Двойной капкан

I

Я взглянул на свою «Сейку». 15.20. До начала операции оставалось семь часов пятьдесят минут. До выезда на исходный рубеж — шесть двадцать.

Самое трудное время перед началом любого дела. Как у спортсменов перед финальным стартом. Ничего уже не изменить, ничего не исправить. Что заложено при подготовке, то и будет. И остается только одно — перемочь эту дыру во времени.

Не передергаться, не перегореть, чтобы выйти на старт или на игровую площадку на высшем пике формы. Побеждает не тот, кто сильней. Побеждает тот, у кого крепче нервы.

Спортсменам хорошо — системой предстартовой подготовки у них занимаются целые команды психологов. Аутотренинг, релаксация. До армии эти дела не дошли. В старой русской армии накануне сражений служили молебны. В Красной Армии в войну предстартовую накачку давали замполиты или политруки. Зачитывали приказ Сталина номер 227 («Ни шагу назад!»), а пулеметы заградотрядов придавали словам недвусмысленную весомость. Такой вот аутотренинг. А в Чечне уже и замполитов не было. Кто как мог, тот так и перебивался. Кто письма домой писал. На кого-то треп нападал. А в нашей команде Трубач доставал из обшарпанного футляра свой старенький сакс-баритон и негромко импровизировал на темы Гершвина, Глена Миллера или Дюка Эллингтона. Хорошо отвлекало.

В 15.25 я вышел перекусить в пельменную, которая располагалась в стекляшке как раз напротив автостанции, откуда ходили рейсовые автобусы на АЭС. Голода я не чувствовал, но поесть нужно было. А главное — хотел посмотреть, кто сегодня поедет на смену.

Как всегда по выходным, народу на остановке было немного, автобусы уходили без перегрузки. В половине четвертого подъехала вохровская вахтовка. Смена ВОХРы происходила минут за десять — пятнадцать до смены обслуживающего персонала.

Разумно: чтобы в суматохе пересменки на станцию не смог незаметно проникнуть кто-нибудь посторонний. Вроде нас. В кузов сразу полезла охрана. Как всегда, предварительно отоварившись поллитровками.

К ним я еще с первых дней присмотрелся. Ни одного нового человека среди них не было. Но это меня не обеспокоило. Еще вчера вечером в гостинице появилось полтора десятка лыжников из Москвы. Приехали на турбазу «Лапландия» и обнаружили, что в номерах жуткий колотун и жить там нельзя. Вместить такую ораву маленькая гостиница энергетиков не могла. После телефонных переговоров с мэром, которые вел руководитель тургруппы, нашлось решение: разместить всех на местах в спортзале школы, куда они и отбыли со своими лыжами и рюкзаками, кроя на все лады турагентство, которое впарило им эти путевки.

Руководитель тургруппы был в таком же утепленном спортивном костюме, как и все, только без лыж. Но даже если бы я сразу не узнал в нем полковника Голубкова, понять, что это за спортсмены, не составляло труда. Ребята были из «Альфы» или «Зенита». Серьезные ребята. Они-то, видно, и заменят местную ВОХРу в полночную пересмену.

При выходе из гостиницы Голубков встретился со мной взглядом, но прошел мимо, не подав никакого знака. Из этого следовало, что разговора не будет. А жаль, у меня накопилось к нему вопросов.

Вахтовка с охраной ушла, ушли и рейсовые автобусы. Автостанция опустела. Я вышел из пельменной, и тут же рядом со мной остановился синий фиатовский микроавтобус с мурманскими номерами, из него вывалился рыжий телеоператор Си-Эн-Эн Гарри Гринблат и заорал на весь город:

— Хай, Серж! Ты сказал: будет «прайм-тайм». Где «прайм-тайм»?

Одновременно он извлек из кармана плоскую бутылку виски, свинтил пробку и протянул мне бутылку:

— Прозит, Серж! С досвиданьицем!

Я взял бутылку и бросил ее в ближайшую урну.

— Твоя мама, Серж! Ты зачем так сделал?! — возмущенно завопил Гарри.

— Или «прозит», или прайм-тайм, — объяснил я ему.

— Это очень правильно, — поддержал меня появившийся из «фиата» Арнольд Блейк. Он пожал мне руку и представил третьего спутника — явно иностранца лет пятидесяти, с седой шкиперской бородкой, в элегантной кожаной куртке на меху, в светлых полусапожках с заправленными в них брюками, в надвинутой на лоб светлой замшевой кепке и в солнцезащитных очках. На груди у него висели «Никон» и российская зеркалка «Зенит», а на плече — кофр, в каких фотокорреспонденты таскают с собой пленки и набор объективов.

— Знакомься, Серж. Стэнли Крамер, независимый журналист.

— Здравствуйте, Сергей, — проговорил третий, снимая очки и протягивая мне руку.

Только тут я его и узнал.

— Здравствуйте, мистер Крамер, — сказал я, хотя он был такой же Крамер, как я папа римский. В ноябре прошлого года в прибалтийском городе К. он был смотрителем маяка Александром Ивановичем Столяровым. Только глаза у него тогда были блекло-голубые, а не карие <См. роман А.Таманцева «Рискнуть и победить» (М., 1998).>.

— Наш коллега из Лондона, — объяснил Арнольд Блейк.

— Конкуренции не боитесь? — спросил я.

— Какая конкуренция? — удивился Блейк. — Он — пресса, а мы — Ти-Ви. Никакая газета не может конкурировать с телевидением!

— Потому что телевизором нельзя прихлопнуть муху, — с усмешкой прокомментировал Крамер. — Это было когда-то сказано о радио, но справедливо и в отношении всех электронных СМИ.

— Классный малый! Свой в доску! — подтвердил Гарри. — Он устроил нам все допуски за два часа! За два, и ни минутой больше!

Блейк скептически оглядел проспект Энергетиков.

— Ты обещал нам сенсацию, Серж. Какая может быть здесь сенсация?

— Будет, — успокоил я его. А какая — потом поймете. Езжайте на станцию и снимайте пока общие планы.

— Мы знаем, что делать, — сказал Крамер. — До встречи, Серж.

Они влезли в микроавтобус, «фиат» развернулся и укатил в сторону АЭС, а я вернулся в гостиницу.

Возле подъезда стоял «мицубиси-паджеро» с хозяином из местных за рулем. Эту тачку еще в первый день по требованию Люси арендовал Генрих. И хотя хозяин был не из бедных (ему принадлежал хозмаг на проспекте), предложенная Генрихом арендная плата была, видимо, достаточно большой, чтобы заинтересовать даже владельца хозмага.

Наш «рафик», на котором Генрих утром уезжал на турбазу «Лапландия», стоял поодаль, у самого края подъездной площадки. Генрих прохаживался возле него, машинально поигрывая ключами от машины. На плече у него была увесистая спортивная сумка. Увидев меня, он поставил сумку на асфальт и кивнул. Я подошел.

Генрих передал мне ключи от «рафика».

— Там — все, — взглядом показал он на машину. — Гидрокостюмы, баллоны, одежда, герметизированные мешки. В сумке — оружие и рации. Пять «уоки-токи» для внутренней связи. Раздадите ребятам. Шестой передатчик — для вас. Вы помните, надеюсь, когда и какой сигнал вы должны подать?

— Да.

— Давайте сверим часы.

Моя «Сейка» и его «Орион» показывали секунда в секунду.

Генрих удовлетворенно кивнул и продолжал:

— Я сейчас уезжаю в Мурманск, перегоню вертолет на турбазу. Вы захватите Люси и оставите ее в «Лапландии». Меня, возможно, еще не будет. Пусть ждет.

— Зачем она нам нужна?

— Не задавайте лишних вопросов, — довольно резко оборвал меня Генрих. Нервничал все-таки, хотя держался хорошо.

— Какое оружие? — спросил я.

— Три «узи» и два пистолета ПСМ. Вам хватит. Все.

Он сел рядом с водителем в «мицубиси-паджеро», джип резко взял с места. Я поднялся в свой номер и распотрошил содержимое сумки. Да, пять новеньких японских «уоки-токи», передатчик с выдвижной телескопической антенной. Три хорошо смазанных израильских автомата «узи» с запасными рожками. Два пистолета и две обоймы к ним. Мы что, нанялись устроить на станции небольшую войну?

Я выщелкнул из рожка «узи» патрон и почувствовал, что никакие аутотренинги мне сейчас не помогут. Патрон был боевой. В других рожках — то же. И в обоих ПСМ.

Что это, черт возьми, значит?

Первым моим движением было немедленно собрать ребят. Но я остановил себя. Смысл?

Извлечь пули мы успеем, а вот закатать гильзы на коленке хотя бы без элементарной какой-нибудь приспособы — тухлый номер. Значит, нечего и дергать ребят, скажу перед самым началом операции. А пока пусть расслабляются.

Вторым моим движением было сообщить обо всем полковнику Голубкову. И с этим, пожалуй, медлить не стоило.

Я загрузил все оружие и рации в сумку и затолкал ее под кровать. После этого быстро, но не спеша спустился вниз и повесил ключ от номера на щит у дежурного администратора, молоденькой девчонки, которая смотрела по телевизору, установленному в холле, какое-то «мыло» и даже не оглянулась на :.1еня. Я мельком отметил, что ключ от номера Генриха висит на месте, это заставило меня изменить планы. У выхода я чертыхнулся, хлопнул себя по ляжкам, как человек, забывший что-то важное, и вернулся к стойке. Но кроме своего ключа незаметно прихватил и ключ Генриха.

«Полулюкс» Генриха был на втором этаже, рядом с «люксом» нашей мадам. Я вошел в номер, заперся изнутри и сразу полез за ванну. Пакет с зажигалкой «Zippo» был на месте, пакета с набором «Экспрей» не было. А вот это было уже серьезно. Очень серьезно.

Я сунул зажигалку в карман, а пустой пакет от нее и маскировавшую тайник кафельную плитку оставил лежать на полу, чтобы, если Генрих вернется в номер, создалось впечатление, что зажигалку нашла уборщица. Но были у меня сомнения, что Генрих сюда вернется.

В холле я повесил оба ключа на щит и пошел к школе. Приходилось все время сдерживать себя, чтобы не ускорять шаг и тем самым не привлекать к себе внимания праздно гуляющего народа.

…Солнце склонялось к горизонту, с озер наползал туман, пахло весной. По проспекту то и дело проезжали «УАЗы», «Нивы», автобусы «ПАЗ», останавливались у домов. Из них вываливались мужики в ватниках, с ведрами и мешками рыбы в руках.

Но без удочек. Протарахтел мотоцикл с коляской. Молодой парень в коляске размахивал перед встречными парой диких гусей. Что-то не слышал я, что сезон охоты уже открылся. Но здесь, видно, народ сам определял, когда сезон открывать, а когда закрывать.

В школьном спортзале никого не было. Сторож сказал, что все лыжники вместе с тренером еще часа два назад куда-то ушли. Я позволил себе усомниться: куда они могли уйти?

— Не веришь, дак сам гляди! — обиделся сторож и открыл двери спортзала.

Действительно, никого не было. Лыжи в чехлах стояли у шведской стенки, а на матах валялись разноцветные рюкзаки и куртки. Я извинился перед сторожем и направился к телецентру. И у проходной сразу понял, куда делись эти лыжники.

Трое из них стояли перед воротами, а еще две пары, как я успел заметить, контролировали телецентр по периметру. Они были в штатских утепленных плащах и в просторных пуховиках, под которыми можно было спрятать любой ствол.

— Телецентр закрыт на профилактику, — объяснил мне один из них.

Я показал временный пропуск, подписанный директором телестудии, но он не произвел ни малейшего впечатления.

— Закрыто все, — повторил «лыжник». — Вали, парень, домой. Завтра придешь.

Я понял, что переубедить его мне не удастся, силой прорываться тоже было ни к чему. Поэтому я сказал:

— Тогда передайте полковнику Голубкову, что «Экспрей» исчез.

— Кто такой Голубков? Не знаем мы никакого Голубкова.

— А вдруг познакомитесь, мало ли. Так и скажите: нет больше «Экспрея» на месте.

— Что такое «Экспрей»? — поинтересовался второй.

— А это такая жидкость против облысения. Он знает, — добавил я и не торопясь зашагал к проспекту. Минут через пять оглянулся. У ворот стояли только двое, третьего не было. Ясно, пошел докладывать. Ну, если Голубков захочет меня увидеть, найдет.

И немного времени в запасе еще было.

До начала операции оставалось пять часов пятьдесят минут, а до выезда на исходную точку — три двадцать.

II

Многовато у меня было адреналина в крови. Явный излишек. И не ко времени. Я не рассчитывал, что мне удастся привести себя в состояние полного предстартового расслабления, но сбить мандраж было нужно. Хотя бы для того, чтобы он не передался ребятам. А эта зараза похлеще любого гриппа, трансформируется безо всяких чихов. Поэтому я еще побродил по проспекту, останавливаясь возле палаток с таким количеством разноцветных и разномастных бутылок, что рябило в глазах, а у магазинчиков, торгующих аудио-и видеокассетами, раз десять прослушал песню о мальчике, который хочет в Тамбов. Я так и не понял, чего ему в этом Тамбове делать, но прогулка своей цели достигла. Я почти успокоился, что и требовалось доказать.

В начале девятого я вернулся в гостиницу, поднялся на третий этаж, где находились наши номера, и постучал в комнату Артиста. Никто не ответил. Я еще раз постучал, погромче. Тот же эффект. Подергал дверную ручку — заперто.

Что за черт? Где-то гуляет?

Где он может гулять? На полукилометровом проспекте Энергетиков Артиста не было, я только что прошел по нему туда и обратно. А где еще можно гулять в этой кучке стандартных пятиэтажек, просматриваемых насквозь практически с любой точки?

А когда-то, говорят, здесь было большое русское село с избами, поставленными на века. Снесли в конце 60-х после пуска первого блока АЭС. Зачем? Не у кого спросить. Да и незачем, и так ясно. Атом-град, твою мать. А рабочие — в избах?

Обслуживающий персонал современного города атомщиков. В избах, да? Шутите?

По-моему, мне повезло, что я лишь самым краешком своей молодой жизни застал те времена. А то быть бы мне в диссидентах. Не от злонамеренности, а от привычки задавать вопросы «зачем» и «почему» и самому же на них отвечать. А раньше — так вообще не исключено, что строил бы все эти рудники и комбинат «Североникель».

Отец у меня от водки сгорел. Да и один ли он! А может, и пили, чтобы не думать?

И никаких вопросов не задавать. И соответственно — чтобы все эти «беломорканалы» и «североникели» не строить?

Эпоха дала мне возможность думать, о чем хочу. И говорить, о чем хочу. И даже выступать, о чем хочу, по телевидению, если сумею на него прорваться. А что, некоторые прорываются. Так что с эпохой мне, можно сказать, повезло. А вот со временем не очень. А Эпоха и Время — это как генерал и старшина. Генерал — он, конечно, куда как важней. Но приказы-то отдает старшина. И попробуй не выполнить. И сейчас мой старшина приказывал мне думать не о традициях советского градостроения, а о том, что через три часа мы окажемся не просто в ледяной воде озера Имандра, а вообще черт знает в каком мире, а господин Артист, его мать, изволят где-то гулять.

Времени еще, правда, было достаточно, так что можно было не дергаться. Я и постарался не дергаться. Ситуация, в общем и целом, кроме таких мелочей, как исчезнувший из номера Генриха «Экспрей», зажигалка Люси Жермен с радиопередатчиком и боевые патроны вместо холостых в нашем оружии, вроде бы не давала очень серьезных поводов для беспокойства. Все шло по плану. Подходы к АЭС и топографию самой станции мы изучили самым тщательным образом. Четыре раза съездили на нашем «рафике» в тайгу, километров за сорок от Полярных Зорь, и на одном из озер поплавали в гидрокостюмах. Они оказались безо всякого электроподогрева, вода обжигала, и после каждого получасового заплыва приходилось отогреваться не меньше двух часов. Утешало лишь то, что при захвате станции мы будем в воде не больше шести минут, не успеем продрогнуть.

Из всех нас опыт подводного плавания был лишь у Боцмана, еще с его службы в морской пехоте. Он и был поначалу нашим инструктором. Но очень быстро инициативу перехватил Док. Все у него получалось быстро и ловко. А когда он показал, как нужно обращаться с перепускным клапаном какой-то новой конструкции, о которой Боцман даже слыхом не слыхивал. Муха даже ахнул:

— Ты-то откуда об этом знаешь?!

На что Док лишь пожал плечами:

— Случайно узнал. Просто я любознательный человек. А любое знание — благо.

Смотришь, когда-нибудь и пригодится. Вот и пригодилось, как видишь.

В общем, все было нормально. Почти все. Но в самой этой нормальности было что-то не то. Полковник Голубков никаких новых «цэу» не давал, он тоже, вероятно, считал, что все идет как надо. А если и не считал, то не делился со мной своими соображениями. «Ничего сверх меры». Тоже мне, твою мать, дельфийский оракул!

Я заглянул к ребятам. Муха был в номере Боцмана, они смотрели по НТВ какой-то боевик с Чаком Норрисом и хохотали, как резаные. И верно, смешно: после любого удара, которыми осыпал противников герой фильма, их отправляли в больницу. Или даже сразу на кладбище. А тут они вскакивают и снова бросаются в бой. Балет. Я машинально отметил, что изображение четкое, картинка не дергалась. Недаром, видно, на местной студии какие-то немногословные умельцы из Москвы почти неделю возились, модернизируя оборудование. Об этом говорил весь народ, местные сердобольные бабульки подкармливали их картофельными шанежками и приставали с расспросами, а как будет да что. Шанежки умельцы охотно ели, а на расспросы отвечали коротко: «Все будет в норме, мамаша. Как надо, так все и будет».

Я немного полюбовался пируэтами непобедимого Норриса, порадовался, что ребята в форме, и пошел к Доку. Он стоял в своем номере у окна и смотрел, как городок затягивает туманная пелена, наползающая с озер. Типичная ленинградская белая ночь. Верней, петербургская. Но когда мне однажды пришлось увидеть ее, она была еще ленинградской.

— Артист где-то шляется, — сказал я. Ну, просто для того, чтобы что-то сказать.

— Он у Люси, — не оборачиваясь, ответил Док. Я насторожился:

— Вот как? Давно?

— Часа два уже. Если не больше. Я случайно увидел, как они вместе заходили в ее номер.

— Только этого нам не хватало! Генрих ему башку оторвет, когда узнает!

— Генрих уехал.

— Вернется и узнает. Ты видел, и другие могли увидеть!

— Не оторвет, — с усмешкой возразил Док, закончив обозревать заоконный пейзаж и удостоив меня своим вниманием. — Артист оторвет ему гораздо быстрей. Но ты прав.

Он выбрал не лучшее время для кобеляжа.

— И место тоже не лучшее, — добавил я. — И объект не лучший.

— Ну почему? Объект-то как раз очень даже ничего… Знаешь, Сережа, что мне все это напоминает? — спросил, помолчав. Док.

— Что все? — уточнил я.

— Все, — повторил он. — Все, что происходит. Вокруг нас. И вообще.

— Ну что?

— Режим радиомолчания. Напомнить, когда он бывает?

— Перед атакой. Или перед штурмом. Вопрос только один: кто кого собирается атаковать? Мы? Или нас?

— Да, это очень интересный вопрос, — согласился Док. — Боюсь, что все-таки нас.

— Это у тебя общее ощущение? — спросил я. — Или есть что-то конкретное?

— Конкретного — ничего. Почти. Кроме одной мелочи.

— Какой?

— Ну, как тебе сказать… — Док, — сказал я. — У тебя в номере есть утюг?

— Какой?

— Электрический. Если есть, я его немедленно включу и начну прижигать тебе задницу. Иначе, чувствую, из тебя ничего не вытянешь.

— Ладно, скажу, — помедлив еще часа три с половиной, проговорил Док. — Мне очень не нравится маркировка на взрывателях. И на пусковом устройстве. Не знаю чем. Но не нравится она мне — хоть ты что!

— Док! — поразился я. — С каких пор ты стал разбираться в радиовзрывателях?! Да еще в таких! Ты же хирург!

— Я же говорил, что я любознательный человек.

— Чем же тебе не нравится маркировка?

— Не знаю, — сказал Док и повторил:

— Нет, не знаю. Знал бы — сказал.

Инициирующий сигнал на спутник ушел. Почему он не вернулся к взрывателям?

— Я передал отчет о результатах испытаний.

— Что ответили?

— Ничего. Приказали прекратить самодеятельность. Ситуация контролируется.

— Это хорошо, что она контролируется, — заметил Док. — Плохо — что она контролируется не нами. Знаешь, Сережа, все это мне не очень нравится.

— Да? А я так в полном восторге.

— Давай еще раз. Почему сигнал не вернулся со спутника?

— Не та частота, — предположил я.

— Возможно, — кивнул Док. — Еще почему?

— Спутник был в мертвой зоне. Перепутали время.

— И это возможно. Еще?

— Не знаю. Больше вроде бы не может быть никаких причин.

— Может, — возразил Док. — Если это не тот спутник. Нужно немедленно связаться с Москвой.

— Мы сможем это сделать только со станции. По Интернету.

— Может быть поздно. Я только рукой махнул:

— Все может быть. А чему быть, того не миновать.

— А вот и я! — объявил Артист, появившись в номере Дока без малейшего намека на стук в дверь. — Ну что, можно понемногу собираться? Как раз и стемнеет.

Мы с Доком внимательно на него посмотрели. Артист не напоминал человека, который только что вылез из постели любовницы. Нет, не напоминал. Именно эту мысль и высказал Док, обращаясь ко мне:

— Он не похож на мартовского кота.

— Не похож, — согласился я.

— А почему я должен быть на него похож? — огрызнулся Артист. — Март давно прошел. Сейчас, между прочим, апрель.

— Он больше похож на ротного, который два часа просидел на оперативной пятиминутке у начальника штаба полка, — поделился я своими впечатлениями. — При этом все два часа его возили мордой по столу за дела, в которых он не виноват ни ухом, ни рылом.

— Тонкое наблюдение, — оценил Док. — У людей, которые бросили курить, почему-то очень обостряется обоняние, — продолжал он. — У таких, как я. И что же? Табачный дым чувствую — от сигарет «Мо», которые курят дамы. Алкоголь? Нет, не ощущаю.

Духи «Шанель номер пять»? Весьма и весьма слабо. Более чем слабо. Я человек любознательный, но не любопытный. Не слишком любопытный. Но сейчас очень бы мне хотелось узнать, чем вы, сеньор де Бержерак, занимались в номере мадам Люси Жермен, коварно воспользовавшись временным отсутствием ее, скажем так, гражданского мужа?

— Телевизор смотрели, — довольно агрессивно ответил Артист. — Программу НТВ.

Устраивает?

— И что показывали? — спросил я.

— «Куклы».

— Хорошая передача, — кивнул Док.

— Местами даже смешная, — подтвердил я. Ввалились Боцман и Муха.

— Время, Пастух, — напомнил Боцман. Я взглянул на свою «Сейку» и кивнул:

— Да, пора. Все ко мне в номер.

В коридоре Артист придержал меня за рукав.

— Есть разговор, — негромко сказал он.

— Не здесь, — прервал его я.

— Ребята не должны этого знать. Пока.

— Почему?

— Потому. Им работать.

— Говори. Только коротко.

— Этот Генрих не имеет никакого отношения ни к компании «Шеврон», ни к Каспийскому консорциуму. Его настоящее имя — Карлос Перейра Гомес. В горячей десятке Интерпола он стоит на первом месте. Международный террорист номер один.

Кличка — Пилигрим. Он же — Взрывник.

— Это тебе сказала Люси?

— Да.

— Почему тебе? Артист усмехнулся:

— Потому что я обаятельный человек. И к тому же еврей.

— При чем тут еврей?

— При том, что она тоже еврейка.

— Так кто же она такая?

Артист немного помолчал и ответил:

— Лейтенант армии обороны Израиля. Специальный агент Моссада.

Заявка! Но у меня уже не было времени для расспросов.

III

На исходный рубеж мы прибыли точно в срок, хотя потеряли шестнадцать минут, пока завозили Люси на турбазу «Лапландия». Но Боцман, сидевший за рулем нашего «рафика», сумел их наверстать. Когда мы, распределив оружие и проверив «уоки-токи», вышли из моего номера, Люси уже ждала нас возле машины. Она была с непокрытой головой, в той же царственно запахнутой собольей шубке, в белых сапожках на высоких каблуках. Но былого выпендрежа не было и в помине. Она молча залезла в кузов и устроилась на жестком боковом сиденье между мной и Артистом.

Минут через сорок Боцман хотел свернуть с шоссе на турбазу, редкие огни в окнах которой светились метрах в пятистах от дороги, но Люси остановила его:

— Тормозните здесь. Я дойду. Не прощаюсь, мальчики, мы еще встретимся.

Артист открыл заднюю дверцу фургона и подал руку Люси, помогая ей спуститься на землю. Я спрыгнул следом. Не прячась от меня. Артист протянул ей доставшийся ему при распределении стволов пистолет ПСМ. Она молча взглянула на него и убрала во внутренний карман шубки.

— У меня тоже есть для вас кое-что, — сказал я. — Нашлась ваша зажигалка. Не уверен, правда, что находка вас обрадует. Потому что блок питания вынут.

Люси взяла из моих рук зажигалку, быстро осмотрела ее:

— Где она была?

— В номере Генриха. В тайнике за ванной.

— Кто вынул блок?

— Не я. И не уборщица. Его вынул Генрих. Это значит, что вы сгорели. Вы это понимаете?

— Да.

— Так какого же черта вы лезете в этот гадюшник?!

Люси обаятельно улыбнулась:

— Но ведь он не знает, что я это знаю.

— Немедленно возвращайтесь в Полярные Зори, — приказал я. — На любой попутке. В телецентре потребуете встречи с полковником Голубковым. И будете сидеть там до конца операции.

— Спасибо за заботу. Ковбой. Но у вас свое дело, а у меня свое. И вы не вправе отдавать мне приказы.

Люси коротким движением швырнула зажигалку в темную воду озера, подступавшего к невысокой дамбе, отсыпанной для дороги, и пошла к турбазе, грациозно перепрыгивая через колдобины и подмерзшие лужицы.

Мы с Артистом молча смотрели ей вслед.

— График, вашу мать! — напомнил из-за руля Боцман.

Не успели мы проехать от поворота к «Лапландии» и пяти километров, как справа послышался характерный, с присвистыванием, гул вертолетного двигателя. «Ми-8» включил посадочные огни и опустился на площадку рядом с турбазой. Еще через некоторое время, когда мы свернули в сопки, со стороны Мурманска к Полярным Зорям прошел еще один тяжелый вертолет, темной тенью на фоне низких облаков, подбеленных рассеянным светом белой ночи. Потом еще два, севернее, далеко в стороне от турбазы.

— Чего это они разлетались? — пробурчал Боцман и на всякий случай включил ближний свет и подфарники.

Дорога с темным ельником по обочинам была хорошо видна и без света: полоска плотного снежного наста, схваченного вечерним морозцем. Она должна была привести нас к началу протоки, соединявшей верхние озера с озером, окружавшим АЭС. Она и привела. «Рафик» пришлось оставить за сопкой, чтобы его случайно не заметила охрана станции, и последние полтора километра мы перли все снаряжение на себе.

На заранее расчищенной площадке в прибрежном березняке Боцман сбросил рюкзак, взглянул на часы и с удовлетворением констатировал:

— Тютелька в тютельку. Как в аптеке.

Три минуты — накинуть белую светонепроницаемую палатку на загодя вбитые колья.

Пять с половиной минут — упаковать одежду, обувь, оружие и рации в герметичные прорезиненные мешки. Одежду не нашу, а камуфляж, в каком ходила охрана. Разница была только в том, что куртки и штаны ВОХРы были на синтепоне, а наши — тонкие, чтобы не стеснять движений и не потеть в них потом внутри станции.

Еще один вертолет прохрюкал двигателем почти над нашей палаткой. Ребят это нервировало, а меня радовало. Это значило, что утечка информации о проверочном захвате станции дошла до адресата и в Полярные Зори стягивается местный спецназ.

Я еще раз предупредил ребят, что в наших магазинах боевые патроны. Так что если придется стрелять, то только поверх голов или под ноги. Предупреждение было излишним, все маты в адрес Генриха, не сумевшего достать холостые патроны, были высказаны еще в моем номере в гостинице энергетиков.

Семь минут — раздеться, натянуть поверх шерстяных треников гидрокостюмы, подвесить за плечи баллоны со сжатым воздухом, надеть ласты и маски. Проверить подачу воздуха, работу клапанов, герметичность загубников. Тут командовал Док.

— Порядок, — кивнул он и выключил фонарь. — Пошли!

Гуськом, как пингвины, держась за узелки на пятнадцатиметровом лине, мы прошлепали по хрустящему насту к протоке и спинами, как научил нас Док, соскользнули с ледяного берега в черную воду. Первым шел Док, я — последним.

Вода обжала гидрокостюмы, обожгла открытую кожу рук, но поролон костюмов еще удерживал тепло тела. Мы плыли посередине протоки на глубине около полутора метров. Вода была вовсе не черной, мы были словно бы в густом тумане. Перед моим носом мелькали ласты Боцмана, вверху белел отсвет северной ночи, а впереди время от времени возникала мутная точка света и тут же гасла: Док на секунду-другую включал фонарь, проверяя ориентиры. Какие тут могут быть ориентиры, я понятия не имел. Но он, видно, имел.

Скорость течения в протоке была четыре метра в минуту, а от места спуска до ограждающей сетки станции было около двухсот метров, так что нам приходилось энергично работать ластами, если мы не хотели провести в этой купели около часа.

А мы очень этого не хотели.

Время будто остановилось. До чего же пакостное ощущение. Наконец по линю передавался рывок, мы пошли вниз. Значит, сетка. И значит, всего еще тридцать метров. Еще рывок, дымными столбами проплыли по сторонам сваи лодочного сарая.

Рывок вверх. Неужели все?

Все. Док первым выбрался на настил, сбросил баллоны, выбирал линь и выдергивал нас из воды, как огромных черных сомов, пойманных на перемет.

Семь минут — сбросить гидрокостюмы, спрятать их в углу сарая под старыми сетями, переодеться, разобрать оружие и рации, натянуть шерстяные черные маски типа «ночь» с вырезами для глаз и рта. Закрывать лица пока не было никакой нужды, так что «ночки» выглядели просто черными вязаными шапочками, какие сейчас носят и стар и млад. Разумеется, в сочетании с камуфляжем и «узи» они выглядели не слишком обыденно.

23.08.

Каким-то образом мы умудрились опередить график на целых четыре минуты.

Оставалось ждать. Минут через тридцать пять — сорок должна смениться охрана. Вот тут и начнется наша работа.

Лодочный сарай был обшит плоскими шиферными листами, кое-где шифер откололся, сквозь дыры проникал свет от галогеновых ламп, которыми была освещена площадка перед входом в административный корпус, примыкавший к первому энергоблоку. Мы приникли к дырам, прикидывая, что к чему.

Обычно у входа дежурили двое вохровцев с «калашами». А сейчас их толпилось шестеро. Стояли себе, закинув автоматы за плечи, курили, переговаривались в предвкушении близкой смены. В стороне, у въезда на территорию станции, я заметил Блейка, Гринблата и третьего, который назвался Стэнли Крамером. Рядом с ними в белом халате, в каких ходили все ИТР АЭС, стоял главный инженер Юрий Борисович, что-то показывал. На камере Гарри Гринблата виднелся красный огонек, он снимал.

Вид у Блейка был явно скучающий. Он не понимал, за каким дьяволом его вытащили в эту глушь, где никакой сенсации никогда не было и быть не может.

Неожиданно все охранники, как по команде, задрали головы. Начал всматриваться вверх и главный инженер, а за ним и все трое корреспондентов. Через полминуты и все мы сделали попытку через свои амбразуры посмотреть вверх, откуда нарастал рокот вертолетного двигателя. По площадке полетели пыль, сухой снег и мусор, а еще через три минуты рядом с первым энергоблоком, метрах в сорока от нас, завис «Ми-8» и аккуратно сел на асфальтовый пятачок. Гул двигателя стих, лопасти по инерции повертелись и опали, как крылья у стрекозы.

Охранники защелкали затворами своих «калашей» и кинулись к вертолету. Туда же побежал и Юрий Борисович. Один из вохровцев загрохотал прикладом по металлической обшивке. Из кабины высунулся пилот.

— Твою мать! Ты куда сел?! — заорал вохровец. — Ты же в запретку, твою мать, сел!

— Здесь могут садиться только вертолеты Министерства по чрезвычайным ситуациям!

— козлиным тенорком подтвердил главный инженер.

Дверь открылась, механик спустил на землю металлический трап, а в проеме двери показалась Люси Жермен собственной персоной.

— Мужики, а это и есть чрезвычайная ситуация! — весело объявила она. — Гуманитарная помощь. Подарки вашим женам и детям к Первомаю! Что, часто это бывает? Помогите-ка выгрузить!

От неожиданности никто даже не шевельнулся.

— Да вы что? — удивилась Люси. — Хотите меня разорить? Час аренды этой «вертушки» стоит мне восемьсот баксов! Юрочка, скажи своим охломонам, а то они не врубаются!

Юрий Борисович явно растерялся.

— А что за подарки? — поинтересовался один из вохровцев.

— Много чего! Одежда, обувь, игрушки, продукты, соки!

— А как насчет чего покрепче? — спросил второй.

— Только пиво, мужики. Но пиво хорошее. «Хайнекен». Каждому — по две упаковки.

Но только после разгрузки! Принимайте и тащите в кабинет главного инженера.

Можно, Юрочка?

— Ну отчего же нельзя! — растерянно согласился главный инженер.

Последние остатки сомнений исчезли. Вохра забросила свои «калаши» за спины и дружно принялась за работу. Ящики и коробки, подаваемые из вертолетного чрева кем-то из экипажа, появлялись один за другим, их подхватывали по двое или по одиночке, вносили в административный корпус и рысцой возвращались к вертолету.

Люси заметила людей с камерой и помахала рукой:

— Эй, пресса, вашу мать! Снимайте: Люси Жермен в роли Санта Клауса!

Пока она, снизойдя на землю, позировала Гарри, из вертолета вышел Генрих со спортивной сумкой в руках и прошел в корпус. Сумка была явно не из легких, и мне это почему-то очень не понравилось.

— Последний! — сообщил механик, выталкивая ящик на спину вохровца. — Все, мадам?

— Счастливо! — махнула Люси и вслед за вохровцем в сопровождении Юрия Борисовича и всех трех корреспондентов скрылась за дверью. Вертолет начал раскручивать лопасти. На площадке не осталось ни одного человека. Смена должна была появиться через восемнадцать минут. И это будут уже не такие лохи.

…Решение родилось мгновенно.

— Док, Муха! Перекрыть подход! — приказал я. — Если появится смена, задержать.

Стрелять только под ноги! Боцман, Артист, за мной! Сейчас они начнут выходить. С пивом. Отключать и обезоруживать без излишеств. Приготовить браслетки и скотч.

— Не хватит браслеток, у нас всего семь, — напомнил Боцман.

— Стреноживать по двое и к решетке! Начали! Последнюю команду мне пришлось выкрикнуть в полный голос, чтобы перекрыть гул вертолетного двигателя. «Ми-8» приподнялся, повисел над землей и ушел в сторону Мурманска. Мы заняли исходные позиции.

Риск был, конечно, очень большой. Если смена появится хоть на пять минут раньше времени, вохровцы услышат стрельбу и забаррикадируются в корпусе. Но и выигрыш мог быть тоже очень большим.

Первый вохровец появился через четыре минуты. Он был обвешан пивными банками, как моджахед гранатами. И прямо на пороге остановился, выливая в себя остатки «Хайнекена». По-моему, он даже не сообразил, что с ним случилось и почему он вдруг оказался с залепленным ртом, в наручниках, пропущенных через крепкую решетку, которой были забраны все окна административного корпуса.

И пошла у нас работа, только успевай поворачиваться! Охранники выходили по двое, ширина двери не позволяла вываливаться толпой. И тут же одного отключал я, другого — Артист, а Боцман довершал дело, цепляя их попарно к решетке и ловко заклеивая рты широкой лентой специального плотного скотча.

— Одиннадцать, — сказал он. — Нет двенадцатого.

Из-за угла появились, пятясь спинами. Муха и Док.

— Смена, — сказал Док. — Через пять минут будут здесь. Как у вас?

— Нет двенадцатого, — сказал я. — Все внутрь! А тут появился и двенадцатый. От неожиданности он поперхнулся пивом и так закашлялся, что Боцман сразу отказался от мысли заклеивать его рот скотчем, лишь приковал последней парой браслеток к решетке и откинул ногой его «калаш» в сторону. Мы нырнули в корпус.

— Засовы! — скомандовал я. — Аварийный щит! Мог бы и не говорить, все знали, что делать. Щелкнули замки стальных дверей, сверху опустилась бронированная плита аварийной защиты. И вовремя. Снаружи ударила автоматная очередь, тут же вторая.

Дверная сталь загудела от ударов пуль.

— Что за черт? — удивился Муха. — Боевыми же лупят!

— Не отвлекаться! — прикрикнул я. — Сейчас появятся еще шестеро — внутренняя охрана. Артист, Боцман, на перехват!

Эти шестеро появились без пива, с «Макаровыми» и ТТ в руках. Их пришлось упаковать и уложить в небольшой комнате, примыкавшей к вахте.

— В кабинет главного инженера! — скомандовал я. — Бегом! Натянуть «ночки»!

Артист и Муха — на коммутатор. Отключить внешнюю связь! Док и Боцман, за мной!

…Очень вовремя мы появились в кабинете Юрия Борисовича, заставленном ящиками и коробками гуманитарной помощи. Сам главный инженер, а с ним Генрих, Люси и корреспонденты стояли у окон, пытаясь понять, что происходит во дворе, отчего стрельба и почему воет сирена общей тревоги. Но кабинет был на третьем этаже, окна его не мыли со времен, наверное, пуска энергоблока, поэтому разглядеть что-нибудь вряд ли кому удалось. А тут еще какой-то мудила из старой смены или из новоприбывших полоснул автоматной очередью по освещенным окнам. Даже из коридора я услышал, как брызнули стекла.

Я распахнул дверь и приказал, для убедительности передернув затвор «узи»:

— Всем сохранять спокойствие. Оставаться на местах, никаких лишних движений.

Станция захвачена.

— Какой шарман! — сказала Люси.

Гарри включил камеру и завопил:

— Еще раз, парни! Сделайте это! Всего раз! Это же супер! Прайм-тайм!

Ну, чего не сделаешь для хорошего человека. Мы вышли, затем снова ворвались, я повторил приказ. Гарри не отрывался от объектива, а Крамер без остановки сверкал фотовспышкой.

— А теперь очередь, в потолок! — попросил Гарри. — Хоть одну! За каждый выстрел ставлю бутылку водки! Смирновской!

Генрих незаметно кивнул мне. Я не заставил себя упрашивать. Полоснул по потолку двумя короткими очередями, дал знак Гарри прекратить съемку, после чего стянул «ночку» и обратился к Юрию Борисовичу:

— Прошу извинить. Осуществляется проверка системы охраны станции. Проверка завершена. Первый энергоблок захвачен. Где у вас громкая связь с персоналом первого блока?

— Фи! — разочарованно протянула Люси. — А я-то думала, что и вправду захват! Ну что за страна?! Куда ни ткнись — везде сплошная туфта!

Однако. Нервы у нее были прямо-таки воловьи.

— Тут рядом, в кабинете директора, — ответил мне главный инженер. — Есть еще у дежурного диспетчера.

Мы прошли через пустую приемную в директорский кабинет, Юрий Борисович взял микрофон, щелкнул тумблером и вопросительно посмотрел на меня:

— Что говорить? Я подсказал:

— Говорит главный инженер станции. Прошу всех соблюдать спокойствие. Тревога учебная. Он повторил мои слова.

— Что еще?

Я взял у него микрофон:

— Дамы и господа! Производится проверка охраны станции. Говорит командир группы захвата. Первый энергоблок захвачен и изолирован от внешнего мира. Весь персонал, непосредственно не занятый обслуживанием систем энергоблока, должен перейти в комнату отдыха. Остальным оставаться на своих рабочих местах. Все приказы членов группы захвата прошу выполнять немедленно. Операция проводится в интересах обеспечения безопасности стратегических объектов. Прошу извинить за причиненные неудобства.

Я выключил микрофон.

Из небольшой комнаты, примыкавшей к кабинету директора, выглянул белобрысый компьютерщик Володя.

— Что происходит? — спросил он.

— Объявление по громкой связи слышал?

— Ну.

— Это и происходит. Первый энергоблок захвачен.

— А-а! — протянул он и скрылся за дверью. Я знал, что через минуту эта информация будет в Москве.

— А мне что теперь делать? — спросил Юрий Борисович.

— Понятия не имею. Ждать.

— Чего?

— Пока не знаю, — честно ответил я. — Откровенно говоря, ни разу в жизни не захватывал атомные электростанции.

— Эту, однако, захватили за полчаса.

— Обижаете, Юрий Борисович. Всего за двенадцать минут.

Я оставил его за столом директорского кабинета и вышел в приемную. Там меня поджидал Генрих.

— Прекрасно, Серж, — одобрительно проговорил он. — Вы заработали вторую половину гонорара.

— Можем получить?

— Чуть позже. Операция еще не закончена.

— Раз вы уже здесь, можно не подавать условленного сигнала? — спросил я.

— Напротив. Дайте мне передатчик. Я протянул ему коробочку рации. Он включил и сказал в микрофон только два слова:

— Подход открыт.

После чего выключил рацию и бросил ее в мусорную корзину.

— Больше она не понадобится.

— Пастух, я Артист! — ожило у меня в кармане «уоки-токи». — Внешняя связь отключена. Работает только прямой телефон в кабинете директора. Как понял?

— Понял тебя. Идите в комнату отдыха, успокойте людей. До связи.

Я заглянул в директорский кабинет. Юрий Борисович сидел с трубкой в руках и судорожно набирал какой-то номер. От волнения пальцы у него срывались с диска, и приходилось начинать все сначала.

— Положите трубку, — проговорил я, — и пройдите в комнату отдыха. И вам будет спокойнее, и всем вашим людям.

— Это приказ?

— Да, приказ.

— Вынужден подчиниться.

Из кабинета главного инженера высунулся Гарри и тут же нацелил на нас телекамеру. Генрих закрылся рукой и приказал:

— Выключите! Когда и что снимать, я сам вам скажу.

— А будет еще что-нибудь для прайм-тайма?

— Будет, — пообещал Генрих. — Прямо сейчас. Пойдемте.

Вслед за ним мы вошли в кабинет главного инженера.

— Пойди погуляй, — кивнул Генрих Люси. Но она лишь повела плечом:

— Вот еще! Мне тоже интересно!

Генрих помедлил, но решил, видно, что спорить не стоит. Он отпер сейф Юрия Борисовича, извлек из него небольшую картонную коробку из-под принтера и перенес на стол. В этой коробке был не принтер. В этой коробке были радиовзрыватели и детонаторы. Те самые, испытание которых мы проводили несколько дней назад и маркировка на которых так не нравилась Доку.

— Можете снимать, — разрешил Генрих, выкладывая на стол содержимое коробки. — Здесь набор современного террориста. Этот небольшой блок с пусковым кодом и кнопкой так называемое инициирующее устройство. Эти четыре коробочки — радиовзрыватели, настроенные на одну частоту. А это — детонаторы. В данном случае они начинены не тротилом, а обыкновенным детским пластилином, но для наглядности мы сейчас их отделим… вот так. Отложим подальше в сторону и произведем пробу. Сейчас я наберу шифр, открывающий доступ к пусковой схеме… Гарри, если вы еще раз шевельнете объективом камеры, я разобью ее и вы останетесь без сенсации. Снимайте только мои руки и приборы. Вам ясно?

— Ну, ясно, ясно! — недовольно согласился Гринблат.

— Продолжайте, Генрих, — попросил Блейк. — Если это будет неинтересно, при монтаже вырежем.

— Это будет интересно, — успокоил его Генрих. — Итак, я набрал код, а теперь нажимаю пусковую кнопку. Обратите внимание: на пульте загорелся зеленый светодиод. Это значит, что инициирующий сигнал послан на спутник связи. Через тридцать секунд он вернется к взрывателям. Засекайте время.

Я нажал секундомер своей «Сейки». Ровно через тридцать секунд вспыхнули красные светодиоды всех четырех взрывателей, в тот же миг с легким треском между электродами пробежали искры электрического разряда.

Мы с Доком переглянулись.

— Вот так, господа, — подвел итог Генрих.

— А если спутник связи будет в мертвой зоне, на другой стороне земли? — поинтересовался англичанин.

Генрих усмехнулся:

— Современные террористы — народ очень предусмотрительный. Теракт практически невозможно точно спланировать по времени. Поэтому используется не один спутник, а три или даже четыре. Все они работают на одной частоте, и один из них всегда находится в активной зоне. Так что взрывной сигнал может быть подан в любой момент и практически из любой точки земного шара. Это интересно, мистер Блейк?

— Да. Пожалуй, да.

— Дальше будет еще интересней, — пообещал Генрих, убирая взрыватели и детонаторы в коробку, а коробку запирая в сейф. — Следующий этап — минирование наиболее уязвимых узлов станции. Укладка взрывчатки и установка радиовзрывателей. Но эту операцию мы проведем чуть позже.

— У вас есть и взрывчатка? — поразился Грин-блат.

— Да, шестьсот килограммов тола. Они находятся в этих вот ящиках. Серж, продемонстрируйте господам журналистам содержимое ящиков.

Я открыл один из ящиков, похожих на те, в каких транспортируются геодезические приборы. Но здесь были не приборы, а плотно уложенные толовые шашки.

— Тринитротолуол, — объяснил Генрих, — или попросту тол. И в тех двух ящиках тоже. Но мы не будем его использовать. Важен факт, что террористы смогли доставить его на станцию. И ваша пленка это подтвердит. А для имитации минирования мы используем эту вот обыкновенную оконную замазку. Она очень напоминает пластит.

Он открыл «молнию» своей серой сумки, извлек из нее кубик в промасленной бумаге и предложил желающим посмотреть и даже потрогать. Гринблат опасливо отодвинулся, а Док взял кубик в руки, отщипнул немного, потер между пальцами и даже понюхал.

— Что скажете. Док? — спросил Генрих.

— А что я могу сказать? Замазка и замазка. Я не сапер, я хирург.

— А по-вашему, Серж, будет это выглядеть на пленке достаточно убедительно? Я пожал плечами:

— Понятия не имею. Для меня — будет. Для специалиста — не знаю.

Эта замазка меня сейчас меньше всего интересовала. Меня интересовало совсем другое. В ящике с толом, сбоку, между шашками, я заметил краешек целлофановой упаковки. И я сразу узнал эту упаковку. Это был аэрозольный набор «Экспрей», исчезнувший из тайника за ванной в номере Генриха. А это могло означать только одно: если люди Голубкова подменили тол, лежавший в кладовой на турбазе, Генрих определит это за две минуты. Или уже определил. А перед нами просто ваньку валяет.

Генрих взглянул на часы и объявил:

— А теперь, господа журналисты, попрошу пройти со мной. Вы, Серж, и вы. Док, тоже.

Он двинулся к выходу, не сомневаясь, что все последуют его приглашению.

— А я буду здесь торчать? Я тоже пойду! — заявила Люси.

Воспользовавшись толкучкой в дверях, Крамер обернулся ко мне и негромко спросил:

— Где дубликаты ключей от сейфа?

Нужно отдать мне должное, в условиях форс-мажора я соображаю довольно быстро. И если человек знает о существовании дубликатов… — У Артиста, — таким же быстрым полушепотом ответил я.

— Вызовите его. И отвлеките Генриха. Хотя бы на пять минут.

Я сунул ему «уоки-токи» и поспешил за Генрихом, Люси и корреспондентами.

Закрывая за собой дверь, услышал голос Крамера:

— Артист! Немедленно в кабинет главного инженера!

В коридоре меня поджидал Док. Мы перешли на легкую рысь, подтягиваясь к группе, шествующей под предводительством Генриха.

— Это не замазка, — сообщил мне Док на ходу.

— А что?

— Похоже на пластит.

— Пластит не такой, — возразил я. — Даже по цвету.

— Это может быть аналог пластита. Чешского производства. Секвит или что-то в этом роде, точно не помню. Сила взрыва даже больше, чем у пластита. Есть у меня подозрения… — Потом, Док.

— По-твоему, это неважно? — удивился он.

— Очень важно. Но сейчас есть кое-что поважней.

Я нагнал Генриха и придержал его за рукав:

— Нужно поговорить.

— Не сейчас.

— Нет, сейчас, — твердо сказал я.

Мы как раз миновали душевые. Я завел Генриха в предбанник и плотно прикрыл за собой дверь. Генрих прошел по кабинкам, убеждаясь, что никого нет.

— Говорите, — приказал он. — Только быстро.

— Я не спрашиваю, почему в нашем оружии оказались боевые патроны.

— Мне некогда было искать холостые.

— Я так и понял. Я спрашиваю о другом: почему боевыми лупит охрана? Мы договаривались, что вы организуете утечку информации о проверочном захвате станции. Вы это сделали?

— Да. Для этого я специально летал в Москву.

— Так в чем же дело?

— Понятия не имею. Возможно, произошла накладка. Сейчас это уже не имеет значения.

— А если они предпримут штурм? Прикажете нам стрелять в воздух? А они будут — по нам? Мы сделали свое дело, Генрих. Станция захвачена. А теперь мы выходим из игры.

— Каким образом?

— Очень просто. Бросаем оружие, разблокируем вход и поднимаем руки. А объясняться с властями придется вам самому.

— Вы этого не сделаете, Серж. И я вам скажу почему. Вы помните газетную шумиху после убийства корреспондента «Совершенно секретно»?

— Да. Вы решили свои проблемы. Только я не понял, с каких пор такие методы считаются цивилизованными.

— Я не убивал корреспондента К. Это сделали вы, Серж.

— Да ну?

— Вот именно. Если со мной что-нибудь случится, в моей квартире произведут обыск. И найдут револьвер «кобальт» с единственным истраченным патроном.

Эксперты без труда установят, что корреспондент был убит именно из этого ствола.

А отпечатки пальцев на этом стволе — ваши, Серж. Напомнить, как они там появились? В вашем доме в Затопине. Когда вы меня обезоружили. К этому времени корреспондент был уже мертв. А последним брали в руки «кобальт» вы. Но это еще не все. На полу в салоне «Нивы» осталась лежать стодолларовая купюра. Ваш дом обыщут. И найдут сто тысяч долларов. Из тех, что вы получили в качестве аванса.

Серия и номер банкноты, обнаруженной в «Ниве», как раз из этого выпуска. Вы получите лет пятнадцать. И никакого алиби у вас нет, хотя ваша жена будет утверждать, что вы провели ночь дома. Убийство совершено в третьем часу ночи. Вы дождались, когда жена уснет, поехали на Московскую кольцевую дорогу, убили и ограбили корреспондента, встречу с которым назначили накануне, и вернулись домой, когда она еще спала.

Ну, сука! Мне даже напрягаться не пришлось, чтобы изобразить свои чувства.

— И вы надеетесь, что это сойдет вам с рук? — спросил я.

— Не сомневаюсь. И поможете мне в этом вы. У вас просто нет другого выхода.

Только один: не противодействовать мне ни в чем. И когда я говорю «ни в чем», это следует понимать буквально. Могу успокоить вас: никакого штурма не будет. И если вы или ваши люди сдуру в горячке не ухлопаете кого-нибудь из охраны, никаких осложнений с властями у вас не возникнет. По заказу службы безопасности Каспийского трубопроводного консорциума вы производили проверочный захват станции. И вы это сделали. Остальное вас не касается. А теперь хватит болтать. У нас еще много дел.

Он вышел из душевой и возглавил шествие. Мне ничего не оставалось, как двинуться следом.

Судя по всему, Генрих изучил топографию АЭС не хуже нас, а возможно, и лучше. Он уверенно миновал машинный зал с ревущими турбогенераторами, поднялся по служебному ходу на пульт управления. Здесь нас нагнали Крамер и Артист с кофром Крамера на плече, словно бы он подрядился быть его ассистентом. Крамер незаметно сунул мне в руку «уоки-токи», одновременно я почувствовал, как в карман моей камуфляжки скользнули ключи от сейфа. На мой быстрый вопросительный взгляд Крамер негромко сказал, глядя в сторону:

— Приказ прежний: «Никакой самодеятельности».

Дежурные операторы главного щита управления, в белых халатах и белых докторских шапочках, провожали нашу процессию хмурыми взглядами.

Я чуть поотстал и включил «уоки-токи»:

— Муха, я — Пастух. Как слышишь?

— Слышу тебя.

— Ты где?

— В комнате отдыха. Десять мужиков и четырнадцать женщин.

— Обстановка?

— Нормальная. Смотрят по «Тринитрону» попсу. Женщины говорят, что хотят пить и есть.

— Возьми пару мужиков и принесите из кабинета главного инженера. Там должна быть еда, сыр, соки.

— Понял тебя. Я вызвал Боцмана, приказал:

— Спустись вниз. Проверь вход. И тех шестерых, ВОХРу. И будь там, присматривай.

— Ясно, Пастух. Что происходит?

— Пока не знаю. Конец связи.

Еще несколько переходов и железных лестничных маршей, и мы оказались на крыше энергоблока, как раз над машинным залом. Плоская площадка была залита асфальтом, огорожена металлическими перильцами и по периметру обозначена желтыми натриевыми фонарями. Метрах в пятидесяти от площадки, над реакторным блоком, уходили "в белесое небо две белые, с широкими красными полосами вентиляционные трубы. На верхушке каждой из них горели красные предупреждающие огни.

Сверху открывался обширный обзор. Сопки и черные промоины озерных проток на фоне снежного наста на севере, плотная кучка очень уютных огней на юге — поселок Полярные Зори мирно доживал свой воскресный вечер. На окраине поселка прожекторами была подсвечена ажурная вышка местного телецентра и ретранслятора, наверху горел красный фонарь, предупреждая летчиков об опасности.

Я подошел к перильцам ограждения, осторожно глянул вниз и ахнул: все подъезды к энергоблоку были заставлены милицейскими «Жигулями» с мигалками, армейскими грузовиками, а со стороны мурманской дороги подтягивалась пара бронетранспортеров. Гарри Гринблат последовал моему примеру, сказал Вполне по-русски: «Еж твою мать!» — плюхнулся животом на асфальтовую площадку и нацелился вниз объективом камеры. Грохнула автоматная очередь, трассирующие пули прошли в метре от козырька крыши. Гарри чуть высунулся и продолжал съемку.

Выплюнул очередь тяжелый пулемет, тоже трассирующими.

— Уберите этого идиота! — закричал Генрих и сам подскочил к Гарри и оттащил за ноги от края площадки. Гарри остервенело лягался, матерился и продолжал снимать.

На помощь Генриху поспешил Блейк.

Воспользовавшись суматохой, я негромко приказал Доку:

— Спустись в кабинет главного инженера. В ящике с толом, между шашками, набор аэрозолей «Экспрей». Проверь эту чертову замазку. Этим «Экспреем» пользоваться очень просто… — Я умею, — перебил меня Док.

— Вот как? — поразился я. — Ладно, как-нибудь расскажешь мне, где ты проходил стажировку и чему тебя там учили. А сейчас — быстро. И сразу возвращайся назад.

Док исчез в темном дверном проеме. Генриху и Блейку удалось наконец оттащить Гринблата от опасного места. Тут он спокойно поднялся на ноги, перезарядил кассету, а отснятую отдал Блейку:

— Такого еще никто не снимал! Эти кадры обойдут весь мир!

Генрих извлек из кармана австрийский «глок» и приставил ствол ко лбу Гарри:

— Если вы, мистер Гринблат, еще хоть раз включите камеру без моего приказа, я буду вынужден вас пристрелить.

— Да пошел ты! — отмахнулся Гринблат. — Меня и не такие расстреливали!

— Он больше не будет снимать без вашего разрешения, — пришел на выручку напарнику осторожный Блейк.

— Всем отойти к стене реакторного зала! — приказал Генрих. — Освободить площадку!

Со стороны Мурманска послышался рокот вертолетного двигателя. «Ми-1» приблизился к станции и круто пошел на посадку. Снизу грохнула очередь и словно бы захлебнулась. Пилот вывел легкую машину точно на центр освещенного пятачка.

— Всем оставаться на своих местах! — крикнул Генрих и побежал к вертолету, двигаясь спиной навстречу воздушным вихрям.

Двигатель заглох, лопасти остановились. Из вертолета выпрыгнул пилот — крупный смуглый молодой человек с пышными черными усами. Почему-то не в форменной шинели «Аэрофлота», а в длинном сером плаще. В руке у него был довольно увесистый дюралевый атташе-кейс. Он помог выйти пассажиру. Тот был пониже ростом, узкоплечий, заметно старше. Тоже в плаще, в широкополой шляпе и в темных очках, закрывавших половину лица. Генрих подошел к вертолету и о чем-то довольно долго говорил со старшим.

За моей спиной появился Док, прошептал в ухо:

— Тол — муляж. Замазка — пластит. Не чешский аналог. Семтекс. Ливийского производства. Он в ходу у всех арабских террористов. Ты понял, что я сказал?

— Да.

— Остается надеяться, что в детонаторах вместо взрывчатки действительно пластилин.

— Можешь не надеяться. В детонаторах — тетрил.

— Уверен?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— Случайно узнал, я тоже любознательный человек.

— Тетрил, — повторил Док. — В каждом детонаторе граммов по сто. Этого хватит, чтобы подорвать танк. И в сумке килограммов пятьдесят семтекса. Нужно немедленно что-то делать!

— У нас есть приказ: «Никакой самодеятельности».

Док хмуро отошел, а его место заняла Люси Жермен:

— Какие проблемы, Серж?

— Да так, мелочи жизни, — неопределенно отозвался я.

— Взрывчатка настоящая? — быстро спросила она. — Я не про тол, а про ту, что в сумке.

— Да. И детонаторы настоящие.

— И взрывное устройство настоящее. А я-то сокрушалась, что в России кругом туфта. Нет, оказывается. Твои действия. Ковбой?

— Никаких.

— Почему?

— Приказ.

— Ладно, выкрутимся. У меня другой приказ.

— Какой?

— Действовать по обстоятельствам.

Генрих закончил переговоры, натянул на голову и лицо черную «ночку», такую же, как у нас, и обернулся к присутствующим:

— Господа корреспонденты, можете снимать! Оба прибывших сбросили плащи и оказались в камуфляжных военных формах. На груди у молодого висел короткий десантный «Калашников». Старший откинул в сторону шляпу, надел буро-зеленую фуражку чеченского полевого командира и предстал перед камерой Гарри и фотообъективом Крамера. Генрих не без торжественности произнес:

— Разрешите представить вам, господа: командующий армией освобождения Ичкерии, национальный герой Чеченской Республики полковник Султан Рузаев!

Вспыхнула красная сигнальная лампочка на камере Гринблата, со скоростью стробоскопа заработала фотовспышка Крамера.

— Внимание! — раздался снизу усиленный и искаженный громкоговорителем резкий мужской голос. — Говорит представитель Федеральной службы безопасности России полковник Голубков. Станция окружена. Сопротивление бесполезно. Предлагаю лицам, захватившим первый энергоблок, немедленно сдаться.

Рузаев что-то приказал по-чеченски своему молодому спутнику, тот подбежал к вертолету и вернулся с радиомегафоном, точно таким же, какими на митингах пользовались ораторы.

— Сейчас я ему отвечу, — со змеиной улыбкой на тонких губах пообещал Рузаев.

— Отвечу я, — возразил Генрих. — Ваше слово — еще впереди..

Он взял мегафон и подошел к краю площадки:

— Говорит представитель командующего армией освобождения Ичкерии Султана Рузаева. Полковник Рузаев не намерен вести никаких переговоров с полковником Голубковым. Он будет вести переговоры с полномочным представителем Президента России. Предостерегаю полковника Голубкова от попытки захватить станцию силой. У нас в заложниках находится весь персонал первого энергоблока, и среди них главный инженер станции. После каждого выстрела, произведенного по станции, мы вынуждены будем убивать по одному заложнику. Основа для переговоров будет предоставлена вам в ближайшее время. На этом наши местные консультации прекращаются.

В подтверждение своих слов Генрих бросил мегафон вниз и обернулся к корреспондентам.

— А теперь, джентльмены, прошу пройти в кабинет директора АЭС, — пригласил он. — Полковник Султан Рузаев сделает там официальное заявление.

Ко мне наклонился Арнольд Блейк:

— Серж, ты уверен, что это проверочный захват станции?

— Какая тебе разница? — ответил я. — Главное, что это «прайм-тайм».

Блейк с сомнением покачал головой:

— Это не прайм-тайм. Это, как у вас говорят по-русски, полный п….ц!

— Не полный, Арни, — успокоил я его. — До полного еще далеко.

— А когда будет полный?

— Об этом ты сам узнаешь.

IV

— Говорит командующий армией освобождения Ичкерии полковник Султан Рузаев. Я обращаюсь к Президенту и правительству России, ко всем гражданам России, к правительствам и гражданам всего мира. Довожу до общего сведения, что моими людьми захвачен и заминирован первый энергоблок Северной атомной электростанции.

К этому шагу нас вынудила лживая и провокационная политика руководства России, упорно не желающего предоставить независимость Ичкерии. Наш народ имеет право на собственное государство, как и всякий народ мира. Наш народ выстрадал это право, пережив сталинский геноцид и депортацию сотен тысяч чеченцев в Сибирь и Северный Казахстан, пережив вероломное и варварское нападение федеральных войск России на маленькую Чечню. Мы победили в этой войне, но политики отняли у нас эту победу.

Мы больше не можем довольствоваться туманными и лживыми обещаниями. Ичкерия станет свободной. И произойдет это не в будущем, а сегодня, сейчас. Такова воля Аллаха!

Прежде чем я перейду к изложению своего ультиматума, считаю необходимым предоставить всему миру неопровержимые доказательства серьезности и обоснованности моих намерений. Сейчас вы увидите видеосъемку, сделанную на Северной АЭС сотрудниками Си-Эн-Эн Арнольдом Блейком и Гарри Гринблатом. Я специально пригласил их для освещения акции, так как их объективность и политическая неангажированность ни у кого не могут вызвать сомнений. Ведите репортаж, мистер Блейк!

Гарри перевел объектив камеры на напарника. Блейк подобрался, поднес ко рту микрофон с надписью «Си-Эн-Эн», изобразил обаятельную голливудскую улыбку и быстро заговорил по-английски:

— Дамы и господа! Арнольд Блейк и Гарри Гринблат вновь с вами. Мы ведем репортаж с Севера России, из первого энергоблока крупнейшей на Кольском полуострове атомной электростанции. Сорок три минуты назад Северная АЭС была захвачена чеченскими террористами из армии освобождения Ичкерии. Четверть часа назад на станцию прилетел на вертолете сам командующий, глава непримиримой оппозиции полковник Султан Рузаев. Смотрите эти уникальные кадры беспрецедентного захвата и минирования важнейшего стратегического объекта!

Генрих дал знак прекратить съемку.

— Станция еще не заминирована, — объяснил он Рузаеву.

— Почему?

— Предварительно нам нужно решить один небольшой вопрос.

Генрих обернулся к белобрысому компьютерщику Володе, который стоял на пороге своей комнатушки и мусолил во рту незажженную сигарету. Казалось, его гораздо больше волнует невозможность закурить, чем то, что происходило в кабинете директора АЭС.

— Пойдите погуляйте, молодой человек. А мы на минутку уединимся в вашей комнате.

Генрих пропустил Рузаева вперед и вошел следом. За ними в компьютерную шагнул и молодой спутник Рузаева, но чеченский полковник взял у него дюралевый кейс и что-то приказал. Судя по всему: остаться на страже у двери.

Компьютерщик Володя флегматично вышел в коридор. Проходя мимо меня, сделал еле заметный знак следовать за ним. Я не заставил себя ждать.

Едва за мной закрылась дверь директорского кабинета, как от флегматичности компьютерщика не осталось и следа.

— Быстро! — шепнул он и шмыгнул в какую-то дверь. Это был чулан, заставленный швабрами и ведрами уборщиц. Но там были не только швабры и ведра. Володя запер дверь и отбросил из угла тряпки. Под тряпками стоял маленький видеомонитор.

Володя щелкнул тумблером, протянул мне один из наушников и одновременно включил диктофон.

Судя по ракурсу, мини-камера была вмонтирована на потолочном плинтусе. На экране монитора были видны крупные головы Генриха и Рузаева, а руки казались маленькими, как у лилипутов. Но изображение было качественным.

— Я понял, о чем вы хотите говорить, — услышал я голос Рузаева. — О вашем гонораре, не так ли?

— Совершенно верно, — подтвердил Генрих. Рузаев поставил на стол возле компьютера кейс, набрал шифр цифровых замков и открыл крышку. Чемодан был доверху заполнен пачками баксов.

— Ровно миллион, — сказал Рузаев. Генрих пролистал несколько пачек, из одной выдернул наугад купюру, помял ее в руках и посмотрел на свет.

— Вы мне не доверяете? — возмутился Рузаев.

— Успокойтесь, Султан. Я не доверяю никому. Даже себе. Так. Платежка?

— Ксерокопия. — Рузаев протянул Генриху листок. — Как мы и договаривались. Пять миллионов. На номерной счет вашего банка.

— Минутку.

Генрих сел за компьютер. Экран монитора не попадал в обзор камеры, видны были только руки Генриха, словно бы порхающие над клавиатурой.

— Все в порядке? — нетерпеливо спросил Рузаев.

— Да. Кроме одного. Деньги поступили. Но у отправителя есть доступ к счету.

— Не думаете же вы, что я хочу отозвать вклад?

— Да, именно это я и думаю. Введите код и отмените свой доступ.

— Я не умею работать на компьютере.

— Очень жаль, Султан. Я вас предупреждал: не пытайтесь хитрить. Ни со мной, ни с мистером Тернером. Акция прекращается. Досадно, я работал над ней около четырех лет.

— Вы уже не можете прекратить акцию.

— Могу. Вас мы передадим российским властям, а я доложу совету директоров Каспийского консорциума о том, что их поручение о проверке системы охраны стратегических объектов России выполнено. Оставьте в покое кобуру, я стреляю быстрей. Итак?

— На компьютере работает мой советник Азиз Садыков. Он знает код.

— Так зовите его. Но говорите с ним только по-русски.

Появился Садыков.

— Выйди на банк, — приказал Рузаев. — Отмени мой доступ к счету. Секунду. Я тоже хочу получить гарантии, Генрих.

— Какие гарантии вам нужны? Станция захвачена, уложить заряды — двадцать минут.

— Он показал плоский блок. — Вот пусковое устройство. Через полчаса вы будете держать за горло весь мир! Вам этого мало?

— Достаточно. Работай, Азиз.

Володя наклонился ко мне и азартно зашептал:

— Они сотрут запись, а я потом восстановлю на диске! И мы узнаем реквизиты банка и номер счета!

— Ты передал, что станция захвачена и прилетел Рузаев? — спросил я.

— Ну да, сразу же.

— Как только они уйдут, передашь: взрывчатка настоящая, семтекс. И сигнал идет на три или четыре спутника связи. Генрих производил проверку, все пашет.

— Иди ты! — сказал Володя. — И что теперь будет?

— Увидим.

— Готово, — через несколько минут доложил Садыков.

Генрих снова сел за компьютер, пальцы его заскользили по клавиатуре.

— Другое дело, — наконец сказал он и встал. В руках у него появился уже знакомый мне австрийский «глок». Громыхнули три выстрела. Монитор и процессор разлетелись на куски.

— Есть много способов уничтожать информацию из памяти, — объяснил Генрих и спрятал «глок» в карман пиджака. — Но этот — самый надежный. Интернет нам больше не понадобится.

— С-сука! — простонал компьютерщик Володя.

— Тихо! — приказал я.

— Вы не отдадите мне пусковой блок? — спросил Рузаев.

— Он вам ни к чему, вы не знаете шифра. В дверях показалась копна белокурых волос.

— Что тут за стрельба? — спросила Люси.

— Очень кстати, заходи, — пригласил Генрих. — А вы. Султан, и вы, Азиз, подождите меня в кабинете. Я быстро. А потом мы продолжим.

Рузаев и Садыков вышли.

— О Господи! Компьютер-то зачем разбил? — изумилась Люси.

— Заткнись! — приказал Генрих. — И отвечай быстро. На кого ты работала?

— Геночка! — еще больше изумилась Люси. — Да ты посмотри, что у меня в руке!

Мы с компьютерщиком Володей чуть носами не влезли в маленький экран. Но ничего увидеть не смогли — руки Люси закрывала ее спина.

— Медленно положи блок на стол, — жестко приказала Люси. — И отойди на три шага.

Только тут мы увидели в руках Люси ПСМ. Генрих выполнил приказ. В поле обзора камеры оказалась коробочка пускового блока.

— Так и стой. Шевельнешься — стреляю.

— Неужели убьешь? — спросил Генрих.

— Нет, миленький. Рада бы, но ты нам нужен живым. Прострелю тебе ноги. Обе.

Потом мы тебя вылечим, посадим под стеклянный бронированный колпак в Тель-Авиве и будем судить. И весь мир увидит тебя, выродка. А потом мы тебя повесим. Как Эйхмана. И тысячи неотмщенных душ упокоятся в мире.

— Блядь! — процедил сквозь зубы Генрих.

— Мне пришлось через это пройти. И я знала, на что иду. На пароме, который ты взорвал, была вся моя семья. Вся. Они все погибли. Спаслась одна я. Мне было тогда пятнадцать лет. Но уже тогда я поклялась, что найду тебя. А теперь, гаденыш, я вырву из твоей пасти ядовитый зуб.

Она нацелилась в пусковой блок, и это было ее ошибкой.

Я даже зубами скрипнул и машинально подался вперед.

Но.

Генрих выстрелил через карман. Голова Люси с копной пшеничных волос дернулась назад. Генрих вытащил «глок», прозвучало еще два выстрела. Все было кончено.

Генрих сунул пусковой блок в карман и вышел из компьютерной.

Володя выключил монитор, закидал его тряпками, мы поспешно выскочили в коридор и постарались придать своим лицам безразличный вид. И тут на нас наскочил Артист.

Кофра Крамера на его плече уже не было.

— Что тут за пальба? — встревоженно спросил он и потянул дверь директорского кабинета.

— Не ходи туда, — сказал я.

— Почему? — настаивал он. И вдруг понял:

— Люси?

— Да.

— Генрих?

— Да.

— Да почему же она… Я же специально… Да я его сейчас голыми руками!

— Отставить! — приказал я. — Она работала не для того, чтобы его убить. Для того, чтобы судить его в Тель-Авиве и повесить. Она не сумела этого сделать.

Постараемся сделать мы. А теперь исчезни. И не появляйся никому на глаза, пока не приведешь себя в норму. Пойди вниз и смени Боцмана на входе.

Но Артист двинулся не вниз, а в сторону машинного зала. Я не понял зачем, но думать об этом было уже некогда.

— Мы остались без связи, — сказал Володя. Мог бы и не говорить. Из всех неприятностей (если то, что произошло на станции, можно было назвать неприятностями) эта была самая неприятная. В ней только одно было хорошо: автоматически отменялся приказ «Никакой самодеятельности».

Из кабинета директора вышел Рузаев в сопровождении Генриха, Азиза Садыкова и всех трех корреспондентов. В руках у Генриха была коробка с детонаторами и радиовзрывателями, а Азиз тащил сумку с семтексом.

— Пойдемте, Серж, — кивнул мне Генрих. — Поможете мне. Вы будете подавать мне взрывчатку, я буду устанавливать, а господа корреспонденты фиксировать этот акт для вечности. После чего на сцене останется только главный персонаж — полковник Рузаев.

Через полчаса станция была заминирована. Машинный зал. Центральный щит управления. Главный циркуляционный насос. Система аварийной остановки реактора.

Генрих был совершенно спокоен. Абсолютно спокоен. Он даже пошутил, заметив нерешительность Рузаева, остановившегося перед желто-черным знаком радиационной опасности у входа в «грязную» зону:

— Ну-ну, Султан! От такой дозы у вас ничего не отвалится! А возможно — даже немного подрастет! Продолжим, — объявил Генрих, когда все вернулись в кабинет директора. — Господа корреспонденты готовы? Предъявляйте, Султан, свой ультиматум!

Дверь в компьютерную была плотно закрыта. Из-под щели по паркету разливалась лужица алой крови.

…Рузаев удобно устроился в кресле директора станции и положил перед собой загодя написанный текст.

— Президенту России, кабинету министров. Государственной Думе. Ультиматум. Я, командующий армией освобождения Ичкерии, выполняя волю Аллаха, волю чеченского народа, волю всех свободолюбивых народов Кавказа, требую… Я не очень-то вслушивался в слова ультиматума. Мысли мои были заняты совсем другим.

Связь. Нужно было срочно, сверхсрочно сообщить полковнику Голубкову и в Москву о том, что станция превратилась в капкан.

Для всех.

Для России.

Для всего мира.

Для всех.

И выхода не было.

Кроме… Вряд ли это был выход. Но я был не в том положении, чтобы пренебрегать даже малейшим шансом.

Воспользовавшись тем, что внимание всех присутствующих было приковано к Рузаеву, я незаметно выскользнул в коридор, отошел на лестничную площадку и включил «уоки-токи».

— Пастух вызывает Боцмана. Боцман, ответь.

— Я — Боцман, слышу тебя хорошо.

— Где ты?

— На главном пульте управления. Операторы спрашивают, когда кончится эта бодяга.

У них переработка уже два часа.

— Быстро ко мне!..

V

"ШИФРОГРАММА Сверхсрочно.

Турист — Доктору, Джефу, Лорду, Солу.

Станция захвачена. Рузаев прилетел на вертолете из Мурманска. Намерен предъявить ультиматум Президенту России. Есть вероятность того, что объект П. обнаружил подмену тола. Не исключено, что взрывчатка, присланная на лесовозе Краузе, объектом П. получена и доставлена на первый энергоблок. Компьютерная связь со станцией прервана по неизвестной причине".

"СПЕЦСООБЩЕНИЕ

Сверхсрочно.

Начальнику УПСМ генерал-лейтенанту Нифонтову.

Твой ход, Александр Николаевич. Голубков".