Двойная ловушка

3

Изнутри ешива еще больше напоминала школу в конце учебного года. Десятки юношей, одетые в одинаковые черные костюмы, толпились в коридорах или спешили куда-то с тетрадями под мышкой. Некоторые из них стояли с книжкой в руках и читали вслух перед небольшими группами слушателей. Двери в учебную аудиторию были открыты, и можно было видеть за маленькими партами студентов, сидящих по двое, почти соприкасаясь головами. Казалось, окружающий шум не долетает до их ушей. Злоркинд, держась за перила, поднимался по широкой лестнице. Идущие навстречу почтительно ему кивали. Один раз он остановился, поймал пробегавшего мимо ученика лет восемнадцати, у которого из штанов выбилась рубашка, и глубоко ее заправил. Мальчишка смущенно смотрел на него сквозь толстые линзы очков. Несмотря на длинные пейсы и черный костюм, в нем легко было распознать тип рассеянного гения-ботаника. Некоторые из встречных косились на меня с любопытством, но большинство не удостаивали даже взглядом и проходили, словно я был пустым местом. Когда мы поднялись на второй этаж, рыжий дотронулся до моей спины. Я обернулся, и он протянул мне черную кипу из тонкого шелка. Я хотел было отказаться, но не смог придумать ни одной отговорки и натянул ее себе на голову. Злоркинд снова засмеялся и прокашлял:

– А тебе идет. Очень красиво.

Он продолжал ухмыляться, пока мы не дошли до большой обитой кожей двери. Он с усилием толкнул ее, и мы очутились в помещении, оснащенном по последнему слову техники. Два секретаря энергично стучали по клавиатурам, третий стоял возле факса, откуда выползал какой-то документ. Всю стену занимала автоматическая картотека, которая сама проворачивается и поднимает ряды ящиков с бумагами. Когда дверь за нами захлопнулась, один из секретарей оттолкнулся ногами от пола, подкатился на кресле к телефонному аппарату внутренней связи, нажал на кнопку и произнес что-то на идиш. Потом нажал на другую кнопку, и белая дверь, которой я до этого не заметил, с негромким жужжанием распахнулась. Злоркинд изобразил нечто вроде клоунского поклона, приглашая меня войти.

Первым, что бросалось в глаза, были книги. По обеим стенам длиннющей комнаты тянулись бесконечные ряды полок, уставленные рассортированными по размеру книгами. На них не было ни пылинки. В дальнем конце комнаты стоял массивный деревянный письменный стол, а над ним висели два портрета белобородых мужей, которым явно не хотелось улыбаться в камеру. Злоркинд с рыжим обогнали меня, приблизились к сидящему за столом человеку и пару минут о чем-то с ним перешептывались. Я стоял на месте и с любопытством оглядывался. Переговоры закончились, двое моих провожатых выпрямились и двинулись к выходу. По дороге Злоркинд окинул меня долгим взглядом. Я не был уверен, что правильно понял выражение его лица, но он казался задумчивым и смущенным. Со стола поднялась белая рука и жестом подозвала меня к себе.

Лицо у мужчины было широкое, внушающее спокойствие – большие карие глаза и белая борода, скрывающаяся где-то под столешницей. Волосы были длиннее, чем принято у ультраортодоксов, а на затылке белело несколько растрепанных седых прядей. Пейсы были темнее, чем борода. На меня смотрело лицо дедушки. Не моего, а дедушки вообще. Впечатление портила только нижняя губа. Она мелко дрожала, и эта дрожь передавалась мышцам щек и подбородку. Когда он заговорил, его голос звучал так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.

– Я болен, – сказал он.

Я молча ждал. Он продолжил, и его голос немного окреп:

– Я не сплю. Не ем. Я открываю книги, но не разбираю слов. Я говорю с людьми, но не слышу, что они говорят в ответ. Я волнуюсь за свою девочку. Я стою во главе общины хасидов, которая насчитывает почти десять тысяч человек. Я должен ставить их жизни выше собственной. Но у меня не получается. Я очень волнуюсь за свою девочку.

Он заплакал. Сухим бесслезным плачем, к которому меня подготовило его участившееся дыхание. Голова поникла, подбородок уперся в грудь. Я тихонько отодвинул стул и присел.

– Я плачу, – почти удивленно произнес он, обращаясь куда-то в область живота. – Я не плакал с тех пор, как был ребенком. Даже когда умерли мои родители. Но теперь я плачу. Я очень беспокоюсь за свою девочку. Ты можешь это понять?

– Думаю, да.

– У тебя есть дети?

– Нет.

– Тогда тебе не понять.

Он весь подался вперед, уронил лицо в ладони и зарыдал. Его всего трясло. Я не слышал звука шагов, но рядом со мной вдруг возник Злоркинд со стаканом воды и белой таблеткой в серебряной упаковке. Он протянул их рабби. Тот послушно сделал несколько глотков, а таблетку положил на край стола. Немного придя в себя, он оперся локтями о стол и внимательно меня оглядел.

– Как тебя зовут?

– Ширман. Егошуа Ширман.

– Где моя дочь, Егошуа?

– В надежном месте.

– Ты знаешь, где она?

– Да.

– С ней все в порядке?

– Если вы имеете в виду, цела ли она, то да. Руки, ноги и прочие части тела на месте.

– Слава Богу.

Я промолчал.

– Почему она не возвращается домой?

– Я нашел ее вчера в Рамат-Гане, на проезжей части. Она была без сознания. Мне очень жаль, рабби, но ее изнасиловали.

На секунду мне показалось, что он снова разрыдается. Но он справился с собой, только быстро допил остатки воды из стакана. Злоркинд кашлянул, и я перевел взгляд на него.

– Почему ты не отвез ее в полицию? Почему не вызвал скорую помощь?

– Я работал в полиции. Если бы я отвез ее туда, полиция была бы здесь сегодня же. Они приехали бы с большими черными блокнотами и начали бы задавать вопросы, а через пятнадцать минут весь Бней-Брак уже обсуждал бы новость. Я подумал, может, не стоит с этим торопиться.

– Чем ты занимался в полиции?

– Работал следователем.

Рабби встряхнулся.

– Кто это сделал? – В его голосе вдруг послышались жесткие нотки.

– Понятия не имею.

– Ты был следователем. Найди их.

– А что делать с Рахилью?

– Она не должна сюда приходить. Пока не должна. Ты наверняка сможешь придумать, где ей пересидеть, пока все не закончится. Я не хочу, чтобы кто-нибудь задавал ей вопросы, пока я не буду знать ответов.

– Я не могу этого сделать. Это работа полиции.

Он почти улыбнулся. Протянул руку назад и снял с полки серую металлическую коробку. Открыл ее и принялся одну за другой доставать стодолларовые купюры. На десятой он остановился и посмотрел на меня. Я ответил ему взглядом, из которого постарался убрать всякое выражение. По-видимому, это сработало, потому что он добавил в стопку еще пять купюр. В короткой схватке между моей природной осторожностью и моей же алчностью вторая одержала уверенную победу. Я сложил купюры и сунул их во внутренний карман.

– Когда я выясню, кто ее изнасиловал, что мне делать?

– Приведи этих людей ко мне.

– Нет.

Он не привык, чтобы ему возражали:

– Почему?

– Если ваши буйно помешанные – из тех, что встретили меня сегодня, – решат заняться личной вендеттой, для полиции я буду соучастником преступления.

– Мы никого не убьем.

– И скажите своим людям, чтобы не лезли в это дело, пока им занимаюсь я. Не хочу, чтобы всякие дилетанты крутились у меня под ногами.

– Они и так этим не занимаются.

– Рабби, прошу прощения, но вы лжете.

– С чего ты взял?

– Я ни разу не упомянул, что Рахиль насиловали несколько человек, а вы все время говорите: «Найди их».

Я развернулся и вышел, оставив его смотреть в одну точку. Дверью я не хлопнул потому, что ее придержал Злоркинд. Не проронив ни слова, он спустился со мной по лестнице и дошел до «Капри». Рыжий стоял, облокотившись о капот, и нагло улыбался. Я уже было двинулся к нему, но Злоркинд схватил меня за рукав.

– Шимон, – сказал он, – должен был в следующем месяце жениться на Рахили. Не сердись на него. – И, приблизившись ко мне чуть ли не вплотную, вдруг добавил: – Следуй за деньгами, за деньгами.

После чего быстро повернулся и захромал к зданию ешивы. Я сел в машину и уехал.

Мне нужно было немного успокоиться. В кинотеатре «Гордон» на дневном сеансе показывали «Окно во двор» Хичкока с Джимми Стюартом и Грейс Келли. Я уже смотрел этот фильм несколько лет назад, но какая разница. Уткнувшись взглядом в движущиеся картинки на экране, я размышлял. Домой вернулся около восьми. Я открыл дверь и чуть не налетел прямо на нее. Она стояла передо мной с кухонным ножом в руке. Я осторожно высвободил нож из ее ледяных пальцев и усадил на диван. Квартира выглядела в точности такой, какой я ее оставил. Она даже воды не выпила. Просто сидела и ждала. На мгновенье я почувствовал себя виноватым за то, что сидел в кино.

– Я был у твоего отца.

У нее в глазах вспыхнула искорка интереса.

– Мы договорились, что ты пока останешься у меня, – продолжил я. – Попробую найти тех, кто сделал это с тобой. Но ты должна будешь мне помочь.

– Почему?

– Почему? Не знаю. Может быть, потому что пока никто не хочет мне помогать. И ты тоже рассказываешь далеко не все.

Она не успела ответить, так как в дверь начали звонить. Долго и требовательно. Она подтянула колени к груди, обхватила их руками и сжалась в испуганный комок. Я крикнул: «Минуточку» – и взял ее за руку. Она попыталась увернуться, но от моей хватки не так-то легко избавиться. Я отвел ее в спальню и только потом отпер дверь.

Вначале я разглядел только груду мышц, навалившуюся на кнопку моего дверного звонка. Приглядевшись внимательнее, сообразил, что это рука, которая идет от плеча Шая Таля. Он был чуть выше меня и, по моим прикидкам, весил никак не менее 95 килограммов, из которых только малая часть приходилась на жир. Рука наконец оставила в покое звонок, схватила меня за грудки и втолкнула внутрь квартиры. Я впечатался спиной в стену прихожей, и на долю секунды мне показалось, что сейчас я просочусь сквозь нее, как герой мультфильма. Он ввалился за мной и следующим толчком направил меня в гостиную. Я успел выровнять дыхание за секунду до третьего толчка и отпрянул в сторону. Его рука влетела в книжную полку и обрушила ее. Одна книга шмякнулась прямо мне на голову. Судя по боли, это был том Британской энциклопедии. Инстинкт призывал меня заехать ему кулаком под ребра, но меня остановило тревожное предчувствие, что он этого даже не заметит.

– Минуточку, – пропыхтел я. – Бей меня сколько хочешь, но хоть объясни за что.

Он остановился и посмотрел на меня. Голова его ходила из стороны в сторону, как у рассвирепевшего быка.

– Ты следишь за мной.

Я не стал отнекиваться из опасения, что он обидится.

– Ничего личного. Просто работа.

Он не стал интересоваться, в чем заключается моя работа.

– Мне это не нравится.

– Мне и самому не очень.

– Так прекращай.

– Уже.

Его кулак снова оказался в воздухе.

– Правда. С сегодняшнего дня я этой историей больше не занимаюсь. И больше за тобой не слежу.

– Еще раз замечу, что ты за мной шпионишь, голову тебе оторву.

Внезапно в его глазах промелькнуло узнавание. Я знал, какой вопрос он собирается задать.

– Мы раньше нигде не встречались?

– Встречались. Я был комвзвода в бригаде, где ты служил замкомандира батальона.

Внезапно он улыбнулся. Улыбка у него была чудная. Ровные белоснежные зубы поделили лицо на две симпатичные половинки.

– Ну конечно! Ты тот самый парень, который вернулся с офицерских курсов, в тот же день избил заместителя командира бригады и отправился в тюрьму.

– Ничего подобного. Это было на следующий день.

– Молодец. Мне тот замкомбриг тоже не нравился.

– Да и я был от него не в восторге.

Краем глаза я заметил, что дверь в спальню чуть приоткрылась и оттуда выглянула голова Рели. Таль повернулся на шорох, но она успела захлопнуть дверь.

– Кто у тебя там?

– Девушка. Моя девушка.

– Если не хочешь, чтобы ее парень стал инвалидом, не лезь в это дело.

– Не буду. Я же сказал.

Он глянул на меня с недоверием, но убрался, по дороге дав хорошего пинка томику «Прощай, оружие» Хемингуэя, который, изящно вспорхнув, приземлился за диваном. Особо гордиться собой у меня причин не было. Я начал собирать книги, и тут появилась Рели.

– Что это было?

– Ничего особенного. Просто приятель заглянул.

– Странные у тебя приятели.

– Я знаю.

От необходимости продолжать беседу меня избавил телефонный звонок. Мужской голос произнес: «Уведи ее из дома. К тебе скоро наведаются», и трубку повесили. Голос Кравица я узнаю, как бы он ни старался его изменить. А он очень старался. Я схватил Рели за руку, потащил на второй этаж, где жили пожилые соседи, оставил у них в гостях и пошел к себе. Последнее, что я слышал, покидая их квартиру, были слова: «Дорогая, а почему бы вам не выпить чаю с молоком и сливочным печеньем моего собственного приготовления?»

Спускаясь по лестнице, я увидел, что у дома остановилась патрульная машина. Я бегом бросился в квартиру, скинул рубашку, натянул шорты и дал им несколько минут понажимать кнопку дверного звонка. Чтобы выглядеть полумертвым от усталости, мне даже не надо было особо притворяться.

На пороге стоял Чик. Хоть он и улыбался мне с вялым дружелюбием, выглядел суровей, чем обычно. За ним топтался Гольдштейн – худой как щепка полицейский-румын с постоянно подергивающейся левой щекой. Когда-то я едва не выгнал его из отдела за то, что он переспал с проституткой, которая находилась у нас под арестом. После того как Гольдштейн с ней закончил, ее тело из-за многочисленных царапин и синяков стало напоминать карту Манхэттена. Я пренебрег неписаными полицейскими правилами и подал рапорт о случившемся. Каким-то чудом ему удалось остаться в отделе, но с тех пор он только и ждал подходящего случая, чтобы свести со мной счеты. В отличие от Чика, у которого из-под куртки виднелась футболка, обтягивающая широкую грудь, Гольдштейн был одет в габардиновые брюки, голубую отглаженную рубашку и синий плащ. Почти полицейская форма. Я вспомнил, что недавно Кравиц говорил мне, что Гольдштейн уже получил старшего сержанта. Подонки всегда продвигаются быстрее всех.

– Привет, Чик, – сказал я, не обратив на Гольдштейна ни малейшего внимания.

Но эти тонкости его не смутили.

– Ну, Ширман, – с нескрываемым наслаждением произнес он. – Мы немножко влипли, не так ли?

– Ты о чем?

– У тебя находится девушка, известная под именем Рахиль Штампфер?

– А почему тебя это интересует?

– Задавать вопросы – это больше не твое дело, Ширман. Ты уже не работаешь в полиции. Она здесь или нет?

– А тебя это каким боком касается?

– Меня это касается, потому что я так хочу.

Кровь ударила мне в голову, и я сделал шаг в его сторону, но Чик опустил мне на плечо свою огромную лапищу. Я попытался вывернуться, но это было все равно что выбираться из-под асфальтового катка. Мой внутренний голос ехидно заметил, что если в один день, с интервалом в десять минут, на тебя наезжают двое верзил, то следует вести себя осторожнее.

– Ну, Ширман, покажи, какой ты смельчак! – хихикнул Гольдштейн.

Чик повернулся к нему:

– Еще слово, Гольдштейн, и я отпущу Джоша, а сам отправлюсь вздремнуть.

Поняв, что я успокоился, он убрал руку с моего плеча, которое уже начало как-то странно похрустывать.

– У нас есть информация, что исчезла дочь раввина Штампфера из Бней-Брака.

– Есть заявление?

– Нет. Информация поступила от третьих лиц.

Я прикинул, мог ли Кравиц так меня подставить, и решил, что нет.

– У вас есть ордер на обыск?

– Ты же знаешь, что нет. Зато, если ты будешь нам мешать, нам приказали не считаться с тем, что ты бывший полицейский.

– И что это значит?

– Это значит «французская процедура», – не удержавшись, с наслаждением проговорил Гольдштейн.

Я обдумал эти слова. Выражение «французская процедура» мы использовали потому, что из всех стран Запада только во Франции человека можно задержать на неопределенное время без постановления суда. У нас закон ограничивает этот срок двумя сутками, в особых случаях – пятью. Определить, какой случай является особым, может только начальник районного управления. Но у меня возникло нехорошее предчувствие, что как раз в моем случае он не станет терзаться сомнениями. Я отступил на шаг и дал им войти.

Если бы не Чик, Гольдштейн непременно воспользовался бы шансом перевернуть мой дом вверх дном под предлогом «обыска». Я на него не обижался. Это Чик отступил от правил, а Гольдштейн все делал строго по инструкциям, на страницах которых можно найти и мои отпечатки пальцев. Они косо глянули на развороченную книжную полку, но не сказали ни слова. Гольдштейн достал большую записную книжку в черном кожаном переплете.

– Когда ты в последний раз видел Рахиль Штампфер, двадцати одного года, из Бней-Брака?

– А когда ты, Гольдштейн, в последний раз получал ошибочную информацию?

– Не умничай тут.

Чик решительно захлопнул его записную книжку:

– Гольдштейн, не будь идиотом.

Я смотрел на них, стараясь придать себе как можно более скучающий вид.

– Что-нибудь еще или я уже могу пойти спать?

Как только парочка удалилась, я поднялся наверх и привел Рели обратно.

– Они милые, – сказала она о моих соседях. – А где их жены?

– У них нет жен. Они живут вместе.

– А жены что, умерли?

– Нет. В священном писании описана пара таких случаев, нет?

– Ты имеешь в виду…

– Да.

– Но они такие милые. Совсем не похожи на злодеев или кого-то в этом роде…

– Нет, не похожи.

Посмотрев на нее, я увидел, что на глаза у нее наворачиваются слезы.

– Я хочу домой, – сказала она. – Отвези меня домой.

Я не смог удержаться и обнял ее. Она на миг окаменела, но тут же с неожиданной силой оттолкнула меня. Я убрал руки. Она прижалась спиной к стене. Стоя напротив, я уперся руками в стену рядом с ее лицом. Ее волосы касались моих плеч; ладони она выставила вперед, удерживая меня на расстоянии. Она плакала.

– Трогательное, чрезвычайно трогательное зрелище, – с издевкой произнес Гольдштейн, появляясь в дверном проеме.

В бессильном гневе я чертыхнулся. Как можно было забыть запереть дверь! Но тут же сообразил, что я стою к нему спиной и все, что он за мной видит – это чьи-то ноги в джинсах. Гольдштейн искал дочь раввина из Литска, а нашел молодую девушку, с которой я обнимался. Не поворачивая головы, я спросил:

– Чего тебе?

– У меня для тебя послание от начальника управления.

– Ну?

– Он просил передать, что будет очень рад, если ему представится возможность упечь тебя за решетку.

– Это все?

– Честно говоря, я тоже не очень расстроюсь.

Я отпустил Рели и двинулся на него. Гольдштейн позвал: «Чик!» – но Чик продолжал как ни в чем не бывало подпирать на лестничной площадке стену, превратившись в слепоглухонемого. Я легонько заехал Гольдштейну в нос, слева. Никаких увечий, но крови много. Он отлетел назад и, зажимая нос двумя руками, прогнусавил:

– Ну погоди! Мы до тебя еще доберемся. Не только начальник управления, все мы. Мы тебе покажем. Ты у нас сядешь! На своей шкуре узнаешь, что бывает с полицейскими в тюрьме. Встретишь всех своих друзей, которые очутились там по твоей милости. Дай только время.

– Даю, – сказал я и закрыл дверь. Рели успела ускользнуть в спальню. Я зашел к ней. Она лежала, накрывшись одеялом, и тихонько плакала. Я вышел, закрыл за собой дверь и плюхнулся в кресло. Я размышлял о Тале и Гольдштейне, удивляясь, с чего это в последнее время все так на меня обозлились. С этими мыслями я и уснул.