Два слова

Представляет Н.Богомолова

80-e годы клонятся к закату, наступает время подведения итогов. Но насколько полно мы представляем, что произошло за этот период, скажем, в латиноамериканской литературе? Какие новые имена появились, какие направления? Что пришло на смену «буму»?[1]

Сегодня журнал знакомит читателя с автором, чьи произведения еще не печатались на русском языке. Чилийская писательница Исабель Альенде — открытие 80-х. «Наконец-то среди творцов нового латиноамериканского романа достойное место заняла представительница слабого пола!» Так или примерно так комментировала пресса ее шумный литературный дебют. Если составить таблицу рекордов литературной популярности уходящего десятилетия, Альенде окажется мировым лидером по многим позициям. Но броские рекламные определения и многозначительные цифры ничего не говорят о главном. Творчество Альенде — заметное явление в богатой яркими дарованиями литературе континента. И еще: в ее книгах на разных уровнях и очень своеобразно отразились острые проблемы сегодняшней культуры.

Она родилась в Чили в 1942 году (писательница не скрывает своего возраста). Ее отчим был дипломатом, и семья подолгу жила за границей. С 17 лет Исабель занимается журналистикой, на этом поприще добивается заметного успеха: популярный телекомментатор, затем редактор журнала «Паула», директор детского еженедельника «Мампато»... Но пусть с этих страниц зазвучит голос самой писательницы. В последние годы ее выступления, статьи, интервью привлекали такое же внимание, как и ее книги.

Часто писательницу спрашивают: кем приходился ей президент Чили Сальвадор Альенде?

— Он двоюродный брат моего отца. Однако мы поддерживали очень тесные отношения. Мои родители разошлись, когда мы, дети, были совсем маленькими, и Сальвадор — единственный из семьи Альенде — оставался рядом с нами. Летом мы обычно виделись каждое воскресенье. Он стал посаженым отцом на моей свадьбе. Его гибель 11 сентября явилась для меня большим ударом.

Вопрос: Каким он остался в вашей памяти?

Ответ: У меня сохранились исключительно семейные воспоминания. Я никогда не принадлежала ни к одной политической партии, не сотрудничала с его правительством. Только после гибели Альенде, покинув Чили, я поняла, что он был исторической фигурой. Оглядываясь назад, я могла бы сказать: его отличали, во-первых, большое мужество, во-вторых, чрезвычайная одаренность. Он мог словом воздействовать на толпу, умел в частной беседе произвести на человека такое впечатление, что тот становился его сторонником. Случилось, что в день военного переворота генералы-путчисты собирались послать кого-нибудь на переговоры с ним, чтобы убедить его уехать из страны. Но никто не отважился пойти во дворец, боялись, что Альенде переубедит любого из них. Это был человек большого личного обаяния, его дар убеждения шел, вероятно, от твердой веры в свои идеалы...

Вопрос: Как лично вы отнеслись к военному перевороту?

Ответ: Как тысячи чилийцев. Мы ожидали переворота, об этом говорилось постоянно. В последние месяцы оппозиция развернула грубую подрывную кампанию, пытаясь спровоцировать мятеж в армии. Вероятность переворота была очень велика, и кто лучше самого Альенде знал об этом?! За несколько дней до случившегося я обедала у него. Оппозиционные газеты пестрели лозунгами: пусть Альенде убирается из страны. Тут же, за столом, он сказал мне, что не подаст в отставку. Его избрал народ, и он покинет Ла Монеду либо мертвым, либо по окончании конституционного срока полномочий. Фраза показалась мне слишком торжественной для семейного обеда: она как бы предназначалась для истории. Несколько дней спустя его вынесли из Ла Монеды мертвым. Думаю, он верно оценивал возможности противника, но — только он один; остальные жили в каком-то тумане, в совершенной растерянности, питаясь слухами. Те времена были очень трудными, но и очень яркими. В день военного переворота я, как обычно, отправилась на работу рано, улицы были пустынны, я увидела военные грузовики, танкетки, это мне показалось странным, я зашла к подруге и застала ее плачущей в дверях. Именно она рассказала мне обо всем и попросила пойти в колледж, где работал ее муж (он ушел в пять утра и не вернулся). Окружными путями, буквально чудом, я добралась до центра города, где располагался колледж. И оттуда смогла увидеть, как бомбили Ла Монеду и все остальное. О смерти президента мне сообщили позднее...

Вопрос: Пережить подобное — след на всю жизнь?

Ответ: Это зависит от человека. Мою жизнь эти события переменили полностью. Я поняла, что вокруг царят насилие, страдания и что надо действовать. Политика стала частью моей жизни; надо было помогать многим людям, защищать преследуемых и еще столько всего, что жизнь превратилась в сплошной водоворот.

В день путча мексиканское посольство предоставило в распоряжение семьи Альенде самолет: улетели жена, дочери и другие близкие президенту люди. «А мне в тот момент это казалось ужасной ошибкой», — рассказывает писательница. Она осталась в Чили, втянулась в деятельность оппозиции, с каждым днем все более опасную. Над ее головой сгущались тучи: звучали телефонные звонки с угрозами, приходили анонимные письма. Жить стало страшно. Исабель с мужем и двумя детьми, как и десятки тысяч других чилийцев, покидает родину. Ее семья находит приют в Венесуэле.

Вопрос: Как бы вы оценили опыт эмиграции?

Ответ: Изгнание всколыхнуло во мне силы, о существовании которых я раньше и не подозревала. Необходимость адаптироваться, выжить без поддержки родственников, без всякой внешней опоры в незнакомой стране заставляет действовать активно. Не знаю, как в Европе, но в Латинской Америке, покинув родину, человек теряет все, его предыдущая биография перечеркнута, надо начинать с нуля. На этом континенте имеют значение только личные связи...

Не существует единого, универсального рецепта вхождения в литературу. Каждый случай по-своему интересен и задним числом представляется закономерным и единственно возможным. О начале творческого пути Альенде рассказывала не однажды. Это случилось в Венесуэле 8 января 1981 года. Она вставила в машинку чистый лист бумаги и написала первую фразу «Дома призраков»: «Баррабас вернулся в дом предков морем...» Так начинался роман, где в зеркале истории нескольких поколений одной семьи виделась трагическая история целой страны.

— Клянусь, тогда я не думала ни о каком романе. Это было началом письма к деду. Он был замечательным стариком, но, дожив до ста лет, решил, что хватит: уселся в кресло-качалку, положил на колени серебряную трость и перестал есть и пить. Он ждал смерти.

А я жила в это время в Каракасе. Мне хотелось проститься с ним, сказать, что он может покинуть этот мир спокойно: я ничего не забыла, все его истории живут во мне. Думаю, начала это письмо еще и потому, что меня душили невысказанные слова, долгое молчание превращало душу в камень. Нужно было открыть шлюзы и дать потоку непроизнесенных слов выплеснуться наружу.

Целый год я писала по ночам — захлебываясь, без передышки, без определенного плана. В результате передо мной лежало пятьсот страниц; я увидела, что для письма это слишком много: скорее, это походило на роман. Я перевязала стопку листов бечевкой и с облегчением вздохнула. И почувствовала себя гораздо лучше.

На этих страницах оказались собранными воедино случаи из прошлого, яркие воспоминания и какая-то часть истории моей страны. Жизнь стала для меня понятнее, а мир приемлемее. Я обрела корни. Ежедневная кропотливая работа над листом бумаги помогла мне найти себя. Не было больше мятущейся, терявшей равновесие женщины. Я снова была человеком.

Альенде предложила рукопись латиноамериканским издателям, но никто не захотел ее даже прочесть. «Потому что в ней было пятьсот страниц, потому что никто меня не знал, потому что я была женщиной», — объясняет Исабель. И тогда она по почте отправила роман в Испанию. Шесть месяцев спустя он был напечатан. И стал сенсацией. Мало кому известная журналистка-эмигрантка в короткий срок превратилась в писательницу с мировой славой. Подобного латиноамериканская литература не знала со времен триумфального шествия «Ста лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса. Достаточно сказать, что за шесть лет книга выдержала десятки изданий, переведена на 27 языков.

— Хороший прием, оказанный «Дому призраков» в Испании и других странах, стал неожиданностью прежде всего для меня самой. Это потрясало — знать, что герои твоей книги гуляют по свету и рассказывают свою историю стольким благожелательным слушателям! И было больно сознавать, что им закрыт путь на мою родину. С этим приходилось смиряться. И кто мог вообразить, что многие чилийцы бросят вызов полиции и все-таки провезут в страну несколько экземпляров романа. Смелые путешественники прятали его в своем багаже; несколько штук было отправлено по почте: без обложек или даже разделенными на две-три части, чтобы при вскрытии пакета книгу нельзя было узнать. Я знакома с одной молодой женщиной, которая пронесла несколько книг через таможню, спрятав их в свертке с пеленками своего младенца. Не думаю, что нелегально через границу проникло много книг. Но внутри страны с них делали фотокопии, они переходили из рук в руки. Как мне рассказывали, составлялись списки ждущих очереди прочитать «Дом призраков». Говорят, кое-кто пускал книгу по читателям за плату.

В конце концов под давлением международной общественности, чтобы как-то обелить свое лицо, военное правительство посчитало необходимым отменить цензуру на книги. Новый закон открыл доступ в страну текстам, пребывавшим под запретом на протяжении десяти лет. Некоторые книготорговцы завезли в Чили «Дом призраков». Он был с любовью встречен моими соотечественниками.

Критики единодушно указывали, что в романе очень сильно ощущается влияние Гарсиа Маркеса. (В Италии книга вышла с красной полосой на обложке, на ней значилось: «Гарсиа Маркес в юбке».) Сама Альенде считает, что колумбийский писатель кардинальным образом изменил направление развития всей латиноамериканской прозы, после «Ста лет одиночества» вся проза континента стала иной. Кроме того, сравнение с Маркесом она воспринимает как высшую похвалу для себя: «Ну, скажем, если бы я была балериной и мне сказали, что я танцую, как Павлова». Действительно, Альенде разделила судьбу многих сегодняшних авторов, оказавшихся в тени этого писателя. Иначе и быть не могло. Однако уже в первой ее книге заложена попытка преодолеть силу притяжения Маркеса, начать самостоятельное движение. Работая над «Домом призраков», она не думала о роде Буэндиа, она вспоминала собственную семью.

— Больше всего в работе над этой книгой мне помогло то, что я — из семьи безумцев, неукротимых чудаков. (Речь идет, разумеется, о семье матери.) Среди моих родственников по этой линии немало совершенно фантастических персонажей.

Дядя героини моего романа поднимается на изобретенной им машине в воздух и улетает за горный хребет, другой танцует фламенко на столе в гостиной и умеет увидеть будущее в стеклянном шаре... Такими были мои родные дяди. А моя бабушка? Совершенно умопомрачительная женщина! В романе я назвала ее Кларой дель Валье. Конечно, кое-что в этом образе преувеличено. Но это — моя бабушка!

С такой семьей нетрудно было написать книгу, о которой в Европе сказали, что это «фантастический реализм». Журналисты не верят, когда я им твержу: «Люди, подобные моим героям, существуют в жизни».

Два следующих романа Исабель Альенде — «О любви и мраке» (1984) и «Эва Луна» (1987) — упрочили ее славу. При этом нельзя не отметить, что каждый новый роман являлся неожиданностью для поклонников ее творчества, каждый решительно не походил на предыдущий. Шел и продолжает идти поиск своего места в литературе, вырабатывается и шлифуется собственная художническая позиция.

Вопрос: За каждой из книг стоит определенный этап вашей жизни. «Дом призраков» вобрал в себя опыт отчуждения, ностальгии по потерянному миру. А «О любви и мраке»?

Ответ: «О любви и мраке»? За этим романом стоят ярость, ненависть, бессилие перед лицом того, чем стали для Латинской Америки репрессии, пытки, смерти, грязная война и особенно пропавшие без вести. Роман основан на подлинных фактах: в Чили в 1973 году кто-то на исповеди рассказал священнику о заброшенной шахте — месте тайного захоронения пятнадцати человек. Католическая церковь вскрыла шахту раньше, чем полиция смогла воспрепятствовать. Это был первый публичный скандал, связанный с массовыми убийствами. Было известно, что они совершались, но доказательств до тех пор не находилось. Я начала писать эту книгу, испытывая гнев и злость. Но по мере того, как роман продвигался вперед, становилось ясно: получилась не история о ненависти, страхе и смерти, а история любви и солидарности. Ведь на каждого замученного, каждого убитого приходилась тысяча тех, кто рисковал жизнью, помогая другим, во имя истины, во имя свободы и справедливости. Отрицательные эмоции, что переполняли меня, тяжким грузом лежали на сердце, уступили место светлым чувствам: любви и доброте по отношению к жизни...

Героиня последнего романа писательницы, Эва Луна, рассказывает на страницах книги историю своей жизни. Это череда почти фантастических событий я приключений. Альенде использует сюжетную схему классического испанского плутовского романа: в семь лет оставшись круглой сиротой, Эва начинает самостоятельную борьбу за существование, в поисках сносных условий она меняет хозяев, переходит из дома в дом и таким образом впрямую сталкивается с тяжелой, враждебной к людям ее класса действительностью.

Альенде, как и авторы плутовских романов, стремится к созданию обобщенного портрета эпохи Но ее отношение к реальности весьма своеобразно. Персонажи «Эвы Луны» подобраны, как правило, по признаку их исключительности, порой даже неправдоподобности. Так, первый хозяин Эвы — французский профессор — всю жизнь отдал усовершенствованию бальзама, способного предохранить тела умерших от тления. Его «пациенты» могут навечно стать памятниками самим себе, могут украшать парки и аллеи. Другая хозяйка героини изобрела Универсальный Материал, и ее дом, наполненный вылепленными из него предметами, стал похож на сказочную страну.

Сама Эва Луна от бога наделена чудесным даром — умением рассказывать истории. И то, что повествование ведется от ее имени, — не условный прием. Именно воображение героини становится зеркалом, в котором не столько отражается, сколько преображается реальность, обретая облик «реальности чудесной». Не случайно эпиграфом к роману взяты строки из «Тысячи и одной ночи». Эва Луна — новая Шахерезада, ее призвание — дарить людям свои сказки и волшебными вымыслами вырывать их из рутины повседневности, учить мечтать. И придумывание историй в конце концов превращается в профессию Эвы, она начинает писать сценарии для телероманов. И первый же ее телероман — история собственной жизни.

Но есть в «Эве Луне» еще одна тема, очень важная для творческой и жизненной позиции Исабель Альенде. (Не случайно в романе так подробно описана судьба Мими. Это мужчина, почувствовавший в себе женщину. Он сделал все, чтобы изменить свой пол, и в результате стал знаменитой актрисой.)

— ...написать эту книгу значило для меня примириться наконец с тем, что я — женщина. Я всегда хотела быть мужчиной, ведь это гораздо легче. Но теперь не чувствую такой потребности, наверняка потому, что мне удалось совершить то, что делают они. Лишь после сорока лет я научилась ценить то хорошее, чем владеет только женщина, и теперь думаю, что не имеет смысла меняться местом с мужчинами, несмотря на все их огромные преимущества. У женщин богатый мир чувств, у мужчин они ампутируются в младенчестве, — есть материнство, мы воспринимаем жизнь чувствами, а не только разумом; у нас сильнее развиты интуиция и воображение. Думаю, мы, женщины, можем сделать жизнь красочнее...

Меня воспитывали так, чтобы я была лишь женщиной, и именно это мне сегодня мешает. Девочек моего поколения готовили на второстепенные жизненные роли, учили быть помощницами мужчин: медсестрой при враче, секретаршей при шефе, ассистенткой при профессоре, спутницей мужа... У нас отняли всякую возможность реализовать собственные способности: нам было суждено стать супругами и матерями, в крайнем случае выполнять какую-нибудь несложную работу, но выделиться из ряда — никогда.

И только прожив сорок лет и испытав множество горестей, я узнала, что и мои слова кому-то интересны. Мне всегда казалось, что это невозможно, и не оттого, что я — женщина, а оттого, что с детства мне это внушали.

Сейчас меня часто спрашивают, имеет ли литература пол? Когда женщина-хирург оперирует, никто не скажет, что это — женская хирургия, когда в зале суда появляется женщина-адвокат, также никто не скажет, что она занимается женской юриспруденцией... Но вот речь заходит о женской литературе, и это — как сегрегация. Знаете почему? Потому что писательница, работая с идеями, залезает в чужие владения, в земли, принадлежащие мужчинам. В женщине признают и восхваляют ее восприимчивость, эмоциональность, чувства — лишь бы она оставалась на должном расстоянии от сферы интеллекта и логики. Политика, история, экономика, война... Пусть эти темы жизненно важны для нее, выстраданы — на них лежит запрет.

Вопрос: Значит, вы не согласны с критиками, которые в разговоре о вашем творчестве употребляют термин «магический феминизм»?

Ответ: Это красивое выражение, и ничего плохого не нахожу в том, что критики и литературоведы занимаются классификацией, это их работа. Мне не нравится, когда окончательные определения получает все мое творчество: я стремилась к тому, чтобы каждый из моих романов замыкался на самом себе.

Вокруг творчества Исабель Альенде сегодня ведутся горячие споры. Ведь миллионные тиражи, немедленные переводы, читательский ажиотаж не всегда свидетельствуют о высоком художественном уровне того или иного произведения. Все эти внешние атрибуты порой лишь отражают закономерности или парадоксы определенной литературной ситуации, не более. У чилийской писательницы есть четкая и осознанная творческая программа: суметь донести свое слово до самой широкой аудитории. Массовый читатель для нее — не абстрактное понятие, не безликая толпа, она пишет не для Человечества, а для каждого отдельного человека, ищет контакта, живой связи с людьми, хочет «тронуть их сердца».

— Литература — акт солидарности, желание сблизиться с другими и разделить с ними и мучительный крик, и радостную песнь. Честный писатель несет в руке лампу — чтобы осветить темные закоулки. Только это: совсем немного осветить. Он не Бог, он не может изменить мир, но у него есть надежда, что, показывая реальность, он помогает разгадать и понять ее, сеет сомнение в сознании некоторых читателей. И это уже что-то, это уже вклад во всеобщую борьбу.

...писать, чтобы события не растаяли в тумане, чтобы память не была унесена ветром. Писать, чтобы запечатлеть происходящее и всему дать имя. Писать о том, что не должно быть забыто.

Но почему все-таки я пишу романы? Наверное, главная причина в том, что я — из Латинской Америки, континента безумцев, ясновидящих, земли природных и политических катаклизмов. Земли столь обширной и непонятной, столь прекрасной и жестокой, что только роман может посягнуть на всю ее восхитительную сложность.

Роман — окно, распахнутое в бесконечное и неизвестное. В нем можно двигаться совершенно свободно, путешествовать во времени, совершать причудливые прыжки и с головой погружаться в самое что ни на есть обманчивое, мерзкое, невероятное или прекрасное...

Там можно в хаосе увидеть стройность, подобрать ключи к лабиринту истории, отправиться в прошлое, чтобы попытаться понять настоящее и помечтать о будущем. Роман — это воспоминания, эссе, репортаж, романтика, вымысел, легенда, магия, поэзия и все, что помогает расшифровать загадки нашего мира, выразить нашу коллективную сущность.

Для писателя, если его творчество вскормлено реальностью, родиться на этом сказочном континенте — привилегия.

В Европе и Соединенных Штатах литературные критики с удивлением спрашивают, откуда у латиноамериканских писателей бьющая через край фантазия, как рождаются эти потрясающие вымыслы: девушки, возносящиеся в небо на простынях, императоры, строящие города из цемента пополам с бычьей кровью, авантюристы, что умирают от голода в сельве с мешком алмазов за спиной, тираны былых времен, способные исполосовать бичами свою обнаженную мать перед строем солдат, тираны сегодняшние, способные пытать детей на глазах у родителей. Ураганы и землетрясения, революции, совершенные с помощью мачете, пуль, стихов и поцелуев. Сводящая с ума природа.

Очень трудно объяснить благоразумным исследователям, что это — не плод нашего больного воображения. Это наша история, это можно прочесть на страницах сегодняшних газет, услышать на улицах, а порой мы чувствуем это собственной кожей. Грандиозные контрасты и безудержное насилие — два поразительных мотива для литературы. Правда, каждый из нас, граждан этой действительности, знает, что жизнь его всегда висит на волоске.

Нельзя не сказать, что в художественной позиции Исабель Альенде много противоречивого и уязвимого. Она сделала смелый и рискованный шаг. решив захватить «ничейные» территории, разделяющие массовую беллетристику и серьезную литературу. У первой взять ее доступность, доходчивость, прицельность и эффективность воздействия на читателя; больше того, использовать ее язык, выработанный ею код общения с аудиторией. У второй — высокую нравственность и чистоту идеалов. Несомненно, удержать равновесие на зыбкой, подвижной границе двух противоположных друг другу культурных систем — задача трудная.

— Как книга может противостоять огромной силе влияния средств массовой информации? Бесспорно, борьба идет неравная. Доступность и действенность книги сравнительно невелики. Именно поэтому мы должны искать новые формы выражения.

И здесь все средства хороши: не только утонченный язык Королевской Академии, но и прямой язык прессы, массовый язык радиороманов, телевидения и кино, поэтический язык народных песен и страстный язык наших встреч лицом к лицу с публикой. И все это — литература. Будем же хитроумными. Не стоит отказываться от возможности внедриться в средства массовой информации и взорвать их изнутри.

В Венесуэле Хосе Игнасио Кабрухас — один из самых блестящих интеллектуалов страны, драматург и писатель — не гнушается писанием сценариев для телероманов...

Почти все крупные латиноамериканские писатели приходят в литературу из журналистики. И при каждой возможности вновь к ней обращаются, сознавая, что их слово в газете или по радио дойдет до самой широкой публики. Гарсиа. Маркес, Карлос Фуэнтес, Октавио Пас и Марио Варгас Льоса постоянно сотрудничают в прессе. Другие писатели с той же целью работают для кино, как Мануэль Пуиг, или для театра, как Антонио Скармета и Луис Рафаэль Санчес, или пишут песни, как Марио Бенедетти. Любое средство годится, если цель — установить связь с людьми и если у писателя нет комплекса, что литература — священнодействие, нечто утонченное, предназначенное для просвещенной элиты и литературных конкурсов.

В Латинской Америке книга — роскошь, почти что отличительный знак. В парикмахерской меня называют «доктор Альенде» только потому, что всегда видят с книгой под мышкой и думают, будто я адвокат или нечто в этом же роде. Роман в триста страниц в Чили стоит столько, сколько получает в месяц низкооплачиваемый рабочий.

Нет, путь писателя на нашем континенте не усыпан розами, но не стоит отчаиваться, происходят и процессы, радующие душу.

Литература двигалась вперед и в худших обстоятельствах: в тюрьмах политические заключенные писали рассказы на папиросной бумаге, в Центральной Америке на войне четырнадцатилетние солдатики складывали стихи в школьных тетрадях, индейцы пиароа с Амазонки — выжившие, несмотря на геноцид, развернутый против коренного населения этого района, — напечатали легенды на своем родном языке.

В Никарагуа после победы революции за шесть месяцев число неграмотных уменьшилось с 50 до 12 процентов, а на Кубе, где любая книга стоит меньше одного песо, тысячи людей целый день стояли в очереди, чтобы купить «Любовь во время чумы» Гарсиа Маркеса. Очень напоминает фантазии Хулио Кортасара: очередь хронопов за книгами.

Если правда, что на нашем континенте книги доступны лишь меньшинству, правда и то, что здесь писателей уважают гораздо больше, чем в любой другой части света. В глазах соотечественников писатели — что-то вроде шаманов, колдунов или пророков, их считают носителями абсолютной истины, озаренными светом мудрости.

С писателями консультируются по вопросам, ничего общего с литературой не имеющим. Так, Варгаса Льосу призвали расследовать убийство восьми журналистов в поселке Учураккау в Перу, Гарсиа Маркес являлся посредником между президентами центральноамериканских стран, у Артуро Услара Пьетри просили совета по проблемам внешней задолженности и коррупции в Венесуэле. Это возлагает на плечи наших писателей и писательниц большую ответственность.

Латиноамериканские авторы смогли выразить душу своих народов, дали возможность их коллективному голосу, богатому оттенками, сложному и многообразному, прозвучать на весь мир. Сегодня наш роман не пришел в упадок, наша литература не впала в летаргический сон, наши писатели не забыли о славном времени «бума».

Есть вовое поколение, которое продолжает писать с той же силой, что и предшествовавшее. Молодые прекрасно сознают, что процесс творчества — процесс индивидуальный, но литература идет вперед и развивается лишь в той мере, в какой выражает общее, коллективное.

Пафос творчества Исабель Альенде — протест. Она восстает против псевдокультуры с ее бездуховностью, отупляющей пустотой, глубокой безнравственностью и — против элитарного искусства, стремящегося закрыть глаза на окружающую действительность. Она протестует против несовершенства сегодняшнего мира, против несправедливости существующих установлений, против насилия, нищеты, бесправного положения женщин... Она обращается к «среднему» читателю, но по-своему протестует против штампов «среднего» вкуса. Обыденности, серости она противопоставляет чудесный мир воображения, фантазии, эмоциональную раскрепощенность. Альенде своим творчеством прежде всего хочет утвердить нравственные ценности, утрачиваемые сегодня.

— Я верю в определенные принципы и ценности: названные здесь мимоходом, они смогут показаться ужасно тривиальными. Но я верю в них так твердо, что готова стерпеть снисходительные и насмешливые улыбки. Они выражаются словами, от долгого употребления утратившими первоначальный смысл. Но других, чтобы заменить их, нет: любовь, доброта, справедливость...

В наш век оптимизм выглядит наивностью. Вместе с тем уверена, мы можем построить мир, более достойный любви. Думаю, сделать это — наш единственный выход, ведь мы пришли в состояние крайне ненадежного равновесия: стоит раз чихнуть, и все разлетится вдребезги.

Я не рву на себе одежды, не посыпаю голову пеплом, не сгибаюсь под тяжестью черных предчувствий, не принадлежу к числу поддавшихся отчаянию интеллигентов. Отчаяние парализует волю и идет на пользу нашим врагам.

Меня не раз предупреждали, что в литературе иллюзии опасны, не скатиться бы до банальности, не дойти до памфлетов и розовых романчиков. Но я готова бросить вызов литературной позиции мужчин, которые боятся даже крохи сентиментальности — как бомбы — в священном порядке разума и хорошего вкуса. А я не боюсь рисковать...

Я буду писать о двух любовниках, которые обнимаются под луной у места тайного захоронения пятнадцати крестьян, убитых военными. Я буду писать об изнасилованных женщинах, о прошедших через пытки мужчинах, о семьях, из-за голода продающих себя в рабство, и также — пусть уж критики как-нибудь это переварят — о золотистых сумерках, самоотверженных маменьках в умирающих от любви поэтах.

— Моя профессия — литература. Единственный материал, который мне нужен, — слова. Слова... слова... слова нежного и звучного испанского языка. Ими насыщен воздух, их рассеивает и вновь приносит ветер, я могу взять любое, совершенно бесплатно: слова короткие, длинные, белые, черные. Веселые — колокол, друг, поцелуй. Или грозные — вдова, кровь, тюрьма. Несметное количество слов, можно комбинировать их по своему капризу, можно издеваться над ними или относиться к ним с уважением, можно использовать их тысячу раз и не бояться, что они износятся. Вот они — стоит протянуть руку. Я могу накинуть на них аркан, схватить, приручить. И главное, я могу написать их...[2]