Двуликий Хасен

«Какая высота... Доберусь ли я до вершины? И когда кончится эта кошмарная мучительная ночь?... Черные, неприступные, голые скалы, мрак и безнадежное одиночество... Как я попал в этот беспросветный мир?..»

Кляча под ним дрожит, еле переставляя ноги. Страх, казалось, овладел и животным. А горы, гордые и суровые, отодвигаются все дальше, они манят его и пугают... Он подгоняет лошадь... Долго ли еще тащиться?.. Все круче и неприступнее каменные глыбы... Но что это? Земля под ним разверзается бездонной темной пропастью, и он в ужасе закрывает глаза. Глохнут звуки, мир померк, и дыхание смерти обволакивает его... Неужели это конец?..

- Смерть?.. Умираю!.. О-ох! - Он закричал, задергался, и вдруг как-то глухо, словно издалека, донесся до него знакомый стук двери. Вслед за ним, отбрасывая прочь кошмарный сон, долетел крик Жамили. Злой, пронзительный голос жены шел к нему, как спасение. Снова хлопнула дверь. Он тяжело вздохнул и открыл глаза.

- У-у, проклятые! В могилу нас свести хотите! - Ее голос креп.

Исчезло одиночество, ушла непрошеная черная смерть, отодвигались, таяли вдалеке горы... Он был на земле, в своем доме, на своей постели.

- Это ты, Жамиля? Уф...

- Что с вами? - Встревоженная жена подошла к кровати. - Что вы так вздыхаете? Не заболели?..

Хасен не ответил. Он лежал, рассеянно водя лихорадочным взглядом, медленно приходил в себя. Все вокруг было привычно: и всегдашний утренний беспорядок в комнате, и плохое настроение Жамили - следствие ее бесконечных, изнурительных ссор с домашними, и хлопанье двери. «Умри я незаметно и воскресни сейчас, она встретила бы меня точно так же», - устало подумал он, глядя в лицо жены. Вот она -его жизнь, стоит перед ним.

Он может протянуть руку и дотронуться до нее, ласково погладить или ущипнуть, сказать доброе слово или прикрикнуть, - ничего не изменится. Он вдруг опять почувствовал глухое раздражение, не оставлявшее его последнее время.

- Скажите же наконец, что с вами? - Голос Жамили становится мягче, вкрадчивее, - он знал, что так и будет. - Наверное, это из- за вчерашней выпивки. Жара нет? Может, градусник принести? А много вчера выпили?..

- Я не болен.

- Милый, да что с вами?

- Да вот приснилось... - начал Хасен. Он потянулся, чтобы приласкать жену, но рука его коснулась костлявого бедра Жамили и бессильно упала на одеяло.

Лицо женщины дрогнуло и мгновенно посерело.

- Ах, боже мой! Из-за какого-то сна так расстраиваться... - Голос ее задрожал и снова взлетел криком: -А вы знаете, что ваша невестка столкнула с флиты большое блюдо, вдребезги разбила. Вы слышите? Блюдо разбила!

- Какое блюдо? - спросил Хасен, думая совсем о другом.

- Да то, что я на нижнем базаре купила. Сколько мечтала о таком блюде, и вот тебе... Чтоб их...

- Перестань, надоело! - негромко прервал ее Хасен. - Который час?

- Семь, - сердито ответила Жамиля.

- Оказывается, еще рано. Но теперь уже не уснешь... Жамиля как-то обмякла, присела на край постели. Хасен искоса, не поднимая головы, посмотрел на жену. Она выглядела усталой, осунулась, ранние морщины на скуластом темном лице проступали еще резче. Голова была обмотана неизменной старой серой шалью, в которой она ходила дома. Они встретились взглядами, и Жамиля, словно покачнувшись, слегка наклонилась к нему и несмело, жалко улыбнулась одними губами. Удрученный, Хасен отвернулся к стене: нет на свете женщины безобразней ее. Жамиля рывком вскочила с постели и выбежала из комнаты. Стук двери прозвучал, словно выстрел.

Из передней послышался надрывный старческий кашель. Потом простучали резкие и частые, как удары молотка, шаги и донеслись испуганные голоса: мужчина бормотал приглушенным хриплым басом, женщина отвечала ему шепотом. «Конечно, они», - подумал Хасен, прислушиваясь к голосам старшего брата и невестки, недавно переехавших к нему из аула. Он слушал, и мысли его уходили далеко, в прошлое... Хасен вспомнил давно минувший восемнадцатый год, белогвардейцев. В то время он был председателем уездного комитета, но потом заболел и приехал на родину, в степь, к этим вот старикам. Болел долго. А когда выздоровел, Жамиля, на которой он женился всего год назад, устроила большой той и байгу. Через два года снова той - на этот раз, по случаю его освобождения из советской тюрьмы. Жамиля сдержала свое обещание - одарить всех, если муж вернется невредимым: распорядилась резать овец, созвала женщин и раздала им мясо... Даже при большом желании Хасен не смог бы вспомнить случая, чтобы Жамиля чего-нибудь для него пожалела. Каждое лето он приезжал домой, и жена не скупилась на угощение: кололи по тридцать, а то и по сорок ягнят. Никогда не забывала она сделать мужу дорогой подарок. В первый раз подарила гнедого с лысиной иноходца, потом буланого, затем великолепного белогривого скакуна... Да-а... Любила, значит, его... Стоило отдать за нее, девушку из богатого рода, калым в тридцать баранов и десять голов крупного рогатого скота. Стоило... Окупилось все.

Правда, его положением следователя, а потом и судьи изрядно попользовались заправилы ее рода. Особенно во время выборов в волисполком и правление кооператива. Родственные узы в степи крепки, а Жамиля умела влиять на Хасена. Сколько по наущению ее родни было состряпано дел! Чего стоили одни только доносы и указания, написанные им аульным властям! Как они с женой травили и преследовали бедняков, выступавших против ее богатых сородичей! Скольких засудили, скольких выгнали из партии! Да-а... Советы в степи были в ту пору мягче воска. Умели тогда прижимать бедняков... И все упиралось в Жамилю, все шло по ее слову и желанию...

- Вы встаете? Чай готов, хлеба только маловато, -недовольно буркнула Жамиля, появляясь в дверях.

Хасен молча поднялся, оделся и вышел в переднюю, где жили два его брата и невестка. Комнату напротив занимала русская семья. Хасен никак не мог привыкнуть к соседям и всегда злился, когда они появлялись в прихожей. Сейчас они, видимо, были дома: из их комнаты доносились негромкие голоса, иногда там смеялись.

Не задерживаясь и не оглядываясь, Хасен быстро вышел во двор.

Весна в этом году не баловала людей погожими днями, но сегодня выдалось ясное сверкающее утро. Вдали громоздились горы. Хасен взглянул на Большой Алма- атинский пик... На земле, где Хасен родился и вырос, не было гор с уходящими в небо вершинами, вечно окутанными облаками. В беспредельно широкой степи лишь изредка

встречались пологие холмы, и была его земля простой, открытой и понятной человеку. Не в силах отвести взгляда, Хасен смотрел на горы. Они были красивы, но красота их не трогала его. Над горами низко плыли черные тучи. Опускаясь до зеленого пояса елей и сосен, они редели, разрывались и расходились огромными клубами сбитой шерсти. В прогалах между непрестанно движущимися, теперь уже серыми клочьями тумана, нескончаемой чередой мелькали сияющие снежные вершины, темные скалы, ярко-зеленые поляны и леса. В тесном окружении скалистых громад сурово вздымался пик, он казался одиноким из-за своей высоты. Грудь его обнимали тучи, на самой вершине сверкал снег, словно вышитая серебром узбекская тюбетейка. Правильной формы, с тремя ровными линиями граней, он напоминал пирамиду, созданную руками древних. Казалось, что это огромный памятник пирамидам, что когда-то люди сложили вместе тысячи пирамид в одну и оставили ее потомкам... Пик напоминал Хасену его мучительный сон, и утомленному взору его показалось, что пик сам сдвинулся и вошел в пенистое белое море облаков и тумана... Хасен почувствовал себя бесконечно малень­ким перед этой молчаливой громадой, и неожиданно у него возник нелепый страх, что гора может раздавить его своей непомерной тяжестью. На миг ему даже представилось, что пик надвигается, нависает над ним...

Он знал, откуда у него все это: и тяжелые, не дающие покоя, мысли, и чувство одиночества, и глухое раздражение.

Кто он в новой жизни, которая, хочет он того или нет, а утвердилась и прочно входит во все дома? Победа социализма становится непреложным фактом. От него не отвернуться, не уйти, ибо он везде, во всем, что теперь окружает Хасена. Он так же высок и несокрушим, как этот пик. И так же неприступен, потому что его, Хасена, нет среди его основателей и строителей. А мог бы он оказаться среди них? Кто подскажет ему - нужно ли это, чтобы он был среди них?.. А прошлое?..

В передней Хасена встретила Жамиля. В руках она держала осколки блюда. Лицо жены пылало яростью.

- Видишь? - Она протянула ему осколки.

«Успела еще раз сцепиться», - с досадой подумал Хасен.

- Что же ты молчишь? - крикнула жена. - Вот во что превратилось блюдо! Уронила с флиты...

Хасен презрительно скривил губы. «Флита», -передразнил он ее про себя. - Тоже мне ученая. Коверкает родной язык, в котором нет ни буквы «х» ни «ф». А ведь в юности зубрила «Мухаммадию» и «Сыбатылгазин». Тогда, помнится, в одном своем нежном послании она даже подписалась по арабски: «Бенте Фазыл» - дочь Фазыла. Хороша ученость - что коровья иноходь...»

- Сбросила с флиты, - повторила Жамиля.

- Отстань ты со своей флитой! - Он отвернулся от жены и тогда увидел брата и невестку, тихо сидевших у стенки. Встретив его сердитый взгляд, они заморгали, как нашалившие дети, и виновато отвели глаза.

Хасен вспыхнул и стремительно проскочил мимо них в гостиную.

- Нет от вас покоя! - сквозь зубы бросил он им на ходу, пнул кожаные калоши невестки, попавшиеся ему под ноги, и, толкнув плечом дверь, скрылся в своей комнате.

Калоши отлетели в сторону и ударились о низкую железную кровать, на которой лежал младший брат Хасена, Салим. Тот приподнялся недовольный.

- Что за безобразие! - воскликнул он, его широкие черные брови сдвинулись, румяное молодое лицо потемнело. Чистыми, блестящими после крепкого сна глазами он укоризненно глянул на младшую невестку: -Жамиля, да что с вами, в конце концов? Постыдитесь!..

Вмешательство Салима, видимо, подбодрило старшего брата - худого болезненного старика с тощей белой бородкой.

- Все из-за тебя, - сердито отчитывал он жену. -Ослепла ты, что ли? Или за тобой враг гнался? Столкнуть на пол блюдо величиной с тундук! Как же тут не расстраиваться?

- Ладно, успокойтесь, - подал голос Салим. Он вскочил с кровати и стал быстро одеваться. - Разбилось блюдо, только и всего. Подумаешь...

- Да ты понимаешь, что это было за блюдо? -вскинулась Жамиля.

- По мне, хоть золотое...

- Всю зиму охотилась за ним на нижнем базаре.

- Ну и что? - улыбнулся Салим. - Пора уж и успокоиться.

Из соседней комнаты вышла высокая русская женщина лет тридцати, с открытым приветливым лицом. Ее большие голубые глаза излучали доброту. В стриженых волосах, несмотря на молодость, пробивалась седина.

- Как жаль, - огорчилась она, увидев в руках Жамили осколки, с которыми та все еще не могла расстаться. - Блюдо было и вправду красивое. Но ведь со всяким случается, Жамиля, - стала успокаивать она соседку. -Я и сама немало посуды побила. На то она и посуда, чтобы биться. Ведь это вышло нечаянно.

- Не найти больше такого блюда!

- Да нет же, Жамиля. Я недавно видела точно такое же в магазине.

- Оставьте ее, Анна Ивановна. Дня не проходит, чтобы она с кем-нибудь не поссорилась, - заметил Салим.

Жамиля не выдержала, швырнула осколки на пол.

- Смотри-ка, он еще делает мне замечания! Вы видите?

- Салим, как тебе не стыдно? Она же старше тебя. -Анна Ивановна укоризненно покачала головой. Видя, что все понемногу успокаиваются, она поспешила переменить разговор. - Лучше скажи, ты мою книгу прочитал?

- Прочел. Интересная книга, Анна Ивановна.

- Да, детство Горький описал чудесно. Тебе, студенту, надо читать как можно больше.

- Вы дадите мне еще что-нибудь?

- Конечно, Салим. Ну, мне пора на работу. Хасен, проходя мимо, услышал беседу брата с соседкой и замедлил шаг. «Вот болтуны! - с раздражением подумал он. - Есть же такие люди... Увлекаются, восторгаются чьими-то выдумками, бумажными красотами. И находят же время на всякую ерунду... А мне вот не до книг. Мне достаточно книги жизни. Она потруднее. Мне бы сегодня, например, мяса найти. Было бы куда полезнее чтива...»

В контору, где работал Хасен, надо было идти вверх по прямой широкой улице, обсаженной молодыми березками. Он сегодня опаздывал, но шел почему-то медленно, лениво волоча ноги, словно старая заезженная лошадь.

Его обгоняли спешащие на работу мужчины и женщины, толпа растекалась по учреждениям. Впереди, словно наблюдая за ним, возвышался черный пик. Хасен старался не смотреть на него.

Пройдя два квартала, он увидел впереди Касымкана, переходившего улицу.

- Эй, погоди! - окликнул его Хасен.

Касымкан оглянулся на голос. Это был высокий, узкоплечий мужчина средних лет, с длинным худым лицом.

- Ну-ка, прибавь шагу, - поторопил он приятеля. - Что ты еле плетешься?

- Ноги не ходят, - отозвался Хасен. Подошел, пожал Касымкану руку. - Без мяса сидим.

- Кто мог подумать, что наступит день, когда Жамиля останется без мяса! - визгливо рассмеялся тот.

- Перестань смеяться, у меня совсем живот подвело. Лучше скажи: сможешь раздобыть где-нибудь мяса? Если достанешь, я на обратном пути захвачу литровку.

Касымкан рассмеялся снова:

- Ты скажешь... Сам уже неделю и в глаза не видел мяса. Что слышно о пайке? - Он посерьезнел.

- Да что говорить о пайке, - махнул рукой Хасен. -Разве на пайке проживешь! Эх, наесться бы до отвала баранины да свежей колбасы из конины...

- Что-нибудь сообразим, помнишь, как в тот раз?

- Думаешь, удастся? - Хасен с надеждой посмотрел на приятеля. - Проклятая весна: всегда весной туго с мясом, хоть в петлю

лезь...

- Да, как говорят, - пора класть зубы на полку. Кстати, Хасен, не добудешь ли моей жене туфли, да еще отрез на летнее пальто хорошо бы.

- И мне не до шуток.

- Долг, говорят, платежом красен, Хасен, - и, похлопав приятеля по спине, Касымкан продолжал полушутя-полусерьезно: - Отплатил бы хоть за желтые ботинки, которые я достал тебе зимой. Ради тебя воевал с месткомом, добился резолюции у самого Неймана. А ты?

- Отплачу, не бойся. Долг висит на мне волосяным арканом, и тебе не придется говорить, что он сгниет у меня на шее, - запетлял лисьим ходом Хасен.

- И это все, что ты можешь мне сказать?

- Ты вот что, Касымкан, - торопливо продолжал Хасен. - Не дергай меня без

толку. Давай лучше подумаем, как нам Сальменова обойти.

- А что?

- Говорят, в Казкрайсоюз трикотаж привезли.

- Ничего не выйдет. Он только о себе и заботится, -с деланным равнодушием ответил Касымкан, хотя было видно, что он явно заинтересовался новостью.

- Жена говорила, будто одежду он берет только парами. К мужской обязательно женскую, и непременно одного цвета.

- Ах, черт! А я слышал, что у него в шкафу три костюма висят новехонькие, еще с этикетками.

- Вот видишь. - Хасен окончательно расстроился. Их мечты о туфлях и мясе, когда у других такое богатство, показались ему жалкими, мелочными. - Ну, ладно, бог с ним. Что слышно о наших делах?

Касымкан слегка задумался и ответил, понизив голос:

- Надежда на улучшение есть, но кто знает?.. Трудно сейчас, сам знаешь...

Говорить открыто о своем самом заветном никто из них не посмел.

- Может быть, поправятся и наши дела, - вздохнул Хасен. - Ведь оправился же народ и после «Актабан шубурунды».

- Говорят, будто не пожалеют сил, - так я понял. Но борьба предстоит трудная, - вполголоса сообщил Касымкан и вдруг громко расхохотался: - А мы с тобой о мясе толкуем... Ха-ха-ха!..

При встречах с Касымканом Хасену казалось, что он узнает в нем себя, словно бы видит свое отражение в зеркале. И сейчас, глядя на нелепую фигуру Касымкана, он почувствовал, как горечь поднимается в душе, потому что тот смеялся не только над собой, а и над ним, Хасеном, над их положением и надеждами, которые вряд ли когда-нибудь сбудутся... Раньше между ними лежала бездонная пропасть, они находились на двух полюсах жизни и были бесконечно далеки во всем. Но теперь, в трудное для обоих время, они не могли обходиться один без другого.

Они посмотрели друг на друга и нервно, громко расхохотались. Смех оборвался так же внезапно, как и возник. Касымкан крепко пожал руку Хасену и, сутулясь, широкими шагами пошел прочь. Хасен поплелся в свою контору.

Большинство служащих было уже на местах. Хасен неторопливо шел по бесконечно длинному коридору, затем через просторную общую комнату, приветствуя сослуживцев.

Заметив, что управляющий конторой уже пришел, Хасен моментально изменился: неторопливое достоинство, с которым он добирался до своего места, как ветром сдуло. Он нахмурился, озабоченно открыл портфель, вынул оттуда кипу исписанных бумаг и, положив ее на стол, направился в кабинет к Жарасбаеву.

Начальник показался ему сегодня особенно подтянутым и деловитым. В пенсне, придававшем ему необычайную серьезность и подчеркивавшем худобу лица, он сидел прямо, плотно сжав губы, и внимательно слушал делопроизводителя. Хасен с неприязнью подумал, что управляющий смахивает сейчас на туго затянутого подпругой коня, все нервы которого собраны в клубок перед скачкой. Такой далеко пойдет...

«Хочет показать, что он хоть и без образования, но уже специалист-практик и приобрел «американскую» деловитость», - подумал Хасен, мелкими шажками подходя к столу. Еле заметная усмешка мелькнула на его губах.

Делопроизводитель бойко докладывал:

- Вот проект постановления Совнаркома о новом строительстве... Это срочная телеграмма из Восточно -

Казахстанской области... надо бы побыстрее ответить. Постановление вчерашнего заседания коллегии, -

просмотрите и подпишите. Разошлем по областям...

Стоявший тут же унылый лысый бухгалтер, выждав паузу, скучным голосом завел свое:

- Товарищ Жарасбаев! Я должен срочно пойти на совещание в банк.

- По какому вопросу совещание? - Жарасбаев поднял голову от бумаг, внушительно сверкнув стеклами пенсне.

Хасен поймал его взгляд и поздоровался.

- Повторное обсуждение сметы строительства, -ответил бухгалтер. - Я должен представить обоснование.

- Так идите же скорее! Отстаивайте наше предложение, да смотрите, не сократили бы смету...

Хасен присел у края стола. Он уже привык к новому начальству. На правах заведующего отделом кадров старался как можно чаще общаться с ним, не упуская возможности посоветоваться, поговорить о работе, показать свое усердие. Управляющий трестом был общительным, вежливым человеком, и Хасен, нисколько

не смущаясь, вмешался в его беседу, стал вставлять свои замечания.

- Да, да, так... так... ерно, это то самое дело, помню... - Несколько раз он даже одернул делопроизводителя, с тайной радостью ставя его в неловкое положение.

Жарасбаев, казалось, не обратил на это внимания, хотя всем было ясно, что Хасен всеми правдами и неправдами пытается создать о себе мнение как о незаменимом специалисте, который знает не только то, чем живет трест, но и чем дышат в областях и районах. А Жарасбаев до того, как пришел в животноводческий трест, занимал видные посты, но не имел специальных знаний, которых требовала новая работа. Не мудрено, что в первые дни Хасен казался ему незаменимым помощником. Они подолгу беседовали, и Хасен расписывал перед новым управ­ляющим необыкновенную сложность работы треста, как бы невзначай называл имена «специалистов-ловкачей», которых следовало остерегаться. Они-де зацепились здесь и заботятся только о своих квартирах и окладах, а потом, когда упрочат свое положение и разживутся деньгами, переберутся в другие тепленькие места, поспокойней. Он, Хасен, хорошо знает их... В общем, выходило, что можно верить одному только Хасену Однако в последнее время беседы их почему-то становились все реже, и это серьезно беспокоило заведующего отделом кадров.

Жарасбаев коротко отдал распоряжения делопроизводителю и отпустил его.

- Ну, что скажете? - обратился он, наконец, к Хасену.

- Вот заявление трех казахов. Мы все говорим о коренизации аппарата, а в Караганде, Актюбинской и Восточно­Казахстанской областях в нашей системе нет специалистов-казахов. Думаю, что этих товарищей надо послать заведовать кадрами и действовать уже через них. Сами знаете, на местах сидят бюрократы, ничего не делают. Если мы сами решительно не примемся за интенсивную коренизацию...

- Вы хорошо знаете этих людей? - перебил его Жарасбаев.

- Очень хорошо. Поэтому и рекомендую.

- Они специалисты?

- Раньше работали в кооперации, на хозяйственных постах.

- Как со знаниями?

- Какими?

- Какое у них образование? Имеют опыт работы с массами?

- О, будьте спокойны. Пожилые люди, так что можно не опасаться.

Жарасбаев пристально посмотрел в глаза Хасену.

- Почему вы всегда рекомендуете пожилых людей?

- Молодые у нас не задерживаются, - поспешно ответил Хасен. - Сегодня примешь, а завтра они уйдут или на учебу, или на работу полегче.

Управляющий натянуто рассмеялся:

- А мне кажется, что вы просто не ищете энергичных молодых специалистов- казахов.

- Что вы, товарищ Жарасбаев!

- Ну как же! Ведь среди тех, кого вы принимаете на работу, таких почти нет.

- Говорите, нет? - Хасен смешался. - Впрочем, вы, может быть, и правы...

- А хотите, я перечислю имена инженеров, которые могли бы быть нам полезными.

- Но они не пойдут к нам.

- А теми, кто учится в специальных учебных заведениях, ваш отдел интересуется?

- Где же их искать, товарищ Жарасбаев? - вскинул брови Хасен. Мелкие бисеринки пота выступили у него на лбу.

- А вузы Москвы, Ленинграда, Казани. Сколько казахов заканчивает в этом году учебу, вы знаете? А через год, два?

- Я их имел в виду, но...

- Тогда скажите мне: скольким студентам мы выплачиваем стипендии? - прервал его Жарасбаев.

- Точно не знаю...

- Мне кажется, что вы не додумали до конца вопрос о подготовке и подборе специалистов. А значит, не может быть и речи о сколько-нибудь интенсивной коренизации.

Хасен съежился от точных, убедительных доводов управляющего. Возразить ему было трудно, тем более что

Жарасбаев не давал времени сосредоточиться.

- Так вот, товарищ заведующий отделом кадров, мы обеспечиваем стипендией десять студентов-казахов. Вчера я подписал приказ о выделении стипендии еще четверым.

- Очень хорошо... Но им еще учиться да учиться, -нашелся Хасен, - а я говорю о сегодняшней коренизации...

- На эту тему мы с вами беседовали уже не раз. Вы ведь знаете указания крайкома партии и правительства?

- Да, да... В том-то и дело, что сроки поджимают.

- Давайте поговорим конкретно. Какой процент составили казахи-специалисты к общему числу работников в этом году?

Хасен растерянно почесал лоб.

- В процентном отношении... точно сказать не смогу.

- Ну, сколько казахов вы приняли на работу?

- Уже около десяти.

- И это на сто пятьдесят сотрудников! А кто они? Конечно, рассыльный, уборщица

и переписчики, принятые по моему настоянию?

- Да. И они... Они тоже есть.

- Нет, товарищ! - В голосе Жарасбаева появились металлические нотки. - Это не дело. Вы больше всех трубите о бюрократизме, а сами не боретесь с ним. Работаете спустя рукава... Даю вам десять дней сроку, чтобы довести процент казахов в нашем учреждении до тридцати.

- Но нам же нужны только квалифицированные специалисты!

- А мы с вами разве инженеры?

- Но как же быть, если у человека никаких знаний? -не сдавался Хасен. - Работа у нас не из легких, сами знаете.

- Вы принимаете в расчет только наше поколение, а есть еще молодежь - сильная, энергичная, сознательная. Пятилетки были бы пустыми словами, если бы у нас не было подобного культурного накопления. Если вы способны на что-нибудь - подберите, подготовьте работников из молодых, - ответил Жарасбаев и поднял трубку телефона:- Дайте подстанцию!

- А с этими товарищами как быть? - спросил Хасен, немного помолчав.

- Пошлите ко мне.

Хасен поднялся и медленно направился к выходу. У дверей не выдержал, обернулся, бросил обиженно:

- Конечно, во всем этом вы упрекаете только меня.

- Мы тут не виноватых ищем, - возразил Жарасбаев. - Речь идет об ответственном деле, и важен его результат. Подстанция! Дайте секретариат Совнаркома!

- Всему управлению было не под силу...

- Ну, хорошо! - Жарасбаев недовольно откинулся на стуле. - Но вы ведь ни разу не докладывали о своих трудностях? Ни коллегии, ни мне.

- Опасался, что меня неверно поймут: скажут, будто я ничего не делаю или не в силах сделать.

- Ничего подобного. Получилось бы, что только вы один и работаете. А вот теперь в итоге - десять человек...

Хасен не узнавал Жарасбаева. Он постоял некоторое время, собираясь еще что-то сказать, но не решился. Какой-то холодок пробежал у него по спине, когда он закрывал за собой двери. Сознание, что с ним обошлись, как с бестолковым, беспомощным человеком, было мучительно; он казался себе одиноким конем-бродягой, которого выгнал из табуна сильный, ухоженный жеребец...

«А впрочем, все это оттого, что у него партбилет и кресло, - мысленно утешил он себя, стараясь успокоиться, войти в колею. Вернувшись к своему столу, он вынул из портфеля еще одну кипу бумаг. - Был бы я на его месте, вы все бы у меня попрыгали... Показал бы я вам...»

Внезапно, словно почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, Хасен повернулся к окну. Большой Алма - атинский пик молча, неторопливо наблюдал за ним, и на груди его клубились черные грозовые тучи... Хасен вздохнул и огляделся вокруг. Счетовод, секретарь и машинистка, сидевшие в его кабинете, увлеченно работали, и им не было никакого дела до его переживаний. Хасен тихонько поднялся и вышел в коридор.

Плотный, спокойный на вид мужчина в очках с роговой оправой, стоявший в дальнем конце коридора, приветственно помахал Хасену рукой и не спеша, вразвалку зашагал навстречу. Во рту у него была папироска.

- Огонька не найдется, Хасен Нурбаич? - Хасен протянул коробку.

- Порекомендуйте, пожалуйста, Алексей Николаевич, - обратился он к «незаменимому» старому специалисту треста, - кого можно взять на работу? Жарасбаев срочно и решительно потребовал коренизовать наш аппарат.

- Учитесь ковать людей. Возьмите молот, небольшую наковальню и куйте кадры. Ха-ха!

- Трудно приходится, - вздохнул Хасен.

- Не расстраивайтесь, дорогой, - благодушным баском успокоительно проворковал Алексей Николаевич. -Не будьте таким чувствительным. Я-то вас понимаю... Но что поделаешь? - Он прикурил, дымя папироской, окинул Хасена изучающим взглядом. -Давайте-ка лучше завтра, под выходной, соберемся за пулькой.

- Хорошо. Пригласим еще заместителя управляющего.

- Идет, - согласился Алексей Николаевич и засмеялся, похлопал собеседника по плечу. - Любите вы начальство, а, Хасен Нурбаич? Тертый калач...

- Я не очень-то принимаю казахских руководителей. Русские, вот те - ничего. Умеют в компании не напоминать о своем положении... В общем, соберемся, Алексей Николаевич. Надо и поговорить основательно.

- Ладно, - пыхнул тот папиросным дымом, уходя уверенными шагами.

Хасен вернулся к себе, сел было за стол и занялся бумагами, но через минуту, словно внезапно о чем-то вспомнив, быстро поднялся и заторопился в местком.

- Товарищ Сергеев!

Деловитый молодой человек в очках поднял голову от бумаг, посмотрел на Хасена.

- Вы вчера распределяли продовольственные карточки? Товарищ Жарасбаев поручал вам разрешить мой вопрос.

- Да, распределяли.

- Мне по какой категории?

- По второй дали.

- Вы шутите! У меня много иждивенцев, по второй категории мне никак нельзя. Я же не раз вам говорил! А вы... Я не смогу здесь больше работать!

- Подождите. Зачем так резко ставить вопрос?

- Вам-то хорошо говорить!

- Но позвольте, я сам получаю паек по третьей категории.

- Меня это не касается! - Хасен почти выкрикнул свой довод. - Вы не создаете условий для национальных кадров! Добиваетесь нашего ухода!..

- Какую же вам дать категорию?

- А первая? Кто получает по ней?

- Те же десять человек. Даже крупным специалистам и членам президиума не хватает. Вы же знаете.

- Бросьте! И слушать не хочу!.. - отрезал Хасен, выбегая из комнаты.

И пошел гулять по всему управлению. Подымался по лестницам, заходил в отделы, туда, где за столами сидели казахи, справлялся у них, в какие списки включены они.

- Вот вам и коренизация! - сокрушался он. -Попробуй привлечь национальные кадры. Ни один казах не попал в список первой категории. Месткомом заправляет ярый шовинист. Об этом нельзя молчать.

- Мой милый Карим, подумай сам, - внушал он молодому казаху, который был членом месткома. - Мы ведь трудимся не ради денег, а ради чести... Дело совсем не в пяти-десяти фунтах муки, а в принципе. Ни один казах не получает продукты по первой категории. Как же мы привлечем на работу казахов? Сам знаешь, кого ни пригласи - прежде всего спросят об условиях.

- Первая же для спецов и членов президиума, -возразил парень.

- Все равно всем спецам не хватило, Карим. Хорошо, по возможности будем обеспечивать их. Пусть жрут, но пусть и дело делают: создадут индустрию, завершат стройки пятилетки. Мы и этой радостью будем сыты...

Парень добродушно рассмеялся:

- Не приравнивайте вы их к американским спецам. Они советские специалисты, и не надо нас делить на казахов и русских.

- Я говорю то, что думаю, милый. Политическое обоснование уж по твоей части. Проще говоря: аул -наш, они - гости, потерпим... Между собой нам, казахам, спорить нечего.

- В чем же тогда дело?

- А в том, милый, что завтра в наш трест может прийти специалист-казах. Какой он будет получать паек? Разве нельзя было, отдав девяносто пять процентов из общего пайка по первой категории русским, одно- два места оставить и для казахов?

Парень ответил на его доводы ничего не значащим смешком, и Хасен не стал распространяться дальше.

- Ладно, пусть будет так, как суждено... Я тоже поберегу нервы. Пропади все пропадом: и шовинисты в месткоме, и все остальное, - подытожил он, отворачиваясь.

Хасен вернулся к себе. На душе кошки скребли, он чувствовал, что не в силах оставить этот вопрос нерешенным, забыть. Тяжело опускаясь на стул, он снова увидел в окне высокий пик, молчаливого свидетеля своего бессилия. Тучи ушли, и белоснежная вершина ослепительно сияла под полуденным солнцем. На нее было больно смотреть...

Потребовалось изрядное время, пока Хасен успокоился и занялся бумагами. Постепенно он увлекся и не заметил, как к нему кто-то подошел, и, только услышав приветствие, поднял голову. Перед ним стоял проситель - высокий мужчина с рябым лицом и длинными рыжими усами. В темном кителе с глухим воротником, в треухе и сапогах с высокими голенищами возник перед взором Хасена Аманбай - словно бы посланец далекого земства. Хасен неожиданно почувствовал, как потеплели у него глаза. Он встал, крепко пожал Аманбаю руку.

- Твое заявление я передал самому Жарасбаеву, -сказал он, когда оба сели. - Поговорил. Рекомендовал тебя.

- А кто такой Жарасбаев?

- Разве не знаешь? Он большой человек в городе. Наш управляющий.

- Э-э, откуда мне знать?

- И то правда. Он хочет сам поговорить с тобой. Скажешь, что хозяйственник, имеешь большой опыт. Понял? Ратует за коренизацию, вот пусть и распорядится, чтобы тебя приняли... Думаю, что примут, - обнадежил его Хасен.

- Хорошо, кабы так вышло, - оживился Аманбай. -Опыт-то у меня есть, работал и в земстве и в кооперативе...

- Отлично.

- А последние два года был делопроизводителем в животноводческом совхозе.

- В каком совхозе? Близко отсюда?

- Недалеко. В совхозе «Жылга».

Хасен наклонился, почти лег на стол. Дотронулся до плеча собеседника.

- Вот и славно. Ты, наверное, сможешь найти мяса, Аманбай? Голодаем мы тут.

Аманбай рассмеялся:

- Вчера при людях не смог тебя спросить. Неужели так плохо?

- И не спрашивай, - нахмурился Хасен. - Вконец изголодались. На руках тебя будем носить, если мяса найдешь. Хоть бы немного наваристого супу поесть, посидеть, припомнить былое...

Аманбай огляделся вокруг и, убедившись, что в комнате нет казахов, заговорил смелее.

- Думаю, кое-что найдется. Лошадку одну привели в город. - Он немного помолчал и добавил: - Правда, есть небольшая загвоздка. Но об этом после. Найдется укромное местечко, где можно заколоть?

- Конечно, найдется! - Хасен радостно заволновался, заерзал на стуле. - Можно у Касымкана. Или даже у нас. Сегодня сможем?

- Попозже сообщу вам. Надо кое-что уладить.

- Хорошо бы сегодня.

- Если улажу, так хоть сегодня, - ответил Аманбай. Помолчал и заговорил, понизив голос: - Что предвидится, Хасеке? Будут перемены? Что слышно?

-Ах, какие могут быть перемены? Знаешь пословицу: «Удача живет в дальнем ауле», - бросил было Хасен безнадежно, но, вспомнив, что они долго не виделись, вильнул в сторону: - Я просто так сказал... Пытаются там... Кое-что наверняка переменится.

- Чему же верить?

- А тому, что я говорю. Голод, как народ говорит, -обостряет нюх. - Он рассмеялся вместе с Аманбаем. -Верно ведь... Не сообразили мы вовремя, упустили, дали им окрепнуть, а теперь...

- Что же теперь?

- Полоса временных трудностей. Но все образуется, мой друг, - успокоил его Хасен и добавил в заключение: - Теперь вот что: ты не порывай с совхозом, попроси Жарасбаева оставить тебя здесь. О Караганде не заикайся, ясно? Вечером встретимся, поговорим обо всем остальном.

Аманбай попрощался и вышел.

Не успел уйти Аманбай, как явилась Жамиля. Хасену сразу бросились в глаза ее заляпанные грязью ботинки и измятое блеклое пальто. Жамиля подошла, еле волоча ноги, и устало опустилась на стул.

- Что с тобой? - недовольно встретил он ее. -Можно подумать, что ты только что с пожара. Неужели нельзя быть поопрятнее?

Просторные светлые комнаты краевого треста разительно отличались от тесных прокопченных комнатушек их квартиры, а новые полированные столы и стулья, стоявшие здесь, были давней мечтой супругов. Да и сидевшие в комнате сотрудники были подтянуты, аккуратно и хорошо одеты, и рядом с Жамилей, преждевременно стареющей в хлопотах и беготне по базарам, казались людьми другого мира. «Надо же было ей притащиться сейчас», - подумал Хасен, искоса посматривая на обветренное лицо и потрескавшиеся, до черноты загоревшие руки жены. А Жамиля сидела безучастная, ей не было дела до того, что думал и переживал Хасен.

Когда-то он ходил в руководителях, не знал нужды и не испытывал никаких жизненных неудобств. В те счастливые дни жена сидела дома, следила за собой, и он, помнится, смотрел на женщин, которым приходилось трудиться, служить, совсем другими глазами... Но прошло время, когда он держался в городе хозяином, а в аулах его и Жамилю встречали как знатных людей. Перемена пришла так неожиданно и вместе с тем так резко, будто они незаметно заплутались, сбились с пути. И вот теперь они безнадежно отстали от жизни. Холодно высился за окном Алмаатинский пик, и беспощадно светлела просторная высокая комната. Он сидел в этом кабинете - один из многих неприметных работников треста... Стало больно за себя, обидно за иссохшую, опустившуюся Жамилю. Он сам и его жена казались ему сейчас сиротами, пасынками новой жизни.

- У тебя усталый вид, - заметил Хасен. Голос его теперь был участлив и мягок. - Что с тобой? Что-нибудь понадобилось?

Жамиля, удрученная было неприветливой встречей мужа, немного оттаяла.

- В Казторге выдавали чулки и шелковый трикотаж. Я заняла очередь, хотя была без гроша в кармане, простояла весь день. Только подошла моя очередь, товар кончился. Чтобы сгнить этому Казторгу!

- Разве может быть иначе? - усмехнулся Хасен. - Там не так-то просто что-нибудь купить. Как будто ты не знала...

- Что поделаешь? У меня же ничего нет.

- Подожди, я напишу записку Сальменову. - Хасен взял листок бумаги, обмакнул перо. - Говорят, в Казкрайсоюз тоже поступил трикотаж...

Жамиля совсем успокоилась.

Хасен в нескольких словах изложил свою просьбу, многозначительно упомянув, где он работает, дал Жамиле денег и встал из-за стола, чтобы ее проводить. Жамиля спрятала записку и, поднимая сумку с картошкой, как бы невзначай спросила:

- Что ты думаешь о сегодняшнем поведении Салима?

- Да, о чем он там болтал? Чего еще ему не хватает? - нахмурился Хасен. Утром он второпях не успел разобраться в их споре, слышал лишь краем уха, как Салим за что- то выговаривал Жамиле.

- Братца твоего с невесткой защищает. Видно, науськивает их против меня. Видите ли, он недоволен нашим отношением к ним!

- Откуда он взял эту манеру? - Хасен начинал раздражаться. - Какое он имеет право совать свой нос в чужие дела?

- Почувствовал, наверное, себя человеком, -скривила губы Жамиля. - Так прямо и говорит: «Как вам не стыдно...»

В последнее время Хасен замечал за братом самостоятельность суждений, которой у того раньше и в помине не было. Салим быстро рос, но еще быстрее изменялся его характер, отношения с людьми. Он словно становился чужим, переставал считаться с мнением старших. Слова Хасена о том, что дети одного отца, люди, родившиеся у одного очага, соплеменники должны идти к одной цели, стараясь не терять в пути друг друга, уже не находили отклика у Салима. Хасен знал, что это влияние новой жизни, которую сам он никогда не примет. И было страшно, что чужой, ненавистный мир упрямо пытается войти в его семью, в его дом, и настанет час, когда он не сможет этому помешать.

- Скажи ему, пусть не ерепенится, - выдавил Хасен с усилием. - А то выгоню вон. Сидит на моей шее и мне же дерзит. Посмеет пикнуть еще - дай ему в зубы! Хватит!

- Вы тоже скажите ему, - попросила Жамиля. - Другие учатся и еще заботятся о семье: сколько всего таскают в дом. А от него никакой пользы. Попросишь принести что-нибудь, так он на дыбы.

- Стал комсомольцем-активистом...

- Я, говорит, не крохобор. Получается, что мы, делящие с ним последний кусок хлеба, крохоборы. Говорит, что, пока учится, он имеет право получать только стипендию.

- Ишь, как легко хочет прослыть бессребреником! Ну, подожди, посмотрим!..

Довольная словами мужа, Жамиля подумала, что надо бы приготовить ему его любимый бешбармак. Вспомнила о мясе.

- Вы достанете мяса, Хасен? Предприняли что-нибудь?

- Похоже на то, что сегодня нам улыбнется удача, - ответил Хасен. - Потом расскажу Ты иди, Жамиля, иди, попробуй получить трикотаж.

Жамиля вышла.

Хасен снова сел за бумаги. Однако не успел он пробежать одну или две, как к нему подошел Семенов, секретарь партячейки. Хасен терпеть не мог его указаний и потому сделал вид, что очень занят.

- Товарищ Жарасбаев да и вся наша ячейка находят, что работа по коренизации идет у нас слабыми темпами, - заговорил Семенов, присаживаясь у стола. - Как идут дела? Что предпринимаете?

- Я только об этом и думаю, - тяжело вздохнул Хасен. - Постановление крайкома вполне ясное, а у нас в аппарате процент коренизации не доведен и до десяти. Такое ощущение, товарищ Семенов, что мы с вами даром хлеб едим, - продолжал Хасен. Казалось, он сильно угнетен создавшимся положением. - К вопросу коренизации я никак не могу относиться равнодушно. Мы, казахские работники, не из-за хлеба работаем. Не так ли?

- Да, конечно, вы правы, - согласился Семенов. -Расскажите, пожалуйста, подробнее о подборе кадров.

Хасен прокашлялся, невольно взглянул в окно на холодно насупившийся пик. Поспешно отвел глаза. Пик словно стоял у него над душой...

- Ты же знаешь, товарищ Семенов... Партии и правительству известно, как трудно сейчас найти квалифицированных казахских работников, особенно специалистов...

- Выдвигайте снизу, учите. За короткое время можно подготовить неплохих ребят. Надо посылать молодежь на учебу, хотя бы вот на бухгалтерские курсы. А русским товарищам предложить изучать казахский язык. Правда, это их прямая обязанность, но вам следует контролировать.

Хасен, растерявшийся было в начале беседы, уже овладел собой. Действительно, он раньше и знать ничего не хотел о выдвижении работников из молодежи, о всяких там курсах. А сегодня, словно сговорившись, все только об этом и твердят.

- Все это как раз нами и намечается, - подхватил он слова Семенова и улыбнулся. - Хорошо, что и партячейка беспокоится. Сами знаете, до сегодняшнего дня никто мне не помогал. Я был один. Теперь с помощью партячейки дело пойдет.

- Вы, должно быть, уже давно начали эту работу?

- Я как раз хотел довести до вашего сведения, в каком состоянии наши планы. Отныне будем все согласовывать...

- Что предпринято практически?

- Пока мы намерены планомерно готовить казахских специалистов. - Хасен прокашлялся снова. - Давали стипендии десяти студентам. Теперь дадим еще четверым...

- Это известно, - перебил его Семенов. - Сделано по инициативе товарища Жарасбаева.

- Верно, верно, - закивал головой Хасен, - товарищ Жарасбаев в курсе всех дел. Ну, предложили казахских работников в аппараты областных организаций. Приняли кое-кого в управление треста. Правда, число их незначительно, но все же... В общем, политика партии ясна. Мы, товарищ Семенов, должны теперь действовать сообща и не жалеть сил для выполнения указаний партии.

Хасен встал вслед за Семеновым.

* * *

После ссоры с Жамилей Салим пошел на занятия. Он торопился, сегодня у него было много дел. Впрочем, все дни его были заполнены лекциями, комсомольской и профсоюзной работой. Он ловил нужных людей в коридорах между лекциями, в сто­ловой, в общежитии. Сейчас в институте предстояла политическая дискуссия, или, как называли ее сами студенты, политбой. Вспомнив об этом, Салим прибавил шагу.

Он был энергичным и отзывчивым парнем, и товарищи любили его. Здоровье у него было крепкое, и достаточно было ему соснуть часок-другой ночью, чтобы утром, небрежно откинув назад густые волосы, в пиджаке нараспашку снова ринуться в гущу дел. Приход его в институт был похож на вторжение войска: одним он с ходу давал поручения, с другими советовался, с третьими яростно спорил. Общественная жизнь до сих пор была для Салима самым главным, и он отдавался ей безраздельно. Но сегодня, после ссоры с невесткой, он с огорчением понял, что жизни дома, положению старшего брата и его жены он не уделял должного внимания. Домой он приходил поздно. Потом в передней при свете лампы, поставленной на табурет около кровати, читал. Иной же раз и вовсе оставался ночевать с ребятами в общежитии. Утренняя ссора заставила его при­задуматься...

Прошло пятнадцать дней, как старший брат с женой переехали в город. Хасену не очень-то этого хотелось, но Салим, зная, что родичи часто болеют, вызвал их письмом.

Юноша помнил, что старший брат и невестка и раньше всегда смущались в присутствии Хасена, хотя каждый раз с нетерпением ждали его приезда. Стоило им прослышать, что едет Хасен, как они с радостью разносили эту весть по ближайшим аулам, рассказывая о необычайном уме и образованности брата. Не без их участия превозносили в аулах и жену Хасена Жамилю. И платья-то у ней особого городского покроя и из самой дорогой материи, и сама-то она благо­воспитанная, обходительная, почитает старших... Старший брат и его жена, ничем не отличавшиеся от простых степняков, своих соседей, в дни приезда знатной родни неожиданно становились заметными, всеми уважаемыми людьми.

Росший на руках старшего брата, Салим, конечно, тоже восхищался Хасеном. Ни у кого из его сверстников не было такого знаменитого брата, которого бы так почитали даже аульные богачи и аткаминеры. Все только и говорили о том, что всесильный Хасен будет учить Салима, выведет его в люди, сделает ради него то, что другим и во сне не приснится. Салим ни на шаг не отходил от брата, ездил вместе с ним в гости, ласкаясь, забирался на колени Жамиле. Детское преклонение перед братом осталось у Салима на долгие годы; он свято верил ему, беспрекословно повиновался и был убежден, что так и должно быть всегда. Последние два года, учась в институте, Салим в основном жил в общежитии. Зимой был занят лекциями, экзаменами, летом - практикой в колхозах и совхозах. Приходил в дом брата по праздникам, на день, на два. Только в конце этой зимы, когда в общежитии кончились дрова и стало невозможно заниматься, он временно переселился к брату. Да и воспоминания далекого детства потянули его к Хасену и Жамиле. Он тосковал по степи, по своему аулу и не мог совладать с собой. С тех пор прошло два месяца...

Уже раза два он был свидетелем таких нелепых ссор. Салим недоумевал - в чем дело? Что происходит в доме? Откуда эти раздоры? Но его переживания не трогали ни Хасена ни Жамилю. Это было для него неожиданностью. Жамиля, та просто поняла его попытки уладить отношения между родными как желание завести домашние дрязги, а Хасен старательно не замечал его. И мучительные раздумья не оставляли Салима. С каждым днем они отягощались новыми догадками и открытиями, и он постепенно приходил к выводу, что это не просто семейные недоразумения, а столкновение людей разных убеждений и взглядов. Вернее, столкновение двух миров - нового и старого. Старый мир, за который держались Хасен и Жамиля, рушился, подобно блюду, разлетевшемуся сегодня утром на куски, и было обидно, что брат не видит этого. А может быть, он не в силах понять новую жизнь?.. Раньше Салим считал его образованным, а ведь оказалось, что брат не имеет сколько-нибудь серьезных знаний ни в одной отрасли науки!.. Никогда не увидишь его с книгой. Что он знает, например, обучении Маркса и Ленина, о диалектическом материализме? Раньше, когда Хасен учился, все это было запрещено. Выходит, о теории марксизма- ленинизма он и понятия не имеет... Как же так?

- Знаменитость, - бормотал Салим, вспоминая, как аульные богачи с пеной у рта расхваливали Хасена. - По тем, кто тебя любил, понятно, для кого ты старался. Но все же ты раньше стремился к чему-то. А теперь? Забился, словно сурок в свою нору, заботишься только о себе. На все смотришь с точки зрения своего брюха: вовремя ли подан завтрак, сытен ли обед, удалось ли достать всякие там блюда да чулки... А если что-нибудь не выходит, во всем у тебя советская власть виновата, социализм... Э - эх...

Салим интуитивно чувствовал свою правоту. Его удручало поведение Хасена. Но разве он исключение? Таких еще много. И он сам, Салим... В нем самом еще есть пережитки старого, черты, сложившиеся под влиянием Хасена и ему подобных.

Почему же он не додумался до этого раньше? Не мог? Или не хотел?

Может быть, он не смел, мешала вера в непогрешимость когда-то знаменитого брата?.. Салим с досады сжимал кулаки, шагал быстрее. Брови хмуро сходились у переносья. «А может, все это еще пригодится? - подумал он вдруг и сразу же почувствовал облегчение. - Ведь всегда найдутся люди, которые будут хвалить «доброе старое время». Тогда можно бы и указать им на это самое «добро», на живых представителей той жизни -хасенов... А впрочем, - махнул он рукой, - что за чепуха!.. Что за мысли какие - то несуразные...»

Салим подходил к институту. Он снова вспомнил о предстоящей дискуссии со студентами физмата.

В третьей аудитории обе группы были в полном сборе. Тема дискуссии - «Новое в организационных принципах нашей партии» - была объявлена крупными буквами, тщательно выведенными черной краской на листе бумаги. Здесь же перечислялись вопросы: о путях повышения сознательности людей, об обновлении общества, борьбе с пережитками прошлого.

Первой должна была ответить на эти вопросы группа физматовцев. Выступил худощавый бледнолицый парень с длинными черными волосами, разделенными на прямой пробор. Комсомолец, одних лет с Салимом, он говорил уверенно, взяв в основу своего выступления организацию политотделов в республике. Его слушали внимательно, делали пометки в блокнотах. Тут и в помине не было соперничества ораторов или вражды между отдельными группами, чувствовалось, что комсомольцы собрались, чтобы всем вместе обдумать и глубже понять политику партии. Выступил второй физматовец, за ним третий, и все они так или иначе дополняли друг друга.

Все говорили, в общем, правильно, хотя и несколько поверхностно. В иных выступлениях не было ясности, другим не хватало логики, конкретности. Салим не задавал вопросов, но видя, что один из ребят его факультета начал подтрунивать вызывающе, сделал ему замечание:

- Ты, кажется, забыл, что не на кулачки биться пришел?

Но кто-то из его группы уже задал вопрос:

- Кто сильнее, по-вашему: политотдел или райком? Все рассмеялись, выступавший первым снова взял

слово для ответа, но сбился, и все у него неожиданно свелось к противопоставлению деятельности политотдела и райкома. Говорил он теперь уже не так уверенно и увлеченно, как в первый раз, а смеясь и отвлекаясь на реплики. Посыпались вопросы, все заговорили разом, перебивая друг друга, в разных местах аудитории заспорили. Кто-то попытался поправить выступавшего и окончательно запутал вопрос. Поднялся шум. Аудитория разделилась на два лагеря.

И тогда попросил слова Салим. Ему очень хотелось рассказать товарищам, о чем он думал дорогой, но само собой получилось так, что он заговорил о другом.

- Товарищи, вопрос поставлен неверно! - сказал он. Шум в зале утих. - Нельзя противопоставлять райком партии политотделам. Ошибаются и те товарищи, которые ищут - кто из них сильнее и кто слабее. Надо исходить из их единства...

Салим дал оценку выступлениям товарищей, объяснил причину создания партией полиотделов, их жизненную необходимость. Доводы Салима были убедительны, и очень скоро он полностью овладел вниманием слушателей. Он говорил о задаче ликвидации различий между городом и деревней, о том, что если пережитки прошлого все еще проявляются в городе, то в аулах, надо полагать, и подавно. Один из самых трудных участков работы партии - это повышение сознательности и культуры в ауле. И тут в необходимости политотделов не может быть и тени сомнения, но при этом нельзя забывать о живом единстве деятельности райкомов партии и политотделов. Все в выступлении Салима было правильно и ясно. Ему даже одобрительно похлопали, но никто после него не просил слова.

Комсомольцы, оживленно переговариваясь, потянулись к выходу. А Салим вдруг вспомнил свои переживания и сомнения, все то, что собирался сказать в своем выступлении. «Как-нибудь в другой раз, - подумал он. - Успеется...»

* * *

Было около двенадцати часов, когда Жамиля с запиской Хасена пришла в Крайсоюз. Ей сказали, что Сальменов на заседании, и она стала ждать. Прошел час, полтора... Ее охватила усталость. С утра она побежала на базар, исходила его вдоль и поперек, толкалась в очередях, а тут это томительное ожидание... И потом неизвестно еще, что выйдет?.. Дадут ей трикотаж или не дадут? Может, уйти? Но уйти, когда в нескольких шагах за дверью находился Сальменов, было еще труднее. Ведь чулки, трикотаж сейчас такая редкость! Она не работает, единственный доход семьи - это зарплата мужа, и в доме всегда чувствуется нехватка денег. Если что-либо и покупается, то после долгого обсуждения и только тогда, когда никак нельзя уже без этой покупки обойтись. Все рассчитывается до копейки. Как же было не огорчиться утром из-за разбитого блюда?.. Нужда гонит Жамилю по очередям, конторам, по знакомым. Заставляет искать встреч с нужными людьми, цепляться за них. Нет, не может она уйти, не повидавшись с Сальменовым.

Жизнь научила ее многому: доставать вещи и на другой же день сбывать их втридорога на базаре. Она, как и Хасен, научилась не стыдиться этого. Иной раз, когда представлялась возможность получить что - либо в двух местах, Жамиля пыталась пролезть без очереди.

Иногда это ей удавалось, но иногда ее изобличали, ловили, и тогда она изворачивалась как могла, всеми способами, иной раз даже прикидывалась дурочкой. В очередях, в невообразимой давке и тесноте, она никогда не теряла самообладания. Знала хорошо, что иногда необходимы и натиск и нахальство. И, обманывая в глаза, расталкивая людей, она упорно продвигалась к цели - к прилавку.

Но вскоре ее стали узнавать, и два-три раза Жамиле попадало. Она вспомнила, как одна уйгурка обругала ее на чем свет стоит и на глазах всей очереди изо всей силы толкнула в грудь. Жамиля никогда этого не забудет. Но нужно было терпеть, ведь приходилось выдерживать и не такие удары судьбы. Она убедилась, что достаток сам по себе не приходит. Это так же верно, как и то, что человеку не дано быть сильнее своего времени. Приходится искать лазейки, где обмануть, а где, может быть, и украсть. Они с Хасеном понимали друг друга без слов. Да и о чем им, правда, говорить? Оба делают одно дело. Одно дело - одна рука... Собрание затягивалось.

- Господи!.. - вздохнула Жамиля. - И обед не готов. Что же делать? Подождать еще или не стоит? Уйти -останешься без чулок и платья... Чтоб ему пусто было! Что он там застрял?

Наконец вышел Сальменов. Поздоровался, вежливо справился о житье - бытье, добродушно пошутил. Но, выслушав просьбу Жамили, стал строг, словно бы отдалился.

Но Сальменов был непреклонен.

Сальменов не ответил. Она подождала, пока за ним не закрылась дверь, и тихо выругалась.

Стояла жара. Идти было трудно. Жамиля проклинала и улицы Алма-Аты, и Сальменова, и свой дом на окраине, до которого так далеко добираться. Подги­бались колени, плечи отяжелели. Она торопливо шагала вверх по крутой улице, ноги то ныряли в мягкую взлетающую пыль, то спотыкались об острые края разбитого булыжника. Чуть не падая, она тяжело перебирала ногами, словно захудалая лошадь, наткнувшаяся на пень. Ей казалось, что внутри у нее все обрывается.

- Ой, проклятье! Чтоб вы все подохли! - сквозь зубы ругалась Жамиля. Проклинала она и солнце, что так немилосердно пекло, словно пронзая ее своими лучами.

Еле живая дотащилась она до дома, но порог переступила, мрачно сдвинув брови, с тем же холодным, неприступным видом, с каким уходила утром на базар. Хасен в ожидании обеда лежал на постели, отвернувшись к стене. Деверь и невестка, суетясь, убирали комнату. Жамиля прошла мимо стариков молча, словно не заметив их присутствия. Старики же встрепенулись, одновременно быстро взглянули на нее и тут же робко опустили глаза. С тем же мрачным выражением на лице Жамиля разожгла примус и стала готовить обед.

Первым не выдержал деверь. Он подошел к Жамиле с черепками в руках.

- Я думаю, что блюдо можно склеить... Оно разломилось всего на три части...

Было видно, что старик решил во что бы то ни стало вернуть в дом спокойствие. Как ни тяжела была обида, нанесенная ему утром невесткой, он поступал по мудрому обычаю старых людей, не терпящих разлада в семье. А тут вдобавок невольной причиной ссоры были они сами - старики! Жамиля стояла к нему спиной, и старик не видел, как дрогнуло ее лицо и стало медленно заливаться краской.

- Если дашь немного денег, завтра я сам схожу на базар, - не смело продолжал старик. - Достаточно закрепить двумя- тремя медными заклепками...

- Теперь решили хитростью деньги заполучить? -возмущенно бросила Жамиля в лицо старику. - Такие-то, как вы, и наживаются на наших пятаках. Вот что теперь задумали!.. Когда вы жили, как порядочные, не пытаясь чего-нибудь урвать? - с треском хлопнув дверью, она выскочила во двор и чуть не столкнулась нос к носу с Салимом.

Салим от неожиданности опешил.

Он возвращался домой в самом радостном настроении. На улице стояла неповторимая алма-атинская весна, небо было ясное, высокое полуденное солнце словно ласкало молодое крепкое тело. Только сегодня по-настоящему стало тепло. Блестящие изумрудные листочки, еще не успевшие покрыться пылью, весело шелестели на деревьях, высившихся высокой ровной стеной по обеим сторонам улиц. В арыках звенела, переливаясь, хрустально чистая вода снежных вершин; среди зелени листьев мелькали белые, красные и розовые лепестки рано зацветших урюка, яблонь, сирени; заливались соловьи. А с гор мягкими волнами накатывал воздух, настоянный на аромате деревьев, цветов и трав. Он опьянял, этот бесподобный воздух, наполняя грудь радостью. И вдруг Жамиля... Такая же, как и утром, словно и не прошло нескольких часов после ссоры... Словно не было у нее глаз, и она не видела весны... Он пропустил Жамилю и вошел в дом. В передней подошел к невестке и, кивнув в сторону двери, спросил:

- Что, она все еще не унимается?

- Милый, да разве она когда-нибудь уважала старших? Скажи ей хоть ты, пусть оставит нас в покое... Нарочно, что ли, она все это делает?!

- Это блюдо можно починить, - прервал ее старик, показывая ему осколки. Он подошел, сел рядом с Салимом на кошму.

- Я сказал ей, что нужно немного денег на починку. А она подумала, что я хочу обманом выманить у ней эти гроши. - Старик вздохнул, печально покачал головой. - Таких слов я и от чужих-то не слыхивал, а дождался от родной невестки. Я ведь ее маленькую на руках носил...Что теперь делать?..

- Родная невестка... Родная ведь... После Хасена и тебя она самое дорогое наше дитя. Мы ведь нянчили вас всех с малых лет... - губы старухи задрожали, она заплакала, вытирая глаза рукавом, - Пропади все пропадом, говорит... Мне-то еще ничего, а вот его - с его белой бородой - обозвать жуликом...

Салим с болью в сердце слушал стариков. После смерти родителей старший брат и его жена с малых лет поили и кормили Хасена и Салима. Салим любил и почитал их как отца и мать и не мог допустить, чтобы теперь больные и слабые старики жили одни в далеком ауле. Но Хасену, рано покинувшему родительский дом, их приезд, видно, оказался некстати. Что же надо сделать, чтобы они все жили в согласии? Ведь старший брат столько говорил об этом? Салиму вдруг показалось удивительным, что в этом доме еще могут сохраняться древние, добрые представления казахов о семейных отношениях.

- Вы еще не понимаете, что многое изменилось. Старые кочевья оставлены людьми. Они, - Салим бросил взгляд в сторону гостиной, - тоже откочевали... только в другую сторону Они изменились, а вы хотите, чтобы все было, как раньше...

Старики не поняли его. Брат придвинулся к Салиму, наклонился, заговорил полушепотом:

- Салим, объясни толком! Ты говоришь неясно. Что, у него не хватает денег? Трудно с едой? Может, стыдятся нас?

Почему не скажут прямо? Неужели мы в тягость им, как лишние рты?..

- Нет, не в этом дело. Они получают приличный паек, и запасы, у них есть... Просто ваша близость им в тягость. Чем же иначе объяснить то, что вы живете в передней и едите отдельно?

- Верно, верно! - Старик задумчиво закивал седой головой. Вошла Жамиля, и старик замолчал, заметив, что невестка все еще не успокоилась.

- Могут ведь работать... Так нет - только и смотрят, как бы схитрить! Дармоеды! Навалились, как во время джута...

- Что, Жамиля, уже родные стали в тягость? - Салим язвительно рассмеялся.

- Да, в тягость! - вспыхнула Жамиля.

- Кормить приходится? Разорились вконец, так, что ли?

- Может быть, в этом доме ты за все платишь? -отпарировала Жамиля, подбоченясь. - Говори дальше!.. Послушаем.

- Конечно, ты уверена, что найдешь повод избавиться от лишних ртов?

Жамиля сорвалась на крик:

- Хватит болтать! Ты, что ли, мне советчик?!

- До чего ты дошла, Жамиля! - обронил Салим. -Какими ничтожествами вы стали.

- Не тебе судить старших! Недоросль! Дармоед! Сам ни на что не способен, на нашем иждивении...

- Неправда! - сказал Салим, горячась. - Я не иждивенец!

- Не иждивенец? Зачем же ты тогда живешь здесь?

- Вот оно что! Так знай - отныне я считаю для себя позором кусок хлеба съесть в твоем доме!

- Посмотри, какой гордый стал! - Жамиля смерила его презрительным взглядом.

Из гостиной на шум выскочил Хасен, набросился на Салима.

- Что ты городишь тут? Ты!.. Возомнил себя человеком?

- Я говорю правду

Салим уже не горячился, говорил спокойно, твердо, уверенный в своей правоте. Это взбесило Хасена. Судорожно дергаясь и вращая глазами, он некоторое время не мог произнести ни слова. Наконец, сжав кулаки и заикаясь от бессильной ярости, закричал:

Салим остался невозмутимым.

Салим принялся собирать свою постель. Хасен опомнился, на лице его выразилось смятение. Видимо, он не ожидал такого резкого оборота дела.

Но решение Салима было бесповоротно.

Независимость младшего брата подхлестнула Хасена.

- Я вижу, ты набрался ума-разума в своем никчемном институте! И это все, чему тебя научили?

- Тебе этого не понять, это выше твоего ума. Лучше не касайся этого вопроса, - усмехнулся Салим.

- Ишь, как тебя напичкали!

Хасен почувствовал, что ненависть к Салиму охватывает его все сильнее. Да, это была ненависть ко всему новому, которая родилась давно и таилась глубоко внутри. Исподволь разрастаясь, она охватывала все его существо и обернулась теперь против брата, окончательно разделив их. Теперь он уже не казался ему родным. Хасен скорее расстанется с братом, чем позволит новому войти в свой дом. Им овладело желание сейчас же найти такие уничтожающие слова, нанести Салиму такой удар, от которого тот не смог бы опомниться. И он бросил, не задумываясь:

- В таком случае, - Хасен ткнул пальцем в сторону старшего брата, - забирай и их с собой! Пусть я для всех буду плохой брат!.. Это ты хотел доказать?

Старики заплакали.

- Милый Салим, маленький наш, - стали умолять они, - уступи хоть ты... О господи, что за напасть!..

- Не надо плакать. Зачем вы плачете? - рассердился Салим. - Боитесь, что есть будет нечего?

- Есть нечего? - передразнил Хасен. - Начинаете задумываться ?

- Не плачьте. Он хотел наказать нас, но просчитался, - успокоил стариков Салим. Он двинулся к выходу. - Я отнесу вещи и вернусь за вами. Вы всегда умели неплохо работать, - не пропадем.

Хасен круто повернулся и ушел к себе.

Салим сдержал свое слово. В тот же вечер он увел стариков в общежитие. Хасен лежал в гостиной и слышал, как они собирались. Он не вышел попрощаться. Жамиля сказала, что он спит. Через некоторое время она, радостная, вошла в комнату.

- Чего тебе? - недовольно хмуря брови, буркнул Хасен.

- Ушли!

- Ушли... - тихо повторил за ней Хасен. - Разозлился я на Салима. Ему-то так и надо... А тех... жалко их...

- По мне, пусть хоть сдохнут! Посмотрим, как он справится. Ни квартиры, ни продуктов. Даже посуды нет! Гол как сокол. - Жамиля победно рассмеялась. -Посмотрим теперь на него!

- Оставь! - отмахнулся Хасен, отчужденно взглянув на нее. - Нашла кому мстить! О господи, как переменилось время. Куда мы идем? Разве мы не были одной семьей? - печально проговорил он.- Чья тут вина?

- Вечно вы переживаете. - Жамиля с беспокойством посмотрела на мужа. - Мы всегда заботились о людях, а кто сейчас вспомнит об этом? Да, вас называли«ак- журек» - «сердобольный», и что? Вон как поступил с нами даже Салим. А ведь мы его на руках носили, вывели в люди.

Слово «сердобольный» Жамиля услышала впервые от аульных аткаминеров и всегда употребляла его с особым удовольствием. Раньше, в ауле, это слово воспринималось супругами как безраздельно принадлежащее только им. В последние годы Хасена никто уже не называл сердобольным, но любимое слово еще жило в их доме. Вернее, доживало свой век.

Хасен поднялся и стал натягивать тужурку.

- Сердобольный... да-а, сердобольный... - тоскливо пробормотал он. - Делай людям добро, а благодарности не жди! Воспользуются твоей добротой и тебя же потом обольют грязью. Так, что ли, получилось у нас, Жамиля?

- Ладно уж, - заметила Жамиля, довольная, что удалось успокоить мужа. - Немало мы прожили на свете.Что сделано, того не вернешь!

Хасен, одевшись, задумался.

- В общем-то, ты права, - сказал он. Голос его звучал уже увереннее, хотя был по-прежнему тих. - Ну что же, раз так получилось, пусть никто из них больше сюда и глаз не кажет, - закончил он, направляясь к выходу.

Закрыл дверь плечом, шагнул во двор.

- Выгнал сам... Наделал дел и терзаюсь... - глухо пробормотал он.

Гора выросла перед ним внезапно. Так внезапно, что показалось, что лицо обдало огнем. Он в смятении приостановился.

- Это правда. Теперь сам мучаюсь... - пробормотал он снова, как будто некто обличающий стоял на его дороге.

Поднял голову, посмотрел на пик. От гранита, покрытого серой тенью, веяло ледяным холодом. Хасену вдруг почудились грозно опущенные брови, лицо в черных трещинах морщин... Откинувшись назад, пик смотрел на него пронзительным взглядом... Глаза в прищур... В двух шагах от него... Хасен испуганно передернул плечами.

- О господи, что за наваждение? - отмахнулся он рукой и быстро зашагал к калитке.

- Вы идете туда, куда собирались? - громкий, грубый голос Жамили донесся до него точь-в-точь как утром, когда он очнулся от кошмарного сна. - А мне что делать?

Хасен остановился, оглянулся по сторонам. И во дворе и на улице никого не было видно, но все же он счел нужным быть осторожным.

Хасен не дослушал жену, толкнул калитку и вышел на улицу.

Аманбай уже сидел у Касымкана. Между ними стояла початая литровая бутылка водки, из которой они, видно, уже пропустили по рюмочке. Закуска была неважная... Увидев Хасена, оба вскочили и шумно его приветствовали.

Касымкан налил по новой и, посмеиваясь, протянул рюмку Хасену.

- Промочи горло!

Хасен подошел к столу, но рюмки не взял.

- Эх, этой водичке не такую бы закуску, - рассмеялся он вместе с приятелями и посмотрел на Аманбая. - Я ожидал увидеть что-нибудь горяченькое - жаркое, например. А это что? - Хасен ткнул пальцем в кусок хлеба. - Не буду пить, если так.

- Мы ждали тебя, - сказал Касымкан. - Надо кое-что обмозговать.

- А где наш конь?

- Недалеко... Совсем близко, - замялся Касымкан. -Сперва, знаешь, надо решить одно дельце.

- Ну? - Хасен нетерпеливо поглядывал то на одного, то на другого.

- Как хорошо, что мы наконец собрались вместе! -благодушно рассмеялся Аманбай. - Посидим, как бывало раньше, побеседуем, помянем старое житье-бытье. А там и решим.

- Послушай, вы можете говорить прямо? Где лошадь?

- Да здесь она. Стоит... Какой ты непонятливый, -попытался успокоить приятеля Касымкан. - Сейчас все и решим.

Аманбай чокнулся с Хасеном, выпил.

- Днем, я говорил тебе, что мешает одна загвоздка, - начал он, обращаясь к Хасену. -

Так вот в чем дело. Коня я привел из совхоза, где раньше работал. Конь был как конь, справный. Но два месяца назад он вдруг захромал. Распухла нога. Ветеринар смотрел и так и эдак и не смог толком определить, в чем дело. Я ветеринара угостил, убедил, что конь неизлечим, что в народе эту болезнь называют «вечной хромотой». В общем, вырвал у него заключение. Потом уговорил отдать гнедка на лечение коновалу. Отвел в один аул, и там за два месяца его так откормили...

- Жирный? - У Хасена слюнки потекли при одном упоминании об откормленном коне.

- Жиру в нем на палец, - ответил Касымкан. - А может, и больше.

Радостно-оживленный Хасен уже сам разлил водку, чокнулся с приятелями, выпил.

- Ну, ну дальше! - возбужденно кивнул он Аманбаю.

- В общем, с этой стороны все в порядке. Единственное препятствие - один колхозник, знавший гнедка раньше. Он из ударников. Он, кстати, и довез меня до города. Увидев коня, он всю дорогу ругал ветеринара, который, по его словам, ничего не смыслит и здорового коня не может отличить от больного. Я повел было речь о том, что хорошо бы заколоть коня, жира в нем на два пальца и мясцо, должно быть, вкусное, но куда там! Он взъерепенился: «Заколоть такого коня, когда в хозяйстве не хватает лошадей?!»

- А ты не смог его убедить! - упрекнул Касымкан. -Сказал бы, что нога не заживает, ветеринар, мол, прав. Есть же документы!

- Говорить-то я говорил. Да не все. Кое- что и на будущее оставил.

Хасен рассмеялся, довольный ловкостью Аман бая.

- Правильно сделал. Как можно довериться глупому казаху?

- О документах, заключении ветеринара, я и не заикнулся.

Находчивость Аманбая понравилась и Касымкану.

- Молодец! - не удержался он. - Ты, видать, с головой.

- Ну, о чем тогда разговор! - Хасен встал, подмигнул приятелям, провел указательным пальцем по горлу. -Валить надо коня... Махан кушайт! - добавил он, нарочно искажая слова.

Касымкан все еще не решался.

- А не сочтут за хищение? Законы, знаешь, теперь суровые.

- Бросьте! - оборвал его Хасен. Голос его мгновенно стал жестким. - Советская власть из-за одной лошадки не обеднеет. Мало она забрала у нас скота? Давайте режьте, черт бы побрал все! Нечего ходить вокруг да около!

Аманбай и Касымкан промолчали.

- Ну хорошо, где тот колхозник? - справился Хасен, видя нерешительность приятелей. - Надо его пригласить, накормить досыта и заткнуть ему глотку. Кроме него, никто не мешает?

- Касымкана беспокоит то, что тот днем приходил сюда и видел коня, - сообщил Аманбай.

- Вот именно, - подтвердил Касымкан. - Опасно все-таки.

Но Хасена уже трудно было остановить. Через полчаса его поддержал порядком опьяневший Аманбай. Наконец, исчерпав все доводы, вынужден был согласиться с приятелями и осторожный Касымкан. Участь гнедого была решена. Тем временем наступила ночь, и коня без опаски зарезали во дворе. Жены Хасена и Касымкана, не спуская глаз друг с друга, суетились около мужчин, разделывающих тушу.

Дома трое дружков, налегая на горячее жирное жаркое из свежей конины, принялись за вторую литровку. Развязались языки, обнажились затаенные мысли. Перебрали все истории и дела дорогих сердцу восемнадцатого и девятнадцатого годов, когда в степь еще не пришла советская власть. Хасен, хвастливо выпятив грудь, провозгласил:

Но не успел он закончить свою речь, как у дверей послышался громкий топот. Раздались незнакомые голоса. Касымкан, схватив бутылку, от страха нырнул под стол. Вошло четверо в военной форме. В пятом Аманбай признал колхозника, вместе с которым приехал в город.

Говорить, доказывать свою невиновность было бесполезно. Все же Хасен попытался сопротивляться.

Приятелей вывели во двор,

На повороте улицы взгляд Хасена скользнул вдаль. Большой Алмаатинский пик холодно глядел на него, -далекий и неприступный... Ровный, как гранит, не знающий поражений величественный Алмаатинский пик...