Двадцать световых лет до Страны снегов

Время в пути: 83 года Компьютерные дневники будущей Далай-ламы, возраст 8 лет

В старых спекталях и наладонных картинках капитаны звездолетов обычно управляют кораблем из рулевой рубки, где за окнами или на экранах видна Великая Пустота. Но капитан Ксао, старший помощник Нима Фотранг и другие члены экипажа держат курс на Глизе 581, сидя в закрытом кокпите в верхней центральной трети огромадной жестянки, которая несет нас на Гуге.

Этот отсек называется «Кхам». Срезанные цветы в изящных вазах украшают помещение, где Ксао, Фотранг и экипаж делают свою работу. Там же на стене висит вытканная мандала «Калачакры» и нарисована большая фигура Будды в теле одновременно мужском и женском, со множеством лиц и рук. Ларри называет это помещение без окон комнатой управления и храмом.

Думаю, ему виднее.

Я прихожу в кокпит. Никто меня не останавливает. Я прихожу, потому что Саймон и Карен Брин отправились на много месяцев в свою капсульную дрему на нижнем уровне отсека «Амдо». А я, я живу призрачной жизнью здесь, наверху. У меня долг перед всеми на борту — мне так часто говорят — вырасти в полноценного Далай-ламу.

— А, вы хотите вести «Калачакру», ваше святейшество. Отлично! — говорит капитан Ксао.

Но он передает меня старшему помощнику Фотранг. Она тибетка. Фотранг в своем комбинезоне выглядит как мужчина, но запястья и кисти рук у нее женственные. Она плавает рядом, потому что искусственная гравитация отключена, и я вижу, что кожа у нее на лице нежная, будто только что от косметолога.

— Чем тебе помочь, Грета Брин?

У меня прямо дар речи отшибло, так я ей благодарна, что она не сказала «ваше святейшество».

Фотранг показывает мне консоль, где она следит за уровнем топлива в сбрасываемом баке. Бак находится позади жилого цилиндра. Топливо питает двигатель на антиматерии, который толкает нас вперед.

— Мы полагаемся на электронные системы, — говорит Нима Фотранг, — которые работают практически самостоятельно.

Но она и другие члены экипажа должны постоянно быть начеку. Хотя в систему заложены программы на случай, если что-то пойдет не так, они просигналят экипажу, даже если дежурных не будет в храме управления.

— Сколько нам еще добираться до Гуге?

— Через девятнадцать лет мы начнем торможение, — говорит Фотранг. — Еще через четыре года, если все пойдет по плану, мы проникнем в систему Глизе 581 и вскоре займем положение на стационарной орбите Гуге. Оттуда мы спустимся в ближайшие пригодные для обитания зоны, которые будем заселять и развивать.

— Четыре года только на торможение!

Никто мне раньше ничего такого не говорил. Четыре года — это половина лет, которые я прожила. А я думаю, ни один взрослый в своем преклонном возрасте не чувствует себя старше, чем я в свои восемь.

— Грета Брин, если мы будем тормозить быстрее, это подвергнет наш страт-корабль чудовищным нагрузкам. Он был построен оптимально легким, чтобы экономить топливо, но также достаточно массивным, чтобы выдержать ускорение в одну двадцатую «же» во время первоначальных четырех лет разгона и последних четырех лет торможения. Ты понимаешь?

— Ну да, но…

— Послушай. У «Калачакры» ушло четыре года, чтобы достичь скорости в одну пятую световой. За этот отрезок времени мы прошли меньше половины светового года и сожгли очень много топлива из сбрасываемых баков. Сброс пустых баков сделал корабль легче. Затем в течение семидесяти девяти лет мы «катились под горку» и покрыли более шестнадцати световых лет на пути к нашей цели. Топливо шло только на маневры для коррекции курса. Это очень экономное расходование запаса замороженной антиматерии, с которым мы начали полет.

— Хорошо, — говорю я, потому что старпом Фотранг смотрит так, будто я должна захлопать в ладоши от этого «экономного расходования».

— Так или иначе, в программу полета заложено четыре года торможения на одной двадцатой «же», чтобы поберечь остаток топлива и не дать нашему хрупкому кораблю развалиться на части при более высоких скоростях торможения.

— Но все равно это так долго!

Старпом подводит меня к огромной схеме нашего страт-корабля.

— Если у кого на борту и есть столько времени, сколько нужно на безопасное торможение, так это у тебя, Грета Брин.

— Двадцать три года! Мне исполнится тридцать один!

— Точно, ты превратишься в дряхлую развалину.

Прежде чем я успеваю продолжить свои протесты, она показывает мне всякие разности. Карту внутренних помещений нашей пассажирской жестянки, голограмму системы Глизе 581 и d-куб, демонстрирующий ее живых маму и папу в деревне Драк, что переводится как «Валун», в пятидесяти с чем-то скалистых милях к юго-востоку от Лхасы. Хотя — ну и я балда! — наверное, их уже нет в живых.

Чтобы не выпустить наружу эту мысль, я ляпаю первое попавшееся:

— Мой папа из города с таким же названием!

Нима Фотранг молча смотрит на меня. Глаза у нее яркие и маленькие.

— Боулдер, штат Колорадо. «Боулдер» значит «Валун».

— Вот как?

Она взглядом испрашивает разрешения у капитана Ксао и направляет меня в тоннель, освещенный крошечными огоньками.

— Что ты на самом деле хочешь узнать, детка? Я расскажу тебе, если знаю сама.

— Кто убил Сакья Гьяцо? — И быстро добавляю: — Не хочу быть им!

— А кто тебе сказал, что его святейшество убили?

— Ларри. — Я хватаюсь за длинный поручень. — Мой наставник Ларри Ринпоче.

Старший помощник Фотранг фыркает:

— У Ларри скверное чувство юмора. И он может ошибаться.

Я всплываю вверх.

— А если он прав?

— Тебе так важно знать правду?

Фотранг стаскивает меня вниз.

Ответ вопросом на вопрос, как сухое семечко, застрявшее в зубах.

— Ларри говорит, что будущим ламам надо искать правду во всем и я должна поступать так всегда. И если все будут так делать, то мы опустошим вселенную лжи.

— «Поступай так, как я говорю, а не так, как я поступаю».

— Это как?

Нима — она говорит, чтобы я называла ее по имени, — берет меня за руку и тянет за собой вдоль по тоннелю. Мы добираемся до двери, Нима стучит костяшками пальцев, и дверь открывается. Она впускает меня в свою каюту. Шкаф с выдвижной стойкой и ремнями, терминал нашей корабельной компьютерной сети и уголок, где можно поговорить. Мы вплываем туда. Нима мягко — по крайней мере, это так выглядит — убирает упавшую мне на глаза прядь волос.

— Возможно, у Сакья Гьяцо был сердечный приступ, детка.

— Возможно?

— Такова официальная версия, которую советник Ти изложил нам всем, не спящим призракам, как причину отсутствия Сакья Гьяцо.

Я глубоко задумываюсь.

— А неофициальная версия какая? Что его убили?

— Это одна из неофициальных сплетен, да. Перед лицом неизвестности, детка, люди дают волю воображению, и появляется столько версий, что их не засунуть обратно в мешок, откуда они высыпались. К тому же мы думаем, что засовывание идей в мешок — плохая мысль. Куда лучше было бы вытащить их на свет и выяснить все точно.

Я трясу головой.

— Мы — это кто?

Нима улыбается краешком губ.

— Не те, кто запрещает высказывать правдоподобные версии, отличные от официальной.

— А ты как думаешь, что случилось?

— Мне не стоит этого говорить.

— Вытащи идею на свет.

Ее улыбка становится шире.

— Возможно, я так и сделаю.

— Я новая Далай-лама… ну, может быть. Я могу осветить твою идею. Скажи мне, Нима.

Она долго изучает мое лицо и наконец говорит:

— Боюсь, что Сакья Гьяцо совершил самоубийство.

— Далай-лама?!

Не могу с собой справиться. Ее слова — клевета! Клевета на человека, который, как это ни странно, существует сейчас во мне.

— Ну и что, что Далай-лама?

— Бодхисатва живет для других. Он никогда бы не убил никого, себя тем более.

— Он оставался не спящим слишком долго, почти полстолетия. Он избегал урсидормизиновой спячки, потому что сон мешал ему исполнять роль духовного лидера. Для тех, кто в гибернации, жизненные процессы замедляются, но Сакья Гьяцо прожил эти годы в полной мере. Его святейшество обладал душой бодхисатвы, но у него было обычное человеческое тело. Износ тела лег бременем и на его дух. Сакья Гьяцо мучили сомнения, сумеет ли он продержаться все время полета и сможет ли быть пастырем колонистам на Гуге.

Я скрещиваю руки на груди. Эта идея оскорбляет покойного Далай-ламу. И отравляет меня.

— У него был сердечный приступ!

— Значит, ты согласилась с официальной версией, — спокойно говорит Нима.

— Ну ладно. Я думаю, кто-то убил Сакья Гьяцо. А вовсе не усталость и печаль заставили его самого это сделать.

— Детка, где твое сострадание? — мягко спрашивает она.

Я отплываю прочь:

— А где твое?

Я сражаюсь с дверью каюты старпома, хочу выйти и не могу.

Ниме приходится подплыть, постучать костяшками пальцев по пластине двери и выпустить меня.

Включились генераторы искусственной гравитации. Я чувствую их гудение через пол моей каюты в «Амдо», чувствую его и в блоке Z, где почивают наши сонники. Ларри говорит, что в других местах искусственная гравитация на «Калачакре» работает примерно как электричество во времена войн на Земле. Ну, во всяком случае, мне не нужно пристегиваться ремнем в учебной кабинке, и всякий мусор вроде зубных щеток, ручек и d-кубов не плавает вокруг как в дурном сне.

Кто-то стучит.

Кто?

Это не Ларри, сегодняшний урок уже был, и не мама, она спит в своей капсуле, и не папа, он сейчас в «Юцанге», помогает монахам строить каменные сады вокруг гомпы. Папа может посетить «Юцанг», а вот я — уже почти возведенная в сан Далай-лама — должна проводить время с обычными людьми, не монахами.

Снова стучат.

Входит Ксао Сонгда, капитан Ксао, пилот нашего корабля. Он отстегивает складной стул от стены и садится на него рядом с моей учебной кабинкой. Несмотря на напряженную работу, он слоняется повсюду почти столько же, сколько я.

— Старпом Фотранг сказала, что у тебя есть сомнения.

Сомнения — часть меня, как сбрасываемые баки — часть «Калачакры», что значит «Колесо времени». Наш страт-корабль сбросил цилиндры, заполненные замороженным антиводородом, разгоняясь до крейсерской скорости в первые четыре года полета. Хотела бы я так же легко отбросить свои сомнения!

— Ну? — Капитан Ксао поднимает бровь.

— Что, сэр?

— Мой старпом лжет или у тебя правда есть сомнения?

— Я подвергаю сомнению все.

Капитан Ксао наклоняет голову.

— Например, детка?

Он милый, но ведет себя невежливо.

— Я сомневаюсь в том, кто мой создатель, почему я родилась в огромной консервной банке, почему мне больше нравится, когда искусственная гравитация включена, а не выключена. Сомневаюсь в корабельности формы нашего корабля, в здравом рассудке Ларри, в реальности куска камня, к которому мы летим. Сомневаюсь…

Капитан Ксао пытается меня прервать:

— Грета!

— …болят ли у меня ноги, и сомневаюсь в том, что моя душа смешалась с душой Сакья Гьяцо, ведь я родилась до того, как он умер. Сомневаюсь…

— Стоять! — говорит Ксао Сонгда. — Старпом Фотранг сказала, что ты сомневаешься в официальной версии смерти двадцать первого Далай- ламы.

— Да.

— Я тоже. Но как твой капитан, а еще художник могу заверить тебя в том, что наш корабль имеет вполне корабельную форму.

Я пристально смотрю на него, а потом спрашиваю:

— Официальная версия — правда или нет? Сакья Гьяцо в самом деле умер от ин-фрахта мимо карты?

— Инфаркта миокарда, — поправляет капитан, он не понял мою шутку. — Да, именно так. Увы.

— Или вы говорите так, потому что это сказал советник Ти, а он выше вас рангом?

Ксао Сонгда сбит с толку.

— Зачем бы советнику Трунгпа лгать, как по-твоему?

— Из врущих побуждений?

— Из худших побуждений, — снова поправляет меня глупый капитан.

— Ладно, из худших. Был ли он причастен к смерти Сакья Гьяцо… из подлых причин, скрытых в глубине его сердца, как проклятые души заперты в аду?

Капитан шумно переводит дух.

— Великие боги, детка!

— Ларри говорит, что кто-то убил Сакья Гьяцо. — Я выбираюсь из своей учебной кабинки и делаю шаг к капитану. — Может, вы?

Капитан Ксао смеется.

— Знаешь, Гри-Бри, сколько мне пришлось покувыркаться, чтобы стать капитаном этого корабля? По происхождению я китаец, хань. В Свободной Федерации тибетских странников никто не горел желанием сделать меня капитаном «Калачакры». Но я истинный приверженец желтой веры, и я был лучшим пилотом среди тех, кто на тот момент еще не улетел к пригодной для обитания планете. И вот я здесь. Я не способен убить Далай-ламу или причинить вред его преемнику, равно как я не способен повредить буддийскую ступу чортен.

Я ему верю, хотя тревожная душа посчитала бы его последние слова нелюбезными. Я спрашиваю, разделяет ли капитан идею Нимы о том, что Сакья Гьяцо совершил самоубийство. Больше ли это похоже на правду, чем ин-фрахт мимо карты, про который говорит советник Ти? Когда капитан начинает отвечать, я перебиваю его:

— Отринь всю фальшь и реки лишь истинное слово.

Ксао моргает и говорит:

— Если ты настаиваешь.

— Да!

— Тогда я объявляю себя в этом вопросе агностиком. Ни одна из двух версий не кажется мне недостоверной. Однако ни одна не кажется и достоверной. Его святейшество отличался прекрасным здоровьем, и это заставляет сомневаться в версии советника Ти. Но я не могу поверить в идею Нимы, поскольку тяготы нашего пути для Далай-ламы легче птичьего перышка.

Неожиданно для себя я начинаю плакать.

Капитан касается меня так мягко, как будто мне на плечо опустилась сова. Я так себе это представляю. Сова. Птица, живущая на Земле, которую я никогда не видела и не увижу. Он шепчет мне: «Ш-ш-ш-ш».

— Зачем ты утешаешь меня?

Капитан Ксао убирает руки.

— Я больше не стану. Плачь, если тебе хочется.

Я плачу. Капитан Ксао плачет вместе со мной. Мы с ним едины в мысли, что мой наставник Ларри был прав и наш покойный Далай-лама оказался в руках кого-то очень подлого с худшими побуждениями.