Рози Томас Дверь в никуда

Рут Элери Моррис Посвящается

АВТОР БЛАГОДАРИТ ДЖЕНИФЕР И ДЖОНА КРИЗЛ, А ТАКЖЕ ПИТЕРА КАРВЕЯ

Глава 1

Пошел снег.

Серые хлопья падали с бледного неба, но прежде чем они долетали до садовых дорожек, ветер подхватывал их, закручивая в спирали.

Снежинки меняли цвет, становились белыми, почти невидимыми, а потом совсем исчезали в тусклом свете хмурого декабрьского утра.

Энни стояла у застекленной двери черного хода и смотрела в сад. «Вот и снег пошел, – подумала она. Это хорошо. Дай Бог, он не растает до Рождества. Рождество… Мальчики ждут не дождутся подарков от Санта Клауса. Всели я им приготовила? Пожалуй, да… Вот только елочные игрушки… Надо бы купить несколько новых шаров взамен разбившихся в прошлом году.

А главное – подарки Барбаре, Мартину, матери… При мысли о матери, как всегда в последнее время, тревога сжала ей сердце. Надо бы ее навестить. Точно, пойду-ка я в магазин пораньше, пока там мало покупателей, а на обратной дороге проведаю маму. До ленча успею. Приняв решение, Энни подошла к шкафу, который находился под лестницей, машинально вздохнув при виде того, как хранилась верхняя одежда.

Хаотично и безвольно повисли в нем плащи, пальто, куртки. Энни пришлось изрядно повозиться, чтобы найти свое пальто, а потом еще и вырвать его из объятий красной эскимосской парки.

На лестнице послышался шум.

Прыгая через ступени, сверху спускался мальчуган лет семи. Последние четыре ступени он одолел одним махом и шлепнулся на пол в прихожей.

– Осторожно, Том, – строго сказала Энни, – ты так когда-нибудь сломаешь ноги.

Мальчик внимательно посмотрел на мать, потирая ушибленное место и подыскивая убедительные слова для возражений. Наконец, ничего существенного не придумав, пожал небрежно плечами: «С чего мне ломать-то?» Он подбежал к двери в сад и прижался лбом к прохладному стеклу.

– Мама, посмотри, снег пошел. Ах, какой чудный снег!

Он повернулся к матери, увидел, что она уже застегивает пальто.

– А можно я пойду с тобой?

Энни взяла сумочку, щелкнула замком, проверяя, все ли на месте.

– Ма, ну можно?

Энни рассеянно взглянула на него, бросила взгляд через открытую дверь на кухонный стол, не лежит ли там ее чековая книжка. У нее появилось чувство какой-то раздвоенности, когда трудно сосредоточиться на чем-то одном. Впрочем, такое случалось с ней часто.

Сын уже требовательно дернул ее за рукав:

– Так я пойду, да?

– Нет, милый, оставайся-ка ты дома. Тебе же не нравится ходить по магазинам. Ты захочешь домой раньше, чем мы успеем сделать и половину покупок. К тому же у меня сегодня много разных дел в городе.

Том, присев на последней ступеньке лестницы, пристально смотрел на падающий снег. Внезапно ему пришла в голову какая-то мысль, и он лукаво посмотрел на Энни.

– Значит, ты идешь в магазин за чулками, в которые вы положите наши рождественские подарки, да? Да-да, так. Я знаю.

Одновременно и серьезный, и хитровато улыбающийся взгляд его серых ясных глаз был так похож на отцовский, что Энни непроизвольно улыбнулась.

Вспомнив, о чем давно хотела поговорить со старшим сыном, она ласково потрепала его по худенькому плечу.

– Ну, там видно будет. А вот послушай-ка, Томми, умница моя. Ты ведь уже совсем большой и все понимаешь, и должно быть, уже не веришь в Санта Клауса, а Бенджи так ждет его, так ждет этого славного белобородого старика, который привезет вам на Рождество из дальних стран игрушки, и новые краски, и сладости. Так что не огорчай малыша, не расстраивай, ладно?

– Хорошо, хорошо, – снисходительно пообещал Том. – Конечно, Бенджи ведь еще такой ребенок.

В комнате чуть потемнело, потому что снег пошел сильнее, большими пушистыми хлопьями, засыпая кусты и деревья, обрамляя белым садовую ограду.

Энни вздохнула, и в воздухе ей почудился аромат хвои, мандаринов, горящих в камине дров.

– Рождество… – снова подумала она, – совсем скоро, а столько осталось дел… Все эти хлопоты, предпраздничные приготовления, и все ради призрачного мифа о семейной идиллии.

Энни поплотнее завязала шарф, взяла перчатки, обняла Томаса и подошла к лестнице:

– Мартин, где ты? Я ухожу!

Наверху что-то глухо стукнулось, на секунду все стихло, а потом тишину прорезал отчаянный детский рев.

На верхней площадке появился муж Энни с ребенком на руках. Круглая мордашка Бена покраснела от крика, но в широко открытых глазах не было ни слезинки.

Продолжая старательно вопить, он в то же время следил, видит ли мать его страдания.

– Баловался, и вот – свалился с кровати, – пояснил Мартин.

Энни быстро взбежала наверх, и утешительно приговаривая, погладила малыша по круглой головке, чувствуя пальцами шишечки под его шелковистыми мягкими волосиками.

– «Какие они все-таки нежные, наши дети. И насколько порой крепче своих родителей», – подумала она, продолжая вслух успокаивать своего младшенького: «Бенджи, маленький мой, бедняжечка, все пройдет, все пройдет».

Мартин все так же держал сына, легонько пошлепывая и ожидая, когда тот угомонится.

– Ты собралась за покупками? Когда тебя ждать?

Мартин был высок и слегка сутулился, как бы стараясь стать меньше, одного роста со всеми. Энни, стоящей на ступеньку ниже, пришлось встать на цыпочки, чтобы прижаться к его щеке своей. Они не взглянули друг на друга, но мимоходом она заметила, что из его свитера высунулся краешек магазинного ярлыка.

Муж обнял ее свободной рукой.

– Что приготовить детям на завтрак?

Энни уже сбежала вниз по лестнице и на ходу ответила с легким раздражением:

– Ну, не знаю. Поищи что-нибудь в холодильнике. Или отведи в «Макдональд».

Тотчас из кухни высунулся Томас.

– Эй, пап, слышишь? Ма сказала – «Макдональд».

У самой двери Энни оглянулась и внимательно посмотрела на мужа и сыновей. Это было совсем на нее не похоже, но что-то, какое-то странное чувство заставило ее обернуться.

Мартин по-прежнему стоял наверху. Знакомое до последней черточки лицо его казалось таким привычным, что она давно перестала замечать его характерные особенности: упрямый подбородок, резко очерченный рот, высокие скулы и чуть прищуренные глаза, всегда такие улыбчивые.

Бенджи у него на руках окончательно успокоился и теперь сосредоточенно сосал свой большой палец.

А ниже их Томас нетерпеливо раскачивался, держась за перила. Все вокруг дышало такой безмятежностью и покоем. И сломанный пластмассовый автомобильчик на полу прихожей, и едва заметное пятно на стене, и корзина с бельем, которое надо бы, наконец, выгладить, и разбросанные на столике фотографии их сыновей – привычная картина устоявшегося быта и тихого семейного счастья.

– Так когда ты вернешься? – переспросил Мартин, казалось, не обративший внимания на ее раздражение. Иногда это ее злило, но сейчас она так остро ощутила волны тепла, словно струящиеся вокруг, что мягко улыбнулась в ответ.

– Право, не знаю. Постараюсь поскорее, но боюсь, что везде будет полно народу, а я хочу купить все к празднику, чтобы не тратить больше на это время.

– Ну-ну, не скучайте без меня.

Энни открыла входную дверь, и холодный ветер налетел на нее и пронесся по холлу, заставив зябко поежиться Тома.

– Пока, скоро увидимся, – бодро сказала она, торопясь закрыть за собой дверь.

Новый порыв ветра кинул ей в лицо горсть снега. На улице была тишина, но не та, легкая, сказочная, что приходит вместе со снегопадом. Словно рассеченные резким ветром, редкие минуты затишья были пронизаны тревожным ожиданием чего-то неизбежного, что вот-вот должно было произойти. Закрыв лицо воротником и чуть наклонившись вперед, Энни пошла по дорожке. Когда она открывала садовую калитку, до нее донеслось тихое урчание мотора, и из-за угла появился автомобиль молочника. Энни моментально прикинула, сколько им понадобится молока, и показала шоферу четыре пальца. Водитель в ответ поднял большой палец, и Энни заторопилась к ближайшей станции метро. Ей потребовалось ровно восемь минут, чтобы добраться туда. Мартин даже в метель не предложил ее подвезти.

Само собой разумеется, что проще дойти пешком, чем сначала одевать мальчиков, удерживать их в автомобиле во время короткой поездки, потом опять раздевать. За годы совместной жизни они с Мартином так хорошо научились понимать друг друга без слов, что сейчас Энни и в голову не пришло осуждать мужа за невнимание к ней. И снова Энни улыбнулась, вспоминая свой дом и милые лица родных.

Когда она повернула за угол к входу в метро, никто из немногочисленных прохожих не удостоил ее взглядом. В их глазах она была слишком неприметна. Обычная домохозяйка, жена и мать, каких немало, торопится сделать необходимые покупки. И надо было пристально вглядеться, чтобы увидеть, что эта женщина выглядит значительно моложе своих сверстниц, что широкие складки пальто скрывают тоненькую, почти девичью фигурку, что лицо у нее очень привлекательное, и даже выражение озабоченности не может скрыт мягкую улыбку и взгляд, словно излучающий доброжелательность и покой.

Когда Энни добралась до первого магазина, было еще очень рано. Улица сверкала рождественским убранством. Витрины супермаркета, возле которого остановилась Энни, привлекали внимание нарядными украшениями из блестящей мишуры, еловых ветвей с искусственным снегом и резко контрастировали с серой, промозглой атмосферой лондонской улицы, по лужам которой сновали автомобили, разбрызгивая грязь вперемешку с мокрым снегом.

Энни поспешно толкнула толстую стеклянную дверь, вошла в магазин и с наслаждением вдохнула теплый, пахнущий духами и хвоей воздух. Потом сняла вязаную шапочку, встряхнула головой, расправляя примятые длинные волосы, и подошла к лифту. Она решила, что сначала купит все самое необходимое наверху, а потом пройдется по первому этажу.

Список покупок лежал в кармане ее пальто.

В лифте никого не было. Энни посмотрела на электронный циферблат в кабине, мысленно поздравив себя с тем, что пришла раньше других покупателей. Двери раскрылись на верхнем этаже, и она вышла. Прямо перед собой она увидела длинный прилавок, заваленный грудами разноцветных стеклянных елочных шаров. Как будто целые пирамиды радужных мыльных пузырей высились, не опадая, сверкая волшебными переливами красного, синего, зеленого, золотистого оттенка.

Она взяла шар, крутнула его, и он сразу ослепительно вспыхнул на свету всем многоцветьем красок.

«Дороговато, – подумала Энни, – почти двадцать шиллингов за штуку». И все-таки не устояла перед искушением, взяла четыре шара и бережно уложила их в проволочную корзину, представив, как обрадуются малыши, и заглушая этой мыслью угрызения совести.

Через весь отдел она прошла туда, где вздымался настоящий фонтан из сверкающего елочного дождя, и погрузила руки в его блестящие шелестящие струи.

За спиной у Энни, возле ближайшей кассы скучали в ожидании покупателей две молоденькие продавщицы. Она услышала их разговор.

– Ты когда сегодня заканчиваешь работу?

– В семь часов. День будет таким долгим, прямо бесконечным, правда?

Энни уложила в корзину с шарами серебристые ленты серпантина и, чуть подумав, опустила туда же несколько пакетиков с конфетти и бенгальскими огнями.

«Ну, все, – подумала она, – мальчики будут довольны. И хватит тратиться на пустяки. Теперь надо подыскать что-нибудь подходящее в отделе «Товары для кухни» для матери Мартина, в отделе мужских принадлежностей для самого Мартина, а маме, пожалуй, куплю новый халат».

При мысли о матери снова тревога кольнула ей сердце. Энни торопливо направилась к кассе. Одна девушка, подавляя зевоту, завернула ее покупки и перевязала их зеленой тесьмой, другая подсчитала общий итог, неприятно резанувший своим внушительным размером.

Отсчитав деньги, она взяла свою сумку и пошла к лестнице в глубине торгового зала. Лестница была ближе, чем лифт, на ее тяжелой вращающейся двери была надпись «Аварийный выход». Краем глаза Энни заметила, что следом за ней идет мужчина, рядом с которым она только что стояла у кассы.

– Проходите, пожалуйста, – он открыл перед ней дверь, пропуская вперед. Энни обернулась, чтобы поблагодарить.

В это мгновение раздался страшной силы взрыв!

Служебные помещения были разрушены сразу.

Взрывом пробило огромную дыру в крыше супермаркета, а потом взрывная волна ринулась вниз, буквально вспарывая перекрытия огромного здания, и вслед за ней, опрокидываясь, рухнули все этажи. Ужасный грохот потряс окрестные улицы, и от него на милю вокруг качнулись дома.

Энни не услышала ни звука. На мгновение, на одно только мгновение, длинное, как вечность, огромная тяжесть обрушилась на мир. В полной тишине Энни увидела закружившиеся в воздушном водовороте красно-золотые пятна – это прилавок подбросил вверх свое сверкающее бремя стеклянных шаров, а потом всей своей тяжестью рухнул на них.

Энни почувствовала, как неслышный вихрь рванул на ней пальто и платье, опаляя кожу, подхватил и швырнул вниз, в гибельную бездну, где кипели изломанные снопы света и рушились стены.

Ослепительно яркий белый свет внезапно потух, и наступила темнота. Гром взрыва отдалился, сменился грохотом обрушивающейся каменной кладки. Со стороны могло показаться, будто здание стало этаж за этажом складываться внутрь, всасывая, словно гигантский водоворот, раскаленную мешанину камня и стекла…

А Энни все падала и падала в небытие. Звуки окружающего враждебного мира постепенно возвращались в ее замутненное сознание, неся с собой угрозу и страх. На смену стихающему реву катастрофы пришел грохот падающих обломков камня и штукатурки. Потом и этот шум стал неслышен, и остался только шепот пыли, сыпавшейся сквозь щели, и лишь тогда вновь вернулась сила тяжести.

Обе девушки у кассы погибли сразу. Погиб и рабочий, убиравший служебное помещение, и поднявший забытую кем-то клетчатую холщовую сумку.

А Энни осталась жива, хотя еще и не осознавала этого до самого конца. Она упала в пролом, а сверху, накрыв ее как щитом, рухнула тяжелая дверь.

Вскоре стих даже шелест пыли. Вновь наступила тишина, долгая, бесконечная, неподвижная. И тогда, там, наверху, над дымящимися клубами пыли, где мишура, елочный дождь и красивые осколки стекла перемешались с искореженными фермами здания, и где бесшумно и равнодушно падали хлопья снега, завыла первая сирена.

Но Энни не слышала. В ушах шумело эхо взрыва, а глаза видели ослепительно белый свет. Она закрыла глаза, вновь открыла их, но ослепительный блеск не тускнел.

Куда исчезла темнота? Ее милая, уютная темнота? Она ослепла или еще сохраняла способность видеть? Что вообще произошло?

Долго, долго Энни лежала без движения. Гул в ушах пошел на убыль. Белый свет в глазах тускнел, превращаясь в желтоватый с красной точкой в центре.

Наконец и тело напомнило о себе приступом тошноты.

Инстинктивно женщина попыталась повернуть голову, но в ту же секунду ее пронзила резкая боль.

Энни затихла, вглядываясь в желтое марево перед глазами. Медленно, как бы нехотя, тошнота отступила, и она поняла, что никакого света вокруг нет, что это ей кажется, а на самом деле она ничего не видит потому, что лежит в полной кромешной темноте.

Энни облизнула губы и почувствовала на них толстый слой пыли, а в уголках рта какие-то влажные комки, у которых был солоноватый вкус крови. Внезапно женщиной овладела паника – она попыталась повернуться, освободиться, поджать ноги, но ничего этого сделать не смогла. Ее избитое тело находилось в тисках, в западне, в тупике и мраке.

Где-то в стороне от Энни послышался чей-то стон. Стоны то стихали, то раздавались вновь, то опять стихали, когда человек переводил дыхание. Но вот стоны совсем прекратились, и Энни со страхом подумала, что на месте этого несчастного могла бы оказаться она.

– О, Боже, помоги мне!

Что же произошло? Что случилось с ней, с миром?

Волна холодного ужаса охватила Энни. Сжав зубы, она попыталась сглотнуть захрустевший на них песок, выплюнуть его, прочистить рот, сделать хоть что-нибудь, только бы освободиться от этого леденящего кровь страха.

Страх был живым существом, он был в ней, рядом с ней, он захватил ее!

– Нет! Господи, дай мне силы!

Чтобы избавиться от страха, надо хотя бы понять, где она находится. Медленно, очень осторожно Энни попыталась повернуться на бок. Слабый стон вырвался из ее израненных губ. Вся правая сторона тела – и плечо, и руки, и бедро онемели и не шевелились. Тогда она попробовала поднять левую руку. С трудом, но это все-таки удалось. Она ощутила что-то ровное, гладкое, уходящее под углом вверх.

Похоже, какая-то плита пригвоздила ее к земле. Рядом было что-то еще, твердое и одновременно крошащееся, с острыми выступами.

Энни перевела дыхание. Собравшись с силами, она ощупала свое тело.

Ноги! Что у нее с ногами? Она их совсем не чувствовала! Словно бы ее тело были из глины, и сейчас его укоротили до колен.

А вот бедра и живот пронзила острая боль, когда она неловко провела по ним. И мучительно ныла голова.

Как только Энни попыталась пошевелить ею, тягучая боль полоснула у корней волос. Еще одна попытка. И еще один приступ боли. Вероятно, волосы были чем-то прижаты. Совсем недавно, несколько минут назад она сняла шапочку, войдя в супермаркет, и волосы рассыпались по плечам. А теперь что-то невыносимо тяжелое лежало на ее длинных распущенных волосах, так что если даже ничего больше не давило на нее сверху, она все равно была бы обречена беспомощно лежать и смотреть… Но куда?

Вокруг была только беспросветная, бесконечная, глухая тьма, и ни звука, кроме шуршащего шелеста падающих мелких осколков. Энни сжала пальцы левой руки, ощущая грубую поверхность кирпичей и расщепленного дерева, и снова застонала, не в силах сдержать дрожь от вновь подступившего смертельного ужаса.

Что с ней будет, Господи, что ее ждет! Когда замер звук ее стона, совсем рядом с ней в темноте раздался голос: «Не надо, не надо стонать!»

Господи, что это? Голос незнакомый, мужской голос, хрипловатый, чуть слышный, здесь, в этом мраке! Пригрезилось? И вдруг она вспомнила! Прежде, чем появился грохот, раньше того беззвучного урагана, который подхватил ее и швырнул в гибель, был этот голос, был этот мужчина.

Тогда, когда она еще была домохозяйкой, спокойно идущей к выходу с сумкой, с елочными игрушками, этот мужчина подошел, открыл для не дверь. Краешком глаза в последнее мгновение она увидела его руку.

Страх переполнял ее. Энни окончательно пыталась собрать воедино свои мысли. Это все сделал он, этот человек! Наверняка. И если ему удалось совершить нечто настолько разрушительное, что же будет, если он доберется до нее? Где он, насколько близко к ней?

Чтобы остановить дрожь, Энни прикусила губу и вновь почувствовала во рту вкус крови. Она должна лежать тихо, а то он услышит… И Энни лежала, затаив дыхание, слегка повернув голову в том направлении, откуда слышался голос, и широко раскрыв глаза, пыталась вглядеться в эту непроницаемую мглу.

– Где вы? – спросил он. – Не думаю, что удастся до вас добраться… но попробую.

Услышав это, Энни хотела закричать: «Если вы только приблизитесь ко мне, если только… я убью вас!» Но эти слова застряли у нее в горле. На секунду воцарилась тишина.

Потом мужчина совсем тихо произнес:

– Все в порядке. Слышите, сирены? Скоро до нас доберутся. Они спасут нас.

Женщина-полисмен стояла на тротуаре напротив супермаркета и записывала номер серого автофургона, припаркованного в неположенном месте. Эта машина и защитила ее, когда, отброшенная взрывом, она упала на дорогу и почувствовала под щекой холодный металл крышки канализационного люка. Она услышала визг и скрежет автомобильных тормозов, вслед за ними грохот осыпающихся стекол.

Медленно, держась за стенку машины, женщина в форме поднялась на ноги. Сквозь клубы черного дыма она увидела фасад магазина. Крыша на здании отсутствовала. Ей были видны висящие пролеты лестниц, жалкие останки обвалившихся этажей. Все еще сыпались куски кирпичей. По дороге, спасаясь от падающих обломков, бежали какие-то люди, другие спешили им навстречу. Кто-то без движения лежал на тротуаре.

Усилием воли она заставила себя покинуть укрытие и вышла на дорогу. Под ее черными лакированными ботинками захрустели обломки стекла. Подняв руку в черной перчатке, чтобы, как ее учили, остановить движение, что, впрочем, уже произошло и без ее участия, другой рукой достала из кармана форменной куртки переносную рацию и вызвала наряд полиции.

Вскоре, сверкая мигалками и петляя на полной скорости среди стоящих в беспорядке автобусов и легковушек, появился первый патрульный автомобиль.

На дороге неподвижно лежал мужчина. Между пальцев его прижатой к щеке руки сочилась кровь, а сам он был как-то неестественно, жутко спокоен. Женщина опустилась возле него на колени. Здесь, около этого человека, вой сирен оказался особенно громким и резким.

Полицейский автомобиль резко затормозил у бордюра, и из него выскочили двое. У одного в руках был мегафон, и он сразу закричал в него: «Назад! Все назад!»

Один за другим люди, толпившиеся на тротуаре, стали медленно, шаг за шагом отступать от все еще окутанного клубами дыма разрушенного здания.

– Возможны новые взрывы, – разносился над улицей голос, усиленный мегафоном. – Пожалуйста, все отойдите как можно дальше.

Толпа еще подалась назад, на тротуаре остались только раненые и те, кто оказывал им первую помощь.

Внизу, в темноте, среди обломков и известковой пыли, мужской голос снова и снова спрашивал: «Вы слышите сирены? Вы их слышите?»

Наконец Энни произнесла: «Да…».

– Говорите громче, – попросил мужчина.

– Да! – повторила она и вдруг, внезапно для самой себя, задала мучивший ее вопрос: «Зачем вы это сделали?»

Наступило молчание, а потом она услышала, как что-то или кто-то двигается, стараясь приблизиться к ней. Вдруг совсем близко от нее вновь раздался знакомый голос:

– Это сделал не я… Должно быть, сработало какое-то взрывное устройство, а может, это был взрыв газа.

– Взрыв!

Она сразу вспомнила кадры телевизионных новостей с трупами среди каменных развалин. В мозгу всплыли виденные в кинохрониках картины разбомбленных горящих лондонских улиц и красноватого от пожарищ собора святого Павла, она представила себе дымный гриб над Хиросимой.

Эти страшные образы пронеслись перед ее мысленным взором с необычайной яркостью, а на смену им опять пришла всепоглощающая тьма. Энни ошеломленно старалась увидеть хоть что-нибудь в этой беспросветности.

Значит, это взорвалась бомба! Бомба похоронила ее под грудами камней, бетона, битых елочных игрушек, железа.

И та самая дверь, которую несколько минут назад перед ней предупредительно открыли, сейчас лежала, придавив ее всей своей тяжестью.

Осознав весь ужас случившегося, всю безысходность своего положения, Энни простонала:

– Что же будет? Господи, какой кошмар…

Мужчина пытался сообразить, как сможет он подобраться к ней поближе. Он пошевелился, помогая себе правой рукой.

– Что вы хотите сделать? – казалось, Энни сейчас может закричать от страха.

– Да успокойтесь же! Я пытаюсь подползти к вам поближе, чтобы помочь, если смогу. Где у вас болит? – Он представил, как она сейчас старается ощупать свое тело.

Наконец послышался ее голос:

– Я не чувствую ног… Бок болит… и что-то тяжелое свалилось на меня, кажется, дверь. А вы…

Он уловил в ее голосе сомнение и такую неуместную в данной ситуации подозрительность.

– Да нет же, я не причиню вам зла. Я хочу облегчить ваши страдания, если получится. Вероятно, эта дверь вас и защемила.

– И мои волосы… Их прижало. Не могу повернуть голову.

Вот теперь он вспомнил эту женщину. У нее были длинные густые светлые волосы. Он обратил на них внимание, когда она шла перед ним к выходу.

– А вы можете хоть чем-нибудь пошевелить? – настойчиво допытывался он.

– Рукой… и левой ногой, немного…

Затем до него донеслось легкое позвякивание, видимо браслет на часах задел на обломок кирпича, потом тихое царапанье ее пальцев, тянущихся к нему. И тогда он сам вытянул свою руку так, что даже заболели мускулы, дальше, еще дальше! Осколки разодрали ему кожу на запястье. И вдруг каким-то чудом, совершено случайно их пальцы встретились! И сразу же, как будто боясь вновь потеряться в кромешной тьме, их ладони сплелись с неожиданной силой.

– Спасибо, Господи! – чуть не вскрикнула Энни. Эта рука в темноте казалась такой надежной. Ее пожатие было до боли знакомо, почти родным.

Мужчина услышал, как из груди женщины вырвался вздох облегчения, когда ее холодная как лед рука оказалась в его ладони.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Энни.

– Энни… Мне всегда нравилось это имя. А меня – Стив.

– Стив…

Для них оказалось очень важным произнести вслух свои имена. Как будто этим они доказывали себе и всему миру, что все еще живы после всего этого кошмара и смогут пережить все остальное. Энни почувствовала, как он успокаивающе поглаживает пальцем тыльную сторону ее ладони. Ужас постепенно разжимал свои объятия, и ей стало легче дышать. Она повернула, насколько смогла, голову в его сторону. Но волосы продолжали цепко удерживать ее.

– А я думала, что это ты все устроил, – сказала она. – Прости, пожалуйста. Я боялась тебя.

– Нет… Это не я. Я, как и ты, просто хотел купить что-нибудь к Рождеству.

Рождество, рождественские подарки… Дорогие, переливающиеся всеми красками стеклянные шары, сверкающие нитью серпантина и мишуры, елочные ветви в витринах и, снег, падающий на зимние улицы, – когда это было? Где все это теперь?

Теперь – только темнота, страшная яма. Насколько она глубока?

Сразу после взрыва у Энни было чувство, что она целую вечность падала и падала в бездонную пропасть. Что сейчас находится над нею и ее товарищем по несчастью? Какая масса каменных обломков отделила их от чистого воздуха и зимнего неба?

Ее волосы снова чуть не сорвали ей кожу на голове, когда она резко вздрогнула от этой мысли.

– Лежи спокойно, – пальцы Стива легонько сжали ее ладонь.

Энни услышала, как потрескивает над ней дверь. Да, надо лежать тихо.

– А ты, – спросила она, – ты ранен?

– Порезался тут и там, но это не страшно. Вот с ногами плохо дело – похоже, они поломаны.

Теперь пальцы Энни шевельнулись, стараясь теснее сплестись с его пальцами.

– Осторожно, – торопливо сказал Стив. – Да… Я пытаюсь найти выход.

– Как нам отсюда выбраться? – Она попыталась успокоиться, насколько это было возможно, чтобы ее голос звучал естественно.

До них снова донесся звук сирен. Их стало теперь больше, но они звучали далеко и глухо.

– Энни… Похоже, самим нам не выбраться. Но нас спасут. Это не затянется надолго, Энни, нас скоро найдут и вытащат отсюда. Надо немного подождать, надо продержаться до их прихода.

– Как же они нас найдут? Как им это удастся? Никто ведь не знает, что я здесь. Я даже не сказала Мартину, куда пойду за покупками.

– Кто это – Мартин?

Только услышав вопрос Стива, Энни догадалась, что думает вслух. Все ее чувства пришли в смятение. Она пристально вглядывалась в окружающую ее темноту и ничего не видела, хотя и напрягала зрение так, что казалось, глаза вылезут из орбит. Теперь вокруг них было полно звуков. Выли пожарные сирены, с грохотом рушились стены, а она не могла бы сейчас с определенностью утверждать, слышит ли она все это на самом деле, или эти звуки ей только кажутся. Внезапно у нее появилось ощущение, что она снова падает куда-то во мрак. Энни сжала руки в кулаки и, превозмогая боль в корнях волос, потянулась вверх, пока ее щека не коснулась знакомой холодной поверхности тяжелой двери.

Чувство падения исчезло, и она, стараясь говорить нормальным, не дрожащим голосом, ответила:

– Мартин – это мой муж.

– Скажи что-нибудь еще, – попросил Стив, – говори, не важно что. Ты просто лежи и рассказывай мне о чем-нибудь.

Энни вышла из дому сегодня утром. Мартин и дети втроем провожали ее. Маленький Бенджи на руках у мужа и Том, раскачивающийся на лестнице, держась за перила. Перед уходом она взбежала наверх, торопливо прижалась к колючей щеке мужа. Тысячи раз она прощалась с ним так же торопливо, и в этот раз, как обычно, даже не взглянула на него. За годы семейной жизни лицо мужа стало таким привычным, что теперь казалось просто белым пятном. Внезапно Энни почувствовала, как ей жалко себя, какая она одинокая. Она так и умрет тут! А где в это время будет Мартин?

– Я тебя люблю, – часто говорили они друг другу, как будто стараясь убедить себя в этом, а совсем не потому, что они чувствовали что-то такое.

– Нет, это правда, – вновь подумала Энни. – Я действительно люблю Мартина.

Но ее попытки представить мужа здесь, среди этой боли и ужаса, оказались неудачными. Она никак не могла вспомнить, какое у него лицо. Вместо этого перед глазами возник их сад за домом. Она увидела его так отчетливо, как будто стояла у двери и смотрела в окно. Энни вспомнила один незначительный эпизод недельной давности.

Они с Мартином были в саду. Мартин нагнулся, чтобы поднять с дорожки молоток. Ей была видна его худая рука, потрепанные обшлага старой куртки, которую он одевал для работы в саду, и даже сейчас Энни слышала музыку, которая доносилась тогда из радиоприемника на кухне. Они работали вдвоем. Наконец-то Мартин выкроил время для починки забора, который должен был защитить их от набегов соседского прожорливого пса. Сыновья ушли на день рождения к кому-то из друзей. Они с мужем были одни – целых два часа абсолютного покоя!

Энни стояла рядом с клумбой. Мертвые коричневые стебли анемонов сухо шелестели за спиной, в воздухе стоял кисловатый запах морозной земли. Ее руки устали держать жердь в ожидании, когда Мартин наконец вколотит на место длинный гвоздь. Они не разговаривали. Энни мерзла, а Мартин злился из-за собственного неумения сделать такую простую вещь, и любой совет мог бы окончательно вывести его из равновесия. Он поднял молоток, ударил, гвоздь согнулся.

Мартин с проклятьем опять швырнул молоток на землю.

Энни тогда еще вспомнила, как задолго до рождения Тома они купили этот дом в викторианском стиле, в то время почти развалившийся. Денег, чтобы нанять строителей и маляров, у них не было, и пришлось самим без конца что-то прибивать и подкрашивать.

Они ссорились по малейшему поводу: из-за чуть видного пятна краски на полу или из-за черепицы, которая никак не укладывалась ровными рядами, а вздымалась подобно морским волнам.

Внезапно они останавливались, смеялись сами над собой и шли наверх, в свою спальню. Они занимались любовью, а сверху свисали оранжевые и фиолетовые лоскутья обоев, оставшихся от старых владельцев дома. И весь старый дом, казалось, звенел музыкой их молодости и любви…

Когда это было? Девять или десять лет назад…

Тогда в саду Мартин, наверное, тоже вспомнил то время, потому что он вдруг выпрямился и шагнул к Энни.

И словно вспышка яркого света здесь, среди гнетущего мрака, до боли ясно вспомнилось лицо мужа.

Он мало изменился с тех пор, когда они впервые встретились. Только резче обозначились морщины в уголках рта, да взгляд стал задумчивый.

Тогда в саду… Мартин крепко обнял ее, поцеловал, потом предложил:

– Давай сегодня попросим Одри посидеть с детьми, а сами поужинаем «У Коста».

Они с Мартином часто ходили в этот ресторанчик. Пожалуй, Энни не могла бы даже сказать, бывали ли они где-нибудь еще. В тот вечер, как обычно заказав на двоих мясной пудинг и бутылку рецины – красного греческого вина, они засиделись допоздна.

Когда они приехали домой, дети уже спали. Мартин повез няню к ней домой, а Энни едва добралась до кровати и заснула раньше, чем муж вернулся и лег рядом с ней.

Утром ни свет ни заря проснулся Бенджи, и чтобы спокойно поспать еще хотя бы часок, Энни взяла его к себе в постель. Малыш довольно заулыбался, торжествуя, засунул большой палец в рот и заснул между родителями.

Мартин потянулся к ней через спящего сына, нежно погладил ее бедро. Они с сожалением и пониманием взглянули друг на друга. Что же, в конце концов все так и должно быть… Молодость прошла… У них дети… В любом случае они рядом, им хорошо вместе.

От холода, пронизавшего ее, Энни содрогнулась.

Тьма и давящая тишина властно вторглись в ее воспоминания. И как к единственной надежде, потянулась она к тому, кто здесь, сейчас ждал ее слов.

– Мы всегда ходили в ресторанчик «У Коста», – сказала она. – Не знаю почему, но Мартину там все нравилось.

– Это мне понятно, – произнес Стив.

– Да? – как будто со стороны Энни услышала свой голос: – Ты женат?

Стив знал, как это бывает. Он несколько раз наблюдал работу спасательных бригад в подобных ситуациях и у него были все основания для уверенности, что их обязательно спасут. Но теперь ему надо было убедить в этом еще и эту молоденькую женщину. Ее рука была такой безжизненно холодной, так отчаянно дрожали кончики ее пальцев. Он должен был заставить Энни, чего бы это ни стоило, поверить в успех спасательных работ. Необходимо было вселить в нее надежду, а главное – вырвать из плена безысходности, отвлечь от боли и мрачной тишины западни, в которой они оказались.

– Я был женат. Правда, не очень долго.

– Почему?

Он понял, что женщина рядом с ним тоже хотела слушать его. В звуках чужого голоса, в рассказах о чужой жизни они старались найти и находили поддержку. Что еще пока они могли сделать друг для друга!

Стив почувствовал, как в горле першит от известковой пыли, а сердце сжимает давняя боль.

Действительно – почему?

В тот вечер Кэсс долго его ждала. С тех пор, как ее стали приглашать на съемки все реже и реже, она иногда целые дни проводила дома, бесцельно слоняясь по комнатам. Когда он пришел, было уже очень поздно, но он часто так приходил. Самым смешным было то, что в тот вечер он действительно был очень занят на работе.

– Ну, как провел время? – не глядя на него, спросила Кэсс. Рядом с ней на низеньком стеклянном столике стояла почти пустая бутылка. Она опять пила! Где бы Кэсс ни жила, ее всегда окружало множество всякой всячины: иллюстрированные журналы в блестящих глянцевых обложках, флакончики яркого лака для ногтей, зажигалки, какие-то смешные безделушки-талисманы, магнитофон «Сони», коробки от кассет, разбросанные по всему полу.

Стив бросил куртку на спинку стула, пошел на кухню, чтобы приготовить себе кофе.

– Ну как, хорошо отдохнул? – снова спросила Кэсс.

Он тщательно размолол кофе, с наслаждением вслушиваясь в звук кофемолки, поставил кофейник на плитку, потом подошел к двери и внимательно посмотрел на жену.

Она была манекенщицей. Не очень молодая для этого занятия, но все еще имеющая успех, хотя пик славы и остался позади. Ее полное имя было Дженнифер Кэсседи, но в агентстве, когда заключали договор с ней, посчитали это имя не совсем подходящим и сократили его до Кэсс.

Под этим именем она значилась в личной карте, оно же стояло и на ее визитках: «КЭСС».

«Волосы каштановые. Глаза зеленые. Рост 5 футов 10 дюймов. 35-24-34». И тому подобная информация. Размер обуви и перчаток. Особые приметы и особенности характера, готовность сниматься в рекламе нижнего белья.

Как и большинство ее подруг-манекенщиц, Кэсс редко пользовалась косметикой в свободное от работы время. У нее было бледное, сужающееся книзу лицо, широко расставленные ярко-зеленые глаза, маленький подбородок, бледный рот сердечком, коротко остриженные, как у мальчика, волосы. Своими грациозными движениями, то стремительно-быстрыми, то лениво-томными, хитроватым прищуром глаз, всеми своими повадками она часто напоминала Стиву персидскую кошечку.

Вот и сейчас в ее вольно раскинувшемся на диване теле, в мягких интонациях голоса было что-то обольстительное и коварное одновременно.

– Как отдохнул, спрашиваешь? – Стив говорил подчеркнуто спокойно. – Переснимали один эпизод для рекламного ролика корма для кошек. За весь день так и не присел ни на минутку.

Кэсс ответила, старательно выговаривая слова, придерживаясь однажды взятого тона:

– Ах, бедняжка! Ну уж, конечно, выкроил пару минут, чтобы прилечь на Викки… Или вы в это время стояли?

Стив ничего не сказал ей в ответ. Они оба отлично понимали, что любой дальнейший разговор просто бессмысленен. Он устало прошел на кухню, порывшись в ящике комода нашел ситечко, налил горячий кофе в большую чашку и усевшись напротив серого буфета, бездумно уставился в газету.

Когда он, выпив кофе, вернулся в гостиную, Кэсс уже не было. Стив выключил свет, открыл дверь в спальню и там увидел жену.

Она сняла свой легкий свитер и домашние брюки и слегка подкрасилась. Стив привык к внезапным изменением ее внешнего вида, но в этот раз он остановился как вкопанный, с изумлением глядя на нее. Чуть подведенные глаза и розовая губная помада оттеняли матовую бледность ее лица. Французские кружевные трусики с разрезами по бокам, черный, низко вырезанный лифчик на шнуровке и черные же чулки соблазнительно выделяли округлости упругого тела. Кэсс стояла, нарочито изогнувшись, положив руку на бедро, словно позируя фотографу.

Их глаза встретились, и Стив заметил в ее взгляде какую-то необъяснимую обиду.

– У тебя вечер напрасно пропал, милый? Сожалею. А может, теперь и я на что-нибудь сгожусь?

– Кэсс, ради бога!…


Улица, наконец, была очищена от любопытных.

После первых отчаянных попыток добраться до раненых и пострадавших, полиция установила порядок. Вокруг развалин универмага натянули оранжевые ленты, расставили щиты заграждения и внутри этого круга начала свои работы спасательные команды. Яркие светящиеся куртки полицейских выделялись на фоне серого неба; среди руин тут и там мелькали желтые каски пожарных и спасателей, устанавливающих свои блок-тали, подъемные приспособления и какие-то странные громадные камеры.

Все рабочие двигались быстро, но без суеты. За оранжевой линией оцепления выстроились автомобили спасателей. Серо-алые высокие борта пожарных машин образовали сплошную стену, за которой ждали машины скорой помощи и большой белый фургон реанимационного автомобиля. Несколько карет скорой помощи отъезжали от места взрыва, увозя последних пострадавших с тротуара перед супермаркетом; для них метрах в сорока раздвинули белые ленты внешнего оцепления и машины на полной скорости, громко сигналя, помчались по улице.

Пополнившаяся толпа зевак отхлынула от полощущихся на ветру белых лент. Один из констеблей с мегафоном в руках продолжал отгонять тех, кто пытался подойти поближе. Среди беспорядочно стоявших между внутренней и внешней линиями оцепления полицейских автомобилей едва заметен был бледно-голубой фургон управления Скотланд-Ярда. В эту минуту в нем находился дежурный инспектор из местного полицейского участка, который отчитывался о ходе спасательных работ перед только что прибывшем начальством.

Рядом со штабным фургоном пристроился такой же незаметный автомобиль, доставивший к месту взрыва саперов. В нескольких метрах от них, в специально отведенном месте, уже собрались беспокойные группы репортеров. Прибыли телевизионщики. Один из корреспондентов с диктофоном в руках отправился на поиски очевидцев события, но сразу же вернулся назад, как только в дверце штабного фургона показались главный комиссар полиции и офицер по связям с прессой.

– Пока нет никаких версий, – сказал офицер. – Магазин был открыт всего несколько минут, так что покупателей в нем оказалось немного. Мы располагаем списками сотрудников универмага и сейчас проверяем, кто из них остался в живых.

На него обрушился град вопросов.

– Нет… у нас нет точной цифры пострадавших… Ее не будет еще некоторое время. Спасательные работы уже начались и будут продолжаться, пока не найдем всех пострадавших.

В холодном сыром воздухе слышалась перекличка полицейских раций.

Резко кивнув, комиссар развернулся и ушел в свой фургон. На площадке для прессы офицер диктовал журналистам телефон главного следственного управления Скотланд-Ярда.


Она подошла к нему, покачивая бедрами, глядя на него расширенными глазами, подняв руки, расстегнула застежку лифчика и, придерживая его на груди одной рукой, другой спустила бретельки со своих гладких загорелых плеч…

Она была чертовски хороша! Высокая, стройная, может, немного больше, чем следовало, худощавая, ее широкие бедра восхитительно подчеркивали мягкость ее вогнутого живота с темной раковиной пупка. Против своей воли, сознавая, что она им просто играет, Стив положил руки ей на бедра, ощущая тепло ее кожи, чувствуя возбуждающий аромат, исходящий от этой женщины.

– Кэсс, – прошептал он, – что ты делаешь?

– Я, кажется, твоя жена! Или уже нет?

– Да…

Он прижал к себе ее полуобнаженное тело, стал целовать ее. Она страстно и требовательно отвечала на его поцелуи. Он почувствовал, как руки Кэсс умело начали расстегивать пуговицы его рубашки.

Не в силах больше сдерживать себя, Стив бросил ее на кровать и накрыл своим телом. В следующее мгновение она вывернулась и легла на него сверху, продолжая целовать его губы, прикасаясь к ним своим языком. Она расстегнула у него на рубашке последнюю пуговицу, и ее руки потянулись к ремню на брюках.

Кэсс склонила голову, ее глаза затуманились, пушистые волосы коснулись его обнаженной груди.

На секунду Стив совсем забыл об их давней отчужденности. Он нащупал кружевную кромку трусиков, и его пальцы скользнули вниз, внутрь…

Внезапно Кэсс резко оттолкнула его, вырвалась из объятий и вскочила с кровати. Не глядя на мужа, она бросилась к стенному шкафу, вытащила пальто и одела его прямо поверх своего прозрачного белья. Потом достала чемодан и стала швырять в него свои вещи.

– Ради всего святого, Кэсс, что случилось? – Стив почувствовал, как в нем разгорается гнев.

Кэсс не обернулась. Она деловито укладывала платья, свитера, костюмы.

– Я ухожу от тебя! Я тебя ненавижу! Ты мне противен!

– Слушай, не будь такой дурой!

Он приподнялся на локте, наблюдая за ней. Лицо его покраснело от гнева, злость клокотала в груди.

Кэсс всунула босые ноги в замшевые туфли, одним махом сгребла с ночного столика в сумочку ключи от машины, чековую книжку, дорогую косметичку. Потом она подошла к двери и только тут повернулась к нему.

– Прощай, Стив, – произнесла она трагическим голосом, даже теперь не удержавшись от театрального тона.

– Куда, черт возьми, ты направилась?

– Куда бы ни было, тебя это не касается! – И Кэсс вышла, хлопнув дверью.

Стив лежал без движения, потом резко встал с кровати и подошел к окну. Поправил одежду и отдернул шторы. Ему было видно, как Кэсс вышла на улицу, подошла к своему маленькому золотистому «Рено», бросила в машину чемодан и сумку. Стив вспомнил, что давно собирался отогнать ее машину в ремонт, чтобы отрегулировать мотор, да так и не нашел времени.

Кэсс завела автомобиль, подала «Рено» назад, а затем резко рванула вперед. А Стив все стоял у окна и смотрел на улицу уже после того, как маленькая золотистая машина исчезла из виду.

– Она вернется, – успокаивал он себя. Самое большее, через пару недель.

Но Кэсс больше не вернулась.


– Я никому не рассказывал о том, что у нас произошло, – сказал Стив. – Просто сказал, что мы расстались. Стыдился, наверное. А вот сейчас тебе рассказал.

– Думаю, что перед смертью стыд немного значит, – спокойно произнесла Энни. И тут же услышала, как он резко пошевелился и заскрипел зубами от пронзившей его боли.

– Мы не умрем, слышишь? – произнес он. А потом, не дождавшись ответа, добавил: – Скажи же что-нибудь, Энни! Мы не умрем, я уверен, что нас откопают.

– Нас откопают… – эхом отозвалась она.

Они лежали среди могильного беспросветного покоя, лежали не двигаясь, крепко схватившись за руки. Энни боялась и ненавидела этот покой. Он заглушал все звуки, он был кажущимся, – она знала это. Может быть сейчас, в эту секунду, где-нибудь уже раздается легкое потрескивание, и скоро вся огромная тысячетонная масса обломков обрушится на их жалкое убежище.

– Ты бы хотел, чтобы она вернулась? – торопливо спросила она, стараясь заглушить свои мысли.

– Не знаю… Не думаю… Нет!

У него было собственное небольшое рекламное агентство, и после ухода Кэсс он с головой погрузился в работу, стараясь заглушить обиду многочисленными делами и обязанностями. Постепенно все нормализовалось. Изредка он встречался с Викки. Бывали и случайные встречи с похожими на нее девушками.

Но чаще не было ни Викки, никого другого, и он приходил после изнурительного рабочего дня в пустую квартиру. Бизнес и одиночество – ничего в его жизни больше не было, ничего он больше не хотел.

– Сам себе не признаешься, но обвиняешь в этом весь мир и всех женщин, не так ли? И жалеешь себя.

Слова Энни заставили Стива пристально вглядеться в темноту в безнадежной попытке увидеть свою соседку.

– Ты говоришь, словно классная дама.

«Интересно, – подумал он, – откуда у нее моральное право судить других? Впрочем, нет, она не классная дама, а просто добропорядочная мать семейства».

Следующая фраза Энни заставила его рассмеяться хрипловатым болезненным смешком.

– Тебе не кажется странным, что мы тут, заживо погребенные, лежим, держась за руки, да еще и пытаемся оскорблять друг друга?

Он снова успокаивающе сжал ее пальцы и чуть подался ближе. Неосторожное движение отозвалось в ноге острой болью.

– Все нормально. Думается мне, в такой обстановке ничто не оскорбляет. Говори что хочешь и как хочешь. А лучше расскажи что-нибудь о себе. Скажи, у вас счастливая семья?

И снова он почувствовал, как холодны ее пальцы. Они так беззащитно вздрагивали в его руке! Казалось, вся она содрогается от холода и отчаяния, острых как нож. Энни усилием воли попыталась остановить эту мучительную дрожь.

– Да… Да, мы счастливы. Я счастлива, и думаю, Мартин тоже. – Она слышала, как прерывается ее голос и поэтому старалась говорить помедленнее. Складывалось впечатление, что она проговаривает слова вначале в уме, прежде чем протолкнуть их сквозь губы.

Проходит год за годом, такие похожие один на другой. Растут дети, муж увлечен работой, изменения если и происходят, то такие незначительные. Пожалуй, слегка тускнеет их любовь, вянут яркие краски, все становится таким стабильным, устоявшимся, обыденным.

– Я самая обыкновенная домохозяйка. У меня двое детей. Мальчики. Одному восемь лет, другому три года. О Томас, Бенджи, как я вас люблю! Только бы не умереть, не повидав вас!

– Мой муж дизайнер. Он занимается интерьерами офисов, магазинов, ресторанов. До рождения Тома, старшего сына, я тоже немного работала. После окончания художественного колледжа оформляла витрины небольших магазинчиков и художественных салонов. А сейчас хлопочу по дому, воспитываю детей, присматриваю за садом. Стараюсь, чтобы муж и дети были ухожены, аккуратно одеты, вкусно накормлены. И счастлива оттого, что так нужна им. И то того, что у меня все это есть, все эти такие простые радости. Тебе, наверное, трудно такое представить, да?

– Ну-ну, – подумал Стив, – до чего же вы все похожи. Наверняка я когда-нибудь встречал тебя в парке, гуляющей с детьми, или выходящей из метро. Один малыш в коляске, другой уцепился за материнское пальто.

Вслух он сказал другое:

– Кэсс, я думаю, тоже хотела чего-то в этом роде, несмотря на все ее сумасбродство и оригинальность. Видимо, как и большинству женщин, ей бы доставило удовольствие готовить обед к восьми вечера, в девять укладывать спать детей, в январе просматривать проспекты туристических агентств и строить планы на июль. Ну и, конечно, регулярно встречаться с мужем в постели.

– А ты бы этого не хотел?

– Нет, не хотел бы. У меня никогда не было нормальной семьи, того, что называется семейный очаг, когда у папы с мамой несколько детей и все собираются на кухне за семейной трапезой. И я с трудом представляю себя в этой семейной тягомотине. Откровенно говоря, я ее не переношу.

– Как и многие завсегдатаи ресторана «У Коста», – подала реплику Энни.

– Я не большой любитель греческих вин. Мне нравится разнообразное меню. Так что предпочитаю бывать в разных ресторанах.

Энни вслушивалась в звуки его голоса, чувствовала пожатие руки. У него была такая широкая, теплая ладонь… Внезапно ее охватил необъяснимый гнев на этого человека, такого самоуверенного, такого себялюбивого…

– Мне кажется, ты рассуждаешь по-свински!

Стив издал смешок, больше похожий на отрывистый кашель: «И все-таки эта свинья выживет на этот раз! Да и ты тоже спасешься, уверяю тебя, милая!»

Ее гнев испарился так же быстро, как и появился. Чувствуя спокойную убежденность, она поверила ему, человеку, которого никогда прежде не видела. Это было очень важно – поверить, что выживешь, – она сама это понимала.

– Сколько мы уже тут находимся? – как-то совсем по-детски спросила она. – Когда они к нам доберутся?

– Должно быть, прошло около часа после взрыва, а может, и еще меньше. У тебя на часах есть стрелки?

– Стрелки? – Энни с трудом поняла, о каких стрелках он ведет речь. – Зачем они?

– У меня электронные часы, да и разбились к тому же. А если у тебя на часах есть стрелки, и они не сломались, то мы сможем определить время на ощупь. Будем за ними следить – все-таки хоть что-то.

Его практичность удивила ее. Он, казалось, совсем не растерялся и не поддался панике. Энни закрыла глаза. Боль в голове и в боку не давала сосредоточиться. Наконец, собравшись с силами, она сказала:

– Мои часы здесь.

И шевельнула рукой, которую держал Стив. Она услышала его прикосновение на запястье, когда он нащупывал браслет, потом легкое металлическое позвякивание.

Это простое движение стоило ему больших усилий, но наконец, браслет расстегнулся, и часы соскользнули с ее руки. Стив не удержал их в своих пальцах, и они упали, звякнув где-то в темноте.

Тогда Стив, чертыхаясь, собрал все силы, напрягся всем телом, стараясь повернуться на бок, чтобы еще хоть на дюйм подвинуться к Энни. Он обшаривал землю у них под руками, но ему все время попадались только обломки камней, куски дерева, осколки стекла и пластика.

Энни терпеливо ждала. Наконец каким-то чудом пальцы Стива опять натолкнулись на браслет с часами, все еще хранящий тепло женской кожи. Он взял часы и ощупал гладкую поверхность стекла на циферблате. Оно оказалось целым!

Очень осторожно Стив стукнул по стеклу острым обломком кирпича, пытаясь разбить его. Потом стукнул еще раз, еще. Маленький стеклянный кружочек не желал разбиваться, и Стив почувствовал, что у него от напряжения намокли волосы, и по лбу побежали струйки пота. Это стало очень важным, важнее всего на свете – узнать, который час.

Если только он узнает время, они смогут продержаться. Стараясь рассчитать силу, он стукнул часами по кирпичу, а потом снова ощупал стекло кончиками пальцев. На этот раз оно, наконец, растрескалось. Тогда Стив положил часы на грудь и аккуратно вынул осколки. Нащупал кнопку завода, потом тоненькие, как волоски, стрелки.

Прикосновение к пальцу минутной стрелки было похоже на прикосновение насекомого. Он быстро отдернул руку.

– Половина одиннадцатого, – сказал он.

Они пришли в магазин к открытию, значит, прошло около сорока минут, а может, и меньше.

Стив передернул ногами. Он не знал, как глубоко они упали, но то, что им придется ждать долго, это он знал точно.

– Энни! – позвал он.

– Возьми меня снова за руку, – попросила она. Он сунул часы в карман пальто и вытянул руку. Их пальцы тут же встретились и сплелись.

– Так лучше, – прошептала она.

Стива внезапно пронзила острая жалость к ней. Ему захотелось взять ее обе руки, согреть все ее тело. Невозможность сделать это, собственное бессилие просто убивали его. Она сильно изранена, и если ей станет хуже, ну как он сможет помочь?

В это мгновение Стив понял, насколько важно для него то, что эта женщина оказалась рядом с ним. Кто знает, окажись он один, стал бы он бороться за жизнь?

– Энни, скажи мне, о чем ты думаешь? – спросил он.

– Ты знаешь, я вижу лица, слышу разговоры… И так ясно, отчетливо, – ее голос звучал сонно, как будто издалека. – Вижу и слышу все, что было раньше. Говорят, такое случается, а?

– Да. А что было раньше, Энни?

Она вспомнила прошлое Рождество, украшенную елку у окна. Бенджи, которому еще только два годика, удивленно открыл ротик, широко распахнул глазенки и тянется к ее сиянию.

– Сыновья… Вижу только их. Они растут, изменяются и все равно остаются детьми. Если своих детей нет, то этого не поймешь. Впрочем, мне кажется, что вообще мужчинам этого не понять.

– Ну вот, так-то лучше, – подумал Стив, уже не слушая, что она там говорит. Ее голос звучал увереннее, тверже:

– Пока детей не было, я об этом не думала. Даже когда мы решили, что у нас будет маленький, и потом, когда я была беременна, я не знала, что это будет значить для нас.

Когда ей пришло время рожать, она поехала в больницу с Мартином. И только много позже она поняла, что эти несколько дней, которые она провела в родильном отделении, полностью изменили их. Те юные Мартин и Энни, независимые и беспечные, остались в прошлом. В настоящем был их сын, их Томас, комочек из черных волос и красной плоти, со сморщенным сердитым личиком.

На всю жизнь она запомнила мгновение, когда он открыл свои глазки и посмотрел на нее.

В последующие за этим дни она почти физически ощутила, какая огромная ответственность за это крохотное существо легла на нее. Любовь к ребенку захватила все ее существо настолько, что порой ей казалось, что она парит над миром. Плач малыша ранил ее в самое сердце, а часы, когда ему было хорошо, переполняли всю душу никогда не испытанным наслаждением.

И снова Стив внимательно слушал Энни, захваченный какой-то необыкновенной нежностью, звучащей в ее голосе. А по-привычке продолжал думать:

– Ну-ну, это все хорошо известно. Она из тех женщин, которые расстегивают за обедом кофточку, чтобы сунуть грудь, пахнущую молоком, младенцу. Она почти наверняка ходит на лекции, чтобы узнать, как правильно воспитывать детей, а потом демонстрирует свои знания в педагогике перед восхищенными подругами.

Она из тех, кто только и говорит о своих детях. Ничто в целом мире ее больше не интересует!

Вдруг Энни удивила его, внезапно прервавшись на полуслове:

– Наверное, тебе все это кажется ужасно глупым. И таких женщин, как я, ты всегда считал просто недалекими, так?

Он даже улыбнулся про себя:

– Надо же, какая догадливая! – А сам ответил:

– Да нет, совсем не так. Просто мне этого, действительно, никогда не понять.

– Кэсс, наверное, тоже хотела ребенка, – полуутвердительно произнесла Энни.

Снова догадалась.

– Да, ты права, она хотела малыша. Время от времени мы говорили об этом. В последние месяцы перед ее уходом, насколько я помню, не часто, но с завидным упорством, она заговаривала об этом снова и снова. Жалко, конечно, что все у нас так вышло. Теперь мне кажется, я просто боялся, что она будет принадлежать кому-то еще, кроме меня. Мне хотелось, чтобы она всегда оставалась той Кэсс, которую я знал, которой обладал, а не чьей-нибудь матерью.

– Чьей-нибудь? – с осуждением воскликнула Энни.


…Он вспомнил один вечер, очередной разговор на эту тему. Кэсс сидела на черном кожаном диване, уютно свернувшись калачиком, и смотрела на него сквозь полуопущенные ресницы. В руках у нее были какие-то безделушки, которые она, не глядя, перекладывала с места на место.

– А как же твоя работа? – раздраженно спросил он ее тогда.

– Но ведь работают же другие женщины! Я точно знаю, многие мои подруги продолжают и после рождения ребенка – и ничего. И потом, можно нанять няню, пока я буду на съемках.

– Ха! Зачем же в таком случае заводить ребенка?

– Потому что я этого очень хочу, – вздохнула Кэсс.

– Ну а я – нет! – отрезал Стив.

Стив знал, какая огромная ответственность, сколько забот легло бы на их плечи в случае рождения ребенка. На самом деле он прекрасно понимал то, что ему рассказала Энни. Он знал или догадывался, что ребенок затмит собой весь мир, заполнит все их существование особым смыслом. Чего же он боялся? Сейчас он лежал и вслушивался, как боль в сломанных ногах тянет свои жгучие щупальца по всему телу. Стив почувствовал, как рот наполняется горечью. Правда ли то, что он не хотел делить Кэсс ни с кем, даже с будущими детьми? Это ведь она разделила его с другими. Это ведь он первый, сначала невольно, но чем дальше, тем охотнее, отдалялся от нее.

Когда он сообщил, что женится на Кэсс, Боб, его друг и партнер, откинулся в кресле и с недоумением уставился на него.

– Ты? Женишься?

– Почему бы и нет? Ты же женат, Фил женат, и большинство моих друзей, многие наши клиенты.

– Ха! Ты-то тут причем?

– А что, если я почувствую на своем лице холодное дыхание одиночества!

Боб фыркнул.

– Укутайся потеплее, вот и все! Тебе что, проблем не хватает?

– Знаешь, Джеферс, катись ты!

– Куда? – уже открыто Боб захохотал.

Спустя две недели Стив женился на Дженифер Кэсседи. Ему тогда было около тридцати, Кэсс – двадцать три года. Карьера ее была удивительной. Они оба были выходцами с самого низа и приложили много сил, чтобы достичь намеченной цели. Стиву импонировали энергичность, деловая хватка и одновременно милая наивность, пусть даже и слегка наигранная, и очаровательное легкомыслие его будущей жены.

Ему нравились ее взгляды на жизнь, ее профессиональные способности, уже не говоря о потрясающей фигуре и неуемном темпераменте. В постели она сводила его с ума, а лицо ее в день их свадьбы смотрело на Лондон с сотни рекламных щитов.

Стив вспомнил, что это была реклама крема для загара.

В тот день, день их свадьбы, праздник начался в офисе его компании часов в одиннадцать.

Боб старательно замаскировал свое скептическое отношение к его женитьбе и с энтузиазмом взялся за организацию торжества. Каждый уголок помещения украсили красными и белыми розами. Три ящика шампанского были запрятаны во льду, в ванной комнате директора.

«Для затравки», – как объявил Боб.

Жених и невеста собирались прогуляться по улочкам в Сохо, а потом пойти в ресторан, чтобы скромно отметить это событие. Но едва они вышли из офиса, как дорогу им преградил роскошный автобус, ярко разрисованный, украшенный развевающимися на ветру ало-серебристыми лентами. Автобус был битком набит развеселой толпой друзей и знакомых, и только впереди для виновников торжества оставлены были два места.

Один из редакторов сидел за рулем, а какой-то режиссер из телекомпании, одетый кондуктором, размахивал компостером.

Стив замер на тротуаре, но Кэсс подтолкнула его к автобусу:

– Здорово! Вот это да! – выдохнула она, захлебнувшись от восхищения. Ее глаза сияли от неподдельного детского восторга, блестели от радостных слез.

– Ты видел что-нибудь прекраснее и удивительнее, Стив?

Праздничный пир, продлившийся весь день и всю ночь, он помнил очень смутно. Зато на всю жизнь осталось в его памяти, как Кэсс, сидевшая рядом с ним во главе длинного стола, посматривала на своего законного супруга гордо и собственнически.

Семейная жизнь их поначалу была словно продолжением этого праздника. Встречи с друзьями, веселые уикэнды, шумные успехи Кэсс, ночи, переполненные страстью, казалось, так будет всегда…

Такая семейная жизнь продлилась недолго.

Прошло не так уж много времени после свадьбы, когда однажды Стив пригласил по чисто деловому поводу одну хорошенькую девушку. После ленча они выпили бренди.

Сидя за бархатной портьерой ресторанной кабины, они взглянули друг другу в глаза – и Стив ее нежно обнял. Потом они долго бродили по залитым горячим солнцем улицам. Потом девушка спросила, искоса взглянув на него:

– Зайдем ко мне на часок?

Он зашел, ни на что особенное не рассчитывая, но оказалось, что их бурная торопливая любовь принесла ему больше наслаждения, чем месяцы, проведенные с Кэсс. Почему? Не очень-то он над этим задумывался.

Это была еще не Викки. Она появилась через месяц, когда Кэсс уже знала, что он ей изменяет.

К тому времени паутина обмана со всеми этими «деловыми встречами, поездками, необходимыми для бизнеса» все крепче запутывала их обоих. Праздник кончился.

Привычка к полной свободе и независимости брала свое. Через два года и восемь месяцев после их бело-розовой свадьбы Кэсс ушла от него. Наступила пора обратной стороны свободы – одиночество.

– Я не осуждаю ее, – произнесла Энни.

Звук ее голоса поразил Стива. Несколько мгновений он не мог понять, откуда идет этот голос и кому он принадлежит. Он лежал дома, на своем диване, в квартире, которую Кэсс отделала по своему вкусу, сразу после свадьбы. Сквозь воспоминания начал проступать окружающий его мрак, и Стив наконец вспомнил, чью руку он сжимает.

– Женская солидарность, да? – спросил он.

– Отчасти, – ее голос звучал бодро. Стиву пришло на ум, что эта молоденькая женщина уже оправилась от потрясения. А она между тем продолжала:

– Тут главным образом личная симпатия. Просто я подумала, каково бы мне было, если бы Мартин вдруг стал изменять.

– А что, он не изменяет тебе?

Энни с удивлением поняла, что он совсем не смеется, а спрашивает ее вполне серьезно. И поэтому просто ответила:

– Нет, думаю, не изменяет.

Каждый вечер Мартин приходил домой между шестью и семью часами. Ей всегда было приятно слышать глухой стук портфеля, когда муж опускал его перед дверью, чтобы поискать в карманах ключ. Том бросал свое рисование или игру, отрывался от телевизора и говорил: «Папа пришел». И если Бенджи еще не спал, то и он ковылял в своей пижамке к двери, чтобы встретить отца.

Частенько, особенно в последнее время, ожидая мужа или накрывая на стол, Энни ловила себя на мысли о том, что они с Мартином уж очень похожи на семью из рекламного ролика. Все так же гладко, спокойно и предсказуемо.

Каждый вечер, приходя домой, Мартин обнимал детей и слушал их рассказы о дневных событиях. После того, как сыновья отправлялись спать, они вдвоем садились ужинать и неторопливо перебирали мелкие события прошедших суток.

Энни знала распорядок работы Мартина. Знала, что ему нужно было делать, потому что он обо всем ей рассказывал. Она знала, что на его пути домой не было и не могло быть какой-то другой женщины. Она знала – и радовалась этому.

А когда монотонность домашней жизни наскучивала ей, или мальчишки проказничали, или просто становилось страшно, что жизнь проходит чередой неприметных дней, Энни напоминала себе, что сама сделала такой выбор.

Она сама решила идти этой тропой, которая вилась и вилась вокруг ее семьи и дома.

Внезапно Энни почувствовала тоску по этой своей жизни, такую острую, что от нее было больнее, чем от физической боли. Ей пришли на память все мельчайшие подробности, интимные детали их совместной жизни. Она почувствовала запах свежести, который издавали чистые простыни, когда она меняла постельное белье и застилала ими двуспальную кровать, услышала гулкое тиканье и бой стенных часов в затихшей вечерней комнате.

– Я не хочу умирать! – с отчаянием произнесла она.

Всего несколько дней назад она рассказала Мартину за обедом о своих планах.

Скоро Бенджи пойдет в ясли, и она снова может начать работать, пусть неполный день. В то время, когда Энни говорила об этом мужу, у нее было чувство, будто перед ней распахивается широкая перспектива, открываются новые возможности.

Энни казалось, что удача, как жемчужное ожерелье, окружила ее.

– Я не хочу умирать! Я не могу все это оставить! – Рука мужчины была нежной и надежной.

– Ты не умрешь, Энни!

Снегопад прекратился, и стало очень холодно.

Полицейские в оцеплении топтались и подпрыгивали, чтобы хоть немного согреть ноги; изо рта у них вырывались сизоватые облачка пара.

И все так же в отдалении, кутаясь в пальто, стояли зеваки и телевизионщики, ожидая новостей с места взрыва. Медленный, болезненно нудный процесс подъема всевозможных балок, стропил, обломков начался час назад.

Вдруг там, в развалинах, среди спасателей, работавших под разрушенными, обвалившимися этажами, началась какая-то суматоха. Вытащили и отбросили в сторону большой сломанный брус. Одна из машин скорой помощи двинулась с места и проехала несколько ярдов вперед. Спасатели и врачи, подбежавшие к месту аварийных работ, сгрудились в круг и стали смотреть куда-то вниз в пролом. Затем кто-то из членов медицинской бригады выпрямился и пошел назад к машине.

Спасатели продолжали работать, и те, кто туда смотрел, могли видеть, как вдруг появилось на поверхности что-то светлое, потом рабочие отбросили в сторону большой кусок штукатурки, и спустя секунду из пролома достали женщину. Ее положили на носилки и закрыли лицо простыней.

По улице пронесся единый вздох, как будто все, кто там был, вздохнули одновременно.

Операторы нацелили свои длинные черные объективы на носилки с лежащим на них телом, и проследили их путь до кареты скорой помощи. Носилки поставили в машину, тяжелые дверцы захлопнулись. Спустя секунду-другую машина медленно выехала из ограждения и рванулась вниз по улице.

– Надо бороться за свою жизнь, Энни.

Она едва слышала его. Горькое чувство огромной утраты всецело завладело ею. Жизнь, которую она сама себе создала, пусть не очень бурная, обыкновенная, но такая спокойная и уютная, приобрела для нее бесконечно огромную ценность.

Эта ужасающая темнота, сжавшая ее в своих тисках и наполнившая ее дрожью, становилась просто нестерпимой.

Энни страстно захотела пошевелиться, сбросить свои оковы, чтобы вырваться на волю, но ничего не смогла сделать. Тело ее болело. А там, где боли не было, казалось, что и тела никакого нет. Ей стало нестерпимо страшно в этой темноте, и она, будто со стороны, услышала, как из ее горла вырвался крик ужаса и отчаяния.

Огромная невидимая махина искореженного камня и бетона поглотила ее крик, как детский шепот.

– Не надо! – резко сказал Стив. – Побереги силы до поры, когда тебя смогут услышать!

– Смогут услышать? Где же спасатели, черт возьми!

Стив почти физически ощущал тяжесть окружавшей их темноты. Он напряг слух в надежде услышать звуки спасательных работ, которые, по его подсчетам, должны были идти уже недалеко от них. Но у него в ушах стояли отголоски женского крика, и ничего, кроме этого звука, он не услышал.

– Подожди, – прошептал он, отпустил ее пальцы, своей рукой провел у себя по груди, чтобы нащупать часы. Наконец он отыскал их и потрогал циферблат. По его расчетам уже прошло около часа, и сейчас должно быть примерно половина двенадцатого. И вдруг он понял, что циферблат поломан, а стрелки стоят в прежнем положении. Наверное, он стряхнул их в прошлый раз, или часы сами сломались. Эта неудача страшно расстроила его.

Он так надеялся на то, что можно будет следить за временем и рассчитывать свои силы.

Секундная стрелка снова безнадежно царапнула его палец. Стив положил часы и опять взял женщину за руку.

– Половина двенадцатого, час прошел. Все нормально.

Его голос, прикосновение руки снова отогнали ее страх.

– Надо бороться, чтобы выжить, – настойчиво повторил он.

Энни повернула в его сторону голову, снова чувствуя щекой холод двери.

– Бороться, – повторила она, – тебе так дорога жизнь?

– Дорога? – Стив взвесил это слово применительно к последним месяцам.

Для Энни жизнь, конечно, представляла огромную ценность. Он начал понимать это, слушая, как она говорит о сыновьях. Желание видеть, как дети растут, страстная решимость оберегать их от невзгод – все это он не раз наблюдал в других женщинах, и в ее жизни это было главным.

Но у него самого ничего похожего не было. В последнее время Стив вообще думал без особого удивления или сожаления, что жизнь для него в общем-то не имеет смысла.

Ему вспомнилась длинная череда тоскливых дней и ночей. Викки… Он хотел ее и был абсолютно уверен, что и она его хочет. Заполучить ее было совсем не трудно.

Они встретились на одной из вечеринок, которые так часто без всякого повода устраивала Кэсс.

Викки работала в каком-то издательстве. Она выглядела несколько старомодно в своей плиссированной юбке и толстом вязаном свитере. Когда их познакомили, Стив задал ей несколько вежливых вопросов и равнодушно обернулся, провожая взглядом стройную фигурку жены. Но через минуту Викки снова попалась ему на глаза. Невольно он обратил внимание на удивительно свежую кожу и изумленное выражение лица.

У нее были такие выразительные темные глаза. Внезапно Стив поймал себя на мысли, что ему хочется знать, что это ее так изумляет. Викки стояла, непринужденно наклонившись и слегка отставив ногу. Улыбаясь, она наблюдала за ним, а он, присмотревшись, заметил под грубоватой одеждой гибкие линии ее тела.

Они немного поговорили о каких-то пустяках, и вдруг Викки облизнула уголки губ быстро, как котенок, при этом прикрывая рукой мелькнувший кончик языка. Совсем как школьница, украдкой посылающая воздушный поцелуй. Они оба рассмеялись. Через два дня она очутилась в его постели. Ее изобретательность, изощренность, темперамент и экзотический вкус поразили Стива.

– Тебя этому научили в Оксфорде? – спросил он.

– Ну, предположим, – усмехнулась она. Сейчас, вспоминая все случившееся с ним в последнее время, он словно бы следил за своей жизнью, отношениями с женщинами через экран телевизора. Теперь-то он понимал, что и проблемы с Кэсс, и связь с Викки, и одиночество были неизбежны.

Стив ощутил, как судорога сковала его вытянутую руку.

Рядом с собой он слышал болезненное дыхание женщины. Стив ждал, напряженно прислушиваясь, каждого вдоха и выдоха Энни. Дыхание Энни, да еще черная бездна вокруг, пыль, запорошившая глаза и скрипевшая на зубах, боль, сковавшая все тело. Только это и было истинной реальностью.

Стиву вдруг захотелось громко рассмеяться над самим собой. Чего стоят его рассуждения! Господи, какая, оказывается, уязвимая штука – жизнь! Такая хрупкая, такая беззащитная! И если ты ею хоть немного дорожишь, за нее надо бороться.

Чтобы выжить, надо сражаться за эту самую жизнь!

Он не хотел умирать!

Он был напуган ничуть не меньше, чем Энни, но заставил себя отбросить страх с решительностью, которая была так необходима в данной ситуации. Стремление выжить и страх – несовместимы. Надо побороть страх, надо жить!

– Жизнь дорога? – спросила Энни…

Нет, его жизнь, пожалуй, не представляет большой ценности. Да, она была пустой, бесцветной, так постыдно потерянной в погоне за удовольствиями, за мнимыми ценностями. Даже удивительно! Стив отчетливо, как будто перед ним зажгли яркий свет, понял, что истинно ценным была только потребность бороться, что-то преодолевать ради своего счастья и счастья тех, кто рядом, а он, оказывается, не понимал этого до конца, и уже давным-давно упустил для этого время.

– Ты знаешь, Энни, мне всегда хотелось стать богатым.

– Ну и как, получилось? – чуть слышно спросила она.

У него мелькнуло: «Сколько же времени прошло с тех пор, когда я был вынужден отказывать себе в чем-то только потому, что не имел денег?»

Он помолчал, а потом заговорил снова.

– У меня свое дело, вполне приличная, совсем новая квартира, несколько очень хороших картин современных художников. И есть еще маленький домик в деревне, в который я едва ли когда-нибудь поеду. У меня БМВ, больше костюмов, чем могу износить. У меня есть все, что я когда-то хотел иметь. Кажется, что еще нужно человеку? И удивительное дело, когда все это есть, оказывается, что уже давно ничего не хочется.

Энни вслушивалась в интонации его голоса, стараясь представить, как выглядит ее сосед. Она догадывалась, что он никогда и ни с кем так раньше не говорил.

И странно, но что-то из того, что она услышала, затрагивало ее.

– Это именно то, чего ты хотел? – спросила она.

Стив не ответил. Отвечать на этот вопрос – значило заглянуть в такую страшную бездну, что перед ней побледнела бы и эта пропасть, в которой они сейчас очутились. Неожиданно все, ради чего он жил, оказалось суетой, такой далекой от того, к чему он в действительности стремился, что он теперь даже и не знал, осталось ли у него хоть что-нибудь, ради чего стоило ожидать спасения от этой тяжести, сковавшей их обоих.

Напрягая мускулы, он приподнял голову, словно мог этим движением сбросить все обломки и позволить дневному свету проникнуть сюда, вниз.

Идет ли там еще снег? Что же они там, наверху, так долго копаются!

– Я бы хотел, как и ты, остаться в живых, – наконец прошептал он. И не позволил себе добавить:

– Только вот не знаю, ради чего?

– Нас спасут, – прошептала Энни ему в ответ. – Я знаю… Нас спасут.

Стив захотел дотянуться до нее, обнять, прижать к себе.

Это был первый проблеск ее собственной уверенности в конечном спасении, уверенности, не навязанной ей, не вынужденной.

На него нахлынула теплая волна благодарности к ней, к этой женщине. Но это было в то же время и проявлением слабости, потому что его глаза увлажнились.

Нет! Остановись! Важно не расслабляться!

Он должен по-прежнему держать ее руку и прислушиваться к ее дыханию.

– А ты, Энни? У тебя есть то, к чему ты стремилась? – Она хорошо понимала, насколько откровенным был он сейчас с ней, как нелегко досталось ему это откровение.

После его рассказа между ними возникла удивительная близость, еще совсем зыбкая, непрочная, но такая же важная, как и стремление преодолеть боль, как и его желание удержать ее ускользающее сознание.

Да! Она тоже поделится с ним самым сокровенным!

Очень тихо, так, что ему пришлось напрягать слух, чтобы не пропустить ничего из сказанного, она произнесла:

– Однажды я сделала слишком легкий выбор.

Загрузка...