Двое с лицами малолетних преступников

Князь Удача Андреевич

Меня зовут Всеволод Кухтин, а так просто — Кухня. Моего друга Виталия Елхóва прозвище Винт от имени Витя. Так было всегда. Еще с детского сада. Всегда мы жили на улице Кукуевка, всегда были самыми закадычными друзьями.

Сейчас, в этот миг, мы, грустные, идем в школу — вызвали нас с нашими родителями, то есть с отцами.

Кому-то покажется, волнуемся мы по пустякам: подумаешь, учительница по русскому вызвала! У людей вон родителей к директору вызывают. Да и не очень мы с Винтом отличники, чтоб переживать по такому поводу. Но тут случай особый: уж больно мы не подошли новой учительнице — невзлюбила, и все!

Посмотреть на нашу компанию со стороны — никому в голову не придет ничего плохого: мальчишки с папами на прогулке. Они впереди, мы чуть сзади.

Говорил мой отец, отец Винта кивал, потом наоборот: начинал горячиться Винтов папаша, тогда мой соглашался. Такое единодушие — плакать хочется. Насчет того, строить атомные электростанции или сломать, какие есть, взрослые изведут кучу бумаги, времени и здоровья. В каждой семье пыль до потолка, куда поставить новый диван — у окна или к дальней стене. Но стоит напасть на тему о нас, они забывают обо всем на свете и начинают наперебой соглашаться друг с другом ради того, чтоб успеть самому рассказать «об этих уродах» — родных детях.

Мы поотстали. Эти разговоры надоели дома, да и неудобно перед посторонними. Иногда отцы увлекались и начинали кричать, а люди кругом не глухие. Так бы и добрались до любимой школы без приключений, но попался Бряндя.

— Куда это вас ведут?

— Почему это ведут? — возмутился Винт.

— Нас ведут есть мороженое, — говорю спокойно.

Запомните, люди верят только тогда, когда говоришь очень спокойно. Бряндя сразу поверил и сразу стал завидовать. Ужас, какой прохиндей может вырасти из такого парня.

— А мороженое на базаре плохое, — сообщил он.

— У моего бати начальник мороженого друг, — говорю я.

— Точно, точно, — подтверждает Винт, — они вместе учились.

— Возьмите меня с собой, — начал канючить Бряндя.

— Я тащусь от него, — говорю Винту. — Мороженое надо заработать, товарищ!

Бряндя раскрывает ладонь, на ладони старый железный рубль. Много хорошего можно сделать с этой монетой. За нее коллекционеры платят уж и не знаю сколько. Винт взял у Брянди рубль, а я начал думать, как его с пользой для жизни употребить.

— Слушай, Бряндя, — говорю я, — давай сделаем так: мы сейчас пока договоримся насчет тебя…

— Отдай рубль, отдай рубль! — закричал Бряндя, и тут понеслось.

Мы позабыли про родителей, а они — вот они.

— Нас в школу вызвали медаль за вас получать?! — разошелся отец. — Или хвалить, что вы у нас такие умные?

— Не, ты посмотри на него! — включается отец Винта. — Я тебя в школу для дураков отдам. Не, точно, надоело все!

Тут еще полудурок Бряндя лезет:

— Они у меня рубль на мороженное выманили…

— Уголовник! — закричал отец Винта, тресь Винта по кумполу.

— Отдайте сейчас же деньги! — Это уже мой. — Шпана чертова!

— Не брали мы! — говорит Винт. — Он потерял, вон глядите, валяется!

Молодец Винт, успел сбагрить этот паршивый рубль. Бряндя за своей деньгой наклонился.

— Ты придешь домой, ты придешь домой! — повторяет отец Винта.

Конечно, вся улица в курсе наших дел. Оглядываются, вроде мы комики или живые слоны. Один вообще остановился, головой качает.

— Что делается?! Что делается?! — повторяет. — Куда это молодежь двигается?!

Правильно бабушка говорит, надо один выходной в неделе сделать. Сейчас бы не качал своей тыквой, а бежал работать или отдыхать.

Дальше мы пошли молча и в другом порядке: впереди мы с Винтом, сзади отцы, в стороне Бряндя рожи корчит. Дождется он…

Мы любим своих родителей, конечно, но иногда за них очень неудобно становится. Только на улице они такими героями были, тут вошли в класс, увидели Лину Романовну и сразу прокисли:

— Здрас-сьте, — как маленькие, — мы тут вот… вызвали нас…

— Кухтин? — говорит Лина.

— Кухтин Анатолий Иванович, — торопится мой.

А Винтов так и отчество свое постеснялся выговорить.

— Елхов Володя, — говорит.

Она сказала им садиться, родители пустились ее благодарить, вроде бы им по цветному телевизору подарили. На их месте мы б вообще в школу не пришли. А допустим, нас под ружьем заставили, то уж мы бы знали, как и чего тут делать. «Почему так? Куда смотрит школа? Наши дети самые лучшие. Ах, русский не знают? Не беда. Главное, чтоб из них люди хорошие выросли».

Мы стоим, отцы сидят, Лина Романовна молчит, а на самом деле — взвилась беркутом, висит в небе, сейчас камнем вниз, и только перья от нас полетят. Показывают иногда такое в передаче «В мире животных».

Смотрим мы на наших родителей — какие-то без гонора они у нас мужики, честное слово. Еще подумает Лина Романовна, пьяницы, а ведь они нормальные. Дядя Володя Елхов — классный специалист, золотые руки, мой папаня — заместитель директора библиотеки по хозяйству, начальник.

— Стань прямо! — шипит мне. С улыбкой к Лине Романовне: — Опять они там что-то набедокурили?

Представляете? Нет чтоб спросить: «Как там успехи?» Нет! Они заранее со всем согласны.

— Дети рассказали, почему я вас вызвала?

— Придирается учительница, говорят, — хихикнул дядя Володя.

Мы им по секрету сказали, по-родственному. Зачем же передавать? Так не делается. Если выслужиться надо, то тут мимо — Лину этим не проймешь.

— Неправда, — говорю я, — мы плохое сочинение написали. И не то, что Лина Романовна придирается, а просто мы честно написали, что думаем, а другие приспосабливаются.

— А вот на других давай валить не будем! — выслуживается мой папаша. — Давай на себя оглянемся!

Все замолчали и уставились на Лину Романовну — она глаза закрыла, молчит. Это у нее такая привычка — закрывать глаза, если ей очень противно.

— Никак не могу привыкнуть, — говорит потом, — два месяца живу в вашем городе, и, как только люди рот раскрывают, у меня в ушах пила начинает пилить.

— Какой у нас город? — плачется дядя Володя. — Большая деревня, и все…

— Неужели вы сами не слышите? — говорит Лина Романовна.

— Ничего мы здесь не слышим, — гнет свое дядя Володя. — Дыра… Так — небо коптим…

Лина Романовна опять закрыла глаза. Все вежливо ждали, когда откроет.

— Это даже не жаргон, — вздохнула Лина Романовна. — Мелодика речи местного населения какофония: диалектизмы, славянизмы, архаизмы, говор, провинциализмы, грубое просторечие…

Тут мой папаня — молодец! — обиделся слегка:

— Ну уж? Вот я на юге бывал, там, извините, вообще ни черта не разберешь… гэкают…

— «Ни черта не разберешь»… — пробормотала Лина Романовна. — Неужели трудно сказать: «ничего не поймешь», «трудно понять»?

— Извините, — спекся мой папаня.

— Я вас пригласила не потому, что ваши дети плохо говорят. Они упорствуют в своем невежестве. Была задана тема — новое название для улицы или поселка. Это не только учеба, это инициатива, и хорошая инициатива, городских властей. Кому жить на этих новых улицах? Нашим детям. Ведь посмотрите на карту вашего города, района — убожество. Кресты — село, Красный Куд — поселок, Кукуевка — улица, улица Свистуша… Так и просится сказать: «Откуда вы?»

Некрасов. Так было в его мрачные времена. Но сейчас — как мы живем?

— Прогрессивно! — хором сказали отцы.

— Правильно, — оттаяла учительница. — И это должно отражаться на названиях места, где мы живем. Придумавшему лучшее название будет вручен приз. Каждый ученик может стать автором названия улицы, деревни, получить приз и прославиться. Каждый, но только не эти двое.

— Ты приз не хочешь? — накинулся на Винта дядя Володя. — Отвечай!

— Да, — говорит Винт с мучением.

— Что «да»?

— Хочу получить приз.

— А ты? — меня мой спрашивает.

— Хочу получить приз.

На фиг мне сдался этот приз. Вон у нас Симакин все хотел приз получить на математической олимпиаде, даже не он хотел, а больше его родители. Уж как он старался! Очки стал носить, чтобы эти цифирки лучше видеть. Два года победить не мог — все из других школ побеждали. Потом получил в этом году. Вы думаете, магнитофон или велосипед? Как бы не так! Вазочку ему дали — приз называется. Мы с Винтом специально ходили смотреть. Обыкновенная вазочка. Что он с ней делать будет? Цветы ставить или стекла для очков вытачивать?

— Громче! — говорит мой отец.

Громче? Пожалуйста:

— Я хочу получить приз за лучшее название улицы!

— Не надо кричать! — поморщилась Лина Романовна. — Дети придумали много чудных названий: улица Дивная, Свободы, Процветания, Демократии. По этим названиям видно, как дети думают, смотрят на окружающий мир. А эти двое назло делают наоборот. Цитирую: «Хорошее название Кукуевка: легко запомнить и веселое… Когда скажут: «Я кукуевский», то не лезут драться, потому что у нас самые лихие ребята… А если все начать переиначивать, то люди совсем запутаются, где ихнее (ихнее!) место. Вперед надо прикинуть, сколько денег уйдет на новые таблички на каждый дом. Одна девочка хотела переделать себя из Ани в Аннету. Ее стали называть Нюрочка-Дурочка-С-Переулочка…» — Лина Романовна отложила тетради. — Теперь вы понимаете?

Отцы не ясно, чего там поняли, но закивали наперегонки.

— Убогость, серость. На месте вашей Кукуевки будет построен микрорайон, высотные дома с горячей и холодной водой, канализацией. Дом торговли, фонтан. Вот о чем надо мечтать! А вы хотите прожить кротами в своих частных домах без удобств, разрозненные и отсталые, как ваши дедушки и бабушки.

— Мы не хотим, — сказал дядя Володя Елхов. — Что ж мы, совсем уж эти… валенки?..

— Дети — обезьяны. Они копируют ваши разговоры, идеи, мечты…

— Ни в коем случае, — заерепенился папаня. — Мы правильно думаем и мечтаем. Это они нас неправильно понимают…

— Мы их научим свободу любить, — пообещал дядя Володя Елхов. — Они у нас замечтают, как положено в школе… не беспокойтесь…

— Верю. Надеюсь, мы встретимся в другой обстановке. Может, когда Виталию и Всеволоду будут вручать приз за лучшее название для нового микрорайона.

Она для подбадривания говорила это. Не верила в нас с Винтом ни на копейку.

Отец мой, правда, на пороге приостановился и говорит робко:

— Скажите, а что, опять другая установка? В Москве вроде к старым названиям поворот…

— Москва… — сказала Лина Романовна с мечтой в голосе. — Когда вы будете Москвой…

Никогда мы ничем не будем, по выражению ее лица.

— Когда у вас будут Остоженки, Красные ворота, Бронные… тогда поговорим… Привет!

Мы думали, наши родители нас поймут. Ни за что! Я говорю: взрослые, даже если один негр и живет в Африке, а другой вообще чукча, всегда договорятся быстрее, чем два мальчика из одного класса.

— У меня руки опускаются, — начинает мой. — Неужели трудно придумать?

— Им всыпать надо! — говорит дядя Володя. — Мой-то живо нормально заговорит, я ручаюсь.

— Вы сами-то, — съехидничал Винт, — тоже не очень-то по-русски умеете.

— Мы школу уже кончили, — сказал дядя Володя. — Зачем нам?!

— Когда надо, мы знаем, где, как и что говорить, — не отстал мой папаня.

Наша жизнь стала походить на бесконечный урок русского языка. У папы в его библиотеке был зальчик для местного общества любителей чтения. Шкафы, полные книг, по всем стенам. Столы, стулья. Одно окно и портреты писателей в золотых рамках.

Мой положил перед нами стопку книг:

— Кто первый?

— Может, мы дома лучше? — дернулся я напоследок.

— Дома за вами следить некому, а тут я с документами посижу.

— Мы тебе мешать станем.

— Перетерплю.

Папаня разложил свои бумаги. Я взял первую сверху книгу. Помню, в детстве так хотелось научиться читать. Я думал, это удовольствие, а не учеба. А уж чтение вслух просто наказание. Я, правда, не пытался читать вслух про сыщиков, но любого, самого лучшего классика вслух лучше не читать — нехорошие мысли лезут в голову. Например, начинаешь завидовать немым. «Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти…» И так дальше. Летали шумные осенние мухи, отец шуршал бумагами, Винт вздыхал, как больная корова. Слушали меня, наверное, одни классики в желтых рамах. Потом у меня пересохло во рту, но тут зачесалась спина. Я почесал, прошла сухость. Зато я начал зевать. Стали путаться строчки — один глаз видел ту, что я читал, второй — следующую. Пришлось один глаз закрыть. О чем я читал, понятия не имею.

Пришла очередь Винта. Он взял другую книгу, думал, другая будет повеселее. Ничего подобного.

— «Любите ли вы театр, — начал он бодро, вздохнул, — так, как я его люблю…»

Пришла сотрудница. Была надежда — она заберет папу работать. Но они поговорили, и женщина ушла. Люди за окном ходили на свободе, смеялись, разговаривали. Здесь, в мышеловке для читателей, гудел Винт, скрипел под отцом стул. На все это глядели писатели. По разному. Пушкин, в общем, не обращал внимания, Толстой смотрел поверх головы, а вот уж Некрасов никуда не отвлекался, впился в меня глазами. Я думал, привиделось, отклонился вправо, влево, сел пониже, привстал. Никак было не уйти от его сердитых глаз. Это мне не показалось. Попробуйте сделать опыт. Поставьте портрет Некрасова в угол и старайтесь, чтоб он вас не видел. Не получится.

Я взял да и закрыл глаза. Некрасов отстал, но в темноте стало казаться — моя голова растет вширь. Только казалось, я потрогал ее руками — нормальная моя голова. Я опять закрыл глаза. Винт читал, читал, потом вдруг начал орать. Никогда не думал, что у него такой противный голос.

Заговорил отец. Я проснулся. Оказывается, я уснул, а Винт громким голосом хотел меня разбудить.

— Спишь, что ли? — спросил меня отец.

Я даже говорить разучился, помотал головой, и все.

— А ты что кричишь?

— Да вот, — говорит Винт обычным голосом, — уж больно книга… это… забирает…

— Русский язык, как ты хотел?

Вышли мы из библиотеки, нас шатает. Ходят люди, объясняются кое-как, и никто их не ругает за просторечие.

— Знаешь, Кухня, — говорит Винт, — мне сейчас английский какой-нибудь — тьфу! Не зря говорят за границей, что наш язык самый трудный…

— Давай помолчим, — говорю, — а то из меня весь воздух вышел, честное слово…

Не дали нам помолчать. Привязался какой-то приезжий.

— Эй, пацанва, — кричит, — где тут у вас базар?..

Молчим.

— Вы что, по-русски не понимаете? — говорит дядька, — Я кого спрашиваю?

— Наша русски плохо. Ноу! — говорит Винт с английским акцентом.

Дяденька попался сердитый, хвать Винта за ухо.

— Школьник?! — кричит.

— Школьник, — затрепыхался Винт. — Школьники мы!

— Так что же ты свой родной язык коверкаешь?! Ты кому подражаешь, а?! Вот я сейчас милиционера позову, чтоб он тебя русскому обучил. Сопляк!

Куда податься бедному крестьянину, как говорится. Лучше б мы десять контрольных написали, лучше б сбежали на неделю с уроков, дневник потеряли, лучше б в класс живую лягушку притащили или дохлую мышь, подрались, выбили окно в школе. Только бы не русский! Ведь он на каждом шагу тебя преследует: в школе, дома, на улице — везде.

Вот, пожалуйста, прихожу домой. Бабушка с порога:

— Малый заявился! Где ж ты шастаешь, горе луковое? Живот, поди, к спине прилип.

Из комнаты выскочил отец, закричал:

— Мама, я же предупреждал! Это твое влияние. Из-за тебя он малограмотный!

— Чего ж я сказала?

— Нельзя говорить «малый», «шастаешь», «живот к спине»!

— А как?

— «Дорогой внук, ты уже пришел? Тебе время поесть».

— Ой, держите меня четверо! — сказала бабушка.

Отец хотел запретить «ой, держите»… Вместо этого грохнул дверью, зазвенела посуда в шкафу.

— Пора, знать, домой налаживаться, — всхлипнула бабушка, — И лают, и бьют, и плакать не дают…

— Не вздумай. Это не из-за тебя, из-за русского языка.

— Какой-нибудь указ вышел? — спросила бабушка.

— Может, и выйдет, — говорю я, — а то просторечие…

— Господи! — Бабушка испуганно посмотрела на дверь. Потом прошептала: — Не бойся креста, бойся перста.

— Как это понять? — спрашиваю. — «Не бойся креста»…

— Тихо, тихо! — Бабушка посмотрела на дверь. — Иди руки мой, чучело!

— Ну скажи, бабушка.

— Старинное это, некультурное…

— Ну?

— Гну! Значит, не бойся перекрестка, бойся колотушки. Крест — это перекресток.

— Точно говоришь?

— Да уж куда точнее, — пробормотала бабушка. — Перепутье и есть…

Я перед сном лежал и улыбался из-за «крестов». Лина Романовна хотела религиозную деревню Кресты переделать во что-нибудь более подходящее к сегодняшнему дню, а «кресты» — всего-навсего перекресток. Значит, та деревня называется просто Перекресток, а еще красивее — Перепутье. Мне представлялись хитрые граждане, придумавшие название для деревни Кресты. Вроде они нам тайный знак оттуда, из своего времени, передают, только запрятанный, чтоб мы догадались. Точно! Пусть, мол, эти, то есть мы, попробуют угадать, почему такое некультурное название. Нет, они не дураки были — те мужики, хоть и говорили на просторечии.

Нам в школу — от нашей улицы Кукуевки — идти минут десять. Мы всегда с Винтом ходим. Я по пути ему про Кресты рассказал. Он не обрадовался, не заинтересовался. Отмалчивается. Потом говорит, отворотя лицо в сторону:

— Зря мы вылезли с этой Кукуевкой.

— Не с этой, а с нашей Кукуевкой.

— Пусть так. Только я придумал ей красивое название, а русским заниматься больше не буду…

Вот этого я не люблю. Не люблю, если люди предают.

Я не пошел дальше, стою, и Винт стоит.

— Катись, — говорю, — там тебя Лина Романовна ждет не дождется.

— Ладно тебе, Кухня, — мычит он, — давай лучше тебе название придумаем и будем жить, как жили, без русского языка…

— Иди, иди, — советую, — там тебе приз дадут за лучшее название нашей улицы…

Я очень ждал урока Лины Романовны. Так мне хотелось про свое открытие выступить! Но Винта подняли первым.

— Каким названием порадует нас Елхов?

— Улица Радости, — сделал подарок народу мой близкий друг Винт.

— Тепло, — сказала Лина Романовна. — Улица Радости — это уже что-то…

Есть у нас Плохотнюк. Противный парень, я его не люблю. Такая скотина, всегда драться лезет. Он очень здоровый, и дружков у него полно. Но сейчас я на него нарадоваться не мог.

— Собачьей радости, — говорит он, — хе-хе…

Я тоже закатился, даже не так весело было, а из принципа. Все засмеялись тоже.

— Встань, Плохотнюк, — сказала Лина, — не зря твоя фамилия от слова «плохо». Выйди из класса, ученик Плохо.

Ученик Плохо вышел, она за меня принялась.

— Кухтин, — сказала она, — ты смеешься потому, что придумал хорошее название?

— Нет, — отвечаю я, — я смеюсь, что придумал название для деревни Кресты.

— Послушаем.

— Перекресток.

В классе засмеялись, учительница усмехнулась:

— Можно назвать эту улицу Стол или Стул с таким же успехом.

Класс закатился.

— Стол или Стул не подходят, — говорю. — Деревня Кресты названа не из-за кладбища, а из-за того, что Кресты означают перекресток. Так что никакого нового названия придумывать не надо.

— А как мы назовем жителя деревни Перекресток? Перекрестокчанин? Перекресточек?

— Можно назвать Перепутье.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Бабушка сказала.

Не надо было про бабушку. Лине только и надо — клоуна из меня сделать. Весь класс, все смеются.

— Бабушка, как известно, говорит надвое, — сказала она.

Ученику никогда не победить учительницу. По-ихнему, «крест» сегодня означает только одно: крест на кладбище. А если начать выкапывать старые слова, то мы вообще перестанем понимать друг друга.

— Может быть, в словарях, предназначенных только для ученых, и есть такие прочтения слова «крест»… Вот пусть они там и будут.

После уроков я побежал в библиотеку.

— Вы же со своим дружком обещали к пяти, — говорит отец.

— Мне тут со словарями надо поработать.

Отец удивился:

— С какими?

— Есть про русский язык?

— Сколько хочешь, — сказал отец. — Тебе какой?

— Такой, чтоб ясно было, что означают старые слова.

Отец на меня посмотрел с уважением, нашел словарь Даля — был такой Даль, который написал «Толковый словарь». Толковый — от слова «растолковывать».

Я сразу нашел «кресты». Бабушка была права. Это перекресток, перепутье и еще знаете, как замечательно — росстани! Росстани — это дураку не придумать. Начал я искать свою Кукуевку. Нет про нее ничего интересного. Только «кукушка» — и ничего больше. Я искал на букву «к», вторая «у» и нашел про себя. Я как-то не думал ничего ни хорошего, ни плохого о своей фамилии Кухтин, а она очень красивая. Образована от слова «кухта» — косматый иней на деревьях.

Пришел Винт извиняться за свое поведение, но я уже все ему на свете простил. Сижу по макушку в книгах.

— Привет, Жюль Верн! — говорю ему.

— Ладно, — не въехал Винт. — Давай помиримся. Что ж нам, из-за русского языка дружбу терять?

— Я тебя приветствую. Я — Косматый-Иней-На-Деревьях!

Винт подумал, я взбесился от чтения, бормочет:

— Хорошо, хорошо. Тебе на свежий воздух надо, Кухня. Плюнь ты на этот язык, здоровье дороже всего.

Я бросил его разыгрывать и говорю:

— Я не сумасшедший, Винт. Просто твоя фамилия — Елхов — происходит от названия дерева ольха. «Ольха» по-французски «Верн». Так что ты с писателем Жюлем Верном — тезка по фамилии, понял? А моя фамилия от «кухта» — косматый иней на деревьях. То есть когда-то у нас все было как у индейцев, а потом все это запретили, и мы стали просто Елховы, Кухтины, Ивановы, Сидоровы, понял?.. Но это еще не все. Знаешь, как надо назвать Кресты? Росстани. Это тоже значит перекресток.

Отец пришел, думал, меня нет давно, а мы с Винтом зарылись в словари и занимаемся языком, как не знаю кто.

— Не мешай, — говорю отцу, — у нас тут еще много кое-чего сделать надо…

— Ага, — только и сказал отец и ушел потихоньку.

Уже темнеть стало, он пришел опять. Мы словари листаем, выписываем нужное. Он глазам своим не верит.

— Может, хватит? — говорит. — Передохните.

— Не мешай! — кричу я.

Папа чуть заикой не стал.

— Ладно, — говорит, — я тут ключик вам оставлю, отдайте дежурной…

Никакой труд не пропадает даром. На следующий день в туалет некогда сбегать было — к нам в очередь табуном стоял народ. Набежали из всех классов, мигом узнали про наши открытия. Дело вот какое. Многие люди стесняются своих фамилий. Каждый застесняется, если, к примеру, его фамилия Трусов. Ничего веселого тут нет. С детсада твое прозвище будет Трус, хоть ты храбрее всех. Как вы представляете его жизнь?! Фамилия тут как русский язык — раз и навсегда.

— Твое имя Андрей означает Храбрый, — говорю я одному там.

— Кухня, погляди, пожалуйста, — умоляет паренек из соседнего класса.

— И смотреть не буду: Иванов — это просто Иванов, и ничего больше.

Винт тащит следующего человека. Мы уже вчера к его фамилии подготовились.

— Кухня, — говорит Винт, — этого человека фамилия Ряхин, понял?

Кругом рассмеялись.

— Что бы это означало? — делаю я вид, будто ничего не знаю.

Все смеются, потому что прозвище Саши Ряхина даже не Ряха, а Морда.

— Сложный с вами случай, господин Ряхин, — листаю я толстую книгу, хотя все про его фамилию помню наизусть.

— Пусти, а то сейчас двину! — ничего не хочет слушать Морда.

— Ваша фамилия никакого отношения не имеет ни к Ряхе, ни к Морде, — Саша притих. — Ваше имя Аккуратный, то есть Аккуратов или, если хотите, Опрятнов — есть и такой вариант.

— Ну да?! — не поверили вокруг. — Так можно что хочешь напридумывать. При чем здесь?!

Я зевнул нарочно, говорю самому горлопану:

— Слово «неряха» слышали? Что значит?

У всех шарики заработали, стоят задумались.

— Свинья, — родил самый сообразительный.

И сразу все наперебой:

— Зачуханный…

— Грязный…

— Ханыга…

— А если человек ряха, то он кто? — спрашиваю.

Да, это вам не рассказ на тему «Как я провел лето» — с наскоку не ответишь.

— Чистый, — пискнула Фуртичева.

И все сразу:

— Вежливый…

— Опрятный…

— Следит за собой…

— Ухоженный…

— Правильно. Было такое древнее слово «ряха». Оно потерялось, его забыли. Переделали в рожу, морду, а «неряха» осталось в правильном смысле…

— Вы слышали?! — сказал Винт. — Саша не Морда, а Аккуратный Человек…

Опять ко мне этот надоедливый Иванов лезет:

— Пожалуйста, Кухня.

— Иванов, — говорю я, — что тебе в твоей фамилии не нравится?

— Может, она тоже вроде Ряхина?

— Иванов — это всегда Иванов, — говорю я. — Отвали!

Прибежала Фуртичева. Запыхалась, глаза горят — это ее обычное настроение.

— Вадик не идет, он не хочет ничего знать! — кричит нам. — Он стесняется.

Беру книгу под мышку и с толпой болельщиков иду к человеку, который стесняется. Окружили мы его.

— Трусов! Его фамилия Трусов! — кричат. — От слова «трус».

— Мешаете! — сдерживает толпу Винт. — Не видите, человек думает! Мешаете работать. Может, Вадим и не Трусов.

Я для вида полистал книгу. Все примолкли. Закрываю книгу.

— Плюнь тому в лицо, — говорю Трусову, — кто тебя назовет Трус. Это неграмотный человек или не русский! Как известно, «трус» означает землетрясение. А трус, который от страха трясется, — это поздней придумали. Тебя зовут Вадик, так вот, ты, Вадик, — Потрясающий Землю. Приблизительно так.

Он не поверил своему счастью, я ему — книгу под нос.

Дальше пошло не так празднично. Подвела фамилия Эллы — Бесстужева. Совершенно ясно, Бесстужева от «без стужи», родилась, когда не было стужи, не любит стужи. Но русский язык — не такая простая штука. Думается одно, пишется другое, а читается — третье. Бесстужева — бесстыжая. Кто-то из ее предков был бесстыжий человек и получил такую фамилию.

Элла — мужественный человек, только побледнела, и все. Но тут вылезла Фуртичева. Она Элле завидует: та и красивая, и умная, а Фуртичева и есть Фуртичева — на кошку похожа.

— Я всегда думала, здесь что-то не то, — говорит она, — зря человека бесстыжим не назовут.

Элла в слезы. Звонок, и на пороге вот она — Лина стоит. Пошли разборки, кто виноват в девочкиных слезах, кто не рыцарь и хулиган.

— Извинись перед Эллой, — говорит мне Лина Романовна, — извинись немедленно.

— Это не он, это Даль, — козыряет Винт. — Он в словаре Даля прочитал.

— Молчи, умник, — говорит Лина Романовна. — Слова по-человечески сказать не могут, а туда же — Даль!

Я обиделся. Не за Даля — за то, что я не по-человечески.

— Тогда вы должны извиниться перед Плохотнюком, — сказал я и сам перепугался своей бесстрашности. — Вы на прошлом уроке сказали ему: «Товарищ Плохо», то есть вы думали, что Плохотнюк от слова «плохо», а ничего подобного. Плохотнюк от слова «плахотник», то есть «палач»…

— Это ведь Даль написал, — защитил меня Винт, — знаменитый человек.

Даля Лина Романовна, видно, побаивалась, поэтому решила вроде отыграться на нас. Очень точно рассчитала.

— Не понимаю, — сказала она, обернувшись к Плохотнюку, — неужели тебе, Вася, лучше быть «палачом», чем просто «плохо»? Как ты считаешь?

Эти козлы, наши товарищи по учебе и детству, смеются, а ведь на Плохотнюка стало страшно смотреть.

— Я считаю, — пыхтит Вася Плохотнюк (у него кулак три четверти моей дурной головы), — морду набью ему после уроков.

Честно, труднее подростка я не встречал. Нехорошо было со стороны педагога так меня подставлять.

— Ты придумал название для своей Кукуевки? — спросила Лина Романовна.

— Я узнал, что деревня Кресты означает еще и Росстани. Видите, как красиво? Может, и Кукуевка что-нибудь значит, только я найти не могу.

— Тебе нравится жить на Кукуевке?

— Да.

— И Кресты нравятся?

— Да.

— Не все такие тупые, как ты, понимаешь? И нормальные люди не хотят жить ни в Кукуевке, ни в Крестах!

— Им объяснить надо.

— Садись, Кухтин! — закричала она. — Чтоб я твоего голоса не слышала! Чтоб завтра принес название — или на урок не приходи!

Подумаешь, «Завтра на урок не приходи»! Напугала. Вот сегодня после уроков что делать?

Сидим мы с Винтом в классе и видим из окна — ждет нас во дворе Плохотнюк со своими дружками, разобраться насчет «палача», поколотить то есть. Хорошо, уборщица нам заднюю дверь открыла, и мы проскочили незаметно. Вот так. Говорят, русский язык скучный. Веселее нет предмета!

Эллу мы не хотели обижать. Поэтому поехали к ней домой уладить недоразумение. Для живого примера взяли с собой Колю Закатова — хилого, но боевого парнишку.

— Я с вами не разговариваю, — сказала Элла с порога.

— С нами не надо, — говорит Винт, — ты вот послушай, что тебе Коля расскажет.

— Его фамилия Закатов, не хуже твоей, — говорю я, — такая же красивая.

— Да.

— От чего произошла? — спрашивает Коля Закатов.

— От заката, — несмело говорит Элла. — От чего еще?..

Винт важно достал книжицу из-за пазухи. Тоненькая такая, называется «Русские фамилии». Читает:

— «Закатов — отчество от прозвища Закат. Арх., устар., неупотр., костр., вол., пск.».

— Что значит, — поясняю, — архаическое, устарелое, неупотребляемое в современной речи. Псковский, костромской, вологодский диалект…

— «Закатывать, — читает Винт, — сильно пьянствовать, загуливать»!

Коля Закатов весело засмеялся.

— Вот видишь, — говорю я, — у него не лучше, чем у тебя. Его фамилия правильно Пьянов, Алкоголиков…

Колька опять хохочет. Веселый человек.

— Смешно дураку, — говорит Элла.

Коля некстати перестал веселиться и говорит:

— Ну уж пьяница всяко лучше, чем бесстыжий…

Элла опять в слезы и хлоп дверью перед нашими носами.

— Ну ты тоже, — сказал Винт Закатову, — нашел где свою гордость показывать…

Эта история все больше и больше заедала меня. Ладно, я еще не вырос. Неужели умным взрослым все одно, где жить? Мы зашли с Винтом к ним домой и спросили у дяди Володи Елхова, как ему нравится жить на улице Кукуевке? Ему было все равно, только бы квартиру побольше, а то Винт женится — и станет тесно. У Винта язык отнялся, а я говорю:

— У него еще и нет никого, дядя Володя. На ком жениться?!

— Посмотри на его лицо, — показывает дядя Володя на своего сына Винта. — Что от него хорошего ждать? Лучше уж пусть женится, чем зарежет кого-нибудь…

— Все, — сказал Винт. — Следующим летом сбегу из дому…

— Ну вот! — обрадовался дядя Володя. — А ты говоришь — не женится!

— При чем здесь название улицы? — говорю я. — Мы вас спрашиваем, нравится ли вам жить на Кукуевке, а вы про женитьбу.

— Видишь, какой разговор идет, — пояснил обстоятельный дядя Володя, — или, мол, название или канализация… Если б можно было и то и другое вместе, то ничего… А если из-за названия нас не переселят в высотный дом, то на кой черт это название…

А мой-то умный человек, почти директор библиотеки…

— Понимаете, отцы, — говорит, — название ничего… веселое. Только ведь оно ничего не дает… А если наладят горячую и холодную воду, канализацию…

Они помешались на своей канализации! Ничего их так в будущей жизни не привлекает, как эта канализация. За канализацию они готовы жизнь отдать. Если б в наш город прибыли шпионы, точно знаю: никого у нас на доллары не купить, люди непродажные. Но если эти шпионы дотумкают и начнут их канализацией соблазнять — не знаю. Даже страшно становится за хорошее будущее, про которое Лина Романовна рассказывает.

Получается, одни мы — вояки за Кукуевку, а ведь на ней сотни человек живут. Я сказал «мы» по привычке. Винт тоже все время в лес глядит.

— Говорил тебе, — тащит Винт, — лучше с учителями не связываться… Придумай ты ей название, ну ее к шутам.

— Улица Радости, — сказал я. У меня от этого грандиозного названия рот ведет, как если б я незрелой брусники наелся. — Не все такие продажные, как ты, Винт. Есть еще у нас порядочные люди…

— Покажи, — говорит Винт, — что-то мне они не попадаются…

Расшибусь, думаю, а найду таких людей. И не только из-за принципа — страшно одному против всех идти. В компании всегда полегче.

Сели мы с Винтом на велосипеды и подались за город, в деревню. Может, до них слухи о предстоящей канализации не дошли?..

Осень сегодня выдалась сухая, чистая. Тихо было за городом, каркали только вороны на столбах, шуршали шины, поскрипывала педаль на велосипеде Винта, а то вдруг налетал ветер, и крепкие еще листья ударялись о стволы и ветки.

Приехать в деревню Кресты мы опоздали. Еще издали услышали стук молотка, а потом за поворотом увидели человека. Он прибивал новую табличку к столбу, который обычно стоит перед каждым жилым местом. На дощечке строгими буквами было написано: «Дер. Демократия». Дяденька кончил свою работу, сунул молоток в карман и отступил, смотрел на чистую табличку и на то, как ловко он ее приколотил.

— До Крестов далеко? — спрашиваем.

— Хана Крестам, кончились.

— Мы про деревню, не про религию.

— И я про то же. Вон что от Крестов осталось.

От них действительно мало осталось — старая, темная табличка «Дер. Кресты». Она валялась в кювете, никому не нужная.

— Кресты — это означает перепутье, росстани. При чем здесь Демократия?

— Демократией быть лучше, чем перепутьем. А если кому нравится, пусть живет в Перепутье. Вон забирайте таблицу и повесьте у себя в поселке. Ляпнул кто-то сдуру «Кресты», а мы мучайся. Вон там село — Китайка называется, — и ни одного китайца сроду не было.

— Так просто не бывает. Значит, была какая-то история.

— Кому она нужна, эта история! — Дядька уже из себя выходит. — Без нее забот полон рот. Картошку убирать не успеваем. А они тут — перепутье. Надо такое выдумать…

Человек сердился, наверно, он сам придумал новое название, и ему нравилось.

Поехали мы в село Китайка. Так, для интереса, если уж в Кресты опоздали.

Село Китайка было в стороне от асфальта, километров шесть. Уже на подъезде встретили мы пацанят деревенских и спросили:

— У вас китайцы не живут?

Можете себе представить — живут! Мы думали, ребятишки над нами смеются, — ничего такого, запросто:

— Они вон в том доме живут, с зеленой крышей.

Подъехали мы к дому с зеленой крышей. Чудеса, да и только! У калитки играют в песке два симпатичных китайчонка.

— Здорово, китайцы! — говорит Винт.

Они маленькие, не понимают, друг за дружку прячутся.

— Даже не верится, — говорит Винт, — они, наверно, еще с татаро-монголами пришли и остались.

Мы во двор. Там девушка — тоже китаянка — мыла крыльцо. Разогнулась, глянули на нас с красивого лица черные длинные глаза.

— Здравствуйте, — произносит она по-русски лучше, чем мы, — вам кого?

Мы растерялись и не знали, с чего начать. Винт вдруг разошелся:

— Вы китайский уж, наверно, и не помните?

Девушка захохотала. Зубы у нее были блестящие и белые, даже не верилось, что такой белый цвет бывает. Она прикрыла тонкой ладошкой рот и сказала приятно по-китайски: проходите, мол, дорогие гости, показала рукой на дверь и поклонилась по ихнему обычаю. Вежливый народ китайцы.

Ладно, входим в дом. Все как и у всех — мебель, телевизор, видик. Сидит за столом взрослый человек китайского вида, только не очень приветливый. Мы поклонились ему, как девушка нам, то есть прижали правую руку к сердцу. Мужчина, видать, ничего не понимает, а девушка кланяется нам в ответ, показывает на диван садиться. Сели. Девушка сказала мужчине по-своему.

— А что вы хотите? — спросил мужчина.

— Понимаете, мы любители русского языка. Вот есть такое село Кресты, от слова «перепутье», «перекресток». А у вас Китайка… От чего происходит такое название? От китайцев?..

Мужчина хлопнул об стол рукой, только чашки запрыгали. Красавица китаянка завизжала от смеха, а этот китаец так раскричался на своем языке, что и переводить не надо — ясно, о чем разговор.

Выбрались мы из дому, девушка за нами, а он нам вслед:

— Я найду, кто вас научает! Я найду!!! Я знаю кто!!

Потом он пошел чехвостить эту красавицу, она ему в ответ — и началась у них ругань.

Ведем велосипеды по улице, догоняет нас девушка.

— Эх, ты, — говорит Винт, — такая красивая, где только врать научилась!

— У каждого человека какое-нибудь прозвище в деревне. У нас — Китайцы. Мы недавно сюда приехали. А у брата юмора нет. Я его воспитываю. Извините меня, пожалуйста. Зато я вам помогу.

— Помоги, — говорю я. — Только чем?

— Вон в том доме живет самый старый в селе дедушка. Он все про историю вам расскажет. Зовут его Мордарий Серафимович.

— Ладно врать-то! — сказал Винт. — Таких имен не бывает.

Бывают такие имена. Дед оказался настоящей находкой для тех, кто понимает. Он пас козу и соскучился по разговору.

Кресты действительно от перекрестка, от росстани. Так вот, на этих росстанях кончался водный путь и начинался сухопутный. Отсюда пошли Кресты. Китайка никакого отношения к китайцам не имела, и китайцы здесь не живут. Недавно поселились узбеки. Многие узбеков не видели и прозвали их Китайцы.

Название Китайка на самом деле пошло от слова «кидай-ка». Было дело еще под монголом. Сидел на Крестах князь. Богатый, сильный. Он с купцов, которые мимо с товарами проходили, брал налог. Татары князя обложили данью. Жадным татарам все казалось мало — назначили дань побольше. Получили больше и поняли — богатый люд на Крестах. Снарядили тьму воинов. Князь выставил свою рать. Началась сеча. Князя и дружину разбили. Дал он тягу со своим верным слугой, с казной великой. Слышат — татары вдогон. Тогда и крикнул князь своему дружиннику: «Кидай-ка». Бросили они казну, но уйти все равно не сумели. Взяли их в полон. Князя, говорят, и не довезли, помер от ран. А дружинника пытали, все про казну спрашивали. Он рассказал, как князь приказал казну бросить. А место он вроде не помнит. Пытали, пытали его. Несколько мест он указал, а казны нет. Так и замучили парня. Думается, знал дружинник место, говорить не захотел.

Мордарий Серафимович помолчал. И мы помолчали.

— А большая казна была? — поинтересовался Винт.

— Двадцать таких Китаек построить можно было, — сказал дед.

— А сейчас, по нашим ценам? Чего можно?

— Пять квартир, пять машин и до конца жизни лежать на печи и поплевывать в потолок… Или с удочкой на берегу реки сидеть…

— Ладно лапшу-то на уши… — не поверил Винт.

— Чево лапша? — не понял дед.

— Он говорит… сомневается. Может, это просто легенда, враки.

Мордарий Серафимович не любил просто «ля-ля». Поднялся легонько, ходко по улице затопал, коза за ним идет, никуда не девается. Мы за ними.

Остановились у одного забора. Там человек в огороде что-то копает. Мордарий Серафимович нам подмигнул, кричит через забор:

— Петр, чего копаешь-то?

— Да вот, — отвечает Петр, — погребку хочу выкопать, а то овощи хранить негде.

Мордарий Серафимович опять нам подмигивает.

— Так ты в прошлом году копал, только вон там, на задах совсем. И в позалетось копал.

— Да вот, — говорит Петр, — такой у меня участок. Копаю, а тут вода. Воды почвенные близко, никак место найти не могу.

— Ну, копай, копай, — соглашается Мордарий Серафимыч, — може, без воды попадется место…

Отошли мы немного, дедушка говорит:

— Петр врет про воды-то, у нас здесь взгорок, сухо. Это он все клад хочет выкопать… Уж весь огород перепортил, чертяка.

На следующее утро было воскресенье. Я встал раньше, чем в школу.

— Чего это тебе не спится? — говорит отец.

— Важное дело.

— Футбол пойдешь гонять? — с надеждой спросил отец.

— В библиотеку.

— Словари отдать?

— Поработать надо, — говорю я, — кое-что не ясно.

Отец ощупал у меня лоб — подумал, температура. Поерзал на табуретке, покашлял.

— Чего там хорошего, в библиотеке? Душно. Тебе на свежем воздухе побегать надо.

— Не надо.

Достал деньги, кладет на стол.

— Сходите с Винтом, погуляйте. Библиотека не убежит.

Я молча отодвинул деньги обратно.

— Мало? — засуетился папа. — Я еще дам.

— Ты хочешь, чтоб я говорил на простонародном языке?

— Я хочу, чтоб ты был здоров. Зачем мне сумасшедший в доме?

Взрослые никогда толком не знают, что им от детей надо.

Дед оказался обманщик. Такой старый, симпатичный, а соврал. Нашли мы в словаре выражение «китай» с маленькой буквы. Ни к китайцам, ни к «кидай-ка» оно близко не лежало. «Китай» — укрепленное валом место, и все.

— Во дед дает, — говорит Винт. — Так бы интересно найти клад.

Винт всегда торопится. Да, Китайка — не «кидай-ка», но все-таки «китай» — укрепленное место. Это говорит о чем-то. Не «Демократия», где вообще не понять, что к чему и от чего. Может, дедушка Мордарий Серафимыч и нафантазировал кое-что, а может, немного правды есть. Не зря ведь этот деревенский Петр огород свой портит, сокровища ищет.

Что у нас есть? Берем карту. Деревня Кресты, где правил какой-то князь. Есть такое? Есть. Китай — укрепленное место? Имеется.

Меня из-за отца все в библиотеке знали. Работала сегодня Нина Андреевна. Я объяснил ей, какой вопрос нас интересует. Про клад, естественно, ни слова. Так, вроде мы просто любим древности.

Принесла она кучу книг, такую здоровую — у нас руки опустились. Одну книгу положила отдельно.

— Очень старая книжка, — говорит, — с ней надо осторожно… Мы ее давно на дом не выдаем. Посмотрите на всякий случай.

Случай был замечательный! На первой странице — оглавление, а там по старым правилам, с твердыми знаками и непонятным «е», написано: «В поисках княжьего клада». Мы с Винтом чуть переплет не оторвали — каждый хотел прочесть первым. Начал читать я, вслух:

— «Сидел на Крестах княже Удача Андреевич Волкохищная Собака…»

Такое имечко было у нашего князя, мы с Винтом так и припухли. «Волкохищная Собака»! Такого не придумаешь, хоть тресни.

— «Глухо сообщает о нем летопись: «…и бысть велика бица при Крестах на реке Пере…»

— Давай дальше! — закричал Винт.

Дальше ничего не было. Неровно бритвочкой было вырезано все об Удаче Андреевиче Волкохищной Собаке.

— Что ж это у вас происходит? — пришли мы к библиотекарше Нине Андреевне. — Книги рвут. Смотрите.

Она заохала, повертела книгу и так и эдак, но вырезанных листов от этого не прибавилось.

— Странно, — все повторяла она.

Вытащила аккуратный листок, формуляр называется. Его вкладывают в бумажный карманчик, приклеенный изнутри к твердой обложке.

— Книга выдавалась двадцать лет тому назад. И в позапрошлый год.

— Кому? — хором спросили мы.

Не советовали бы мы заглядывать в нашу библиотеку какому-нибудь преступнику: вычислят через пять минут, как ребенка.

Жили наши кладоискатели в разных концах города. Шильников Виктор Петрович — на Комсомольской улице, Касториев Генрих Степанович — на улице Пневой.

— Что толку? — говорит Нина Андреевна. — Это мы недосмотрели.

— Как что толку?! — возмутились мы. — Если каждый будет книги резать, библиотеки закрывать придется.

— Он откажется.

— Спокойно, — сказал Винт. — Мы из этого Шильникова, или как там, странички вытрясем.

— Они их не выбросили, — говорю я. — Такие ничего не выбрасывают. Вы, Нина Андреевна, напишите нам письмо, мы к нему сходим. «Просим вернуть чужие странички».

Не дали нам никакого письма, не пишутся такие письма в библиотеке. Мы сели на велосипеды и через пять минут стояли у дома номер двадцать семь по Комсомольской улице. Не маленький был дом, из белых кирпичей, за высоким зеленым забором, с широкими окнами. Там, наверно, детсад можно было открыть при желании, а жил один этот Шильников — вход был один, и ворота были одни. Рядом с домом околачивался какой-то паренек.

— Эй, пацан! — говорит Винт. — Это дом двадцать семь?

— Ну и что? — буркнул мальчишка.

Нахальный мальчик для своего возраста. Видно, ничего не боится: дом рядом.

— Нам Шильников нужен.

— Ну и что?

— Ты отвечай старшим как положено, — одернул его Винт. — Расчекался!

Мальчишка бочком, бочком — и уже у самой калитки стоит. Ошибка Винта, с такими людьми надо похитрее.

— Нам твой папа нужен, — говорю я строго, — нас к нему начальство послало.

— На работе он, — раскололся пацан.

— А где он работает?

— В универсаме.

Нам ничего больше не нужно. Универсам недалеко, в центре, один на весь город. Мчимся в универсам. У первой попавшейся кассирши спрашиваем про Шильникова. Оказывается, он в мясном отделе. Действительно, на витрине табличка, на ней: «Сегодня Вас обслуживает продавец Шильников В. П.». Все сходится, нашего зовут Виктор Петрович — и тут: «В. П.». Спрашиваем у дядечки за прилавком:

— Вы не Шильников?

— Шильников рубит, — говорит дядечка.

За прилавком магазина очень интересно. Мы все время боялись, нас заметят, выгонят или ругаться будут. Никто на нас не обращал никакого внимания. Люди в черных халатах провозили тележки с ящиками, мешками, и, хоть вид у них был мрачный, они вежливо предупреждали: «Зашибу».

Мы с Винтом прижимались к стенке. Продавщицы в белых халатах здесь, среди конфет и колбасы, были веселые и счастливые. Например, им говорили: «Тося, там у тебя покупатели скопились!» Они не нервничали, не огрызались, как за прилавком, нет, здесь они весело кричали в ответ: «Не облезут твои покупатели!» — и продолжали смеяться над чем-то смешным. Но самое сильное впечатление на нас произвел подвал. Если где и надо хранить клады или устраивать темницы для графов Монте Кристо, то только тут. Узкая лестница вела вниз, лампочки под потолком светили не сильнее свечки, стены были мокрые, темные. На весь подвал раздавался повторяющийся хриплый стон: «А-а-а! Э-к-ха! Кха! Кха!» И мертвый стук топора. Под несильной лампочкой человек в заляпанном кровью халате рубил мерзлые туши коров. Он хрипел: «Кха! А-ха!» Топор ужасной величины врезался в мясо — и опять: «Кха!»

— Здрас-сьте, — сказали мы.

Человек обернулся. С такими лицами люди в библиотеки не ходят.

— Понимаете, — противным голосом подлизы и маменького сынка сказал я, — мы — любители русского языка.

Шильников зачем-то посмотрел на свой топор — боялся, наверно, затупить о наши головы, — потом сказал:

— Ну и что?

— Вы брали в библиотеке одну книжечку, — струхнул Винт, который в библиотеке петушился вытрясти из этого вырывателя страниц все до последнего листка. — А мы…

— Никогда, — сказал Шильников, — никогда я не брал никакой книжки в библиотеке, потому что я никогда в ней не был и не знаю, где она находится.

— Нет, были, — осмелел Винт. — У нас формуляр имеется.

Мне показалось, Шильников сейчас возьмет коровью ногу и драбалызнет Винта по черепушке, но Шильников сдержался и просто помахал топором, вроде на вес его попробовал.

— Дуйте отсюда, — коротко сказал он.

— Вы не подумайте, — стал я торопиться, — мы к вам не из-за того, что вы вырвали страницы из книги. Мы интересуемся русским языком.

В это время пришел человек в черном халате с железным ящиком для мяса.

— Саша, — сказал Шильников, — кто пустил мальцов? Они тут конфеты поворуют…

Мы благополучно очутились на улице, только с другой стороны магазина, где написано: «Посторонним вход воспрещен». Человек в черном халате ушел.

— Поехали-ка к следующему, — говорит Винт, — к этому… Касториеву.

В это время кто-то спросил голосом мятым, больным:

— Шильников на работе?

Спрашивал человек худой, плохо одетый, с потрепанным чемоданчиком в руках.

— Не видишь, машина его стоит, — ответили ему небрежно, как попрошайке.

Человек ушел, куда посторонним запрещено.

— Ну что ты? — торопится Винт. — Едем. Че тут ловить?..

— Винт, — говорю, — Шильников не признается, что он странички вырвал?

— Почему?

— Он клад нашел.

— Ну да?!

— Посмотри, машина у него какая!

— Какая?

Винт иногда раздражает. Только при нем говорили о машине Шильникова, а он, как тетерев, своими мыслями занят.

— Вон «мерседес» стоит, — показываю.

— Ух ты! — сказал Винт. — Зверь!

Машина сверкала никелем, выставляла напоказ широченные шины. В ее праздничных стеклах даже этот грязный двор казался королевской приемной.

— А дом его ты видел? — говорю я, — Этот шильниковский мальчишка такой плюгавый, а уже в фирменных джинсах.

— Умеют люди зарабатывать, — говорит Винт, — это не наши папаши.

— Много ты на рубке мяса заработаешь?! Знаешь, сколько эта машина стоит?

Винт не знал, и я не знал. Спросили у прохожего, а он почему-то начал материться. Не на нас, правда, — на жизнь.

Опять появился худой с портфелем. Пугливо огляделся. К нему Винт:

— Скажите, сколько стоит этот «мерседес»?

Тут только стало ясно, какой этот человек ненормальный. Он вздрогнул, вроде у него над ухом выстрелили.

— Что?! — вскрикнул он. — Какой «мерседес»? Почему вы у меня спрашиваете?

— Никто не знает, — говорит Винт.

— А я?! Почему я должен знать?

— Вы сейчас только спрашивали Шильникова, — вмешался я.

Человек подхватил свой чемоданчик и затрусил со двора.

— Дурной, что ли?! — сказал Винт.

Из двери в грязном фартуке вышел Шильников. Оглядел двор. Кроме нас, никого не было.

— Эй, вы?! — окликнул он. — Вы давно тут стоите?

— А мы не уходили, — говорим мы робко.

— А, это вы? — заскучал. — Здесь сейчас человека, такого дохлого, не было? С чемоданчиком?

— Был.

— Куда делся?! — заволновался Шильников.

— Куда-то делся, — отвечаем.

— Вы что здесь делаете? — подозрительно спросил он.

— Играем, — говорит Винт.

Шильников расстроился. Пробормотал что-то ругательное, говорит:

— Если вдруг он придет, скажите, я его жду.

Зря он нам дал это поручение. Мы, было, к Касториеву собрались, выруливаем на своих велосипедах на улицу, и надо же — за углом тот хилый мужик с чемоданчиком прячется! Мы — к нему, кричим:

— Гражданин! Вас Шильников ждет! По важному делу.

Дяденька сомлел от нашего наскока. Немного пришел в себя, говорит:

— Не знаю никакого Шильникова! Я не знаю никакого Шильникова.

— Не надо, — возразил Винт, — вы с этим чемоданом сейчас только к нему заходили…

— Отстаньте от меня! — даже завизжал человек и пустился наутек.

— Все это очень подозрительно, — говорит Винт.

— Что?

— Вся эта компания.

Мы нажали на педали — и к Шильникову домой. Его мальчишка опять околачивается у дома. Мы решили поговорить с ним поумнее, чем в первый раз.

— Как жизнь?.. — начинаю не сразу. — Хочешь мороженого?

Мальчишка достал из кармана шоколадку и начал трескать у нас на глазах.

— Хочешь денег? — предложил Винт.

Мальчишка ухмыльнулся и достал из кармана доллары.

— Как бы я тебе дал по башке! — не удержался Винт. — Свинья!

— Иди отсюда! — толкаю Винта, — Не слушай его, мальчик. Ты чего сейчас делаешь?

— Одного дяденьку жду, отец позвонил.

— Ну, жди, — говорю я, — отца надо слушать. А сколько твой папа получает?

— Кухня! — закричал Винт, но уже было поздно.

Незаметно подъехал Шильников. Он уже держал Винта за шиворот, я тоже не успел увернуться, он поймал меня за руку. Мы попытались высвободиться, но Шильников еще таких десяток мог сгрести и не пускать. Мальчишка его хохотал до упаду.

— Они спрашивают, сколько ты денег получаешь, — говорит он.

— Кто вас подослал? — спросил Шильников и тряхнул, чтобы мы лучше соображали. — Душу вытрясу! Кто подучил?

— Мы думали, вы клад нашли, — сказал я.

Все-таки нечисто у него было на душе, он даже вспотел в секунду. Зырк по сторонам, говорит хрипло:

— Какой клад? Кто вам сказал?

— Вы книжку брали в библиотеке… — начал я.

— Будете отвечать, — говорит Винт.

Шильников не напугался, а, наоборот, опять стал здоровенным, уверенным в себе торгашом.

— Зарубите себе на носу, — он снова встряхнул нас, — никакой книжки я не брал… Еще раз увижу около дома, уши оборву!

— А если мы документ принесем? — спрашиваю я.

— Принесете — поговорим, а сейчас — брысь!

Мы на велосипеды — и давай отсюда подальше.

Оставался у нас в запасе Касториев. Мы очень на него рассчитывали. Еще раз проверили по бумажке адрес, и вдруг Винт шепотом:

— Глянь!

К дому Шильникова шел тот задрипанный мужичок, что так перепугался вопроса насчет «мерседеса». Перешел улицу, оглянулся подозрительно. Помедлил, внимательно оглядывая все вокруг, и только потом вошел в ворота.

— Подозрительный мужик… — размышляет Винт, — честные люди так не озираются… Вот бы поглядеть, зачем ему Шильников нужен, а Шильникову он. Они весь день друг друга ищут…

— Это только когда стемнеет, — говорю я, — да и то, если собаки нет… Можно в окошки посмотреть…

Касториев Генрих Степанович кладами не интересовался. Мы позвонили в дверь, открыла сердитая женщина в фартуке. Спросили Касториева, она молча показала на комнату справа.

— Мама, это кто? — В прихожей появилась девица класса из девятого.

— К Касториеву, — сказала женщина, ушла на кухню.

Там что-то жарилось, и в коридоре пахло едой.

Девица уставилась на нас, хотя мы не к ней пришли.

Смотрит не моргая, как на пару жуков под стеклом в кабинете биологии. Неудобно под таким взглядом. Двинулись к Касториеву, Винт наскочил на меня сзади. Девица все смотрела тяжело, без выражения, непонятно зачем.

Касториев был толстый, очень нервный. Не удивился нашему приходу. Оказалось, он преподавал музыку и к детям привык.

— Мы любители русского языка, — сказал я.

Эти четыре моих слова были предпоследними нашими словами в этой квартире. Дальше говорил только Генрих Степанович Касториев.

— Как вы сказали? Русский язык? Очень интересно. Я все знаю про русский язык. Инга! — крикнул он нетерпеливо, — Инга!

Пришла эта девица с глазами.

— Я сейчас буду рассказывать про русский язык! — объявил Касториев. — Присядь, Инга. Тебе это будет полезно. — Он помолчал, потер руки, рубанул с плеча: — Русского языка нет!

Мы растерялись, Инга нет. Наверно, раньше это узнала. Касториев рассмеялся, глядя на наши дурацкие лица.

— В русском языке, собственно, русских слов очень немного. «Солдат», «радио», «революция», «телевизор» — это все нерусское. Вот матерщина, хамство всякое… Прошу обратить внимание: «хамство» — тоже нерусское слово, хотя хамство — это типично русское. «Каво», «чаво» — это по-русски. Далее: кто такие русские? Откуда взялись? Не понятно. Были варяги, потом татары, мордва, черемисы, получился компот, коктейль. «Коктейль» — нерусское слово, кстати. Что вы хотите, если русский народ героем своих сказок придумал Ивана-дурака?! Представляете, целый народ придумывает в герои — ду-ра-ка! А музыка?!

Он подбежал к пианино, побренчал немного, потом запел:

— «О, соля мио…» Это итальянская народная. А вот любимая «Барыня, барыня, сударыня-барыня»! — запел он противно и громко. — Тупость! А вы говорите — русский язык! Мы не ценим таланта, мы ничего не ценим, нет культуры. Одна у меня надежда — дети. Всю жизнь я отдал детям. Они напомнят о роде Касториевых. Да, Инга?

— Да, папа, — сказала Инга.

— Девочка моя, — растрогался Касториев, — я не жалею, я ни о чем не жалею…

Мы попытались свернуть его с родственных разговоров на дело.

— Вы брали в библиотеке книгу… «Наши древности».

— Брал! — не стал отпираться Касториев. — Тупость. Все придумано. Все эти князья — нерусские. Они варяги. Инга, пригласи детей, пусть послушают. Я хочу рассказать им про род Касториевых. Им это поможет в жизни.

Инга ушла за детьми.

— Я думал, в той книге будет сказано про Касториевых. На всякий случай. Думаю, вдруг?! Ничего подобного. Касториевых вроде не было. Но, слава богу, есть другие книги, поумнее.

Инга привела двоих дошколят, Касториевых в комнате стало четверо. Дети расселись и, как обмороженные, уставились на Касториева-папашу.

— Наша фамилия, дети, была известна тысячи лет назад… Появись я сегодня в Риме и скажи, что я из рода Касториевых, любой прохожий поклонится мне в ноги…

Вошла жена Касториева, в фартуке, встала в дверях. Он глянул на нее краешком глаза, сбился.

— Да… — уже не очень уверенно и потише продолжил Касториев. — Каждый римлянин скажет — это герой. А у нас скажи: «Касториев» — тебе в ответ сморозят какую-нибудь мерзость…

— Касториев! — сказала жена угрюмо. — Кончай умничать.

— Перестань! — топнул он ногой. — Перестань сейчас же!

— Не перестану, — заупрямилась жена.

— Минуточку!

Касториев увел жену из комнаты, они там за дверями стали ругаться.

— Наша мама не понимает, — пояснила Инга, — я расскажу вам дальше. Были такие древние герои — братья Кастор и Полукс. Они вошли в историю как символ братской любви. Созвездие Близнецы названо в честь этих братьев. Касториев — значит из рода Кастора…

— Меня Васька опять Касторкой дразнил, — брякнул один из маленьких Касториев.

— Кто он такой, твой Васька?! — подняла брови дочь Касториева.

Касториев благополучно отругался с женой и влетел в комнату.

— До какого момента ты дошла? — с ходу спросил он у Инги.

— Древний Рим.

— Славно! — сразу включился он без раздумий. — Наш предок был приглашен из нашей родины в Россию. Много сил, таланта, ума было отдано Касториевыми России, но по российской расхлябанности, неблагодарности это забыто. Вот говорят — Петр Первый. Он то сделал, то придумал. А кто ему советовал, этому Петру, по жалкой фамилии Романов? Мы, Касториевы, потомки великих родов… Все — мы! А вы говорите — Россия, русский язык!

После Касториевых настроение было совсем никуда. Что ж это происходит?! И так ни в чем уверенности нет: то ли напишешь контрольную, то ли нет, пустят на рыбалку или дома торчать заставят. А тут вообще: Кукуевка не годится, говорим непонятно по-какому, а русских нигде нету.

— Интересно, — говорит Винт, — вон сколько населения кругом — и все непонятно какой народ.

— Они тоже хороши, наши предки! Не могли героя придумать, кроме Ивана-дурачка.

— Ну, знаешь, — сказал Винт, — оловянный солдатик тоже не большого ума. Или эта дурища Дюймовочка! Чего хорошего?

— Чего ты защищаешь?!

— А «князь молча на череп коня наступил»? Был ведь князь Олег, прибил щит на ворота Царьграда.

— Наверно, ему эти Касториевы насоветовали. Уж если Петр Первый сам ни до чего додуматься не мог, чего от Олега ждать?!

— Во жизнь! — сказал Винт. — Правильно Лина Романовна говорит — с нас только и толку, что в будущем.

Стемнело, и очень хотелось есть. Но у нас оставался Шильников с загадочным гостем, кто всего боялся.

Собаки во дворе не было. Мы перемахнули через забор и стали смотреть в окошко на житье Шильниковых.

Жили они хорошо. Аппаратура заграничная, телевизор такого размера, что диктор на экране размером с живого человека. Одно было у них не из богатой жизни — тот самый мужичок с чемоданчиком. Сначала мы подумали, он им родственник. Но к родственникам, да еще таким хилым, так здорово не относятся. Они не знали, чем его угощать. Говорили наперебой, а он только кивал и жадно ел. Потом подарил два каких-то слова. Они слушали его, раскрыв рты. Человек кончил есть.

Женщина бросилась убирать со стола. Но Шильников начал ругаться, она забрала своего сынка, и мужчины остались одни.

Гость достал из-под стола свой чемоданчик, вытащил оттуда что-то замотанное в красную тряпицу. Вдруг он поднял глаза и уставился на нас. Мы пригнулись, а когда выпрямились, шторы были закрыты. Представление окончилось. Мы поехали по домам.

На другой день после уроков мы выпросили у Нины Андреевны формуляр и с документом — к Шильникову. Только мы опоздали. Вместо «мерседеса» у дома стояла милицейская машина, а рядом ходил милиционер. Он не пустил нас к Шильникову, посоветовал приходить завтра. Мы хотели разузнать, в чем дело, но милиционер был молодой и очень серьезный, все у него было тайной. Хорошо, вышел лейтенант.

— Охримчук, понятых организуй.

— Есть, — сказал Охримчук и пошел организовывать, чего — мы не поняли.

— Дяденька, — говорю я, — мы тоже пригодиться можем. Мы давно Шильниковым заняты.

— Да ну? — удивился лейтенант.

— Понимаете, мы — любители русского языка и поймали его на том, что он вырвал странички из книги.

— Мы ему припомним, — сказал лейтенант с юмором.

— Вы слушайте, он ведь клад нашел. Вон, откуда у него всего полно. Поняли?

Следователь рассмеялся, как детсадовец, которому показали палец. Взрослые всегда смеются над всем, стоящим внимания. Наверно, так же оборжали Архимеда, когда он притащил свой закон о вытеснении воды. Единственные, кто его слушал, были наверняка соседские ребята. Что из этого вышло? Архимед вошел в историю.

— Вы из какого класса?

— Из пятого.

— А Шильников — профессор, — говорит лейтенант. — Он клады не ищет, он ворует. Счастливо, любители русского языка…

Ох, он и пожалел потом, что нас не слушал! Мы ведь предупреждали. Не прошло и двух дней, мы ему позарез нужны стали.

Он искал нас по всем школам, а потом среди всех пятых классов. Запомнил, что мы пятиклассники.

Наши никогда не видели Лину Романовну такой не в себе, взволнованной. Вошла она в класс, следом человек — в костюме, галстуке. Все думали, проверяющий — нас часто проверяют. Класс подтянулся перед незнакомым человеком, поздоровался лихо. Лина Романовна говорит не своим голосом:

— Любят у нас русский язык… Симакин, Бесстужева… Вставайте, кого вызываю…

Я на урок не пошел: не придумал названия Кукуевке. Винт сидел в классе, но боялся, как бы Лина при постороннем человеке не начала спрашивать, поэтому не очень высовывался.

— Не волнуйтесь, — говорит ей незнакомец.

— Как «не волнуйтесь»? — сказала она. — При чем здесь русский язык и милиция?.. Фуртичева… Я только начала преподавать…

Тут Винт узнал лейтенанта, когда про милицию пошел разговор. И тот узнал его.

— Привет, любитель русского языка! — обрадовался. — А где твой дружок?

Не надо было ему при Лине Романовне такое говорить.

— Вот уж он никакого отношения к русскому языку не имеет, — говорит она. — А его дружка я даже к занятиям не допускаю. Сейчас покажу их отметки.

— Я его заберу, — говорит лейтенант, — и его товарища тоже.

— Пожалуйста, — не спорит Лина Романовна. — Может, их хоть милиция чему-нибудь научит?..

Винт разыскал меня в туалете. Мы там с одним восьмиклассником от скуки играли в «орел-орешек». Я с радостью побежал в класс забрать портфель. Захожу, все на меня смотрят, как на покойника, — то ли с восхищением, то ли с ужасом.

— Можно портфель взять? — говорю я. — Милиция ждет… — Взял портфель. — До свидания, Лина Романовна!

— До свидания, до свидания, Кухтин. Иди, иди, — замахала она руками. Боялась, наверно, что я останусь.

На школьном дворе стояла новенькая разноцветная с мигалками машина. Мы с Винтом оглянулись на школу, смотрим — весь наш класс к окнам прилип. Переживают, чудаки. А мы вместо занятий сели в машину, и понеслась она по улицам нашего города.

— Почему вы решили, что Шильников нашел клад? — спросил лейтенант.

— Вы подсчитайте: «мерседес», дом…

— А ведь кормиться надо, — говорит Винт, — сейчас все дорого…

Водитель, тот самый Охримчук, засмеялся:

— Ну, мальцы, значит, и директор торга клад нашел…

— Охримчук, — одернул его лейтенант.

— Прошу прощения. — Охримчук замолчал.

— Как вы докажете, что он клад нашел? — подначивает нас лейтенант.

— Молча, — говорю я. — Есть такая книжка, где про клад князя, а он взял да и странички оттуда вырвал… За это тоже судить надо…

— Может, другой человек вырвал? — сомневается лейтенант.

Я полез в портфель, достал формуляр из библиотеки, протянул лейтенанту. Он понял: здесь не болтовня, а серьезно, — впился глазами в этот формуляр.

— Фантастика, — качает головой, — действительно, его фамилия…

Тут нас ждала неожиданность. Лейтенант вытащил из своей папки желтые листки с книжными строчками, дает нам:

— Эти листки вырваны?

Мы с Винтом схватились. Видим знакомое: «Волкохищная Собака из младших княжат Смоленских».

— Эти, конечно, — говорю я. — А как нашли?

— При обыске у Шильникова. Лежали в книжке между страницами. Фантастика! — опять сказал лейтенант и потер лоб.

В милиции, в своем кабинете, он сказал в переговорный ящичек на столе:

— Шильникова ко мне. — Посмотрел на нас, усмехнулся и говорит: — Сейчас я его буду допрашивать, а вы сидите тихонько и слушайте.

Пришел Шильников, увидел нас, удивился слегка, сел.

Лейтенант положил перед ним книгу:

— Вам знакома эта книжица?

— Ну, шпана! — зыркнул на нас Шильников. — Достали вы меня!

— Повторяю для дураков, Шильников. Вы брали в Центральной городской библиотеке имени Бонч-Бруевича книгу «Наши древности»?

Наверное, это была самая искренняя минута в Шильниковой жизни. Он встал, перекрестился:

— Век свободы не видать! Никогда!

— Креститься надо на другую сторону, — сказал лейтенант.

— Мамой клянусь!

Не скажу про Винта, но я ему поверил.

— Тормози, Шильников. — Лейтенант положил на книгу формуляр. — Чья фамилия?

Шильников прочитал фамилию, не поверил. Взял формуляр в руки, вертел его так и сяк, поднес к глазам, потом, наоборот, отставил подальше.

— Моя фамилия, — сказал не своим голосом.

— Значит, все-таки брали?

Шильников зажмурился, замотал головой: «Нет!»

— Однофамилец! — Глаза у него открылись и зажили осмысленно. — Конечно! Как я сразу не догадался?!

Лейтенант не торопился. Взял вырезанные странички, потасовал их. Шильников смотрел на него, как вратарь на пробивающего пенальти игрока. Лейтенант пробил:

— Вот эти страницы вырезаны отсюда. — Он постучал по обложке книги.

— А я при чем?

— Страницы обнаружены у вас при обыске…

— Подбросили! — прошептал Шильников. — Ни одной книги после школы не прочел! Могу свидетелей привести!

— Мальчики говорят, вы клад нашли, — сказал лейтенант.

— Они дураки, — расстроился Шильников, — хулиганы, но вы-то взрослый. Над вами смеяться будут, гражданин начальник!

— Переживу, — говорит лейтенант.

Открыл он большой железный шкаф, сейф называется, достал оттуда завернутый в красную материю предмет, положил перед собой на стол. Развернул тряпку — иконы. Небольшие, отделанные темным серебром. В серебре камни сверкают, может быть, даже драгоценные.

— Прабабкины, — вздыхает Шильников, — верующая была. Я их на чердаке держал.

— Мы их там и нашли.

— Я не считал, что они ценные.

— А сейчас считаете?

— Не разбираюсь я в этом. Только не подмените случайно. Прабабкино наследство.

— А машина чья?

— Материна.

— А дом на какие деньги вы построили?

— Бабка со стороны жены.

— Какая у вас семья хорошая! — говорит лейтенант. — Все в дом.

— Да, мы такие, — кивает Шильников. — Дружная семья.

Лейтенант хмыкнул:

— А племянник вам ничего не дарил?

— Какой племянник?

Лейтенант посмотрел в бумаги:

— Морозов Владимир Владимирович, который в Москве.

— А как же! Посылал переводы, подарки из-за границы — он часто за границу ездит. Археолог. Племянник мне многим обязан, жил у меня, кормился, пока его мать болела, учил я его.

— Говорят, за границей иконы дорого стоят, — говорит лейтенант.

— Не знаю, не был. Может, и стоят. Вот племянник-археолог говорил, что иконы — национальное достояние. Так бы я их выбросил, а так — храню. Может, в музей когда сдам.

— Вы поумнее ваших товарищей, — говорит лейтенант со вздохом. — У одних мы деньги нашли, у других — счета в банке, третьи драгоценностей накупили, а у вас ничего… кроме прабабкиных икон…

— Это их дело, — не смущается Шильников. — Пусть они за себя отвечают.

Увели Шильникова. Мы сидим. Лейтенант взял иконы, аккуратно завернул их в материю, понес к сейфу.

— Стойте! — подпрыгивает Винт. — Кухня, помнишь, этот материальчик?

— Эти иконы ему не бабушка дала, а другой человек! — закричал я. — Мы вот эту красную тряпочку уже один раз видели.

— Какой человек? — вцепился в нас лейтенант.

Мы наперебой начали описывать того пугливого дядечку с чемоданом, и как мы в окно видели что-то, завернутое в похожую тряпку.

Лейтенант опять нажал на кнопку на столе и сказал кому-то:

— Всех по делу о злоупотреблениях в системе городской торговли. — Потом подсел к нам и говорит: — Мальчишки, сейчас зайдут люди, смотрите на них внимательно. Нужен человек, который приходил в дом к Шильникову. Вот этот любитель древностей. Понятно?

— Если узнаем, что делать? — спросил я.

— Ничего. Покажите на него пальцем.

— А он не обидится?

— Нет, — говорит лейтенант. — Они люди необидчивые.

Вошли необидчивые люди по делу о злоупотреблениях. Сели в ряд напротив и уставились на нас с ужасом. Так и сидим: они на нас смотрят, мы — на них. Никакого шильниковского гостя среди них быть не могло. Тот был худой, а эти, как на подбор, — толстые, румяные.

— Нету, — говорит Винт, — тот был…

Винт показал мизинец, каким тот был.

— Смотрите внимательнее, — говорит лейтенант.

— Чего смотреть, — перестал я их узнавать, — из каждого этого дяденьки пятерых, как тот, можно сделать…

Дядечки напротив разом выдохнули воздух и весело посмотрели на лейтенанта.

Их увели. Лейтенант вышел из-за стола, выглянул в коридор, посмотрел на часы. Он ждал кого-то.

— Мы пойдем, — сказал Винт.

— Посидите. Я вас потом машиной отправлю. Все-таки специалисты по кладам.

Хоть это была и неправда, но нам понравилось такое отношение.

— Кем хотите стать? — спросил лейтенант.

— Взрослыми, — говорю я.

— Надоело всякой ерундой заниматься, — пояснил Винт.

Человек постучался и вошел. С порога он начал возмущаться:

— Это издевательство! Это издевательство! Я пожалуюсь в прокуратуру. Я должен лететь в Египет. Мне пришлось ночь трястись в поезде.

— Вы племянник Шильникова?

— Ну и что из этого? Что это значит?

— Владимир Владимирович?

— Да, доктор наук.

— Успокойтесь, садитесь.

— Не успокаивайте меня! Не нужно мне ваших успокоений!

— Но если вы уже приехали…

— Мне в Египет улетать на раскопки, а тут повестка, вызов к следователю. Как я мог не приехать? Что обо мне коллеги подумают?!

Он был похож на ученого. В очках, с бородой и такой возбудимый. Лейтенант подождал, пока ученый выдохнется, потом подвинул к себе лист бумаги, взял ручку.

— Когда вы последний раз видели Шильникова?

— Только что. Его милиционер куда-то повел.

— В камеру предварительного заключения повел, — пояснил лейтенант.

— Объясните, при чем здесь я. Я — археолог. Какое отношение я имею к дяде-мяснику?..

— Когда вы его видели последний раз? — повторил лейтенант.

— Не помню. Звонил он на той неделе. Неожиданно, вдруг…

— Что-нибудь случилось?

— Ничего. Хотел приехать в Москву, спрашивал, можно ли остановиться у меня. Спрашивал про иконы. Но это не моя специальность — иконы…

— Что про иконы?

— Что он может спрашивать? Сколько они стоят, действительно ли так ценятся… И все. Сказал — приедет. У нас с ним никогда не было близких отношений…

Нам показалось, лейтенант пропустил слова племянника про дядин интерес к иконам. Но он, молодец, просто вида не подал, насколько это важно.

— Ваш дядя никогда не искал клады? — спросил он по существу.

Племянник посмотрел на него, потом повернулся, посмотрел на нас. Думал, здесь шутки шутят или его разыгрывают.

— Никогда.

Лейтенант вытащил «Наши древности». Племянник Владимир Владимирович сразу узнал книгу. Он не мог этого скрыть даже от нас. Сник, порозовел и потерял вид воинственного очкарика.

— «Князь Удача Андреевич Волкохищная Собака», — сказал он. — Там страничек не хватает…

Лейтенант без слов положил на стол вырезанные бритвочкой листочки. Владимир Владимирович снял очки, поднес страницы близко к лицу.

— Где вы их нашли?

— При обыске у Шильникова.

— В каком именно месте?

Лейтенант полистал у себя в папке.

— За портретом родителей Шильникова…

Племянник ударил себя по лбу.

— Все верно, — забормотал он, — как я мог забыть? Конечно, я положил листки за картонку… между картонкой и фотографией, а потом загнул гвозди назад… Как это забыть можно?!

Он поднял на лейтенанта виноватые глаза:

— Я штраф заплачу, я заплачу все, что полагается…

Оказывается, очень давно он, действительно, прожил у дяди целый год. Он был умный мальчик, много читал. Ему очень хотелось записаться во взрослую библиотеку, куда без паспорта не записывают. Он без спроса взял дядин паспорт и по нему записался. Однажды он наткнулся на книгу «Наши древности»…

— Вы искали княжеский клад? — завороженно спросил лейтенант.

— Два года.

— Нашли?! — вырвалось у меня.

— Нет. А вы ищете?

— Ну да, — сказали мы.

— Кидай-ка — Китайка? — спросил он.

— И бысть велика бица, — говорю я.

— Неужели из-за этого меня вызвали из Москвы?

— Вы считаете, клада нет? — спросил лейтенант.

— В каждой области, — по-учительски начал археолог-племянник, — существуют легенды о кладах. Эта легенда о князе Удаче Андреевиче — одна из них…

Нам не понравилось про легенду. Да и лейтенант нахмурился.

— Что ж вы сами искали, — сказал Винт, — если легенда? Зачем страницы вырезали?

— Была такая история… — начал археолог.

История была про кладоискателя. Когда-то о ней шумел весь город. Жил в нашем городе Судимове человек по имени Северьян. Жил себе, поживал, а потом вдруг начал швыряться деньгами ни с того ни с сего. Народ тогда был одинаковый, бедный, и богатство Северьяна было очень заметно. Им заинтересовалась милиция. Пришли к нему домой с обыском. В подполье в стеклянной банке нашли целый клад из золотых и серебряных вещей. Северьян и скажи, что он нашел клад князя Удачи Андреевича. Даже место показал, где он его раскопал. Вызвали экспертов из Москвы — ничего эксперты доказать не могут: был клад, не было клада. Но попалась среди Северьяновых вещей одна, которая и довела его до тюрьмы, — старинный золотой нагрудный крест. Оказывается, он был украден когда-то у старого священника. Священника убили, а крест сняли.

Вещи Северьяна забрали в государство. Северьяна посадили. Вот тогда-то все мальчишки города бросились искать клады. Тогда и нашел в библиотеке племянник Шильникова книжку про князя и вырезал страницы.

Вот какие таинственные случаи происходили когда-то в нашем городе. Не то, что теперь!

Лейтенант вместе с нами раскрыв рот прослушал рассказ археолога. Потом странно оживился, нашел свою кнопочку на переговорном устройстве и попросил кого-то найти дело о торговле крадеными церковными ценностями тридцатилетней давности.

— Ребята утверждают, что ваш дядя нашел клад, — сказал лейтенант.

Владимир Владимирович посмотрел на лейтенанта, как на ребенка.

— Странички вырвал я. При чем здесь мой дядя?

— Это нашли при обыске в доме вашего родственника.

Лейтенант вытащил иконы и положил перед Владимиром Владимировичем. Археолог долго разглядывал каждую, поворачивал к свету, от света, легонько касался пальцами старинной краски, чуть не нюхал эти старые дощечки… Потом отложил одну, самую маленькую и бедную, сказал:

— Самая ценная, греческого письма.

— Сколько стоит? — спросил лейтенант.

— Не имеет цены, как земля, воздух. Бесценная…

— Это для вас бесценная. А если вывезти ее за границу, — лейтенант цепко глянул на Владимира Владимировича, — в Египет, например?

Владимир Владимирович понял намек. Осунулся на глазах.

— Я ученый. Никогда торговлей не занимался. Я вырвал странички, маленький был… Но как вы можете подумать?!

Лицо у лейтенанта стало недобрым.

— Эти иконы нашли при обыске у вашего дяди.

Племянник-археолог облизнул губы, развел руками.

— Он говорит, наследство от бабушки…

— Неправда, — сказал племянник, — такого не могло быть…

Запикал ящичек на столе лейтенанта, и женский голос начал рассказывать о человеке по имени Северьян. На самом деле его фамилия была Северин. Северьян — прозвище.

Не так-то просто оказалось найти этого Северьяна. Никто не подумал: а вдруг его дома нет? Приехали, нашли дверь, обитую рваной, потертой клеенкой, стучали, звонили, прикладывались ухом к замочной скважине, слушали — там было тихо и никого. Лейтенант и милиционер стали ходить по квартирам и расспрашивать соседей, куда делся Северьян. Оказывается, его два дня никто не видел. Особенно удивлялась, куда он делся, одна надоедливая бабушка. Северьян занял у нее денег на хлеб, обещал отдать еще вчера. Не отдал, хотя в таких случаях был человеком аккуратным и занимал не впервые. Мы все переглянулись и стали мрачными. Не станет человек занимать на еду, если он клад нашел. Все соседи, как сговорились, говорили про его бедность. Выходило, беднее его не было во всем городе. Он получал маленькую пенсию по инвалидности. Не работал и только из гордости не ходил на улицу просить хлеба. Костюм у него был один уже много лет. У него не было даже телевизора. Он из бережливости отрезал радио, старался не зажигать лишний раз свет — тоже чтоб деньги сберечь. Никто не знал, куда он делся на два дня, но все знали, что он носит свои ботинки уже шесть лет, и чудо, как они не развалились.

Было б интересно посмотреть на такого человека, но лейтенант был злой на себя, что поверил в клады, на нас, что мы его на это уговорили. Высказывать свой интерес не стоило, но Винт все-таки не вытерпел:

— Ему сторожем надо устроиться, там деньги платят. Чего ж так мучиться…

Странно, никто, кроме нас, об этом не подумал. Бабушка замолкла, а у лейтенанта в глазах вместо злости появилось выражение.

— Ломай дверь! — неожиданно сказал он милиционеру.

Милиционер попался опытный и вышиб дверь со второй попытки.

Первым в квартиру вошел лейтенант с милиционером. Мы видели только кусочек прихожей с гвоздями вместо вешалок и грязными обоями. Милиционер пошел куда-то звонить, а нас с бабушкой и археологом посадили на кухне.

Кухня была нищей до невозможности — непокрытый стол, два ободранных стула. Стулья подарила добрая бабушка, а то бы сидеть было не на чем.

Бабушку и Владимира Владимировича забрали в комнату. Что-то неприятное, тревожное творилось за тонкой стенкой. Неожиданно запричитала бабушка, успокаивающе забубнил лейтенант. К нам пришел Владимир Владимирович с болезненным лицом и зябко повел плечами.

— Идите туда, — сказал он.

Мы вошли в комнату. Она выглядела беднее кухни раз в пять.

— Мертвецов боитесь? — спросил лейтенант.

— Чего ж хорошего? — говорю я.

Мы с Винтом разом посмотрели — на ободранной кровати кто-то лежал.

— Подойдите, кто самый храбрый.

— Можно, мы лучше вдвоем? — сказал Винт, и мы подошли вдвоем.

В кровати лежал мертвый человек. Гость Шильникова — мы его сразу узнали. Только лицо у него было не такое испуганное, как в жизни.

На нас перестали обращать внимание. Какой-то человек все время фотографировал, лейтенант писал молча. Приехали врачи, наклонились над мертвецом, перебросились меж собой невнятными словами. Санитары унесли мертвого на носилках. Какой-то человек все время фотографировал, а лейтенант писал.

Северьяна никто не убивал. Он умер сам. Врачи пообещали сообщить лейтенанту, от чего, от какой болезни.

Начался обыск. Опять появилась бабушка. Под кроватью нашелся знакомый нам потертый чемоданчик. В нем было несколько икон. Лейтенант передал их Владимиру Владимировичу. Тот стал их разглядывать. Бабушка в слезы:

— В Бога верил! Такой мужчина аккуратный…

— Иконщиком он был! — рассердился Владимир Владимирович. — Бога не боялся!

— Как это? — спросила бабушка. — Баптистом?

— Иконами торговал, — коротко сказал лейтенант.

— Товарищ лейтенант! — позвал милиционер от кровати.

Он поднял матрац, и мы вслед за лейтенантом увидели — фанерное основание кровати было сплошь выложено пачками денег. Рубли мы узнали, но там была еще пропасть незнакомых бумажек. И это не все. Лейтенант разорвал матрац — вместо ваты там были деньги.

Тут чуть было машину с докторами не пришлось вызывать для бабушки. Ее разговорчивость как рукой сняло. Милиционер принес воды. Она пить не смогла — перехватило дыхание.

Мы с Винтом сидели, молчали в тряпочку. Думали про бывшего человека, который даже свет не включал вечером, прикидывался бедным и лежал один в темноте на своем богатстве.

— Вот, вот! — говорил Владимир Владимирович в машине. — Такое у вас отношение к культуре. Под носом национальное достояние разворовывают.

Лейтенант вздохнул:

— Не успеваем.

— Скажите, а как теперь отношение к старинным названиям? — спросил я. — Говорят, скоро все улицы переименовывать станут по-новому?

— Что за ерунда! — встрепенулся Владимир Владимирович. — Наоборот, сейчас убирают плохо придуманные названия, вот в Москве…

— Скажите, а Кукуевка — плохо придуманное или хорошо?

— Кукуевка — это гениально, — сказал Владимир Владимирович. — Кукуй, кокой — один из самых ярких языческих русских национальных праздников… праздник летнего солнцеворота, его называют Иван Травник, Иванов день, Иван Купала, Иван Колдовник. В эту ночь ведьмы слетаются на условное место… Русалки выходят из воды, кикиморы и лешие шалят… В ночь на Ивана Купалу распускается божественный цветок папоротника, цветок бога славян Перуна, и указывает людям, где лежат клады… Это правду ребята говорят, лейтенант? Совсем вы тут с ума посходили!

Лейтенант слушал молча, а тут разозлился:

— Вы в Египте археологом?

— Да. Но при чем здесь Египет?

— Вот и копайте себе на здоровье! Наверное, арабские ребятишки свою историю будут лучше знать. А наши, глядишь, и язык-то свой забудут.

Нас довезли с почетом до самого дома. Жалко, было темно и никто не видел, разве беспризорные собаки.

— Нельзя ли нашей учительнице про Кукуевку подтвердить? — спросил я лейтенанта.

— А то нам в пятом классе сто лет учиться, — сказал Винт.

— Сделаем, — сказал лейтенант, — учительница полюбит вас, как родных.

— Любить не обязательно, пусть внимания не обращает, — сказал Винт. — Ну ее!

— Вылезайте, ребята, — сказал лейтенант, — а то поздно уже.

Лейтенант сдержал свое слово, но лучше б не надо. Мы стали героями школы. Всех учеников выстроили на торжественную линейку. Приехал знакомый лейтенант вручать нам подарки за помощь милиции, а потом сказал речь:

— Почему эти ребята смогли помочь милиции в разоблачении банды расхитителей национального богатства? Потому что они любят и знают русский язык. Именно страсть к изучению родного языка привела их к разгадке преступления.

Стоим мы рядом с ним, и коленки дрожат: что он такое говорит и как за это отвечать придется перед Линой Романовной? А он подмигнул нам и продолжает свою медвежью услугу:

— Кто привил им эту страсть? Учительница Лина Романовна Большакова. Побольше бы таких учителей. Городская милиция решила ее наградить ценным подарком за таких учеников!

Лина Романовна давно перестала понимать, что тут происходит, а тут все аплодируют, на нее смотрят.

— Это ошибка! — кричит она. — Это ошибка!

За ее скромность все захлопали еще громче. Директор школы взял ее за руку и подвел к лейтенанту за подарком. Она все пыталась объясниться, но ей жали руки, поздравляли, и никто не хотел слушать. Тогда и она зааплодировала.

Мы стоим ни живы, ни мертвы. Слышим ее голос. Она улыбается народу, а нам говорит тихонько, но зло:

— Завтра с родителями в школу.

Отец гонялся за мной с ремнем по двору, не догнал. Я сиганул на крышу, сижу себе. А он мне снизу:

— Улица Энтузиастов, Жертв, Славы, Мировой цивилизации…

— При чем здесь мировая цивилизация?! — ору я на всю улицу.

И все пошло сначала. Сидит на учительском месте Лина Романовна, за школьными столами наши папы свирепо смотрят на нас. Мы у доски. Доска разделена на две половинки. На одной пишет Винт, на другой — я. Винт отписался быстро, написал: «Улица Радости», — стоит, в окно смотрит. Я пишу: «Улица Энтузиастов, Жертв, Славы, Мировой цивилизации…»

Голос Лины Романовны:

— Почему мировой цивилизации?

Смотрю на отца, он для подсказки трогает ремень на брюках.

— Потому что пора нам вступать в мировую цивилизацию, хватит быть валенками…

Лина кивает, папа счастлив. Тоска — задавиться.

Пишу: «Демократии, Свободы, Конституции…»

Винт нашел меня у реки. Я сидел на перилах моста, речка текла мимо. И весь наш городок виден был отсюда, снизу, очень хорошо. На другой стороне реки на низких берегах паслись коровы. Винт подошел, встал рядом.

— Ладно тебе, Кухня, — говорит он. — Подумаешь!..

Мне представлялось: звонили колокола в разрушенных наших колокольнях. В город вступила дружина князя Удачи Андреевича Волкохищной Собаки. Все такие молодцы. Впереди совсем молоденький, безбородый князь. За ним дружинники. На многих порвана и окровавлена одежда, серые, в грязных разводах пыльные лица. Мальчишки бежали рядом, как мы теперь за военным оркестром в День Победы. Люди высыпали из домов, плакали, смеялись. Плакали, глядя на телеги с погибшими воинами. Смеялись над чуднó одетыми пленными. Жалкой кучкой плелись они за победной дружиной…