Два и две семерки

5

Льдина на воде, у борта плавучего крана, растаяла вся, — плавает только что-то желтое с нее, похоже, — щепка. Она колет глаза Чаушеву, словно это на его столе лежит неубранный мусор. Вода, бетон причала — все уже давно стало как бы частью обстановки кабинета начальника контрольно-пропускного пункта.

Они оба смотрят на весеннюю воду, — Чаушев и капитан Соколов из Госбезопасности — светловолосый, белокожий, с мелкими упрямыми морщинками у самого рта. Завтра там, за пакгаузом, где как струна серебрится и дрожит в мареве тонкий шпиль морского вокзала, встанет «Франкония», пароход с туристами из-за границы. Первый вопрос Соколова был: — Что слышно о «Франконии»?

Они уже успели поспорить. Чаушев утверждал, что два и две семерки — перехваченная световая морзянка — шифром не является. Шифром пользуются агенты разведок. А передают депеши в открытую лишь шпионы в приключенческих книжках. Соколов не возражал; он только улыбался и чуть поводил плечом, — я, мол, наивностью не страдаю, но строить какие-либо прогнозы пока воздержусь. Чаушев научился понимать мимику невозмутимо-молчаливого капитана, — она не причиняла ему неудобств.

Теперь они вернулись к «Франконии», — хотя связи между ней и загадочными сигналами ни один еще не усмотрел. Просто капитан Соколов выжал:

— Ждут «Франконию». В лягушатнике…

В молодом парке, недалеко от ворот порта, плещет фонтан — четыре скрещенные струи, извергаемые четырьмя бронзовыми лягушками. Там, на площадке, собирается «лягушатник». Идет обмен марками, монетами, авторучками, на первый взгляд безобидный. Но это нередко зачин для дел похуже.

Пожевав губами, Соколов добавил, что с приходом «Франконии» ожидается большой бизнес.

— Все Нос выкладывает? — спросил Чаушев.

— Да.

Носитель этой клички, долговязый парень с длинным унылым лицом, погорел в прошлую субботу самым жалким образом. Он ходил по номерам гостиницы «Чайка» и скупал у иностранцев нейлоновое белье, блузки, чулки, пока не наткнулся на немца-коммуниста. Тот схватил бизнесмена за шиворот и поволок к милиционеру.

Нос уже не раз выходил сухим из воды, — не находилось явных улик. И на этот раз он изловчился: в суматохе передал кому-то пакет с добычей. Однако при нем остался товар, предназначенный для сбыта, — несколько золотых часов и золотой портсигар. «Не взяли! — сообщил он Соколову на допросе. — Заказали, а не взяли!» Обычно самоуверенный, наглый, фарцовщик скис. Стал разыгрывать простачка. Его втянули. Сам бы ни за что…

Сулили ему невесть какие блага. А на деле львиную долю барыша надо отдавать. Кому? Главаря, Форда, Нос никогда не видел, с ним связаны скупщики, которым Нос отдавал товар.

Нос скулил. Немец, иностранец, вдруг оказавшийся союзником нашей милиции, наших дружин, совершенно расстроил его планы. Нос жаловался на судьбу, изображал перед Соколовым бурное раскаяние.

Имена Нос побоялся назвать. Он мало нового открыл капитану. Да, в городе орудует шайка спекулянтов, связанная с иностранцами. Предводитель ее, Форд, старательно прячется; он не показывается на глаза рядовым членам. Он часто в разъездах. «Франкония», надо полагать, привлечет его, — ведь это «большой бизнес».

Все это капитан очень скупо сообщил Чаушеву. И так же лаконично изложил он свои намерения. Скоро петля затянется. Это значит, — дни шайки сочтены. Многие фарцовщики взяты на заметку. Но ведь стянуть петлю надо так, чтобы в нее попал и самый крупный зверь.

Чаушев сам видел стиляг, хмуро толкущихся у гостиницы. Они до смешного неуклюже притворяются случайными прохожими. Заглядывал Чаушев и в «лягушатник». Никто не обязывал его. Но ведь он помнит этих лоботрясов малышами, славными малышами. Давно ли они пускали по весенним ручейкам самодельные кораблики! Чаушев знает и родителей. Отец Носа, например, замечательный труженик, один из лучших разметчиков на судоремонтном заводе. Яблочко далеко укатилось от яблони. Почему? Тут нет рецепта, общего для всех. Ответить нелегко… Нет, эти юнцы, сбившиеся с пути, не безразличны для Чаушева.

Мысли Чаушева, его знание людей, города, нужны Соколову. Нужны постоянно, хотя внешне это почти неуловимо. Соглашается капитан или возражает, — он делает это главным образом про себя.

Впрочем, сегодня у Соколова особая, срочная надобность. Что представляет собой «Франкония»? Какова ее репутация у пограничников-контролеров?

Что ж, репутация неплохая. Для Чаушева суда — как люди. У каждого — индивидуальный характер. Понятно, есть посудины куда более беспокойные. Взять ту же «Вильгельмину» с ее вечно пьяной, драчливой командой, набранной в разных странах, с бору да с сосенки. Или вот отчаливший третьего дня «Дуисбург». У тамошнего боцмана за спекуляцию пришлось отобрать пропуск для схода на берег. Боцман, обозлившись, швырнул в часового бутылкой с палубы… А «Франкония» — громадный туристский лайнер, команда вымуштрована, ведет себя прилично. С капитаном — румяным толстяком Борком — конфликтов не было. Вот среди туристов есть всякие… Прошлым летом одна леди пыталась увезти дюжину платиновых колец да десятка четыре золотых монет царской чеканки. Ссыпала все в банку с вареньем. А другая насовала золото в детские игрушки. Таможенникам такие уловки не внове.

Один господин возвращался на пароход, увешанный советскими фотоаппаратами. Тут уж вмешался часовой у трапа. Как ни хорошо кормят у нас гостей, турист не мог так располнеть за один день.

Соколов молча слушал, иногда быстро, мелким почерком записывал что-то.

— А на команду я не в претензии, — повторил Чаушев. — Она-то по струнке ходит. «Франкония» — судно известное.

Оставшись один, Чаушев помахал рукой, — капитан пожал ее, прощаясь, словно стальными тисками. Ох, и силища!

Уже пора обедать. Чаушев прибрал на столе. Вышел без шинели. О бетон причала мягко шлепала теплая волна.

Два и две семерки, — возникло в памяти. Весьма возможно, — сигналы имеют прямое отношение к «большому бизнесу», к главарю фарцовщиков, столь упорно окружившему свою личность ореолом тайны. Верно, сам еще молод, но ловко учел психологию своих безусых подручных…

У плавучего крана заботливо рокотал буксир, тыкался кормой. Сейчас кран уберут отсюда, откроют и этот причал для начавшейся навигации.