Дворец вечности

Глава 1

Джервез Фаррел не сразу понял, что его разбудило.

Он лежал на боку, сонно глядя на высокие окна, за которыми сине-черный в утреннем холоде океан прочерчивался белыми гребнями пены. В утреннем свете следы ног на бледно-зеленом ковре спальни казались слабыми серебряными полосами. В комнате было тихо. Что же встревожило его? Он расслабился, так как здесь не было страшного сна от вибрации пистолета в его руке, о мертвом окровавленном теле, навалившемся на него.

Мысли Фаррела отвлеклись от жуткого мига в швейцарской и переключились на яркие сцены свадьбы, состоявшейся пять дней назад. Жаль, что Мелисса была так нетерпелива — путешествие на Землю и церемония в столичной церкви Берлина запомнились бы на всю жизнь.

Тем не менее факт, что он женился на посту и даже не просил отпуск на медовый месяц, произведет благоприятное впечатление там где надо. А нетерпение Мелиссы само по себе было комплиментом, даже если ее последующие действия были слегка разочаровывающими. Ясно, что ее нужно ласково, осторожно обучать, прежде чем ее великолепное тело отдаст то, на что оно способно. Мысль о теплой тяжести ее грудей тайно опустилась в его руки и через давление на пальцы включила голодный позыв в его теле.

Он перекатился на спину и тут только понял, что его встревожило: Мелиссы не было.

Он задумчиво уставился в потолок. Уже третий раз за эти пять дней о просыпался и обнаруживал, что он в постели один, и это было странно. Он тихо поднялся и толкнул дверь в гардеробную Мелиссы. Комната была пуста.

Он прошел через нее в ванную. Мелисса согнулась над раковиной; ее рвало, полосы слез тянулись по щекам.

— Милая, что с тобой?

Он подошел к ней.

— Ничего.

Она выпрямилась и улыбнулась.

Ее реакция показалась Фаррелу совершенно неестественной. Нечто чудовищное возникло в его мозгу.

— Ты больна? Что с тобой?

— Ничего, — Мелисса продолжала безнадежно улыбаться. — Нервы, наверное. Сейчас все пройдет.

— Это случается каждое утро, — обвиняюще сказал он.

— Не глупи.

Мелисса пыталась обойти его голое тело. Он схватил ее за плечи одной рукой, а другой рванул черную дымку ее ночной сорочки вниз, до талии. Вены на ее грудях казались синими в утреннем свете, а припухшие соски имели коричневый оттенок.

Пол в ванной закачался под ногами Фаррела, а рука стала размахиваться в жестоких шлепках ладонью, в то время как все его сознание утонуло в резких регулярных звуках, вырывавшихся из его легких, которые нагнетали воздух, как архаические кузнечные мехи.

Когда к нему вернулся здравый смысл, он отвел Мелиссу в спальню, уложил в постель и с ледяной заботливостью укрыл простыней отпечатки ладони на ее теле.

Дрожащими пальцами он взял сигару из ящичка на ночном столике и закурил. Мелисса плакала, но без надрыва, и Фаррелу показалось, что случившееся принесло ей облегчение.

— Кто отец.? — Он старался говорить спокойно.

— Это все в прошлом. Я хочу забыть его имя.

— Ясно. — Фаррел разглядывал пепел сигары. — Избавься от плода.

— Нет!

Мелисса нервно засмеялась, и Фаррел вдруг испугался ее.

— У тебя нет выбора.

— Разве?

Фаррел подумал о реакции его семьи, экзальтированной, безжалостной, и о препятствиях, которые уже вставали на его пути, пока он шел долгой одинокой дорогой, которая, как знал он один, могла привести его на пост Верховного Президента.

— Ладно, — сказал он наконец, — оставляй ублюдка. Но имей в виду: в твоих же интересах было бы избавиться от него сейчас.

Хелберт Фаррел родился в госпитале военной базы на Церуле ранним сентябрьским утром. Роды прошли легко и без осложнений, и через два дня Мелисса вышла из госпиталя и въехала в белую виллу, которую ее муж построил на южных утесах Центра. Джервез Фаррел встретил появление ребенка с большим энтузиазмом. В редких случаях, при необходимости, он объяснял друзьям-офицерам раннее появление ребенка тем обстоятельством, что жил под одной крышей с Мелиссой за два месяца до брака. Он гордо позировал перед камерами армейского отдела общественных отношений, подняв ребенка над головой или над балюстрадой балкона своего дома. Он ни разу не уронил Хелберта, но Мелисса постоянно следила за ним тревожными глазами. А к тому времени, когда мальчику исполнился год, у нее был рассеянный, отсутствующий взгляд полностью отошедшей от жизни женщины.

Глава 2

Возможно, присутствие учительницы спасет его. Хэл Фаррел не был уверен, но надеялся на это со всем жаром, на какой способен шестилетний мальчик.

Он влез в пижаму, пошел в ванную и стал чистить зубы, относясь с большой осторожностью к выпадающему переднему зубу. Если резко задеть его, щетина может попасть между десной и основанием зуба. Это всегда больно и ведет к неприятностям, потому что от любой боли Хэла рвало. Даже мысль о боли вызывала у него легкое головокружение. Разумно предполагая, что зуб когда-нибудь выпадет, Хэл вышел из ванной.

Чтобы спуститься вниз, ему надо было пройти мимо собственной спальни. Он задержался, и у него пересохло в горле, потому что в спальне темнели неопределенные предметы. В его мозгу мелькнуло новое стихотворение, которое Билли Софер принес сегодня из школы. Несмотря на уверения Билли во время переговоров о цене, слова, казалось, сейчас утратили свою магию. Но кроме них у него ничего не было, и он благоговейно прошептал:

Раз, два, три, Ты не можешь тронуть меня.

Во имя Джей Си, Ты не можешь тронуть меня!

На последнем слове он промчался мимо спальни и заторопился вниз, едва касаясь ступеней. У двери гостиной он остановился перевести дыхание и услышал чистый мелодичный голос мисс Пельгрейв.

— Я знаю, что Хэл очень взвинчен, полковник Фаррел, — говорила она, в этом все дело. Я уверена, что пребывание в детской драматической группе поможет ему расслабиться. В конце концов сценическая игра всегда признавалась прекрасной терапией для…

— Терапия! — Отец пренебрежительно засмеялся. — Мой сын не душевнобольной.

— Я и не говорю этого, полковник. Просто у него такие способности к речи, что это будет хорошей отдушиной для него. Вы знаете, что его успехи в устной передаче и в чтении далеко превосходят…

— Хэл может и дома говорить и читать, сколько угодно.

— Но для Хэла было бы очень хорошо получить чуточку больше, — сказала мать, и сердце Хэла подпрыгнуло от радости. Может быть, ему все-таки разрешат ходить в общественный центр.

— Мы ценим вашу заинтересованность, мисс Пельгрейв, — продолжал отец небрежно, — но мы понимаем особые проблемы нашего сына лучше, чем простите меня — тот, кто видит его час в день.

Чувствуя конец разговора по голосу отца, Хэл решил, что должен немедленно войти, если он хочет сказать "спокойной ночи", пока мисс Пельгрейв еще не ушла. Он открыл дверь. Трое взрослых сидели за круглым кофейным столиком. Мисс Пельгрейв повернула темную полированную голову к Хэлу и улыбнулась совсем по-другому, не так, как в классе.

— Я… я пошел спать, — сказал Хэл, остановившись на пороге.

— Тебе еще рано.

Отец смотрел на него, размешивая кофе, а мать застыла, протянув руку за ломтиком кекса с выражением сосредоточенности на бледном пухлом лице.

— Устал?

— Да. Ну… Спокойной ночи.

— Минутку, парень. — Отец засмеялся, белки глаз ярко блестели на его темном лице. — А где наш поцелуй на ночь?

Хэл понял, что его планы провалились. Он сначала подошел к матери. Она на миг прижала его к массивным склонам груди, и он почувствовал, что ее челюсти уже готовы жевать. Жевала она беспрерывно, днем и ночью. Она поцеловала Хэла липкими и сладкими губами. Хэл повернулся к отцу. Тот обнял его с притворно-дружеской грубостью, прижал колючий подбородок к щеке Хэла и зашептал страшные слова:

— Они ждут тебя наверху, я видел их.

Хэл бросил взгляд на мать, мысленно умоляя ее услышать слова отца, но она с хмурой сосредоточенностью выбирала второй кусок кекса. Когда-то, вспомнил он, она, казалось, верила ему, когда он рассказывал, что говорит отец, и поднимался страшный скандал, но теперь ее мысли где-то витали, и Хэл перестал ей жаловаться.

— Спокойной ночи, Хэл.

Мисс Пельгрейв улыбалась, и ему так хотелось, чтобы она взяла его с собой.

— Спокойной ночи.

Он медленно вышел и стал подниматься наверх, в свою комнату. В ней было темно, и только с лестничной площадки доходил слабый свет. Хэл снова пропел новое стихотворение, подбежал к постели и забился под простыни.

Комната выглядела уютно в тусклом оранжевом свете, но Хэл насторожил уши и через несколько секунд услышал хорошо знакомый звук внизу: отец вышел из гостиной и пошел через холл, выключая свет. Свет на площадке мигнул, и комната наполнилась тьмой. Хэл не издал ни звука, не пытался включить лампу у постели — он слишком хорошо знал, какое наказание полагается мальчикам, которые боятся темноты.

Он натянул простыню на голову, и тут же услышал слабый, шипящий, булькающий звук, говорящий о том, что они собрались у его постели: безголовые мужчины и женщины, вышедшие из стен.

Они были реальны, Хэл знал это. Они все стояли вокруг него. Их одежда была пропитана кровью, бьющей из трубок в их шеях. Когда они впервые вышли из стен, Хэл подумал, что это страшный сон, и рассказал отцу, ища поддержки. Лицо отца стало угрюмым, обвиняющим.

— Мальчиков, рожденных в грехе, — сказал он, — безголовые люди окружают каждую ночь. Это наказание за грех.

И с тех пор Хэл слышал их, даже когда не спал, и понимал, что он, наверное, и впрямь большой грешник.

Однажды днем, когда военные новости были плохими — в первый раз сиккенский управляемый снаряд пробился через защитные экраны Федерации и взорвал планету, — отец напился, целовал Хэла и говорил, рыдая, что безголовые люди — всего лишь дурной сон. Но потом Хэл слышал другое…

Свернувшись клубочком под простыней, он чувствовал, что ужасные фигуры снова толпятся у его кровати, и спасся тем, что снова вызвал защитника.

Мак занимал удивительно двусмысленное положение в схеме существования Хэла. Он был так же реален, как и безголовые, но и нереален, потому что его можно было вызвать или удалить по желанию; он был отдельной личностью, но временами он и Хэл были одним. Мак был черноволосый, серьезный, очень сильный, его руки были почти такой же толщины, как тело Хэла, и он решительно ничего не боялся в мире, не боялся даже сиккенов, даже ночных посетителей.

Безголовые могли приходить в комнату, но больше ничего не могли делать, потому что Мак-Хэл принес странное ружье с толстым барабаном, которое никогда не промахивалось, даже если Мак бежал и одной рукой стрелял, а другой тащил Хэла для безопасности.

Удовлетворенный, насколько это было для него возможно, Хэл погрузился в беспокойный сон.

Он проснулся от прикосновения холодных пальцев, обхвативших его и поднимавших из теплой постели.

— Я передумал, — закричал Хэл, отбиваясь, — я не хочу никакого…

— Чего — никакого?

— Мороже… — Хэл замолчал, когда узнал голос матери.

Смутно ощущая, что он только что избежал страшной опасности, он позволил ей надеть на него белье и прочую одежду, а сам в это время зевал, жмурился и пытался вылезти, как бабочка из кокона, в другой день.

— Ты слабо завязываешь туфли, я сам завяжу.

— Хорошо, сынок, но поторопись.

Услышав что-то необычное в голосе матери, Хэл внимательно поглядел на нее. Жирное лицо было бледнее обычного, глаза красные. Внезапно, встревоженно, он взглянул на часы: чуть больше шести.

— Лисса!

— Да, сынок?

— В чем дело?

— Ничего. Твоя тетя Бетия останется у нас на некоторое время. Правда, мило?

— Да, пожалуй, — неуверенно сказал он. Бетия была на четыре года старше его, и он злился, что у нее взрослый титул — тетя. Он встречался с ней в среднем раз в год и не имел особенного желания увидеть ее снова. Но у него были подозрения, что случилось что-то неладное.

— А дед Гренобль тоже приедет?

— Нет.

Слово было почти рыданием, и Хэл неожиданно понял, что случилось.

— Он умер?

— Да.

Хэл вспомнил далекую и непонятную фигуру деда.

— Кто его убил?

— Хэл! — Мать взяла его за руку. — Люди могут умереть и без того, чтобы их кто-нибудь убивал.

— Могут?

Хэл бегло рассмотрел эту идею, но отбросил ее, как явное вранье, на чем, похоже, держится вся структура общества взрослых. Он знал, что жизнь бесконечна, если какая-нибудь сила не оборвет ее. Темная сила. Хэл позволил отвести себя вниз, где ему дали горячего молока и пирожков. Отца не было. Через несколько минут армейский лимузин с заспанным солдатом за рулем подъехал к дому.

Хэл сел с матерью на заднее сиденье, и они поехали, не дав никаких указаний шоферу. Хэл занялся механикой движения, громоздкой и бессмысленной механикой развивающегося мира. Он прижался к матери и следил, как заря гасит лунные обломки, пока машина мчалась на север, к Центру.

Внезапно с ним оказался Мак — или он сам стал Маком, — Хэл не знал этого точно и удивился, потому что здесь не было опасности. Затем он вспомнил, что Мак в последнее время стал появляться чаще, и каждый раз было ощущение, что важное, большое дело осталось несделанным. От Мака Хэл и научился называть мать Лиссой — так он думал о ней, когда был Хэлом-Маком, но называл ее так нечасто, потому что это имя, казалось, пугало и расстраивало ее.

На этот раз присутствие Мака ощущалось сильнее, чем раньше, и Хэл сделал так, как советовал доктор Шроутер, когда Хэл в последний раз был в клинике: он постарался приблизиться к Маку, погрузиться полностью в его мозг до тех пор, пока мысли Мака не станут как бы его собственными. Первое, что он узнал, — Мак видел мать совсем другой. Она была гораздо тоньше, чем на самом деле, глаза ее были живыми и она умела смеяться.

Был также намек на любовь более чувственную, чем мог понять Хэл.

Очарованный, он погружался все глубже. Он начал чувствовать, как сила Мака вливается в его вены. Умственные горизонты колыхались и отступали, облачаясь в доспехи тайн и чудес Вселенной. Хэл-Мак возбужденно и неровно дышал, проникая дальше. Он видел космические корабли с черными крыльями, погибающих в сражении людей, затем пришло воспоминание о боли, и Хэл в страхе отступил…

Знакомое ощущение горячей мочи, текущей по ногам, вернуло его к действительности. Он пытался удержать поток, но не сладил с ним и вздрогнул, когда напряжение ушло из его тела.

— О, Хэл! — тревожно произнесла мать. — Ты опять обмочился?

— Оставь меня в покое. Все в порядке.

Он знал, что она обнаружит ложь, когда осмотрит гигроскопическое белье, но все что угодно лучше, чем бесполезная дискуссия. Мать решала любые проблемы, предлагая конфету. Хэл хмыкнул, заметив, что она лезет в карман своего пальто.

— Вот, сынок. Ты любишь шоколадные батоны? Ты не успел как следует позавтракать.

— Спасибо. — Он машинально взял подарок.

— Твой дедушка был стар и болен, Хэл. Он не хотел бы, чтобы ты расстраивался…

— Я вовсе не расстроен! — с жаром сказал Хэл. — Меня это мало беспокоит.

— Хэл! Так нельзя говорить!

— Но это правда. Раз он был таким старым и больным, для него самое лучшее…

— Хватит!

Хэл пожал плечами, когда шоколадный батон был выхвачен из его несопротивляющихся пальцев, и через секунду услышал шуршание: мать сдирала с батона обертку.

Мальчик прижался к толстой обивке лимузина и закрыл глаза.

Шофер подвез их к заднему фасаду большого шестиугольного дома и остановил машину у входа в частные апартаменты. Несмотря на ранний час, дом был полон света и движения. Хэл вышел из машины и остановился, дрожа на холодном пронизывающем ветру, пока мать тихо говорила что-то шоферу. Хэлу страшно не нравилась резиденция Администратора, и он обычно пользовался любыми уловками, чтобы избежать ее посещения.

— Миссис Фаррел! — В дверях появился один из людей, работавших у деда. — Прежде всего, позвольте мне принести вам соболезнования от меня лично и от всего штата.

— Спасибо. Мой муж сказал, что это произошло…

— Внезапно. Во сне, так что он не страдал. Я послал тахиограмму Президенту Гугу. И мы надеемся…

Хэла не интересовал этот разговор. Он поднялся в дом, позволил себе усесться в большое кресло, где его разглядывали с различной степенью интереса и доброжелательности разные безымянные люди, в то время, как его мать ушла с другими. Никто не предложил ему снять пальто, из чего он заключил, что его визит в большой дом должен быть коротким. Мать вернулась и опустилась на колени у кресла, глядя на сына усталыми глазами.

— Твой отец велел кому-то остаться дома с тобой и Бетией, так что он сейчас отвезет вас домой.

Хэл кивнул и сполз с кресла, направился было к двери, через которую вошел, но мать повернула его в противоположную сторону, к главному входу. Насколько он помнил, он никогда не бывал в холле главного входа, и поэтому удивился, что холл показался ему очень знакомым, но каким-то пугающим. Он оглядел мраморную колоннаду.

В заднем конце холла открылась дверь и появилась его тетка Бетия с чемоданчиком. Она показалось Хэлу слишком высокой и самостоятельной для ее десяти лет.

Волосы, строго зачесанные назад, выглядели гладкими, как лед. Она подошла к Хэлу, и ее глаза сверкнули обжигающим светом. Он подумал, что не хочет оставаться с ней.

— Хэлло, Бетия! — Хэл с изумлением услышал слова, выходящие из его рта, — их говорил Мак.

Рядом с ним открылась дверь. Появился отец, почти заполнивший проем своей высокой фигурой. В маленькой темной комнате позади него ничего не было видно, кроме стола, обожженного по краям сигаретами. Хэл почувствовал, что его мочевой пузырь снова открывается. Он всхлипнул и бросился через главную дверь в густой серый воздух. У крыльца стояла желтая машина отца. Он вскочил в нее одним головокружительным прыжком, захлопнул дверцу и сгорбился на заднем сиденье. Отрывочные образы закружились в его мозгу. Он услышал, как отец вежливо извиняется перед группой безымянных людей.

Через минуту отец открыл дверцу, подсадил Бетию и сел за руль.

— Здорово вышло. — Отец завел машину. Глаза его сверкали в зеркальце заднего обзора.

Хэл молчал. Его растянувшийся пузырь болезненно сокращался. Он искоса взглянул на Бетию, думая, что и она доставит ему унижение, но ее лицо выражало сострадание.

— Молчишь, а? — сквозь зубы продолжал отец. — Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя, когда проведешь в постели весь день.

Хэл вызывающе кивнул, но сердце его сжалось при мысли о последующих дне и ночи в темной комнате в окружении терпеливых булькающих фигур в промокшем от крови одеянии. Он закрыл лицо руками. Мучительное рыдание вырвалось из его горла, но тут рука Бетии просунулась между пуговицами его пальто. Хэл застыл в неподвижности, когда осторожные пальцы прошли под рубашкой До кожи его живота и без колебаний поползли вниз, под мокрые штанишки.

Секунда давления — и пальцы ушли, оставив за собой тепло, силу и безопасность. Хэл повернул голову и молча уставился на сказочно-идеальный профиль.

Когда машина подъехала к дому, Хэл спал.

Глава 3

В ожидании завтрака Хэл выдернул лист текущих новостей из факс-машины. Лист был сырым и прилипал к пальцам. Осторожно держа его, Хэл вернулся на кухню, разложил лист на столе и принялся читать.

Почти всю страницу заполняли военные сообщения и связанные с этим темы. Хэлу казалось, что на протяжении всей его восемнадцатилетней жизни известия неуклонно ухудшаются, и за последнее время пессимизм распространился повсюду. Когда Хэл ездил в Центр, в свой библейский класс, он чувствовал отчаяние, мятущееся по улицам, как черный ветер.

Все знали, что шестидесятипятилетний конфликт близится к концу и что человеческий род отмечен печатью исчезновения. Пропагандистская машина Федерации все еще функционировала в отрицательном смысле, так что никто не знал, сколько колонизированных миров осталось от первоначальной сотни, но точное их количество не имело значения. Простые люди читали свою судьбу в предзнаменованиях, считавшихся древними еще во времена Гомера. Продукты питания дорожали и стали менее разнообразными, вещи машинного производства — либо жалкими, либо вообще недоступными. Экстремисты всех мастей широко использовали митинги и ночные шествия.

Хэлу было неприятно читать военные известия: они вызывали у него ощущение, что какая-то большая и важная работа осталась невыполненной, и ощущение это достигло невыносимых пределов. Однако он постоянно просматривал газеты и телепередачи. Названия незнакомых планет вызывали обрывки воспоминаний. Иногда эти обрывки складывались в изображения чуждых ландшафтов, и всегда в этих случаях навязчивое ощущение важности, необходимости возрастало до того, что его череп готов был лопнуть. Но природа этого ощущения требовала от него оставаться в тени. Он должен был вступить в армию, но его забраковали по многим причинам, включая слабое зрение и безнадежно малый вес при его шестифутовом с лишним росте.

Библейские классы, похоже, служили надежным указателем на общественное настроение, особенно когда Хэл открыл, что за внешней уверенностью его наставников скрывалось сомнение и страх. Хэл знал, что его дух бессмертен, но не мог продвинуться в теологию настолько, чтобы иметь возможность аргументировать свою веру, а со временем его спокойное безразличие к смерти, как к абстрактной концепции или грубому факту, вообще или в частности, отвратило от него всех.

— Вы эмоциональный калека, — сказал ему румяный и обычно флегматичный священник, с отвращением глядя на него. — Вы не боитесь смерти лишь потому, что вы никогда не были живы.

Собрав свои блуждающие мысли, Хэл занялся газетой.

В заголовках на первых полосах сообщалось, что уничтожен еще один мир — третий за этот год. С сокращением границ Федерация стала усиливать нейтронные экраны, через которые не могло пройти, не взорвавшись, ни одно ядерное устройство. Однако сиккены, видимо, научились обходить эту защиту.

Во второй статье говорилось, что генерал Мелен полностью отстранен от работы как глава Проекта Талбека, где работало полмиллиона человек, а годовой бюджет исчислялся миллиардами. Мелен был последним в длинном последовательном ряду тех, кто брался за одну из наиболее мрачно-непродуктивных миссий войны — обмен хотя бы одной мыслью с сиккенами. Тахионные передачи чужаков перехватывались и изучались с особой тщательностью, и их язык был давно проанализирован и расшифрован. Вдоль границ Федерации были поставлены мощные передатчики, которые посылали передачи на сиккенском языке далеко в глубь чужой территории, но никакого ответа на них не было. На этой последней отчаянной стадии войны чувствовалось, что достижение хоть каких-то признаков общения могло бы означать прорыв, — но враг оставался не разгаданным.

Допрашивать пленных не представлялось возможным: повинуясь той же дикой этике, которая торопила сиккенов убивать пленников-людей, они никогда не позволяли взять себя живыми. Большая часть бюджета Талбека шла на развитие способов взять живых пленников, но никакая техника не помогала. Несколько чужаков без всяких признаков физических травм были найдены такими же мертвыми, как и остальные, видимо, они умели так управлять своей высокоразвитой нервной системой, что останавливали жизнь по своей воле.

Хэл перевернул страницу, когда неприятная пустота в желудке напомнила ему, что завтрак необычно запаздывает. Он заглянул в холодильник, но не нашел там ничего такого, что не требовало бы приготовления. Он несколько минут ходил по кухне, мечтая о том, чтобы век слуг никогда не кончался или чтобы Бетия была дома, на университетских каникулах. Раз или два у него мелькала мысль приготовить что-то самому, но глубокое отвращение ко всякого рода физической работе тут же отгоняло ее.

В конце концов он вышел к лестнице и окликнул мать.

Ответа не было. Он взглянул на часы — середина утра.

Он побежал наверх. Открыв дверь в ее комнату, он остановился на пороге и подозрительно понюхал. Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел руки матери, такие бледные на цветном покрывале. Он подошел к постели и увидел на полу тюбик успокоительного. Он поднял его и уже по весу понял, что тюбик пуст.

— Мать! — Он включил свет и встал на колени перед постелью. — Лисса!

— Хэл, — голос ее донесся как бы издалека, — не мешай мне спать.

— Я не могу дать тебе умереть.

Она повернула к нему глаза, ничего не выражающие, одурманенные наркотиком.

— Умереть? Кое-что ты можешь сделать для… в первый раз в своей… Она сделала усилие и закрыла глаза.

Хэл встал.

— Я позвоню отцу на базу.

— Твой отец… — Тень волнения прошла по ее когда-то красивому лицу, теперь заплывшему жиром, — твой отец не…

— Говори, Лисса.

Хэл ждал, прижав пальцы к дрожащим губам, но мать словно забыла о нем. Он схватился за телефон, но бросил его и вышел из комнаты. В его спальне был отводной телефон. Хэл набрал номер служебного кабинета отца, но сразу же повесил трубку. Дать Лиссе умереть? По ее желанию?

Не будет больше бесконечных стычек между ней и отцом, не будет взаимного разрушения, когда две змеи, запертые вместе, кусают друг друга ядовитыми челюстями, не будет самоунижающего тайного обжорства по вечерам, горьких ночей, шепота отца: "Скажи спасибо, что я не хожу по бабам…"

Хэл сел за стол, открыл папку и стал перебирать карточки, исписанные его тонким, с наклоном влево, почерком.

Это были заметки для книги, которую он начал писать в этом году, не попав в колледж. Книга называлась "Чудо вдохновения" и должна была играть двойную роль в его жизни: писать ее казалось лучшим приближением к болезненно-уклончивой миссии, возложенной на него, а продать ее было бы первым шагом к финансовой независимости, без чего он не мог уйти от отца.

В полной тишине дома воздушный поток, казалось, шипел в его ушах, как штормовые волны в бухте, и слова на карточках были чуждыми символами, лишенными смысла.

Глубоко вздохнув, Хэл заставил себя сосредоточиться, скрыться от образа черных рассыпавшихся волос. Карточки скользили и щелкали в его руках.

"Уильям Блейк, 1757–1827, английский поэт и художник. В своих произведениях перед смертью Блейк говорил, что поэзия была даром откуда-то; в свои последние часы он тянулся к карандашу и бумаге и, когда его жена просила отдохнуть, он крикнул: "Но это не мое! Это не мое!"

Джон Китс, 1795–1821, английский поэт-романтик, сказал в своей поэме «Гиперион», что описание Аполлона пришло к нему от удачи или магии: "Словно что-то дало мне его", — и уверял, что не понимал красоты выражений, пока не записал их, и был ошеломлен, потому что они казались сказанными кем-то другим.

Виктор Млкен, 2142–2238, марсианский математик и писатель, сказал о своем знаменитом тахионном методе трансформации: "Математика не моя. Она не принадлежит и никому другому, но я не мог не поверить. Образы возникали за моими глазами, и я лихорадочно выталкивал их на бумагу. Закончив, я был измучен и покрыт потом, но не от усилий творения, а от страха, что символы могут быть отняты у меня прежде, чем я запишу их".

Для дальнейшего исследования:

Роберт Льюис Стивенсон и «домовые» (маленький народ), которые, как он уверял, делали за него всю творческую работу; Моцарт: "В моем воображении возникают не последовательные части произведения, а я слышу его целиком"; Кекуле и формула бензола; Дельгадо — концепция световой культуры".

Через час Хэл отложил карточки и вставил лист бумаги в пишущую машинку. Великая истина, которую он хотел извлечь из своих исследований, казалось, подошла к нему ближе, чем когда-либо. Он чувствовал ее приближение. Его пальцы легли на клавиши машинки, и в нем возникло обширное напряжение, какое бывает перед оргазмом, дыхание участилось, сердце билось резкими толчками. Он самозабвенно следил, как его пальцы погружались в клавиши.

— Мелисса! — как взрыв гранаты донесся с площадки голос отца.

Хэл не слышал, как тот вошел в дом. Он вскочил, уронив стул и с горечью чувствуя, как гаснет и уходит внутренний свет. Дверь открылась, и на пороге появился Джервез Фаррел; его темное лицо было почти черным на подбородке, где тень бороды не могло уничтожить даже самое тщательное бритье. Его взгляд на секунду задержался на Хэле, а затем ушел в сторону.

— Где твоя мать?

— В постели, — холодно сказал Хэл. Он хотел что-то добавить, но не мог найти подходящих слов. Отец исчез.

Хэл, не двигаясь, ждал. Дверь снова открылась, отец вошел и подошел к столу. Хэл ошеломленно увидел, что слезы сделали белки глаз отца почти флюоресцирующими.

— Она умерла. Твоя мать умерла.

— Папа, я… — Хэл мучительно выталкивал слова, но его горло отказывалось слушаться. Как всегда, в минуты стресса кружащееся смущение разогнало силу мыслей, открывало органические клапаны и зажигало жаром щеки.

— Что? — Отец подошел ближе. — Ты знаешь.

— Па, я… я хотел…

— Почему ты ничего не сделал? Почему не вызвал меня? Что же это? Отец быстро пошел к двери, но остановился и оглянулся. — Никчемный ублюдок, — сказал он с угрозой и отвращением и вышел, хлопнув дверью.

— Она хотела умереть! — закричал Хэл вслед отцу. — Она хотела уйти от тебя!

В доме стояла тишина, и Хэл подумал было, что отец сошел вниз, но дверь снова стала открываться, медленно, дюйм за дюймом. Он инстинктивно попятился. В дверях появилось лицо Джервеза Фаррела; мускулы вокруг рта побелели от напряжения и оттянули губы дугой вниз.

— Ты знал… — металлически щелкнули слова, — раньше, чем она умерла.

Отец пошел вперед на негнущихся ногах, вытянув руки с согнутыми как когти пальцами. Хэл оглянулся с намерением убежать, но увидел, что зажат в угол. Он съежился, но затем, отчаянно взвыв, бросился на приближающуюся фигуру и взмахнул длинными руками. Отец принял удар, даже не моргнув. Одной рукой он схватил Хэла за отвороты куртки, а другой начал наносить по его лицу размеренные, ритуальные удары, какими Джервез Фаррел снимал с себя напряжение.

Кажется прошла целая вечность, прежде чем Хэл потерял сознание.

Глава 4

Первое нападение на Мнемозину произошло в год смерти Лиссы.

Миллионнотонный космический корабль стремительно вылетел с невероятной скоростью, превышающей скорость света в 30 000 раз, — вдвое больше, чем развивали корабли Федерации. Перекрещивающиеся веера тахионных радаров планеты уловили сиккенский корабль за десять световых лет. При нормальных обстоятельствах для реакции было бы достаточно времени, но фантастическая скорость корабля означала, что он пересечет орбиту планеты всего за двадцать восемь минут.

Корабль являл собой нечто новое в сиккенской стратегии. Однако штаб транслунной защиты смог сделать немедленно лишь кое-какие выводы. Направление корабля показывало, что Федерация обречена, а его потрясающая скорость, которая могла быть развита только с расстояния сотен световых лет, говорила, что защитные экраны врага сделаны не так уж плохо. Из этой скорости явствовало также, что корабль управляется либо автоматически, либо экипажем смертников, потому что он не мог затормозить для нормального приземления.

При такой скорости сиккены не нуждались в вооружении — корабль сам был оружием. Компьютер сообщил, что корабль пересечет орбиту Церулы точно в тот миг, когда планета будет занимать то же пространство. Миллион тонн материи столкнутся с планетой, заденут лунные осколки даже атмосферу, и тем самым при такой скорости существенно изменят пропорции своей энергетической массы и засушат все шесть планет системы Церулы.

Лишь очень немногие миры Федерации оказались в состоянии пережить такую атаку. Церула выжила, потому что имела возможность в короткое время взорвать более восьмисот ядерных устройств на пути чужого корабля и создать газовый барьер во много раз плотнее, чем межзвездная среда, через которую шел корабль. Разъеденный корабль купался в ядерном огне на протяжении двух световых лет, прежде чем его мощные блоки ослабли. Он попытался перейти из тахионной формы в релятивистский полет и исчез в далеком галактическом прошлом.

На самой Церуле гражданское население ничего не знало о случившемся медлительный свет будет целый год рисовать на небе след смерти чужака, но на военной базе шло лихорадочное обсуждение атаки. Было две вероятности, и обе неприятные: либо сиккены заострили внимание на Церуле как планирующем центре ведения войны, либо слепой случай привел их для испытания нового оружия сюда, в самое неподходящее, с точки зрения людей, место.

Вторая вероятность была немногим более утешительной, поскольку факт, что Церула уцелела, сделает ее обьектом нападения в будущем.

Услышав, что отец среди ночи отправился на базу, Хэл заподозрил, что готовится нечто серьезное. Он включил свет и поднес часы к глазам. Начало четвертого. Он снова лег, уже полностью проснувшись, и стал слушать, как океан терпеливо бьет утесы. Очки Хэла остались на подзеркальнике в другом конце комнаты, но читать все равно не хотелось, так что он пустил свой мозг в странствия. В самом Центре и во всех городах вдоль побережья люди, наверное, спят и пускают корабли снов по темным потокам ночи, не обращая внимания на волны, измеряющие жизнь.

Великая загадка — кратковременность жизни человека — не тянет его к непрерывной активности. Способность охотно отдаваться сну, этой ежедневной смерти, было лучшим указанием на бессмертие. Однако, если человеческий дух бессмертен, какова цель мимолетного физического существования?

Сто лет жизни, десять лет, один год — ничто против вечности, один виток так же хорош, как и другой. Однако больно сознавать, что сиккенские воины крадутся к Мнемозине и несут смерть всем мужчинам, женщинам и детям.

Возможно, какой-то аспект физической жизни превышает все другие соображения? Может быть, эволюция? Противоэнтропическая тенденция ко все более высоким ступеням организации ведет… ведет… Дыхание Хэла участилось, сердце заколотилось: он чувствовал, что его жаждущий мозг подходит к концепции, которая даст оправдание всей его жизни.

Хэл Фаррел закрыл глаза.

Прекрасные переливы красок цветущих растений на фоне космоса бежали и сливались в тысячи других цветов, в которых видимый спектр составлял лишь малую долю.

И вокруг колыхалась Мать-масса, громадная, устрашающая, вечная…

В слепяще-солнечной сущности, что была суперэгоном, тысячи личностей-образов объединялись и перемешивались бесконечно. Мысли призматические кристаллы алмазной остроты — летели по поверхности мозга.

"Первый инструмент может быть потерян до нас".

"Этого нельзя допустить".

"Тевернер должен быть переведен на сознательный уровень немедленно".

"Это несколько преждевременно. Отсрочка еще на пять лет была бы предпочтительнее в интересах физической совместимости".

"На это нет времени. Нужно действовать сейчас".

"Решено. Действуем сейчас".

Глава 5

Тевернер откинул простыни и встал с постели. Надев очки, он подошел к большому, до потолка зеркалу. Он точно знал, что он увидит — память Хэла была и его памятью, однако надо было оценить тело, в котором он теперь был, чтобы заново сориентировать дух и плоть. Зеркало показало высокую узкоплечую фигуру с длинным нервным лицом и гладкими прямыми волосами. Грудь впалая, руки и ноги минимального мускульного развития, локти и колени выступают, как узлы на веревке.

Глядя на отражение, Тевернер был переполнен страхом и чувством собственной неадэкватности. Что он предполагает сейчас делать?

После его «смерти» прошло двадцать лет. Двадцать лет! Так много времени пропущено, а так много надо было сделать. Он с опозданием осознал, что не понял механики предложения суперэгона. У него было представление, что его личность должна была каким-то образом перейти если не в мозг новорожденного, то по крайней мере в мозг Хэла-ребенка.

Но, возможно, пришлось ждать, пока мозг будет иметь достаточно извилин, пока центральная и периферическая нервные системы станут достаточно сложными.

И в любом случае, что мог сделать ребенок? А что теперь будет делать девятнадцатилетний юноша? Как он убедит зажатых в угол генералов КОМсэка, что их единственная слабая надежда избавиться от сиккенов заключается в отказе от баттерфляй-кораблей? Что иллюзорная утроба межзвездных двигателей пожирает бессмертные человеческие души?

Ноги Тевернера вдруг ослабли. Он сел на край постели и постарался унять дрожь. Как эгон он принимал концепции и опыт эгонного плана с чем-то большим, чем холодное интеллектуальное удивление, но в слаборазвитом теле мальчика знание несколько превышало возможности управлять им. Все было слишком… Безмерно. Он поднес руки ко лбу и старался своей волей остановить дрожь в пальцах, но их нервные движения не прекращались, и до Тевернера медленно дошло, что управлять этим хрупким, пугливым телом трудная, если не невозможная задача.

В предыдущей жизни, которая иногда смутно вспоминалась, он обладал силой, здоровьем и, кажется, не имел никаких нервов. Теперь он понял, что никогда не думал о трудностях, с которыми жили другие. Но неужели это неуправляемое исступление нормально? Он покопался в детстве Хэла, осветил серию мрачных картин и получил ответ. Вопиющий хаос в его нервной системе стал еще хуже, когда он увидел в кривом зеркале памяти Хэла людей, формировавших его жизнь двадцать лет назад. Джервез Фаррел — холодный, страшный отец-образ, изливающий свою злобу строго отмеренными дозами. Лисса — углубленный, саморазрушающийся едок, позволивший своему жару уйти по каплям. Бетия — теперь немногим старше двадцати…

Мысль о Бетии внесла первую ноту спокойствия. Память Хэла сказала Тевернеру, что она живет при университете на Церуле, в аспирантуре по психоистории. Она стала высокой, чересчур идеальной красавицей с прямым, пронизывающим взглядом, под которым Хэл всегда чувствовал себя неловко. Однако иногда в ней появлялась тень девочки-Бетии — сказочной принцессы с лечащей магией в пальцах и устремленными к странным горизонтам глазами — ив такие минуты Хэл любил ее застенчиво и безнадежно.

Собственные воспоминания Тевернера о Бетии как о маленьком ребенке дополняли нарисованный Хэлом образ и создавали человека, к которому трудно приложить общие законы природы и человеческого поведения. Если бы Тевернер мог сказать кому-то правду, то только Бетии.

Постепенно Тевернер овладел своими нервами. Он выключил свет, лег снова в постель и смотрел в окно, на ночное небо Мнемозины, пока не уснул.

Открыв глаза при свете утра, Тевернер испытал дикий момент дезориентации. Расплывчатость деталей потолочных изразцов над кроватью напомнила ему, что теперь ему нужны очки, и вселенная захлопнулась вокруг него. Он встал и пошел в ванную. Дом был пуст — явно что-то важное задержало Фаррела на всю ночь на базе.

После душа Тевернер еще раз оглядел себя в зеркале, поражаясь контрасту между новым телом и тем, которое он видел всего несколько часов назад: субъективное время. Опыт эгона прошел как бы в безвременье, а может быть, и в самом деле длился микросекунду, а девятнадцать лет "на складе" в подсознании Хэла прошли как сон.

Он откинул плечи назад и занялся дыханием йоги, развивающим грудную клетку и одновременно регулирующим нервы.

Когда он одевался, слабость привела к легкому головокружению. Оно встревожило его, пока он не осознал, что его новое тело просто голодно. Он спустился на кухню, взял синтетические яйца, масло и, пока они жарились, пошел к факс-машине за газетой. Она опять была влажной и мятой. Он скомкал ее, вынул из машины служебную панель и, после минутного изучения, исправил повреждение. Через минуту он получил новый лист, ровный и сухой. Он принес его на кухню, как раз тогда, когда еда была готова.

Тевернер нашел, что высокопротеиновая пища плохо идет, даже с молоком: Хэл жил в основном на кашах.

Последующую тошноту он подавил несколькими минутами Пранаямы, подгоняя дыхание к неадэкватной системе, которую он унаследовал. Хотя это тело никогда не будет таким крепким, как бывшее, но он отнесется к нем} с тем же вниманием, с каким отнесся бы к недействущей машине.

Он бросил грязную тарелку и чашку в ликвидатор, когда мимо кухонного окна промчалась машина. Через несколько минут в кухню вошел Джервез Фаррел. Веки его тяжело набрякли, подбородок был сине-черным от щетины. Тевернер с любопытством посмотрел на него, удивляясь, как мало ненависти или каких-либо чувств он испытывает: единственный взгляд в вечность изменил многое.

— Сделай мне кофе, — сказал Фаррел, отводя глаза.

— Сейчас. — Тевернер включил кофеварку, пока Фаррел усаживался. Трудная ночь?

Фаррел осмотрел газету.

— Скажешь, что это выдала факс-машина?

— Э-э-э… да.

— О, господи. Значит это точно! — горько сказал Фаррел, глядя в газету.

— Что-нибудь не так? — спросил Тевернер, полный мрачных предчувствий.

— Поспеши с кофе.

— Что-то новое в военном положении?

Фаррел встретил вопрос с удивлением и, как ни странно, с благодарностью.

— Ты следишь за ним? Полагаю, ты собираешься выбить сиккенов с Завещания?

— Значит, они в этом районе?

Фаррел заколебался, но затем пожал плечами.

— Вообще-то, похоже, мы окружены.

— Похоже?

Тевернер чувствовал, что его тело отказывается повиноваться ему, но было уже поздно им заниматься.

— Это считается секретом, но уже повсюду началась паника. На прошлой неделе сиккены пытались ударить нас своим большим котлом. Он дает скорость в тридцать тысяч световых, и понадобился весь наш транслунный запас, чтобы остановить его. — Фаррел откинулся на стуле и неприятно улыбнулся. — Как вы анализируете ситуацию, генерал?

Тевернер был так потрясен, что не заметил сарказма.

— Либо им было уже известно, что штаб-квартира КОМсэка переведена сюда, либо мы сейчас известили их об этом.

— Отлично! — Фаррел посмотрел с чем-то вроде теплоты, но более заметным в его взгляде было замешательство. — Каков же следующий ход?

— Массовая эвакуация к звездам метрополий.

— На это нужно время, и есть осложняющий фактор: сиккены сделали большие успехи в подавлении тахионных эмиссий. Но мы поставили блуждающее эхо вокруг планеты. Частицы съели большую часть их энергии, и их скорость близится к бесконечности, так что мы не уверены, но возможно оболочки сиккенских кораблей окружили нас.

Три наших флота сразу же вышли, но им нужно шесть дней, чтобы добраться сюда с границы. Так что, если сиккены уже здесь…

Фаррел внезапно сник, выглядел усталым, утратившим интерес к игре в отца и сына.

— Тогда мы должны выйти и посмотреть.

Тевернер налил кофе в чашку и поставил на стол.

— Мы не можем увидеть их. На звездных расстояниях можно видеть только с помощью тахионов, а если сиккены научились подавлять их или абсорбировать частицы, испускаемые нашими тахионными радарами…

Тевернер был потрясен не только словами Фаррела, но и тем, что скрывалось за ними.

— Мне ясно, — медленно сказал он, — что КОМсэк устал… и испуган.

— А что ты думаешь об этом, тигр?

Фаррел отхлебнул кофе и с отвращением отодвинул чашку.

Тевернер начал было отвечать, но почувствовал, что щеки запылали наследие Хэла каким-то вывертом биологической логики поставило его в невыгодное положение.

Попытка управлять волной крови, хлынувшей в лицо, вызвала толчок к увеличению жара. Тевернер выскочил из кухни, сопровождаемый смехом Фаррела, и побежал обратно в свою спальню к телефону. Номер телефона университета хранился в памяти Хэла, и Тевернер быстро набрал его, пока его щеки остывали. Наконец женщина из психоисторического отдела сообщила ему, что Бетия Гренобль будет в университете только после обеда, а сейчас она занимается в библиотеке. Тевернер позвонил туда, и когда наконец Бетия подошла к телефону, к Тевернеру вернулось нормальное состояние.

— Бетия Гренобль слушает, — сказала она холодно, чуть-чуть с досадой.

— Привет, Бетия, — Тевернер замялся, когда подумал, что этот взрослый голос принадлежит ребенку, в чьей спальне он был, как ему казалось, только вчера. — Хэлло, это Хэл.

— О, Хэл. — Досада слышалась яснее. — Что ты хочешь?

— Мне надо поговорить с тобой. Это очень важно.

Долгая пауза.

— Обязательно сегодня?

— Да.

— А насчет чего?

— По телефону не стоит. — Тевернер сдерживал свой высокий голос, чтобы он не перешел на визг. — Я хочу увидеться с тобой.

Бетия громко вздохнула.

— Ну, ладно, Хэл. Заезжай за мной в библиотеку около двух. Мне нужно вернуться в университет после ленча.

В машине поговорим. Идет?

— Отлично.

Телефон тут же дал отбой, прежде чем Тевернер успел сказать еще что-нибудь. Он спустился вниз. Фаррел, полусонный, развалился в кресле в гостиной. Рядом на столике стояла бутылка джина.

Тевернер кашлянул.

— Могу я взять машину после обеда?

— Зачем?

— Хотел бы взять на время.

— Черт с тобой, — небрежно ответил Фаррел. — Можешь разбить ее, если хочешь.

Глаза его тяжело смотрели то ли в прошлое, то ли в будущее, которого никогда не будет.

Тевернер осторожно спустился с холма. Даже при слабых возможностях своих новых глаз он увидел Мнемозину совсем другой. Восприятия его тела были в основном те же, что и раньше, но интерпретация их сигналов была чуть-чуть другой. Особенно это было заметно в некоторых красках — зеленый цвет травяной дорожки или льдисто-голубое отражение неба в окне, по-видимому, включались не имеющие никакого отношения эмоциональные реакции и образы памяти: Тевернер понял разницу между поэтом и механиком.

Когда машина подошла к Центру, он обратил внимание, как мало изменился за двадцать лет старый город, в то время как военная база расползлась во все стороны. Ее двойная ограда виднелась в нескольких местах на прибрежной дороге, по которой он раньше ездил в город. Анонимные здания за оградой сияли новизной, но вместе с тем казались какими-то убогими. Тевернер сообразил, что это опять-таки проявление его новых чувств.

Он подъехал к библиотеке ровно в два, как раз когда Бетия спускалась по лестнице, и остановил машину у обочины. Бетия выдала призрак улыбки, в которой Тевернер узнал Бетию-ребенка, и окликнула его:

— Хэл, ты приехал вовремя! Ты болен или еще что-нибудь?

Тевернер покачал головой. Он обнаружил, что унаследовать память Хэла вовсе не значит знать самого Хэла.

Там ничего не упоминалось, например, о непунктуальности Хэла, однако слова Бетии не оставляли сомнения, что она считала Хэла человеком ненадежным, не держащим слова. Пока он раздумывал, Бетия подошла к машине, открыла дверцу и сделала знак Тевернеру отодвинуться от руля. Тевернер растерянно взглянул на нее.

— Ну, двигайся, — нетерпеливо сказала она.

— Машину веду я, — сказал он и успокоился, что его слова звучат без всяких следов нервного срыва, к которому был склонен его новый голос.

Бетия пожала плечами.

— Ну, что ж, если тебе хочется разбить кар, я, пожалуй, сяду сзади, это надежнее.

Она открыла другую дверцу и села позади Тевернера.

Тевернер чуть не засмеялся. Фаррел тоже высказывался насчет поломки машины, но мысле-образы Хэла ничего не говорили о том, что он плохой водитель. Кар был турбинный, Тевернер предпочитал этот тип машин другим за более точное управление. Он мягко вывел кар на проезжую часть, легко прибавил скорость, свернул на юг, на главный бульвар вдоль бухты и погнал, как в дальнее путешествие, управляя большой машиной с той точностью и уверенностью, которая возможна лишь в случае, если водитель знает действие и возможности всех компонентов машины.

Эта демонстрация имела целью изменить мнение Бетии и давала Тевернеру время привыкнуть к ее превращению в смущающую его женщину. Теперь возникла проблема: что сказать? Как может он заставить кого-то поверить его словам? Оглянувшись вокруг, Тевернер почувствовал одной половиной своего мозга, что пространство между поверхностью Мнемозины и лунными обломками кишит эгонами, иллюзорной лягушачьей икрой сознания расы, но другая половина сочла эту концепцию слишком странной для восприятия. Но он-то здесь, если это не галлюцинация. Он изгнал мысль, которая могла привести его к безумию.

— Здорово, Хэл, — сказала Бетия, — я потрясена. Ты брал уроки у классного водителя?

— Нет.

— А по-моему, да. Но если ты не замедлишь ход, мы доедем до университета, так и ни о чем не поговорив.

— Да, конечно.

Тевернер сбавил скорость. Они оставили Центр позади и теперь были на южном шоссе, поворачивающем от утесов в глубь страны. Тевернер увидел ответвление дороги, свернул туда и остановил машину.

— Это не входит в соглашение, — тревожно сказала Бетия. — У меня сегодня работа.

На ней было простое зеленое платье, и Тевернер сразу вспомнил трехлетнюю Бетию, тоже в зеленом. Разница была в том, что теперь платье плотно облегало зрелое тело, сочетавшее в себе женственность и физическое совершенство. Волосы цвета полированного дуба кое-где отливали золотом и каштанами. Глаза смотрели на Тевернера добродушно и чуть презрительно, что ему не понравилось. Он не знал, идет ли его скованность от страха, что он не сумеет убедить Бетию, или от задетой мужской гордости.

— Выслушай меня, а до университета мы доедем быстро.

— Ну, давай.

— Бетия, ты помнишь человека по имени Мак Тевернер?

— И за этим ты привез меня сюда?

— Ты помнишь его?

— Да.

— Так вот, я хочу поговорить о нем. — Тевернер преисполнился убеждения, что она рассмеется ему в лицо. — Видишь ли, я… — он замолчал, увидев, что Бетия смотрит на что-то позади него, хотя там были лишь океан и пустое небо. Почти невольно он повернул голову.

Далеко в небе показался широкий, угловатый, страшный сиккенский корабль.

Глава 6

Несколько секунд Тевернер думал, что умрет. Его сердце почти перестало биться, когда шок поразил унаследованную им нервную систему, и горизонт пьяно закачался, но его воля мощным усилием дала команду. Он сидел абсолютно спокойно и ровно дышал, пока корабль беззвучно прошел по небу, закрыв солнце, а затем исчез за плато.

— О, боже! — выдохнула Бетия. — Что это?

— Сиккенский военный корабль, — ответил Тевернер.

Губы его онемели, но мозг бурлил вопросами. Как это могло случиться? Где защитные силы планеты? Вражеский корабль, войдя в световой год Мнемозины и оказавшись в атмосфере, должен был испариться за считанные секунды.

Как ни плохо было военное положение, Тевернер прозакладывал бы голову, что ни один захватчик не мог бы пройти через лунные осколки, не сражаясь предварительно несколько месяцев и не потеряв целый флот. Однако же сиккенский корабль прошел через атмосферу так спокойно, как к себе домой?

— Что это значит?

— Я тоже хотел бы это знать.

Он посмотрел на север, на Центр и окружающую его базу. Группы четырехугольных зданий спокойно сияли в послеполуденном солнце, не было никаких признаков необычной деятельности. Никаких признаков — внезапно осознал Тевернер — движения вообще, даже на дорогах.

Он протянул руку и повернул ключ зажигания. Ключ повернулся с нормальным сопротивлением, но машина не ответила. Все шкалы на приборной панели были мертвы. Он подумал было осмотреть одну из батарей кара, но интуиция подсказала, что это бесполезно.

— Хэл, смотри! — скорее растерянно, чем испуганно вскрикнула Бетия. Там их много!

Взглянув вверх, он увидел множество серебряных пятен где-то на орбитальной высоте. Его глаза различили движение в нижних слоях атмосферы. Перекрещивающиеся полосы пара метались по омытой синеве, видневшейся меж облаков. Полосы происходили от скорости спускающихся пятен, которые означали, что прошедший тут военный корабль засеял небо приземляющимися аппаратами.

"Вторжение, — подумал Тевернер, — но зачем столько беспокойства? Это не тайный рейд, вроде того, в котором нашли смерть родители Мака, не проще ли разбомбить планету, распылить ее, сжечь или сделать еще что-нибудь относительно простое, чтобы уничтожить все следы жизни?"

— Вылезай, — сказал он. — Пойдем пешком.

— Пешком? Это еще почему?

— Машина больше не пойдет. — Он вышел и открыл ей дверцу. — Оглянись на шоссе — ни одна машина не двигается.

Он указал на дорогу, где стояли четыре автомобиля.

У трех были подняты капоты, и водители склонились над ними. Возле одной машины двое ребятишек возбужденно прыгали, указывая на небо, и Тевернер почувствовал жестокую боль тревоги. Он знал, что смерть для этих детей станет началом их настоящей жизни, но ведь они будут кричать от страха и боли до того, как откроется дверь, и его охватило суетное желание уберечь их. Ненависть к сиккенам — главный источник его предыдущей жизни, хлынула в него.

— Я не понимаю.

Бетия перегнулась через спинку переднего сидения и потянулась к ключу зажигания.

— Выходи.

Тевернер схватил Бетию за руку и, несмотря на свои слабые силы, сумел вытащить ее из машины и толкнуть на шоссе.

— Хэл! Что ты делаешь?

— Береги дыхание. — Он взял ее под руку и быстро пошел вперед. — Как ты думаешь, почему сиккены смогли появиться здесь? Они изобрели новую игрушку — видимо, поле, которое препятствует электронам проходить в металлах. Вот почему не было ни предупреждения, ни защиты.

У нас нет ничего, кроме пулемета, что не зависело бы от электричества.

— Но разве это возможно?

— Значит, возможно, раз они это сделали. Было время, когда мы могли опередить их.

У Тевернера не хватало слов объяснить, что человечество сделало с собой, изобретя баттерфляй-корабль.

Когда они поравнялись с каром, где стояли нарядно одетые ребятишки, Тевернер окликнул родителей и посоветовал оставить машину и идти под деревьями на юг, к базе на плато. Лицо отца ребят вынырнуло из-под открытого капота, бессмысленно посмотрело на Тевернера и снова скрылось. Тевернер отвел глаза от удивленных ребятишек и пошел дальше. Не было времени останавливаться и объяснять.

— Послушай, почему ты решил, что так много знаешь? — спросила Бетия. Куда мы идем?

— Назад, на виллу. До нее только две мили, а у Фаррела… у моего отца есть три или четыре ружья.

— А что ружья могут сделать?

Она выглядела взволнованной и возмущенной и явно не оценивала значения случившегося. Тевернер чуть не разозлился, но вовремя вспомнил, что гражданское население, в том числе и она, просто не видели сиккенского воина в действии. Она никогда не проходила по городам и поселкам, оставленным сиккенами.

— Ружья добудут нам пищу, если нам удастся уйти достаточно далеко на юг, прежде чем нас превратят в пыль.

И снова навязчивая мысль: "А не очищено ли уже все пространство от человеческой жизни?" Но Бетия оторвала его от этой мысли. Лицо ее побледнело от ярости.

— Я не пойду с тобой ни в какой лес, Хэл Фаррел.

Если ты воображаешь…

Она замолчала, потому что он шлепнул ее по плечу и толкнул дальше. Повернувшись на каблуках, она бросилась на него. Столкнувшись с ней, он заметил, что она сильнее его, но тренировка в бою, полученная им в прежней жизни, вела его руки. Он схватил ее за талию, автоматически привел к покорности и снова толкнул вперед.

— Прости меня, Бетия, но я знаю, что делаю.

Она взглянула на него с молчаливой ненавистью, и он почувствовал удовлетворение. Он повысился от презренного существа до более ценного объекта ненависти. Пока они шли, воздух дрожал от далекого гула. Он оглянулся и увидел черные, похожие по форме на комаров аппараты сиккенов, скользящие через Центр. Город и военная база были бессильны перед воздушными машинами, видимо, специально предназначенными для действия в тормозящем поле.

Несколько аппаратов веером шли вокруг города.

Тевернер побуждал Бетию идти быстрее, хотя сам с трудом дышал. Когда они добрались до белой виллы, стоявшей между дорогой и утесами, он был весь в поту и ноги под ним подгибались. Проклиная свою физическую слабость, он втащил Бетию в портик и распахнул дверь. Фаррел встретил их в холле со спортивным ружьем в руках.

Лицо его казалось странно неподвижным.

— Я возьму ружье и немного пищи, — резко сказал Тевернер.

— Добро пожаловать, — тусклым голосом сказал Фаррел, посторонившись и пропуская Бетию.

Тевернер прошел мимо него и уловил запах джина.

Войдя в гостиную, он взял ружье и четыре пачки патронов из уже открытого оружейного шкафа и вернулся в холл.

— …похоже спятил, — говорила Бетия. Оглянувшись на Тевернера, она добавила:- Я лучше останусь здесь, пока мы не увидим, что произойдет.

— И ты тоже можешь — бежать некуда, — сказал Фаррел.

— Мы побежим, — ответил Тевернер, — это единственный шанс.

— Я останусь, — Бетия придвинулась к Фаррелу.

— Поверь мне, Бетия, мы должны уйти отсюда, — настойчиво сказал Тевернер. — Ты не знаешь, каковы эти чудовища. Они прочешут весь дом.

Фаррел засмеялся.

— Слыхали ветерана? Что ты можешь знать об этом, дурак?

— Я знаю, что тебе лучше было бы взять другое ружье, если ты хочешь устроить стрельбу. Это ружье стреляет поверхностно-обжигающими пулями, воспламеняемыми электрическим зарядом, а электрические заряды в настоящее время — пройденный этап.

Фаррел поднял ружье, прицелился в дверь и нажал спуск. Триггер слабо щелкнул. Фаррел бросил жесткий взгляд на Тевернера и кинулся в гостиную.

— Найдем еду где-нибудь в другом месте. Пошли, Бетия.

Тевернер открыл дверь. Девушка покачала головой. Он охватил ее талию и вытащил за дверь. За спиной он услышал знакомый металлический звук сработал затвор ружья. Тевернер медленно оглянулся.

— Ну, как насчет этого, генерал? Будет работать нормально?

Фаррел держал другое ружье, нацелив его в лицо Тевернера.

— Ты смешон, — сказал Тевернер, отталкивая Бетию в сторону. — Тебе не нужно ружье, чтобы остановить меня, не так ли, отец?

Он подчеркнул последнее слово, хорошо понимая его значение для Фаррела. Белое пламя недоверчивости вспыхнуло в глазах Фаррела. Он поставил ружье с преувеличенной осторожностью и пошел на Тевернера, сжимая кулаки.

Тевернер тоже поставил свое ружье и инстинктивно пригнулся в боевом наклоне, который, как его учили, был наиболее выгодным во всякого рода невооруженной борьбы на Земле.

С застывшей на лице радостью Фаррел шел прямо, презирая защиту. Тевернер остановил его ударами в сердце и в горло. Из-за несовершенной координации тела Хэла, удары попали не точно туда, куда целил Тевернер, но все-таки заставили Фаррела упасть на колени.

Фаррел глядел в землю, недоверчиво тряся головой.

— Ты думаешь, что ты…

Он встал, потер горло и снова пошел в бой. На этот раз он был более осторожен и явно решил воспользоваться преимуществом своей массы. Он стал обходить Тевернера и вдруг бросился на него всем телом. Тевернер принял его вес и прокатился под ним, заставив тело Фаррела удариться о землю, и тут же навалился на него. Его пальцы нажали главные сосуды на горле Фаррела, а в его мозгу пульсировали образы ненависти — безголовые фигуры, столпившиеся вокруг постели испуганного ребенка; Крис Шелби и другие, погибшие в лесу; автоматический пистолет, продырявивший его грудь; Лисса, раздавленная, как моль…

— Что же это? — пробормотал Фаррел, когда они лежали лицом к лицу в интимности битвы. — Хэл! Хэл?

— Я не Хэл, — дико прошипел Тевернер, — я — Мак Тевернер.

Глаза Фаррела раскрылись в шоке.

— Прекрати, Хэл! — пронзительно закричала Бетия. — Ты убьешь его!

Тевернер забыл о ней. Подняв глаза, он увидел панику на ее лице и выпустил горло Фаррела, и в это время воздух наполнил оглушительный вой сирен.

Земля затряслась, и небо почернело, когда сиккенский посадочный аппарат материализовался над дорогой перед домом на полном торможении; его тормоза поднимали крутящиеся тучи земли и камней, которые с грохотом падали вокруг людей.

Пока они бежали к дому, Тевернер схватил ружья, свое и Фаррела. Они влетели в дом и захлопнули дверь.

Рев двигателей резко оборвался булькающим кашлем, и дом наполнился удручающей тишиной, прерываемой звоном разбитых подскакивающими камнями стекол. Двигаясь, как во сне, как в густом сиропе, Тевернер подошел к дверям гостиной и посмотрел во французское окно. Пыльные облака улеглись. Он различил не по-земному высокие фигуры, выскакивающие из открытой двери летательного аппарата.

Он вернулся в холл. Фаррел смотрел на него с тупым недоумением. Бетия, казалось, ничего не понимала. Она стояла неподвижно, чуть раздвинув губы, глаза ее как бы ничего не видели. "Шок", — подумал Тевернер и обрадовался, что хоть что-то облегчит ей следующие минуты.

Он потянул Фаррела в гостиную и сунул в его руки ружье.

За окном что-то задвигалось, Тевернер обернулся и увидел длинную, блестяще-черную фигуру сиккена, заглядывающего в комнату. Стекло запотело от тумана, который выходил из форсунки, укрепленной на голове сиккена, но Тевернер в первый раз мельком увидел широко расставленные глаза, два дыхательных рта, трепещущих в плечах, и вертикально прорезанный посредине живота рот для еды. Он выстрелил с бедра, и стекло расцвело треугольными лепестками в центре головы сиккена.

Чужак упал навзничь, но успел бросить через окно металлический предмет.

Тевернер сделал шаг к злобно шипящему предмету с намерением выкинуть его до того, как вещь взорвется, но так и не дошел до него. Комната завертелась перед ним, а затем он уже лежал, уткнувшись лицом в ковер, и не мог двинуться. Он слышал, как рядом упали Фаррел и Бетия.

Он хотел повернуть голову, но обнаружил, что не может сделать даже самого легкого движения. Газ из гранаты полностью парализовал его. Это была как бы прелюдия к смерти. Горькое сознание провала на всех уровнях прошло через Тевернера. Он хотел закрыть глаза — и не мог. Он ждал смерти.

Через несколько секунд по тому участку пола, который он мог видеть, прошли тени, и он услышал, как было выбито французское окно. Четырехпалые, со следами перепонок, черные ноги появились в поле его зрения. Его подняли и поставили на ноги. Двое сиккенов держали его, а другие втаскивали в дверь Фаррела и Бетию.

Форсунки на головах сиккенов соединялись с резервуарами на спине. Туман из них заполнил всю комнату вонючей сыростью, которая смачивала открытые трепещущие легкие и другие органы чужаков. Мяукающие и щелкающие звуки выходили из их плечевых ртов, пока они работали, оружие и доспехи металлически звенели.

Тевернер следил за лицом Бетии, когда ее и Фаррела поставили у другой стены. Хотел бы он знать, какие мысли скрываются за ее прекрасным оцепеневшим лицом. В конце концов он видел сиккенов и раньше, хотя не в таких условиях, когда их отвратительная чуждость выражалась столь явственно. Они были семи футов роста и по общей конфигурации грубо подобны человеку, если не считать второй пары рук, выходящих из средней части тела. Вторые руки были значительно атрофированы и обычно складывались поперек рта для еды. Мускулатура была слабая, ограничивалась трехсегментными работающими руками и ногами. Жизненно важные органы располагались снаружи вокруг позвоночника: черные и бледно-голубые растягивающиеся мешки, мокро блестевшие от пара, имитирующего сиккенскую атмосферу. И от чужаков воняло чем-то сладковато-прогорклым.

Через французское окно появились еще три сиккена — невооруженные, как отметил Тевернер. Мяукающие голоса стали громче, а затем смолкли. Встав среди комнаты, новоприбывшие оглядели людей. В комнате воцарилась тишина, всякое движение прекратилось. На целую минуту легкие сиккенов и плечевые рты замерли, и сиккены превратились в черные монументы.

Наконец один из пришедших указал на Фаррела, и воины, державшие его стоймя, отошли. Фаррел упал лицом вниз. Воин достал прямой нож, вонзил острие в основание черепа распростертого человека и провел им, отделяя позвоночник.

Тевернер молча проклинал сиккенов за столь долгий ритуал убийства. Он с запозданием понял, что мог бы с большей пользой распорядиться своим единственным выстрелом. "Прости меня, Бетия, — подумал он, когда увидел, что один из невооруженных чужаков махнул рукой в ее сторону. — Пожалуйста, прости меня!"

Но случилось невероятное.

Осторожно, с явной заботой, два воина подняли Бетию и понесли ее негнущееся тело через окно к летательному аппарату. Тевернер хотел закричать, но его парализованное горло не издало ни звука. Он был так ошеломлен, что едва сознавал, когда его тоже подняли и вынесли из комнаты.

После семидесятилетней войны, в которой сиккены убили более двух миллиардов людей, они вдруг взяли первых двух пленных.

Глава 7

Бывали минуты, когда Тевернер смотрел на нагое тело Бетии голодными глазами, но голод этот шел не от сексуальности, а от одиночества.

Он хотел бы проснуться от беспокойного сонного видения мира тусклых бессмысленных образов, наползающей тьмы и звука дождя. Иногда вдали вроде бы появлялся квадрат желтого свечения, где медленно и рассеянно проходила Бетия; совершенство ее наготы то возникало в ярком свете, то скрывалось в тенях за мокрым стеклом.

Уменьшенная перспективой, она казалась апатичной обитательницей аквариума. В такие минуты Тевернер тоже выходил на свет, но это только усугубляло его одиночество, потому что Бетия никогда не смотрела в его сторону.

В первые дни своего плена Тевернер вспоминал об особенностях устройства сиккенских кораблей, потому что не чувствовал движения. Тот отсек, где он находился, представлял собой круглое помещение длиной ярдов в двести и высотой в пятьдесят футов. Искусственный дождь шел почти непрерывно из верхних труб и собирался в желоба в полу, видимо для новой циркуляции. И сквозь движущуюся завесу влаги виднелись бдительные веретенообразные сиккены, иногда лихорадочно активные, иногда полностью неподвижные — кошмарные образы, выполненные в обсидиане.

Стеклянный куб, в котором жил Тевернер, был около двадцати футов в длину. В нем было тепло, были кровать, стол, стул и туалетные приспособления. Все это предназначалось для человеческого пользования, но сделано чужаками. В кубе была еще библиотека, по-видимому, созданная людьми. Кассеты библиотеки содержали достаточно чтения на — неприятная мысль — весь срок человеческой жизни.

Бетия жила в таком же кубе на расстоянии около ста ярдов от Тевернера. Существование этих кубов привело Тевернера почти в такой же шок, как и сознание того, что его и Бетию взяли живыми. Пока их транспортировали от виллы к кораблю, он все время убеждал себя, что отсрочка смертельного удара вызвана временным помрачением ума отряда сиккенов. Но стеклянные камеры явно были приготовлены заранее. Чужаки знали задолго до нападения на планету, что возьмут двух пленных. И теперь корабль нес их куда-то к планете сиккенов. Но зачем?

Зачем?

Этот вопрос сверлил мозг Тевернера, пока он лежал на пластиковой постели в ожидании еды, которую он называл ленчем. Его часы были унесены вместе с одеждой, других часов в кубе не было, но еду приносили регулярно три раза в день. Звук у входа в куб известил Тевернера, что еда прибыла. Он встал и подошел к внутренней двери.

Наружная только что открылась, в проход вошел сиккен и поставил поднос на пол. Яркий свет проходил с вкрадчивой медлительностью по телу чужака, дыхательные рты дрожали.

Тевернер оглядел его через стекло и удостоверился, что это тот же самый, что приносил еду и раньше. Чужак стоял, и тоже смотрел на Тевернера, и Тевернер, как и раньше, испытывал чувство страха. Эти безжизненные непрозрачные глаза принадлежали члену расы, считавшей себя выше человеческой в том плане, который был более всего понятен людям, — в технологической войне. Но это показывало также, что они ниже человечества, потому что человек — историческое прошлое не в счет — никогда не стал бы истреблять единственного разумного соседа. Отчаяние, воплощенное в исправленной таблице Ван Хорнера, было таким всеохватывающим, что люди приняли бы сиккенов и стремились бы к культурному обмену. Цель Проекта Талбека заключалась в обмене простой мыслью, и Тевернер внезапно понял отчаянную необходимость этого.

Если сиккен по другую сторону стекла сделает знак, жест, что признает Тевернера как спутника по путешествию в пространстве-времени, тогда…

Чужак повернулся и вышел странной верблюжьей походкой, вызванной сложным действием его трехсуставчатых ног. Тевернер узнал его по рубцу на левой рабочей руке и удовлетворенно кивнул. Ни один человек до него не имел случая разглядывать живого сиккена, и хотя результаты его скромных наблюдений никогда не станут известными на Земле, умственная активность охраняла Тевернера от безумия.

Когда внутренняя дверь открылась, Тевернер перенес поднос на стол и потянул включающее ушко на саморазогревающихся банках. Все этикетки были удалены, но было ясно, что банки человеческого изготовления и содержат хорошо сбалансированную пищу. Видимо, сиккены хорошо знали потребности человека, и — какая ирония! — тело, полученное Тевернером от Хэла, было теперь куда здоровее, чем раньше. Постоянное глубокое дыхание расширяло ребра; хорошая еда и тщательно выполняемые упражнения начали усиливать его мускулатуру, хотя она все еще была развита слабо.

Пока банки разогревались, Тевернер повернулся к кубу Бетии. Ей тоже принесли еду, но процедура была иной.

Три сиккена вошли прямо в куб и встали вокруг постели.

Когда это случилось впервые, Тевернер изодрал пальцы в попытке открыть дверь и бежать на помощь Бетии. Но затем все прояснилось: сиккены заставляли ее есть. С такого расстояния нельзя было определить, отказывается ли она от пищи принципиально, или просто утратила интерес к еде.

Он бесстрастно следил за снова разыгрывающейся странной пантомимой. Бетия была не в себе с момента приземления сиккенов, когда она, по-видимому, впала в какое-то подобие транса. Это было вполне естественной реакцией сенситива, однако это очень напоминало трехлетнюю Бетию, странную девочку, которая так легко впадала в состояние, близкое к трансу, и плыла в нем, как пушок чертополоха. Обыск памяти Хэла доказал, что взрослая Бетия не имела подобных «уходов», гак как она, похоже, регрессировала, отступила во времени. Такая теория была лучшей из тех, что мог вынести Тевернер при его ограниченном знании психологии, но все-таки он находил ее неудовлетворительной. Бетия, насколько он ее знал, имела необычайно высокую степень умственной упругости. Что-то тут было еще, уклончивое и смущающее…

Крышка банки отскочила, давая понять, что содержимое готово. Тевернер отвернулся от размытой дождем картины камеры Бетии и принялся за еду. Во время еды он в сотый раз изучал свой куб. Это был отличный инженерный комплекс. Энергетический кабель проходил под стеной, а более тонкий шел от него к аппарату в потолке. Аппарат, по-видимому, уменьшая влажность, увеличивал содержание кислорода в сиккенском воздухе и подавал измененную смесь в камеру с помощью потолочных вентиляторов.

Внутренняя и внешняя двери управлялись энергией из невидимого источника. В первые часы пребывания в камере, Тевернер внимательно обследовал двери, но так и не понял, какая сила их удерживает.

Закончив еду, он поставил поднос между дверями, а банки друг на друга в одном его конце, верхнюю же банку наклонил так, что она должна была упасть при малейшем движении. Затем вернулся и сел на единственный стул. Через несколько минут внутренняя дверь захлопнулась, а внешняя открылась. Сиккен взял поднос.

Верхняя банка свалилась на пол. Чужак снова поставил поднос на пол, водрузил банку на место и унес все, не заглянув в куб.

Тевернер задумчиво потер подбородок. Он не имел представления, каковы другие сиккены, но тот, что приносил ему пищу, был — по человеческим стандартам — не слишком смышленым. Он попадался в эту маленькую ловушку с банками пять раз подряд. Без сомнения, сиккены оценивали ум не так, как люди, но способность учиться на опыте была, по мнению Тевернера, жизненной необходимостью. Возможно, что его тюремщики оценивали его собственный интеллект по дурацким поступкам с банками. Но почему же тогда они его держат? Старое затруднение с первыми контактами: человек показывает на какой-то предмет и рискует получить слово, означающее палец.

С другой стороны, средний сиккен вполне может быть полуидиотом, судя по тому, что было известно об этой расе.

Вовсе не обязательно, чтобы ум распределялся столь же равномерно, как у людей, некоторые общества функционируют более эффективно, если состоят из безмозглых рабов, ведомых несколькими блестящими демагогами. Сиккены могут быть как раз такими — хорошо заточенными мечами для уничтожения всех прочих форм жизни. Возможно, это ключ к их поведению. Может, они предназначены для уничтожения не только человечества, но и вообще всего живого во Вселенной, кроме себя? Психоз на космических весах?

Тевернер беспокойно вертелся на кровати. Если эта гипотеза справедлива, велика ли разница между человеком и сиккенами в их конечном стремлении? Космобиологи или те, кто оптимистически рассматривает шансы земной цивилизации на выживание, считают, что даже одна культура может растянуться через весь Млечный Путь меньше, чем за галактический век, и насаждать одну колонию за другой, как произошло на Средиземном море в классические времена. Тевернер, как ни пытался, не мог быть объективным: если одна форма жизни перекинется через всю Галактику, он предпочтет, чтобы это был человек. А сиккен предпочтет сиккена. Так кто же психопат? Любое разумное существо будет держаться за свою породу против всех пришельцев, безоговорочно веря в собственное предназначение…

Ненавидя сиккенов больше, чем когда-либо, Тевернер бежал из логического уголка, который он нарисовал себе в попытке уснуть. Засыпать без привычных простынь было нелегко, и к нему вернулось чувство одиночества. В такие минуты он вспоминал короткое пребывание в эгон-плане.

Его родители, Лисса, Шелби были там живыми, но он не пытался найти их — безличному мозгу эгона это казалось не слишком важным.

На двадцать третий день полета громадный корабль пошел на посадку на планету или ее орбитальный эквивалент. Тевернер внимательно следил за любой переменой, которая указала бы, что корабль закончил свое путешествие. Первым признаком явилось то, что группа сиккенов окружила куб и стала что-то прилаживать к углам. Куб прикрепили к полу, и примерно через час корабль вошел в свободное падение.

На орбите вокруг планеты сиккенов — эта мысль дала Тевернеру мрачное удовлетворение. Пусть чужаки делают с ним что хотят, по крайней мере кончится унылая суровая жизнь в стеклянной клетке. Сначала он избегал пользоваться микрофильмами, не желая принимать хотя бы в мелочах участие в планах сиккенов относительно него, но потом обнаружил, что не может переносить тревоги, наполнявшей его мозг. И он начал читать, не вникая в смысл, просто отвлекаясь от мыслей. Несколько часов в день посвящал физическим упражнениям.

Долгое ожидание кончилось. Он бегал по кубу, размахивая руками всякий раз, когда ему казалось, что Бетия смотрит в его сторону. Но она сидела за столом и ответных сигналов не подавала. Тевернера беспокоила ее углубленность. Похоже, что она с каждым днем теряла вес, хотя проверить это из-за расстояния и искажающего эффекта стекла было трудно. Она редко двигалась и если иногда проходила по камере, то шла вялой, несвойственной ей походкой.

Чужаки вернулись, подпрыгивая в условиях невесомости, и прикрепили гибкую проволоку где-то в нижней части куба. Они отсоединили кабель, сняли провода, ведущие от контрольного блока и связали их по-новому. Двери камеры щелкнули, задрожали и затем снова плотно закрылись.

Гибкая проволока внезапно натянулась, куб медленно пополз вместе с частью пола. Камера Бетии двинулась в том же направлении, окруженная медленно плывущими силуэтами. Свет впереди стал ярче, и Тевернер понял, что видит выход. Его куб прошел через металлическую арку и остановился в узком отгороженном месте. Он решил, что это челночный корабль, подобрался как можно ближе к выходу, невзирая на протесты желудка, и огляделся.

Мир сиккенов был безликой сферой слепящей белизны, полностью скрытой облаками. Тевернер тут же сообразил, что с поверхности спрятанной планеты нельзя видеть звезд. День, вероятно, состоит из общего блеска обволакивающих паров, а ночью возвращается мрак без всякого небесного света. Он почувствовал леденящее отчаяние, когда последние остатки его веры в превосходство человека над сиккенами улетучились. С трамплина Земли прыгнуть в космос было легче. Планета как бы предназначалась для этой цели: прозрачная атмосфера позволяла видеть ожидавшие людей сокровища, громадная луна висела как астрономический каменный сброс, другие планеты, хорошо видимые в телескоп, шептали обещания.

Но сиккены не имели таких преимуществ. Для них это было слепое принуждение или спокойная решимость доказать философские гипотезы о том, что их мир не может быть единственным. Тевернер был уверен, что человечество в таких условиях до сих пор ползало бы по своей родной планете. Он отвернулся от выхода и увидел в нескольких футах от себя куб Бетии. Она все еще сидела у стола. Да, она очень исхудала. Тевернер бросился к той стороне своего куба, и это движение заставило Бетию поднять голову.

Тевернер подумал, что он и сам выглядит бледным, осунувшимся незнакомцем. Она безразлично посмотрела на него и опустила голову.

— Бетия! — закричал он. — Мы еще живы!

Слова бессильно отразилась от стен тюрьмы, и в его мозгу возник непрошеный образ Лиссы. В это время челнок отделился от материнского корабля и начал ускорение. Тевернер врос в пол, поняв, что Бетия намеренно отвернулась от него. Затем он лег на постель. Теперь он ощутил слабую вибрацию пола, когда машина стала сопротивляться гравитации.

Челнок плавно спускался, пока вход внезапно не потемнел, в постепенно сгущавшиеся тучи.

Тевернер чуть было не пропустил последний толчок, подтвердивший, что они приземлились. Теперь он понял, почему постоянный транс Бетии был так неприятен ему: это напоминало ему, как черные формы их тюремщиков периодически застывали в неподвижности, и их тусклые глаза смотрели куда-то на другие горизонты.

Глава 8

Посадочное поле сиккенов было совсем не таким, каким представлял его Тевернер.

На пути через мрачную атмосферу свет от единственного бортового иллюминатора уменьшался так неуклонно, что казалось, на уровне почвы видимость дойдет до нуля.

Но, когда грузовой люк открылся, Тевернер увидел в нескольких сотнях футов облачный коридор. Несмотря на завесу дождя, появилась возможность видеть вдаль на две-три мили. Бетонное поле тянулось далеко, наземные машины шли между задраенных корпусов — все так же, как на других космических станциях планет Федерации. За бетонной плоскостью виднелись вроде бы покрытые растительностью холмы, уходящие вершинами в облака. Может, это было начало горной цепи.

Их ждал крытый грузовик, окруженный сиккенами; некоторые были в военных доспехах, другие — совсем голые.

Грузовик тоже казался продуктом мира Федерации. Мысли Тевернера были полны беспокойства за Бетию, но как инженер он не мог не обратить внимание, что здешние дизайнеры пришли к тому же решению универсальных проблем, что и их земные коллеги. Ожидающий грузовик был особенно интересен: в полу были квадратные углубления и прижимные устройства. Было ясно, что грузовик создан для перевозки кубов из челнока. Тевернер связал это наблюдение с другими, касающимися тщательного изготовления тюремных камер.

Сиккены поставили кубы в грузовик, произведя ту же процедуру присоединения контрольного аппарата к генератору в передней части грузовика. Изумление Тевернера все более увеличивалось. Анализ образцов сиккенской атмосферы, найденных в захваченном оборудовании, показал земным ученым, что она не очень хороша для людей, но ей можно дышать неделю, а то и больше, прежде чем могут появиться нежелательные симптомы. Сиккены имели такую же информацию о земной атмосфере — в конце концов они передвигались свободно по населенным людьми мирам. Однако они обращались со своими пленниками с исключительной заботливостью, которая полностью сбивала Тевернера с толку.

Когда все было готово, собралась толпа сиккенов с явными признаками воодушевления и интереса. Бетия по-прежнему горбилась за столом, а Тевернер угрюмо следил за черными фигурами. В состоянии возбуждения сиккены еще менее располагали к себе: вторая пара рук отошла от щели рта для еды и слабо помахивала, из кишок внизу сыпались серовато-белые экскременты. Тевернер был почти рад, что толстые стены куба не пропускали звуки, которые издавали сиккены. И очень неприятно было сознавать, что в этом дождливом мире чужак-то он, Тевернер! Противясь желанию показать им кулак, он смотрел на сиккенов, пока дверь грузовика не скрыла их от его глаз.

Машина тронулась. Между кубами и глухими стенками грузовика было очень малое пространство, и ни один сиккен не сел в кузов. Тевернер подумал, что со времени пленения он впервые не под наблюдением. Он подергал дверь куба, убедился, что она недвижима, как всегда, и принялся за попытки привлечь внимание Бетии. Бетия вышла из-за стола и встала лицом к Тевернеру. Мокрое стекло бросало блики на ее плечи и груди и создавало туманную экспозицию идеала женственности. Тевернер радостно замахал ей, но она отвернулась и неуверенным шагом пошла к постели. Он понял, что она даже не видела его. Его беспокойство за нее усилилось, а вместе с тем и чувство ответственности: ведь это он привел ее на виллу, именно туда, где сиккены решили взять пленников.

Если бы он этого не сделал, она, по всей вероятности, умерла бы вместе с остальными жителями Мнемозины, но смерть была бы побегом на эгон-план, и это, конечно, предпочтительнее того, через что она, возможно, должна пройти здесь. Как и Лисса, Бетия, по-видимому, не имела сильной воли к жизни. Она увядала, как сорванный цветок, а сиккены ничем не выдавали своих планов относительно ее будущего.

Беспомощно сжимая кулаки, Тевернер расхаживал по камере. Грузовик вздрогнул, его механизмы выключились.

Дверь открылась, и Тевернер увидел, что они на вершине холма. Облачный потолок был чуть ли не над самой головой, а видимость ограничивалась несколькими сотнями ярдов вниз по ступенчатым склонам холма с каждой стороны массивного строения без окон. Его опорные стены были сложены из пятнистого синего камня, а здание поставлено наклонно. На возвышенной стороне, где остановился грузовик, был всего один этаж, но через квадратное отверстие в стене виднелся спуск на нижние уровни.

Здание выглядело бесспорно функциональным, но Тевернер никак не мог догадаться, для чего оно предназначено.

Может, это тюрьма или станция ксенологических исследований…

Дверь грузовика опустилась и образовала платформу, примыкающую к низу отверстия в стене. Из здания вышли сиккены, вошли в грузовик и потащили первым куб Тевернера. Сердце Тевернера дернулось, когда он оказался внутри загадочного здания. Теперь он, по крайней мере, получит хотя бы намек на намерения чужаков.

Когда его глаза привыкли к скудному освещению, он заметил, что куб тащат по голому полу. В дальнем конце была зияющая пустота, разделенная по вертикали массивными металлическими колоннами. Между ними тянулась высокая сетчатая изгородь, а на полу там и сям видны были прямоугольные следы, показывающие, что тут недавно стояли машины. Тевернер подумал, что это здание, возможно, было раньше мастерской, а теперь переделано… во что?

Его взгляд отметил два квадратных углубления в полу с уже знакомыми зажимами для крепления кубов. Между ними проходила низкая стена, из нее торчали короткие энергетические кабели. И Тевернер наконец понял план сиккенов.

Их с Бетией собирались держать в этой искусственной пещере долгое время — возможно, до конца их жизни. Ничего другого нельзя было подумать, раз сиккены устроили им стационарное место и жизнеобеспечивающие системы.

Но зачем им хранить двух членов исчезнувшей человеческой расы? Как живые экспонаты? Или хотят основать колонию пленников и изучать человеческое поведение. Он повернулся к кубу Бетии. Она неподвижно лежала на кровати, не обращая внимания на двигающиеся вокруг нее молчаливые черные фигуры.

В это время куб Тевернера поставили в углубление, а куб Бетии отвезли за центральную стенку. Только тут Тевернер понял назначение стены: она лишала его и Бетию последнего малого удовольствия — видеть друг друга.

Проводить одинокие молчаливые дни и ночи в стеклянном ящике, есть из банок, видеть сквозь мокрые стекла бродящих в полутьме сиккенов, не знать, жива Бетия за стеной или умерла…

Ненависть переполнила Тевернера, связала узлами мышцы, толкала его на действия, которых он не мог совершить. Он бросился к стене, царапал стекло, обрывая ногти, и вдруг заметил, что сиккены собираются подключить куб к новому энергетическому питанию. В прошлый раз при этом дверь задрожала.

Он бросился к двери в момент, когда внутренняя дверь едва заметно затряслась и ударил в нее всем телом. Резкая боль в плече, удар внешней двери по его незащищенной груди — и он оказался среди качающихся и мяукающих сиккенов.

Сумерки взорвались движением вокруг Тевернера. Чужак обвился вокруг него, и он обеими руками ударил по раздутым легким. Тот вяло скользнул вниз, и Тевернер отметил, что это не воин, иначе его легкие были бы защищены доспехами. Он повернулся, чтобы встретить подбежавшего воина пинком в нижнюю часть тела, но промахнулся и потерял равновесие. Он ожидал, что чужак воспользуется случаем и пристрелит или заколет его, но тот попытался схватить Тевернера за руки, дав ему возможность дернуть врага за ноги и свалить. Тевернер выхватил у него нож, увернулся от хватающих пальцев, ударил сиккена тыльной стороной руки по лицу и побежал. Сиккен бросился за ним, растопырив руки, и сам наткнулся на выставленный нож. Вторые руки слабо ударили Тевернера, когда сиккен падал, Тевернер перескочил через него, пробил себе дорогу между двумя другими сиккенами, добежал до другого куба и одним взмахом ножа отсоединил кабель. Удар тока прошел по лезвию и как бы внес Тевернера в двери куба Бетии. Задыхаясь, он повернулся, чтобы защитить дверной проход и с удивлением обнаружил, что его не преследуют.

Тут до него дошло, что больно уж легко он пробился сквозь толпу сиккенов — никто не нанес ему настоящего удара. Вроде бы они боялись повредить ему…

— Мак! — Бетия приподнялась на локте.

Тевернер подбежал к ней.

— Это мой единственный шанс поговорить с тобой, Бетия, и времени мало. — Он опустился на колени возле ее постели. — Я… важно, чтобы ты жила, для меня важно.

Я думаю, что сиккены хотят держать нас живыми. Живыми, Бетия, и я хочу… Обещай мне, что ты будешь… — Он остановился, вдруг вспомнив единственное слово, которое она произнесла. — Как ты меня назвала?

— Ты же Мак Тевернер, не так ли?

— Откуда ты знаешь?

— Я слышала, как ты сказал это своему отцу… а затем… старые сны, которые, как я думала, никогда не возвратятся… Ведь все это правда, Мак?

Глаза ее были такие живые, какими он никогда их не видел. Лицо ее было лицом Бетии-ребенка.

Он кивнул и прижал к своим губам ее холодные пальцы.

— Я был мертвым, Бетия, поверь мне.

— И там слепящее белое солнце? Говорящее солнце?

— Да. Когда-нибудь мы станем частью этого солнца.

— Мак! — Бетия села, и ее пальцы сжались на его руке с поразительной силой. — Выведи меня из этой камеры.

Я должна выйти.

Тевернер посмотрел сквозь прозрачную стену. Несколько сиккенов замерли в неподвижности, а другие бегали в окружающем полумраке.

— Не знаю, Бетия. Что это даст? Ты же знаешь, что мы на планете сиккенов.

Он замолчал, пораженный ее широкой, теплой улыбкой.

— Однажды ты просил меня бежать с тобой в лес, Мак, — сказала она дрожащим голосом и глаза ее выражали что-то вроде сострадания. — Здесь тоже лес, всего в сотне ярдов от нас — пусть это будет шанс, хотя бы самый малый.

Тевернер вдруг вспомнил, как он смотрел на маленькую Бетию и думал, что способность производить таких детей оправдывает существование Человека. То ощущение вернулось, и Тевернер понял, что это превосходит все соображения индивидуальной жизни и смерти.

— Ладно, — сказал он, — пошли.

Он помог Бетии встать, и они побежали к двери. Сиккены окружили куб, но он не забыл их странное нежелание причинять ему вред. Туман снаружи здания, кажется, рассеялся. Если им удастся захватить грузовик, может, они найдут дорогу к лесу. Крепче ухватив свой сиккенский нож, он прорвался через двери и врезался в стену черных тел. Те попадали перед ним, и мираж надежды замерцал в его мозгу. Он схватил Бетию за руку и потащил за собой, но она вырвала руку.

— Прости меня, Мак, — крикнула она, и ее бледное тело метнулось в противоположную сторону, качаясь и изгибаясь, увертываясь от черных перепончатых рук, как гонимый ветром дым.

— Бетия! — хрипло закричал Тевернер, увидев, куда она бежит, но она уже лезла по сетчатой ограде со сверхъестественной быстротой. Она секунду балансировала наверху, как сверкающее распятие, а затем прыгнула в пустоту.

Тевернер закрыл лицо руками, услышав, как ее тело ударилось о бетон далеко внизу.

Странно, но первым пришел в себя Тевернер. Мягкий удар, казалось, парализовал сиккенов, даже пятна зрачков в их больших глазах перестали двигаться. Тевернер растолкал сиккенов и побежал к ограде. Проволока сетки резала его босые ноги, но он забрался наверх и перегнулся через перила. Бетия лежала, как смятый носовой платок, по меньшей мере в пятидесяти футах внизу, в тени темных машин.

Тевернер встал на перила и побежал по ним до ближайшей колонны. В это время сиккены достигли ограды.

Он обхватил руками влажный выступ колонны и скользнул вниз в нескольких дюймах от своих преследователей, но по другую сторону проволочной сетки. Пересечение пола и колонны уменьшило возможность держаться, и Тевернер чуть не сорвался, но успел выпустить колонну и схватиться руками за нижний край изгороди, а ногами — обхватить невидимую колонну ниже уровня пола. Пальцы сиккенов хватались за него сквозь ячейки сетки, дыхательные рты их отчаянно мяукали.

Он освободился от них и продолжал скользить вниз, не обращая внимания на то, что грубые края колонны рвут его тело. Оказавшись внизу, он подбежал к Бетии и упал рядом с ней, не касаясь ее переломанного тела. Лицо ее было спокойным, как во сне. Тевернер опустил голову на руки, и горькое рыдание вырвалось из его горла.

— Мак! — вышел из разбитых губ детский голос.

— Я здесь, Бетия.

— Останься со мной, Мак. Не позволяй им взять меня снова, пока не будет поздно… возвращать меня к жизни.

— Зачем, Бетия? Зачем ты это сделала?

Ее глаза с усилием открылись, губы медленно двинулись. Он приложил ухо к ее рту и услышал, как ее последний болезненный вздох сформировался в единственную, невероятную фразу. Когда сиккены добрались до него, он все еще лежал рядом с Бетией. Нож его остался где-то наверху, и он защищал безжизненное тело Бетии голыми руками до тех пор, пока газовая граната не взорвалась у его ног. И когда сознание ушло, последние слова Бетии все выше и выше поднимались в его голове, как океанские волны Мнемозины, родной планеты Бетии.

— Я — новый тип человека, Мак, — сказала она, — и для сиккенов жизненно важно сохранить меня живой.

Глава 9

Через много часов зашитое и забинтованное тело Тевернера слабо шевельнулось на пластиковой постели в его стеклянном кубе. Он слегка застонал, когда его мозг переходил от глубокого наркотического беспамятства к усиленной восприимчивости нормального сна. Пейзажи немыслимых цветов и сложности кружились и дрожали вокруг него.

Слепящее белое солнце заговорило голосом Вильяма Ладлема.

— Хорошо сделано, Мак Тевернер.

— Прости, я не понимаю, — ответил Тевернер.

— Сейчас поймешь.

В центре солнца появилось лицо, прекрасное лицо ребенка и женщины одновременно. Бетия.

— Спи спокойно, Мак, — сказала она. — У тебя впереди другая работа.

Тевернер хотел пойти к ней, к мудрости эгона, но он был заключен в физическом теле.

— Бетия, зачем ты оставила меня одного?

— Бедный Мак, это было необходимо. Другие передо мной рождались и умирали, но они появлялись преждевременно — Путь не мог быть открыт.

— Путь?

— Да, Мак. Я — Путь.

Свет эгон-солнца вспыхнул вокруг нее.

— Все равно я не понял.

— Человек не совершенен. Но он на пути к совершенству: теперь индивидуальный мозг человека в физическом плане может общаться с Мать-массой через меня.

— Через тебя? — Тевернер вспомнил туманное женское лицо, которое он видел при болезненных контактах между его существованием эгона и умоляющей тенью протожизни. — Значит, ты вызвала меня обратно, а не Лисса!

— Да.

— Но если ты могла это сделать…

— Это были латентные способности. Моя жизнь на Мнемозине была всего лишь промежуточной стадией. Теперь я знаю, что главной целью была эволюция нового вида эгонов. Я была первым человеком, родившимся с потенциальным развитием эгона, который имеет полную силу общения с живым человеком. Я Путь!

Бетия, казалось, улыбнулась, когда мозг Тевернера поднялся, сначала неуверенно, а затем воспарил над новым уровнем понимания.

— Эволюция… Значит, ты другая, — сказал он.

— Мое тело было другое. Суперэгон, частью которого я теперь являюсь, смотрел далеко за барьер настоящего и предвидел необходимость движения человечества к высшему испытанию. Эгоны, как ты знаешь, имеют физическое существование, но так слабы, что всей энергии Матери-массы хватило лишь на изменение структуры одного-единственного гена. Последняя попытка изменить курс развития человека была сделана, когда был зачат мой дед.

И когда в результате родилась я — чуть впереди эволюционного графика, моя нервная система была равна сиккенской, а то и лучше.

— Ты хочешь сказать, что сиккены могут…

Тевернер не мог найти слов, когда первое смутное понимание сиккенской войны зародилось в его мозгу.

— Да. Сиккены совершенны, потому что уже много тысячелетий могли общаться постоянно и непосредственно со своим мировым мозгом. Их мозговая структура несравнима с человеческой, так что они любым путем могут привести человечество к гибели — даже без угрозы баттерфляй-кораблей.

— Опять корабли, — вздохнул Тевернер.

— Да. У тебя есть основания ненавидеть сиккенов, но подумай, какими мы кажемся им. Нет таких гнусных слов, чтобы описать нас с их точки зрения отвратительные бледнокожие торговцы истинной смертью. И их эгон-масса предупреждает их, что инстинкт человека толкает его на захват всего пространства, на заполнение его черными крыльями, которые могут очистить всю Галактику от истинной жизни, отнять у сиккенов их бессмертие. И они решили предупредить это, и Мать-масса вела их шаг за шагом по этому пути, в то время как человек жестоко обращался со своей Мать-массой, рассеивал ее, отнимал у себя даже те слабые контакты, которые возможны на этой стадии его развития. Я родилась с опережением графика, но в другом отношении я опоздала. Очень опоздала.

— И, — догадался Тевернер, — сиккены знали о тебе.

— Знали через свою эгон-массу. Вот поэтому они взяли Мнемозину, поэтому я была изолирована. Они боялись, что я могу быть убита случайно, они намеревались держать меня живой, и не семьдесят лет, как ты опасался, а до тех пор, пока человеческая раса не будет полностью уничтожена.

Теперь эта возможность предотвращена — вооруженное истинным знанием своей природы человечество может выиграть войну с сиккенами. Люди использовали свое самое страшное оружие против себя. Нет надобности пытаться проводить вооруженные корабли через экраны сиккенов, достаточно лишь добраться до их родной планеты и пустить невооруженные баттерфляй-корабли челноком через сиккенскую эгон-массу. Разум сиккенов окажется лишенным помощи, и это подорвет их веру в себя.

Тевернер был потрясен.

— Но так много смерти… истинной смерти! Неужели ты…

— Это не понадобится. Война, в сущности, кончена.

Сиккенская Мать-масса подготовляла их и к провалу. Они освободят весь этот сектор космоса, и очень мало вероятности, что человек и сиккен когда-либо встретятся снова в физическом плане.

Бурная радость взорвалась в мозгу Тевернера.

— Но как можно убедить во всем этом КОМсэка? Кто им скажет?

— Ты все еще не понял истины, Мак, — Бетия снова дружески улыбнулась. — Человечество переступило порог.

Я уже вложила информацию в тысячи самых влиятельных голов Федерации. Она принята и действует. С этого времени каждый человек будет иметь в своем распоряжении все знания и мудрость сознания расы.

Впереди удивительное время, Мак. У человечества, конечно, будут затруднения и борьба, но для него не будет ни одной неразрешимой проблемы, ни одного непреодолимого расстояния. Спящий или бодрствующий — а истинной функцией сна всегда было дать индивидуальному мозгу общение с мировым мозгом, — Человек никогда уже не будет прежним!

Не в силах говорить, Тевернер старался вместить в себя безмерность пространства и времени. Затем каким-то образом через их бесконечную остроту пришло воспоминание об искалеченном теле Бетии и человеческих отношениях, которых он никогда не познает на опыте. Он знал, что его мысли не тайна для нее.

— Я буду ждать, — обещал он. — Я никогда не полюблю никого…

— Ты не можешь любить меня, Мак, — ласково сказала Бетия. — Я — Путь.

— Но…

— Как ты думаешь, почему сиккены не убили тебя с Джервезом Фаррелом? У моего деда было два сына: один — мой отец, другой — Говард Гренобль. Генетические признаки у Говарда и Лиссы были рецессивными, а Лисса — твоя мать. В тебе они рецессивны лишь отчасти — сиккены знали об этом, а в твоих детях или внуках эти гены снова станут доминирующими. Человечеству нужно твое семя, Мак, оно поможет ему сделать следующий шаг по пути эволюции, и ты не можешь уклониться от этого своего долга. Теперь ты пойдешь вперед…

Тевернер проснулся, дрожа от холодного, сырого воздуха сиккенского мира. Он с трудом встал и огляделся. Внутри куба стоял туман — это означало, что контрольная аппаратура выключена.

Он толкнул двери, и они легко открылись. Он вышел.

Пол под его босыми ногами был холодным. Здание совершенно пусто. Сиккены исчезли.

Он прошел за разделительную стенку и взглянул на куб Бетии. Сброшенное ею тело сияло белизной за туманными стеклами, и поспешно отвернулся. Вне здания мир был неподвижен, если не считать чуть заметного движения окутывающих планету облаков. Тевернер вздрогнул и подумал, что надо немедленно приниматься за дело. Отыскать запасы пищи, подумать, как сохранить тепло в камере, пока не появится корабль Федерации, а это может случиться не очень скоро. От баттерфляй-кораблей, вероятно, отказались, а носители большой реактивной массы строятся не так быстро. А первым делом он выкопает могилу для Бетии.

Он не мог представить себе, как переживет боль утраты, но будущее тянулось перед ним в бесконечность.

Это будущее превосходило всякое человеческое воображение.