Дворец иллюзий

37 Филин

После смерти Карны мне больше не хотелось подниматься на холм. Война перестала интересовать меня. Я не хотела, чтобы кто-нибудь понял это, и поэтому продолжала туда ходить. Однако оказавшись на вершине, я падала на землю, закрывала глаза и разумом уносилась далеко от происходящего.

Только теперь я поняла, что главная причина, по которой я согласилась принять дар всевидящего ока, — это возможность увидеть Карну в иной ипостаси. Мне захотелось делать то, что никак не удавалось обычным способом — разгадать его загадку. И мне это удалось, я поняла этого человека, его благородство, верность, гордость, гнев, молчаливую покорность несправедливости судьбы, его умение прощать. Но груз знания, которое я не могла ни с кем разделить, казалось, вот-вот раздавит меня.

Мы надеялись, что после гибели Карны войне придет конец, но Дурьодхана отказался сдаться. Как он мог сдаться? Он говорил Ашваттхаме, единственному оставшемуся в живых другу:

— Как могу я, став однажды властителем всей земли, вкусив всех радостей жизни и безграничной власти, приползти к ненавистной родне с мольбами о пощаде?

Впервые в жизни я разделяла его убеждения. Любой вариант окончания войны, кроме смерти в бою, стал бы бесславным падением для принца Каурава.

Я закрыла глаза, но уникальное зрение, дарованное Вьясой, не покидало меня.

Я увидела, как от оружия Юдхиштхиры погиб Салья, последним возглавивший вражескую армию. С последним вздохом он благословил племянника, не подозревая, что этим лишь усугубляет чувство вины, с которым предстоит жить царю. Я видела, как были взорваны последние колесницы войска Кауравов, истреблены последние конные и пешие солдаты. В живых остались лишь четыре воина: Дурьодхана, Крипа, Критаварма и Ашватхама. Израненный, объятый горем царь вошел в озеро, произнося мантру, которая позволила бы ему побыть под водой и восстановить силы. Но шпионы Пандавов выследили его, и братья тотчас прибыли к озеру и вызвали Дурьодхану на финальную битву. Принц Каурава покинул убежище, поступить иначе ему не позволяла гордость.

Завершающее сражение произошло на равнине Самантапанчака, которая раньше была священным местом, а ныне являла собой пепелище. Вокруг моих мужей простиралась бесплодная, серая пустошь с зияющими дырами от взорванных магических снарядов. От деревьев остались лишь голые, обугленные стволы. Ничто не напоминало о многочисленных птицах и животных, которые раньше в изобилии водились в этих местах еще пару недель назад. Лишь стервятники восседали на мертвых ветках в леденящей душу тишине. Вот что мы сделали с нашей землей.

Накула взял слово:

— Вы все знаете вашего Старшего Брата: его благородство достойно восхищения, но он не всегда продумывает последствия своих действий до конца.

И вот он сказал Дурьодхане:

— Силы твои на исходе, а ты здесь один против пятерых, это не честно. Почему бы тебе не сразиться в дуэли с одним из нас? Ты можешь выбрать противника и оружие. Тот, кто победит, будет править в Хастинапуре.

Мы уставились на него, немного шокированные. Мы знали, что никто из нас, кроме Бхимы, не был равен Дурьодхане в бою, тем более если он выберет драться гадой[29], что, несомненно, он и сделает, поскольку это его любимое оружие.

Кришна был в ярости. Он сказал Старшему Брату:

— Ты глупец! Миллионы людей погибли за последние несколько дней, чтобы защитить тебя от Дурьодханы. Твои братья многократно рисковали жизнями, чтобы обеспечить твою победу. Панчаали плакала и молилась об этом моменте в течение тринадцати лет лишений и унижений. Я сам нарушал священный закон, чтобы помочь тебе. Теперь ты отбрасываешь это все одним великодушным жестом? Ты знаешь, что Дурьодхана обучился мастерству гада-юдда у моего брата Баларамы, величайшего в мире мастера боя на булавах? Ни один человек в мире не мог победить его в таком бою. Тебе следовало просто убить его, когда у тебя был такой шанс.

Все могло обернуться гораздо хуже, но нас спасло высокомерие Дурьодханы. Он сказал:

— Никто из вас не ровня мне, кроме, может быть, Бхишмы. Я вызываю его на дуэль. Когда я убью его, я докажу свое право на царство и получу удовольствие от хорошей битвы.

Мы все вздохнули с облегчением, но наша радость была кратковременной. Как только они начали сражаться, мы все поняли, в какой хорошей форме был Дурьодхана, с какой легкостью и грациозностью он уворачивался от ударов Бхимы, как коварно он атаковал. Мы вспомнили сведения от наших шпионов. Много лет назад оружейники изготовили железную статую Бхимы по его заказу. Каждую ночь он тренировался на ней, и с каждым ударом росла его ненависть к двоюродному брату. Он даже привез эту статую с собой на Курукшетру.

И сегодня он призвал всю свою ненависть, которая давала ему сил. У Бхимы не было столько злости, чтобы противостоять этой силе. Они сражались час, два, Бхима начал уставать. Дурьодхана нанес ему удар в грудь такой силы, что брат покачнулся и чуть не упал. Придя в себя, он ударил Дурьодхану в плечо изо всех сил. Этот удар раскрошил бы кости любого человека, но Дурьодхана даже не вздрогнул. И тут мы вспомнили другие сведения шпионов: перед началом войны мать Дурьодханы, Гандхари, попросила его предстать перед ней обнаженным (из скромности он все же надел набедренную повязку). Она сняла свою повязку с глаз и своей силой даровала непобедимость тем частям его тела, которых коснулся ее взгляд.

Каковы были шансы Бхимы победить?

Даже Кришна выглядел встревоженным. Он прошептал что-то Арджуне, который поймал взгляд Бхимы и хлопнул себя по бедру. Этот жест показался брату знакомым. Тем позорным днем в сабхе, когда Дурьодхана обнажил свое бедро и пригласил тебя пойти с ним, Бхима дал клятву отомстить.

И он отомстил. Он сделал выпад вперед, направляя свою гаду на Дурьодхану. Дурьодхана подпрыгнул, чтобы избежать столкновения, но Бхима сделал ложный выпад. Он обернулся и нанес удар, метя в верхнюю часть его бедер, и со звуком удара молнии сломал их. Дуэль была окончена.

Мы пришли в восторг и ужас одновременно. Бхима нарушил самый священный закон гада-юддхи, нанеся удар ниже пояса. Это не могло остаться безнаказанным. Небо окрасилось в черный цвет, земля содрогнулась. Это почувствовали даже женщины в шатре. Баларама — упоминала ли я, что в какой-то момент он присоединился к нам? — был в бешенстве.

Он пришел за Бхимой, угрожая смертью, и остановился, только когда Кришна схватил его за руки, умоляя успокоиться. Прежде чем уйти, Баларама сказал Бхиме:

— За то, что ты поступил так недостойно, Дурьодхана будет воспет как лучший из воинов, он попадет на небеса, в то время как тебя ждет вечный позор!

Бхима понуро опустил голову, но внутри он негодовал от возмущения. Он сказал:

— Я не сожалею о своем поступке, я сделал это ради Юдхиштхиры, у которого Дурьодхана обманом отобрал наследство, и за Панчаали, которой он нанес невыносимое оскорбление. Какова была бы мне цена, если бы я не сдержал клятву, данную ей?

Вы спросите, что на это ответил Кришна?

Когда Дурьодхана проклял его за то, что он научил нас, как выиграть войну с помощью нечестных приемов, он улыбнулся и сказал:

— Я забочусь о том, что мне дорого, так, как умею. В тот момент, когда Панчаали перестала сопротивляться Духшасане и призвала меня на помощь, в тот момент был подписан твой смертный приговор. И если и есть грех в том, что я совершил, то я понесу за него наказание ради нее.

— Что случилось, почему ты плачешь? Я сказал что-то не то? Теперь ты смеешься? О женщины! Мне никогда их не понять.

Той ночью, следуя древнему закону, мы остались ночевать в разных местах: Кришна и мои мужья — в захваченном лагере Кауравов, как победители. Дхри, Сикханди, пять моих сыновей и горстка солдат, которые выжили в побоище, спали в лагере Пандавов. Как я желала присоединиться к ним, как много мне хотелось им сказать и услышать. Кроме того, мне хотелось прикоснуться к моим мальчикам, почувствовать их ноги, руки и лица, провести рукой по их ранам. Только тогда бы я поверила до конца в то, что ужасы этой войны позади, и что мои сыновья остались живы. Я поклялась, что буду лучшей матерью для них отныне, даря им все свое внимание в попытке восстановить отношения, которыми я пренебрегала в последние годы. Но я должна была быть терпеливой и оставаться с женщинами еще одну долгую ночь.

Женщины были слишком возбуждены, чтобы спать, так как до поздней ночи готовили пир победителям. Да, он будет окрашен печалью, но все же эта ужасная война подошла к концу. Даже Уттара повеселела. Ребенок шевельнулся сегодня в первый раз, что мы приняли за хороший знак. Скатывая пончики из сладкого теста, я мысленно благодарила богов за то, что люди, которых я любила больше всего (кроме одного), остались в живых. Я была настолько удачливее всех остальных женщин: Субхадра, Уттара, Кунти, Хидимба, которая сейчас была далеко, но уже, наверное, получила новости о гибели своего единственного сына. И Гандхари, которая будет оплакивать смерть всех своих ста сыновей. Мрачная мысль пришла мне в голову: я, главная причина всего этого разрушения, не имела права на такое счастье. Я начала говорить и смеяться громче, суетясь на кухне, но эта мысль не оставляла меня.

Я ушла спать последней, и мне приснился сон, непохожий на все предыдущие. В нем я была мужчиной, не знаю, кем он был, хотя я чувствовала его ярость и отчаяние. Был ли это Дурьодхана? Нет. Я ползла на животе в ночи по равнине, и найдя разорванное тело, оплакивала его. Я была принцем Кауравой, и мой царь, еще живой, бился в агонии. Как несправедливо его повергли в это жалкое состояние! Я пообещал ему отомстить (эти слова были так привычны моему языку) и отполз в тень деревьев, чтобы обдумать план мести. У меня не было ни армии, ни колесницы, ни лошади, ни отца, который мог бы направить меня (да, они жестоко расправились с ним). Два моих товарища, такие же израненные, изнуренные, спали рядом со мной, но отчаяние не давало мне покоя. Я долго смотрел на сплетение ветвей над моей головой, где находилось гнездо со спящими воронятами. Я видел, как из ночи появился филин. (Где же я могла видеть его раньше?)

Он спланировал вниз так же тихо, как смерть, которую принес. Он убил всех воронят во сне, затем исчез в тумане.

Теперь я знал, что должен делать. Я разбудил своих спутников, когда они увидели мое лицо, они подумали, что я сошел с ума.

— Успокойся, Ашватхама, — умоляли они.

Но я не мог успокоиться и рассказал им о своем плане. Заметив ужас в их глазах, я понял, что план хорош. Они пытались спорить со мной, но я напомнил об их клятве, данной нашему царю. Когда я выдвинулся в путь, они последовали за мной, и я знал, что они подчинятся.

Крича и молотя руками, я проснулась в шатре женщин. Не сумев успокоить меня, мои слуги побежали за другими царицами. Кунти объявила, что я одержима нечистым духом, и приказала принести красный перец чили, который она сожгла на огне, заставив всех нас кашлять. Субхадра сбрызнула водой мое лицо и запела молитву. Уттара смотрела с порога, обхватив руками живот, с беспокойством на лице. Я протолкнулась через них всех, не заботясь о том, что была еще в сари для сна, и стала звать колесницу и стражу.

Ночной туман рассеялся. Я слишком долго блуждала в лабиринтах сна.

Когда мы достигли его, лагерь Пандавов горел. Несколько слуг бегали там и здесь, плача, пытаясь вытащить тела. Наша стража потушила пожар и помогла собрать мертвых. Они привели ко мне человека. Он упал к моим ногам, нечленораздельно бормоча что-то от страха. Сквозь сажу и синяки я узнала его: это был возничий Дхри. Дхри признался мне когда-то, что доверяет ему свою жизнь. Он сумел сохранить моего брата в безопасности во время бойни на Курукшетре.

Он рассказал мне, что Ашватхама прокрался в лагерь и одолел моего спящего брата. Когда Дхри умолял его дать ему шанс умереть в бою, он рассмеялся смехом одержимого и начал душить его.

Задыхаясь, мой брат умолял:

— По крайней мере, убей меня оружием и позволь мне принять достойный воина конец!

Ашватхама отвечал:

— Какой еще конец больше подойдет человеку, который убил своего учителя, когда тот опустил свое оружие? Я прослежу, чтобы ты умер таким способом, который обеспечит тебе дорогу в ад.

Он пинал моего бесчувственного брата, пока тот не умер.

— Он был сильным и кровожадным, как ракшаса, — плакал человек. — И, подобно им, он набросился ночью без предупреждения. К тому времени, как мы поняли, что он в лагере, он уже успел убить твоего брата Сикханди и всех пятерых твоих детей. Если бы только он убил и меня тоже…

Мои уши отказывались слушать дальше, или, может, это мой разум помутился. Я прошла туда, где они сложили тела. Лицо Дхри было таким распухшим и все покрыто синяками, что я не сразу узнала его. Я села и положила его голову себе на колени. Я попросила стражу поместить моих мертвых детей вокруг меня и принести Сикханди. Его длинные волосы были вырваны. Я провела рукой по его израненной коже, онемев от горя настолько, что не могла даже заплакать. Окровавленные уста моих сыновей были открыты, словно они все еще кричали.

Часть меня кричала тоже, но не издавая ни единого звука. Почему это случилось со мной теперь, после всех моих страданий, когда я уже думала, что мои беды наконец закончились? Но в глубине души я понимала: та, которая посеяла месть, должна теперь пожинать ее кровавые плоды. Разве ты не приложила руку к превращению Ашватхамы в монстра, каким он стал сегодня? Но в то же время я отказывалась верить в то, что видела, чего касалась. Я ждала, что все исчезнет — так, как исчезают обрывки сновидений по утрам. Когда же этого не произошло, мой разум отделился от тела и улетел. Я снова была девочкой в Кампилии, за занавеской шепотом подсказывая Дхри слова из его уроков, которые он не мог вспомнить. Позже, на нашей уединенной террасе, я заслушиваюсь его словами, когда он объясняет мне правила справедливой войны. Я смотрю, как Сикханди идет ко мне по мраморному полу моей комнаты; я слушаю, как он рассказывает мне о страданиях в своей прошлой жизни, когда он был Амбой. У наших ворот я держу его мозолистые руки и умоляю не покидать нас. Повзрослев, я бегу за моими детьми в садах Дворца иллюзий, браня их за какие-то детские шалости, а они уворачиваются, смеясь. Один из них срывает цветок апараджиты и прикалывает его мне к волосам. Я ловлю его на руки. Я никогда и ни за что не отпущу ни одного из них.

Но флейта звала и звала меня, нежно, но настойчиво, не желая дать мне отдохнуть. Я кричала, чтобы меня оставили в покое. Я слишком устала, а мир был слишком жестоким. Но ее навязчивые звуки поймали меня и потянули обратно через пропасть. Когда я проснулась (уместно ли тут слово проснуться?), Кришна водил руками у меня над лицом.

— Будь сильной! — сказал он. — Такова природа войны, и ты не единственная, кто испытал ее удар. Как победитель, ты не можешь принять такое забвение. Множество обязанностей ожидает тебя. Мы поговорим об этом снова, но сейчас я должен тебя покинуть. Бхима уже пустился в погоню за Ашватхамой, Арджуна и я должны помочь ему, иначе Ашватхама убьет и его тоже.

Они настигли Ашватхаму возле Ганга, куда он бежал, рассказав умирающему Дурьодхану, что он сделал. Ашватхама бился с Арджуной, направив против него всю силу своего отчаяния, а когда стало ясно, что он не сможет победить, он высвободил страшное оружие — Брахмастру, и произнес:

— Да избавится земля от семени Пандавов.

Арджуна нанес ответный удар, послав навстречу свою собственную астру.

Вьяса пишет: «Когда огни перечеркнули небо, океаны начали испаряться, а горы рушиться. Мужчины и звери закричали в ужасе от того, что ткань мира должна была вот-вот порваться. Наблюдая со стороны истории, я был вынужден вмешаться, хоть это и не мой выбор. Я шагнул между огнями и поднял руки. Силой моего искупления на мгновение астры были обездвижены. Я упрекнул воинов в том, что они забыли себя и свои обязанности по отношению к земле-богине. Я потребовал, чтобы они сложили оружие».

Арджуна повиновался, но Ашватхама Испорченный (как его будут называть отныне) уже не обладал властью отозвать свою астру назад. Пока он бормотал бесполезные рифмы, она направилась на нерожденного ребенка в утробе Уттары. В своем шатре женщины увидели зарево в небе.

Воздух стал таким горячим, что больно было дышать. Женщины не знали, что приближалось к ним и почему. Субхадра метнулась к Уттаре — Уттаре, которая носила в себе единственную надежду Пандавов — и воззвала к Кришне. Последним, что она почувствовала перед тем, как упасть в обморок, была туманная стена прохлады вокруг них. Так Парикшит, которого Юдхиштхира посадит на трон в Хастинапуре тридцать шесть лет спустя, был спасен.

Когда Бхима вернулся, он вложил мне в руку самую дорогую вещь, которой владел Ашватхама, — легендарный драгоценный камень, который был помещен богами ему на лоб в золотые дни его жизни. Камень обладал силой защищать своего владельца от оружия, болезней и голода. Я смотрела на драгоценность, переливающуюся всеми цветами в моей руке, с окровавленными краями, потому что Бхима вырвал ее из Ашватхамы. Когда-то я почувствовала бы восторг, овладев таким уникальным предметом. Я поместила бы его на самом видном месте во Дворце иллюзий. Сегодня в нем было не больше смысла, чем в куске глины. Хуже того: каждая из ее сверкающих граней, казалось, отражает лицо одного из моих близких людей в муках смерти.

Мне хотелось убрать ее подальше из поля зрения, но я знала, что Бхима в тяжелом бою отнял это у Ашватхамы, надеясь утешить меня. Чтобы угодить Бхиме, я отдала драгоценность Юдхиштхиру и попросила его носить ее в своей короне. Он взял ее, но на лице его отражалась странная апатия. Я видела, что он принимает ее только потому, что я его об этом попросила. У меня закружилась голова. Казалось, что время запульсировало вокруг меня, словно ветер поднял рябь на воде. Я увидела, что так мы и проживем следующие десятилетия, принуждая себя к тому или иному ожидаемому действию, надеясь принести друг другу хоть крупицу счастья, тщательно исполняя свой долг. Но в лучшем случае это принесет слабое утешение. Счастье, как озорная птичка, прыгающая с ветки на ветку, по-прежнему будет ускользать от нас. Последние слова Дурьодханы, сказанные Юдхиштхире, эхом звучат в моей голове: «Я ухожу на небеса, чтобы наслаждаться всеми его радостями со своими друзьями. Ты же будешь править царством, населенным вдовами и сиротами, и просыпаться каждое утро, чувствуя горечь утрат. Так кто же из нас победитель, а кто побежденный?»