейчас денег, Иван?

— Немного есть…А сколько тебе нужно?

— Ну, рубля четыре. Хочу взять бутылку!

— А, столько наберется, — пробормотал Иван. — Вот, возьми пять рублей!

— Спасибо! — сказал Шорник и выбежал из кабинета.

Г Л А В А 21

В Е Ч Е Р Н И Й З В О Н

На другой день накануне следования на обед Зайцев заметил, что его сверстники, собравшись в кучку в казарменном коридоре, что-то энергично обсуждают. Увидев Ивана, они прекратили разговоры и тотчас разошлись. Один Трунов, стоявший в центре, остался на месте и с ненавистью посмотрел на Зайцева. Тот вспомнил разговор со Скуратовским. — Неужели принял меры? Да так быстро? — подумал он, но тут же успокоился. — Навряд ли. Времени для этого было мало…

Однако после обеда к Зайцеву в штаб зашел Таманский. — Я хочу с тобой поговорить, Ваня, — сказал он.

— Ну что ж, присаживайся, — Зайцев показал на стул.

— Видел перед обедом толпу ребят? — спросил Таманский.

— Видел.

— Они обсуждали сегодняшнее происшествие, случившееся в штабе…

— Какое? Я что-то ничего не слышал!

— Внешне ничего такого не произшло. Только вот начальник секретной части Добророднов выгнал из штаба этого полулитовца Трунова!

Зайцеву стало все ясно, однако он сделал вид, что ничего не понял. — Как он его выгнал? — спросил с деланным изумлением Иван.

— Пришел и сказал, что ты, дескать, Алексей, видно много языком болтаешь, вот и предложили тебя убрать…

— А кто предложил?

— Ну, судя по словам Трунова, он ничего об этом не сказал. Вероятно, Политотдел.

— Ты думаешь, Политотдел?

— Наверное, но Трунов рассказывает всем, что это твоя работа!

— Почему?

— Он говорит, что недавно крупно с тобой повздорил, и вот ты, якобы, ему отомстил!

— Ну, что ж, — улыбнулся Иван, — пусть тогда так и считает. «Знает кошка, чье сало съела»!

— Так что, ты в самом деле ходил в Политотдел? — удивился Таманский.

— Нет, не беспокойся, — кивнул головой Зайцев, — в Политотдел я не ходил. А что касается догадок Трунова, то пусть думает обо мне, что хочет. Я плевать хотел на его мнение! Он меня, Вася, так оскорбил недавно в присутствии «молодых», что я его теперь просто ненавижу!

— А что такое?

— Да он ударил меня сзади по ногам, когда мы шли строем в столовую!

— Вот, гад! Что же ты мне об этом не сказал? Я бы ему начистил рожу!

— Я сам разберусь, Вася. За это не беспокойся. Спасибо, что рассказал мне про труновские сплетни!

— Да не за что!

После этого разговора Зайцев отправился в учебный батальон, чтобы подписать акт о списании мясных консервов. Все члены комиссии уже расписались, отсутствовала только подпись председателя. Прежде чем идти, Иван позвонил и узнал, что подполковник Втащилин на месте.

Однако не так просто было попасть на прием к видному военачальнику.

— Подожди, — сказал секретарь комбата батальонный писарь ефрейтор Шильненков, — сейчас у товарища Втащилина совещание.

— А может, я подойду позже? — спросил Зайцев. — У меня ведь много работы, а сидеть часами нет возможности…

— Да вряд ли тебе придется долго ждать, — успокоил его писарь. — Совещание уже идет с полчаса. Еще десять-пятнадцать минут — и все! Посиди тут!

— Ну, если десять-пятадцать минут, тогда можно, — согласился Иван.

Он уселся на предложенный стул, и они разговорились. Шильненков вспомнил службу в учебном батальоне: он был сверстником Ивана, только служил в первой учебной роте.

— Хорошо, что я в свое время отказался от сержантских лычек, — сказал писарь. — Вон, посмотри, где теперь эти сержанты? Кто в Казахстане, кто в грязном Первомайске! И ответственность у них какая!

— Да, сержантом быть малоприятно, — согласился Зайцев. — Однако же, почему-то большинство охотно рвется к власти…

— Это у людей в крови! — улыбнулся Шильненков. — Власть они очень любят! Мне же, слава Богу, этого не надо. Дослужить бы, да — домой! Ты, видимо, тоже такого же на этот счет мнения?

— С чего ты это взял?

— Ну, пошел же ты в штабные писаря…

— Да это же чистая случайность!

— Говори!

— Да, представь себе. Меня просто пригласили работать в штаб.

— Кто пригласил?

— Один «старик». Нужно было готовить кого-то на место уходившего на дембиль писаря-«деда». Ну, вот никак не могли подыскать желающего и предложили мне.

— У меня все было проще, — улыбнулся Шильненков. — Я подружился с начальником штаба батальона майором Пышкиным. Вернее, мои родители. Они приезжали на присягу и познакомились с ним. Пригласили его в ресторан. Посидели-поговорили. Предложили ему съездить летом к нам в Ригу, отдохнуть на взморье…

— И он согласился?

— Конечно, — засмеялся Шильненков. — Кто же откажется? Вот он и взял меня к себе в писари. Теперь мы не просто начальник и подчиненный, а настоящие друзья! — И батальонный писарь надулся от гордости.

В это время открылась дверь кабинета комбата, и в приемную стали выходить офицеры.

— Вот видишь, кончилось совещание! — обрадовался Шильненков. Иван посмотрел на часы. — Ого, почти полчаса отсидел! — буркнул он, встал и уже хотел зайти к комбату, но батальонный писарь остановил его: — Подожди! Так не годится! Нужно сначала доложить!

Вернувшись, Шильненков снова указал Зайцеву на стул. — Посиди, — сказал он, — сейчас комбат закончит работу и примет тебя!

— Но я ведь сам на работе, Павел! — возмутился Иван. — Я же пришел не по личному делу!

— Лучше не зли комбата, — успокоил его батальонный писарь. — У него что-то сегодня плохое настроение…

Пришлось отсидеть еще полчаса за пустой болтовней. Наконец, Иван не выдержал. — Знаешь что! — воскликнул он. — Я ведь принес на подпись акт для утверждения его самим командиром дивизии! Если я не успею это сделать до обеда, то получу нагоняй! Это распоряжение полковника Худкова!

— Но порядок есть порядок! — развел руками Шильненков.

— Нет! — разозлился Иван. — Пожалуй, я войду и без разрешения! — И он ринулся к двери.

Подполковник Втащилин сидел за столом и что-то писал.

— Разрешите, товарищ подполковник?! — прокричал Зайцев. — Меня направил к вам товарищ Худков!

— Я же говорил, чтобы подождал! — рассердился Втащилин. Его лысый лоб покраснел. — Невелика персона, мог бы и посидеть!

— Ясно, товарищ подполковник, — пробормотал Зайцев. — Так мне и доложить об этом полковнику Худкову?

— О чем? — сурово вопросил комбат.

— О том, что вы отказываетесь меня принять!

— Какая наглость! — взревел Втащилин и стал осыпать Ивана потоками грубой брани.

Наконец, он исчерпал весь свой словесный запас и успокоился.

— Так я могу идти? — спросил невозмутимо Зайцев.

— Подожди. Что у тебя?

— Вот акт на списание, — ответил Иван и протянул бумагу.

— Так-так, — сказал Втащилин. — Значит, списываете триста пятьдесят килограммов мясной тушенки?

— Так точно!

— Вижу, тут уже расписалсь все члены комиссии, — продолжал комбат. — Видимо, все проверили. Однако вы неправильно написали мое звание!

Зайцев подошел ближе. — Как неправильно? — удивился он. — Вот, смотрите, «председатель комиссии подполковник Втащилин»…

— Не надо мне читать! — поморщился комбат. — Ты разве не видишь, что тут написано только «подполковник», а где слово «инженер»?

— Так вы — подполковник-инженер?

— Вот именно!

— А какая разница? — покачал головой Зайцев. — Подполковник или подполковник-инженер? Разве от этого изменится суть акта?

— Отставить! — заорал Втащилин. — Марш допечатывать! Я не потерплю искажения моего звания в официальных документах!

— Есть, товарищ подполковник! — крикнул Зайцев и направился к выходу.

— Послушай, Павел, — спросил он Шильненкова, оказавшись в приемной, — есть у тебя пишущая машинка? Не хочется мне бежать в штаб и терять время!

— Нет, машинки у нас нет, — ответил батальонный писарь.

Пришлось возвращаться в штаб и просить в строевой части пишущую машинку: в продслужбе таковой не имелось.

Допечатав слово «инженер», Иван опять побежал в учебный батальон.

— Подожди, — сказал Шильненков, увидев Зайцева, — там опять идет совещаие.

— А может, ты занесешь ему этот акт во время совещания? — спросил Иван. — Комбат быстренько распишется, вот и все!

— Да ты что! — испугался батальонный писарь. — У нас такое невозможно! Втащилин может посадить меня за это на гуптвахту! Он мне уже и так дал втык за то, что я впустил тебя к нему без вызова!

— Так что же делать? — расстроился Зайцев. — Не сидеть же тут до вечера? — Он глянул на часы. — Вот уже через час наступит обед!

— Что ж поделаешь? — пожал плечами Шильненков. — Такая уж у нас служба! Коли нужно подписать бумагу, значит, придется подождать!

…Наконец, через полчаса открылась дверь комбата, и наружу вышли политработники учебного батальона. Зайцев встал и отдал им честь. Капитан Вмочилин, находившийся среди офицеров, с улыбкой, как знакомому, кивнул Ивану головой.

Шильненков забежал в кабинет.

— Можешь идти, — сказал он вернувшись. — Товарищ Втащилин примет тебя.

Зайцев быстро вошел, приблизился к столу военачальника и протянул листок акта.

— Так, посмотрим, — сказал Втащилин и глянул на документ. — Что же ты не внес исправлений? — усмехнулся он.

— Как не внес? — переспросил Зайцев.

— Вот, посмотри, — комбат ткнул пальцем в акт. — У тебя тут напечатано: «подполковник-инженер». А надо: «инженер-подполковник»!

— Не может быть?! — удивился Иван. — Ведь слово «инженер» следует за званием?

— Ах ты, негодяй! — вскричал Втащилин. — Так ты еще будешь спорить?! Какая наглость! Жалкий ефрейтор спорит с подполковником! Вот до чего мы дожили!

— Я с вами не спорю, — возразил Зайцев. — Я просто говорю так, как должно быть!

— Молчать! — заорал комбат. — Марш переделывать! Нечего со мной спорить!

— Есть! — ответил Иван и вышел на улицу как оплеванный.

— Вот гад, — думал он, — замучает своей подписью!

Зайцеву не раз приходилось в своей жизни встречаться с различными бюрократами. Советских людей было трудно удивить бумажной волокитой, черствостью, безразличием к людям со стороны всякого рода чиновников. Это воспринималось как само собой разумеющееся. Неуважение к человеческому достоинству, а точнее, полное презрение к людям — в крови у россиян. Бывает, порой, чинуша так надругается над каким-нибудь безобидным человеком, что у того аж слезы льются, однако стоит этому несчастному добиться, наконец, подписи у важного, надутого бюрократа, и на душе у него становится легче. Впоследствии поступок чиновника воспринимается гражданином как благодеяние, ибо несчастный обычно, анализируя случившееся, задает себе вопрос: — А как бы на его месте поступил я? — и отвечает, что в лучшем случае, так же. Поэтому бюрократизм не встречал никакого отпора со стороны населения и постепенно расцветал, превращаясь во вселенское зло.

А в армии в обстановке полной беззащитности младшего перед старшим бюрократизм был еще более жесток.

Здесь и спорить было нельзя: дан приказ, значит, не обсуждай его, а выполняй! Впрочем, Зайцев не являлся подчиненным Втащилина, поэтому он не собирался смиряться.

Вернувшись в штаб, Иван уселся на свое место и стал думать, как ему вести себя дальше. В это время вошел Потоцкий. — Ты чего не идешь на обед? — удивился он.

Иван глянул на часы: — Десять минут до построения! Успею!

— А чего ты такой кислый?

— Видите ли, я тут ходил в учебный батальон, товарищ лейтенант, подписывать акт на списание консервов…

— Ну, и что?

— А то, что подполковник Втащилин не хочет его подписывать!

— Почему?

— По его мнению, я неправильно напечатал его звание!

Потоцкий взял акт. — Подполковник-инженер, — прочитал он. — Так что же тут неправильного?

— Он меня уже один раз гонял допечатывать слово «инженер». А потом, когда я выполнил его указание, он заявил, что это слово нужно писать с другой стороны, перед званием!

— Вот бюрократ! — возмутился Потоцкий. — В свое время он таким же образом издевался над Таньшиным. Зайди-ка ты к товарищу Худкову и доложи ему обо всем!

— А может, это сделаете вы, товарищ лейтенант? — пробормотал Иван. — Как-то неудобно мне идти к зампотылу…

— А мне разве удобно? — возразил начпрод. — Ведь не я же ходил к Втащилину с актом? Сам понимаешь, в таком разговоре должен участвовать только очевидец событий!

— Ясно, — кивнул головой Иван.

После обеденного перерыва Зайцев отправился к Худкову. Постучав в дверь его кабинета и отрапортовав, как положено, он приблизился к столу военачальника.

— Что случилось? — удивился полковник.

— Разрешите доложить?

— Конечно, присаживайтесь, товарищ ефрейтор! — Худков указал рукой на стул. Зайцев сел. — Товарищ полковник! — сказал он. — Я пришел сообщить вам, что подполковник Втащилин не хочет подписывать акт о списании консервов!

— Это еще почему?!

Зайцев подробно рассказал обо всем.

Худков протянул руку и взял листок. — М-да, — сказал он после паузы. — Все написано правильно. Зачем тут вообще нужно слово «инженер»? Вот бюрократ! Вроде бы у нас уже был с ним разговор на этот счет! Что-то он никак не возьмет в голову, что мои указания нужно беспрекословно выполнять! Ну, погоди! Сейчас я разберусь!

И зампотылу позвонил в учебный батальон. — Втащилин, это ты? — громко сказал он. — Что ты там ерундой занимаешься? Какой? Да вот, актом! Да, тем самым, что тебе приносил ефрейтор Зайцев!

Установилась тишина. Втащилин, судя по доносившимся до Ивана обрывкам фраз, пытался оправдываться. Худков внимательно слушал. Наконец, он не выдержал и закричал: — Хватит, хватит мне объяснять, кто прав, кто виноват! Я уже давно все понял! Мне нужно через полчаса нести акт на утверждение командиру! Он что, должен нас с тобой ждать?! Какая безответственность! Что? Никаких оправданий! Я приказываю! Понятно? Ну, вот…, - и военачальник бросил трубку.

— Можешь идти к Втащилину, — улыбнулся он. — Пусть теперь попробует не подписать!

— Товарищ полковник, разрешите спросить? — обратился к нему Зайцев.

— Спрашивайте!

— А может, мы издадим новый приказ и заменим председателя комиссии? Уж больно нелегко иметь дело с товарищем Втащилиным!

— Черта с два! — возразил Худков. — Комбат, может быть, нарочно все это устраивает, чтобы мы вывели его из комиссии! Больно хитер! Нет, пусть уж побудет до конца года, а там увидим! Кстати, а почему это ты бегаешь к нему? Пусть этим занимается Потоцкий! В конце концов, он офицер! Может в этом случае Втащилин перестанет упрямиться?

— Тогда я доложу товарищу Потоцкому?

— Потом доложишь, — кивнул головой Худков. — А сейчас сходи к комбату сам, в последний раз, и подпиши у него этот документ. А уже потом пусть ходит к нему Потоцкий.

— Разрешите идти?

— Идите!

Когда Зайцев вошел в приемную командира учебного батальона, Шильненков сказал ему приветливо: — Проходи, Иван, товарищ подполковник ждет тебя!

— Ну, что, нажаловался? — молвил сурово комбат, увидев Зайцева. Его маленькие поросячьи глазки, казалось, готовы были просверлить Ивана.

— Не нажаловался, а доложил! — спокойно ответил Зайцев.

— А какая разница?

— А разница в том, — промолвил Зайцев, — что я был обязан отнести после обеда товарищу Худкову акт. Ну, я его и отнес неподписанным. А когда он спросил, чего я не подписал, пришлось ему все рассказать…

— Ладно, давай бумагу, — буркнул успокоившийся комбат, вытащил из письменного прибора авторучку и быстро расписался. — На, забирай, — пробормотал он и протянул Ивану документ.

— Разрешите идти?

— Идите!

— Есть!

Сразу же по прибытии в штаб Зайцев зашел к полковнику Худкову.

— Ну, что, подписал? — спросил военачальник.

— Так точно!

— Ну, и хорошо, — улыбнулся Худков. — Давай акт, я его сегодня же утвержу у командира.

Зайцев протянул ему злополучный листок.

— Ну, иди, занимайся делами, — сказал с мягкостью в голосе зампотылу.

Иван вернулся в кабинет и занялся накладными. Затем он засел за меню и, поглощенный работой, не обратил внимания на скрип открываемой двери. — Наверное, Потоцкий, — подумал он и с полной невозмутимостью продолжил свою работу. Вдруг в ноздри Зайцеву ударил резкий запах водки. Иван поднял голову и подскочил: напротив него сидел пьяный в дымину Шорник!

— Вацлав, что с тобой?! — вскричал непроизвольно Зайцев. — Никак ты напился?

— Н-не…просто н-напился…, Ваня, — пробормотал Шорник, — а пр-рямо-таки нассался!

— Как же ты дошел до штаба? Тебя же развезло?

— А в-вот…т-так…и дош…шел! — ответил заплетавшимся языком Шорник.

— Господи, что же делать? — подумал Иван. В том, что Шорник уже не в состоянии передвигать ноги, он уже не сомневался. Достаточно было взглянуть на его глаза — мутные, остекленевшие — чтобы понять, что парень принял невероятное количество спиртного.

— Что же делать, Вацлав? — спросил растерявшийся Зайцев. — Ты же сейчас в штабе! Ведь погоришь!

— А н-нам все равно, — запел вдруг Шорник, — что ф-фуй, что бревно!!!

— Тихо ты! — закричал Зайцев. — Еще не хватало, чтобы услышал командир!

В это время неожиданно открылась дверь, и вошел Потоцкий. — Что тут у тебя за шум? — спросил он и посмотрел на Шорника. — Ба! Товарищ Шорник, а вы, пожалуй, пьяны!

— Тихо, товарищ лейтенант! — взмолился Зайцев. — Не надо его выдавать! Пропадет парень!

— Да я и не собираюсь его выдавать! — возмутился Потоцкий. — Я никогда не был доносчиком! Но что нам делать? А вдруг сюда зайдет кто-нибудь из начальства?

Шорник в это время сидел на стуле Потоцкого, опустив голову на грудь. Казалось, что происходившее его совершенно не волновало. Иван подбежал к двери и закрыл ее на ключ.

— Надо каким-то образом вывести его отсюда в роту, — сказал шепотом Потоцкий.

— А как мы это сделаем? — спросил Зайцев. Это же надо вести его, поддерживая с двух сторон. А вдруг навстречу попадется кто-нибудь из начальства?

— Не только начальство, а и любой встречный! — добавил начпрод. — А это значит, что немедленно донесут! Тогда не оберешься неприятностей!

— Постойте! — сказал Иван. — Я придумал! Давайте-ка отведем его тихонечко в медпункт. Он тут рядом. Откроем окно. Шорник как-нибудь вылезет наружу, а мы возьмем его под руки и заведем в медпункт. Тут, шагов двести, как-нибудь дотащим…

— А вдруг кто увидит? — заколебался Потоцкий.

— Вряд ли, — возразил Зайцев. — Смотрите, окна штаба закрыты кустарником, да все высшее руководство пребывает на другой стороне. Вот если мы выведем Шорника с той стороны, — он махнул рукой, — тут уже его наверняка увидят и, возможно, даже сам командир части!

— Сохрани Бог! — перепугался начпрод. — Тогда мы пропали! Припишут все, что было и чего не было!

— Тогда нужно действовать! — решительно сказал Зайцев. В трудные мгновения он умел собраться с духом. — Давайте, я открою окно, а потом вы сходите в здравпункт и договоритесь с Пинаевым.

— А он не заложит? — заколебался Потоцкий.

— Нет, не волнуйтесь! Давайте сначала выключим свет.

Вдвоем они быстро распахнули окно, и Потоцкий вылез наружу.

— В-ваня? К-куд-да он уш…шел? — спросил вдруг Шорник. — Н…небось…п-пош…шел за п-пат…рулем?

— Какой тут к черту патруль?! — рассердился Иван. — Ты что, не слышал, о чем мы говорили?

— Н-не слышал, — сказал несвоим голосом Шорник. — Я…В-вань-ня…п-получил письмо…, - он полез в карман. — Г-где он-но? Эх…П-пот-терял! — И Шорник заплакал.

— Тихо ты! — зашумел на него Иван, но все было бесполезно.

В это время со стороны улицы послышались чьи-то шаги. — Это я! — сказал внезапно появившийся возле окна Потоцкий. — Давай сюда Шорника! Пинаев ждет!

— Вацлав, лезь в окно! — приказал Иван.

— В ок-но? — переспросил Шорник и с недоумением уставился на Зайцева. — З-за-чем?

Иван подбежал к товарищу и стал его подталкивать: — Давай, Валя, ну, лезь!

— Да что ты м-меня как ж-женщину?! — закричал Шорник. — А-а! Щекотно! Д-дай-ка я сам! — Он неожиданно подскочил, взгромоздился на подоконник и рухнул всей своей массой вниз.

— Ай! Иоп твою мать! — заорал Потоцкий. — Все ноги отдавил, мудила! Давай, Иван, лезь!

Зайцев аккуратно спрыгнул вниз и прикрыл окно. После некоторой сумятицы они подхватили под руки Шорника и потащили его в медпункт. Только теперь Иван понял, что задача у них была не из легких! Шорник едва передвигал ноги и почти всю свою тяжесть обрушил на худосочного Зайцева. Потоцкий, правда, старался изо всех сил помочь своему подчиненному, но это ненамного облегчало дело.

— К-куда…в-вы м-меня в-ведете? — вопрошал одеревенелым языком Шорник. — Н-на…гау…пату…вахту?

— Тихо ты, не шуми! — прикрикнул Потоцкий. — Попадемся из-за тебя!

Но Шорник от этого не успокоился. — Г-где я?! — крикнул он. — К-куда я п-поп-пал?

Наконец, наши герои подошли к входу в медпункт. Там их ждал Пинаев с двумя здоровенными парнями. — Это курсанты, — сказал он. — Они не выдадут!

Курсанты по команде санинструктора быстро подбежали к Шорнику и сменили измученных Зайцева с Потоцким.

— Тащите его вверх! — приказал Пинаев. — И сразу же ложите в постель, в третью палату!

Воины повиновались.

Но не успели они войти в здравпункт, как Шорник вдруг стал вырываться и громко запел: — Вечерний звон! Вечерний звон!

— Быстрее, долбоиобы!!! — заорал Пинаев.

Курсанты рванули так стремительно, что Шорник показался в их руках легчайшим перышком! Через мгновение они исчезли в глубине здания.

— Спасибо, товарищ сержант! — сказал, улыбаясь, Потоцкий.

— Спасибо! — повторил Иван.

— На здоровье! — ответил Пинаев и знаком подозвал к себе Зайцева. — Спасибо в карман не положишь! — пробурчал он ему в ухо. — Ставь бутылку за помощь!

— В этом можешь не сомневаться! — ответил Иван.

Г Л А В А 22

П Р Е Д Л О Ж Е Н И Е С К У Р А Т О В С К О Г О

На вечерней поверке Шорник, естественно, отсутствовал, и когда назвали его фамилию, Зайцев прокричал: — Болен, лазарет!

Еще перед ужином он сообщил старшему сержанту Лазерному о «болезни» Шорника. Тот удивился: — А что с ним такое?

Иван ответил: — Наверное, грипп, потому что температура у него была больше тридцати девяти!

Розенфельд в этот вечер в роту не приходил, поэтому можно было надеяться, что опьянение Шорника пройдет незамеченным.

В жизни часто бывает, когда совершивший какой-нибудь проступок человек прячется, хитрит, чтобы скрыть содеянное, но непременно попадается и подвергается наказанию. А вот тот, кто действует нагло и в открытую, во многих случаях остается вне подозрений. Так получилось и с Шорником.

На следующее утро Потоцкий с Зайцевым обсуждали у себя в кабинете вчерашнюю историю.

— Что там такое случилось с Шорником, — недоумевал начпрод, — чтобы так набраться?

— От него ушла жена, — ответил Иван.

— Да ну?!

— Прислала ему письмо, что, мол, просит простить ее, что их прежняя любовь была лишь мимолетным увлечением и что она нашла себе другого мужчину…

— Вот сучка! Не могла выдержать два года!

— Неужели женщины так жаждут мужчин? — спросил с изумлением Зайцев. — А я читал в нашей медицинской литературе, что женщины абсолютно безразличны к половой жизни, что активны здесь только мужчины…

— Или ты не знаешь нашу литературу? — рассмеялся Потоцкий. — У наших ученых ведь на уме только одно строительство коммунизма! Все их книги, издаваемые в СССР, не имеют ничего общего с реальной жизнью!

— Так неужели женщины тоже хотят мужчин?

— Представь, что не меньше, чем мужчины женщин!

— Не может быть?!

— Да я по своему опыту знаю, что стоит хоть один раз не вставить вечером жене, так она весь следующий день ходит мрачная как туча! А если засадишь, аж кричит от удовольствия! Вот тебе теория и практика!

— И чего он так переживает? — недоумевал Зайцев. — Не такая уж красавица его жена, чтобы из-за нее убиваться! Да и старше она его на целых пять лет!

— Это как сказать! — кивнул головой Потоцкий. — Значит, сумела его чем-то увлечь! Не зря говорится: «любовь зла, полюбишь и козла»!

— Ну, если что так…

— Слушай, товарищ Зайцев, — спросил вдруг начпрод, — а что тебе сказал на ухо Пинаев там, на ступеньках медпункта?

— А! — вспомнил Иван. — Он потребовал, чтобы я поставил ему бутылку «белой»!

— Ну, а ты?

— А я сказал, что поставлю!

— А где ты ее возьмешь?

— Как где? — усмехнулся Зайцев. — Пойду в самоволку и куплю. Там за забором, — он махнул рукой, — есть винный магазин.

— И думать не смей! — испугался Потоцкий. — Еще не хватало, чтобы ты погорел! Я сам схожу в наш магазин и куплю для него бутылку!

— Вот деньги! — Зайцев полез в карман.

— Не надо, — покачал головой начпрод, — у меня деньги есть.

— А с какой стати вы будете за меня платить?

— С такой же, как и ты. Я-то, слава Богу, получаю больше тебя. Мне это будет не в убыток, поэтому нечего предлагать мне свои гроши!

— Спасибо! — пробормотал Иван. — Но мне нужно достать бутылку как можно скорей, ибо я собираюсь перед обедом навестить Шорника.

— Ну, что ж, тогда я сейчас пойду, — сказал Потоцкий и отправился в военторговский магазин.

Тем временем Зайцев оформил все продовольственно-путевые документы и выдал их посетителям. Когда Потоцкий вернулся, Иван завершил утреннюю работу и склонился над актом, который еще вчера перед ужином начпрод принес от Худкова, собираясь списать с книги учета мясные консервы.

— Все в порядке! — сказал лейтенант и потряс сумкой. Зазвенели бутылки.

— Так вы что, не одну бутылку купили? — удивился Зайцев.

— Я там приобрел еще сухого винца, — улыбнулся Потоцкий и поставил сумку на пол. — Пойдем навещать Шорника вместе. Там и винца вместе с ним попьем. Все-таки после вчерашнего, ох, как нелегко ему сейчас! А от сухого вина и легче станет и опьянения не будет!

— Это вы хорошо придумали, спасибо! — пробормотал Иван.

— Не за что, — ответил Потоцкий и посмотрел на разложенные перед Иваном документы. — Что это ты, никак консервы собрался списывать?

— Хотел списать, — сказал Зайцев, — но передумал. Надо, чтобы Наперов сначала разобрался у себя на складе, а потом уже спишем.

— Правильно, — одобрил начпрод. — Пусть сначала вывезет все лишние консервы, а уже потом спишешь. А то получается, что в книгах будет в два раза меньше консервов, чем на складе! Какая уж тут «естественная убыль»?

— Противоестественная убыль! — сказал Иван, и воины громко расхохотались.

— Ну, что, пойдем к Шорнику? — спросил, успокоившись, Потоцкий.

— Давайте лучше пойдем сразу же после обеда, — предложил Зайцев. — Будет обеденный перерыв. Начальство разойдется по домам. Так будет спокойней. А то вдруг хватятся — а нас нет!

— Ты, пожалуй, прав, — согласился Потоцкий.

В это время зазвонил телефон. — Слушаю, — сказал, подняв трубку, начпрод. — Так, да…Товарищ Зайцев, вас спрашивают!

Иван потянулся к своему аппарату: два дня назад по просьбе Потоцкого им установили параллельный телефон, и поэтому теперь не было необходимости передавать друг другу трубку и лезть черз стол… — Ефрейтор Зайцев слушает! — сказал он.

— Это майор Подметаев, — прозвучало из трубки. — Тебе нечего сказать мне, товарищ Зайцев?

— Нет, пока нечего, товарищ майор.

— А может, зайдешь ко мне, поговорим?

— Прямо сейчас?

— Ну, если нет чего-нибудь срочного…Не обязательно сейчас, можно и завтра…

— Хорошо, в какое время завтра?

— Ну, после обеда. В два, в полтретьего…

— Ладно, я приду.

— Смотри, буду ждать!

Иван положил трубку.

— Чего ему от тебя надо? — нахмурился Потоцкий.

— Как вам сказать? — замялся Зайцев. — Он недавно просил, чтобы я с ним сотрудничал…

— А ты?

— Я согласился на словах…

— Зачем? Ты же потом от них не отвяжешься?

— Видите ли, он упомянул тогда Шорника, и я не мог отказаться…

— Опять Шорник? Что же такого сказал о нем Подметаев?

— Он сказал, что Шорник у них «на заметке». Он якобы пьет, гуляет, ходит в самоволки, но все так ловко проворачивает, что никто из Политотдела пока не может взять его с поличным!

— Вот это да! Ну, и ты рассказал об этом Шорнику?

— Конечно, во всех подробностях. Но видите, какой результат?

— Да, — покачал головой Потоцкий, — поистине, не зря говорят, что история никого ничему не учит!

После обеда они пошли в здравпункт.

Потоцкий сразу же поднялся на второй этаж, а Зайцев зашел в процедурную комнату, где хозяйничал Пинаев.

Апрель был в самом разгаре, никто не замерзал, поэтому пациентов на приеме не оказалось. Иван постучал: — Можно?

— А, входи! — сказал Пинаев. — Что случилось?

— Да я тут «белую» принес, — промолвил без обиняков Зайцев. — На-ка, принимай!

— Да ты что? — засуетился санинструктор. — Да я же пошутил! Не надо было…

— Ладно. Если я сказал, что поставлю, значит, поставлю! — И Иван протянул бутылку. Пинаев схватил ее и быстро спрятал под стол. — Большое спасибо! — сказал он и подмигнул. — А может, мы сейчас и разопьем ее с тобой?

— Нет, что ты, большое спасибо! — ответил Зайцев. — Я же на работе! Представляешь, что может быть, если я заявлюсь в штаб выпивши?

Пинаев смутился. — Ну, что ж, — пробормотал он, — как знаешь, дело твое…

— Можно, я зайду проведать Шорника? — спросил Иван.

— Пожалуйста, — улыбнулся санинструктор. — Он в третьей палате.

Иван поднялся наверх и трижды постучал в комнату номер три.

— Кто там? — спросил Потоцкий.

— Это я, Зайцев! — ответил Иван.

Дверь открылась. — Все нормально? Никого не встретил? — спросил начпрод.

— Да, все нормально, — ответил Зайцев и вошел в палату.

Палатой, конечно, комнату назвали условно. Это было небольшое помещение, площадью четыре на четыре квадратных метра с одним, весьма массивным, окном, расположенным напротив входной двери. Справа от входа стоял большой платяной шкаф. Под окном располагались тумбочка и два стула, занимавшие пространство между двумя койками, одна из которых пустовала, а на другой возлежал несчастный «больной» с обмотанной полотенцем головой. Увидев Зайцева, Шорник слабо улыбнулся.

— Здорово, Вацлав! — сказал Иван. — Ну, как твое самочувствие?

— Голова болит со вчерашнего, — пробормотал Шорник. — Лежу, как камнями побитый!

— Ну, и хорош же ты был вчера! — рассмеялся Зайцев. — Я еще никогда тебя таким не видел!

Потоцкий подошел к тумбочке. — Давайте-ка выпьем «сухенького»! — предложил он. — Сразу станет легче!

— Вот это дело! — оживился Шорник. — Посмотри-ка, Иван, там в шкафу должны быть стаканы…

Иван открыл шкаф и в самом деле среди груды мисок и кружек обнаружил там стаканы. Он достал три стакана и поставил их на тумбочку. Потоцкий тем временем раскупорил бутылку вина.

— Что за вино? — поинтересовался Шорник.

— «Леанка», болгарское, — ответил начпрод, — хорошее сухое вино.

— Ну, за твое здоровье, Вацлав! — сказал Зайцев, и воины чокнулись.

— В самом деле, хорошее вино! — улыбнулся Шорник. — А много вы взяли?

— Четыре бутылки по ноль-семь! — ответил Потоцкий.

— Очень хорошо! — воскликнул «больной».

— Послушай, Вацлав, — пробормотал начпрод, — в последнее время ты стал очень неосторожен…

— Знаю, товарищ лейтенант, — кивнул головой Шорник, — я в эти дни несколько расслабился. Тут еще этот развод! Как подумаю о том, что меня бросила моя Елена, так чувствую, как что-то сдавливает мне грудь. Такое состояние, как-будто задыхаюсь…

— Это все нервы, — сказал Зайцев. — Нужно успокоиться. Что ж теперь поделать? В конце концов, жизнь есть жизнь. Найдешь себе другую женщину. Парень ты видный, не пропадешь!

— Да разве я найду такую же? — заплакал Шорник. — Я ведь в самом деле люблю ее!

— Ну, ничего, успокойся! — махнул рукой Потоцкий. — Вот выпей еще. Тебе станет легче!

Шорник отхлебнул из стакана.

— Меня вызывает к себе на беседу майор Подметаев, — сказал Зайцев. — Возможно, мы узнаем, что известно Политотделу о последних событиях.

— Надо бы тебе, Вацлав, «сбавить обороты», — промолвил Потоцкий. — Нечего рисковать! Если хочешь выпить, так выпей, но чтобы никто не знал! Не надо перебарщивать!

— Ладно, я возьму себя в руки! — пообещал Шорник. — Главное — чтобы не выплыла наружу вчерашняя история!

— Да, еще. Будь осторожней! Не исключено, что в медпункт зайдет Розенфельд, — добавил Зайцев.

— Он уже сегодня заходил, — улыбнулся Шорник, — но Пинаев сказал ему, что у меня высокая температура, страшный насморк, и все это очень заразно. «Папа» выскочил из медпункта как угорелый! Боится за свое здоровье!

— Ну, слава Богу! — вздохнул Потоцкий. — Если Розенфельд поверил, значит, пока еще никто не знает о случившемся!

Они посидели с полчаса, выпили три бутылки и, оставив одну Шорнику, попрощались. — Выздоравливай! — сказал Потоцкий и пожал «больному» руку. То же сделал и Зайцев.

На другой день, ровно в половину третьего, Иван вошел в кабинет Подметаева.

Майор сидел за столом и писал. Над его головой висел огромный портрет Ленина.

— Здравия желаю, товарищ майор! — прокричал наш герой.

— Здравствуйте, товарищ Зайцев! — ответил тот и указал на стул. — Присаживайтесь. Подождите минутку, я сейчас закончу!

Иван уселся на стул и стал ждать.

Наконец, майор завершил работу и воткнул ручку в чернильный прибор. — Ну, что вы можете мне сообщить? — спросил он.

— Да ничего, — ответил Зайцев. — За последний месяц в роте не было никаких происшествий…

— Так уж «никаких»? — усмехнулся майор. — Ты не совсем искренен!

— Почему вы так считаете? — возмутился Иван. — Если я говорю, что ничего не произошло, значит, ничего не произошло!

— Ты хочешь сказать, что Шорник перестал пить?

Иван смутился. — Не знаю, — сказал он неуверенно. — Я не замечал этого за Шорником.

— Странно, — пробормотал Подметаев. — Уж не вступил ли ты в сговор с нарушителем за моей спиной? Неужели ты думаешь, что с Политотделом возможны такие штучки? Меня информировали, что ты еще тогда, в марте, сразу же после нашего разговора, вызвал к себе Шорника из роты. Но я подумал, что вряд ли ты осмелишься так дерзко поступать. Или я неправ?

— Вы действительно хорошо осведомлены, — промолвил Зайцев, с трудом сохраняя спокойствие. — Я звонил в хозроту и вызывал Шорника в штаб!

— Зачем?

— Я сразу же сказал ему, что слышал о том, что он пьянствует, гуляет, нарушает дисциплину и посоветовал все это прекратить!

— А он не спросил, откуда ты все это узнал?

— Спросил, но я сказал, что ходят такие слухи среди штабных писарей. А конкретно, кто их распространяет, я не знаю…

— Ну, и что Шорник?

— Он ответил, что все это сплетни, не имеющие под собой никакой основы.

— А ты ему поверил?

— Видите ли, — улыбнулся Иван, — у меня ведь нет оснований считать, что он врет: я его ни разу не видел пьяным! Возможно, вас ложно информируют?

— Нас ложно информируют? — покачал головой майор. — А может быть и про попойку, которую ты устроил в роте по случаю своего возвращения из отпуска, нас тоже ложно проинформировали? — И он пристально посмотрел на Зайцева.

— Если вы считаете, что я организовал попойку, — спокойно ответил, глядя ему в глаза, Иван, — то почему же вы не нагрянули в свое время в роту и не разоблачили нас?

— Ладно, успокойся. Я не собираюсь тебя обвинять! — махнул рукой Подметаев. — Я все это говорю к тому, чтобы ты знал: врать нам бесполезно. Мы всегда в курсе событий. Слава Богу, не оскудела земля русская информаторами!

— Ну, коли у вас достаточно информаторов, зачем тогда я вам понадобился? — спросил с недоумением Зайцев.

— Чем больше, тем лучше! — ответил Подметаев. — Впрочем, я тебя сюда вызвал не для дискуссий. Есть тут одно дело…

— Какое? — насторожился Иван.

— Очень простое. Через два дня, девятнадцатого апреля, состоится коммунистический субботник. Нужно будет выступить перед воинами части с небольшой речью от имени солдат срочной службы, чтобы продемонстрировать, так сказать, единство партии и народа!

— Но я ведь буду дежурить по штабу! — возразил Иван. — Значит, не смогу присутствовать на торжественном собрании.

В свое время он специально попросил сотрудников строевой части штаба записать его в график дежурства именно в этот день.

— А никакого торжественного собрания и не будет! — весело сказал Подметаев. — Ты выступишь с командирской трибуны перед выстроившимися на плацу воинами!

— Да вы что? — испугался Зайцев. — Я не смогу!

Хотя внутренне он почувствовал облегчение: выступать все-таки не так противно как доносить!

— Сможешь, — мягко сказал майор. — Речи ты произносить умеешь! А это — самое главное!

— С чего вы взяли?

— Я же был на смотре-конкурсе художественной самодеятельности…Кроме того, ты и на политзанятиях успеваешь лучше всех да и конспекты работ Ленина у тебя самые аккуратные. Словом, если не ты, то кто же тогда? Поэтому я советую тебе написать несколько строк, выучить их, а потом — зачитать перед строем. Согласен?

— Согласен.

— А если надо освободить от дежурства, пожалуйста, это я могу сделать…

— Нет-нет! — испугался Иван. Он вспомнил, как в прошлом году во время субботника воины перетаскивали с места на место бревна да вычерпывали из сообщающихся между собой луж воду. — Я буду дежурить, а в установленное время подойду к трибуне, поднимусь наверх и произнесу речь, после чего вернусь в штаб на дежурство.

— Ну, и хорошо. Тогда так и поступим. Иди, готовься.

Когда Зайцев вернулся в свой кабинет, Потоцкий спросил: — Ну, зачем тебя вызвал политработник?

Иван рассказал.

— Чтобы выступить на субботнике? — удивился начпрод. — И только?

— Ну, он отчитал меня, что я не информирую его о беспорядках в роте, перечислил случаи нарушений дисциплины, о которых я знал, но не доложил и даже обвинил меня в организации попойки по случаю моего возвращения из отпуска!

— А ты что?

— А я, в свою очередь, спросил, а почему они не нагрянули в роту, когда там была попойка. Что, мол, теперь после драки махать кулаками? Ну, а он перевел разговор на другие рельсы…

— Да, — вздохнул Потоцкий, — доносительство — наше больное место! Закладывают все и вся!

— Он даже узнал, что я звонил в роту и вызывал по телефону к себе Шорника, чтобы предупредить его о том, что он «на заметке» в Политотделе!

— Да ну! — удивился начпрод. — Неужели они и телефоны прослушивают? Тогда ты поступил крайне неосторожно!

— Видимо, донес кто-то из телефонистов, — сказал Зайцев. — Но я легко выпутался, объяснив, что, в самом деле, вызывал Шорника, но про Политотдел ничего ему не говорил…

— Ох, и влез же ты в эту грязь, Иван! — пробормотал Потоцкий. — Я же говорил тебе: будь осторожен! С Политотделом шутки плохи! Туда «стучат» почти все. Я помню еще по военному училищу, сколько хороших ребят было отчислено по доносам товарищей! Выпьешь с ними, а на другой день вызывают в Политотдел: уже заложили!

— Как вы дотянули до конца? — удивился Зайцев. — Ведь за пять лет можно было сто раз «залететь»?

— Да уж повезло, — буркнул Потоцкий. — Один раз, правда, «залетел», но все-таки выкрутился. А вообще, страшно вспоминать! Бывало, выпиваем, разговариваем между собой, а все оглядываемся: не подслушивает ли кто? Даже во сне иногда мерещилось, что кто-то меня закладывает, а потом таскают в Политотдел!

В это время в дверь постучали, и в кабинет вошел Наперов. — Что это вы тут разговорились? — спросил он после взаимных приветствий. — Никак дела уже все поделали?

— Да вот, обсуждаем жизнь, — ответил Потоцкий и указал вошедшему на стул. — Говорили о стукачах и доносительстве!

— А что такое? На кого-нибудь донесли?! — забеспокоился заведующий продскладом.

— Нет, мы просто так, — успокоил его Зайцев. — Справились с делами и болтаем.

— Ты смотри, товарищ Зайцев, если что-нибудь такое случится, сразу же предупреди меня, — сказал Наперов. — Я сам понимаю, что все мы — люди и ошибки возможны у любого. Замнем все, что угодно, особенно, если вовремя предупредишь. Понял?

— Понял, — кивнул головой Иван.

— Я вот по какому делу, — сказал после паузы заведующей продскладом. — Можешь списывать консервы: на складе полный порядок!

— Все вывезли? — спросил Потоцкий.

— Да, теперь, если не спишите, будет недостача, — поморщился Наперов. — Так что не тяните!

— В чем вопрос? — улыбнулся Зайцев и достал книгу учета продовольствия. В один миг он провел по книге акт о списании консервов и подвел итог. — Вот и все! Как-будто их и не было!

— Молодец! — похвалил его завскладом. — Вот это оперативность!

— Оперативность — это еще не все! — улыбнулся Зайцев. — Я тут обнаружил новый документ о списании!

Потоцкий побледнел.

— Да ну?! — воскликнул Наперов. — Так что это за документ?

— А вот, — сказал Иван, доставая из выдвижного ящика стола бумагу, — пожалуйста, это приказ министерства обороны о списании продовольствия после его доставки железнодорожным, автомобильным или воздушным транспортом!

Завскладом впился в документ глазами. — Так, прекрасно! — пробормотал он, читая.

— Ты меня посадишь! — вздохнул Потоцкий, глядя на Зайцева. — Зачем нам еще одно списание?

— Я же говорил тебе, что в наших тюрьмах сидят лишь одни дурачки или праведники! — возмутился завскладом, отложив приказ в сторону. — Впрочем, дурачки и праведники — это одно и то же! Если хочешь хорошо и спокойно жить — поступай так, как все! Нечего выделяться!

— Да я все прекрасно понимаю, — согласился начпрод, — но ведь мы только что списали больше тысячи банок консервов! Куда еще?

— А я и не говорю о списании сию минуту, — успокоил его Наперов. — Само собой разумеется, что надо знать меру. Ибо не знают меры одни дурачки, а им уготована известная доля. Мы воспользуемся этим приказом где-то в конце лета, а может быть, осенью, во время заготовки овощей…

— Ну, слава Богу! — вздохнул с облегчением Потоцкий. — Это уж куда ни шло!

— Ты — настоящий хозяйственник! — обратился к Зайцеву завскладом. — Тебе бы не увольняться из армии! Подумай, ведь сколько пользы ты мог бы принести здесь государству!

— Не государству, а вам! — усмехнулся Иван.

— «Государство — это мы», говорил Ленин, — ответил весело Наперов. — Вот почему мы должны делать все возможное, чтобы нам было хорошо!

На следующий день в условленное время Зайцев пришел к Скуратовскому.

Как обычно, они составили две докладные на Туклерса и Балкайтиса.

— Как оперативно вы действуете! — сказал Иван после завершения работы.

— Это ты о чем? — спросил майор.

— Да о Трунове. Не успели мы с вами поговорить, как его чуть ли ни мгновенно выкинули из штаба. Как говорится: «только ноги подлетели»!

— Ты остроумен! — улыбнулся Скуратовский. — Впрочем, если бы потребовалось, я думаю, мы вполне могли бы сделать так, что любой совершил бы самый настоящий пируэт!

— Ну, что, я пойду? — спросил Иван.

— Подожди, — сказал Скуратовский, — я тут хотел предложить тебе одно дело…

— Какое?

— Видишь ли, у нас есть разнарядка для направления в училища КГБ кандидатов в будущие офицеры. Туда мы посылаем самых достойных. Ну, в общем, товарищ Вицин предлагает твою кандидатуру! Как ты на это смотришь?

Зайцев остолбенел. — Меня — в офицеры КГБ? — подумал он. — Вот так номер!

Майор принял молчание Ивана как знак согласия. — Я так и думал, что ты не будешь возражать! — сказал он. — Такие предложения не отвергают!

— Но я еще не сказал своего мнения, — пробормотал Зайцев. — Мне надо обо всем подумать!

— Конечно, конечно, — улыбнулся Скуратовский. — У тебя будет время подумать. Но я все-таки надеюсь на положительный ответ! Значит, встретимся в следующий четверг! — И он сделал пометку в своем календаре.

Вечером Зайцев зашел в медпункт к Шорнику и рассказал ему о предложении Скуратовского. Шорник был сильно озадачен. Вначале он даже покраснел и не нашел слов для оценки услышанного.

— Я так мечтал попасть в подобное училище, — сказал он спустя две-три минуты, когда взял себя в руки, — но вот видишь, мне не предложили.

— А ты поговори со Скуратовским, — посоветовал Иван. — Может, он предложит твою кандидатуру?

— Нет, это бесполезно, — ответил Шорник. — На такие вещи не напрашиваются, их надо заслужить!

— Ну, а что ты мне посоветуешь? — спросил Зайцев. — Соглашаться или нет?

Шорник посмотрел на тщедушную фигурку Ивана, улыбнулся и сказал: — Хочешь, честно?

— Конечно, говори!

— Видишь ли, туда принимают настоящих гвардейцев! Сильных, рослых, ну, сам понимаешь!

— Да, я понимаю, но разве Скуратовский не видит, какой я?

— Видеть-то он видит. Но у них ведь, как он сам сказал, разнарядка. А это значит, нужно хотя бы кого-нибудь направить в училище!

— Но можно же не сдать вступительные экзамены?

— Вступительные экзамены — это еще ничего! А вот физподготовка — это другое дело! Там тебя скрутят в бараний рог! Заставят бегать, как угорелому, по полдня! А прыжки с парашютом?

— Прыжки с парашютом? — ужаснулся Иван. — Да я же боюсь высоты!

— А там прыгают чуть ли не ежедневно! — усмехнулся Шорник. — И не только с вышки, но и с самолетов! Сбросят где-нибудь ночью и выбирайся, как знаешь!

— Ну, уж от этого избавь меня, Господи! — пробормотал Иван. После слов Шорника ему стало ясно, что предложение Скуратовского не для него.

Г Л А В А 23

З У Б Н А Я Б О Л Ь

Наконец-то наступил день коммунистического субботника — девятнадцатое апреля.

Зайцев дежурил по штабу. И вечер, и ночь прошли спокойно. Никаких происшествий не случилось и, казалось, время остановилось. Но, к счастью, так только казалось, ибо время неумолимо продвигалось вперед, и срок службы, так или иначе, сокращался. Жизнь в части шла в строгом соответствии с установленным распорядком дня, и сразу же после завтрака все воины устремились на плац для торжественного прохождения у трибуны командира дивизии.

Зная о строгом соблюдении расписания, Зайцев не спешил. Лишь за пять минут до начала развода на работы он вышел из штаба и быстро приблизился к командирской трибуне, вокруг которой столпились штабные офицеры. На самом верху у микрофона стояли командир части и его заместители.

— Товарищ Зайцев! — раздался приглушенный крик майора Подметаева. — Идите сюда!

Зайцев подошел к ступенькам деревянной лесенки, по которой поднимались на командирскую трибуну.

— Будешь выступать сразу же после командира части, — сказал Подметаев. — Поэтому как только он начнет свою речь, ты потихоньку поднимешься наверх.

— А как же стоящие там военачальники? — удивился Иван. — Я же не втиснусь и в без того узкое пространство?

— Ничего, немного потеснятся. Я их об этом предупредил. Так что будь наготове! Выступление написано?

— Я скажу без бумажки, — ответил Зайцев. — Думаю, что все будет в порядке!

— Без заранее подготовленного текста? — забеспокоился Подметаев. — Но ведь так можно наговорить массу чепухи?!

— Чепухи можно наговорить и с текстом, — сказал Иван. — Но, думаю, вам нечего беспокоиться. Я скажу товарищам несколько напутственных слов, поздравлю их с праздником труда, ну, и все в таком роде…

— Ну, ладно, — смирился Подметаев. — Смотри, говори только общеизвестные истины, не вздумай самостоятельно, вслух, рассуждать, а то опозоришь нас!

— Не волнуйтесь, — кивнул головой Зайцев. — Все будет хорошо.

Вдруг громко заиграл оркестр, и начался смотр строевой подготовки подразделений части. Одна за другой проходили, чеканя шаг, роты мимо трибуны и выстраивались на определенных для них местах. Наконец, установилась тишина, и к микрофону подошел командир части.

Как только он заговорил, Подметаев подтолкнул Зайцева к ступенькам и прошептал: — Смотри, будь осторожен!

Иван поднялся наверх и остановился на краю площадки, втиснувшись между заместителем командира по технической части полковником Зуевым и начальником штаба полковником Новоборцевым.

Оказавшись в столь высоком обществе, Зайцев сжался, и его присутствие не доставило никаких неудобств военачальникам. Предвкушая выступление, он совершенно не слушал, что говорил генерал и лихорадочно думал.

— Давайте, товарищ Зайцев! — послышался вдруг голос замполита части полковника Прохорова. Военачальники расступились, и наш герой подошел к микрофону. — Товарищи! — громко сказал он и бросил взгляд на аудиторию. Воины стояли не шелохнувшись и внимательно слушали. — Сегодня у нас знаменательный день — день коммунистического субботника. Пятьдесят шесть лет тому назад основатель нашего государства Владимир Ильич Ленин положил почин этому замечательному событию: он сам, несмотря на огромную занятость и высокое общественное положение, принял участие в уборке мусора, скопившегося в годы хозяйственной разрухи и гражданской войны. С той поры советские люди продолжают славные традиции, завещанные нам вождем Октябрьской революции. Безвозмездно, добровольно, под строгим контролем со стороны своих руководителей, с чувством высокой ответственности, патриотизма, любви к своей социалистическй родине, они трудятся, не щадя себя. Надо сказать, что и воины нашей части никогда не стояли в стороне от трудовых свершений советских людей. Вспомните, как самоотверженно трудились они на прошлогоднем субботнике! Это был действительно праздник созидания и поддержки всенародного труда! Говоря о сегодняшнем дне, мне хотелось бы особенно отметить, что наше поколение делает все возможное, чтобы не отстать от трудовых достижений наших отцов и дедов! Я уверен, что мы с вами сумеем доказать, что великий почин, заложенный коммунистической партией, успешно продолжается и нами. Товарищи!!! — заорал Зайцев и опять посмотрел на безмолвно стоявших солдат. Те глядели на него во все глаза! — Я призываю вас к добросовестному и старательному труду в этот знаменательный день. Уверен, что вы сможете доказать свою причастность к славным революционным традициям нашего народа. Желаю вам успехов, трудового энтузиазма и больших свершений!

Зайцев замолчал и покосился на стоявшего слева от него командира дивизии. Тот приветливо ему улыбнулся и кивнул головой. Вдруг кто-то слегка подтолкнул Ивана. — Спускайтесь, товарищ ефрейтор, — сказал полковник Прохоров и подошел к микрофону.

Пока замполит вел борьбу с происками американского империализма и разоблачал случаи голодных смертей обездоленных трудящихся в странах капитала, Иван сошел вниз и приблизился к майору Подметаеву.

— Молодец, товарищ Зайцев! — улыбнулся тот. — Вы сделали очень хорошее выступление: по-простецки, без всяких выкрутасов! Вот это хорошо!

— Ну, я пойду дежурить, товарищ майор? — спросил Иван.

— Да, конечно, можешь быть свободен! — быстро ответил Подметаев.

Зайцев отправился в штаб и занял свое место в кабинке дежурного. День обещал быть спокойным. Военачальники всех рангов уже побывали в штабе, так что не было необходимости подавать команду «смирно!».

Торжественный развод на работы завершился примерно через полчаса после ухода Зайцева, и штаб наполнился офицерами. Начался обычный рабочий день. Правда, писари отсутствовали, поскольку отбывали субботник на территории военного городка, как и все солдаты срочной службы. Прибыл на работу и лейтенант Потоцкий. Заглянув в комнатку дежурного по штабу, он окликнул Зайцева: — Товарищ ефрейтор, зайдите, пожалуйста, ко мне!

Иван направился к своему кабинету.

После взаимных приветствий Потоцкий сказал: — А я сейчас видел на плацу Шорника! Разве его уже выписали из медпункта?

— Ничего не знаю, — ответил Зайцев. — Я же на дежурстве и не хожу на ротные построения…

— Ладно, скоро узнаем, что случилось, — промолвил начпрод и усмехнулся. — А ты неплохо сегодня выступил в честь субботника!

— Ничего особенного я не сказал, — потупился Иван. — Произнес только несколько пришедших мне в голову фраз, вот и все…

— Зато после твоего выступления речь замполита выглядела просто смешно. Опять угрозы империализма, нищета и безработица на Западе. Скука смертная!

В это время в дверь постучали. — Войдите! — сказал Потоцкий.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — произнес улыбающийся Шорник.

— Садись, герой нашего времени! — указал на стул начпрод. — А мы только что упоминали тебя! Что случилось?

— Сегодня утром в медпункт заявился полковник Прохоров! — сказал Шорник. — Он набросился на Пинаева, стал орать на него, чего тот якобы держит в лазарете здоровых людей, особенно в сегодняшний, священный для советских граждан день. — Все на субботнике, а эти бездельники прохлаждаются! — возмущался замполит.

— Ну, а что Пинаев? — спросил Зайцев.

— А он после состоявшегося с Прохоровым разговора выписал почти всех больных, отправив их в свои роты, и оставил только двух дневальных, чтобы было кому мыть пол в медпункте! — ответил Шорник.

— Вот почему ты сегодня оказался на плацу! — воскликнул Потоцкий и нахмурился. — А не кажется тебе, что Прохорову кто-то настучал?

— Навряд ли, — покачал головой Шорник. — Тогда бы он конкретно высказался по моему адресу!

— Ну, а чем сейчас занимается рота? — поинтересовался Зайцев. — И чего ты пришел к нам именно в это время? Ведь начальство может засечь тебя и устроить скандал, что ты не работаешь вместе со всеми!

— А я сейчас вернусь, — ответил Шорник. — Просто я хотел вас проведать. Там нашим дали задание: навести порядок на складах прапорщика Наперова да переложить бревна с места на место у столовой. Словом, делать нечего!

— Неужели Наперов пустит вас на склад? — удивился Потоцкий

— В том-то и дело, что нет! — улыбнулся Шорник. — Наперов сказал, что сам справится с уборкой и не позволит, чтобы у него воровали продовольствие!

— Выходит, вам осталось только переложить бревна? — спросил Иван.

— Зачем? — усмехнулся Шорник. — Бревна мы тоже не будем перекладывать! Или ты не знаешь, что как только мы их переложим, начальство даст команду вернуть деревяшки на прежнее место? Ведь так же было в прошлом году! Но мы, слава Богу, теперь научены жизнью, поэтому ребята спокойно расселись на завалинках и отдыхают: покуривают себе да разговаривают.

— А если вдруг кто-нибудь из начальства заявится? — удивился Потоцкий. — Вы что, так и будете сидеть?

— Вряд ли кто к нам придет, — покачал головой Шорник. — Ну, а если вдруг какой-нибудь мудила из Политотдела пожалует, мы тут же начнем создавать видимость энтузиазма, как сказал сегодня на митинге Иван.

— Как воины восприняли мое выступление? — спросил Зайцев.

— «Старики» спокойно стояли и улыбались. «Молодые» серьезно слушали и молчали. А вот наши «черпаки» злословили. Ух, и ненавидят же они тебя, Иван! — быстро ответил Шорник.

— Ну, что ж, пусть ненавидят! — буркнул Зайцев. — Не таких пережили, справимся как-нибудь и с этими!

— Послушай, Иван, у тебя не будет пяти рублей? — спросил вдруг Шорник.

— Будет. Но зачем тебе? — заколебался Зайцев. — Неужели хочешь взять бутылку?

— Ох, не стоило бы сегодня выпивать, Вацлав! — пробормотал Потоцкий. — Кто знает, может быть Прохоров получил от кого-то донос на тебя?

— Да я не для этого! — буркнул Шорник. — Мне просто надо…

— Ну, ладно, — сказал Иван и протянул деньги. — Вот, возьми.

— Спасибо!

Вечером перед отбоем Зайцев пошел в умывальник. Возвращаясь оттуда в спальное помещение, он услышал шум, доносившийся из канцелярии. — Что там за собрание? — подумал он и открыл дверь. За столом сидели Шорник и трое «стариков». Они громко между собой разговаривали и, судя по голосам, были изрядно пьяны.

— А, Ваня! — закричал Шорник, увидев Зайцева. — Заходи! Садись! Выпей-ка с нами самогоночки!

— Когда это вы уже успели набраться? — удивился Иван. — И на поверке вроде бы стояли в нормальном состоянии?

— А м-мы и не были на поверке! — засмеялся красный, как кумач, Крючков. — М-мы только сейчас пришли!

— А где вы были? — спросил Иван.

— У одной б-бабы, — ответил Копаев. — Я их познакомил. С-сели — выпили…Ну, и…

— Ладно, не надо развращать Зайцева, — махнул рукой Шорник. — Можно коротко объяснить, что мы были в самоволке!

— Выпили самогоночки да и все! — поддакнул Преснов

— Ну, будешь пить, Иван? — спросил Шорник. В отличие от своих товарищей он выглядел значительно трезвей.

— Нет, Вацлав, я не хочу, — ответил Зайцев, — и тебе не советую. Завязывай с этим делом! Мы же говорили, что это очень опасно!

— А я и не злоупотребляю, усмехнулся Шорник. — Просто надо было как-то убить время, вот мы и решили пропустить по стаканчику!

— Втянешься в это дело — пропадешь! — возразил Иван.

— А я уже и так пропал! — заныл Шорник. — Жена бросила, начальство мне отказало…

— А причем тут начальство? — воскликнул Зайцев.

— Да разве не могли они дать мне отпуск для улаживания семейных дел? Хотя бы на пять дней? Я же ходил, обивал пороги, писал рапорт — и ничего не добился. Полковник Прохоров сказал, что для отпуска нет оснований! — пробормотал Шорник и заплакал.

— Ладно, Валя, не рас-тр-раивайся! — посочувствовал товарищу Копаев. — На-ка, в-вот, вып-пей еще, ав-вось отпустить…

Шорник немедленно опрокинул стакан.

— Как служил солдат службу ратну-у-ю! — заорал Крючков. — Службу ратну-у-ю, службу трудну-у-ю!

— Двадцать лет слу-у-жил да еще пять лет! — подхватил песню Шорник, и они вчетвером завыли на всю роту.

Зайцев пошел спать. Он долго ворочался и все думал о Шорнике. — Неужели Вацлав не понимает, что таким поведением он не облегчает, а лишь ухудшает свою жизнь? И чего он так расклеился?

Так он и заснул в раздумьях под сопение соседних воинов и доносившиеся из канцелярии пьяные крики.

Зайцев давно не видел снов, а тут как раз привиделись ему самые ужасные кошмары. То перед глазами появлялись какие-то черти, то пьяные лица, то майор Подметаев, без конца повторявший: — Шорник — закоренелый пьяница! Шорник — закоренелый пьяница! — Наконец, Ивану приснился Скуратовский. Он сидел в обычной обстановке за своим письменным столом, а Зайцев писал очередное донесение. Вдруг раздался какой-то странный шум. Иван поднял голову и пристально посмотрел на Скуратовского. Черты лица оперуполномоченного неожиданно стали расползаться, и на Зайцева уставились большие красные глаза: это был тот самый страшный незнакомец, который посетил его в видениях однажды во время караульной службы в учебном батальоне! Тот день едва не стал последним в жизни нашего героя…Красные глаза чудовища заблестели ослепительным светом, ногти на его руках вытянулись в огромные, загнутые книзу когти, изо рта пошел дым.

— Мсти всем беспощадно! — проревел жуткий голос. — Не щади никого! Выявляй всех врагов Советской власти! Не забывай об этом!

— Рота, подъем! — раздался вдруг зычный крик дневального.

Иван подскочил и с облегчением вздохнул: — Слава Богу, это был только сон!

В воскресенье воины слонялись по территории части без дела. Зайцев ушел в штаб и занялся там английским языком. Постепенно он, заучивая новые слова и целые фразы, выполняя по нескольку раз прилагаемые к каждому уроку упражнения, одолевал самоучитель.

Неожиданно заболела голова. — Что за черт? — подумал Иван. — Вроде бы и немного позанимался? С чего бы это?

Постепенно боль перешла на челюсть. — Наверное, зуб, — решил Зайцев. — У меня недавно выпала пломба!

Еще за год до призыва в армию он посетил поликлинику и, набравшись мужества, запломбировал больной зуб.

Надо сказать, что советские люди боялись как огня посещать зубных врачей.

Вооруженные примитивной зубной техникой (сверлами, близкими к тем, которыми обрабатывают металлы; клещами, напоминавшими пассатижи) и лишенные необходимых для работы обезболивающих средств, врачи подвергали своих пациентов настолько мучительным процедурам, напоминавшим скорей пытки, чем лечение, что впоследствии те просто боялись даже появляться вблизи кабинета зубного врача. Люди, порой, предпочитали терпеть любой дискомфорт, пока, наконец, мучительные боли не заставляли их пойти в страшный кабинет.

Не был исключением из правил и Зайцев. После перенесенной пытки он и не думал опять идти к врачу, хотя пломба чуть ли ни через неделю после лечения выскочила из зуба. — Ну, вот, дождался, — подумал Иван. — Теперь придется вырывать!

То ли из страха перед предстоявшим испытанием, то ли из-за раздражения за свою беспомощность, Зайцев почувствовал, что боль усилилась. — Надо сходить в медпункт, — решил он, — может, все-таки не зуб?

— Что случилось? — спросил Пинаев, увидев Зайцева. — Никак заболел?

— Не пойму я что такое, — ответил тот. — Болят и голова и челюсть! Может, это зуб?

— Ну-ка, покажи, — сказал Пинаев. — Иди-ка сюда, к свету!

Иван подошел к санинструктору и открыл рот.

— Так, — пробурчал Пинаев, — конечно, это зуб! Подожди-ка. Сейчас мы проверим.

Он достал из хромированной медицинской коробки стальной стержень и ткнул им в подозрительный зуб. Иван взвыл.

— Ну, вот, значит, выяснили причину, — улыбнулся санинструктор. — Во вторник удалим!

— Но сегодня же воскресенье!? — воскликнул, морщась от боли, Зайцев. — Что ж, мне теперь целых двое суток мучиться?!

— А я дам тебе анальгина. Таблеток, этак, шесть. Выпьешь одну сейчас, другую — вечером перед сном. А в понедельник будешь принимать таблетки три раза в день. Вот тебе и вторник наступит! К нам приезжает зубной врач из гарнизонного госпиталя только по вторникам…

— Спасибо, — пробормотал Иван. — Тогда приду во вторник…А в какое время?

— Сразу же после двух!

Таблетка анальгина, которую выпил Зайцев, действительно помогла, хотя всю боль не сняла. К вечеру пришлось принять еще одну, но эффект был еще меньше: плохо спалось.

Весь следующий день прошел как в тумане…Не хотелось ни пить, ни есть. Иван с трудом справлялся с повседневной работой.

— Вот беда, — посочувствовал ему Потоцкий. — Я понимаю, товарищ Зайцев, что такое зубная боль. Крепись, завтра тебя вылечат!

Еле-еле дождался Иван следующего дня. Сразу же после обеда, во время которого он с трудом проглотил свою порцию супа и больше ничего есть не стал, Зайцев помчался в медпункт.

— Еще рано, — кивнул ему головой Пинаев, как только Иван ворвался в медпункт. — Врач еще не приехал. Подожди!

Сначала Зайцев сел на стул, стоявший в коридоре, затем перешел на другую сторону и занял место в ряду специальных, обтянутых коричневым дермантином, откидных кресел, напоминавших стулья в кинотеатрах. Но и здесь он долго не усидел: пульсирующая боль заставила его сменить эту позицию. В конце концов, Иван подскочил и стал метаться из угла в угол по коридору.

Постепенно в медпункте стали появляться новые пациенты. В основном это были «молодые» воины. Не желая разговаривать с людьми столь низкого общественного положения, да и просто из-за боли, Иван зашел в процедурный кабинет к Пинаеву

— Что, совсем невмоготу? — спросил его санинструктор.

— Да, очень неприятное состояние! — ответил Зайцев. — Голова идет кругом: ни сесть, ни встать!

— Ничего, врач уже скоро подъедет, — сказал Пинаев. — Видишь, сколько народу собралось?

— Так это все пришли рвать зубы?! — воскликнул Иван. — Я думал, что они собрались на прием к врачу!

— Нет, все они пришли к зубному. Но не волнуйся: очереди у нас не будет. Это тебе не «гражданка»! — успокоил его Пинаев.

— Да что ты! Разве один врач в состоянии вырвать зубы у тридцати и более человек? Да еще быстро? — не поверил Иван.

— Каких тридцати? — улыбнулся санинструктор. — У меня тут записались вместе с тобой двенадцать человек! Впрочем, мы это сейчас проверим! — Он вытащил из стола листок бумаги и вышел в коридор. Зайцев, морщась от боли, последовал за ним.

— Так, Козлов, Стручков, Мордасов, Базулин, — читал Пинаев. В ответ слышалось: — Я! Я! Я!

Наконец, он закончил и посмотрел на солдат: — Есть еще желающие?

Ответом была тишина.

— Ну, вот видишь, — улыбнулся Зайцеву санинструктор. — Все в порядке! Сколько записалось, столько и есть!

— А как же остальные? — удивился Иван. — Зачем же тогда собрались все эти? — Он указал рукой на толпу.

— А, эти…, - усмехнулся Пинаев. — Так они просто пришли понаблюдать. Так сказать, зеваки. У нас ведь не обходится без них ни одно зрелище!

В это время послышался шум мотора.

— Вот, видишь, едет! — сказал Пинаев и махнул рукой. — Эй, там! Не стойте на пути! Не мешайте идти врачу!

Воины расступились. Вошла полная женщина в сером пальто.

— Как много народу! — сказала она мужским голосом. — С такой толпой мы сегодня не справимся!

— Всего двенадцать человек, Мария Яковлевна! — сказал почтительно Пинаев. — Остальные так, зеваки…

— Выдворите их из помещения! — распорядилась врач. — Здесь не кинотеатр и не танцплощадка!

— Слышали?! — заорал санинструктор. — Ну-ка, марш на улицу, и чтобы я никого здесь не видел! Поняли, гандоны?!

После такого внушительного обращения в коридоре остались только одни больные.

— Заходите по очереди! — сказала врач. — Сразу же приступим к делу! У меня нет времени долго с вами возиться! Вы вскипятили шприцы? — обратилась она к Пинаеву.

— Так точно!

Первым вошел Зайцев.

— Откройте рот, — сказала врач и подала знак Пинаеву. — Колите! Вот так!

Санинструктор вонзил иглу большущего шприца в десну Ивана. Как ни странно, наш герой совсем не почувствовал боли.

— Подожди, дай-ка я! — сказала Мария Яковлевна и сама, вытащив шприц, вогнала его уже в другое место. Иван ощутил острую, жгучую боль. Казалось, что загорелась каждая клеточка его тела. Однако он стерпел и покорно простоял, пока врач не завершила всю процедуру. — Ну, теперь можешь посидеть в коридоре, — сказала она Зайцеву. — Я тебя позову, когда наступит время удалять зуб!

Иван вышел в коридор и сел в свободное кресло.

— Ах! Ох! — раздался вдруг чей-то крик.

— Ну, прямо, «нежности телячьи»! — громко сказал Пинаев. — Терпи, не позорь нашу часть!

Через минуту из процедурной выскочил здоровенный курсант и сел рядом с Зайцевым, обхватив руками голову.

— А-а-а-а! — раздался новый крик.

— Терпи, казак, атаманом будешь! — послышался голос врача, и очередной больной выбежал в коридор. Вслед за ним появился Пинаев. — Вот, смотрите! — указал он рукой на Зайцева. — Старослужащий воин даже не пикнул, показывая вам пример, салабоны, как надо себя вести! Что, думаете, тут вам пансион благородных девиц? Предупреждаю, гандоны! — он повысил голос. — Если еще кто-нибудь во время укола рявкнет, я ему без всяких там шприцев все зубы повыбиваю! Поняли?!

Шум сразу же прекратился. Доносилось, правда, иногда кряхтение, но, видимо, слова Пинаева были произнесены не зря…

Когда стала уменьшаться очередь, и последний солдат вошел в процедурный кабинет, Иван почувствовал, что боль в зубе утихла. Кроме того, ему показалось, что челюсть у него распухла и одеревенел язык. — Это, наверное, подействовал новокаин, — подумал он.

Открылась дверь процедурной, и в коридор вышел последний пациент.

— Заходите, товарищ…Как вас там? Зайцев! — сказала врач. Пинаев тут же выскочил в коридор.

— Иду! — ответил голосом Брежнева Иван и вошел в кабинет.

— Давайте щипцы! — обратилась Мария Яковлевна к Пинаеву. — Сейчас будем рвать!

Пинаев извлек из медицинской коробки большие никелированные щипцы. — Может, я сам вырву ему зуб? — предложил он. — Все-таки я поздоровей!

— Ну, пожалуйста! — улыбнулась врач. — Вот здесь захватывайте! Так! Расшатывайте! А теперь…

И тут Иван ощутил такую боль, какая не поддается описанию! Против этой боли все предыдущие муки показались детской забавой. В его глазах потемнело, закружилась голова. В этот миг раздался хруст, и Пинаев крякнул.

— Ну, вот, один, слава Богу, вытащили! — сказала врач и засунула в рот Ивану тампон. — Прижмите марлю языком и не высовывайте ее в течение двух часов! Можете идти!

Зайцев, одуревший от операции, кивнул головой и вышел в коридор.

— Ну, что, уже вырвали? — стали спрашивать его стоявшие вдоль стен, бледные от страха пациенты.

Иван махнул рукой и направился к выходу.

На улице у здания медпункта собралась большая толпа. Среди зевак Зайцев увидел Таманского.

— Как, тебе уже вырвали зуб? — спросил один из воинов.

— Да, — кивнул головой Иван и подмигнул Таманскому.

— И это все? — пробормотал разочарованно тот. — А мне говорили, что это больно! Выходит, зря я приходил, ничего интересного нет! Объегорили, гандоны!

В это время со стороны процедурного кабинета раздался дикий крик: — А-а-а-а!!! Ли-ихо!!!

Воины заметно повеселели. — Ну, вот, видишь, — сказал Таманскому стоявший рядом с ним товарищ, — а ты горевал! Постой еще немного, и ты не такое услышишь!

Раздался новый крик. На сей раз еще более громкий, какой-то неприятный животный взвизг.

Зеваки с улыбками переглянулись. Таманский покраснел от удовольствия и стал потирать руки. — Оставайся, Ваня, послушаешь, — предложил он. — Хоть какое-то будет развлечение!

Но Иван махнул рукой и быстро пошел к штабу. На душе у него стало так противно, что, казалось, еще минута — и весь его желудок вывернется наизнанку.

Войдя в свой кабинет, он грохнулся на стул и замер.

Г Л А В А 24

С П Р А З Д Н И К О М!

Очнувшись после недолгого забытья, Зайцев приступил к работе. Вскоре опять разболелась голова и, казалось, удаление зуба не улучшило его общее состояние. Однако к вечеру боль стала постепенно затихать, и Иван, несмотря на разбитость, несколько приободрился.

Когда пришел за накладными Потоцкий, он выполнил очередное упражнение по самоучителю английского.

— Ну, вот, слава Богу, все в порядке! — обрадовался начпрод. — Я же говорил, что нужно только немного потерпеть, и все утрясется. Больно было?

Зайцев утвердительно промычал в ответ и показал пальцем на раздувшуюся от тампона щеку.

— А, у тебя там вата, — понимающе кивнул головой Потоцкий. — Ну, я не буду тебя тормошить.

На вечерней поверке Иван кое как выкрикнул «я!», возбудив своим необычным голосом смех и радостное оживление окружающих, а затем пошел в спальное помещение и завалился спать. Но сон никак не наступал. Вопреки сильной усталости, которую он ощущал к концу дня, он всю ночь проворочался с боку на бок, и когда дневальный прокричал: — Рота, подъем! — встал с сильной головной болью. Сначала Иван хотел побежать вместе со всеми на зарядку, но замкомвзвода Лазерный остановил его. — Что с тобой? — спросил он Зайцева. — Зуб болит, что ли?

— Не зуб, а голова! — ответил Иван, с трудом ворочая языком.

— А ну-ка, подойди к зеркалу, — сказал Лазерный, — да глянь на свою щеку! Нечего тебе идти на зарядку!

Зайцев подошел к висевшему в коридоре у входа в казарму большому зеркалу и глянул в него. Вот так да! На Ивана смотрело незнакомое лицо! Особенно уродливо выглядела нижняя челюсть: вся передняя сторона, где был удален зуб, представляла собой сплошную опухоль. — Может, это так разбух тампон? — подумал Зайцев и направился в умывальник. Там он извлек пальцами из-за щеки разбухший слизкий комок и прополоскал рот. Боли не было. Приходилось только выплевывать розовую воду: сочилась кровь.

— Ничего, к обеду пройдет, — подумал Иван и пошел заправлять постель.

Однако после завтрака кровотечение усилилось. Сначала Зайцев выплевывал кровь через каждые пять минут, а затем все чаще и чаще. — Придется идти в медпункт, — решил он, но тут вспомнил, что у него накопилось много текущей работы. Однако справляться с повседневными делами было непросто, поскольку кровь все текла и текла, наполняя рот. Набравшись терпения, Иван с большим трудом выписал продовольственно-путевые документы и раздал их посетителям. В процессе работы он по нескольку раз выбегал в туалет и плевался распиравшей щеки кровью.

Когда же он выписал накладные и положил их на стол Потоцкого, терпеть уже было совершенно невозможно: кровь текла так, как-будто во рту оборвался какой-то крупный кровеносный сосуд. Зайцев быстро закрыл на ключ дверь своего кабинета и побежал в медпункт.

— Ну, и морда у тебя! — усмехнулся Пинаев, увидев Ивана. — Что за чудеса? Обычно опухоль спадает сразу же после удаления зуба…Или не тот вырвали?

Иван знаками показал, что не может говорить и нужно выплюнуть кровь.

— А? Что? У тебя там до сих пор тампон? — спросил Пинаев. — Пойди, выплюни в раковину!

Зайцев подбежал к умывальнику и выплюнул туда накопившуюся кровь. — Ух! — вздохнул он. — Даже не могу говорить из-за текущей крови. Нужно постоянно плеваться!

— Что за ерунда?! — воскликнул санинструктор. — Отчего у тебя кровотечение? Это же дело весьма опасное!

В это время в процедурный кабинет вошел подполковник Северов. — Что это вы, товарищ Зайцев, с утра пораньше? — спросил он.

— У него изо рта течет кровь! — сказал Пинаев. — Ему вчера удалили зуб, и вот кровотечение не только не прекращается, а наоборот усиливается!

— Ну-ка, открой рот, — промолвил Северов.

Но Зайцев махнул рукой и, подбежав к умывальнику, выплюнул кровь. Затем он подошел к врачу и открыл рот.

Северов внимательно посмотрел и кивнул головой Пинаеву: — Немедленно звони на «капепе» и вызывай дежурную машину! Поедете в госпиталь!

Пока Пинаев звонил и разговаривал по телефону, Северов выписывал направление на прием к зубному врачу.

— Вот, — сказал он санинструктору и передал ему бумагу. — Привезешь его в госпиталь и без очереди проведешь к зубному врачу. Смотри, дело неотложное!

— Пошли, — сказал Пинаев Ивану, и они направились в сторону контрольно- пропускного пункта.

По дороге Зайцев несколько раз выплевывал накопившуюся кровь.

Когда они вышли на КПП, их встретил, у самых ворот воинской части, водитель технической роты. — Идите за мной, — промолвил он. — Вон там стоит дежурная машина!

Они подошли к небольшому грузовичку.

— Сядешь в кабину или полезешь наверх? — спросил Зайцева Пинаев. Иван выплюнул кровь. — Лучше полезу наверх, — сказал он. — По крайней мере, можно будет выплевывать кровь!

Затарахтел мотор, и они поехали.

Машина стремительно, без остановки, мчалась вперед. Свистел ветер. Иван стоял, держась обеими руками за деревянное обрамление кабины, и безучастно смотрел на незнакомый город. Поглощенный своими мыслями, он не замечал ни старинных сооружений, ни бесхитростных современных построек, ни бесчисленных статуй вождя Октябрьской революции и его соратников. — Только бы скорей прибыть в госпиталь, — думал он, чувствуя, как рот наполняется кровавой массой. Когда машина остановилась у массивных железных ворот, Зайцев едва не задохнулся. Он никак не мог выплюнуть на ходу кровь и вот теперь чувствовал себя отвратительно.

— Вылезай, приехали! — крикнул Пинаев.

Иван быстро спустился вниз и подбежал к травяному газону. Выплюнув кровь, он остановился и стал судорожно хватать ртом воздух.

— Пошли скорей! — потащил его за руку Пинаев.

Как в тумане поднимался Зайцев на второй этаж. Наконец, он оказался в зубном кабинете.

— Что с вами такое случилось? — спросила Пинаева приятная молодая женщина в белом халате.

— Да вот, вчера у него вырвали зуб, — санинструктор показал рукой на Зайцева, — а сегодня у него сильное кровотечение, и ничто не помогает. Вот я тут привез направление от товарища Северова. — И Пинаев протянул женщине бумагу.

— А кто вырывал зуб?

— Мария Яковлевна.

— Она сегодня в отъезде. Придется звать другого врача!

Пока искали врача, Зайцев еще три раза выплюнул в раковину умывальника накопившуюся во рту кровь.

— Ну, что, молодой человек? — раздался вдруг чей-то мягкий, приятный голос. Иван обернулся. На него участливо смотрела невысокая пожилая женщина.

— Да вот, течет без остановки кровь, — сказал Зайцев. — Вчера мне вырвали зуб, а сегодня утром я вытащил тампон…С той поры кровь все идет и идет!

— Садитесь в кресло, — указала женщина рукой. — Сейчас будем вас лечить.

Затем она извлекла из металлической коробки блестящий серебристый стержень и подошла к Зайцеву. — Откройте рот, — сказала она. — Так, так, выплюньте! Сейчас проверим, не осталось ли там корешков.

Она долго возилась с Иваном. Что-то ковыряла, нажимала на рану, колола. Но Зайцев почти не чувствовал боли. Им овладело какое-то оцепенение. Он только периодически по команде врача выплевывал кровь, замечая, что постепенно кровотечение уменьшалось.

— Ну, вот и все! — улыбнулась после почти двухчасовой работы измученная женщина. — Видимо, у вас в области зуба оказались крупные кровеносные сосуды. Я зашила ранку, и она скоро зарастет. А сейчас мы сделаем вам горячий внутривенный укол.

Иван вытянул руку, положил ее на спинку стула, и медсестра, та самая миловидная женщина, встретившая их с Пинаевым в зубном кабинете, стянула ее резиновым жгутом. На руке вздулись жилы. — Так, теперь дышите спокойно и не обращайте внимание на жару, — сказала врач и стала вводить через шприц в вену Ивану какую-то жидкость. — Вы сейчас почувствуете, как горячий пар будет проникать в каждую часть вашего тела. Это нестрашно. Так, так…

И тут Иван ощутил, как его наполнило горячим воздухом. Застучало в висках. Казалось, пар выходит даже из ушей и глаз…

— А теперь посидите немного в коридоре, — сказала врач, — и через десять-пятнадцать минут можете ехать назад в свою часть. Только не разговаривайте в течение четырех часов и столько же времени ничего не ешьте!

— Спасибо! — пробормотал одеревеневшими губами Иван.

— На здоровье! — улыбнулась врач. — Я же сказала: не разговаривайте! Думаю, что все будет хорошо и до свадьбы заживет!

— До свидания! — сказал только что вошедщий Пинаев, который в течение всего времени, пока Ивана лечили, сидел в коридоре!

— До свидания! — ответила врач и добавила. — Десять-пятнадцать минут побудьте в коридоре!

— Ладно, — буркнул Пинаев, — если уж отсидел целых два часа, то что мне какие-то десять минут!

Наконец, они поехали назад.

На этот раз Зайцев с интересом смотрел по сторонам. — Какой красивый город! — думал он. — Сколько старинных зданий! Удивительно, как уцелели многочисленные церкви?!

— Ну, что? Как наш больной? — спросил Северов Пинаева, когда тот вместе с Зайцевым вошел в медпункт.

— Нормально, — ответил санинструктор, — но ему пока нельзя разговаривать!

— Значит, нужно, чтобы он полежал у нас здесь денек, — сказал Северов, — потому что товарищи просто не дадут ему молчать. Сделай слабый раствор марганцовки и пусть через каждый час полощет рот.

Таким образом, Иван оказался в лазарете в той самой палате, где совсем недавно лежал Шорник.

— Переночую разок, а потом на другой день выйду на работу, — подумал он. — Слава Богу, что своевременно выписал накладные!

На следующее утро Зайцев почувствовал себя значительно лучше. Он хорошо спал, и на душе у него было легко и спокойно. Голова не болела. Кровь не текла. Глянув в зеркало, Иван обнаружил, что опухоль спала, и лицо приобрело прежний вид.

— Ну, что, пойду-ка я, пожалуй, на работу, — сказал он Пинаеву после завтрака. — Нет уже, наверное, смысла меня тут держать?

— А это как скажет Северов, — ответил санинструктор. — Это же он тебя сюда определил.

Но подполковник Северов, появившийся, как всегда, к десяти часам утра, не возражал.

— Коли хорошо себя чувствуешь, — сказал он, — значит, можешь идти. Но смотри, поменьше разговаривай и аккуратно ешь!

— Есть, товарищ подполковник! — произнес уже нормальным голосом Иван. — Большое вам спасибо!

— Ну, что, как здоровье? — спросил Зайцева Потоцкий, когда он пришел в кабинет продслужбы.

— Сегодня уже лучше, — ответил Иван. — Я же ночевал в медпункте, а вчера побывал в госпитале…

— Я знаю, — кивнул головой начпрод. — Я вчера вечером заходил в медпункт, хотел тебя навестить, но Пинаев сказал, что Северов не разрешил никого к тебе пускать. Он подробно рассказал мне, какие ты перенес мучения!

После обеда Зайцев пошел к Скуратовскому.

— Что у тебя такой измученный вид? — спросил майор. — Как будто ты побывал в концлагере!

Зайцев рассказал о своих мытарствах.

— Да, зубы — это у нас больное место! — кивнул головой Скуратовский, выслушав Ивана. — Я в свое время тоже пережил несколько неприятных дней из-за зубов!

— Неужели и у вас такое примитивное лечение? — удивился Иван. — Говорят, что у вас есть специальная больница и там лечат лучше, чем у нас!

— Конечно, у нас есть специальная больница, — согласился майор. — Обычно мы лечимся в обкомовской больнице, хотя закреплены за тем же самым госпиталем, что и воинские части. Но, несмотря на внешний комфорт, зубы у нас лечить не умеют! Так что «удовольствие» примерно одинаковое…Понимаешь, в специальных больницах врачам установлена и специальная зарплата, раза в три-четыре большая, чем в остальных больницах. А это значит, что к нам очень стремятся попасть многие врачи. Да и не просто стремятся, а даже рвутся туда все, у кого есть влиятельные знакомства, связи. А, как известно, имеющие связи, в большинстве своем, специалисты никудышные!

— Но как же так? Ведь говорят, что в обкомовских больницах работают чуть ли не доктора наук?!

— И в самом деле, есть даже доктора наук! Но одно дело — писать диссертации, а другое — уметь практически лечить людей! Да и как у нас пишутся диссертации! Опять, у кого есть связи, короче говоря, блат, те всегда успешно защищаются. А по знакомству у нас можно все!

— Какой же это тогда социализм, — удивился Иван, — если процветают только те люди, которые относятся к элите или, лучше сказать, партийной верхушке, а остальные граждане лишены элементарных прав?

— Ну, это ты, конечно, загнул насчет элементарных прав, — улыбнулся Скуратовский. — Право на диссертацию — это не первая потребность, но роскошь! Что ж поделаешь, если так устроено человечество? Всегда, в любом обществе появлялась элита, которая монополизировала власть и роскошь. Впрочем, мы несколько отклонились от темы…Ну, что, есть какие-нибудь новости от наших друзей?

— Да, конечно, — ответил Зайцев и взял чистые листы бумаги. Он довольно быстро, пользуясь записной книжкой, составил два необходимых донесения.

Туклерс, в изложении Ивана, стал все больше и больше приобретать характерные для советского человека черты. Он уже совершенно отказался от восхваления западного образа жизни и даже начал замечать негативные моменты в отношениях между трудом и капиталом. Постепенно Туклерс «осознавал» превосходство социалистического пути развития над капиталистическим.

— Вот что такое хорошая профилактическая работа! — радовался Скуратовский. — Если бы все так действовали, у нас царили бы тишь и благодать!

— На бумаге! — возразил Зайцев.

— А хоть бы и на бумаге! — кивнул головой майор. — Бумага, Иван, это тоже — великое дело!

Что касается Балкайтиса, то он продолжал «упираться». — Его время еще не подошло, — сказал Скуратовский. — Вот где-нибудь в мае-июне вызовем его на беседу в Управление, тогда начнем «сбавлять обороты». А пока товарищ Балкайтис еще не созрел!

— Что ж, — пробормотал Иван, — тогда будем продолжать в том же духе!

— Ну, как ты, подумал о моем предложении? — спросил майор после того как сложил в свою папку листки донесений.

— Вы насчет учебы в офицерском училище?

— Да.

— Можно, я скажу откровенно?

— Пожалуйста.

— Видите ли, товарищ майор, я не гожусь в кандидаты на эту учебу!

— Почему?

— У меня плохое здоровье.

— А что ты думаешь, у меня хорошее?

— Да, у вас, видимо, хорошее…

— Это в каком смысле?

— А в таком, что если вам дадут команду прыгать с парашюта, вы прыгните!

— Ну, если дадут команду, — улыбнулся майор, — куда уж тут денешься?

— А я не буду прыгать, даже если и прикажут!

— Почему?

— Да я просто боюсь высоты!

— Я не думаю, что ты такой трус! Поверь, мы хорошо знаем людей! Ты вполне справишься с любым заданием, если оно, конечно, в человеческих силах…

— А вот прыжки с высоты для меня и есть то, что находится за пределами моих человеческих возможностей!

— Значит, не желаешь идти в училище?

— Не желаю.

— А жаль, — помрачнел Скуратовский. — Из тебя мог бы выйти такой хороший разведчик! Ну, что ж, доложу тогда товарищу Вицину о твоем отказе.

Вечером в штаб к Зайцеву пришел Шорник. — Ну, что, Иван, выздоравливаешь? — спросил он.

— Выздоравливаю, — ответил Зайцев.

— Ты не обижайся, что я не зашел к тебе в медпункт, — сказал Шорник, — но я вчера дежурил по роте и не мог ни на минуту отлучиться…

— С чего ты взял, что я обижаюсь? — улыбнулся Иван. — Что толку, если бы ты пришел? Ко мне все равно не пускали. Северов сказал, чтобы я целый день не разговаривал.

— Ладно. Коли Северов сказал не разговаривать, значит, не разговаривай. Я тут к тебе по делу пришел.

— Что такое?

— Да вот у Розенфельда на первом курсе заочного института учится дочка. Ей прислали курсовую и контрольные работы. А она сама не может их написать!

— Так нахрена она тогда поступала учиться?

— Но ведь этого не скажешь Розенфельду! Он убежден, что у нас все учатся в институтах так, как его дочь.

— Словом, он хочет, чтобы я писал за его дочку контрольные работы?

— Ну, не все работы, а только то, что сможешь…

— Покажи, что тут у тебя!

Шорник достал из сумки тетрадку и толстенную книгу. — «Экономическая география СССР», — прочитал Иван и усмехнулся. — Уж не по этой ли энциклопедии требуется написать курсовую?

— Именно по ней, — ответил Шорник. — Смотри, вот задание — «Энергетические ресурсы Центральной европейской части СССР».

— О, нет! Такую работу я писать не буду! — сказал Иван. — Тема не совсем ясная. Тут либо нужно дать описание энергетических ресурсов, либо дать им анализ…

— Постой. У нас тут есть конкретное задание. Вот, посмотри, — Шорник протянул Зайцеву извлеченный из тетради листок. — Тут все подробно расписано, что требуется осветить!

— А что будешь писать ты? — спросил Зайцев. — Ведь у тебя, как я вижу, три листка?

— Ну, Розенфельд сказал посоветоваться с тобой. Один листок, я думаю, возьмешь ты, другой — я, а третий мы еще кому-нибудь всучим.

— Значит, мне нужно выбрать один листок из трех?

— Можешь и все три, если чувствуешь, что справишься!

— Ну, нет, спасибо! — покачал головой Зайцев. — Я, пожалуй, ничего не буду делать. Да и с какой стати?

— Ладно, Ваня, не ломайся! Посмотри, может, хоть что-нибудь сделаешь?

Зайцев стал рассматривать остальные листки.

— Ну, вот контрольная по англйскому еще куда ни шла! — сказал он. — Тут хоть понятные для меня вопросы…

— Напишешь, Ваня? — взмолился Шорник.

— Ладно, напишу.

— Ну, тогда я пойду и скажу Розенфельду, что ты сделаешь ему контрольную по английскому?

— Хорошо.

После ужина Шорник вновь пожаловал к Зайцеву.

— Вот, бери, — протянул он Ивану тонкую ученическую тетрадь. — Розенфельд передал, чтобы ты написал в ней контрольную.

— Да что, у меня бумаги, что ли, нет? — возмутился Иван.

— Но ведь контрольную же пишут в тетрадках!

— Так что, она даже не хочет переписать своим почерком контрольную? Там же сразу определят, что в тетради не ее почерк?

— Да…, - помрачнел Шорник и протянул руку к телефону. — Позвоню-ка я домой Розенфельду.

— Товарищ капитан, — сказал он в телефонную трубку, — я вот тут у Зайцева…Иван говорит, что он напишет контрольную на листках, а Таня тогда перепишет на чистовик, то есть в тетрадь…Что? Да, чтобы все было написано ее почерком! А? Что? Сейчас! Иван! — Шорник оторвался от телефонной трубки. — Когда ты напишешь контрольную?

— Ну, сразу же после первомайских праздников, — ответил Зайцев.

— После Первого мая, — повторил в трубку Шорник. — А? Что? Иван, возьми трубку! — И Шорник подмигнул Зайцеву.

— Слушаю, товарищ капитан! — сказал Иван по телефону.

— Напишешь к десятому числу? — пробормотал Розенфельд.

— Думаю, что напишу.

— Ну, смотри, не подведи! Если сдержишь свое слово — поощрю. Не уложишься в срок — сам понимаешь…

— Сделаю, товарищ капитан, — ответил Зайцев. — Я слов на ветер не бросаю!

— В таком случае, я напишу рапорт о поощрении тебя уже в первомайском приказе. Каких у тебя еще нет поощрений?

— Да все у меня, вроде бы, есть, — сказал Иван. — Я делаю это не для поощрения, а из уважения к вам, понимаете, товарищ капитан?

— Понимаю, но все равно это как-то не по-человечески. Надо все-таки тебя чем-то наградить. Так, в отпуск ты ездил. Значок «Отличник Советской Армии» у тебя есть. А вот фотография у развернутого Знамени части? Тебя фотографировали?

— Нет, не фотографировали! Да зачем это нужно? — рассердился Иван. — Я сказал, что сделаю, значит, сделаю без всяких поощрений!

— Ладно, я сам решу, что надо, а что не надо! — буркнул Розенфельд. — Ты делай свое дело, а я — свое. Ясно? Ну, будь здоров!

Зайцев положил трубку. — Вот пристал со своими поощрениями! — сказал он. — Как будто нельзя ничего сделать просто так, без всякой корысти!

— Видишь ли, Розенфельд — человек практичный! — усмехнулся Шорник. — Все переводит на деньги да материальную выгоду!

На другой день, освободившись от работы, Зайцев занялся выполнением контрольной Розенфельда и, к своему удовлетворению, обнаружил, что она не была сложной. — Тут работы на три-четыре часа и не больше, — думал он, — и если в день заниматься по часу, можно закончить значительно раньше установленного срока.

Однако на следующий день в часть прибыли несколько рот кабельно-монтажного батальона и пришлось просидеть допоздна, оформляя дополнительные накладные. К тому же из части посылались на различные объекты многочисленные командировочные, и на контрольную работу совсем не оставалось времени.

Наступил праздник Первомая. По праздничному распорядку дня воины части сразу же после завтрака должны были следовать в город на концерт.

Зайцев просто не переносил подобные мероприятия. Еще накануне праздника он попросил Розенфельда разрешить ему остаться в части. — Почему? — удивился командир роты. — Ведь концерт будет очень интересный! Все наоборот просятся, чтобы их взяли в город, спорят о переносе нарядов на другой день!

— Мне что-то нездоровится, — сказал Иван, — да и не хочется впустую тратить время. Уж лучше я посижу у себя в кабинете да закончу контрольную по английскому языку.

— А, ну, это другое дело, — согласился Розенфельд. — Тогда оставайся!

Но как только, сразу же после завтрака, Зайцев пришел в свой кабинет, раздался неожиданный телефонный звонок.

— Ефрейтор Зайцев слушает! — сказал в трубку Иван.

— Узнали меня, товарищ Зайцев? — послышался из трубки голос Скуратовского.

— Узнал, — ответил Иван.

— Послушай, а не мог бы ты зайти ко мне на пару минут?

— Могу. Сейчас приду! — сказал Зайцев и почувствовал, как у него похолодело в груди.

— Зачем я понадобился ему в праздничный день? — мелькнула мысль. — Наверное, что-то случилось!

— Садись, Иван, — сказал после взаимных приветствий Скуратовский. — Поздравляю тебя с праздником международной солидарности трудящихся!

— Спасибо! — ответил с недоумением Иван. — И вас также!

— Что ты на меня так смотришь? — усмехнулся майор.

— Да я просто думаю, что не для одного же поздравления вы меня сюда вызвали?

— Представь себе, что только для поздравления! — улыбнулся Скуратовский. — Вот, давай-ка с тобой по этому случаю выпьем! — И он достал из шкафа графин…

— Что это? — спросил Иван. — Водка?

— Спирт. Чистейший медицинский спирт!

— Но я же никогда его не пил?!

— Ничего, выпьешь, — майор налил в маленький стаканчик прозрачную жидкость. — Вот, пожалуйста, закуска: огурец, колбаса…Давай, за наши успехи!

— Ваше здоровье! — сказал Зайцев и быстро опрокинул в рот горькую, жгучую жидкость.

— На, запей! — Скуратовский протянул ему открытую бутылку «газировки».

Г Л А В А 25

В К А Р А У Л Е

С наступлением мая в части усилилось движение личного состава. Курсанты завершили учебу в учебном батальоне, и их стали потихоньку отсылать на разбросанные по всей стране объекты. В свою очередь, казармы основных подразделений переполнялись воинами, прибывшими с объектов для увольнения в запас.

Каждый день численность солдат воинской части изменялась. Кроме того, в период перемещения воинов в основные подразделения, на хозяйственную роту ложилось бремя несения караульной службы, дежурства в столовой и на контрольно-пропускном пункте, патрулирования по городу и охраны гарнизонной гауптвахты.

Несмотря на то, что авторитет хозяйственного подразделения был весьма невысок в Политотделе, и советские комиссары считали воинов этой роты беспробудными пьяницами, всячески препятствуя выдаче им боевого оружия, они не могли полностью освободить недостойных высокой чести солдат от нарядов.

Поэтому иногда, хоть и редко, подопечные капитана Розенфельда вносились в общий список подразделений части, несших охрану военных объектов.

Уже за месяц до караульной службы Зайцев, да и другие штабные писари, знали о том, что им придется идти в наряд. «Старикам» оставалось служить считанные дни, поэтому было ясно, что на караульную службу мобилизуют в основном надежных и опытных солдат из сверстников Зайцева, ибо в части сложилась традиция не посылать в караул тех, на кого распространялся приказ министра обороны об увольнении в запас.

С чем это было связано, солдаты не знали. Но поговаривали, что когда-то, давным-давно, один из «стариков» за день-два до увольнения погиб на боевом посту, и разразился страшный скандал. Так это было или нет, никто и не пытался узнать, однако всем было ясно: на охрану военных объектов выйдут только две трети списочного состава роты.

Хозяйственное подразделение должно было нести караульную службу два дня подряд, и поэтому всех оставшихся солдат разделили на две части, отминусовав, конечно, несших дежурство по роте.

Начальником караула в первый день — пятого мая — определили командира роты капитана Розенфельда, а заместителем у него — младшего сержанта Шорника. Зайцева назначили разводящим вместе с младшим сержантом Чугуновым, который работал в строевой части штаба вместо уволенного в запас еще прошлой осенью сержанта Смелякова. Этого «молодого» воина Иван совершенно не знал, несмотря на то, что тот уже почти полгода отсидел в штабе и считался командиром отделения штабных писарей.

Как известно, в армии положение воина определяется служебным стажем и личным поведением, поэтому Иван совершенно не обращал внимания на «молодого» сержанта. Но Чугунов оказался не той личностью, которую следовало бы сбрасывать со счетов. Впрочем, и другие «молодые» воины, его сверстники, обещали в скором времени преподнести роте не один сюрприз.

По численности будущие «черпаки» превосходили сверстников Зайцева почти вдвое. Это они прекрасно понимали, и отношения с будущими «старикам» могли быть очень сложными. Сказывалось и поведение готовившихся к увольнению в запас «дедов»: они в последние месяцы совершенно запустили ротную дисциплину. Они не только не обижали «молодых» солдат, но даже и не одергивали их. Один лишь Зубов иногда заставлял кого-нибудь из «молодых» промывать пол со шваброй. Что же касается побоев и зуботычин, то о них не могло быть и речи! Словом, обстановка страха, которая сложилась в роте во времена «стариковства» Выходцева и Золотухина, была полностью выхолощена московским призывом. Следовательно, рассчитывать на безоговорочное подчинение «молодежи» новым «старикам» не приходилось. К тому же, среди самих «стариков» существовали серьезные разногласия, и поэтому они не представляли угрозы для «молодых» солдат.

И, тем не менее, авторитет старослужащих перед «молодежью», пусть номинально, но сохранялся. Пока еще существовала видимость уважительности, хотя, конечно, чувствовалось, что «молодые» воины постепенно наглеют.

Это было заметно и во время караульной службы.

Первый наряд, в состав которого входил и Зайцев, был на две трети составлен из «молодых» воинов. На каждый пост определили по трое часовых со сменой через каждые два часа. Накануне Зайцев побеседовал с Шорником и предложил ему несколько изменть установившийся порядок несения караульной службы. — Понимаешь, Вацлав, — сказал он товарищу, — нынешние «молодые» — это не те, что были раньше. Они не приучены к повиновению, не знают страха перед «стариками», поэтому с ними будет нелегко

— А что делать, Иван? — спросил Шорник. — Я ведь тоже вижу, что они разболтались!

— Я думаю, — ответил Зайцев, — что в нашей ситуации следует действовать строго по уставу, требовать только то, что является законным!

— Это понятно, но как?

— Нужно составить четкое расписание, кому когда спать, мыть посуду в караульной столовой, полы, ходить в столовую за пищей…

— А может, решить этот вопрос уже после того, как придем в караульное помещение? Опросим ребят, может кто добровольно согласится, скажем, ходить в столовую…

— Ни в коем случае! Сразу же начнется базар! Одни согласятся, другие нет…Это тебе не учебный батальон. Вот если мы составим списки заранее и по прибытии в караулку их зачитаем, тогда будет спокойней.

— Ну, что ж, — согласился Шорник, — тогда давай так и сделаем.

После того как они подробно расписали, что кому следует делать по очереди, Зайцев предложил несколько смягчить порядок отдыха. — Нечего заставлять ребят сидеть толпами в дежурной комнате, — сказал он. — Такое обычно принято в учебном батальоне. Придет часовой с объекта — и пускай себе отдыхает! Можно вполне позволить им вволю выспаться, даже по восемь часов!

— Каким образом? — воскликнул Шорник.

— Ну, вот прикинь, — промолвил Зайцев, — если каждый будет стоять на посту четыре раза по два часа, получится восемь часов. Да прибавь к этому два раза по четыре часа на сон — еще восемь часов. Итого — шестнадцать! А поскольку в сутках двадцать четыре часа, то еще останется время на уборку территории, питание и прочее. Разве этого недостаточно?

— Достаточно-то достаточно, — кивнул головой Шорник, — но ведь в этом случае нужно будет разрешить солдатам спать и в дневное время, а это — серьезное нарушение устава! А ты же сам предлагал действовать только по закону? Я думаю, что четыре часа на сон вполне достаточно!

— Понимаешь, какое дело, — возразил Зайцев. — Четыре часа на сон — это, конечно, справедливое уставное требование. Но, видишь ли, человек настолько устает в карауле, становится таким раздражительным, что при любой оплошности с нашей стороны возможны серьезные конфликты…

— Я считаю, что воплотить в жизнь твой совет непросто: нужно хорошенько подумать! — пробормотал Шорник. — Хотя, в принципе, я согласен. Давай, попробуем!

— К тому же отдохнувшие солдаты будут вести себя значительно спокойней, понимая, что своим благополучием они обязаны командирам и, прежде всего, тебе! Ясно?

— Мне-то ясно, — улыбнулся Шорник, — но поймет ли нас Розенфельд?

— А мы ему и не будем ничего говорить! Поставим его уже перед свершившимся фактом, и пусть что хочет, то и думает!

— Ну, ладно, посмотрим!

На другой день рота заступила в караул. Как и предполагал Зайцев, списки, которые они заранее с Шорником составили, позволили избежать споров и обид.

Как только Шорник зачитал перед строем у караульного здания, что кому надлежит делать, воины без долгих разговоров приступили к своим обязанностям: приняли у учебной роты караульное помещение, сменили на всех постах часовых, после чего уселись в дежурной комнате.

В семь часов послали троих «молодых» солдат в столовую за продуктами, а когда они вернулись, и другие, предварительно назначенные дежурными по столовой, разложили на столах пищу, все воины, пребывавшие в караулке, поужинали.

В восемь часов Зайцев повел смену на охраняемые объекты и через полчаса вернулся. Когда сменившиеся на постах солдаты поужинали и убрали за собой посуду, Иван предложил им отправляться спать. Розенфельд в это время куда-то вышел и возразить было некому. Второй разводящий — Чугунов — услышав, что сказал Зайцев, изобразил на лице гримасу недоумения, но промолчал.

В десять часов появился Розенфельд. — Я прошелся по постам, — сказал он разводящим, — но ничего подозрительного не заметил. Вроде бы все в порядке…Думаю, что тем, кто скоро пойдет на пост, можно идти отдыхать…

— Но они уже спят! — сказал Чугунов. — Зайцев уже давно отправил их в спальную комнату!

Розенфельд сделал вид, что не понял язвительного смысла слов младшего сержанта. — А…положил, ну, что ж, хорошо, — сказал он. — А теперь пусть идет отдыхать кто-нибудь из вас, разводящих.

— Давай-ка ты, — предложил Зайцев Чугунову. — А я тут посижу и буду водить смену на посты четыре часа… Потом поменяемся!

— А может ты сейчас пойдешь? — возразил Чугунов.

Это несколько озадачило Зайцева. — Начинает капризничать, — подумал он, — но уступать ему нельзя ни в коем случае!

— Нет, иди лучше ты! — решительно сказал Иван. — Я обычно плохо засыпаю с десяти часов. Поэтому я лягу после двух!

— Давай, Чугунов, ложись, — поддержал Зайцева Розенфельд. — Я тоже, пожалуй, пойду: посплю часиков до двух. Тогда разбудишь меня, товарищ Зайцев! — И Розенфельд с достоинством удалился в отдельное, командирское спальное помещение.

Чугунов встал и, что-то пробурчав, тоже ушел, присоединившись к остальным спавшим воинам.

Шорник пришел в караулку в половину одиннадцатого: он увел очередную смену на посты как раз перед возвращением Розенфельда. — Ну, как тут у вас дела? — спросил он Ивана. — Вернулся Розенфельд?

— Да, сейчас он спит в командирской комнате, — ответил Иван. — А там отдыхает Чугунов! — И он показал рукой на дверь солдатской спальни.

— Улегся без возражений? — ухмыльнулся Шорник.

— Я бы не сказал, — пробормотал Зайцев. — Он был очень недоволен, начал даже спорить, но меня поддержал Розенфельд, и он смирился…

— Молодец «папа», знает, кто в роте хозяин! — одобрительно кинул головой Шорник. — Впрочем, что это мы тут разговорились? Эй! — подозвал он вернувшихся с постов солдат. — Идите-ка спать!

— Что-то не хочется, — сказал Таманский. — Вроде бы, рановато…

— Наверное, вам все-таки лучше лечь сейчас, — сказал Иван. — Сможете поспать больше трех часов!

— Подожди, Вася, — махнул рукой Шорник. — Коли не спится, то и нечего туда идти. Лучше посидим да поговорим.

— А я, пожалуй, пойду, — сказал Гусаков. — Чего не поспать, если есть такая возможность?

За ним отправились остальные без пяти минут «старики». Шорник поставил всех их по совету Зайцева в одну смену, чтобы было легче контролировать обстановку, ибо старшие вполне могли «перегнуть палку».

Как только в комнатке дежурного не осталось посторонних, Шорник встал и зашел в столовую, откуда спустя несколько секунд вынес большущую бутыль вина.

— Давайте-ка врежем! — предложил он.

— Где это ты достал? — удивился Таманский.

— Да, когда я ходил на посты, то там незаметно забежал по дороге в казарму. У меня в подушке было кое-что припрятано!

— Как ее не обнаружили? — усмехнулся Зайцев. — Разве у нас что-нибудь спрячешь?

— Сходи-ка, Вася за стаканами, — распорядился Шорник. — Выпьем потихоньку, и на душе станет легче.

— Ну, ты даешь, Вацлав! — пробормотал Иван. — Да ты представляешь, что будет, если нас застанут пьяными во время караульной службы? Даже если сейчас войдет Розенфельд: мало не будет!

— Да брось ты, Иван! — возразил Шорник. — Кому мы надо? Ну, если и догадается кто, так что из этого?

— Вы как хотите, а я пить не буду! — отрезал Зайцев. — Идите тогда в столовую и делайте там, что хотите. Я же лучше тут посижу: а вдруг кто придет?

— Ладно, как хочешь, — пробормотал Таманский. — Пошли, Валя, выжрем!

И они удалились.

Зайцев посидел еще немного в одиночестве, подумал и решил выйти на караульный двор. Погода была превосходная. Небо было черное-черное, звездное. Дул легкий ветерок. Пахло черемухой.

— Стой! А то сичас стрылять стану! — раздался приглушенный крик. Иван обернулся: у столба маячил часовой — Козолуп.

— А ты не «стрыляй»! — передразнил его Зайцев, вспомнив, что сам недавно распорядился не давать патронов «молодому» воину.

— Усе! Сичас стрылять стану! — уже громко крикнул Козолуп.

— Иногда и кочерга стреляет! — вспомнил солдатскую пословицу Иван и решил не рисковать. — Это я, разводящий Зайцев! — крикнул он.

— Ну, тады усе! — буркнул часовой. — Тады я стрылять не стану!

— Ну и слава Богу! — с облегчением сказал Иван и подошел к «молодому» солдату. — Ну-ка, дай свое оружие!

— Нет, не подходи! — завопил Козлуп. — Часовой — лицо неприкосновенное! Меня же за это посодють!

— Я же твой разводяший! — засмеялся Зайцев. — Меня ты обязан пропускать!

— Тока начальника могу! — сказал Козолуп. — Иначе посодють!

— Не «посодють», не бойся! — улыбнулся Иван и подошел к часовому.

— Ох, боюсь я, товарищ ефрейтор! — заплакал Козолуп.

— Хватит ныть как баба! — рассердился Зайцев. — Ну-ка покажи свой автомат!

— Нате, товарищ начальник!

Иван вытащил рожок-магазин: — Так, патронов нет!

Затем он щелкнул затвором и нажал на курок. Козолуп закрыл глаза и заткнул уши.

Раздался щелчок.

— Ну-ка, товарищ Козолуп, покажите подсумок!

Запасные рожки тоже оказались пустыми.

— Ну, ладно, товарищ караульный, — смягчился Иван, — у вас все в порядке!

— А ён не стрыльнеть? — сказал, глядя с опаской на автомат, Козолуп.

— Не бойся, не «стрыльнеть», — заверил его Зайцев. — Только не спеши кричать, что будешь стрелять, а то роту опозоришь! Сначала нужно кричать — «стой, кто идет?!» Понял?

— Есть! Так точно! Никак нет!

— Ну и слава Богу! Продолжайте нести службу!

Когда Зайцев вернулся в караулку, за столом дежурного сидел только один Шорник.

— А где Таманский? — спросил Иван.

— Сразу же лег, как только мы «раздавили» бутылку…

— А как же ты? Когда думаешь ложиться?

— Как только разбудишь Розенфельда.

— Значит, в два часа ночи?

— Да.

— Ох, смотри, Вацлав, — покачал головой Иван, — как бы ты не погорел!

— Где «наша не пропадала»! — улыбнулся Шорник.

Без пяти минут двенадцать Зайцев повел смену на посты. Через полчаса он вернулся и застал Шорника спящим. Заместитель начальника караула заснул сидя за столом, положив на скрещенные руки голову. Его храп разносился по всему караульному помещению.

— Вот и результат выпивки! — подумал Иван. — Ну, и беда!

— Что нам делать? — спросил его вдруг рядовой Гафнер, один из только что вернувшихся с постов караульных. Зайцев обернулся. «Молодые» воины пристально смотрели на него и ехидно улыбались.

— Идите спать, товарищи! — рассердился Иван. — Как только наступит время идти в караул, вас разбудят!

— Можно спать? — переспросил кто-то из солдат. — А как же убирать?

— Тут чисто, — ответил Зайцев. — Здесь вам не учебный батальон. Мы убираем только при необходимости!

Воины не стали ждать напоминания.

Как только они удалились, Иван подошел к Шорнику и стал его расталкивать: — Вставай, Вацлав, ты что, забыл, что мы в карауле?

— А? Что? — пробормотал Шорник. — Ваня, это ты?

— Ты что, офуел! — возмутился Зайцев. — Всего-то из-за двух стаканов вина?! Перестань притворяться!

Шорник открыл мутные глаза. — Что-то раз-везло мен-ня, В-ваня…, - с грустью сказал он.

— Что же делать?! — воскликнул Иван. — Мы же на дежурстве!?

— Н-не знаю, — ответил Шорник и заплакал: — Ох, пропаду я, Иван, пропаду ни за грош!

— Ладно, Вацлав, иди-ка ты лучше проспись! — предложил Зайцев. — Сейчас около часа ночи. В два я подниму Розенфельда и скажу ему, что только недавно тебя уложил…Думаю, что к шести часам ты проспишься…

С помощью Ивана Шорник кое-как доковылял до топчана в спальной комнате и с грохотом на него упал. Накрыв его шинелью, Зайцев пошел в столовую. — Куда же они дели бутылку? — подумал он. — Не хватало еще, чтобы начальство ее обнаружило! Даже если увидят товарищи, без неприятностей не обойтись!

Заглянув под стол, Иван, наконец-то, заметил какие-то посторонние предметы. Пошарив рукой, он извлек одну за другой…две бутылки! Одна была из-под вина, емкостью в восемьсот граммов, другая, в четверть литра — из-под водки!

— Выходит, они еще и «белую» «раздавили», черт бы их побрал! — выругался Зайцев. — А ведь Таманскому надо идти на пост в два часа ночи!

Он подобрал бутылки, сунул их в сумку и выскочил во двор. — Куда же выбросить эту дрянь? — лихорадочно думал он.

— Стой, кто идет?! — раздался крик часового.

— Ту, иоп твою мать! — вздрогнул Иван и, повернувшись к нему, крикнул: — Это я, разводящий Зайцев!

— А я и не заметил, что это ты! — громко сказал «молодой» солдат по фамилии Михайлов.

— Послушай, Володя, — обратился к нему Иван, — я сейчас выйду за пределы караулки и тут же вернусь. А ты не вздумай кричать!

— Ладно! — ответил часовой.

Зайцев открыл калитку, вышел наружу и осмотрелся. — Так, заросли черемухи…Вот туда я, пожалуй, и выброшу опасный груз!

Опустошив сумку, он вернулся в караульное помещение и сел за стол дежурного.

Неприятные мысли одолевали Ивана. — А вдруг в караулку нагрянет кто-нибудь из начальства?! Ведь бывало, что сам начальник штаба ходил по ночам и проверял посты! А если именно сейчас он войдет в караульное помещение? Что тогда делать? Что придется говорить, если он не застанет в дежурке ни начальника караула, ни его заместителя?!

На все эти вопросы Зайцев не находил ответов. Ну, допустим, он разбудит Розенфельда. Выходит, в этом случае он выдаст Шорника? Конечно, если не высшее начальство узнает о пьянке, а Розенфельд, это еще полбеды…Но ведь товарищи не поймут, будут злорадствовать! А если зайдет Новоборцев или кто-нибудь из Политотдела? Ведь в этом случае Розенфельд с ума сойдет от злости, что Зайцев ему не доложил! Оставалось только положиться на одного Бога и надеяться, что никто из начальства не пожалует.

Так и просидел Иван, вздрагивая при каждом звуке и ожидая всего самого худшего, пока не подошло время будить смену. Без десяти минут два он открыл дверь спальни и приблизился к топчану, на котором лежал Таманский. — Эй, Вася, вставай! — буркнул он ему прямо в ухо. Вопреки его страхам, Таманский довольно резво поднялся и вышел в дежурную комнату. Вслед за ним встали и остальные сменщики.

Затем Иван заглянул в командирскую комнату к Розенфельду. — Товарищ капитан! — крикнул он. — Вставайте! Уже без пяти два!

— А? Хорошо! — ответил Розенфельд и поднялся с топчана. — Давай, готовь смену на посты!

Буквально через минуту командир роты вышел в дежурку. — А где Шорник? — спросил он.

— Да вот, только что лег, — ответил Зайцев. — Послал меня разбудить вас, а сам отправился в спальное помещение…

— Вот, мудила! — буркнул ничего не подозревавший Розенфельд. — Ему бы только поспать!

— Ну, я пойду? — спросил Иван.

— Подожди. А почему ты не разбудил Чугунова? — удивился капитан. — Уже два часа, и смену должен вести он! Иди-ка лучше спи!

— Пусть еще немного отдохнет, товарищ капитан! — возразил Зайцев. — Что мне стоит сходить на посты и вернуться назад? Я его разбужу, как только приду!

— Ну, как хочешь, — кивнул головой Розенфельд. — Как говорится: было бы предложено!

И наш герой повел воинов на объекты. Все шло спокойно. Как только Иван приближался к постам, часовые кричали: — Стой! Кто идет?!

— Разводящий со сменой! — отвечал Зайцев, и тут же следовала команда часового: — Разводящий ко мне! Остальные на месте!

Зайцев подходил к часовому, выслушивал рапорт, а затем объявлял: — Новый часовой! На пост шагом марш!

Подходя друг к другу, новый и старый часовые обменивались уставными репликами. Сменяемый говорил: — Часовой такой-то пост сдал! — А сменявший отвечал: — Часовой такой-то пост принял!

После этого новый часовой оставался на посту, а прежний отходил к группе стоявших в отдалении солдат и ожидал вместе со всеми разводящего, который иногда давал «ценные советы» караульному.

Как только Зайцев остался один на один с Таманским, он спросил: — Неужели вы, Вася, выжрали вместе с Шорником помимо вина еще и бутылку водки?!

— С чего ты это взял? — удивился Таманский. — Не знаю, о какой водке ты говоришь!

— Мне показалось, что от Шорника пахло водкой, — ответил Зайцев, — поэтому я тебя и спросил.

— Я выпил всего один стакан винца, — улыбнулся Таманский. — Разве я не понимаю, что нахожусь в карауле?

— Ясно, — пробормотал Иван. — Ну, желаю тебе успешно отстоять свои часы!

— Спасибо!

Вернувшись в караульное помещение, Зайцев сразу же увидел в дежурной комнате Чугунова, сидевшего за столом рядом с Розенфельдом.

— Чего это ты меня не разбудил? — спросил младший сержант Ивана с ехидцей в голосе.

— Да просто я сам хотел отвести смену на посты, — невозмутимо ответил Зайцев.

— Небось, решил показать свою власть? — засмеялся Чугунов.

— Ладно, не язви! — рассердился Иван. — А то я так выскажусь, что не смеяться будешь, а плакать!

— Это кто еще будет плакать?! — повысил голос Чугунов.

— Эй, погоди! — прервал его Розенфельд. — Что-то ты, Чугунов, мне сегодня не нравишься! Зачем ты обостряешь и без того сложную обстановку?!

— Да я так…, - замялся младший сержант.

— Чтобы я больше не слышал никаких язвительных разговоров! Понял? — прикрикнул командир роты.

— Есть! — ответил Чугунов и стрельнул глазами по сторонам.

— Ну-ка, товарищ Зайцев, — сказал неожиданно Розенфельд, — иди-ка сюда за мной! — Он встал и поманил Ивана рукой по направлению к столовой.

— Дыхни-ка! — приказал капитан, когда они остались наедине. Иван дунул ему в лицо.

— Странно! — пробормотал начальник караула. — Вином от тебя не пахнет!

— А что случилось? — спросил с деланным недоумением Зайцев.

— Да просто…одно дело…Просто мне подумалось…В общем, иди спать!

Зайцев вошел в спальню, забрался на топчан и улегся рядом с Шорником. Тот сладко спал, похрапывая и обдавая окружающих сильным запахом спиртного.

Около шести часов Ивана разбудили. Он так и не успел понять, спал он или грезил.

— Вставай! — кричал Чугунов. — Пора уже вести смену на посты!

Зайцев привстал и огляделся. Рядом безмятежно спал Шорник. Остальные топчаны пустовали.

Иван сразу же вспомнил события минувшей ночи и выскочил в дежурку.

— А что не разбудил Шорника? — спросил он Чугунова, стоявшего посреди комнаты.

Тот фыркнул и с улыбкой посмотрел на сидевшего за столом Розенфельда.

— Что-то не просыпается твой Шорник! — буркнул с раздражением капитан. — Его уже два раза будили, а он не поднимается! Впрочем, об этом мы еще поговорим!

— Ну, я пойду на посты? — спросил хриплым голосом Зайцев.

— Иди. Давно пора! — ответил командир роты.

Ч А С Т Ь 4

«С Т А Р И К»

Г Л А В А 1

К Н А М Е Д Е Т Р Е В И З О Р

Наконец-то Зайцев достиг периода наивысшей зрелости военнослужащего срочной службы — стал «стариком»!

Правда, некоторые воины считали, что «черпаки» превращаются в «стариков» сразу же после выхода в свет приказа министра обороны об увольнении в запас старослужащих солдат, которые, в свою очередь, становятся «дедами».

Но на самом деле только после того как «деды» увольнялись в запас, самые опытные воины становились полноправными хозяевами в своем подразделении.

Демобилизация последних «стариков» растянулась на весь май, однако их присутствие никого не огорчало. Зайцев даже наоборот питал к ним самые дружеские чувства. Старослужащие воины этого призыва были исключительно корректны и, практически, ни у кого не оставили о себе печальных воспоминаний. Как-то незаметно прошло в роте празднование самого важного события для солдат — мартовского приказа министра обороны об очередном увольнении в запас.

Иван даже не мог вспомнить, был ли вообще какой-нибудь по этому поводу праздник. То ли он в то время находился в отпуске, дома, то ли просидел до самой вечерней поверки в один из последних мартовских дней в штабе и не мог присутствовать на торжествах. Правда, он иногда, сразу же после отбоя, слышал крики Козолупа, приветствовавшего «дедов» пожеланиями поскорей уволиться в запас с неизменным окончанием: — Дембиль стал на день короче, «старикам» спокойной ночи!», но это воспринималось всеми, как дело вполне нормальное, и никто не обращал внимания на ритуальные крики «молодого» солдата.

Нынешние «старики» увольнялись тоже как-то спокойно и незаметно. Об убытии кого-либо из них Иван обычно узнавал на вечерней поверке, когда зачитывали список личного состава роты. На душе тогда становилось как-то тоскливо. Казалось, что навсегда уходили из жизни Зайцева веселые, приветливые, дружелюбные парни.

Как ни странно, мы замечаем человеческую ценность лишь тогда, когда навсегда расстаемся с людьми, которые в повседневной жизни вряд ли воспринимались как необходимый и значимый ее элемент. Нечто подобное ощутил и наш герой, когда обнаружил, что в роте осталось совсем немного ее прежних хозяев. Только тогда он понял, как уважал и ценил этих ребят!

Даже к Зубову, который иногда бурчал на Ивана, а однажды заставил его мыть пол, и к Чистову, набрасывавшемуся в первые дни своего «стариковства» с потоками бранных слов на Зайцева, он не питал враждебных чувств.

Как ни удивительно, никто не мог сказать и чего-либо подозрительного про этот призыв. Например, сверстники Зайцева упорно подозревали друг друга в доносительстве. Даже в период хозяйничанья в роте Выходцева и Золотухина они сами частенько обвиняли друг друга в связях с Политотделом. А вот уходившие на дембиль воины такими «заслугами» не обзавелись. Да и на них, судя по всему, никто не писал доносов, поскольку доносили в большинстве своем из мести, а мстить им было совершенно не за что.

Эти ребята также не вызывали зависти, потому как никто из них не блистал ни многочисленными наградами, ни высокими званиями. Единственное, что они оставили после себя в не самом лучшем виде, это ротную воинскую дисциплину.

Надо сказать, что подавляющее большинство советских людей не могли даже представить себе нормальной жизни без постоянного страха перед чем бы то ни было. Только в обстановке террора, угроз их жизни, здоровью, материальному благополучию они чувствовали себя как рыба в воде. Эта психологическая черта многих людей, а, возможно, и всего народа, воспитывалась столетиями, пока прочно не вошла в кровь. Не зря в народе до сих пор остались самые теплые воспоминания о наиболее жестоких и бесчеловечных тиранах — князе Владимире Святославовиче, прозванном «Красное Солнышко» (вероятно, за «предание огню и мечу» новгородских и вятичских земель, поругание славянских святынь и безграничный разврат!); царе Иване Васильевиче, герое народных песен («гой еси») и легенд, в которых он действует под уважительным прозвищем «Грозный»; царе Петре Великом, ухитрившемся завезти на Русь табак, превратившим курение и пьянство в предметы государственного культа, истребившим множество людей и оставившим после себя мощное, безжалостное к народу, полицейское бюрократическое государство; и, наконец, выдающихся героях социалистической революции — В.И.Ленине и И.В.Сталине — затмивших своей жестокостью всех вместе взятых злодеев мировой истории. Нет никакого сомнения, что два последних исполина, отбросивших всякую нравственность и совесть, будут вечно жить в сердцах благодарных им за издевательства российских граждан.

Почти никто не вспоминает мудрого царя Бориса Годунова, накрепко привязавшего к России Сибирь, или либерального правителя Александра I, не желавшего кровопролития и приведшего тем самым к «вольнодумству» многих русских офицеров, что вылилось в декабрьский бунт на Сенатской площади Санкт Петербурга в 1825 году.

А царя-реформатора Александра II, освободившего русских крестьян от крепостного рабства, введшего Земства, суды присяжных и начавшего демократизацию страны, «народные герои» даже убили, устроив на него самую настоящую охоту!

Словом, вся история России говорит о садомазохистских наклонностях большинства ее населения, которое как бы призывает к вершинам власти всех самых циничных и злобных людей словами первой русской летописи: «Придите и володейте нами!»

В условиях жестокого правления россияне проявляли невиданный энтузиазм. Они, как бы опровергая утверждения психически здоровых людей о неэффективности рабского труда, подгоняемые бичами тиранов, громили и Ливонский орден, и Казанское и Астраханское ханства, осваивали обширнейшие территории от Карпат до Курил, побеждали едва ли не во всех войнах с самыми выдающимися противниками, образовали крупнейшее и наиболее централизованное государство в мире — Советский Союз, и, наконец, создали мощную военную и космическую индустрию.

В то же самое время, стоило только проявиться в России тенденциям здравого смысла, либерализма и демократизма, начинались «смуты», хаос и безвластие.

Не приученный жить в нормальных условиях, когда люди сами должны самостоятельно решать стоящие перед ними жизненные задачи, народ расценивает любое демократическое правление как признак слабости той или иной демократической личности, ее неумения управлять страной.

Как часто Зайцев слышал от многих современников Сталина восторги и восхваления по адресу этого героя, прежде всего за то, что все его боялись! В свою очередь, оказывается, Сталин боялся Ленина. Значит, о последнем следовало говорить только с обожанием!

Впрочем, зачем залезать в такие сложные исторические дебри? Достаточно опуститься на самое дно общества — в казарму хозяйственной роты.

Постепенно входившие в «стариковские» права сверстники Зайцева все больше и больше ощущали, что прежние «старики» оставили им, фактически, лишь номинальную власть.

— «Молодые» воины, ставшие «черпаками», не проявляли к старослужащим солдатам привычного в недавние времена раболепия. «Старики» должны были сохранять максимум выдержки и терпения, чтобы заставить их выполнять даже обязательные уставные требования. Например, однажды во время дежурства по роте Зайцев распорядился, чтобы его дневальные вымыли пол в канцелярии и протерли от пыли столы в Ленинской комнате. Раньше о таких вещах не требовалось повторять дважды. Надеясь, что так будет и на этот раз, Иван спокойно ушел в штаб — выписывать текущие документы. Вернувшись в казарму, он обнаружил, что ничего до сих пор не сделано.

— Что случилось? — спросил Зайцев рядового Уварова, которому он поручил организовать уборку.

— А просто не успели! — ответил, ухмыляясь, тот.

— А ну-ка, марш исполнять приказ! — закричал рассерженный Зайцев. — Что это за неповиновение?!

В первую минуту Уваров смутился и хотел выполнить требование дежурного по роте, но, пройдя несколько шагов по коридору, остановился и, обернувшись к Ивану, нагло спросил: — А если мы не будем мыть, что тогда?

Зайцев почувствовал, как его охватывает ярость, но решил не поддаваться эмоциям и сдержал себя. — В таком случае будете мыть полы в гарнизонной гауптвахте! Понял, товарищ рядовой? — решительно ответил он, сохраняя видимое спокойствие.

— Значит, ты доложишь об этом командиру роты? — спросил со злобой Уваров.

— Да, представлю ему рапорт! — сказал твердым, уверенным голосом Иван. — Хотя могу довести факт неповиновения и до сведения дежурного по части уже сейчас!

— Зачем?! — испугался Уваров. — Я мигом все вымою! Я же просто пошутил!

— Смотри, эти шуточки могут закончиться для тебя весьма печально! — предупредил его Зайцев. — Давай, убирай без всяких оговорок! Через полчаса я проверю!

Дневальный отправился за тряпкой.

Пока он убирал, Иван зашел в каптерку и поговорил с ротным писарем Гундарем.

— Вот, Леня, — сказал он, — насколько «молодые» обнаглели! Я распорядился промыть кое-где полы, а они до сих пор еще ничего не сделали! А один сопляк так даже стал со мной спорить!

— Это все прежние «старики» виноваты! — возмутился Гундарь. — Ни хрена не следили за порядком и развалили всю роту! Попробуй, справься с «молодыми» теперь! Вот, бывало, Золотухин или Выходцев как прикрикнут, так все «на рогах» стояли! Да и по морде могли дать, где что не так! Одним словом, это были настоящие «старики», не ровня тем лопухам!

— Но ведь Золотухин и Выходцев издевались над нами? — возразил Зайцев. — Или ты не помнишь, как их боялись? Неужели ты забыл, как они тебя самого ставили на тумбочку кричать им здравицу?

— А ты знаешь, — улыбнулся Гундарь, — с нашим народом ведь так и нужно! Не будет страха — не будет и порядка! Ты думаешь, для чего начальство смотрит сквозь пальцы на выходки «стариков»? Да ведь только для того, чтобы они держали дисциплину в роте! А это достигается только страхом! Понимаешь?

— Не совсем, — ответил Иван. — Я все-таки считаю, что дисциплина должна быть сознательной. Человек должен сам понимать, что, нарушая дисциплину, он только ухудшает собственную жизнь!

— Ха! — рассмеялся Гундарь. — Ну, ты и философ! Одно дело мечтать да думать о том, что хорошо, а что — плохо, другое же дело — проверить как это бывает в настоящей жизни! Вот смотри, Шорник. Вроде бы умный парень — за плечами, как он говорит, шесть курсов института — а порет всякую ерунду!

— Что ты имеешь в виду?

— А будто ты не знаешь? Я насчет истории в караулке!

— Но там же ничего не было!

— Да уж не было! Ты думаешь, Розенфельд — дурак?

— Я так не думаю. Но он, вроде бы, ничего такого в караулке не говорил?

— Но зато мне говорил! Он пришел с караула злой как собака! Я спросил, что случилось, ну, он и стал матом разносить Шорника…Напился, мол, гандон, на дежурстве!

— Да не было никакой пьянки! Шорник только все никак не хотел вставать, что-то заспался. Тогда Таманский брызгнул ему в лицо водой из стакана, и Шорник нормально продолжал службу!

— Или ты думаешь, что «папа» такой наивный? Неужели он не способен разобраться, кто выспался, а кто встал с похмелья? Разве не чувствуется запах перегара?

— Не знаю, не чувствовал…

— Не темни, Иван! — рассердился Гундарь. — Ты все знаешь лучше меня! Наверняка даже присутствовал при пьянке! Не зря Розенфельд на тебя за это обижается! Если бы не контрольная, что ты написал для его дочки, он бы тебе за это устроил!

— Что же теперь будет Шорнику?

— А ничего не будет! Ни-че-го! Понимаешь?

— Нет…

— Ну, видишь ли, Розенфельд зря слов на ветер не бросает. Шорник просто не получит ни одной лычки, то есть не быть ему ни старшим сержантом, ни старшиной!

— А, это чепуха! — махнул рукой Зайцев. — Что эти лычки дают?

— Для тебя, может, и чепуха. Но не для Шорника! Он слишком тщеславен и самолюбив!

— Я думаю, что это неправда!

— Для тебя, как для его друга, может, и неправда, а для всех нас — это давно решенный вопрос! Присмотрись к своему Шорнику получше, и ты увидишь, что он за человек!

— Ладно, я сам разберусь! — рассердился Зайцев. — Зря ты пытаешься очернить его передо мной!

— Да я и не собираюсь оскорблять твоего Шорника, — усмехнулся Гундарь. — Я даже хотел бы, чтобы ты передал ему состоявшийся между нами разговор. Может быть, он хоть немного задумается о своем поведении и не будет нас, «стариков», позорить! Видишь ли, прежние «старики» и его разбаловали. Все цацкались с ним, как с лучшим другом. Вот он и обнаглел! Напрасно ты думаешь, что у нас можно держать в повиновении народ, опираясь на одну сознательность! Уж какой, казалось, сознательный Шорник, а что творит! Так что Золотухин и Выходцев были справедливые ребята. Может, благодаря им, мы и дослужили спокойно до «стариковства»…

— Ну, а по правде, скажи, Леня, — спросил Иван, — неужели Розенфельд действительно считает, что Шорник тогда напился?

— Опять двадцать пять! — засмеялся Гундарь. — Ты наверняка думаешь, что «папа» так же прост, как Чапаев в известном анекдоте?

— Что за анекдот?

— Ну, заходит Чапаев в комнату. Глядь — Анка сидит голая. Он и спрашивает: — Анка, а чего ты — голая? — А та отвечает: — Да вот, Василий Иваныч, одеть мне нечего! — Ну, Чапаев подошел к шкафу и говорит: — Как странно. Ведь мы же только что обоз со всякой одеждой захватили? Вон, смотри, сколько у тебя в шкафу всяких платьев! Вот зеленое, красное, здравствуй, Петька, белое, синее?

Зайцев рассмеялся и вышел из каптерки. Оказывается, за время его отсутствия в канцелярии и Ленинской комнате был наведен образцовый порядок.

— Ну, вот, видишь, — сказал Иван Уварову, который стоял у тумбочки, — убрал же, как надо! Чего было устраивать говорильню? Никто тебя не заставлял делать лишнее. А что положено, выдай!

— Ясно! — буркнул Уваров.

Перед обедом в роту пришли солдаты со всех объектов. Объявился и Шорник.

— Иди-ка, Вацлав, сюда! — позвал его Иван.

Они зашли в канцелярию.

— Послушай, Вацлав, — сказал Зайцев, когда они остались вдвоем, — а ведь Розенфельд знает, что ты тогда выпивал в караулке! Об этом мне сейчас рассказал Гундарь!

— Я в курсе! — усмехнулся Шорник. — Мне Розенфельд потом такой разгром устроил, что «ни в сказке сказать, ни пером описать»…

— Ну, и сделал ты для себя какие-нибудь выводы?

— Сделал! — кивнул головой Шорник. — Буду теперь осторожней! — И он хлопнул Ивана по плечу: — Спасибо, что выручил меня!

Иван почувствовал запах спиртного. — Никак ты опять где-то выпил? — удивился он.

— Да мы же сегодня Валеру Крючка провожали, — пробормотал Шорник. — Вот и выпили на «дорожку» бутылочку «красненькой»!

— Ну, ты даешь! А как же Розенфельд?

— А ничего он не узнает!

— Ты так думаешь?

— Ну, а если и узнает, так что из этого? Не побежит же он к начальству рассказывать о беспорядках в собственной роте?!

— Кто знает? А вдруг у него лопнет терпение и побежит?

— Да брось ты! — засмеялся Шорник. — Где наша не пропадала? — И он махнул рукой в знак приветствия. — Бывай! Неси службу дальше!

Вечером после сдачи дежурства Зайцев пришел в штаб. В кабинете продснабжения его ждал лейтенант Потоцкий. — С чего это вы так поздно, товарищ лейтенант? — удивился Иван. — Неужели решили ночевать на работе?

— Я специально тебя жду, — ответил начпрод, — поскольку знаю, что ты всегда здесь по вечерам бываешь.

— А что случилось?

— К нам едет проверка! Мне сегодня позвонили и сказали, что уже завтра в часть должен приехать инспектор министерства обороны!

— Из самого министерства?! — ужаснулся Иван. — Вот это действительно беда!

— Да успокойся, ничего тут страшного нет, — улыбнулся Потоцкий. — На самом деле, он только на бумаге от министерства обороны: это офицер из одной подмосковной части. Майор. Начальник тыловой службы.

— Начальник тыловой службы?!

— Да не волнуйся. К нам почти всегда приезжают с проверками из этой части. А мы, в свою очередь, проверяем их. Так что, если он будет перебарщивать, так сказать, «лезть в стакан», мы ему сумеем отомстить!

— Но зачем же тогда министерство организует такие взаимопроверки? — воскликнул Зайцев. — Ведь, в конечном счете, коллеги так или иначе сговорятся и начнут покрывать друг друга?

— Так оно и получается! — улыбнулся начпрод. — Хотя когда-то идея взаимных проверок была логичной. Чем посылать с проверкой ничего не знающих министерских чиновников, уж лучше направлять опытных специалистов. Они ведь знают и сильные и слабые стороны в работе.

— Но какая уж тут серьезная проверка? Ведь если одни и те же люди будут все время проверять друг друга, они же сговорятся?

— Видишь ли, тут все завязано в такой клубок! Попробуй его распутай! — усмехнулся Потоцкий. — Ну, допустим, начнут присылать разных проверяющих из разных воинских частей. Нас ведь тоже будут посылать с проверкой в те или иные части. Не исключено, что кто-то попадет и на своего обидчика. Впрочем, как говорится в пословице: «гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется!» Так что, самое лучшее — не рисковать и ни с кем не ссориться! Вот почему я не боюсь проверки!

— Однако все-таки лучше не иметь никаких огрехов! — возразил Зайцев. — Зачем нам нужно быть обязанными кому-то?

— В этом ты прав, — кивнул головой Потоцкий. — К проверке нужно, несмотря ни на что, отнестись со всей серьезностью. Как говорится: «береженого Бог бережет»!

В это время в кабинет вошел без стука прапорщик Наперов. — Здравствуйте, товарищи! — сказал он.

— О, теперь наша служба в полном сборе! — воскликнул Зайцев.

— А как же ты думал? — улыбнулся Наперов. — Мы не будем проявлять беспечность накануне проверки! Это исключено! Давайте-ка, товарищ Зайцев, проверим по книге учета все остатки!

— Вот это дело! — обрадовался Потоцкий. — Самое главное — чтобы не было расхождений с учетом!

Иван достал книгу и стал зачитывать требуемые цифры.

— Так, а ничего нет «по-красному»? — поинтересовался Наперов. — Гляди, чтобы не опростоволосились!

Отрицательный баланс, возникавший в том случае, если несвоевременно приходовали полученное продовольствие, записывался в учетную книгу красным карандашом. Например, из мясокомбината поступило несколько тонн мяса. Часть его выдали на кухню по накладным. А вот приходные документы из мясокомбината по тем или иным причинам запоздали, и в книге полученное мясо еще не числилось. Конечно, порядок требовал дождаться приходных документов, а потом уже списывать продовольствие, но жизнь иногда заставляла нарушать, казалось бы, логичные требования.

Зайцев не мог допустить скопления на своем рабочем столе массы документов. Он ежедневно осуществлял приходование и списание продуктов. Это позволяло экономить время и хранить всевозможные бумаги в подшивках, а не в беспорядке. Поэтому Иван предпочитал меньшее зло большему и записывал разницу между числившимся в книге учета продовольствием и тем, которое израсходовали, красным карандашом. Конечно, если израсходованного было больше, чем оставалось в книге. Вот такой учет со знаком «минус» и назывался «учет по красному».

— Нет, уже давно ничего не было «по красному», хотя, конечно, некоторые записи есть, — ответил после раздумий Зайцев. — В этой области все в порядке! Я сумею объяснить проверяющему кое-какие огрехи…

— Молодец! — похвалил его Наперов. — Смотри, будь внимателен! Не вздумай фамильярничать с майором! Понял?

— Конечно, понял, товарищ прапорщик! — пробормотал Иван. — Я уже, слава Богу, не первый год на службе!

— Ну, ну, — кивнул головой завскладом и обернулся к Потоцкому. — А вы готовы к проверке, товарищ лейтенант?

— Конечно, — промолвил начпрод, — все в порядке. Я сказал жене, чтобы она приготовила хороший обед. Купил две бутылки армянского коньяку. В общем, встретим товарища достойно!

— Очень хорошо! — весело сказал Наперов. — А на другой день соберемся у меня. Нужно только распорядиться с выделением машины, чтобы отвезти ко мне проверяющего.

— Уже распорядился! — кивнул головой Потоцкий. — Заказал на всю неделю «газик». Как раз отремонтировали нашу машину. Будет на чем подвезти человека!

— Ну, что ж, хорошо, — сказал завскладом. — Значит, мы подготовились к проверке во всеоружии! Будем надеяться, что все будет в порядке!

Затем Зайцев продолжил прерванную работу и стал называть вслух цифры, обозначавшие количество оставшегося продовольствия. Наперов записывал их в блокнот напротив собственного столбика цифр. — Так, так, — говорил он, — фактически, данные полностью совпадают!

Однако когда они дошли до макарон, завскладом замолчал и почесал в затылке: — Что-то тут не то!

— Как не то? — удивился Зайцев. — Не может такого быть!

— Посмотри-ка, Иван, — сказал Наперов, — не оприходовал ли ты как-нибудь неправильно макароны?

Зайцев извлек папку с подшитыми бумагами. — Вот, смотрите, — промолвил он, — последний раз мы получали макароны в конце апреля. До этого они уже почти все были на исходе. И больше поступлений не было…

— Тогда, может быть, ты что-то не списал? — забеспокоился завскладом.

Зайцев проверил и это. — Нет, все в порядке, — ответил он. — Вот, посмотрите, никакой ошибки быть не может! Пожалуйста, могу проверить по арифмометру. Так, на довольствие за этот период было израсходовано…Так…Все правильно! Это у вас что-то со складским учетом!

— А что, недостача? — встревожился Потоцкий.

— Нет, успокоил его Наперов, — наоборот, избыток. Лишних — почти сто кило макарон!

— Что-то много! — удивился Зайцев. — А, может быть, вы вывезли лишнего с макаронной фабрики? Там же бардак!

— Кто его знает? — пробормотал завскладом. — Может, Костюченко и прихватил лишнего…Он же носится всегда как угорелый! Сто килограммов! Это все-таки многовато для макарон!

— А если прямо сейчас вызвать машину да вывезти их со склада? — предложил Потоцкий.

— Да не стоит, — сказал Наперов. — У меня там есть отсек, куда не сунется ни один проверяющий. Я распоряжусь, чтобы Костюченко завтра с утра перетащил туда макароны…А там разберемся, кому что…

— А вдруг проверяющий их обнаружит? — спросил Зайцев. — Кто знает, а может он проявит строгость?

— Ну, насчет строгости мы узнаем завтра, — ответил Наперов, — по тому, как он отнесется к организованному нами обеду. Если пойдет, значит, свой человек! А если откажется, тогда нужно держать «ушки на макушке! Но это маловероятно.

— Одним словом, завтра нам предстоит испытание: к нам едет ревизор! — сказал с решимостью в голосе Потоцкий. — Нужно не упасть лицом в грязь!

Г Л А В А 2

П Р О В Е Р К А

На другой день сразу же после развода на работы Зайцев пришел в штаб. В кабинете продснабжения его ждали лейтенант Потоцкий и прапорщик Наперов. После взаимных приветствий Зайцев спросил: — Ну, что, приехал проверяющий?

— Да, — ответил Потоцкий, — он уже почти полчаса сидит у полковника Худкова. Потом зампотылу поведет его на представление командиру части.

— И как ваши первые впечатления? — поинтересовался Иван. — Вы его знаете?

— Майор Левков — так он представился, — промолвил начпрод, — действительно занимает должность начальника тыла в воинской части Ленинск-Подольска. Ему еще не приходилось у нас бывать, так как он был недавно переведен из отдаленного городка Ленино.

— Значит, приехал из провинции, — пробормотал Зайцев, — а это не самое лучшее! Будет стараться закрепиться в Подмосковье, поэтому, возможно, станет тщательно проверять нашу работу!

— Нечего волноваться! — успокоил всех Наперов. — У нас, слава Богу, с учетом все в порядке, значит, бояться нечего! Я все тщательно проверил: количество продовольствия на складе такое же, как и в книге учета. Пусть проверяет!

В это время открылась дверь. Вошли полковник Худков и незнакомый майор. Сидевшие до этого момента продовольственники с шумом встали.

— Здравствуйте, товарищи! — громко сказал полковник Худков.

— Здравствуйте, кого не видел! — приветливо улыбнулся майор.

— Здравия желаем! — чуть ли не в один голос выкрикнули Потоцкий, Наперов и Зайцев.

— Вот, познакомьтесь, пожалуйста, — сказал Худков, — майор Левков Николай Иванович. Он прибыл к нам проверяющим от министерства обороны. Прошу, как говорится, «любить и жаловать». И чтобы, понимаете ли, оказали ему всю необходимую помощь в проверке, показали все документы, словом, отнеслись к работе, понимаете ли, со всей серьезностью! Ясно?

— Так точно! — дружно ответили продовольственники.

— Ну, тогда я вас оставляю, Николай Иванович, не возражаете? — спросил Худков.

— Да, конечно, — вежливо ответил майор. — Большое вам спасибо за внимание! Не беспокойтесь, мы справимся с работой так, как нужно!

Как только полковник ушел, Потоцкий покинул свое место, уступив его проверяющему. — Садитесь сюда, товарищ майор, — предложил он. — А я сяду на другой стул.

Когда инспектор расположился напротив Зайцева, тот с любопытством на него посмотрел. Невысокий, круглолицый, с карими глазами. Нос ястребиный, с горбинкой. Волосы темнорусые с проседью.

— Ну-с, с чего начнем? — заговорил проверяющий и пристально посмотрел на Ивана.

Тот выдержал взгляд инспектора и протянул ему книгу: — Вот, пожалуйста, начните с книги учета продовольствия.

Майор взял книгу и стал ее листать. — Что-то частенько у вас записываются цифры красным карандашом, — сказал он. — С чем это связано?

Потоцкий попытался ответить, но Наперов схватил его за руку.

— Это связано с тем, — сказал Зайцев, — что иногда документы на поступившее продовольствие запаздывают. То задержит мясокомбинат, то макаронная фабрика. Словом, бывают случаи, когда уже кончилось, например, мясо, а накладные на его получение еще не поступили.

— А разве нельзя осуществлять списание после того, как проведены приходные документы? — спросил майор.

— Конечно, можно, — ответил Зайцев, — но в этом случае будет затруднен учет. Накладные будут накапливаться. Их можно потерять. В общем, все это сделано в интересах учета.

— Но это, конечно, ошибка, — возразил инспектор. — Все-таки нужно не допускать учета «по красному». Пусть уж лучше накапливаются документы, зато будет нормальный учет!

— Так и сделам в дальнейшем, товарищ майор! — подскочил Потоцкий. — Ошибка будет устранена!

— Вот это — деловой разговор! — улыбнулся инспектор. — Впрочем, у вас это очень незначительная ошибка! В основном, как я вижу, дела идут совсем неплохо. Какие аккуратные записи! Ни помарок, ни подчисток! Вот я ездил однажды с проверкой в город Ленинобад. Какой там хаос! Грязь и подчистки в книгах! Еле разобрался, что к чему! Пришлось писать в министерство представление!

— И что? — спросил побледневший Потоцкий.

— Последовали очень суровые меры, — ответил майор. — Сняли с должности начальника продснабжения. Серьезным наказаниям подверглись зампотылу и командир части!

— О-ё-ё! — покачал головой Наперов. — Какая строгость! Видимо, действительно, плохо работали!

— Что вы, — продолжал инспектор, — разве можно сравнить их работу с тем, что я вижу у вас? Это, как небо и земля!

— Стараемся, — улыбнулся Потоцкий. — Нельзя же запускать работу? Нужна вся серьезность!

— Какой вы внимательный! — вторил ему Наперов. — Это — первый за мою службу случай, когда проверяющий проявляет такую справедливость!

— Справедливость — мой главный принцип! — сказал майор. Во всем нужно сохранять меру. Если есть недостатки, значит, нужно честно их выявлять! А если есть достоинства, их ни в коем случае не следует оставлять без внимания!

Наконец, инспектор просмотрел книгу учета продовольствия и отложил ее в сторону. — Ну, а теперь покажите мне ваши документы, — обратился он к Зайцеву.

— Вы имеете в виду приходно-расходные документы? — спросил Иван.

— Да, те документы, на основании которых вы ведете учет продовольствия, — кивнул головой майор.

— Пожалуйста! — Зайцев достал с верхней полки шкафа увесистую папку. — Вот все документы за нынешний год. Может вам достать и за прошлый?

— Нет, не нужно! — махнул рукой проверяющий. — Достаточно материалов за этот год. Я хочу посмотреть, каким образом вы недавно списали мясные консервы…

Иван оцепенел. Вот так да! Стоило майору только просмотреть последние записи, как он сразу же заметил слабое место!

Пока инспектор листал подшитые документы, Зайцев посмотрел на Потоцкого и Наперова. Те сидели «ни живы, ни мертвы»!

Иван взял себя в руки. — Вот здесь, товарищ майор, — сказал он, — ближе к началу…

— Ах, да, — пробормотал инспектор, — у вас же документы подшиваются по мере поступления! Так, вот и акт на списание! Ага, в соответствии с приказом наркома обороны…Это нам известно! Именно по этому документу списываются мясопродукты во многих воинских частях!

Атмосфера сгущалась. Зайцев почувствовал, как у него забилось сердце и участилось дыхание. А что испытывали в это время Потоцкий и Наперов!

— Так, так, — продолжал майор, — в наличии подписи всех членов комиссии. Есть утверждающая подпись командира части и даже гербовая печать! Молодцы!

Ивану показалось, что он ослышался.

— Что вы сказали, товарищ майор? — робко спросил Наперов.

— Я сказал: молодцы! — громко повторил инспектор. — Вот где образец аккуратности! Все подписи — на месте, написано число без помарок. Одним словом — молодцы!

Напряжение сразу же спало.

Потоцкий заулыбался. Наперов достал из кармана носовой платок и вытер набежавшие слезы. — Спасибо вам за внимание! — промолвил он дрожавшим голосом. — Я в первый раз слышу столь справедливые суждения! А то все критика да критика!

— А что у вас критиковать? — улыбнулся и по-отечески посмотрел на Зайцева проверяющий. — Такого добросовестного учета мне еще не приходилось видеть! Вот это аккуратность!

— Это заслуга нашего делопроизводителя! — пробормотал Потоцкий. — Он очень старается!

— Да, ваш ефрейтор хорошо разбирается в учете! — кивнул головой майор. — Его нужно обязательно за это поощрить! Я скажу вашему начальнику тыла. Однако нельзя забывать и вас. Кто, как не вы, сумели подобрать и подготовить хорошего специалиста? У вас, видимо, чутье на настоящих хозяйственников! Я вот, к сожалению, не могу похвастать нашими успехами в этой области! Уже трех писарей сменили за полгода!

— Трех писарей! — вскричал Потоцкий. — Вот это беда! А что же с ними случилось?

— Пьянствовали, товарищ лейтенант! — насупился инспектор. — Стоит только кому-либо из солдат попасть в штаб, и сразу же начинаются беспорядки! И не можем ничего поделать!

— Неужели нельзя это пресечь? — воскликнул Наперов. — Чего это они так распустились?

— Да все женщины! — сокрушенно покачал головой майор. — У нас, видите ли, «город невест»…

— Как это понять? Что это такое? — спросил Потоцкий.

— Ну, видите ли, у нас сплошь и рядом текстильные фабрики, на которых работают одни женщины. Да и весь город почти на три четверти состоит из баб. Они совершенно обезумели! Солдатам совсем нет прохода! Девицы покупают вино, водку, перелезают через забор и безобразничают! Чуть ли не каждый день застаем где-нибудь своих солдат, обнимающихся с плятями!

— Вот беда! — пробормотал Потоцкий.

— Да уж такая беда, что и не знаешь, как поступать! — сокрушенно произнес майор. — Вот недавно пришел я в обеденный перерыв в свой кабинет. Слышу, оттуда доносятся какие-то стоны, кряхнение…Я тихонечко открываю ключом дверь, а у меня на столе мой писарь! Словом, страшно вспоминать!

— А что такое случилось у вас на столе? — подскочил со стула Наперов.

— Неужели ваш ординарец там бабу попихивал? — удивился Потоцкий.

— Представьте себе, товарищи, попихивал! — грустно промолвил майор. — И не просто попихивал! Поставил девку раком, залез, наглец, прямо в сапогах на мой стол…и с треском и шумом напяливал ее на себя! А наглая девка выла и стонала настолько громко, что они даже не заметили, как я вошел!

— Ну, а вы что? — спросил возбужденный от услышанного Потоцкий.

— А я решил лучше выйти в коридор и подождать, пока возня закончится, — ответил инспектор. — Понимаете, уж больно не хотелось копаться в этой грязи…Да и что бы я потом говорил? Стал бы всеобщим посмешищем: ну-ка, в моем кабинете!

— И вы не приняли никаких мер? — удивился Потоцкий.

— Меры-то я принял, — ответил майор. — Но так, чтобы не поднимать шум. Я вернулся в свой кабинет в обычное время. Там было чисто: писарь все убрал. Плять, по всей видимости, удрала через окно. Я вызвал писаря и спросил, чем он занимался в обеденное время. А тот ответил, что убирал кабинет!

— Вот нахал! — воскликнул Наперов. — Как возмутительно!

— Но я сказал, — продолжал инспектор, — что знаю, чем он на самом деле занимался: трахал плять! Тот стал отпираться, что, мол, это клевета, возмущаться, что кругом, якобы предатели и доносчики. Я же сказал, чтобы его духу больше не было в штабе и прогнал с глаз долой негодяя!

— И даже не посадили на гауптвахту?! — изумился Потоцкий.

— Зачем я буду поднимать шум? — возразил майор. — Только огонь на себя вызову! К тому же, если сажать солдат на гауптвахту, тогда придется отправить туда всю часть! Вот в чем беда!

— Да, — посочувствовал Потоцкий, — вам не позавидуешь! Если бы у нас царило такое же плятство, мы бы совсем пропали!

— Хватает и у нас! — отрезал Наперов. — Не так давно поймали в самоволке моего кладовщика Костюченко! Тоже ведь с плятью скрутился!

— Зато у вас хотя бы заведующий делами ведет себя, судя по всему, корректно, — указал рукой на Зайцева инспектор. — И давно вы здесь служите, товарищ ефрейтор?

— Полтора года, товарищ майор, — ответил Иван.

— Полтора года! — воскликнул проверяющий. — И еще ничего не натворили?!

— Нет, — скромно опустил глаза Зайцев.

— Он у нас порядочный человек! — пробормотал Потоцкий и с опаской посмотрел на Ивана.

— Думаю, нам не стоит сейчас разводить на эту тему разговоры, — промолвил, глядя на начпрода, инспектор. — Еще сглазишь!

— Да нет, что вы, — сказал Наперов и со злостью посмотрел на Потоцкого. — Мы с большим интересом слушаем все, что вы говорите. К тому же, нам очень полезно знать то, что происходит у вас с солдатами, ибо это — наше скорое будущее! Наш город тоже скоро станет сборищем невест! По мере углубления коммунистического строительства мужчин становится все меньше…

— Да, так на чем я остановился? — промолвил после некоторого раздумья инспектор.

— Вы сказали, что прогнали с глаз долой бессовестного солдата, — подсказал Зайцев.

— Нет, я насчет проверки, — сказал инспектор. — Что мы тут проверяли? А! Списание!

— Да, да, — закивал головой Потоцкий. — Вы сказали, что мы правильно произвели списание…

— Конечно, здесь вы все сделали аккуратно, — улыбнулся майор, — но это списание естественной убыли, возникающей при хранении продовольствия…А вы не списываете потерянный вес при перевозке грузов?

— Как-то над этим не задумывались, — промолвил Зайцев. — Мы ведь обычно доставляем грузы на небольшое расстояние…

— А разве вы не заготавливаете на зиму овощи? — спросил инспектор.

— Заготавливаем, — ответил Наперов. — Но мы никогда их не списывали.

— Вот это — упущение! — воскликнул майор. — Ведь таким образом вы теряете немало овощей!

— Понимаю, — кивнул головой Потоцкий. — Будем иметь в виду это! Здесь мы допустили промашку!

— Ну, и хорошо, — вздохнул проверяющий. — Теперь я вижу, что все основные документы мы просмотрели. Еще нужно сходить на продовольственный склад и взвесить остатки. А там посмотрим…

Зайцев глянул на часы. — Ого! Время приближается к обеду!

— Может, сходим на склад? — спросил Потоцкий.

— Не сегодня, — возразил инспектор. — В первый день проверки обычно просматривается текущая документация. Вот завтра, возможно…

— А как же так? — перебил его Потоцкий. — Мы так вас ждали, готовились к встрече, подбили на складе все остатки. Как раз сейчас все хорошо стыкуется…Если мы будем взвешивать продовольствие завтра, тогда придется все отминусовывать…Ну, новые накладные…

— Так вы что, заранее знали, что я приеду? — удивился майор. — Вот так чудеса!

Наперов с видимым раздражением посмотрел на Потоцкого.

— Дело все в том, — вмешался Зайцев, — что у нас уже давно не было проверки, и мы ее ждали со дня на день! Каждый день тщательно проверяем учет и сличаем остатки со складом!

— Вот молодцы! — улыбнулся инспектор. — Не знаете покоя ни дня! Какие добросовестные! Это, пожалуй, следует отметить в акте!

— Что вы, товарищ майор! — воскликнул успокоившийся Наперов. — Не надо отмечать в акте никаких положительных моментов! Это все-таки проверка! Лучше укажите наши недостатки!

— Ну, вот вы опять скромничаете! — пробормотал инспектор. — Ну, да ладно, там разберемся, может, что-нибудь и запишем…

— Так что, товарищ майор, — сказал вдруг Потоцкий, — подходит время обеда. Не пора ли нам перекусить?

— Хорошо, пойдемте тогда в столовую, — предложил инспектор. — Заодно попробуем вашу солдатскую пищу.

— Что вы, товарищ майор! — замахал руками Наперов. — В первый день нужно пообедать с нами, всем вместе!

— Солдатская еда от нас не уйдет! — вторил ему Потоцкий. — А в первый день принято посидеть всем вместе. Таков обычай!

— Ну, коли таков обычай, — кивнул головой проверяющий, — тогда пообедаем вместе!

Наперов с Потоцким расцвели сияющими улыбками.

После обеда в кабинет продснабжения никто не пришел. — Видимо, пируют, забыли о проверке, — подумал Зайцев. — Слава Богу, можно, наконец, заняться своими делами.

И он сел за учебники.

Вечером накануне выдачи продуктов на кухню к Зайцеву пришел кладовщик Костюченко. — Что-то мой Наперов куда-то исчез! — пробормотал он с беспокойством. — Как ушел с утра, так и не появлялся! Уж не заболел ли он?

— Ты пришел за накладными? — спросил Иван.

— Да, надо же скоро выдавать продовольствие, а накладных нет! — ответил кладовщик.

— Вот накладные! — Зайцев протянул ему документы. — Сам справишься и без Наперова! Он сейчас на застолье!

— На каком застолье? — удивился Костюченко.

— Они с Потоцким повели прибывшего с проверкой майора на обед.

— А? Так проверяющий приехал?

— Да. Просмотрел бумаги, а потом они все вместе ушли.

— Ну, что? Сильно крутой мужик?

— Вообще-то, мне кажется, он работу знает. А так, по характеру, вроде бы, мужик нормальный. Не придирается…

— Ну и слава Богу! — вздохнул Костюченко. — А мне Наперов ничего не передавал?

— Вроде, ничего. А что, он тебе что-то должен был сказать?

— Да, видишь ли, обычно, когда Наперов на работе, он сам относит домой необходимые ему продукты. Ну, там…килограмчика два мяса да с полкило сливочного масла…А когда он болеет, я ему сам отношу эти продукты. А как теперь быть, не знаю?

— А далеко живет Наперов?

— Да нет. Здесь поблизости. В новом микрорайоне. Он в очередной раз поменял квартиру, но я уже в ней был…

— Так сходи да и снеси все, что нужно!

— Да, я, пожалуй, так и сделаю.

На следующее утро Иван пришел в свой кабинет, но никого там не застал

Только когда он управился с текущими делами и избавился от посетителей, появился Наперов. Выглядел он так, как-будто переболел тяжелой болезнью.

— Что-то вы как-то нездорово выглядите? — посочувствовал ему Зайцев. — Небось, немало вчера «сдобрили»?

— Ох, уж и не спрашивай! — пробормотал завскладом. — Потоцкий угостил нас не коньяком, а каким-то дерьмом! Голова до сих пор так болит, как будто ее кто-то проломил!

— А как наш проверяющий?

— Это я у тебя должен был спросить! Он что, еще не приходил?

— Нет. Я думал, что он у вас на продскладе…

В это время открылась дверь, и вошли Потоцкий с инспектором. Лица у обоих были красные как кумач.

После взаимных приветствий майор уселся на стул начпрода, а Потоцкий с Наперовым расположились, как и в прошлый раз, у стены.

— Ну, что у нас сегодня? — спросил инспектор. — Будем, наверное, проверять наличие продовольствия на складе?

— Так точно, товарищ майор! — громко сказал Зайцев. — Вы вчера говорили, что теперь осталось сличить цифры учета с действительным количеством!

— Ох, не кричи ты, ради Бога! — пробормотал проверяющий. — Без того голова раскалывается! Видимо, поднялось давление…

— Пойдемте на склад, — предложил Наперов. — Там мы займемся делами. Взвесим все продукты. Сличим остатки…А по ходу дела я найду там для вас хорошее средство от давления!

— Ну, что ж, — кивнул головой инспектор, — совет вполне здравый! Ты, давай, выпиши мне тут из книги остатки, — обратился он к Зайцеву, — и мы пойдем.

Иван вытащил листок бумаги и раскрыл учетную книгу. В верхней части листка он написал: — Остатки продовольствия на второе мая.

Затем он взял линейку и разделил листок на три части. В первой колонке он записал в столбик названия продуктов, напротив каждого из которых поставил цифру, взятую из книги учета. Второй столбик он озаглавил «Факт», имея в виду фактическое наличие продовольствия, а третий назвал — «Примечание».

— Вот, пожалуйста, — он протянул майору листок. — Здесь указаны цифры, которые я взял из учетной книги. А вот в этом столбике вы запишите фактические данные…

— Молодец! — похвалил его инспектор. — Очень быстро, качественно и оперативно! Ну, что, пошли? — повернулся он к Наперову.

— Конечно, конечно! — засуетился завскладом. — Пойдемте прямо сейчас!

И снова после обеда никто из начальства в кабинет продснабжения не пришел, а вечером за накладными прибыл Костюченко.

— Ну, что, опять загулял твой начальник? — засмеялся Зайцев.

— Как, впрочем, и твой! — сказал Костюченко. — Этого и следовало ожидать! Они уже с самого утра «врезали»! Там у Наперова в холодильнике стояла бутылка «Посольской» водки. На склад пришли Потоцкий, Наперов и этот ваш майор. Ну, Валентин Иваныч сказал мне, чтобы я пошел с полчасика погулять…Когда я вернулся, они что-то там обсуждали…

— Насчет учета продовольствия?

— Какое там! Они обсуждали жизнь. Что-то там про баб. Словом, как они в былые годы…спали с бабами. Я, в общем-то, не подслушивал, просто они громко говорили…

— Ну, так взвесили они остатки?

— Я вот подошел к ним и спросил, будем ли мы взвешивать продовольствие, но майор, улыбнувшись, сказал, что он нам полностью доверяет и предложил самим без него произвести взвешивание…После этих слов все военачальники удалились.

— А куда они пошли?

— Судя по всему, домой к Валентину Иванычу. Тот сказал, что за проходной их ждет машина…

— Так ты же говорил, что дом Наперова недалеко от части?

— Ну, видишь, это для нас, солдат, близко. А для большого начальника…Все же на машине почетней!

— Значит, опять пойдешь к Наперову домой относить продукты?

— Зачем? — улыбнулся Костюченко. — На этот раз я все предусмотрел. Сунул Наперову под мышку сверток, и он сам его унес.

— Прямо при майоре?!

— А что тут такого? Неужели ты думаешь, что в той части, где служит этот майор, не те же самые порядки?

На следующий день инспектор вместе с лейтенантом Потоцким пришли в штаб раньше.

— Ну, что, взвесили продовольствие? — спросил майор Зайцева.

— Так точно! — ответил Иван. — Все уже сделано. Осталось только проверить учет свинопоголовья по прикухонному хозяйству.

— Ну, покажите вашу книгу! — распорядился проверяющий.

— Пожалуйста! — Зайцев протянул ему книгу учета свинопоголовья.

— Так, так, — пробормотал майор. — Учет у вас в полном порядке! Остается только посчитать свиней.

— Пойдем на свинарник? — спросил Потоцкий.

— Подождите минуточку. Сейчас я сделаю распоряжение, — сказал инспектор и повернулся к Зайцеву. — Возьмите, товарищ ефрейтор, старый акт проверки. Кстати, когда она у вас в последний раз проводилась?

— В мае тысяча девятьсот семьдесят второго года, — ответил Иван.

— Ну, что же, хорошо, — продолжал майор, — тогда возьмите тот старый акт за образец и потихоньку напишите новый. Конечно, напишите так, чтобы не было совпадений старого акта с новым в буквальном смысле!

— Вы доверяете мне составить новый акт? — догадался Зайцев.

— Вот именно, — пробормотал майор. Составьте его как надо. А завтра я посмотрю. Понятно?

— Так точно! — ответил Иван.

Больше трех часов просидел Зайцев после обеда, составляя акт. Использовав форму старого документа трехлетней давности, он вставил новые цифры по количеству продовольствия и свинопоголовью. Завершался акт перечислением незначительных недостатков и предложениями по их устранению. Иван долго думал, что же такое записать…Уж очень не хотелось ему вносить в документ негативные моменты. Но как без них обойтись? Нужно же было что-то записать, иначе, в чем тогда был смысл проверки? Ах, вот! Наконец-то в его голову пришла нужная мысль! «Несмотря на положительные стороны в работе продовольственной службы части, — написал он, — имеют место и некоторые недостатки. Например, иногда городские мясокомбинат и макаронная фабрика задерживают накладные, что приводит к позднему оприходованию продовольствия, не производится списание естественной убыли продуктов, перевозимых тем или иным транспортом, за последние пять месяцев ни разу не осуществили забоя свиней в прикухонном хозяйстве…»

Зайцев остановился. Пожалуй, хватит. Теперь нужно придумать предложения по устранению недостатков. Но это совсем нетрудно!

Вечером, когда Костюченко опять пришел за накладными, акт был уже вчерне готов.

— Ну, что, Вася, снова наши начальники гуляют? — спросил Иван.

— Да, они перед обедом заходили на наш склад, «раздавили» там бутылку «белой» и пошли домой к Потоцкому. Так, по крайней мере, я понял из их разговора.

— А завтра, по всей видимости, снова пойдут к Наперову! — усмехнулся Зайцев.

— Да, завтра наверняка его очередь! — последовал ответ.

Г Л А В А 3

Ж И Т Е Й С К А Я С У Е Т А

На следующий день инспектор пришел в штаб значительно поздней: перед обедом.

— Ну, как, готов акт проверки? — спросил он Зайцева.

— Да вот, пожалуйста, черновик написан, — ответил Иван.

Майор бегло просмотрел его записи и внимательно прочитал заключение. — Очень хороший документ! — сказал он минут через десять. — Главное, что полностью соответствует моим выводам! Единственный недостаток — это отсутствие похвальных моментов. Следовало бы выделить положительные стороны работы вашей службы: аккуратность, добросовестность, исполнительность!

— Зачем, Николай Иваныч? — возразил Потоцкий. — Если мы будем отмечать положительные стороны, да еще в акте инспекторской проверки, это может вызвать нездоровое внимание к нам со стороны министерства! А тогда, сами понимаете, начнутся бесконечные визиты начальства, всякие там проверки…Словом, вызовем огонь на себя!

Проверяющий задумался. — Ну, что ж, — сказал он, — возможно, вы и правы. Коль скоро возникают определенные опасения, то мы оставим тогда все как есть. Можете отдавать в печать! — Майор повернулся к Зайцеву.

— Есть! — ответил тот и пошел в строевую часть.

Когда Иван вернулся, инспектора и Потоцкого уже не было. — Хорошо, что начпрод не забыл, как обычно, в кабинете свои ключи, — подумал Зайцев, — а то пришлось бы тогда искать его! А путь не близкий! Ведь он сейчас наверняка на складе у Наперова.

Вечером снова пришел Костюченко за накладными и подтвердил, что история с выпивкой на складе повторилась, после чего военачальники поехали домой к Наперову.

— Господи Боже, сколько же можно пить?! — удивился Зайцев. — Это же ведь уже четвертый день! С ума можно сойти!

— Ладно, не волнуйся, — усмехнулся Костюченко, — завтра последний день. Будут обмывать отъезд с самим Худковым!

— Да ну? Неужели и Худков будет участвовать?

— Я узнал об этом из их разговора. Судя по всему, Худков сам предложил устроить проводы инспектору. Вот только где они будут праздновать завершение проверки, не знаю…

— Да какая нам разница? — покачал головой Зайцев. — Для нас главное: чтобы этот инспектор подписал акт да поскорей уехал! А там пусть хоть утонут в вине!

На следующее утро из строевой части принесли три экземпляра отпечатанного акта. Как только инспектор и Потоцкий прибыли в кабинет, Зайцев протянул им готовые документы.

Майор не стал долго церемониться: быстро просмотрел акт и тут же его подписал.

— А теперь вы, товарищ лейтенант! — сказал он и передал листы Потоцкому. Тот тоже расписался.

— Ну, теперь остались подписи начальника тыла и командира части, — промолвил начпрод.

— Что ж, пойдемте к ним! — кивнул головой проверяющий.

Вскоре они вернулись. Потоцкий весь светился счастьем. — Нас похвалил командир дивизии, товарищ Зайцев! — воскликнул он. — Генерал был очень доволен результатом проверки!

— И все, товарищ майор? — спросил Иван. — Больше никакие документы не требуются?

— Да, это все, товарищ ефрейтор, — ответил инспектор. — Коли акт подписан, значит, работа завершена. Один экземпляр я оставляю себе, один вы сами отошлете в министерство, ну, и последний акт будет храниться у вас. Благодарю вас за помощь, пусть скромную, незначительную, но все же нужную! До свидания! Желаю вам успехов в дальнейшей службе!

После этих слов майор пожал Зайцеву руку, и они с Потоцким удалились.

Больше проверяющий в штаб не возвращался.

…В последнюю неделю мая Зайцев, занятый проверкой, совершенно не обращал внимания на события в роте. Время пролетело быстро, и когда он однажды вечером перед поверкой огляделся вокруг себя, то заметил, как много новых людей появилось в роте.

— Никак прибыли «молодые»? — спросил он встретившегося ему в коридоре Таманского.

— Ты что, проснулся? — рассмеялся тот. — Да они уже почти неделю в роте! Мы уже успели их окрестить!

— Как это «окрестить»? — удивился Иван.

— А так. Я сидел в канцелярии и ждал, когда ко мне будут заходить «салаги». Мы договорились с «черпаками», чтобы они впускали ко мне на прием «молодых» солдат по одному…

— Ну, и что ты им говорил? — перебил его Зайцев.

— А я показывал им вот это, — Таманский поднял вверх здоровенный кулак, — и говорил, что с того момента, как каждый из них пересек порог нашей роты, для него кончилась Советская власть, и наступила власть моего кулака! Если кто-нибудь из них нарушит в чем-либо дисциплину, он будет беспощадно избит! А если, к тому же, допустит неповиновение, не будет слушаться старших солдат, ему не позавидует даже покойник!

— Что за страсти ты говоришь?! — возмутился Иван. — Неужели наши мучения от «стариков» тебя ничему не научили? Или ты собираешься возродить порядки, существовавшие при Выходцеве и Золотухине?

— Что поделаешь? — вздохнул Таманский. — Но ведь в этом и заключается весь смысл нашей жизни! Попробуй, дай спуску кому-нибудь из «молодых», и в роте начнется несусветный бардак!

— Вряд ли будет толк от этой политики, — сказал Иван. — «Молодые» просто не станут подчиняться!

— Не станут? — усмехнулся Таманский. — Ну, что ж, пошли к телевизору!

В это время воины смотрели какй-то кинофильм. Таманский подошел к ним и уселся на самом удобном месте в середине первого ряда. — Иди сюда, Иван! — позвал он Зайцева.

Самые лучшие места были свободны, в то время как «молодые» воины буквально, как муравьи сахар, облепили со всех сторон телевизор. Многие из них стояли.

— А что они не садятся? — спросил Иван Таманского. — Ведь вон сколько свободных стульев?

— Это — места «стариков»! — ответил Таманский. — А вдруг кто-нибудь из них захочет посмотреть кино? Ведь мы здесь хозяева, а не «салаги»!

— Со временем и они будут хозяевами, — сказал Зайцев.

— Тогда нас уже здесь не будет! — возразил Таманский и, обернувшись к «молодым» воинам, стал поучать их, как им следует жить и соблюдать ротные порядки, не обращая внимания на то, что парни смотрят кино и из-за него ничего не слышат.

Иван сидел и молчал. — Что толку спорить? — думал он. — Только обидишь товарища, да и «молодые» все равно меня не поймут. «Гори все огнем»!

Наконец, Таманский замолчал и, казалось, успокоился. Установилась тишина. Зайцев посмотрел на экран и зевнул. — Пойду-ка я, пожалуй, в умывальник, — сказал он Таманскому, — да попью там воды!

— Да ты что?! — воскликнул тот. — А для чего тогда «молодые»? Эй! — крикнул он и ткнул пальцем в первого попавшегося ему на глаза парня. — Сходил и принес сюда кружку воды!

Здоровенный воин покраснел и заколебался.

— Я что сказал?! — буркнул Таманский.

— Да! Есть! Сейчас! — ответил «молодой» солдат и побежал в умывальник. Через две-три минуты он вернулся и протянул Таманскому кружку с водой. Василий передал ее Зайцеву.

— Да не надо! — отмахнулся Иван. — Я и сам могу сходить за водой!

— Пей! Не выйобывайся! — буркнул Таманский.

Зайцев отпил немного и поставил кружку на пол. Опять установилась тишина и снова ненадолго.

— Что-то не пойму я, о чем этот фильм? — пробормотал недовольным голосом Таманский, выдержав не больше десяти минут. — Муть какая-то! То ли революция, то ли война! Неужел у вас нет вкуса? Смотрите всякую фуйню!

— Так ты же не смотрел с самого начала, — возразил кто-то. — Вот потому и не поймешь!

— Кто это сказал?! — возмутился Таманский. — Как это я не понимаю, что смотрю?!

— Я не это хотел сказать! — пролепетал в полной тишине маленький худенький солдатик. — Я говорю, что любой, кто придет смотреть фильм к концу, ничего не поймет! Я не имел в виду вас!

— Ах, ты, иоп твою мать! — заорал Таманский. — Да я тебя…

— Подожди, Вася, не горячись! — остановил его Зайцев. — Ничего такого против тебя не сказано. В самом деле, в конце передачи вряд ли что можно понять!

— Так что, и ты ничего не понимаешь? — вскинул брови Таманский.

— Да, и я! — ответил Иван.

— Ну, так нахрена мы тогда жжем электроэнергию, — возмутился Василий, — коли никто из нас ничего не может понять?! Вот странные люди!

Он встал, подошел к телевизору и щелкнул выключателем. — Расходитесь! Нечего забивать себе головы ерундой! — закричал он и направился к своей постели. Воины безропотно разошлись.

На вечерней поверке Таманского в строю не оказалось. Когда произнесли его фамилию, кто-то выкрикнул: — Болен! Отдыхает!

— Да, круто начинает! — подумал Зайцев. Он вспомнил, каким был Таманский в учебной роте, а потом — «молодым». — Вроде бы и парень неплохой и по характеру добрый.

Что с ним такое произошло?

На следующее утро, как только дневальный прокричал «подъем!», к Зайцеву подошел дежурный по роте ефрейтор Балобин. — Звонил дежурный по части, — сказал он, — требует твоего прибытия в штаб!

— Что там случилось? — спросил Иван. — Неужели опять приехали командировочные?

— Не знаю, — ответил Балобин. — Мне думается, что пригнали новобранцев. В общем, давай, иди в штаб!

— Надо же хотя бы умыться! — возмутился Зайцев. — Не пойду же я на работу заспанным?!

— А если опять будут звонить? — спросил Балобин.

— Скажешь, что я уже вышел, — ответил Иван. — Что там за пять минут изменится?

Приведя себя в порядок и заправив постель, Зайцев спокойным шагом двинулся на работу.

У входа в штаб его ждал дежурный по части капитан Поев. — Ты что это тянешь время?! — заорал он, увидев Зайцева. — Я уже битых полчаса тут стою!

— Не кричите, товарищ капитан, — ответил спокойным голосом Зайцев. — Я сразу же, как только узнал, что вы меня вызываете, пошел сюда…

— Врешь! Небось, дурака там все время валял! — снова крикнул багровый от злобы Поев.

— Вы заблуждаетесь, товарищ капитан, — возразил Иван. — Я умылся, заправил постель, вот и все!

— Ах, ты, гандон! — взвыл дежурный по части. — Забыл, небось, как полы у меня во взводе харил?! Большим начальником заделался?! Умывается он, видите ли! Да я сейчас же доложу о твоем поведении товарищу Худкову! Ишь, наглец, решил поиздеваться над советским офицером!

— Я над вами не издеваюсь! — возмутился Зайцев. — Это все вы без конца ругаетесь! Нечего попрекать меня учебной ротой! Это вы там над своими курсантами измываетесь! Но здесь вам не «учебка»! Ведите себя прилично!

— Что?! Ах, ты, сволочь! — взбесился Поев. — Да я сейчас же доложу обо всем товарищу Худкову! — И он помчался в глубину штаба.

Зайцев остановился и задумался.

— Вот озверел! — сказал вдруг громко знакомый голос. — Даже контроль над собой потерял!

Иван глянул направо и увидел батальонного писаря Шильненкова.

— Дежуришь по штабу, Паша? — спросил он его.

— Да, — ответил Шильненков. — Сегодня такое бешеное дежурство! То звонит телефон, то офицеры взад-вперед бегают!

— А что случилось? — удивился Иван.

— Да вот, «молодежь» привезли…Человек триста, а может, и больше!

— Так вот в чем дело! Значит, из-за этого меня вызвали?

— Ну, а из-за чего же еще?

— И что, всех офицеров спозаранку подняли?

— Только командир части еще не прибыл!

— Значит, и Худков здесь?

— Да, уже давно сидит в своем кабинете!

— Выходит, Поев в самом деле побежал на меня жаловаться? — огорчился Зайцев. — А я думал, что он ломает комедию…

В это время в коридор выскочил капитан Поев. — Ефрейтор Зайцев! — закричал он. — Марш к полковнику Худкову!

Иван пошел к своему высокому начальнику. Войдя в кабинет с соблюдением всех требований воинского этикета, он остановился у стола, за которым сидел Худков. На этот раз полковник не предложил Зайцеву сесть. — Что вы там натворили? — спросил он хриплым голосом. Его лицо было хмурое, злое. Казалось, полковник только что перенес тяжелую болезнь.

— Ах, да! — вспомнил про себя Иван. — Они же вчера «обмывали» завершение проверки! Бедный начальник тыла! Ему даже не дали толком поспать!

— Он меня оскорбил, унизил! — взвыл за спиной у Зайцева Поев.

— Да подожди ты! — махнул рукой Худков. — Пусть товарищ Зайцев расскажет все, как было! И не перебивайте!

— Как только в роте объявили подъем, — сказал спокойно Иван, — я встал и уже собирался бежать на зарядку, как тут дежурный по роте сказал мне, что меня вызывают в штаб. Ну, я умылся, заправил постель и пошел.

— Он, видите ли, умывался! — заорал Поев.

— Да прекрати ты, наконец! — рассердился Худков. — Я же сказал: не перебивай! Продолжайте, товарищ ефрейтор!

— Когда я подошел к штабу, — промолвил Зайцев, — там меня встретил капитан Поев и стал ругаться, что он уже ждал полчаса. Ну, я ответил, что умылся, заправил постель и сразу же после этого пошел в штаб. Услышав мои слова, капитан Поев поднял крик, стал ругаться, обвинять меня в том, что я его оскорбил, выполняя требования внутреннего распорядка…

— А вы ничего непочтительного не говорили? — перебил его зампотылу.

— Ничего…, - пожал плечами Зайцев.

— Как ничего не говорил?! — закричал Поев. — А сам тон?! А сама манера разговора?!

— Сколько я буду говорить: не перебивать?! — возмутился Худков. — Ты, я вижу, никаких других аргументов, кроме крика, не знаешь!

Поев окаменел.

— Ну, что ж, товарищ Зайцев, — сказал суровым тоном Худков, — идите, оформляйте документы на вновь прибывших! Мне все ясно!

Не успел Иван выйти в коридор, как неожиданно из кабинета зампотылу донесся громкий стук. — Видимо, полковник ударил кулаком по столу! — подумал Зайцев.

— Бездельник! — послышался крик Худкова. — Позоришь офицерское звание! Жалобщик!

Иван быстренько забежал в свой кабинет и затаился. Однако крик военачальника был слышен и тут.

— Вот артист этот Поев! — подумал Зайцев. — Нашел на свою голову приключение! Однако нужно работать. Где же документы на приехавших? — И он потянулся к телефону.

— Помощник дежурного по части сержант Чурбанов слушает вас! — донеслось из трубки.

— Так, товарищ сержант, это Зайцев, — промолвил Иван. — У вас тут нет поблизости кого-либо из офицеров, сопровождающих новобранцев?

— Зачем вам? — спросил сержант.

— Видите ли, я должен выписать на кухню продукты и мне нужны документы на вновь прибывших!

— Так к вам же пошел дежурный по части? — удивился сержант. — Неужели вы его не видели?

— А, так документы у Поева?

— Совершенно верно!

— Ну, тогда ладно, спасибо!

— Вот придурок! — подумал Зайцев, откинувшись на спинку стула. — Вместо того чтобы заниматься делом, устроил скандал! Придется ждать!

Наконец, появился капитан Поев. На этот раз он не проявлял агрессивности. Вытащив продовольственный аттестат, военачальник молча протянул его Ивану.

— Ну, что ж, товарищ капитан, — сказал как ни в чем ни бывало Зайцев, — все ясно. Можете отправлять новобранцев в столовую на завтрак в установленное распорядком дня время.

Дежурный по части кивнул головой и, не говоря ни слова, удалился.

— Поистине, молчание — золото! — подумал Иван и достал бланки накладных.

Несмотря на то, что инцидент с Поевым закончился для Зайцева относительно благополучно, он чувствовал себя не совсем хорошо. Бравый капитан сумел все-таки испортить ему настроение на весь субботний день, который прошел как-то сумбурно. После скандала у Ивана опустились руки. Не хотелось читать. Он даже не повторил запланированное упражнение по английскому языку. Хорошо, что вечером к нему в кабинет зашел Шорник. — Ну, чем занимаешься? — спросил он.

— Да просто сижу без дела, — ответил Зайцев.

— Что-то это на тебя не похоже? — удивился товарищ. — «Соли тебе на хвост насыпали», что ли?

— Да был тут один скандал! — отмахнулся Иван.

— Какой?

— Да вот, сцепились с дежурным по части! — И Зайцев рассказал о случившемся.

— Ну, так чего ты переживаешь? — засмеялся Шорник, выслушав историю. — Судя по всему, Поев получил по заслугам! По-моему, тебе нужно радоваться, а не горевать!

— Понимаешь, как-то неприятно было все это слышать, — сказал Иван. — Словно Поев наплевал мне в душу!

— А ты не обращай внимания на всякое говно, — посоветовал Шорник. — Давай-ка лучше «раздавим» с тобой бутылочку!

— Так уже ведь вечер?

— Давай деньги. Это не твоя проблема!

Иван полез в боковой карман: — Вот, пожалуйста, все, что у меня есть!

— Через четверть часа я тут буду! — сказал Шорник и выбежал в коридор.

Действительно, вскоре он вернулся с бутылкой «Рубина». — Вот — главное лекарство! — весело бросил он, показывая Ивану бутылку. — Выпьем по стаканчику, и все заботы, как рукой, снимет!

Иван опрокинул стакан. В самом деле, настроение сразу же улучшилось. — Хорошо, что ты зашел, — улыбнулся он, — а то я места себе от скуки и тоски не находил…Со мной происходит что-то непонятное…

— Это происходит со всеми нами! — промолвил Шорник. — Сказывается служба! Все надоедает. Ну-ка, просидеть полтора года за колючей проволокой! И никаких развлечений!

— Ну, что касается развлечений, — усмехнулся Иван, — то их у нас тут хоть отбавляй! Вот, например, последний «концерт» с этим Поевым!

— Да разве это развлечение? — возразил Шорник. — Все это давным-давно надоело. Серые будни, перемежающиеся со скандалами — вот и все! Хочется чего-то такого…Ну, как тебе сказать?

— Знаешь, Вацлав, — перебил его Зайцев, — а мне кажется, что вся наша жизнь будет такой мрачной. Что там, на «гражданке»? Ну, пойдем мы работать, начнется та же повседневная рутина. Разве что только без принудительных подъемов…

— Ну, на «гражданке» можно будет, по крайней мере, хоть женщину пощупать! — улыбнулся Шорник. — Разве можно без этого жить? Знаешь, сколько баб я перепробовал? Уймищу!

— Да и бабам, как мне думается, мы также нужны, как и нынешним товарищам!

— На-ка, выпей еще, — предложил Шорник. — Разгони свою меланхолию. Главное, поскорей избавиться от службы! А там найдем развлечения!

На другой день Зайцев снова не смог заставить себя сесть за книги. Написав письмо домой, он вышел из штаба и направился в сторону клуба. По дороге Иван часто останавливался и долго смотрел на зелень деревьев, кустарников, снующих взад-вперед по земле букашек — Все тоже суетятся, — думал он, — и, небось, не ломают себе голову высокими материями и вселенскими проблемами…

— Эй, Иван! — раздался вдруг чей-то крик. Зайцев оглянулся. Из клуба выходили солдаты, а впереди них шествовал «черпак» Середов, фотограф.

— Что? — спросил Иван. — Никак собираешься фотографировать?

— Да тут ко мне зашли ребята из кабельной роты, — ответил подошедший Середов, — и попросили сфотографировать их. Ну, как им откажешь?

— А! Знакомые все лица! — улыбнулся Зайцев. — Здорово!

Перед ним стояли трое «стариков» и с любопытством на него смотрели.

— Что, не узнали меня? — удивился Иван. — Мы же вместе с вами начинали службу в «учебке»? Разве что в разных взводах…

— Узнать-то мы узнали, ответил белобрысый солдат в очках, — но вот забыли твое имя…Мы только что приехали с «объекта».

— Меня зовут Иваном, — с недоумением пробормотал Зайцев. — Вы же слышали, как Середов назвал меня по имени?

— А я — Пранас! — сказал невозмутимо белобрысый.

— Володя, Валера! — представились остальные.

— Ну, так я сфотографирую вас прямо здесь? — спросил Середов. — Давайте, сразу всех вместе!

— Добро, — кивнул головой Иван. — Давай, фотографируй!

Середов сделал несколько снимков.

— Я только что заправил свежую пленку, — сказал он, — и надо бы ее немного раскрутить!

— А что ты собираешься фотографировать? — спросил Зайцев.

— Да вот, по требованию Политотдела, сегодня в клуб доставят Знамя части, чтобы сфотографировать всех, кто удостоен снимка у развернутого Знамени! — ответил фотограф.

— А почему же тогда мне ничего не сказали? — удивился Иван. — Меня же тоже наградили фотокарточкй? Ведь был приказ командира части?

— Не знаю, — пожал плечами Середов. — Мне ничего о тебе не говорили. Дали список из Политотдела, а там тебя нет…

— Но я точно знаю, что на меня был приказ! — возразил Зайцев. — Наверное, меня просто политруки пропустили…

— А ничего страшного в этом нет, — сказал Середов. — Приходи в три часа в клуб, и я тебя сфотографирую.

Затем компания двинулась на прогулку по военному городку.

— А где вы служили? — спросил Зайцев ребят, когда они подошли к стадиону.

— Сначала были в Первомайске, а потом под Москвой, — ответил белобрысый. — Но, как видишь, нигде не засиделись.

— А чем вы там занимались? — поинтересовался Иван.

— Да, в основном, копали траншеи, — усмехнулся парень, назвавшийся Валерой, — хотя я и Пранас использовались по другому назначению…

— Мы работали художниками, — уточнил Пранас. — Там, сам понимаешь, где стенгазету оформить, а где и «Боевой листок». Словом, работы для нас хватало.

— Ну, и хорошо же вы рисуете? — спросил Зайцев.

— Как тебе сказать? — улыбнулся Пранас. — Я, например, учился у себя в Литве в художественном училище и только его закончил, как сразу же забрали в армию…

— И как же ты не попал в нашу роту? — удивился Иван. — Нам всегда нужны художники! Как это Розенфельд вас прохлопал?

— А вот он как раз и потребовал нас с объекта! — засмеялся Валера. — Сейчас и решается вопрос: быть или не быть нам в вашей роте!

— Вот так дела! — улыбнулся Зайцев. — А я про это ничего и не знал! Копаешься тут с бумагами и ничего вокруг себя не замечаешь!

— Да разве уследишь за всеми передвижениями солдат? — возразил Пранас. — Сколько их тут за месяц перебывало!

— Ну, допустим, художников у нас было не так уж много, — сказал Иван.

— Да какие мы художники? — пробормотал Пранас. — Так себе, мастеровые…Хочешь посмотреть наши работы?

— Конечно, — обрадовался Зайцев. — Наконец-то можно хоть как-то развлечься! А где они, ваши работы?

— А в клубе, — ответил Валера. — Нам уже выделили специальную комнату, где мы рисуем.

— Так пойдемте! — предложил Иван.

Художественная комната, о которой говорили солдаты, размещалась в бывшей клубной кладовой. Небольшое помещение было заставлено ведрами, швабрами и всяким хламом. Повсюду валялся мусор: обрывки бумаги, щепки, куски мела.

— Ну, и бардак тут у вас! — воскликнул Зайцев. — Как будто сарай, а не рабочая комната!

— Ничего, это мы еще не прижились, — сказал Пранас. — Наведем постепенно порядок! А вот, смотри, наши рисунки!

Иван глянул на стены. Действительно, все они были увешаны большими и малыми рисунками. На одной стене располагались пейзажи, а на другой — портреты разных людей.

— Пейзажами занимаюсь я, — сказал Валера. — А вот людей рисует Пранас!

— А вы — действительно, настоящие художники! — сказал с искренним восхищением Зайцев. — Какая красота!

— Ничего тут особенного нет, — скромно возразил Пранас. — Все это очень далеко от настоящего искусства!

— Не скромничай! — улыбнулся Иван. — Эти портреты в самом деле великолепны! И с кого ты их рисовал?

— Кто согласился позировать, с того и рисую, — ответил Пранас. — Хочешь, нарисую твой портрет?

Иван заколебался: — На это же нужно время да и работы, видимо, немало?

— А что, ты очень занят? — спросил Валера.

— Да я не о себе, — сказал Зайцев, — я о Пранасе. Ему же работать…

— Что касается меня, — улыбнулся Пранас, — то я могу начать рисовать хоть сейчас! Будешь позировать?

— Ну, что ж, пожалуй!

Иван уселся на стул, а Пранас стал устанавливать на самодельный мольберт большой картонный лист.

— Сначала набросай карандашом, а потом перейдешь на масляные краски, — сказал Валера. — Посмотришь, получится неплохая вещь!

— Я, видимо, так и сделаю, — кивнул головой Пранас.

— Иван, ты не забыл, что к трем часам нужно будет придти сюда, сфотографироваться у Знамени? — спросил вдруг стоявший до этого в молчании Середов.

— Нет, не забыл! — кивнул головой Зайцев. — А что нужно одеть? Может, парадную форму?

— Обязательно переоденься! — сказал Середов. — У Знамени фотографируются только в «парадке»!

Г Л А В А 4

С Т Р А Н Н Ы Й Р А З Г О В О Р

Утром в понедельник в штабе объявился, наконец, лейтенант Потоцкий. — Ух, и тяжеловато было! — сказал он. — Но, слава Богу, все уже позади!

— Когда же уехал инспектор? — поинтересовался Зайцев.

— В субботу. Его отвезли домой на нашей машине, — ответил начпрод. — В пятницу мы отмечали завершение проверки. Выпивали дома у Валентина Ивановича. Присутствовал также полковник Худков. Правда, он побыл недолго: его отвезли домой часам к восьми вечера. Мы же закончили празднество в первом часу ночи!

— А где ночевал инспектор?

— У Валентина Ивановича. Мы там так набрались, что я сам еле до дому добрался! Утром я позвонил в техническую роту, чтобы прислали машину за инспектором, а потом на «газике» приехал к Наперову. Там мы распили бутылку «белой» «на дорожку» и посадили нашего проверяющего в машину. Он так растрогался, что даже заплакал. В общем, расстались друзьями. А как ты провел эти дни? Ничего не приключилось?

— Ничего особенного. Правда, «поцапались» в субботу с капитаном Поевым…

— А почему?

Зайцев все подробно рассказал.

Выслушав его, Потоцкий нахмурился. — Ничего хорошего, конечно, в этой истории нет, — пробормотал он. — Ладно, что хоть полковник Худков тебя поддержал, а то скандалов хватило бы на полгода!

— А в воскресенье все было спокойно, — сказал Иван. — Вот, сфотографировался у развернутого Знамени части. Пришел к трем часам в клуб. Ну, и наш фотограф Середов сделал снимок. Впрочем, ничего особенного. Вооруженные автоматами часовые принесли из штаба Знамя. Пока замполит Прохоров извлекал Знамя из чехла, в клуб никого не впускали. А затем там, фактически, установили пост номер один. Двое часовых стояли у Знамени, а начальник караула держал его за древко. Еще один часовой взял аккуратно Знамя за края и натянул его. Кандидаты на фотокарточку по очереди подходили, брали из рук разводящего незаряженный автомат и становились посредине Знамени. На деле, Знамя оказывалось наполовину загороженным фигурой фотографируемого. Я посмотрел на нашу святыню, но ничего особенного не увидел. Так себе, кусок красного шелка с большими желтыми серпом и молотом посредине, и с надписью наверху — «За нашу Советскую Родину!» Вот и все.

— И долго проходила эта процедура?

— Да на всех участников, а их было человек двадцать, не ушло и получаса. Впрочем, я сфотографировался первым да пошел в кладовку. Там сейчас художественная мастерская. Ребята такие вещи делают!

— Бывшие курсанты, наверное? Из вашей роты?

— Нет, как раз «старики» из кабельно-монтажной роты. Розенфельд собирается переманить их в нашу роту. Рисуют они капитально! Один из них даже предложил нарисовать мой портрет!

— Ну, и согласился бы.

— Я и согласился. Вот вчера просидел там целый час да и сегодня пойду.

— Ну, что ж, это хорошо! — одобрительно отозвался Потоцкий. — Иногда полезно занять себя чем-нибудь.

И после еще нескольких незначительных фраз начпрод удалился, как обычно, на свои продовольственные объекты.

Вскоре в продслужбе появился прапорщик Наперов. — Ну, Иван, давай, выписывай мне доверенности на получение мяса, рыбы и макарон, — сказал он, потирая руки. — Проверка завершилась. Теперь будем работать по-старому!

— Ну, как, Валентин Иванович, понравился вам инспектор? — спросил Зайцев.

— Нормальный мужик, — ответил Наперов. — Не церемонился, не важничал. За словом в карман не лез. Умеет работать и компанию поддержать! В общем, деловой человек!

— Какой же он деловой? — рассмеялся Иван. — Свалил на меня, фактически, всю работу, а сам тем временем ходил по гостям и пьянствовал!

— Не беспокойся! — возразил Наперов. — Он свое не упустит! На тебя он не «свалил» работу, а доверил ее! Он сразу разобрался, кто перед ним!

— Это в каком смысле?

— А в таком, что он понял, что ты хорошо знаешь работу и вполне в состоянии справиться, например, с тем же актом проверки! То, что проверяющий доверяет, это большая честь! Я об этом обязательно доложу товарищу Худкову!

— Ну, так в чем же его деловитость? — весело промолвил Зайцев. — Только в том, чтобы обнаружить, что я знаю делопроизводство и возложить на меня некоторые собственные функции?

— Не только в этом, — ответил завскладом. — Инспектор умеет блюсти и свои интересы! Так, например, он как бы невзначай поинтересовался, а нельзя ли заполучить у нас несколько баночек мясной тушенки. Я сказал, что немного можно…Ну, а он целый ящик с собой увез!

— Целый ящик? Ничего себе запросы!

— Ну, для инспектора это не так уж и много, — улыбнулся Наперов. — В прошлый раз проверяющий нас так разорил, что мы едва за месяц покрыли недостачу! А этот человек — скромный и, вместе с тем, деловой. Все-таки с пустыми руками не уехал!

— Значит, если бы он ничего не взял, вы бы считали его несерьезным, неделовым человеком?

— Конечно! А разве ты иначе думаешь? — воскликнул завскладом. — Зачем же тогда ехать с проверкой? Видишь, человек и хорошо отдохнул, отвлекся от житейской суеты, и свой интерес смог соблюсти! Учиться надо!

В целом, проверка не внесла существенных перемен в жизнь нашего героя. Опять потянулись однообразные, скучные дни, прерываемые только эпизодическими дежурствами по роте и штабу.

Всего неделя потребовалась Пранасу, чтобы набросать общие контуры портрета Ивана. — Завтра будешь позировать в последний раз, — сказал он Зайцеву в среду.

— Но я не смогу придти в четверг после обеда, — возразил Иван, вспомнив, что у него запланирована встреча со Скуратовским.

— Ну, тогда придешь вечером, — улыбнулся художник. — Какая мне разница, ведь я все равно здесь днями пребываю!

Теперь Пранас уже числился в хозяйственной роте. Об этом Зайцев узнал на вечерней поверке, когда дежурный по роте выкрикнул: — Грюшис!

Иван глянул в ту сторону, откуда донеслось «Я!», и узнал Пранаса. Вот, оказывается, какая у него фамилия!

…На следующий день в установленное время Иван пришел к Скуратовскому.

— Ну, как поживаешь? — спросил майор. — Никаких происшествий не было?

— Все нормально, — ответил Зайцев. — Вот только что у нас побывала проверка. Приезжал инспектор министерства обороны. Проверял учет и хранение продовольствия.

— Ну, и выявили какие-нибудь недостатки?

— Так, мелочи…

— Небось, пропьянствовал с вашими тыловиками?

— Не знаю, — соврал Иван. — Инспектор сидел в штабе целые дни, листал бумаги, а потом составил акт. А пьянствовали они или нет, я даже не интересовался. Зачем мне это? К тому же, меня туда не звали!

— Ну, и правильно! Твое дело: добросовестно служить, а не лезть в эту грязь. Выполнил свои обязанности — и слава Богу! Ну, как дела в роте? Как там Туклерс и Балкайтис? Ничего не натворили?

— Видите ли, я все свободное время был вынужден просиживать в штабе из-за проверки и, фактически, с ними не встречался.

— А не знаешь ты такого Грюшиса? — спросил вдруг Скуратовский.

— Знаю. Он недавно перешел в нашу роту. Он — художник. Я познакомился с ним в клубе. Видел его картины. Он даже предложил написать мой портрет!

— Вот как? Выходит, ты имеешь возможность беседовать с ним?

Иван почувствовал в голосе оперуполномоченного какой-то холодок. — А что такое? — спросил он. — Неужели Грюшис представляет для вас какой-нибудь интерес?

— Да, я наслышан о нем еще по службе в кабельно-монтажной роте! Есть основания считать, что он допускает антисоветские высказывания! Поэтому нужно хорошенько проверить, наш ли он человек. Ты не заподозрил в нем ничего такого?

— Я беседовал с ним не один раз, — возразил Зайцев, — и оснований для подозрений у меня нет. По-видимому, он — порядочный человек!

— Не спеши с выводами! — усмехнулся майор. — Или ты не знаешь людей? Сегодня они порядочные, а завтра такое выкинут, что даже и в голову не придет! Поэтому, чтобы судить о человеке, нужно не один пуд соли с ним съесть!

— Я с вами полностью согласен! — перебил его Иван. — Но, понимаете, я обычно чую какую-то подозрительность сразу, а уже потом убеждаюсь, что тот или иной человек ведет себя отрицательно. У меня интуиция на антисоветски настроенных лиц!

— Интуиция — это, конечно, хорошо. В нашей работе без нее не обойтись, — кивнул головой Скуратовский, — но все же я советую тебе быть внимательней, хорошенько приглядеться к Грюшису. А там станет ясно, что он за человек!

— Ну, хорошо, — согласился Зайцев, — я самым серьезным образом побеседую с Грюшисом и на следующей встрече представлю вам подробный отчет!

— Вот это — другое дело! — обрадовался майор. — Нужно только проявить максимум внимания, и все негативное, что есть в человеке, безусловно, всплывет наружу. Я думаю, так и будет, ибо к нам крайне редко поступают ложные сведения. А теперь — к делу! Что там у нас о Туклерсе и Балкайтисе?

— Но ведь я же сказал, что не имел возможности с ними встречаться?

— Ну, и что из этого? Мы сейчас напишем парочку ничего не значащих докладных. Ведь время-то идет, нам пора уже вызывать Балкайтиса в Управление на беседу. Он уже вполне для этого созрел!

Зайцев почувствовал, как что-то сдавило ему горло. Судорожно проглотив слюну, он посмотрел на майора. Тот продолжал о чем-то говорить, улыбаясь и энергично жестикулируя.

— Какой же я негодяй! — думал в это время Иван. — Ну-ка, втянул в это дерьмо безобидного Балкайтиса! Они же там съедят его! Какой же я мудак! Ладно уж Туклерс! Он хотя бы издевался надо мной! — И тут у него перед глазами встал образ Грюшиса, рисующего его портрет. — Простой, безобидный парень. Ни о чем не подозревает и не догадывается, кто сидит перед ним! Ну, уж нет! Его я в обиду не дам! Хватит уже подлости!

— Ну, бери бумагу, — сказал Скуратовский и протянул Ивану чистый лист. — Давай записывать!

Иван взял ручку и склонился над бумагой.

— Итак…источник сообщает, что в понедельник, второго июня, в Ленинской комнате роты в двадцать часов наедине…

Зайцев оторвался от писания и посмотрел на Скуратовского.

— Ну, не отвлекайся, — улыбнулся майор. — Знаю, что ты хочешь возразить. Пиши. Все нормально. Я все понимаю.

Иван продолжил писать под диктовку.

— Итак…он встретился с Туклерсом. Источник спросил, как он оценивает последние события в стране и мире. Туклерс ответил, что, в основном, обстановка в стране пока спокойная, руководство нашего государства добросовестно проводит в жизнь планы пятилетки, материальное благосостояние советских людей все время улучшается, в то время как за рубежом неуклонно растет безработица, существует запрет на профессии, людей преследуют за их политические убеждения, буржуазные политики пытаются повсюду насадить свою идеологию, а это говорит о приближающемся крахе империализма, ибо, пытаясь заткнуть инокомыслящим людям рты, буржуазные идеологи лишь только усугубляют противоречия между правдой и ложью, трудом и капиталом. На это источник возразил, что, тем не менее, капитализм еще не собирается сдавать своих позиций. Туклерс с ним согласился и сказал, что вот поэтому мы и должны крепить нашу оборонную мощь, вооруженные силы, чтобы в любой момент можно было дать отпор врагам мира и дружбы между народами. Далее Туклерс сказал, что и он сам в свое время серьезно заблуждался, наслушавшись западных радиопередач. Но вот теперь, благодаря службе в рядах Советской Армии, ему удалось постичь правду и избежать дальнейшего скатывания на антисоветские позиции…Так, а теперь поставь сегодняшнее число и подпись. Вот так. Первая бумага готова!

Спрятав докладную в папку, Скуратовский протянул Ивану еще один чистый лист.

— Пиши, — сказал он. — Итак…источник сообщает, что четвертого июня в ротной канцелярии он провел беседу с Балкайтисом…Так…вечером в двадцать-ноль-ноль, наедине. Говорили о последних событиях в стране и мире. Балкайтис утверждал, что за последнее время наша страна вступила в серьезный экономический и политический кризис. Отсутствие конкуренции в экономике и полная бюрократизация всей системы управления ведут к неэффективности производства и постепенному застою в промышленности, что проявляется отсутствием многих необходимых товаров в магазинах. Источник возразил: но ведь смотри, у нас есть хлеб, необходимые промышленные товары. Мясо можно купить на базаре, иногда там бывает и колбаса. На это Балкайтис сказал, что базар можно не считать, это не заслуга государства, а наоборот, его слабость. А что касается промышленных товаров, то их качество крайне низкое. Источник поинтересовался, откуда он знает о высоком качестве западных товаров. Балкайтис сказал, что сам не раз видел у своих товарищей купленные в наших же магазинах импортные изделия, а именно: радио, магнитофоны, электробритвы. И все они неизменно превосходили отечественные товары. Тогда источник сказал, что и наши заводы производят хорошие товары на экспорт. Балкайтис же, продолжая упорствовать, заявил, что да, для иностранцев у нас в самом деле стараются, а своих граждан совершенно не уважают! И это еще называется социализмом! Далее он охарактеризовал наш строй, как особый тип государственно-монополистического капитализма со стопроцентным государственным сектором. А политическую систему нашей страны Балкайтис назвал восточной деспотией с безграничной властью партийных чиновников. О КПСС он отозвался как о придатке государственно-бюрократической машины, своего рота политическом аппендиците, который вскоре отомрет, потому что нет конкуренции с другими политическими партиями, уничтоженными в свое время большевиками. Кроме того, Балкайтис осмеял одного из руководителей партии и государства, назвав его нескромным и ограниченным человеком, который, по его мнению, является на деле пешкой в руках Политбюро или высшей чиновничьей элиты. Источник попытался опровергнуть утверждения Балкайтиса, показывая ему на конкретных примерах обратное, однако тот ничего не слушал и продолжал настаивать на своем…

Скуратовский сделал паузу и рассмеялся: — Ну, что, Иван, может мы что-нибудь упустили? Как ты считаешь?

— Да уж, пожалуй, за такие высказывания его «по головке не погладят»! — возразил Зайцев. — Я думаю, Владимир Андреевич, что мы с вами на этот раз переборщили!

— Ничего. Все нормально, — ответил майор. — Как раз такое донесение и будет как бы высшей точкой в антисоветской демагогии Балкайтиса! На основании этих сведений, — он похлопал по папке, — мы и сможем провести нормальную профилактическую беседу.

— А когда вы ее планируете?

— А в субботу. Я сегодня же уведомлю Балкайтиса, чтобы он подошел в субботу утром к проходной части. А потом мы съездим в город. Смотри, будь внимателен! Если Балкайтис что-нибудь расскажет тебе о вызове в Управление или беседе у нас, хорошенько запомни.

— А что, это очень важно?

— Конечно, он же предупреждается о неразглашении бесед с нами, и если кому-нибудь о них расскажет, значит, был с нами неискренен и его следует вызвать на беседу повторно. Разглашение разговоров с нами — дело чрезвычайно серьезное! Это посерьезней, чем антисоветские высказывания! За это можно и к уголовной ответственности привлечь!

— Это, пожалуй, так, — подумал Зайцев. — У нас не так уж сложно привлечь кого-либо к уголовной ответственности!

Вечером после ужина он пошел в клуб к Грюшису.

— Ну, вот и хорошо! — обрадовался тот. — Садись. Будем заканчивать позирование!

— А долго мне сидеть? — спросил Иван.

— С полчаса, не больше, — ответил художник.

Но не прошло и четверти часа, как в мастерскую вошел Балкайтис. Увидев его, Зайцев побледнел.

— Я хотел бы поговорить с тобой, — кивнул Ивану головой Балкайтис. Голос у него дрожал.

— Говори, я слушаю, — сказал Иван, пытаясь сохранить спокойствие.

— Видишь ли, я хотел бы поговорить один на один, — пробормотал Балкайтис.

— Ну, что там у тебя такого секретного, Антониус? — спросил Зайцев. — Обычно у меня нет никаких особых тайн от окружающих!

— Да так, есть тут один разговор, — сказал уклончиво Балкайтис и повернулся лицом к Грюшису. — Долго ты еще будешь рисовать, Пранас?

— Пять минут и все, — ответил тот.

Наконец, художник сделал еще несколько набросков и отошел в сторону. — Ну, все, можешь идти, — сказал он.

Зайцев и Балкайтис вышли на улицу.

— Пойдем на скамейку к штабу, — предложил Иван. — Там и поговорим.

— А мы можем и здесь поговорить. Давай пройдемся к стадиону, — сказал Балкайтис.

— Пойдем, — согласился Иван.

В самом деле, вокруг никого не было. Редкие солдаты, встречавшиеся на их пути, не могли подслушать разговор, да и погода была хорошая.

— Послушай, Иван, — заговорил Балкайтис, — тебе о чем-нибудь говорят слова «особый отдел»?

— Конечно, говорят, — ответил Зайцев. — «Особый отдел» это орган КГБ в воинских частях. У нас он тоже есть, его возглавляет майор Скуратовский.

— А ты встречался со Скуратовским?

— Да, и много раз! Он часто заходит в штаб и проводит профилактические беседы.

— Что-то я не слышал, чтобы кто-нибудь из писарей об этом рассказывал!

— А кто об этом будет рассказывать, чтобы потом опять подвергнуться в лучшем случае новой профилактической беседе?

— Ну, а зачем же ты тогда признаешься мне о своих беседах с ним?

— Ну, видишь, ты спрашиваешь, а я отвечаю! У меня нет оснований не доверять тебе. Или ты хочешь, чтобы я тебя обманывал? Зачем тебе понадобились сведения о Скуратовском?

— Понимаешь, — Балкайтис заколебался, — я не знаю, можно ли говорить…

— Ну, если считаешь, что у тебя большой секрет, тогда не говори!

— Видишь ли, меня встретил Скуратовский и сказал, но чтобы я никому не говорил…

— А ты и не говори! Зачем разглашать ваши личные разговоры? Я и не прошу об этом!

— Ну, как такое дело скрыть? — пробормотал Балкайтис. — Я так испугался, что не знаю, что и думать! И говорить боюсь, и молчать не могу! Может, ты меня выслушаешь?

— Так что же у тебя случилось? — сказал Иван и почувствовал, как к горлу подкатился спазматический комок: ему стало жаль товарища.

— В общем, Скуратовский сказал мне, чтобы я пришел в субботу на контрольно-пропускной пункт. Он повезет меня в город на какую-то беседу. Ты не знаешь, что это такое? — Балкайтис пристально посмотрел на Зайцева. Иван покраснел, но выдержал устремленный на него взгляд.

— Ты, видимо, приглашаешься на профилактическую беседу, — сказал он, взяв себя в руки. — Вероятно, что-то где-то сболтнул о политике партии…

— Но я ни с кем не говорил на политические темы!

— Кто его знает? Может, где-нибудь что-то и говорил?

— Да разве все вспомнишь?

— Знаешь, Антониус, — сказал успокаивающе Зайцев, — а может, вся эта встреча не стоит и выеденного яйца? Ну, посидишь, выслушаешь всякие там нотации да и назад приедешь!

— А вдруг они не выпустят меня оттуда? Возьмут и убьют?

— Чепуха! — усмехнулся Иван. — Ты что, шпион или диверсант, чтобы они тебе что-нибудь сделали?

— Все могут приписать! Я ведь слышал о КГБ всякие страшные вещи!

— У страха глаза велики! На самом же деле, КГБ не настолько страшен, как о нем говорят! У них уже давно все на бумаге. Кто-нибудь донес, донос записали, ну, и решили провести плановую профилактическую беседу…

— А тебе доводилось бывать на таких беседах?

— Доводилось, — ответил Зайцев. — Правда, довольно давно, еще в школе. Я там высказался на уроке не совсем обычно о Ленине. Ну, и…впрочем, о чем тут рассказывать? Вызвали на беседу. Сидит за столом здоровенный мужчина в штатском с весьма невыразительным лицом. Стал задавать вопросы…Ну, а я отвечал.

— И все?

— Ну, вроде бы, писал какую-то расписку о неразглашении состоявшегося разговора или давал обещание больше так не говорить. В общем, что-то в этом роде…Точно не помню.

— А как ты себя вел? Соглашался с кагебистом?

— Я, честно говоря, тогда и не знал, что это кагебист. Спорил, не соглашался, ну, в общем, вел себя глупо…

— Почему? А если на тебя написали ложь?

— Ложь и написали, — усмехнулся Иван. — А я по неопытности стал возмущаться, настаивать на своем, в результате…

— Так ты считаешь неопытностью не признать клевету?

— Теперь я не только так считаю, но даже убежден в этом! — решительно ответил Зайцев. — Я просто понял, что им от меня нужно было только признание моих ошибок и «искреннее» раскаяние!

— Признание ошибок! — возмутился Балкайтис. — Раскаяние? В чем? В том, что ты не совершал?

— Я же тебе говорил, — возразил Иван, — что у них там все на бумаге! Они не верят в то, что кто-то из людей может быть незаслуженно оклеветан. Там, в КГБ, как впрочем и во всех других советских органах, исходят в отношении к человеку из предпосылки, что он заведомо преступен и порочен. Поэтому, если ты не располагаешь абсолютными доказательствами своей непричастности к тем или иным высказываниям, остается только смириться и либо раскаяться в сказанном, либо обещать в дальнейшем не говорить всяких там политически опасных слов…

— И ты думаешь, они меня отпустят?

— В этом я не сомневаюсь. На кой ты черт им нужен? Неужели ты полагаешь, они всерьез относятся ко всем этим доносам? Да они уже давно поняли, что все это никому не нужно! Просто им как-то надо оправдывать перед партией свое безбедное существование и показывать, что они ведут серьезную профилактическую работу!

— Ну, а что мне будет, если я откажусь признать клевету?

— А почему ты думаешь, что обязательно будет клевета?

— Да потому что я ни с кем из подозрительных лиц не веду опасных разговоров!

— Ну, а со мной-то ты ведешь?

Балкайтис всмотрелся в лицо Ивана и улыбнулся: — Тебе-то я полностью доверяю. Уж ты, наверняка, свой человек!

Зайцев смутился и ощутил как по его спине пробежали мурашки. — Нет, Антониус, сказал он, — я не тот человек, которому следует доверять! Я — очень плохой и не надежный человек! Понимаешь?

— Да брось ты на себя наговаривать! — возмутился Балкайтис. — Скажи-ка мне лучше: что может быть за отказ признать тот или иной навет?

— Ну, я, например, дважды безрезультатно поступал в институт. Причем образцово сдавал экзамены и даже проходил по конкурсу! Не зачислили — и все! И нигде ничего не мог доказать! Понимаешь?

— Честно говоря, и меня отчислили из музыкальной академии, не знаю даже за что! — признался Балкайтис. — Придрались, что мы, мол, пьянствуем там, безобразничаем…Но ты ведь знаешь, как я пью?

— Ты совсем не пьешь! — улыбнулся Иван. — Но вот видишь, где-то что-то лишнее сказал. А потом увез за собой в армию «хвост»! Возможно, в этом и кроется причина вызова тебя на беседу в «особый отдел»?

— Кто его знает? — засомневался Балкайтис. — Может, что-нибудь и сказал…Но все-таки, Иван, посоветуй, что мне теперь делать?

— А ничего, — ответил Зайцев. — Не думай ни о чем, живи себе спокойно. А в субботу съездишь в Управление и узнаешь, что там на тебя настрочили товарищи!

— Значит, ты считаешь, что ничего особенного не произошло? — вздохнул Антанас.

— Самое обыкновенное дело, — сказал Иван. — У нас каждый человек, кто хоть мало-мальски соображает головой, побывал так или иначе, на беседе с работниками КГБ! И чем раньше, тем лучше! По крайней мере, будешь знать, с какими людьми ты общаешься и чего от них можно ожидать! А это даже полезно!

— Ну, что ж, ты меня успокоил, — улыбнулся Балкайтис. — Значит, ничего страшного нет? Спасибо тебе! Ты снял с моей души камень!

Наступила суббота. Как обычно, воины прошли после завтрака торжественным маршем перед трибуной командира части. А затем солдаты разошлись по своим рабочим местам.

Зайцев быстро справился со своими повседневными делами, написал домой письмо, выполнил большое письменное упражнение по самоучителю английского и даже немного почитал библиотечную книгу. Однако он ни на минуту не забывал своего разговора с Балкайтисом. Мучительные угрызения совести буквально съедали его. — Все, конец! — решил он. — Больше ни одного доноса! Хватит с меня всего этого по горло!

С опаской вошел он перед обедом в казарму. Ему казалось, что каждый встречный всматривался в его глаза и укоризненно качал головой.

Однако постепенно Зайцев взял себя в руки и понял, что ничего особенного в поведении окружавших его товарищей не заметно: на него никто не обращал внимания.

Когда же Иван зашел в спальное помещение, он увидел лежавшего на своей кровати, прямо в одежде и сапогах, Балкайтиса. Повторилась та же история, что и с Туклерсом: Антанас раскинул ноги и упрямо смотрел вверх, в потолок. А когда дневальный прокричал: — Рота! Строиться на обед! — Балкайтис встал с постели и пошел по коридору вперед, мимо Зайцева, ничего вокруг не замечая.

Г Л А В А 5

П Р О И С К И П О Д М Е Т А Е В А

Прошло несколько дней. Как-то в среду перед обедом в кабинете продснабжения раздался телефонный звонок. Зайцев поднял трубку и представился.

— Товарищ Зайцев! — послышался знакомый голос. — Это майор Подметаев. Зайди-ка ко мне на пару минут. Очень занят?

— Но уже скоро идти на обед! — возразил Иван.

— Приходи. Я задержу тебя ненадолго. Тут совсем незначительный вопрос, — сказал майор.

— Хорошо. Иду, — согласился Зайцев.

Как только он вошел в кабинет политработника и поздоровался, Подметаев сразу же приступил к делу. — Видите ли, молодой человек, — сказал он, — пятнадцатого июня состоятся выборы в Верховный Совет СССР. Мы сейчас уведомляем всех, кто включен в состав избирательных комиссий.

— Но я-то тут при чем? — удивился Иван.

— А при том, что ты назначен секретарем нашей участковой избирательной комиссии!

— Я? А за какие такие заслуги?

— Причем тут заслуги? — поморщился Подметаев. — Нам нужен опытный специалист, который мог бы оформлять избирательные документы.

— Ну, и вы решили, что я являюсь таким опытным специалистом?

— Да, мы так решили. Здесь в армии, как ты знаешь, приказы вышестоящих начальников не обсуждаются. Дали команду — выполняй! Ясно?

— Куда уж ясней, товарищ майор. А что мне нужно будет делать на выборах?

— Ну, будешь заполнять протоколы итогов выборов, помогать председателю и его заместителю в текущей работе. Там будет видно. Ничего страшного нет.

— А в какое время все это начнется?

— Утром в шесть часов. Попроси дневального разбудить тебя пораньше. Умоешься, приведешь себя в порядок — и давай в клуб, на наш избирательный участок.

— А кто председатель комиссии?

— Председателем назначен капитан Вмочилин из учебного батальона, а заместителем — прапорщик Обалдуйский. Ясно?

— Так точно!

— Ну, а теперь скажу несколько слов о поведении солдат вашей роты…

— Зачем мне это знать? — насторожился Зайцев.

— Но ты же в свое время обещал помогать нам? — улыбнулся Подметаев. — Вот я и решил проинформировать тебя, что дисциплина в вашей роте все ухудшается. И никаких сдвигов в лучшую сторону нет! А ты, к сожалению, или ничего не видишь, или не хочешь нам сообщать то, что знаешь!

— Я же почти не бываю в роте, товарищ майор, — пробормотал Зайцев. У нас только что была проверка. Когда я мог узнавать о событиях в роте? К тому же я не поддерживаю дружбу со своими сверстниками. Поэтому мне неоткуда черпать информацию!

— Ладно, — усмехнулся майор. — Я не собираюсь заставлять тебя отвлекаться от работы. Что ни говори, а продовольственная служба — дело непростое. Но все-таки знать о поведении своих приятелей ты не только можешь, но должен!

— Каких приятелей?

— Ну, хотя бы того же Шорника!

— Так он же ведет себя сейчас вполне нормально! — воскликнул Иван. — С его стороны не было никаких нарушений!

— Это тебе так кажется, — покачал головой Подметаев. — К сожалению, Шорник как нарушал воинскую дисциплину, так и нарушает! Вот, смотри, — майор достал из стола блокнот. — Только в начале июня у него было три попойки и одна самоволка! Хочешь, я скажу, в какие конкретно дни?

— Да зачем мне эти подробности? — отмахнулся Зайцев. — Мне кажется, что вас снабжают клеветническими сведениями!

— Может быть, — буркнул Подметаев и спрятал блокнот в стол. — Но все-таки в большинстве случаев эта информация подтверждается. К сожалению, к нам поступают сведения уже после того, как совершены проступки, поэтому мы не имеем возможности их пресекать. А беседовать с Шорником на основании только одной информации его товарищей бесполезно. Этот Шорник достаточно скользкий тип и выпутается из любой трудной ситуации, хотя петля постепенно затягивается на его шее! Мы тут получили одну надежную информацию, и есть шанс взять вашего Шорника с поличным!

— Неужели?

— Смотри! Информация весьма секретная. Если разболтаешь, пеняй на себя!

— Но ведь вы считаете меня другом Шорника? — удивился Иван. — Как же вы тогда доверяете мне секретную информацию?

— В том-то и дело, — улыбнулся Подметаев, — что мы не только считаем, но и знаем, что вы с ним друзья! А в этом случае мы еще больше тебе доверяем! Ведь известно, что если хочешь получить о ком-либо наиболее верную информацию, обращайся к его другу! Этот метод нас еще никогда не подводил!

— Ну, так что вы хотите мне сказать?

— А то, что мы получаем сведения о готовящейся самовольной отлучке Шорника к его любовнице!

— У него даже любовница появилась?

— Появилась. И уже давно! Так вот, в субботу ночью, как только рота ляжет спать, Шорник уйдет к своей любовнице и будет у нее ночевать!

— Не может этого быть?!

— Совершенно точная информация! Он уже трижды отлучался по субботам, но мы его проворонили. Ну, а теперь мы своевременно получили сведения. На этот раз он от нас не уйдет!

— Так зачем же вы рассказали мне такие секретные сведения? — усмехнулся Зайцев. — Ведь если Шорник мой друг, я вполне могу ему все рассказать?

— Не расскажешь, — кивнул головой Подметаев. — В противном случае будешь иметь бледный вид. Да и зачем тебе это нужно? Шорника накажем, снимем с сержантской должности, а на его место назначим тебя! Понимаешь?

— Понимаю, — пробормотал Иван и почувствовал непреодолимое отвращение к майору. — Так что вы от меня хотите?

— Совсем немного, — ответил Подметаев. — Ты только поговори об этом с Шорником. Не упоминай, конечно же, наш с тобой разговор. Постарайся как-нибудь окольным путем выведать у него, действительно ли он собирается идти в самоволку. Все-таки хоть я и верю полученной от его товарищей информации, кое-какие сомнения меня не покидают. Что-то тут не то…В общем, понял?

— Постараюсь выведать, товарищ майор, — сказал Иван. — Я с ним поговорю.

— Только не вздумай рассказывать, что мы здесь знаем о его предстоящей самоволке! Ясно?

— Так точно, товарищ майор!

По прибытии в роту накануне построения на обед, Зайцев обнаружил, что Шорника нигде нет. Не было его и в строю, когда рота отправилась в столовую. Не пришел он и на обед. Иван не решился спрашивать товарищей, не желая вызывать нездоровое внимание к Шорнику. — Не буду спешить, — решил он, — а то получится как тогда с телефонным звонком. К тому же до субботы еще целых три дня!

Однако Шорник не явился и на вечернюю поверку. Когда объявили его фамилию, кто-то из строя ответил: — Работает!

Зайцев встревожился: что-то случилось!

Перед отбоем он подошел к Таманскому и спросил: — А ты, Вася, не знаешь, где Шорник?

— Работает он! Ты же слышал на поверке? — ответил Таманский. — Розенфельд дал ему какое-то задание. Вот он и задержался. Может, послал за колером. А там, кто его знает?

— За колером? — удивился Иван. — Это что, краску воровать? Да разве туда посылают сержантов?

— Черт их знает, Иван, — пробурчал Таманский. — У них там свои секреты. Может, послали за чем-нибудь еще? Конечно, вряд ли пошлют сержанта воровать краску, да еще в одиночку!

Утром, когда дневальный прокричал «подъем!», Зайцев вставать не спешил. По давно установившейся традиции «старики» на зарядку не бегали. Поворочавшись в постели с четверть часа, Иван решил встать и пойти в умывальник, пока не прибежали «молодые» воины и не устроили шумной суеты. Тут он вспомнил о Шорнике и глянул в сторону его постели. Вацлав преспокойно спал, повернувшись лицом к стене. — Может разбудить? — подумал Иван. — Все-таки история о предстоящей самоволке — дело серьезное. Впрочем, пусть спит, поговорим поздней.

Перед завтраком в роту позвонили с контрольно-пропускного пункта и сообщили дневальному, что Розенфельд направился в казарму. Дневальный тут же побежал будить Шорника. Иван в это время прохаживался взад-вперед по коридору и все видел.

Шорник быстро встал, взял полотенце и пошел в умывальник. Увидев Ивана, он улыбнулся: — Привет! Как дела?

— Надо поговорить, — ответил Зайцев. — Иди, умойся, убери постель, а потом перекинемся парой слов!

Когда дневальный закричал: — Рота, смирно! — появился Розенфельд. Шорник уже заправил постель и привел себя в должный вид. — Ну, что ты хотел мне сказать? — спросил он стоявшего в коридоре Ивана после того как дежурный подал команду «вольно!».

— Видишь ли, тут такая длинная история, — сказал Зайцев, — что нам нужно поговорить в более безопасной обстановке.

— Ты хочешь сказать, что нам нужно поговорить наедине? — спросил тихим голосом Шорник.

— Да, и желательно сегодня!

— Что-нибудь экстренное?

— Ну, не совсем экстренное, но чем раньше я тебе расскажу, тем лучше!

— Любопытно, — улыбнулся Шорник. — Ну, а если мы переговорим вечером, после ужина?

— Хорошо, можно и так, — кивнул головой Иван. — Приходи тогда ко мне в штаб сразу же после ужина.

— Ладно. А может переговорим после обеда?

— Понимаешь, у меня тут намечена одна встреча…

— А, с этим деятелем? — пробормотал Шорник. — Тогда хорошо. Встретимся вечером.

Как обычно, в три часа дня, Зайцев явился к Скуратовскому. Вначале майор завел разговор о жизни, об отношениях между солдатами, поинтересовался, как идет служба. Словом, провел непринужденную беседу для того, чтобы создать наиболее благоприятную атмосферу для откровенности. Владимир Андреевич умел показать себя заботливым и чутким человеком. Выслушав Ивана, он иногда давал ему отеческие советы как поступать в той или иной ситуации.

Так, например, однажды Зайцев рассказал о плохих отношениях к нему сверстников, и Скуратовский посоветовал не придавать этому серьезного значения. — Ты — человек умный, сообразительный, — сказал он тогда, — поэтому у тебя всегда будет множество недоброжелателей. А это значит, что не нужно обращать на них внимание. Злоба, зависть — это характерные психологические качества советских людей, поэтому от них и не следует ожидать иного!

— Да, но ведь они страшно раздражают! — возразил на это Зайцев.

— Чем? — усмехнулся майор. — Только лишь своей злобой? Конечно, и это каким-то образом портит человеку настроение. Но что поделаешь, если это у нас — дело обычное? Крепись! Главное в нашей жизни — это выдержка!

После такого рода вступления Скуратовский обычно переходил к делу. — Ну, что? — спросил он и в этот раз. — Как там поживают Туклерс с Балкайтисом?

— Туклерс совершенно изменился, — сказал Иван, — антисоветских взглядов не допускает. Даже наоборот, он стал таким сторонником нашего общественного строя, что скорей сам убеждает меня в прогрессивности социализма, чем я его!

— Ну, что ж. Сейчас мы это запишем! — рассмеялся майор. — Видишь, уже один человек для нас не потерян! Сразу видна хорошая работа! А как Балкайтис? Он говорил что-либо о встрече с нами?

— Ничего, — развел руками Зайцев. — Наоборот, молчит как рыба. Стал какой-то вялый, апатичный. Иногда приходит ко мне в штаб, берет у меня учебник английского, что-то оттуда выписывает и уходит. Почти ни о чем не разговаривает! С него даже слова не вытянешь!

— Да, трудный человек! — пробормотал Скуратовский. — Давно нам не попадались такие «крепкие орешки»! Уперся в свое: — Не говорил я этого! — и все тут! Да настолько правдоподобно разыграл спектакль, что даже товарищ Вицин усомнился, а не сфабриковали ли мы какую-то чушь!

— Не может быть?!

— Видишь ли, товарищ Вицин — очень опытный работник. Он помнит, как еще в тридцатые годы, когда партия дала народу возможность свободно выявлять друг друга, страна буквально захлебнулась доносами! Писали все: и товарищи по работе на своих коллег, и дети на родителей, и родители на детей, и брат на брата! Словом, в полной мере проявилась «загадочная» русская душа! Тогда было очень трудно отбирать те доносы, которые в самом деле соответствовали действительности. Ведь помимо клеветнических, лживых доносов, попадались и такие, в которых осведомители излагали то, что им казалось правдой. Это тоже характерно для нашего населения! Вобьет, например, себе в голову человек, что его сосед — ярый антисоветчик. И потом его уже ни в чем не разубедишь! И кажется ему, что всякое выражение лица, всякое слово непонравившегося ему гражданина, непременно носят антисоветский характер, то есть ему просто мерещутся кругом одни враги! Этот человек убежден, что все, что ему кажется, так и есть в действительности! И он начинает тогда строчить доносы, выдумывая, порой, самую настоящую чепуху и при этом сохраняя уверенность, что он поступает в соответствии со своей совестью, не кривит душой, как честный советский человек!

— Но ведь это же безумие?! — воскликнул Зайцев. — Это же самое настоящее раздвоение личности! Выдавать кажущееся за действительное могут только сумасшедшие!

— Эхе-хе, — пробормотал Скуратовский. — Если бы все было так просто! Тогда таких людей помещали бы в психиатрическую больницу и все. Но ведь они, увы, не сумасшедшие! Таких у нас превеликое множество! Я думаю, что больше трети населения!

— Ну, так что, выходит, товарищ Вицин посчитал, что и мои докладные — нечто подобное? — удивился Зайцев.

— Ну, не совсем так, — ответил майор. — Он вовсе не собирается подвергать сомнению полученную от тебя информацию. Но уж очень правдоподобно вел себя Балкайтис!

— Каким образом?

— Он все отрицал. Говорил, что ни с кем ни о чем не разговаривал, что политика его не интересует, что никакого представления об экономике как буржуазного, так и нашего общества он не имеет. Конечно, мы быстро все поставили с головы на ноги! Провели убедительную беседу, продемонстрировали документальный фильм, и лишь только после этого удалось с большим трудом добиться от него расписки-обязательства не распространять всевозможные антисоветские взгляды. И то, Балкайтис, прежде чем расписаться, задал нам несколько таких вопросов, что вывел из себя всех! Спросил, например, а где гарантия, что в другой раз после очередной клеветы его снова не вызовут в Управление, и чем он сможет доказать, что невиновен? Пришлось ему пообещать, что если после подписки он не будет допускать антисоветских высказываний, его оставят в покое! Только после этого он расписался!

— Видите, какой упорный человек! — улыбнулся Иван. — А ведь он по-своему прав! В конце концов, чего мы ему только не приписали, поставив его, фактически, на уровень крупнейшего буржуазного ученого!

— Ничего! — махнул рукой Скуратовский. — Все, что мы написали — чистейшая правда! Не знаю, говорил он те вещи или нет, важно то, что он вполне мог такое сказать! Так что нам нечего предъявлять претензии своей совести: от правды никуда не уйдешь!

— Ладно, — вздохнул Зайцев. — Что теперь уже говорить? Что сделано, то сделано!

— Как ты думаешь, — спросил вдруг майор, — а если мы попробуем поймать Балкайтиса, так сказать, с поличным?

— А зачем это нужно? — удивился Иван. — В конце концов, Балкайтис дал вам нужную расписку! Поставленная перед вами цель достигнута! Теперь он наверняка изменится и станет таким же добропорядочным советским гражданином как Туклерс…Разве я не прав?

— Прав-то ты прав, — пробормотал майор, — но, видишь ли, уж очень было неприятно слышать нарекания со стороны товарища Вицина. Да и Балкайтис основательно всех разозлил! Получилось, что мы его уговаривали!

— Ну, так что вы предлагаете?

— А если ты побеседуешь с ним и запишешь разговор на магнитофон?

— Неужели вы думаете, что он такой дурак, чтобы сидеть перед магнитофоном? — рассмеялся Зайцев. — Если он там у вас в Управлении отказался во всем признаваться, вы что, думаете, он станет болтать всякую ерунду перед магнитофоном?

— Так я же дам тебе маленький карманный магнитофон. Включишь его перед разговором с Балкайтисом, и все будет записано на пленку!

— Но тогда где же секретность информации? — забеспокоился озадаченный Иван. — Я запишу разговор на пленку. Вы вызовите Балкайтиса, устроите ему разнос, а он потом набросится на меня: зачем, мол, выдал?!

— Не волнуйся, — возразил Скуратовский. — Никто не собирается тебя выдавать! Мы никогда так не поступаем! Нам нужен этот материал только для себя. Понимаешь?

— Ну, хорошо, — сказал Зайцев, — допустим, я и соглашусь. Но тогда каким образом я смогу заставить Балкайтиса высказаться по тем или иным политическим вопросам? Особенно после того, как вы провели с ним соответствующую работу? Он же совершенно не желает разговаривать!

— А я и не говорю о том, чтобы беседовать с ним именно сейчас, — улыбнулся Скуратовский. — Мы можем отложить это дело на будущее. Надо подождать, чтобы Балкайтис успокоился, а потом, когда он потеряет бдительность, можно будет и записать ваш разговор. Понимаешь?

— Понимаю, — пробормотал Иван. — Однако я очень сомневаюсь, что Балкайтис утратит бдительность. Вы его так напугали, что он, пожалуй, теперь до конца жизни лишился дара речи!

— Поживем — увидим! — кивнул головой майор. — Может быть так и будет. Тогда что поделаешь, будем довольствоваться тем, что есть!

Вечером в штаб к Ивану пришел Шорник. — Ну, что случилось? — спросил он с ходу. — Зачем я тебе понадобился?

— Плохо дело, Вацлав, — ответил Зайцев. — Меня опять вызывал Подметаев, говорил о тебе всякую дрянь!

— А именно?

— Что ты продолжаешь пьянствовать и гулять!

— И все?

— А разве этого мало? Он настолько хорошо осведомлен о твоих попойках и самоволках, что даже хотел назвать дни, когда ты их совершал! У него все записано в блокноте!

— Вот гады, стукачи! — возмутился Шорник. — Закладывают направо и налево! Нет от доносчиков никакого спасения! Однако почему же, обладая такой обширной информацией, Подметаев не вызывает меня в Политотдел на профилактическую беседу?

— Он сказал, что для того, чтобы тебя вызвать, недостаточно одних доносов, нужна поимка с поличным. Ты, якобы, такой скользкий, что легко увернешься от анонимных доносов!

Шорник захохотал. — Значит, он считает меня таким хитрым, — сказал он, успокоившись. — Ну, что ж, это тоже хорошо. Пусть так считает, а мы будем потихоньку попивать винцо-водочку да баб потягивать!

— Послушай, не спеши радоваться! — перебил его Зайцев. — Майор рассказал мне еще кое-что более серьезное!

— Что именно?

— Он сказал, что по доносам товарищей, ты собираешься в эту субботу ночью, сразу же после отбоя, уйти в самоволку к женщине: отметиться вместе со всеми на поверке, а потом втихаря уйти. Понимаешь?

Шорник окаменел. — Вот мудаки! — сказал он минуту спустя со злобой. — Ну-ка, даже это узнали!

— Выходит, ты действительно собирался в самоволку? — удивился Зайцев. — А я все-таки не верил, думал, что клевета…

— Не только не собирался, — вскричал Шорник, — но собираюсь!

— Так ты, выходит, все равно пойдешь? — возмутился Иван. — Зачем я тогда тебе все это рассказываю?!

— Успокойся, дружище, — улыбнулся Шорник. — Ты хорошо поступил, что предупредил меня, но изменить мы с тобой уже ничего не сможем!

— Как не сможем?! — воскликнул Зайцев. — Не ходи да и все! Пусть Подметаев со своими друзьями сидят весь вечер в засаде! Ты никуда не пойдешь, и донос не подтвердится!

— Видишь ли, я не хочу терять контакт с женщиной, с которой сплю. Она уехала на три дня в Москву в командировку, и я уже никак не смогу предупредить ее об изменении наших планов. Она как раз вернется в субботу вечером. Да разве я могу не пойти? Она же обидится и больше меня просто не пустит!

— Ну, так черт с ней! Сам же говорил, что нам только бы дослужить до дембиля, а там — гори все огнем! Дослужишь и нагуляешься в свое удовольствие! Разве я не прав?

— Конечно, ты прав, — кивнул головой Шорник, — но, к сожалению, бывают иногда такие обстоятельства, что против них бессильна любая логика! Я ведь дал слово женщине!

— Так что же делать? — растерялся Иван.

— А ничего, — ответил Шорник. — Пусть все остается так, как есть!

— А что мне говорить майору?

— Скажи, что все это — чепуха, пустые слухи. Хотя, впрочем, зачем я буду впутывать тебя в эту историю! Говори, что хочешь!

— Ну, ты даешь! — развел руками Зайцев. — Понимаешь, какой может быть скандал? Дойдет до самого Скуратовского!

— А мне его нечего бояться, — улыбнулся Шорник. — Свои люди! «Ворон ворону глаз не выклюет»! Кстати, ты был у него сегодня?

— Был, — ответил с грустью Иван. — В последнее время Скуратовский стал выдумывать всякую ерунду! Ну-ка, предложил мне записать на пленку разговор с Балкайтисом! Понимаешь, на магнитофон?!

— Ну, и что? — усмехнулся Шорник. — Я же записал однажды разговор с Туклерсом!

— Каким образом?

— Ну, видишь ли, как-то я настрочил на Туклерса большое донесение. Там приписал ему всякую чушь, что он никогда не говорил. А когда я в другой раз пришел к Скуратовскому, он предложил мне сделать магнитофонную запись разговора с этим мудозвоном!

— И ты сделал?

— А как же? Магнитофончик был маленький. Ну, как яблоко. Нажмешь на кнопочку — включил, еще раз нажмешь — выключил! Я позвал Туклерса в канцелярию и завел разговор. Конечно, магнитофон сначала не был включен. Надо же было этого придурка распалить! И мои высказывания не следовало записывать. Ведь чтобы Туклерс заговорил, как говорится, откровенностью на откровенность, нужно было самому наговорить уйму всякой антисоветчины! Словом, я должен был спровоцировать его на разговор!

— И получилось?

— Еще как! Доходило до смешного. Туклерс так спешил высказаться, что я иногда был вынужден даже сдерживать его, чтобы успеть нажать на кнопку. Поэтому я периодически говорил: — Погоди, не спеши, Гунтис! — И лишь после того, как засуну руку в карман и включу запись, даю знак товарищу, что можно говорить! Ну, уж он и распинался! Чуть ли не с пеной на губах! Потом переходим на другую тему. Отключаю запись. Опять начинаю зажигать его. А как только он созреет — хлоп! И снова все записано! — И Шорник громко захохотал.

— Видишь, — сказал он, успокоившись, — чем наглей действуешь, тем больше толку! Вот стал бы я все скрывать, стараться, чтобы он ни о чем не догадался, и все пошло бы насмарку!

— Ладно, черт с ним, с этим Туклерсом! — промолвил Зайцев. — Так ты в самом деле не собираешься отказываться от самоволки?

— Не собираюсь! — ответил Шорник. — Больше об этом не спрашивай! Это бесполезно. Сказал — пойду, значит, пойду!

— Ну, что ж, — подумал Зайцев. — Попробуем что-нибудь придумать. Ладно, «утро вечера мудренее».

Наутро, сразу же после развода на работы, Зайцев зашел к майору Подметаеву.

— Ну, что? — обрадовался политрук, увидев Ивана. — Узнал что- нибудь?

— Узнал, товарищ майор, — ответил Зайцев. — Я побеседовал с Шорником и выведал у него все, что вас интересовало.

— Да ну?

— Шорник мне все рассказал. Оказывается, он давно подозревает некоторых товарищей в связях с Политотделом. Поэтому он хочет выявить тех, кто его закладывает. Словом, поймать ваших осведомителей!

— Как? Каким способом? — встревожился майор.

— Понимаете, он распустил слух о том, что уйдет в субботу в самоволку. Ну, а если Политотдел на это клюнет, станет ясно, кто на него донес!

— Хитро придумано! — прищурился Подметаев. — Но каким образом он узнает, что мы клюнем на эту уловку?

— Вот этого он мне и не захотел рассказать! — сделал грустное лицо Зайцев. — Я стал расспрашивать, а он: — Зачем тебе это? Это тебе совсем не нужно знать! — Словом, большего я от него не добился!

— Ну, что ж, — вздохнул майор. — Спасибо хотя бы за то, что тебе удалось узнать! Для нас это тоже ценная информация!

На другой день после вечерней поверки к Зайцеву подошел Шорник. — Ну, Иван, прощай! — сказал он. — Не поминай лихом!

— Я сделал все, что мог, — прошептал Зайцев. — Сказал Подметаеву, что ты решил нарочно распустить слух о своей самоволке, чтобы выявить стукача!

— И ты думаешь, он поверил? — улыбнулся Шорник. — Неужели он так наивен?

— Не знаю, — ответил Иван. — Ты, конечно, здорово рискуешь! А поверил мне Подметаев или нет, узнаем только утром!

Ночью Зайцев ворочался с боку на бок и все никак не мог успокоиться. Лишь под утро он задремал. И как только раздался резкий крик дневального — «Рота, подъем!» — подскочил и посмотрел в сторону кровати Шорника.

Вацлав преспокойно спал, повернувшись, как обычно, лицом к стене.

— Значит, порядок, — вздохнул Зайцев. — Подметаев мне поверил!

Г Л А В А 6

В Ы Б О Р Ы

Как обычно, «старики» не пошли на зарядку вместе со всеми солдатами. Большинство из них даже не собирались вставать с постелей. Но Зайцев решил подняться и привести себя в порядок, пока в казарме тихо и спокойно: он не любил шум.

Вдруг неожиданно раздался крик дневального: — Ефрейтор Зайцев, к телефону!

Иван спокойно, без лишней суеты, с достоинством направился к тумбочке дневального. — Что там случилось? — думал он. — Неужели опять приехали командировочные?

— Слушаю, ефрейтор Зайцев! — представился он в телефонную трубку.

— Ты чего не идешь, товарищ Зайцев? — послышался сердитый голос. — Сколько можно тебя ждать?

— А кто это? — спросил с недоумением Иван.

— Капитан Вмочилин! — ответил незримый собеседник. — Ты что, забыл, что у нас выборы?! Ты должен был придти в клуб ровно в шесть часов!

— Ох, извините, товарищ капитан! — переполошился Зайцев. — Я тут задержался с умыванием и совсем не заметил, как пролетело время!

Он глянул на часы. Было десять минут седьмого.

— Ладно, — смягчился Вмочилин. — Давай скорей, а то у нас с минуты на минуту будет уйма работы. Поживей там поворачивайся! Ясно?

— Так точно! — ответил Иван.

После этого разговора он помчался в умывальник и быстро умылся. Затем он заправил постель, оделся и, предупредив дневального, что ушел на избирательный участок, побежал в клуб.

Комиссия уже была в полном сборе. За большущим письменным столом, накрытым красной тканью, восседали капитан Вмочилин, прапорщик Обалдуйский и два молодых сержанта из учебного батальона.

— Вот ждем тебя, товарищ Зайцев! — осуждающе промолвил Обалдуйский. — Можно было бы и побыстрей идти!

— Вы правы, товарищ прапорщик! — кивнул головой Зайцев и сделал грустное лицо.

— Ну, ладно, будем считать, что ничего страшного не произошло, — сказал дружелюбно Вмочилин. — Нам сегодня предстоит нелегкий день, поэтому нечего ссориться! Надо сосредоточиться на работе! Садись, товарищ Зайцев, за стол! Вот здесь, между мной и товарищем Обалдуйским! — И Вмочилин показал рукой на свободный стул. Иван занял предложенное место.

— А теперь, товарищ Зайцев, я посвящу вас в суть работы! — сказал Обалдуйский. — Вот здесь у нас, — он махнул рукой в сторону больших листов, лежавших на столе, — списки личного состава части по подразделениям. Офицеры штаба на отдельном листе. Все роты будут голосовать по расписанию, утвержденному Политотделом. Скажем, учебные роты придут голосовать к восьми часам, кабельные — к девяти и так далее.

— А до какого часа будет проводиться голосование? — спросил Иван.

— По Положению о выборах, — ответил Вмочилин, — до одиннадцати часов вечера. Но, ввиду того, что у нас все-таки воинская часть, а не «шарашкина контора», мы, конечно же, закончим все раньше, чем это делают на «гражданке». А вот урну с избирательными бюллетенями будем вскрывать только после одиннадцати. Таков Закон!

— Ну, что ж, это мне ясно, — пробормотал Зайцев. — Но вот какова тогда роль избирательной комиссии: сидеть, что ли, и смотреть, как будут воины вбрасывать бюллетени в урну?

— Не просто сидеть! — возразил Обалдуйский. — Нужно своевременно подавать гражданам бюллетени с фамилиями кандидатов. Кроме того, необходимо отмечать в списках личного состава, кто получил бюллетени, то есть поставить напротив каждой фамилии воина «галочку».

— И все? — воскликнул Зайцев.

— Нет, не все, — улыбнулся Вмочилин. — Особенно необходимо, чтобы мы следили за соблюдением тайны выборов! Важно, чтобы каждый гражданин, получив избирательный бюллетень, имел возможность зайти в кабинку, закрытую от посторонних лиц шторами, и внимательно ознакомиться с фамилиями кандидатов…

— А что, много фамилий? — перебил его Иван.

— Ну, видишь ли, — замялся Вмочилин, — мы же сегодня выбираем депутатов не только в Верховный Совет СССР, но также в областной, районный и городской Советы!

— Выходит, будет четыре бюллетеня? — не унимался Зайцев.

— Вот именно, — сказал Обалдуйский. — И в каждом из четырех бюллетеней записан свой кандидат. Вот, пожалуйста, посмотри, — прапорщик показал рукой на четыре стопки разноцветных бюллетеней, — большой белый бюллетень предназначен для кандидата в депутаты Верховного Совета СССР, а маленькие — голубой, зеленый и розовый — для кандидатов в остальные органы.

— Можно посмотреть? — спросил Иван.

— Конечно, — кивнул головой со снисходительной улыбкой Обалдуйский. — Даже необходимо ознакомиться со всеми бюллетенями! Нам же предстоит выдавать их избирателям!

Иван взял из стопки самый большой бюллетень. Посредине него яркой черной типографской краской было напечатано: — Очумелов Иван Михайлович.

— А кто такой Очумелов? — поинтересовался Зайцев.

— Неужели ты не знаешь?! — удивился Вмочилин. — Так это же первый секретарь обкома партии! Смешно не знать руководителя нашей области!

— Так что же, он и есть единственный кандидат? — покачал головой Иван. — Или, быть может, в случае, если его кандидатура кого-нибудь не устроит, можно записать в бюллетень другую фамилию?

— Да ты что?! — возмутился Обалдуйский. — Не знаешь избирательный Закон?

— Не знаю, ответил Иван. — Мне его никто не давал читать! Я руководствуюсь только здравым смыслом. По-моему, если это выборы, тогда нужно из кого-либо выбирать! Скажем, кому-то нравится Очумелов, а кому-то — Бардаков! Ну, вот одного из них избиратель вычеркнет, а другого оставит…

— Не болтай ерунду! — отрезал Вмочилин. — Наши выборы — самые демократичные в мире! Зачем советскому человеку забивать себе голову всякими буржуазными бреднями о нескольких кандидатах? Представь себе, что тогда будет, если каждый избиратель придет на участок и обнаружит в своих бюллетенях по нескольку фамилий? Возникнут путаница, неразбериха, хаос. Люди не смогут разобраться, за кого им голосовать! А тут — один кандидат! Проще простого! Или вбрасывай в урну без рассуждений, или вычеркивай фамилию, если не согласен с кандидатурой!

— А зачем тогда тайное голосование? — пробормотал Иван. — Если нужно только подойти к урне и произвести вбрасывание, верней, засовывание бумажки в щель, что же тут скрывать?

— Ну, а если кто-то не согласен с предложенной кандидатурой, зачем же ему выражать это публично? — возразил Обалдуйский. — Гражданин спокойно зайдет в огороженную от посторонних лиц кабинку и вычеркнет соответствующего кандидата! Понимаешь?

— Так что же, получается, что в кабинку будут заходить только те, кто не согласен с записанной в бюллетень фамилией? В чем же тогда тайна выборов? — рассмеялся Иван.

— Ну, ты, дружок, даешь! — рассердился Вмочилин. — Ты нас оглумил своими вопросами! Неужели ты думаешь, что нашу избирательную систему создали дурачки?! Коли установлено тайное голосование, оно будет тайным для всех! Мы обяжем всех зайти в кабинки для тайного голосования, чтобы не думали, что туда заходят только одни несогласные с кандидатами! В этом и заключается наша работа! Мы должны скрупулезно соблюдать законы о выборах как в Верховный Совет, так и в местные органы! Понимаешь?

— Да, понимаю, — ответил Зайцев, а сам подумал: — Действительно, эту избирательную систему придумали не дурачки. Вряд ли еще найдешь такую страну, где бы правящая элита обеспечила себе на долгие годы безграничную власть и безбедное существование!

— Вот возьми законы и почитай! — сказал Обалдуйский и протянул Зайцеву две брошюры.

«Закон СССР о выборах в Верховный Совет СССР», — прочитал Иван на обложке первой брошюры и отложил ее в сторону.

«Закон СССР о выборах в местные органы власти», — гласила вторая.

— Ты полистай да внимательно почитай, — предложил Вмочилин. — Время пока есть. Народ еще не прибыл. Поэтому уясни себе все неясные моменты!

Иван стал медленно листать избирательные законы. Оказывается, у нас все так просто! Трудовые коллективы предприятий, учреждений, организаций выдвигают того или иного гражданина в кандидаты. Затем эта кандидатура утверждается окружной избирательной комиссией, которая, в свою очередь, создается из «наиболее достойных граждан», выдвинутых от тех же предприятий и организаций.

Для подготовки выборов и их проведения на местах образуются аналогичным образом участковые избирательные комиссии, в состав которых тоже входят избранные или выдвинутые от трудовых коллективов преданные партии люди.

— Как же все-таки отбираются эти самые достойные люди? — поинтересовался Зайцев. — У нас, как известно, комиссию назначил Политотдел. Как же происходят назначения на «гражданке»?

— Ну, видишь ли, — пробормотал Обалдуйский, — там проводят общие собрания…

— Какие собрания? — удивился Иван. — И где?

— Ну, скажем, на том или ином заводе, — ответил Обалдуйский. — Трудящиеся собираются и выбирают членов комиссий и кандидатов в депутаты.

— Так неужели весь завод выдвигает кандидатов? Да разве может целый завод вместиться в какое-нибудь помещение? — улыбнулся Зайцев. — У нас ведь заводы очень большие. По крайней мере, в тысячах работников!

— Да зачем тебе нужны такие подробности?! — рассердился Вмочилин. — Разве ты не видишь, как у нас была сформирована комиссия? Политотдел дал установку и все тут! К чему долгие разговоры? В принципе, так и на «гражданке». Партком, руководство завода выдвинули кандидатов из наиболее достойных, законопослушных граждан, затем собрали представителей цехов в каком-нибудь актовом зале или красном уголке, зачитали список, обсудили и проголосовали. Разве это неясно?

— Ясно, — ответил Иван. — Вы, слава Богу, все для меня прояснили! Выходит, партком того или иного завода отбирает «законопослушных» граждан в качестве кандидатов в избирательные комиссии, а затем проводит собрание также из «законопослушных» граждан, которых назначили на этот форум руководители цехов, и они утверждают составленный парткомом список. Так, я правильно понял?

— Ну, наконец-то разобрался! — улыбнулся Вмочилин. — А теперь, давай-ка приступать к работе!

— Но ведь на участок еще никто не пришел? — буркнул Зайцев. — Чем же нам заниматься?

— Давайте-ка сами пока проголосуем! — предложил Обалдуйский. — Не будем дожидаться, пока возникнет сутолока.

Члены комиссии выбрали из каждой стопки по листку и пошли голосовать. Иван сразу же устремился к урне и засунул в отверстие все четыре бюллетеня. Так же поступили и остальные.

Урна представляла собой большущий красный ящик прямоугольной формы в сечении, на передней части которого выделялся нарисованный яркими красками герб СССР.

— Кто же так хорошо нарисовал герб? — спросил Зайцев Обалдуйского. — Прямо как на печатной картинке!

— Это работа Грюшиса, — улыбнулся прапорщик. — Он у нас умеет рисовать!

— Вот как раз сегодня мне и нужен Грюшис, — подумал Иван. — Надо узнать, закончил ли он мой портрет?

Вернувшись за стол, Зайцев спохватился. — Так я же не прочитал, кто у нас выдвинут кандидатами в местные органы власти! — воскликнул он.

— А что там читать? — буркнул сидевший неподалеку «молодой» сержант. За все время пребывания Зайцева в клубе он не произнес ни одного слова. Видимо, осмелел, увидев, что Вмочилин и Обалдуйский отошли от стола и о чем-то между собой разговаривали.

— Тут и так ясно, кто кандидаты, — сказал другой сержант, из «стариков», сидевший рядом с «молодым». — Коль в Верховный Совет выбрали первого секретаря обкома, то в областной Совет будет избран, видимо, второй секретарь обкома, в районный Совет — первый секретарь райкома партии, а в городской — первый секретарь горкома партии! Тут, вроде бы, и рассуждать не о чем!

— Не думаю, что все так логично, — возразил Иван. — Ну, скажем, в Верховный Совет от области избирается один кандидат. Тут нет сомнений, что это будет первый секретарь обкома партии! А вот в местные органы власти ведь будут избирать кандидатов от каждого участка! В областном Совете наверняка будет человек двести. А секретарей обкома всего-то три-четыре человека! Значит, в местные органы власти могут быть избраны не только одни партийные руководители!

— Не может этого быть?! — удивились сержанты.

— Ну, мы сейчас об этом узнаем, — сказал Иван, встал и направился к председателю комиссии, капитану Вмочилину. — Товарищ капитан, — спросил он, — а сколько избирается у нас по области депутатов в Верховный Совет?

— Четыре! — ответил военачальник. — А ты разве не читал газету «Знамя труда»? Там же подробно перечислены все кандидаты! Вся область разделена на четыре части. В нашем округе, как ты знаешь, избирается товарищ Очумелов. А в остальных — другие достойные люди!

— Наверное, остальные секретари обкома? — поинтересовался Иван.

— Зачем же секретари? — возразил Вмочилин. — В другом округе, правда, тоже выдвинут секретарь обкома, второй, товарищ Обдираев. Зато в остальных двух округах избирателям представлены простые люди — директор завода Лакеев и знатная доярка Подстилкина. Видишь ли, партия требует, чтобы иногда выдвигались и женщины, иначе нарушаются ленинские принципы руководства!

— А что могут дать в Верховном Совете директор завода и, особенно, доярка? — удивился Зайцев. — Разве они могут решать сложные юридические и экономические вопросы?

— Видишь ли, товарищ Зайцев, для работы в Верховном Совете не требуется больших знаний. Главное, это чтобы депутаты поддерживали линию партии и беспрекословно соглашались со всеми решениями ЦК КПСС. Партия за них обо всем подумает, понимаешь? К тому же, учти, что и доярка, и директор завода, выдвинутые в Верховный Совет, являются членами обкома КПСС!

— Ну, а как же выбирают в местные органы? — спросил Иван. — Неужели там тоже все — члены партийных комитетов?

— Конечно. В состав областного Совета входит весь обком КПСС, — кивнул головой Вмочилин. — Но, видишь, освобожденных партийных работников в три-четыре раза меньше, чем членов областного Совета. Поэтому туда избираются наиболее авторитетные люди со всех районов области: директора заводов, председатели колхозов и совхозов, некоторые знатные врачи, учителя, рабочие.

— И много рабочих избирается в областной Совет?

— Очень много! — улыбнулся Вмочилин. — Вот, например, из трехсот человек прежнего областного Совета, восемь человек были рабочие! Причем, какие рабочие! Члены областного комитета партии, умеющие не только работать, но и хорошо выступать с трибуны! Я однажды присутствовал на сессии областного Совета, и там один рабочий так красиво говорил! Отметил большую роль первого секретаря обкома партии! Так лестно отозвался о нашем руководителе, что тот даже прослезился! Весь зал стоя аплодировал оратору!

— Но ведь рабочий, особенно высококвалифицированный, наверное, должен хорошо работать, а не говорить сладкие речи начальству? Что же будет, если все рабочие прекратят работать и начнут заниматься болтовней?

— Ну, ты тоже скажешь — «болтовней»! — возмутился Вмочилин. — Да такая «болтовня» в сто раз ценней, чем весь наш жизненный труд! Неужели ты не понимаешь, что секретарь обкома, услышав о себе лестные слова, сразу же приблизит к себе этого рабочего! И все у того будет: и квартира, и машина, и, если надо, любовница…

— А как же тогда интересы избирателей? — перебил его Иван. — Или интересы народа, государства? Кто о них позаботится?

— А что, секретарь обкома или рабочий-депутат разве не такие же, как мы, избиратели? — улыбнулся Вмочилин. — Они ведь тоже ходят голосовать на свой участок! Или может они не являются частью народа или государства?

— Являются, — пробормотал Зайцев.

— Ну, так вот, они и заботятся о себе, как о народе и государстве! Разве неясно?

— А как же тогда районные органы власти? — продолжал беспокоить председателя комиссии Иван. — Они тоже выбираются таким же образом?

— Абсолютно также! — кивнул головой Вмочилин. — Только что разве на выборах в районные Советы место обкома партии занимает райком КПСС, а в городские — горком! Все очень просто!

— Товарищ капитан! — обратился к Вмочилину подошедший сержант, член избиркома. — А когда мы пойдем на завтрак?

Капитан посмотрел на часы. — О, уже половина восьмого! — сказал он. — Значит, нужно, чтобы вы сейчас же шли в столовую и быстро позавтракали! Справитесь за полчаса, пока не подошла первая учебная рота?

— Справимся, — ответил Зайцев, — тут пять минут ходьбы до столовой!

— Ну, тогда идите, — кивнул головой председатель комиссии. — Только быстрей назад, не задерживайтесь!

…В соответствии с графиком Политотдела, первыми на избирательный участок пришли воины учебного батальона.

— Смирно! — раздалась команда с улицы. — Вольно! Первый взвод! По одному — бегом! — Воины быстро выполняли команды. Курсанты ворвались в клуб и подбежали к столу избирательной комиссии.

— Говорите свои фамилии! — крикнул сержант, член избиркома.

— Иванов! Смирнов! Стручков! — кричали курсанты.

Члены комиссии быстро ставили напротив их фамилий в списках избирателей «галочки» и раздавали бюллетени. Курсанты также быстро голосовали, как и получали избирательные документы. Никто из них не входил в кабинки для тайного голосования.

«Молодые» воины подбегали к избирательной урне и проталкивали свои листочки в щель, после чего выбегали на улицу. Небольшая очередь возникла только возле урны.

— Товарищ капитан! — закричал Зайцев. — Они не заходят в кабинки!

— Да ладно! — отмахнулся Вмочилин. — Это их право. Наше дело — это чтобы все без исключения проголосовали! А там, как они это будут делать, нас не касается. Пусть осуществляют свободное, демократическое волеизъявление!

Надо сказать, что курсанты учебной роты, да и всего учебного батальона, так как вскоре прибыли и все остальные их воины, в полной мере оправдали славу самых дисциплинированных солдат части. После стремительной процедуры голосования, они выстраивались на улице. Затем раздавался зычный крик командира роты: — На — ле — во! Ша — гом — марш! — И вновь устанавливалась тишина.

Во время этой суеты Зайцев даже не заметил, как голосовали офицеры. Перед глазами членов комиссии мелькали одни солдаты. — А куда делись офицеры? — спросил Иван. — Я что-то никого из них не видел?

— Они будут голосовать после обеда, — ответил Обалдуйский. — В Политотделе решили, что самое важное — это обеспечить явку солдат. Когда все списки будут исчерпаны, придут офицеры. С ними много проще. Если что случится, задержится, там, военачальник или будет чем-то занят, можно позвонить ему по телефону и вызвать сюда.

— Рота, смирно! Вольно! — донеслось с улицы.

— Так, внимание! — крикнул Вмочилин. — Пришли кабельщики. Готовьтесь!

Солдаты кабельно-монтажной роты вели себя уверенней. Они спокойно, без суеты, вошли в клуб и приблизились к красному столу.

— Вы называйте фамилии по алфавиту, — предложил Зайцев сержанту, члену комиссии. — Тут же все записаны в алфавитном порядке. А я буду раздавать бюллетени!

— Отлично! — кивнул головой сержант. — Так и сделаем! Андреев! Анодин! Арбузов! — стал кричать он.

— Я! Я! Я! — отзывались солдаты. Сержант ставил напротив их фамилий «галочки», а Зайцев вместе с другим сержантом раздавали сложенные в стопочку бюллетени. Здесь, несмотря на спокойный темп, голосование прошло еще быстрей.

— Вот видите, — радовался Обалдуйский, — постепенно приспосабливаемся! Все лучше и лучше!

— Встать! Смирно!!! — вдруг заорал Вмочилин.

Члены комиссии подскочили как ошпаренные кипятком.

В клуб спокойно, с достоинством входили генерал Гурьев и все его заместители.

— Вольно! — сказал командир части, подойдя к столу. — Садитесь, товарищи. Как ваши дела? Как идет голосование?

Члены комиссии продолжали безмолвно стоять.

— Садитесь! Вы что, не слышали моего распоряжения? — повысил голос командир.

— Вольно! Садись! — крикнул Вмочилин.

— Ну, как дела? — снова спросил генерал.

— Очень хорошо, товарищ генерал! — подскочил Вмочилин. — Закончили голосовать учебный батальон и первая кабельно-монтажная рота. Явка стопроцентная!

— Ну, что ж, молодцы! — улыбнулся Гурьев. — Значит, не зря вам доверили столь почетную работу! Давайте-ка, пожалуй, и мне мои бюллетени: я тоже проголосую!

Вмочилин выскочил из-за стола, выбрал бюллетени, аккуратно сложил их в стопку и, согнувшись, протянул командиру.

— Спасибо, товарищ капитан! — улыбнулся генерал, взял бюллетени и медленно вошел в кабинку для тайного голосования.

— Давайте-ка и мне, товарищ Зайцев! — сказал полковник Худков, который вместе с остальными военачальниками стоял за генеральской спиной и ждал, когда командир части первым выполнит свой гражданский долг.

— Вот, пожалуйста, товарищ полковник! — сказал Иван и протянул листки. То же самое сделали и остальные члены комиссии, раздав бюллетени трем другим заместителям, которые за все время пребывания на избирательном участке не проронили ни слова.

Высшие военачальники, повторяя действия командира дивизии, сразу же, как только генерал вышел к избирательной урне, направились к четырем кабинкам для тайного голосования. Судя по тому, как быстро они прошли через кабинки, было ясно, что никто из них не только не вычеркивал из бюллетеней кандидатов, но даже и не читал, что там было напечатано.

Около урны стоял клубный фотограф Середов и беспрерывно щелкал затвором фотоаппарата. Помещение озарялось яркими бликами лампы-вспышки.

Завершив голосование, командир части снова подошел к столу, за которым восседала комиссия. — Ну, что ж, — сказал он. — Желаю вам успешно завершить работу! Я не сомневаюсь в вашей добросовестности!

— Есть, товарищ генерал! — вскричал Вмочилин. — Сделаем все, что от нас зависит! Не пощадим ни здоровья, ни самой жизни!

— Ну, ладно, пошли! — поморщился от услышанного генерал и сделал знак рукой своим заместителям.

— Смотрите! Будьте бдительны! — громко сказал замполит Прохоров и покачал поднятым вверх указательным пальцем.

— Есть, товарищ полковник! — заорал Обалдуйский. — Это наш долг: крепить бдительность и высокую воинскую дисциплину!

Как только высшие военачальники удалились, в клубе воцарилась мертвая тишина. Казалось, члены комиссии мысленно переваривали кратковременную встречу с офицерами такого ранга. Неожиданно с улицы донесся шум солдатских голосов, и в клуб буквально нагрянули воины хозяйственной роты.

— Вот, иоп вашу мать! — вскричал Вмочилин. — Опять эта хозяйственная рота! Как всегда, распорядок не соблюдают: явились на полчаса раньше!

— Да хер с ними, товарищ капитан! — возразил Обалдуйский. — Пускай идут: чем раньше от них избавимся, тем лучше!

Солдаты хозподразделения явились на избирательный участок без всякого ритуала. Иван взял список воинов роты и хотел уже ставить напротив их фамилий «галочки», но раздумал и положил бумаги на стол.

— Раздавайте, товарищи, бюллетени! — сказал он сержантам. — Я хорошо знаю всех воинов и сам проставлю отметки!

Пока члены комиссии раздавали бюллетени, Зайцев ставил перед фамилиями воинов «галочки», даже не глядя на солдат. Наконец, он дошел до фамилии Шорника и остановился. Как раз в это время к столу подошел Таманский и взял бюллетени. Иван оглянулся. Вмочилин и Обалдуйский стояли в десяти шагах от стола и о чем-то разговаривали.

— Вася, а где Шорник? — спросил тихонько Зайцев Таманского. Тот подошел к Ивану и наклонился. — Шорник еще спит, — прошептал он, — видимо, вчера пережрал…

— Вбрось за него бюллетени, — предложил Иван, — а потом ему об этом расскажешь.

— Давай, — кивнул головой Таманский, — это дело нехитрое.

Иван протянул ему еще одну стопку: — Бери!

После обеда на участке появились офицеры, а затем вызвали по телефону и больных из лазарета. Где-то к четырем часам дня воинская часть в полном составе завершила общегосударственное мероприятие: все без исключения воины проголосовали.

— Ну, что, товарищ капитан, — обратился Зайцев к председателю комиссии, — может я пойду в штаб и выпишу накладные в столовую?

— А ты разве не сделал этого заранее? — удивился Вмочилин.

— Нет, — соврал Иван. — Я это должен делать ежедневно.

— Ну, иди, — кивнул головой капитан. — Когда ты нам понадобишься, я позвоню.

— Есть! — обрадовался Зайцев и выбежал на улицу.

В штабе он занялся самоучителем английского, а когда выполнил свой обычный дневной норматив, сходил в столовую, поужинал, и, вернувшись назад в свой кабинет, приступил к чтению французского романа.

Часов в девять вечера зазвонил телефон. — Товарищ Зайцев! — раздался голос капитана Вмочилина. — Ты что там, заснул?

— Нет, жду вашего звонка, — пробормотал Иван.

— Давай, беги сюда, нужно заканчивать работу!

— Есть!

Когда Иван прибежал в клуб, он обнаружил там одних офицеров, которые слонялись взад-вперед по комнате и громко, возбужденно между собой разговаривали.

— Давай, расписывайся в протоколе! — закричал Вмочилин, увидев Зайцева. — Мы уже ждем тебя целый час!

Иван хотел возразить, но, посмотрев внимательно на капитана, сдержался. — Где поставить подпись? — спросил он.

— Вот тут, — указал Вмочилин и склонился над бумагами. Иван расписался.

— И все? — спросил он. — Я могу идти?

— Да, работа завершена, — ответил, обдавая Зайцева сильным запахом спиртного, председатель комиссии. — Благодарю за хорошую работу! До свидания!

Г Л А В А 7

Ч Р Е З В Ы Ч А Й Н О Е П Р О И С Ш Е С Т В И Е

На следующий день, в понедельник, Зайцев, как всегда, пришел на работу сразу же после утреннего развода. В кабинете находился лейтенант Потоцкий. — Ну, как, Иван, прошел день выборов? — спросил он.

— Нормально, — ответил Зайцев, — ничего особенного не было. Голосовали, да и все. Свою задачу мы досрочно выполнили. Я уже после четырех часов ушел в штаб, где и просидел до самого вечера. Лишь часов в девять меня вызвал Вмочилин, и я пришел на участок, чтобы расписаться в протоколе. Как ни странно, подсчета голосов не производили. Хотя до одиннадцати еще было далеко!

— А зачем им проводить подсчет голосов? — усмехнулся Потоцкий. — Ведь и без того ясно, что все сто процентов голосовавших вбросили бюллетени, даже не читая их. Главное — это чтобы все пришли на выборы. А как только голосование закончилось, можно спокойно составлять протокол, а бюллетени отсылать в окружную комиссию, а, фактически, в обком КПСС.

— Выходит, урну вскрывают только затем, чтобы высыпать в мешок бюллетени и отослать их в обком?

— По крайней мере, мы именно так делали пять лет назад, во время прошлых выборов. Мне тоже довелось принять участие в работе избирательной комиссии.

Зазвонил телефон. — Слушаю, сказал Потоцкий. — А, хорошо, возьмите трубку, товарищ Зайцев!

— Слушаю, ефрейтор Зайцев! — представился по телефону Иван.

— Это Подметаев! — ответил резкий голос. — Не мог бы ты придти ко мне прямо сейчас?

— Минуточку! — Иван посмотрел на Потоцкого. — Можно, я схожу к майору Подметаеву, товарищ лейтенант?

— Конечно! В чем вопрос? — ответил начпрод.

— Иду, товарищ майор! — сказал Зайцев и положил трубку.

— Ну, как дела? — спросил после взаимных приветствий Подметаев.

— Все идет по-старому, — ответил Иван, — никаких перемен нет!

— В этом ты полностью прав, — горько усмехнулся майор. — Никаких положительных перемен действительно нет!

— Неужели что-нибудь случилось? — воскликнул Зайцев.

— Ладно. Сначала я хочу поблагодарить тебя за хорошую работу на избирательном участке. Товарищ Вмочилин очень высоко оценил твой труд. Надо сказать, что работать ты умеешь и бумажные дела знаешь, но, к сожалению, тебе не во всем хватает искренности!

— Что вы имеете в виду, товарищ майор? — насторожился Иван.

— А то, что ты, мой друг, занимаешься обманом! Вот что я имею в виду! Понял?

— Нет, ничего не понял!

— Не хитри, — поморщился Подметаев. — Не думай, что мы здесь в Политотделе — дурачки! Я же знаю, что Шорник все-таки был в самовольной отлучке! И именно в тот самый день, как мы и предполагали!

— Не может быть! — подскочил Зайцев. — Я сам видел Шорника на вечерней поверке и после нее, когда он умывался и мыл ноги перед сном! Утром он преспокойно встал вместе со всеми!

— И это — ложь! — рассердился майор. — Шорник еще долго валялся в постели после подъема! Я не стал уточнять, ходил ли он на завтрак. Но это — дело несущественное…

— Если говорить правду, — сконфузился Иван, — я в самом деле не был в роте во время подъема. Я же принимал участие в работе избирательной комиссии. А там нужно было собраться к шести часам утра. Пришлось вставать раньше…

Судя по выражению лица Подметаева, он не знал об опоздании Зайцева на избирательный участок.

— Ах, да, — сказал он, — ты же в самом деле был в комиссии! Как же я забыл об этом? Зачем же тогда «наводить тень на плетень»?

— Видите ли, я встал за несколько минут до подъема, посмотрел в сторону кровати Шорника и увидел, что он спит. После этого я быстро умылся, убрал постель и побежал на участок!

— Значит, ты в самом деле ничего не знаешь?

— А что я должен знать?

— Так вот. В ту самую ночь Шорник опять ходил к своей любовнице! Но на этот раз он настолько хитро законсперировался, что даже и тебя ввел в заблуждение! Сымитировал мытье ног, умывание и прочее. Ловко провернул!

— А может вы, товарищ майор, заблуждаетесь?

— Нет, мой друг, ошибка здесь исключена! Я точно знаю, в какое время он ушел. Было без пяти одиннадцать. А вернулся он в роту без двадцати пять!

— Удивительно! — пробормотал Зайцев. — Как это вы смогли все так точно установить? Как-будто сами находились в это время в роте?

— А что ты думаешь, мы — работники Политотдела — сидим и ушами хлопаем?

— Я так не думаю.

— То-то! — усмехнулся Подметаев. — Поэтому ты должен понимать, что с нами шутки плохи! Надеюсь, что в следующий раз мы уже Шорника не провороним. Смотри, если что-нибудь о нем узнаешь, обязательно сообщи в Политотдел! Ясно?

— Так точно, товарищ майор!

Вернувшись к себе в кабинет, Зайцев рассказал Потоцкому о разговоре с Подметаевым.

— Вот так Шорник! — воскликнул раздраженный начпрод. — Что же он творит?! Да разве неясно, что Политотдел носится с ним, как с «писаной торбой»! Сколько же можно его предупреждать? Ты же наверняка ему все рассказываешь?!

— Кому? — удивился Иван.

— Ну, Шорнику. Ты же предупредил его о том, что за ним ведется наблюдение?

— Конечно. Я из-за Шорника и согласился сотрудничать с Политотделом, чтобы быть в курсе всех событий!

— Как видишь, «овчинка выделки не стоит»! — буркнул Потоцкий. — Шорник — совсем не тот человек, из-за которого следовало бы рисковать!

— Почему вы так считаете?

— Да потому, что он просто опустился! Потерял всякую совесть! Он же тебя подводит!

— Но я так не думаю, товарищ лейтенант. В прошлый раз я уведомил Шорника, что Политотдел знает о готовящейся им самоволке. Но он сказал, что ничего не может изменить, ибо дал слово женщине и обязан его сдержать!

— Да разве достойная любви женщина не сможет понять солдата? Ведь вы же не имеете права уходить из части без специального разрешения? Это же воинское преступление! Понимаешь? Во времена Жукова его наверняка бы отдали под трибунал!

— Но он отказался слушать все мои доводы. Пришлось выдумывать уловку для Политотдела!

— Какую еще уловку?

— Ну, я сказал Подметаеву, что Шорник нарочно распускает слухи о предстоящей самоволке, а на самом деле он, якобы, хочет выявить осведомителей Политотдела!

— И он поверил?

— Судя по всему, да!

— Вот так история! — воскликнул Потоцкий. — Неужели ты не понимаешь, в какую опасную игру играешь? Ну, допустим, сейчас тебе поверили. А что будет, если в Политотделе посчитают, что ты над ними издеваешься? Да они же никогда не простят тебе этого!

— Да что мне их прощение, товарищ лейтенант? — улыбнулся Зайцев. — Служить-то осталось каких-нибудь пять месяцев! Что они мне сделают?

— Что сделают? — переспросил начпрод. — А что захотят, то и сделают! И самое лучшее, если задержат твое увольнение в запас до Нового года!

— Не может быть?!

— Все может! Такие случаи бывали здесь неоднократно. Ты не можешь себе представить, как унизительно остаться одному из всего призыва и подвергаться в самом лучшем случае насмешкам и словесным оскорблениям со стороны тех, кто совсем недавно перед тобой пресмыкался!

— Да, печальная перспектива, — пробормотал Иван.

— Вот потому я тебе и советую прекратить всякие отношения с Шорником да и потихоньку отвести от себя внимание Политотдела.

— Но я так не могу! Взять и прекратить! Это как-то некрасиво. Все-таки мы с ним друзья!

— Какие вы друзья? — покачал головой Потоцкий. — Ты для него готов на все, рискуешь своим добрым именем, а он поступает как последняя свинья!

— Вы преувеличиваете, товарищ лейтенант!

— Нисколько! Шорник, судя по всему, человек, живущий только для своих удовольствий. Ему хочется выпить, он выпивает. Хочет приятно провести время — находит себе женщину или друга, вроде тебя, с которым ему интересно поболтать. Но когда нужно проявить порядочность и уважение к людям, которые о нем заботятся, он поступает по-другому: попросту их растаптывает!

— Да не может такого быть!

— А ты вспомни историю с зубами, когда ты побывал сначала в госпитале, а потом в лазарете! Он же даже не соизволил хотя бы позвонить и узнать, что с тобой! Я уверен: случись самое худшее, и он даже не вздрогнет!

— Но он просто не мог навестить меня в медпункте, — возразил Зайцев. — Он же дежурил по роте!

— А когда ты дежуришь по роте, — усмехнулся начпрод, — разве не находишь время придти в штаб и выписать документы? Неужели это такое серьезное мероприятие, что нужно сутки безвыходно просиживать в казарме?

— Ну, может быть, он относится к дежурству серьезней, чем я…, - пробормотал Иван.

— Не смеши! — воскликнул Потоцкий. — И не витай в облаках! Уж кто-кто, а Шорник плевать хотел на это дежурство! Я думаю, что если он и был чем занят в тот день, так только, вероятно, выпивкой! Пора, наконец, понять, что Шорник — эгоистичный и тщеславный человек — и забыть его! Понимаешь?

— А как же тогда быть с той информацией, какую мне сообщил Подметаев? Нужно же рассказать обо всем Шорнику?

— Ни в коем случае! Никаких разговоров о Политотделе больше с ним не веди. Хватит его опекать! Он старше тебя на целых пять лет, «прошел и Рим, и Крым». Пусть все идет так, как и должно идти! Ясно?

…Вечером Зайцев пошел в клуб: ему не терпелось посмотреть на свой портрет. Грюшис обещал закончить работу еще в воскресенье, но из-за суеты во время выборов Иван как-то позабыл об этом. Грюшиса он застал за промыванием кистей как раз после того, как художник завершил работу над заголовком большого стенда — «Лучшие воины части». — Ну, как дела, Пранас? — спросил Иван. — Закончил ты мой портрет?

— Закончил, — ответил художник. — Сейчас покажу. Только поставлю в банку кисти.

Иван тем временем прохаживался вдоль стен и разглядывал новые рисунки. — Молодцы! — говорил он. — Вы превосходно рисуете! Какие красивые вещи!

— Иди сюда! — крикнул Грюшис. — Вот смотри, тут в углу!

Иван подошел к нему поближе. Художник держал двумя руками большой лист орголита, окрашенного в розовый цвет. — Вот это и есть твой портрет! — сказал он и перевернул лист. На Зайцева глянуло худое, почти изможденное лицо со впалыми щеками, на которых играл лихорадочный румянец. Глаза нарисованного героя смотрели зло, пронизывающе. И все это — при несомненном внешнем сходстве! Художник сумел прекрасно передать игру света, удачно выбрал коричневый фон, на котором зеленоватая солдатская гимнастерка смотрелась, как какое-то торжественно-таинственное одеяние…

— Да ты еще и философ! — воскликнул Иван. — Не просто нарисовал портрет, но и попытался передать весь мой противоречивый характер! Тут есть над чем подумать!

— Ничего такого я не передал, — улыбнулся Грюшис. — Просто живопись — дело такое субъективное…Я написал так, как смог.

— Ну, что ж, спасибо! — поблагодарил Зайцев. — Я могу взять его себе?

— Конечно, я же ведь для тебя и написал его, — улыбнулся художник. — Забирай!

На следующий день Иван ушел дежурить по штабу. Одновременно с ним заступала в наряд вся хозяйственная рота. Половину солдат отрядили работать на кухню. Еще одну значительную часть личного состава направили в караул. Начальником караула назначили командира роты Розенфельда, а заместителем к нему — младшего сержанта Чугунова. После известной истории с Шорником, случившейся в карауле, командир роты больше никогда не брал его с собой на столь ответственный участок. Началось постепенное возвышение Чугунова.

Впрочем, Зайцева все это не особенно волновало. Дежурство по штабу было для него делом привычным, и поэтому он спокойно подготовился к выполнению своих обязанностей.

Вечер прошел без осложнений. Как обычно, в два часа ночи Ивана сменил дневальный. — Смотри, будь внимателен, — предупредил своего временного заместителя Иван перед уходом в роту, — не усни! Бывают случаи, когда по ночам в штаб заходят высшие военачальники. Засекут — не сдобровать! Понял?

— Понял, товарищ ефрейтор! — бодро прокричал молоденький курсант. — Все будет как надо!

В шесть часов утра Зайцев вернулся в штаб. — Ну, как дела? — спросил он дневального.

— Ох, товарищ ефрейтор! — воскликнул курсант. — Тут недавно звонили с контрольно-пропускного пункта! Пришел начальник штаба! Я жду-жду, а он что-то сюда не заходит!

— Странно, — пробормотал Иван, — обычно, первым делом начальник штаба идет сюда. Куда же он делся? — Но тут его осенило: — Ведь сегодня наша рота в карауле! Наверняка полковник решил проверить боеготовность караула! Видимо, кто-то все-таки доложил начальству о том, что случилось в прошлый раз с Шорником!

Иван набрал номер телефона контрольно-пропускного пункта. — Это Зайцев, — сказал он в трубку дневальному, — позовите помощника дежурного по части!

— Слушаю, сержант Прелов! — донеслось из трубки.

— Хорошо, что хоть на проходной нынче наши дежурные! — подумал Иван и спросил: — Ты не знаешь, Витя, куда пошел Новоборцев? Что-то он в штабе не появляется?

— Я пока ничего не знаю, Иван, — пробормотал Прелов. — Вот только мне кажется: у нас тут что-то произошло!

— Почему тебе так кажется?

— Да потому, что только что из караульного помещения позвонил Новоборцев и вызвал туда дежурного по части!

— Майора Баржина?

— Да. Поэтому я и подумал: что-то наверняка случилось!

— А ты предупредил «караулку», что Новоборцев прошел на территорию?

— Да, мы с дневальными известили всех! Даже в роту позвонили!

— В принципе, все должно быть нормально. В роте дежурит «молодежь». А их в «учебке» прилично поднатаскали. Да и в карауле почти нет «стариков»…

— Да, только Гусаков и Таманский. Но они, вроде бы, вести себя умеют!

— Наверное, никакого «чепе» нет, — сказал, успокоившись, Зайцев. — Может просто начальник штаба пригласил Баржина для совместного обхода постов?

— Может и так, — ответил Прелов.

Зайцев положил трубку, присел на стул и задумался. На душе было неспокойно. — Позвоню-ка в роту, — решил он, — может ситуация и прояснится?

— Дневальный Растеряев слушает! — раздалось из трубки.

— Это Зайцев! Позови-ка дежурного! — сказал Иван.

— Слушаю, ефрейтор Балобин!

— Миша, что там случилось? — спросил Зайцев. — Неужели какое «чепе»?

— Знаешь, Иван, что-то произошло на посту! В роту недавно звонил Розенфельд и требовал, чтобы я срочно направил Шорника, Кулешова и Гулевича в «караулку»!

— Одних «стариков»?

— Да. Насчет Шорника все ясно, он же у нас сейчас за замкомвзвода…А вот зачем вызвали Кулешова и Гулевича, не знаю!

— Значит, все-таки что-то случилось?

— Да, наверняка!

Вдруг к Зайцеву подбежал его дневальный. — Товарищ ефрейтор! — закричал он. — Сюда идет начальник штаба!

Зайцев выскочил из комнатушки и остановился перед открытой настежь входной дверью. — Штаб! Смирно! — заорал он, как только увидел вошедшего полковника Новоборцева. Следом за ним шел дежурный по части.

Начальник штаба остановился и выслушал рапорт Зайцева. — Так, значит, за время вашего дежурства ничего не случилось? — усмехнулся он. — Ничего, выходит, не натворили?

— На вверенном мне участке ничего, товарищ полковник! — прокричал Иван.

— Ладно, вольно! — пробурчал Новоборцев и направился вместе с майором Баржиным в свой кабинет. В это время зазвонил телефон. Дневальный поднял трубку. — Товарищ ефрейтор! — крикнул он Зайцеву. — Прибыл командир части!

— Вот это утро! — подумал Иван. — Сегодня все военачальники решили встать пораньше!

С командиром части доклада не получилось. Как только Иван закричал: — Штаб смирно! — генерал тут же махнул рукой: — Вольно! — и, не останавливаясь, проследовал в свой кабинет.

— Вольно! — прокричал Зайцев и зашел в кабинку дежурного.

— Слава Богу, — подумал он, — что теперь уже не надо будет выскакивать и подавать команду!

Однако в душе он ощущал какое-то смутное беспокойство. Ивана не покидало чувство скованности, необъяснимого напряжения.

Раздались шаги и по коридору прошли начальник штаба и дежурный по части. Судя по всему, они направились в кабинет генерала. Через четверть часа вновь застучали сапоги, и из глубины штаба выбежал майор Баржин. Он выскочил на улицу и помчался в направлении контрольно-пропускного пункта.

Иван набрал номер Прелова. — Витя, — сказал он по телефону, — к вам побежал Баржин. Он тут о чем-то совещался с командиром и начальником штаба…

— Ага, спасибо! — буркнул Прелов.

Отправив дневального на завтрак, Зайцев стал просматривать книгу сдачи и приема дежурств, хотя на самом деле его мысли были далеки от штабных дел. Зазвонил телефон. — Это я, Иван, — раздался голос Прелова, — кое-что прояснилось! Оказывается, сбежал с поста Таманский!

— Не может быть! — пробормотал Зайцев. — Это какая-то ошибка!

— Да какая там ошибка! — воскликнул Прелов. — Мне Баржин рассказал все подробно! Под утро начальник штаба пошел на пост…Ну, на тот самый, за учебным батальоном, где стоял Таманский. И там никого не оказалось! Новоборцев немедленно просигналил с караульной вышки «нападение на пост»! Ну, тут же прибежал Розенфельд со всем вооруженным караулом. Начальник штаба потребовал немедленно поставить на пост часового. После этого они с Розенфельдом и остальными солдатами пошли в «караулку», куда сразу же вызвали и дежурного по части. Там они совещались, что нужно делать. Новоборцев предлагал вызвать из гарнизона наряд с собаками-ищейками, чтобы направить их по следу. Ведь Таманский сбежал с автоматом! А это — страшное дело!

— Что он, с ума сошел?! — вскричал Зайцев.

— Может и сошел, — ответил Прелов, — но Розенфельд попросил Новоборцева позволить ему самому найти Таманского, не предавая эту историю огласке. Полковник сначала не соглашался, но Розенфельд пообещал через час-полтора вернуть Васю вместе с оружием. Тогда начальник штаба сказал, что доложит обо всем генералу, и что тот прикажет, то и будет. Ну, в общем, Розенфельду разрешили самому «расхлебывать» эту «кашу». Хотя командир части сказал, что если Таманского не найдут в течение часа — полутора, он будет вынужден поднять тревогу в гарнизоне!

— Вот так беда! — пробормотал Иван. — Наикрупнейший скандал!

— Еще бы! Командир сказал, что если Розенфельд не вернет дезертира и оружие, он поплатится за это своими погонами!

В это время пришел дневальный, и Зайцев отправился на завтрак.

Вернулся он довольно скоро и никаких перемен не обнаружил. Внешне, казалось, ничего особенного не произошло. Как обычно, спокойно прошел развод на работы: Иван слышал доносившуюся со стороны плаца музыку. Затем штаб стал наполняться офицерами, писарями и посетителями. Пришел и лейтенант Потоцкий. — Товарищ Зайцев! — позвал он Ивана. — Зайдите-ка ко мне в кабинет!

— Ну, и дежурство сегодня, товарищ лейтенант! — пожаловался Иван, переступив порог продслужбы. — Командиры носятся взад-вперед с самого утра! Даже генерал прибыл ни свет, ни заря!

— Знаешь, что я сейчас видел? — спросил начпрод.

— Что?

— Как вашего Таманского вели под конвоем на «капепе»!

— Так, значит, его поймали?

— А что он такого натворил?

— Да сбежал с боевого поста с автоматом!

Потоцкий остолбенел: — Да он что, с ума сошел?

— Откуда я знаю? — ответил Зайцев. — Мне только сказали, что Таманский стоял на посту, а когда туда нагрянул начальник штаба, его уже на месте не было…

— Но он сам вернулся?

— Не знаю. Мне сказали, что Розенфельд пообещал найти беглеца, и командир части разрешил.

— Сам командир? Так он в курсе?

— Ну, конечно, коли его вызвали в седьмом часу утра в штаб!

— Вот так скандал!

— Что же делать, товарищ лейтенант? — спросил Зайцев. — Ведь Таманскому грозит дисциплинарный батальон! Может поговорить с полковником Худковым?

— И не вздумай! — вскричал Потоцкий. — Ты даже не представляешь себе, какое это опасное дело! Только что накалились все страсти, а ты полезешь в самое пекло! Нам еще только этого не хватало! Сам натворил — пускай сам и расхлебывает!

— Но ведь его же могут отдать под суд?!

— А что ты хочешь, по головке его погладить? Ну-ка, негодяй, дезертировал с боевого поста да еще с оружием в руках! Впрочем, погоди, пусть обстановка несколько утрясется, тогда будет видно!

— Вы думаете, ситуация улучшится?

— Все может быть!

В это время в дверь постучали, и вошел Шорник. — Здравия желаю, товарищ лейтенант! — прокричал он. Потоцкий пожал ему руку и указал на стул: — Садись!

— Ну, что, как дела? — спросил Зайцев. — Таманский сам вернулся, или вы его поймали?

— Так вы уже обо всем знаете? — удивился Шорник.

— Ну, не обо всем, — ответил начпрод, — а только о том, что Таманский сбежал с поста, а потом его, наверняка, посадили в камеру предварительного заключения!

— Расскажи, Вацлав, зачем Розенфельд вызывал в «караулку» вас с Кулешовым? — пробормотал Иван.

— Ну, в общем, где-то в начале седьмого я находился в умывальнике. Туда прибежал дневальный и сказал, чтобы я вместе с Кулешовым и Гулевичем срочно шли в караульное помещение к Розенфельду. Ну, мы и побежали. Даже не умылись! Не успели мы приблизиться к «караулке», как оттуда вышли начальник штаба и дежурный по части. Стало ясно, что случилось что-то неладное! Увидев нас, Розенфельд сразу же начал допрос, не знаем ли мы, где живет баба Таманского. Ну, я, само собой, ничего не знал. Гулевич тем более. Он ведь то ли литовец, то ли латыш, и по самоволкам не бегает. Правда, его вызвали, чтобы он заменил на посту одного из караульных. Розенфельд позвонил в роту и сказал дежурному, чтобы принесли из «оружейки» автомат Гулевича. Ну, а потом «рожа» пристал к нам с Кулешовым, рассказывайте, мол, все начистоту! Ну, а что я расскажу? Да и Кулешов молчал, пока Розенфельд не стал нас умолять: выручайте, мол, ребята, иначе пропаду из-за этого мудака на старости лет! Тогда Кулешов согласился. Он сказал, что знает, где живет возможная любовница Таманского. Обрадованный Розенфельд наобещал нам кучу внеочередных увольнений, если мы найдем Таманского. И мы нашли!

— Как? Каким образом? — воскликнул Потоцкий.

— Мы пошли по дорожке через пролом в стене в сторону деревни Азарово. Туда, где мы выпивали со «стариками». Помнишь, Иван?

— Помню! — кивнул головой Зайцев. Потоцкий с ужасом на него посмотрел.

— Ну, прошли мы речку, — продолжал Шорник, — Кулешов и говорит: — Вон, видишь та изба — там живет общеизвестная плятища! — Я спросил: — И что будем делать? — Кулешов ответил, что нужно тихонечко подойти к дому и, если удастся, незаметно войти в него. Так все и получилось. Мы толкнули дверь, и она открылась. Собаки, судя по всему, не было. В сенях тоже был безлюдно. Мы тихонько приоткрыли дверь в жилое помещение и услышали доносившиеся оттуда стоны и кряхтение. На большой кровати трахались Таманский, ну…и та плять…

— А они слышали, как вы вошли? — перебил его Зайцев.

— Нет, они так увлеклись любовной возней, что ничего не слышали. В углу, в изножье кровати, стоял автомат, а рядом лежал подсумок с патронами. Я встал на четвереньки и бесшумно подкрался к оружию. В это время девка вдруг как взвоет: — Суй! Глубже, Васенька, глубже!

— Ах, как хорошо! — заорал Таманский и закряхтел. Пока они вопили, я передал подсумок и автомат Кулешову, повернулся и быстро вылез из комнаты. Затем мы сели на табуретки, стоявшие возле маленького стола в простенке, расположенном между сенями и комнатой, где возлежали влюбленные, и стали курить.

— Эй, Вася! — раздался вдруг через некоторое время женский голос. — Никак куревом пахнет?!

— Вроде бы да, — ответил Таманский. — Может от печки? Надо сходить и посмотреть! — Ну, он вышел и увидел нас. Конечно, очень удивился. Сначала даже бросился обратно в комнату. А мы сидели и молчали. Слышим, он там говорит: — Пойду-ка я, Вера, на пост. Я уже тут и так слишком долго пробыл, могут в дисбат посадить! — Она же ему что-то в ответ пробурчала. Затем послышалось чмоканье. Через пару минут Таманский вышел к нам одетый и показал пальцем, чтобы не шумели. Мы и пошли. Я нес автомат, а Кулешов — подсумок. По дороге Таманский спросил, кто его засек. Ну, а Кулешов ответил, что Розенфельд. Тогда Вася успокоился и сказал, что командира роты он не боится: только два дня тому назад они наворовали на одном заводе чуть ли не тонну масляной краски для начальства…Мы не хотели говорить правду, потому как боялись, что он с перепугу начнет пороть горячку. В общем, привели его в «караулку». Там Розенфельд так кричал, что, наверное, было слышно в центре города! А затем Таманского отвели на «капепе» и сдали дежурному по части!

Г Л А В А 8

О Т В А Ж Н Ы Й О Х О Т Н И К

К вечеру по штабу поползли слухи, что Таманского собираются отправить на гарнизонную гауптвахту. Об этом Зайцеву рассказал новый писарь секретной части, только недавно перешедший в хозяйственную роту — рядовой Мешайло. Иван встретил его в коридоре, когда направлялся в строевую часть за пишущей машинкой. — Зайди-ка ко мне на пару минут! — сказал он «молодому» воину. Тот подчинился.

— Ну, что там слышно, Сергей? — спросил Зайцев, когда они остались без свидетелей.

— Сейчас у командира проходит совещание, — ответил тот. — Я видел, как к нему в кабинет шли полковники Новоборцев, Худков, майор Баржин и капитан Розенфельд. Вот тут и решается судьба Таманского!

— Ты думаешь его посадят? — встревожился Иван.

— На «губу» — запросто! — ответил Мешайло.

— На «губу» еще чепуха, — пробормотал Зайцев. — Вот если отдадут под трибунал…

— Под трибунал не отдадут, — улыбнулся Мешайло. — Я слышал, как прапорщик Добророднов разговаривал с капитаном Козловым. Ну, они, в общем, считают, что Таманского ждут либо пятнадцать суток ареста, либо изгнание из хозяйственной роты куда-нибудь на отдаленный объект, так сказать, «на лопату»!

— Конечно, если это так, тогда дело обстоит не совсем плохо. Все-таки Вася «старик» и на объекте ему некого бояться. Безусловно, это не хозяйственная рота, но и не дисбат!

— Да, и это, видимо, наиболее вероятный исход, потому что самому командованию невыгодно сажать на гауптвахту за такой серьезный проступок и тем самым предавать огласке все то, что произошло. А такая история чревата большими неприятностями для начальства!

На вечерней поверке Таманского в строю не было. Когда выкрикнули его фамилию, Прелов ответил: — Гауптвахта!

«Молодые» солдаты зашептались. — Рота, смирно! — закричал дежурный, и вновь установилась тишина.

Когда закончилась перекличка, Зайцев подошел к Шорнику. — Вацлав, ты не знаешь, где сейчас Таманский? На «капезе» или «губе»? — спросил он.

— А ты разве не знаешь? — удивился Шорник. — Не мог, что ли, позвонить на проходную?

— Нет, не звонил, — пробормотал Иван. — Там сейчас дежурит учебная рота, и я не хочу с ними разговаривать!

— Таманский сидит на «капезе», — ответил Шорник. — Ну, а завтра он вернется в роту. Денька же через три его отправят куда-нибудь на объект.

— Ты это точно знаешь?

— Абсолютно. После ужина в роту приходил Розенфельд и рассказал о состоявшемся у командира части совещании. Чего там только не говорили! Предлагали самые суровые меры! Отдать под трибунал, направить в дисбат, и еще черт знает что! Но, в конце концов, все-таки победил здравый смысл. Розенфельд сказал, что история эта весьма опасная. Если вынести ее за пределы части, возможны самые тяжелые последствия. Все-таки наша часть является образцовой и по дисциплине, и по трудовым делам. Ведь только недавно нам вручили почетное Красное Знамя! А тут такая беда! В общем, наш капитан предложил наказать Таманского весьма умеренно, как допустившего незначительное нарушение на посту. Надо сказать, что начальник штаба был категорически против предложения «папы». Он пытался убедить генерала в необходимости привлечения Таманского к военному суду. Против этого возразили все остальные. Полковник Худков заявил, что «нам только еще не хватало трибунала и бесчестья для всех военачальников части»! С этим доводом все безоговорочно согласились. Решили продержать Васю сутки в камере предварительного заключения, а потом вернуть в роту, чтобы он собрал вещи для перехода в кабельно-монтажный батальон.

— А как же слухи? Ведь наверняка Политотдел обо всем узнает и «настучит» куда повыше?

— А что Политотдел? Если воины сговорятся, Политотдел ничего не сделает! Розенфельд пообещал начальству поговорить со всеми, кто знает обстоятельства, связанные с Таманским, чтобы нигде об этом не болтали. Официальная версия такова: начальник штаба, проверяя посты, не обнаружил на своем месте Таманского. А когда прислали караул, его нашли в кустах справлявшим нужду. Вот и все!

— Но ведь и в этом случае налицо нарушение? Нужно вызывать наряд, если уже так невмоготу, и только после того как на посту вновь будет охрана, идти в кусты!

— Ну, а если понос?

— Не знаю, — усмехнулся Зайцев, — наверное, тогда нужно…ну, что ли…в штаны…

— Все в жизни не предусмотришь, — поднял вверх большой палец Шорник, — поэтому иногда возможны и нарушения…

— Но в таком случае проступок Таманского совсем незначителен. Это скорей несчастье, чем дерзость!

— Но видишь, все-таки проступок есть проступок! И в данном случае взыскание, которое получит Вася, будет выглядеть как суровая, но справедливая кара!

В четверг, как обычно в три часа дня, Зайцев посетил майора Скуратовского.

— Ну, как? — поинтересовался тот. — Побеседовал ты с Грюшисом? Удалось ли узнать что-либо?

— Побеседовал, Владимир Андреевич, — ответил Иван, — и не один раз! Думаю, что в нем мне удалось полностью разобраться!

— Неужели? Ну, и что он из себя представляет?

— Никакого для нас интереса! Обыкновенный советский человек!

— Не может быть!

— Я это говорю не только потому, что предполагаю. Я абсолютно уверен, что он никогда ничего антисоветского не говорил! Ну, например, завел я разговор о нашей политической системе. Грюшис слушал-слушал, а потом вдруг говорит, что он ничего в этих делах не понимает и знает только, что социализм — самый справедливый строй и что в нашей стране все люди равны между собой, независимо от их должностного положения. Ленина он вообще обожествляет, считая его самым великим человеком на Земле. Какие тут могут быть сомнения?

— Странно, — покачал головой Скуратовский. — Такое впечатление, что с ним провели профилактическую беседу! Но все-таки ты не упускай его из виду — Может быть, постепенно, что-нибудь откроется!

— Конечно, товарищ майор, если он выскажет что-нибудь подозрительное, я обязательно вам сообщу!

— Ну, а теперь, давай напишем немного о поведении Туклерса и Балкайтиса, — предложил Скуратовский и протянул чистый лист бумаги. — Ты с ними встречался?

— Очень недолго, Владимир Андреевич. Вся эта неделя была буквально перенасыщена работой, и мне не удалось хорошенько побеседовать с ними.

— Ну, тогда пиши под диктовку.

Иван написал о том, как Туклерс и Балкайтис наперебой давали высокую оценку социалистических достижений Советского государства. Туклерс уже совершенно преобразился и стал полноценным советским гражданином, а Балкайтис еще только начинал осознавать все преимущества развитого социализма. Иногда Балкайтис даже «спорил» о том, что в некоторых капиталистических странах бывают еще и какие-то положительные моменты. Но Зайцев начинал «доказывать», что это не так. Например, безработица, с точки зрения Балкайтиса, «рассматривалась» как важный фактор стимулирования заинтересованности работников в повышении своей квалификации и качественном труде. Иван же «возражал», что моральный фактор ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов, что безработица — это серьезное унижение человеческого достоинства. А разве униженный человек будет хорошо трудиться? Балкайтис, скрепя сердце, «согласился».

В таком духе и были составлены очередные докладные.

— Ну, вот, наша работа постепенно движется, — улыбнулся Скуратовский, пряча очередной листок в папку, — хотя, к сожалению, за последнее время мы выявили очень мало антисоветски настроенных лиц!

— Что ж поделаешь! — вздохнул Зайцев. — Новые солдаты, прибывающие в роту, совсем не интересуются политикой. Разговоры у них, в основном, сводятся к выпивке и бабам!

— Ну, это тоже хорошо, — сказал майор. — Пусть лучше люди обсуждают естественные вещи, чем лезут в политические дебри! Хотя, я думаю, большую роль в том, что солдаты не допускают антисоветских суждений, играем мы. Если бы не было хорошо поставленной профилактической работы, от людей можно было бы всего ожидать!

— Вы, конечно, правы, — согласился Зайцев. — Если людей распустить, они способны натворить немало бед!

— Кстати, а что там у вас случилось на посту? — спросил вдруг Скуратовский.

Иван вздрогнул. — На каком посту? — воскликнул он.

— Ну, в карауле!

— А, вы, наверное, про обход начальника штаба? — улыбнулся Зайцев.

— Да, про этот случай.

— Да ничего там особенного не случилось. Таманскому приспичило в туалет, ну, он и пошел в кусты. А тут проходил начальник штаба и устроил такой скандал!

— Только и всего? А я слышал, будто ваш солдат дезертировал!

— Уж Таманского я, слава Богу, знаю! — усмехнулся Зайцев. — Я с ним сам обо всем говорил. Уж мне-то он врать не будет!

— Хорошо, что я не принял никаких мер, — вздохнул с облегчением Скуратовский, — а то пришлось бы потом краснеть перед начальством за дезинформацию! Спасибо, что помог мне в этом деле!

— Да не за что, — скромно ответил Зайцев и опустил глаза. — Это мой долг — говорить вам только одну правду!

…Вечером в кабинет продснабжения пришел главный виновник последних событий — Таманский.

— Ну, слава Богу! — обрадовался Иван. — Наконец-то тебя выпустили!

— Да, Ваня, — грустно сказал Таманский. — Выпустили, но уже скоро я буду далеко отсюда!

— Отсылают «на лопату»?

— Да. Сегодня после обеда ко мне в камеру пришел Розенфельд. Само-собой, орал как сумасшедший, словом, ругался. А потом успокоился и разъяснил мне всю обстановку. В общем, я никуда за пределы части не уходил, а лишь только отошел от вышки, чтобы посрать. Ну, меня Новоборцев и засек!

— Что, в кустах?

— Да нет, засек, что меня нету на вышке. Я, конечно, обрадовался, что придумали такую историю. Но Розенфельд сказал, что от наказания мне не уйти. Дескать, командир части и начальник штаба решили убрать меня из роты и услать на какой-нибудь объект. Словом, чтобы прекратить все разговоры о происшествии.

— Ну, и как ты?

— А что я? После всего того, что было в камере передумано, это не самое страшное. Придется смириться!

— Да, Вася, — вздохнул Иван, — очень жаль, что ты покидаешь роту. Ведь из всех «стариков» у меня больше нет друзей! Значит, опять придется жить как в волчьей стае и терпеть все оставшееся время склоки, оскорбления и скандалы! Ты-то хоть как-то их сдерживал!

— Брось ты, Иван, — улыбнулся Таманский, — никого я не сдерживал! Ты сам умеешь за себя постоять! Тут уже осталось каких-нибудь пять месяцев…Выдержишь!

— Впрочем, что это я говорю о себе! — воскликнул Зайцев. — Ведь это тебе придется уживаться с новым коллективом! Все-таки это во много раз трудней!

— А ничего! — ответил Таманский. — Я, слава Богу, «тертый калач»! Меня не тронут! «старик» есть «старик»! К тому же у меня вот что есть! Успокою любого! Вот моя правда! Вот наша Советская Конституция! — И он показал Зайцеву здоровенный кулак.

— Ну, с нашими людьми, — улыбнулся Иван, — это бесспорный аргумент! Однако, Вася, скажи, на кой черт тебе понадобилась эта самоволка? Неужели ты не раскаиваешься в случившемся?

— Ни в коем случае! — сказал твердым голосом Таманский. — Я уже давно не спал с бабой, уже стал с ума сходить! И во сне и наяву мне мерещились голые женщины! А тут стою на посту, глядь — идет баба! Симпатичная, стройная, жопа, груди — все при ней! Да разве тут удержишься?

— Так что, девка, в самом деле, пришла на пост?!

— В самом деле! Я глазам своим не поверил! Думал, что опять мерещится! А она вдруг задирает юбку, а там, представляешь, волосы! В общем, без трусов! Я забыл обо всем на свете и бегом за ней…А она потихоньку отступала и пролезла в дырку, что когда-то в стене проломили. Но за забором я ее настиг. Бросил на землю автомат и хотел ее сразу же трахнуть, но она говорит, что пойдем, мол, со мной, тут рядом…Там и полежим, сколько захочешь. Я ей говорю, девушка, милая, ну, дай хоть разочек засунуть, а потом я пойду с тобой хоть на край света! Ну, она легла, развела ноги, и тут я ей…В общем, сам понимаешь! Правда, сначала все получилось как-то быстро. А потом мы пошли к ней домой, где, слава Богу, никого из посторонних не было. Пришли в избу, ну, я ее тут же поставил «раком». Затем она пожарила мне картошечки, предложила самогонки. Но я знаю, что от спиртного у меня плохо стоит, ну, и отказался. А трахались мы с ней потом до той самой поры, пока не заявились Шорник с Кулешовым!

— Неужели ты не слышал, как они вошли?

— Какое там услышишь! Я как раз вогнал Верке по самые яйца, она застонала, стала метаться, ну, тут и я почувствовал нестерпимое удовольствие…А после той «палки» у меня уже не было никаких сил. Мы легли, обнявшись, и вдруг я почуял запах табачного дыма!

— Ну, остальное я знаю, — остановил его Зайцев. — Мне Шорник рассказал все. Удивительно только, как это твоя возлюбленная не догадалась о присутствии посторонних лиц?

— Да она настолько устала, что не могла даже громко говорить! Не говоря уже о том, чтобы двигаться. К тому же она перед последней «палкой» хапнула полстакана самогонки. Так что, когда я уходил, она засыпала…

— А ребята поступили молодцом!

— Почему ты так считаешь?

— Ну, не стали говорить тебе всю правду!

— Как не стали? — удивился Таманский. — Да они мне все чуть ли не у самого Веркиного дома выложили! Кулешов сказал, что ты, мол, гандон, роту позоришь? Сам Новоборцев тебя засек! А Шорник добавил, что из-за меня теперь посадят на «губу» Розенфельда!

— Странно, — пробормотал Иван, — а ведь Шорник мне говорил совсем обратное. Будто бы они сказали тебе, что о проступке знает только один Розенфельд!

— Куда там! Я сперва как услышал, что меня ищет сам начальник штаба, так от страха чуть было не убежал. Но Шорник направил на меня дуло заряженного автомата да как заорет: — Стой! Стрелять буду! — что тут уже было не до беготни!

— Выходит, ты оказался как бы под арестом?

— Не выходит, а совершенно точно! Я шел рядом с Кулешовым, а Шорник вплоть до самой «караулки» следовал сзади, держа наизготовку автомат!

— Зачем же он тогда мне соврал? — спросил Зайцев. — Хотя, может быть, для того, чтобы показать тебя не дезертиром, возвратившимся под конвоем, а добровольно пришедшим, чтобы смягчить твою вину!

— Не знаю, — ответил Таманский. — Черт его ведает, этого Шорника! Он всегда любит преувеличивать, похваляться, показывать свою ведущую роль. Ну, да ладно! В конечном счете, лучше уж пусть будет то, что есть, чем то, что могло быть, если бы я сбежал!

— Это уж точно! Как говорится, «что Бог не делает, все к лучшему»!

В самом деле, как и обещал Розенфельд, Таманский получил только три дня для того, чтобы подготовиться к переходу в другую роту. Хотя, впрочем, эти три дня были нужны военным чиновникам для оформления документов на переход и прочую волокиту. Ведь прежде чем перевести солдата в другое подразделение, требовалось еще подыскать таковое. К тому же высшие военачальники так разозлились на Таманского, что решили выслать его на самый отдаленный объект, а для этого тоже было необходимо определенное время!

Эти три дня пролетели для Таманского как одно мгновение. Он даже не смог проститься со своей возлюбленной: Розенфельд приставил к нему надзирателями Лисеенкова и Гундаря, и те не спускали глаз с незадачливого гуляки.

Единственное, что только смог получить в это время от роты Василий — это фотографию, на которой Середов запечатлел его вместе со всеми «стариками» хозподразделения.

В понедельник утром, когда Зайцев занялся оформлением продовольственно-путевых документов, ему на глаза попалась выписка из приказа по строевой части с фамилией Таманского. — Так, куда же он едет? — подумал Иван. — Цифра части мне ни о чем не говорит…Но вот шесть дней пути! Неужели Тюратам?

Зайцев подскочил и побежал в строевую часть.

— Миша, — спросил он Балобина, — ты не знаешь, куда отправляют Васю?

— А ты разве не догадался? — усмехнулся тот. — Да в Тюратам! В самое гиблое место — в Казахстанские степи! С ним вместе едут еще трое разгильдяв из кабельного батальона, которых приловили на пьянках. А конвоировать их будет прапорщик Пернепесов!

Едва только Зайцев успел выписать текущие документы, как к нему в кабинет пожаловали все отъезжавшие на объект.

— Вот, пожалуйста, ваши продовольственные аттестаты, — Иван протянул документы здоровенному, коренастому, напоминавшему дубовый обрубок Пернепесову, — а продпутевые деньги получите в финансовой части. Ну, Вася, счастливо тебе! — Зайцев обернулся к Таманскому и пожал ему руку. — Крепись! Где наша не пропадала!

— Прощай, Ваня, — с грустью сказал Таманский. — Вот уж не думал, что так расстанемся…Ну, ничего, Бог даст, еще встретимся!

— Что это твоя так волнуешься? — удивился прапорщик Пернепесов и его жирное маслянистое лицо с узенькими глазками расплылось в широкую улыбку. — Моя радуюсь, что в казахи ехал, а твоя — горюю! Не надо волнуйся! Моя не горевать! Там хороший дружба: моя защищай, а товарища — погибай! Так, сисю…пословица русский…сказала!

И они ушли.

— Да, вот так конвоир! — подумал Иван. — Не может по-русски правильно сказать ни одного слова!

В это время вошел Потоцкий. — Ну, что пригорюнился, товарищ Зайцев? — спросил он.

— Жалко Таманского, товарищ лейтенант, — пробормотал Иван. — Все же мы с ним друзья с самой «учебки»! Едет в такую дыру — Тюратам! Да еще с этим придурком Пернепесовым, который слова по-русски сказать не может!

— Пернепесов, конечно, чурбан! — согласился начпрод. — Но это вовсе не значит, что он свою работу не знает! Этот прапорщик, мой друг, служил в свое время старшиной в дисбате! Понимаешь? Так что ты зря считаешь его этаким дурачком. Он у себя на уме!

— Значит, тем хуже для Таманского, — возразил Иван. — Ведь он его там замучает!

— Таманский, увы, свою долю заслужил, — пробормотал начпрод, — так что ему жаловаться нечего! Хотя не такое уж у него страшное положение. В конце концов, он — «старик», а там на объектах «старики» всеми делами заправляют. Значит, твой друг не пропадет! Ты же не знаешь, что начальник штаба едва не изменил решение! Таманскому могла бы грозить еще более суровая кара, если бы не очередное происшествие!

— А что еще случилось?

— Да в субботу мы ездили на охоту, и там произошло несчастье с командиром учебного батальона!

— С подполковником Втащилиным?! — воскликнул Зайцев. — Что ж такое?

— Да, с Втащилиным, — с грустью промолвил Потоцкий. — Он сейчас лежит в госпитале в тяжелом состоянии!

— В него что, стреляли? — удивился Иван. — Неужто покушение?

— Нет, — махнул рукой начпрод, — все было иначе. Никто в него не стрелял. Как известно, товарищ Втащилин возглавляет у нас общество охотников. Ну, туда входят многие офицеры части, в том числе и я. Иногда мы собираемся вместе, берем выпивку, закуску, ну, и…едем в лес, туда, где можно пострелять дичь. Поговаривали, что в лесу, куда мы на этот раз поехали, водятся кабаны и волки. Ну, мы уселись в специальную машину, заказанную для нас в техчасти. В кабине рядом с водителем уселся полковник Новоборцев, а мы расположились вместе с товарищем Втащилиным наверху под натянутым брезентом. Я сидел прямо рядом с комбатом, и он рассказывал нам всякие истории из своего охотничьего опыта. Оказывается, где только не охотился Втащилин! Он даже бывал в Уссурийском крае и один на один выходил на тигра!

— Да ну? — удивился Зайцев. — Это же ведь смертельно опасно! А вдруг бы промахнулся?

— Он и сказал, что промахнулся, верней, только ранил свирепого зверя, а не убил. Ну, и тигр, взревев от боли, прыгнул на комбата! Пришлось ему сражаться с обезумевшим зверем в рукопашной! И Втащилин сумел победить тигра, вогнав ему охотничий нож прямо в сердце!

— Да врет он все, товарищ лейтенант! — усмехнулся Иван. — Разве сможет человек победить в рукопашной схватке тигра?! Это просто анекдот!

— Не врет, товарищ Зайцев, а, пожалуй, лучше сказать, врал! — пробормотал помрачневший Потоцкий. — Ведь его дело плохо!

— Да что с ним такое? — спросил Иван. — Неужели выпал из машины?

— Да погоди ты, не перебивай! — рассердился начпрод. — Дай, расскажу, как все было! Ну, ехали мы, а он, то есть Втащилин, все говорил и говорил! Даже с гигантским вепрем он справился! Где-то на Кавказе появилось настоящее чудовище — огромный кабан — который никому не давал покоя: разрывал посевы, нападал на людей, словом, навел страху на всю округу! Ну, товарищ Втащилин отдыхал там на курорте и узнал об ужасном звере. Он смело вмешался в это дело и убил кабана из обыкновенного охотничьего ружья!

— Как-будто без него некому на Кавказе стрелять! — съязвил Зайцев.

— Но комбат говорил так убедительно и красноречиво, что мы сидели и помалкивали. В конце концов, он ведь подполковник! В общем, приехали мы в заповедный лес, оставили машину с водителем на поляне, а сами решили идти цепью и как только покажется зверь, стрелять…

— А какое у вас было оружие?

— У всех обыкновенные двухстволки. Только у Втащилина был в руках карабин. Кто ему разрешил взять с собой нарезное оружие, я не знаю, но полковник Новоборцев был в курсе, так как ни словом, ни жестом против этого не возражал. Ну, в общем, ходили мы по лесу часа два, но ни одного зверя так и не встретили. Тогда Втащилин посоветовал всем вернуться на поляну и перейти на другую сторону дороги. Но не дойдя до поляны, он изменил решение и пошел советоваться к Новоборцеву. Через некоторое время начальник штаба созвал всех нас и предложил отобрать несколько человек в загонщики, чтобы одни стояли с оружием наперевес и ждали, а другие выгоняли бы зверя прямо на выстрел…

— Но ведь это же опасно? — возразил Зайцев. — Вы же так могли бы перестрелять друг друга?

— Я тоже так подумал и сказал, что такое мероприятие весьма рискованно. Все-таки оружие есть оружие! Но Втащилин рассмеялся и сказал, что этим самым я показываю свою трусость! Пришлось смириться. Кому приятно слышать такие упреки? Хотя мне повезло: я не попал в число загонщиков! Назначили одних прапорщиков, как имевших самые низкие звания. Мы же разбились на четверки и засели в кустах. Я оказался рядом с Втащилиным и двумя другими офицерами. Полковник Новоборцев со своей группой расположились слева от нас. Долго слышались крики загонщиков. Сначала далеко-далеко, а потом все ближе и ближе. Ружья у нас были заряжены, курки взведены. Оставалось только дождаться зверя. Мы сидели как вкопанные, не произнося ни слова: Втащилин строго предупредил, чтобы не спугнули дичь. Вдруг прямо напротив нас хрустнула сухая ветка, зашевелились кусты, и…раздался неожиданный крик Втащилина! Я вздрогнул и подумал, что на него напал волк! А бедный комбат грохнулся всей тяжестью своего грузного тела на землю! Я забыл про охоту, подбежал к военачальнику, кричу: — Товарищ Втащилин! Товарищ Втащилин! — А он лежит как мертвый! Я — звать ребят, давайте, мол, сюда, Втащилину плохо! Тут все сбежались. Забыли про охоту! Хотели было делать искусственное дыхание, но Новоборцев остановил нас и стал искать у комбата пульс…В общем, если бы не оперативность нашего начальника штаба, настал бы товарищу Втащилину конец. Новоборцев скомандовал срочно извлечь брезентовые носилки, те самые, что мы приготовили для кабаньей туши, и погрузить на них комбата. Затем мы прямо с носилками поместили его в кузов машины, предварительно усыпав там весь пол срезанными с деревьев ветками, и помчались на большой скорости в город. Как только мы приблизились к воротам госпиталя, я спрыгнул на землю и побежал сообщать, что привезли тяжелого больного, находившегося в обмороке. Тут Втащилина сразу же положили в реанимацию, а к нам вышел через некоторое время врач и сказал, что у комбата обширный инфаркт! Он похвалил Новоборцева за то, что действовали решительно и быстро, ибо еще бы полчаса задержки, и Втащилин мог умереть. Ну, а теперь он лежит в больнице под наблюдением опытных врачей. Кто знает, может быть и выкарабкается! Теперь понимаешь, почему Новоборцев забыл про вашего Таманского?

— Да понимаю, — ответил Иван. — История весьма печальная! Но что за зверь так напугал товарища Втащилина, не боявшегося ни тигра, ни вепря? Неужели из кустов выскочил матерый волк?

— Только нигде не болтай! — сказал Потоцкий и заговорнически подмигнул. — Я же ведь сидел с ним рядом один и все видел. Так вот, из кустов навстречу Втащилину выскочил большой серый заяц!

Г Л А В А 9

П Р И Е З Д Г Е Н Е Р А Л А

Отъезд Таманского несколько ухудшил положение Зайцева в роте. Его сверстники, нынешние «старики», воспылали к нему еще большей ненавистью. Этому во многом способствовали успехи, которых Иван достиг в своей служебной деятельности, а также частые поощрения, которые он получал за хорошую работу. Практически, у Зайцева имелись все награды, которые только мог заработать военнослужащий срочной службы. И в День части, двадцать четвертого июня, как раз после печальных событий в хозяйственной роте, когда ни одному воину-хозяйственнику не было объявлено даже благодарности, Зайцеву вручили на торжественном заседании в клубе Почетную грамоту. Это возмутило его товарищей. Зависть настолько захватила их, что они уже не могли скрывать своей злобы. А Лисеенков и Кулешов просто сходили с ума! Стоило Зайцеву появиться в казарме и предстать перед ними, как их лица буквально наливались кровью. Было видно, что они едва сдерживались, чтобы не наброситься на Ивана. Что же касается разговоров в отсутствии нашего героя, то тут они давали своим языкам и воображению полную свободу! Чего они только не выдумывали! По их утверждениям, все успехи Зайцева объяснялись лишь систематическим доносительством Политотделу, полковнику Худкову, начальнику штаба, командиру дивизии и…даже Розенфельду!

А о сути дела, упорном труде, благодаря которому Иван снискал уважение высших военачальников, клеветники умалчивали.

Зайцев чувствовал, как к нему относятся его сверстники и ничего хорошего от них не ждал. О распространяемой о нем клевете его периодически информировал Шорник, изредка навещавший Зайцева в штабе. — Будь осторожней, Иван, — советовал Шорник. — Стоит тебе сделать в чем-либо ошибку, и товарищи съедят тебя!

— Ты бы сам себя сдерживал, Вацлав! — отвечал Зайцев. — Я ведь, слава Богу, не пью и не гуляю да и работу добросовестно выполняю. Уже вон, июль на дворе, служить осталось меньше пяти месяцев, не хватало только «подзалететь» так, как Вася Таманский!

— На это Шорник с усмешкой говорил: — А где наша не пропадала? Я, Ваня, никого не боюсь! Ну, скажем, разжалуют меня в рядовые, так и что? Ответственности будет меньше! С того времени как меня бросила жена, мне все «по боку»!

Как-то в первых числах июля Зайцев, сразу же после обеда, столкнулся в коридоре штаба с начальником Политотдела полковником Прохоровым. Отдав честь военачальнику, Зайцев направился к своему кабинету, но тот остановил его: — Товарищ Зайцев! Я хотел бы с вами поговорить!

Иван окаменел. — Вот еще номер! — подумал он. — Ну-ка, понадобился самому замполиту дивизии! Видно что-то произошло!

— Пройдемте в мой кабинет! — распорядился полковник.

Зайцев проследовал за ним.

— Присаживайтесь, — указал рукой на стул начальник Политотдела и улыбнулся. — Я пригласил вас, товарищ Зайцев, вот по какому делу…

Иван насторожился.

— Видите ли, у нас тут заболела заведующая библиотекой, понимаете?

Зайцев кивнул головой.

— Ну, и заменить ее сейчас некому…

Иван почувствовал, как у него в груди исчезла давившая на сердце тяжесть.

— …поэтому я хотел бы предложить вам поработать пока вместо нее, ну, там…по вечерам выдавать солдатам книги, следить за порядком, чтобы не воровали. Словом, нужно добросовестно отнестить к этому делу, понимаешь?

— Понимаю, товарищ полковник, — ответил Зайцев. — Но вот не знаю, чем я заслужил такое ваше доверие? Может быть, вы лучше подберете другого, более достойного солдата?

— Вряд ли я найду такого порядочного человека как вы, товарищ Зайцев, — добродушно молвил Прохоров. — Мы тут за вами наблюдаем и хорошо знаем, что вы не пьянствуете, не встречаетесь с развратными женщинами, хорошо справляетесь с нелегкой снабженческой работой, в общем, лучше кандидатуры не подыскать!

— Но, товарищ полковник, библиотека уже две недели пустует, и ничего страшного не случилось. Я думаю, что если она и дальше будет закрытой, обстановка от этого никак не ухудшится…

— Это ты так считаешь! — усмехнулся Прохоров. — А как же тогда политическое воспитание? Где же будут черпать воины научные знания о нашем социалистическом обществе, о преимуществах социализма? А с другой стороны, если они не будут в свободное время читать ту или иную литературу, ведь совсем опустятся, станут пьянствовать и гулять!

— Но ведь как раз те самые пьяницы и гуляки совершенно ничего не читают! — возразил Зайцев. — Разве можно их когда-либо застать в библиотеке? Да они за всю жизнь даже «Муму» не прочитали!

— В том и наша беда, что даже такую популярную книгу Пушкина не знают опустившиеся солдаты! — сказал с грустью замполит. — Так вот, в том и заключается наша задача, чтобы привлечь их внимание к книгам! Пусть лучше читают, чем безобразничают! Представляете, каких бы мы достигли успехов, если бы все эти лодыри, пьяницы, гуляки стали читать книги Ленина! Да они бы просто преобразились!

— Правильно, — усмехнулся Иван. — Они бы действительно преобразились! Представляю, что бы произошло, если бы все эти нарушители вдруг всерьез засели за Ленина или Маркса! Скажем, хотя бы внимательно прочитали книгу Владимира Ильича «Что делать»?

— Тогда бы они стали самыми достойными гражданами. Мы бы не могли на них нарадоваться!

— Но ведь книга «Что делать» — это же учебник революции! Как создать тайную подпольную организацию, а потом сокрушить существующую власть! Слава Богу, что они еще и за это не взялись!

Прохоров оцепенел, потом замахал руками и с тревогой огляделся. — Ф-фух, ну, ты и скажешь! — пробормотал он с облегчением, заметив улыбку на лице Ивана. — Я с тобой серьезно разговариваю, зачем иронизируешь? Тут, видишь, есть еще один нюанс. Четвертого июля к нам в часть приедет инспектор министерства обороны товарищ Павлов, генерал! Понимаешь?

— А, теперь понимаю, — ответил Зайцев. — Нужно, чтобы генерал видел, что библиотека нормально работает, воины активно ее посещают, сидят в читальном зале и конспектируют Ленина или Брежнева. Так?

— Именно так, — улыбнулся Прохоров. — Я распоряжусь, чтобы третьего и четвертого июля, то есть завтра и послезавтра, в читальном зале присутствовали солдаты всех подразделений. Сейчас мы туда позвоним!

— Но товарищ полковник, — пробормотал Зайцев, — а как же тогда работа? Ведь в названные вами дни, в четверг и пятницу, у меня дел невпроворот! Когда же мне сидеть в библиотеке?

— Ну, библиотека ведь работает по вечерам. Скажем, с пяти часов. Неужели ты не справишься с делами к этому времени?

— В общем-то справлюсь, — смирился Иван. — Но только на эти два дня!

— А потом можешь работать в любое удобное для тебя время, как только генерал уедет в Москву. А когда вернется Наталья Семеновна, отдашь ей ключи. Договорились?

— Я согласен, — ответил Зайцев. — Но где же эти ключи?

— Вот, — Прохоров вытащил из выдвижного ящика стола связку ключей. — Бери и сегодня же приступай к делу. А завтра к пяти часам жди воинов от каждой роты для занятий в читальном зале. Я надеюсь, ты сумеешь проинструктировать их как себя вести?

— Разрешите идти?

— Идите!

В четверг вечером Иван отправился в клуб и встретил у входа Грюшиса. — Привет, Пранас! — сказал он. — Как дела?

— Нормально, — ответил как всегда уклончиво Грюшис. — Что тут у нас будет? А ты куда путь держишь?

— Да вот, в библиотеку.

— Так она же закрыта. Библиотекарша ведь болеет!

— А меня обязали пока поработать вместо нее. Вот и ключи дали!

— Вместо Бабуриной? — удивился художник. — О, ты пользуешься большим уважением начальства!

— Пойдем со мной! — предложил Зайцев. — Посидим в библиотеке, поговорим…

— Нет, я пойду рисовать, — ответил Грюшис. — У меня сегодня много работы. Тут должен приехать какой-то инспектор, и начальник клуба капитан Сиротин завалил нас работой. Нужно обновить кое-какие стенды на территории военного городка и в клубе, подкрасить таблички. Словом, дел по горло!

Иван поднялся по лестнице на второй этаж, сорвал с двери библиотеки пластилиновую печать и открыл ключом дверь. — Какая пылища! — воскликнул он. — Да тут ее за день не выгребешь! Где же тряпка? Ах, вот она, на подоконнике, возле цветочного горшка! Надо ее намочить!

Схватив тряпку, Зайцев выбежал в коридор и направился в буфетную, где располагался ближайший от библиотеки умывальник.

— Товарищ Зайцев! — раздался вдруг чей-то резкий крик. Иван обернулся. — А, товарищ капитан, это вы? — пробормотал он, увидев начальника клуба.

— Да, это я, — ответил капитан Сиротин. — Мне сказал товарищ Прохоров, что вы придете замещать Бабурину. Думал, что вы зайдете ко мне…Но, видите, пришлось самому к вам идти!

— Я бы обязательно зашел, товарищ капитан, — стал оправдываться Зайцев. — Вот только посмотрел бы, как обстоят дела в библиотеке, а потом бы вам доложил…

— Ну, ладно, нечего оправдываться, — улыбнулся Сиротин. — Скажите-ка лучше, чем я могу вам помочь?

— Да, собственно говоря, ничем, — ответил Иван. — Я вот только уберусь в библиотеке, и можно будет спокойно принимать солдат!

— А что, там грязно? — насторожился Сиротин.

— Не грязно, а пыльно, — пробормотал Иван. — Но я сейчас намочу тряпку…

— Погодите! — остановил его начальник клуба. — Так не годится! Заведующий библиотекой не убирает! Это дело обслуживающего персонала. Идите спокойно в библиотеку и занимайтесь своим делом! Я сейчас пришлю к вам дневальных!

Уже через пять минут к Зайцеву зашел ефрейтор Карчемарскас, один из наиболее ответственных клубных персон. — Что, Иван, — улыбнулся он, — заставили здесь сидеть вместо Бабуриной? Небось, готовятся к встрече генерала?

— Да, Ионас, — ответил Зайцев. — Приедет какой-то генерал и нужно достойно его встретить! Видишь, какая тут пылища? Стыдно людей запускать!

— А это мы сейчас же устраним! — усмехнулся Карчемарскас. — Эй, Середов! — заорал он. — Вали-ка сюда!

— Иду! — донесся отдаленный крик, и вскоре перед Зайцевым предстал известный фотограф.

— Гони-ка, Юра, сюда дневальных! — распорядился Карчемарскас. — Да пусть захватят ведро, мыло, соду, ну, словом, все, чтобы убрать библиотеку!

— Ясно! Сейчас приведу! — ответил Середов и удалился.

Вскоре появились двое здоровенных курсантов с ведром и тряпками.

— Тщательно протрите пыль на столах и подоконниках, — приказал Карчемарскас, — а потом промойте полы! Ясно?!

— Есть, товарищ ефрейтор! — дружно прокричали дневальные.

Пока курсанты убирали, читальный зал стал постепенно наполняться воинами разных подразделений. Иван сидел за столом заведующей и записывал на листок фамилии прибывавших. Наконец, солдаты заняли все свободые места за столами. Зайцев встал и подошел к ним. — Товарищи! — сказал он. — Завтра нам предстоит встреча с крупным военачальником — генералом Павловым! Он приедет инспектировать нашу часть от министерства обороны! Одним из объектов проверки будет наша библиотека. Поэтому вы должны проявить себя максимально дисциплинированными, добросовестными, политически грамотными…

— А как мы это проявим? — пробурчал кто-то с заднего стола. Иван глянул туда. — А! Это «старик» из технической роты! — подумал он. — Вот еще! Кто их просил присылать сюда «стариков»?

— Я расскажу, что нужно делать, — ответил Зайцев. — Ничего трудного тут нет! Главное, это взять с полок книги Ленина и внимательно их читать!

— Читать Ленина?! — с ужасом проревел все тот же голос. — Да мы с ума сойдем!

— Уж лучше сидеть на гауптвахте! — заныли занимавшие первые столы солдаты. — А нельзя, товарищ ефрейтор, обойтись без Ленина?

В это время открылась дверь, и в библиотеку вошли штабные писари ефрейтор Балобин и рядовой Баранюк.

— Что тут случилось, Иван? — спросил Балобин. — Нас пригнал сюда Розенфельд! Он сказал, чтобы мы тут сидели целых два дня! Что за чертовщина?! Когда же нам работать?!

— Подождите, ребята! — обратился Зайцев к сидевшим в читальном зале солдатам и повернулся лицом к Балобину. — Ну-ка, Миша, давай-ка выйдем в коридор!

— Ты скажи, чего нас сюда прислали? — настаивал, оказавшись в коридоре, Балобин.

— Да не ори ты! — прикрикнул Иван и закрыл дверь. — Вас что, прислали сюда от нашей роты?

— Да! — кивнул головой Балобин.

— Вот мудаки! — буркнул Зайцев. — Нашли кого присылать — писарей! Ладно бы уже Баранюка, а ты-то — «старик»!

— Вот и я о том же самом! — кивнул головой Балобин. — Так что нам делать?

— А знаете что, идите-ка вы назад в штаб! — сказал Иван. — Если же кто из начальства будет вас расспрашивать, говорите, что я вас отпустил, так как читальный зал переполнен и воинов у нас вполне достаточно!

— Вот это дело! — обрадовался Балобин. — Спасибо, что выручил! А что ты сам здесь делаешь?

— Да меня назначили временно замещать Бабурину! — ответил Зайцев.

— Кто? Небось, Политотдел? — усмехнулся Балобин и посмотрел на Зайцева с нескрываемой ненавистью. — Смотри-ка, как они тебя ценят!

— Да, Политотдел, — сухо бросил Зайцев, повернулся к нему спиной и пошел назад в библиотеку.

— Итак, товарищи, — сказал он своим слушателям, — ваше дело сейчас заключается в подготовке к встрече генерала. Как я уже говорил, это дело несложное. Каждый из вас должен взять по томику Ленина и положить его на свой стол. Затем вы откроете книгу и выберете себе ту или иную статью, которую будете читать. Понятно?

— Понятно-то понятно, — возразил один здоровенный парень из кабельно-монтажного батальона, — но что толку от того, что мы будем читать? Ведь понять-то мы ничего не сможем?

— За это не волнуйся, — успокоил его Иван, — я это предусмотрел. Вы выберете себе любую статью Ленина, а потом я подойду к каждому из вас, и мы вкратце запишем на листочек, о чем в ней говорится.

— На нормальном языке? — спросил худенький курсант. — А то там у этого Ленина все так запутано, что не поймешь, по-русски ли там вообще написано!

— Молчи, дурень! — оборвал его сосед по столу. — Ленин как раз и пишет по-русски, но не для нас, дураков! Эти книги предназначены для настоящих ученых!

— Так пусть бы ученые здесь и сидели! — пробурчал толстяк из радио-монтажной роты. — А мы бы лучше своими делами занимались!

— Отставить! — закричал Зайцев. — Нам дали установку, значит, мы должны ее выполнять! Нечего превращать службу в базар! Разбирайте книги Ленина!

Воины устремились к стеллажам, на которых лежали тома выдающегося революционера. Каждый из них взял по книге и вернулся к своему столу.

— Так что у тебя? — спросил Иван у ближайшего к нему солдата.

— «Развитие капитализма в России»! — ответил тот.

— Так, хорошо, — сказал Зайцев. — Вот тебе листок. Запиши. Это одна из самых ранних и крупнейших работ товарища Ленина. Она посвящена тщательному анализу сельскохозяйственного производства в России в конце XIX века. В ней Ленин ведет полемику с буржуазными учеными, отрицающими наличие капитализма в российской экономике. Так, записал? Используя конкретные статистические данные, вот здесь есть многочисленные таблицы, Ленин выявляет наличие товарно-денежных отношений и называет это капитализмом. Понял?

— Понял, товарищ ефрейтор! И это все?

— Да, для тебя вполне достаточно.

— И что, можно больше не читать?

— Да, если усвоишь то, что мы с тобой записали, можешь больше не читать!

— Большое спасибо!

Зайцев подошел к его соседу: — Ну, а что у тебя?

— «О национальной гордости великороссов»!

— Так. Запиши. В этой работе, написанной Лениным во время Первой империалистической войны, он отвергает русский и прочий национализм и называет нашей национальной гордостью славные ревлюционные традиции народа: декабристов, Чернышевского, рабочих-революционеров…Записал?

Иван поочередно подходил к каждому солдату, и они писали под его диктовку, что нужно говорить генералу, если он вдруг спросит, о чем та или иная статья или книга.

— Товарищ ефрейтор! — обратился вдруг к Зайцеву курсант с первого стола, получивший задание. — Ну, вот мы записали все, что вы сказали…Так что нам теперь делать? Сидеть тут как пешки, без дела?

— Зачем же вам сидеть без дела? — возразил Иван. — Сейчас вы пойдете на ужин, а потом вернетесь и займетесь чтением составленных нами записей. Их можно даже выучить…

— Наизусть?! — перепугался один из солдат. — Но ведь это невозможно!

— Я и не заставляю вас учить наизусть! — успокоил его Зайцев. — Достаточно вдумчиво прочитать, а потом уметь пересказать своими словами, чтобы, когда придет генерал, не нужно было пользоваться листком! Понятно?

— Понятно! — ответил толстяк-радиомонтажник. — Ну, а потом что нам делать?

— Ну, можете зайти вон туда, вглубь библиотеки, и посмотреть там книги, — сказал Иван.

— Да на кой они нам ляд? — возразил кто-то. — Вот если бы можно было сходить в буфет или покурить?

— А я вам в этом не препятствую! — ответил Зайцев. — Прочитайте, что мы с вами записали и, пожалуйста, курите. Только на улице! А если захотите, можете сходить и в чайную. Смотрите, только чтобы возвращались назад!

— Правда? — обрадовались солдаты. — Вот это — другое дело!

После ужина Зайцев продолжил работу с остальными воинами, и почти до девяти часов вечера они записывали краткое содержание ленинских работ.

Отпуская солдат в свои подразделения после того, как все они сделали необходимые записи и получили устные инструкции, Иван предупредил их, чтобы в пятницу к пяти часам вечера все безоговорочно прибыли в библиотеку.

Наконец, наступил торжественный день: в часть приехал генерал. Об этом Зайцев узнал уже утром, посетив строевую часть штаба. — Они сейчас заседают в кабинете командира части, — сказал ему Балобин, — а потом, по всей видимости, начнут обход территории военного городка.

— А какое у генерала звание? — спросил Иван.

— Генерал-майор, — ответил Балобин, — как и у нашего командира. Хотя должность у него значительно выше!

— Ясно, — пробормотал Зайцев, — значит, нужно готовиться к встрече.

В три часа дня в кабинет продснабжения позвонил полковник Прохоров. — Вы готовы, товарищ Зайцев? — спросил он с тревогой в голосе.

— В пять часов буду в библиотеке! — ответил Иван.

— А солдат проинструктировали, как им нужно себя вести?

— Так точно, товарищ полковник! Все будет хорошо!

— Ну, желаю успеха!

Через некоторое время в кабинет ворвался встревоженный Потоцкий. — Товарищ Зайцев! — вскричал он. — Неужели тебя опять втянули в какую-то историю?!

— А что такое? — спросил Иван.

— Да я тут встретил майора Подметаева, и он мне сообщил, что ты сейчас готовишься к встрече генерала-инспектора в библиотеке! Это правда?

— Да, правда! — кивнул головой Иван и быстро обо всем рассказал.

— Ну, смотри, будь осторожен! — предостерег его начпрод. — Генерал из Москвы — дело серьезное! Будь очень аккуратен, не скажи ничего лишнего!

— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, — улыбнулся Иван. — Все будет в порядке. Я не ударю лицом в грязь!

В пять часов вечера он пришел в библиотеку и сразу же приступил к делу.

— Садитесь, товарищи, за свои столы, возьмите по томику Ленина и не забудьте то, что мы с вами записали! — сказал он, и воины поспешно заняли свои места.

— Проверьте, чтобы не перепутали тома! — предусмотрительно сказал Иван. — А то, может быть, положили их вчера не туда!

Солдаты внимательно осмотрели книги.

В этот момент открылась дверь, и в библиотеку вошел фотограф Середов.

— Иди сюда, Юра! — позвал его Зайцев. — Станешь вот тут, около моего стола. Как только генерал войдет, будешь фотографировать! Конечно, только после команды «вольно»!

— Хорошо, Иван, я все сделаю как надо! — кивнул головой фотограф.

— Что-то никого нет, товарищ ефрейтор? — пробурчал с переднего стола худенький курсант. — Может быть, генерал не придет?

Зайцев промолчал и посмотрел на часы. — Половина шестого. Может действительно генерал не придет? — подумал он.

Вдруг послышались отдаленные шаги. Постепенно шум нарастал. Было ясно, что к библиотеке приближаются люди, много людей. Зайцев с тревогой посмотрел на сидевших в читальном зале солдат. Они, казалось, оцепенели от страха.

Вдруг внезапно, когда стихли звуки шагов, открылась входная дверь.

— Встать! Смирно! — заорал, не помня себя, Иван.

Воины с шумом и грохотом подскочили. В библиотеку вошел неприметный пожилой человек среднего роста в брюках и рубашке защитного цвета. На шее у него висел форменный зеленый галстук. На голове военачальника была одета обычная офицерская фуражка. Только блестящие погоны с большой серой звездой да широкие алые полосы на брюках говорили о том, что прибыл генерал.

Зайцев сделал размашистый шаг вперед, вытянулся перед генералом в «струнку», держа руки по швам, поскольку был без головного убора, и громко прокричал: — Товарищ генерал! За время моей работы происшествий не случилось! Временно исполняющий обязанности заведующего библиотекой ефрейтор Зайцев!

— Вольно! — сказал генерал и протянул Ивану руку.

— Вольно! — крикнул Зайцев и крепко пожал ее.

В это время раздался щелчок, и вспышка фотокамеры осветила библиотеку.

— Ну, что, молодой человек, — спросил генерал Ивана, — как идет служба?

— Хорошо, товарищ генерал! — поспешно ответил Зайцев и поднял глаза. Рядом с инспектором стояли командир дивизии Гурьев и начальник клуба Сиротин. Они приветливо улыбались. Сквозь открытую настежь дверь была видна многолюдная толпа из офицеров штаба и части. Опять щелкнул затвор фотоаппарата, и сработала автоматическая вспышка.

— Что это у вас? — спросил вдруг генерал и протянул руку к погонам Зайцева?

— Погоны, товарищ генерал, — ответил с недоумением Иван.

— Это не погоны, а что-то, пожалуй, из древней истории, — возразил с усмешкой инспектор. — Вот, посмотрите, у воротника торчат какие-то нитки!

— Видите ли, товарищ генерал, — пролепетал перепуганный Зайцев, — просто мне велики погоны и вот пришлось их немного подрезать!

— Не нужно подрезать погоны, молодой человек! — сказал, улыбаясь, генерал. — Они для всех имеют одинаковую, стандартную форму! Понимаете?

— Так точно, товарищ генерал! — воскликнул Иван. — Я понимаю и все исправлю!

— Ну, и хорошо, — кивнул головой военачальник и осмотрелся. — А! Да здесь у вас читальный зал! — И он направился к сидевшим за столами воинам.

— Скажите-ка, молодой человек, — спросил генерал, подойдя к первому столу, курсанта учебного батальона, — что вы сейчас читаете?

— Воин подскочил и крикнул: — Курсант Никулин! Владимира Ильича Ленина, товарищ генерал!

— Что? — удивился инспектор. — Ленина? — Он с недоумением посмотрел на худенького курсанта.

— Так точно, товарищ генерал! — гаркнул курсант. — «Развитие капитализма в России»! Это одна из самых ранних и крупнейших работ товарища Ленина. Посвящена тщательному анализу сельскохозяйственного производства в России в конце прошлого века! В ней Ленин ведет полемику с буржуазными учеными…

— О, чудо! — воскликнул генерал, выслушав всю заученную воином информацию. — Так вы не просто читаете, но даже изучаете и понимаете Ленина?!

И он стал ходить вдоль столов, задавая сидевшим солдатам вопросы. Каждый, к кому бы он ни обращался, немедленно вскакивал и давал краткий и исчерпывающий ответ.

— Вот это да! — сказал высокий гость после завершения обхода. — Вот это — политическая подготовка! Какая серьезность, конкретность и добросовестность! Ну-ка, понимают Ленина! Вот молодцы! — Он с улыбкой посмотрел на Зайцева. — Да, товарищ Гурьев, вам есть, что показать, если у вас в части служат такие солдаты как этот ефрейтор или эти ребята! — Генерал махнул рукой в сторону читального зала. — Значит, мы с вами не зря посвятили свою жизнь воспитанию защитников родины! Есть у нас достойная смена!

Командир дивизии радостно улыбнулся.

Г Л А В А 10

Н О В И Ч О К

Слухи о визите московского генерала в библиотеку очень быстро разошлись по части.

В субботу утром, когда Зайцев пришел в штаб, его ждал Потоцкий. — Ну, молодец, Иван! — похвалил он подчиненного. — Ты действительно умеешь себя показать! Ну-ка, подготовил этих «дубов» к чтению Ленина! Да у тебя и осел заговорит! Как тебе это удалось?

— Да я продиктовал им под запись на листочки краткую суть каждой ленинской работы. Ну, а они запомнили маленькие тексты, практически, выучили их наизусть, ибо я не заставлял их зубрить, и потому это не было им в тягость. А когда генерал решил, шутки ради, проверить их знания (само собой разумеется, он рассчитывал, что солдаты будут выглядеть дурачками), эта элементарная уловка у него не получилась. Что же касается меня, то я, прежде чем инструктировать солдат накануне генеральского визита, немного подумал и поставил себя на его место: как бы, скажем, я поступил, если бы был инспектором Политуправления. Ну, вот я без труда и нашел ответ!

— Вот это здорово! — улыбнулся начпрод. — У тебя, несомненно, есть талант!

В это время открылась дверь, и вошел полковник Прохоров. Потоцкий и Зайцев встали.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал главный политработник и пожал обоим продовольственникам руки. — Садитесь! Ну, что, товарищ Зайцев, вы успешно справились с порученным вам заданием! Выражаю вам за это от имени Политотдела глубокую благодарность!

— Большое спасибо! — быстро ответил Иван.

— Но этого, конечно, недостаточно, — улыбнулся Прохоров. — Вы, безусловно, заслужили большего! Скажите, какое бы вы хотели поощрение?

Иван задумался. — Уволиться бы поскорей в запас — вот мое единственное желание! — подумал он, но вслух сказал: — Видите ли, товарищ полковник, у меня и так есть почти все поощрения, зачем мне еще? Только обижать товарищей по роте? Не надо мне ничего! Я выполнил ваше приказание. А это мой долг, не правда ли?

— Долг можно выполнять по-разному, — возразил Прохоров. — Не надо скромничать! Обидеть товарищей? Чепуха!

— Понимаете, товарищ полковник, стоит мне только получить поощрение, и товарищи буквально сходят с ума от злости! Распространяют всякую клевету!

— А ты не обращай внимание! Те, кто распространяют клевету, сами занимаются неприглядными делами! Впрочем, ладно. Не хочешь называть вид поощрения, мы сами выберем. Вот только зайду в строевую часть!

— Ох, не надо, товарищ полковник! — пробормотал Иван.

— Ладно, Зайцев, ты мне только скажи, есть ли у тебя список всех, кто изучал тогда в читальном зале произведения Ленина? — спросил Прохоров.

— Конечно, есть, товарищ полковник! Я ведь проверял посещаемость! Вот, пожалуйста, — Зайцев вытащил из кармана брюк листок, — здесь записаны все!

— Ну, и хорошо! — кивнул головой полковник. — Спасибо тебе еще раз! А этих товарищей, — он показал рукой на переданный Иваном список, — мы особо поощрим!

История в библиотеке не осталась незамеченной в хозяйственной роте. «Старики» были просто шокированы. В первые дни после произошедшего они даже несколько побаивались Ивана, избегали его, старались ни о чем не говорить в его присутствии, словом, окружили нашего героя молчанием. Особенно потрясло их известие о том, что Зайцев получил новое поощрение — благодарственное письмо на родину. Об этом Иван узнал от Шорника. Как-то вечером тот зашел в кабинет продснабжения и сразу же с порога воскликнул: — Ну, Иван, ставь бутылку!

— Что случилось, Вацлав? — спросил в недоумении Зайцев. — Ты сияешь как майская роза!

— Сегодня я слышал разговор, который вели наши «старики». Лисеенков рассказывал Гундарю о том, что он узнал от Балобина о награждении тебя письмом на родину! В общем, командир подписал приказ!

— Ну, вот, — расстроился Иван, — а я просил замполита, чтобы меня не награждали! Теперь «старики» с ума сойдут от зависти!

— Да, это так! — кивнул головой Шорник. — Они обозлены до предела! Что они только на тебя не наговаривают!

— Слушай, Вацлав, ну их на фуй! — перебил его Зайцев. — Надоели они мне со своей злобой до чертиков! Или я не знаю, что они говорят про меня? Ясно, что я доношу на них во все инстанции! Только вот они, как ни странно, не упоминают «особый отдел»? Тут хоть бы какая-то была мало-мальская правда!

— А ты знаешь, чего они не упоминают «особый отдел»? — усмехнулся Шорник.

— Чего?

— Да дело в том, что все то, что они тебе приписывают, они делают сами! У меня нет, например, никакого сомнения, что Лисеенков и Гундарь «стучат» Розенфельду! Помнишь, тогда в Политотделе узнали, что я собирался в одну из суббот в «самоволку»? Ну, так вот. Я об этом говорил только одному Кулешову! Впрочем, если начать перечислять все факты, придется всех наших товарищей объявить доносчиками! Неужели ты не знаешь, что все эти гундари, лисеенковы и кулешовы чуть ли ни ежедневно выпивают и ходят в «самоволку»? И нигде об этом нет разговоров! Ни в Политотделе, ни в роте! Понимаешь?

— Да все я, Вацлав, прекрасно понимаю. У нас еще в учебном батальоне «закладывали» именно те, которые создавали видимость ярых борцов с доносительством!

— Ну, вот видишь, значит, тебе не надо все это объяснять. Хотя постой, я же вел все к тому, чтобы подойти к «особому отделу». Так вот, они умалчивают про «особый отдел» потому, что туда они, как ни удивительно, не ходят. Словом, с КГБ они не сотрудничают!

— Это еще почему? Боятся, что ли?

— Нет. Их просто туда не приглашают. Я как-то завел на эту тему беседу со Скуратовским. Ну, посетовал, что товарищи нашей роты доносят друг на друга. А он ответил, что это — нормальное явление в нашем коллективе, что доносить должны все, иначе в стране будет полный беспорядок! А я спросил, так неужели он поддерживает связь со всеми солдатами нашей роты? Скуратовский же сказал, что это не совсем тактичный вопрос, ибо он не вправе разглашать сведения о тех, с кем ему приходится встречаться. Хотя разъяснил, что отказа от сотрудничества с КГБ со стороны тех, кому это в нашей части предлагалось, никогда не было! — Мы не приглашаем к сотрудничеству всякую мелюзгу, — говорил Скуратовский. — У нас широкий выбор! Нам нужны только интеллектуалы, а бездарность пусть бегает со своими доносами к ближайшим начальникам да в Политотдел!

— Значит, они не приписывают мне доносительство в «особый отдел» только потому, что сами туда не доносят? Вернее, там от их услуг отказались?

— Совершенно верно!

— Ну, что ж, тогда ясно, с кем мы имеем дело! — улыбнулся Зайцев. — Значит, их можно абсолютно не принимать всерьез? Так себе, дешевые люди!

— Дешевые-то дешевые, — пробурчал Шорник, — но все равно их нельзя игнорировать! Могут наделать немало неприятностей!

— Да будет тебе пугать! — возразил Иван. — На вот тебе «пятерку» да сходи-ка лучше в свой заветный магазин. Будем «обмывать» «письмо на родину»!

— Вот это — деловой разговор! — обрадовался Шорник. — Это я сейчас! Мигом!

После того как друзья «раздавили» бутылку водки и весьма скромно закусили, они в хорошем настроении отправились в роту.

По прибытии в казарму Шорник сразу же подошел к дежурному по роте и предупредил его, что не будет присутствовать на вечерней поверке. А затем, после непродолжительных процедур в умывальнике, завалился спать. Иван же был дисциплинированным воином. К тому же спать ему не хотелось. И вот он стал слоняться из угла в угол по коридору, ожидая поверки. Изредка ему навстречу попадались «молодые» воины и «черпаки». «Старики» в это время смотрели телевизор в спальном помещении.

Вдруг из умывальника вышел Середов.

— Иди-ка сюда, — позвал его Зайцев. — Ну, что, Юра, как тут дела в роте?

— Да ничего особенного, — усмехнулся фотограф. — Что тут у нас будет? А ты, Иван, кажется «на взводе»?

— С чего ты взял?

— Да водкой от тебя пахнет! — пробормотал Середов. — Я за километр чую этот запах! Это на тебя не похоже!

— А, да мы тут «письмо на родину» «обмывали»! — ответил Зайцев. — В конце концов, «старик» я или не «старик»?

— Ну, это твое дело! — кивнул одобрительно головой фотограф. — Главное — что есть повод для выпивки! Тут сам Бог не осудит! Кстати! — подскочил вдруг он. — Кое-какие новости у нас есть!

— Что случилось?

— Да у нас в роте пополнение!

— Какое?

— Прислали тут одного гандона! С высшим образованием!

— Да ну?

— Представь себе. Я сегодня заходил в каптерку к Гундарю, а «старики» там вовсю обсуждали это дело! Я не слышал весь разговор, но понял лишь то, что к нам прислали «стукача»!

— Да брось ты слушать всякую муть! Они и меня в «стукачи» еще в «учебке» записали! Или ты не понимаешь, что у них самая настоящая мания — приписывать всем свои «заслуги»?

— Видишь ли, прошел такой слух, что «молодой», поступивший к нам в роту, где-то кого-то «заложил» и вот его, пряча от гнева своих товарищей, переслали к нам в часть!

— А где он?

— А тут в умывальнике. Стоит у окна и все смотрит на улицу. «Чует, небось, кошка, чье сало съела»! От «стариков» не уйдешь! Они везде достанут! Думает, что в умывальнике от них спрячется!

— Так что, они уже пытались над ним издеваться?

— Ну, в общем, пока только покрикивают. А там будет видно. Могут и на полы послать!

— Ладно, посмотрим, — махнул рукой Зайцев и вошел в умывальник. Здесь он увидел стоявшего у окна низенького, коренастого парнишку. — Да, ему, пожалуй, нелегко придется в нашем коллективе! — подумал Иван и почувствовал жалость к новичку. — Молодой человек! — громко сказал он.

Парень обернулся и подошел к Зайцеву. — Вы меня звали, товарищ ефрейтор? — спросил он.

— Да, молодой человек! — важно промолвил Иван. — Звал! Как тебя зовут?

— Иван, — ответил тот робко. — Иван Горбачев!

— Значит мы — тезки? — улыбнулся Зайцев.

— А вас разве тоже зовут Иваном? — спросил тихим голосом новичок.

— Да, и меня тоже так зовут, — пробормотал Зайцев. — Расскажи, откуда ты.

— Сам я из Брянской области, — сказал «молодой» воин. — Из Унечи. Учился в Ленинграде, в торговом институте. Закончил. И вот призвали в армию…

— Значит, земляки! — обрадовался Зайцев. — А это очень хорошо! К тому же торговый институт за плечами! Может, взять тебя к себе на замену?

— А кем ты работаешь?

— Я заведую делопроизводством продовольственной службы. Словом, это как раз то, что тебе нужно! Ты же — торговый работник, а я — интендант! Мне как раз требуется замена. Служить уже осталось немногим больше четырех месяцев. Хотя, впрочем, тебе же после института служить-то всего один год…Значит, я уволюсь, а через шесть месяцев — и ты! А это может не устроить начпрода…Но я могу с ним поговорить. Что ты на это скажешь?

— Да я бы с удовольствием! — робко улыбнулся новичок. — Все-таки, это для меня более подходящее дело, чем что-нибудь другое!

— Ну, вот, — сказал Зайцев, — я же говорю тебе: переходи к нам в службу! Однако, «утро вечера мудренее». Приходи завтра в штаб, и мы там поговорим!

— А когда?

— Ну, разберешься здесь со своими бумажными делами, получишь всю необходимую амуницию…

— А я уже все получил! И в книгу меня записали, и с командиром роты я уже разговаривал…

— Тогда я завтра поговорю с Потоцким, начальником продснабжения, и он, в свою очередь, побеседует с Розенфельдом. Словом, разберемся. А сейчас иди и сразу же после поверки ложись спать!

— Но мне говорили, что после поверки нужно будет промыть полы в умывальнике и туалете…, - пробормотал Горбачев.

— Кто тебе говорил? — удивился Зайцев. — Ты что, дневальный?

— Ну, мне так прямо не сказали, только пригрозили. А что сделаешь, если заставят? Придется мыть!

— А ты ни с кем в роте не базарил?

— В каком смысле?

— Ну, никого не оскорбил? Не говорил «старикам» чего-либо обидного?

— Нет. Я, в основном, молчал!

— Так кто тебе угрожал?

— Да черный такой солдат, в очках!

— А, Лисеенков! — догадался Зайцев. — Так чего это он на тебя напустился?

— Ну, он узнал, что меня перевели к вам после одного скандала.

— Какого скандала?

— Да там меня ударил по лицу один «старик», ну, и узнали в штабе. Поднялся шум. «Старика», а он был сержантом, разжаловали в рядовые и посадили на гауптвахту, а меня перевели сюда.

— Ясно, — пробормотал Зайцев. — Такая история мне знакома. Видимо, подобные вещи у нас — дело обычное! Ладно. Мы об этом как-нибудь поговорим.

— Рота! Стройся на поверку! — заорал дневальный.

— Пошли, Иван, — сказал Зайцев. — Станешь рядом со мной в строю и не волнуйся: я тебя в обиду не дам! Назовут фамилию, громко скажешь «Я!» и больше — ни слова! Понял?

— Понял? — ответил Горбачев.

В это время по роте дежурил младший сержант Копайлов, а рапорт принимал вместо отсутствовавшего Шорника младший сержант Чугунов. Сначала все шло как обычно. Зачитывали фамилии, солдаты выкрикивали «Я!». Когда же дошла очередь до фамилии Горбачева, Чугунов зачитал ее и, услышав крик новичка, глянул со злобой в его сторону. — А чего он не в первом ряду? — возмутился он. — Чего он там спрятался от наших глаз?

— Это я его здесь поставил! — громко сказал Зайцев. Водочные пары добавили ему агрессивности. — Я хочу стоять рядом с новичком! Так мне нравится!

Чугунов опешил. Обычно Зайцев не вмешивался ни в какие ротные дела и совершенно не интересовался взаимоотношениями «черпаков» с «молодыми». А тут вдруг такая дерзость!

— Ладно, пусть себе стоит. Тут ничего такого нет, — пробормотал дежурный Копайлов. — Стал — да и ладно!

Чугунов заколебался. Было видно, что ему хотелось съязвить. Но здравый смысл все же победил. Младший сержант-штабист подумал, покачал головой и опять склонился к именной книге, продолжив перекличку.

После того как прозвучала команда «отбой», Зайцев пошел в умывальник, чтобы привести себя в порядок перед сном. Но не успел он закончить умывание, как у него за спиной раздался звук шагов, и кто-то громко сказал: — Что это ты борзеешь, Иван?!

Зайцев обернулся. Перед ним стояли «старики»: Гундарь, Лисеенков и Гулевич.

— С чего это вы взяли? — усмехнулся Иван. — «Борзеют», как вы знаете, «молодые»! А я уже давно пережил этот возраст. К чему эти слова?

— А к тому, что нехрен лезть в наши дела! — взвыл Лисеенков. — Прислали салабона, а он, вместо того чтобы поучить его как надо жить, отправляет его спать!

— Так вы собрались учить его жизни? — повысил голос Зайцев. — Забыли, как вас учили?

— У нас были «старики» — не чета нам! — возразил Гундарь. — Они бы ни минуты не потерпели твоей борзоты!

— Ты, Леня, что-то путаешь! — возмутился Иван. — Я повторяю, что слово «борзота» совершенно не уместно в обращении со мной! Разговаривайте с «молодыми» таким тоном! Я вам не «салага»!

— Послушай, Иван, — вмешался Гулевич, — не высовывайся! Не показывай, что ты умней всех! Ишь, какой герой! Засыпали поощрениями! А он, гляди-ка, всех нас в грош не ставит!

— Знаешь, Янис, — сказал Зайцев, — так можно было бы говорить, если бы вы сами вели себя нормально! Или ты думаешь, я не слышу, какие сплетни вы про меня распространяете? Всякую грязь и клевету! И это называется «старики»! Насколько я помню, во времена Выходцева и Золотухина, несмотря на всю их жестокость, «старики» никогда друг друга не оскорбляли! Да и на полы не поднимали «молодых» без веских причин!

— Это ты так думаешь, что не поднимали! — пробурчал Лисеенков. — Правильно, тебя не поднимали, потому что боялись! Ты без конца упоминал Ленина да партию, вот все тебя и обходили: вдруг «заложишь» в Политотдел! Но нас ты не испугаешь!

— Почему же? — улыбнулся Иван. — А вдруг и вас «заложу»?

— Что? — прохрипел Лисеенков. — Ах, ты, мудак!

— А ты кто? — бросил с презрением Зайцев. — Что ты из себя ставишь? Или я не знаю, кто вы такие? Распространяете про меня сплетни, а сами только одному Розенфельду всю жопу вылизали!

— Ах, так! — сказал Гулевич. — Значит, ты не хочешь признавать нашей правоты?

— И не хочу, и не буду! — резко ответил Иван и, вытирая полотенцем лицо, вышел из умывальника.

Утром на подъем заявился командир роты. — Эй, вставайте, иоп вашу мать! — заорал он, когда увидел, что «старики», не обращая внимания на крик дневального, продолжали себе преспокойно спать. — Ефрейтор Зайцев!! — еще громче крикнул Розенфельд. — Ты что, падло, не слышишь?! Это еще что за наглость?!

Иван подскочил, быстро натянул штаны и выбежал в коридор.

— Погоди-ка, дружок! — крикнул ему командир роты. — Иди-ка сюда!

Зайцев подошел.

— А ну-ка дыхни!

Иван дунул в лицо капитану.

— Вроде пахнет, а вроде, и нет! — засомневался Розенфельд. — Впрочем, это ерунда. Ты скажи, Зайцев, зачем ты лезешь во внутренние дела роты?

— Это в какие-такие «внутренние дела»? — удивился Иван.

— Ну, во взаимоотношения между солдатами!

— А, так вы из-за новичка?

— Вот именно!

— А что я такого сделал? Поставил его рядом с собой во время поверки? И что здесь преступного? Где сказано, что этого нельзя делать?

— Понимаешь, нельзя противопоставлять себя коллективу, товарищ Зайцев!

— А я не противопоставляю!

— Послушай, товарищ ефрейтор, — усмехнулся Розенфельд, — ты не такой глупый, каким себя показываешь! Все ты прекрасно понимаешь! Прекрати поощрять «молодых» солдат! Я думаю, ты знаешь, о чем я говорю. Что дозволено старослужащим, то не дозволено остальным! Ясно?

— Ясно…, - ответил Зайцев, понимая, что пререкаться бесполезно.

— Ну, вот и хорошо, если тебе ясно, — улыбнулся командир роты. — Служи спокойно. Занимайся своими делами, и никто тебя ни в чем не упрекнет!

Придя в штаб, Зайцев рассказал Потоцкому про новичка.

— Охо — хо! — вздохнул начпрод, выслушав его. — Да разве нам нужна такая замена? Обычно мы подбираем смену как минимум на полтора года! Понимаешь? Ну, уйдешь ты в запас. Еще полгода — и уйдет твой Горбачев. Что это мне дает?

— Значит, вы против предложенной кандидатуры?

— Нет, я непротив, — заколебался Потоцкий. — Но видишь, если ты возьмешь Горбачева и еще какого-нибудь солдата, желательно, из курсантов учебного батальона, вот тогда все будет нормально.

— Так что, готовить на замену двух человек? — удивился Зайцев.

— Нужно поговорить с полковником Худковым, — пробормотал начпрод, — а там будет видно…

Вечером Зайцев привел к себе в кабинет Горбачева. — Ну, вот видишь, где я работаю? — сказал он новичку. — Вот отсюда исходят все продовольственные дела.

Затем он рассказал о своем разговоре с начпродом.

— Значит, он хочет взять и меня, и еще кого-нибудь? — спросил Горбачев.

— Да, именно так, — кивнул головой Зайцев. — Но все во многом зависит от Розенфельда.

— Ничего от него не зависит, — улыбнулся Горбачев. — Я сейчас позвоню своему дяде из министерства, и он все уладит!

— А откуда ты позвонишь? — удивился Зайцев. — Неужели пойдешь в город?

— Да я зайду на коммутатор и попрошу, чтобы меня соединили с домашним телефоном дяди в Москве!

— А почему бы тебе не позвонить отсюда? — спросил Зайцев. — Может быть тебя и соединят? Дай-ка я сам позвоню на коммутатор! — И он набрал трехзначный номер.

— Слушаю, рядовой Никифоров! — послышалось из трубки.

— Это ты, Ничипор? — спросил Зайцев. — Это я! Звоню из продслужбы!

— Я! — ответил «молодой» солдат хозроты.

— Можешь соединить меня с московским номером?

— А что, сильно нужно?

— Да, пожалуй!

— Ну, говори, какие цифры!

Зайцев передал трубку Горбачеву: — Говори!

Тот назвал семизначный номер и положил трубку. — Сказали: «Ждите звонка»! — весело промолвил он и стал ждать.

Минут через пятнадцать зазвонил телефон. Иван взял трубку. — Говорите! — прокричал чей-то резкий голос.

— Возьми трубку, Ваня! — сказал Зайцев.

— Дядя Коля, это ты? — пробормотал «молодой» воин. — Здравствуй! Да, это Иван. Как? Что? А! Хорошо! Все нормально! Дядя Коля, я звоню из этой части…Да, Марксистско-Ленинск! Хорошо, все в порядке, не волнуйся, никто меня не обижает! Я хотел попросить одно дело. Да…Тут один ефрейтор из продовольственного снабжения скоро увольняется в запас. Ему нужна замена. Ну, видишь, я же тоже, можно сказать, интендант…Да? Позвонишь? Большое спасибо, дядя Коля! А то они не хотят меня брать! Возьмут? Ну, большое тебе спасибо! Ну, как у вас дела?..

Поговорив еще немного, Горбачев положил трубку. — Ну, вот, — сказал он, — все в порядке! Дядя Коля завтра позвонит командиру, и он поможет!

— Самому командиру? — удивился Зайцев.

— Ну и что? — усмехнулся Горбачев. — Уж тут вряд ли кто будет спорить, и тем более Розенфельд!

— Да, пожалуй! — согласился Зайцев.

На следующее утро, как только Зайцев вошел в кабинет продснабжения, Потоцкий буквально набросился на него с расспросами: — Кто такой Горбачев? Зачем его к нам прислали?

— Да я же говорил вам вчера о нем?! — воскликнул Иван. — Неужели вы меня не слушали?

— Ну, видишь, я не придал существенного значения этому разговору и все забыл. А тут меня только что вызвал полковник Худков и распорядился, чтобы я взял Горбачева тебе на замену!

— А! Значит, его дядька уже позвонил командиру? — догадался Зайцев.

— Позвонил? Самому Гурьеву?! — вскричал Потоцкий. — Так кто же у него дядька?

— Какой-то крупный начальник в министерстве обороны! — ответил Иван. — Впрочем, я о нем ничего не знаю. Горбачев зашел ко мне вчера и позвонил из нашего кабинета через коммутатор в Москву. Ну, дядька пообещал ему переговорить с нашим генералом. Как видите, он свое обещание выполнил!

В это время открылась дверь, и вошел Розенфельд. Кивнув головой Потоцкому, он со злобой уставился на Ивана. — Я говорил тебе, Зайцев: не вмешивайся не в свои дела! — заорал капитан. — Какого хрена ты влезаешь в мою кадровую работу?!

— Да никуда я не влезаю, товарищ капитан! — ответил дрожавшим голосом Зайцев. — Почему вы так говорите?

— Сядьте, товарищ капитан, — сказал Потоцкий и указал на стул. — Поверьте, Зайцев здесь совершенно ни при чем!

— Ну, как ни при чем? — возразил хриплым голосом Розенфельд. — Я же знаю, что это он внушил ему перейти к вам в продслужбу!

— Так что из этого? — удивился Потоцкий. — Нам же нужно готовить замену? Вот он и агитирует специалиста. У Горбачева ведь высшее торговое образование! Он же профессионал!

— Могли бы и со мной посоветоваться! — пробурчал Розенфельд. — Получается, что я — словно пустое место!

— Я как раз хотел вам позвонить, — поспешно сказал начпрод, — да вот вы сами неожиданно пришли…

— Правильно! После того как меня вызвал Худков и потребовал назначить к вам сюда Горбачева! — воскликнул Розенфельд. — И даже не спросил, какого я на этот счет мнения!

— Точно также он поступил и со мной! — кивнул головой Потоцкий. — Вызвал и поставил перед свершившимся фактом! Что поделаешь? Если в Москве есть связи, нам остается только подчиниться!

— Видал я в гробу эти связи! — буркнул Розенфельд.

— Возможно, и увидите их, когда там окажетесь! — усмехнулся начпрод.

В это время постучали, открылась дверь, и вошел Горбачев. — Здравствуйте! — сказал он всем и посмотрел на Розенфельда. — А я вас ищу, товарищ капитан!

— Что случилось? — насторожился командир роты.

— Я пришел просить вас, товарищ капитан, — с видимым почтением промолвил Горбачев, — разрешить мне работать писарем в продснабжении!

— А ты справишься? — спросил после некоторого замешательства надувшийся от важности Розенфельд.

— Постараюсь, товарищ капитан! — ответил Горбачев.

— Ну, что ж, — смягчился командир роты, — коли обещаешь добросовестно работать и не позорить роту, тогда я не возражаю!

— Обещаю, товарищ капитан! — громко сказал новичок.

Г Л А В А 11

«Т И Х О Е» В О С К Р Е С Е Н Ь Е

После того как Горбачев пришел работать в штаб, «старики» совершенно возненавидели Зайцева. Даже литовцы, державшиеся раньше нейтрально, стали избегать контактов с Иваном. Лисеенков с Гундарем усиленно распространяли слухи о сотрудничестве Зайцева с Политотделом, который, якобы, и способствовал тому, что Горбачев оказался в штабе. Однако Зайцев делал вид, что ничего особенного не происходит. Утром, правда, при общем подъеме приходилось вставать, но на зарядку с «молодыми» воинами Иван не бегал, а сразу же шел в умывальник и после приведения себя в порядок усаживался в канцелярии, просматривая там газеты, и ждал, когда дневальный объявит построение на утреннюю поверку. Надо сказать, что Горбачев постепенно вписывался в ротный коллектив. По характеру он был человеком общительным и вскоре завоевал симпатии «черпаков» — самой многочисленной части личного состава. Вначале «старики» держались по отношению к нему настороженно. Они перестали его обижать и предпочитали не замечать, что он вообще существует. Зайцев подозревал, что это произошло под влиянием Розенфельда, опасавшегося последствий. По мнению Ивана, и ненависть к нему «стариков» лично подогревалась только командиром роты. Зайцев уже давно понял, что в советском обществе любой коллектив — это совершенно пустое место, мыльный пузырь, несмотря на то, что кругом говорилось о «решающей роли» коллектива, об «общественном контроле» над администрацией со стороны трудящихся. Люди, вернее простые труженики, никогда не играли существенной властной роли в жизни общества. Всю «погоду» в коллективе определяли и определяют их руководители, назначенные чиновниками.

И в школе, и на заводе Иван неоднократно видел, что стоило тому или иному начальнику дать даже нелепое распоряжение, как все эти «общественные организации» и «трудовые коллективы» начинали дружно приступать к выполнению «задания».

А если начальнику не угодил какой-либо работяга, тут же следовала команда, и начиналась «общественная проработка» «нерадивого»: руководитель объявлял виновника «бросающим вызов коллективу» и давал своим подчиненным задание — «воспитать» его в соответствовании с богатым опытом и традициями «развитого социализма».

То же самое, естественно, осуществлялось и в Советской Армии. И даже, пожалуй, в более яркой форме, поскольку воинские уставы наделяли командиров безграничными правами.

И все-таки Зайцев понимал, что Розенфельд не имел возможности влиять на него так, как на других солдат роты. Во-первых, Зайцев подпадал под двойное подчинение, с одной стороны — командиру роты, а с другой, в должностном плане — начальнику продснабжения. В конфликтной ситуации этим можно было без труда воспользоваться, поскольку уставы, как и всякое российское законодательство, допускали различную трактовку, в частности, субординации, что вносило путаницу. Во-вторых, Иван был уже достаточно опытен и хитер, хорошо знал свои права и обязанности, а, следовательно, был юридически неуязвим. И, наконец, в-третьих, имелся и еще один властный орган, вмешивавшийся в жизнь воинов всех рот — Политотдел воинской части — с которым все начальники избегали конфликтов. А позиции Зайцева были здесь сильны!

В общем, на случай, если возникнет ссора с Розенфельдом, Иван имел возможность использовать многие противоречия в воинской жизни и затягивать время, которое неумолимо приближало его службу к концу.

В штабе он работал по прежнему распорядку, но ввиду присутствия Горбачева, выписывал документы в медленном темпе, показывая ему, как все это делается, как рассчитываются нормативы и проверяются оформленные документы. Новичок был достаточно сообразителен и ловок, чтобы уже с самого начала постичь суть работы. Оставалось только поднакопить немного опыта.

Как-то в разгар работы, когда Зайцев объяснял своему стажеру порядок списания материальных ценностей, в кабинете появился Потоцкий. — Подожди, товарищ ефрейтор, — сказал он, — потом расскажешь, как надо работать!

— А что случилось? — спросил Зайцев.

— Видишь ли, — ответил начпрод, — мы же хотели подобрать на твое место еще одного солдата из учебного батальона, чтобы обеспечить спокойную работу хотя бы на дальнейшие полтора года…

— Ну, так что? — перебил его Зайцев. — Вы подыскали необходимую кандидатуру?

— Да, подыскал, — кивнул головой Потоцкий. — Вернее, нам еще предстоит отобрать кандидатуру. Я обратился в учебный батальон, и там посоветовали опробовать курсанта по фамилии Опискин.

— Ну, и когда мы его опробуем? — спросил Зайцев.

— Я договорился, чтобы каждый день после обеда его отпускали в штаб. Скажем, с половины третьего до пяти, начиная с сегодняшнего дня.

— Так он придет уже сегодня? — воскликнул Зайцев и посмотрел на Горбачева. — Ну, что ж, увидим, что это за кандидат!

— Только, пожалуйста, отнеситесь к нему со всей серьезностью, — сказал Потоцкий, — ибо, сам понимаешь, нам здесь не нужны дурачки!

— А вы уведомили обо всем этом Розенфельда? — поинтересовался Зайцев. — Ведь если он узнает, что и на этот раз его обошли, поверьте, скандал будет грандиозный!

— Когда будет нужно, тогда и уведомлю! — возразил начпрод. — А вдруг нам не подойдет этот Опискин, что тогда? Вдруг мы подберем другую кандидатуру? Обычно Розенфельд не вмешивается в нашу кадровую штабную работу. Зачем мы будем перед ним унижаться?

— Но ведь вы видели, как он болезненно отреагировал на переход сюда Горбачева? Не хватало еще крика из-за Опискина!

— Горбачев — это другое дело! — усмехнулся начпрод. — Здесь Розенфельд имел какие-то планы, а мы ему помешали. Впрочем, на кой ляд нам сдался этот ваш Розенфельд? Давай говорить по существу! Проверим мы или нет способности Опискина? Как твое мнение?

— А почему бы не проверить? Давайте проверим! — кивнул головой Зайцев. — Пусть приходит сюда в полтретьего, и я с ним поговорю. А там, в процессе стажировки, разберемся, подходит он нам или нет!

— Ну, и хорошо! — обрадовался Потоцкий. — Тогда ждите после обеда посетителя!

Зайцев первым вернулся в свой кабинет из столовой. Как «старик», он имел право сразу же после приема пищи уходить к себе на работу. Горбачев же, будучи «молодым» воином, должен был идти строем к казарме и уже после того, как сержант распускал роту, шел в штаб.

С первых дней пребывания Горбачева в хозяйственной роте, Зайцев советовал ему не нарушать сложившийся порядок и не озлоблять товарищей, чтобы не осложнять себе жизнь. Тем более что это не было особенно обременительно.

Пока в кабинете никого, кроме него, не было, Зайцев быстренько сел за стол и стал писать домой письмо. Он каждый день сообщал матери и отцу о своем благополучии и постепенно выработал краткий стиль, благодаря которому ухитрялся справляться с этим делом за пятнадцать — двадцать минут.

Горбачев вошел в продслужбу как раз тогда, когда Зайцев заклеивал почтовый конверт. — Что-то нет нашего курсанта! — сказал с беспокойством в голосе «молодой» солдат.

— Не волнуйся, — улыбнулся Зайцев. — Коли договорились, значит, будет. А до пяти еще достаточно времени. А пока лучше отдохнем. Всегда успеем наработаться!

Они разговорились. Горбачев рассказывал о себе, об учебе в институте. Оказывается, он был старше Зайцева по возрасту на три года и, если бы не учеба в институте, уже давно бы отслужил в армии.

— Однако после института все-таки предстоит служить только один год, — сказал, выслушав его, Зайцев. — Уж лучше так, чем ишачить, как мы, два года! Да за это время можно с ума сойти! Вон, смотри, каких мы пережили жестоких «стариков», прошли учебку, а все равно многие уже через полтора года стали творить черт знает что! Был у нас тут один человек, хороший парень, Вася Таманский…

И Зайцев подробно рссказал всю историю, приведшую Таманского к изгнанию из роты.

— Вот так да! — воскликнул Горбачев по завершении рассказа. — Это еще, слава Богу, что все так обошлось! Вот что творят здешние женщины! Неужто и впрямь приходят на боевые посты?

— Выходит так, — ответил Зайцев. — Таманский не стал бы мне врать!

— А как же тогда Кулешов нашел дом, где они развлекались? — усмехнулся Горбачев. — Если девица пришла на пост и неожиданно увела Таманского, откуда же тогда узнали о ней ваши «старики»?

— Я как-то об этом не задумывался, — пробормотал Иван. — Что мне рассказали, то я и тебе говорю.

— Тогда либо Таманский тебе соврал, что девица приходила на пост, либо она настолько часто это проделывала, что «старики» смогли ее безошибочно «вычислить»…

— Таманскому я верю, — перебил его Зайцев. — Видимо, действительно, эта девица — знаменитая плять — и с ней частенько имели дело наши солдаты. Хотя я неоднократно маячил на посту, но никаких женщин ни разу не видел. Впрочем, после «учебки» я уже на постах не стоял. Бывал разводящим, но это — совсем другое дело!

В это время в дверь постучали. — Войдите! — громко сказал Зайцев.

— Разрешите? — послышался чей-то робкий голос, и в кабинет вошел высокий, худющий курсант.

— Да, пожалуйста, садитесь! — сказал Зайцев и указал на стул для посетителей. — Вы — курсант Опискин?

— Д-д-д-д-да! — ответил тот. — К-к-к-кур-сант-т-т…О — о-о-пи-пи-пи-скикин!

Зайцев посмотрел на Горбачева: тот едва сдерживал смех!

— Что у вас, молодой человек, с речью? — буркнул с удивлением Зайцев. — Вы что, заикаетесь?

Опискин стал что-то нечленораздельно бормотать. При этом он весь задергался, рот скривился, челюсть отвисла.

— Господи, да что с тобой?! — перепугался Зайцев. — Дай-ка ему, Ваня, скорей воды!

Горбачев налил воду из графина в стоявший тут же на столе стакан и протянул его Опискину. Незадачливый курсант схватил судорожным движением руки стакан и стремительно поднес его ко рту, как-будто боялся промахнуться. Было слышно, как застучали ударившиеся о стекло зубы несчастного солдата.

— Не волнуйся, молодой человек, — приободрил его Зайцев, — ничего страшного не происходит. Будешь приходить сюда в штаб и заниматься. У тебя совершенно нет оснований так нервничать!

Наконец, Опискин успокоился и робко улыбнулся. — Я то-то-варищ ефрейтор, всегда, как поволнуюсь, так вот и начинаю заикаться! — пробормотал он. — А как успокоюсь, у меня все проходит!

— Как тебя зовут? — спросил его Горбачев.

— Алексеем, — ответил курсант.

— Да, Алексей, — промолвил тихо Зайцев, — как же тебя забрали в армию при такой повышенной возбудимости? Ведь это же называется как-то…ну, наверное, неврастенией, что ли? Неужели у тебя не было этого на «гражданке»?

— Было и на «гражданке», — кивнул головой Опискин, — но там говорили, что я, вроде бы, симулирую

— Мне думается, что только сдуру можно такое представить, — сказал Горбачев, — несмотря на то, что ты сейчас разговариваешь как нормальный человек!

— Да я и сам не знаю, почему так получается, — ответил курсант. — Бывает, что все идет хорошо. Нет ни заикания, ни дрожи. А вдруг, как начнет трясти!

— Так ты бы потребовал медицинского освидетельствования! — воскликнул Зайцев. — Прошел бы медкомиссию да и освободился бы от службы. Разве можно служить с нервной болезнью? Возьмешь, скажем, автомат да нечаянно, когда почувствуешь себя неважно, вдруг да нажмешь не туда? Недолго и до беды!

— Да что я сделаю? — возразил Опискин. — Какое тут переосвидетельствование? Все смеются надо мной как над дурачком! Сержанты, правда, понимают, что со мной что-то не то…На посты в караул они меня не пускают…Вот и к вам рекомендовали, чтобы как-то чем-то занять!

— А ты имеешь склонность к делопроизводству? — спросил Зайцев. — Ну, умеешь оформлять бумаги?

Опискин задергался. Опять его лицо исказилось гримасой, разверзлась челюсть. Рот поехал вбок.

— Не волнуйся, Алексей, все нормально, — мягко промолвил Зайцев. — Не переживай: мы не собираемся тебя мучить! Я понимаю твое состояние, отношусь к тебе с уважением. Если хочешь у нас работать — научишься без особого труда. Главное, не волноваться!

— Да я…А-а-а-а…ну, т-т-т-т-товарищ еф-ф-ф-фрейт-т-тор…п-п-п-п-понимаю…, - пробормотал курсант и махнул рукой. — Щас я…все нормально…

— Ну, ладно, будем работать, — сказал Зайцев, делая вид, что не придает никакого значения заиканию курсанта. — Вот, смотри, наша работа заключается в следующем…

Так они просидели за разговором почти три часа. Затем Зайцев достал бланки накладных и стал их заполнять. — Садись, Алексей, поближе, — предложил он курсанту, — будешь смотреть, как я работаю с арифмометром. — И он стал медленно считать, записывая цифры на листок и все подробно объясняя.

Но не успели они закончить эту работу, как прибыл лейтенант Потоцкий. — Ну, вот, как говорится, «кипит работа»! — сказал он с улыбкой. — Как вам новичок?

Опискин при виде военачальника подскочил и затрясся как осиновый лист. — Т…т…т-т-т-тов-ва-ва-р-рищ л-лей-т-т-тенант! — затараторил он и снова искривился в судороге. Пытаясь предотвратить гримасу, курсант схватился обеими руками за челюсть, но и руки у него вдруг задрожали и начали трястись…

Потоцкий смотрел на него с нескрываемым ужасом. Горбачев в это время освободил место начпрода и сел на свободный, стоявший у стены стул. — Садитесь, товарищ лейтенант, — сказал он.

Начпрод с трудом оторвал свой взгляд от Опискина и буквально упал на стул.

— Вот, товарищ лейтенант, — промолвил Зайцев, отвлекая начальника, — накладные готовы, можете забирать!

— Да, да, конечно, — сказал Потоцкий и поспешно взял документы, — вы тут занимайтесь, а я, пожалуй, пойду! — И он стремительно выскочил в коридор, стараясь не глядеть на бедного курсанта.

— Я-я-я-я…н-навер-р-но й-й-е-му н-н-не-п-п-пон-н-н-равился? — спросил с грустью Опискин.

— С чего ты взял? — улыбнулся Зайцев. — Начпрод пришел получить документы, вот и все! А понравился ты ему или нет, это будет видно не так скоро. Не волнуйся! Твои мелкие недостатки тут ни при чем! Вот освоишь работу, и все будет в порядке!

Наутро, как только Зайцев и Горбачев появились в штабе, Потоцкий набросился на них с расспросами: — Что происходит с этим Опискиным? Чего это он дергается?

— Ну, вот такой человек, товарищ лейтенант, — сказал Зайцев. — Не все же уродились красавцами и ораторами, бывают у людей и дефекты!

— Это мне сержанты нарочно подсунули такого придурка, — возмущался начпрод, — чтобы поиздеваться! Ну, я дам им, гадам!

— Не спешите с выводами! — возразил Зайцев. — А может этот Опискин будет хорошим писарем? Успокоится, станет добросовестно работать…Понимаете? Не стоит судить о человеке с первого взгляда.

— Нет уж, — горько усмехнулся Потоцкий, — ты меня не проймешь своей философией! Мне же ведь потом придется мучиться!

— Смотрите сами, товарищ лейтенант, — кивнул головой Зайцев. — Но я советую не спешить. Дайте хотя бы недельку, а там разберемся.

— Недельку? — спросил начпрод. — Ну, это вполне возможно. А потом я его отошью: мне не нужны уроды! Возмутительно, как таких больных людей призывают в армию!

После обеда Зайцев должен был уйти — готовиться к дежурству по роте, но в последнее время он этого не делал и уходил из штаба только перед разводом на дежурство: приходил в казарму, брал в оружейной комнате штык-нож, надевал его на ремень и вместе со своими дневальными отправлялся на плац для представления дежурному по части.

Так он поступил и на этот раз.

Опискин снова пришел знакомиться с работой. Постепенно он привыкал к Зайцеву и Горбачеву, все реже и реже заикался. Уходя на дежурство, Зайцев предупредил курсанта, чтобы тот продолжал посещать штаб как ни в чем не бывало и заниматься с Горбачевым, который уже кое в чем разбирался.

Дежурство по роте обещало быть спокойным. Дневальными у Зайцева были «молодые» солдаты. Никаких возражений, пререканий с Иваном они не допускали, и все шло своим чередом. В казарме было безлюдно. Почти все воины роты несли в эти сутки боевую службу: одних солдат направили в караул, других — дежурить на гарнизонной гауптвахте, в городской патруль, на контрольно-пропускной пункт. Словом, все были заняты. Когда проводили вечернюю поверку, оказалось, что от роты осталось немногим больше одной третьей. И хотя почти все «старики» не были задействованы в дежурстве, они вели себя относительно миролюбиво.

Когда объявили отбой, Иван отправил двух дневальных спать, а остальным, после того как он сходил к дежурному на «капепе» и отрапортовал, дал команду навести порядок в коридоре и умывальнике. Сам он встал у тумбочки напротив входной двери. Где-то в половине одиннадцатого зазвонил телефон. — Слушаю, дежурный по роте ефрейтор Зайцев! — сказал в трубку Иван.

— Товарищ Зайцев! Вот вас-то мне и надо! — раздался насмешливый голос.

— Что случилось?

— Это звонят из второй учебной роты. Ваш Опискин только что, во сне, разорвал зубами простыню! Ха-ха-ха!

Зайцев бросил трубку. — Вот, гады, — подумал он, — как над товарищем издеваются!

Когда дневальные закончили уборку, Иван поставил «молодого» солдата у тумбочки, а сам пошел в канцелярию. Но не успел он сесть на стул, как дневальный крикнул: — Дежурный! К телефону!

Зайцев выбежал в коридор и взял трубку: — Слушаю, ефрейтор Зайцев!

— Товарищ Зайцев! — сказал кто-то резким неприятным голосом. — Это звонят из второй роты. Опискин опять бьется в судорогах! Понимаете, кого вы берете?

— Дайте-ка мне дежурного! — потребовал Иван.

— А зачем он вам?

— Я хочу разобраться, кто это постоянно звонит мне с напоминанием об Опискине!

— А на что вам это надо?

— Как на что? — возмутился Зайцев. — Я сейчас напишу командованию рапорт, и вас привлекут к ответственности!

Послышались гудки.

— Бросил трубку, подонок, испугался! — подумал Иван и стал набирать номер второй учебной роты. — Я ему сейчас дам!

— Слушаю, дневальный Петухов! — донеслось из трубки.

— Дайте-ка мне, товарищ Петухов, дежурного! — сказал Зайцев.

— Это вы, товарищ Зайцев? — узнал его голос дневальный. — Может не будете докладывать дежурному? Мы больше так не будем! Простите нас!

— Ну, смотрите, — пробурчал Иван, теряя гнев. — Если еще хоть один звонок — мало не будет!

— Нет, что вы, обещаю: этого больше не повторится!

— Ладно, — смягчился Зайцев, — на этот раз я вас прощаю.

Следующий день — воскресенье двадцатого июля — обещал быть безмятежным. Никто из начальства в роту на подъем не пожаловал. На зарядку побежали одни «черпаки» и «молодые» — немногим больше десятка человек. «Старики» почти до самого завтрака пролежали в постелях. Опасаться визита дежурного по части не приходилось, потому что помощником у него был Шорник, а это означало, что в любой момент отлучки своего начальника он обязательно позвонил бы в роту.

Так бы и прошло незаметно это дежурство и ничего не осело бы в памяти Зайцева, если бы вдруг неожиданно не случилась беда.

Где-то около двенадцати часов дня зазвонил телефон. Дневальный крикнул: — Дежурный, к телефону!

— Слушаю! — сказал быстро подбежавший Иван.

— Это Шорник, — послышался хриплый голос. — У нас страшное «чепе»!

— А что такое?!

— А ты разве не слышал выстрела?

— Выстрела? Откуда?

— Да с поста, расположенного за учебным батальоном! Ведь это же рядом с вами!

— Ничего! — забеспокоился Зайцев. — Не было никаких выстрелов!

— Значит, ты не знаешь?

— Нет, не знаю!

— На посту только что застрелился Павленко!!!

Зайцев окаменел. Перед его глазами встал образ маленького, худенького, белобрысого «молодого» солдата. — Это такой низенький, круглолицый? — спросил он дрожавшим голосом.

— Да, именно он.

— Но может он жив?

— Я не знаю подробностей, — пробормотал Шорник. — Только что позвонили дежурному по части, и он побежал на пост. Вряд ли будет жив, если попал в себя из автомата Калашникова! Ты разве не знаешь, что там пули со смещенным центром? А это наверняка конец!

— Вот беда-то! — промолвил одуревший от услышанного Зайцев. — Что же нам делать?

— А что ты сделаешь? — буркнул Шорник. — Твое дело — дежурить по роте и никуда не отлучаться! Там разберутся! Уже вызвали «скорую помощь» — сейчас будет с минуты на минуту. Ну, ладно, бывай! Готовься к визитам! Сейчас к вам нагрянут все начальники!

Иван положил трубку и подозвал дневальных. Когда все собрались, он сказал: — Плохо дело, ребята! Сейчас на боевом посту застрелился Павленко!

Все заохали: — Ох, какая беда! Ой, что творится!

— Да, ребята, — бросил Зайцев. — Беда такая, что и словами не передашь! Вот ведь какое у нас оказалось «тихое» воскресенье! Ну, ладно. Давайте-ка быстро наводить порядок в казарме! Готовьтесь к визитам высшего начальства! Горе горем, а служба службой!

Дневальные кинулись выполнять его указание: зазвенели ведра, застучали швабры.

Зайцев стоял у тумбочки в состоянии какого-то оцепенения. Как только на лестнице застучали сапоги, он механически оправил гимнастерку и вытянул руки по швам. В роту буквально ворвался Розенфельд. — Встать! Смирно! — закричал Иван.

— Вольно! — сразу же бросил командир роты и побежал в каптерку.

— Вольно! — ответил Зайцев и хотел уже пойти за капитаном, но вдруг снова услышал чьи-то шаги на лестнице и остановился. Со скрипом открылась дверь, и в роту вошел замполит части полковник Прохоров.

— Рота, смирно! — заорал Иван и совершенно неожиданно даже для самого себя вместо рапорта первым протянул руку приблизившемуся к нему военачальнику. Это было вопиющим нарушением воинской субординации, но Прохоров, как ни странно, не выразил возмущения. — Вольно! — сказал негромко он и пожал Зайцеву руку.

— Вольно! — также тихо повторил Иван, и они вместе пошли по коридору.

Дневальный, выбежавший из умывальника, быстро занял место у тумбочки, которое покинул без всякого предупреждения Зайцев.

— Плохо дело, товарищ Зайцев! — сказал растерянно замполит. — Вот так «чепе»! Кто бы мог подумать?!

— Неужели погиб? — спросил Иван. — Неужели насмерть?

— Тяжелое ранение, — пробормотал Прохоров. — Выстрелил себе в живот. В общем, это — смерть!

Тут к ним подошел Розенфельд.

— Я прибежал взять документацию! — сказал капитан. — Поэтому извините, я побегу! Дело-то какое ужасное!

— Беги, беги! — буркнул полковник. — Проворонили человека, что уже теперь документация!

За окнами раздался вой сирены. — «Скорая помошь»! — сказал Иван. — Может быть и спасут!

— Никакой надежды, товарищ Зайцев, — возразил замполит. — Такие раны всегда смертельны!

— Рота, смирно! Дежурный на выход! — вскричал дневальный.

Зайцев побежал к двери. — Неужели командир части? — подумал он. Но оказалось, что пришел начальник тыла полковник Худков.

— Товарищ полковник!…- начал свой рапорт Зайцев, но Худков прервал его: — Вольно!

— Вольно! — крикнул Иван.

— Ну, товарищ Зайцев, вы знаете о происшествии? — спросил зампотылу.

— Да, мне звонили с «капепе»!

— А вы туда не ходили?

— Нет. Мне дали команду никуда из казармы не уходить. Жду командира части!

— Командир части сейчас находится на том злополучном посту! Он сразу же туда прибыл, как только узнал о происшествии. Я же пришел сюда, чтобы побеседовать с вашими солдатами. Возможно, они знают что-нибудь подозрительное о Павленко…

В это время из канцелярии вышел Прохоров. Увидев Худкова, он махул ему рукой: — Иди-ка сюда!

— Ладно, товарищ Зайцев, — сказал зампотылу. — Мы будем сейчас вместе с товарищем Прохоровым в канцелярии, а вы приглашайте к нам поодиночке всех солдат вашей роты, свободных от дежурства!

— Есть!

Г Л А В А 12

П О М О Щ Ь В Е Т Е Р И Н А Р А

Первыми подверглись допросу ротные дневальные. Они поочередно входили в канцелярию и выходили оттуда через пять-шесть минут мрачные, потрясенные.

— Успокойтесь, ребята, — говорил им Зайцев. — Что толку теперь переживать: человека уже не вернешь!

— Жалко Павленко, — пробормотал один из дневальных, по фамилии Князев, — мы были с ним друзьями…

— И он ни на что не жаловался? — спросил Зайцев. — Может у него что-нибудь случилось дома? Ты не знаешь, не получал ли он каких-либо неприятных писем?

— Знаешь, товарищ Зайцев, — сказал Князев, — пусть уйдет начальство, тогда и поговорим!

— А разве ты им ничего не рассказал? — удивился Иван.

— А зачем? — горько усмехнулся «молодой» солдат. — Что толку с того, если я расскажу им правду?

Немногим больше часа просидели в канцелярии роты военачальники и, опросив всех, кто в данное время находился в казарме, ушли с недовольными лицами.

— Вечером придем беседовать с караульными, — сказал Зайцеву перед своим уходом Худков, — поэтому передай Розенфельду, чтобы солдаты никуда не уходили! Ясно?

— Так точно! — ответил Иван.

Когда полковники удалились, Зайцев подозвал Князева. — Ну, что ты хотел мне рассказать? — спросил он «молодого» воина.

— Понимаете, товарищ ефрейтор, — замялся дневальный, — тут такое неприятное дело…Я не стал бы этого никому говорить…Но вас мы уважаем: вы не такой, как они!

— Кто это «они»?

— Да «старики» и «черпаки»! Хотя «старики» еще ладно! Они не такие вредные! Вот «черпаки» нас совсем замучили! Чуть что — на полы! Чуть слово не так — бьют прямо в морду!

— Подумать только! — воскликнул Зайцев. — А я ничего такого даже не мог себе представить! С виду они такие смирные!

— Они вас боятся, потому и смирные! — возразил Князев. — Зато с нами не особенно церемонятся!

— Говори со мной на «ты», — предложил Зайцев. — Так все-таки проще. Да и не надо «товарищ ефрейтор»! Зови меня просто Иваном.

— Вот что, Иван, — сказал дневальный и пристально посмотрел на него, — есть тут один секрет! Понимаешь?

— Какой секрет?

Князев с опаской огляделся. — Видишь ли, — сказал он после некоторого колебания, — я тебе вполне доверяю, зная, что ты относишься к нам по-человечески…В общем, вчера перед уходом в караул Павленко передал мне письмо!

— Письмо?! — воскликнул Зайцев.

— Ну, да, — кивнул головой дневальный. — Он передал мне его запечатанным в конверте и сказал, что если с ним что случится, отдать это письмо кому-нибудь из начальства! Понимаешь?

— Понимаю, — нахмурился Иван. — Ну, и что ты собираешься с ним делать? Начальство ведь уже приходило?

— Не знаю, — ответил Князев. — Сначала я хотел отдать им эту бумагу, но потом подумал о последствиях и испугался!

— Но ведь это — последняя воля покойного! — возмутился Зайцев. — Такие вещи не скрывают!

— Ну, а вдруг он там написал черт знает что о порядках в нашей роте? А может и преувеличил! Тогда несдобровать капитану Розенфельду! А он ведь — не главный виновник наших бед! Да и, в конце концов, в учебном батальоне нам жилось значительно хуже, и никто не стрелялся! Словом, я не хочу подводить роту!

— А зачем же ты тогда брал у Павленко письмо? — рассердился Иван. — Ты же, как сам говоришь, был его другом?

— Откуда же я знал, что он решил застрелиться? — пробормотал Князев. — Я думал, он написал это письмо просто так…

— Какая беспечность! — воскликнул Зайцев. — А где оно, это злополучное письмо? Хотя бы прочитай его. Может там ничего такого и нет?

— Сейчас достану! — сказал «молодой» воин. — Можно мне отлучиться на минутку?

— Можно, — разрешил Иван. — Возьми письмо и приходи!

Князев прошел по коридору и выскочил на лестницу.

— Вот чудак! — подумал Зайцев. — Уж не на улице ли он хранил это письмо?

— Куда это побежал Князев? — спросил он стоявшего у тумбочки дневального, который мог видеть все происходившее, стоя перед открытой настежь дверью.

— Кажется, на чердак, товарищ ефрейтор! — ответил тот. — Так быстро побежал, что я его едва заметил!

Зайцев вышел на лестницу. — Вот так дела! — подумал он. — Я уже больше года прослужил в роте, а на чердаке ни разу не был, в то время как нынешние «молодые» даже устроили там свою «пряталку»! Пойду-ка посмотрю, что он там делает! — И наш герой стал тихонько подниматься по лестнице вверх.

Когда он толкнул чердачную дверь и вошел, ему сначала показалось, что кто-то разжег костер в самой середине чердака среди деревянных балок. Однако, пристально всмотревшись, он обнаружил сидевшего на деревянном ящике Князева с горевшим в его руке листком бумаги. — Что ты делаешь?! — закричал Иван. — Зачем сжигаешь письмо?!

«Молодой» воин резко обернулся, глянул на Зайцева и подбросил вверх оставшийся клочок бумаги. Пламя охватило этот предмет и мгновенно превратило в пепел, который рассыпался по грубым доскам чердачного пола. Воцарилась темнота, и только слабоватый запах гари напоминал о некогда существовавшем письме.

— Зачем ты это сделал, Князев? — спросил Иван. — Ты понимаешь, что поступил подло?

— Не знаю, как я поступил, — ответил дневальный, — но если бы я передал это письмо начальству, думаю, что поступил бы еще подлей!

Зайцев махнул рукой и вышел из чердачного помещения. Через минуту в казарму вернулся и Князев. — Знаешь, Иван, — сказал он, подойдя к дежурному, — я подумал перед тем, как сжечь письмо. Понимаешь, у меня не было иного выхода! Павленко я уже ничем не смог бы помочь, а вот жизнь ребятам мог бы запросто испортить!

— Но ты хотя бы прочитал письмо? — спросил Зайцев.

— Да где же я его мог прочитать?! — воскликнул Князев. — Там же было темно! Я вскрыл конверт и хотел прочитать его с помощью спичек. Сначала думал сжечь конверт и осветить письмо. Но когда конверт загорелся, я почему-то испугался читать и сжег письмо!

— И чего ты прятал письмо на чердаке? — пожал плечами Иван. — Неужели нельзя было найти другое место? Ведь получается, что ты как бы соучаствовал в самоубийстве того парня?

— Ничего я не соучаствовал, — возразил «молодой» солдат. — Просто Павленко сам попросил отнести письмо на чердак в нашу «пряталку». Он не хотел, чтобы оно попало в руки посторонних. Помню, он сказал перед уходом в караул, что когда вернется, сам заберет оттуда письмо!

— Как видишь, не вернулся, — пробормотал Зайцев.

Вечером после ужина Иван пришел в свой штабной кабинет. Сначала он хотел что-либо почитать, но в голову ничего не шло. История с Павленко выбила его из колеи.

— Вот так обстоят дела, — сказал он Горбачеву, который тоже сидел в невеселом настроении, как бы нахохлившись. — Относились к «молодежи» по-человечески, а они вон как отплатили: стали так издеваться над новичками, что довели одного из них до самоубийства!

— Не такие уже они плохие! — возразил Горбачев. — Если бы ты глянул на солдат той части, в которой я начинал службу! Вот где подонки! А здесь у вас вполне терпимая обстановка. Не исключается, конечно, что кто-то «перегнул палку», но это не значит, что сразу же нужно в себя стрелять! Надо же иметь какое-то мужество? Покончить с собой проще всего! Жить-то значительно трудней!

В это время в дверь постучали. Зайцев достал ключ и открыл ее. — Привет! Это я! — сказал вошедший Шорник и глянул на Горбачева. Лицо старослужащего воина скривилось от презрения.

— Садись, Вацлав, — указал Иван рукой на стул. — Это хорошо, что ты пришел. Поговорим.

— Да нет, я на минутку, — пробурчал Шорник, глядя с нескрываемой злобой на Горбачева. — Пойдем лучше на улицу. Там потолкуем.

— Может мне выйти? — спросил Горбачев.

— Оставайся здесь, — сказал Зайцев. — Мы пойдем с Вацлавом и немного прогуляемся.

И они вышли из штаба.

— На кой черт ты взял этого жиденка? — неожиданно спросил Шорник, когда товарищи вышли на дорогу, ведшую к стадиону. — Раньше можно было по-человечески посидеть, поговорить, а теперь негде даже на минутку спрятаться от этой серой жизни!

— Зря ты раздражаешься из-за чепухи, Вацлав, — возразил Зайцев. — Я думаю, что Горбачев — свой человек. Он нам совсем не помешает. При нем можно свободно говорить!

— Свой человек? — возмутился Шорник. — Как же ты не видишь его жадную рожу?! Только и думает, как тебя объегорить! Видишь, добился своего, перешел в штаб! Живет себе как барин при таком покровителе! Считай, что он уже полгода успешно отслужил!

— Да что ты на него злишься? — рассердился Иван. — В конце концов, он — специалист торгового дела. Сейчас он на своем месте. Что в этом несправедливого? Мне же нужно сдавать кому-либо должность? Кто-то же должен придти мне на смену?

— Ну, возьми кого-нибудь из «учебки». Ведь этот «артист» будет служить после тебя всего полгода! Неужели нельзя подыскать толкового парня из учебного батальона?

— Конечно, возьмем еще из батальона, — кивнул головой Зайцев. — У меня будет два сменщика!

— Это того кривого, что весь дергается? — рассмеялся Шорник. — Ну, ты даешь!

— Откуда ты знаешь? — удивился Зайцев. — Прошло ведь всего несколько дней!

— Да не только я знаю, — улыбнулся Шорник, — вся рота потешается! Курсанты учебного батальона, товарищи того заикастого, уже давно проинформировали ребят, что ты берешь к себе форменного дурачка! Розенфельд просто в бешенстве! Я еще вчера хотел тебе рассказать об этом. Да все как-то не получилось…

— Вот, гады! Ну-ка, своего товарища грязью обливают! — возмутился Иван. — И как язык поворачивается? Несчастный парень! Ведь он, фактически, инвалид! Нашли, кому завидовать!

— Да, у нас завидуют даже покойнику, если он в хорошем гробу! — усмехнулся Шорник. — Или ты не знаешь советских людей, наше «товарищество по оружию»? Они же мать родную продадут!

— Ладно, Вацлав, — пробормотал раздраженно Зайцев, — давай-ка «сменим пластинку»! Наши «советские» люди мне уже настолько надоели, что и говорить о них не хочется! К счастью, есть исключения из правил! В конце концов, мы с тобой тоже советские люди, но, по крайней мере, друг на друга не доносим…Давай лучше поговорим о сегодняшнем «чепе»!

— Да, вот так «чепе»! — вздохнул Шорник. — Десяток лет будут о нем помнить! Какой кошмар!

— А ты не знаешь подробностей?

— Ну, что я могу сказать? Я же не был в карауле! Дежурный по части говорил, что Павленко застрелился ногой. Снял сапог, уставил дуло автомата себе в живот, а пальцем ноги нажал на спусковой крючок!

— Так вот почему не было слышно выстрела!

— Вот именно. Хотя на соседних постах услышали треск. Подняли тревогу. А когда прибежали, Павленко бился в судорогах в луже крови. Тут вскоре подъехала «скорая помощь» и увезла его…

— Он умер?

— Теперь-то уже наверняка. Но в носилках все еще бился в агонии, что-то выкрикивал. Врач сказал, что он уже ничего не понимал.

— Так что теперь будет?

— Ну, проведут опрос солдат роты. Наверняка, пришлют завтра же следователя военной прокуратуры. Но вряд ли что найдут! Маловерятно, что кто-нибудь из солдат будет «выносить сор из избы». Замнут эту историю!

— А знаешь, Вацлав, что сегодня произошло во время моего дежурства в казарме? — спросил задумчиво Иван.

— Что?

— Один мой дневальный сжег посмертное письмо Павленко!

— Да ты что?!

— Представь себе! Павленко оставил ему письмо с просьбой передать его начальству, если с ним что-нибудь случится. Ну, а он, видишь, сжег…

— Вот гандон! — вскричал Шорник. — Кто же это такой? Его, плять, убить за это мало!

— Я не могу сказать, Вацлав, кто это, — пробормотал Зайцев. — Понимаешь, такие вещи не разглашают! К тому же, никто этого письма не видел, не читал. Неизвестно, о чем оно было. Можешь себе представить, что бы произошло, если бы он написал там, что его замучили «старики» или что-то в этом роде, и письмо попало бы к начальству?

— Да, ты прав, — кивнул головой Шорник. — Уж коли сожгли, то пусть будет грех на душе того, кто это сделал! Хотя, может быть, он и прав. Вдруг всплыла бы какая-нибудь неприятная история, да проникла за пределы роты…Всем нам пришлось бы несладко! Поэтому лучше будет забыть об этом! Ты не говорил Горбачеву о письме?

— Нет. Да и зачем ему это надо?

— Ну, и хорошо. Не вздумай кому-либо рассказывать! Хотя может быть этот твой дневальный просто «запудрил» тебе мозги! Где доказательства, что у него было именно письмо Павленко? Может все это — обычный «трёп»?

— Может и «трёп», — согласился Иван, — однако уж очень правдоподобный!

На следующий день сразу же после развода на работы Зайцев пришел в штаб и направился в строевую часть за выписками из приказа командира части для оформления продпутевых документов.

— Выпиши-ка заодно бумаги и на наших «стариков», — предложил ему Балобин, — хоть на них еще не подписан приказ. Но чем быстрее, тем лучше.

— А куда они уезжают? — удивился Иван.

— Да вот посылают Гундаря и Лисеенкова — сопровождать гроб с покойником на его родину! — ответил Балобин. — Они поедут на нашей машине, как только в часть прибудут родители Павленко.

— А родителей уведомили?

— Сразу же после того, как все это произошло. Не успела еще уехать «скорая», а начальник штаба уже отдал распоряжение подготовить телеграмму, заверить ее гербовой печатью и отправить нашего почтальона на центральный городской почтампт. Так что родители покойника должны вот-вот приехать!

— На сколько дней оформлять?

— Пиши на трое суток.

— Куда?

— В город Сумы. Правда, покойник из какой-то деревни Сумской области, но ведь все равно придется заезжать в военкомат.

— Хорошо, я все сделаю!

После обеда в продслужбу пришли Лисеенков и Гундарь. Вели они себя вполне мирно и даже дружелюбно. Видимо, общая беда как-то сгладила на время все существовавшие противоречия.

— Ну, что, Иван, готовы бумаги? — спросил тихим голосом Лисеенков.

— Да, вот они. Можете забирать, — ответил Зайцев.

— Ну, спасибо! — улыбнулся Гундарь. — Мы и не надеялись, что ты все так быстро сделаешь!

— Да не за что! — кивнул головой Иван. — Как только Балобин сказал мне, что вы едете, так я сразу же выписал все документы. В таких делах задержка недопустима. Всего хорошего!

Не успели посетители покинуть кабинет Зайцева, как неожиданно прибежал возбужденный Потоцкий. — Вот еще новая беда! — воскликнул он. — Даже не знаю, что и делать!

— О, Господи! — испугался Иван. — Что же случилось теперь?

— Да сдохла свинья! Я пошел на свинарник и вижу: свинари волокут труп крупной свиноматки! Я им: что, мол, случилось? А они: — Да вот, залезла, зараза, пятаком в забор и застряла!

— Ясно. Я уже нечто подобое видел! — буркнул Зайцев. — Они, вероятно, выбили ее сапогом из забора, ударив прямо в пятак! А это же самое чувствительное у свиньи место! Вот она и сдохла!

— Я тоже так подумал! — кивнул головой Потоцкий. — Они, скорей всего, забили животное! Что же теперь делать?

— Я думаю, что надо ее отнести куда-нибудь на свалку. Вырыть поглубже яму да закопать! — сказал Иван.

— А где Горбачев? — спросил как бы невзначай начпрод. — Куда он делся?

— Я его отослал в роту пораньше, — ответил Зайцев. — Ему сегодня идти в наряд. Пусть посидит да почитает для проформы уставы в канцелярии.

— А…, - пробормотал Потоцкий, — так, значит, ты советуешь закопать свинью?

— Да, и не стоит поднимать шум. Тем более что у нас ведется двойной учет по свиньям. Заменим — да и все!

— А как же полковник Худков? — заколебался начпрод. — Ведь он у нас — главный куратор прикухонного хозяйства! Разве ты не знаешь, что шеф не разрешает ничего делать на свинарнике без его ведома?

— А откуда он узнает? — удивился Зайцев. — Закопаем потихоньку и сделаем вид, что ничего не произошло!

— Нет! — возразил Потоцкий. — Так не годится! Лучше уж посоветоваться с Худковым. А вдруг кто-нибудь донесет! Тогда не сдобровать!

— Да кому нужно на самих себя доносить? — усмехнулся Иван. — Ведь солдатам же и попадет за гибель свиньи! А других свидетелей нет! Разве не ясно?

— Нет, все-таки надо доложить полковнику, — настаивал Потоцкий, — иначе не миновать беды!

— Смотрите сами, — сказал Зайцев. — А я свое мнение вам изложил!

— Пошли к зампотылу! — решил начпрод. — Там и выскажешь свои соображения.

Когда они вошли в кабинет военачальника, тот сидел, склонившись над столом, и что-то писал.

— Разрешите? — спросил Потоцкий.

Худков окинул их взглядом и нахмурился. — Небось, еще один сюрприз готовите? — мрачно промолвил он. — Давайте, выкладывайте!

— Товариш полковник! — громко сказал начпрод. — На свинарнике беда: издохла большая свинья!

— Как издохла?! — подскочил Худков. — Что у вас там, эпидемия, что ли?!

— Нет, товарищ полковник! — ответил Потоцкий. — Просто свинья обо что-то ударилась и вот…

— Как это ударилась?! — заорал зампотылу. — Угробили, небось, понимаете ли, несчастное животное?! Ох, уж эти бандиты! Не солдаты, а черт знает что! А где были вы? Как вы смотрели?!

— Да я…, - промямлил начпрод.

— Молчать! — взревел Худков. — Виноват — так нечего лепетать в свое оправдание! Ах, какое горе! Какая беда! А большая свинья?

— Да килограммов за двести!

— Ах, бессовестные! — простонал полковник. — Какая безответственность! Какие будете принимать меры?

Потоцкий толкнул локтем Зайцева.

— Я предлагаю, товарищ полковник, — сказал Иван, — оттащить ее потихоньку на свалку и закопать!

— А как же учет? — возразил Худков. — Тогда ведь в фактическом наличии окажется на двести с лишним килограммов живого веса меньше, чем в книге? Мы же только наладили учет?

— Так точно! — ответил Иван. — Учет налажен. Но он у нас, к счастью, двойной! Мы возьмем из резерва другую свинью и заменим издохшую!

Полковник задумался. — А нельзя ли списать дохлую свинью официально? — спросил он после недолгой паузы.

— Видите ли, согласно требований, списание можно осуществить только по заключении ветеринарной комиссии, — пробормотал Иван. — А это значит, возможны дополнительные хлопоты. Придется уговаривать ветеринара. Кто знает, что у него на уме?

— Ничего у него «на уме» нет! — возразил Худков. — Лучше вызвать ветеринара и официально списать свинью, чем терять более двухсот килограммов мяса! Понимаете?

— Так точно! — крикнул Потоцкий. — Значит, вызывать ветеринара?

— Вызывайте, — сказал Худков, — и как можно быстрей! Нечего бросаться таким добром! Идите, действуйте!

— Есть! — дружно сказали Потоцкий и Зайцев.

Вернувшись в свой кабинет, начпрод сразу же позвонил на коммутатор. — Соедините меня с ветеринарной службой! — распорядился он. — Там у вас должен быть справочник!

Подождав две-три минуты, Потоцкий снова заговорил в трубку: — Это ветеринарная служба? Я звоню из воинской части…Начальник продснабжения лейтенант Потоцкий…Видите ли, у нас издохла свинья! А? Что? Нет, только одна! Приедете? Через час? Ну, и хорошо, спасибо!

Положив трубку, начпрод улыбнулся: — Вот видишь, все в порядке! Пусть Худков и покричал, зато все честно, и никто нам неприятностей не сделает!

Зайцев с сомнением покачал головой. — Не думаю, товарищ лейтенант, — сказал он, — что чиновник из ветеринарной службы пойдет нам навстречу! Или вы не знаете советских чиновников? Разве можно решить с ними какой-нибудь вопрос без взяток?

— Ничего! Все будет хорошо! — с уверенностью промолвил Потоцкий. — А для большего успеха я приглашу на встречу с ветеринаром товарища Наперова. Уж Валентин Иваныч не подведет!

После ухода начпрода на складскую территорию Зайцев вытащил из выдвижного ящика своего стола самоучитель английского с тетрадью и занялся выполнением запланированных упражнений. Благодаря тому, что ему никто не мешал, Иван за полтора часа успел не только выучить слова целого урока, но даже выписать на листок все незнакомые выражения из следующего раздела.

— Ну, а теперь можно браться за накладные, — решил он после небольшого отдыха и потянулся к бланкам.

В это время открылась дверь, и в кабинет вошли лейтенант Потоцкий, прапорщик Наперов и какой-то незнакомый майор.

Зайцев встал в знак приветствия. Однако майор сделал вил, что его не замечает, подошел к столу и сел на место Потоцкого. Остальные заняли места на стульях у стены.

— Садись, — сказал Наперов Зайцеву. — Что стоишь как пожарная каланча?

— Видите ли, товарищи, — промолвил хриплым голосом майор, — свинья-то ваша издохла от чумы! Вы понимаете, что это такое?

Иван пристально вгляделся в лицо ветеринара, красное, морщинистое. Глаза — серо-голубые с кровавыми прожилками. Щеки обвисли. Уши заросли серовато-желтой шерстью. Волосы на голове военачальника были всклокочены и чем-то напоминали измоченную осенними дождями копну сена. — Видимо, пьет, — подумал Зайцев. — Сразу видно, какой это неопрятный тип!

В малиновых петлицах ветеринара поблескивали эмблемы медицины — змеи, обвивающие чаши.

— Но чума нам никак не годится! — нарушил вдруг тишину после недолгого раздумья Наперов. — Это ведь серьезная неприятность!

— Я это прекрасно понимаю, — улыбнулся майор, обнажив целый ряд блестящих золотых зубов, — а вот понимаете ли это вы?

— Да ведь это же «чепе»! — воскликнул Потоцкий.

— Может поступим по-другому? — спросил Наперов. — Ну, скажем, запишем, что свинья издохла, ударившись головой о тяжелый предмет…

— Да разве свиньи такие дураки? — рассмеялся ветеринар. — Они не люди, чтобы ударяться головами о тяжелые предметы, да еще до смерти! Здесь налицо самая настоящая чума! Проявлена должностная халатность! Нужно вызывать комиссию и строго наказывать за упущение!

— Так что, разве нет другого выхода? — взмолился начпрод.

— А может быть лучше, чтобы издохли две свиньи? — осторожно спросил Наперов.

— Две? — оживился майор, блеснув глазами. — Ну, если вторая будет такой же крупной как та, что издохла, тогда можно, пожалуй, и подумать…

Наперов и Потоцкий переглянулись.

— Да, конечно! — обрадованно воскликнул начпрод. — Такая же, как та! Можете не сомневаться!

— Ну, что ж, ладно, — смягчился майор, — тогда я войду в ваше положение. Пойдемте на свинарник! — И они втроем удалились.

— Что у них был за разговор? — подумал Зайцев. — Какая вторая свинья? Неужели…? — И он захохотал.

На следующий день Потоцкий явился в штаб только к вечеру за накладными.

— Что это вы сегодня так поздно? — удивился Зайцев. — Обычно с утра, как «штык», а тут…

— На-ка вот, — начпрод протянул Ивану бумагу. — Списывай свиней! Я вчера весь вечер и сегодня весь день провозился с этим чертовым майором! Пока акт составили, пока погрузили ему в машину свинью…Словом, хлопот было немало!

Иван пробежал глазами по злополучному акту. — Так, значит, издохли две свиньи, общим весом в четыреста семьдесят пять килограммов! — воскликнул он. — Неплохо! И от чего же они издохли? Ах, да, тут записано: — объелись песком!

Начпрод с грустью посмотрел на него. — Уж лучше бы мы последовали твоему совету, — сказал он. — Видишь, какое получилось безобразие!

Г Л А В А 13

С Ч А С Т Ь Е О П И С К И Н А

Наступил август. По утрам стало прохладней. Однако после изнуряющей июльской жары это была благоприятная перемена. Небо было синее-синее, и только к середине дня на нем появлялись одинокие облака, быстро уносившиеся вдаль при первом же порыве ветра. Точно также улетали в прошлое все большие и малые события, происходившие в хозяйственной роте. История, связанная с именем Павленко, постепенно забывалась. Давно вернулись в часть Лисеенков и Гундарь, сопровождавшие в последний путь покойного. Занятый навалившейся на него работой Зайцев только изредка появлялся в казарме. В последнее время он даже не ходил вместе с ротой в столовую, а прямо из штаба шел туда и усаживался на свое место за ротным столом. Несколько раз он опаздывал и вынужден был питаться за отдельным столом, подходя к раздаточному окошку за своей порцией. Такие действия со стороны «старика» никого не возмущали, поскольку не нарушали установившихся традиций. Кроме того, в конце июля и в первые дни августа движение личного состава части взад-вперед было настолько интенсивным, что Зайцеву, чтобы справляться с работой и обеспечивать бесперебойное снабжение части продовольствием, приходилось, порой, по четыре-пять часов не разгибать спины. Едва успевал с почти ежедневным завозом продуктов прапорщик Наперов: и хладокомбинат, и мясокомбинат, и даже макаронная фабрика выдавали свою продукцию с запасом лишь на два-три дня.

Как-то в штаб пришел расстроенный Потоцкий. — Вот какая беда, Иван, — сказал он Зайцеву. — Сегодня Валентин Иваныч съездил на мясокомбинат, а там сказали, что мяса пока нет. Наперов стал возмущаться, что у нас, дескать, осталось мяса на один-два дня, но ему посоветовали подъехать только к концу недели. Так что ситуация сложилась непростая!

— А разве нельзя заменить на несколько дней мясо консервами? — спросил сидевший на стуле посетителей Горбачев.

— Так не война же! — возразил начпрод. — Консервы у нас предназначены на самый крайний случай!

— Знаю я, на какой крайний случай они предназначены! — усмехнулся Зайцев. — Хотя, впрочем, есть и другой выход из ситуации.

— Какой? — поинтересовался Потоцкий.

— Да ведь мы еще ни разу за последнее время не сдавали на мясокомбинат свиней! — воскликнул Зайцев. — Пора бы и забить с десяток голов. Сколько же можно их держать?

— А ведь это идея! — обрадовался начпрод. — Нужно посоветоваться с товарищем Наперовым! — И он ушел на продсклад.

Зайцев опять склонился над документами и стал быстро писать. Когда появились Потоцкий с Наперовым, он уже провел в книге учета все последние расходные накладные.

— Послушай, товарищ Зайцев, — обратился к нему Наперов, — а сколько у нас числится в прикухонном хозяйстве свиней?

Зайцев взял книгу. — Двести шестьдесят голов, товарищ прапорщик! — сказал он. — Можно без всякого ущерба забить половину. Посмотрите, сто сорок свиней уже, можно сказать, перезрели!

— Ну, свиноматок нужно сохранить, — промолвил завскладом, — да и кабанов-производителей тоже. Впрочем, обо всем этом надо поговорить с товарищем Худковым. Пойду-ка я к полковнику…

Через четверть часа он вернулся и позвал Зайцева: — Бери-ка учетные книги и иди со мной!

Зайцев поспешил к Худкову.

— Ну, что, товарищ ефрейтор, — спросил военачальник, как только Иван вошел в его кабинет, — много у нас числится свиней?

— Вот, смотрите, товарищ полковник, — Зайцев протянул ему раскрытую книгу. — За весь текущий год мы, считайте, не забили ни одной свиньи. Получается, что заботимся о них, откармливаем, а результатов совсем нет!

— Как нет? — удивился Худков. — А прирост поголовья разве не результат? Это — очень хороший показатель! Вот сейчас самый раз им воспользоваться! Можно отправить на убой несколько голов! А сколько у нас числится в другой книге?

— Здесь, — Зайцев открыл книгу секретного учета, — числится сорок пять голов. Тоже неплохо и, по-моему, слишком много…

— Ты так думаешь? — почесал затылок полковник.

— Да, я полагаю, что нужно этих свиней потихоньку забить. Помните, мы в прошлом году, когда наводили порядок в учете, целых полгода или даже несколько дольше, забивали не числившихся в официальной книге свиней? Однако так и не довели дело до конца. А теперь за счет приплода, который был очень обильным, число этих свиней возросло…

— Каким образом?

— Видите ли, — улыбнулся Иван, — мы рассчитывали, что смертность поросят будет выше средних показателей, ну, и приходовали не всех родившихся, а лишь одну треть. А они потом все выжили! В результате возник излишек!

— Что же ты мне раньше не доложил? — обрадовался Худков. — Это, в общем-то, хорошая информация! Молодцы! Умело работаете!

— Раньше я как-то не задумывался над этим, товарищ полковник, — пробормотал Зайцев. — Тут, понимаете, текущая работа, да и мясо из мясокомбината регулярно поступало…

— Ладно, не скромничай, — улыбнулся полковник. — Ты мне лучше скажи, останешься ты у нас работать или нет? Я ведь предлагал тебе в свое время должность начальника продснабжения?

— Спасибо, товарищ полковник! — Зайцев опустил голову. — Но я не хочу продолжать службу. Я — человек гражданский, склонности к военной службе не имею, поэтому, думаю, что из меня не получится хороший офицер.

— Очень жаль, — промолвил с грустью Худков. — Но все-таки подумай еще хорошенько. Может передумаешь? Тогда приходи ко мне в любое время, и мы переговорим. Понятно?

— Так точно!

Полковник повернулся к Наперову. — Ну, что, Валентин Иванович, — сказал он, — давайте забьем из этих сорока пяти, не числящихся в основной книге, штук десять. Пять — от моего имени и пять — от командира!

— А как быть с теми, что записаны в основной книге? — спросил Зайцев.

— Можно через недельку забить десяток голов и оттуда, — согласился зампотылу. — Вы сами смотрите, как удобней. Конечно, все перезрелые должны быть отправлены на убой. Но ни в коем случае нельзя нарушать равновесие! Через месяц забьем еще десяток. Но не забывайте, что в резерве нужно держать не меньше десяти-пятнадцати голов на случай падежа! Ясно?

— Так точно! — ответил Иван.

— Ну, что ж, — сказал Наперов, когда они вернулись в кабинет продснабжения, — товарищ Худков одобрил забой свиней. Значит, сегодня же повезем первые десять голов. Заказывайте машину, товарищ Потоцкий!

— Отлично! — воскликнул начпрод и схватил телефонную трубку. — С машиной у нас не проблема!

Вечером в штабе появился Шорник.

— Что-то ты сейчас редко к нам заходишь? — воскликнул Зайцев.

— Да ты сам почти не бываешь в роте! — возразил Шорник и с ненавистью посмотрел на Горбачева. — Пойдем-ка лучше по улице прогуляемся.

— Хорошо, пошли! — кивнул головой Зайцев.

— Ну, как твой Опискин? — спросил Шорник, когда они вышли из штаба.

— Да вот уже не приходил несколько дней, — ответил Иван. — Сначала был дневальным по роте, потом что-то простудился и лежал в лазарете. Я справлялся в учебной роте, ну, и сказали, что завтра он опять придет.

— Смотри, Розенфельд очень недоволен этой кандидатурой! Я уже тебе об этом вчера говорил. Послушай, Иван, у тебя не будет пяти рублей?

— Будет, — кивнул головой Зайцев. — А что, ты хочешь купить бутылку водки?

— Нет, пару бутылочек винца, — пробурчал Шорник. — Одну разопьем с тобой, а другую я должен поставить Гундарю!

— За что?

— Понимаешь, я ему проспорил. Сказал в свое время, что Гундаря не пустят сопровождать покойника, и «папа» пошлет меня. Ну, и я должен ему теперь бутылку «красной»!

— Ясно, — усмехнулся Иван и достал деньги. — На вот, иди, возьми, все, что надо.

Они как раз подошли к военторговскому магазину. Шорник юркнул туда, а Зайцев остался ждать его на улице.

Неожиданно из магазина вышел майор Подметаев. — Что это вы тут делаете, товарищ ефрейтор? — поинтересовался он.

— Да вот, жду товарища, — ответил Иван. — Шорник пошел купить печенья. Хотим попить чаю.

Политработник с подозрением покачал головой. — Что-то я сомневаюсь, чтобы Шорник пошел в магазин только за печеньем! — буркнул он. — Тут что-то не то!

Зайцев вздрогнул. — А если этот мудак обыщет Шорника? — подумал он. — Вот будет история!

Хлопнула дверь, и на улице появился Шорник.

— Ну, купил печенье? — спросил подскочивший к нему Иван.

— Нету хорошего печенья! — возмутился Шорник и отдал честь Подметаеву. — Вот взял только пачку вафлей! — и он передал свою покупку Зайцеву.

Майор окинул Шорника пронизывающим взглядом. — Видно, вы действительно собрались пить чай, — сказал он. — Однако могли бы пойти и в клубную чайную. Там все-таки удобней.

— А мы сейчас так и сделаем, товарищ майор! — кивнул головой Шорник. — Пошли, Иван!

Они направились в сторону клуба, а Подметаев — к контрольно-пропускному пункту.

— Вот, гад! — прошептал Шорник. — Продавщица не дала мне вина из-за него. Сказала, а вдруг майор засечет?!

— И правильно сделала! — возразил Зайцев. — Уж если бы Подметаев поймал тебя с этим делом, пришлось бы несладко!

— Ладно, что поделаешь? — буркнул Шорник. — Придется, видно, бежать в «Три сосны». Продавщица уже закрывала наш магазин и теперь будет поздно.

— Так уже, наверное, и «Три сосны» закрыты? — усомнился Иван. — Там же тоже вряд ли работают после восьми…

— Видишь, там рядом расположена распивочная, а она иногда работает поздней. Думаю, что успеем. Пошли!

Вскоре они приблизились к известному пролому в стене, через который солдаты бегали в самоволку.

— Подожди меня тут, — сказал Шорник, — а я минут через двадцать вернусь!

На самом же деле Шорник появился на стадионе только через полчаса. — Опять наткнулся на Подметаева! — пробормотал он, подойдя к Ивану. — Все кружил возле распивочной!

— Он видел тебя? — воскликнул Зайцев.

— Кажется, нет. В общем, наверняка нет. Разве он позволил бы мне преспокойно купить вино?

— Так ты прямо при нем вошел в пивнушку?!

— Нет. Я подождал, пока он скроется, и быстро туда забежал. Минут десять простоял за углом из-за этого мудозвона! Вот, смотри!

Шорник достал из сумки бутылку «Рубина». — Ну, что, давай выпьем? — спросил он. — Не знаю. Надо же было хотя бы взять стакан, — заколебался Иван.

— Да зачем тебе стаканы? — усмехнулся Шорник. — Пей прямо из горлышка!

— Да я не люблю так пить! — возразил Зайцев.

— Брезгуешь, что ли?

— Нет. Я просто не привык к этому!

— Так привыкай! Иди сюда в кусты. А то еще светло: неровен час, кто увидит!

Зайцев взял протянутую Шорником бутыль и направил ее в рот. Процедура оказалась и неудобной и неприятной. Сделав три-четыре неуклюжих глотка, Иван вернул бутыль товарищу.

— Как, и все? — удивился Шорник.

— С меня хватит, — ответил Зайцев. — И так слишком сладкое!

— Ну, смотри, как хочешь. Тогда я выпью остальное сам! — И Шорник с такой ловкостью опрокинул бутылку, что уже через несколько секунд она опустела. — Вот как надо пить! — рассмеялся он, отбросив использованный сосуд. — Как в свое время русские гусары!

— Да, в этом деле ты — мастер! — усмехнулся Иван. — А теперь понесешь вторую бутыль Гундарю? Расплачиваться за проигранный спор?

— Куда же денешься? — пробормотал Шорник. — Проспорил, значит, проспорил! Тем более что они меня угостили, когда приехали с похорон!

— Выходит, тогда была попойка?

— Ну, не совсем попойка. Гундарь с Лисеенковым привезли пару бутылок самогонки, и мы их выпили со «стариками» в каптерке. Так, «по чуть-чуть» вышло…

— А как они съездили?

— Ну, за один день они добрались до Сумского военкомата. Там выделили почетный эскорт. Трех автоматчиков, чтобы отдать последние воинские почести.

— Так Павленко ведь застрелился? Он же самоубийца?

— Они никому об этом не говорили. Парня хоронили как погибшего при исполнении служебного долга!

— А как вели себя его родители?

— Они приехали в часть к вечеру, на следующий день после самоубийства. Из части же посылали телеграмму! Неужели ты не знаешь?

— Мне говорил Балобин про телеграмму. Но про родителей покойного я ничего не слышал.

— Понимаешь, его родители отнеслись ко всему случившемуся как-то спокойно. Все даже удивились. Как только Розенфельд сказал им, что их сын застрелился, они даже как-будто рассердились на покойника! А вообще-то, родители Павленко какие-то старые. Лет за шестьдесят. Маленькие такие старички. Поговаривали, что они — баптисты! Розенфельд сразу же стал оправдываться: простите, мол, товарищи, что мы не уберегли вашего сына…Но отец как-то странно на него посмотрел и сказал, что все, дескать, в руках Божьих! Что заслужил, то и получил!

— Вот так да! — пробормотал Зайцев и задумался.

Нелегко давалось советскому человеку вырастить и воспитать ребенка! Сколько сил, средств и здоровья уходило на то, чтобы поднять будущего гражданина! Иван помнил, как метались в поисках лекарств и продуктов его родители, когда он или его сестра болели.

В советском обществе, практически, не существовало цивилизованной сферы обслуживания. Далеко не всегда можно было достать за деньги даже предметы первой необходимости. Но с этим люди давно смирились и даже ухитрились к такой жизни приспособиться. Как только что-нибудь было нужно, люди начинали искать знакомых, друзей, связанных то ли с магазинами, то ли с аптеками, то ли с больницами. Они, подгоняемые отчаянием, проделывали в своих поисках, порой, такие сложные операции, какие не всегда были под силу ученым мудрецам! Государство почти полностью устранилось из сферы здравоохранения и, хотя в Конституции страны было записано право на бесплатное медицинское обслуживание, несмотря на самоотверженность и бескорыстие многих медицинских работников, забота о лечении детей была возложена на плечи их несчастных родителей, которые после нелегкого рабочего дня должны были метаться с еще большей интенсивностью, чем на работе, чтобы спасти своих детей. Когда же ребенок вырастал, государство, чиновники которого палец о палец не ударили для того, чтобы хотя бы облегчить гражданам бремя их нелегкого труда, сразу же требовало выполнения их «конституционных обязанностей» — почти бесплатного труда и, конечно же, службы в рядах его Вооруженных Сил, защищавших кучку партийно-советских бюрократов, которые пользовались властью только для удовлетворения своих амбиций и сладкой жизни.

— Ну, что, Иван, пошли в роту? — спросил после недолгой паузы Шорник.

— Да, в штаб мне нет смысла возвращаться, — кивнул головой Зайцев. — Я отдал ключ Горбачеву, и он сам закроет кабинет. Пошли!

Явившись в казарму, они сразу же услышали громкие крики Розенфельда. — Значит, «папа» будет на поверке! — догадался Зайцев. — Видимо, что-то опять приключилось!

— Маловероятно, — возразил Шорник. — Просто иногда нужно приходить на поверку, вот он и приходит! Пойду-ка я к Гундарю, пока Розенфельд не заметил у меня сумку. Еще догадается!

В это время хлопнула дверь канцелярии. — А, Зайцев! — воскликнул Розенфельд. — Иди-ка сюда!

Иван повернулся и подошел к командиру роты. — Что случилось, товарищ капитан? — спросил он.

— Как-будто ты не знаешь, что случилось?! — закричал Розенфельд. — Вот сейчас опять звонили в роту и насмехались, что ты берешь на свое место этого дурачка Опискина!

— Но, товарищ капитан, — пробормотал Зайцев. — Не такой уже этот Опискин дурачок! Он хорошо осваивает работу!

— Осваивает работу?! — заорал капитан. — Да что мне его освоение! Любой дурак может освоить эту работу! Взял ручку — и пиши! Что тут премудрого? Трудно, что ли, заполнить накладную? Это каждый сможет!

Оскорбленный Зайцев молчал.

— Он же дергается весь, как в судорогах! Понимаешь? — неистовствовал капитан. — Какой с него боец?

— Это не мое дело, какой он боец! — разозлился Иван. — Если призвали в армию — значит, годен к службе! И не мне определять, здоровый он или больной! Его, кстати сказать, подобрал не я, а лейтенант Потоцкий! На него и кричите!

— Как Потоцкий? — удивился командир роты. — А мне сказали, что это ты его подыскал!

— Кто вам сказал?

— Ну, как тебе сказать, — замялся Розенфельд, — тут…впрочем…надежные люди.

— Надежные люди врать не будут! — буркнул Зайцев. — А если не верите мне, спросите сами у Потоцкого. Он вам все подробно осветит!

— Так что, он разве не дерганый? — засомневался капитан.

— Ну, есть малость, — пробормотал Иван, — но этот небольшой недостаток покрывается его исполнительностью и добросовестностью. Парень он скромный. А это — редкое качество!

— Знаешь что, — промолвил спокойным голосом Розенфельд. — Зайду-ка я к вам в штаб, когда этот Опискин придет, да сам на него посмотрю. Если он действительно толковый парень, тогда мы возьмем его в роту. Ну, а если то, что мне говорили, подтвердится, тогда я ни за что не позволю превращать меня в посмешище! Понимаешь?

— Понимаю, товарищ капитан.

— В общем, жди меня где-то…часам к трем. Там разберемся.

На другой день, как только Опискин пришел в кабинет продснабжения, Зайцев стал настраивать его на встречу с Розенфельдом. — Сейчас придет наш командир роты, — сказал он, — но ты не обращай на него внимание. Встань в знак приветствия, а потом сядешь и будешь писать накладные. Я тебе сейчас дам задание. А ты, Ваня, — обратился он к Горбачеву, — пересядешь на другой стул, вот сюда, к стене. Пусть Алексей побудет пока на месте Потоцкого, а Розенфельд сядет на стул для посетителей.

— А зачем придет ваш командир роты? — спросил с дрожью в голосе Опискин. — Уж не меня ли он хочет увидеть?

— Нет. Не волнуйся, — соврал Зайцев. — Он часто приходит сюда после трех. Сегодня его вызвал полковник Худков. Ну, и после беседы с начальником, капитан, возможно, зайдет к нам.

— А возможно и не зайдет? — спросил с надеждой в голосе курсант.

— Зайдет или не зайдет, какое нам до этого дело? — успокоил его Зайцев. — Не обращай на него внимание. Делай все, как обычно делаешь. Тебя это не касается!

— Старайся не волноваться, — добавил Горбачев. — Нечего Розенфельду видеть наш страх! Пусть думает, что мы его не боимся! Так легче служить! Понимаешь?

— Понимаю, — тихо ответил Опискин и опустил глаза. — Буду стараться держать себя в руках.

В это время открылась дверь, и вошел Розенфельд. — Ну, здравствуйте, молодые люди! — сказал он и приблизился к столу, глядя с любопытством на вскочившего Опискина.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — робко пробормотал курсант.

— Садись, молодой человек, не стесняйся, — улыбнулся Розенфельд и плюхнулся на стул для посетителей. — Ну, как у вас дела, товарищ Зайцев?

— Да все в порядке, товарищ капитан, ответил тот. — Вот стажирую потихоньку новых специалистов. Думаю, что через пару месяцев они будут хорошо подготовлены!

— Что ж, похвально, — кивнул головой командир роты. — Вот и парень, смотрю я, у вас неплохой подобрался. Как ваша фамилия? — обратился он к курсанту.

— Опискин, товарищ капитан! — быстро ответил тот.

Розенфельд завел непринужденный разговор, пытаясь вовлечь в него курсанта. Зайцев, понимая замысел капитана, взял учетную книгу и, подозвав к себе Горбачева, стал шепотом обсуждать с ним порядок списания продовольствия по последним накладным…

Вдруг раздался какой-то писк.

Зайцев и Горбачев оторвались от книги и посмотрели на Опискина. Несчастный курсант так сильно дергался в судорогах, что чуть не упал со стула! — То-т-т-т-т-то-в-ва-р-рищ…К-к-к-кап-пит-тан! — пищал он. — Э-э-э-э-э! — Раздался треск. Опискин буквально вонзил перо своей ручки в бумажный лист и прорвал его насквозь! Лицо у него исказилось, челюсть поехала в сторону и вдруг разверзлась, обнажая зубы. — У-у-у-у! — завыл он, схватившись за голову и пытаясь удержать челюсть. Но руки ему не повиновались. Внезапно парень вскочил, опрокинув стул. — Я-я-я-я…э-э-э-э! — бормотал он, размахивая руками. Дергания Опискина теперь чем-то напоминали известный грузинский танец — «лезгинку».

— Успокойся, Алексей, все нормально! — закричал Зайцев и глянул на Розенфельда. Тот неподвижно сидел и с любопытством смотрел на Опискина. Казалось, что несчастный курсант загипнотизировал капитана.

— Ваня, дай ему воды! — снова закричал Зайцев, повернувшись к Горбачеву. Но не успел тот добраться до графина, как Опискин сам успокоился, поднял свой стул и присел. — Из-з-вин-ни-те, т-т-т-товарищ к-к-капитан, — сказал он с робкой улыбкой. — Я т-тут нем-н-ного п-пер-ре-волнов-в-вался!

— Ну-ка выпей воды, — предложил Горбачев, — и успокойся!

Опискин взял дрожавшими руками протянутый стакан и быстро его опустошил. — У меня иногда бывает такое, — сказал он, глядя на Розенфельда.

— Ну, а как тебя тогда призвали в армию? — горько усмехнулся капитан. — У тебя ведь явная неврастения?

— Я тоже так думаю, — пригорюнился курсант, — но что толку? У нас, в Ленинск-Кузнецке, на медицинской комиссии сказали, что я вполне здоров и годен к строевой!

— Ну, что ж, годен так годен, — пробурчал Розенфельд и повернулся к Зайцеву. — Пойдемте, товарищ ефрейтор, проводите меня. Я пойду в роту!

Не успели они выйти на крыльцо, как капитан с яростью набросился на Ивана. — Ах, ты, иоп твою мать! — кричал он. — Решил совсем из меня дурака сделать?! Какое посмешище! И ты еще говорил, что он здоровый!

— Я не говорил, что он совсем здоров! — возразил Зайцев. — Я сказал, что у него немного бывает!

— Ах, ты, плять! — взвыл Розенфельд. — Еще будешь оправдываться?! Ну, и мудак! Ну, и бистюк! А-а-а-а! Какое издевательство!

Иван стоял и терпеливо ждал, выслушивая дикие крики и ругательства, обрушившиеся на его голову.

Наконец, Розенфельд исчерпал свои богатейшие словесные ресурсы и замолчал, извлекая из кармана носовой платок. — Чтобы я его больше в штабе не видел! — пробормотал он, вытирая выступивший на лбу пот.

— Но, товарищ капитан, — с ехидством сказал Зайцев, — вопрос о переводе Опискина уже решен! Ведь сам полковник Худков одобрил его стажировку!

— А-а-а-а! — завопил Розенфельд. — Иоп твою мать! Даже начальника тыла задействовали, гандоны!

И он опять разразился потоком самой изощренной брани.

Внимательно выслушав командира роты и сделав вид, что ничего особенного не происходит, Зайцев улыбнулся и воскликнул: — Товарищ капитан, зачем вы себя распаляете? Если уж медицинские органы решили, что он здоров, так что мы тогда сможем сделать?

— А-а-а-а! Иоп вашу мать! Медицинские органы! — начал новый «виток» Розенфельд. — Знаю я ваши медицинские органы! Небось, девка там у него дома, вот он и решил покрасоваться, показать себя этаким петухом! Хотя, впрочем, какой с него хахаль? Взлезет на девку да вдруг затрясется как осиновый лист! Да и не попадет, куда надо! Или пойдет его «прибор», как говорил Ленин, «другим путем»! О, горе!

Иван с трудом сохранил самообладание и, чтобы не затрястись от неудержимого смеха, пробормотал: — Но ведь вопрос-то уже решен! Опискин будет продолжать службу в нашей роте, что бы ни случилось! Если, конечно, его не комиссуют по болезни…

— Ах, ты, мудак! Ты еще издеваться?! — взвыл разгневанный капитан, но вдруг замолчал и задумался. — Так ты говоришь, что его могут комиссовать? — спросил он после недолгой паузы и, казалось, несколько успокоился.

— Да, товарищ капитан, стоит только направить его в госпиталь! Если он продемонстрирует там хотя бы часть того, что он только что вам сейчас показал, его, без всякого сомнения, отправят домой!

— Ты, пожалуй, прав! — улыбнулся командир роты. — Выходит, я зря на тебя ругался? Значит, ты непротив, чтобы избавиться от Опискина?

— Совсем непротив, — ответил Иван. — Только что толку от моего мнения? — Он явно хитрил! — Знаете, если наши начальники во что-нибудь упрутся — бесполезно пытаться их переубедить!

— Это уж точно! — кивнул головой капитан. — С ними бесполезно спорить! Но мы пойдем по-ленински, другой дорогой! — И Розенфельд засеменил в сторону медицинского пункта.

На другой день Опискин не пришел в установленное время в штаб. — Неужели Розенфельд успел принять меры? — спросил Зайцев Горбачева, которому еще накануне вечером рассказал о разговоре с командиром роты.

— А ты позвони в учебную роту да узнай! — посоветовал Горбачев.

Зайцев потянулся к телефону. — Позови-ка дежурного! — сказал он взявшему трубку дневальному.

— Дежурный по второй учебной роте сержант Невзоров! — послышалось спустя минуту.

— Это Зайцев из продслужбы, — промолвил Иван. — Скажите, а почему курсант Опискин не пришел на стажировку в штаб?

— А, Опискин! — ответил дежурный. — Да он сейчас в госпитале. На обследовании! Его еще с утра отвезли туда по указанию начальника медпункта!

— Ясно, спасибо! — сказал Зайцев и положил трубку.

— Сработало, Иван! — воскликнул он и посмотрел на Горбачева.

— Ну, теперь нужно подыскивать нового сменщика! — усмехнулся тот. — Я думаю, что служба товарища Опискина, по-видимому, закончилась!

И действительно, через две недели в кабинет продснабжения вошел поправившийся и посвежевший Опискин. — Я пришел проститься, товарищ ефрейтор! — сказал он Зайцеву, радостно улыбаясь.

— Ну, так ты доволен, что увольняешься в запас по болезни? — спросил его Горбачев.

— Не то слово! — громко сказал Опискин. — Я просто счастлив! Большое вам спасибо!

— Ну, что ж, желаю тебе всяческих благ! — сказал Зайцев и крепко пожал руку своего несостоявшегося сменщика. — Будем надеяться, что все твои болезни пройдут на «гражданке»!

— До свидания, Алексей, — промолвил Горбачев. — Смотри, впредь будь похитрей, не попадай больше в армию!

— Упаси, Господи! — вскричал Опискин и перекрестился.

Г Л А В А 14

О Б Щ А Я П О П О Й К А

Наконец-то Зайцев освободился от почетной обязанности заведующего библиотекой — на работу вышла Наталья Семеновна Бабурина. Впрочем, в последние дни Иван не появлялся в библиотеке. Сразу же после отъезда генерала-инспектора, из-за которого ему на плечи возложили дополнительную обузу, Зайцев опечатал дверь библиотеки и бывал там, в лучшем случае, один-два раза в неделю.

Прибыв в часть, Бабурина сразу же позвонила в кабинет продснабжения.

— Ох, как хорошо, что вы выздоровели, Наталья Семеновна! — обрадовался Иван. — Я немедленно иду возвращать вам ключи!

Когда он поднялся на второй этаж клуба, Бабурина стояла возле двери библиотеки и ждала его. — Давайте ключи, товарищ Зайцев! — сказала она, поздоровавшись.

— Вот, пожалуйста, — Иван протянул ей связку. — Ну, я пошел?

— Погоди, — остановила его библиотекарь. — Надо же еще осмотреть помещение. Может быть здесь что-нибудь испортили?

— Ну, что ж, пожалуйста, — согласился Зайцев.

Когда они вошли, Бабурина первым делом заглянула в комнатку, где хранилась художественная литература. — Здесь что-то не в порядке! — сказала она. — Нужно тщательно проверять, не разворовали ли за мое отсутствие книги!

— Что? — удивился Зайцев. — Разворовали?! Да кому они надо?

— Но я же не вижу…Вот, посмотри, нет нескольких томов Диккенса, пропал и «Собор Парижской богоматери» Гюго! И это только при первом осмотре!

— Так что, вы хотите сказать, что это я вынес ваши книги?! — возмутился Иван. — Вот так да! Вместо благодарности еще и обвинения!

— Успокойтесь, товарищ Зайцев, — сказала с улыбкой Бабурина. — Никаких претензий я к вам не имею! Просто я вижу, что не хватает нескольких книг, вот и говорю. Давайте вместе с вами проведем инвентаризацию, составим акт и спишем недостающие книги с помощью комиссии Политотдела! Ничего страшного нет, исчезли не актуальные произведения. Вот если бы пропали книги Ленина или Маркса…

— Не согласен! — воскликнул Иван. — Если хотите знать, за весь период вашей болезни библиотека почти не открывалась! Только два раза, вечерами, здесь сидели в читальне солдаты, когда готовились к встрече генерала, да я пару раз в неделю открывал дверь, чтобы дневальные вытерли пыль да полили цветы на подоконнике. Если уж и стащили у вас книги, то это, наверняка, произошло не во время моего здесь пребывания!

— Да что вы возмущаетесь? — рассмеялась библиотекарь — Я повторяю, что вы тут ни при чем! Просто мне нужно составить акт и списать недостающие книги. Мое длительное отсутствие — это хороший повод для списания! Я знаю, что многие книги пропали довольно давно и никаких претензий к вам не имею. Я только прошу вас помочь мне пересчитать все книги. Я одна не справлюсь!

— О, это не такое простое дело! — покачал головой Зайцев. — Я, пожалуй, тут ничем помочь не могу. Хотя, впрочем, если я поговорю с моим помощником и пришлю его к вам? Как насчет этого?

— Ну, что ж, это хорошее предложение, — согласилась не без некоторого разочарования Бабурина. — Пусть будет ваш помощник! А кто он?

— Очень способный парень! — улыбнулся Иван. — Он сейчас готовится к тому, чтобы занять мое место. Специалист с высшим образованием!

— С высшим образованием? — обрадовалась библиотекарь. — Ну, это совсем хорошо! Зовите его скорей сюда!

— Сейчас пришлю, — сказал Иван и направился к двери.

— Подождите, товарищ Зайцев! — остановила его Наталья Семеновна. — А как зовут этого солдата?

— Иван Горбачев! — последовал ответ.

Вернувшись в штаб, Зайцев застал в кабинете продснабжения Потоцкого и Горбачева. — Товарищ лейтенант! — сказал он. — Нужно направить в библиотеку Горбачева! Бабурина очень просит вас об этом!

Потоцкий усмехнулся: — Ишь, какая эта Бабурина любвеобильная! Не успел молодой человек появиться у нас в штабе, как она сразу же его приметила!

— Да при чем тут это? — возразил Зайцев. — Она стала там придираться, что нет то одной книги, то другой…Словом, заявила, что нужно провести инвентаризацию и выявить недостающие книги. Короче, библиотекарша решила воспользоваться своим длительным отсутствием и списать все, что ей нужно!

— Ну, и хитра, матушка! — покачал головой начпрод. — Уж не пытается ли она свалить на тебя свои грехи?

— Да, вроде бы, нет, — пожал плечами Зайцев. — Да и как она может свалить на меня какие-то «грехи», если библиотека, фактически, не работала? Она просто хотела, чтобы я помог ей составить акт. Понимаете? И это, в такое трудное время!

— Что она, с ума сошла?! — возмутился Потоцкий. — Да я и Горбачева туда не пущу! Пусть сама считает!

— Ну, а твое мнение каково? — Зайцев обернулся к Горбачеву. — Ты бы непротив оказать посильную помощь Бабуриной?

— А что она собой представляет? — поинтересовался тот. — Я имею в виду, как она лицом, ну, там…также жопа, груди! Стоящая ли баба?

Потоцкий засмеялся. — В этом смысле подойдет! — сказал он. — Все при ней! Правда, несколько полновата, но зато без предрассудков!

— Тогда я согласен! — улыбнулся Горбачев.

— Пускай идет, товарищ лейтенант, — промолвил Зайцев. — Работу он знает уже неплохо, а за два-три дня вряд ли что изменится. В конце концов, Бабурина пойдет жаловаться в Политотдел. Поднимется скандал. А там могут и меня заставить оказывать ей помощь. Вот и выбирайте!

— Ладно, я непротив, — кивнул головой Потоцкий. — Можете идти, товарищ Горбачев. Только не особенно переутомляйтесь с этой инвентаризацией! — И он захохотал.

— Ну, а что мы будем делать со сменщиком? — спросил начпрод Зайцева, когда они остались одни. — От Опискина, слава Богу, избавились. Но ведь нужно искать другого?

— У вас есть кто-нибудь на примете?

— В том-то и дело, что нет! Я уже боюсь обращаться в учебный батальон. Надо же! Так объегорили нас с Опискиным!

— А вы бы лучше связались с Вмочилиным, — посоветовал Иван. — Ведь он-то хорошо знает своих людей!

— Вмочилин насоветует! — пробормотал Потоцкий. — Он же — работник Политотдела! А это значит, всучит нам какого-нибудь стукача, начнутся кляузы да дрязги! На кой черт мне это нужно?

— Так что же вы предлагаете?

— А может ты сам сходишь в учебный батальон и с кем-нибудь из знакомых переговоришь?

— А если с батальонным писарем Шильненковым?

— Да хотя бы с ним! Только не давай обещаний, что мы обязательно возьмем любого, кого он не предложит! Нужно хотя бы испытать человека, а потом уже решать вопрос о переводе!

— Хорошо я схожу.

Перед обедом в штаб вернулся Горбачев. — Ну, как, Ваня, помог Бабуриной? — спросил Зайцев.

— Да, уж помог, — усмехнулся Горбачев. — Я сразу же хотел приступить к просмотру книг, но библиотекарша, видимо, не спешила. Завела со мной разговор о жизни. Спрашивала, откуда я, где и как учился. Словом, она больше интересовалась моими биографическими данными, чем делами…

— Вот бесстыдница! — рассердился Зайцев. — Она, видимо, думает, что мы тут не работаем, а дурака валяем! Выходит, вы так ничего и не сделали?

— Ну, как ничего? — рассмеялся Горбачев. — Мы с ней много кой-чего сделали!

— А именно?

— Ну, видишь, мы с ней преспокойно разговаривали и уже собирались взяться за просмотр книг, как вдруг дверь открылась, и вошел какой-то капитан…

— Наверное, заведующий клубом капитан Сиротин?

— Нет, Сиротина я уже видел, знаю. А это был незнакомый капитан. Такой, ну, как тебе сказать? С красной рожей!

— А! Вмочилин!

— Может и он. Но я сразу понял, что это хороший знакомый библиотекарши. При виде его она аж засветилась от радости! Ну, и этот капитан позвал ее «на минутку» к выходу…Бабурина засуетилась. — Ты посиди тут, Ваня, минут пятнадцать, — сказала она. — А я схожу с товарищем капитаном по экстренному делу!

— Знаю, по какому «экстренному делу» они встречаются с Вмочилиным! — рассмеялся Зайцев.

— Ну, теперь и я знаю! — воскликнул Горбачев. — Потому что Бабурина вернулась через двадцать минут вся растрепанная, какая-то взволнованная и покрасневшая…

— Ясно, что Вмочилин там, в кладовке, «вмочил» ей! — кивнул головой Зайцев. — Соскучился, видимо, по своей любовнице, ну, и успокоил ее сердце…

— Какое там успокоил! — возразил Горбачев. — Бабурина посидела-посидела несколько минут, а потом, не говоря ни слова, подошла к двери и защелкнула ее на замок! Я удивился, говорю, Наталья Семеновна, а вдруг нагрянет кто-нибудь из Политотдела и застанет тут нас? Вот вам будет неприятность! Ну, а она засмеялась и сказала, что никому не откроет дверь!

— Так что, выходит, Вмочилин оказался для нее недостаточен?

— Выходит так, поскольку я там с ней с полчаса провозился, а она даже не устала!

— Значит, и ты ее «трахнул»?

— И не раз! После первой «палки» мы уселись за ее столом и стали просматривать инвентарные книги. Но нас хватило ненадолго. Наташка вдруг запустила руки мне в штаны и стала там шарить. Ну…я пришел в возбуждение и повалил ее прямо на стол. А потом еще разок вставил ей «раком» среди книжных полок!

— И это все, чем вы занимались до обеда?

— Можно сказать, что все!

— Так что, вы больше не будете проводить инвентаризацию?

— Нет, почему же, будем! Она сказала, чтобы я пришел после обеда.

— И хватит у тебя на нее сил? Может сделаешь перерыв?

— Хватит! Сказать по правде, я это дело очень люблю! Но, может быть, ты сам хочешь принять участие в подсчете книг? Тогда иди после обеда в библиотеку, а я тут останусь!

— Нет, Ваня, — покачал головой Зайцев, — лучше продолжай в том же духе сам. Мне сегодня еще предстоит сходить в учебный батальон. Потоцкий распорядился подыскать другого сменщика. Да и Бабурина не в моем вкусе. Я, знаешь, не люблю таких толстых!

— Зря ты так про толстушек! Они очень приятны. Что у тощей взять? А тут такая жопа, такие груди!

После обеда Горбачев ушел к Бабуриной продолжать «инвентаризацию», а Зайцев отправился в учебный батальон.

Когда он вошел в приемную командира батальона, Шильненков сидел за своим секретарским столом и читал газету.

— Здорово, Павел! — крикнул ему Зайцев.

— А! Привет! — улыбнулся батальонный писарь. — С чем пожаловал? Опять что-то подписывать у комбата?

— А что, Втащилин уже вышел из больницы? — удивился Иван. — У него же такое тяжелое заболевание?

— Песенка Втащилина спета! — пробормотал Шильненков. — Теперь у нас новый комбат — Товарищ Пышкин!

— А разве Втащилин не выздоравливает? — воскликнул Зайцев. — Говорили, что сейчас у него неплохое самочувствие?

— Ну, допустим, он выкарабкается. Но что из этого? Какой из него комбат после инфаркта?

— Выходит, он подает в отставку?

— Официально об этом еще не сообщалось, но я знаю, что комбатом теперь будет мой шеф!

— Ну, что ж, поздравляю! — сказал Иван и перешел к делу. — Я тут, Паша, пришел к тебе вот по какому вопросу. Хочу, чтобы ты мне посоветовал, кого можно взять из вашего батальона для стажировки на место делопроизводителя продслужбы?

— Готовишь себе смену? — кивнул головой Шильненков. — Это, конечно, дело нужное. В этом я тебе могу помочь. Слава Богу, времени достаточно, еще не поздно. Я подумаю о твоей просьбе.

— Ну, так когда ты сможешь подыскать мне кандидата? Ведь желательно бы его хорошенько проверить, чтобы не оказался дурачком. Не каждый может работать с документами!

— За это не беспокойся. Я что-нибудь придумаю. На той недельке тебе позвоню.

— Ну, спасибо!

— А как идет служба? — поинтересовался писарь. — Не тоскуешь по дому?

Они разговорились. Вспомнили учебный батальон, первые дни своей службы на бумажной работе, посокрушались о скучной солдатской жизни…

Когда Зайцев вернулся в свой кабинет, уже было почти четыре часа. — Что ж, придется наверстывать упущенное время, — решил он и взялся за накладные.

В это время в дверь постучали, и вошел Шорник. — Ты один? — обрадовался он. — Вот хорошо! А я думал, что опять придется сталкиваться с этим мудозвоном! Слава Богу, что его нет!

— Садись, Вацлав, — Иван показал рукой на стул. — Что случилось? Обычно, ты приходишь, когда что-нибудь произойдет!

— Да ничего особенного, — ответил Шорник. — Только у нас в роте сегодня «папа» устраивает ремонт, и нам придется дня три-четыре ночевать в клубе!

— Вот так да! — удивился Зайцев. — И чего это он так поспешно? Неужели нельзя было сделать все постепенно?

— Видишь ли, сейчас мы как раз достали свежих белил. Сегодня ночью Кулешов с ребятами притащили несколько мешков. К тому же в роте есть десятка два банок белой и красной масляной краски. Да и тепло еще. Когда же ремонтировать?

— Значит, мы уже сегодня не будет ночевать в казарме?

— Не будем. Вот сейчас, в это самое время, ребята перетаскивают в клуб матрацы. На них и будем спать!

— Так в «выходные» же показывают кино «молодым»?

— Никакого кино не будет. Коли решили ремонтировать роту, значит, зрительный зал на три-четыре дня будет наш!

— А как быть с тумбочками? В них ведь наше имущество? Наверное, мне надо сходить в роту и принять участие в переносе вещей?

— Да, без тебя справятся! — махнул рукой Шорник. — Нам нужно только перенести в клуб свое постельное белье и подушки. Пошли!

— Погоди. Я позвоню в библиотеку, — сказал Зайцев. — Там у меня Горбачев наводит порядок. Надо и его вызвать в роту, чтобы забрал свою постель! — И он потянулся к телефону. Однако из трубки доносились только долгие гудки. — Может он куда-нибудь вышел? — заколебался Иван и снова набрал номер библиотеки. Опять длинные гудки!

— Да ну его в бисту! — сказал Шорник. — Пошли, распорядимся, чтобы «молодые» снесли его постель в клуб.

Появившись в ротной казарме, наши герои обнаружили, что она буквально на глазах превратилась в гигантский муравейник. В основном, суетились «молодые» воины и «черпаки». «Старики» стояли в стороне и неодобрительно смотрели на эту чехарду.

Зайцев подошел к Гундарю. — Ну, что, Леня, — спросил он, — и надолго затеяли всю эту мудистику?

— Да дня на четыре, — пробормотал тот. — «Папе» же что в голову стукнет — так вынь да положь! Видишь, как мечутся? Перенести кровати — это еще что! А вот как начнут штукатурить и белить! Ну, скажем, с кубриком проще. Вынесли кровати и тумбочки и, давай, ремонтируй! А как быть с оружейной да с моей каптеркой? Замучаешься!

— Да, а как же быть с дневальными? — удивился Иван. — Как они будут нести службу?

— Им еще хуже! — буркнул Гундарь. — Ну-ка, придется вымывать полы после побелки! Да это еще похлеще, чем с мылом и содой! Знаешь, как побелка держится? Видимо, будем привлекать на мытье полов всех «молодых». Придется временно отказаться от всех прочих работ!

— Эй, Иван! — закричал из спального помещения Шорник. — Давай, очищай свою тумбочку да свертывай постель!

Зайцев направился к своей кровати. Вытащив из тумбочки зубную пасту, щетку и мыло, он засунул их в карман, а затем быстро свернул свою постель в небольшой тюк.

— Взваливай на плечо! — крикнул Шорник. — Пошли в клуб!

Они спустились по лестнице вниз.

В клубе тоже суетились солдаты. — Сюда! — кричал Карчемарскас, показывая рукой на заднюю часть здания. — Входите со стороны пожарной двери!

Шорник и Зайцев прошли в ту дверь и оказались в зрительном зале, где демонстрировались кинофильмы.

— Ложи постель на сцену, — сказал Шорник. — Мы со «стариками» будем спать там. А остальные лягут в зале. Там сдвинут зрительские ряды.

— А как же быть с Горбачевым? — спросил Зайцев. — Ведь он ничего про ремонт не знает, и может возникнуть недоразумение!

— А пусть как хочет, так и разбирается! — ответил со злостью Шорник. — Еще не хватало ухаживать за салабоном!

— Нет. Я пойду и заберу его постель! — возразил Иван. — Так не годится! Вместе работаем и вдруг — подводить!

— Но он же «молодой»?! — возмутился Шорник. — Что ты, нанимался его обслуживать?

— Мало ли что! — промолвил Зайцев. — Все-таки, он мой коллега! Ну, я пошел!

— Как знаешь! — пробурчал Шорник, но тут же хлопнул себя по лбу. — Тьфу, ты, Господи, я и забыл! — улыбнулся он. — Меня же просил Кулешов, чтобы я позвал тебя сегодня на празднование его дня рождения!

— Что за чудеса? — удивился Иван. — Как известно, «старики» не очень-то меня любят! Что-то тут не то!

— Надо пойти, Иван! — сказал с серьезностью в голосе Шорник. — Возможно, и возникнет какое-то примирение!

— А где будет попойка?

— Да на стадионе. Мы там посидим «на природе», поговорим, ну, и выпьем по стаканчику!

— Ладно, а по сколько сдавать?

— Да по «пятерке» с носа!

— Ну, на, возьми, коли уже решили отмечать.

— Ну, вот и молодец! — обрадовался Шорник и взял деньги. — Тогда я сразу же после ужина зайду за тобой!

Иван отправился в казарму и перенес вещи Горбачева в клуб. Его постель он положил рядом со своей на матрац, извлеченный из большой общей кучи.

Вернувшись в штаб, он тут же занялся накладными и как раз к приходу Потоцкого справился с работой.

— Что там ваши солдаты мечутся перед клубом? — поинтересовался начпрод. — Опять затеяли какие-нибудь маневры?

— Да ремонт в роте, — ответил Зайцев. — Теперь дня три-четыре придется ночевать в клубе!

— Все у нас, как снег на голову! — пробормотал Потоцкий. — Ничего не умеем делать постепенно! Все спешим как на пожар!

В это время вошел Горбачев.

— Послушай, Иван, — спросил Зайцев, — а где ты был? Я звонил тебе после четырех, но никто в библиотеке к телефону не подходил!

— А мы с Натальей Семеновной были в это время в кладовке, — ухмыльнулся Горбачев, — и не могли слышать звонки. К тому же, у нас было немало работы!

— Смотри, наработаешься! — рассмеялся Потоцкий. — Узнает прапорщик Бабурин, тогда тебе не сдобровать!

— Или капитан Вмочилин, — добавил Зайцев, и все дружно рассмеялись.

— Может я пойду в роту и перенесу свою постель? — спросил после паузы Горбачев, — Я встретил тут фотографа Середова, и он сказал, что у нас ремонт.

— Я уже перенес твою постель, можешь не волноваться! — ответил Зайцев. — Она сейчас там лежит, в клубе, на сцене, рядом с моей!

— Ну, спасибо! — улыбнулся Горбачев.

Сразу же после ужина Зайцев отправился вместе с Шорником за стадион. Здесь, неподалеку от продовольственного склада, в небольшом сосновом лесочке они уселись, ожидая «стариков».

— Что-то никого нет, — пробормотал Зайцев после получасового ожидания. — И зачем тогда было вести все эти разговоры?

— Да сейчас придут, не волнуйся! — возразил Шорник. — Нужно же принести выпивку и закуску и при этом не попастся на глаза начальству! Вон, смотри, двое уже идут!

Действительно, на поляне появились Гундарь и Лисеенков, тащившие огромные сумки.

— Вы уже тут? — воскликнул Гундарь. — А я смотрю: вроде никого нет!

— Глянь-ка, даже Иван заявился! — удивился Лисеенков. — Какой сюрприз! Ну-ка, до нас снизошел!

Зайцев побагровел.

— Брось ты ссориться! — махнул рукой Шорник. — Сколько можно? В конце концов, мы же «старики»?

— Ладно, я ничего…,- пробормотал Лисеенков. — Просто так сказал…А вон остальные! — Он показал рукой в сторону кустарника. Оттуда вышли Кулешов, Миронов и Гусаков.

— Ну, что, ребята, все собрались? — спросил Кулешов. — Что-то я не вижу Балобина?

— Он позже подойдет! — сказал Гундарь. — Там нужно закончить какую-то срочную работу. Поэтому, давайте, приступим!

Воины уселись в кружок, а в середину положили выпивку и закуску.

— Ого! — удивился Зайцев. — У вас тут спиртного на всю роту хватит! Тут только вина одного…Раз, два… Восемь бутылок!

— И все — по ноль-восемь! — с гордостью сказал Кулешов. — Портвейн, а не какое-нибудь говно!

— А если кто захочет чего-нибудь покрепче, — промолвил улыбавшийся Гундарь, — пожалуйста, есть самогоночка! Я тут достал парочку бутылок у баб в деревне!

— Это прекрасно! — потер руки Шорник. — Самогон — мой самый любимый напиток!

— Давайте, ребята! Вот отварное мясо, огурцы! — махнул рукой Кулешов. — Не скромничайте: день рождения бывает только раз в году!

— Возьмите еще три банки консервов, — сказал Зайцев. — Я тут раздобыл их по случаю. Вскрывайте и будем есть!

— А что за консервы? — спросил Гусаков.

— Да рыбные. В томатном соусе! — ответил Шорник. — Дайте-ка нож!

— Ну, за твое здоровье! — поднял стакан Гундарь, обращаясь к Кулешову. — Всяческих тебе, Паша, благ! Желаю тебе крепкого здоровья и успешного увольнения в запас. Да чтобы никогда не пришлось опять надевать солдатскую форму!

— Твое здоровье! — дружно сказали остальные. Зазвенели стаканы. Иван проглотил вслед за всеми терпкую, сладковатую жидкость и почувствовал тощноту. — Фу, гадость! — подумал он. — И где они достают такую дрянь?

— Закуси! — сказал Шорник. — Вино крепленое и без закуски будет плохо идти!

Зайцев ткнул вилкой в консервы, откусил корочку хлеба.

— Давайте-ка повторим! — буркнул Гусаков. — Разливайте!

— Выпьем за «стариков»! — произнес Миронов. — Чтобы не было между нами разногласий! Чтобы жили дружно!

— Да что говорить о дружбе? — отрезал Лисеенков. — Ведь прибалты не пришли выпивать! Видать, брезгуют!

— Не обращай на них внимания, Володя! — сказал Шорник. — Они — люди необычные! У них свои понятия о дружбе! Так что, давай спокойно пить за нас! Если мы будем жить без ссор, и прибалты никуда не денутся!

— А вот и я! — прокричал неожиданно появившийся Балобин. — Ну-ка, наливайте, небось, забыли обо мне!?

— Вот твой стакан, Миша! — весело сказал Кулешов. — Я тут винца тебе налил! А может ты хочешь самогонки?

— Коли налил винца, значит, выпьем винца! — ответил Балобин. — Самогонка от нас никуда не денется! Ну, за здоровье именинника! — И он чокнулся с Кулешовым.

…Зайцев не помнил как закончилось празднование, какие дальше произносились речи…Очнулся он в каком-то мрачном помещении среди тюков и тряпок. — Где я? — промелькнула мысль. — Куда я попал?

— Иван, тебе плохо? — прошептал вдруг кто-то рядом.

— Не то слово, — пробормотал Зайцев. — Хреново!

— Ну так, давай, выблюй все это дерьмо! — сказал тот же голос.

— А, это ты, Ваня! — догадался Зайцев. — Значит, мы в клубе! А я ничего не помню, что было и как! Ох, Господи, меня тянет рвать! — вскрикнул вдруг он, почувствовав, как к горлу поднимается отвратительная тяжесть.

— Давай сюда! Вот ведро! — сказал Горбачев.

Зайцев приподнялся, склонился над ведром и едва успел открыть рот, как из него с шумом вырвалась струя зловонной жижи.

— Ну, вот, еще немного, и все будет в порядке! — прошептал Горбачев. — Возьми, Ваня, засунь два пальца в горло: надо полностью очистить желудок!

— Да, ты прав, — согласился Зайцев. — Иначе будет только хуже! — И он последовал совету тезки, в результате чего в ведро хлынул новый поток рвоты.

— А теперь прополощи рот и попей воды, — предложил Горбачев. — Тогда станет ясно, осталась ли в тебе эта гадость…

Зайцев отхлебнул из кружки и почувствовал, как постепенно проходит тошнота. — Ну, спасибо тебе, Ваня, — сказал он. — В самом деле полегчало!

— Вот и хорошо, — прошептал Горбачев. — Ты отдыхай. А я пойду на улицу да вылью «парашу».

Зайцев вытянулся и поправил под головой подушку. Только теперь он ощутил сильную головную боль. Казалось, что кто-то проломил ему череп! В висках стучало!

— Вот так отпраздновал день рождения! — мысленно злился он. — Ну, и мудак же я! Неужели нельзя было соблюсти меру?

Вскоре вернулся Горбачев и улегся рядом.

— Ваня, — тихонько сказал Зайцев, — ты не знаешь, я ничего такого не натворил?

— Нет, не беспокойся, — прошептал Горбачев. — Просто ты вчера так набрался, что пришел сюда мертвецки пьяным! Как ты еще дошел?

— А начальники меня не видели?

— Нет. В клубе из начальства никто не появлялся. А остальные «старики» пришли в таком подпитии, что им было не до тебя!

— Так я сам дошел?

— Конечно, сам. Ты пришел еще до поверки, а Шорник и несколько остальных «стариков» заявились далеко за полночь. Я тут все никак не мог заснуть на новом месте и видел их прибытие.

— А где проходила поверка?

— Да прямо здесь! Дежурный по роте кричал фамилии, а мы со своих постелей отзывались. Когда назвали тебя, я крикнул: — Болен! Отдыхает! — Ну, а Чугунов захохотал: — Знаем, мол, как он отдыхает!

— А остальные «старики»? Неужели никому из них не было плохо?

— Как же! Да вот незадолго до твоего пробуждения несколько человек выбегали на улицу «метать харч»!

— А как ты догадался?

— Я слышал, как они вставали. И вот сейчас ходил опорожнять ведро, а там, за кустами, все заблевано!

— Ну, значит, жди скандала!

— Навряд ли кто будет скандалить. Не станут же «старики» сами себя закладывать? Как я понял, вы все вместе выпивали. А «молодые» побоятся. Но ты отдыхай. Постарайся еще хоть немного поспать. Тогда не будет так болеть голова!

Зайцев закрыл глаза и повернулся на бок. Но головная боль была настолько сильной, что ни о каком сне не могла идти речь! Оставалось только ворочаться да кряхтеть.

Рядом захрапел Горбачев.

— Так бы и я спал себе безмятежно, если бы не эта чертова попойка, — думал Зайцев. — Вот ведь дурак! И все из-за Шорника!

— Рота, подъем! — раздался вдруг громкий крик дневального.

— Что шумишь, гандон?! — заорал кто-то из «стариков». — Или не видишь, что еще темно?!

— Так мы же в клубе! — крикнул дневальный. — Тут же окна шторами завешаны, вот и темно!

— Ладно, знаю, что в клубе! — ответил ему резким голосом Кулешов. — Крикнул раз и хватит! Нам еще рановато вставать, а «молодые» не нуждаются в повторении!

В самом деле, «молодые» воины уже давно повскакивали со своих постелей и выбежали на улицу. Лежали лишь одни участники вчерашней попойки.

Зайцев приподнялся на руках и осмотрелся. — Милые мои! — подумал он. — Да это же самый настоящий цыганский табор. Не хватает только повозок да лошадей!

Вокруг лежали, как попало, матрацы и спортивные маты. На них валялось бесформенными грудами постельное белье. Осторожно переступая через эти серо-белые тряпки, Зайцев устремился к умывальнику, расположенному в глубине сцены, за экраном. Умывшись и выпив воды, он почувствовал некоторое улучшение самочувствия и вернулся к своей постели. — Может еще полежать? — подумал он. Однако какое-то смутное чувство тревоги заставило его отказаться от этого. — Оденусь-ка я лучше да пойду: посижу на свежем воздухе! — решил Иван. Предчувствия не обманули его.

Не успел он одеться и заправить постель, как вдруг послышались чьи-то тяжелые шаги, и открылась, заскрипев, аварийная дверь.

— А! Розенфельд! — догадался наш герой и стремительно бросился к экрану. Там, спрятавшись за поломанными столами и стульями, он стал внимательно следить за происходившим.

Командир роты быстро подошел к электровключателям, и в зале вспыхнул яркий свет. — Ах, вы, иоп вашу мать! — заорал он. — Все еще спите? Для вас что, гандоны, уставы — не закон жизни?! Ах, негодяи!

«Старики» зашевелились на своих постелях. Медленно поднялись Гундарь и Лисеенков.

— Да что вы, товарищ капитан! — громко сказал Гундарь. — Мы тут в темноте и не сориентировались, что прозвучала команда!

— Не сориентировались! Ишь, хитрецы! — завопил Розенфельд. — Встать! Немедленно! Я кому говорю?!

Вяло, как-будто под гипнозом, поднимались остальные «старики». Вот очнулся Шорник и стал с недоумением озираться по сторонам. Неожиданно подскочил Гусаков, быстро натягивая на себя гимнастерку.

— А где Зайцев? — вдруг крикнул Розенфельд. — Куда он подевался? Неужели не ночевал?

— Все ясно, — подумал Иван, — значит, капитан обо всем знает!

Он тихонько, незаметно пробрался в коридор, а оттуда выскочил на улицу. Как раз в это время возвращались с зарядки «молодые» воины. Они шли строем, а впереди маячил Чугунов.

— Спрячусь-ка я в кусты, пока меня никто не видит, а потом пристроюсь к «молодым»! — подумал Зайцев и юркнул под дерево.

Солдаты быстро подошли к аварийной двери и стали забегать в зрительный зал. Зайцев настолько ловко присоединился к отстававшим, что они даже не заметили, как он выскочил из-за своего укрытия. Появившись среди застилавших постели товарищей, он, несмотря на слабость и сильную головную боль, стал энергичными движениями манипулировать своими одеялом и подушкой.

Увидев Зайцева, Розенфельд замахал руками: — Вот так чудеса! Никак наш Зайцев побывал на зарядке?

— Как видите, товарищ капитан! — весело ответил тот. — А почему бы мне и не сходить на зарядку?

Г Л А В А 15

Я Р О С Т Ь Р О З Е Н Ф Е Л Ь Д А

Весь субботний день Зайцев промучился и только к вечеру почувствовал некоторое облегчение.

После ужина к нему в кабинет пришел Шорник. Горбачев в это время пребывал в библиотеке: «помогал» Бабуриной.

— Так ты опять один? — обрадовался гость. — Наконец-то можно посидеть и поговорить, как в старые добрые времена. Как ты себя чувствуешь, Ваня?

— Сейчас еще ничего, — ответил Зайцев, — а вот с утра было просто хреново: чуть не отдал Богу душу!

— Ну, это понятно! — усмехнулся Шорник. — Выпили мы вчера немало! Однако ты удивил. И винцо попивал на равных с этими здоровенными лбами, и от самогонки не отказывался!

— Как, неужели я пил самогонку?!

— Да! И еще как! А потом пошел в кусты, ну, видно, помочиться, и куда-то исчез. Мы сначала не заметили, что тебя долго нет, а уже потом, когда хватились, настолько сильно набрались, что сами едва дошли до клуба. Помню, ребята хотели затянуть песню, но Кулешов, сохраняя здравый ум, потребовал немедленно прекратить, и все его послушались. А как пришли в клуб, так сразу же намертво завалились спать. Вот уж не знаю, как только постели не перепутали?

— Значит, я сам добрался до клуба? — сделал удивленное лицо Зайцев. — А я боялся, что меня туда притащили! Вот был бы позор!

— Выходит, сам. Слава Богу, что не встретил по дороге начальства! Пропали бы тогда!

— Мне бы особенно досталось! — пробормотал Иван. — Сколько было бы разговоров! Только что везде отмечали, какой я дисциплинированный, исполнительный воин, а тут — участник такой попойки! Впрочем, Розенфельд хорошо осведомлен о случишемся!

— С чего ты взял?!

— Да он сразу же, как только объявился поутру в клубе, заорал, где, дескать, Зайцев, разве он не ночевал? Словом, «папа» был «в курсе» и особое внимание обращал именно на меня!

— Я думаю, что ты преувеличиваешь! Розенфельд, возможно, и услышал от кого-нибудь о коллективной попойке, но он вряд ли стал бы «выносить сор из избы». Ведь одно дело, если кто-нибудь напьется в одиночку, а другое — когда пьянку организуют несколько человек! Вот это уже «чепе»! За него, в первую очередь, пострадает наш «папа»!

— А если он хочет устроить скандал и выставить на обозрение только одного меня? В этом случае никакой коллективной попойки не будет!

— Да, но не исключено, что ты расскажешь начальству, что пил не один? Вот и разгорится скандал!

— О чем ты говоришь? — возмутился Зайцев. — Неужели ты думаешь, что я выдам товарищей? Ничего я никому не расскажу! Еще не хватало доносить! Может ты думаешь, что я и тебя способен заложить?!

— Да ничего такого я не думаю! Но полагаю, что если начнется расследование, придется говорить всю правду!

— Ну, и пусть они говорят! А я скажу, что ничего не знаю и вообще ни в каких пьянках не участвовал! Пусть предъявят акт медицинской экспертизы!

— Но ведь алкоголь держится в крови до десяти суток! Возьмут да проведут экспертизу!

Зайцев задумался, но ненадолго. — Понимаешь, Вацлав, — сказал он, — как говорится, «поезд уже ушел»! Если бы Розенфельд сразу же с утра повел меня в медпункт на экспертизу, тогда еще можно было бы поднять шум, но теперь это совершенно бесполезно. Суббота уже проходит, врачей мы не увидим в части теперь до понедельника, а молодому санинструктору вряд ли дозволено проводить самостоятельную экспертизу.

— Ну, а если он все же решится обвинить тебя и провести анализы?

— В таком случае, я скажу, что в пятницу съел несколько шоколадных конфет с коньяком или ликером. Ты же знаешь, их недавно свободно продавали в коробках в нашем магазине! А кому запрещено есть конфеты?

— Ну, ты просто гениален! — вскричал Шорник. — Вот это выход! Они, в самом деле, теперь ничего не смогут сделать!

— Я же тебе сказал, Вацлав, что он упустил время. А «после драки кулаками не машут»!

В самом деле ни в субботу, ни в воскресенье никаких разговоров о попойке Зайцев нигде не слышал. Казалось, эта история не получила развития и забылась, а наш герой успокоился, считая, что все подозрения и страхи позади. Однако он на всякий случай предупредил Горбачева, чтобы тот, если подвергнется допросу, говорил, что не видел его в состоянии опьянения. Естественно, напарник все понял.

Утром в понедельник, сразу же после развода на работы, Зайцев и Горбачев прибыли в свой штабной кабинет. Там их уже ждал лейтенант Потоцкий. — Я хотел бы с тобой поговорить, товарищ Зайцев…, - начал начпрод и посмотрел на Горбачева.

— Ну, я тогда пойду в библиотеку, — пробормотал «молодой» воин и опустил голову.

— А что такого секретного? — спросил Зайцев и почувствовал, как неприятный холодок пробежал у него по спине.

— Ну, не так уж и секретно, — промолвил Потоцкий, — но мне не хотелось бы, чтобы «молодой» солдат слушал о тебе всякие сплетни.

— Так пусть останется и послушает! — резко бросил Зайцев. — Ему будет полезно узнать, как ведут себя наши солдаты. Это может ему в дальнейшем пригодиться. К тому же, я знаю, о чем сейчас пойдет речь, а Горбачев как раз свидетель всего произошедшего!

— Ну, ладно, пусть остается, — кивнул головой начпрод, — тем более, если он обо всем знает! Итак, видишь ли, меня недавно вызывал полковник Худков и сказал, чтобы я поговорил с тобой насчет попойки, в которой ты принял участие в пятницу…

— Понятно! — буркнул Зайцев.

— Короче говоря, еще в субботу утром Розенфельд прибежал к Худкову и доложил, что ты до такой степени напился, что обблевал весь пол в клубе! Кроме того, он говорил, что тебя принесли в клуб в бессознательном состоянии, что ты валялся где-то под забором, а товарищи нашли тебя! Тогда же он предлагал арестовать тебя и посадить на гарнизонную гауптвахту, обвинив, помимо всего прочего, и в самовольной отлучке, ибо где ты еще мог напиться, как не в городе…В общем, Розенфельд пытался всячески убедить полковника в необходимости расправы над тобой, вплоть до перевода тебя в другую роту! Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул головой Зайцев.

— Но Худков, слава Богу, поступил иначе, — продолжал начпрод. — Он не решился сразу отказать Розенфельду, опасаясь, что тот донесет на него в Политотдел и устроит скандал, и сделал вид, что очень возмущен твоим поведением. Полковник даже пообещал удовлетворить требования этого мудозвона и принять по отношению к тебе самые строгие меры, но только в понедельник. Он сказал, что приближается, мол, выходной и нечего тормошить людей, а вот в рабочие дни мы со всем разберемся. В общем, он вызвал меня, рассказал все и поручил выяснить, как было дело. Ну, так что, неужели это правда?

— А вы спросите у Горбачева, — сказал Зайцев. — Он ведь спал рядом со мной!

— Никакая это не правда, товарищ лейтенант! — возмутился Горбачев. — Иван пришел ночевать в клуб где-то около десяти часов, даже, пожалуй, раньше, потому что он уже лежал в постели, когда началась поверка.

— А почему он лежал? — удивился Потоцкий.

— Да потому, что все лежали! — рассмеялся Горбачев. — Там у нас сейчас несусветный бардак! Весь зал завален матрацами и матами. Яблоку негде упасть! Не будет же рота собираться в кучу за кулисами? Вот и пришлось всем ложиться!

— Выходит, Зайцев сам пришел в роту? — улыбнулся начпрод.

— Конечно. Он не только сам пришел, но даже преспокойно разделся и лег. Правда, он быстро заснул и когда во время переклички назвали его фамилию, я крикнул: — Болен! Отдыхает!

— Так вот как было дело! — воскликнул Потоцкий. — А Розенфельд заявил Худкову, что Зайцев был до такой степени пьян, что даже не мог говорить и за него на поверке кричал Горбачев!

— А может я выпил снотворное? — вмешался Зайцев. — Вы знаете, как долго я работаю, допоздна, и, естественно, устаю. Ну, вот, чтобы хорошо выспаться, я иногда пью димедрол. А в этом случае, попробуй, разбуди!

— Я так и думал! — усмехнулся начпрод. — Каждому было ясно, что Розенфельд тут что-то переврал! Однако он не такой дурак, чтобы без всяких на то оснований бежать к Худкову! Что-то тут не то! Какая-то причина должна быть?

— Хотите всю правду, товарищ лейтенант? — спросил Зайцев. — Но я надеюсь, вы понимаете, что то, что я сейчас вам скажу, я ни за что не повторю полковнику Худкову! Я вовсе не желаю сидеть на гауптвахте и, тем более, доносить!

— Давай, выкладывай! — потребовал Потоцкий. — Я обещаю, что ничего Худкову не расскажу. Мы сами придумаем, что ему сообщить!

— Дело было так, — начал Зайцев. — В пятницу ко мне в штаб пришел Шорник и позвал меня на празднование дня рождения Кулешова. Ну, я заколебался, стоит ли туда идти: все-таки ведь будет попойка? Но Шорник сказал, что не надо, мол, обижать «стариков»: они и без того на меня злы. В общем, я согласился. Мы пошли туда, за стадион, где есть небольшой лесочек и кустарник, и приняли там участие в попойке. Я выпивал вместе со всеми, закусывал, а когда приспичило по нужде, отправился в кусты и, сделав должное, незаметно от «стариков» ушел в роту, вернее, в клуб. Тут я без долгих слов разделся и завалился спать! Вот и все!

— А как же остальные? — спросил начпрод. — Они тоже пришли до отбоя?

— Нет, — ответил Горбачев. — Они пришли очень поздно. Я плохо спал в ту ночь и все видел. Их постели располагались неподалеку от наших. Ну, так вот: они были очень сильно пьяны, еле шли!

— Что-то тут неладно! — пробормотал Потоцкий. — Смотрите. Розенфельд уже с утра идет к Худкову с докладом. Мало вероятно, что он принял это решение утром! Коли ваши «старики» устроили попойку, то вряд ли они были способны утром предпринять какие-то действия! Вероятнее всего, что эта попойка была заранее спланирована! Тебя хотели накачать вином или водкой, а потом принести на руках в клуб! Скорей всего, ты спутал их планы, когда неожиданно ушел через кусты. Да и они, видимо, несколько перебрали. В общем, я считаю, что это была самая настоящая провокация!

— И вы думаете, что в ней участвовал Шорник? — нахмурился Зайцев.

— Этого я утверждать не могу, — промолвил начпрод. — Вполне возможно, что он ничего не знал о планах Розенфельда и его сподвижников. И, тем не менее, косвенным образом он тебя подставил! Я говорил тебе, Иван, — Потоцкий поднял вверх указательный палец, — чтобы ты не связывался с Шорником! Ну, пьет и пусть себе пьет! Это его дело! Хотя случившееся — полезно! Впредь будешь знать!

— Удивительно! — воскликнул Зайцев. — Как это Худков не вызвал меня к себе в субботу? Я же тут был! Да и вид был у меня весьма выразительный!

— Если бы Худков очень хотел от тебя избавиться, — усмехнулся начпрод, — можешь не сомневаться: он бы тебя немедленно пригласил «на ковер»! Но, судя по всему, он вовсе не желал расправы над тобой! Понимаешь?

— Понимаю, — пробормотал Зайцев. — Но каков же негодяй этот Розенфельд! Ну, и провокатор!

— Тут, Иван, что-то не то, — покачал головой Потоцкий. — Ваш командир роты явно заимел на тебя зуб! Обычно он действует таким образом не случайно. Из роты убирают только людей, которые «выносят сор из избы»! Видимо, кто-то «накапал» Розенфельду о твоих взаимоотношениях с Политотделом!

— Но ведь вы знаете, какие у меня с ними отношения! — возразил Зайцев. — Да и Розенфельду нечем меня здесь упрекнуть: ни одно из ротных происшествий, о которых я знаю, не стало достоянием Политотдела! А уж это Розенфельд прекрасно знает!

— Ну, тогда что? — улыбнулся Потоцкий. — Уж не подозревает ли он еще и «особый отдел»? Осталось только это!

Зайцев вдрогнул. — Причем тут «особый отдел»? — буркнул он. — Я думаю, что Розенфельд просто ненавидит меня за излишнюю самостоятельность. За Опискина, за участие в судьбе Горбачева, словом, причин для ненависти у него более чем достаточно!

— Ладно, не будем долго болтать! — сказал решительно начпрод. — Пойду и доложу товарищу Худкову, что Розенфельд дезинформировал его, ибо оснований для разборов твоего поведения совершенно нет! — И он удалился.

— Ну, как, Иван, наши товарищи? — спросил Зайцев Горбачева, который с грустным лицом выслушал весь состоявшийся разговор.

— Да, хороши товарищи! — ответил тот. — Вот уж не думал, что у нас кругом такие гандоны! Совершенно никому нельзя доверять! Способны на любую подлость!

— Не зря говорится: «доверяй и проверяй»! — пробормотал Зайцев.

Минут через пятнадцать вернулся Потоцкий. — Ну, вот и все в порядке! — с улыбкой сказал он. — Я доложил товарищу Худкову, и он полностью принял нашу версию, отметив, что нисколько не сомневался в твоей честности! Полковник даже возмутился, что Розенфельд устроил скандал из-за ерунды, даже не разобравшись. Он тут же позвонил полковнику Прохорову и сказал ему, что провел тщательное расследование, но факты не подтвердились!

— Даже Прохорову! — воскликнул Зайцев. — Выходит, все-таки донесли в Политотдел?

— Выходит, донесли! — вздохнул начпрод. — Видишь, какую на тебя устроили охоту? Прямо, как облаву на волков! Немного им не хватило! Если бы не наш зампотылу, плохо бы тебе пришлось! Но смотри: это тебе будет хорошим уроком!

— А почему Худков не стал меня вызывать? — поинтересовался Зайцев. — Ведь, в конце концов, я — главный виновник событий!

— Да потому, что полковник очень хорошо к тебе относится! — улыбнулся Потоцкий. — Он не захотел унижать тебя допросом и тем самым еще раз подчеркнул, насколько он тебе доверяет! Понимаешь?

Вечером в штаб пришел Шорник. Зайцев снова был один, потому как Горбачев опять отправился в библиотеку ублажать Наталью Семеновну.

— Вот ведь какая история получилась, Вацлав! — промолвил Зайцев и подробно рассказал ему обо всем.

Шорник внимательно слушал и по мере приближения повествованя к концу все больше и больше мрачнел. — Надеюсь, ты ничего плохого обо мне не думаешь? — спросил он после того, как Иван замолчал.

— Я далек от того, чтобы не доверять тебе, Вацлав, — ответил Зайцев, — но факт остается фактом: устроена провокация и в ней, без всякого сомнения, участвовали наши «старики»!

— Это, конечно, так, — пробормотал после некоторого раздумья Шорник. — Но вот меня мучит один вопрос: чего это Розенфельд так лезет из кожи, чтобы выжить тебя из роты?

— Мы говорили об этом с Потоцким. Перебрали разные версии, — ответил Иван. — И вот, знаешь, он высказал одно любопытное предположение. Впрочем, он даже как бы пошутил. Но мне почему-то кажется, что он высказал не такую уж нереальную мысль!

— Что же он такого сказал?

— Ну, сначала он предположил, что Розенфельд хочет от меня избавиться из-за страха, что я доношу в Политотдел. А я ему сказал, что командир роты вряд ли может меня в этом подозревать, ибо нет на этот счет никаких фактов! Ну, и Потоцкий, так со смехом, сказал, что уж не «особого отдела» он тогда боится! В общем, что-то в этом роде.

— И ты принял эту шутку всерьез?

— А «чем черт не шутит»?

— Неужели ты думаешь, что Скуратовский способен на предательство? Да разве такое возможно?

— Я так не думаю, — покачал головой Зайцев, — просто у меня возникло какое-то тревожное чувство. А оно еще никогда меня не подводило. Вслед за смутной тревогой непременно приходят печальные события! В это я верю! Даже тогда, во время попойки, я пошел в кусты, вне всякого сомнения, под воздействием внезапно возникшей тревоги. Да и все время пока мы пьянствовали, я чувствовал со стороны Кулешова, Гундаря и Лисеенкова какую-то, ну, как бы тебе это сказать, фальшь, что ли…Понимаешь? Что бы было, если бы я не ушел тогда и продолжал пьянствовать? Да сидел бы я уже давно на гауптвахте!

Прошло еще несколько дней. Как ни странно, никаких разговоров о злополучной попойке нигде не было слышно. Молчал и Розенфельд. Изредка он со злобой поглядывал на Зайцева, но ничего не говорил. «Старики» тоже вели себя внешне спокойно, хотя их лица выражали откровенную неприязнь к Ивану.

— Видимо, не удалась их уловка, — думал он, — вот и разочарованы. Но ничего, это только временное затишье: скоро они придумают что-нибудь новое!

Как-то незаметно прошел и день рождения Зайцева. Как и в прошлом году, в роте не посчитали нужным написать его фамилию на поздравительной доске в коридоре казармы, где регулярно отмечались все именинники. Не поздравил Ивана и Шорник, поскольку он просто об этом забыл. В свое время Зайцев написал домой отцу и матери, чтобы они помещали все поздравительные открытки в запечатанный конверт, и в результате, никто, кроме каптерщика, о его дне рождения не знал.

— Ну, и прекрасно, что никто не знает! — думал Иван. — Не надо участвовать в очередной попойке, которая может обернуться бедой!

В четверг, как всегда в три часа дня, Зайцев отправился к Скуратовскому на запланированную встречу. Горбачев ушел в библиотеку. Они уже завершили с Бабуриной инвентаризацию, и он посещал ее теперь только в послеобеденное время, когда в библиотеке проводились «внутренние работы», и возвращался к пяти часам, когда библиотекарь открывала дверь для официальных посетителей.

Скуратовский приветливо встретил Зайцева. — Давно мы не виделись! — сказал он. — Все-таки отпуск есть отпуск! Надо же хоть раз в год отдохнуть. Ну, как поживаешь?

И началась непринужденная беседа, по завершении которой майор приступил к делу. — Ну, как там наши герои? — спросил он. — Продолжают свое гражданское становление? Не допускают никаких эксцессов?

— Нет, Владимир Андреевич, — ответил Иван, — все идет по-старому. Беседы с ними стали неинтересными. Все — одно и тоже. Полностью признают превосходство социализма над капитализмом, восхищаются мудростью партийного руководства, словом, не о чем с ними разговаривать!

— Ну, что ж, тогда давай, вкратце запишем их положительные высказывания, — предложил Скуратовский и протянул чистый лист бумаги.

С горем пополам, под диктовку, Зайцев составил небольшое донесение, в котором выставил Туклерса и Балкайтиса самыми добропорядочными гражданами.

— Вот видишь, помаленьку работаем, — сказал майор, пряча листок в свою папку, — практически, уже нет злостных антисоветских измышлений. Значит, люди становятся на правильный путь! Хотя, кто его знает, где этот правильный путь?

Иван посмотрел на него с недоумением. Впервые с уст оперуполномоченного сорвались такие слова! — С чего это вы, товарищ майор, — спросил он, — вдруг заговорили с таким пессимизмом? Уж мы-то с вами знаем првильный путь!

— Видишь, Иван, когда что-нибудь в жизни ломается, тогда не до оптимизма! — пробормотал Скуратовский. — Возьми, например, нашу жизнь. Пока ты выгоден, к тебе все относятся со вниманием. Вот, скажем, женщины. Пока мы в силе, они успешно создают видимость, что нас любят! А стоит им в чем-то не угодить, ведь мы-то когда-нибудь стареем, и начинается!

— У вас, вероятно, неприятности в семье, товарищ майор? — промолвил Зайцев. — Я вас понимаю: это, конечно, серьезная беда!

— Да так, не совсем неприятности, — тихо сказал майор, — просто там…разные мелочи…Мы, впрочем, перешли к такой теме…Ладно. Ну, как там дела у вас в продснабжении? Сегодня я иду около столовой, смотрю, шурует ваш заведующий столовой Полищук с двумя солдатами в сторону проходной. А те тащат большущие ящики…Что это они там переносят?

— А, наверное, мясо в военторговский магазин! — ответил Иван. — Они же меняют свежее мясо, полученное на складе, на залежалую магазинную тухлятину и кости, и уже эту дрянь варят солдатам!

— Вот, гады! — возмутился Скуратовский, и его глаза как-то странно блеснули. — И давно они так действуют?

— Кто «они»?

— Ну, он, — поправился майор. — Я имею в виду Полищука.

— Насколько я знаю, он делает это всегда! — усмехнулся Зайцев. — По крайней мере, с того времени, как я пришел работать в штаб, этот порядок уже существовал!

— Вот бессовестный! — воскликнул Скуратовский. — И не стесняется ведь обирать несчастных солдат? Небось, немалую получает от этого выручку? Наверное, делит разницу в цене с продавщицей?

— А тогда зачем ему приносить мясо в магазин? — кивнул головой Иван. — Наверняка, что-то от этого имеет!

На следующий день во время обеда Зайцев столкнулся лицом к лицу с Полищуком. — Вот, легок на помине, — подумал Иван. — Тут если за год его увидишь два-три раза — и то, слава Богу! А стоило вчера поговорить о нем, как вот он, пожалуйста!

Полищук посмотрел на Зайцева с откровенной злобой и прищурился. Иван сначала подумал, что ему просто показалось, что прапорщик чем-то недоволен. Заведующий столовой как-будто о чем-то размышлял. Увидев вошедшего в столовую дежурного по части, он направился к нему, но вдруг неожиданно обернулся и снова глянул на Зайцева. В столовой было шумно, и Зайцев не слышал, что сказал Полищук, но он догадался по движению губ прапорщика, что тот отпустил по его адресу несколько бранных слов.

— Что за ерунда? — подумал Иван, бессознательно пережевывая пищу. — Полищук так обозлен, как-будто подслушал мой разговор со Скуратовским. Неужели он каким-то образом узнал?

И тут Зайцев вспомнил недавний разговор с Потоцким. — А что, если и Розенфельд и Полищук узнали о моих отношениях с «особым отделом»? — мелькнула мысль, но Иван сразу же ее отогнал. — Тут что-то не то! Надо хорошенько все обдумать! — решил он про себя. — В конце концов, правда рано или поздно всплывет наружу!

Вечером в штаб пришел Потоцкий и сразу же обратился к Зайцеву: — Что ты там, Иван, сказал такого про Полищука?

— Ничего, товарищ лейтенант, — ответил с наигранным недоумением Зайцев, хотя почувствовал, как у него засосало под ложечкой.

— Как ничего, если он сегодня весь день с ума сходит от злобы! Я спросил, чего он злится, а прапорщик мне в ответ: — Это ты у своего Зайцева узнай! У него язык, что помело!

— Это он, наверное, злится, что узнали о его операциях с военторговским магазином! — пробормотал Зайцев.

— А кому ты об этом рассказывал? — насторожился Потоцкий.

— Да никому! По-моему, о его махинациях знаю не только я один! — возмутился Зайцев. — И чего это он на меня разозлился?

— Ты, пожалуй, прав! — смягчился начпрод. — О манипуляциях Полищука знают многие. Хотя бы те же солдаты, что переносят мясо! Может кто и проболтался? По крайней мере, ты знаешь об этом давным-давно и ни разу никто тебя ни в чем не подозревал…Почему же Полищук с такой уверенностью обвинил именно тебя?

— А вы спросите у него, откуда эта информация! — посоветовал Зайцев. — Рано или поздно он успокоится и сможет вам все обстоятельно разъяснить.

Вечером к Зайцеву пришел Шорник, и они вышли на улицу.

— Так вот, Вацлав, — сказал Иван, — у меня есть все основания подозревать Скуратовского в предательстве!

— Что ты, Иван, опомнись! — замахал руками Шорник. — Не может этого быть! Никогда «особист» не пойдет на предательство! У них это жестоко карается!

— Хорошо, — сказал Зайцев. — Тогда послушай, что приключилось! — И он поведал о своей беседе со Скуратовским и последующих событиях.

Выслушав его, Шорник задумался. — А ты больше никому не рассказывал о похождениях Полищука? — спросил он.

— Нет!

— Даже Горбачеву?

— Даже Горбачеву!

— Тогда все это очень странно, — пробормотал задумчиво Шорник. — Но даже и после всего тобой сказанного я не совсем уверен, что в этой истории повинен Скуратовский! Тут что-то не так! Мне думается, что кто-то ведет с тобой очень хитрую игру! Но кто?

— Может Розенфельд?

— Конечно, «папа» — человек хитрый, — кивнул головой Шорник, — но все же он не настолько глуп, чтобы влезать в историю с работниками КГБ! Это слишком опасно! Но и подозревать Скуратовского я бы тоже не спешил! Подожди. Затаись. Не вступай ни с кем в разговоры! Со временем что-нибудь прояснится!

В субботу вечером, когда воины перебрались, наконец-то, в отремонтированную казарму, на поверку прибыл командир роты. Пахло свежей краской. Стены блестели приятной для глаз голубизной.

— Ну, что, иоп вашу мать! — громко сказал сразу же после переклички Розенфельд, стоявший перед выстроившейся ротой. — Отремонтировали, с горем пополам, казарму! Смотрите, бережно относитесь к нашему имуществу. Не так легко все это дается! Ясно?

Воины молчали.

— Завтра после обеда, — продолжал капитан, — мы всей ротой пойдем на городской стадион. Там состоится торжественный концерт, посвященный Дню города! Понимаете!

— Дык как жеш эта, пяшком? — пробурчал из передней шеренги Козолуп.

Все захохотали.

— Молчи, иоп твою мать! — заорал Розенфельд. — «Пяшком»! До сих пор не научился, долбоиоб, по-русски разговаривать! На троллейбусе поедем! Смотрите, чтобы роту не опозорили! Я предупреждаю всех и особенно так называемых «стариков»! — И он со злобой уставился на Зайцева.

Тот спокойно встретил его взгляд и даже попытался изобразить на своем лице гримасу презрения. Розенфельд отвернулся и крикнул: — Можете распускать роту!

На следующий день сразу же после обеда прямо от солдатской столовой воины двинулись строем в сторону проходной.

Ворота были раскрыты настежь, и, поскольку несколько подразделений уже вышли из части, вдали виднелись шествующие в клубах пыли солдаты различных рот. Все они были одеты в обычную повседневную форму — в брюки и гимнастерки защитного цвета («хэбэ»). Как ни странно, на этот раз надевать парадную форму не заставляли, хотя появляться в городе в «хэбэ» было не принято.

Итак, воины подошли к троллейбусной остановке и остановились в ожидании.

— Смотрите! Выходите на остановке «стадион»! — крикнул Розенфельд. — Поняли, иоп вашу мать? Чтобы не разбрелись!

Наконец, подошел троллейбус, раскрылись дверцы, и солдаты быстро, расталкивая друг друга, как это принято в российском обществе, ворвались внутрь.

— Все влезли?! — крикнул командир роты. — Не забыли глумного Козолупа?

На стадион заходили строем. Розенфельд беспрерывно кричал. — Налево! Быстрей поворачивайтесь! Вон там сядете! — Он показал рукой на зрительские ряды, где уже виднелись фигурки сидевших солдат. — В самую середину!

Вскоре все расположились на деревянных трибунах стадиона и стали ждать.

Постепенно стадион наполнялся публикой.

Зайцев сидел рядом с Горбачевым, и они спокойно беседовали на житейские темы.

— А когда начнется представление? — спросил сидевший на ступеньку ниже Гундарь.

— Почем я знаю? — ответил Зайцев. — Наверное, часа в четыре. Сейчас как раз половина.

— Точно, в четыре часа! — крикнул стоявший неподалеку Шорник.

— А что, Вацлав, ты не садишься? — громко спросил Зайцев. — Иди сюда! Тут ребята подвинутся!

Шорник подошел к нему. — Выручай, Иван, — прошептал он, — не хватает пяти рублей! Мы решили тут прикупить винца, а то тошно сидеть на концерте, «не солоно хлебавши». Понимаешь?

— Да ты что? — возмутился Зайцев. — Представляешь, что будет, если нас здесь засекут?! Вот только еще этого нам не хватало! Да и где ты возьмешь вина?

— Не волнуйся, — тихо сказал Шорник, — все будет «на мази»! Никто ни о чем не догадается! Мы договорились тут…с Кулешовым. Он сбегает в «закуток», тут неподалеку, и достанет то, что нужно!

— Но, мой друг, мне это совсем не нужно! — возразил Зайцев. — И тем более от Кулешова! Деньги я дам, пожалуйста, бери, сколько тут есть!

Шорник взял деньги и быстро их пересчитал. — Ну, спасибо, Ваня! — сказал он. — Этого нам вполне хватит!

Минут через десять заиграла музыка, и на зеленое поле стадиона выбежали одетые в старинную русскую одежду девушки.

— Вот так фигурки! — воскликнул в восхищении Гундарь.

— Смотрите! Вон та, справа! — выкрикнул откуда-то снизу Лисеенков. — Какие ноги! Какая жопа!

Розенфельд сидел в самой гуще толпы среди «молодых» воинов и, казалось, с интересом смотрел на выступавших. Он не заметил, как метался взад-вперед Шорник и исчез Кулешов.

— Выступает хор имени Пятницкого! — раздался вдруг громкий, приятный мужской голос, пророкотавший над стадионом. Зайцев посмотрел на футбольное поле. Там, в окружении разряженных девчат, стоял одетый в черный костюм мужчина.

— Ну, и громкий же тут микрофон! — подумал Зайцев и повернулся к Горбачеву, Как ни странно, «молодой» воин преспокойно спал, скорчившись в позе кучера.

— Ты Россия моя!…- запела вдруг чистым грудным голосом женщина. Зайцев прислушался. — Вот это мастерство! — подумал он. — Вот это — настоящая певица!

А когда припев подхватили другие женщины, стало ясно, что перед публикой выступают истинные профессионалы.

Увлекшись пением артистов, Зайцев перестал следить за перемещениями Шорника, который совершенно не интересовался концертом. Вдруг кто-то неожиданно толкнул его в спину. — Что такое?! — крикнул Зайцев и обернулся.

— Тихо! — буркнул Шорник. — Я тут винца тебе принес!

— На кой оно мне черт?! — возмутился Иван. — Я же тебе говорил, что не буду пить!

— Ну, выпей грамочку! — взмолился Шорник. — Зачем же ты тогда сдавал деньги?

— А у тебя нет «газировки»? — спросил Зайцев. — Вот воды бы я непрочь попить!

— Есть! — обрадовался Шорник. — На вот тебе бутылку!

Иван взял протянутый предмет, предвкушая утоление жажды, но только приложился к горлышку, как вдруг почувствовал знакомый противный сладковато-терпкий привкус дешевого вина. — Ох, иоп твою мать! — выругался он. — Я же просил «газировки»?

— А это и есть «газировка»! — спокойно ответил Шорник. — Пожалуйста, посмотри.

Зайцев повернул бутылку. Действительно, на ней была приклеена этикетка газированной воды «Крюшон».

— Ну, и мастер ты, Вацлав, — усмехнулся он, — с тобой поистине не соскучишься!

— Ладно, пей! — улыбнулся Шорник. — Лишь бы на здоровье пошло! А это — главное!

Зайцев немного отхлебнул и поставил бутылку на доски. — Остальное пей сам! — сказал он Шорнику. — А я больше не хочу!

— Ну, смотри сам, — ответил тот после того как опорожнил свою бутыль. — На-ка, хоть пряничка съешь!

В это время играла музыка, певцы сменяли друг друга, но Иван последовал примеру Горбачева и задремал.

…К ужину солдаты благополучно вернулись в часть и, казалось, «все пришло на круги своя».

На вечерней поверке присутствовал сам дежурный по части, и поэтому все «старики» были вынуждены соблюдать воинскую дисциплину.

Шорник принимал рапорт дежурного по роте и не проявлял никаких признаков опьянения.

— Ну и слава Богу! — думал Зайцев. — Еще один день прожит спокойно!

…Утром, как только дневальный прокричал подъем, Зайцев быстро встал, натянул штаны и вышел в коридор.

— Эй, товарищ Зайцев! — крикнул вдруг стоявший у тумбочки дневальный, из «молодых».

— Что случилось? — спросил Иван.

— Зайди в канцелярию. Там тебя ждет командир роты!

— Что-то произошло! — подумал Зайцев. — Наверное, кто-то проболтался о выпивке на стадионе! Вот гады! — И он ватными ногами проследовал в канцелярию.

Розенфельд сидел за столом и смотрел куда-то поверх Ивана.

— Что случилось, товарищ капитан? — спросил Зайцев.

— А ты ничего не знаешь? — прищурил глаза Розенфельд. — Шорник же — твой лучший друг?!

— Да, лучший друг, — кивнул головой Иван. — А что здесь такого?

— А то, что этот мудак сидит сейчас в камере предварительного заключения, вот что! — со злобой промолвил капитан и покраснел как рак. Зайцев почувствовал как-будто кто-то ударил его с силой по затылку. Инстинктивно он схватился руками за спинку стула. Все поплыло перед его глазами: и стул, и стол, и разъяренный Розенфельд…

Г Л А В А 16

П Р Е Д А Т Е Л Ь С Т В О С К У Р А Т О В С К О Г О

Только несколько секунд продолжалось оцепенение Зайцева. — Нужно взять себя в руки! — мелькнула мысль. — Нечего уподобляться истерической девчонке! — Он сжал зубы, отпустил стул и выпрямился, с ненавистью глядя на Розенфельда.

Капитан не выдержал этот взгляд, как-то обмяк и опустил голову, буркнув Ивану: — Садись! Будем разбираться!

— Так что же случилось, товарищ капитан? — спросил Зайцев, чувствуя, как отяжелел у него язык.

— Я же сказал, что Шорник сидит на «капезе»! — тихо ответил командир роты. — Я, честно говоря, думал, что ты в курсе его самоволки…

— Я ничего не знал! — перебил его Иван.

— Теперь я понял это, — пробормотал Розенфельд. — Слава Богу, я хорошо знаю людей и внутренне чувствую, кто говорит правду, а кто врет!

— Как он попал на «капезе»?

— Его поймал сам начальник штаба полковник Новоборцев! Он каким-то образом узнал, что Шорник уйдет в самоволку и будет возвращаться назад рано утром! Ну, вот полковник и ожидал его возле нашей казармы с двумя дневальными контрольно-пропускного пункта! И в пять часов утра, когда наш герой подошел к роте, его сразу же задержали. Начальник штаба, конечно, не церемонился, сорвал с Шорника сержантские лычки и повел его под конвоем на проходную, где он и пребывет теперь под арестом!

— Вот это номер! Ну-ка, попался самому начальнику штаба! Так что же теперь будет?

— Что будет? — с раздражением воскликнул Розенфельд. — Скандал будет! Почти такой же как с Таманским! Даже может быть и похлеще! В конце концов, Таманский был рядовым, а этот — сержант! Хорошенький пример он подавал своим подчиненным!

— Этого и следовало ожидать, — возразил Зайцев. — Как говорится: «как аукнется, так и откликнется»! Не могли отпустить его в свое время хотя бы разобраться в семейных делах! Уладил бы или не уладил он свои отношения с женой — это другой вопрос. Но вот то, что его не отпустили съездить домой по семейным обстоятельствам — это вопиющая несправедливость! Вот и результат! Он с того времени и ходил, как в воду опущенный!

— Не наше это дело — обсуждать действия командиров! — воскликнул капитан. — Что касается меня, то я делал все, что от меня зависит, чтобы добиться для него отпуска, но пользы от этого никакой не было. Я даже покрывал его попойки! Неужели ты думаешь, что я не знал о его почти ежедневных выпивках и бесконечных самоволках? Сто раз я с ним беседовал и ругался, но это не помогало! Вот и доигрался!

— Так что, ему тоже светит отправление на «объект»?

— Самое вероятное! Поскольку полковник оторвал у него лычки, он уже один раз наказан — лишен сержантского звания! Так что гауптвахта маловероятна. А вот перевод в другую роту — это наиболее возможный вариант!

— Значит, нет никакой надежды?

— Замять историю? Нет! Это бесполезно!

— Так зачем же вы меня вызвали?

— Видишь, самым авторитетным из «стариков» в роте остался ты! На кого я смогу возложить трудную и ответственную работу?

— Какую еще работу?

— Ну, комсомольскую…

— Комсомольскую? — удивился Зайцев. — На кой она мне черт? Только еще осталось возиться с бесконечными собраниями и протоколами!

— Ну, понимаешь, кому я еще могу эту работу доверить? Шорник, хоть и разгильдяй, все-таки добросовестно исполнял обязанности секретаря комсомольской организации роты, регулярно проводил комсомольские собрания, составлял протоколы…Ты же знаешь, что в нашей роте нет замполита? Значит, эти функции должен исполнять секретарь комсомольской организации!

— А может все образуется, товарищ капитан? Шорник вернется, ну…хотя бы рядовым…Будет заниматься комсомольской работой…

— С Шорником покончено! — решительно сказал Розенфельд. — Нужно прекратить все разговоры о нем! Его нет — и все!

Зайцев вздрогнул. — А не твоих ли рук это дело? — подумал он. — Уж не ты ли сообщил Новоборцеву о готовящейся «самоволке» Шорника?

— Так как, будешь принимать дела? — спросил капитан.

— Знаете что, — промолвил Иван, — а ведь комсомольская работа — дело добровольное! Никто не может заставить меня возглавлять комсомольскую организацию без моего на то согласия! Да и выборы должны состояться! Это же выборная должность!

— Не волнуйся, выборы состоятся так, как надо! Я распоряжусь — и все! А что касается добровольности, то здесь ты заблуждаешься. У нас нигде и ни в чем нет добровольности, а в армии — тем более!

— С этим я, конечно, согласен, но быть секретарем комсомольской организации не хочу!

— Но поверь, тебе не так уж долго придется занимать этот пост! Служить-то осталось каких-нибудь три месяца! Будешь покладист — присвоим младшего сержанта! А там, глядишь, к увольнению — и повыше звание! Соглашайся!

Зайцев заколебался. Он почувствовал, как в его душе разгорается огонь тщеславия. — Вот я, получил все видимые и невидимые поощрения, даже съездил в отпуск, — подумал он, — а так до сих пор дальше ефрейтора не ушел! Вот было бы неплохо переплюнуть всех этих чугуновых и обогнать их даже по званию! — Но тут же его посетило угрызение совести. — Как не стыдно, ведь мой товарищ сидит сейчас под арестом! — мелькнула мысль. — А я в это время думаю о том, как бы получить его звание! Ну, и подленькая же у меня душонка!

Розенфельд молчал и пристально смотрел на Ивана. — Ну, как, согласен? — спросил он после недолгой паузы.

— Нет, — ответил Зайцев, — не нужны мне сержантские погоны и дополнительная ответственность! Я не хочу говорить о Шорнике, как о несуществующем человеке! Как бы там ни было, вопрос с ним не решен. Кроме того, у меня очень много текущей работы. Возложите комсомольскую должность на того же Чугунова. Почему бы ему не заняться этим?

— Не сравнивай себя с Чугуновым, — пробурчал Розенфельд. — Он не годится на эту работу! Я уж, слава Богу, знаю, кто у нас к чему способен! А что касается работы в штабе, то у тебя сейчас есть Горбачев: он вполне в состоянии выполнять некоторые твои обязанности. В конце концов, это человек с высшим образованием! Неужто он не выпишет накладную?

— Ну, а как же Потоцкий? — возразил Зайцев. — Его-то еще не спросили? А вдруг он будет против?

— Гм, если вопрос только в Потоцком, — усмехнулся Розенфельд, — тогда, считай, что дело решено!

— Не торопите события, товарищ капитан! — промолвил Иван. — Пусть решится вопрос с Шорником. Потом вы поговорите с Потоцким, да и я подумаю. Такие серьезные вещи так сразу не решаются!

— Ну, конечно, подумай, не спеши, — улыбнулся Розенфельд. — Я тебя не гоню. Коли ты считаешь, что нужно дождаться конца всей этой истории, я не возражаю. Но, надеюсь, ты сможешь за неделю обдумать все и дать мне вразумительный ответ?

— Посмотрим!

Новость о происшествии мгновенно облетела роту. Во время утренней поверки, когда Чугунов назвал фамилию Шорника, кто-то со злобной радостью выкрикнул: — Арест! Гауптвахта!

Зайцев сразу же посмотрел в сторону кричавшего и увидел торжествующее лицо Фреймутса.

— Чего ты радуешься?! — крикнул Иван. — «Старик» же попался, придурок! Твой ведь сверстник!

— Пошел ты на фуй! — заорал Фреймутс. — Шорник получил то, что заслужил! Не будет ребят закладывать!

— Отставить! — гаркнул стоявший рядом с Чугуновым Розенфельд. — Еще не хватало, чтобы утрення поверка превратилась в базар! Я вам дам, иоп вашу мать! Рота! Встать! Смирно!

Воины замолчали, и перекличка возобновилась.

Сразу же после утреннего развода на работы Зайцев и Горбачев пришли к себе в штаб.

— Ну, как, товарищ лейтенант, — спросил Зайцев Потоцкого, — вы знаете о происшествии в роте?

— Знаю, — угрюмо промолвил начпрод. — Я говорил, что Шорник доиграется! Хорошо еще, что не втянул тебя в эту историю! Я боялся, что там будут фигурировать и другие фамилии. Однако, как ни странно, «погорел» только один Шорник!

— Да, это очень странно, — согласился Зайцев. — Видно, кому-то очень хотелось, чтобы Шорника поймали с поличным. Я видел, как радовался на поверке Фреймутс: прямо из кожи лез! Хотя я очень сомневаюсь, что он мог донести. Это — достоинство нашего русского брата! Я не замечал ни за одним из прибалтов ничего подобного за всю службу! По-моему, у них доносительство не является нормой жизни.

— Знаешь, что я подумал? — сказал Горбачев. — А не «папа» ли Розенфельд все это проделал?

— Я тоже имею на сей счет сомнения, — кивнул головой Зайцев, — особенно когда он вызвал меня в канцелярию и устроил разговор, в котором вопрос о Шорнике был уже решен! Короче, «папа» сказал, что его уберут из роты!

— Вот так да! — воскликнул Потоцкий. — Судя по всему, Розенфельд о чем-то узнал! Уж не связан ли Шорник с кем-либо из высшего начальства? Не зря ведь Политотдел столько о нем знал и ни разу действенных мер против него не принял! Ведь донос начальнику штаба, наверняка, не связан с Политотделом! Скорей всего, разуверовавшись в возможностях Политотдела, кое-кто решил действовать наверняка! А это мог вполне быть командир роты! Судя по всему, он — весьма ловкий интриган!

— Да, но зачем же ему получать на свою голову дополнительные шишки? — засомневался Зайцев. — Ведь ротное «чепе» — минус его работе?!

— Вот в этом-то и вся загвоздка! — усмехнулся начпрод. — Однако, судя по той информации, какую я получил, никто не обвиняет Розенфельда — ни начальник штаба, ни Худков — как-будто Шорник не из его роты!

— Тогда все ясно, — сказал Горбачев. — Новоборцева уведомил обо всем командир роты! А вот почему — это, наверное, будет знать, кроме него, сам Шорник!

— К вечеру его выпустят, — кивнул головой Потоцкий. — Какой смысл держать его под арестом после всего случившегося? Перевести в другую роту можно и за пару часов. Это не проблема!

Шорник появился в роте уже перед обедом. Зайцев увидел его в столовой, поскольку сам в казарму не ходил. В это время у него было много работы, и он решил прямо из штаба отправиться на обед.

В столовую Иван пришел как раз вовремя. Рота только-только уселась на скамьи.

— Привет, Иван! — совершенно неожиданно раздался знакомый голос. Зайцев поднял голову: Шорник сидел на своем привычном месте и улыбался. На его черных солдатских погонах виднелись отпечатки сержантских лычек. За столом царила необычная тишина.

— Да уж привет! — отозвался Иван. — Никак не ожидал тебя здесь увидеть!

— Судя по всему, никто не ожидал! — воскликнул Шорник и хлопнул по плечам своих соседей. — Видишь, сидят, как в штаны насрали?! Впрочем, ладно, поговорим после обеда!

Как только «молодые» воины поели, сержант Копайлов скомандовал: — Подъем!

Зайцев шепнул Горбачеву: — Иди в библиотеку. Продолжай «инвентаризацию»! Мне надо будет побыть одному!

— Хорошо! — ответил довольный Горбачев и умчался вслед за ротой.

Одни «старики» оставались сидеть за столом и медленно пережевывать пищу.

— Пошли-ка, Вацлав, на улицу, — сказал Зайцев, видя, что Шорник не столько ест, сколько имитирует, — прогуляемся по воздуху.

Он сам еле-еле проглотил тарелку постного супа да немного овсяной каши.

— Ну, что ж, пошли, — кивнул головой Шорник.

Они вышли из столовой.

— Куда направимся? — спросил Шорник. — Может к стадиону?

— Да, пойдем ко мне в штаб, — предложил Зайцев.

— Ну, а если кто из начальства меня там увидит? — усомнился Шорник. — Что тогда подумают? С кем ты связался?

— Да пойдем! — махнул рукой Зайцев. — Плевать я хотел, что обо мне подумают! В конце концов, мы не «молодые» воины, чтобы каждого сучка бояться! Нам есть о чем поговорить!

— Ну, тогда пошли! — кивнул головой Шорник.

— Садись, Вацлав, — сказал Иван, как только они вошли в его кабинет, — рассказывай, как все это случилось!

— Да все было очень просто, — усмехнулся Шорник. — Я возвращался от бабы в роту, ну…и у самой казармы меня поджидали Новоборцев и двое курсантов…

— Это я уже слышал, — поморщился Зайцев. — Розенфельд мне об этом говорил. Меня интересуют подробности. Неужели Новоборцев прятался в кустах?

— Нет. Он открыто стоял у двери нашей казармы!

— А ты что, не заметил его издали?

— Издали нет. Я увидел его примерно шагов с тридцати. Видишь ли, я даже и не предполагал, что меня будет ожидать столь почетный эскорт! Сначала мне стукнуло в голову бежать, но полковник уже заметил меня и махнул рукой. Я подумал, что толку убегать, и смело пошел к нему!

— Ну, а он?

— Я подошел и отдал честь. Новоборцев тоже приложил руку к фуражке, а потом, не говоря ни слова, поднес руку к моему погону и стал сдирать лычки. С одного содрал легко. А со вторым пришлось немного повозиться. Затем он сказал: — Товарищ Шорник! Вы арестованы за серьезное нарушение воинской дисциплины! Прошу следовать на контрольно-пропускной пункт! — Ну, а дальше мы пошли на проходную. Когда я там появился, дежурный по части капитан Одинцов открыл дверь «капезе» и меня туда посадили! Вот и все!

— И никаких допросов?

— Никаких! Такое было впечатление, что все начальники знали о моей «самоволке»…А детали их не интересовали!

— Вот и я так подумал, что они заранее обо всем знали, — пробормотал Зайцев. — Понимаешь, меня поутру вызвал в канцелярию Розенфельд и предложил занять твое место секретаря комсомольской организации. Я стал спорить, возмущаться, говорю, что, мол, вопрос с тобой еще не решен. А капитан сказал, что о тебе уже нечего говорить, что ты уже, считай, в другой роте!

— Ясно. Это я почувствовал еще при задержании…Да и потом, когда вернулся с «капезе», «папа» почти со мной не разговаривал, как-будто ничего не произошло. Спросил лишь только, когда я ухожу…

— Так ты в самом деле уходишь?

— Да, меня уже сегодня переводят в кабельно-монтажную роту. Возможно, скоро отправят на объект…

— И это за каких-нибудь два-три месяца до дембиля?

— Да им наплевать! Ты же знаешь, какие мстительные наши начальники?

— Да, знаю. Однако я думаю, что дело не столь уж печально! Могло быть и хуже!

— А что может быть хуже? — улыбнулся Шорник. — Особенно, когда чувствуешь такое предательство!

— Ты имеешь в виду Розенфельда?

— Нет. Я подозреваю Скуратовского!

— Скуратовского?! — вскричал Зайцев. — Выходит, мои опасения были не напрасны?

— Видишь ли…Я, правда, не совсем уверен…Ну, в общем, несколько дней тому назад у меня состоялся разговор с Фреймутсом. Тот говорил о неполноценности русских и о полном превосходстве над ними латышей. Причем, откровенно клеветал! И что мы — дурачки, и что вести себя нигде не умеем! Только пьянствуем…Ну, и дошел до того, что стал обвинять русский народ в том, что мы, якобы, навязали им социализм и прочие глупости…Я доложил обо всем этом Скуратовскому, но тот, как ни странно, сделал какую-то пометку в блокноте и сказал мне, что примет к националисту самые серьезные меры…

— Так ты не писал докладную? — удивился Зайцев. — Ограничился только устной информацией? Это так не похоже на Скуратовского!

— Да вот и я так думаю! К тому же, после беседы с майором, я заметил, как на меня стал со злобой смотреть Фреймутс!

— Сегодня на утренней поверке, — перебил его Зайцев, — Фреймутс так радовался, что тебя арестовали! Кричал: — Арест! Гауптвахта! — Не будет, мол, закладывать! — Даже я был вынужден вмешаться и чуть не разгорелся скандал!

— Ну, вот видишь! Выходит, майор разгласил мой донос? Значит, он — предатель!

— Погоди, Вацлав, не спеши делать выводы! — возразил Иван. — Помнишь, ты сам учил меня не торопиться в суждениях? В конце концов, дело очень серьезное! Скуратовский вряд ли пойдет на это!

— Но уж слишком много улик! И все против него!

— Да, в последние дни Скуратовский повел себя как-то подозрительно. Куда-то исчезла его привычная уверенность, он стал высказывать некоторые сомнения…

— Я слышал, что он, вроде бы, поймал свою жену с кем-то в постели, — пробормотал Шорник. — Мы работали на кладке фундамента нового дома…Дня четыре тому…А там невдалеке стояли офицеры соседней части…Знаешь, мы сейчас строим дом замполиту стройбата. Ну, и офицеры между собой разговаривали…Из обрывков их слов мне удалось догадаться о семейной истории Скуратовского. Один из них даже засмеялся, что, мол, конец теперь карьере нашего «особиста»!

— А причем тут его карьера?

— Или ты не знаешь? Да если в КГБ проведают, что кто-нибудь из его сотрудников разводится с женой, немедленно последует увольнение в отставку! Это же считается пятном, «порочащим репутацию» офицера КГБ!

— Так вот в чем дело! — воскликнул Зайцев. — Значит, разгневанный Скуратовский решил таким образом отомстить «органам»? Вот, гад! Мы-то тут причем?

— А притом, что мы — часть этой системы! В нашем лице он мстит всей системе!

— Правильно. Сначала сам нас вовлек, а теперь нам же и мстит! Вот так герой!

— Знаешь что, Ваня? — неожиданно сказал Шорник. — А я немного понимаю Скуратовского! У меня ведь была почти такая же история! Меня-то ведь тоже бросила жена!

— Но ведь его жена не бросала?

— А какая разница? Моя же тоже нашла себе другого, о чем письменно и уведомила меня. Ну, и его жена сошлась с другим, правда, несколько подлей. Но я могу представить себя на его месте! Понимаешь, непередаваемое чувство: и бешенство, и злоба, и отчаяние! А тут еще — увольнение со службы! Я не знаю, как бы сам на его месте поступил!

— Но ведь это же — безумие?

— Безумие! — кивнул головой Шорник. — А в таком состоянии человек и не может не быть безумным!

— Значит, ты считаешь, что мы должны ему простить все это?

— А что мы сделаем? — буркнул Шорник. — Пойдем кричать по всем углам о том, что сотрудничали с «особистом», а он нас заложил? К тому же, несмотря на множество улик и совпадений, я еще не совсем уверен, что он сделал все это сознательно. Может в чем-то ошибся? Или проговорился? В таком состоянии можно совершить черт знает что!

— Ладно, Вацлав, — согласился Иван, — оставим этого Скуратовского. Ты меня убедил. В конце концов, мир значительно сложней, чем мы его себе представляем. Может быть тут задействован и кто-нибудь другой. Мы же знаем, что и Розенфельд — тоже штучка еще та! Не исключено, что и он плетет какие-то интриги!

— Я тоже так думаю, — промолвил Шорник. — Будем надеяться, что все наши подозрения есть не что иное, как догадки и не более!

Вечером Шорник перебрался в кабельно-монтажную роту. Зайцев помог перенести его вещи, а сам вернулся в штаб и зашел в строевую часть. — Послушай, Миша, — обратился он к Балобину, — ты ничего не слышал насчет Шорника?

— Ну, да «ничего»! — усмехнулся тот. — Да весь день штаб только о твоем Шорнике и говорит! Ну-ка «залетел», да еще перед самим начальником штаба! Это надо уметь!

— Я не о том! — отмахнулся Зайцев. — Я насчет его перевода в кабельную роту! Ты не знаешь, его не отправляют на «объект»?

— Разговоры об отправке, вообще-то, были, — кивнул головой Балобин, — однако пока не определились, куда и с кем. Может быть, со временем, вся эта шумиха заглохнет? В конце концов, какой смысл отсылать его, когда осталось служить около трех месяцев?

На вечерней поверке фамилия Шорника уже не прозвучала. Перекличку проводил сержант Копайлов, занявший должность замкомвзвода. Внешне в роте было тихо. Все шло по-старому. Однако Зайцев чувствовал какую-то гнетущую тревогу. С уходом Шорника нарушилось небольшое хрупкое равновесие, существовавшее в отношениях «стариков» с «черпаками». Теперь административной властью в роте обладали «черпаки». Из них состоял весь сержантский корпус.

— Это даже невыгодно Розенфельду, — думал Зайцев, выходя из умывальника. — Ведь в сложившейся ситуации возможно самое серьезное обострение отношений между двумя слоями солдат! Роте нужен противовес! Интересно, какой выход найдет в этой ситуации «папа»? Может он не случайно завел тогда разговор в канцелярии?

— А, Иван! — раздался вдруг чей-то знакомый голос. — Ну, как ты воспринял падение Шорника?

Зайцев обернулся. У дверей канцелярии стоял улыбавшийся Туклерс.

— Никак не воспринял, — ответил Иван. — Но, я думаю, нам всем скоро придется столкнуться с весьма неожиданными проблемами!

— Зайди в канцелярию. Посидим, поговорим, — предложил Туклерс. — Там все равно никого нет.

— Ну, что ж, зайдем, — согласился Иван.

— Знаешь, Ваня, о чем я думаю? — спросил Туклерс.

— О чем?

— Да о том, что ты у нас сейчас остался за самого главного! Сержантов-то среди нас нет! Вот и придется тебе столкнуться с «молодыми» сержантами, когда они оборзеют!

— С чего ты взял?

— Да я это чувствую! Сегодня Розенфельд разговаривал в каптерке с Гундарем и пообещал, что сделает тебя сержантом вместо Шорника!

— Ну, и что Гундарь? — усмехнулся Зайцев.

— Он непротив. Да и мы тоже. В конце концов, лучше сержант из своего призыва, чем ихний! Понимаешь?

— Но я не хочу быть сержантом?!

— Не хочешь? — улыбнулся Туклерс. — Кто же из вас, русских, не хочет власти? Я еще не видел таких русских, которые бы отказались от власти!

— Ну, тогда увидишь! — буркнул Зайцев. — Я предоставлю тебе такую возможность! Это все, что ты хотел мне сказать?

— Нет, не все, — покачал головой Туклерс и подошел к висевшей на стене географической карте. — Смотри, вот Балтийское море. А вот — Латвия. Видишь, как близко?

— Ну, и что?

— А то, что отсюда очень легко удрать за границу! Понимаешь?

— Ну, понимаю. Так что, ты предлагаешь мне туда улизнуть? Что-то ты темнишь?

— Видишь ли, — заговорщицки прошептал Туклерс, — я живу у самого моря. А это значит, могу ночью преспокойно удрать на лодке за границу!

— Но тут же Польша?

— Да, но если податься северо-восточнее, можно попасть в Финляндию или Швецию!

— И это все?

— Ладно, сядь, — махнул рукой Туклерс, — я пошутил! Обычно я частенько разговаривал на такую тему с Шорником, и он это очень любил. Я думаю, что и тебе это понравится.

— А зачем тебе это?

— Просто так. Хотелось тебя задобрить. Все же ты — наше будущее начальство!

— Послушай, Гунтис, перестань кривляться!

— А я и не кривляюсь! — возразил Туклерс. — У меня просто такая манера разговаривать! Видишь ли, у меня сегодня хорошее настроение. Я привел к себе в баню одну миловидную девицу. Ну, все при ней! Знаешь, как хорошо водить баб, когда есть для этого место! Вон, Шорник! Из-за бабы пострадал! Ну-ка, таскался в такую даль! А тут сами приходят!

— Ну, что ж, коли так, поздравляю! Но мне-то что от этого?

— А хочешь, приходи в баньку, я тебя кое с кем познакомлю?

— Нет. Спасибо! Обойдусь и без твоих баб: я все-таки не Шорник!

— Ну, как знаешь! Было бы предложено!

Лежа в постели, Зайцев все никак не мог заснуть и размышлял: — Зачем Туклерс так откровенничал? На кой ляд ему нужно было сообщать о своем желании сбежать за границу? Уж не хочет ли он проверить, выдам я его или нет? А что, если…

И тут ему в голову пришел весьма странный план. — Проверю-ка я в последний раз Скуратовского, — решил он, — да расскажу ему что-нибудь из разговора с Туклерсом. Конечно, не про то, как он мечтает сбежать за границу, это только перечеркнет всю прошлую работу и придется снова писать всякие бестолковые донесения. А лучше, сообщу о том, как он принимает в бане любовниц! Здесь нет политики, и тяжелые осложнения исключаются. А вот если Скуратовский расколется, сразу станет ясно, что выдает именно он.

Все дни до четверга прошли спокойно. Зайцев вечерами встречался с Шорником. Они ходили в чайную, прогуливались по военному городку, но о своем замысле Иван не сказал ни слова.

В четверг, в три часа дня, Зайцев пришел к Скуратовскому и заметил, что майор очень плохо выглядел: щеки у него впали, глаза покраснели, а на подбородке местами выступала темно-серая щетина.

— Ну, как дела? — спросил с наигранной невозмутимостью оперуполномоченный. — Как идет служба?

— Да все по-старому, — ответил Иван. — Что у нас изменится?

— А как наши известные герои?

— Они прекрасно себя чувствуют. Судя по всему, они ничем не озабочены. И Туклерс и Балкайтис совершенно отошли от политики. Все их разговоры однообразны. Практически, нечего записывать.

— А мы и не будем записывать, — грустно улыбнулся Скуратовский. — Я думаю, это наша последняя встреча.

— Как последняя? — встрепенулся Зайцев.

— Ну, видишь, я ухожу на пенсию, — пробормотал майор. — Все-таки за плечами больше двадцати пяти лет! Пора бы и на покой!

— Но вы же еще молоды?

— Это тебе так кажется, — усмехнулся Скуратовский, и его глаза неожиданно блеснули. — А там у нас в Управлении считают, что мне пора…

— Жаль, конечно, — сказал Иван, — а я уже так к вам привык!

— Что ж поделаешь? — покачал головой майор. — Мы ничего тут не в силах изменить! Мы делали все, что могли…Смотри, каких антисоветчиков направили на путь истинный!

— Да, — согласился Зайцев, — они стали совсем другими. Вон, Туклерс, на что такой брезгливый и высокомерный, а и тот окунулся в плятство! Понял, видимо, что чем болтать всякую ерунду, уж лучше пойти по стопам простых русских парней!

— Что ты говоришь? — насторожился Скуратовский.

— Да вот вчера Туклерс сказал мне, что водит к себе в баню девиц. И даже предложил мне в этом участвовать! Так что Туклерс не теряется!

— Он же банщик, — пробормотал майор и что-то записал в своем блокноте, — немудрено, что воспользовался удобным положением! А больше ничего он не говорил?

— Нет, ничего!

— Ну, тогда прощай, Иван! — улыбнулся Скуратовский и протянул руку. — Желаю тебе всяческих успехов и счастья!

— До свидания, Владимир Андреевич!

На следующий день задолго до обеда Зайцев пришел в казарму. Он рано освободился от работы и решил немного размяться: походил по территории военного городка, а потом отправился в роту, чтобы полежать на постели.

В коридоре его встретил Туклерс. — А, Иван! — радостно воскликнул он. — Какая приятная неожиданность!

— С чего это ты так обрадовался? — удивился Зайцев. — Как-будто выиграл в лотерею!

— В лотерею выигрывают лишь родственники высокого начальства! — рассмеялся Туклерс. — А я на самом деле выиграл! И еще как! Ты даже представить себе не можешь!

— Ну, и что же ты выиграл? — насторожился Иван.

— Да вот, — выложил Туклерс, — сегодня, сразу же после утреннего развода, меня вызвал к себе в штаб Худков и устроил скандал!

— Ну, и что?

— Как что? Скандал-то он устроил из-за бани! Будто я туда привожу всяких шлюх! Теперь понимаешь?

— Понимаю, — ответил Зайцев и почувствовал, как краснеет. — А я-то тут причем?

— Ты как раз тут и при том! — захохотал Туклерс и с гордостью проследовал в умывальник.

После обеда Зайцев вернулся в штаб, сел за стол и обхватил руками голову.

— Что с тобой? — спросил Горбачев. — Уж не заболел ли ты?

В это время зазвонил телефон. Зайцев поднял трубку: — Слушаю!

— Товарищ Зайцев! — раздался спокойный и властный голос. — Вы меня узнали?

— Да, — пролепетал Иван, — узнал! Товарищ…

— Погоди, — с досадой перебил его незримый собеседник, — не надо лишних слов! Я хотел бы вас увидеть. Не могли бы вы сейчас придти в известное место?

— Да, конечно, я сейчас приду!

— Хорошо, я жду!

— Сам Вицин, — подумал Зайцев. — Вот так номер! Видно, произошло что-то серьезное!

— Ну, ладно, Ваня, — сказал он Горбачеву, — я пошел.

— А куда ты? — робко спросил тот, чувствуя скованность Зайцева.

— Да надо мне сходить тут…по одному делу, Ваня, — ответил наш герой. — Если меня будут спрашивать, скажи, что я ушел в учебный батальон.

Г Л А В А 17

И З Б Р А Н Е Д И Н О Г Л А С Н О

Переступив порог известного кабинета Скуратовского, Зайцев надеялся увидеть там прежнего хозяина. Однако, судя по всему, тот не зря попрощался с Иваном.

За столом сидел начальник Управления полковник Вицин, а рядом с ним — какой-то пожилой майор. — Ну, здравствуйте, товарищ Зайцев! — улыбнулся полковник, встал и протянул руку.

— Здравствуйте, товарищ полковник! — ответил Иван и пожал ее.

— Я пригласил вас сюда, — продолжил Вицин, — чтобы познакомить с новым оперативным работником, товарищем Дубининым Павлом Ивановичем!

Пожилой майор встал и протянул руку.

— Очень приятно! — ответил Иван. — Зайцев!

— Итак, — промолвил Вицин, — товарищ Скуратовский ушел в отставку по возрасту…

Зайцев посмотрел на майора Дубинина. Полный. Круглолицый. Совершенно седой. Выглядит значительно старше Скуратовского, хотя и ростом повыше.

Полковник все говорил и говорил в своей спокойной, убаюкивающей манере. Иван прослушал небольшую лекцию о важности своевременного выявления антисоветски настроенных лиц, об ухудшившейся международной обстановке и попытках сил империализма сокрушить социалистический лагерь. — Вот здесь мы обязаны выполнить свою роль защитников интересов советских людей, — подытожил свою речь Вицин, — поэтому вы должны быть очень внимательными в своей работе, постоянно поддерживать контакты с товарищем Дубининым, словом, держать его в курсе всех событий! К сожалению, Скуратовский в последнее время оказался неготовым к трудностям нашей работы. Он поставил свои личные проблемы над государственными, что привело к некоторому ослаблению оперативной работы…

Зайцев насторожился. — Неужели Вицин все знает? — подумал он. — Вот ведь какой он проницательный человек!

— А вы, товарищ Зайцев, ничего такого особенного в его поступках и словах не заметили? — спросил вдруг неожиданно полковник.

— Что вы имеете в виду? — заколебался Иван.

— Ну, там…Не допускал ли он каких-либо несдержанных высказываний?

— Выходит, он ничего не знает! Это только моя подозрительность! Сказать или не сказать? — проносились в голове Зайцева мысли. — Но ведь в этом случае несчастного Скуратовского ждут еще большие неприятности, чем увольнение из «органов»! Нет, нельзя быть таким подлым!

— Я ничего такого не заметил, товарищ полковник, — ответил Иван. — Внешне Скуратовский действительно выглядел очень плохо: как-то похудел, осунулся. Может быть, он не старался и на работе, потому что в последний раз мы не написали ни одной докладной. Но никаких подозрительных слов или поступков он не допускал.

— Значит, ничего не заметили, — улыбнулся Вицин. — Ну, что ж, и это тоже хорошо! В таком случае, я вас оставляю. Познакомьтесь поближе, обсудите предстоящую работу. До свидания, товарищи! Желаю вам успехов и плодотворного сотрудничества!

Оставшись один на один с майором Дубининым, Зайцев окончательно убедился, насколько тот уступал Скуратовскому. Новый оперуполномоченный чем-то напоминал подполковника Коннова. Те же манеры, сбивчивая речь, похожая на брюзжание. Когда майор говорил, казалось, что он вот-вот заснет.

— Ну, как, товарищ Зайцев, сработаемся мы с вами? — прогудел майор, навевая дрему.

— Сработаемся, товарищ майор, — ответил Иван. — Вот только, надо сказать, полковник Вицин несколько преуменьшил заслуги Скуратовского. Благодаря его наставничеству, мы, практически, выявили все очаги антисоветской деятельности! Сейчас в нашей роте, фактически, некого выявлять. Даже те, которые допускали вредные измышления, давно уже стали на путь истинный!

— Не думай, что все так просто, — пробурчал майор. — Не исключено, что все эти люди только делают вид, что отказались от своих ложных взглядов! На самом же деле, они затаились! Вот почему мы должны проявлять бдительность и не расслабляться ни на минуту! Понимаешь?

— Да, понимаю, товарищ майор.

Вернувшись в свой штабной кабинет, Зайцев застал там Горбачева, беседовавшего с Балобиным.

— О, Иван, наконец-то! — воскликнул Балобин. — А мы тут только что тебя вспоминали!

— А что случилось? — спросил Зайцев.

— Знаешь, у нас в роте, в самом деле, происходят какие-то странные вещи! — промолвил Балобин. — Вот только что пришел капитан Козлов и распорядился готовить приказ на перевод Фреймутса в кабельно-монтажную роту!

— Что за чудеса? — удивился Зайцев. — Только что туда перевели Шорника, а теперь уже и Фреймутса!

— Видишь ли, за что перевели Шорника, мы-то знаем, — возразил Балобин, — а вот за что прогоняют из роты Фреймутса, мне не совсем ясно. Может быть ты что-нибудь знаешь? — И он как-то странно посмотрел на Зайцева.

— Понятия не имею! — ответил тот. — Я, конечно, знаю, что Фреймутс — человек довольно резкий. Помнишь, как он радовался, что убрали из роты Шорника?

Балобин кивнул головой.

— Так вот. Не наказание ли это ему от Бога за такое неприличное поведение?

— Причем тут Бог? — воскликнул Балобин. — Козлов пришел от начальника штаба! Это Новоборцев, по всей видимости, дал такую команду! А ему, в свою очередь, кто-то настучал! Разве не ясно?

— Нет. Не ясно! — покачал головой Зайцев. — Во-первых, не каждый вхож к Новоборцеву. Вряд ли простой солдат пойдет к нему с доносом: начальник штаба не любит этого! Во-вторых, Фреймутс ничего такого не совершил, чтобы можно было к нему придраться. И, наконец, этот парень, несмотря на длинный язык, никому не сделал зла…

— Но, как ты говоришь, у него достаточно длинный язык…, - пробормотал Балобин.

— Да, если он разозлится, то говорит все, что взбредет ему в голову! Бывает, мелет такую антисоветчину! Возможно, язык и привел его к такому результату!

— Ты так думаешь? — усомнился Балобин. — Значит, ты хочешь сказать, что Фреймутса убрали по чьему-либо доносу в Политотдел?

— Этого я сказать не могу, — ответил Зайцев. — Однако в чем я совершенно не сомневаюсь, так это в том, что ни один перевод из нашей роты в другую не совершается без согласия и прямого участия в этом Розенфельда!

— Значит, ты считаешь, что во всем виноват «папа»?! — воскликнул Балобин.

— Я уже сказал, что ничего не знаю и никого не собираюсь обвинять! — ответил Зайцев. — Но я твердо уверен в одном: Розенфельд наверняка обо всем знает!

В это время открылась дверь, и в кабинете появился незнакомый собравшимся прапорщик. — Можно мне войти? — спросил он.

— Конечно, заходите, товарищ прапорщик! — сказал Зайцев. — Присаживайтесь!

— Ну, я, пожалуй, пойду! — буркнул Балобин и вышел в коридор.

— Моя фамилия — Сущук, — начал прапорщик. — Я — командир взвода кабельно-монтажной роты. Мы собираемся, вероятно, утром в понедельник ехать на «объект», и мне нужно оформить проездные документы. Как это сделать побыстрей?

— Видите ли, товарищ прапорщик, — ответил Зайцев, — проездные документы вам оформят в строевой части. А здесь — только продовольственная служба!

— А мне и надо продовольственные документы, — улыбнулся Сущук. — Я просто неправильно выразился.

— Но я не могу выписать ни продаттестата, ни продовольственно-путевых денег без соответствующего приказа по части. Я даже не знаю, сколько дней вы будете в пути!

— Но у меня есть все данные, — сказал прапорщик. — Вот, у меня даже сохранились старые бумаги! — И он полез в карман.

— Тогда вы отдайте эти сведения в строевую часть, — вмешался Горбачев, — а оттуда к нам направят выписку из приказа, и мы подготовим все документы!

— А много народа поедет на «объект»? — спросил Зайцев.

— Двадцать два человека! — ответил Сущук.

— Видите ли, это дело непростое, — покачал головой Зайцев. — Нам нужен весь список отъезжающих. Я ведь выписываю в финчасть ведомость пофамильно!

— У меня есть этот список! — воскликнул Сущук. — Вот, пожалуйста, — он достал бумажку. — Я знал, что он потребуется!

— Ну, что ж, — кивнул головой Зайцев, — вот и отнесите сейчас этот список в строевую часть. Здесь вот только что был ефрейтор Балобин, он сразу же оформит все необходимые выписки. А уже после этого мы сделаем то, что от нас требуется.

— Хорошо, тогда я побежал в строевую часть! — сказал Сущук и быстро вышел.

— Чего он так мечется? — пробурчал Зайцев. — Неужели нельзя все это спокойно сделать в понедельник?

— А может быть у него какое-то срочное задание, — промолвил Горбачев, — и он решил поскорей справиться с бумажными делами? Судя по всему, этот прапорщик — довольно ловкий тип. Своего не упустит!

— Ладно, хрен с ним! — сказал Зайцев и взялся за пачку накладных.

В это время зазвонил телефон. — Слушаю, ефрейтор Зайцев! — сказал в трубку Иван.

— Товарищ Зайцев! — раздался голос майора Подметаева. — Не могли бы вы зайти ко мне на минуточку?

— Мог бы, товарищ майор, — ответил неуверенным голосом Зайцев. — А что случилось?

— Да ничего особенного. Просто я хочу с вами поговорить!

— Хорошо, я сейчас приду!

— Это майор Подметаев, — сказал Зайцев, положив трубку. — Ты, Иван, тут смотри. Как придет прапорщик, выпиши ведомость на выдачу им денег через финчасть. Я дам тебе бланк, — он полез в стол, — но, думаю, что скоро вернусь, так что, может быть, я сам все сделаю. Это так, на всякий случай!

— Ну, товарищ ефрейтор, — сказал Подметаев, увидев Ивана, — присаживайтесь.

— Но у меня много работы, товарищ майор, — возразил Зайцев. — Я забежал к вам, буквально, на минуточку…

— Ну, хорошо, — кивнул головой политрук, — я не буду тогда тебя задерживать, а сразу же приступлю к делу. Понимаешь, в понедельник наступит первое сентября, начало учебного года…А это значит, что во всех школах страны будут проводиться «уроки мужества». Ты, наверное, знаешь, что это такое?

— Знаю, товарищ майор! Это…когда в школу приходят военные и рассказывают детям о сражениях во время прошедшей войны…

— Не только о сражениях, — улыбнулся майор. — Конечно, рассказ участника войны — дело хорошее. Но детям хочется послушать и о том, как несут нелегкую службу наши солдаты, охраняющие их мир и покой!

— Как я понял, — воскликнул Зайцев, — вы хотите, чтобы я побывал в одной из школ и провел там «урок мужества»?

— Да, именно это я и хотел предложить! — кивнул головой Подметаев. — Нам, видите ли, обком партии выдал разнарядку на проведение «уроков мужества» в подшефной школе номер сорок три! А там такая уймища классов! Приходится подбирать наиболее достойных воинов!

— Но я никогда не проводил уроков! — возразил Зайцев. — Где гарантии, что я справлюсь?

— Ну, если ты не справишься, — усмехнулся Подметаев, — кто же тогда это сможет? Надо, товарищ Зайцев, согласиться!

— А как я доберусь до школы? — заколебался Иван. — Я же представления не имею, где она расположена?

— Ну, это уже наш ворос, — ответил майор. — Мы доставим вас туда на машине, а затем и назад отвезем. Надените парадную форму, позавтракаете и выйдете к половине девятого на контрольно-пропускной пункт. Там мы посадим вас в машину и отвезем, куда надо. Ясно?

— Так точно! Разрешите идти!

— Идите!

В кабинете продснабжения Зайцев застал прапорщика Сущука. Горбачев сидел на месте начпрода и выписывал продовольственно-путевые документы. — Молодец! — похвалил его Зайцев. — Не стал меня дожидаться! Значит, быстрей закончим работу! Давайте-ка, товарищ прапорщик, я выпишу вам продовольственный аттестат! Значит, всего двадцать два человека?

— Да, двадцать два, — ответил Сущук. — Но мне нужен только один аттестат на всех сразу!

— Разумеется, — согласился Зайцев. — Дайте мне фамилию старшего.

— Вот, пожалуйста, мой список! — прапорщик вытащил из кармана брюк листок и протянул его Зайцеву.

— Так, так, — сказал тот и стал изучать бумагу. — Как, здесь в списке Шорник и…Фреймутс?! — вскричал он.

— А что тут такого? — удивился Сущук. — Коли их перевели в нашу роту, значит, нужно их использовать! Не сидеть же им сложа руки?

— А куда вы едете? — спросил с грустью Зайцев.

— В Ленинское…

— А где это?

— Ну, в районе Лениногорска…

— Товарищ прапорщик! — разозлился Зайцев. — Вы мне как-нибудь понятней объясните! У нас что ни город, то Ленинск или Ленинское! Мне эти слова ни о чем не говорят!

— Но я думал, вы знаете, — обиделся Сущук. — Все-таки, известное название!

— Куда уж известней! — усмехнулся Зайцев. — Да я могу полчаса перечислять только крупнейшие города с таким названием: Ленинград, Ленинобад, Ленинокан, Ленино…

— Ладно, — махнул рукой прапорщик, — не перечисляйте! Эдак мы с вами и до следующего дня не управимся! Мы едем в Поволжье, почти к самому Каспийскому морю!

— Ну, вот, так бы и говорили! — улыбнулся Зайцев. — Я боялся, что наших ребят загонят куда-нибудь в Казахстан или на Дальний Восток…А это, слава Богу, не такой уж плохой край!

— Да, край неплохой, — согласился Сущук. — Поэтому не следует особенно огорчаться за судьбу наших ребят. Небось, друзья, коли за них беспокоишься?

— Я беспокоюсь за Шорника, — сказал Зайцев. — С ним мы действительно друзья. А с Фреймутсом у меня плохие отношения!

— Да, ваши парни не теряются, — улыбнулся прапорщик. — Винцо попивают, гуляют! Нелегко будет с ними! Натворят что-нибудь, а потом — нам с ними мучиться! Вон, возьми твоего друга Шорника. На всю часть прогремел! Ну-ка, попался самому Новоборцеву! Вот так герой! Что же касается Фреймутса, то я, честно говоря, не знаю, за что его от вас убрали. Что он из себя представляет?

— Да здоровенный такой громила! — буркнул Зайцев. — С виду он довольно агрессивен, но это только кажется. Вот болтать он здоров! Мелет всякую антисоветчину! Они, латыши, вообще очень вредные! Считают себя высшей расой, а нас, русских, чуть ли не идиотами!

— Выходит, Фреймутс — опасный человек? — испугался Сущук. — Антисоветчины нам только не хватало!

— Да не бойтесь вы! — усмехнулся Зайцев. — Я же говорю, что он только на вид такой злобный. По-моему, он вполне нормальный человек. За всю службу он, собственно говоря, ничего не натворил.

В это время Горбачев закончил работу и протянул Сущуку ведомость. — Вот, пожалуйста, товарищ прапорщик, — сказал он, — можете вызывать своих ребят. Пусть получают деньги.

— А вот и аттестат, — сказал Зайцев, — забирайте. Теперь мы с вами в расчете!

Не успел удалиться посетитель, как в кабинет вошел лейтенант Потоцкий. — Фу-ты, ну-ты! — вздохнул он и сел на освобожденный Горбачевым стул. — Вот пришлось помотаться! Чтоб этот колхоз провалился!

— Какой колхоз? — спросил Зайцев. — Что случилось?

— Да видишь, вызвал тут меня Худков и дал команду — готовить к понедельнику отряд для отправки в колхоз на заготовку овощей! Мы хотели вывезти овощи как обычно, после сбора урожая. Ну, вот, обком партии направил нас в колхоз «Путь Ленина». А там сказали, что для уборки урожая нет рук, и чтобы мы прислали к ним солдат. Ну, в общем, нужно, чтобы у них с месяц работали наши ребята. С этим я договорился. Будем посылать каждую неделю по два взвода курсантов. Они и уберут необходимый нам урожай. Никак не могу только добиться согласия от поваров. Ведь жить там придется целый месяц! А у нас, в основном, одни женщины, вольнонаемные. У них, как обычно, семьи, дети…

— А как же сержант-сверхсрочник Емелин? — перебил его Зайцев. — Он же — повар?

— Да ну его, этого дурачка! — воскликнул начпрод. — Это же пьяница! Пока он тут на кухне под контролем других поваров, терпеть его выходки еще можно! А разве пошлешь его с курсантами? Да он их голодом уморит!

— Товарищ лейтенант! — вмешался в разговор Горбачев. — А вы меня пошлите! В конце концов, я — тоже повар! У меня — наивысший, шестой разряд! Мы же проходили поварское искусство в институте! Я даже был в ГДР! Там у нас отбывали практику самые лучшие студенты…И ничего, справлялся!

— Так ты — повар?! — вскричал обрадованный Потоцкий. — Ну, слава Богу, выручил! И ты сможешь готовить пищу для солдат?

— А почему бы и нет? — усмехнулся Горбачев. — Я же готовил пищу и более требовательным людям! Справлюсь. Можете не сомневаться!

— Ну, что ж, — сказал довольный Потоцкий, — тогда я сейчас же побегу к Худкову и доложу ему об этом. Думаю, что этот вопрос мы решим положительно! — И он выскочил в коридор.

— Зачем тебе это надо? — спросил Зайцев Горбачева, когда они остались одни. — Ведь придется целый месяц вкалывать, как проклятому? Ну-ка, накормить два взвода! Это не шутка!

— Для меня это сущая чепуха! — возразил Горбачев. — Дадут походную кухню. Дрова будут, продукты — тоже. Назначим ответственных за работу на кухне. А что касается приготовления еды, то это мне нетрудно. По крайней мере, на целый месяц вырвусь из роты и поживу как «белый человек»!

В это время прибежал Потоцкий. — Ну, что, товарищ Худков согласен! — промолвил он. — Значит, едем в понедельник в колхоз!

— Как, уже в ближайший понедельник? — удивился Горбачев.

— Да. Поэтому собери необходимые вещи, — ответил начпрод, — и мы утром, сразу же после завтрака, уедем!

— Я тоже уеду в понедельник сразу же после завтрака, товарищ лейтенант! — улыбнулся Зайцев.

— Ты что, смеешься? — пробормотал Потоцкий. — Нашел, понимаешь, время для шуток!

— Да я серьезно говорю! — воскликнул Зайцев. — Меня тут вот вызвал Подметаев и сказал, чтобы я съездил первого сентября в подшефную школу и провел «урок мужества»!

— Замотал нас этот Политотдел! — заорал начпрод. — Что ни день — все новые штучки! Так как же нам быть?

— А никак товарищ лейтенант, — махнул рукой Зайцев. — Вы спокойно себе поезжайте в колхоз, а я утром съезжу в школу на политотделовской машине, проведу урок да и вернусь назад. Думаю, что ничего страшного здесь без меня за пару часов не произойдет…

— Ну, смотри сам, — вздохнул Потоцкий. — Справишься, так справишься! Значит, нечего тогда и шум поднимать!

На следующий день на ротную утреннюю поверку явился Розенфельд. Все уже знали, что он не случайно прибыл в казарму. Обычно на утренней поверке присутствовал старшина роты — прапорщик Пристяжнюк, с которым воины свыклись так же, как и с внутренним убранством казармы. Пристяжнюк почти никогда ни во что не вмешивался. Приходил он также тихо, как и уходил. Зайцев вообще его не замечал. Вот и на этот раз Пристяжнюк молчаливо стоял рядом с Розенфельдом, напоминая скорей неодушевленный предмет, чем сурового воина — старшину.

После переклички Розенфельд произнес небольшую речь. — Сегодня, иоп вашу мать, — сказал он, — чтобы все, сразу же после развода, пришли в роту! Будем проводить комсомольское собрание! Как вы знаете, тот долбоиоб Шорник был изгнан из роты за недостойное поведение! А он, как ни печально, был секретарем бюро ВЛКСМ…Поэтому нам предстоит избрать нового комсомольского вожака! Чтобы все явились, как штык! Понятно?

— Ну, вот, — подумал Зайцев, — и прошла неделя, которую я взял на размышление. Судя по всему, Розенфельд не забыл моих слов.

В установленное командиром роты время в Ленинской комнате собрались почти все воины хозподразделения. Как обычно, за передними столами сидели сержанты, а так называемый стол президиума занял капитан Розенфельд. — Так! Тихо! — громко сказал он и встал. — Вот этот стол, — военачальник указал рукой на стол президиума, — теперь будет занимать новый секретарь комсомольской организации. А вот это, — капитан поднял вверх толстую голубую тетрадь, — протоколы комсомольских собраний! Новый секретарь будет их регулярно составлять! Понимаете, о чем я говорю?

Воины молчали.

— Итак, — продолжал Розенфельд, — нам нужно избрать такого человека, чтобы он умел не только проводить комсомольские собрания и вести комсомольскую документацию, но и пользовался вашим уважением. А потому как комсомол базируется на принципе демократического централизма, я предлагаю вам избрать сейчас же из своей среды такого человека. Я не хочу вам навязывать свою кандидатуру, ибо это — ваше собственное дело! Главное, это чтобы вы понимали, какую большую ответственность будет нести ваш вожак! Ну, что ж, давайте ваши предложения!

После такого вступительного слова желающих высказаться не оказалось: нести ответственность, проводить собрания и составлять протоколы не хотел никто.

— А это как, освобожденная работа? — спросил вдруг кто-то из середины зала.

— Нет, это дополнительная, но почетная работа, — ответил Розенфельд. — Ее нужно вести, в основном, в личное время! Ну, как? Есть желающие? Давайте, товарищи, работайте!

Однако солдаты молчали.

— Ну, что ж, тогда я буду предлагать кандидатуру сам! — воскликнул командир роты и взял в руку книгу со списком личного состава. — Так, вот Балкайтис, как вы, не хотели бы?

— О, Боже! — вскрикнул Балкайтис. — Только не меня, товарищ капитан! Я не умею писать по-русски!

— И я! И я! — закричали остальные латыши и литовцы.

— Может изберем тебя, товарищ Лисеенков? — спросил Розенфельд. — Ты у нас — человек достойный, хороший каменщик! Я думаю, справишься…

— Нет, товарищ капитан! — закричал Лисеенков. — Я не могу! Я не хочу! Да я в этих бумагах совсем не разбираюсь!

— Ну, ничего, Володя, — сказал ему Гундарь, — будешь составлять протоколы со мной. Придешь ко мне в каптерку, и я тебе помогу…

— Нет, нет, что вы, я не справлюсь! — простонал Лисеенков и на его глазах появились слезы. — Пусть уж лучше будет Гундарь, коли он обещает составлять протоколы. К тому же, он — каптерщик, а это — то же самое, что и писарь!

— Опомнись, что ты говоришь? — взвизгнул Гундарь. — Я ничего не понимаю в комсомольской работе! Тут нужен штабной писарь! Вот хотя бы Балобин!

— Ты что, с ума сошел?! — заорал Балобин. — Мне еще только этого не хватало! Кто тебя за язык тянет, гандон?!

— Ладно, не ссорьтесь! — громко сказал Розенфельд. — Я кому говорю? Встать! Смирно! Вольно! Садись!

Когда солдаты успокоились, капитан откашлялся и, с гордостью глядя перед собой, произнес: — Вы вот тут только что сказали, что хорошо бы избрать секретарем комсомольской организации штабного писаря, знающего бумажную работу. Конечно, кандидатура ефрейтора Балобина нам подходит. Он и опытный писарь, и авторитетный старослужащий воин. Согласны, товарищи?

— Нет! Не согласен! — завопил Балобин. — Не один я старослужащий и штабной работник! Тут есть у нас и другие достойные люди!

— Нам нужно, чтобы человек пользовался всеобщим уважением и авторитетом, — сказал командир роты. — А ты как раз таким и являешься!

— Нет, товарищ капитан! — простонал, ломая руки, Балобин. — Я не потяну! Не выбирайте меня, пожалуйста!

— А кто потянет? — настаивал Розенфельд.

— Да хотя бы Зайцев! — крикнул Балобин. — Он тоже и штабник, и старослужащий воин!

Зайцев обернулся и посмотрел на крикуна. — Чего ты выступаешь? — сказал он Балобину. — Я-то тут причем? Предложена твоя кандидатура, значит, и будем выбирать тебя!

— А я тоже предлагаю Зайцева! — раздался насмешливый голос Туклерса. — Он, в самом деле, у нас наиболее уважаемый!

— Зайцева! — поддержал его сидевший рядом Фреймутс, который, несмотря на приказ командира части, все еще пребывал в хозяйственной роте.

— Зайцева! Зайцева! — заорали остальные.

Розенфельд сделал вид, что такой ход собрания ему не нравится. — Ну-ка, перестаньте кричать! — гаркнул он. — Что это вы превращаете наше собрание в балаган? Зайцева им, видите ли, захотелось! Да вы понимаете, что товарищ Зайцев загружен работой больше всех вас? У него — самый ответственный пост! Нет, я считаю, что все-таки нужно избрать кого-то другого. Хотя бы тех же Балобина или Гундаря…

— Товарищ капитан! — завопили названные воины. — Не избирайте нас! Пожалуйста, не надо!

— Лучше на стройку пошлите! Мы готовы трудом искупить свои ошибки! — вторил ему Балобин.

— Значит, вы все-таки настаиваете на кандидатуре Зайцева? — смягчился Розенфельд. — Неужели вы думаете, что ему по плечу такой нелегкий дополнительный труд?

— Конечно, по плечу! — крикнул кто-то.

— Зайцева! Зайцева! Он справится! — опять заорали едва ли не все воины.

— Ну, что ж, спорить с коллективом бесполезно! — сдался, наконец, командир роты. — Коли вы решили предложить Зайцева, я не могу вам препятствовать! Тогда давайте голосовать! Кто за то, чтобы избрать ефрейтора Зайцева секретарем комсомольской организации? Так! Кто против? Кто воздержался? Нет! Единогласно!

Установилась мертвая тишина. Было слышно, как жужжала бившаяся об оконное стекло муха.

— В таком случае, — улыбнулся Розенфельд, — товарищ Зайцев оказывается единогласно избранным! Прошу вас, товарищ ефрейтор, займите свое место за столом президиума! Поздравляю!

Когда мрачный как туча «всенародный избранник» подошел к командиру роты и уселся рядом, Розенфельд подскочил и заорал: — Встать! Смирно!

Солдаты с готовностью встали.

— Вольно! Разойдись! — последовал очередной окрик, и Ленинская комната мгновенно опустела.

— Ну, вот теперь ты — полноценный секретарь комсомольского бюро! — сказал командир роты, обернувшись к Зайцеву. — Давай, составляй протокол о сегодняшнем собрании, а я, пожалуй, пойду!

Оставшись один, Зайцев внимательно просмотрел толстую голубую тетрадь. Оказывается, Шорник регулярно, каждый месяц, составлял протоколы.

— А вот и я! — усмехнулся он, увидев свою фамилию на одном из протоколов. — Ага, значит, я был председателем комсомольского собрания двадцатого марта! Но ведь я же в это время находился в отпуске! Вот так Шорник! Правда, подпись под протоколом — моя!

Иван вспомнил, как однажды Шорник попросил его где-то расписаться. Значит, это был протокол комсомольского собрания! Посмеявшись про себя и сделав вывод, что все комсомольские собрания, запротоколированные Шорником, никогда на самом деле не проводились, Зайцев нашел чистую страницу и стал записывать.

— Кого же внести в протокол в качестве секретаря собрания? — подумал он, закончив писать. — Впрочем, внесу-ка я туда Кулешова. Он как раз сидел поблизости, подойдет!

Составив протокол и расписавшись за председателя собрания, Иван направился в спальное помещение, где надеялся встретить Кулешова. В самом деле, тот стоял около своей тумбочки и что-то перебирал.

— Эй, Павел! — крикнул Зайцев. — Распишись-ка в протоколе!

Кулешов обернулся. — А, это ты, — сказал он. — Что за протокол?

— Да вот, подпиши тут в качестве секретаря!

— А зачем ты вписал меня? Что, нельзя было найти другого?

— Ну, ты сидел поблизости, вот я тебя и записал…

— Дай-ка я посмотрю, что ты тут настрочил, — пробурчал Кулешов, — а то еще припишешь мне какую-нибудь антисоветчину!

— К чему ты это? — спросил Иван.

— А к тому, — ответил Кулешов и расписался в тетради, — что ты все время поливаешь грязью своих товарищей! Антисоветчики, видите ли, тебя повсюду окружают!

— Каких это товарищей я обливаю грязью? — возмутился Зайцев.

— Как-будто ты не знаешь? — закричал Кулешов. — А кто выжил из роты Фрймутса?! Разве не ты? Уж, казалось бы, кому этот Фреймутс мешал? Так нет же! Ну, и мудак же ты!

— Я не имею никакого отношения к переводу Фреймутса! — воскликнул Зайцев. — Что ты мне приписываешь?

— А что ты вчера говорил прапорщику Сущуку?! — выкрикнул с визгом Кулешов. — Разве не твои слова, что Фреймутс — антисоветчик? Думаешь, мы тут такие дурачки, что ничего не видим?!

— Ну, что ж, это очень хорошо, что вы не дурачки и все видите! — спокойно ответил Зайцев. — Это будет вам полезно на будущее! А эти ваши «штучки» я знаю еще с учебного батальона! — И он с уверенностью и достоинством выдержал взгляд багрового от злобы товарища.

Г Л А В А 18

«У Р О К М У Ж Е С Т В А»

В воскресенье перед обедом Фреймутс покинул хозяйственную роту. Зайцев зашел в спальное помещение, чтобы немного полежать перед построением и увидел, как Фреймутс собирал свой вещмешок. Иван почувствовал угрызение совести: на душе стало противно до тошноты. — Кто же все-таки его заложил? — подумал он. — Неужели это дело рук «особого отдела»?

Послышались тяжелые шаги. Вот они все ближе, ближе.

— Эй, Иван! — раздался у него над головой голос Фреймутса. — Вот, пришел с тобой проститься!

Зайцев поднялся с кровати и повернулся к нему лицом. Он рассчитывал увидеть ярость в глазах латыша, ибо понимал, что тот подозревает во всем его. Однако ошибся.

— Прощай, Иван! — сказал Фреймутс, улыбаясь и протягивая руку. — Желаю тебе дальнейших успехов и счастья! Но смотри, не попадайся мне на дороге!

— Прощай, Динарс, — вежливо ответил Зайцев и пожал ему руку. — Спасибо тебе за пожелания! Я тоже желаю тебе счастья и успехов и обещаю избегать встреч с тобой на дороге!

Фреймутс усмехнулся, пожал плечами и, оглядевшись в последний раз по сторонам, направился к выходу.

В понедельник утром, сразу же после завтрака, Зайцев, одетый в парадную форму, прибыл на контрольно-пропускной пункт. Розенфельда не требовалось предупреждать: об этом позаботился Политотдел. Там уже стояли воины других подразделений и оживленно беседовали.

— Товарищ Зайцев! — крикнул прапорщик Обалдуйский, шедший со стороны клуба. — Ну, что вы опаздываете? Мы, пятнадцать человек, ждем вас тут одного!

— Я пришел сразу же после завтрака, товарищ прапорщик, — ответил Иван, — и нигде не задерживался!

— Вы, хозяйственники, вечно нарушаете дисциплину! — пробормотал Обалдуйский. — Все роты уже давно поели, а вы все копаетесь!

— Товарищ Зайцев! Товарищ Зайцев! — послышался чей-то знакомый голос.

Иван обернулся: — А, лейтенант Потоцкий!

Начальник продснабжения и Горбачев шествовали сторону проходной.

— Что же ты не зашел в штаб? — спросил Потоцкий, подходя к Зайцеву. — А я хотел с тобой поговорить!

— Да я сразу же после подъема приходил в штаб, чтобы одеть «парадку» — ответил Зайцев, — а потом позавтракал и вот пришел сюда. Я думал, что вы уже давно отсюда уехали…

— У нас тут возникла небольшая заминка, — пробормотал начпрод, — вот мы и не выехали сразу. Я хотел тебе сказать, что, возможно, меня сегодня не будет. Все-таки, сам понимаешь, колхоз есть колхоз…Могу и задержаться…

— Да, понимаю, товарищ лейтенант, — кивнул головой Зайцев. — Не волнуйтесь: все будет в порядке!

— Ну, до свиданья, Иван! — сказал Горбачев. — Надеюсь, что через месяц встретимся!

— До свиданья! — улыбнулся Зайцев и пожал ему руку. — Думаю, что мы встретимся значительно раньше. Я может сам к вам заеду, если будет нужно. Ну, всего! Бывайте здоровы!

— Пошли к машине! — громко сказал Обалдуйский и махнул рукой. — Садимся, товарищи!

Железные ворота контрольно-пропускного пункта, через которые только что прошли два взвода учебного батальона, были раскрыты настежь. Поэтому Обалдуйский со своими подопечными беспрепятственно вышли за пределы военного городка.

Метрах в двухстах от проходной стояла большая, крытая брезентом, грузовая машина.

— Садитесь! — сказал Обалдуйский и показал рукой на верх. Воины, а их было вместе с Зайцевым двенадцать человек, залезли без долгих слов в кузов. Прапорщик, как старший в группе, устроился в кабине. Мотор взревел, и машина сорвалась с места.

Первое сентября — начало учебного года во всех учебных заведениях страны. Этот день всегда представлялся Ивану особенным, таинственно-торжественным. Он помнил, как шел после долгих летних каникул в школу с чувством острого любопытства. Его интересовало все: и какими стали за минувшее лето его школьные товарищи — подросли они или загорели — и что несет с собой новый учебный год, и какие будут новые учителя и предметы…Первый день сентября обычно был солнечным. В воздухе летали паутинки. Пахло яблоками и землей…

Охваченный воспоминаниями Иван не заметил, как остановился грузовик. Он очнулся только тогда, когда воины стали вылезать из машины, и глянул на часы. Десять минут девятого! — А когда начнутся уроки? — спросил Зайцев стоявшего у машины Обалдуйского. — Мы не опоздали?

— Нет, — ответил тот, — торжественная линейка состоится в половине девятого, а в девять мы пойдем на уроки. Так что время есть. Можете покурить.

В то время как приехавшие с Зайцевым воины сбились в кучку и что-то оживленно обсуждали, пуская по сторонам клубы сигаретного дыма, Иван отошел от машины и стал рассматривать школьное здание.

Ничего особенного он не обнаружил. Лишь большой серый трехэтажный прямоугольник, увенчанный покатой шиферной кровлей. Типичное школьное здание. Во дворе толпились люди. Здесь собрались и родители с маленькими детьми, и учителя, и школьники различных классов. Постепенно толпа росла: прибывали все новые и новые люди — и дети, и взрослые. Девочки несли в руках букеты с цветами. Мелькали георгины, золотые шары и даже розы.

Вдруг от толпы отделился солидный пожилой мужчина и направился к стоявшим у машины воинам.

— Здравствуйте, товарищ прапорщик! — сказал он Обалдуйскому. — Спасибо, что вы вовремя приехали!

— Здравствуйте, Игорь Соломонович! — улыбнулся Обалдуйский и пожал протянутую руку. — Мы же помним о нашей договоренности! Поэтому никаких отклонений не может быть! Какой у нас сегодня порядок дня?

— Сначала, как обычно, «линейка», а потом, в девять часов, пойдем в классы. Но это вы уже знаете: мы не в первый раз проводим с вами вместе «уроки мужества». Учителя знают, что у них на уроках будут присутствовать солдаты. После «линейки» они подойдут к вам и разведут солдат по классам.

— Значит, порядок прежний? — спросил Обалдуйский. — Ничего нового не предвидится?

— Видите ли, товарищ прапорщик, — вкрадчиво заговорил директор, — нам бы хотелось, чтобы вы выступили перед учащимися и их родителями. Все-таки, представитель действующей воинской части, в такой торжественный день…Ну, сами понимаете…

— Я? — удивился прапорщик. — Нет, что вы, я не готов! Мы так не договаривались! Я даже не думал, что это потребуется!

— Но, товарищ прапорщик, — улыбнулся директор, — а что тут особенного? Ну, скажете несколько слов. Поприветствуете собравшихся от имени воинов вашей части — вот и все! Что тут сложного?

Обалдуйский покраснел. — Не так уж просто сказать несколько слов, Игорь Соломонович, — возразил он, — все-таки незнакомая аудитория: школьники, гражданские лица. Нет, я к этому не готов! Тут нужен человек, который мог бы…Ну, как вам сказать…э-э-э-э…Ну, как бы…э-э-э, словом, чтобы без бумажки, так сказать, ну, э-э-э…

— Экспромптом? — спросил директор.

— Ну, э-э-э, эксромтом…да…именно так! — согласился прапорщик.

— Но вы же — опытнейший работник, умеете говорить! — уговаривал директор. — Что вам стоит сказать несколько слов?

— Погодите, — остановил его Обалдуйский. — Мне тут пришла в голову одна мысль. А если перед вами выступит с приветственной речью наш солдат? Это вас устроит?

— Солдат? — переспросил директор. — А разве у вас есть хорошие ораторы из солдат? Ведь все-таки митинг перед школой — это важное политическое мероприятие! Не дай Бог, что-нибудь случится! Нужно чтобы каждое слово оратора было взвешено! Понимаете?

— Понимаю, Игорь Соломонович, — улыбнулся Обалдуйский. — У меня тут есть один товарищ, который умеет хорошо говорить и, главное, знает, что говорить! И никакая подготовка ему не требуется!

Воины, доселе равнодушно внимавшие собеседникам, переглянулись и побледнели.

— Товарищ Зайцев! — воскликнул прапорщик! — Подойдите к нам!

— Так вот он ваш оратор! — улыбнулся директор школы, окидывая Зайцева придирчивым взглядом. — Ну, здравствуйте, товарищ ефрейтор!

— Здравствуйте, товарищ директор! — ответил Иван и пожал его маленькую, сухую ладонь.

— Не могли бы вы произнести небольшую речь? — осторожно спросил директор. — Совсем небольшую…Ну, только несколько слов!

— Могу, — ответил Зайцев. — Я слышал ваш разговор и все понял. Речь так речь! На сколько минут?

— Вот молодец! — обрадовался директор. — Сразу видно серьезного человека! Ну, пару минут…И хватит! Главное, чтобы подчеркнуть взаимосвязь армии и народа! Понимаете? Чтобы и дети, и их родители почувствовали заботу о себе со стороны партии!

— Да, товарищ директор, я все понял, можете не беспокоиться. Будет и «забота»! — заверил его Иван. — Я же сказал, что все слышал, поэтому не стоит повторять мне сказанных вами слов!

— Ну, и хорошо! — улыбнулся директор. — В таком случае, пойдемте вместе со мной. Мы станет на самой верхней ступеньке у входа в школу. Отсюда мы и проведем небольшой импровизированный митинг.

И они пошли вперед. По дороге и взрослые, и дети расступались. Все здоровались с директором и с любопытством смотрели на Зайцева. У входа в школу стояли несколько человек. Увидев среди них полковника, Иван отдал честь. Тот тоже приложил руку к козырьку.

— Это наш военрук, полковник Шумейко, — представил директор школы военачальника. — А это, товарищи, — он указал рукой на Ивана, — наш оратор, который сейчас выступит перед учащимися с приветственным словом!

— Ну, что, будем начинать? — спросил вдруг полковник. — Смотрите, люди уже собрались, да и время в самый раз…

— Начинайте! — кивнул головой директор.

— Внимание! — прогремел в микрофон голос военрука, и все разговоры на площадке перед школой прекратились. Установилась тишина.

— Сегодня, товарищи, для всех нас знаменательный день, — начал военрук, — первое сентября! Это — начало учебного года! Вы все прекрасно понимаете, как важно начать учебный год! Как говорится, как начнешь, так и кончишь! Еще древние греки говорили, что все начинается с начала! Вот и наша родная коммунистическая партия, Советское правительство, лично товарищ Леонид Ильич Брежнев учат нас умело подходить ко всем начинаниям, усидчиво изучать, так сказать, соответствующие предметы, чтобы быть готовыми в любую минуту защищать нашу родную социалистическую родину от происков американского империализма, японского и китайского гегемонизма! Да, товарищи, я желаю вам больших успехов в борьбе со всеми формами и проявлениями враждебной идеологии! А для этого, прежде всего, нужно хорошо учиться! Так будьте же достойны памяти своих славных отцов и дедов, защитивших завоевания Октября! «Учиться, учиться и учиться!» — завещал великий Ленин, поэтому я говорю вам: учитесь и умножайте славу социализма по всей земле!

Бурная овация заглушила последние слова военачальника. Успокоившись, он кашлянул и вновь обратился к слушателям: — А теперь слово предоставляется представителю городского комитета КПСС товарищу Перепихненко Владиславу Станиславовичу!

К микрофону подошел низенький лысоватый человечек в очках. Зайцев посмотрел вниз. Ученики стояли в шеренге, образуя огромную букву «П», которая полукольцом охватывала ступеньки большой школьной лестницы. Старшеклассники стояли слева, а за ними следовали вдоль шеренг остальные классы. Замыкали общий строй самые маленькие, возле которых толпились родители. Старшеклассники стояли молча, понурив с безрадостным видом головы. А вот малыши нетерпеливо переминались с ноги на ногу и с удивлением взирали на забравшихся наверх говорливых «дядек».

— Товарищи! — обратился к публике высокий руководитель. — Далеко вокруг разнесся его громкий, уверенный голос. — От имени городского комитета нашей родной коммунистической партии я приветствую вас и поздравляю с началом нового учебного года!

Послышались аплодисменты.

— Да, в нелегкое время мы живем с вами, товарищи! — продолжал, выждав, когда установится тишина, оратор. — Американский империализм, вкупе со всеми милитаристскими силами, готовится обрушить на нашу землю ядерный смерчь! Враги мира и дружбы между народами вынашивают свои гнусные планы уничтожения нашего социалистического строя и превращения советских людей в рабов! Но мы, в лице нашей родной коммунистической партии и лично товарища Леонида Ильича Брежнева, не боимся угроз со стороны исторических врагов! Как говорил товарищ Брежнев, враг будет разбит, победа будет за нами! Наше дело правое, и мы победим! Правильно сказал предыдущий выступавший, что всякая дорога начинается с начала и, следовательно, всякий конец — с конца! Этому учит нас единственно правильная философия в мире — диалектический материализм! Вот почему мне хочется, чтобы вы со всей серьезностью отнеслись к учебе. Ваша учеба — это ваш вклад в борьбу советского народа за мир во всем мире! Каждая ваша хорошая оценка — это удар по американскому империализму и всем врагам социализма. Каждое ваше усилие — это ваш вклад в общую копилку славных революционных традиций советского народа! Дерзайте! Старайтесь! Беспрекословно выполняйте все указания партии и Советского правительства! Да здравствует наша родная коммунистическая партия! Да здравствует великий Ленин! Слава строителям развитого социалистического общества!

После бурной овации к микрофону подошел военрук. — А сейчас, товарищи, — сказал он, — слово предоставляется представителю действующей воинской части, нашей подшефной части, товарищу ефрейтору…, - он повернулся к Ивану и побагровел.

— Зайцеву! — крикнул тот.

— …Козлову! — отчеканил полковник и отошел в сторону.

— Товарищи! — начал Иван и глянул вниз. На него с любопытством смотрели сотни глаз. Стояла полная тишина. В отдалении сгрудились его товарищи, перед которыми маячил надувшийся от важности Обалдуйский. Ивану показалось, что, несмотря на гордый вид, прапорщик смотрел на него со страхом.

— Сегодня у вас знаменательный день, — продолжил Зайцев и устремил взгляд вперед, стараясь не видеть публики, — первое сентября — начало нового учебного года. Все мы прошли нелегкий, но славный школьный путь. А кто-то из вас только ступает на тропу знаний. А как же иначе? Человек должен учиться и стремиться к знаниям! Только это может помочь в решении всех наших растущих насущных проблем! Кто-то из вас станет ученым, кто-то инженером, а кто — воином или рабочим. Но ни один из вас не сможет нормально прожить без знаний, без учебы в школе. Вот мы, воины срочной службы, тоже в свое время учились. Кто хорошо, а кто — далеко не лучшим образом. Те, кто старались в свое время учиться, стали хорошими солдатами, младшими командирами, без труда овладели современной военной техникой. Кто же ленился, не желал хорошо учиться, тот с большим трудом справляется и со своими служебными обязанностями, ибо без знаний не может быть ни хорошего специалиста, ни хорошего воина. Поэтому я желаю вам быть старательными в учебе, пытливыми в поисках знаний, и тогда ваша жизнь станет полной и содержательной. Посмотрите, какая сегодня ясная погода, — Иван поднял вверх руку. — Сама природа улыбается вам и приветствует вас в этот первый учебный день — День знаний! — Тут перед глазами Зайцева встал надоевший всем воинам части плакат, висевший на первом этаже солдатского клуба. — Отлично! — подумал он. — Это улучшит конец моего выступления! — и громко сказал, глядя на публику: — В свое время основатель коммунистического учения Карл Маркс говорил, что «в науке нет широкой столбовой дороги и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам!» Я поздравляю вас с началом нового учебного года, — он вновь глянул вниз на толпу. Все внимательно его слушали. Даже старшеклассники подняли головы, — и желаю вам больших успехов, упорства, настойчивости, высокой дисциплины! Спасибо за внимание!

Зайцев отошел от микрофона и приблизился к директору школы. В это время гремели аплодисменты, и сам директор изо всех сил хлопал в ладоши. — Спасибо! Спасибо, товарищ ефрейтор! — сказал он после того как установилась относительная тишина. — Вы действительно произнесли очень прочувственную речь! Какая искренность! Какая простота!

В это время военрук объявил о выступлении директора. Тот, как ни странно, долго не говорил. — Дорогие товарищи! — произнес он. — Я присоединяюсь к только что сказанным здесь поздравлениям и пожеланиям и выражаю надежду, что все эти слова падут на благодатную почву, и вы самым достойным образом ответите на заботу нашей родной коммунистической партии и лично товарища Леонида Ильича Брежнева. Желаю вам успехов, хорошей дисциплины и усидчивости! А теперь объявляю наш митинг закрытым и приглашаю всех вас занять свои классы!

К Зайцеву подошла невысокая молоденькая учительница. — Товарищ ефрейтор, не хотите ли вы пройти в наш класс?

— А может в наш? — раздался приятный нежный голос. Иван обернулся. Перед ним стояла высокая, стройная женщина. Настоящая красавица!

— Но я ведь первая к нему подошла! — пробормотала маленькая учительница. — Я ведь первая!

— А какой у вас класс? — спросил Зайцев.

— Пятый! — ответила та. — Но ребята у меня большие!

— А у вас? — обратился Иван к красивой учительнице.

— А у меня — десятый! — ответила та. — Ребятам скоро в армию. Им было бы полезней поговорить с вами!

— Ну, что ж, — кивнул головой Зайцев, — тогда я выбираю десятый класс. Пойдемте!

Маленькая учительница покраснела и отошла в сторону.

— Вы не расстраивайтесь! — сказал ей Иван. — Вон, смотрите, сколько еще солдат! Хватит и на вашу долю! К тому же, они почти все из учебного батальона. А там — самая суровая дисциплина. Будет что рассказать вашим ученикам!

— Вот, ребята, — сказала красивая учительница школьникам, когда они вошли с Иваном в класс, — перед вами воин действующей воинской части, той самой, которая шефствует над нами, ефрейтор Козлов! Я правильно говорю?

— Нет, Зайцев, — улыбнулся Иван. — Ваш военрук, видимо, не расслышал и неправильно произнес мою фамилию…

— Значит, ефрейтор Зайцев, — промолвила учительница. — Садитесь, ребята! Мы сейчас будем задавать нашему гостю вопросы.

Ученики сели.

— Вы согласны с такой организацией урока? — обратилась учительница к Ивану. — Мы проведем беседу. Ребята будут спрашивать вас о том, как вы служите, а вы будете отвечать.

— Согласен, — кивнул головой Зайцев. — Это еще удобней, поскольку я думал, что придется выступать. А я не любитель этого!

— Ну, что ж, тогда приступим, — улыбнулась классная руководительница. — Садитесь за стол!

— А как же вы? — возразил Иван. — Вы что же, будете стоять?

— Ну, а что тут такого? — пробормотала учительница. — Я уж постою…

— Нет, садитесь лучше вы, — запротестовал Зайцев. — «В ногах правды нет»! К тому же, я привык сидеть. Мне полезно размять ноги!

— Ну, хорошо, — согласилась учительница и присела.

— Задавайте вопросы, ребята! — сказал Иван и внимательно посмотрел на учеников. Класс как класс. Три ряда больших столов. За ними сидели рослые парни и девушки, одетые очень разнообразно.

— Двадцать девчат, — насчитал Зайцев, — а парней только десять!

Каждый из парней сидел рядом с девушкой, а оставшиеся представительницы слабого пола — кавалеров на всех не хватало — сидели друг с дружкой.

— Можно я? — спросил здоровенный лоб с первого стола и поднял руку.

— Пожалуйста, — ответил Иван.

— Скажите, а кем вы служите?

— Ефрейтором, ты же видишь!

— Да я не про звание, а про то, чем вы занимаетесь!

— Отвечаю за продовольственное снабжение воинской части, — улыбнулся Зайцев. — Понимаешь, нужно кормить солдат. Вот я и обеспечиваю поставку продуктов, организацию питания, ну…и другое!

— Так вы не в строевой части? — послышался разочарованный голос парня с последней парты первого ряда, — а в стройбате?

— Как раз, в строевой. Самой что ни есть строевой! Вы же видите у меня эмблему на петлицах? Это — эмблема войск связи. В этих войсках я и служу!

— А как у вас строевая подготовка? — спросил невысокий худой парень с соседнего стола.

— Строевой подготовки хватает. Занимаемся ей, практически, каждый день. В учебном батальоне учили ходить строевым шагом, а в основной роте мы только участвуем в торжественных смотрах да проходим почти каждый день на плацу перед трибуной командира части. Это называется «развод на работы».

— А бывают у вас выходные? — поднялся со второго ряда высокий веснушчатый парень.

— Бывают. По воскресеньям.

— А чем вы занимаетесь в выходной?

— Как вам сказать? — Иван почесал затылок. — Ну, в общем, делаем, что хотим. Я, к слову сказать, учу у себя в штабном кабинете английский язык. Иногда прочитаешь книгу…

— И все? — удивился пытливый ученик. — И это — все ваши развлечения?

— А какое еще развлечение может быть? — улыбнулся Зайцев.

— Ну, возможно, там, оружие разбираете, военную технику?

— Какое оружие? — возразил Иван. — Автомат Калашникова, что ли? Да он еще в учебном батальоне надоел до чертиков! Что в нем изучать? Простейший механизм! Нет. Наши автоматы хранятся в оружейной комнате, и никто к ним не прикасается, пока не настанет время идти в караул.

— Ну, а в кино или на танцы вы ходите? — спросила маленькая, курносенькая девчушка откуда-то из середины класса.

— Смеешься ты, что ли? — пробормотал Зайцев. — Какие же у нас в части могут быть танцы? Нет, танцы не бывают. К нам вообще не пускают девчат. Встречи солдат с девушками расцениваются командованием как серьезные нарушения воинской дисциплины. Что касается кино, то по субботам и воскресеньям в нашем клубе показывают фильмы. В основном, про войну и о Владимире Ильиче Ленине. Но я, будучи старослужащим воином, в клуб не хожу, потому как просмотрел все эти фильмы еще в учебном батальоне.

— Так что же это за служба? — возмутилась девчушка. — Это, по-моему, не служба, а тюрьма какая-то!

— Перестаньте говорить ерунду, Михайлова! — вмешалась учительница. — Армия — это не пансион для благородных девиц! Это место, где воины учатся, как защищать свою родину! А здесь не до развлечений!

— А у вас есть девушка? — спросила высокая голубоглазая ученица.

— У меня нет девушки, — ответил после недолгой паузы Иван. — Я, честно говоря, до армии готовился поступать в институт. Ну, и не до девушек мне было…

— Правильно! — одобрительно кивнул головой сидевший за первым столом верзила. — На кой черт себе до армии заводить девушку, если не успеешь уйти служить, как она «закрутит» со всем городом!

— Перестань, Семенчук! — закричала учительница. — Вечно ты со своими шуточками!

— А что, Людмила Георгиевна, — пробурчал Семенчук, — разве я вру? Вон, у меня брат…

— Прекрати! Я же тебе сказала!

— Да пусть говорят, Людмила Георгиевна, все, что хотят! — улыбнулся Зайцев. — Что вы меня стесняетесь? Спрашивайте, что хотите! А то у нас тут не беседа, а нудное политзанятие!

— Как, а разве политзанятия бывают нудными? — поймала Ивана на слове сидевшая неподалеку толстая девушка.

— Ну, я не так выразился, — пробормотал Зайцев. — Видите ли, бывают, к сожалению, и скучные политзанятия, когда знаешь тот или иной материал, и он повторяется…

— Скажите, а у вас часто бывают нарушения дисциплины? — спросил вдруг высокий худющий паренек, сидевший у окна.

— Ну, как вам сказать? Всякое бывает…, - пожал плечами Зайцев. — Но не так уж часто.

— А какие бывают нарушения? — настаивал ученик.

— Всякие, — улыбнулся Иван. — Например, плохое дежурство, когда в казарме грязно…Незнание уставов…

— А попойки у вас бывают? — вдруг произнес верзила с переднего стола.

— Прекрати! — закричала учительница, но Иван махнул рукой: — Ничего. Пусть не стесняются! Честно говоря, бывали и случаи пьянства. Но это — серьезное нарушение! Поэтому воины избегают употребления спиртных напитков. У нас с этим строго! Вот недавно отправили из части на «объект» двух ребят за то, что от них пахло вином!

— На какой «объект»? — спросил кто-то.

— Ну, видите ли, у нас «объекты» разбросаны по всей стране. Скажем, в Казахстане. Там суровый климат: то холодно, то жарко. Поэтому, если воины нарушают дисциплину, ходят в «самоволку», их отправляют туда!

— Ходят в «самоволку»? — воскликнула рослая темноволосая девушка с заднего стола среднего ряда. — Ой, как интересно! И куда же они ходят?

— Ну, как вам сказать? — покраснел Зайцев. — Так, в разные места…

— Небось, к девчатам? — пробормотала какая-то ученица.

— Ходят, честно говоря, и к девчатам…Да и девчата иногда посещают нашу часть, признался Иван. — Такие случаи, к сожалению, бывают…

— Расскажите нам о них! — попросили девушки. — Ну, хотя бы одну историю!

— Зачем вам это? — возмутилась учительница. — Что интересного в нарушениях дисциплины? Вам нужны положительные примеры, а не проступки!

— Мы сыты по горло этими положительными примерами! — пробурчал высокий, светловолосый парень. — Нам хочется послушать правду! Понимаете, правду!

— Ладно, успокойтесь! — громко сказал Зайцев. — Я вам расскажу одну такую историю!

— Только осторожней! — вмешалась учительница. — Им еще рано знать некоторые вещи!

— Хорошо, — кивнул головой Иван. — Вот, пожалуйста. Однажды дежурный по части проходил рано утром по территории военного городка. Вдруг он видит, как в теплице, где выращивают огурцы и помидоры, блеснул яркий свет. Ну, он решил проверить, кто это там пребывает в ночное время. И что бы вы думали? Там сидели наш солдат и какая-то девушка!

— А в каком виде они там были? — взволнованно спросил сидевший прямо напротив Зайцева рослый прыщавый парень.

— Ну, видите ли, в самом, так сказать, нехорошем виде…, - пробормотал Иван. — Как бы вам это сказать?

— Не говорите, товарищ ефрейтор! — возмутилась учительница. — Это им совсем ни к чему! Рано еще!

— Что, рано? — повысил голос верзила. — Или мы тут совсем дурачки и ничего не понимаем? А что, я не прав, ребята? — он обернулся к классу. — А? В натуре?

Ученики зашумели.

— Ладно, успокойтесь, — сказал Зайцев. — Голые они сидели! Понимаете? Голые!

— А что той девчонке было? — крикнула с последнего ряда высокая худенькая ученица.

— Ну, дежурный по части вызвал наряд, и они отвели нарушительницу за пределы военного городка. Словом, отпустили…

— Так уж и отпустили?! — усмехнулся верзила. — Небось, там ее…всей командой! Ха-ха-ха!

Тут рассмеялись все школьники.

— Перестаньте! Ведите себя прилично! — закричала классная руководительница. — Вы что, не знаете, как себя вести? Ведь вы же — будущие советские граждане! Разве можно говорить непристойности? Учим вас с детства уму-разуму, а вы — все за свое! Смотрите! — она показала рукой на большой портрет Ленина, висевший над школьной доской. — Вот вам пример гражданственности! Вот у кого нужно учиться!

— У кого? У Ленина? — громко спросил низенький смуглый паренек.

— Конечно, у Ленина! — решительно сказала учительница. — Он для нас — образец, как в работе, так и в личной жизни!

— Значит, придется отказаться от личной жизни, — усмехнулась полная белокурая девушка, — если учиться у Ленина. И народу тогда не будет, если никто не захочет любить и иметь детей!

— Вот именно! — буркнул смуглый паренек. — Ленин был…там…это…Ну, не от мира сего…Так что он нам не пример!

— Бессовестный! — крикнула учительница. — Как ты можешь?…

Но в это время прозвенел звонок.

— Ну, вот, товарищи, — сказал Зайцев, — и закончился наш урок. Я думаю, вы сумеете взять из него положительные моменты и отбросить недостатки. Все-таки, несмотря на то, что мы с вами несколько увлеклись, кое-что полезного вы для себя взяли. До свидания! Спасибо за внимане!

— До свидания! — заорали ученики. — Приходите еще!

— Спасибо, товарищ ефрейтор! — пробормотала Людмила Георгиевна и покраснела.

Г Л А В А 19

П Ь Я Н И Ц А И Д Е Б О Ш И Р

Вернувшись в часть, Зайцев сразу же направился в штаб, где занялся текущей работой. На обед он пошел прямо в столовую, не заходя в казарму. «Молодые» воины роты и «черпаки» уже почти закончили прием пищи и пили чай.

— Чего ты опоздал, Иван? — спросил его замкомвзвода Копайлов.

— Был занят, — ответил Зайцев. Ему не понравилась назойливость сержанта. Обычно в таких случаях «старикам» не задавали вопросов.

— Так чем это ты был занят? — повысил голос замкомвзвода.

— Ездил в школу на «урок мужества», если это тебе так интересно, — ответил Иван. — Между прочим, командир роты об этом знает!

— Ну, это — дело другое, — смутился Копайлов. — Я же ничего не знал! Тут, видишь, у нас опять в роте беспорядки, и товарищ Розенфельд распорядился, чтобы мы, сержанты, начали укреплять дисциплину!

— А что опять случилось? — спросил Зайцев.

— Да так, ничего особенного…Просто в роту приходил майор Подметаев и нашел много недостатков. Кстати, Розенфельд сказал, что хочет с тобой на этот счет поговорить. Так что ты скоро обо всем узнаешь!

— Ладно, разберемся, — пробормотал Иван.

— Подъем! — крикнул Копайлов, и воины встали.

Одни «старики» продолжали сидеть как ни в чем не бывало и медленно пережевывать пищу.

Копайлов на мгновение заколебался. Было видно, что он хотел что-то сказать, но, подумав, махнул рукой и вышел вслед за своими подчиненными на улицу.

— Хотел власть показать! — буркнул Гусаков. — Вишь, не понравилось, что мы соблюдаем свои права!

— Начинают помаленьку борзеть! — сказал Балобин. — С уходом сильных ребят они почувствовали себя уверенней!

Зайцев взял пустую алюминиевую миску и пошел на кухню за борщом. Вернувшись, он сел на скамью и стал медленно есть.

— Мы, ребята, сами виноваты, что вызываем на себя огонь! — промолвил Гундарь. — Ничего удивительного нет в том, что «черпаки» борзеют! Сам «папа» начинает на нас злиться. Уж очень много у нас за последнее время «залетов»! Пьянка на пьянке!

— Да и ты, Юра, тоже сегодня отличился! — бросил Лисеенков Миронову. — На хер ты, мудила, кричал?

— Да я…Что тут особенного? — стал оправдываться Миронов. — Ну, выпил стаканчик винца да вот кричать потянуло…

Зайцев насторожился. — Это еще что такое? — подумал он. — Где кричал этот придурок? — Но вслух он ничего не сказал, продолжая спокойно есть и делая вид, что все эти разговоры его не касаются. Покончив с борщем, он взял чистую алюминиевую тарелку и вновь отправился на кухню — на сей раз за макаронами. Когда Иван вернулся к столу, товарищи уже разошлись. — Ну и слава Богу, — подумал он. — Хоть сейчас посижу в тишине без этих злопыхателей.

Вернувшись в штаб, Зайцев, как обычно, извлек из стола самоучитель английского языка и занялся выполнением упражнений.

Вдруг зазвонил телефон. — Товарищ Зайцев! — раздался в трубке голос майора Подметаева. — Вы не могли бы зайти ко мне на пару минут?

— Сейчас приду! — ответил Иван и почувствовал смутную тревогу.

— Ну, как прошел «урок мужества»? — спросил майор, когда наш герой вошел в его кабинет. — Никаких осложнений не было?

— Да вроде никаких, — ответил Зайцев. — Забросали только школьники вопросами. Еле успевал отвечать!

— Ну, это бывает, — улыбнулся Подметаев. — Дети — народ любопытный! Что поделаешь? Иногда нужно встречаться и с ними. Попробуй, упусти молодежь — и тут же они падут жертвами буржуазной пропаганды, идеологических диверсий американского империализма! Кстати, ты хорошо выступил на торжественном митинге! Мне говорил товарищ Обалдуйский. Молодец! Не посрамил чести нашей воинской части!

— Зачем он меня вызвал? — думал Иван. — Уж наверняка не для дифирамбов по поводу поездки в школу!

— Я тут, товарищ Зайцев, — продолжал майор, — пригласил вас для того, чтобы с вами посоветоваться!

— Посоветоваться? — удивился Иван. — А что, собственно, такое случилось?

— Видишь ли, в вашей роте не прекращаются попойки! Чего мы только не делали! Смотри, убрали Таманского и Шорника, главных нарушителей и пьяниц. Ушел антисоветчик Фреймутс. А дело никоим образом не улучшилось!

— О каких попойках вы говорите? — смутился Зайцев. — Вы может…насчет меня?

— Нет. Против тебя я ничего не имею! — решительно сказал Подметаев. — Я знаю ту историю, что так муссировал Розенфельд, но то была чистейшей воды провокация! Я хочу сказать о попойках за последнее время…

— А что было в последнее время?

— Вот, например, сегодня я зашел к вам в роту, но не успел и порога переступить, как услышал дикий крик! Тут дневальный подал команду «смирно!», а я сразу же сказал: — Вольно! — и направился туда, откуда кричали. И что же ты думаешь? Застал в спальном помещении Миронова, который сидел у окна и безутешно рыдал. Ну, я спросил, чего ты, мол, кричишь? А он понес какую-то ерунду. Я подошел поближе и вдруг почувствовал сильный запах алкоголя: от него так разило вином, что можно было опьянеть только от одного пребывания рядом с ним! Ну, я вызвал командира роты, и мы устроили нарушителю проработку. Но что толку? Я вижу, Розенфельду нет никакого дела до разоблачения пьяниц и пресечения безобразий в роте! Ему бы только все «замять», чтобы вышестоящие начальники ничего не знали! Понимаешь?

— Я-то понимаю, — кивнул головой Зайцев, — но если сам командир роты не желает, как вы говорите, принимать серьезных мер, что я могу поделать?

— Видите ли, товарищ Зайцев, — нахмурился Подметаев, — вы у нас все-таки — секретарь комсомольской организации! Так сказать, правая рука Политотдела!

— Ну, и что? — усмехнулся Иван. — Секретарь комсомольской организации в нашей роте — персона малозначительная! Мое дело — проводить собрания и составлять протоколы!

— Так вот это нам как раз и нужно! — обрадовался майор. — Вы и проведите хорошее комсомольское собрание с полным разоблачением пьяниц! Беспорядки в роте нужно кончать раз и навсегда! А мы со своей стороны вам поможем! Придем на собрание, поговорим с солдатами, словом, проведем настоящую профилактическую работу! А то, я чувствую, обстановка у вас начинает выходить из-под контроля! Ну-ка, ушел с боевого поста солдат! А случай самоубийства? Это еще, слава Богу, что следователь военной прокуратуры не стал «копать» глубже, ограничившись лишь опросом свидетелей! А то бы всплыла весьма негативная картина!

— Но, товарищ майор, — возмутился Зайцев, — как же я могу проводить такое серьезное собрание без санкций командира роты? Это же вызовет никому не нужный скандал?

— А я не говорю, чтобы проводить собрание без участия Розенфельда, — кивнул головой Подметаев. — Он не просто будет участвовать, мы ему дадим команду, чтобы он сам обратился к тебе и поручил провести собрание!

— А, ну это — другое дело, — согласился Иван. — В этом случае можете не сомневаться: такое собрание состоится!

— Ну, вот и договорились! — улыбнулся майор. — Хотя, я думаю, нам следовало бы предпринять какие-то дополнительные действия накануне собрания, так сказать, подготовить почву. Как ты насчет этого?

— А что вы имеете виду?

— Ну, например, подготовить выпуск стенной газеты с разоблачением случаев пьянства и особенно безумной выходки вашего Миронова. Ну-ка, до чего обнаглел! Стал открыто издеваться над коллективом! Напиться и кричать! Вот нахал!

— А если мы выпустим небольшой «боевой листок» с портретом нарушителя и надписью, скажем, «пьяница и хулиган Миронов»? — спросил Зайцев. — Не будет ли это самым лучшим способом разоблачения пьяницы? Коли он до такой степени обнаглел, что стал открыто выставлять напоказ свое недостойное поведение, то почему бы не представить на всеобщее обозрение и критику его поступка? Пусть ему будет стыдно!

— Это — хорошее предложение, — кивнул головой Подметаев. — Давай, готовь такой «боевой листок». Обратись к художникам, в частности, к товарищу Грюшису, пусть он напишет соответствующий текст яркими буквами. Это послужит серьезным предупреждением пьяницам. А в субботу мы проведем в вашей роте комсомольское собрание и окончательно сокрушим пьянство!

Сразу же после беседы с Подметаевым Зайцев пошел в клуб. Грюшис как раз завершил работу над стендом «Лучшие воины части» и мыл кисти.

— Привет, Пранас! — сказал Иван. — Я пришел к тебе по делу!

— А, здравствуй, Иван! — ответил художник. — Садись. Я тут сейчас закончу с кистями и тогда поговорим.

— Ну, что случилось? — спросил он после того как убрал ведро с кистями в шкаф.

— Видишь, тут у нас в роте произошла одна история…, - начал Зайцев.

— Опять что-то натворили? — насторожился Грюшис. — Наверное, что-нибудь с попойками?

— Да, ты угадал. Это насчет пьянства Миронова.

— А я слышал, — грустно вздохнул Грюшис, — что он выпил, вроде бы, стакан вина и начал метаться по роте с криками! Так, что ли?

— Да, именно так! А в то время как он метался и кричал, в роту вошел майор Подметаев. Ну и, само собой разумеется, разразился скандал!

— Вот тоже, идиот, не мог хотя бы скрыть свое опьянение! Обязательно нужно было порисоваться!

— Поэтому меня и прислал к тебе Подметаев, — усмехнулся Зайцев, — чтобы выставить этого придурка на осмеяние!

— Каким образом?

— Ну, нужно подготовить «боевой листок» и вывесить посредине казармы. Желательно на доску объявлений, что прибита к стене в самом начале спального помещения.

— Что ж, коли Политотдел требует вывесить такой листок, мы это без труда сделаем! — кивнул головой Грюшис. — Желательно бы, конечно, приклеить и фотографию Миронова, чтобы усилить эффект!

— А я сейчас зайду к фотографу, — сказал Иван, — и поищу у него необходимую фотографию. Я помню, что одно время Середов снимал всех наших солдат то ли на какую-то доску, то ли в «Книгу памяти». Словом, фотография должна быть!

— Ну, вот тогда мы подготовим отличный «боевой листок»! — улыбнулся Грюшис.

Зайцев пошел к фотографу, однако, к своему недоумению, обнаружил, что дверь его комнаты заперта. — Куда же делся Середов? — подумал он и стал стучать.

— Что ты шумишь? — раздался вдруг за его спиной голос Карчемарскаса. — Видишь, дверь заперта, значит, никого нет!

— А где Середов? — спросил Иван. — Он мне нужен сейчас позарез!

— Так он в библиотеке, — ответил Карчемарскас. — Помогает Бабуриной считать какие-то там книги. Твой же Горбачев уехал в колхоз, так вместо него теперь Середов…

— Тьфу ты! — плюнул Зайцев. — И давно он у нее?

— Да уже почти час: он ушел к ней сразу же после обеда!

— Что же делать?

— А ты поднимись в библиотеку и позови его! Какие проблемы?

Зайцев поднялся на второй этаж и подошел к двери библиотеки. Как и следовало ожидать, она была заперта. Постояв и немного подождав, Иван решил постучать. Однако никакой реакции не последовало. Тогда Зайцев крикнул: — Наталья Семеновна! Откройте! Срочно нужен Середов! Указание Политотдела!

И на этот раз никто не ответил. Разозлившись, Иван стал с силой тарабанить по двери. — Открывайте! — заорал он. — Середова разыскивают!

Наконец из глубины библиотеки донесся какой-то шум, заскрипела дверь, и в коридор вышла растрепанная раскрасневшаяся Бабурина. — А, это вы, товарищ Зайцев? — вздохнула она. — А я уж испугалась, не начальство ли сюда пожаловало!

— Я ищу Середова, — улыбнулся Иван. — Меня прислали из Полиотдела. Он очень нужен!

— А что здесь делать Середову? — пробормотала Бабурина. — Я здесь одна. Вот книги пересчитываю…

— Ну, это ясно, что вы тут одни, — ответил Зайцев. — Я это и не собираюсь оспаривать! Но может фотограф в книгохранилище?

— Но что он там будет делать? — возразила Бабурина.

— Ну, возможно, тоже пересчитывает книги, — усмехнулся Зайцев. — В общем, Наталья Семеновна, вы посмотрите там, пожалуйста, а я пойду вниз и подожду. Потому как если Середов не придет, его будет искать сам начальник Политотдела.

И он пошел вниз.

Буквально через две минуты объявился злополучный фотограф.

— Ну, ты даешь! — возмутился Зайцев. — Неужели нельзя было побыстрей справиться?

— Да видишь тут…, - замялся Середов. — Словом, пришлось долго провозиться…

— Знаю я, как ты там возился! — буркнул Иван. — Сделай мне одно дело, а там можешь продолжать свою возню!

— А что нужно? Неужели меня действительно искали из Политотдела?

— В общем, да, — ответил Зайцев. — Нам тут нужна одна фотография для «Доски позора». Ну, этого друга Миронова…Можешь отыскать?

— Что, решил вывесить его на «Доску позора»? — улыбнулся Середов. — Это из-за его сегодняшнего маразма?

— Да. Меня вызвал Подметаев и потребовал изготовить «Боевой листок». Ну, мы с Грюшисом договорились. Не хватает только фотографии.

— А! Я это быстро! — сказал фотограф. — Его карточка, наверняка, у меня есть. Сейчас! — Он достал ключ, открыл дверь и вошел в затемненное помещение.

— Можно включить свет? Ты тут ничего не проявляешь? — спросил Иван.

— Включай! — ответил Середов. — Я сейчас достану пачку фотографий. — И он стал рыться в выдвижном ящике стола.

Зайцев огляделся. Комнатка фотографа была малюсенькой, даже убогой. В помещении бывшей кладовой не было даже окон. Прямо напротив входной двери стоял большой письменный стол, буквально заваленный всякими коробками, папками, бутылками. Слева от стола у стены располагался небольшой умывальник, а справа возвышался поблескивавший черным лаком массивный несгораемый шкаф. На полу тоже царил хаос. Помимо двух стульев и табурета здесь стояли какие-то деревянные ящики, алюминиевая кастрюля, эмалированное ведро…

— Ну, и бардак тут у тебя! — воскликнул Иван. — И как ты работаешь в такой обстановке?

— Да все тут, понимаешь, нужное, — пробормотал Середов. — Мало места. Куда все девать? А вот, — обрадовался он, — пожалуйста! Нашел Миронова!

Зайцев взял фотографию и улыбнулся. Миронов был заснят в парадной форме со значком «Отличник Советской Армии» на груди.

— А другой карточки у тебя нет? — спросил Иван. — Уж больно будет комично вывешивать его на «Доску позора» со значком отличника!

— Нет, других его фотографий у меня не будет, — вздохнул Середов. — А, впрочем, чего тут комичного? Портрет — четкий. А со значком он или без него, это ерунда!

— Ну, что ж, — кивнул головой Зайцев. — Я тоже так думаю. Ладно, подойдет! — И он пошел в комнату художников.

— Как дела? Достал фотографию? — спросил Грюшис, увидев Зайцева.

— Все в порядке, Пранас, — сказал Иван. — Бери лист ватмана и приступай к делу!

— А ты напиши мне текст.

— Сейчас! — Зайцев взял лист бумаги. — Вот, смотри, здесь, в самом верху, ты напишешь жирными черными буквами — «Позор!», а затем, справа, вклеишь фотографию Миронова, которую обведешь какой-нибудь яркой краской, ну, там, черной или желтой, или той и другой, и под ней напишешь: «Пьяница и дебошир Миронов Ю.А.» А слева, черными буквами, изложишь суть произошедшего, вот, таким образом: «Ю.А.Миронов, будучи в состоянии алкогольного опьянения, вел себя недостойно, кричал и дебоширил, чем опозорил боевой коллектив нашей роты!»

— А не резко ли будет? — усомнился Грюшис. — Может, достаточно одной фотографии и надписи под ней?

— Нет, Пранас, как говорится, «кашу маслом не испортишь»! — воскликнул Иван. — Пиши. Пусть знает, что поступил безответственно!

— Ну, что ж, — кивнул головой художник, — коли ты считаешь, что так надо, то пусть тогда так и будет! — И он стал надевать на древко ручки плакатное перо.

Уже через полчаса работа была завершена, и довольный Зайцев, поблагодарив Грюшиса, направился со свернутым плакатом в сторону ротной казармы.

В хозяйственном подразделении было тихо. У тумбочки стоял дневальный, который, будучи «молодым» воином, при виде Зайцева сразу же приложил к пилотке руку.

— Вольно! — сказал Иван, отдав честь, и спросил: — А где дежурный?

— Да там, в канцелярии.

Зайцев вошел в канцелярию и увидел сидевшего за столом младшего сержанта Прелова. — Дай-ка мне, Витя, кнопок, — сказал Иван. — Нужно повесить один плакат на Доску объявлений.

— На, вот целая коробка, — ответил дежурный. — Можешь вешать свою бумагу. А что там нарисовано?

— А наш Миронов, — пробормотал Зайцев. — В Политотделе дали команду вывесить его на обозрение как пьяницу и дебошира!

— Миронова? — усмехнулся Прелов. — Нашел пьяницу! Ты бы лучше вывесил кого-нибудь другого! Миронов — это чепуха! Что он, собственно, такого натворил? Выпил стакан вина да покричал, вот и все! Он просто дурак и не умеет себя вести!

— Если бы Подметаев его не обнаружил, — возразил Иван, — пусть бы себе пил! Но коли стал орать на всю роту, да еще при работнике Политотдела, тут уж надо принимать меры! Пусть говорит спасибо, что его только «пропесочили» на плакате! Могли, между прочим, и на «губу» посадить!

— Ладно, валяй, вешай, коли приказал Политотдел, — согласился Прелов. — Сейчас я подойду посмотреть на эту «штуку»!

Зайцев вошел в спальное помещение, развернул плакат и прикрепил его кнопками к деревянным планкам Доски объявлений. Затем он сделал шаг и залюбовался.

Портрет нарушителя красовался в рамке из двух полос — черной и желтой. Все буквы, написанные яркой черной тушью, четко выделялись на белоснежном фоне ватмановской бумаги.

— Как работа? — спросил Иван подошедших дневальных.

— Хорошая работа! — сказал один из них. — Да вот только, я думаю, ты переборщил!

— Я тоже так считаю, — пробормотал другой. — Уж Миронова можно было не позорить…Что он там такого сделал? Ну, выпил стакан «краснухи»…Другие больше пьют — и ничего!

— А не надо было скандалить! — промолвил Зайцев. — Выпил, так сиди себе тихо, не бегай, не позорь роту!

— Вот так плакат! — воскликнул подошедший дежурный. — Ну, и морда! Смех, да и только! И за что вы его так опозорили?

— Это — установка Политотдела! — сказал Иван. — Поэтому нужно отнестись к ней со всей серьезностью! Смотрите, чтобы никто не сорвал этот плакат! Тогда не миновать беды и тому же Миронову! Завтра, а может быть, даже сегодня, придет в роту майор Подметаев и проверит, как выполнили его указание. Ясно?

Ответом было гробовое молчание.

Вечером перед ужином Зайцев снова появился в казарме. Плакат с портретом Миронова висел нетронутый, а около него толпились воины роты. Увидев Ивана, дневальный крикнул: — Товарищ ефрейтор! Зайдите в канцелярию! Там вас ждет командир роты!

Розенфельд сидел за письменным столом и читал газету. — А, вот и ты, — сказал он, увидев Зайцева. — «Легок на помине»!

— Зачем вы меня звали, товарищ капитан? — спросил Иван.

— Скажи-ка, друг любезный, на кой хрен ты вывесил этот листок? Что, тебе больше всех надо?!

— А мне дали команду в Политотделе, — ответил Зайцев без тени смущения. — Вот я и вывесил!

— Кто конкретно?

— Майор Подметаев!

В это время открылась дверь, и вошли младшие сержанты Чугунов и Копайло.

— Не верьте ему! — заорал Чугунов, слышавший последние слова Зайцева. — Никакой команды Подметаев не давал! Это он сделал по собственной инициативе!

— Да, это его личный стиль! — вторил Копайлов. — Нашел, кого обижать! Ребята так возмущены! Ведь Миронов никому ничего плохого не сделал! Хорошо работает! Ну, допустил нарушение. Так что же, сразу «пьяница и дебошир»?! Это просто возмутительно!

— Спросите Подметаева! — громко сказал Иван. — И тогда вам все будет ясно. Нечего меня обвинять! Когда выбирали меня секретарем комсомольской организации, все сидели «тише воды, ниже травы»! А как только взвалили на меня эту обузу, так сразу же осмелели! Если так будет продолжаться, я сложу с себя эти обязанности!

— Ладно, успокойся, — смягчился Розенфельд. — Я тебя ни в чем не обвиняю, а товарищи не знают сути дела.

— Как это не знаем? — возмутился Чугунов. — Разве Зайцев — образец в поведении? Он сам постоянно нарушает дисциплину: не ходит на зарядку, часто опаздывает на обед, бывает, что и пьянствует!

— А ты что, пил со мной?! — закричал, разозлившись, Иван. — Небось, при прежних «стариках» ты сидел и не рыпался, не замечал, как они ходили на зарядку и в столовую, а теперь осмелел! Думаешь, если вас численно больше, так можно наглеть?

— Прекратите! — возмутился Розенфельд. — Только еще не хватало устроить новый скандал! Мы, конечно, разберемся с этим плакатом и завтра утром после развода на работы проведем заседание комсомольского бюро. Нужно готовиться к общему собранию и обсудить все последние случаи пьянства в роте!

После ужина Зайцев ушел к себе в штаб и просидел там почти до самой вечерней поверки. Когда он пришел в роту, воины уже строились на перекличку.

— Только троньте его пальцем, иоп вашу мать! — раздался из канцелярии крик Розенфельда. — Я вас тогда не только вышвырну из роты, но и сгною на гауптвахте!

Открылась дверь, и в коридор выскочили багровые от ярости Гундарь, Лисеенков и Кулешов. Увидев Зайцева, они просто затряслись от злобы.

— Ну, гандон, мы тебе дадим! — бросил Кулешов. — Я тебе вывешу на позор «старика»!

— Не думай, Зайцев, что это сойдет тебе с рук! — взвизгнул Лисеенков. — Мы еще рассчитаемся!

Иван ничего не сказал и молча встал в строй.

Перекличка прошла относительно спокойно. Розенфельд дождался, когда назвали последние фамилии и, откашлявшись, начал свою назидательную речь. Он выразил свое возмущение, что в роте продолжаются попойки и, осыпая потоком нецензурной брани своих подчиненных, потребовал от них прекращения безобразий.

— Сколько можно, иоп вашу мать, говорить?! — кричал он. — Убеждаешь вас, защищаешь, а что толку? Совсем обнаглели? Ну, вот, возьмите Миронова…И хороший работник, и, вроде бы, не пьяница…А какой устроил скандал? Вот теперь и висит на «Доске позора», как пьяница и дебошир!

Воины возмущенно загудели.

— А вы не шумите! — крикнул капитан. — Возможно, и правильно сделали, что его вывесили! Ишь, гандон, раскричался! Ну, выпил ты, и так ясно, что грех совершил, так веди же себя тихо! Но нет, надо выставиться, показать себя перед всеми, какой я, дескать, герой! Вот и веси теперь, как шут гороховый, посмешищем!

— Надо снять эту дрянь! — крикнул Кулешов. — Хватит терпеть это издевательство!

— Я тебе сниму, иоп твою мать! — заорал Розенфельд. — Если Политотдел дал команду повесить, пусть и висит! Завтра к нам придет майор Подметаев, ну, и будем тогда говорить с ним! Если он согласится снять, значит, снимем, а нет — так пусть хоть сто лет тут висит! Будете знать, как хулиганить!

На другой день в ротной канцелярии состоялось заседание так называемого комсомольского бюро. Сразу же после утреннего развода на работы туда пришли Розенфельд, Зайцев, младшие сержанты Копайлов, Глухов, Прелов и Чугунов.

— Ну, что, начинать заседание, товарищ капитан? — спросил Зайцев.

— Так еще не все собрались, — ответил командир роты. — Нет Потоцкого, не появился пока и приглашенный Подметаев.

— Но, видите ли, Потоцкий хоть и комсомолец, но все-таки офицер, — засомневался Иван. — Может не нужно его тормошить?

— Он — член бюро ВЛКСМ! — сказал Розенфельд. — Поэтому обязан присутствовать! Я позвонил и вызвал его сюда! Ничего, подождем немного.

— Рота, смирно! — раздался крик дневального и тут же: — Вольно!

— Ну, вот и пришел товарищ Подметаев, — промолвил командир роты, — значит, скоро начнем.

— Здравствуйте, товарищи! — сказали вошедшие Подметаев и Потоцкий.

— Здравия желаем! — дружно ответили вставшие со своих мест воины.

— Ну, что тут у вас? — спросил Подметаев. — Готовитесь к проведению комсомольского собрания?

— Так точно, товарищ майор! — воскликнул Зайцев. — Сейчас мы проведем бюро, обсудим текущие вопросы…

— А вы вывесили «боевой листок» по поводу пьянства товарища Миронова? — поинтересовался майор.

— Вывесили! — сердито буркнул Розенфельд. — Вон, сходите, почитайте. Я думаю, что Зайцев тут уж очень перестарался! Портрет в траурной рамке да еще со значком «Отличник Советской Армии»!

— Ну, что ж, пойдемте посмотрим! — улыбнулся Подметаев. — Я полагаю, вы преувеличиваете.

— Пошли! — махнул рукой командир роты, и процессия двинулась к спальному помещению.

— Ах, как хорошо! — вскричал Подметаев, подойдя к Доске объявлений. — Как метко! Как точно все написано! Именно так: «Пьяница и дебошир!» Все полностью соответствует моим установкам!

Розенфельд переглянулся с сержантами.

— Вот молодец! — майор обернулся к Зайцеву. — Ты полностью воплотил в бумагу мой замысел! Вот это работа! Вот это отношение к делу!

— Но, товарищ майор, — возразил Розенфельд, — Миронов-то ведь не такой уж и пьяница! Это же первый случай за всю его службу и такой позор!

— Что ж, — сказал довольный Подметаев, — зато, благодаря этому «позору», он не будет в дальнейшем совершать подобные проступки! Это — принципиальное и достойное восхищения творчество! Я думаю, что товарища Зайцева следует за это поощрить! Подготовьте-ка представление командованию, товарищ Розенфельд!

От этих слов командир роты поморщился как при зубной боли. Зайцев посмотрел на Чугунова. Тот готов был, казалось, провалиться от ярости под землю! Оцепенел и Копайлов. Что же касается других младших командиров, то они добродушно улыбались.

— Пойдемте в канцелярию, — распорядился Подметаев, — там мы обсудим предстоящее комсомольское собрание.

— Так что, товарищ майор, — пробормотал Розенфельд, когда воины расселись по своим местам, — может хватит раздражать солдат? Портрет и так повисел, сколько надо! Зачем вызывать дополнительные конфликты?

— Ну, что ж, не будем «перегибать палку», — кивнул головой Подметаев. — Плакат сыграл свою воспитательную роль. Можно, пожалуй, его и снять. (Розенфельд сделал знак рукой Чугунову.) Только не выбрасывайте, — майор поднял вверх большой палец правой руки, — а сверните его и отдайте мне. Я покажу эту работу товарищу Прохорову!

Через пару минут Чугунов вернулся и протянул свернутый в трубку плакат Подметаеву: — Вот, товарищ майор, возьмите!

— Ну, что, будем проводить заседание бюро? — спросил Зайцев.

— Проводите, — разрешил представитель Политотдела.

— Итак, на повестке дня у нас стоит вопрос об организации и проведении комсомольского собрания, — начал Зайцев, — по поводу участившихся случаев нарушений…

— Каких именно случаев? — перебил его Чугунов. — Каких конкретно нарушений?

— Имеются в виду попойки, — ответил Иван.

— Так что их обсуждать? — спросил Копайлов. — Они и так все обсуждены, а нарушители наказаны!

— Не мешай! — буркнул Розенфельд. — Пусть Зайцев выскажется до конца!

— У нас в роте, — продолжил Иван, — за последнее время участились нарушения, связанные с алкогольным опьянением. Так, из роты были выведены товарищи Таманский и Шорник, недавно безобразно вел себя рядовой Миронов…Все это не может не беспокоить!

— А тебя не беспокоит, что ты сам постоянно нарушаешь воинскую дисциплину? — снова вмешался Чугунов. — Ведь ты же сам ведешь себя так, как будто не видишь перед собой старших по званию товарищей! Фактически, не подчиняешься сержантам!

— Что вы без конца прерываете работу?! — возмутился майор Подметаев. — Мне кажется, что все ваши претензии к Зайцеву не стоят и выеденного яйца! Он, видите ли, не угодил вам, оформив по моему указанию плакат! Какая наглость! Вы, молодые люди, забываетесь!

— Но я…видите ли…командир отделения! — пролепетал перепуганный Чугунов.

— А я — майор, старший офицер! — воскликнул Подметаев. — И могу сказать, что Зайцев ведет себя как самый дисциплинированный и принципиальный воин! Он, между прочим, занимает должность старшины! (Чугунов в растерянности посмотрел на Копайлова.) Да! Штабная должность у товарища Зайцева старшинская, и мы там посмотрим как быть со званием, все это впереди…Кроме того, он секретарь комсомольской организации роты! Вы сами только недавно избрали его единогласно! За что же, коли он такой недисциплинированный? Почему вы не рассказали о его нарушениях тогда, на общем собрании? А вдруг вспомнили об этом здесь, после неугодного вам плаката? Видимо, корень зла всех беспорядков в роте в вас, младших командирах, поощряющих попойки! Понимаете? Молчите? Поэтому нечего вмешиваться в работу вашего секретаря, а лучше наоборот — учитесь у него умению правильно оценивать обстановку! Надо, товарищ капитан, — Подметаев кивнул головой Розенфельду, — разъяснить младшим командирам, что такое комсомольский вожак!

— Но как же так? — пробормотал Розенфельд. — Ведь он подчиняется своему командиру отделения?!

— Что такое командир отделения? — усмехнулся политработник. — Это — обычная воинская должность! А секретарь комсомольской организации — это представитель Политотдела, ваш комиссар. А кто важней, политический работник или какой-то там командир отделения?

Против этого аргумента ни у кого не нашлось возражений.

— Ну, так что, товарищи? — спросил Зайцев. — Поставим на голосование повестку дня, предложенную на субботнее собрание? Есть еще вопросы?

— Давайте голосовать! — бросил Потоцкий. — Нет вопросов!

— Ну, что ж, кто за то, чтобы утвердить данную повестку дня? — воскликнул Иван. — Прошу голосовать. Кто «за»?

Все подняи руки.

— Так. Кто против? Воздержался? — механически пробубнил Зайцев. — Нет! Значит, единогласно!

Г Л А В А 20

К О М С О М О Л Ь С К О Е С О Б Р А Н И Е

На следующее утро, явившись в штаб, Зайцев решил выяснить, действительно ли он занимает старшинскую должность, как о том говорил майор Подметаев. — А где можно узнать о моей должности? — спросил он Потоцкого.

— Наверное, в строевой части, — ответил тот, — хотя, кто его знает, может и в первом отделе. У нас ведь все на свете засекречено. Вон, сколько сменилось поколений писарей, и никто ничего не знал о своей должности. Может позвонить Подметаеву?

И начпрод набрал телефонный номер. — Товарищ майор! — сказал он в трубку. — Не могли бы вы сообщить, откуда вы узнали о том, что Зайцев занимает должность старшины? А…Так! Ясно! Спасибо!

Потоцкий положил трубку и улыбнулся. — Все понятно, — сказал он. — Существует специальный перечень должностей, утвержденный министром обороны. Там и записано, что ты занимаешь должность старшины. А хранится этот перечень в финансовой части. Надо будет туда сходить. Я как раз перед обедом пойду получать зарплату, ну, и попрошу этот документ.

В это время открылась дверь, и вошел Наперов. — Здравствуйте, товарищи! — сказал он. — А у меня хорошая новость!

— Ну, выкладывайте, Валентин Иванович, — обрадовался начпрод, — что такое произошло?

— Выполнили наш заказ, товарищи! — промолвил довольный завскладом. — Только что ко мне на склад пришли наши командировочные и сообщили, что долгожданный лук из Западной Украины благополучно прибыл! Вагон с ним стоит на товарной станции!

— Да ну? — воскликнул Потоцкий. — А я уже и не надеялся на положительный результат! Все-таки этот год у нас неурожайный на лук! Значит, он будет в цене! А это хорошо! Сколько завезли?

— Семнадцать тонн! — ответил Наперов и обернулся к Зайцеву. — Ну, Иван, теперь дело за тобой! Готовься к списанию!

— Не успели груз распаковать, а уже заговорили о списании! — возразил Зайцев. — Может сначала завезем его на склад?

— Чепуха! Завезти не проблема…Вот, смотри, в наличии все документы! — улыбнулся заведующий продскладом. — Накладные на месте…Пора подумать о списании!

— Ну, а вдруг там будет не семнадцать тонн, а, скажем, десять? — пробормотал Иван. — Что тогда?

— Навряд ли столько украдут…, - усомнился Наперов. — Хотя, кто знает, чем черт не шутит?

— Сейчас я позвоню в учебный батальон, — вмешался Потоцкий, — и договорюсь выделить людей на разгрузку. Сколько там народа потребуется? Так, в мешке где-то пятьдесят килограммов. Десять мешков — это пятьсот. Двадцать — тонна. Человек десять, наверное, хватит?

— Хватит! — кивнул головой завскладом. — Звони. Вызови также четыре грузовика, чтобы за один раз забрать весь груз. Я сам поеду на станцию и прослежу за погрузкой и доставкой. А то, кто его знает, еще стибрят мешок-другой?

Потоцкий набрал телефонный номер. — Так, мне дежурного, — сказал он. — Это — Потоцкий. Что? Начальник продснабжения! Так. Обеспечьте мне срочно четыре грузовые машины! Что? Командиру роты? Доложите сами! Чтобы через полчаса машины были на контрольно-пропускном пункте! Ясно? А? Что? У нас вагоны на железнодорожной станции простаивают! Это распоряжение полковника Худкова! — Потоцкий подмигнул Наперову. — Да смотрите! У нас семнадцать тонн груза! Чтобы за один рейс вывезти! Понятно?

Начпрод положил трубку и вздохнул. — Ну, вот, — сказал он, — этот вопрос мы решили. Осталось разобраться с учебной ротой.

Он снова взялся за телефон.

Пока Потоцкий разговаривал по телефону с майором Баржиным, Зайцев достал из несгораемого шкафа пачку руководящих документов и стал их просматривать.

— Так, вот приказ министра обороны о списании овощей. Ага, списание естественной убыли во время железнодорожных перевозок! Как раз именно это и нужно!

Но, внимательно прочитав документ, Иван понял, что много списать не удастся.

Потоцкий между тем закончил свои телефонные переговоры и положил трубку.

— Что делать, товарищ прапорщик? — спросил Зайцев заведующего продскладом. — Я вот просмотрел приказ министра и обнаружил, что списание железнодорожным транспортом нам почти ничего не дает.

— Ну-ка, покажи, — встрепенулся Наперов и схватил листок. — Так-так, в самом деле, процент незначительный!

— А что если спишем естественную убыль и при перевозке автомобильным транспортом? — предложил Иван. — Ведь вы только что вызвали грузовики?

— Отлично! — воскликнул завскладом. — Это очень умно! Молодец! Списывай!

— Нет, так нельзя! — запротестовал Потоцкий. — Для списания тем или иным видом транспорта предусмотрен определенный километраж, соответствующие сроки. А тут…Четверть часа езды! Да вы что?

— Вечно ты со своими философствованиями! — рассердился Наперов. — Приземлись, товарищ лейтенант! Нечего витать в небесах! Мы же живем в конце двадцатого столетия! Неужели неясно, что все эти условности ни к чему?!

— Но все-таки это неправильно, — продолжал спорить начпрод. — За такие вещи нас «по головке не погладят»!

— Перестань говорить чепуху! — отрезал завскладом. — Если считаешь, что я неправ, пожалуйста, сходи к Худкову. Он живо направит тебя на путь истинный! Я, слава Богу, товарищ лейтенант, уже не первый год в продовольственной службе! Нужно считаться с моим опытом! Не надо мною пренебрегать!

— Что вы, Валентин Иванович! — испугался Потоцкий. — Я и не думаю вами пренебрегать! Вы для меня — безусловный, наивысший авторитет в продовольственной службе! Как вы могли такое подумать?!

— То-то же! — улыбнулся Наперов и кивнул головой Зайцеву. — Просчитай-ка, Ваня, сколько будет автомобильным транспортом…на самое дальнее расстояние!

Иван взялся за арифмометр. — Все равно, еще много остается, товарищ прапорщик! — сказал он после недолгой паузы. — Может попробуем списать еще речным и воздушным транспортом?

Потоцкий окаменел.

— Какая ценная мысль! — вскричал завскладом. — Ну, ты, Ваня, у нас просто гений! Ведь в части есть вертолет! Неужели нельзя себе представить, как мы загружаем мешки с луком на вертолет? А потом доставляем их на склад? Совсем просто?

— Просто-то просто, — пробормотал начпрод, — но ведь получается бессмыслица! Зачем тогда доставлять лук железнодорожным и автомобильным транспортом, если есть вертолет?

— А что, вертолет, по твоему мнению, должен простаивать без дела? — возмутился Наперов. — Пускай хоть на бумаге поработает! Возможно, техчасть еще и бензин спишет!

— Но ведь это — абсурд! — воскликнул Потоцкий. — У вас получается, как в басне Крылова. Лук будут доставлять лебедь, рак и щука! Осталось только до речного транспорта добраться!

— А что у нас не абсурд? — возразил завскладом. — А наша жизнь — не абсурд? Что ты опять взялся философствовать? Речной транспорт у нас, правда, отсутствует, к сожалению. Зато неподалеку от части есть река. А это главное! Смотрите. Лук привезли железной дорогой. Мы погружаем его на грузовики, подвозим к реке, загружаем арендованный у речного начальства катер, подплываем поближе к части и перетаскиваем лук на вертолет! А уже потом вертолет приземляется возле нашего склада! Это вполне реально!

— Нет, я несогласен! — возмутился начпрод. — Пускай списывает железнодорожным, автомобильным и воздушным транспортом. Но только не речным! Ведь река течет совсем с другой стороны от вокзала и части!

— Ну, ты даешь! — улыбнулся Наперов. — Уж, как говорится, «назвался груздем — полезай в кузов»! Зачем нам половинчатые решения? Ленин учил быть решительным во всем! Или «за» или «против»! Иных путей нет!

— Да, но как мы объясним комиссии, что везли лук по реке? — заколебался Потоцкий.

— А мы ей и не будем ничего объяснять! — рассмеялся завскладом. — Я сам подпишу все акты членами комиссии! Пусть только Зайцев грамотно их составит. Я предварительно поговорю с товарищем Худковым и заручусь его поддержкой. А члены комиссии никуда не денутся!

— Ну, а как же Втащилин? — вмешался Зайцев. — Он же председатель! К тому же, он только что вышел из больницы и сдает свою должность! Этот человек может заартачиться!

— Я же сказал, что подпишу! — кивнул головой Наперов. — Твое дело — подготовить четыре акта, а мое дело — их подписать. Можешь за это не беспокоиться!

— Но я не про нашу комиссию, — простонал Потоцкий. — Я про комиссию министерства обороны! Ведь любой инспектор, если будет тщательно проверять, обнаружит «липу»!

— Ну, для представителей министерства у нас, слава Богу, хватит и водочки, и тушеночки, и всего, чего им только не заблагорассудится. Надо будет — зарежем свинью…Какие проблемы?

— Ладно, — буркнул начпрод, — оформляйте акты! Все равно с вами спорить бесполезно!

— Ну, а ты и не спорь, — промолвил Наперов и кивнул головой Зайцеву. — Подсчитай-ка, Ваня, сколько всего получается!

Иван завертел ручку арифмометра, немного подумал и протянул руку к конторским счетам. — Так, — сказал он, — уже получше…Но все равно остается пять тонн!

— Что же придумать? — нахмурился завскладом. — Нельзя же оставлять такое большое количество?

— Так вы что, решили списать весь лук? — испугался Потоцкий. — Да вы понимаете, что нам за это будет?!

— Только поощрение! — улыбнулся Наперов. — За это можешь не волноваться. Вон, смотри, уже приближается пора для присвоения тебе очередного звания! Я поговорю с Худковым, чтобы он ускорил представление. А ему скажу, что все это списание проведено по твоему совету! Понимаешь?

Начпрод заколебался. — А что, действительно, можно это дело ускорить? — спросил он с некоторым сомнением.

— Сто процентов гарантии! — уверенно сказал завскладом. — Представление будет послано не сегодня-завтра!

— Ну, тогда действуйте, как вам будет угодно, — улыбнулся Потоцкий. — Никто не в силах устоять против жизненного опыта!

— Вот что, товарищ Зайцев, — промолвил довольный Наперов. — Составьте четыре акта на списание всеми установленными видами транспорта! А оставшееся количество спишем…как гниль. В общем, составим пятый акт на то, что к нам поступил частично…гнилой лук. Ясно?

— Так точно! — ответил Зайцев. — Мне приступать?

Да, оформляйте документы, — кивнул головой Потоцкий, — а мы пойдем с товарищем Наперовым на проходную. Нужно съездить и посмотреть, что они нам там привезли!

— Не забудь, товарищ лейтенант, зайти перед обедом в финчасть! — воскликнул Зайцев. — Вы же обещали, что разузнаете о моей должности!

— Не волнуйся, — ответил начпрод, — мне предстоит получать зарплату, а уж это я никогда не забуду!

Сразу же после ухода военачальников Зайцев быстро набросал на черновик тексты всех пяти актов, а затем сбегал в строевую часть и взял там пишущую машинку. На всю работу ушло около двух часов. К тому же в этот день в продслужбе не появилось ни одного посетителя, и поэтому времени было вполне достаточно.

Перед обедом в кабинет вернулись Потоцкий и Наперов.

— Вот, пожалуйста, — сказал начпрод Зайцеву, — я принес этот перечень. Еле выпросил у начфина.

— Погоди, — остановил его завскладом. — Ты составил акты, товарищ Зайцев?

— Вот, пожалуйста, осталось только подписать, — ответил тот.

— Ну, и отлично! — улыбнулся Наперов. — Тогда я их забираю! Бывайте здоровы! — И он удалился.

— Ну, как, товарищ лейтенант, — спросил Иван, — вы привезли лук?

— Конечно, — кивнул головой начпрод. — Это было несложно. По-моему, даже часа не потребовалось на разгрузку. Лук прекрасный! Крупный. Сухой. Такой золотисто-желтый…Впрочем, мы отклонились от темы. Я говорил, что еле выпросил у начфина тот документ…

— И чего этот начфин так ломается? — удивился Зайцев. — Сидит, как царь Кащей на своем золоте! Из-за всякой мелочи делает проблему!

— Да, новый начфин — действительно «кадр»! И двух месяцев не проработал, а уже успел показать свой характер!

— А я как-то не заметил, что ушел старый майор, — пробормотал Иван, — хотя хожу, вроде бы, каждый день в финчасть!

— Ну, не может быть, чтобы ты этого не заметил?

— Видите ли, товарищ лейтенант, сначала я подумал, что майор просто в отпуске. Но вот смотрю, там уже почти два месяца сидит какой-то незнакомый капитан…

— Да, его фамилия Скворцов, — усмехнулся Потоцкий, — и он жадный до крайности! Прибыл откуда-то из-под Горького. Видно, что-то там начудил. Я слышал, что его даже из партии исключили!

— Неужели? — удивился Зайцев. — Так почему же его не уволили из армии? У нас ведь исключение из партии рассматривается как тягчайшее преступление?

— Ну, он, видимо, исключен из партии по каким-то неполитическим соображениям. Вероятно, не платил членские взносы. Такой ходит слух! Кроме того, он на старости лет развелся с женой, бросил семью…

— Вдвойне странно! — воскликнул Иван. — Исключен из партии, разведен с женой и…оставлен в армии! Вон, смотрите, Скуратовский: стоило ему развестись с женой, и его сразу же уволили!

— Но Скуратовский работал в «органах»! — возразил Потоцкий. — А это — совсем другое дело! К тому же у Скворцова не хватает стажа для увольнения на пенсию. Вот с ним и носятся! С женой, небось, тоже развелся из-за своей жадности…

— А почему вы так думаете?

— Ну, видишь, как только он стал начфином, сразу же перестал выдавать офицерам мелочь!

— Как это так?

— Ну, вот, скажем, положено мне получить зарплату…двести пятьдесят рублей двадцать копеек, а он выдает только двести пятьдесят рублей, а мелочь оставляет себе!

— Так вы потребуйте, чтобы он отдавал все!

— Ну, как ты потребуешь? Товарищи подумают, что ты — крохобор! К тому же, этот Скворцов такой хитрый! Он не просто высчитывает деньги! Когда я в первый раз к нему пришел за зарплатой, мне полагалось мелочи…где-то копеек тридцать. Ну, начфин и говорит, вот, дескать, только что приходил получать деньги капитан Сиротин и …подарил ему пятьдесят копеек. И начал расхваливать щедрость этого Сиротина. Я слушал-слушал и говорю: — Ну, ладно, товарищ капитан, берите себе моих тридцать копеек! Мне не жалко! — А тот: — Ох, спасибо, вы это мне? Правда, товарищ лейтенант? Какой вы благородный человек! — Что тут еще остается?

— Вот это начфин! — рассмеялся Зайцев. — Что же он от вас потребовал за этот документ?

— За перечень я заплатил целый рубль! — пробормотал начпрод. — А он, кроме того, присвоил себе и всю мою мелочь. Теперь Скворцов не клянчит, чтобы ему «подарили» сколько-нибудь копеек! Он уже привык к нашей щедрости и просто никому не отдает мелочь. Отсчитывает одни рубли — и все! Когда же я попросил у него перечень должностей, он долго ломался. Стал меня вычитывать. Дескать, все мы хитрим, что-то замышляем. Ну, я возмутился и сказал, что если он не даст мне документ, я пойду жаловаться к командиру части. Но Скворцов этого нисколько не испугался. Тогда я говорю: — Ну, так что вы хотите, товарищ капитан? — А он: — Все у нас денег стоит! — Тогда я спрашиваю: — А сколько это стоит? — А тот отвечает: — Самое малое — рубль! — Ну, я согласился, и он выдал мне зарплату на один рубль и тридцать копеек меньше!

— Вот гандон! — возмутился Зайцев и полез в карман. — Я верну вам рубль, товарищ лейтенант. Хрен с ним, с этим Скворцовым!

— Да ты что? — рассердился Потоцкий. — Что я, жлоб какой-нибудь? И даже не думай: я у тебя ничего не возьму! За кого ты меня принимаешь?

— Ну, что ж, тогда давайте посмотрим, действительно ли я занимаю должность старшины, — сказал Иван и раскрыл маленькую книжицу. — Так, вот офицеры, штабные работники…Ага, да, точно!

— Покажи-ка, — протянул руку начпрод. — А ведь действительно: у тебя старшинская должность! Ай, да Подметаев! Первый раз в жизни вижу, чтобы Политотдел принес какую-то пользу человеку! Смотри, ты, как старшина, должен получать ежемесячно не четыре-восемьдесят, а двадцать-восемьдесят!

— Время уже прошло, — улыбнулся Иван. — Что теперь говорить? Да никто мне не даст такую зарплату!

— А ты зайди к Скворцову да поговори. Может что и прояснится! — посоветовал Потоцкий. — Иди! «За спрос не бьют в нос»!

— Видите ли, товарищ лейтенант, я же не офицер. Он не будет со мной разговаривать!

— Это еще почему? Да ты посули ему, ну, скажем, рублей десять, и он выпишет тебе все, что положено. В конце концов, лучше пожертвовать «десятку», а получить сто!

— Да разве он возьмет у солдата? — заколебался Зайцев. — Еще поднимет крик, что я его оскорбляю?

— А ты поговори с ним один на один. Какая ему разница, от кого получать деньги? Такой крохобор не имеет никакого представления о чести и совести. Ему бы лишь только деньги копить!

Иван посмотрел на часы: — Пожалуй, я так и поступлю. Уже скоро обед, и начфиновский писарь наверняка ушел в роту. Задержусь-ка я лучше на пару минут и поговорю с начфином.

Капитан Скворцов выглядел весьма невзрачно. Высокий. Худой. С всклокоченными седыми волосами. Его лицо казалось каким-то помятым, несвежим, желтовато-болезненным. Только глаза начфина светились умом, знергией и даже…молодостью!

Стоило этому изможденному старику посмотреть на Зайцева, как тот почувствовал исходившую от капитана недюжинную жизненную силу. — Да он стар телом, но молод душой! — подумал Иван и громко отрапортовал: — Разрешите войти, товарищ капитан? Ефрейтор Зайцев!

— Входи, коли не шутишь! — ответил с насмешкой Скворцов. — Что тебе надо?

— Видите ли, товарищ капитан…, - пробормотал Иван.

— Погромче! — потребовал начфин.

— Вот тут лейтенант Потоцкий принес от вас перечень должностей! — громко сказал Зайцев. — Ну, и мы нашли, что я занимаю старшинскую должность…

— Ну, и что? — перебил его нетерпеливо Скворцов. — Мне-то что от этого?

— В общем, мне положено двадцать-восемьдесят. Нельзя ли установить правильную зарплату? Хотя бы с октября месяца?

— А может вернуть тебе все, что положено за прежние месяцы? — усмехнулся начфин. — Ишь ты, барин какой! До тебя спокойно служили и не рыпались! А ты, видишь, чего пожелал! Небось, немалый куш захотел отхватить? Скажи мне, молодой человек, откуда у тебя такая жадность?

— Да нет, товарищ капитан, — махнул рукой Зайцев, — я не жадный! Я и не прошу у вас заплатить мне за прошлые месяцы…Я просто хотел…Ну, только…

— Это еще почему? — перебил его Скворцов. — Один вопрос тесно связан с другим. Если мы определим, что тебе положена совсем другая зарплата, чем та, которую тебе выдавали, значит, тогда придется возвращать недоплаченные в свое время деньги. Ну-ка, дай мне эту брошюру! Так, а теперь…свой военный билет! Смотри-ка, ты в самом деле — делопроизводитель хозчасти!

— Вот видите, товарищ капитан, — улыбнулся Иван, — я же вас не обманываю!

— Но я все равно ничем тебе помочь не могу, — равнодушно ответил начфин, возвращая Зайцеву военный билет. — Какой мне от всего этого интерес?

— Но я расплачусь, — тихонько сказал Иван. — Возьмите, ну, скажем, рублей десять…

— Десять рублей! — возмутился Скворцов, однако его глаза заблестели. — За кого ты меня принимаешь? Я что, крохобор какой, что ли?

— Ну, я так не считаю, товарищ капитан! — испугался Зайцев. — Я просто говорю, что готов вас отблагодарить!

— Отблагодарить? — усмехнулся начфин. — Ну, ты тоже скажешь! Подожди-ка, а с какого времени ты занимаешь эту должность?

Иван раскрыл военный билет.

— Вот, по приказу командира части, с первого июня тысяча девятьсот семьдесят четвертого года!

— Так, давай прикинем. С первого июня прошлого года по нынешний сентябрь…Ты же получил деньги за сентябрь?

— Так точно!

— Значит, ежемесячно тебе недоплачивали шестнадцать рублей! А это в течение…шестнадцати месяцев, — он потянулся к арифмометру, — так, получается, двести пятьдесят шесть рублей! Ого, какие деньги!

Зайцев облизнул сухие губы. — Так вы выпишете мне эти деньги, товарищ капитан? — спросил он.

— Двести пятьдесят шесть рублей — это целое состояние! — сказал, подняв вверх указательный палец правой руки, капитан. — Да я, молодой человек, за всю свою жизнь не часто видел такие деньги! А вы, не успели еще опериться, а вам уж подавай!

— Значит, дело безнадежное? — пробормотал Иван.

— Ладно, не столь уж безнадежное, — улыбнулся Скворцов. — Придется очень много хлопотать! Сам понимаешь, пересмотр оклада — дело непростое. Это — и к командиру части придется идти, и в министерство обращаться…Словом…

— Словом, ничего не получится? — перебил его Зайцев.

— Помолчи! — поморщился начфин. — Я не говорю, что не получится, просто, понимаешь, мне придется затратить на все это очень много своего личного времени…

— Но я же сказал, что отблагодарю…, - пробурчал Иван.

— А? Что? Отблагодаришь? — переспросил Скворцов. — Но уж, поверь мне, десяти рублей будет недостаточно!

— Ну, а как вы считаете, сколько я буду должен вам? — пролепетал Зайцев.

— Вот это уже другой разговор! — кивнул головой начфин. — Вот это уже по деловому! И смотри, чтобы ни слова не говорил этому своему хлыщу! Как его? Потоцкому, что ли?

— Не скажу, не беспокойтесь! — пообещал Иван.

— Ну, тогда…, - Скворцов поднял глаза к потолку, а затем пристально посмотрел на Зайцева. Иван едва выдержал его взгляд. Ему показалось, что он стал каким-то маленьким, жалким и как бы растворился в больших серо-голубых глазах военачальника.

— Пятьдесят рублей! — громко сказал начфин, и наш герой почувствовал, как пробудился от тяжелого, бесконечно долгого сна.

— Хорошо, товарищ капитан, — пробормотал он, — пусть так и будет!

— Ну, тогда приходи завтра в это же время! — приветливо улыбнулся капитан. — И не забудь: никому о нашем разговоре не болтать!

— Есть, товарищ капитан! — как-то равнодушно ответил Зайцев и медленно побрел к выходу.

Вечером в штаб пришел улыбающийся Наперов. — Так вот, товарищ Зайцев, все сделано! — сказал он и положил на стол документы. — Я все подписал!

— И утвердили командиром части? — удивился Иван. Так оперативно! И не было никаких возражений?

— А какие могли быть возражения? — усмехнулся завскладом. — Меня, слава Богу, товарищи уважают! Все знают, что если я лично взялся за дело, оно надежное! У меня слова с делами не расходятся!

— Ну, что ж, — сказал Зайцев, — значит, будем списывать лук! А приходные накладные вы принесли?

— Ах, да! — вспомнил Наперов и полез в боковой карман кителя. — Вот, пожалуйста, сначала оприходуй, а потом — списывай!

В это время вошел Потоцкий.

— Ну, поздравляю, товарищ лейтенант! — обратился к нему завскладом. — Товарищ Худков очень вами доволен. Я ему все подробно рассказал!

— Подробно? — поморщился начпрод.

— Да не бойся! — хлопнул его по плечу Наперов. — Я рассказал то, что нужно. Подчеркнул твою главную роль в этом списании, — он ткнул пальцем в лежавшие перед ним бумаги, — и сказал, что ты заслуживаешь самого серьезного поощрения. В общем, Худков позвонил в строевую часть и распорядился, чтобы готовили на тебя представление. Словом, скоро будем обмывать твою новую звезду!

— Правда? — воскликнул обрадованный Потоцкий. — Ну, вы даете, Валентин Иванович! У меня даже нет слов, как вас благодарить!

— Вон кого благодари! — махнул рукой в сторону Зайцева завскладом. — Это ведь он помог нам! Кстати, товарищ Зайцев, тебе тоже — благодарность от полковника! Он очень тобой доволен!

— Ну, что ж, спасибо! — ответил Иван.

На следующий день в установленное время Зайцев пришел в кабинет финансовой части.

— Ну, вот, молодец! — похвалил его начфин. — Явился как раз вовремя! Давай, расписывайся! — И он протянул Ивану небольшой листок. Тот внимательно рассмотрел денежный документ. Обыкновенная ведомость. Записано несколько фамилий. Все уже получили деньги. В самом низу стояла фамилия Зайцева.

— Так! — вздохнул Иван, взял ручку и расписался напротив цифры «двести пятьдесят шесть».

— Вот, пожалуйста, — улыбнулся Скворцов, — возьмите ваши деньги. Хорошенько пересчитайте.

— Но здесь всего…двести рублей? — удивился Зайцев, пересчитав новенькие, хрустящие двадцатипятирублевки. — Вы ошиблись, товарищ капитан!

— А как же наш уговор? — возразил начфин. — Или вы забыли обо всем?

— Но ведь речь шла о пятидесяти рублях? — возмутился Иван.

— Ну, там, какая разница, пятьдесят или пятьдесят шесть? Зачем мелочиться? — рассердился капитан. — Могло быть и хуже! Я же мог вообще отказаться пересматривать твою зарплату?

— Да, да, конечно могли, товарищ капитан, — грустно сказал Зайцев. — Спасибо!

— Не за что! — весело ответил начфин. — Это наша святая обязанность — проявлять внимание и заботу к людям. Будь здоров!

Прошло еще несколько дней, и, наконец, наступила суббота. В соответствии с указанием командира роты сразу же после развода на работы воины заполонили Ленинскую комнату.

Зайцев сидел за своим секретарским столом лицом к залу. Розенфельд прохаживался около трибуны. Воины возбужденно между собой разговаривали. Ждали майора Подметаева. Однако он явно задерживался. Иван посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого!

— Может начнем, товарищ капитан? — спросил он.

— Подожди, — ответил тот. — В конце концов, наше собрание придумано Политотделом и без его работников нам не обойтись!

— Рота, смирно! — раздался вдруг крик дневального.

— Товарищ полковник! — донесся до воинов рапорт дежурного по роте. — За время моего дежурства происшествий не случилось!

— Вольно! — ответил голос полковника Прохорова, и Зайцев переглянулся с Розенфельдом.

— Вольно! — заорал дежурный.

Дверь открылась. — Встать! Смирно! — закричал Розенфельд.

— Вольно! Вольно! — махнул рукой Прохоров и пошел вперед. За ним по пятам следовал майор Подметаев.

— Вольно! — скомандовал командир роты. — Садитесь!

— Ну, что, товарищ Зайцев, — буркнул замполит, подойдя к столу президиума, — давайте начинать! Посмотрим, как ваши товарищи воспринимают критику и способны ли они к исправлению!

— Итак, — сказал Иван, выйдя к трибуне, — сегодня у нас на повестке дня один вопрос — «Состояние воинской дисциплины в роте в связи с участившимися случаями нарушений и употреблением спиртных напитков». Кто за данную повестку дня? Прошу голосовать! Так, кто «за»? Кто «против»? Воздержавшиеся? Нет! Единогласно!

Надо сказать, что Зайцев даже не смотрел на то, как голосоваи воины. Он механически произнес установленные ритуалом слова. Возражений не было. Следовательно, не было и необходимости вести подсчет голосов и затягивать время.

— Для ведения собрания прошу избрать президиум, — продолжал Иван. — Какие будут предложения по количественному и качественному составу?

Последовало гробовое молчание.

— Так, пожалуйста, Гундарь! — громко сказал Розенфельд.

Каптерщик медленно встал. — Я предлагаю, — пролепетал он, густо покраснев, — президиум, ну, избрать…из четырех человек!

— Кого вы конкретно предлагаете? — спросил Зайцев.

— Ну, э-э-э…товарищей…полковника Прохорова, майора Подметаева, капитана Розенфельда и…э-э-э…ефрейтора Зайцева!

— Садитесь! — сказал Иван и вновь обратился к залу: — Есть другие предложения?

Никто не произнес ни слова.

— В таком случае, предлагаю проголосовать за названные кандидатуры, — промолвил Зайцев и глянул на воинов. Они внимательно смотрели на него с каким-то вызывающим любопытством. — Кто за то, чтобы названные кандидатуры вошли в состав президиума? Так, кто против? Воздержались? Единогласно! Прошу членов президиума занять свои места!

— Мы уже заняли! — бросил Прохоров. — Продолжайте!

— Товарищи! — воскликнул Иван. — Сегодня у нас с вами очень важное мероприятие! Мы обсуждаем проблему воинской дисциплины. Как ни печально, но здесь, к сожалению, похвастаться нам нечем! С каждым днем дисциплина падает, а число нарушений растет. За последнее время положение в роте критическое. Имеются случаи пьянства. Ряд наших товарищей строго наказаны и переведены в другие роты. И все это происходит потому, что некоторые из нас так до сих пор и не осознали всю важность воинской службы, всю серьезность нашей работы…

Так Зайцев говорил почти четверть часа. Он рассказывал о важности таких понятий как «армия», «родина», «дисциплина», цитировал известные всем высказвания Маркса-Энгельса-Ленина. Словом, как говорится, «переливал из пустого в порожнее». Ничего конкретного о нарушениях и нарушителях Иван не сказал. В основном, следовали общие фразы и «теоретические» выкладки, какими была богата, к примеру, вторая страница газеты «Правда».

Наконец, комсомольский вожак почувствовал, что исчерпал весь запас накопленной им пустой болтовни и решил подвести черту. — Таким образом, — сказал он, — мы сегодня имеем возможность собственными глазами посмотреть на себя, критически оценить свое поведение, чтобы раз и навсегда покончить с нарушениями дисциплины! Пора, наконец, понять, что всему есть предел!

Зайцев замолчал и ощутил вокруг себя мрачную, гнетущую тишину. — Кто желает выступить? — обратился он к солдатам. Никто даже не пошевелился.

— Давайте, товарищи, поэнергичней! — прикрикнул майор Подметаев. — Что вы сидите как воды в рот набрали? Где ваша комсомольская совесть?

Но и эти слова ничего не дали.

— Можно я выступлю? — спросил у Прохорова Розенфельд.

— Да, конечно, — ответил замполит, — выступление командира роты даже необходимо!

Розенфельд устремился к трибуне, а Зайцев отошел в сторону и уступил ему место.

— Товарищи! — рявкнул капитан. — Сегодня у нас весьма знаменательный день. Благодаря нашей родной коммунистической партии и нашему Политотделу, мы имеем возможность, как правильно отметил товарищ Зайцев, пристально посмотреть друг другу в глаза! Достойны ли мы высокого звания «воин Советской Армии»? Оправдываем ли мы его? Вряд ли найдется такой, кто сможет с чистой совестью сказать: да, я достоин! К сожалению, мы дошли до такой жизни, что вынуждены теперь собираться здесь для того, чтобы положить конец нарушениям…

И командир роты понес всякую чепуху о том, как облагодетельствованы его воины «родной коммунистической партией» и Политотделом, о «высоком долге» советских граждан, о необходимости пожизненного благодарного отношения ко всем завоеваниям социализма. Опять, как и в речи предыдущего оратора, прозвучали пустые фразы и газетные штампы. Говоря в конце своей речи о нарушениях дисциплины в роте, Розенфельд коснулся только тех случаев, участники которых уже давно покинули хозподразделение. Их он «беспощадно» обличал, не жалея слов, хотя, как ни странно, совершенно не использовал свой богатый запас нецензурных слов и выражений.

Капитан совсем немного уделил внимания проступку рядового Миронова, которого назвал «не столько пьяницей, сколько дурачком», и, наконец, чувствуя, что выдыхается, стал завершать свою мученическую речь. — Вот мы и собрались здесь, — пробормотал он с печальным лицом, — чтобы обсудить свое поведение и сделать определенные выводы…Я надеюсь, вы оправдаете наше доверие и будете откровенны!

Опять установилась полная тишина.

Розенфельд уселся на свое место в президиуме, а Зайцев вновь подошел к трибуне. — А теперь, товарищи, будем обсуждать выступление командира роты, — обратился он к залу. — Давайте, выскажитесь, пожалуйста, по существу!

Однако никто выступать не пожелал.

— Товарищ Лисенков! — выкрикнул Розенфельд. — Встаньте, расскажите нам, как вы представляете себе сложившуюся обстановку?

— Да я…Как вам сказать? — пробормотал подскочивший с места воин. — Ну, понимаете, я полностью осознаю, что нарушение дисциплины — это очень плохо и…ну, эта…что соблюдение дисциплины — хорошо!

— А как вам случаи пьянства в роте? — спросил Подметаев.

— Ну…эта…очень, очень плохо!

— Теперь Абелянцев! — буркнул Розенфельд. — Выскажитесь вы!

— Ну, эта, э-э-э-э-э! — промычал испуганный солдат.

— Садись! — угрюмо сказал полковник Прохоров. — Ты даже слов не нашел для того, чтобы осудить пьянство! Бессовестный! И это называется собрание!

— Да, безответственность налицо! — закивал головой майор Подметаев. — Ну-ка, в такой важный день не нашелся никто, чтобы добровольно выступить!

— А ну, встаньте, — крикнул Прохоров, — кто из вас пьянствует! Давайте, поднимайтесь!

Встал только один Миронов.

— Ну, что, пьяница, — обратился к нему замполит, — думаешь ли ты менять свой образ жизни?

Раздались смешки.

— А чево ты, Кулеш, радуешьси? — закричал вдруг Миронов. — Чем ты лучше? Что, ты — не пьяница?!

— Нет, — ответил Кулешов, — я же не попадался начальству!

— А можно подумать, ты не пьешь! — пробурчал Миронов.

— Да бросьте вы, — вмешался Гундарь. — Будет друг друга обвинять!

— А чем ты лучше меня, Гундарь? — вскричал разгневанный Миронов. — Что ты ехидничаешь? Ты сам пьяница!

— Что?! — взревел Гундарь. — Нет, это ты — пьяница! Это документально доказано!

— Ты — пьяница! — взвизгнул Лисеенков.

— Что?! — возмутился Миронов. — А ты забыл, как вон тогда, в каптерке, нассалси?!

Воины зашумели. Со всех сторон посыпались взаимные обвинения.

— Вспомни, Гусак, как ты вон тогда набралси! — крикнул Абелянцев.

— А ты что не напивался?! — заорал Гусаков.

— Ты — пьяница! Нет — ты! — кричали друг на друга солдаты.

Зайцев с ужасом смотрел на них и думал, что попал в сумасшедший дом. Выпученные глаза! Искаженные злобой лица! Как же ненавидели они друг друга!

— Да разве можно таких людей перевоспитать или в чем-то убедить? — подумал он. — Это же просто настоящие дурачки! И перед кем я «мечу бисер»?

— А ты, Заяц, что сидишь, лыбисси?! — заорал внезапно подскочивший с места Кулешов. — Разве ты не напивался? Да совсем недавно! Ты сам — пьяница, вот ты кто!

— Отставить! — громко крикнул полковник Прохоров. Однако шум не утих.

— Встать! — взревел Розенфельд. Воины быстро поднялись со своих мест и замолчали. — Смирно!

— Ну, вот, — сказал замполит, — наконец-то мы увидели ваши истинные лица! Слава Богу, что мы так мудро поступили! Теперь ясно, что все вы потеряли всякий стыд и совесть! Значит, будем поступать с вами так, как вы того заслуживаете, без всякого снисхождения! Попомните мои слова: еще хоть один случай пьянства или каких-либо других нарушений в роте, и вы в полной мере, на себе, узнаете, что такое Политотдел и его карающая рука!

Г Л А В А 21

П О С Л Е Д Н Я Я П О Е З Д К А В К О Л Х О З

Прошло несколько дней. Как-то Зайцев, выписывая очередную накладную, почувствовал резь в глазах. Обычно во время работы он надевал очки, хотя в повседневной жизни ими не пользовался.

— Может быть ухудшилось зрение? — подумал он и снял очки. Это было вполне вероятно, поскольку без очков он видел почти также, как и в них. — Болят глаза, товарищ лейтенант, — сказал он Потоцкому, — и нет никакого толка от очков!

— А ты сходи в здравпункт, — посоветовал начпрод. — Туда периодически приезжают врачи из госпиталя, ну, может среди них будет и глазник. Выпиши у него рецепт, а там, съездишь в городской магазин и закажешь себе новые очки.

— Это хорошая идея! — обрадовался Иван и позвонил в здравпункт.

— Слушаю, рядовой Дятлов! — представился «молодой» санинструктор.

— Скажи-ка, Олег, к вам приезжают врачи-глазники? — спросил Зайцев.

— Да. Приезжают. Сегодня в полтретьего будет врач-окулист. Приходи!

— Хорошо. Спасибо!

В половине третьего Иван явился в медпункт, однако никого из врачей не застал.

— Наверное, уже не приедут, — пробормотал Дятлов. — Видимо, их задержали какие-то причины. Видишь ли, в госпитале хватает своих больных, и врачи буквально разрываются на части, когда совершают поездки по различным здравпунктам!

— А может мне съездить в госпиталь? — спросил Зайцев. — Там же, я думаю, будут врачи?

— А что случилось? Если травма, тогда, конечно, нужно срочно ехать в госпиталь!

— Нет. У меня просто ослабло зрение, — улыбнулся Иван. — Я пользовался раньше, во время работы, очками, а теперь они совершенно бесполезны. От этого устают глаза, и разбаливается голова.

— Так ты хочешь выписать рецепт на новые очки? — воскликнул Дятлов. — Тогда зачем тебе ехать в госпиталь? Подожди пару дней. Уж в четверг врач наверняка приедет! Куда тебе спешить? Ведь одно дело — выписать рецепт, а другое — заказать очки. Это же волокита! Так что, днем раньше, днем позже…

— Ну, ладно, — кивнул головой Зайцев, — тогда приду в четверг.

Два дня пролетели незаметно, и за текущей работой Иван чуть не забыл придти на прием к врачу. Хорошо, что ровно в половину третьего ему позвонил санинструктор. — Ну, что же ты не идешь на прием? — спросил он, когда Зайцев поднял трубку.

— А я, Олег, честно говоря, забыл, — ответил Иван.

— Давай тогда быстрей, а то у нас на приеме никого нет, — промолвил Дятлов, — и врач не будет долго ждать.

— Сейчас бегу!

Зайцев подскочил, закрыл на ключ дверь и быстро пошел в здравпункт. В самом деле, в коридоре «храма здоровья» никого не было. Иван вошел в комнату, где обычно принимал врач. Он ожидал увидеть убеленного сединами офицера, однако в кабинете врача оказалась красивая молодая женщина, одетая в белый медицинский халат.

— Наверное, медсестра, — подумал Зайцев.

— Садитесь, молодой человек, — сказала женщина. — Что с вами случилось?

— Видите ли, я пришел проверить глаза, — ответил Иван. — Мне кажется, что у меня ослабло зрение.

— А какие у вас очки?

— Левый глаз — минус один, а правый — минус полтора, — промолвил Зайцев, — но я выписывал очки еще до службы в армии.

— Ну, что ж, мы сейчас проверим, — улыбнулась женщина. — У меня тут есть различные линзы, и мы подберем вам подходящие. Надевайте вот это! — И она протянула Ивану металлическую оправу. Тот надел ее.

— А теперь, давайте посмотрим, как вы будете видеть с прежними стеклами. Вот я ставлю вам минус один. Закройте правый глаз. Так. А теперь смотрите сюда! — И женщина подошла с указкой к большому белому плакату, висевшему у входа в кабинет. Плакат состоял из двух частей. В левой части располагались черные буквы: наверху — самые большие, а внизу — малюсенькие. В правой части помещались различные полукружки, повернутые то в одну, то в другую сторону. Опять же, как и буквы, самые большие изображения находились вверху, а маленькие — внизу.

— Какая это буква? — спросила предполагаемая медсестра, направив указку в самый верхний ряд.

— Ш-шэ! — сказал Зайцев.

— Так, а здесь? — она опустила указку вниз.

— Б-бэ! — пробормотал Иван.

— Ну, а это?

Затем женщина поменяла стекло, и Зайцев вдруг отчетливо увидел все буквы. Даже два последних нижних ряда.

— Так, а теперь проверим другой глаз, — сказала женщина и проделала те же самые манипуляции.

— Ну, вот и все, — промолвила она в заключение. — Теперь ясно, что зрение у вас действительно ухудшилось, но, слава Богу, не намного…У вас — явная прогрессирующая близорукость!

— Так вы, оказывается, врач-окулист? — удивился Иван.

— Да. А что вы подумали?

— Ну, я подумал, что вы — медсестра. Вы так молоды, что на врача совсем не похожи. Я надеялся, что тут будет седовласый майор…

— Есть у нас и майор, — промолвила молодая женщина и покраснела, — но он выезжает только в экстренных случаях. Ну, а выписать очки могу и я, разве не так?

— Конечно, конечно, — кивнул головой Зайцев. — Очень хорошо, что вы приехали. Спасибо!

— Не за что, — улыбнулась врач. — Вот, пожалуйста, ваш рецепт!

— Значит, теперь у меня зрение: минус полтора на два? — спросил Иван, взяв протянутый листок.

— Да это не так уж плохо, — ответила врач. — Но вам нужно каждый год посещать окулиста, чтобы проверять зрение. Понимаете?

— Да, понимаю. Большое спасибо!

Вечером, когда начпрод пришел в свой кабинет за накладными, Зайцев спросил его: — Как бы мне, товарищ лейтенант, съездить в город, чтобы заказать очки?

— Ну, наверное, нужно взять в строевой части «увольнительную записку», — промолвил Потоцкий. — Зайди к ним да спроси.

Иван отправился в строевую часть.

— Скажи-ка, Миша, — обратился он к Балобину, — нельзя ли выписать мне «увольнительную записку»?

— Зачем тебе? — удивился тот. — Ты, вроде бы, по бабам не ходишь? С чего это тебе в город приспичило?

— Да вот, стал плохо видеть, — ответил Зайцев. — Выписал рецепт на очки. Нужно съездить теперь в «Оптику».

— Тогда, давай, выпишем «маршрутный лист», — посоветовал Балобин. — Бланки у нас есть. Я сейчас впишу в него твои данные — и готово. Попросишь Потоцкого расписаться на обороте, что он не возражает против твоей поездки, а потом зайдешь к подполковнику Пышкину. Он сейчас за Новоборцева, который ушел в отпуск. Ну, и подпишешь у него.

— Так что, сейчас Пышкин за начальника штаба? — воскликнул Иван. — Не успел стать комбатом «учебки», как уже, видишь, какой удостоился чести! Я думаю, что мне совершенно бесполезно к нему идти: он вряд ли подпишет эту бумагу!

— Почему ты так считаешь? — удивился Балобин.

— Как тебе сказать? — замялся Зайцев. — У нас с ним, в общем, взаимная антипатия. Даже лучше сказать: он меня просто терпеть не может!

— Да ну! Это все твоя подозрительность! — усомнился строевик. — На-ка вот, подпиши листок Потоцким, а там увидишь, что Пышкин не будет против!

Иван взял протянутый Балобиным документ. Это был небольшой прямоугольный листок. Наверху, посредине, крупными буквами было отпечатано: «Маршрутный лист». А ниже, в четыре строчки, располагалась следующая надпись: «Предъявитель сего ефрейтор Зайцев Иван Владимирович. По маршруту войсковая часть… — магазин «Оптика» и обратно. Убыл в одиннадцать часов девятнадцатого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Прибыл в четырнадцать часов девятнадцатого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года. ВРИО Начальника штаба войсковой части…подполковник Пышкин».

Вернувшись в свой кабинет, Зайцев протянул «маршрутный лист» Потоцкому. — Вот, товарищ лейтенант, — сказал он, — нужно написать на обороте, что вы разрешаете…

— Ну, ты сам напиши, что нужно, — кивнул головой начпрод, — а я распишусь.

Иван извлек из кармана ручку и написал: «Выход в город для заказа очков разрешаю. Начальник продснабжения войсковой части…лейтенант Потоцкий».

— Пожалуйста, товарищ лейтенант, вот здесь распишитесь, — пробормотал он.

— Так, ну, и хорошо, — улыбнулся начпрод, подписывая бумагу. — Ну, ты сам пойдешь к Пышкину или передашь документ через строевую часть?

— Сам пойду, товарищ лейтенант, — промолвил Зайцев. — Так мне Балобин посоветовал. — И он отправился к исполняющему обязанности начальника штаба.

— Разрешите? — спросил Иван после того как постучал в дверь и вошел.

— Да, — буркнул Пышкин, увидев Зайцева, и надулся от важности как пузырь, — входите, что вам надо?

— Товарищ подполковник! — громко сказал, соблюдая ритуал, Иван. — Разрешите обратиться? Ефрейтор Зайцев!

— Я же спросил: что вам нужно? — с раздражением бросил Пышкин. — Быстрей говорите! Вы что не видете: я очень занят!

— Вот, товарищ подполковник, «маршрутный лист», — Иван подошел ближе и положил документ на стол военачальника. — Мне выписали рецепт на очки, и вот теперь нужно съездить в магазин «Оптика», чтобы заказать их.

— Так что от меня требуется? — пробормотал Пышкин. — Подписать эту галиматью?

— Так точно, товарищ подполковник!

— Вы очень много на себя берете, молодой человек! — повысил голос военачальник. — На каком основании вы врываетесь в кабинет начальника штаба в неположенное время?

— Как это в неположенное время? — возмутился Зайцев. Он не испытывал ни малейшего страха перед желчным комбатом.

— А так! В неположенное! Или вы не знаете, что у нас прием посетителей и всяких там посторонних лиц осуществляется по предварительной записи? Если каждый из посетителей будет так нагло врываться…

— Но я — не посетитель и не постороннее лицо! — возразил Иван. — Я — штабной работник! А для нас таких правил не устанавливали!

— Ах, не устанавливали?! — заорал побагровевший от гнева Пышкин. — Так ты еще и спорить? Я ничего не подпишу! На, забирай свою «писульку»! — Подполковник схватил лежавший перед ним листок и швырнул его в Зайцева. Клочок бумаги взлетел вверх, сделал в воздухе поворот и упал к ногам Ивана. Тот нагнулся и поднял документ.

— Разрешите идти, товарищ подполковник? — совершенно спокойно спросил он, выпрямившись.

Его невозмутимый тон взбесил военачальника. Пышкин подскочил и замахал руками. — Вон! Вон отсюда! — взвыл он. — Чтобы больше твоей ноги здесь у меня не было!

Иван посмотрел на него. Военачальник настолько рассвирепел, что почти потерял над собой контроль. Его глаза вращались и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. На губах показалась пена. Но даже это не испугало нашего героя. — Есть! — крикнул он, изображая крайнюю дисциплинированность и, чтобы еще больше досадить Пышкину, повернулся на каблуках к двери и пошел строевым шагом так, как это предписывалось ритуалом, с таким грохотом, что не стало слышно воплей военачальника.

Вернувшись в кабинет продснабжения, Зайцев рассказал обо всем Потоцкому.

— Ну, и мудак этот Пышкин! — возмутился начпрод. — Чего это он так на тебя набросился?

— Да он всегда ко мне плохо относился, — ответил Иван. — Еще с учебного батальона. Впрочем, ну его к черту! Я вот думаю, как бы мне сходить в магазин за очками. Не идти же к командиру части?

— Сходи опять к Балобину. Может он достанет для тебя «увольнительную записку»? — посоветовал Потоцкий.

Зайцев снова отправился в строевую часть.

Увидев его, Балобин рассмеялся. — Ну, что, — сказал он, — не подписал у Пышкина?

— Нет! — ответил Иван. — Он такой поднял крик, что можно было оглохнуть!

— Я слышал! — усмехнулся строевик. — Мы уж тут подумали, не случилось ли с ним чего…Но я вспомнил, что ты собирался к нему идти за подписью и все понял.

— Он разозлился, что я пришел к нему в неположенное время, ну, и поднял крик.

— Ладно, ничего особенного не произошло, — буркнул довольный Балобин. — Надо взять у «папы» «увольнительную», и все будет в порядке. В конце концов, «увольнительную» не надо подписывать у Пышкина!

— Но Розенфельд ведь тоже может отказать, — усомнился Зайцев, — да и начальник у меня в рабочее время — лейтенант Потоцкий. Может дашь мне чистый бланк с печатью, а я заполню его и подпишу начпродом?

— С чего это ты взял, что у меня есть чистые бланки с печатями? — встревожился Балобин. — Или ты не знаешь, что это категорически запрещается? Кто же поставит печать на незаполненный бланк?

— Так печать же хранится у начальника штаба! — воскликнул Иван. — А этот мудазвон только что отказал мне! Неужели придется идти к самому командиру части?

— Вообще-то печать хранится не у начальника штаба, — пробормотал Балобин. — Он сдает ее на ночь в секретную часть, а когда приходит на работу — снова забирает. Но это не имеет к делу никакого отношения. Ты бы лучше поговорил с Потоцким. Может он зайдет к Пышкину и поставит у него печать на «увольнительную»?

— А что, это идея! — кивнул головой Зайцев: у него возник свой план действий. — Ты дай мне, Миша, несколько чистых бланков, а я поговорю с Потоцким.

— Зачем тебе несколько штук? — возразил Балобин. — Хватит и одного!

— Ну, что тебе стоит? — пробормотал Иван. — Неужели это такая ценность?

— Да ладно, бери, — усмехнулся строевик. Могу дать их тебе хоть сто штук! — он открыл шкаф и достал оттуда целую стопку бланков. — Вот, пожалуйста, чтобы не говорил, что мне жалко!

— Спасибо, Миша! — обрадовался Зайцев, забирая бланки. — Попрошу Потоцкого, чтобы он помог!

Вернувшись в свой кабинет, Иван положил полученные бланки в верхний ящик стола и задумался.

— Значит, гербовая печать хранится в секретной части! А там работает писарем «молодой» воин Мешайло! Не исключается, что он имеет доступ к сейфу, где хранится печать. Мешайло — парень толковый. Не раз дневалил со мной по роте. Можно попытаться договориться!

Сразу же после ужина Зайцев пошел в казарму и после недолгих поисков обнаружил рядового Мешайло в канцелярии, где тот играл в шашки с другим «молодым» воином.

— Сергей! — крикнул Зайцев. — Мне нужно с тобой поговорить!

Мешайло сделал знак товарищу подождать его, без промедления встал и подошел к Зайцеву. — Что случилось, Иван? — спросил он.

— Пойдем на минутку в умывальник, — тихо сказал Зайцев, — у меня тут разговор один на один!

— Посиди пару минут, Вить! — бросил своему партнеру Мешайло. — Я сейчас приду. Мы же ненадолго?

— Ненадолго, — улыбнулся Иван. — Перемолвимся словом и все!

В умывальнике было безлюдно.

— Подожди-ка, — сказал Зайцев. — Я проверю, нет ли кого в смежном туалете! — И он заглянул туда. Но и там было пусто.

— А что такое? — заволновался Мешайло. — Что случилось?

— Понимаешь, Серега, — пробормотал Иван, — мне нужно завтра съездить в город, в магазин «Оптика», за очками. Ну, а этот мудак Пышкин отказался подписывать мой «машрутный лист». В общем, нужно поставить печать на бланки «увольнительных записок»!

— Только и всего? — успокоился Мешайло. — Так ты бы заполнил бланк, подписал бы его Потоцким да и положил в почту Пышкину!

— Черта с два! — воскликнул Зайцев. — Он ни за что не поставит печать! Я в этом не сомневаюсь!

— Но мне нельзя ставить печать, — возразил Мешайло. — Представляешь, что будет, если об этом узнает начальство?

— А оно и не узнает! — заверил его Иван. — Ты мне поставишь печать на нескольких бланках, ну, и я, когда мне будет надо, их использую.

— Ну, а если эти бланки попадут в руки начальству? — заколебался Мешайло. — Я же тогда пропаду?

— Неужели ты думаешь, что я пойду докладывать обо всем этом начальству? — усмехнулся Зайцев. — Хотя хорошо, представь, что вдруг моя «увольнительная» попала к тому же Пышкину. Я никогда тебя не выдам. Скажу, что бланк достался мне от прежних «стариков». А с них, сам понимаешь, «взятки гладки»!

— Ну, что ж, тогда я согласен, — кивнул головой Мешайло. — Давай чистые бланки. Завтра утром, перед тем как относить начальнику штаба печать, я отштампую твои «увольнительные»!

— Вот! — Иван протянул небольшую стопку.

— Сколько здесь? — поморщился Мешайло.

— А я не считал, — ответил Зайцев. — Отштампуй сколько сможешь — и на том спасибо!

— Ладно, завтра утром я зайду к тебе, — улыбнулся писарь «секретки». — Можешь не сомневаться: все будет сделано!

Так он и поступил. Примерно через час после утреннего развода на работы Мешайло прибыл в кабинет Зайцева и принес обещанное. — Вот, пожалуйста, — сказал он, — шестнадцать штук! Я проштамповал все до одной!

— Большое тебе спасибо, Сергей! — весело промолвил Иван. — Ты меня очень выручил. Если понадобится в чем-либо моя помощь, можешь полностью на меня рассчитывать!

— Да не за что, — ответил писарь «секретки». — Это — такая мелочь! В общем, если что будет надо, заходи!

В это время вошел Потоцкий.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — закричал Мешайло.

— Здравствуйте, товарищи! — кивнул головой Потоцкий и сел. — Ну, и новость я вам принес!

Мешайло собирался выходить, но, услышав слова начпрода, остановился у двери.

— Что случилось, товарищ лейтенант? — спросил Зайцев. — Неужели опять какое-нибудь «чепе»?

— Да «чепе» не «чепе», но что-то в этом роде, — пробормотал Потоцкий. — Видите ли, увольняют нашего командира!

— Как увольняют? — удивился Иван и посмотрел на Мешайло. — И ты ничего не слышал через вашу «секретку»?

— Нет, — ответил с недоумением писарь, — ничего такого я не слышал! Может это слухи?

— Какие там слухи! — махнул рукой начпрод. — Я только что шел через «капепе», ну, и дежурный мне рассказал, что сегодня рано утром в часть приехал полковник Генштаба, ну, в общем, с письмом о снятии нашего командира. Его увольняют на пенсию. А вместо него должен, буквально на днях, приехать новый командир!

— Пойду-ка к своему шефу, — сказал Мешайло. — Уж он-то, наверняка, обо всем знает!

— Сходи-сходи, — кивнул головой Потоцкий, — и если узнаешь чего новенького, приходи к нам, расскажешь!

— Что-то все очень быстро происходит? — промолвил Зайцев, когда писарь «секретки» удалился. — К чему эта спешка? Неужели нельзя было уволить командира постепенно, без суеты?

— Как-будто ты не знаешь, как все в нашей стране делается? Всегда мы спешим, куда-то несемся, что-то строим…А как коснется дело: все это — пустая суета!

— Да я не думаю, что все так просто, — возразил Иван. — Сейчас новый командир «наделает шороха». Увидите, начнут вводиться новые порядки. Мне-то что? Слава Богу, осталось служить каких-нибудь два с половиной месяца! А вот вы помучаетесь, если не угодите новому начальнику!

— Что ты! Типун тебе на язык! — перепугался Потоцкий. — Не дай Бог, чтобы новый командир заимел на меня зуб! Хотя мне, собственно, терять нечего: Гурьев меня не особенно жаловал!

— Будем надеяться на все лучшее, — пробормотал Зайцев и отодвинул верхний ящик своего стола. — Вот, товарищ лейтенант, подпишите мне, пожалуйста, «увольнительную записку»! Я сегодня же съезжу в магазин за очками!

— Ага, все-таки достал! — улыбнулся начпрод. — Ну, вот, видишь, послушался моего совета, и все в порядке! У них там, в строевой части, все есть! И это тянется еще с каких времен!

— Да, конечно, — кивнул головой Иван, — большое вам спасибо!

— А ты знаешь, как добираться до «Оптики»? Ты же почти не бывал в городе?

— Надо спросить у кого-нибудь. Может наш почтальон знает? Сейчас позвоню.

И Зайцев набрал номер телефона ротного почтальона Волкова. Тот оказался на месте. — Послушай, Саш, — спросил Иван, — ты не знаешь, где находится магазин «Оптика»?

— Знаю, — ответил Волков. — Это на улице Дмитрия Ульянова. Ты сядешь на троллейбус…Ну, можно на «пятерку» или «десятку». Доедешь до улицы Ленина. Там у кинотеатра имени Ленина выйдешь, затем пойдешь по улице Ульянова вверх, а потом…

— Но ты же сказал, что «Оптика» находится на улице Дмитрия Ульянова! — возразил Зайцев.

— Ну, сначала ты пойдещь не по улице Дмитрия Ульянова, брата Ленина, а просто по улице Ульянова, то есть самого Ленина…

— Тьфу ты, Господи, да что там…две улицы Ульянова? — возмутился Иван.

— Не две, а четыре. У Ленина ведь был еще отец — Илья Николаевич — и старший брат Александр…В общем, ты пройдешь вверх по улице Ульянова и выйдешь к первому Ленинскому переулку. Как только пройдешь по нему два-три дома, будет переулок Дмитрия Ульянова. Если пойдешь по нему быстро, выйдешь к улице Дмитрия Ульянова. Там легко разобраться. Эту улицу в самом начале пересекают второй и третий Ленинские переулки…

— И никаких особых примет нет?

— Есть! У магазина «Оптика» стоит такой большущий бюст Ленина!

— Ну, нашел примету! Да у нас бюсты Ленина стоят чуть ли не на каждом углу!

— Тогда винный магазин! Хотя, впрочем, тут же рядом, напротив бюста Ленина, расположен дурдом!

— Вот это уже что-то! — обрадовался Зайцев. — Теперь-то я найду свой магазин! Спасибо!

— Товарищ лейтенант, — сказал Иван, положив трубку, — магазин «Оптика» находится поблизости от психбольницы. Там же и винный магазин!

— А! Этот магазин я знаю, — улыбнулся Потоцкий. — Так ты садись на троллейбус номер три, и он довезет тебя прямо до этого магазина. А там разберешься!

— Ну и слава Богу! — воскликнул Зайцев. — А то этот Волков меня совершенно запутал! Такое впечатление, что все улицы в городе носят имена либо Ленина, либо его родных и близких…

— Почти все, — уточнил начпрод. — В последнее время наши руководители, исчепав всех родственников Ильича, перешли на фамилии некоторых умерших партийных чиновников — секретарей ЦК или обкома партии…Впрочем, эта тема неинтересная, ты и так собираешься в дорогу. Я прошу тебя надолго не задерживаться, потому что сегодня после обеда должен придти очередной кандидат на твое место. Я не стал дожидаться, пока твой Шильненков что-нибудь надумает и сам договорился с майором Баржиным. Там у них есть толковый парнишка по фамилии Князьков. Посмотришь его? Может подойдет?

— Хорошо, товарищ лейтенант, — кивнул головой Иван, — я приеду вовремя. У меня ведь «увольнительная» только до обеда. Так что оснований для беспокойства нет.

И Зайцев пошел на проходную. Здесь никаких задержек не было. Дежурили «молодые» воины хозяйственной роты. Увидев Ивана, они даже не стали спрашивать, куда он идет, и без промедления открыли задвижку.

И до остановки Зайцев легко добрался. В троллейбусе он спросил первого встречного, где находится винный магазин и сразу же, как только добавил, что рядом с ним расположена психбольница, получил исчерпывающий ответ. — Это же Ильичевский магазин! — заулыбался пассажир. — Там всегда можно купить водку трех наименований! Это отсюда…Так! — он стал считать. — Улица Ленина, Первый Ленинский, Площадь Ленина, улица Ульянова, так…Крупской — шестая остановка!

— Большое спасибо! — сказал Иван. — А не могли бы вы объяснить, почему винный магазин назван Ильичевским?

— Кто его знает? — пробормотал незнакомец. — Поговаривают, — он перешел на шепот, — что еще во времена революции здесь сам Ленин водочку попивал!

— Прямо в магазине?

— А ты как думал? Раньше в каждом винном магазине были свои буфеты, где давали на розлив вино и водку! Ну, видно, товарищ Ленин и пристрастился туда заглядывать!

— Но ведь Ленин не пил! — возразил Иван. — Я читал, что при нем вообще водка не продавалась: был «сухой» закон!

— Да ты что, смеешься? — возмутился пассажир. — Как это, Ленин и не пил? Ты ж думай, что говоришь! Разве может быть достоин уважения непьющий? Да Ленина у нас народ любит! И не зря! Он все умел, во всех делах был первым! Ну, само собой разумеется, и в этом деле…Если уже пил, так до сшабашки! Понял?

— Но Ленин же никогда не был в этом городе! — упорствовал Зайцев. — Вон, почитайте, он почти всю жизнь провел за границей, ну, там, немного в Петербурге, Москве…

— Плохо ты, милый человек, знаешь историю! — рассердился собеседник. — Ленин был таким человеком, что везде успевал побывать, не то, что мы с тобой! Вон, смотри, сколько улиц и переулков названы его именем! И не случайно! Значит, Ильич, не только побывал тут, но даже долго жил!

Против таких аргументов у Ивана не было возражений. К тому же водитель объявил через микрофон, что следующая остановка будет областная больница номер три.

— Ну, вот ты и приехал, — сказал Зайцеву случайный попутчик и собеседник. — Выходи на следующей остановке! И больше читай из родной истории! Все-таки о Ленине надо бы знать! И чему вас там учат политработники!

Иван вышел из троллейбуса и сразу же увидел бюст великого Ленина. — Так, — подумал он, — напротив — психбольница…А вот и винный магазин! Значит, «Оптика» должна быть где-то рядом.

Пройдя еще немного, Зайцев приблизился к старинному двухэтажному дому. — Может быть здесь этот магазин? — мелькнула мысль. Однако никаких надписей на фасаде здания не было. — Скажите, пожалуйста, — обратился Иван к проходившей мимо пожилой женщине, — вы не знаете, где находится магазин «Оптика»?

— А? Что? — испугалась бабуся. — Я, деточка, не здешняя. Я тут каких-нибудь тридцать лет живу! Спроси у кого-нибудь другого!

— Извините, не подскажете, где располагается магазин «Оптика»? — спросил Зайцев идущего ему навстречу мужчину средних лет.

— Оптика? А что это такое? — переспросил тот.

— Ну, это там, где очки продаются!

— Очки? Гандоны, что ли? — удивился прохожий. — Так это же в аптеке! Они вон там! — он указал рукой в противоположную маршруту Ивана сторону. — Идите туда!

Зайцев пошел в указанном направлении и вскоре в самом деле обнаружил аптеку. — Может быть здесь продаются очки? — подумал он и вошел.

Аптека занимала довольно обширное помещение. В самой его середине Иван, к своей радости, обнаружил отдел с очками. — Скажите, пожалуйста, — спросил он стоявшую за прилавком женщину в белом халате, это и есть «Оптика» или здесь имеется отдельный магазин?

— Пока здесь! — презрительно буркнула продавщица, окинув Зайцева с ног до головы высокомерным взглядом. — Магазин «Оптика» на ремонте, а заказы мы принимаем!

— А можно мне заказать очки?

— А у вас есть рецепт?

— Вот, пожалуйста, — Иван протянул бумагу.

— Оправы только такие, — махнула рукой на стекло витрины продавщица. — Вот металлические, а вот пластмассовые!

— А можно мне вот эти? — Зайцев показал рукой на очки из желтовато-золотистого металла.

— Но это — уже готовые очки! — возмутилась продавщица. — А вам ведь нужна оправа!

— А вы вытащите из той оправы стекла и вставьте те, которые выписаны для меня, — предложил Иван.

— Тогда покупайте очки, а за стекла платите отдельно! — потребовала женщина.

— Хорошо! — кивнул головой Зайцев. — Сколько я должен?

— Десять-пятьдесят! — бросила продавщица. — Платите в кассу!

Иван направился к кассирше, и она выбила чек.

— Когда мне приходить за очками? — спросил он, вернувшись, продавщицу.

— Через неделю! — буркнула та и резко отвернулась, давая понять, что разговор закончен.

Зайцев вернулся в часть задолго до обеда. Перейдя дорогу, он нашел троллейбусную остановку и через пять минут поехал в обратном направлении. Объявившись в штабе, Иван сразу же засел за текущую работу, а после приема пищи занялся выполнением упражнений по самоучителю английского. Он уже завершал запланированную на этот день работу, когда в дверь вдруг неожиданно постучали.

— Кто бы это мог быть? — подумал Зайцев и крикнул: — Войдите!

В кабинет вошел «молодой» воин. — Здравия желаю, товарищ ефрейтор! — крикнул он.

— А! — вспомнил Иван. — Так! Вы — курсант учебного батальона?

— Так точно! — ответил парнишка. — Курсант Князьков!

— Хорошо, молодой человек, садись! — сказал снисходительно Зайцев, указав рукой на стул посетителей, и пристально посмотрел на курсанта. Высокий. Круглолицый. Бритоголовый. С первых минут Иван почувствовал к нему неприязнь. А когда Князьков заговорил, обнажив вставные золотые зубы, Зайцеву на мгновение показалось, что перед ним появилась та самая высокомерная продавщица из аптеки, только в мужском обличье.

— Вот этот друг, — подумал он, — своего, пожалуй, не упустит!

Он довольно долго изучал своего гостя и, наконец, стараясь не поддаваться первоначальному впечатлению, спросил: — Ну, ладно, как тебя зовут?

— Юра.

— Ты служишь со своим возрастом?

— Нет. Я с пятьдесят пятого года.

— Значит, мы — ровесники?

— Значит, — улыбнулся курсант, — если и вы с пятьдесят пятого. Меня отчислили из института, и вот я попал в армию…

— Ладно, Юра, — кивнул головой Зайцев, — я надеюсь, ты знаешь, чем мы здесь занимаемся?

— Только понаслышке.

— Ну, тогда будешь приходить сюда каждый день после обеда и присматриваться к тому, что я делаю. Понимаешь? Я научу тебя работе, а там уже все будет зависеть от тебя самого! Ты, случайно, не пьешь водочку?

— Нет. Где же здесь пить? — вздохнул курсант. — Не в учебном же батальоне?

— Смотри! — строго сказал Иван. — Здесь в штабе нужно вести себя очень прилично, иначе можно крупно «залететь»! Понимаешь?

— Понимаю.

— Ну, тогда смотри. Сейчас я буду выписывать накладные.

В этот момент открылась дверь, и вошел Потоцкий.

Князьков вскочил и вытянулся «в струнку».

— Садитесь, молодой человек, — приветливо промолвил начпрод и занял свое место. — Ну, как он вам, товарищ Зайцев, понравился?

— Нормальный парень, — ответил Иван. — Месяца через два он, я думаю, будет вполне пригоден для нашей работы. Вот только не знаю, что подумает батальонный писарь Шильненков: ведь он тоже ищет кандидата на мое место?

— Вы имеете в виду ефрейтора — секретаря командира учебного батальона? — спросил курсант.

— Да, — кивнул головой Зайцев.

— Ну, так это же он меня рекомендовал! — воскликнул «молодой» воин. — Правда, по согласованию с майором Баржиным…

— Ну, и ладно, — улыбнулся Потоцкий. — Значит, сам Бог направил тебя к нам! Это хорошо, что мы своевременно решили подготовить замену. Время летит — не остановишь! Кстати, ты не хотел бы, товарищ Зайцев, съездить завтра со мной в колхоз?

— В тот, где Горбачев? — спросил Иван.

— Ну, а в какой еще? — кивнул головой начпрод. — Я вот собираюсь туда в контору: нужно оформить кое-какие бумаги. Поедешь?

— Конечно, товарищ лейтенант, — пробормотал Зайцев. — Поеду с удовольствием! Здесь так все надоело, что уже места себе не нахожу!

— Ну, я тоже так думаю, — сказал Потоцкий. — Развеешься немного на свежем воздухе, может и настроение поднимется! А то я смотрю, ваши ребята без конца попадаются на пьянках и самоволках. Еще втянут и тебя в какую-нибудь историю. В общем, завтра после утреннего развода поедем в колхоз!

Субботнее утро двадцатого сентября выдалось солнечным, приветливым. Чтобы ничем не осложнить свою жизнь, Зайцев даже выбежал вместе с ротой на зарядку и покорчился немного на стадионе, размахивая руками и ногами, дабы не замерзнуть от прохладного утреннего ветерка. Вернувшись в казарму, он застал Розенфельда, отчитывающего «стариков» за нежелание бегать на зарядку.

— Вон, смотрите, на что Зайцев игнорирует общие требования, — возмущался командир роты, — но даже он не стал нарушать установленного распорядка дня!

Иван сделал вид, что ничего не слышит. Ему не хотелось ввязываться в никому не нужный спор накануне поездки за пределы части. Поэтому он безмолвно прошел в спальное помещение, взял полотенце, мыло, зубную щетку с пастой и направился в умывальник.

Сразу же после утреннего развода Зайцев пришел в штаб, где застал ожидавшего его Потоцкого.

— Ну, что, поехали? — спросил начрод.

— Поехали! — ответил Иван. — А что будет за машина?

— Грузовик. Видишь, я думал, можно будет взять «газик», но Худков дал команду привезти ему домой два десятка мешков картошки, поэтому придется ехать на грузовике!

Через четверть часа Зайцев и Потоцкий уже сидели в кабине «ЗИЛа» и мчались на полной скорости в направлении подшефного колхоза.

Как-то быстро пролетели они через город, проехали по речному мосту, и только когда началась тряска, и машина стала поминутно крениться то на один, то на другой борт, наши герои оказались на сельской стороне.

— Далеко до колхоза, товарищ лейтенант? — спросил Зайцев.

— Наверное, километров шестьдесят, — ответил начпрод и обратился к водителю: — А ты не знаешь, сколько нам ехать?

— Доберемся меньше, чем за час, — ответил шофер, толстый румяный ефрейтор. — Я уже, товарищ лейтенант, раза четыре туда ездил!

И действительно, поездка продолжалась еще пятьдесят минут.

Как только грузовик подъехал к правлению колхоза, небольшому двухэтажному зданию, Потоцкий дал команду остановиться. Затем он вошел в контору и надолго там застрял.

— Вот так шеф! — возмущался Зайцев. — Неужели не мог сказать, чтобы мы хотя бы подъехали к своим ребятам?

Ему не терпелось увидеть Горбачева, по которому он уже порядком соскучился.

— А, давай, я свезу тебя до их хаты! — предложил водитель. — А если ты понадобишься лейтенанту, я мигом за тобой вернусь!

— Ну, и хорошо! — обрадовался Иван. — А не далеко?

— Минуты две езды! — улыбнулся шофер. — Поехали!

Заревел мотор, и машина рванулась с места.

Спустя мгновение она обогнула несколько вытянувшихся вдоль пыльной дороги почерневших от времени, покосившихся изб и остановилась у большого добротного бревенчатого дома.

— Ну, вот, выходи, приехали! — сказал водитель. — Это — один из домов, где обосновались наши ребята. Ты тут оставайся, а я вернусь к правлению!

Зайцев вылез из кабины. Машина вновь ожила и, сделав полукруг, скрылась в облаке дорожной пыли.

У крыльца избы сидели курсанты и чистили картошку. Невдалеке, на большой, заросшей зеленой сочной травой площадке, стояла, скособочившись, походная кухня, из трубы которой валил черный дым.

— Здорово, молодые люди! — крикнул Иван.

— Здравствуйте, товарищ ефрейтор! — хором, но нестройно, прокричали курсанты, невозмутимо продолжая свою работу.

— А где товарищ Горбачев? — спросил Зайцев.

— А в избе, — ответил один из «молодых» воинов. — Он рассказывает, как нужно варить борщ!

— Ну, что ж, — сказал Иван, — тогда зайду-ка я в избу!

— Иван! — закричал вдруг кто-то со стороны крыльца. — Ты ли это?

— Конечно, я! — улыбнулся Зайцев, узнав Горбачева. — Так вот ты где хозяйничаешь?

Они обнялись.

— Ну, как твои дела? — спросил Иван. — С голоду тут не умираете?

— Что ты! — усмехнулся Горбачев. — Тут мы живем как короли! Картошка есть. Овощи есть. Мясо, правда, баранина, но для нас и это — манна небесная! В общем, продукты колхозные. Учета тут никакого нет. Сколько скажешь, столько всего и дадут! Ребята здесь отъелись. Хочешь рыбки половить? Можем и это заделать!

— А разве здесь поблизости есть река? — удивился Зайцев.

— Нет. Тут колхозный пруд, а в нем полно карпов! Как только нам захочется рыбки, мы сразу же туда отряжаем ребят. Каждый приносит по ведерку!

— Неужели? А на что ловите?

— Да просто на хлеб. Закатаешь шарик — и, пожалуйста, на крючок!

— Удивительно! Там что, весь пруд кишит рыбой?

— Пошли. Сам увидишь.

Горбачев вошел в избу и что-то там сказал. Затем он снова появился на крыльце, держа в одной руке большое эмалированное ведро, а в другой — две длинные удочки. — Эй, Сидоров! — крикнул он стоявшему у походной кухни курсанту. — Мы тут пойдем на озеро — ловить карпов. Если кто будет меня искать, или задержимся, пришлешь к нам посыльного!

— Ясно, Ваня! — ответил громким голосом Сидоров.

— Ну, как ты тут, скучаешь по роте? — спросил Зайцев, когда друзья двинулись в сторону небольшой березовой рощи.

— Что ты, смеешься? — ответил Горбачев. — Да здесь — самый настоящий курорт! Вот было бы хорошо, если бы мы имели возможность дослужить здесь оставшийся срок! Ну, а как там дела в роте?

— Да в роте все как было, так и осталось, — пробормотал Зайцев. — Все время дрязги, скандалы. Вот только недавно проводили комсомольское собрание…, - и он рассказал во всех подробностях о поступке Миронова и о том, как воины обвиняли друг друга.

— Да, вот это долбоиобы! — пробормотал Горбачев, выслушав товарища. — Неужели они не могли хотя бы спокойно отсидеть?

— Как видишь, не могли! — усмехнулся Зайцев. — Если бы они могли вести себя по-человечески, разве нужно было бы это собрание? Кроме того, там выступили против меня сержанты. Подняли чуть ли не целый бунт! Хотели подчинить своей власти!

— Ну, а ты что? — забеспокоился Горбачев.

— А я дал отпор! — ответил Зайцев и поведал историю с заседанием комсомольского бюро, о своей старшинской должности и зарплате. Не упустил он и капитана Скворцова, описав со всеми подробностями, как тот добивался денежного «вознаграждения».

— Да, — улыбнулся Горбачев. — Такой герой, пожалуй, и не снился нашему любимому Гоголю! Что его Плюшкин против капитана Скворцова?

Тут из-за ракит выглянуло небольшое озеро.

— Ну, вот, лови себе рыбку, — сказал Горбачев, — а я сейчас сбегаю в магазин.

— Зачем? — спросил Зайцев.

— Да нужно взять хотя бы четвертинку «белой». Тут часто бродит бригадир. Он делает вид, что охраняет озеро. Ну, и мы, если уж он будет очень выступать, поставим ему бутылочку «беленькой» — и все в порядке!

— На-ка деньги, Ваня, — сказал Зайцев. — Возьми-ка лучше пару бутылок водки и рыбных консервов. Сейчас освободится Потоцкий, и мы посидим, так сказать, «на природе»: разопьем бутылку-другую! Заодно, «обмоем» мою должность. Все-таки повысили зарплату! Да, кстати! Надо еще «обмыть» и уход на пенсию нашего командира части!

— А что, его сняли?

— Представь себе. Да так неожиданно!

— А кто вместо него?

— Я пока толком не знаю. Какой-то полковник! Ну, ладно, иди в магазин! Далеко ли?

— Да пять минут ходьбы. Я — мигом!

Пока Горбачев отсутствовал, Зайцев размотал удочку, скатал хлебный шарик и надел его на большущий рыболовный крючок. — Неужели на такой крючок попадается рыба? — подумал он и забросил удочку. Иван с детства любил рыбалку, но обычно пользовался маленькими крючками, ибо на большие крючки рыба в их местности почему-то не ловилась.

Однако результаты превзошли все самые смелые ожидания! Едва только хлебный шарик скрылся в глубине озера, как поплавок сразу же потонул. Рванув удилище, Зайцев ощутил приятную тяжесть: на крючке сидел карп! Правда небольшой, с взрослого карася, но все-таки добыча!

Сняв с крючка рыбешку и погрузив ее в ведерко с водой, он снова насадил на крючок хлебный шарик и забросил удочку. Все мгновенно повторилось

— Вот так рыбалка! — ликовал Иван. — Да тут запросто можно наловить целое ведро!

— Ну, что, как успехи? — спросил вдруг его неожиданно появившийся Горбачев.

— Что ты, Ваня, да это просто чудо! — воскликнул Зайцев. — Я бы никому не поверил, что такое может быть, если бы сам это не увидел!

— Да нам уже это давно надоело, — зевнул Горбачев. — Погоди. Еще с десяток вытащишь, и тебе надоест. Куда ее девать? Ну, пожарим десяток-другой. Не будешь же есть до одурения все время одно и то же?

— Эй, иоп вашу мать! — раздался вдруг громкий крик. — Что вы тут браконьерствуете?!

Зайцев обернулся. К ним бежал длинный худой мужчина, одетый в оборванную, залатанную во многих местах фуфайку и стеганые брюки.

— Это Силантьич, — улыбнулся Горбачев. — Не волнуйся, сейчас все уладим.

— Сколько вам говорить, что рыбу тут нельзя ловить?! — снова закричал приблизившийся к озеру мужик. — Вы что законы нарушаете?!

— А ты, Силантьич, не шуми, — спокойно сказал Горбачев. — Мы про тебя не забыли! Видишь, что тут, — он вытащил из сумки бутылку водки и показал ее бригадиру. — Вот сейчас подойдет наш шеф, сядем и пообедаем! Понял?

— А, ну, это другое дело, — улыбнулся бригадир, — тогда ловите, сколько хотите! Главное, чтобы совесть знали! А коли совесть знаете, то и все в порядке!

— Вон, смотрите, — промолвил Горбачев, — едет наша машина! Пойдемте ей навстречу! Забирай, Иван, ведерко с рыбой! Там вечерком зажарим!

Грузовик остановился, и из него выскочил Потоцкий.

— Ну, что, товарищ лейтенант, погрузили картошку? — спросил Зайцев.

— Еще нет, — ответил начпрод. — Я договорился с председателем. Он непротив. Нужно только, чтобы нам помог бригадир. Вот как раз он тут сам! Пойдем-ка, Силантьич, распорядишься, — обернулся он к бригадиру. — Нужно погрузить картошку!

— А как же это? — кивнул Силантьич головой в сторону горбачевской сумки.

— А что там? — спросил Потоцкий.

— Да две бутылки «беленькой»! — ответил Зайцев. — Мы думали, что вы приедете, и мы сразу пообедаем!

— Погодите, ребята, вот загрузим картошку, тогда и выпьем, — улыбнулся начпрод. — За этим дело не станет! Давай-ка, Силантьич, в кабину! Чем быстрей загрузим, тем лучше!

— Ну, что ж, — закряхтел бригадир и полез в машину. — Ладно, поехали на склад и чтобы мигом назад!

…Через час наши герои сидели у небольшого оврага и подбрасывали в костер сухие ветки.

— Ну, за новую жизнь! — произнес Потоцкий и поднял стакан. — Чтобы было хорошо служить с новым командиром!

— Всего вам хорошего! — сказал бригадир и чокнулся с начпродом. Зайцев с Горбачевым также подняли свои стаканы.

Так они, разговаривая и неспешно закусывая, опорожнили две бутылки.

— Теперь, давайте мою! — улыбнулся Потоцкий и достал из своей необъятной сумы еще одну бутылку водки.

— Дай Бог не последнее! — сказал со счастливой улыбкой бригадир и опрокинул в себя любимый напиток.

Зайцев больше не пил, да и Горбачев только создавал видимость участия в общей попойке.

— Хватит, Ваня, — сказал Зайцев своему другу, — за Силантьичем нечего гнаться. Судя по всему, это стойкий боец!

Еще через час все было кончено. Совместными усилиями Зайцев, Горбачев и Потоцкий погрузили тело нестареющего душой бригадира на мешки с картошкой, и машина поехали к жилому массиву.

— Пионеры идут, пионеры! — вскрикнул бригадир, когда грузовик подлетел на ухабах.

— Сиди, дед, не рыпайся, — пробурчал Горбачев, — а то я тебе тут! — И он взмахнул кулаком.

— Ох, Господи, — простонал Силантьич, — и докуда эта война будет длиться? Ох, проклятая оккупация!

Г Л А В А 22

П Р И К А З О Б У В О Л Ь Н Е Н И И

Сразу же после того как наши герои отвезли бригадира Силантьича домой, они подъехали к тому самому бревенчатому дому, у которого Зайцев встретил Горбачева.

— Пойдемте, товарищ лейтенант, в избу, — предложил Горбачев. — Здесь в отдельной комнате вы хорошо отдохнете перед дорогой.

Потоцкий кивнул головой.

Курсанты, встречавшиеся на пути начпрода, вытягивались «в струнку» и отдавали честь. — Вольно, вольно, — говорил Потоцкий и прикладывал руку к фуражке.

— Ну, вот, — сказал Горбачев, когда они вошли в комнату, — вы тут располагайтесь, а я пойду заниматься делами.

— Разбудишь нас часиков в пять! — сказал начпрод. — Мы поужинаем и поедем.

Комната была небольшой. На полу лежали матрацы и подушки. Белья на них не было. Потоцкий снял китель и повесил его на единственный стул, стоявший посреди комнаты.

— Ложись, Иван, отдохни! — предложил он и без долгих слов завалился на матрац поближе к стене.

Зайцев улегся на другой матрац, в трех шагах от своего начальника, и попытался уснуть. Однако у него ничего не получалось. Вместо сна в голове роились одни воспоминания. Поворочавшись с боку на бок, Иван не выдержал и встал.

— Пойду-ка я лучше посижу с Горбачевым, — решил он и глянул на Потоцкого. Тот безмятежно спал. Зайцев вышел в коридор. — Где Горбачев? — спросил он встретившегося ему на пути курсанта.

— Он там на улице. Рыбу жарит, — ответил тот.

Действительно, Горбачев хлопотал возле костра. — Ты что это, Иван, встал? — удивился он, увидев Зайцева. — Уж лучше бы отдохнул перед дорогой!

— Да мне не спится, — ответил Зайцев. — Лежу себе, как доска, а заснуть не могу. Тут еще стал вспоминать о службе, о делах в роте…Как они надоели!

— Да, за два года в такой обстановке можно сойти с ума! — кивнул головой Горбачев. — Слава Богу, что я после института! А то пришлось бы, как тебе, гнить в этой тюрьме…

Так они разговаривали, а Горбачев во время беседы периодически подходил к сковороде, стоявшей на кирпичах над огнем, и переворачивал ножом жарившуюся рыбу. — Ну, вот, с этим делом покончили, — сказал он, наконец, и крикнул сидевшему неподалеку на бревнышке курсанту: — Неси-ка, Сергей, сюда тарелку. Я буду рыбу накладывать!

В пять часов, как того требовал Потоцкий, его разбудили. Зайцев зашел в комнату, где он спал, и крикнул: — Товарищ лейтенант! Вставайте! Пять часов!

Начпрод, как ни странно, сразу же поднялся. — Ну, что ж, — сказал он, надевая китель, — значит, сейчас будем ужинать, а потом поедем домой!

Горбачев тем временем накрыл на стол, и когда Потоцкий с Зайцевым пришли на кухню, там уже все было готово к приему пищи.

— А где водитель? — спросил начпрод. — Его же тоже нужно накормить!

— Он на пруду. Рыбу ловит, — улыбнулся Горбачев. — Я уже послал за ним ребят, так что он скоро придет. Кушайте!

Минут через пять явился водитель. Довольный. Раскрасневшийся. — Вот, целое ведро! — воскликнул он, показывая свой улов. — Не рыбалка, а одно удовольствие!

— А куда ты будешь эту рыбу девать? — поинтересовался Горбачев. — Нам она тут не нужна! Сколько можно жарить?

— Не знаю, — пробормотал шофер. — Я думал, она вам пригодится. Иначе бы я выпустил ее обратно в озеро!

— Ладно, давай, я заберу ее, — сказал Потоцкий. — Положите мне эту рыбу, товарищ Горбачев, в полиэтиленовый мешок. А ты, садись! — махнул он рукой водителю. — Скоро нам уезжать и тебе нужно поесть!

— Ну, что, Ваня, до свидания! — обратился Зайцев к Горбачеву, когда наши герои поужинали. — Спасибо тебе за прием, за еду! Счастливо оставаться!

Они обнялись.

Лишь поздно вечером Зайцев вернулся в роту. Они больше часа добирались до города. Потом поехали домой к полковнику Худкову и разгрузили у него в сарае мешки.

Усталым вошел Иван в казарму и уже хотел раздеваться, как вдруг его окликнул дежурный по роте.

— Что случилось? — спросил Зайцев, сидя на кровати.

— Тебя тут разыскивал Розенфельд, — ответил младщий сержант Прелов. — Он скоро придет на вечернюю поверку. Поэтому, лучше бы тебе не ложиться.

— Какая еще вечерняя поверка? — удивился Иван. — Уже десять минут одиннадцатого? Я думал, что вы уже давно объявили отбой!

— Или ты не видишь, — улыбнулся дежурный, — что никто еще не ложился спать? Смотри, вся рота бодрствует!

И действительно никто не спал! «Старики» и «черпаки» смотрели по телевизору какой-то фильм. «Молодые» воины болтались без дела по коридору.

— Так что же случилось? — забеспокоился Зайцев. — Неужели опять «чепе»?

— Нет, новый командир части распорядился проводить теперь отбой не в десять часов, как раньше, а в одиннадцать! А вставать будем в семь часов!

Вот так новость! — буркнул Иван. — Не зря говорят, что «новая метла по-новому метет»! Мы еще в глаза не видели нового командира, а он, погляди-ка, уже новые порядки заводит!

— Я уже видел нового командира, — сказал Прелов. — Седой такой, худющий полковник по фамилии Нюрин. Он проходил по плацу, когда я бегал к дежурному по части. Ну, я отдал ему честь…А он остановился и стал щупать, как сидит у меня ремень!

— Видимо, какой-нибудь строевик! — пробормотал Зайцев. — Этот нам устроит жизнь! Слава Богу, что служить осталось каких-нибудь два месяца!

— Вам-то да, служить осталось немного, — кивнул головой Прелов, — а вот нам-то каково? Пристраивайся теперь к новым порядкам!

— Ничего, приспособитесь, — улыбнулся Иван. — Где наша не пропадала? Кстати, а зачем меня разыскивал Розенфельд?

— Не только он, — ответил дежурный. — Приходил и майор Подметаев. Он тоже тебя искал. Значит, им что-то от тебя потребовалось!

— Не знаю, — пожал плечами Зайцев. — Ладно, подождем окончания поверки, а там разберемся!

В самом деле, на поверке присутствовал командир роты. Но он вел себя довольно пассивно, в перекличку не вмешивался и сразу же, как только прокричал последний солдат, объявил команду «Разойдись!»

Иван оставался на своем месте, ожидая, что Розенфельд позовет его. Так и случилось. — Иди-ка сюда! — махнул ему рукой капитан и направился в канцелярию. Зайцев вошел вслед за ним.

— Садись! — указал Розенфельд рукой на стул и уселся за стол напротив Ивана.

— Что случилось, товарищ капитан? — спросил Зайцев. — Зачем я вам понадобился?

— Тут, понимаешь, у нас возникла одна проблема, — произнес капитан и пристально посмотрел на Ивана. — Видишь ли, сегодня в роту приходил майор Подметаев. Он не знал, что ты уехал в колхоз и поэтому разыскивал тебя. Ну, я ему все объяснил. Тогда он рассказал мне, зачем ты ему понадобился. В общем, понимаешь, в Политотделе имеется разнарядка обкома КПСС о приеме в ряды партии новых членов. Ну, и не хватает нескольких человек. Одним словом, майор Подметаев предлагает выдвинуть тебя кандидатом в члены партии!

— Как это выдвинуть? — возмутился Зайцев. — Без моего ведома и согласия? Я же не просился в партию?

— Да никто не собирается тебя насильно заставлять! — возразил Розенфельд. — Понимаешь, он только хотел с тобой поговорить об этом. Надеялся, что ты проявишь уважение к Политотделу и войдешь в их положение!

— Но я не хочу! — закричал Иван. — Я и так в комсомоле! Зачем мне еще вступать в партию, когда осталось служить считанные дни? Ну, стану я кандидатом в члены КПСС, а что потом? Через год, уже на «гражданке» придется вступать в члены партии! Опять эти бюро, собрания…Замучают! Да потом всю жизнь плати членские взносы и сиди, слушай всякую фуйню на партсобраниях!

— А ты трезво взвесь все «за» и «против»! — посоветовал командир роты. — Представляешь, что значит отказаться от такого предложения? А ведь тебе будут писать характеристику перед увольнением? Наверняка ведь будешь поступать в институт! А тут такое пятно: отказался вступить кандидатом в члены КПСС! Ну, а если согласишься, тогда тебя примут в институт без всяких оговорок! Все-таки молодой коммунист!

Зайцев задумался: — Вот незадача! Действительно, могут ведь испортить всю дальнейшую жизнь!

— Ну, я потом скажу, — пробормотал он. — Мне нужно немного подумать!

— Да что тут думать? — усмехнулся Розенфельд. — Соглашайся! Завтра же и проведем комсомольское собрание о приеме тебя в партию!

— Комсомольское собрание? — ахнул Иван. — Только мне еще его не хватало?! Зачем нужно комсомольское собрание?

— Ну, видишь, Подметаев сказал, что тебе, как члену ВЛКСМ, необходимо, помимо рекомендаций от двух старых членов партии, и ходатайство от комсомольской организации роты. Рекомендации мы тебе дадим. Скажем, Подметаев и я. А вот собрание мы проведем завтра и представим в Политотдел выписку из протокола…

— А если рота не проголосует за прием меня кандидатом в партию, что тогда?

— Ну, тогда придется отказать тебе в приеме в партию! — усмехнулся Розенфельд. — Хотя, я думаю, вряд ли кто выступит против!

— Ну, что ж, — улыбнулся Зайцев, — тогда давайте прямо сейчас вывесим на Доске объявлений плакат с информацией о предстоящем собрании и напишем: — Для дачи рекомендации Зайцеву на вступление в ряды КПСС!

— Ишь ты, что предлагаешь! — буркнул командир роты. — Да этак мы можем не добиться нужного результата! Вдруг солдаты сговорятся и выступят против? Я думаю, что пока все следует хранить в тайне! А завтра на утренней поверке я объявлю о предстоящем собрании. Причем, ни словом не обмолвлюсь о повестке дня. Сразу же, как только воины соберутся в Ленинской комнате, мы сообщим, для чего проводится собрание, а пока они будут приходить в себя, проголосуем. Думаю, что в этом случае все будет как надо! Договорились?

— Договорились! — кивнул головой Иван. — А теперь я могу идти спать?

— Иди!

— Что же делать? — думал Зайцев, ворочаясь в постели. — Неужели меня действительно примут в партию? Вот беда! Такой хомут на шею! Это же замучают! И на работе, и в институте, куда я, возможно, поступлю, меня просто завалят всякой «общественной работой»! Как же сорвать этот замысел Политотдела?

Всю ночь он провел в размышлениях и скорее бредил, чем спал. Когда крик дневального разбудил воинов, он встал как побитый.

Сразу же после завтрака рота собралась в Ленинской комнате: по воскресеньям развод на работы не проводился. Зайцев занял свое место за столом президиума, а рядом уселся Розенфельд. — Ну, что, приступим? — спросил Иван командира роты.

— Сейчас, — ответил тот. — Только явится Подметаев!

— Как, разве майор обещал придти на собрание? — удивился Зайцев. — Я вижу, вы в самом деле подготовились к этому мероприятию со всей серьезностью!

— Рота, смирно! — раздался крик дневального в коридоре.

— Вольно! — последовала немедленная команда, и дневальный ее повторил.

Дверь Ленинской комнаты открылась, и вошел майор Подметаев.

— Встать! Смирно! — заорал Розенфельд.

Воины подскочили.

— Здравствуйте, товарищи! — громко сказал Подметаев.

— Здравия желаем, товарищ майор! — дружно крикнули солдаты.

— Вольно! — бросил высокий гость.

— Вольно! Садись! — буркнул командир роты.

— Ну, что, объявлять повестку дня? — спросил Зайцев Розенфельда. Тот посмотрел на Подметаева.

— Дай-ка мне слово! — сказал майор и направился к трибуне.

— Товарищи! — обратился он к солдатам. — Сегодня у нас очень важная и, можно сказать, приятная повестка дня: мы должны дать рекомендацию для вступления вашего товарища кандидатом в члены КПСС! Это, товарищи, очень высокое доверие, и вы должны его оправдать!

Установилась полная тишина.

— Поэтому я предлагаю проголосовать за настоящую повестку дня, — продолжал майор. — Итак, кто «за», прошу поднять руки!

— А кого мы должны принимать в партию? — вдруг громко спросил Кулешов. — Что толку голосовать за повестку дня, если мы не знаем фамилии?

— Как, товарищ Розенфельд? — возмутился Подметаев. — Разве вы не сообщили товарищам, кого они будут рекомендовать?

— Нет, товарищ майор, — улыбнулся командир роты. — Я готовил ребятам, так сказать, сюрприз!

— Ну, тогда я скажу вам, кого Политотдел рекомендует принять сегодня кандидатом в члены партии! — радостно сказал Подметаев. — Это — ефрейтор Зайцев! Теперь-то вам ясно?

Воины зашумели.

— Ясно! — выкрикнул Кулешов. — Карьеры, видно, Зайцеву захотелось! Все ему мало!

Иван поднял голову и поглядел на солдат. «Старики» смотрели на него с нескрываемой злобой. Остальные воины либо между собой разговаривали, либо сидели с совершенно равнодушными лицами.

— Пусть Зайцев выступит и расскажет, зачем он собирается вступать в партию! — громко произнес Туклерс. — Чего мы будем голосовать, если не знаем его намерений?

— Сначала нужно утвердить повестку дня! — крикнул Подметаев. — А потом уже предоставим слово Зайцеву! Итак, кто за предложенную повестку дня? Прошу голосовать! Кто против? Воздержавшиеся? Единогласно! Пожалуйста, товарищ Зайцев, прошу к трибуне!

Иван встал и занял ораторское место. — Ну, товарищи, хоть вы и утвердили повестку дня, — сказал он, — все-таки мы не избрали президиум. Какие будут предложения?

— Можно я? — спросил Туклерс.

— Пожалуйста! — сказал Зайцев с тревогой в голосе.

— Я предлагаю избрать президиум, — прокричал Туклерс, — в составе Политбюро ЦК КПСС, во главе с выдающимся ленинцем — товарищем Леонидом Ильичем Брежневым!

Раздались громкие аплодисменты. Подметаев переглянулся с Розенфельдом.

— Ну, это у нас будет почетный президиум, — пробормотал Зайцев, сглаживая общую неловкость, — а мы теперь изберем рабочий. Я предлагаю в его состав следуюших товарищей: майора Подметаева, капитана Розенфельда и рядового Туклерса!

— Я — против! — заорал Туклерс.

— Ставлю предложенных кандидатов на голосование! — громко сказал Зайцев, не обращая на Туклерса никакого внимания. — Итак, кто «за», кто «против», воздержавшиеся? Единогласно!

— Я — против! — снова крикнул Туклерс.

— Хорошо! — улыбнулся Иван. — Ты — против, остальные — за! Принимается большинством голосов! Прошу, товарищ Туклерс, занять свое место за столом президиума!

В полной тишине Туклерс медленно пробирался между рядами к столу. Его багровое лицо выражало ярость!

— А теперь, товарищи, я расскажу вам, для чего я хочу вступить в партию! — обратился Зайцев к залу, чувствуя на себе пристальные взгляды солдат. — Я думаю, что нет необходимости рассказывать вам о себе и своей службе. Вы все меня хорошо знаете…

— Да, хорошо знаем! — буркнул Кулешов.

— Отставить! — заорал Розенфельд. — Если вы будете мешать докладчику, я приму самые строгие меры!

— С некоторыми из вас мы служили в учебном батальоне, — невозмутимо продолжал Иван, — а затем в хозяйственной роте. Как вы знаете, я почти полтора года работаю в штабе в продовольственной службе…Несмотря на то, что мы не всегда бываем вместе, все-таки мы часто встречаемся в быту и во время дежурства по роте…Совсем недавно вы избрали меня секретарем комсомольской организации…Единогласно, без навязывания со стороны. Признаюсь вам, что совмещать свои служебные обязанности с общественной работой мне нелегко. Однако приходится считаться с оказанным вами доверием и прилагать все силы, чтобы его оправдать! А это нелегкое бремя еще дополнительно осложняется безответственным отношением к службе целого ряда товарищей, которые устраивают беспорядки и попойки! Вспомните последнее собрание! Ведь оно превратилось в самое настоящее выяснение отношений! Всплыло наружу все негативное, что накопилось в роте за последние годы. Оказывается, многие солдаты не только не желают выполнять уставные требования, но даже не умеют! Поэтому я вижу свою задачу в том, чтобы вести непримиримую борьбу со всеми проявлениями недисциплинированности!

Воины возмущенно загудели.

— Да! — воскликнул Зайцев. — Я считаю, что мы должны беспощадно выявлять всех нарушителей и пьяниц!

Шум в зале усилился.

— Внимание! — крикнул Розенфельд — Прекратите базар!

— Вот почему я решил вступить в партию! — сказал Иван, когда солдаты успокоились. — Будучи кандидатом в члены КПСС, я смогу энергичней бороться с нарушителями и вести серьезную профилактическую работу! Это позволит нам добиться высоких результатов в деле выполнения социалистических обязательств и поднимет нашу роту на должную высоту! Поэтому прошу вас проголосовать за меня и рекомендовать меня для вступления в партию. Заверяю вас, что со своей стороны, я не упущу ни одного ротного нарушения, и каждый недисциплинированный воин будет сурово наказываться! Спасибо за внимание!

Вопреки установившейся традиции, речь докладчика не сопровождалась аплодисментами. Стояла гнетущая тишина.

— Ну, что, есть желающие выступить? — спросил сидевший за столом президиума майор Подметаев.

Воины заволновлись.

— Можно я? — бросил вставший Лисеенков.

— Пожалуйста! — сказал Зайцев.

— Ну, вот, скажи, как ты будешь выявлять нарушителей? — спросил со злобой Лисеенков. — Закладывать будешь, что ли?

— Отставить! — рявкнул Розенфельд. — Это еще что за разговоры?

— Ничего, товарищ капитан, — промолвил Зайцев. — Пусть спрашивают, что угодно: я отвечу на любой вопрос. Значит, ты, Лисеенков, спрашиваешь, буду ли я закладывать? Можешь не беспокоиться: закладывать я не буду, а вот докладывать — да! Это значит, что как только я узнаю о нарушении, сразу же подготовлю открытую докладную в Политотдел! Понятно?

— Так что же это получается?! — вскричал Гундарь. — Выходит, он теперь в открытую будет нас закладывать?! Вот так номер!

— Как это докладывать? — возмутился Гусаков. — Так что же, это значит…что теперь нельзя будет ни винца, ни водочки попить?! Чуть что — сразу же в Политотдел?!

— Я так и знал! — завопил ликовавший Кулешов. — Зайцев всегда закладывал! А в партию он стремится, чтобы окончательно расправиться с нами! Не голосуйте за него, ребята, иначе мы пропали!

— Это еще что за разговоры? — рассердился Подметаев. — Что это вы себе позволяете? Немедленно обуздайте их, товарищ Розенфельд!

— Встать! Смирно! — заорал командир роты. Воины подскочили. — Вы что, совсем офонарели?! Забыли, где находитесь?! Если нужно что спросить, поднимите руку, как положено! А не хотите, так сидите себе тихо и не дергайтесь! Ишь, осмелели! Вольно! Садись!

— Есть еше вопросы, товарищи? — спросил как ни в чем не бывало Зайцев. — Давайте, товарищи, поактивней!

— Нет вопросов! — пробурчал Кулешов. — Какие тут вопросы? Все ясно!

— Ну, что, ставить на голосование? — обратился Иван к членам президиума. — Видите, вопросов нет?

— Ставь! — кивнул головой Подметаев. — Пусть проголосуют! Хотя я, в свою очередь, заверяю вас, товарищи, что если вы не поддержите Зайцева, мы будем искать среди вас другую кандидатуру!

— Ну, вот хотя бы Гундаря или Лисеенкова, — поддакнул Розенфельд, — да можно и товарища Кулешова! Они у нас хорошие говоруны, значит, и коммунисты из них получатся отменные!

— Что вы, товарищ капитан! — испугался Гундарь. — Какой из меня член партии?

— А я еще не дорос до этого! — буркнул Лисеенков.

Один Кулешов сидел и молчал, глядя со злобой на Зайцева.

— Ну, вот мы посмотрим, как вы будете голосовать! — сказал командир роты. — А там и за вас возьмемся!

— Итак, — произнес Иван, — ставим на голосование вопрос о предоставлении рекомендации ефрейтору Зайцеву для вступления кандидатом в члены КПСС. Кто за это предложение, прошу голосовать! Так! — он посмотрел в глубину зала. — Один, два…четыре…десять…пятнадцать! Кто против? Один…так…восемь…шестнадцать! Остальные воздержались! Большинство проголосовали против, товарищи, — торжественно заключил Зайцев, едва скрывая радость, — значит, собрание отказывает мне в рекомендации!

— Подождите! — крикнул Розенфельд. — Тут что-то не то! Не может быть, чтобы столько солдат проголосовали против! Видимо, где-то возникла ошибка при подсчете голосов! Нужно повторить голосование! Иначе мы примем самые решительные меры!

Воины возмущенно зашумели.

— Хорошо! — сказал Зайцев. — Ставлю вопрос на повторное голосование!

Шум усилился.

Зайцев глянул на аудиторию. Воины возбужденно между собой пререкались. Кулешов подскочил и стал размахивать кулаками. Лицо у него горело, его глаза, казалось, вылезли из орбит, изо рта текла слюна, однако он не произнес ни слова.

— Итак, кто за то, чтобы дать рекомендацию? — продолжал Иван. — Считайте, товарищ капитан!

— Так, так, — пробурчал Розенфельд, — всего…восемь! Еще меньше, чем раньше!

— Кто против? — воскликнул Зайцев.

— Так. Один…шесть…десять…двадцать восемь! — вскричал командир роты. — Ну, и дела! Совсем вышли из-под контроля!

— Двадцать восемь против! — громко повторил Иван. — Следовательно, собрание отклоняет мою кандидатуру! — Он сделал печальное лицо. — Но это, товарищи, вовсе не означает, что я потерпел поражение! Это говорит только об одном: я недостаточно эффективно боролся с нарушителями дисциплины! Примем недоверие товарищей как знак их невысокой оценки моей слабой работы и возьмемся за нарушителей, засучив рукава! Есть еще какие-либо вопросы? Ну, товарищ майор, — Зайцев повернулся к Подметаеву, — можно закрывать собрание?

Тот кивнул головой.

— Итак, разрешите считать наше собрание закрытым! — произнес Иван, обращаясь к залу.

— Встать! Смирно! Вольно! Разойдись! — прокричал командир роты.

Когда в комнате остались только Розенфельд, Подметаев и Зайцев, капитан с гневом сказал: — Ну, ты, Зайцев, и загнул в своем выступлении! Кто же выставляет так прямо на показ свои замыслы?! Ты же все испортил!

— Ничего подобного! — возразил Зайцев. — Правда никогда ничего не портит! Если им не нравится правда, мне, пожалуй, и не нужна их рекомендация. Это была бы рекомендация неискренних людей!

— Товарищ Зайцев прав! — поддержал его Подметаев. — К нарушителям нужно подходить бескомпромиссно! Он очень хорошо сказал это! И если ему действительно удастся своевременно выявлять нарушителей и сообщать о них в Политотдел, мы добьемся высоких результатов! Не огорчайтесь, товарищ Зайцев! — Он хлопнул Ивана рукой по плечу. — Ну, не получилось с рекомендацией, так что теперь поделать? Подыщем другого кандидата….А у вас еще все впереди!

Прошло несколько дней. В очередной четверг Зайцев побывал на встрече с майором Дубининым. Разговор, можно сказать, не состоялся. В основном, говорил оперуполномоченный, а Иван ему поддакивал. На вопрос, есть ли в роте люди, ведущие антисоветскую агитацию, Зайцев ответил отрицательно. — За все время мы выявили только двоих, — сказал он, — да и те в процессе работы осознали свои ошибки. Сейчас же в роте имеют место частенько только бытовые нарушения: попойки и «самоволки». Но с этим успешно справляется Политотдел.

— Жаль, конечно, что мы все еще никак не сдвинемся с «мертвой точки», — пробормотал Дубинин. — Но вы не забывайте о необходимости высокой бдительности!

— Да, конечно, товарищ майор! — ответил Иван. После истории со Скуратовским он решил быть хитрей. — Можете не рассчитывать, что нарвались на дурачка! — думал он, глядя на оперуполномоченного.

На следующий день, сразу же после развода на работы, Зайцев пришел в свой штабной кабинет и застал там встревоженного Потоцкого. — Ну, товарищ Зайцев, — сказал он, — нам предстоят великие перемены!

— А что такое? — воскликнул Иван.

— Новый командир решил перенести штаб в другое место!

— Куда?

— А в здравпункт! А здравпункт будет располагаться здесь, в штабе!

— Вот так номер! А когда мы будем переселяться?

— Возможно, даже сегодня! Полковник Нюрин ходил в здравпункт и установил, что помещение для штаба не нуждается в ремонте. Словом, вот-вот последует команда о переселении!

— Ну, что ж, — вздохнул Зайцев, — последует, так последует! Наше дело выполнять! Вы бы сходили, товарищ лейтенант, туда да узнали, где будет размещаться наш кабинет. Может быть удастся выхлопотать что-нибудь поудобней, а то вселят, скажем, в туалет!

— Пойду-ка посмотрю, — кивнул головой Потоцкий. — Может быть, действительно, добьюсь чего-нибудь получше.

В это время открылась дверь, и в кабинет буквально влетел Балобин. — Здравия желаю, товарищ лейтенант! — крикнул он начпроду и махнул рукой Ивану. — Радуйся, Иван! Подписан приказ министром обороны! Об увольнении в запас!

— Ура! — закричал Зайцев.

— Тихо, тихо! — пробормотал Потоцкий. — Поздравляю вас! Ну, я побежал! — И он вышел из кабинета.

Садись, Миша! — Иван указал рукой на стул. — Ну, расскажи, откуда ты узнал о приказе?

Балобин присел и смахнул ладонью набежавшую слезу. — Только что позвонили на наш коммутатор из министерства обороны! — сказал он. — Ну, все, Ваня, наша служба кончается! Что будем делать?

— А ничего! — ответил Зайцев. — Будем дослуживать свой срок, а там — домой!

— А как же с «обмыванием»? — пробурчал Балобин. — Ведь приказ — дело святое!

— Нет, Миша, я участвовать не буду! — возразил Иван. — Ты же знаешь, какой скандал поднял в прошлый раз Розенфельд по поводу нашей общей попойки? А ведь он занимался только мной одним! У меня есть все основания подозревать наших ребят в провокации! После всего этого, о какой коллективной выпивке может идти речь?

— Ну, понимаешь, — замялся Балобин, — я, конечно, не собираюсь тебя заставлять. Но, как тебе сказать, видишь, ребята боятся выпивать после этой истории с комсомольским собранием…Ну, словом, ты там всех напугал этим Политотделом…А если ты сам придешь в нашу компанию, тогда мероприятие не сорвется…

Зайцев захохотал.

— Что ты? — опешил Балобин. — Я же не шучу!

— Подожди, Миша, — взмолился задыхавшийся от смеха Иван, — ну, ты и рассмешил!

— А что тут смешного?

— А то, что я никого не собираюсь закладывать! Понимаешь?

— Нет, не понимаю! Ты же сказал на собрании…

— Ну, то было на собрании, — улыбнулся Зайцев. — Так надо было сказать! Понимаешь? Надо!

— Так значит, если мы с ребятами сегодня вечерком это дело «обмоем», никаких докладных в Политотдел не будет?

— С моей стороны не будет! — заверил его Иван. — Но вот участвовать в вашей пирушке я не стану. Считай, что я ничего не знаю — и все!

— Вот спасибо! — обрадовался Балобин. — Тогда я побегу, обрадую ребят!

Не успел уйти Балобин, как появился Потоцкий. — Я все выяснил, Иван, — сказал он. — Наш кабинет будет располагаться рядом с комнатой, в которой врачи принимали больных, справа от нее!

— Так это в бывшей кладовке? — скривился Зайцев.

— Ну, да. А что тут плохого?

— Но ведь там же, напротив, туалет! Вот удовольствие — вдыхать запах нечистот!

— Что поделаешь? — пробормотал начпрод. — Так распорядился командир. Тут уж ничего не изменишь!

— А может сходить к нему и попытаться переубедить? — спросил Иван. — Все-таки продовольственная служба — дело серьезное!

— Что ты, да разве можно противоречить новому командиру? — испугался Потоцкий. — Да в этом случае он меня со свету сживет! И не вздумай! Коли дана команда, значит, ее нужно выполнять!

— Ну, что ж, — проворчал Зайцев. — Мое дело — предложить. Как говорится: хозяин — барин! Когда будем переходить?

— А давай сейчас! — предложил начпрод. — Что тут, собственно, переносить? Два стола, шкафы да сейф. Зато командир увидит, как мы оперативно работаем!

— Ну, что ж, — кивнул головой Иван. — А как тогда быть с телефонами?

— А мы перенесем мебель, и тогда я позвоню на телефонную станцию, чтобы пришли и подключили телефоны. Давай, выгружай из шкафов бумаги!

И работа закипела! Пустые шкафы оказались легкими, как перышки. Вдвоем с Потоцким Зайцев довольно быстро перенесли их на новое место. Благо, что здравпункт был расположен так близко. Затем они очистили от документов столы и перетащили их вслед за шкафами. Трудней всего было с сейфом. Металлический ящик, казалось, был сделан из свинца.

— Это все немцы! — возмущался начпрод. — Это от них нам досталась такая обуза! Сейф этот, провались он пропадом, из трофейного немецкого имущества!

Пришлось звать на помощь других писарей. Зайцев быстро сходил в строевую часть и «секретку». Прибежали Баранюк и Мешайло. Дежурный по штабу принес крепкие, обитые железом носилки.

— Ну, с Богом! — сказал Потоцкий, и они вчетвером потащили главный груз вперед.

К обеду продовольственники полностью переселились на новое место. Не работали только телефонные аппараты, но связисты обещали в скором времени подключить их.

— Вот ключи от двери! — сказал довольный начпрод Зайцеву. — Бери! Один экземпляр твой!

В роте вечером царили тишина и покой. На поверку снова пришел Розенфельд. На сей раз вместе со старшиной Пристяжнюком, который стоял, как всегда, безмолвной тенью за спиной командира роты.

После проведенной переклички Розенфельд произнес небольшую речь. В ней он предупредил «стариков» об ответственности за возможные нарушения дисциплины. — Если узнаю, что вы «обмывали» приказ министра, — сказал командир роты в заключение, — то я вам, иоп вашу мать, дам! — И он бросил тревожный взгляд на Зайцева.

Сразу же после роспуска роты Иван направился в умывальник и привел себя в порядок. Команда дневального об отбое застала его уже в постели. Он слышал, засыпая, как из каптерки доносились звуки гитары и пьяные голоса поющих солдат.

На следующее утро, едва только Зайцев успел войти в свой кабинет, к нему заявился Балобин. — Принес выписки из приказа командира? — удивился Зайцев. — К чему такая поспешность? Вы же еще не перетащили свои вещи на новое место?

— Перетащим, — улыбнулся Балобин. — Я пришел к тебе не по работе.

— А что такое? — встревожился Иван.

— Видишь ли, Ваня, — пробормотал строевик, — вчера Розенфельд был на вечерней поверке. И не было никакой возможности зачитать приказ о дембиле! Понимаешь?

— Но как же мы можем зачитать то, что сами не читали? — удивился Зайцев. — Приказ ведь еще не опубликован!

— Да я не о самом приказе министра, — сказал Балобин. — Я имею в виду чтение, ну, как тебе объяснить, такого, шуточного приказа. Скажем, ты, ефрейтор Зайцев, будешь фигурировать в нем, как, ну, генерал-майор, или, как угодно, хоть маршал. А остальные…там, скажем, поручики, штабс-капитаны, фельдфебели, словом, как в старой русской армии. Подумай, а не составить ли нам такой приказ? Я дам пишущую машинку, и мы отпечатаем по экземпляру для всех «стариков». А вечером, в воскресенье, сразу же после переклички, зачитаем его перед ротой! Как ты думаешь, это возможно?

— А почему бы и нет? — заколебался Иван. — Только вот не поднимет ли наш Розенфельд по этому поводу шум? Помнишь, как тогда, выпивали все, а жаловаться он побежал только на меня?

— Да что это, попойка, что ли? — воскликнул Балобин. — Это будет как бы воскресная шутка! К тому же, часть материала мы уже подготовили с Туклерсом. Вот, возьми листок. Здесь есть и про тебя, и про меня…

— Ну, ладно, — кивнул головой Зайцев, — приноси пишущую машинку. Я что-нибудь придумаю!

Перед самым обедом в новый кабинет пришел Потоцкий. — Нам благодарность, товарищ Зайцев! — сказал он с радостью. — Командир отметил сегодня на утреннем совещании, что продовольственная служба — самая оперативная!

— А где старый командир? — перебил его Иван. — Куда он делся? Такое впечатление, как-будто генерал в воду канул!

— Какое нам дело до старого командира? — отмахнулся начпрод. — Он теперь на пенсии! Его дело — отдыхать! Зачем нам с тобой говорить об отставнике? На-ка вот, возьми, я тут тебе принес, — лейтенант вытащил из бокового кармана газету. — Вот, смотри, тут напечатан ваш приказ об увольнении!

— Большое спасибо! — обрадовался Зайцев. — А я и не знал, где бы мне достать газету! В роте ведь, наверняка, все экземпляры уже расхватаны.

— Бери, бери! — улыбнулся Потоцкий. — Вырежешь и спрячешь на память. Такое бывает только раз в жизни!

Зайцев взял газету в руки и развернул. «Красная Звезда». Так, а вот в самом уголке жирными буквами напечатан небольшой текст приказа, который ни по содержанию, ни по форме ничем новым от всех предыдущих приказов такого рода не отличался. Документ, как всегда, завершался упоминанием высшего военачальника: «Министр обороны СССР Маршал Советского Союза А.Гречко».

Иван достал бритвенное лезвие, аккуратно вырезал из газеты приказ и засунул его под настольное стекло. В это время в дверь постучали. — Войдите! — крикнул Потоцкий.

— Можно? — спросил незнакомый «молодой» солдат, переступивший порог кабинета. Вслед за ним вошел еще один незнакомый воин, увешанный сверху донизу мотками проволоки.

— А, вот и телефонисты! — обрадовался начпрод. — Ну-ка, ребята, задействуйте-ка наш телефон!

— Сейчас, товарищ лейтенант! — пробормотал один из них. — Мы только прибьем проводку. А там останется подключить ее к телефонной коробке. Это — дело нехитрое.

— А что вы пришли чуть ли не в обед? — возмутился Зайцев. — Придется теперь из-за вас опаздывать в столовую!

— Да мы положим проводку и инструмент здесь у вас, а после обеда будем работать! — сказал один из ребят.

— Тогда приходите к трем часам! — буркнул Иван. — И чтобы не задерживались!

Сразу же после приема пищи Зайцев вернулся в свой кабинет и стал быстро набрасывать на листок текст будущего шуточного приказа. Когда пришли связисты, он уже печатал текст на машинке. «Молодые» воины с ходу приступили к делу, не обращая внимания на работавшего за своим столом Ивана.

Вечером в кабинет к Зайцеву пришел Балобин. — Ну, что, Иван, — спросил он, — готов приказ?

— Готов, — ответил Зайцев. — Я даже отпечатал по зкземпляру для каждого «старика». В общем, всем хватит!

— Ну-ка, покажи.

— Пожалуйста.

Балобин взял двумя руками листки приказа и стал их внимательно читать. По мере углубления в чтение он приходил во все более веселое расположение духа. А в самом конце он даже захохотал. — Ну, Ваня, молодец! — сказал он в заключение. — Очень остроумно! Дай мне один экземпляр!

— Пожалуйста, бери!

— А сколько ты отпечатал?

— Шестнадцать штук! Как раз на всех «стариков».

— Отлично. Значит, все получат по приказу?

— Конечно!

В воскресенье вечером, сразу же после переклички, дежурный по роте, ефрейтор Карчемарскас, неожиданно для большинства, вслед за командой «Смирно!» прокричал: — Ефрейтор Балобин, выйти из строя!

Писарь строевой части спокойно, с достоинством вышел на самую середину коридора и, подойдя к дежурному, обратился к солдатам. — Сегодня, товарищи, у нас торжественный день, — сказал он. — Вышел из печати приказ министра обороны! И хотя, в связи с присутствием в казарме в последние дни командира роты, мы не имели возможности прочитать вам, так сказать, приказ, мы, то есть ваши «дедушки», решили все-таки соблюсти установленный с древних пор обычай. Итак, внимание! — И он торжественным голосом зачитал приказ министра обороны.

Воины выслушали его спокойно и как только прозвучали последние слова, зашумели и зашевелились.

— Я же не давал команды «вольно»? — крикнул Карчемарскас. — А ну-ка, успокоились! Ефрейтор Балобин, стать в строй!

— Есть! — рявкнул строевик и медленно двинулся в сторону своего привычного места.

— А теперь, товарищи, у нас есть для вас небольшой сюрприз! — громко сказал дежурный по роте. — Ну-ка, ефрейтор Зайцев, прошу тебя выйти на середину!

Иван оказался перед строем таким же образом как и Балобин. Воины с недоумением на него смотрели.

— Рота, смирно! — заорал Карчемарскас.

Зайцев вытащил из бокового кармана листок бумаги. — Выписка из приложения к приказу министра обороны, — торжественно прочитал он, — об увольнении из вооруженных сил СССР номер два от двадцать восьмого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года, город Марксистско-Ленинск. Параграф первый! В полном соответствии с приказом министра обороны СССР номер двести тридцать от двадцать шестого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года уволить из Королевских войск: генерал-лейтенанта Зайцева Ивана Владимировича, главного идеолога Королевских войск, секретаря парткомиссии в отставке и тайного общества трезвенников; генерал-майора Карчемарскаса Ионаса Валерио, командующего конторой кинопроката Королевских войск, главного режиссера и постановщика студии кинофильмов имени Розенфельда…

Зайцев продолжал читать, почти не отрываясь от листков. Он чувствовал на себе одобрительные и веселые взгляды товарищей. Многие смеялись, но очень тихо, стараясь не заглушать речь Ивана. Однако когда он добрался до последних фамилий, рота буквально закачалась от хохота.

— Есаула Кикиласа Вицентаса Антано, — читал Зайцев, — начальника ассенизаторской конторы Королевских войск, заподозренного в связях с потусторонними силами, посредством молитв и причащения к «зеленому змию»…

Сделав паузу, чтобы воины успокоились, Иван продолжал: — Корнета Балкайтиса Антанаса Алексо, придворного капельмейстера и музыканта, вице-президента Крестьянской Социал-демократической партии «Антишнапс»…

Тут уже дружно захохотали все. Зайцев тоже подпал под общее влияние и несколько минут смеялся вместе с товарищами. Затем он, дождавшись тишины, с серьезным видом дочитал «приказ» до конца, завершив его следующими словами: — Параграф второй. Приказ не выносить за пределы Королевских войск. Его Королевское Величество Розенфельд Александр Исаакович!

— Ура! — закричали воины. — Слава «приказу»! Да здравствуют «деды»!

— А теперь, — скомандовал Карчемарскас. — Рота! Вольно! Разойдись!

Г Л А В А 23

Р А З Г О В О Р С Р О З Е Н Ф Е Л Ь Д О М

На следующий день перед обедом в кабинете продснабжения зазвонил телефон. Зайцев поднял трубку и представился.

— Это Худков, — прозвучал властный и сердитый голос. — Зайди-ка, товарищ Зайцев, ко мне!

Иван побежал наверх, ибо все высшее руководство части разместилось на втором этаже. — Разрешите, товарищ полковник? — спросил он, войдя в кабинет начальника тыла.

— Да, проходите, — ответил тот, однако присесть не предложил.

— Я вот по какому поводу вас вызвал, товарищ Зайцев, — сказал, насупившись, полковник. — Ко мне тут только что приходил ваш командир роты и рассказал о твоем, мягко говоря, нехорошем поведении!

— Что такое? — удивился Иван.

— Вот я и хотел бы обо всем узнать, — поморщился Худков. — Неужели ты в самом деле способен на такую бессмысленную антисоветскую выходку? Расскажи, что это еще за антисоветская демонстрация, организованная вчера вечером в вашей роте? Ну-ка, открыто оскорблять высших должностных лиц части и даже руководство страны! Как такое могло случиться? У меня это никак не вкладывается в голову!

Несмотря на спокойный и сдержанный тон военачальника, Зайцев ощутил дрожь в коленях.

— Ты хоть бы немного подумал, — продолжал между тем Худков, — что тебе осталось служить каких-нибудь полтора месяца! Неужели нельзя было обойтись без скандала? Или ты не знаешь, как к тебе относится Розенфельд? Да он меня просто замучил бесконечными жалобами на тебя! Что ты ему такое сделал? Расскажи-ка все как было, ничего не утаивая. Я, несмотря на уверения Розенфельда, все же не верю ему. Хочется, чтобы ты искренне рассказал мне все.

— Можно спросить, товарищ полковник? — пробормотал Иван.

— Спрашивай! — бросил тот.

— Я, честно сказать, не хочу выдавать товарищей, иначе, называть всех участвовавших в этом деле. Я только расскажу о своем поведении и о том, что произошло.

— Ладно, пока рассказывай только о своих поступках, а там разберемся, стоит ли вмешивать в эту историю кого-либо еще!

— В общем, дело было так. Мои сверстники, старослужащие солдаты, попросили меня написать небольшой шуточный приказ об увольнении в запас. В этом «приказе» было записано: уволить из нашей роты генерал-лейтенанта Зайцева, генерал-майора Карчемарскаса и так далее, вплоть до самого низшего звания. Никаких высших должностных лиц нашей части нигде ни письменно, ни устно не упоминалось. Не говоря уже о руководстве государством. Это — прямая ложь!

— А у тебя есть текст этого так называемого «приказа»? — нахмурился Худков.

— Откуда ему быть? — соврал Зайцев. — Я ведь написал несколько слов на клочке бумаги и сразу же после прочтения перед строем выбросил листок в мусорницу!

— Так ты не врешь, что никаких оскорбительных высказываний в адрес должностных лиц не было во время этой, мягко говоря, шутки?

— Я говорю вам чистейшую правду! Впрочем, ее нетрудно проверить. Поговорите с любым солдатом роты, и вы поймете, что Розенфельд распространяет клевету!

— Ну, хорошо, допустим, ты зачитал, в самом деле, безобидную шутку, — пробормотал полковник, — но каким же образом ты оказался перед строем? Какая неосторожность! Неужели никто из ваших парней не мог прочитать тот текст вместо тебя? Опять, получается, провокация?

— Как вам сказать, товарищ полковник, — замялся Иван. — Видите ли, меня неожиданно вызвал из строя дежурный по роте! Он сказал, товарищ Зайцев, выйдите из строя, ну, я и вышел! А дальше и произошло то, что я вам поведал…

— А кто дежурил по роте?

— Ефрейтор Карчемарскас.

— Так, очень хорошо, — улыбнулся Худков, — в таком случае я сейчас приглашу товарища Карчемарскаса, и мы во всем разберемся…

— Разрешите идти?

— Идите!

Сразу же после разговора с начальником тыла Зайцев ушел в казарму хозподразделения. По дороге он встретил бежавшего в штаб Карчемарскаса

— Погоди, Ионас! — остановил его Иван.

— Не могу, — пробормотал тот, — я спешу: меня вызывает зампотылу!

— Да я тебя надолго не задержу, — возразил Зайцев. — Дело в том, что Худков вызывает тебя из-за истории, связанной со мной!

— А что случилось?

— А то, что к Худкову пришел Розенфельд и наговорил ему, будто мы провели в роте антисоветскую акцию! Оскорбляли высшее военное руководство, правительство и тому подобное…

— Что он, с ума сошел?!

— Ну, вот Худков и вызывает тебя как дежурного по роте, чтобы ты рассказал ему всю правду!

— Так что мне говорить?

— Говори все, как было! Только не вздумай показывать ему отпечатанный листок! Понимаешь? Скажешь, что я зачитал «приказ» с клочка бумаги. Запомнил?

— Да, запомнил. А остальное?

— А остальное говори, что хочешь. Конечно, правду. Ибо я ему рассказал о том, что сам составил этот «приказ», а затем, после того как ты меня вызвал на середину строя, зачитал его перед солдатами…

— Ну, ладно, тогда я побежал, — пробормотал дежурный. — Постараюсь говорить как можно меньше, чтобы никого не впутывать.

Сразу же после обеда в кабинет продснабжения прибежал Потоцкий. — Ну, Иван, и натворили вы бед! — возмутился он. — Что это еще за баловство? Неужели неясно, что наши люди не понимают шуток? Опять лезешь прямо в огонь! Кто тебя тянул за язык?

— А что вы узнали, товарищ лейтенант? — спросил Зайцев.

— Да вот, я только что встретил возле столовой товарища Подметаева, и он мне рассказал о скандальной истории, случившейся в вашей роте. Слава Богу, что он никому не поверил. Кто-то донес в Политотдел, что там у вас произошло форменное антисоветское сборище, которое, якобы, возглавил ты! Ну, Подметаев сразу же заподозрил в дезинформации Розенфельда. Его интриги против тебя всем просто надоели! Даже полковник Прохоров, убежденный в том, что все ваши солдаты — поголовные пьяницы — не верит в твое участие в беспорядках. Он считает, что Розенфельд, недовольный тем, что ты успешно сотрудничаешь с Политотделом, устраивает против тебя провокации. Так что, собственно говоря, там у вас в роте произошло?

Зайцев рассказал все без утайки.

— Так это же ерунда! — рассмеялся начпрод после того как Иван завершил свое повествование. — И стоило из-за этого раздувать пожар? Вот ведь какая сволочь этот Розенфельд! Не знает, к чему прицепиться, вот и разжигает страсти!

— Как вы считаете, эта история получит дальнейшее развитие?

— Маловероятно. Зачитывание «приказа» — дело обычное. И не только для вашей роты. Даже у нас в военном училище зачитывали нечто подобное с шутками и песнями накануне окончания учебы. Словом, ничего такого тут нет!

В это время зазвонил телефон. Потоцкий взял трубку. — Так, — сказал он, — хорошо! — и посмотрел на Ивана. — Возьмите трубку, товарищ Зайцев!

— Слушаю, ефрейтор Зайцев! — воскликнул наш герой.

— Это Прохоров, — буркнул невидимый собеседник. — Зайди-ка ко мне на пару минут, товарищ Зайцев!

— Есть! — ответил Иван.

— Ну, что у вас там произошло? — спросил замполит, как только Зайцев переступил порог его кабинета. — Тут меня просто одурили жалобами на тебя! А я, честно говоря, не верю! Что бы мне ни говорили, я все-таки вижу в тебе порядочного человека! Скорей всего, это ваши ротные пьяницы, недовольные твоим принципиальным поведением, решили выжить тебя из роты! А им есть за что тебя ненавидеть! Один плакат о пьянчуге Миронове чего стоит! Как метко! Как справедливо! И видишь, сколько уже прошло времени, а в вашей роте не зарегистрировано ни одной попойки! И это, в первую очередь, заслуга Политотдела и тебя! Вот они и бесятся! Расскажи, что же на самом деле у вас произошло?

— А ничего особенного, товарищ полковник, — ответил, успокоившись, Зайцев. — Сначала перед строем зачитали приказ министра обороны об увольнении в запас, а затем дежурный вызвал меня, и я зачитал фамилии всех старослужащих солдат. Вот и все!

— Я так и думал, — улыбнулся Прохоров. — Конечно, то, что вы самовольно зачитали приказ, это уже, само по себе, понимаете ли, некоторое нарушение…Нужно, видите ли, ставить об этом в известность руководство роты и Политотдел. Хотя, впрочем, ничего особо опасного тут не было. Ох, уж этот Розенфельд! И чего он только не придумает! Развел в роте групповщину и «круговую поруку» и рассчитывает, что ему все это будет сходить с рук! Теперь ясно, благодаря кому в вашей роте происходят беспорядки! Будем иметь в виду!

— Разрешите идти? — спросил Иван.

— Да, конечно, — кивнул головой замполит, — и не обращайте внимания на происки всякого рода проходимцев! Продолжайте свою принципиальную линию! Что же касается Розенфельда, то мы с ним еще поговорим!

Не успел Зайцев войти в свой кабинет, как Потоцкий, увидев его, буквально подпрыгнул. — Пойдем скорей к товарищу Худкову, — возбужденно сказал он. — Только что звонил шеф и потребовал, чтобы мы с тобой вместе зашли к нему!

— Садитесь, товарищи! — улыбнулся полковник, когда наши герои предстали перед ним.

— Я хотел бы поблагодарить вас за хорошую работу! — громко сказал военачальник. Иван остолбенел и с недоумением посмотрел на начальника продснабжения. — Да, именно поблагодарить! — повторил Худков. — Только что меня вызвал к себе командир части и попросил проинформировать о положении дел в прикухонном хозяйстве, о порядке учета свинопоголовья. Я, конечно, все без утайки рассказал. Кроме того, сообщил, что у нас своевременно произведено списание лука, так что с этим проблем не будет. Командир пришел в восхищение от такой хорошей работы нашей продовольственной службы. Он распорядился, чтобы прямо сегодня или, в крайнем случае, завтра, мы отвезли на мясокомбинат на убой, от его имени, пять-шесть голов свиней. Видите ли, новый командир серьезно относится к домашнему свиноводству. На своей прежней должности он также выращивал и сдавал государству свинину, но когда узнал о масштабах нашей деятельности, был просто потрясен! Молодцы! Я не зря говорил, что наша продовольственная служба — это гордость воинской части!

Потоцкий расцвел как крымская роза! Выражение его счастливого лица не поддавалось описанию!

— «Остановись мгновение, ты прекрасно»! — подумал, усмехнувшись, Зайцев. — А как же история с тем злосчастным «приказом»? — спросил он. Потоцкий толкнул его слегка локтем в бок и осуждающе покачал головой.

— А, приказ, — пробормотал Худков. — Да я тут во всем разобрался. Что ж, мы тоже были в свое время молоды, читали, там, разные приказы…Однако никто не бегал и не доносил! Ладно, сделаем выводы на будущее. По крайней мере, в личности Розенфельда я теперь разобрался! Вам, товарищ Зайцев, нечего беспокоиться! Честный человек всегда добьется правды, а с негодяями мы легко разберемся!

Постепенно история с «приказом» стала забываться.

Как-то вечером, вернувшись в роту для следования строем в столовую, Зайцев, к своему удивлению, неожиданно увидел в спальном помещении Горбачева, перебиравшего что-то в своей тумбочке. — Иван! — крикнул он. — Неужто ты вернулся?!

Горбачев посмотрел в сторону Зайцева. — Привет! — бросил он. — Я только что приехал. Мы как раз вчера закончили все сельхозработы.

— Что ты там ищешь? — спросил Зайцев, подходя ближе.

— Да теперь уже ничего не ищу, — грустно улыбнулся Горбачев. — Все мои вещи, так сказать, как в свое время Берлин, бистой накрылись!

— А что у тебя сперли?

— Да так, мелочи: зубную щетку, импортную пасту, ну, и десяток конвертов.

— Так ты что, не мог хотя бы конверты отнести в штаб на сохранение?

— Да хрен с ними! — махнул рукой Горбачев. — Куплю новые! Как тут у вас дела?

— Потом поговорим. После ужина.

Прошло еще несколько дней. Наступил октябрь. Задули холодные ветры. Иногда выпадал снег, но сразу же таял, образуя грязь и лужи. Несмотря на то, что зимний сезон начинался обычно с пятнадцатого октября, старослужащие воины стали одевать под гимнастерку нижнее белье. Впрочем, так вероятно поступали и все остальные солдаты роты, ибо «старики» никогда не препятствовали им в этом.

Что-то раскис Горбачев. Как-то он во время работы пожаловался на сильную головную боль. — Сходи-ка в здравпункт, — посоветовал Зайцев, — может помогут чем-нибудь.

Горбачев ушел и к обеду назад не вернулся.

Как обычно, к трем часам в штаб к Ивану пришел курсант Князьков. Он регулярно появлялся в установленное время в кабинете продснабжения и внимательно изучал делопроизводство. На этот раз Зайцев поручил ему выписать накладную самостоятельно и, оставив «молодого» воина одного, отправился в медпункт, который теперь размещался в старом здании штаба. «Храм здоровья» выглядел невзрачно. Исчезли из коридора ковровые дорожки. Не было Знамени части и, естественно, поста номер один: главная реликвия перекочевала вместе со всеми службами в новое помещение. Бывший кабинет финансовой части занимал теперь санинструктор Дятлов. У его двери толпились пациенты: в основном, курсанты учебного батальона.

Не обращая внимания на очередь, Зайцев толкнул дверь и вошел. Санинструктор в это время перевязывал «молодому» воину ногу.

— Здорово, Олег! — крикнул Иван. — Я пришел узнать, что случилось с нашим Горбачевым!

— А ничего особенного, — ответил Дятлов. Зайди к нему в палату да и разузнай обо всем. Мы его положили: пусть немного подлечится. Там…ну, в общем, ничего опасного нет!

— А где его палата?

— Да сразу около туалета. Правая дверь.

— Это прежний кабинет техчасти?

— Наверное. Но я не помню. Я-то, собственно, почти не бывал в штабе!

— Ладно, разберусь!

Зайцев вышел в коридор и направился к предполагаемой палате. В самом деле, как только он открыл дверь, перед его глазами предстали четыре больничных койки, на которых возлежали «молодые» солдаты. Горбачев полулежал у стены, подложив под спину подушку, и читал какую-то книгу. Увидев Зайцева, он отложил пухлый том в сторону и улыбнулся.

— Ну, что, больно? — спросил Зайцев. — Как твои дела? Что случилось?

— Иди сюда поближе, — сказал Горбачев, — садись тут на табурет.

— Ну, так что с тобой произошло?

— Да ничего. Давление немного подскочило. Северов выписал таблетки и предложил полежать тут с недельку…

— Но давление — дело серьезное! — встревожился Зайцев. — Если с этим помещают в больницу…

— Да чепуха все это! — усмехнулся Горбачев и перешел на шепот. — Просто мы с товарищем Северовым разговорились, ну, там, о жизни, обо всем. Он и предложил мне отдохнуть. Чисто по-человечески, не из медицинских соображений…

— Ну, это другое дело! — обрадовался Зайцев. — Коли ты решил отдохнуть, то это даже хорошо. Меньше будешь трепать нервы в роте.

— А ты, Ваня, полежал бы тут тоже пару дней, — посоветовал Горбачев. — Не помешало бы отдохнуть после всех этих скандалов!

— Что ты! — улыбнулся Зайцев. — Кто же будет за меня работать? Да и курсанта надо учить. Этого Князькова. Он мне, честно сказать, просто надоел. Неприятный тип! Материал, правда, он хорошо усваивает, но, я думаю, Потоцкому будет с ним нелегко!

— А ты бы лег сюда хотя бы на субботу-воскресенье. Тут вот ребята на днях выписываются, ну, и освободятся койки. Хочешь, я поговорю с Дятловым?

— Ладно, посмотрим, — кивнул головой Зайцев. — Если все будет хорошо, можно, вероятно, и полежать пару дней. Отдыхай пока. А я пойду заниматься делами!

На следующий день Зайцев дождался Князькова, поручил ему очередную работу, а сам отправился к майору Дубинину. — Смотри, Юра, я оставляю на тебя кабинет! Чтобы никуда не уходил, пока я не вернусь! — сказал он в назидание курсанту.

— Ну, что, как дела? — начал своим обычным брюзжащим голосом оперуполномоченный, увидев Зайцева. — Есть ли какие новости?

— Все по-прежнему, — ответил Иван. — Аполитичных высказываний не выявлено. Прежние болтуны ведут себя вполне нормально, так что оснований для беспокойства, по-моему, нет.

— А как же тогда чтение «приказа»? — пробурчал Дубинин. — У вас там, кажется, состоялся целый политический митинг?!

— Ничего особенного не состоялось! — сказал с раздражением Зайцев. — Ну, читали в роте приказ министра обороны об увольнении в запас. А после подурачились, перечисляя всех старослужащих солдат и присваивая им всякие там высокие звания: генералов, полковников…Считаю, что иногда полезно и пошутить!

— А разве не было высказываний насчет руководителей партии и государства? — спросил с подозрительностью в голосе майор.

— Нет, не было! — рассердился Иван. — Неужели я позволю себе подобные вещи? Или вы не доверяете мне?

— Вам мы, конечно, доверяем, — пробормотал оперуполномоченный, — но ведь там были и другие солдаты, не так ли?

— Да я сам читал «приказ»! — воскликнул Зайцев. — Что ж, я сам себе не верю, что ли? Пока я, слава Богу, еще не тронулся умом, чтобы говорить всякую ерунду! Клеветники потеряли не только стыд, но и здравый рассудок! Я почти за два года службы не совершил ни одного порочного поступка! Казалось бы, служите добросовестно, и все у вас будет в порядке! Чему они завидуют? Что я работаю с утра до вечера, не покладая рук? Попробовали бы они побыть на моем месте! Мы бы на них тогда посмотрели!

— Да не волнуйтесь вы! — улыбнулся Дубинин. — Я вас ни в чем не обвиняю! Никаких оснований для взаимного недоверия у нас нет! Что же касается злобы и зависти, то это неизменные атрибуты советских людей. И с этим ничего не поделаешь! Тут, как говорится, «медицина бессильна». Наш народ злобен, коварен и лжив. Только «железной рукой» можно удержать его в повиновении! Вон, смотри, как живут западные буржуазные демократии. Да, по ихнему, у них там демократия! А попробуй допусти у нас подобное, и все пойдет шиворот-навыворот! Разве наш народ способен без соответствующих указаний избрать на высокие должности достойных людей? Представь себе, что нет партии, Советов, КГБ! Народ получает возможность самостоятельно избирать того, кого он желает! Что ты думаешь, будут избраны порядочные, честные или умные люди? Да ничего подобного! Изберут, наверняка, воров, негодяев и дурачков! В общем, не тех, кто способен управлять, а тех, кто им много всего наобещает. В конечном счете, пришедшие подобным образом к власти люди настолько бы развалили государство, что народ опять призвал бы тирана, и все пришло бы «на круги своя»! Учти, кроме того, и тот факт, что наш народ знаменит еще и тем, что страстно, с каким-то упоением, ненавидит все прогрессивное, умное, трезвое! Наши люди всегда готовы растоптать любого: своего соседа, товарища по службе и работе, кого угодно, кто проявит хоть мало-мальские способности! Ненависть к умным людям у основной части населения страны настолько велика, что рассчитывать на успехи нашего народа во всех сферах жизнедеятельности в ближайшее столетие, не приходится. Вот и на твоем примере, стоило товарищам только увидеть твои способности, как ты тут же стал их врагом! Думаешь, мы не видим всей этой «мышиной возни»? Да если бы не Госбезопасность, которую Запад обвиняет в преследовании инакомыслящих, наши советские люди уже давно стерли бы с лица земли и науку, и искусство, и…даже спорт! Ведь стоит хотя бы ослабить контроль над…ну, скажем, эстрадой, и в эфир польются не музыка и песни, которые у нас во много раз лучше, чем на Западе, а одна мудота, вплоть до нецензурной брани! Поверь мне, что стоит только снять цензуру с радиопередач, и люди не услышат ни одной хорошей песни, будут с чувством ностальгии вспоминать прошлое…А это — работа, прежде всего, органов Госбезопасности! Так что не волнуйся, никакой клевете, распространяемой против тебя, мы не верим! Мы знаем, что ты — достойный, преданный нашему обществу человек, и в обиду тебя не дадим!

— Уж так и не дадите! — подумал Зайцев, вспоминая Скуратовского. — Вы мне как раз и устроили эту «мышиную возню»!

— Ну, что ж, спасибо, товарищ майор, за доверие! — сказал он Дубинину. — Буду стараться оправдать его!

Вечером перед отбоем Зайцев зашел в канцелярию и решил полистать подшивки газет. Обычно он просматривал спортивные новости, которые публиковались на последних страницах. Вдруг ему в глаза бросилось напечатанное жирными буквами объявление: «Московский государственный Университет объявляет набор на подготовительное отделение…»

Иван схватил газету: — Так, прием заявлений заканчивается двадцатого октября! Время еще есть! — И он задумался.

…Утром, когда дневальный прокричал «подъем!», Зайцев быстро встал, надел гимнастерку, брюки и сапоги и выбежал в коридор. На бегу он окинул взглядом свою половину спального помещения: «старики» продолжали безмятежно спать. Зная о происках Розенфельда, Иван решил не рисковать и сбегать вместе с «молодыми» воинами на зарядку. Однако его остановил дежурный по роте. — Послушай, Иван, — сказал он, — только что звонил дежурный по части и распорядился, чтобы ты шел в штаб и поставил на довольствие приехавших с объекта солдат. Там уже тебя ждет офицер, сопровождающий группу!

— Ну, что ж, — пробормотал Зайцев, — приказ есть приказ! Хорошо, побегу в штаб!

У входной двери Ивана встретил прапорщик Сущук.

— Значит, вы вернулись? — спросил Зайцев. — Выполнили свое задание?

— Выполнили! — буркнул Сущук и протянул Ивану бумагу. — Вот, пожалуйста, продовольственный аттестат!

— Ну, что ж, считайте, что дело сделано, — промолвил Зайцев. — Через полчаса все необходимые документы будут переданы в столовую. Можете приводить солдат в установленное время на завтрак.

Сущук повернулся к Ивану спиной и, не говоря ни слова, удалился.

Зайцев вошел в свой кабинет и закрыл дверь на ключ. Но не успел он взять в руки бланки накладных, как дверь буквально зашаталась от мощных, частых ударов.

— Открывай! — заорал кто-то в коридоре. — Немедленно открывай!

У Ивана похолодело в груди. — Неужели полковник Новоборцев? — подумал он и быстро открыл дверь.

В самом деле, перед ним оказался разъяренный начальник штаба. — Ты что корчишь тут из себя генерала?! — крикнул он. — Это еще что такое?! Решил прятаться в штабе от зарядки? Какая наглость!

— Я не прячусь! — возмутился Зайцев. — Меня вызвал сюда дежурный по части!

— Так ты еще и врать?! — взвыл Новоборцев. — Ну, я тебе сейчас покажу! — И он схватил телефонную трубку, поспешно набирая трехзначный номер. — Так! Дежурный по части? Это Новоборцев! Скажи-ка, товарищ майор, вызывал ли ты сейчас в штаб ефрейтора Зайцева? Что? Вызывал? Зачем? Так…Так…Ясно!

— Ну что ж, — сказал как-то сразу успокоившийся полковник, положив трубку, — выходит, ты не врешь! Но все-таки, несмотря на то, что сейчас вышла ошибка, ты должен намотать себе на ус, что я не случайно сюда приходил! Смотри, чтобы больше не было нарушений!

— Есть, товарищ полковник!

Вечером Зайцев зашел в медпункт, чтобы проведать Горбачева. Тот неплохо выглядел, и было ясно, что такая жизнь его вполне устраивала. — Ну, как дела? — спросил он Зайцева. — Что у вас там новенького?

Зайцев рассказал историю с Новоборцевым.

— Вот, гады! — воскликнул Горбачев. — И все это — Розенфельд! У нас так принято: если чем-нибудь не угодишь начальству, будут ежедневно, ежечасно издеваться, пока не выживут! Увы, такова наша советская система!

— А я думаю, что не система, а наши люди! — возразил Зайцев. — Что бы у нас ни случилось — во всем обвиняют систему, государство, даже…Бога! А вот о народе почему-то умалчивают!

— Видишь, народ тут не при чем, — покачал головой Горбачев. — Народ — это жертва той или иной системы. Создай людям нормальную жизнь, и они станут добрей!

— Опять «создай»? — усмехнулся Зайцев. — Так что же, ждать какого-то загадочного создателя? Пусть бы сами люди и создали достойную их жизни систему, а не ждали, что кто-то за них все сделает. Коли народ — субъект истории — он должен в первую очередь нести историческую ответственность! Впрочем, я отошел от темы, о которой хотел поговорить…

— А что такое?

— Видишь, я тут прочитал в газете, что Московский Университет производит набор на подготовительное отделение…, - начал Зайцев.

— И ты хотел бы поступать в этот вуз? Тебе что, делать нечего?

— Ну, понимаешь, это же самый лучший и престижный вуз в стране. Там такие высококвалифицированные преподаватели…

— Да не смеши! — махнул рукой Горбачев. — Конечно, МГУ — очень популярное учебное заведение. Это — самый крупный вуз в стране! Ну, из-за его популярности туда лезут все, кому не лень, словом, «и жук и жаба»!

— Ну, а если я хорошо подготовлюсь? — пробормотал Зайцев.

— Да что толку с того, что ты подготовишься? — усмехнулся Горбачев. — Неужели тебя ничему не научили два года службы? Почему ты смотришь на жизнь через «розовые стекла»? Знаешь, какие сейчас «ставки» в вузах?

— Что еще за «ставки»?

— Ну, как тебе сказать, в общем, взятки! Если хочешь поступить в престижный институт, нужно сунуть кое-кому «на лапу» несколько тысяч!

— А сколько стоит поступить на подготовительное отделение?

— Понимаешь, существуют разные «ставки». В институтах торговли, например, брали за поступление по пять тысяч…