Двенадцать телеграфных переводов

Вержбицкий еще раз перелистал дело, задержался на отдельных документах и снял очки в тонкой металлической оправе, отчего его светлые голубые глаза стали еще светлее и приобрели выражение детскости. Он долго и тщательно протирал стекла, как бы весь поглощенный этим нехитрым занятием. Сидящий напротив молодой человек в новенькой, с погонами лейтенанта, форме молчаливо следил за его действиями, не решаясь задать мучивший его вопрос. Наконец майор водрузил очки на нос и, став еще больше похожим на школьного учителя, взглянул на молоденького офицера. На юном, почти мальчишеском, лице застыло напряженное ожидание.

Майор хорошо понимал состояние лейтенанта, который живо напомнил ему о собственной молодости. Кажется, совсем недавно и он, Вержбицкий, начинал работу следователем, только не в милиции, а в районной прокуратуре в Кировской области, куда его направили после окончания юридического института. «Как все-таки время бежит… Неужели четверть века прошло, точнее — пролетело?» Из этой четверти больше двадцати лет он служит в молдавской милиции.

— Вот что я вам скажу, дорогой коллега… — Вержбицкий еще раз внимательно взглянул на лейтенанта. — Фактов вы собрали достаточно, может быть, даже с избытком… — Он сделал паузу, подыскивая слова помягче, чтобы не задеть самолюбия молодого человека. — Работу провели немалую. Однако чего-то существенного не хватает в цепи доказательств. В суд передавать дело пока рановато. Вернут на доследование, а это уже брак в нашей работе. Не так ли? — Лейтенант молча кивнул головой в знак согласия. — Добыча фактов — это еще полдела. Анализ доказательств, их оценка в непосредственной связи со всеми обстоятельствами дела — словом, умение думать, сопоставлять и снова думать — вот что важно. — И, спохватившись — не перегнул ли? — Вержбицкий, переходя на «ты», доверительно сказал: — Знаешь, сколько раз мое первое дело заворачивали? Дважды… Один раз — прокурор, другой раз — суд. Вот как… А дело-то было простое — недостача у заготовителя заготконторы.

Он хотел еще что-то добавить, но помешал телефонный звонок. Снял трубку:

— Майор Вержбицкий слушает… Да, сейчас буду… — И уже обращаясь к лейтенанту: — Извини, в следующий раз потолкуем, начальство вызывает. А ты, в общем, на правильном пути. Так что желаю успеха.

У заместителя начальника следственного отдела Министерства внутренних дел, кроме самого хозяина кабинета, сидел начальник Управления уголовного розыска полковник Вовк. Вержбицкий догадался, что Вовк оказался здесь не случайно. «Видать, предстоит новое дело, и, судя по тому, что пожаловал сам начальник уголовного розыска, — не простое». Догадку майора подтвердил вопрос его непосредственного начальника:

— Чем сейчас занимаемся, Владимир Николаевич?

— Да ничем особенным… Дело по автоаварии в порядке отдельного поручения министра закончил, передал прокурору. А сейчас беседовал со следователем Котовского райотдела. Моя зона.

— Дело об ограблении универмага? Дерзкое преступление. Ну и как, рисуется?

— В общем, да. Только я посоветовал следователю еще подработать, чтобы комар носа не подточил. А то завернут вдруг на доследование, а у него руки опустятся. Парень ведь только начинает…

— Так говорите, ничего срочного сейчас нет? Тем лучше. — Зам выразительно посмотрел на Вовка. — Вот Николай Ксенофонтович и решил, что не годится оставлять вас без работы.

Вовк хитро улыбнулся:

— А то некоторые зря времени не теряют. По триста рублей получают переводы. Причем телеграфом.

— Не понимаю, о чем это вы, товарищ полковник. Какие переводы?

— Посмотрите, что пишут из Министерства связи. — Вовк протянул Вержбицкому бумагу, которую все время держал в руках.

Вержбицкий прочитал:

Далее сообщалось, что телеграммы приняты после 22 часов. Подтверждений по почте на эти переводы не поступило. Проверка показала, что из Одессы переводы на имя Шуфлыниной от Поповой не исходили. Иначе говоря, никто этих денег на почту не сдавал, а вот получатель нашелся. Но ведь чудес не бывает. Из ничего нельзя создать нечто. Эта простая истина известна любому школьнику.

— Что скажете, Владимир Николаевич? — спросил Вовк. — Ловко сработано. Будто для вас специально. Вы ведь на такие дела большой охотник, вам позапутаннее да потемнее подавай. Ваше дело, Владимир Николаевич, это ясно, во всяком случае мне.

— Вам, может, и ясно, товарищ полковник, а мне не совсем. Я ведь не розыскник, а следователь. Найти преступника — обязанность уголовного розыска, а моя — вести следствие. Не так ли?

— Так-то оно так… — Вовк помедлил, подыскивая нужное слово, — только не всегда получается. Понимаете, Владимир Николаевич, в Управлении сейчас дел навалилось, а тут нужен опытный работник… Мы с вашим начальством посоветовались и пришли к выводу, что кроме вас некому.

— Так уж и некому, — проворчал майор.

— Да не скромничайте, Владимир Николаевич, — вступил в разговор хранивший почти все время молчание замначальника следственного отдела. — Вы же не только следователь, но и розыскник. Вспомните хотя бы дело Чотя.

…Это дело было еще свежо в памяти сотрудников следственного отдела и Управления уголовного розыска. Началось все с того, что один из жителей села Фынтыница Дрокиевского района, механизатор К., решил обзавестись «Волгой», и непременно черного цвета. Поспрашивал, покрутился — нету, в торговой сети не продают. «Волга» — не «Москвич» или «Жигули». О голубой мечте механизатора знали многие. И однажды к нему в тракторную бригаду приходит незнакомый молодой человек, уводит его в укромный уголок и шепчет на ухо: «Вот она, твоя «Волга», — и похлопывает себя по карману. Механизатор сначала ничего не понял, а тот выталкивает номер газеты с таблицей лотереи ДОСААФ и лотерейный билет: проверяй. И в самом деле, против номера выигрыша стояло — автомобиль «Волга» ГАЗ-24, 9200 р. Механизатор даже глазам своим не поверил: это же надо, как повезло. Сговорились на двенадцати тысячах! А чтобы у покупателя не оставалось никаких сомнений, молодой человек показал ему паспорт. С пропиской в Бельцах, местом работы и даже записью о браке. И был таков.

Кинулся счастливый обладатель билета в сберкассу, а там его — словно обухом по голове: липа. Билет-то оказался подлинным, а вот в таблице — допечатка, да такая умелая, что и не разглядишь сразу. По указанному в паспорте адресу молодой человек, естественно, никогда не проживал. Значит, и паспорт был липовый. Поискали его местные органы. Как в воду канул. И приостановили дело. Об этом совершенно случайно узнал Вержбицкий. И хотя Дрокия не входила в его зону, да и вообще дело на этой стадии относилось к уголовному розыску, решил попробовать. А тут еще из Флорешт, соседнего с Дрокией района, сообщили об аналогичной афере. Похоже, орудовала одна шайка.

Вместе с майором Бузником из Управления уголовного розыска, опытным оперативником, раскрутили-таки это дело. Оказалось, что подделкой занимались неоднократно судимые в прошлом Чотя, Меклуш и другие.

На первый взгляд, история с лотерейным билетом может показаться весьма банальной, не представляющей сложности. Однако расследование отняло много сил, потребовало углубленной, кропотливой работы. Об этом хорошо знали коллеги Вержбицкого, и не случайно о нем упомянул замначальника отдела.

Вержбицкий заколебался: дело о таинственных телеграфных переводах, судя по всему, совсем не походило на обычные, порядком примелькавшиеся. Его всегда привлекали дела запутанные, сложные, над которыми надо немало поломать голову. Именно страсть к разгадке, розыску и привела Вержбицкого в юридический институт. И потом, он не привык отказываться от поручений, тем более если они исходят от двух руководителей — отдела и Управления.

Полковник, от которого трудно было что-то скрыть, произнес:

— Кажется, договорились, Владимир Николаевич? Лады?

— Договорились, товарищ полковник. Только…

— Вас понял, — не дал ему закончить Вовк. — Даю в помощь лейтенанта Горового.

— Горового? Это тот парень, что недавно пришел к вам в Управление? Он, кажется, университет окончил?

— Он самый. Молод еще, опыта маловато, но это наживное. А парень энергичный, грамотный… Будет толк.

— Так, стало быть, договорились? — повторил Вовк и протянул Вержбицкому три извещения и расписки о получении переводов. — А Горового я сейчас пришлю. — Майор поднялся. — Да, и учтите, Владимир Николаевич, — как бы между прочим заметил он, — дело находится на особом контроле у министра.

У себя в кабинете Вержбицкий еще раз внимательно перечитал письмо из Министерства связи и задумался. За годы службы в милиции он повидал многое и знал, что ради наживы нечестные люди пускаются на самые изощренные преступления, проявляя незаурядную сообразительность и даже талант, со знаком минус, разумеется. Бывает, что используют и новейшие достижения научно-технической революции. Вспомнилось нашумевшее дело на одном из крупных предприятий легкой промышленности республики. Там, чтобы облегчить и упростить труд счетных работников, применили для начисления зарплаты электронно-вычислительную машину. Все шло отлично, зарплата начислялась вовремя. А потом вдруг выяснилось, что в машину закладывались фиктивные данные и деньги (причем немалые) попадали в карманы жуликов. Нечто схожее с этим преступлением ему виделось и в истории с телеграфными переводами.

Отложив в сторону письмо, он взялся за извещения и расписки, заполненные получателем Раисой Васильевной Шуфлыниной. Номер паспорта 840201, серия XX III-Ж, выдан Куровским РОМ г. Магадана, прописан: г. Магадан, ул. Магаданская, 156, корпус 2, кв. 79. Почерк разборчивый, все буквы выписаны тщательно, даже слишком. Следователь перебирал в руках извещения, сравнивая почерк. Не вызывало сомнения, что они заполнены одной рукой. Только вот чьей? Неужели этой самой Шуфлыниной, жительницей далекого Магадана? Маловероятно, почти исключено. Только круглый глупец, да и то вряд ли, мог оставить свой точный адрес. А судя по особенностям преступления, это дело рук отнюдь не дурака. Значит…

Размышления майора прервал приход Горового. Тот уже был в общих чертах знаком с делом. Вержбицкий пододвинул к нему бумаги, которые только что изучал:

— Ознакомьтесь, лейтенант.

— Паспорт поддельный, Владимир Николаевич.

Вержбицкий с интересом взглянул на него.

— Откуда такая уверенность, товарищ лейтенант?

Горовой чуть смутился.

— Понимаете, тут указана улица Магаданская… В городе Магадане Магаданская улица. Странно звучит. Там же все улицы, можно сказать, магаданские. Вот, например, у нас в Кишиневе разве есть улица Кишиневская? Киевская или там Одесская — другое дело.

— Логично, молодой человек. Хотя кто их там знает, северян, может, и назвали улицу в честь своего любимого города. И на этой самой Магаданской проживает Раиса Васильевна Шуфлынина, которая утеряла свой паспорт — или его у нее похитили, — и понятия не имеет, что делают с ее паспортом. Преступнице — а это, без сомнения, женщина — достаточно было переклеить фотографию… И то не обязательно. Возможно, у них есть сходство. Чисто внешнее, разумеется, — Вержбицкий улыбнулся. — Запросим об этой самой Шуфлыниной Магадан, районы, куда адресованы переводы, да и вообще, в Молдавии надо ею поинтересоваться. Наши соседи-одесситы пусть пощупают десятое отделение связи, а в Москву пошлем запрос о паспорте. — Майор помолчал, собираясь с мыслями. — Кстати, лейтенант, что вы знаете о телеграфных переводах?

Горовой растерянно потер свой затылок.

— Знаю, что быстро деньги доходят. Как телеграмма. Хотя, откровенно говоря, не приходилось отправлять деньги по телеграфу, а уж получать — тем более.

— Прямо скажем — маловато… Да и я не больше. Надо идти на почту за наукой. Послушаем, что скажут связисты. — Он подошел к раскрытому настежь окну, всей грудью вдохнул свежий воздух, пропитанный сладковатым запахом цветущей липы. — Рано нынче липа зацвела. Июнь только начинается. — И, казалось, без всякой связи добавил: — А переводы, тоже, кстати, липовые, отправлены в конце апреля. Больше месяца прошло…

Горовой понял, что хотел сказать майор: время упущено, ведь лучше всего искать по горячим следам, когда они еще не стерлись; в прямом значении этого слова — на земле или там оконном стекле… и в переносном — в людской памяти, которая, увы, не совершенна.

В министерстве им посоветовали поговорить с начальником бюро контроля переводов Яковом Самойловичем Гольдманом — одним из старейших связистов.

Гольдман был не на шутку обеспокоен случившимся.

— Всю жизнь работаю в системе связи, многое повидал, но такого… — Он покачал головой. — Это же настоящее ЧП. В Москву доложили, там тоже весьма встревожены.

Из его рассказа оперативники узнали, что все началось со звонка начальника Флорештского узла связи Н. М. Полянской. Она сообщила, что подтверждения на телеграфный перевод Шуфлыниной из Одессы не прибыло, хотя времени прошло более чем достаточно. Гольдман немедленно распорядился проверить, поступали ли другие переводы на эту фамилию. Оказалось, что поступили еще два, однако в Страшенах и Оргееве не заметили ничего подозрительного.

— А вы разве имеете возможность проверить здесь, в Кишиневе, правильность перевода, отправленного, допустим, из Кагула или Унген? — с интересом спросил Горовой.

— На этом стоим. Это и есть наша работа.

Догадавшись, что сотрудники милиции имеют лишь самое общее, впрочем, как и большинство людей, представление о механике денежных переводов, Яков Самойлович начал с азов:

— Вы приходите на почту, заполняете бланк телеграфного перевода, вносите деньги и получаете квитанцию. По указанному вами адресу идет телеграмма: выдайте такому-то определенную сумму. Ваш адресат через несколько часов получает перевод. Быстро, удобно. Вслед за телеграммой идет по почте извещение, которое вы заполнили, со специальной печатью. Она имеется только у начальника отделения связи. Из отделений связи эти извещения стекаются сюда, в бюро контроля, а мы, в свою очередь, отсылаем их в такие же бюро в республиках и областях, откуда отправлен перевод. Там извещения сверяют с корешком, который остался в отделении связи. Если сходится — значит, все в порядке.

— А если не сходится?

— Тогда снова перепроверяем, особенно служебный реквизит.

— Реквизит? А что это такое?

— Особый код, которым сопровождается каждая телеграмма о денежном переводе.

— Ну и как, в интересующих нас телеграммах код был правильный?

— Абсолютно. Иначе бы деньги не выдали.

— Значит, тот, кто передавал телеграмму, знает этот код?

— Безусловно.

Вержбицкий и Горовой переглянулись.

— А можно ли узнать, — после некоторого раздумья спросил следователь, — из какого именно населенного пункта послана телеграмма?

Начальник бюро усмехнулся:

— Если бы было можно, мы бы к вам не обращались. Сами бы разобрались. В том-то и дело, что нельзя. Система единой прямой телеграфной связи позволяет передавать телеграммы из любого отделения, имеющего телеграфный аппарат, куда угодно. Хоть из Мурманска в Страшены. О нашем же случае можно сказать вот что: телеграммы поступили после 22 часов, а время отправления указано около 17. Это тоже подозрительно.

— Почему?

— Да потому, что из Одессы в Молдавию телеграмма идет несколько часов. Видимо, она отправлена откуда-то издалека.

— А если отправитель умышленно указал неправильное время? — спросил Вержбицкий. — Чтобы замести следы. Так не может разве быть?

— Может. Видать, хитер этот самый отправитель…

Поблагодарив его за беседу, Вержбицкий и Горовой распрощались. Теперь им стала яснее сложность расследования. В том, что это именно преступление, а не ошибка, сомнений не оставалось. Но кто пошел на преступление? Зацепка, ниточка, за которую можно было бы ухватиться, не найдена.

— Вот что, товарищ лейтенант, — сказал Вержбицкий, — готовьтесь к командировке. Надо допросить работников отделений в районах, куда поступили переводы. Может, что-то и нарисуется.

Несмотря на ранний час, оргеевский автобус был полон. Среди пассажиров ничем не выделялись двое мужчин в скромных костюмах с черными портфелями. По виду их можно было принять за обычных командированных, каких немало разъезжает по городам и селам Молдавии. Они о чем-то разговаривали вполголоса. Человек, случайно прислушавшийся к их беседе, не нашел бы в ней ничего интересного: речь шла о телеграфных аппаратах, телеграммах и тому подобном. «Не иначе как связисты, — подумал бы он, — едут из столицы в командировку». Если бы этот человек из любопытства последовал за мужчинами, которые в Оргееве вышли на автостанции, то окончательно утвердился бы в своей правоте. «Связисты» направились к отделению связи.

Начальник отделения связи, которому представились Вержбицкий и Горовой, осмотрел их удостоверения, записал фамилии в тетрадь и сказал:

— Наконец-то… Я уже несколько дней назад доложил в районный узел связи об этом ЧП. И надо же, чтобы именно в нашем отделении такое случилось. Люди волнуются… Кто-то должен возместить эти триста рублей. Немалая сумма…

— Постараемся разобраться, — остановил его Вержбицкий, — только давайте по порядку. Кто работал на телеграфном аппарате вечером 25 апреля?

— Одна из лучших наших телеграфисток. — Он назвал фамилию. — Девушка добросовестная, честная…

— А мы ее ни в чем и не подозреваем, — успокоил начальника майор. — Судя по всему, она действовала по инструкции.

— Вот именно, — подхватил собеседник. — Получила телеграмму, код в порядке, передала оператору. Кто мог знать, что это фальшивка? Позвать ее? Как раз сейчас ее смена.

Девушка почти дословно повторила показания начальника и только добавила, что переводов из Одессы, да еще на такую сравнительно крупную сумму, ей принимать раньше не приходилось. Однако код был правильный, никаких нарушений в передаче она не заметила. Работала, видимо, опытная телеграфистка.

Оператор, выдавшая злополучный перевод, молча разглядывала незнакомых мужчин. Не нужно было быть следователем, чтобы по ее расстроенному лицу определить: волнуется. «И не зря, — отметил про себя Вержбицкий. — Не исключено, что ей придется возмещать убытки. Деньги-то выдала по поддельному паспорту. Смотреть нужно было, голубушка». Однако вслух об этом он говорить не стал и спросил:

— Не припоминаете, кто получил этот перевод? Опишите внешность, возраст. Может быть, что-то бросилось в глаза… ну, допустим, цвет волос или глаз, одежда? Нас все интересует.

Связистка задумалась.

— Да кто разберет, много клиентов к нам ходит, мы же в самом центре. Помню только, молодая была и из себя симпатичная, глаза такие большие, а ресницы накрашенные. И еще по-русски чисто говорила, я подумала: приезжая, с Севера, наверно.

— А паспорт у этой симпатичной вы хорошо проверили?

— А как его проверишь? Я же не милиция. — Женщина перешла в наступление. — Фотокарточка на месте, прописка в порядке. Я и выдала деньги… А что теперь будет? — задала она мучивший ее вопрос.

— Это не мы решаем, — ответил Вержбицкий. — Во всяком случае, впредь вы будьте внимательнее, когда деньги выдаете.

Оперативники допросили и других сотрудников, однако ничего существенно нового не узнали.

— Попытаем счастья в Страшенах и Флорештах, — сказал своему коллеге майор, — авось там получше запомнили эту симпатичную, будь она неладна.

Страшенские и флорештские связисты словно сговорились и повторяли одно и то же: код правильный, качество передачи высокое, особых примет у получательницы никто не заметил, но все сходились на том, что она была хороша собой и очень вежлива.

Вечерним рейсом автобуса они возвращались из Флорешт. Вержбицкий взглянул на расстроенное лицо лейтенанта. Тот молчал, думая о чем-то своем. Автобус уже подъезжал к Кишиневу, когда Горовой сказал:

— Владимир Николаевич, так ведь можно искать эту молодую симпатичную до второго пришествия, а ее и след простыл. Умотала уже давно, ищи ветра в поле. Может, объявим всесоюзный розыск?

— Спокойнее, Леонид Кириллович, спокойнее, — отвечал Вержбицкий, впервые величая молодого человека по имени-отчеству. — Мы же только начали… А всесоюзный розыск объявить успеем. Это ведь немалых затрат стоит, подороже, чем фиктивные переводы. Да и кого, собственно, искать? Шуфлынину? А может, такой вообще нет, а если и есть, то к преступлению она никакого отношения не имеет.

— Кто его знает, Владимир Николаевич, а если имеет? — не сдавался лейтенант. — Возможно, она помнит, при каких обстоятельствах пропал у нее паспорт или еще что…

— Не торопитесь, лейтенант, мы еще не получили ответы на наши запросы. Подождем, что сообщат органы.

Он говорил спокойно и рассудительно. Первая неудача не обескуражила опытного следователя.

На следующий день утром едва майор вошел в кабинет замначальника отдела, чтобы доложить о командировке, тот открыл папку и вытащил пачку сероватых бумажек. Вержбицкий узнал в них бланки извещений о переводах. Сердце екнуло.

— Полюбуйтесь, товарищ майор, — подполковник протянул ему пачку. — Это тоже липа. Пока вы ездили, еще из девяти районов поступили сообщения о фиктивных переводах. Правда, в двух — Котовске и Бендерах — они не истребованы, и теперь уже не истребуют. Не успели, судя по всему. Но и так достаточно нахапали. Триста умножить на десять — сколько будет? — Зам был явно не в духе и говорил так, словно он, Вержбицкий, был виноват в отправке этих самых переводов. — Замминистра несколько раз интересовался, — уже спокойнее продолжал он. — А что ему доложить? Пока нечего. Вот что, Владимир Николаевич, поезжайте-ка в эти районы, новые, пощупайте как следует, авось, что-то и засветится.

— Так были уже, — отвечал Вержбицкий, — ничего не засветилось.

— Вы были в трех отделениях связи, а тут еще девять прибавилось. Есть разница?

— Разница есть, только не качественная, а количественная. Боюсь, ничего нового мы не узнаем. По крайней мере, сейчас. Нет зацепки.

Подполковник развел руками:

— Что вы предлагаете? Не вижу конструктивного предложения.

Однако конструктивное предложение у следователя как раз было. Только он о своей задумке пока помалкивал. Была у него такая привычка: не выкладывать все начальству. Вдруг не получится — скажут, не послушался, вот и пеняй на себя.

— Есть одна версия… — неопределенно отвечал Вержбицкий. — Только сначала в Кишиневе отработать надо, а там видно будет.

Зам нахмурился.

— Отрабатывайте. Под вашу ответственность. Не выйдет — пеняйте на себя, товарищ майор.

Вержбицкий сидел за своим столом, задумчиво перебирая серенькие бланки. Все тот же аккуратный, даже слишком, почерк, четкие округлые буквы. «Надо же, — усмехнулся он, — чтобы именно двенадцать этих проклятых переводов пришло, а еще говорят, что двенадцать — счастливое число. И почему все-таки в Кишинев, где десятки отделений связи, не поступило ни одного?»

Он снова и снова вглядывался в невзрачные бумажки, словно пытаясь постичь окружающую их тайну. За этим занятием и застал его Горовой.

— Что, лейтенант, невеселый?

— Полковник жмет, не очень, правда, но все же…

— И на меня начальство нажимает. И правильно, между прочим, делает. Время идет, а мы на месте топчемся… Как вы думаете, почему в Кишинев не поступило ни одной телеграммы? А ведь в столице несколько десятков отделений связи. И «урожай» собирать куда проще: не надо по районам мотаться, обошел двенадцать отделений — и 3600 рэ в кармане.

— Видимо, опасался собирать в Кишиневе «урожай» преступник. Простая логика подсказывает — возможно, здесь его знают.

— Верная мысль. Давайте рассуждать дальше. — Он встал, подошел к висящей на стене карте Молдавии. — Тирасполь, Бендеры, Дубоссары, Оргеев, Страшены, Бельцы, Котовск, Калараш… Почти все населенные пункты, куда посланы телеграммы, расположены близко от Кишинева…

— И добраться до них просто, — подхватил Горовой, — дороги хорошие.

— Вот именно, замечательные дороги… И это тоже говорит за то, что преступник действовал из отделения связи, расположенного в столице.

— А вот в этом я не совсем согласен, Владимир Николаевич. Как мы знаем, теоретически телеграммы могли быть посланы из любого конца страны. Не буду брать самые отдаленные, Владивосток или Иркутск. Их могли отправить из Одессы, не из десятого отделения, разумеется, или из Москвы, Киева, Херсона, Жмеринки, наконец… то есть из сравнительно близко расположенных городов. Сел на самолет — и через час-другой в Кишиневе.

— Все может быть, товарищ лейтенант, но в этом случае преступнику, человеку в Кишиневе чужому, нечего было опасаться, что его могут здесь узнать. И ему не было никакого резона мотаться по районам. Логичнее предположить, что он послал бы свою фальшивку прямо в кишиневские отделения связи. Нет, как хотите, но следы надо искать здесь.

— Будем проверять все отделения подряд? Не затянется ли расследование, Владимир Николаевич?

— Нет, подряд не имеет смысла. Лучше по-другому. Надо сужать круг подозреваемых, максимально сужать, иначе будем искать, как вы выразились, до второго пришествия. Кстати, товарищ лейтенант, что означает это самое второе пришествие? Библейское выражение как будто?.. Ну ладно, пошли к связистам, вернее кадровикам.

В отделе кадров Кишиневского почтамта они попросили принести личные дела телеграфисток, почтальонов, операторов и других работников отделений связи, имеющих прямое или косвенное отношение к денежным переводам. Вскоре на письменном столе выросла гора тоненьких папок. Горовой с сомнением взглянул на нее, но ничего не сказал и только вздохнул. Вержбицкий правильно истолковал этот вздох:

— Ничего не поделаешь, лейтенант, надо. Понимаю, что хочется чего-то захватывающего, романтичного… Но и это — наша работа. Нудная, кропотливая, скучная, но наша.

Час за часом они неторопливо листали папки. Разные чернила, разные почерки, непохожие судьбы. Криминалисты знают, что полностью, до неузнаваемости, изменить почерк невозможно. Все равно что-то останется. Даже если текст написан левой рукой. Работали молча, сосредоточенно, лишь изредка обмениваясь репликами. Горка папок таяла медленно, но все-таки таяла.

— Есть, товарищ майор! — нарушил тишину радостный возглас Горового. — Посмотрите. — Он протянул папку.

Вержбицкий вгляделся. Действительно, нажим, наклон, буквы «Т» и «Ш» совпадали с почерком, которым были заполнены извещения. Совпадали и некоторые другие элементы. Он отложил папку в сторону:

— Похоже, лейтенант, но этого мало. Будем еще работать.

К концу второго дня из сотен личных дел они отобрали три. Пожилая женщина-кадровик, казалось, знала все, что касается ее подопечных. В этом оперативники убедились, попросив ее рассказать о тех, чьи личные дела они отложили. Одно из них — женщины, которой тридцать с лишним, телеграфистки высокой квалификации. Недавно она взяла расчет и уехала куда-то на Север по семейным обстоятельствам. С мужем разошлась.

— Когда точно она уволилась, не припоминаете? — спросил майор.

— В конце мая. Приходила еще прощаться, плакала.

Второе дело — тоже телеграфистки, совсем молоденькой. Особым усердием не отличалась, да и трудовой дисциплиной тоже. Задерживала отправку телеграмм, допускала и другие нарушения. «Несерьезная девушка, — с осуждением отозвалась о ней кадровик. — Одни кавалеры на уме».

В третьем деле анкета была заполнена телеграфисткой отделения связи на железнодорожном вокзале. Кадровик пояснила:

— Данные устарели. Она уже работает в 38-м отделении, на Ботанике, и не телеграфисткой, а почтальоном. Понизили ее в работе. Временно, конечно. Телеграфисток у нас не хватает, а она специалист высокой квалификации.

— Почему же вы так нерационально их используете? Телеграфистка — и вдруг почтальон?

— Пришлось пойти на это: нарушения допускала грубые. На вокзале ведь как — народ торопится, проезжий в основном народ. Дают телеграмму, о квитанции забывают. Она и пользовалась. Телеграммы отправляла, а деньги присваивала. Мы ее наказали. Пусть разносчицей побегает, а дальше видно будет.

Вержбицкий еще раз перечитал листок по учету кадров. Год рождения — 1946-й. Уроженка села Богородское Зуевского района Кировской области… «Землячка вроде», — он вспомнил места, где начинал работу. Образование — среднее, окончила училище связи, работала радисткой в управлении тралового флота на Камчатке. Замужем, муж — студент, ребенок четырех лет. Под судом, следствием не была. К листку была приклеена маленькая фотография. Несмотря на небольшие размеры снимка и неважное его качество, можно было заключить, что молодая женщина привлекательна: мягкий, даже нежный, овал лица, красивый разрез глаз, чуть вздернутый нос… «Работницы отделения связи в один голос утверждали, что получательница переводов была весьма симпатичной. А уж если женщины так отзываются о другой женщине, можно не сомневаться в их правоте. Неужели это и есть мифическая Шуфлынина?» И хотя перед ним лежали три личных дела, Вержбицкий особенно заинтересовался именно этим. Почему? Интуиция? Да, чутье следователя наводило его на размышления. Что бы там ни говорили, а есть она, эта самая интуиция.

Предупредив работников отдела кадров, чтобы они никому не говорили об их беседе, оперативники распрощались и на следующий день выехали в районы.

Первый сюрприз ожидал их в Калараше. Работницы отделения связи с интересом рассматривали фотографии, увеличенные в оперативно-техническом отделе МВД. Наконец Лидия Синицына нерешительно произнесла:

— Вроде вот этой перевод выдала, — указала она на снимок «Шуфлыниной».

— А что вы можете еще о ней сказать? — уловив эту нерешительность, продолжал расспрашивать Вержбицкий. — Что вам запомнилось?

— Запомнилось, что из себя хорошенькая такая и одета красиво. А из разговора… — Женщина всплеснула руками: — Так она же ничего не говорила! Я еще подумала: такая молодая, красивая и — немая. Жалко стало.

— Интересно… Немая, значит… А вы в этом уверены? — засомневался следователь. В самом деле, обычно люди не вступают в особые разговоры со служащими отделений связи. Достаточно протянуть паспорт, извещение, расписаться — и получай деньги. Эти несложные операции можно произвести вообще без слов.

Синицына смущенно пояснила:

— Понимаете, не хотела я ей перевод выдавать. Паспорт у нее был очень уж потрепанный, грязный. А она руки ко рту подносит и вроде мычит. Жалобно так смотрит. Пожалела ее. А вон она как, жалость-то, обернулась.

— Жалеть тоже надо с разбором, как видите, — жестко сказал Вержбицкий. — В следующий раз будете построже.

Одно за другим объезжали оперативники районные отделения связи, настойчиво идя к цели поиска. Подобно золотоискателям, они «перемывали» многие десятки показаний, по крупицам отбирая зерна истины. Показания были зыбкими, противоречивыми. Разве легко запомнить внешность женщины, которой два месяца назад выдали перевод? Однако многое говорило за то, что это была «Шуфлынина». Особый интерес представляли показания нескольких работниц Дубоссарского отделения связи. Едва взглянув на фотографии, они указали на «Шуфлынину».

— А почему вы уверены? — осторожно спросил следователь.

Одна ответила за всех:

— Мы уже закрыли отделение, работу закончили, а тут эта женщина в дверь стучит. Просила деньги выдать, плакала, говорила — мать в Магадане померла, ехать надо. Выдали перевод. Ее еще такси ожидало. На нем и уехала.

— А какой номер был у такси — кишиневский или дубоссарский? — почти одновременно спросили Вержбицкий и Горовой.

— Кто его знает, такси — и все, я не присматривалась.

Когда они вышли на улицу, Горовой сказал:

— Ну и артистка эта Шуфлынина, талант зря пропадает. Это же уметь надо — такие сцены разыгрывать.

— Привыкайте, лейтенант, и похлеще артисты попадаются. Ради денег они кем угодно представятся. Думаю, что скоро мы с этой «артисткой» познакомимся поближе. Пора вроде.

— Если я вас правильно понял, товарищ майор, приедем в Кишинев и будем брать?

— Не сразу. Вдруг какая-то ошибка, невиновного человека арестуем. Очень нехорошо получится. Надо действовать наверняка. Вы, лейтенант, сходите в 38-е отделение, копните там, только поделикатнее. А дальше видно будет.

В министерстве их ожидала папка с ответами коллег на запросы. Из Одессы сообщали, что ни 25, ни 26 апреля телеграфные переводы из 10-го отделения связи на имя Шуфлыниной не отправлялись и что телеграфистка по фамилии Грищук, которая якобы передала телеграмму, здесь не числится. Ответ из Управления внутренних дел Магаданской области гласил: паспорта указанной серии в области не выдавались и Шуфлынина в Магадане не проживает. Бумага из Москвы поставила все точки над i: паспортов такой серии вообще не существует. Никаких следов Шуфлыниной не обнаружили и в районах Молдавии.

Эти сообщения еще раз подтвердили, что преступница действовала обдуманно, переправив серию паспорта и фамилию его законной владелицы.

Вержбицкий переступил порог кабинета заместителя начальника следственного отдела и услышал нетерпеливый вопрос:

— Нашли?

Не дожидаясь ответа, зам сообщил:

— Замминистра несколько раз спрашивал. Что-то долгонько вы ездили, майор.

«Начальству не угодишь», — подумал Вержбицкий и вслух сказал:

— Сложное дело, товарищ подполковник, потому и долго разматывали.

— Разматывали? Стало быть, уже размотали? — Подполковник недоверчиво взглянул на Вержбицкого. — Неужели? — Он потянулся к трубке внутреннего телефона, чтобы доложить вышестоящему начальству, но Вержбицкий остановил его:

— Подождите, товарищ подполковник, надо еще кое-что уточнить.

Он вкратце рассказал о поиске. Зам слушал внимательно, настроение у него поднялось. Когда майор кончил, сказал:

— Молодцы. Будем ходатайствовать о поощрении. — И уже озабоченно добавил: — Как бы не ушла от нас эта артистка. Надо бы за ней присмотреть. Я дам команду.

Лейтенант Горовой справился со своей деликатной задачей быстро. На другой день он рассказывал Вержбицкому:

— Отзываются о нашей знакомой в отделении без особого восторга. Замкнута, высокомерна, ни с кем особенно не дружит, только разве с телеграфисткой Людой. И вот что особенно любопытно, — со значением продолжал он, — в последнее время стала часто появляться в новых нарядах, кольцах. Женщины ведь все замечают. Говорит: муж подарил. А откуда у студента деньги? И что еще подозрительно: подала заявление об уходе, вроде хочет подыскать работу поближе к дому. Я думаю, просто следы заметает…

— Ее дело, пусть подает, только далеко все равно не уйдет. Где она сейчас может быть?

— На почтамте оформляет заявление.

— Отлично. Пошли, лейтенант.

В коридорах почтамта сновали люди. Вержбицкий заглянул в отдел кадров, узнал «Шуфлынину» и быстро прикрыл дверь.

— Подождем, когда выйдет. Там, в кабинете, как-то неудобно.

Минут через десять в коридоре появилась стройная молодая женщина в изящном летнем костюме. Она равнодушно скользнула взглядом по двум мужчинам в безрукавках, стоящим возле двери, и, независимо тряхнув волосами, пошла дальше.

— Гражданка Шуфлынина! — окликнул ее Вержбицкий.

Женщина остановилась, смерила взглядом, с головы до ног, учительского вида человека в очках с черным портфелем в руке.

— Вы ошиблись, молодой человек. — Она произнесла эти слова спокойным, ровным голосом, но в ее подведенных глазах следователь уловил смятение.

— Ошибся? Возможно. Все же пойдемте с нами.

— С вами? Куда? — с деланным удивлением спросила она.

— В милицию, гражданка, куда же еще. — Майор показал ей служебное удостоверение.

— Это что, арест?

— Нет, пока задержание.

Через несколько минут черная «Волга» въехала во двор городского управления милиции. Из нее вышли двое мужчин и женщина и скрылись в одном из кабинетов с зарешеченными окнами.

Поначалу на допросе «Шуфлынина» держалась вызывающе, отрицала все начисто, угрожала, что будет жаловаться на произвол. Не впервые следственные работники сталкивались с подобной тактикой преступников. Поэтому они спокойно и терпеливо вели допрос. Дошла очередь и до сумочки, которую женщина нервно теребила в руках. Вержбицкий щелкнул замком. На стол вывалились тюбики губной помады, крема, тени для век, флакончик духов, пачка сигарет «Шипка», помятый телеграфный бланк…

— Вы курите? — спросил он, разглядывая содержимое сумочки.

— Когда как… — Женщина смешалась.

Следователь открыл пачку. Вместо сигарет она была набита денежными купюрами крупного достоинства. Сосчитал. Оказалось 520 рублей.

— Откуда у вас деньги?

— Странный вопрос. Накопила. Разве это деньги? Подумаешь…

Майор отложил в сторону пачку и занялся телеграфным бланком. Он был весь исписан цифрами, буквами, названиями городов: Магнитогорск, Донецк, Одесса, Курск… «Код», — догадался он.

— А это тоже накопили? Интересно, как и зачем?

Женщина заплакала. Слезы, размывая краску на веках, оставляли на щеках темные грязные подтеки. Лицо сразу стало некрасивым. У майора шевельнулось чувство, похожее на жалость. Он кивнул лейтенанту на графин с водой. Женщина сделала несколько судорожных глотков, сквозь слезы выдавила:

— Что теперь со мной будет… Муж бросит, а у меня ребенок.

— Раньше нужно было думать, голубушка. Придется отвечать. Могу только сказать, что чистосердечное признание может облегчить вашу участь.

…Все началось с мелочи. Той самой мелочи, которую она присваивала в отделении связи на вокзале. Нечистую на руку телеграфистку наказали — перевели в почтальоны. Молодой женщине дали возможность одуматься, сделать выводы. И она сделала выводы, только совсем не те, что от нее ожидали. Вместо осознания своей вины — озлобление «несправедливостью»: ее, телеграфистку высокой квалификации, — и вдруг простой разносчицей почты, как какую-то девчонку. Она еще докажет всем, на что способна, и докажет это не как-нибудь, а с помощью телеграфного аппарата, от которого ее отстранили. Легкомыслие, бездумное стремление к «красивой» жизни, уверенность в безнаказанности, помноженные на весьма шаткие нравственные устои, — вот истоки ее преступления. То, что казалось мелочью, стало крупным нарушением закона.

Паспорт, забытый рассеянной получательницей почты до востребования, она не сдала в милицию, а хранила у себя. Переправила первую букву в фамилии, серию, и родилась на свет «гражданка Шуфлынина». Без особого труда удалось узнать служебный реквизит, которым сопровождаются телеграфные переводы. Вскоре подвернулся удобный случай. Вечером 25 апреля она осталась в отделении вдвоем с телеграфисткой Людмилой В., своей приятельницей. Людмила торопилась домой. Предложила подежурить вместо нее у телеграфного аппарата. Доверчивая Люда оставила ключи и ушла. Этого-то момента только и ожидала «Шуфлынина». Опытная телеграфистка, она сумела отключить автоматическое устройство аппарата, которое в начале передачи печатает на ленте «КШН-38» («Кишинев, 38-е отделение связи»), и вручную отстукала «Одесса, 10», изменив время передачи. В двенадцать районов Молдавии пошли фиктивные переводы. Получив их, поддельный паспорт — важную улику — сожгла.

Прошло несколько лет. Однажды Вержбицкий задержался на службе и собрался домой, когда уже смеркалось. Стоял погожий сентябрьский вечер, и майор решил немного пройтись. Он не спеша шел по главной улице, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Его обгоняли торопившиеся по своим делам люди. Вдруг в толпе мелькнуло женское лицо, показавшееся знакомым. Вержбицкий невольно замедлил шаг. Остановилась и женщина. Майор вгляделся в постаревшее, осунувшееся лицо и с трудом узнал «Шуфлынину». Она тихо сказала:

— Не удивляйтесь, Владимир Николаевич, это я. Очень, наверное, изменилась?.. — Помолчала. — Досрочно меня освободили… за хорошую работу. Да что толку-то. Муж все равно оставил, и ребенок с ним. Но я никого не виню, сама виновата. И к вам зла не имею…

Она хотела сказать еще что-то, но махнула рукой и пошла своей дорогой.