Дыхание песков

Глава восьмая

Строчки плясали перед глазами Жанна решила оставить это никчемное занятие, и теплая ленивая дремота охватила ее. Уже засыпая, она вдруг почувствовала, как что-то коснулось ее ноги и забралось на платье. Проснувшись в мгновение ока, она в ужасе уставилась на черную тварь, перебиравшую суставчатыми лапками по тонкому шифону платья. Никогда раньше она не видела таких больших насекомых. Дико завизжав от страха, Жанна вскочила и принялась судорожно отряхивать подол. В ту же секунду дон Рауль оказался на ногах.

— Что случилось? — последовал резкий вопрос.

— С-скорпион… огромный такой и черный!

Он встревоженно посмотрел на нее и сразу же метнул быстрый взгляд на землю. И вовремя: огромное насекомое быстро-быстро удирало под прикрытие сухой травы. Оттуда раздалось характерное стрекотанье, и Жанна оторопело взглянула на расхохотавшегося дона Рауля.

— Это же всего-навсего сверчок… здесь, в пустыне, они бывают очень крупными.

Она с трудом сглотнула.

— Совсем необязательно смеяться! Он показался мне ужасным, такой черный, с длинными ногами… Я думала, сверчки маленькие и светленькие, как кузнечики.

— Будь это, в самом деле, черный скорпион, он бы сразу ужалил вас — так суматошно вы вскочили. Какая бы тварь ни заползла на одежду, не шевелитесь, пока она не уберется прочь.

— Легко сказать, не шевелитесь, — Жанна прижала дрожащие пальцы к горлу. — Вы-то, должно быть, привыкли к подобным монстрам, а мне они кажутся ужасными.

— Да, вы ведь женщина, — усмехнулся он. — Мне понятен ваш страх перед уродливыми существами, но даже если скорпион окажется в нескольких дюймах от вас, постарайтесь не впадать в панику и не делать резких движений. Укус этой черной твари смертелен, а яд многих других насекомых может вызвать лихорадку.

— Почему это, едва речь заходит о том, чего женщины боятся, у мужчин на лице сразу появляется выражение превосходства? Разве вы ничего не боитесь?

Сунув руки в карманы, рассеянно глядя ей в лицо, дон Рауль обдумывал вопрос:

— Наверное, я боялся бы потерять что-нибудь по-настоящему дорогое мне и нужное. Случись подобное, я бы, пожалуй, обратился за помощью к самому дьяволу; хотя вы, вероятно, уверены, что я уже сейчас вожу с ним дружбу.

— По-моему, моя беспомощность в здешних краях доставляет вам удовольствие, а это нечестно.

— Лучше посмеяться над вашей пугливостью, чем вас постоянно жалеть. Пустыню нужно принимать такой, какая она есть, а, избавившись от страха, начинаешь проникаться ее очарованием и постепенно влюбляешься в нее. Это как в танце: первые несколько шагов спотыкаешься, а потом уже попадаешь в ритм.

Прежде сладкого следует испробовать горького. Таков закон жизни.

— Вовсе не нужно меня особенно жалеть, сеньор. Но я не заметила в вас сейчас ни тени сочувствия, и это меня задевает.

— Посочувствуй я вам — и вы бы шарахались от каждой букашки. Кстати, я делаю вывод, что вы очень плохо меня знаете. Вам еще многое предстоит узнать обо мне, а мне — о вас. Пожалуй, мы еще не раз споткнемся, прежде чем начнем попадать в ритм, а?

Жанна обиженно поджала губы. Интересно, а с Ракелью он разговаривал бы так же, если б той на платье забралось такое чудовище?

Солнце все еще пылало в небе, а над песками дрожало знойное марево, но дон Рауль с неожиданной поспешностью принялся укладывать в машину корзину, подушки и коврик.

— Поедем, — заявил он, — скоро уже вечер, а там жара начнет понемногу спадать. Мы сможем ехать еще добрых пять часов, прежде чем понадобится разбивать лагерь для ночевки.

— Подчиняюсь без малейшего ропота, сеньор.

— Интересно, что прячется за этой притворной покорностью? Какие мысли кроются за таким невинным выражением? Общеизвестно, что в глазах женщины отражается ее сущность. Вы же, Жанна, словно пруд с прозрачной водой, под толщей которой тем не менее что-то таится.

— Вы считаете меня скрытной, сеньор? Да нет, что же мне таить?

— Вот это и интересно, — пробормотал он.

Несколько минут спустя они уже отъехали от скал, оставив позади следы от колес на песке. И все же Жанне было не забыть этого места: ведь именно здесь дон Рауль признался, что смог бы обратиться за помощью к самому дьяволу, если бы лишился чего-то по-настоящему ему нужного и дорогого.

Девушка украдкой бросила взгляд на своего спутника. Он не догадывался о ее любви, и ей не хотелось открывать ему эту тайну. Она строго-настрого запретила себе вздрагивать, когда он к ней прикасается, и решила сопротивляться до последнего, если ему снова вздумается поухаживать за ней. Достоинство — ее оплот. Выдать себя — значит унизиться. Дон Рауль использует ее как марионетку. Ну что ж, она согласна утешить престарелую принцессу… а любовь в эту сделку не входит.

Примерно через час в небе стали появляться золотисто-розовые полосы. На песок легли бархатистые тени, и Жанна ощутила, наконец, благословенную прохладу, легким ветерком залетевшую в открытое окно. Следующие несколько миль в лицо им уже не веяло удушливым жаром пустыни, и двигатель машины урчал ровно, не задыхаясь. Воздух наполнился странными, первозданными ароматами, словно с быстро надвигающимися сумерками открывались все поры земли.

— Скоро вы поймете, почему я считаю пустыню самым прекрасным на земле местом, — произнес дон Рауль. — Вы всей душой откликнетесь на ее чары и забудете, какой она может быть безжалостной.

Днем Жанна заметила, что в пустыне стоит зачарованная тишина. Сейчас до ее ушей внезапно донесся звук, не менее странный и похожий на стон. Он ритмично повторялся, и сердце девушки застучало в унисон ему. Перед машиной неожиданно возникла раскинувшаяся у подножия холмистой гряды деревня. Мальчик-пастушок гнал овец по склону холма, и его флейта пела, протяжно и тонко. Дон Рауль остановился, и они переждали, пока овцы, похожие на тюки с шерстью на коротеньких ножках, толкаясь и шарахаясь, с жалобным блеянием обогнут их машину.

В тени примитивных жилищ, которые попались им по дороге, горели костры, пахнущие тамариском; вокруг них суетились женщины в длинных одеждах, готовя еду. Рядом носились дети. Лаяли собаки. Глухо ухал барабан. Пастух со своей отарой свернул на неширокую дорогу, извивавшуюся между саманными домиками.

Машина двинулась дальше, а Жанне все мерещились черные глаза, внимательно рассматривавшие ее из-под капюшонов бурнусов. Словно она на миг заглянула в далекое прошлое и увидела людей, живших так же, как и во времена Наоми и Руфи [23].

— В пустыне все меняется медленно, — заметил дон Рауль. — Жизнь здесь похожа на пальму, которая пустила свои корни давным-давно, но, тем не менее, всегда остается одной и той же. В пустыне не пытаются разгадать тайну сумерек и рассвета, жизни и смерти. Ведь все это — действа одной жизненной драмы. В городе время спешит, друзей теряют и находят, и общечеловеческие ценности значат там куда меньше. Цивилизованный человек одержим желанием приобретать все больше и больше вещей; здесь же добродетелью считается, когда в шатре нет ничего лишнего: великолепный ковер, медная лампа да пара сияющих глаз любимой — этого достаточно.

Жанна была тронута. Ведь она считала дона Рауля человеком светским, неглубоким, ищущим только удовольствий и не заботящимся о завтрашнем дне. Значит, это не так. Пламенная любовь к пустыне и ее обитателям жила у него в крови, и таким он нравился ей куда больше, чем в тот вечер, когда они вместе ужинали в ресторане.

Дон Рауль проницательно взглянул на нее, и она снова замерла, как загипнотизированная.

— Вы уже начинаете ощущать магию этих мест. Я вижу это по вашим глазам.

Ее тут же охватила тревога. Глаза могли выдать что-нибудь лишнее, и она, сделав над собой усилие, отвернулась и с подчеркнутым вниманием принялась рассматривать великолепный закат. На фоне темнеющего неба, словно подвешенное на светящейся паутине, опускалось к горизонту солнце, все еще пламенеющее золотом. Не из этого ли фантастического буйства красок берет начало дивная радуга-дуга? Не этим ли разгулом цветов и оттенков вдохновляются красильщики шелка? Реальность или мираж — это совершенство золотисто-розового, нежнейше-зеленого, благородно-фиолетового, эти купы пальм, стройную наготу которых прикрывают крупные резные листья, подсвеченные по краям пламенем заката?

— Неописуемая красота, — прошептала Жанна. — Столько жизни в этом неистовстве, а солнце все-таки угасает.

— Этим первозданным одиночеством вы можете любоваться с каждым закатом, и всякий раз будете удивляться, словно впервые.

— Да ведь я и так впервые вижу подобное, сеньор. Точеные пальмы, деревня, затерянная среди холмов, поющие ветра — все это сохранится в моей памяти надолго.

— Вы не похожи на других, nina. Множество женщин гораздо охотнее любуются драгоценностями, чем великолепием закатов или сиянием звезд.

— Я говорю вполне искренне. Рядом с такой красотой даже ваш изумруд кажется фальшивым.

— Не очень-то вам нравится мой изумруд, правда?

— Просто на моей руке он выглядит совершенно неуместно.

— Вчера вечером, стоя на площадке минарета, вы вдруг протянули руки к звездам. Жест весьма многозначительный.

— Вам во всем чудится скрытый смысл, сеньор.

— Но вы словно молили о чем-то, nina.

— Стоит ли этому удивляться? Для сироты любая мечта всегда недостижима, если ей не помогут какие-то могущественные силы.

— Всегда. Какое ужасное слово! Не слишком ли безнадежно оно звучит?

— Да уж, наверное. Просто мне всю жизнь казалось чудесным и недосягаемым, что у множества людей есть семьи, и каждая из них тесным кружком собирается зимой у горящего камина: дрова потрескивают, собака носится по комнате, везде раскиданы книги и подушки, от горячих пончиков и чая, стоящих на столе, поднимается пар, и кто-то играет на фортепьяно.

— У каждого из нас есть мечты, на первый взгляд несбыточные. А мои вы можете угадать?

И Жанна сразу подумала о Ракели, о тенистых фруктовых рощах возле Гранатового дворца и о сыне, которого дон Рауль хочет иметь. Его мечты куда более достижимы, однако именно дети столь желанной ему женщины могут помешать дону Раулю заключить с ней брак. К тому же когда Жанна познакомится с принцессой, та несомненно ухватится за возможность женить внука на юной невинной девушке. «В какое положение я попаду, — подумала Жанна, — если окажусь невольной виновницей их ссоры».

Сумерки постепенно окутывали темнеющую пустыню плотным плащом, ночные ветры начинали петь свою песнь.

— Жанна, вы так и не ответили на мой вопрос.

Она бросила на дона Рауля осторожный взгляд.

— Я не осмелюсь, пожалуй, угадать ваши мечты, а то своей чепухой только рассмешу вас.

— А раньше вы были смелее. Ну, как вы считаете: мечтаю ли я о счастье, о любви?

— Да вы… вас и так уже любят.

— И кто же, как вы думаете?

В темноте он не заметил, как вспыхнули щеки Жанны.

— Ваша бабушка, жители Эль Амары…

— Ну-ну, кто еще?

— Ваша кузина.

— У меня их несколько.

— Дон Рауль, — она принужденно засмеялась, — не пойму, к чему этот допрос? Вы ведете себя как инквизитор. Зачем вы пытаете меня?

— Да почему вы так решили, nina?

— Потому что вы выбрали слишком изуверский способ доказать принцессе, что простая девушка не годится вам в жены.

— Ну и ну! И для этого я пытаю вас «испанским сапожком» [24]? — Раздался тихий, насмешливый смех. — Такое богатое воображение надо сдерживать, а то в вашей бедной головке перемешаются фантазии и реальность. Вы слишком мнительны и готовы переиначить любое мое неосторожное замечание, а потом уже не можете отличить вымысел от правды.

— Вы считаете, у меня богатое воображение?

— Просто оно уводит вас далековато.

— Да ведь это вы сейчас упомянули испанский сапожок!

— Какое же вы еще дитя! — усмехнулся испанец. — По-моему, вам самое место в школе.

— Наверное, так и есть, да только я не прошу вас быть моим учителем.

— Боитесь, chica?

Жанна замолчала, не желая продолжать этот опасный спор. И вдруг, взглянув за окно, восхищенно вскрикнула:

— Смотрите, звезды высыпали. Да как много, словно стайки золотых рыбок. — При этом ее лицо стало, действительно, по-детски восторженным.

— Холодает. Закройте окно и наденьте жакет. Мы проедем еще несколько миль.

Жанна послушалась, не переставая удивляться, как резко похолодало после палящего дневного зноя. Перегнувшись на заднее сиденье, она долго искала свой жакет, пока не вспомнила, что он в чемодане.

— Возьмите мой пиджак, — предложил дон Рауль. — Он брошен поверх аптечки.

— А вам самому не понадобится?

— Пока нет. Я не кутаюсь, как вы. Наденьте же, пока вас не начало знобить.

Жанна не могла удержаться от смеха: она совершенно утонула в этом пиджаке. Полы его доходили ей до колен, плечи стояли колом, а массивные портсигар и зажигалка, спрятанные в карман, создавали довольно ощутимую тяжесть.

— Не хотите ли закурить, сеньор?

— Очень хочу. Прикурите для меня сигаретку, nina. Мне просто не оторваться от руля. Хотя звезды и светят, на дороге все-таки темно, и мне совсем не хочется наскочить на скалу или переехать какое-нибудь животное.

Жанна открыла плоский золотой портсигар, достала сигарету и, прикуривая, вдруг замерла, пораженная ощущением интимности, возникшей между ними. Дон Рауль отдал ей свой пиджак, а сейчас возьмет сигарету, которой только что касались ее губы.

— Gracias [25].

— Какое милое слово.

— Наш язык вообще очень благозвучен. Я научу вас ему.

— Боюсь, я пробуду в Эль Амаре слишком недолго, чтобы успеть выучить его.

— Ничего. Поверхностное знание испанского и арабского сделает вас самой колоритной хозяйкой чайной из всех, что есть в Англии, — заметил он. — Добропорядочные леди станут просто стаями слетаться к вам на чай с печеньем, чтобы послушать о том, как вас похитил шейх и увез в пустыню.

— Как будто я собираюсь это рекламировать! — резко ответила она. — Для чего вы все-таки дразните меня?

— Я слышал, романтичные дамы в небольших провинциальных городках убеждены, что темпераментных южан больше всего привлекают белокурые северянки, — не унимался дон Рауль.

— А мне известно совсем другое, сеньор.

— Хотите сказать, что ни одной приличной женщине не понравится ваше общение с таким, как я?

— Я просто не согласна, что все южные мужчины в восторге от блондинок. Хойосу, например, вы нисколько не любили.

— Она оставляла меня совершенно холодным, chica.

— Это как раз доказывает, что вы предпочитаете черные волосы и карие глаза. По-моему, вполне естественно, когда делаешь своим избранником того, кто наружностью и манерами напоминает кого-нибудь из твоих родителей.

— И это ставит перед вами неразрешимую проблему, дитя мое.

Жанна от растерянности замешкалась с ответом, а когда открыла рот, чтобы сказать что-нибудь хлесткое, вдруг раздался глухой удар и визг, словно на темной пустынной дороге машина наскочила на что-то живое. Дон Рауль резко нажал на тормоз и процедил какое-то менее благозвучное испанское слово.

— Мы все-таки наткнулись на что-то!

— Только не смотрите на меня так, будто это я виновата. Я могла бы всю дорогу вообще не произносить ни слова.

— Давайте выйдем, поглядим, кому там не повезло. — Испанец рывком распахнул дверцу, достал фонарь и выскочил на дорогу. Девушка последовала за ним. Луч фонаря высветил из темноты труп шакала с каким-то мелким зверьком в пасти. Жанна сдавленно охнула и отшатнулась.

— Тушканчик, — повернулся к ней дон Рауль. — Я хочу отъехать назад. А вам, если неприятно, лучше отойти к обочине.

— Бедняжка, — дрожащим голосом произнесла Жанна. Пиджак, спускавшийся до колен, придавал ей беспомощный вид, ее слегка знобило.

— Шакалы очень прожорливы, они не брезгуют даже падалью и запросто могут растерзать одинокого путника. Это вам не собака, дружелюбно машущая хвостом, так что не глупите.

Слезы навернулись Жанне на глаза, и, отойдя на обочину, она повернулась спиной к дону Раулю, кутаясь в его пиджак. Мотор завелся, колеса прошуршали, объезжая мертвое животное, и остановились рядом.

Без слов она забралась внутрь, и машина двинулась дальше.

— Скоро остановимся на ночлег, — произнес он. — Вы проголодались, устали и ненавидите меня.

— Вы совершенно бесчувственны.

— Вовсе нет, но я не трачу свои эмоции на дохлых шакалов и дурацкие размолвки.

— Чтобы не мешать, я больше не скажу ни слова, не то в следующий раз вы наедете на верблюда.

— Как хотите, — хмыкнул он. — У меня есть, чем заняться и что обдумать… Кстати, арабы называют упрямую женщину верблюжонком.

— Терпеть не могу бессердечных мужчин.

— Я — просто голодный мужчина, который уже много миль крутит баранку и начинает уставать. Пожалейте меня, chica. Разве у вас нет сердца?

Ее гнев тут же угас, сменившись раскаянием. Впереди лежала темная дорога, а левая фара на машине светила тускло. Должно быть, треснуло стекло, когда они сбили шакала, вышедшего на охоту и поймавшего одного из смешных пушистых большеглазых тушканчиков. Глупо было дуться на дона Рауля, но Жанна не выносила вида даже раздавленных пауков.

— Простите, если я показался вам бесчувственным, — произнес он, — но мне было бы действительно жаль, окажись это газель или заяц.

— Разве вы не охотитесь на газелей?

— Сейчас охота на них запрещена, и эти грациозные пятнистые существа могут безбоязненно носиться по склонам холмов. Я предпочитаю охотиться на диких кабанов или, когда выпадает случай, на лесных пантер. Здесь, в Марокко, есть кедровые леса, где еще попадаются эти огромные кошки-убийцы.

— Как я рада, что газелей здесь никто не трогает, — прошептала девушка.

— Вам не нравится охота, да, Жанна? А ведь любовь похожа на нее.

— Только она не оставляет таких разрушительных следов.

— Как знать. В любом браке есть элемент принуждения. Возьмем браки по сговору. Я не признаю их, потому что и жених и невеста в этих случаях часто оказываются жертвами. Иногда, правда, они все же приспосабливаются друг к другу. Но где-то волнение, пыл… тот жар в крови, та восхитительная дрожь, с которой смотришь на любимого человека и понимаешь, что все на свете отдашь, только бы всю жизнь быть рядом!?

Жанна взглянула на освещенное фарами лицо дона Рауля. Ни малейшего намека на иронию! Он говорил совершенно серьезно! Значит, невзирая на любовь к Эль Амаре и преданность принцессе, он готов пожертвовать всем ради любимой женщины.

Неожиданно машина замедлила ход, и дон Рауль выглянул из окна, всматриваясь в освещенное фарами пространство.

— Впереди несколько пальм и кустов тамариска. Тут мы и остановимся: разведем костер, приготовим ужин, выпьем кофе и уляжемся спать под звездами.

Он свернул с дороги, и машина, подпрыгивая на ухабах, подъехала к небольшой роще.

Сердце у Жанны билось часто-часто, и она не знала, радоваться ли ей, что путешествию на сегодня пришел конец. Девушке предстояло провести ночь наедине с мужчиной, в котором она была совершенно не уверена, и который мог быть и на удивление добрым и довольно жестоким. При мысли о близости с доном Раулем ее кидало в дрожь, а все вокруг становилось фантастически-нереальным.

Непостижимая, таинственная пустыня лежала вокруг них, в воздухе пахло горящими тамарисковыми ветками. Созвездия, изгибаясь, словно хвостатые кометы, сияли на темно-синем бархатном небе. Что-то неуловимое, волнующее и влекущее чувствовалось во всем — в смешивающихся запахах дыма и мяса, в шелесте пальм, в угловатом силуэте мужчины, стоявшего возле костра.

Дон Рауль держал сковородку, на которой жарились бараньи отбивные. На плечи его был наброшен бурнус, ниспадавший классически скульптурными складками, и в свете костра он стал еще больше похож на кочевника-бедуина.

— Отбивные готовы, — произнес он. — Если вы взобьете вон в той мисочке яйца, я сделаю омлет.

— Оказывается, вы очень хозяйственны, — Жанна разбила яйца в мисочку и принялась взбивать их вилкой. — Я думала, внук принцессы привык к тому, что его всегда окружают слуги.

— Я воспитывался вовсе не как паша, — задумчиво ответил он. — Бабушка следила, чтобы меня не баловали, и отправила в одну из школ Англии, славящуюся своей строгостью. Потом я служил в Королевской армии Марокко. Представляете, если бы меня день и ночь обслуживали houris [26]?

Пляшущие языки пламени отбрасывали колеблющиеся тени на худощавое решительное лицо испанца. В бурнусе он совершенно не потерял своего непринужденного изящества. Жанна представила, как хорошо дон Рауль будет смотреться в седле, и позавидовала тому, как легко он чувствует себя в пустыне.

— Вам понравилась солдатская служба? — улыбнувшись, спросила она.

— Любой жизненный опыт помогает чему-то научиться. Кстати, об учебе. В школе я сблизился со многими англичанами и полюбил их за терпимость, своеобразный юмор, необычайное хладнокровие бесстрашие и пунктуальность.

— Вы нам льстите, сеньор.

— Вовсе нет. Никогда не расточаю пустых комплиментов и этому, кстати, я тоже научился у вашего народа.

— Вы прекрасно говорите по-английски. Я-то не могу даже надеяться так же хорошо выучить испанский.

— Вы еще сами удивитесь своим успехам, сеньорита. — Он взял у Жанны взбитые яйца и вылил их на сковородку. Яичница тут же запузырилась и начала скворчать. Блюдо с отбивными дон Рауль поставил поближе к костру, чтобы они не остыли, и в воздухе распространился соблазнительный запах хорошо приготовленного мяса. Нарезая хлеб и расставляя тарелки, Жанна чувствовала, как у нее текут слюнки. Этот ужин под открытым небом у костра в самом сердце марокканской пустыни был полон удивительной, волнующей новизны.

Подумать только, всего неделю назад она сидела в четырех стенах номера отеля, и будущее ее целиком зависело от Милдред Нойес. Но вот неожиданный поворот судьбы — и она уже во власти Рауля Сезар-бея. С хладнокровной дерзостью похитителя он увез ее, и теперь она не знала, трепещет ли ее сердце от радости или от страха.

Сейчас дон Рауль от души забавлялся своей ролью шейха, очевидно, не замечая, как она ему подходит. Его черные глаза весело сверкали, и, замечая легкую лукавую усмешку в уголках изогнутых губ, Жанна даже не пыталась угадать, что у него на уме.

— Проголодались? — спросил он.

Она кивнула:

— Пахнет восхитительно.

— Давайте тарелку. — Он положил на тарелку половину омлета, золотистого и пышного, потом — зажаренную до хруста отбивную, и сверху полил мясным соусом. — Можете уплетать.

— Gracias, — неуверенно произнесла Жанна это милое испанское слово и смущенно улыбнулась.

— De nada [27], nina, — испанец уселся рядом на мягкий песок. — Что означает «на здоровье».

— М-м-м, как вкусно. — Никогда еще не доводилось ей пробовать такой замечательной еды, приправленной дымком тамарисковых веток и шуршащим шелестом пальмовых листьев. От свежего ночного воздуха еще больше хотелось есть.

— О чем же вы сейчас думаете? — Дон Рауль уже утолил первый голод и уставился на Жанну насмешливым, как всегда, взглядом. — Наверное, о том, что все это весьма отличается от жизни в обществе мадам Нойес?

— О да, просто нет слов, — воскликнула она с восторгом и удивлением. — Иногда я думаю, что все это мне только снится.

— Но сон-то, уж верно, приятный, да, Жанна?

— Конечно, сеньор, — и она взяла еще чашечку кофе: он пах великолепно, а вкус был просто райский.

— Вчера вы были замкнуты, сегодня уже улыбаетесь. Я уверен, вы чувствуете в душе зов пустыни. Это глас самой судьбы, Жанна! В мире нет ничего более неуловимого — и более неодолимого. Взгляните! — он показал на небо: в глубокой синеве серебряной стрелой мелькнула падающая звезда. — Ковер человеческой жизни ткет только судьба, и в ночной пустыне это понимаешь яснее, чем где бы то ни было. Здесь становишься безыскусным, как ребенок и открываешь для себя незамысловатый секрет человеческого счастья. Когда струны извечной тишины звенят в унисон со звездами, твоя душа словно парит на крыльях, и ты чувствуешь себя открытым всему прекрасному.

— Да вы поэт, сеньор.

— В моей душе звучат голоса предков из Андалузии и Аравии.

В глубине черных глаз дона Рауля плясали искорки, Жанна загляделась на него, не в силах оторваться.

— Хотя бабушка — чистокровная берберийка, кожа у нее: такая же молочно-белая, как и у вас. Вы знаете, что слово «бербер» происходит от слова «варвар»?

— Нет, но верю вам на слово, — она слабо улыбнулась, взволнованная и его близостью, и тем, как пристально он изучает ее шею в вырезе пиджака.

— Я смущаю вас?

— Я… просто никогда не поймешь, о чем же вы думаете.

— В данный момент — о том, что вы, с вашими светлыми волосами и голубыми глазами, словно омыты свежими водами родника и от вас веет его прохладой и чистотой.

Щеки Жанны были сейчас вовсе не так прохладны, как ему казалось, и она торопливо перевела разговор на менее личные темы.

— Расскажите лучше о своей бабушке! По вашим словам, она очаровательна!

— Первая из двух самых обаятельных и загадочных женщин, которых я когда-либо встречал. — Дон Рауль полулежал, опершись на локоть; он наслаждался теплом костра, словно большой, сытый, лениво мурлыкающий кот. — Знала она и счастливые, и мрачные времена, пережила трагедию, потеряв двух сыновей: одного убили на войне в Испании, другой утонул в море… Это был мой отец. Бабушка — редкостная красавица; как и большинство женщин, она радуется, когда удается сделать все по-своему, и ужасно злится, если судьба рушит ее планы. У нее удивительно жизнелюбивый и твердый характер. Мужчины с радостью уступают ей, хоть это и не всегда мудро. Впрочем, и я всегда потакал ей в отношении Хойосы, прекрасно понимая, что моя нареченная невеста совсем мне не подходит. Но теперь-то уж мы поборемся, и принцессе придется уступить.

— Ну да, — нервно улыбнулась Жанна, — а я окажусь в центре вашей борьбы, и вы разорвете меня на части.

— А может, вы понравитесь моей бабушке.

— Что поставит вас, сеньор, в еще более затруднительное положение, — расширившимися, посветлевшими глазами Жанна пристально смотрела на огонь. — Она ведь может всерьез подумать, что вы… намерены жениться на мне.

— Конечно, может, nina.

— Дон Рауль, вы недавно говорили, что ради дорогого вам человека готовы пожертвовать чем угодно!

— Жизнь с той, кого я люблю, стоит любой жертвы. Ведь по вероисповеданию я католик и если беру женщину в жены, то беру ее навсегда. У бедуина жизнь проще. Он может жениться в понедельник, а в пятницу уже развестись, если ему что-то не понравилось. Законы ислама не привязывают его к женщине навечно, коль скоро она отличается от него темпераментом… и вообще лишена того, что наполняет брак волнующей страстью.

— Как это странно…

— Бедное дитя, — испанец нежно взял ее за руку и коснулся кольца с изумрудом. — Столько событий произошло всего за несколько дней, что ваша головка просто кругом идет. На сегодня больше ни слова о том, что ждет нас в Эль Амаре. Пусть судьба несет вас на своих волнах, ибо предназначенное ею свершится, независимо от нашего желания. Она сама подскажет выход из ситуации, которая сейчас кажется странной и запутанной.

— То есть, по-вашему, нужно все пустить на самотек? А если…

— Не тревожьтесь, chica, — в голосе дона Рауля появились лукавые нотки. — Я уверен, сейчас вы расфантазировались, что, оказавшись в пустыне с мужчиной, вам придется отражать свирепые атаки этого варвара и вас силой подчинят своей воле. Поверьте, так происходит лишь в романах мадам Нойес. Вы свободны и сможете покинуть Эль Амару, как только пожелаете.

— Независимо от желания принцессы?

— Но, Жанна, принцесса ведь не распоряжается вашей судьбой.

— А вы, дон Рауль?

— Только в том, что сейчас обязан довести вас в целости и сохранности до Эль Амары. Однако в любую минуту вы можете вернуть кольцо и возвратиться в Англию.

— А мне казалось, окончательное решение за вами, сеньор.

— Не совсем. Если месяц жизни в оазисе покажется вам слишком долгим сроком, я не буду препятствовать вашему отъезду. А вы не допускаете, что можете полюбить мою семью?

— А вдруг и в самом деле полюблю? Что ж тогда? — за легкой ироничностью Жанны крылось напряжение, с которым она ждала ответа. Стараясь не выдать себя, она с напускной небрежностью стала перебирать свои амулеты, золотые безделушки, отражавшие свет костра.

— Тогда на souk в Эль Амаре, вероятно, появится новинка — английская чайная. Ведь вы могли бы остаться и открыть ее там, — тон его стал небрежным.

— Чудесная идея! — Жанна старалась говорить так же небрежно, словно и не ждала другого тона беседы. Да и кто она такая, в конце концов… Так, игрушка в чужих руках. Можно подумать, дона Рауля и в самом деле заботит, чем она станет заниматься в будущем… Ракель и бабушка — вот дорогие ему женщины. А мостиком между ними послужит она, сиротка из Англии, которую отошлют назад, как только принцесса убедится, что счастье ее внуку принесет лишь выбранная им самим женщина. — Я обдумаю это, сеньор.

— Имеете в виду чайную на souk?

Она улыбнулась:

— Прекрасно представляю себя в строгом темном платье и крахмальном переднике, подающую чай закутанным до глаз арабам.

— Вы будете выглядеть очаровательно, — усмехнулся дон Рауль. — Придется и мне навещать вас, чтобы попробовать чаю с печеньем. А пока налейте-ка мне чашечку кофе, и еще я бы съел вот тот инжир.

Жанна взяла самую сочную ягоду и с улыбкой, выдававшей ее истинные чувства, поднесла к его губам. Он открыл рот и крепкими белыми зубами впился в этот лакомый кусочек, неотрывно глядя на девушку черными бездонными глазами, непостижимыми, как лежащая вокруг них пустыня.