Две судьбы

Ройланд поднял руку. Офицер прямо-таки остолбенел, взглянув на него, но тут же быстро принял привычный для него спесивый вид.

— Великолепно! — воскликнул он. — Шаг вперед, мой мальчик. И ты тоже, — он сделал жест рукой в сторону еще одного. — У тебя умное лицо. И вид такой, будто ты специально создан для того, чтобы стать хорошим ассистентом в лаборатории. Выходи-ка вперед!

— Не надо. Пожалуйста, не надо! — возопил несчастный. Он упал на колени и стал умоляюще заламывать руки. — Ну пожалуйста, не надо!

Офицер неторопливо поднял плетку. Несчастный застонал, поднялся на ноги и поспешно стал рядом с Ройландом.

После того, как были отобраны еще четверо, всех их провели по бетонному плацу в одну из нелепых башенок, затем вверх по спиральной лестнице, по длинному коридору, через боковую галерею, пока они не очутились в дальнем углу лекционного зала, где какая-то женщина что-то выкрикивала по-немецки. После этого их вывели через черный ход в начальную школу, где в пустых классах по обе стороны от прохода стояли маленькие парты. И наконец, в клинику, где стены были отделаны под мрамор или покрыты выщербленной во многих местах керамической плиткой, а коридоры, освещались люминесцентными лампами в бронзовых светильниках. Пол был выложен мозаикой из фашистских символов.

Охранник постучался в дверь с табличкой «Расовая лаборатория». Ее открыл человек с ледяным лицом в белом халате.

— Вы подавали заявку на демонстратора, доктор Кальтен, — сказал солдат. — Выбирайте любого.

Доктор Кальтен внимательно осмотрел всех шестерых.

— Ага! Вот этого, — сказал он и показал на Ройланда. — Заходи, парень.

Лаборатория расовой науки доктора Кальтена оказалась весьма просторным врачебным кабинетом с операционным столом и развешанными по стенам запутанными таблицами человеческих рас и особенностей их анатомии, умственного развития и обычаев. Здесь были также френологическая карта человеческого черепа и всевозможные гороскопы, а также какое-то устройство из сверкающих кристаллов, закрепленных на проволочках. Ройланд тотчас же понял, что это такое. Это была наглядная модель одной из бредовых идей Ганса Хорбигера, касавшейся строения земного шара — модель пустотелой Земли.

— Сядь здесь, — произнес врач, указывая на стул. — Прежде всего я должен определить твою расовую принадлежность. Между прочим, не мешало бы тебе узнать, что ты предназначен для анатомирования во время моей лекции по третьему разделу расовой науки, которую я буду давать в медицинском училище, и что от степени твоего сотрудничества будет зависеть с применением ли анестезии будет проводиться вскрытие или без оной. Ясно?

— Ясно, доктор.

— Любопытно… Никакой паники. Могу поспорить, что ты окажешься полунордической расы с прохамитскими следами по крайней мере в пятом колене… Однако, давай продолжим. Имя?

— Эдвард Ройланд.

— Родился?

— Второго июня 1921 года.

Врач швырнул карандаш на стол.

— Если моего первого пояснения оказалось для тебя мало, — закричал он, — то позволь мне добавить, что если ты и дальше будешь чинить мне трудности, то я могу передать тебя моему лучшему другу доктору Герцбреннеру. Доктор Герцбреннер, между прочим, преподает технику проведения допроса в школе гестапо. Теперь ты понимаешь?

— Да, доктор. Простите, но я не могу изменить свой ответ.

Доктор Кальтен саркастически ухмыльнулся.

— А каким же образом тебе удалось так прекрасно сохраниться несмотря на возраст около ста восьмидесяти лет?

— Доктор, мне всего двадцать три года. Я проделал путешествие во времени.

— Неужели? — изумился Кальтен. И каким же образом тебе удалось это проделать?

— Я стал жертвой сатанинского еврейского колдовства, — решительно произнес Ройланд. — Для этого потребовалось ритуальное убийство и кровь семи нордических красавиц-девственниц.

У доктора Кальтена от изумления отвисла челюсть. Затем, схватив со стола карандаш, он произнес строго:

— Вы должны понять, что мои сомнения были вполне обоснованными в данных обстоятельствах. Почему вы сразу же не рассказали мне о веском научном обосновании вашего странного утверждения? Продолжайте, прошу вас. Расскажите мне все, абсолютно все, что касается этого дела.

Для доктора Кальтена Ройланд оказался подлинным сокровищем, бесценным трофеем. Особенности его речи, отсутствие личного номера на левой груди, обнаженная чуть позднее золотая пломба в одном из зубов, его сверхъестественные познания во всем, что касалось древней Америки — все это теперь имело убедительное научное объяснение. Да, он прибыл из 1944 года. Разве так уж трудно представить себе это? Любому специалисту было известно об утраченной теперь еврейской кабалистической магии, големах и тому подобном.

Ройланд поведал о том, что был одним из слушателей курса расовой науки одного из ее родоначальников, некого Уильяма Д. Палли (это был краснобай, который частенько разглагольствовал в третьеразрядных пивных, получая поддержку от германского информационного агентства (Ройланд не сомневался в том, что его имя можно найти в седьмом томе стандартной «Хрестоматии расовой науки»). Еврейские изверги предпринимали попытку устроить засаду на его любимого учителя на пустынном шоссе. Узнав об этом, Ройланд уговорил его обменяться с ним пальто и шляпами. В темноте подмена оставалась незамеченной. Позже, уже в их логове, его опознали, но нордические девственницы к этому времени уже были принесены в жертву и из тел уже была выпущена кровь. Поэтому мешкать было нельзя, и ужасная участь, уготованная учителю, постигла его ученика.

Эта часть рассказа Ройланда особенно понравилась доктору Кальтену. Особое удовлетворение он испытывал от сознания того, что «месть» недолюдей своему недругу вылилась в то, что его забросили в мир, полностью очищенный от недолюдей и где представители нордической расы могли свободно дышать полной грудью!

Кальтен, если не обращать внимание на осторожно проведенные консультации с такими людьми, как специалисты по древней Америке, дантист, который был ошеломлен золотой пломбой, и дерматолог, установивший, что на подвергнувшемся проверке субъекте нет и никогда не было никакого личного номерного знака, повел себя как игрок, который держит в рукаве козырный туз. Через неделю стало ясно, что он приберегает Ройланда для грандиозного спектакля с обнародованием его тайны, который должен стать кульминацией его лекции. Ройланду очень не хотелось, чтобы его тайна стала общим достоянием — в придуманной им истории было слишком много проколов. Поэтому он с воодушевлением стал рассказывать о красотах Мексики весною, о ее базарах, кактусах и грибах. Могут ли они совершить хотя бы кратковременную поездку в эту чудесную страну? Доктор Кальтен отрицательно покачал головой и посоветовал ему получше учиться, побольше читать и углублять свои знания с помощью бесчисленных научных экспонатов, выставленных в музеях Чикагского дворца партии. Добрый старый Чикаго мог похвастаться перед всем миром своими знаменитыми экспонатами, подтверждающими теорию Мирового Льда. Теорию Полого Земного шара, отыскание подпочвенных вод с помощью ивовой рогатки, гомеопатию, народные методы лечения с помощью дикорастущих трав и так далее.

Последнее выглядело очень заманчиво. Доктору Кальтену доставило немалое удовольствие взять свое сокровище в медицинское училище и представить его в качестве своего протеже профессору Альбиани, знатоку в области лечения травами.

Альбиани был похож на гнома, сошедшего с иллюстраций Артура Рэкхема к «Золоту Рейна». Свой предмет он просто обожал.

— Мать-природа, ты — щедра и обильна! Бродите по полям, молодой человек, и за время всего лишь часовой прогулки ваше бдительное око отыщет спорынью, способствующую аборту, укроп, который уменьшает жар при лихорадке, рябину, ягоды которой возвращают силу старикам, мак, зерна которого утоляют боль при прорезывании зубов у детей!

— А у вас имеются мексиканские грибы-галлюциногены? — поинтересовался Ройланд.

— Возможно, удивленно ответил Альбиани.

Они перерыли весь музей народной медицины, внимательно пересмотрели засушенные растения под увеличительным стеклом. Из Мексики были пейот бутоны и корни, и марихуана — корни, стебли, семена и черенки. Грибов не было.

— Они, возможно, имеются в кладовой, — пробормотал Альбиани.

Остаток этого дня Ройланд протоптался в кладовой, где образцы дожидались того часа, когда для них появится место на каком-либо из вращающихся стеллажей. Он вернулся к профессору и несколько взволнованно произнес:

— Их там нет.

Альбиани заинтриговало поведение подопечного доктора Кальтена, и он заглянул в справочники по грибам.

— Видите? — сказал он самодовольно, показываю красочную цветную вкладку с изображением грибов — в стадии роста, зрелых и сушеных, и прочел, — …суеверно называемые «Пищей Богов».

Он прыснул сквозь бороду, явно довольный шуткой.

— Их там нет, — не унимался Ройланд.

Профессор, которому все это начало надоедать, сказал:

— У нас еще есть кое-какие образцы в подвале, пока что не занесенные в каталог. Понимаете, у нас не хватает места для всех образцов. Площадь экспозиции ограничена… Только самые интересные экспонаты…

Ройланд набрался смелости и пустил в ход все свое личное обаяние, чтобы выудить у него, где расположена подвальная кладовая, а заодно и разрешение на ее посещение. Затем, когда на какое-то мгновение он остался один, вырвал вкладку из профессорского справочника и припрятал ее.

В этот вечер Ройланд и доктор Кальтен вышли на открытую верхнюю площадку одной из многочисленных башен, чтобы выкурить по последней сигаре. Полная Луна стояла высоко. В ее бледном свете испещренная воронками территория, некогда бывшая Чикаго, казалась еще одной Луной. Мудрец и его ученик из другой эпохи стояли, опираясь локтями о зубчатый парапет, на высоте более полусотни метров над поверхностью озера Мичиган.

— Эдвард, — произнес доктор Кальтен, — завтра я буду выступать с докладом перед членами Чикагской Академии расовых наук. — В этих словах таился некий вызов. Что-то было не совсем так, как старался изобразить Кальтен. — Я требую от вас, чтобы вы находились за кулисами конференц-зала и появились по моей команде, чтобы ответить на несколько моих вопросов и, если позволит время, на вопросы наших слушателей.

— Я хотел бы, если только это возможно, несколько отсрочить…

— Никоим образом!

— Пожалуйста, объясните, почему у вас сегодня такое враждебное ко мне отношение, доктор? Разве я не сотрудничал с вами совершенно искренне и не открыл для вас новые пути достижения неувядаемой славы в анналах расой науки?

— Сотрудничали? Да. Искренне? Едва ли. Понимаете, Эдвард, сегодня мне в голову пришла одна мысль. Страшная мысль. Мне всегда казалось весьма странным то, что евреи напали на преподобного Палли с целью забросить его в будущее, и то, что у них произошла осечка. — Он вынул что-то из кармана. Это был маленький пистолет, дуло его было небрежно направлено на Ройланда. — Сегодня я задумался над тем, для чего они поступили именно так. Не проще ли было бы убить его, как это они делали с тысячами ему подобных и уничтожить тело в одном из своих тайных крематориев, а затем запретить даже упоминание об исчезновении в контролируемых ими газета и журналах?

И более того. Кровь семерых нордических девственниц вряд ли могла так уж дешево достаться им. Не надо обладать большим воображением, чтобы представить себе, насколько бдительно нордические мужчины прошедшей эпохи оберегают свои драгоценные анклавы — ядра будущего человечества. Как они прощупывают глазами каждого прохожего, примечая тех, кто несет на себе клеймо недочеловека и следят за тем, чтобы расовая чистота не подвергалась загрязнению не то, что прикосновением, но даже и случайным взглядом на переполненных толпами улицах. И тем не менее ужасное свершилось — ваше здесь присутствие тому доказательство. Какую чудовищную цену нужно было заплатить, чтобы совершить такое! Необходимо было прибегнуть к услугам наемных славян или негров, чтобы похитить девственниц, и многим из наймитов пришлось пасть жертвами нордической ярости.

И это все только для того, чтобы заглушить один слабый глас пророка, вопиющего в пустыне? Как я полагаю — нет! Я убежден в том, что это еврейское высокомерие послало вас, Эдвард Ройланд или как вас там еще называли, в будущее как символ приветствия от еврейства той эпохи торжествующему, как они в своем скудоумии предвосхищали, еврейству этой эпохи. В любом случае, завтра, друг мой, доктор Герцбреннер, о котором я вам уже упоминал, произведет публичное дознание. Если у вас и имеются какие-нибудь маленькие тайны, то завтра они будут разоблачены. Нет! Нет! Не приближайтесь ко мне. Если вы осмелитесь это сделать, я выстрелю вам в колено, чтобы успокоить вас!

Ройланд рванулся в Кальтену, и сразу же раздался выстрел. Левую голень будто больно ударили молотком. Он сгреб доктора Кальтена в охапку и, не обращая внимания на вопли, швырнул через парапет в озеро Мичиган с пятидесятиметровой высоты. После чего свалился и сам. Боль была ужасной. Скорее всего была задета, если вообще не перебита пулей, кость. Кровотечение было слабое, но Ройланд опасался за то, что оно может усилиться позже. Зато он совсем не опасался того, что выстрел и крики вызовут переполох в замке. Такие звуки были привычными в медицинском крыле здания.

Волоча поврежденную ногу по полу, он подтянулся к двери в квартиру Кальтена. Опустившись в кресло возле телефона, он накинул на ноги плед и позвонил фельдшеру, стараясь как можно потише выговаривать слова:

— Принесите, пожалуйста, костыль и все, что необходимо для наложения гипса. У Доктора Кальтена появилась одна очень интересная идея, над которой он хочет поработать.

Ему хотелось еще попросить укол морфия, но этого уже делать не следовало, так как могло исказиться восприятие времени.

Когда пришел фельдшер, он поблагодарил его и пожелал спокойной ночи.

Снимая ботинок, он едва сдерживал слезы. Левую штанину пришлось обрезать. Марля оказалась очень кстати — рана стала кровоточить сильнее. Тугая повязка, казалось, приостановила кровотечение. С большим трудом ему удалось наложить корявую гипсовую повязку на простреленную ногу.

Нога тут же начала неметь. Что ж, неплохо. Повязка, должно быть, ущемила какой-то важный нерв, что через неделю может стать причиной паралича. Но в данной ситуации это совершенно не волновало Ройланда.

Он попытался выйти из квартиры и обнаружил, что идти очень трудно даже по ровному полу. Будь костыль по массивнее, он еще смог бы спуститься по лестнице, однако подняться, скорее всего, будет уже не под силу. Но и это неплохо. Прежде всего, надо спуститься в подвал.

Проклиная этих фашистов с их средневековыми замашками и каждый дюйм их опереточного замка, он все-таки спустился в подвал. Здесь его поджидала удача. В одном из укромных углов его, подальше от бдительного ока начальства, дюжина пьяных эсэсовцев играла в какую-то азартную игру. Завидев ковыляющего Ройланда в белом халате, они пустили сентиментальную слезу по бедному доктору со сломанной ногой и, взяв его на руки, понесли по петлявшим добрые две мили подвальным коридорам, пока не разыскали нужную ему кладовую. Замок они вышибли несколькими меткими выстрелами и уходя просили звонить к ним в роту в любое время суток, чтобы лучшие ребята Чикаго могли поспешить на помощь бедному доктору. Среди них есть, мол, старик, Бруно, который может голыми руками, честное слово, оборвать все конечности у какого-то там проходимца-латыша. Ну точно, так, как вы, док, отрываете кожу у индейки. Хотите, мы раздобудем латыша и продемонстрируем вам?

Отделавшись в конце концов от этих славных ребятишек, он щелкнул выключателем и начал поиски. Теперь нога его была уже холодной, как лед, но боль не унималась. Он перерыл множество коробок с незанесенными в каталог растениями и, как ему показалось, только через много часов нашел посылку, на которой значился адрес отправителя — Яласка, один из городков на юге Мексики. Он открыл ящик, ударяя его углы о бетонный пол. Из него посыпали прозрачные пластиковые конверты. В одном из них он увидел что-то черное, сморщенное. Он даже не стал сверяться с цветными картинками у себя в кармане. Разорвал конверт, он стал запихивать себе в рот его содержимое, жевать и жадно проглатывать.

Возможно, нужны были еще индейский танец и пение. Может быть нет. Может быть, нужно было расслабиться, как после изнурительной работы над решением дифференциальных уравнений, что в большей степени приближало бы к состоянию рассудка индейцев племени хопи. Может быть, нужно было настроить изо всех сил свой разум на то, что тебе страстно хочется, как это он делал сейчас. В прошлый раз он ненавидел бомбу, страшился ее. То, о чем он тогда мечтал — это мир, где бомбы не существовало. Он получил его! Получил сполна!

…язык его набух, в глазах заплясали огненные шары, круги пламени… пламени…

— Все. Все, — шептал Чарльз Миллер Нахатаспе. — Кончилось. Слава богу, кончилось. Я так испугался.

Ройланд лежал на полу хижины, нога его была цела и невредима, но ужасно ныла. Еще не справившись полностью, он прощупал ребра. Он был просто худым, но не изможденным.

— Вам пришлось изрядно попотеть, чтобы вытащить меня оттуда? прошептал он.

— Да. Ты… Ты был там?

— Я был там. О боже, как мне хочется встать!

Он попытался встать, но, только охнув, тут же опять свалился на пол. Неуклюже перевернулся на бок, он мгновенно погрузился в полное небытие.

Когда он проснулся, было еще темно, но боль прошла. Нахатаспе тихо мурлыкал целительную песнь. Заметив, что Ройланд открыл глаза, он умолк.

— Вот теперь ты познакомился со средством, раскалывающим небо, сказал он.

— Лучше, чем кто-либо. Который час?

— Полночь.

— Мне пора уходить. — Они пожали руки, глядя друг другу в глаза.

Джип завелся с полуоборота. Четырьмя часами ранее, а может быть, двумя месяцами, у него вызывал тревогу аккумулятор. Он поехал по проселку, твердо зная, что теперь нужно будет сделать. Он не станет дожидаться утра, его может убить метеорит или укусить в кровати скорпион. Он пойдет прямо к Ротшмидту, в его квартиру, вызовет фрау Ротшмидт и, когда она разбудит своего мужа, расскажет ему о стадии 56-с, расскажет о том, что у нас есть БОМБА.

У нас появился символ, который можно будет предложить японцам. У нас есть нечто такое, перед чем они обязательно спасуют. Им не останется ничего другого, как только капитулировать!

Ротшмидт пустится в философствование. Тяжело вздохнет.

— А поступаем ли мы с должной степенью ответственности? Отдаем ли мы себе вообще отчет о последствиях решения, которое принимаем сейчас? забормочет он.

И Ройланд постарается ответить ему как можно менее резко:

— Да! Это мы чертовски хорошо понимаем!