Двойной карамболь

— Ребята застряли на той стороне хребта?! — спросил я.

— Сидят на скале, как два птенчика, — подхватила она, — голодные. Если им передать скальные крючья да немного продуктов — они спустятся вниз.

«Без меня!» — захотелось съязвить мне. Но вместо этого я растопил на примусе полпачки маргарина, оставленного мальчишками в палатке, и промазал ссохшийся ботинок.

Через полчаса, я уложил в рюкзак палатку, примус, спальник, продукты, закрепил под клапаном старую веревку. Надо было спуститься в пещерку и выдернуть два скальных крюка. Но она остановила меня, протянув те самые ржавые крючья с большими проушинами.

Я сунул их в карман, взвалил на себя рюкзак и, не прощаясь с ней, не оглядываясь, стал подниматься вверх по вчерашнему своему следу.

Остановился только возле бюста погибшего скалолаза.

— Белый альпинист любит смерть! — сказал, глядя в его каменные глаза. Протянул руку, слегка толкнул бюст в короткое обрубленное плечо. Скрипнув металлическим стержнем, соединяющим каменное тело со скалой, бюст отвернулся от меня. Сбоку он выглядел даже смущенным.

Я поднялся на хребет. Там, где был скол рухнувшего карниза, Ленька с Сеней прорубили спуск и очистили от снега скальный выступ, через который пропускали веревку. Я свесился вниз и увидел их метрах в двадцати пяти. Свистнул, они задрали головы на тонких мальчишеских шеях. И сразу стало легко, будто пропал груз, давивший с утра: стоило жить, чтобы видеть глаза людей, к которым приходишь на помощь. К тому же я понял, что Она дала мне шанс уйти.

— Белый альпинист появляется тогда, когда уходит надежда! — крикнул снизу Сеня.

Я привязал рюкзак к концу веревки и стал спускать его. «Нет, — бормотал, — я не буду испытывать старую сопревшую веревку: к ней привяжут новую, я подниму ее и спущусь к ним… А почему бы не попробовать вытянуть мальчишек наверх? Тогда зачем я спускаю рюкзак?» — Мысли лихорадочно мельтешили в голове, и я опять делал не то, что надо. Рюкзак зацепился за выступ метрах в пяти над ними.

Ленька уже стал карабкаться по стене. Я выпустил слабину веревки и поддернул ее на себя. Рюкзак сорвался, веревка напряглась, вытянулась и лопнула в трех метрах ниже меня. Сеня, как вратарь в мяч, вцепился в упавший на полку рюкзак и удержал его.

Вот и все! Истекла моя миссия на Массиве. Наверно, возле пещеры ждет Горная девица, заварившая всю эту историю. Я искал в себе ненависть к ней и не находил.

— Шаман! — закричал снизу Ленька и вытер рукавом мокрый нос.

— Хоть какие продукты у тебя есть?

Я кивнул, успокаивая их, хотя в кармане не было даже карамельки.

— Все равно жди нас в пещере, не ходи один к Дурному! Мы придем, может быть, уже завтра!

«Надо быть птицей, чтобы вернуться через сутки, — подумал я. — И даже птица обещать этого не может, потому что и она зависит от погоды».

Я выдернул из скалы последний крюк, привязал его к обрывку веревки, сбросил на полку и махнул им рукой — порядок! Теперь можно было не спеша осмотреться. Над голубой дымкой горизонта поднималось солнце. Было всего лишь утро. Куда деть оставшуюся уйму времени? Куда приведет след Белого альпиниста?

Я спустился к кладбищу: магнитом тянул к себе странный, подвижный бюст. Что-то важное складывалось в голове из впечатлений последних дней. Этот неожиданный и резкий поворот, напоминающий встречи с тем, кому, возможно, обязан жизнью.

Мне оставалось несколько шагов до него, когда за спиной загрохотало — где-то сходила лавина. Скрежет и гул усиливались. Скала подо мной задрожала. Ноги скользнули по склону. Падая на бок, я зарубился ледорубом, как учили мальчишки. Но его древко переломилось как раз в том месте, где был стопор для кольца, крепившегося к ремешку на моем запястье. Скатываясь в пропасть и набирая скорость, я с ужасом всем телом обернулся к лавине — гор не было — по асфальту, борт к борту, на меня мчалась плотная шеренга автомобилей, по рельсам шел трамвай. Я перепрыгнул на другое полотно, не оглянувшись в противоположную сторону… Но на этот раз я впервые отчетливо увидел краснорожего мужика с тяжелой челюстью.

Не видя меня, он скакнул навстречу и, вдруг оторвавшись от земли, ударил меня, пытаясь на лету найти опору в моем легком мальчишеском тельце. Но он всего лишь отбросил меня в единственно безопасное место, и я прилип к бетонному столбу между путей.

Сначала была только пульсирующая боль в голове. Потом свет иглами впился в глаза и я почувствовал, как текут по щекам слезы. Кто-то тер снегом мое лицо.

— Живой, отойдет! — слышался Сенин голос. И опять, будто целуя взасос, он припал губами к моему рту и вдул в грудь тяжелый воздух.

— Если б опоздали? — простонал Ленька. — На каких-то пять минут…

Голова раскалывалась, будто в мозги вбили раскаленный гвоздь.

Вырывая его с плотью, я оттолкнулся руками от снега и сел. Заливаясь слезами, открыл воспаленные глаза.

Отворачивая лобастую голову, Сеня сказал, будто ставил диагноз обреченному:

— Ты уснул с работающим примусом и угорел.

Значит, все — бред? Но что за лица у мальчишек? Они явно знают то, чего не знаю и никогда не узнаю я… Хотя все это уже не важно. В раскалывающейся голове звучал насмешливый и бодрый голос старшего Варнакова, на разные лады повторяющий глупое, как вихляние задом в танце, и жесткое, как скрежет железа, слово: «Карамболь!» — Ты уснул с работающим примусом и угорел! — упрямо повторил Сеня, а Ленька виновато улыбнулся:

— Повезло! Опоздай мы на пять минут — кранты!

Я приподнял правую руку и скосил на нее глаза — на запястье болтался ремешок с кольцом от переломившегося ледоруба. Боясь сделать лишнее движение, я опустил голову и увидел на своих ногах отриконенные ботинки погибшего альпиниста: один ссохшийся, другой лоснящийся от смазки… Но это все уже ничего не значило: меня занимало только одно слово, лучом в ночи высвечивающее всю мою прежнюю жизнь — «Ка-рам-боль!»