КНИГА II. МУАД-ДИБ
~ ~ ~
Когда мой отец, Падишах-Император, услышал о смерти герцога Лето и об обстоятельствах, при которых это случилось, он впал в ярость. Никогда прежде мы не видели его в таком гневе, Он обвинял мою мать, кричал о заговоре, вынудившем его посадить на трон бен-джессеритку. Он обвинял Гильдию и старого злодея-барона. Он обвинял всех, кто попадался ему на глаза, даже меня, говоря, что я ведьма и ничуть не лучше всех остальных. Когда я попробовала успокоить его, сказав, что случившееся вполне закономерно и объясняется обычным инстинктом самосохранения, которым руководствуются все правители, начиная с глубокой древности, он рассмеялся мне в лицо и спросил, не считаю ли я его беспомощным трусом. Я видела, что его смятение вызвано не столько смертью герцога, сколько самим фактом убийства особы королевской крови. Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что моего отца тревожило некое предчувствие: ведь его род и род Муад-Диба происходил от одних предков.
Когда мой отец, Падишах-Император, услышал о смерти герцога Лето и об обстоятельствах, при которых это случилось, он впал в ярость. Никогда прежде мы не видели его в таком гневе, Он обвинял мою мать, кричал о заговоре, вынудившем его посадить на трон бен-джессеритку. Он обвинял Гильдию и старого злодея-барона. Он обвинял всех, кто попадался ему на глаза, даже меня, говоря, что я ведьма и ничуть не лучше всех остальных. Когда я попробовала успокоить его, сказав, что случившееся вполне закономерно и объясняется обычным инстинктом самосохранения, которым руководствуются все правители, начиная с глубокой древности, он рассмеялся мне в лицо и спросил, не считаю ли я его беспомощным трусом. Я видела, что его смятение вызвано не столько смертью герцога, сколько самим фактом убийства особы королевской крови. Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что моего отца тревожило некое предчувствие: ведь его род и род Муад-Диба происходил от одних предков.
— Теперь Харконнену придется убить Харконнена, — прошептал Поль.
Он проснулся незадолго до наступления ночи и сидел на полу темного, герметично закрытого влаготента. Бормоча себе под нос, он слышал, как шевельнулась в своем углу мать, спавшая у противоположной стенки.
Поль мельком бросил взгляд на индикатор — табло с показаниями подсвечивалось фосфорными трубками.
— Похоже, дело к ночи, — сказала Джессика. — Может, поднимешь шторки?
Поль уже отметил, что в последние несколько минут ее дыхание изменилось — значит, она просто молча лежала в темноте, пока не убедилась, что он проснулся.
— Это ничего не даст, — ответил он. — Прошла буря, и тент засыпало песком. Сейчас я начну нас откапывать.
— От Дункана по-прежнему никаких известий?
— Никаких.
Поль рассеянно потер герцогский перстень на большом пальце и вдруг ощутил такую ненависть к планете, на которой Харконнены убили его отца, что его всего передернуло.
— Я слышала, когда началась буря.
Это небрежно брошенное замечание почему-то его успокоило. Мозг сосредоточился на буре, начало которой он видел через прозрачный полог влаготента: как слюни изо рта дебила потекли по равнине песчаные ручейки, небо избороздили вихри… Скала с острой вершиной на его глазах превратилась в пологий бурый холм. Песок заполнял низину, небо словно заляпали холодной жидкой кашей, и влаготент погрузился во тьму.
Скрипнули под давлением песчаной массы распорки, и наступила тишина, изредка нарушаемая похрипыванием сноркера, засасывающего с поверхности воздух.
— Попробуй включить приемник, — сказала Джессика.
— Без толку, — ответил он.
Нащупав около шеи трубку влагоуловителя, он втянул в рот теплую жидкость. При этом Поль подумал, что стал настоящим аракианцем — перешел на «восстановленную воду», выработанную из его собственных выделений. Она была пресной и безвкусной, но хорошо освежала горло.
Джессика услышала, что Поль пьет, и всей кожей почувствовала мягкий, облегающий влагоджари. Но она отогнала от себя мысль, что надо бы тоже утолить жажду. Принять эту мысль — значит смириться с Аракисом, смириться с ужасной необходимостью экономить все, что содержит хоть каплю влаги. Во влагоприемные карманы тента, прошелестев, стекли несколько капелек — в воздухе, который они выдыхали, тоже был водяной пар.
Если бы она могла снова заснуть!
Но в сегодняшнем дневном сне был эпизод, при воспоминании о котором она вздрогнула. Она сидит, склонившись над песчаной рекой, и видит написанное кем-то имя — «Герцог Лето Атрейдс». Слова расплываются в текучем песке, она пробует их восстановить, но не успевает она дописать последнюю букву, как первая опять исчезает…
Кажется, что песок никогда не остановится.
Сон переходит в рыдания — она плачет все громче и громче. Нет, это не ее рыдания — каким-то уголком сознания она понимает, что это скорее плач ребенка. И даже не ребенка — новорожденного младенца. Некая женщина, лица которой ее память не сохранила, медленно уходит прочь.
Моя мама, думает Джессика. Моя неизвестная мама. Бен-джессеритка, которая родила меня и отдала Сестрам, так ей было приказано. Была ли она рада избавиться от харконненского ребенка?
— Вот на что мы поставим — на пряности. Вот их уязвимое место! — сказал Поль.
Как он может сейчас думать о нападении? удивилась Джессика. Планета полна пряностей. Как они могут быть уязвимым местом?
Из своего угла она слышала, как возится в глубине палатки Поль, как он тащит вещмешок к выходу.
— На Каладане главным было наше господство на море и в воздухе, — отозвался Поль. — Здесь — господство в пустыне. Вольнаибы — вот в кого все упирается.
Голос доносился от входной диафрагмы. Бен-джессиритская выучка помогла ей заметить в его тоне обращенный к ней горький упрек.
Всю жизнь в нем возбуждали ненависть к Харконненам, думала она. А теперь оказалось, что он сам Харконнен … из-за меня. Как же мало он знает обо мне! Я была для герцога единственной женщиной. Все, что было для него дорого, стало дорогим и для меня. Его жизнь стала моей жизнью. Ради него я пренебрегла даже приказами Бен-Джессерита!
Под рукой Поля вспыхнула лампочка. Палатка осветилась зеленоватым светом. Поль на четвереньках подполз к выходу. Его влагоджари был отрегулирован для работы в открытой пустыне: лоб плотно закрыт капюшоном, во рту и ноздрях — фильтры. Только темные глаза оставались незащищенными — узкая полоска лица, которое на мгновение обернулось к ней.
— Подготовься к выходу, — указал Поль. Из-за фильтра его голос звучал глуховато.
Джессика натянула маску и начало подгонять капюшон, наблюдая, как Поль вскрывает выходной герметик.
Он разорвал диафрагму. Заскрипел песок, и прежде чем Поль успел включить статический уплотнитель, налипшие на стенку песчинки струйкой просыпались в палатку. В песчаной стене появилось отверстие, расширявшееся по мере того, как уплотнитель раздвигал песок в стороны. Поль скользнул в отверстие, и она услышала, как он протискивается наверх.
Интересно, что нас там ждет, размышляла Джессика. Харконненские солдаты и сардукары — эта опасность нам известна. А другие опасности, о которых мы даже не подозреваем?
Она подумала об уплотнителе и о других странных приспособлениях, оказавшихся в вещмешке. Каждое из них представилось ей теперь знаком этих неведомых опасностей.
Она почувствовала, как горячий воздух, проникший снаружи, с раскаленной песчаной поверхности, коснулся ее незащищенных респиратором щек.
— Подай мне мешок, — негромко сказал Поль. В его голосе слышалась тревога.
Она послушно потянулась к мешку и подтащила его за лямки к выходу, слушая, как булькает вода во флягах-литровках. Потом выпрямилась и увидела на фоне звезд лицо Поля.
— Есть, — Поль нагнулся и вытянул мешок на поверхность.
Теперь она видела только черное, все в звездах, круглое пятно. Звезды были нацелены на нее, словно светящиеся острия копий. Вдруг черный круг прочертили яркие полосы — поток метеоритов. Небо сразу сделалось похожим на тигровую шкуру. Она решила, что это дурное предзнаменование, ей казалось, будто они прожигают ее насквозь, оставляя в теле дымящиеся раны. Джессика содрогнулась при мысли о том, что за их головы уже назначено вознаграждение.
— Скорее, — торопил ее Поль. — Я сейчас начну демонтировать влаготент.
Песчаный дождик посыпался на ее левую руку. Интересно, сколько нужно песка, чтобы рука сломалась, мелькнуло у нее в голове.
— Тебе помочь?
— Не надо.
Джессика смочила слюной пересохшее горло и скользнула в отверстие. Сжатый статическим зарядом песок заскрипел под руками. Поль нагнулся и подал ей руку. Она встала рядом с ним на ровном песке освещенной звездами пустыни и огляделась вокруг. Песок заполнил низину почти до краев, черные отвесные склоны плато казались теперь пологими. Она напрягла свое натренированное внимание, обшаривая и ощупывая взглядом горизонт.
Возня каких-то мелких зверюшек.
Птицы.
Обвал песчаного козырька и слабый писк засыпанного тушканчика.
Поль демонтировал влаготент и вытянул его через отверстие наружу.
В обманчивом свете звезд казалось, что каждая тень таит опасность. Джессика вгляделась в темноту.
Темнота пробуждает первобытные воспоминания, думала она. Ты слышишь, как заливаются псы, как кричит охотник, науськивающий их на твоих далеких предков, таких далеких, что об этом помнят только самые примитивные клетки твоего тела. В темноте видят уши. Видят ноздри.
Подошел Поль.
— Дункан сказал, что если он попадется, то сможет продержаться только… примерно до этого времени.
Он взвалил на спину вещмешок, направился к скалам и вскарабкался на уступ, чтобы осмотреть расстилавшуюся перед ним пустыню.
Джессика машинально последовала за ним, мысленно отметив, что теперь будет жить интересами своего сына.
Отныне скорбь моя сделалась тяжелее, чем все пески мира. Мир для меня опустел, в нем не осталось ничего, кроме единственного, самого древнего желания — прожить завтрашний день. Теперь я живу только ради юного герцога и его сестры, которая еще не появилась на свет.
Она полезла на скалу, где стоял Поль, чувствуя, как проседает под ногами песок.
Поль смотрел в сторону северного склона плато, изучая дальние утесы.
Контур далекой скалы походил в свете звезд на старинный крейсер или линкор. Вытянутые обводы поднимались на невидимой волне, чуть выше угадывалась параболическая антенна, наклоненные немного назад трубы и широкая корма.
Чуть выше черного силуэта взорвалось оранжевое пламя, а снизу, по направлению к вспышке, темноту прорезал лиловый сверкающий луч.
А вот еще один лиловый луч!
И еще одна оранжевая вспышка!
Зрелище было завораживающим, оно напоминало старинное морское сражение с трассирующими пулями и снарядами.
— Огненный столб, — прошептал Поль.
Над дальними скалами, словно чьи-то глаза, загорелись красные кольца. Лиловые лучи пропарывали небо вдоль и поперек.
— Лазерные орудия и реактивные гранаты, — сказала Джессика.
Слева от них поднялась над горизонтом пыльно-красная первая луна, и вдалеке они увидели удаляющуюся бурю— песчаные смерчи, змеясь, убегали в глубь пустыни.
— Уверен, что это харконненские махолеты. Охотятся за нами, — отозвался Поль. — Они выжигают все так, словно… словно делают дезинфекцию… словно хотят уничтожить клопиное гнездо.
— Вернее, гнездо Атрейдсов, — поправила Джессика.
— Нужно поискать укрытие. Мы пойдем на юг и попытаемся спрятаться среди скал. Если они настигнут нас на открытом месте… — он отвернулся и подтянул лямки. — Они уничтожают все, что движется.
Он ступил на карниз и в то же мгновение услышал низкое гудение заходящей на посадку воздушной машины и увидел темные силуэты махолетов над своей головой.
~ ~ ~
Отец однажды сказал мне, что отношение к истине — это пробный камень, по которому можно судить почти обо всех моральных качествах человека. «Нечто не появляется из ничего», — сказал он. Эта мысль покажется вам очень глубокой, если только вы понимаете, сколь условно само понятие «истина».
Отец однажды сказал мне, что отношение к истине — это пробный камень, по которому можно судить почти обо всех моральных качествах человека. «Нечто не появляется из ничего», — сказал он. Эта мысль покажется вам очень глубокой, если только вы понимаете, сколь условно само понятие «истина».
— Я всегда гордился способностью видеть во всех вещах то, чем они в действительности являются, — говорил Суфир Хайват. — Проклятое свойство ментата — без конца анализировать данные.
В предрассветном сумраке его по-стариковски сморщенное лицо казалось умиротворенным. Малиновые от сока сафо губы вытянулись в тонкую линию, от которой по обеим сторонам рта разбегались морщинки.
Перед ним сидел, скрестив ноги, человек, закутанный в длинную накидку. Он сидел молча, и казалось, что его ничуть не интересовали слова Хайвата.
Оба пристроились под козырьком скалы, нависавшей над большой широкой низиной. Рассвет уже тронул розовым цветом вершины зубчатых скал. Под козырьком было холодно — сухой и пронизывающий холод остался здесь с ночи. Несколько часов назад подул было теплый ветер, но ненадолго. Хайват слышал, как трясутся от озноба его люди — жалкая горстка, оставшаяся от всего подразделения.
Сидевший напротив Хайвата был вольнаибом. Он пришел в низину с первыми, еще обманчивыми проблесками рассвета. Он приближался быстро, но казался почти неподвижным, словно скользил над песком, то появляясь, то исчезая за дюнами.
Вольнаиб опустил руку на полоску песка между ними и начертил пальцем рисунок: нечто вроде чаши, из которой торчит стрела.
— У Харконненов много патрулей, — сказал он, подняв палец и указав им на скалы, с которых спустился Хайват со своими людьми.
Хайват кивнул: Много патрулей. Да.
Он все еще не понимал, чего хочет вольнаиб, и это его беспокоило. Ему, ментату, полагалось знать причины любых поступков.
Прошедшая ночь была самой тяжкой в жизни Хайвата. Когда начали поступать первые сообщения о высадке Харконненов, он находился в Симпо — деревушке с небольшим гарнизоном, закрывавшей подступы к бывшей столице — Картагу. Сначала он подумал: Обычная вылазка. Харконнены прощупывают почву.
Но вот посыпались новые донесения — одно за другим.
Два легиона приземлились в Картаге.
Пять легионов — пятьдесят бригад! — ударили по основным силам герцога в Аракине.
Легион в Арсанте.
Два крупных десанта в районе Расколотой Скалы.
Потом донесения стали более подробными: среди нападавших замечены императорские сардукары, около двух легионов. Стало ясно, что врагу было точно известно, куда и какие силы направлять. Точно! Шпионаж налицо.
Ярость Хайвата нарастала. Наконец он почувствовал, что это может отразиться на его способностях ментата. Мысль о масштабах нападения вызывала в его мозгу чисто физическую боль.
Теперь, спрятавшись под одинокой скалой в пустыне, он сидел, кивал собственным мыслям, оправлял и разглаживал рваный мундир, словно пытаясь стряхнуть с него холодные тени.
Масштабы нападения!
Он всегда полагал, что противник заплатит Гильдии за какой-нибудь попутный транспорт и сделает несколько пробных вылазок. Это была бы одна из стандартных комбинаций, которые разыгрываются в войнах между Домами, На Аракис постоянно приземлялись грузовые ракеты и забирали принадлежавшие Атрейдсам пряности. Хайват принял все меры предосторожности против набегов с подобных лжепряновозов. Он ожидал, что противник высадит самое большее десять бригад.
Но по последним сведениям на Аракис приземлилось не менее двух сотен кораблей. Причем не только обычный транспорт, но и фрегаты, крейсеры, броненосцы, заградители…
Больше ста бригад — десять легионов!
Чтобы оплатить такую операцию, потребуется весь доход с Аракиса за пятьдесят лет.
А может, за шестьдесят.
Никогда не думал, что барон готов пойти на такие расходы!
Я подвел герцога!
Кроме того, следовало еще расквитаться с предателем.
Я постараюсь дожить до того дня, когда сумею добраться до нее, Я собственноручно придушу эту бен-джессеритскую ведьму, где бы она ни находилась! У него не было никаких сомнений в том, кто их предал — леди Джессика. Она по всем статьям подходила на роль предателя.
— Ваш человек Джерни Халлек с частью своих людей находится у наших друзей-контрабандистов, — сказал вольнаиб.
— Хорошо.
Значит, Джерни удалось вырваться. А скольким придется остаться на этой чертовой планете навсегда?!
Хайват оглянулся на своих людей. Еще этим вечером у него было триста человек — самых отборных. Из них осталось не более двадцати, причем половина ранены; Большинство сейчас спали: кто стоя, кто прислонившись к скале, кто растянувшись на песке. Свой последний махолет, который уже не мог летать и с трудом катился по песку, они использовали для перевозки раненых. Перед рассветом он сломался окончательно. Они разрезали его бластерами на части и спрятали. Потом спустились в низину, чтобы затаиться в укромном месте под скалой.
Хайват очень смутно представлял, где они находятся — где-то километрах в двухстах от Аракина. Караванные пути, соединяющие сичи вольнаибов с Большим Щитом, должны быть к югу от них.
Вольнаиб откинул капюшон и стянул с головы когуль своего влагоджари, открыв светло-рыжие волосы и такого же цвета бороду. У него было узкое лицо с высоким лбом. Волосы гладко зачесаны назад. Как у всех, кто употребляет много пряностей, синие глаза без белков, в которых невозможно ничего прочесть. Борода и усы с одной стороны рта примяты от постоянного давления трубки, идущей от носовых фильтров.
Вольнаиб вынул фильтры и подрегулировал их. Потом потер шрам на правой щеке.
— Если вы пойдете этой ночью через низину, — наконец сказал он, — пользоваться силовыми щитами нельзя. Дальше в гряде есть пролом, — он повернулся и показал на юг, — а потом — открытые пески до самого эрга. Щиты привлекут… — он замешкался, — червя. Они сюда не часто заползают, но щиты их всегда привлекают.
Он сказал «червя», подумал Хайват, а хотел сказать что-то другое. Что? И чего ему от нас надо?
Хайват вздохнул.
Он не мог припомнить, чтобы когда-либо так уставал. Мышцы ослабли настолько, что никакие возбуждающие таблетки больше не помогали.
Проклятые сардукары!
Как обвинение самому себе снова возвращалась мысль о солдатах-фанатиках и об императорской измене, которую они олицетворяли. Будучи ментатом, он уже обработал всю имеющуюся у него информацию и понимал, сколь мало у него шансов предъявить обвинение в этой измене на Совете Ассамблеи, единственном месте, где могла быть восстановлена справедливость.
— Хотел бы ты добраться до контрабандистов? — спросил вольнаиб.
— А это возможно?
— Путь будет трудным.
«Вольнаибы не любят говорить „нет“», сказал однажды Айдахо.
— Ты так и не сказал мне, помогут ли ваши люди моим раненым? — заметил Хайват.
— Твои люди ранены.
Каждый раз все тот же проклятый ответ!
— Мы знаем, что они ранены, — огрызнулся ментат. — Но кому какое…
— Не горячись, — спокойно оборвал его вольнаиб. — А что скажут сами раненые? Неужели среди них нет ни единого человека, кого бы волновала вода его рода?
— При чем здесь вода? Мы говорили совсем о дру…
— Я все понимаю. Тебе трудно решиться — они твои друзья, твои соплеменники. А сколько у вас воды?
— Не слишком много.
Вольнаиб показал пальцем на дыру в мундире Хай-вата, сквозь которую виднелось голое тело.
— Вы далеко от своего сича. У вас нет влагоджари. Вам нужно очень серьезно решить вопрос воды.
— Чем мы можем заплатить вам за помощь?
Вольнаиб пожал плечами:
— У вас нет воды. — Он посмотрел на людей за спиной Хайвата. — Сколькими ранеными могли бы вы пожертвовать?
Хайват замолчал, в упор уставясь на незнакомца. Он видел, что они разговаривают на разных языках: слова, ответы и вопросы скользили мимо, не цепляясь друг за друга, как это бывает в нормальном разговоре.
— Я — Суфир Хайват, — снова начал он. — Я имею право говорить от имени моего герцога. Я имею право гарантировать тебе вознаграждение за помощь. Мне нужно не очень много — только всего лишь обеспечить безопасность моих людей на то время, пока мы будем мстить за предательство. Предательница считает, что она в безопасности.
— Ты хочешь, чтобы в вендетте мы были на твоей стороне?
— С вендеттой я разберусь сам. Я хочу освободиться от ответственности за раненых, пока я буду ею заниматься.
— Как ты можешь отвечать за раненых? — ухмыльнулся вольнаиб. — Они сами за себя отвечают. А мы, Суфир Хайват, обсуждаем вопрос воды. Мне кажется, ты хочешь, чтобы я заставил тебя принять решение.
Он положил руку на рукоять ятагана, спрятанного под накидкой.
Хайват сразу напрягся: Измена?
— Чего ты боишься? — снова спросил вольнаиб.
Эти люди сбивают с толку своей прямотой! Хайват осторожно заговорил:
— За мою голову объявлено вознаграждение…
— А-а-а… — вольнаиб убрал руку с рукояти. — Ты считаешь нас продажными, как константинопольские купцы? Ты плохо нас знаешь. У Харконненов не хватит воды, чтобы купить у нас даже новорожденного ребенка.
Однако у них нашлось чем заплатить Гильдии больше чем за две тысячи боевых кораблей, подумал Хайват и поежился, представив себе, сколько это может стоить.
— Харконнены — наши общие враги. Разве не следует нам вместе делить все тяготы войны?
— Мы и так делим, — ответил вольнаиб. — Я видел, как ты сражался с Харконненами. Ты умеешь сражаться. Возможно, придет время, когда твое умение нам пригодится.
— Если тебе нужна моя помощь, только скажи.
— Поживем — увидим. Харконненских молодчиков везде хватает. Но ты до сих пор не решил вопроса с водой и не дал своим раненым права решать его.
Нужно быть очень начеку, подумал Хайват. Между нами определенно существует какое-то недопонимание.
Вслух он сказал:
— Ты хочешь научить меня жить по-аракиански!
— Ты рассуждаешь как чужеземец, — в голосе вольнаиба прозвучала насмешка. Он указал рукой в сторону скалы, на северо-запад. — Мы наблюдали за вами, когда вы пересекали пески этой ночью, — он опустил руку. — Ты вел своих людей по пологим склонам дюн. Это плохо. У вас нет влагоджари, нет воды. Долго вы не протянете.
— Непросто жить по-аракиански, — ответил Хайват.
— Верно. Но мы тоже умеем убивать Харконненов.
— А что вы делаете со своими ранеными? — напрямую спросил Суфир.
— Разве сам человек не знает, когда ему стоит спасать жизнь, а когда — нет? — спросил вольнаиб. — Твои раненые знают, что у тебя нет воды, — он склонил голову набок и снова посмотрел на Хайвата. — Всем ясно, что пришло время решать вопрос воды. И раненые, и остальные обязаны подумать о будущем своего рода.
О будущем рода, подумал Хайват. Рода Атрейдсов. Пожалуй, в этом есть смысл. Он заставил себя сосредоточиться на вопросе, которого до сих пор избегал.
— У вас есть сведения о судьбе герцога и его сына?
Ничего невозможно прочитать в этих синих глазах, уставившихся на Хайвата в упор!
— Сведения?
— Ну, что с ними случилось?
— С каждым человеком случается в конце концов одно и то же. С твоим герцогом, насколько нам известно, больше ничего случиться не может. А Лизан аль-Гаиб, его сын, в руках Лита. Лит еще не сказал своего слова.
Так я и знал. Можно было и не спрашивать.
Он обернулся и поглядел на своих солдат. Они уже проснулись и теперь прислушивались к их разговору. Они смотрели в глубь песков, и по выражению их лиц было понятно, что все думают об одном и том же: Каладана им больше не увидеть, и Аракис тоже никогда не станет их домом — он потерян навсегда.
Хайват снова обернулся к вольнаибу.
— А что слышно о Дункане Айдахо?
— Он был в Большом Сиче герцога, когда отключили щиты. Это все, что я о нем знаю.
Она отключила генераторы и впустила Харконненов. Я оказался тем человеком, который сидел спиной к двери! Но как она могла решиться на такое? Ведь это погубит ее собственного сына! Хотя… кто знает, о чем думают бен-джессеритские ведьмы… если только это называется «думать».
Он попытался смочить слюной пересохшее горло.
— Когда ты смог бы узнать, что случилось с мальчиком?
— На Аракисе столько всего происходит… — вольнаиб пожал плечами. — Обо всем не узнаешь,
— Но у вас есть какие-то способы выяснить?
— Возможно, — вольнаиб снова потер свой шрам. — Скажи мне, Суфир Хайват, тебе ничего не известно об оружии, из которого стреляли Харконнены?
Артиллерия! горько усмехнулся Хайват. Кто бы мог подумать, что в век силовых щитов они воспользуются обычными пушками?
— Ты имеешь в виду артиллерию? Они обстреляли горы из артиллерийских орудий и заперли наших солдат в пещерах, — сказал он. — Я теоретически представляю, как они действуют.
— Любой человек, отступивший в пещеру, из которой только один выход, сам обрек себя на гибель, — сказал вольнаиб.
— Почему ты спрашиваешь об их оружии?
— Это нужно Литу.
Может, он из-за этого сюда и пришел? подумал Хайват и спросил:
— Ты пришел сюда специально, чтобы разузнать о больших пушках?
— Лит хотел бы посмотреть на одну из них.
— Взяли бы и отбили у Харконненов, — усмехнулся Хайват.
— Угу, — кивнул вольнаиб. — Мы отбили. И спрятали, чтобы Стилгар мог ее изучить и доложить Литу, если Лит пожелает осмотреть сам. Но я сомневаюсь, что он захочет попусту тратить время: очень неудачная конструкция, не для Аракиса.
— Вы… отбили орудие?
— Да, драка была что надо. Мы потеряли только двоих, зато выпустили воду больше чем из сотни их людей.
Каждое орудие охранялось сардукарами. А это придурковатое дитя пустыни запросто говорит, будто они потеряли двоих против сардукаров!
— Мы бы обошлись без потерь, если бы не те, другие, что были за Харконненов. Некоторые из них умеют неплохо сражаться.
Один из хайватовских парней вышел вперед, поглядел сверху вниз на сидящего перед ним вольнаиба и спросил:
— Ты о ком говоришь? О сардукарах?
— Он говорит о сардукарах, — ответил за него Хайват.
— Сардукары?! — по тону вольнаиба чувствовалось, что он очень доволен. — А, так вот кто это такие! Ночка и в самом деле была славная. Сардукары. А какой легион?
— Понятия не… нет, не знаю.
— Сардукары… — задумчиво повторил вольнаиб. — Но на них была форма Харконненов. Разве это не странно?
— Император не хочет, чтобы его выступление против Великого Дома получило огласку.
— Но ведь ты знаешь, что они сардукары?
— Кто я такой? — горько усмехнулся Хайват.
— Ты — Суфир Хайват, — с простодушной прямотой ответил его собеседник. — Ладно, со временем разберемся, в чем тут дело. Люди Лита допросят тех троих, что мы взяли в плен…
Лейтенант из хайватовского подразделения прервал его. Медленно, словно не доверяя собственным словам, он спросил:
— Вы взяли в плен сардукаров?
— Только трех. Они отлично сражались.
Если бы у нас было время завязать прочные отношения с вольнаибами, думал Суфир Хайват. Ему вдруг захотелось завыть от отчаяния. Если бы мы их подучили и дали оружие. Великая Матерь, какие солдаты могли бы из них получиться!
— Тебя еще что-то смущает? Может, ты беспокоишься за Лизан аль-Гаиба? — спросил вольнаиб. — Если он на самом деле Лизан аль-Гаиб, то ничто не может ему повредить. Не ломай попусту голову, время покажет.
— Я — слуга… Лизан аль-Гаиба, — ответил Хайват, — и должен знать, где он и что с ним. Я отвечаю за него головой.
— Ты отвечаешь за его воду?
Хайват обернулся на лейтенанта, который по-прежнему не сводил с вольнаиба глаз, и снова обратился к сидящему на песке человеку:
— Да. За его воду.
— Ты хочешь вернуться в Аракин, туда, где его вода?
— Я хочу вернуться в… туда, где его вода.
— Почему же ты сразу мне не сказал, что речь идет о воде? — вольнаиб встал и плотно вставил в ноздри фильтры.
Хайват кивнул лейтенанту — звать сюда остальных. Тот, сутулясь от усталости, отошел. Хайват услышал, как солдаты начали тихонько переговариваться между собой.
— Всегда можно найти выход, если речь идет о воде, — произнес вольнаиб.
Хайват услышал, как за его спиной кто-то выругался.
— Суфир! Только что умер Акий! — крикнул лейтенант.
Вольнаиб сжал кулак и поднес его к своему уху:
— Узы воды! Это знак свыше, здесь неподалеку место принятия воды. Ну что, я зову своих людей?
К Хайвату подошел лейтенант:
— Суфир, кое у кого из наших в Аракине остались жены. Ребята… ну, ты сам понимаешь, о чем они могут думать в такое время.
Вольнаиб продолжал держать кулак возле уха:
— Так значит, узы воды, Суфир Хайват?
Мозг Хайвата готов был взорваться от напряжения. Он начинал понимать, куда клонит загадочный гость. Но не взбунтуются ли его ребята, когда разберутся, в чем дело?
— Узы воды, — подтвердил Суфир.
— Пусть наш род и ваш род соединятся в один, — сказал вольнаиб и опустил кулак.
Тут же, словно по сигналу, четыре человека выскользнули из-за скалы и спустились к ним. Они забрались под козырек, завернули умершего в принесенную с собой бурку, подняли на плечи и с мертвецом на плечах побежали направо, вдоль отвесной стены. Замелькали подошвы, из-под которых поднимались маленькие облачка пыли.
Все произошло так быстро, что усталые солдаты не успели ничего сообразить. Вольнаибы уносили их товарища на плечах, сверток болтался из стороны в сторону. Мгновение — и они скрылись за поворотом.
— Что они собираются делать с Акием? Он был… — заорал один из солдат.
— Они взяли его, чтобы… похоронить, — запнулся Хайват.
— Вольнаибы не хоронят своих мертвецов, — взвился спрашивавший. — Нечего пудрить нам мозги, Суфир. Мы знаем, что они с ними делают. Акий — наш…
— Всем известно, что человек, который умер за Лизан аль-Гаиба, идет прямо в рай, — вмешался вольнаиб. — Если вы служите Лизан аль-Гаибу, как говорите, к чему погребальный плач? Любой, кто умрет за него, навсегда останется жить в памяти соплеменников.
Но солдаты уже разбушевались. Лица их помрачнели. Один потянулся за бластером и уже хотел было достать его из кобуры.
— А ну, не двигаться! — рявкнул Хайват. Усилием воли он поборол болезненную усталость, сковавшую мышцы. — Эти люди отнесутся к нашему погибшему товарищу с надлежащим уважением. Обычаи могут быть разными, но суть их остается одна.
— Они собираются выжать Акия, как лимон, чтобы заполучить его воду, — прошипел человек с бластером.
— Твои люди желают присутствовать при церемонии? — спросил вольнаиб.
Он даже не понимает, в чем дело, подумал Хайват. Наивность вольнаиба просто пугала его.
— Они хотят, чтобы их другу были оказаны все почести.
— К нему отнесутся с таким же почтением, как к любому из наших соплеменников. Узы воды священны. Мы чтим закон: плоть человека принадлежит ему самому, а вода — его роду.
Хайват быстро заговорил, видя, что парень с бластером сделал еще один шаг:
— Теперь вы поможете нашим раненым?
— Зачем задавать пустые вопросы, когда мы уже связаны священными узами? Мы сделаем для вас все, что сделали бы для себя. Прежде всего мы позаботимся, чтобы вы были одеты как следует и получили все необходимое.
Солдат с бластером смутился:
— Мы что, покупаем их помощь за… воду Акия?
— Не покупаем, — ответил Хайват. — Мы соединяемся с ними.
— Обычаи могут быть разными, — прошептал кто-то за его спиной.
Хайват почувствовал, что можно расслабиться.
— И они помогут нам добраться до Аракина?
— Мы будем вместе убивать Харконненов, — сказал вольнаиб и улыбнулся, — и сардукаров.
Он слегка отступил от Хайвата, приложил к ушам сложенные чашечкой ладони, отклонил голову назад и прислушался. Потом опустил руки и сказал:
— Что-то приближается по воздуху. Спрячьтесь сюда под скалу и стойте тихо.
Хайват подал знак. Солдаты молча повиновались.
Вольнаиб положил руку на плечо Хайвата и подтолкнул его к остальным.
— Мы еще будем сражаться, когда придет время, — сказал он, вытащил из-под накидки маленькую клетку и достал оттуда странное существо. Присмотревшись повнимательнее, Хайват узнал крохотную летучую мышь. Она завертела головкой, и Хайват увидел ее глаза — сплошной синий цвет.
Вольнаиб погладил мышь, успокаивая ее, и забормотал что-то ласковое. Потом наклонился к ней и уронил с языка капельку слюны прямо в раскрытый рот висевшего вверх ногами зверька. Мышь расправила крылья, но не улетела. Вольнаиб достал тоненькую трубочку, поднес ее к голове мыши и прошептал в трубочку несколько слов. Наконец поднял руку высоко вверх и подкинул мышь в воздух.
Она сделала круг над скалой и пропала из виду.
Вольнаиб сложил клетку и убрал ее под накидку. И снова он наклонил голову, вслушиваясь.
— Они прочесывают горные районы. Интересно, кого они ищут?
— Им известно, что мы скрылись в этом направлении, — ответил Хайват.
— Никогда не следует думать, что, кроме тебя, не за кем больше охотиться. Посмотри на ту сторону низины. Увидишь кое-что интересное.
Прошло некоторое время.
Солдаты зашевелились и начали перешептываться.
— Замрите, — прошипел вольнаиб.
Хайват разглядел, что вдалеке, у скал с противоположной стороны, произошло какое-то движение — желтое на желтом.
— Мой крылатый дружок доставил все по назначению, — улыбнулся вольнаиб. — Это надежный посыльный и днем и ночью, один из лучших. Мне было бы жаль остаться без него.
Движение у дальних скал прекратилось. Над четырех или пятикилометровым пространством песка царила полная неподвижность, если не считать колыхания воздушных столбов — начинавшаяся жара словно выдавливала воздух кверху.
— Сейчас самое главное — ни звука, — прошептал вольнаиб.
От утеса напротив отделились несколько фигур и направились прямо через низину. Хайвату показалось, что это вольнаибы, но какие-то странные — неуклюжие, что ли. Он насчитал шесть человек, неловко ковыляющих через дюны.
Высоко справа над ними послышалось «чвок-чвок» крыльев махолета. Вскоре он вынырнул из-за горной гряды прямо у них над головами — махолет Атрейдсов с наспех намалеванными боевыми цветами Харконненов. Машина мягко планировала прямо на людей, бредущих через низину.
Они замерли на гребне дюны и замахали руками.
Махолет сделал над ними небольшой круг и пошел на посадку. Он сел прямо перед вольнаибами, подняв тучу пыли. С борта спрыгнули пять человек, и Хайват увидел, как поблескивают сквозь пыль щиты. По четким движениям, сосредоточенности и согласованности он узнал сардукаров.
— Ай-я! У них опять эти глупые щиты! — прицокнул языком вольнаиб и перевел взгляд на южную гряду окружавших низину скал.
— Это сардукары! — прошептал Хайват.
— И хорошо.
Сардукары полукругом приближались к поджидавшим их вольнаибам. На клинках их мечей сверкало солнце. Вольнаибы с безучастным видом стояли тесной группой.
Внезапно полоска песка между ними превратилась в сплошную завесу. Вольнаибы исчезли. Вдруг они появились у махолета, а потом — внутри него. Над гребнем дюны, где встретились противники, висело облако пыли, в котором что-то мелькало и крутилось.
Наконец пыль улеглась. На дюне стояли только вольнаибы.
— Нам повезло — они оставили в махолете только троих, — сказал вольнаиб рядом с Хайватом. — А то я боялся, что, пока мы будем захватывать махолет, они там все переломают.
За спиной Хайвата раздался шепот:
— Это были сардукары!
— Конечно. Заметил, как хорошо они дрались? — спросил вольнаиб.
Хайват глубоко вздохнул. Ноздри почувствовали запах раскаленной пыли. Жара, сушь. Осипшим, как раз под стать этой всеобщей суши голосом он произнес:
— Да. Они дрались хорошо.
Захлопали крылья захваченного махолета. Он поднялся в воздух и по крутой кривой ушел в сторону юга.
Ого! Вольнаибы умеют обращаться с махолетами! подумал Хайват.
Один из стоящих на далекой дюне вольнаибов взмахнул зеленой тряпкой… потом еще раз.
— Подкрепление… — пробормотал спутник Хайвата. — Внимание! Будьте готовы. А я-то надеялся, что больше заморочек не будет…
Заморочек! усмехнулся про себя Хайват.
Он увидел, как с запада подходят на большой высоте два махолета. Они круто спикировали вниз, но там, где только что шел бой, не было уже ни одного вольнаиба. Только восемь синих пятен на желтом фоне — трупы сардукаров в харконненских мундирах.
Прямо над ними проплыл еще один махолет. У Хайвата перехватило дыхание, когда он его увидел: огромный военный транспорт. С полным грузом на борту, он летел медленно и тяжело, раскинув широкие крылья, как гигантский стервятник, который с добычей возвращается в гнездо.
Вдалеке, с одной из нырнувших вниз машин, лиловым лезвием сверкнул лазерный луч. Полоснул по песку и поднял тонкий пыльный шлейф.
— Трусы! — прошипел вольнаиб над плечом Хайвата. Транспорт направился к месту, где синели тела в синих мундирах. Он раздвинул крылья на всю ширину и сложил их чашечками, чтобы быстрее погасить скорость.
Внимание Хайвата привлекла неожиданная вспышка слева — сверкнул на солнце металл и серебристо-серое небо прочертил золотой след пламени из сопла круто нырнувшего вниз махолета. Его сложенные крылья были прижаты к бортам. Как стрела он несся прямо на неприкрытый щитом транспорт — при использовании лазерного оружия силовые поля отключались. Не выходя из пике, махолет обрушился на врага.
Взрыв сотряс низину. Со скалистых, отвесных склонов посыпались камни. Там, где они только что видели транспорт и махолеты сопровождения, поднялся к небу красно-оранжевый фонтан песка. Все было охвачено пламенем.
Это вольнаибы, которые улетели на захваченном махолете. Они пожертвовали собой, чтобы уничтожить транспорт. Великая Матерь! Что за народ!
— Достойный обмен, — сказал спутник Хайвата. — Их там было не меньше трех сотен. Теперь пора подумать об их воде и решить, где раздобыть другой махолет.
Он собрался было выйти наружу из укрытия под скалой.
С отвесной стены, возвышавшейся прямо перед ними, дождем посыпались синие мундиры. Они приземлялись мягко — срабатывали поплавковые генераторы. Хайвату хватило мгновения, чтобы понять, что перед ним сардукары, разглядеть их возбужденные свирепые лица, заметить, что они без щитов и у каждого в одной руке кинжал, в другой глушак.
В горло вольнаибу вонзился нож, и тот с перекошенным лицом опрокинулся навзничь. Хайват успел выхватить кинжал, но тут тяжелый удар прикладом глушака погрузил его во мрак.
~ ~ ~
…Конечно, Муад-Диб мог видеть будущее, но следует понимать, что подобные способности ограничены. Что такое зрение? У вас есть глаза, но без света вы не увидите ничего. Если вы стоите в долине, со всех сторон окруженной горами, то не увидите дальше этой долины. Точно так же и Муад-Диб не всегда мог проникнуть взором к загадочным горизонтам. Муад-Диб говорит нам, что одно неверно понятое пророчество, даже одно неточно выбранное слово способно полностью изменить будущее. Он говорит: «Время представляется нам широкими-широкими воротами, но когда вы через них проходите, оказывается, что это всего лишь узкая дверь». Он всегда боролся с соблазном избрать просторный, безопасный путь и предупреждал: «Такой путь всегда приводит к застою».
…Конечно, Муад-Диб мог видеть будущее, но следует понимать, что подобные способности ограничены. Что такое зрение? У вас есть глаза, но без света вы не увидите ничего. Если вы стоите в долине, со всех сторон окруженной горами, то не увидите дальше этой долины. Точно так же и Муад-Диб не всегда мог проникнуть взором к загадочным горизонтам. Муад-Диб говорит нам, что одно неверно понятое пророчество, даже одно неточно выбранное слово способно полностью изменить будущее. Он говорит: «Время представляется нам широкими-широкими воротами, но когда вы через них проходите, оказывается, что это всего лишь узкая дверь». Он всегда боролся с соблазном избрать просторный, безопасный путь и предупреждал: «Такой путь всегда приводит к застою».
Когда махолеты выскользнули прямо на них из темноты, Поль схватил мать за руку и отрывисто бросил:
— Стой на месте!
Потом вгляделся в головную машину, увидел, как резко она сложила крылья перед приземлением, и узнал уверенные движения рук на рычагах управления.
— Айдахо, — беззвучно выдохнул он.
Первый махолет, а за ним остальные приземлились в низине. Они напоминали возвратившихся в родное гнездо птиц. Еще не успела осесть пыль, как Айдахо уже выбрался из своего махолета и побежал к ним. За Айдахо следовали две фигуры в длинных вольнаибских джуббах. Одного из них, высокого, с песочного цвета бородой, Поль узнал — Каинз.
— Сюда, — крикнул Каинз и свернул влево.
За его спиной копошились еще вольнаибы — набрасывали маскировку на махолеты. Машины превратились в гряду невысоких дюн.
Айдахо резко затормозил перед Полем и отдал ему честь:
— Милорд, у вольнаибов поблизости есть временное убежище. Мы могли бы…
— Что происходит там, сзади? — Поль показал на отдаленный утес — там сверкало пламя из реактивных двигателей и полосовали пустыню лиловые лазерные лучи бластеров.
На круглом бесстрастном лице Айдахо мелькнула легкая улыбка:
— Милорд… мой повелитель, я приготовил им там небольшой сюрприз…
Ослепительно-белый, яркий, как солнце, свет залил вдруг всю пустыню. Их тени контрастно отпечатались на каменной стене. Айдахо прыгнул вперед, одной рукой схватив за руку Поля, другой — за плечо Джессику, и столкнул их вниз с карниза. Все они упали на песок как раз в то мгновение, когда над ними прогрохотал чудовищный взрыв. Взрывной волной смело камни с карниза, на котором они только что стояли.
Айдахо сел и принялся стряхивать с себя песок.
— Это не наше ядерное оружие! — воскликнула Джессика. — Может…
— Ты установил там силовой щит? — спросил Поль.
— Очень большой щит. И включил его на полную мощность, — : ответил Айдахо. — Они задели его лазерным лучом, и… — Он пожал плечами.
— Квазиатомный взрыв, — нахмурилась Джессика. — Это опасное оружие.
— Не оружие, миледи, а средство защиты. Эти подонки теперь семь раз подумают, прежде чем снова использовать лазеры.
Вольнаибы, которые закончили укрывать махолеты, подошли к ним. Один из них тихо произнес:
— Нам пора в укрытие, друзья.
Поль встал на ноги, Айдахо помог подняться Джессике.
— Этот взрыв отвлечет их надолго, мой повелитель, — сказал Айдахо.
Повелитель, подумал Поль.
Как странно звучало это слово, обращенное к нему. Повелителем всегда был его отец.
Он почувствовал, как в нем на мгновение вспыхнул дар предвидения, и снова увидел себя втянутым в безумную скачку, обращающую в кровавый хаос всю Вселенную. Видение потрясло его, и он позволил Айдахо увести себя через кромку низины к ближайшим скалам. Там стояли вольнаибы и статическими уплотнителями пробивали шахту в песке.
— Позвольте мне взять ваш мешок, повелитель? — спросил Айдахо.
— Мне не тяжело, Дункан.
— У вас нет щита. Не желаете ли надеть мой? — Айдахо посмотрел на далекие скалы. — Не похоже, что они снова используют бластеры.
— Оставь его себе, Дункан. Твоя правая рука для меня вполне надежный щит.
Джессика заметила, что похвала подействовала — Айдахо выпрямился и придвинулся ближе к Полю. Как мой сын хорошо научился обращаться с людьми!
Вольнаибы вытащили каменную заглушку. Открылся тщательно замаскированный лаз в каменное нутро пустыни.
— Сюда, — сказал один из вольнаибов и по каменным ступенькам повел их в темноту.
За ними задвинулась маскировочная заслонка. Лунный свет погас. Вместо него тускло замерцало зеленоватое сияние, освещая ступени, каменные стены, поворот влево. Со всех сторон их окружали вольнаибы в длинных бурках и джуббах, которые тоже спускались вниз. Они завернули за угол. Следующий коридор с наклонным полом вел в грубо выбитую в скале пещеру.
Перед ними стоял:-Каинз. Капюшон его джуббы был откинут назад. На горловине защитного влагоджари отражались зеленые блики. Борода и длинные волосы спутаны. Синие глаза без белков казались под тяжелыми бровями почти черными.
Во время встречи в пустыне Каинз недоуменно спрашивал сам себя: Почему я помогаю этим людям? В жизни я не решался на более рискованный шаг. Они могут меня погубить.
Позже, внимательно разглядывая Поля, он увидел мальчика, забывшего про свое детство и ставшего взрослым. Мальчика, который ничем не выдавал своего горя, подавил в себе все чувства, кроме одного — он теперь герцог. И в то же мгновение Каинз понял, что род Атрейдсов не погиб, он существует и держится на этом вот юноше. Это был факт, с которым нельзя не считаться.
Джессика окинула взглядом пещеру, все подмечая острым бен-джессеритским глазом: лаборатория, построенная давно, на старинный манер, в гражданских целях.
— Это одна из императорских опытных биостанций, которые так хотел заполучить мой отец, — сказал Поль.
Хотел заполучить его отец, повторил про себя Каинз.
Он снова удивился самому себе. Не глупо ли я поступаю, помогая им? Зачем мне это надо? Куда проще было бы выдать их сейчас Харконненам, чтобы меня никто ни в чем не заподозрил.
Следуя примеру матери, Поль изучал комнату. С одной стороны — пульт управления, остальные стены гладкие, простая скала. На пульте приборы: поблескивают панели, мигают индикаторы, переливаются световоды. В воздухе явственно чувствуется запах озона.
Несколько вольнаибов прошли в дальний угол пещеры, и оттуда послышались новые звуки: зачихал двигатель, заскрипели передаточные ремни и приводы.
Оглядевшись, Поль увидел у одной из стен составленные штабелем клетки с маленькими зверьками.
— Ты правильно угадал, — заговорил Каинз. — Для чего ты стал бы использовать такую базу, Поль Атрейдс?
— Чтобы сделать эту планету местом, пригодным для жизни, — ответил Поль.
Возможно, как раз поэтому я им и помогаю, подумал Каинз.
Шум двигателя резко оборвался. Стало очень тихо. Внезапно в одной из клеток кто-то тоненько пискнул. И тут же, словно смутившись, смолк.
Поль снова обернулся к клеткам, стараясь разглядеть зверьков — летучие мыши, маленькие, с бурыми крыльями. Вдоль стены тянулись шланги и, разветвляясь, подходили к каждой клетке — система питания.
Из темного угла пещеры появился вольнаиб и обратился к Каинзу:
— Лит, генератор поля вышел из строя. Я больше не могу обеспечивать защиту от обнаружителей.
— Ты сможешь его починить?
— Не слишком быстро. Запчасти… — он пожал плечами.
— Да, — кивнул Каинз. — Что ж, обойдемся без генератора. Подготовь ручной насос, будем закачивать воздух с поверхности вручную.
— Сию минуту, — и вольнаиб снова скрылся в темноте.
Кайнз опять обернулся к Полю:
— Ты хорошо ответил.
Джессика отметила новые, рокочущие интонации в голосе планетолога. Это был царственный голос, голос человека, привыкшего повелевать. Не ускользнуло от нее и то, как к нему обратились: Лит. Лит — это другое, вольнаибское лицо, второе «я» Императорского планетолога.
— Мы весьма обязаны вам за помощь, доктор Каинз, — сказала она.
— М-м-м, ладно, потом, — буркнул тот и кивнул одному из своих спутников: — Пряный кофе в мои покои, Шамир.
— Сию минуту, Лит.
Каинз указал рукой в сводчатый проход в боковой стене пещеры:
— Прошу.
Джессика с достоинством кивнула, перед тем как шагнуть туда. Она заметила, как Поль подал знак Айдахо, приказывая ему остаться на страже.
Короткий проход, длиной не более двух шагов, упирался в тяжелую дверь, за которой находилось залитое золотистым светом помещение. Проходя мимо двери, Джессика прикоснулась к ней рукой и к своему величайшему изумлению обнаружила, что это сталистый пластик.
Поль вошел следом и сбросил вещмешок на пол. Он услышал, как за ним закрылась дверь, и принялся осматривать помещение — примерно восемь на восемь метров, вместо стен — голая скала чуть красноватого оттенка. Справа — металлические шкафы, забитые папками, посреди комнаты — круглый стол с белой стеклянной столешницей, в которую вкраплены желтые пузырьки. Вокруг стола — четыре поплавковых стула.
Каинз прошел за спиной Поля и придвинул Джессике стул. Она села, наблюдая за тем, как сын осматривает комнату.
Поль мешкал, продолжая стоять. Легкая неравномерность в движении воздуха подсказывала ему, что где-то справа, за шкафами, должен быть потайной выход.
— Может, присядешь, Поль Атрейдс? — спросил Каинз.
Как тщательно он избегает называть меня герцогом, подумал Поль. Тем не менее он сел и, не проронив ни слова, наблюдал, как усаживается Каинз.
— Значит, ты чувствуешь, что Аракис мог бы стать раем, — начал планетолог. — Однако Империя присылает сюда только хорошо обученных головорезов, охотников за пряностями!
Поль поднял большой палец с герцогским перстнем.
— Вы видите это кольцо?
— Да.
— Вы знаете, что оно означает?
Джессика резко обернулась к сыну.
— Поскольку труп твоего отца погребен под руинами Аракина, — ответил Каинз, — формально ты герцог.
— Я — солдат Империи, — уточнил Поль. — Формально — я один из головорезов.
Каинз помрачнел:
— Даже сейчас, когда над телом твоего отца стоят императорские сардукары?
— Сардукары — это одно, официальный источник моей власти — другое.
— На Аракисе по другим признакам решают, кто здесь облечен властью, — возразил Каинз.
Джессика перевела на него взгляд: В голосе этого человека слышен металл. Его не так-то легко переспорить… А металл нам сейчас очень нужен. Поль затеял опасное дело.
— Появление на Аракисе сардукаров говорит только о том, что наш возлюбленный Император боялся моего отца, — продолжал Поль. — Теперь я постараюсь сделать так, чтобы Падишах-Император боялся…
— Мальчик, — оборвал его планетолог, — есть вещи, в которые тебе…
— Обращаясь ко мне, полагается говорить «повелитель» или «милорд», — сказал Поль.
Помягче! подумала Джессика.
— …повелитель, — добавил Каинз.
— Я — живой упрек Императору. Я — живой упрек всем, кто видит в Аракисе только свалку для отходов производства пряностей. Пока я жив, я останусь таким упреком, я застряну у них в глотках, пока они не задохнутся и не подохнут.
— Красивые слова! — возразил планетолог.
Поль в упор уставился на него. Наконец он сказал:
— Здесь у вас существует легенда про Лизан аль-Гаиба, Голос из Внешнего Мира, того, кто поведет вольнаибов в рай. Ваши люди…
— Предрассудки.
— Возможно, — согласился Поль. — А может быть, и нет. Иногда предрассудки имеют странные корни. И странные последствия.
— У тебя есть план? — снова не дал ему договорить Каинз. — Говори прямо, куда ты клонишь… повелитель.
— Могли бы ваши вольнаибы обеспечить меня надежными доказательствами того, что здесь побывали сардукары, переодетые в форму Харконненов?
— Допустим.
— Император снова передает власть на Аракисе Харконненам. Возможно, даже Зверю-Раббану. Ну и пусть. Раз уж он позволил себя втянуть в подобные грязные дела, он не сможет отрицать свою вину. Так пусть узнает, что ему грозит разбирательство на Совете Ассамблеи за нарушение Великой Конвенции.
— Поль! — воскликнула Джессика.
— Ну, допустим, Ассамблея рассмотрит твой запрос, — сказал Каинз. — Что из этого последует? Только одно: чудовищная война между Империей и Великими Домами.
— Хаос, — добавила Джессика.
— Но я передам свой запрос на рассмотрение Императору, — продолжал Поль, — и предложу ему способ избежать хаоса.
— Шантаж? — сухо спросила Джессика.
— Как средство управления государством, — подхватил Поль. — Твои слова, мама.
Джессика уловила в его голосе горечь.
— У Императора нет сыновей, только дочери, — продолжал он.
— Ты метишь на трон? — спросила Джессика.
— Император не рискнет сотрясти основы Империи всеобщей войной. Планеты начнут рваться на части, воцарится всеобщая смута… — нет, на это он не пойдет.
— Ты затеваешь рискованную игру, — сказал Каинз.
— Чего Великие Дома Ассамблеи боятся больше всего на свете? — спросил Поль. — Того, что происходит сейчас на Аракисе: что сардукары посворачивают им шеи одному за другим. Вот ради чего они объединились в Ассамблею. Вот в чем суть Великой Конвенции. Только объединившись, они смогут противостоять войскам Императора.
— Но они…
— Они боятся именно этого, — продолжал Поль. — Само слово «Аракис» будет звучать для них тревожным набатом. Каждый из них представит себя на месте моего отца — отрезанным от остальных и убитым.
— Из его плана что-нибудь получится? — обратился к Джессике Каинз.
— Я не ментат, — ответила она.
— Но вы — бен-джессеритка.
Джессика бросила на него испытующий взгляд и сказала:
— В его плане есть сильные стороны, а есть слабые… как в любом плане на этом этапе. План важно не только хорошо задумать, но и хорошо исполнить.
— «Закон — вот высшая мудрость», — процитировал Поль. — Так написано над дверью в тронный зал. Я собираюсь показать Императору, что такое закон.
— Я не вполне уверен, что мог бы довериться человеку, у которого в голове рождаются подобные планы, — сказал Каинз. — У Аракиса есть собственный план, как…
— Когда я буду на троне, — оборвал его Поль, — я по мановению руки смогу превратить Аракис в рай. Вот та монета, которой я собираюсь расплатиться за ваши услуги.
Каинз сразу напрягся:
— Я не торгую своей верностью, повелитель.
Пристально рассматривая его через стол, Поль встретился с холодным сиянием синих глаз, внимательно вгляделся в повелительное выражение окаймленного бородой лица, Кривая улыбка мелькнула на его губах, и он произнес:
— Хорошо сказано. Приношу свои извинения.
Каинз выдержал взгляд Поля и ответил:
— Никто из Харконненов никогда не признавал своих ошибок. Возможно, вы, Атрейдсы, и не похожи на них.
— Это большой пробел в их образовании. Вы сказали, что не торгуете собой, но мне кажется, я знаю, от какой монеты вы все-таки не откажетесь. За вашу верность я предлагаю свою верность… всегда и во всем.
Мой сын обладает искренностью Атрейдсов, подумала Джессика. Безграничной, порой до чудовищного наивной искренностью, но какая могучая сила в ней сокрыта!
Она видела, что Каинза потрясли слова Поля.
— Что за вздор, — сказал планетолог. — Ты всего лишь мальчишка и…
— Я — герцог, — ответил ему Поль. — И я Атрейдс. Ни один Атрейдс никогда не нарушал подобной клятвы.
Каинз сглотнул слюну в пересохшем горле.
— Когда я говорю «всегда и во всем», — продолжал Поль, — я не оставляю для себя никаких лазеек. Я просто имею в виду, что готов отдать за вас жизнь.
— Повелитель! — воскликнул Каинз. Слово вырвалось из него словно нечаянно, и Джессика увидела, что он смотрит на ее сына не как на пятнадцатилетнего мальчика, но как на мужчину, как на человека, стоящего выше его. На сей раз Каинз в самом деле имел в виду то, что говорил.
В это мгновение он сам готов пожертвовать жизнью за Поля, думала она. Как Атрейдсы умеют добиваться такого отношения к себе, причем добиваются легко и быстро?
— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал планетолог. — Но Харконнены…
Дверь за спиной Поля начала медленно открываться. Он круто обернулся — за дверью шла настоящая бойня.
В коридоре мелькали перекошенные лица, раздавались крики, звенела сталь.
Одновременно с матерью Поль прыгнул к двери и увидел загородившего проход Айдахо. Воздух за его щитом дрожал, как марево, но сквозь него можно было разглядеть налитые кровью глаза и стиснутые зубы. Стальные молнии старались прорубить щит. Из пасти огнемета вылетела и отлетела отброшенная силовым полем огненная вспышка. Казалось, все небольшое пространство коридора заполнено мельканием клинков в руках Айдахо. Клинков, с которых капала кровь.
Каинз подскочил к Полю, и они вместе навалились на дверь. Поль в последний раз увидел еще стоявшего на ногах Айдахо, на которого со всех сторон наседали люди в харконненских мундирах. Он уже шатался, на его курчавых черных волосах алел кровавый венец смерти. Дверь захлопнулась. Раздался клацающий звук — Каинз задвинул засов.
— Пожалуй, я готов согласиться, — сказал Каинз.
— Кто-то засек ваши генераторы еще до того, как они отключились, — отозвался Поль. Он оттолкнул мать от двери и увидел в ее глазах отчаяние.
— Мне следовало бы заподозрить неладное, когда кофе не подали вовремя, — пробормотал планетолог.
— У вас есть здесь запасной выход. Вы позволите нам им воспользоваться?
Каинз глубоко вздохнул перед тем, как ответить:
— Как бы они ни старались, им не взломать дверь быстрее, чем за двадцать минут. Если, конечно, они не будут использовать лазерное оружие.
— Из бластеров они стрелять побоятся — у нас могут быть щиты, — сказал Поль.
— Это были сардукары в харконненской форме, — прошептала Джессика.
На дверь обрушились тяжелые ритмичные удары.
Каинз указал на шкаф у правой стены:
— Сюда.
Он подошел к нему, открыл дверцу и повернул спрятанную там ручку. Вся стена со шкафами отъехала в сторону. Перед ними разверзлась черная пасть тоннеля.
— Эта дверь тоже из сталистого пластика, — пояснил планетолог.
— Вы хорошо подготовились, — заметила Джессика.
— Мы восемьдесят лет жили под Харконненами.
Каинз шагнул в темноту. Они покорно двинулись следом. Планетолог закрыл за ними дверь.
В наступившем мраке Джессика увидела впереди на полу светящуюся стрелку.
За ее спиной раздался голос Каинза:
— Здесь мы расстанемся. Эта стена прочнее. Она выдержит около часа. Идите по стрелкам, вроде той, что здесь перед вами. Когда вы будете их проходить, они будут гаснуть. Стрелки проведут вас через лабиринт к другому выходу, там я спрятал махолет. Этой ночью через пустыню проносится песчаная буря. У вас есть только один шанс — догнать ее, войти в вихрь, вынырнуть на самую его вершину и постараться оседлать. Мои люди делают так, когда похищают махолеты. Если вам удастся удержаться наверху, вы останетесь в живых.
— А вы? — спросил Поль.
— Я постараюсь уйти другим способом. Если я попадусь… что ж, я по-прежнему Императорский планетолог. Я могу сказать, что вы взяли меня в заложники.
Бежим, как трусы, подумал Поль. Но как иначе выжить, чтобы отомстить за отца? Он оглянулся на дверь.
Джессика услышала, что он пошевелился, и сказала:
— Дункан мертв, Поль. Ты сам видел его рану. Ты ничем не мог бы ему помочь.
— Придет день, и я отплачу им за все, — сказал Поль,
— Только если вы сейчас поторопитесь, — вмешался Каинз.
Поль почувствовал его руку на своем плече.
— Я пошлю вольнаибов искать вас. Направление бури известно. А теперь поспешите, и пусть Великая Матерь пошлет вам быстроту и удачу.
Они услышали его удаляющиеся шаги — легкий шорох в темноте.
Джессика нащупала руку Поля и мягко притянула его к себе.
— Мы должны быть вместе, — сказала она.
— Да.
Он повел мать мимо первой стрелки, которая погасла сразу, как они коснулись ее. Впереди тускло замерцала вторая.
Они миновали и ее, увидели, как гаснет и она. В темноте показалась следующая.
Теперь они пустились бегом.
Планы внутри планов внутри планов, думала Джессика. Частью чьего плана мы стали сейчас?
Стрелки заставляли их огибать повороты, по сторонам иногда тускло светились боковые ходы. Начался небольшой уклон, потом — пологий подъем до самого конца. Наконец под ногами оказались ступеньки, они обогнули угол и с разбегу наткнулись на мерцающую во мраке стену с темной ручкой на уровне глаз.
Поль нажал на ручку.
Стена плавно распахнулась внутрь, как легкая дверь на хорошо смазанных петлях. Перед ними была залитая светом пещера, выбитая в скале. Посередине стоял приземистый махолет. За ним — серая стена, а на ней нарисован контур двери.
— Интересно, куда направился Каинз? — спросила Джессика.
— Он поступил, как опытный командир партизанского отряда. Разделил нас на две группы и устроил все так, чтобы не знать, где мы находимся, на случай, если он попадет в плен. Он ведь и в самом деле не будет этого знать.
Поль потянул мать за собой и обратил внимание на пыль, которая поднялась у них из-под ног.
— Здесь давно уже никто не бывал, — заметил он.
— Мне показалось, он уверен, что вольнаибы нас найдут, — сказала она.
— Я разделяю эту уверенность.
Поль отпустил ее руку, подошел к махолету, открыл левую дверцу и сунул вещмешок за сиденье.
— Хорошо оборудованная машина, — заметил он. — Есть даже дистанционное управление дверью и освещением. Восемьдесят лет под Харконненами приучили их ничего не упускать из вида.
Джессика подошла к махолету с другой стороны и облокотилась на него, чтобы отдышаться.
— Харконнены просто-напросто перекроют весь этот район, — сказала она. — Они не дураки.
Она сосредоточилась и подключила свое восприятие расстояния:
— Буря, которая нам нужна, вон там, — она показала направо.
Поль кивнул. Он изо всех сил старался подавить внезапно возникшее желание расслабиться. Он знал, чем оно вызвано, но от этого ему было не легче. В какой-то момент этой ночи он провалился из состояния решимости и всезнания в полную неопределенность. Он знал все о бескрайнем времени-пространстве вокруг него, но точка «здесь—сейчас» оставалась для него тайной. Как будто Поль Атрейдс, на которого он смотрел со стороны, вдруг пропал за поворотом в широкой аллее. От аллеи отходило бессчетное множество дорожек, на некоторых из них он мог появиться снова, но на других — и их было гораздо больше — не мог.
— Чем дольше мы выжидаем, тем лучше они успеют приготовиться, — продолжала Джессика.
— Залезай внутрь и пристегни ремень, — ответил Поль.
Он влез с другой стороны, все еще борясь с ощущением, что находится в той самой мертвой зоне — недоступной его дару предвидения. Он вдруг понял, и это понимание потрясло его, что уже привык полагаться на свою проницающую прошлое и будущее память и стал из-за этого уязвимее перед лицом реальной опасности.
«У того, кто доверяет только глазам, остальные чувства слабеют». Это было одним из основных правил Бен-Джессерита. Поль понял, что это как раз его случай, и дал зарок никогда больше не попадаться в подобные ловушки… если, конечно, сумеет выбраться из этой.
Он защелкнул на себе ремень безопасности, увидел, что мать уже пристегнулась, и осмотрел машину. Крылья были установлены на полный размах, на тонких металлизированных перепонках ни единой складки. Он прикоснулся к клавише втягивания, проследил, насколько укоротились крылья — подготовка к реактивному старту, как его учил Джерни Халлек. Стартер плавно подался под ногой. Выключились двигатели и загорелись панели приборов на пульте управления. Тихонько зашипели турбины.
— Ты готова? — спросил он мать.
— Да.
Он нажал кнопку дистанционного управления освещением.
Их поглотила темнота.
В слабом мерцании приборов его скользнувшие над пультом пальцы показались тенью. Он включил дистанционное управление дверью. Впереди послышался скрежещущий звук. Потом — шуршание оползшего песка, и все стихло. Пыльный ветер коснулся щек Поля. Он захлопнул дверцу кабины и ощутил упругое сопротивление воздуха.
Там, где была стена-дверь, показался четкий прямоугольник усыпанного звездами неба. В свете звезд казалось, что они стоят над темным морем, по которому разбегаются песчаные волны.
Поль нажал подсвеченный зеленым огоньком тумблер автоматического старта. Крылья резко ушли назад и вниз, и махолет приподнялся. Крылья дернулись еще раз и застыли в поднятом положении. Включилась реактивная тяга.
Пальцы Джессики незаметно пробежали по ручкам пульта управления, и она почувствовала облегчение от уверенных действий сына. Ей было страшно, но радостно. Теперь вся наша надежда на выучку Поля, подумала она. На его ловкость и молодость.
Поль увеличил реактивную тягу. Махолет дернулся, их вдавило в кресла, и, миновав черный прямоугольник стены, они поднялись к звездам. Поль выдвинул крылья и прибавил скорость. Несколько взмахов — и они взмыли над скалами, их острые гребни и уступы отливали серебром в свете звезд. Справа над горизонтом показалась пыльно-красная вторая луна, осветив высокий перекрученный жгут песчаной бури.
Руки Поля плясали над приборной доской. Крылья втянулись, как у заходящего на посадку майского жука, Махолет входил в глубокий вираж, и сила тяжести все больше вдавливала их в кресла.
— Позади нас огни. Это шлейфы реактивных двигателей, — сказала Джессика.
— Вижу.
Поль двинул вперед рукоять тяги.
Махолет подпрыгнул, как испуганный зверь, и взял курс на юго-запад, в сторону бури, туда, где простиралась бескрайняя пустыня. Поль увидел внизу редкие тени, говорившие о том, что скалы оставались позади и что впереди дюны. Вытянутые, как женские пальчики, тени сплетали пятнистый узор — дюны плавно переходили одна в другую.
Высоко над горизонтом поднималась, заслоняя звезды, отвесная стена — буря.
Что-то ударило в борт махолета.
— Ядро! — воскликнула Джессика. — Нашли чем стрелять!
Она увидела, как злорадно осклабился Поль:
— Ага! Боятся применять лазеры!
— Но ведь у нас нет щитов!
— А им откуда знать?
Еще один удар сотряс махолет.
Поль крутнулся на сиденье, оглядываясь назад:
— Похоже, только у одного из них хватает скорости не отставать от нас.
Он снова повернулся вперед и стал всматриваться в высокую стену бури, которая вырастала прямо перед ними. Она казалась угрожающе плотной, точно каменной.
— Снаряды, мины, ракеты — все древние виды оружия мы дадим в руки вольнаибов, — шептал Поль.
— Буря, — сказала Джессика. — Может, нам лучше свернуть?
— Что с махолетом, который у нас на хвосте?
— Не отстает.
— Ну, держись!
Поль прижал крылья к бортам и круто взял влево. Перед ним с обманчивой медлительностью закипела песчаная стена. Чувствуя, как его щеки втягиваются от возросшего ускорения, он вошел в бурю.
Им показалось, что они плавно скользнули в большое и медленное облако пыли. Оно становилось все гуще и гуще, пока не заслонило собой и луну, и пустыню. Махолет превратился в длинный, шуршащий о песок сгусток темноты, внутри которого мерцали зеленоватые огоньки приборов на пульте управления.
В голове Джессики молнией пронеслось все, что она слышала о таких бурях: что они режут металл, как масло; разъедают человеческую плоть до костей, а потом стирают в порошок сами кости. Она чувствовала, как бьют в стальную обшивку пыльные вихри. Руки Поля метались над пультом управления, но машину продолжало швырять из стороны в сторону. Она увидела, как он отключил двигатели, и махолет резко задрал нос. Металл скрипел и дрожал мелкой дрожью. Раздался громкий скрежет.
— Песок! — закричала Джессика.
В свете приборов она увидела, как Поль отрицательно покачал головой:
— На этой высоте не может быть много песка.
Но Джессика чувствовала, что их все глубже затягивает в главный вихрь.
Поль до предела раскрыл крылья махолета и услышал, как они застонали от напряжения. Не отводя глаз от приборов, он управлял машиной почти инстинктивно. Самое главное — высота!
Скрежет стал тише.
Махолет начал заваливаться влево. Поль впился взглядом в светящийся шарик, внутри которого самописец вычерчивал кривую высоты, и изо всех сил старался выровнять машину.
Джессике, точно в бреду, представилось, будто они стоят на месте, а все вокруг движется. За окнами проплывали клочья бурой пыли, скрежетала обшивка — с какими могучими силами приходится им бороться!
Скорость ветра — семьсот или восемьсот километров в час, думала она. Присутствие едкого адреналина в крови ощущалось почти физически. Я не должна бояться, Джессика, беззвучно шевеля губами, начала проговаривать бен-джессеритское заклинание: «Страх — убийца разума».
Постепенно многолетняя выучка начинала брать свое.
Вернулось спокойствие.
— На хвосте у нас сидит стая волков, — шептал Поль. — Спуститься мы не можем, сесть — не можем… и выше подняться тоже не получается. Как-то надо выкарабкаться…
Спокойствие ушло, как вода в песок. Джессика почувствовала, как начали стучать зубы, и изо всех сил стиснула челюсти. Потом услышала, что Поль тихим и ровным голосом повторяет заклинание:
— «Страх — убийца разума. Страх — это малая смерть. Страх несет с собой разрушение личности. Я не отворачиваюсь от моего страха. Я разрешаю ему пройти надо мной и сквозь меня. А когда он пройдет насквозь, я оглянусь и посмотрю на путь, по которому он ушел. Там, где был страх, теперь ничего нет. Остаюсь только я».
~ ~ ~
Скажи мне, кого ты презираешь, и я скажу тебе, кто ты.
Скажи мне, кого ты презираешь, и я скажу тебе, кто ты.
— Они погибли, барон, — сказал Иакин Нефуд, начальник охраны. — Наверняка погибли — и мальчишка, и женщина.
Барон Владимир Харконнен сидел на поплавковой кровати в своих личных покоях. Эти покои и окружавшие их со всех сторон помещения, как матрешки, были вложены одно в другое и помещены в просторный космический фрегат, на котором барон приземлился на Аракис. Однако в его комнатах грубый металл скрывали гобелены, бархатные портьеры и дорогие произведения искусства.
— Погибли, — повторил начальник охраны. — Наверняка.
Барон поудобнее устроил свою громоздкую тушу на поплавках и принялся рассматривать эбалиновую статую играющего мальчика в нише напротив. Сон слетел с него. Он поправил маленький поплавок, спрятанный в жирных складках шеи, и посмотрел в сторону двери. Там, за единственной на всю спальню лампой-шаром, отделенный от него пентащитом, стоял капитан гвардии Иакин Нефуд.
— Они наверняка погибли, барон, — снова произнес он.
По тупо устремленным на него глазам барон сразу догадался о семуте. Очевидно, что, когда принесли донесение, капитан был под действием изрядной дозы своего любимого наркотика, а отрезвляющую таблетку, помогающую стряхнуть одурь, проглотил совсем недавно — может быть, как раз перед тем, как ворваться к нему.
— У меня есть подробные донесения.
Ткнуть бы его мордой в грязь, подумал барон. Штыки, на которых держится государство, всегда должны быть как следует наточены. Сила и страх. И никаких поблажек.
— Ты видел их трупы? — проревел барон.
Нефуд замялся.
— Ну?
— Милорд… видели, как их занесло в песчаную бурю… скорость восемьсот километров в час. Из такой бури никому не удавалось выйти живым. Никому, милорд. Одного из наших разнесло в щепки, когда он попробовал погнаться за ними.
Барон не сводил с Нефуда глаз, наблюдая, как у того начали подрагивать желваки и дернулся подбородок, когда капитан нервно сглотнул слюну.
— Ты видел трупы?
— Милорд…
— Тогда зачем ты ввалился ко мне? Греметь железом? — заорал барон. — Хочешь убедить меня в том, чего сам толком не знаешь? Или надеешься, что я похвалю тебя за тупость и дам очередное повышение?
Лицо капитана побелело, как обглоданная собакой кость.
Полюбуйтесь на этого ощипанного цыпленка, подумал барон. Кто меня окружает? Сплошные бездари и бездельники. Если я сейчас рассыплю перед ним песок и скажу, что это зерно, он тут же начнет клевать.
— Кто вас на них навел? Этот атрейдсовский Айдахо?
— Да, милорд.
Чуть в штаны не наделал со страха, подумал барон и спросил:
— Они пытались бежать к вольнаибам, так?
— Да, милорд.
— Это все твое донесение, или ты можешь еще что-то добавить?
— В это дело оказался вовлечен Каинз, Императорский планетолог, милорд. Он присоединился к Айдахо при таинственных обстоятельствах, Я бы даже сказал — подозрительных обстоятельствах.
— Так?
— Они… в общем, они вместе удрали в пустыню. Ясное дело, туда, где прятались мальчишка с мамашей. Мы слишком увлеклись погоней и потеряли несколько наших поисковых групп… видите ли, лазерно-щитовой взрыв…
— Сколько конкретно?
— Я… мы еще не выяснили, милорд.
Лжет. Видно, потери серьезные.
— Этот императорский лакей, Каинз, он что, ведет двойную игру?
— Точно, милорд! Готов поклясться честью!
Нашел чем клясться!
— Убрать, — приказал барон.
— Милорд! Каинз — Императорский планетолог. Только Его Величество…
— Значит, устроить несчастный случай,
— Милорд, когда мы накрывали это вольнаибское гнездо, там вместе с нашими были и сардукары. Они-то и захватили Каинза и держат его сейчас у себя.
— Выцарапай его оттуда. Скажи, что я хочу его допросить.
— А если они упрутся?
— Не упрутся, если будешь правильно действовать.
Нефуд нервно сглотнул.
— Да, милорд.
— Он должен умереть, — рявкнул барон. — Этот человек помогал моим врагам.
Нефуд переступил с одной ноги на другую.
— Ну?
— Милорд, у сардукаров под арестом еще кое-кто… Я подумал, вам может быть интересно… Они взяли в плен командира герцогских штурмовиков.
— Хайвата? Суфира Хайвата?
— Хайвата, милорд. Я собственными глазами видел.
— Не верю. Это невозможно!
— Они сказали, что оглушили его прикладом. В пустыне, когда он был без щита. На вид он цел. Если бы мы его тоже смогли выцарапать, то я бы ему устроил…
— Что ты мелешь, кретин! Это же ментат! Ментатами не разбрасываются… Он уже заговорил? Как он объясняет свое поражение? Знает ли он… хотя, нет.
— Он говорит только одно — обвиняет леди Джессику в том, что она их предала.
— Ага…
Барон снова опустился на подушки и задумался. Потом спросил:
— Ты уверен? Может, кого-то еще?
— Он сказал это при мне, милорд.
— Тогда пусть думает, что она еще жива.
— Но милорд…
— Помолчи. Приказываю — с Хайватом обходиться мягко. Запрещаю что-либо говорить ему о настоящем предателе, покойном докторе Юхе. Пускай думает, что Юх погиб, защищая герцога. К тому же это в самом деле почти так. Мы, в свою очередь, постараемся укрепить его подозрения в адрес леди Джессики.
— Милорд, я не…
— Знаешь, как управляют ментатом, Нефуд? С помощью информации. Ложная информация — ложные результаты.
— Да, милорд, но…
— Как он себя чувствует? Есть, пить не хочет?
— Милорд, Хайват пока еще в руках сардукаров!
— Да. В самом деле. Но сардукары не меньше моего хотят получить от него информацию. Я кое-что понял о наших союзниках, Нефуд. Они не слишком сильны в политике. И сдается мне, что это неспроста. Так надо Императору. Да. Императору. Напомни-ка командиру сардукаров о моей способности выколачивать нужные сведения даже из самых молчаливых пленников.
Вид у Нефуда был очень несчастный.
— Да, милорд.
— Скажешь командиру сардукаров, что я хочу устроить Каинзу и Хайвату очную ставку и натравить их друг на друга. Мне кажется, он должен на это клюнуть.
— Да, милорд.
— А когда они будут в наших руках… — барон потер руки.
— Милорд, но сардукары потребуют, чтобы при допросе присутствовал их наблюдатель.
— Уверен, Нефуд, что мы в силах устроить несчастный случай для любого нежелательного наблюдателя.
— Понял, милорд. Как раз тот несчастный случай, который мы собирались устроить для Каинза.
— Для всех: для Каинза и для Хайвата. Но в действительности несчастным он окажется только для Каинза. А Хайват мне нужен. Да, нужен.
Нефуд поморгал и проглотил слюну. Казалось, он хотел задать вопрос, но никак не мог решиться.
— Хайвату давать есть и пить, — продолжал барон. — Обращаться мягко, участливо. В воду ему подмешаешь замедленный яд — тот, что изготовил покойный Питтер де Вриз. И проследишь, чтобы с этого момента в пищу ему регулярно добавлялось противоядие… пока я не дам других распоряжений.
— Противоядие, хорошо, — Нефуд покачал головой. — Но…
— Не будь олухом, Нефуд. Герцог чуть не прикончил меня газом из своего фальшивого зуба. В итоге я лишился своего самого ценного ментата — Питтера. Мне нужна замена.
— Хайват?
— Хайват.
— Но…
— Ты хочешь сказать, что Хайват душой и телом предан Атрейдсам. Правильно, но Атрейдсы мертвы. Теперь мы должны покорить его сердце. Нужно убедить его, что он не виновен в гибели герцога. Что все это происки ведьмы из Бен-Джессерита. Господин Хайват был замечательным человеком, но, к сожалению, страсти затуманили его разум. Ментаты, Нефуд, получают подлинное наслаждение только от бесстрастных рассуждений. Он будет наш, Нефуд. Мы завоюем грозного Суфира Хайвата.
— Завоюем Хайвата. Да, милорд.
— Хайвату просто не повезло: из-за глупости его господина ему не предоставляли возможности воспарить к вершинам утонченных логических рассуждений. А это — неотъемлемое право ментата. Он — ментат и увидит в наших доводах зерно истины. Герцогу было просто не по карману содержать шпионов высокого класса, чтобы они поставляли ему требуемую информацию, — барон выпучил глаза на капитана охраны. — Давай не будем обманывать себя, Нефуд. Правда иногда бывает очень мощным оружием. Мы знаем, почему мы переиграли Атрейдсов. И Хайват тоже знает. Просто мы богаче.
— Богаче. Да, милорд.
— Мы переманим к себе Хайвата. Мы спрячем его от сардукаров. А в запасе у нас всегда будет… противоядие, которого мы можем лишить его в любую минуту. Другого средства против замедленного яда нет. А главное, Нефуд, Хайват ни о чем не будет подозревать. Противоядие не обнаружить ничем, даже ядоловом. Он может проверять свою пищу сколько ему вздумается, но не найдет никаких следов яда.
Глаза Нефуда расширились — он начал понимать.
— Отсутствие чего-либо, — пояснил барон, — может оказаться таким же смертельным, как и присутствие. Отсутствие воздуха, а? Отсутствие воды? Отсутствие чего угодно, к чему ты привык. Соображаешь?
Нефуд снова проглотил слюну,
— Да, милорд.
— Тогда займись делом. Разыщи командира сардукаров, и пускай все закрутится, как мы решили.
— Сию минуту, милорд. — Нефуд поклонился, развернулся и выбежал вон,
Хайват на моей стороне! думал барон. Сардукары мне его отдадут. Если они что-то и заподозрят, так только то, что я хочу его уничтожить. А я сделаю так, чтобы их подозрения подтвердились. Кретины! Один из самых опасных ментатов во всей истории человечества — ментат, специально обученный убивать. А они швырнут его мне, как старую куклу, с которой можно поиграть и выбросить. Они еще увидят, на что способна такая кукла!
Барон потянулся к пологу поплавковой постели и нажал кнопку звонка, вызывая своего старшего племянника, Раббана. Потом уселся поудобнее и улыбнулся.
Атрейдсы погибли!
Олух-капитан прав, сомнений быть не может. Всем известно, что там, где прошла аракианская песчаная буря, не остается ничего живого. Махолет и тех, кто в нем был, искать бесполезно. И женщина, и мальчишка уже мертвы. Взятки, сунутые кому надо, космический десант немыслимых масштабов, доставивший на планету чудовищное количество военной техники… скромные донесения, тщательно составленные специально для ушей Императора, — и идеально продуманный заговор принес наконец впечатляющий результат!
Сила и страх, страх и сила!
Барон ясно видел, что случится потом. Придет день, и один из Харконненов станет Императором. Пусть не он сам, пусть не его собственный отпрыск. Но Харконнен. Конечно же, не Раббан, который сейчас сюда явится. Но младший брат Раббана. Молодой Фейд-Рота. В мальчике была черточка, которая восхищала барона: изощренная жестокость.
Смышленый малыш, думал барон. Еще годик-другой — ему исполнится семнадцать, и я буду знать точно, тот ли это человек, с помощью которого Дом Харконненов сможет заполучить трон.
— Милорд барон.
Перед дверным пентащитом спальни барона стоял невысокий человек, с полным лицом, с бычьей шеей и по-харконненски узко посаженными глазами. Достаточно плотного сложения, он с первого взгляда производил впечатление человека, который со временем не сможет нести свой собственный жир и однажды наденет поплавковый пояс.
Гора мяса с мозгами бульдозера, думал барон. Мой племянничек, уж конечно, не ментат… не Питтер де Вриз. Но, может, сейчас мне это только на руку. Если я предоставлю ему свободу действий, он все здесь сотрет в порошок. Ух, как его возненавидят на Аракисе!
— Дорогой мой Раббан, — начал барон. Он отключил пентащит, но с подчеркнутой предусмотрительностью включил свой личный щит на полную мощность, так, чтобы в свете лампы-шара было видно напряженное дрожание воздуха вокруг его кровати.
— Вы меня звали? — спросил Раббан. Он вошел в комнату, посмотрел на марево вокруг ложа, поискал глазами стул и не нашел.
— Подойди ближе, чтобы я лучше тебя видел.
Раббан сделал еще шаг и подумал, что проклятый старик наверняка убрал все стулья нарочно, чтобы заставить посетителей стоять.
— Атрейдсы погибли, — сказал барон. — Последние из них. Вот почему я призвал тебя на Аракис. Планета снова твоя.
Раббан прищурился.
— Но ведь вы собирались назначить Питтера де Вриза.
— Питтер тоже погиб.
— Питтер?
— Питтер.
Барон снова включил дверной щит, чтобы ничто не могло проникнуть в комнату.
— Вам надоело его терпеть? — спросил Раббан.
Его голос звучал вяло и невыразительно в перекрытом силовыми полями помещении.
— Это тебя я скоро устану терпеть, понял? — заорал на племянника барон. — Ты что, вообразил, будто я мог уничтожить Питтера, словно поганую безделушку! — он щелкнул жирными пальцами. — Вот так, да? Не считай меня дураком, племянничек. Тебе очень плохо придется, если ты еще хоть раз, словом или делом, намекнешь, что я настолько глуп.
В сощуренных глазках Раббана отразился страх: он знал, как будет действовать барон во внутрисемейных делах. Казнить он, конечно, не казнит, если не будет открытого бунта или подстрекательства к нему. Но наказать может очень жестоко.
— Простите меня, милорд барон, — прошептал он и опустил глаза, чтобы скрыть раздражение и одновременно создать видимость смирения и покорности.
— Нечего играть со мной в кошки-мышки, Раббан!
Раббан, не поднимая глаз, нервно сглотнул.
— У меня есть правило, — продолжал барон, — никогда никого не уничтожать необдуманно. Тем более если это может произойти само собой, естественным путем. Все твои действия всегда должны подчиняться самой главной цели, старайся только как следует уяснить себе — в чем твоя цель!
Раббан не смог подавить раздражения:
— Но предателя-то, Юха, вы ведь убили. Я сам видел труп, когда прилетел сюда прошлой ночью.
Племянник уставился на дядю, вдруг испугавшись собственных слов.
Но барон только улыбнулся.
— С опасным оружием надо обращаться осторожно. Доктор Юх был предателем. Он выдал мне герцога, — в голосе барона зазвучала властная сила. — Я подчинил себе доктора школы Сак! Доктора закрытой школы! Ты понимаешь, что это значит? Но такое оружие может стать неуправляемым. Я убрал его не случайно.
— А Император знает, что доктор из Сака работал на вас?
Провокационный вопрос, подумал барон. Может, я недооценивал своего племянника?
— Император еще об этом не знает. Но сардукары наверняка ему доложат. Так вот, прежде чем они это сделают, я направлю свой рапорт по каналам компании АОПТ. Я сообщу ему, что по счастливой случайности мне удалось разоблачить доктора, который только притворялся, будто принимал Императорскую клятву. Лжедоктора, понимаешь? Всем известно, что клятву школы Сак нарушить нельзя, и в этом никто не должен сомневаться.
— А-а-а, понял, — пробормотал Раббан.
Надеюсь. Надеюсь, что понял, насколько важно, чтобы все оставалось в тайне. Барона вдруг удивило собственное поведение. Зачем я это сделал? Чего ради я вдруг расхвастался перед моим тупоумным племянником, человеком, которого я собираюсь использовать и выбросить? Барон рассердился на себя. У него возникло чувство, словно его предали.
— Это должно оставаться в тайне, — сказал Раббан. — Конечно.
Барон вздохнул.
— На этот раз, дорогой племянник, я дам тебе другие инструкции в отношении Аракиса. Раньше, когда ты здесь правил, я держал тебя в строгой узде. Теперь мне нужно от тебя только одно.
— Милорд?
— Доход.
— Доход?
— Как ты думаешь, Раббан, сколько мы истратили на доставку такой прорвы военной техники на Аракис? Ты можешь хотя бы приблизительно представить, сколько содрала с нас Гильдия?
— Наверное, много?
— Много!
Барон ткнул жирной рукой в племянника.
— Если с сегодняшнего дня ты начнешь выжимать из Аракиса все до последнего цента, то через шестьдесят лет мы только-только возместим наши расходы!
Раббан разинул рот, потом закрыл его, не издав ни звука.
— Много, — фыркнул барон. — Проклятая монополия Гильдии на космические перевозки разорила бы нас подчистую, если бы я не начал готовиться еще много лет назад. Тебе полезно будет узнать, Раббан, что мы оплатили все расходы. Даже сардукаров мы перевозили за свой счет.
И уже не в первый раз барон подумал, что, возможно, настанет день, когда ему удастся переиграть Гильдию. Они вели себя с потрясающей наглостью: сначала выматывали клиента так, что он соглашался на все их условия, потом зажимали его в кулак и начинали тянуть — плати за это, плати за то, плати, плати, плати…
А на военные экспедиции они заламывали попросту немыслимые цены. Агенты Гильдии масляно улыбались и говорили одно и то же: «Наценка за риск». И каждый раз, когда удастся внедрить к ним своего человека, они внедряют к тебе двоих.
Кошмар!
— Значит, доход, — сказал Раббан.
Барон опустил руку, сжал ее в кулак и медленно, выразительно произнес:
— Ты должен вы-жи-мать.
— А пока я буду выжимать, мне позволено все?
— Все.
— Милорд, вы привезли с собой пушки… Мог бы я…
— Артиллерию я забираю.
— Но ведь…
— Такие игрушки тебе ни к чему. Их смысл был в неожиданности, а теперь они бесполезны. Мы должны экономить металл. Все равно артиллерия против щитов бессильна. Это была просто военная хитрость. Мы рассчитали, что на этой дурацкой планете людям герцога отступать некуда, кроме как в скалы, в ущелья. Там мы их и законопатили.
— У вольнаибов-то нет щитов.
— Если хочешь, оставь себе несколько лазерных орудий.
— Да, милорд. Значит, руки у меня развязаны.
— На то время, пока ты будешь выжимать Аракис.
— Я понял, милорд, — расплылся в улыбке Раббан.
— Все ты не поймешь никогда, — буркнул барон. — Давай-ка расставим все по своим местам. Что ты действительно понял, так это как выполнить мой приказ. А известно ли тебе, племянник, что население планеты по меньшей мере пять миллионов человек?
— Разве милорд забыл, что я прежде был здесь его генерал-губернатором? И если милорд простит мне мою дерзость, то его оценка очень занижена. На самом деле очень трудно сосчитать население, разбросанное по степям и горным долинам. А если еще принять во внимание вольнаибов…
— Вольнаибы не стоят того, чтобы их принимали во внимание!
— Простите меня, милорд, но сардукары думают по-другому.
Барон нахмурился и уперся взглядом в племянника:
— Тебе что-то известно?
— Когда я прибыл прошлой ночью, милорд изволил отдыхать. Я… осмелился позволить себе связаться кое с кем из офицеров, которые… ну из старых знакомых. Их посылали с сардукарами вместо проводников. Так они рассказали, что банда вольнаибов устроила засаду. Они окружили отряд сардукаров где-то на юго-востоке и вырезали всех до единого,
— Вырезали сардукаров?
— Да, милорд.
— Это невозможно!
Раббан пожал плечами.
— Вольнаибы побеждают сардукаров! — ухмыльнулся барон.
— Я только повторяю то, что мне рассказали. По моим сведениям, именно эта банда вольнаибов захватила в плен знаменитого герцогского Суфира Хайвата.
— Так-так, — барон кивнул и улыбнулся.
— По-моему, это правда, — настаивал Раббан. — Вы не представляете, милорд, сколько сложностей было всегда с этими вольнаибами.
— Возможно. Но те, про кого рассказывали твои старые знакомые, не вольнаибы. Наверняка это люди Атрейдсов, натасканные Суфиром Хайватом и переодетые в вольнаибов. Иного быть не может.
Раббан снова пожал плечами:
— Не знаю, сардукары считают, что это вольнаибы. Они уже снарядили карательные отряды и собираются устроить хороший погром.
— Отлично!
— Но…
— По крайней мере, сардукарам будет чем заняться. Зато мы скоро заполучим Суфира Хайвата. Я знаю это! Я чувствую! Ах, какой это будет день! Сардукары пусть гоняются по пустыне за горсткой бандитов, а настоящая награда окажется в наших руках!
— Милорд… — Раббан нахмурился и не находил, что сказать. — Мне всегда казалось, что мы недооцениваем вольнаибов — и их численность, и…
— Да плюнь ты на них! Бродяги, Нас должны заботить населенные места: города, деревни, поселки. Там ведь порядочно народу, а?
— Более чем, милорд.
— Они-то меня и беспокоят, Раббан.
— Беспокоят вас?
— Н-да. С девяноста процентами из них все в порядке. Зато среди остальных всегда найдутся… кто-нибудь из Младших Домов и тому подобное, люди с большим самомнением, которые ищут подвигов. Если кому-то из них удастся покинуть Аракис и рассказать о том, что здесь произошло… мне будет очень неприятно. Ты представляешь, насколько неприятно мне будет?
Раббан проглотил слюну.
— Ты должен немедленно принять меры. Из каждого Младшего Дома взять по заложнику. Любому, кто собирается покидать Аракис, накрепко вбить в голову, что здесь произошла обычная битва между Домами. Никакие сардукары в ней не участвовали, понятно? Герцогу, как полагается, предлагалось выбрать планету для жизни в изгнании, но произошел несчастный случай, и он умер, не успев принять предложение. А он уже почти согласился. Это легенда, и от нее ни на шаг в сторону. Любой слух о том, что здесь были сардукары, поднимать на смех.
— Если так угодно Императору, — тихо ответил Раббан.
— Так угодно Императору.
— А как же контрабандисты?
— Никто не верит контрабандистам, Раббан. Их терпят, но им не верят. Во всяком случае, тебе разрешается потратить некоторую сумму на взятки. Кроме того, можешь принять и другие меры. Можно не объяснять какие?
— Конечно, милорд.
— Итак, от тебя на Аракисе требуются две вещи, Раббан: доход и крепкая, безжалостная рука. Я запрещаю любые проявления жалости. Представляй этих мерзавцев теми, кто они есть — подлыми рабами, которые завидуют своим господам и помышляют только о том, чтобы взбунтоваться. С твоей стороны не должно быть никаких проявлений жалости или милосердия.
— А разве теперь уже разрешается поголовное истребление жителей целой планеты? — спросил Раббан.
— Поголовное истребление? — барон резко вскинул голову, выражая свое изумление. — Кто хоть слово сказал о поголовном истреблении?
— Я понял так, что вы собираетесь привезти с какой-нибудь планеты людей и заселить…
— Я сказал выжимать, племянник, а не истреблять. Нечего попусту разбрасываться людьми, нужно только добиться безропотного послушания. Но для этого тебе придется прослыть кровопийцей, мой дорогой, — барон улыбнулся, и его жирное лицо приняло по-детски блаженное выражение. — Кровопийцей, который ни перед чем не останавливается. И ни к кому не проявляет милосердия. Милосердие — вздор! Легко подавить в себе милосердие, если у тебя в животе бурчит от голода, а горло пересохло от жажды. Ты должен всегда быть голоден, — барон погладил жирные складки под поплавками. — Как я.
— Все ясно, милорд.
Барон посмотрел по сторонам.
— Никаких вопросов, племянник?
— Только один, милорд: планетолог, Каинз.
— Ах, да, Каинз.
— Он служит Императору, милорд. Он может прилетать и улетать когда ему вздумается. К тому же он очень близок к вольнаибам… женат на вольнаибке.
— Завтра ночью Каинз умрет.
— Опасная затея, дядюшка, — убивать слугу Императора.
— А ты как думаешь, я чистыми руками сумел добиться всего, что у меня есть? — злобно буркнул барон и непристойно выругался. — Кроме того, тебе нечего бояться, что Каинз покинет Аракис. Не забывай, что он — прянохолик и без пряностей жить не может.
— Верно!
— Те, кто это понимает, не рискуют подвергать свою жизнь опасности, оставаясь без запаса пряностей. А Каинз наверняка понимает.
— Я об этом забыл, — ответил Раббан.
Они молча смотрели друг на друга. Наконец барон заговорил:
— Если понадобится, можешь на первый случай воспользоваться моими личными запасами. У меня было изрядно накоплено, но этот набег… атрейдсовские солдаты почти все уничтожили. Самоубийцы. Почти все, что мы приготовили на продажу.
— Да, милорд, — кивнул Раббан. Лицо барона просветлело.
— Итак, завтра утром ты собираешь своих старых аппаратчиков — всех, кто остался, и объявляешь: «Наш Несравненный Падишах-Император повелел мне взять во владение эту планету и покончить со всеми раздорами!»
— Я все понял, милорд.
— Ну, теперь, я думаю, ты действительно понял. Подробности обсудим завтра. А теперь ступай, я еще не доспал.
Барон выключил дверной щит и смотрел, как его племянник скрывается из виду.
Мозги, как у бульдозера, думал он. Гора мяса с мозгами бульдозера. Здесь будет кровавое месиво, когда он возьмется за дело. Когда я пришлю им вместо него Фейд-Роту, его примут с распростертыми объятиями. Избавитель Фейд-Рота! Милостивый повелитель Фейд-Рота! Он спас нас от лютого зверя! Фейд-Рота — человек, за которым можно пойти и за которого не жаль умереть! К тому времени малыш научится, как держать людей в узде, не карая. Я уверен, что из него получится именно тот, кто мне нужен. Получится. А какие у него стройные ножки! Очень милый мальчик!
~ ~ ~
Ему было всего пятнадцать лет, а он уже научился молчанию.
Ему было всего пятнадцать лет, а он уже научился молчанию.
Инстинктивно переключая клавиши и тумблеры на пульте управления, Поль начал понимать: он маневрирует между воздушных потоков внутри бури. Его сверх-ментатное сознание анализировало обстановку, учитывая малейшие воздействия: пылевые фонтаны, порывы ветра, сложные завихрения и отдельные вихри.
Затерявшаяся в черных смерчах кабина подсвечивалась изнутри зеленоватым сиянием приборной доски. Снаружи проносились клубы бурой пыли, на вид неотличимые один от другого, но Поль с помощью внутреннего чутья уже начинал видеть сквозь сплошную пылевую завесу,
Я должен правильно выбрать вихрь, думал он.
Он уже давно чувствовал, что сила бури пошла на убыль, но их по-прежнему здорово потряхивало. Поль дождался следующего вихря.
Он налетел внезапным порывом, встряхнувшим машину, как детскую погремушку. Поль преодолел страх и резко повел махолет влево.
Джессика угадала его маневр по индикатору курса.
— Поль! — пронзительно закричала она.
Вихрь развернул их, закрутил и начал бросать из стороны в сторону. Махолет вертелся, как щепка в водовороте. Вихрь то отпускал их, то снова затягивал. Над пыльным хаосом, в гуще которого билось маленькое двухкрылое пятнышко, светила красноватая вторая луна.
Поль поглядел вниз и увидел высокий столб смерча, выплюнувшего их из себя, увидел уходящую бурю, след которой извивался по пустыне, как сухая река. Далекие буро-серые полосы становились все меньше и меньше — махолет набирал высоту.
— Выбрались, — прошептала Джессика.
Поль развернул мерно машущую крыльями машину в сторону, противоположную движению бури, и осмотрел ночное небо.
— Пусть теперь ищут, — сказал он.
Джессика чувствовала, как колотится ее сердце. Она заставила себя успокоиться, оглянулась и поискала взглядом исчезнувшую вдалеке бурю. Чувство времени подсказывало ей, что их скачка верхом на вихрях продолжалась почти четыре часа, но в глубине сознания маячил другой ответ — полет длиной в жизнь, Ей казалось, что она родилась заново.
Как в заклинании, подумала она. Мы не отворачивались от бури и не сопротивлялись. Мы позволили ей пройти над нами и сквозь нас. И вот она ушла, а мы остались.
— Мне не нравится, как работают крылья, — сказал Поль. — Не тот звук. Должно быть, мы что-то повредили.
Пальцами, лежащими на ручках управления, он чувствовал неровность, надсадность полета. Он выбрался из бури, но еще не избавился от состояния зачарованности своими провидческими видениями. Все-таки им удалось убежать, и душа Поля трепетала от ощущения, что он стоит на пороге нового откровения.
Он почувствовал озноб.
Ощущение было волшебным и страшным. Ему казалось, что он вот-вот найдет ответ на вопрос: откуда появилось в нем его сверхсознание. Он догадывался, что частично это объяснялось перенасыщенным пряностями рационом. Но у него мелькнула мысль, что частично это вызвано и действием заклинания, словно сами слова обладали магическим действием.
Я не должен бояться…
И это не просто домыслы — он остался в живых, несмотря на неистовство бешеной стихии; он не теряет равновесия, балансирует на острие своего сверхсознания, что было бы невозможно, если бы не магия заклинания.
В глубине памяти зазвенели слова Оранжевой Католической Книги: «Каких органов чувств не достает нам, что мы не видим и не слышим иного мира, окружающего нас?»
— Кругом одни скалы, — сказала Джессика.
Поль снова сосредоточился на урчании махолета и покачал головой, чтобы отогнать посторонние мысли. Он посмотрел туда, куда показывала мать, и увидел справа и впереди возвышающиеся над песком черные контуры скал. Он почувствовал, что по ногам дует, и услышал шуршание пыли в кабине. Где-то пробоина — после бури можно было ожидать и худшего.
— Лучше бы приземлиться на песок, — предложила Джессика. — Вдруг не удастся резко затормозить.
Он мотнул головой в сторону, где занесенные песком склоны поднимались в лунном свете над дюнами:
— Сядем рядом с теми скалами. Проверь ремень безопасности.
Она подчинилась, размышляя про себя: У нас есть вода и влагоджари. Если нам удастся найти пишу, мы сможем прожить в пустыне достаточно долго. Живут же здесь вольнаибы. Что могут они, сможем и мы.
— Как только остановимся, сразу беги к скалам, — сказал Поль. — Я возьму вещмешок.
— Бежать… — она помолчала и кивнула. — А черви?
— Черви — наши друзья. Они уничтожат махолет. Никто не узнает, где мы приземлились.
Как здраво он мыслит, подумала Джессика.
Они скользили, опускаясь все ниже и ниже.
Теперь было видно, как быстро летит махолет — под ними мелькали тени дюн, одиночные скалы, которые поднимались из песка наподобие островов. Машина с легким шелестом коснулась вершины дюны, чуть подпрыгнула и коснулась следующей.
Он гасит скорость о песок, подумала Джессика и не могла не восхититься сноровкой сына.
— Держись крепче, — предостерег Поль.
Он нажал на крыльевой тормоз, сперва мягко, потом сильнее и сильнее. Он почувствовал, как крылья сложились чашками, как стремительно возрос коэффициент сопротивления. В оперении и шпангоутах засвистел ветер.
Внезапно тоненько скрипнуло, словно предостерегая, левое крыло, поврежденное бурей. Оно вздернулось вверх и вбок и забилось о корпус махолета. Машина перепрыгнула через дюну, крутанулась влево и зарылась носом в следующей дюне, подняв тучу песка. Потом накренилась и упала на сломанное крыло. Правое, невредимое, неповрежденное, задралось вверх, указывая на звезды.
Поль выскользнул из ремня, перекатился через мать и распахнул правую дверцу. В кабину посыпался песок, запахло обгорелым металлом. Поль вытащил из заднего отсека вещмешок и увидел, что мать уже освободилась от своего ремня. Она встала ногами на сиденье и вылезла на корпус махолета. Поль последовал за ней, волоча вещмешок за лямки.
— Бегом! — приказал он и указал на склон дюны, за которой башней поднималась иссеченная песком и ветром скала.
Джессика соскочила с махолета и побежала к дюне. Карабкаясь наверх, она слышала, как сзади топочет Поль. На гребень, изогнутый в сторону скал, они взобрались вместе.
— Давай вдоль гребня, — скомандовал Поль, — так быстрее.
Они поспешили к скалам. Под ногами скрипел песок.
В пустыне возник новый звук. Он словно требовал, чтобы они обратили на него внимание: сначала — чуть слышный шепоток, потом — свистящее шипение.
— Песчаный червь, — сказал Поль. Шум становился громче.
— Быстрее!
Первый скальный выступ поблескивал, словно пологий берег, не более чем метрах в десяти перед ними, когда они услышали позади скрежет и скрип металла.
Поль перебросил мешок на правое плечо и схватил его за лямки. На бегу мешок бил его по правому боку. Свободной рукой Поль схватил мать за руку. Они вскарабкались на выступ скалы по неровному, изъеденному песком камню. Из-под ног вылетала мелкая галька. Они задыхались. Воздух был сухим и обдирал горло.
— Я больше не могу, — взмолилась Джессика.
Поль остановился, вжал ее в расщелину, повернулся и посмотрел назад, на пустыню. Песчаный холм, вытянутый параллельно их каменному острову, убегал в глубь песков — залитые луной песчаные волны, разбегающаяся зыбь и пологий гребень около километра в длину, а высотой — на уровне глаз Поля. Его прямой след — сглаженные дюны — искривлялся лишь один раз: в сторону, где лежал их поврежденный махолет.
Но на месте, где они его бросили, не осталось ни единого следа.
Гребень удалялся в пустыню, пересекал свой собственный след, словно рыская в поисках чего-то.
— Он больше, чем космический транспорт Гильдии, — прошептал Поль. — Мне говорили, что в глубокой пустыне водятся крупные черви, но я не представлял себе… что такие крупные.
— Я тоже, — перевела дыхание Джессика.
Червь снова повернул, на этот раз под прямым углом к скалам, и по плавной кривой понесся к горизонту.
Они стояли, прислушиваясь, до тех пор, пока шипящий звук его невидимого бега не слился с тихим шуршанием песка вокруг них.
Поль глубоко вздохнул, посмотрел на залитую лунным светом пустыню и процитировал Китаб аль-Абара: «Пускайся в путь ночью и отдыхай в густой тени днем», — он взглянул на мать. — Еще несколько часов до рассвета. Ты можешь идти?
— Подожди минутку.
Поль шагнул в сторону, на усыпанный галькой каменный выступ, надел мешок на плечи и поправил лямки. Некоторое время он постоял молча, держа в руках паракомпас.
— Когда будешь готова, скажешь.
Джессика оттолкнулась от скалы, чувствуя, как к ней возвращаются силы.
— Куда пойдем? — спросила она.
— Куда уходят скалы, — он показал рукой.
— В глубь пустыни?
— Вольнаибской пустыни, — прошептал Поль.
Он замер, потрясенный достоверностью одного из своих видений, которое было у него еще на Каладане. Он уже видел эту пустыню. Но в его видении некоторые мелочи слегка отличались, словно кто-то спроецировал в его мозг оптический образ, а потом память слегка исказила картинку. Поэтому, когда она снова спроецировалась на действительность, появились некоторые несовпадения. Картинка выглядела немного смещенной, и ему показалось, что он видит ее под другим углом.
В том видении с нами был Айдахо, вспомнил он. Но теперь его уже нет.
— Ты знаешь, куда мы пойдем? — спросила Джессика, неверно истолковав его замешательство.
— Нет. Но все равно надо идти.
Он поправил вещмешок и поднялся по присыпанной песком расщелине на скалу. Расщелина упиралась в залитую лунным светом площадку, от которой шли к югу каменные карнизы.
Поль направился к ближайшему карнизу, вскарабкался на него. Джессика последовала за сыном.
Она заметила, что их продвижение начинает определяться сиюминутными обстоятельствами: попадаются между скалами участки песка — и их шаги замедляются, приходится цепляться за острые, изъеденные песком выступы — движения становятся более резкими, встречается препятствие — и мозг лихорадочно соображает: идти по верху или в обход. Ландшафт навязывал им свой собственный ритм. Переговаривались только по необходимости, хриплыми от усталости голосами.
— Здесь осторожнее — на склоне песок, можешь поскользнуться.
— Смотри не задень головой о камень — тут выступ.
— Не вылезай на гребень: луна светит нам в спину. Если здесь кто-нибудь есть, мы будем видны как на ладони.
Карниз поворачивал. Поль остановился и привалился спиной к стене.
Джессика прислонилась к скале рядом с ним, радуясь мгновению отдыха. Она услышала, как Поль присосался к питьевой трубке, и тоже глотнула переработанной влаги. Вкус был мерзкий. Она вспомнила воду на Каладане: высокий фонтан, упирающийся прямо в небо. Такое обилие воды, что ее даже не замечаешь. Видишь только форму, радужные переливы, слышишь звук — если остановишься неподалеку…
Остановиться, подумала она. И отдохнуть… по-настоящему отдохнуть.
Сейчас она воспринимала неподвижность как истинное милосердие. Движение казалось чем-то немилосердным.
Поль оттолкнулся от скалы, развернулся и на четвереньках начал спускаться по склону. Джессика со вздохом последовала за ним.
Они соскользнули вниз на другой карниз, который огибал выступавшую острым углом скалу. И снова их движение подчинилось сбивчивому ритму безжизненной местности.
Джессика поймала себя на том, что нынешней ночью ее ощущения распределяются странным образом: они зависят от размеров предметов под руками и ногами. Округлые валуны и гравий, острые сколы камней и крупный, зернистый песок или очень мелкий песок, порошок, пыль, мягкая и липкая, как паутина.
Пыль забивала носовые фильтры, и их приходилось продувать. Мелкие камешки и гравий выкатывались из-под ног, и, зазевавшись, на них было легко поскользнуться. Острые камни обдирали руки.
То и дело попадались проплешины песка, в котором тонули ноги.
На карнизе Поль резко остановился и поддержал мать, споткнувшуюся о него.
Он показал влево, она посмотрела туда и увидела, что они стоят на вершине утеса, а в двухстах метрах под ними, словно неподвижный океан, простирается пустыня. Всюду посеребренные луной волны, тени ложатся то острыми углами, то плавными кривыми, а вдалеке поднимаются в сероватом мареве горы.
— Открытая пустыня, — сказала она.
— Придется пересечь довольно широкий участок, — из-за респиратора голос Поля звучал приглушенно.
Джессика огляделась — слева и справа ничего, кроме песка.
Поль всматривался в дюны, наблюдая за тем, как шевелятся тени — вторая луна медленно заканчивала свой путь по небу Аракиса.
— Около четырех километров, — наконец произнес он.
— Черви, — сказала мать.
— Конечно.
Она сосредоточилась на своей усталости, на боли в мышцах, которая притупила восприятие.
— Может, мы поедим и отдохнем?
Поль освободился от лямок вещмешка, сел и прислонился к нему спиной. Джессика, опускаясь на скалу рядом с ним, оперлась на его плечо рукой. Она почувствовала, как он повернулся, и услышала, что он шарит в глубине мешка.
— Вот, — сказал он.
Его руки оказались на ощупь суше, чем ее, — Джессика почувствовала это, когда Поль сунул ей в ладонь две таблетки энергостимулятора.
Она проглотила их и запила глотком воды из питьевой трубки, воды, больше походившей на слюну.
— Выпей всю воду, — велел Поль. — Аксиома: лучшее место для хранения воды — твое тело. Оно дает тебе силы. Ты почувствуешь себя бодрее. Надо доверять своему влагоджари.
Она послушалась, опустошила карманы-влагоуловители защитного костюма и в самом деле ощутила прилив сил. При этом Джессика подумала, как хорошо, что они, обессилев, могут наконец спокойно сидеть здесь, и вспомнила одно из изречений Джерни Халлека, воина-певца: «Лучше кусок сухого хлеба и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором».
Она повторила это вслух Полю.
— Так говорил Джерни, — ответил он.
Джессика уловила интонацию его голоса — он говорил будто о мертвом, и подумала: Наверное, бедняга Джерни погиб. Все люди Атрейдсов либо погибли, либо попали в плен, либо, подобно им, затерялись в безводной пустыне.
— Цитаты Джерни были всегда к месту, — сказал Поль. — Мне кажется, я слышу сейчас его голос: «И я высушу реки, и продам землю в руку нечестивого, и обращу землю в пустыню, и сотворю все сие рукой чужеземца».
Джессика закрыла глаза — пафос, звучавший в словах сына, тронул ее до слез.
Но вот Поль снова заговорил:
— Как ты… себя чувствуешь?
Она поняла, что вопрос касается ее беременности, и ответила:
— Пройдет еще много месяцев, прежде чем твоя сестра появится на свет. Пока я… физически в норме.
Про себя она подумала: Каким сухим, официальным языком я говорю со своим сыном! Потом, поскольку бен-джессеритская выучка обязывает доискиваться до причин любой странности, она отыскала в себе ответ: Я боюсь своего сына. Меня пугает его странное поведение, пугает, что он видит наше будущее и может рассказать мне об этом.
Поль надвинул на глаза капюшон и прислушался к ночным скрипам и шелестам. Его легкие сами следили за тем, чтобы из его горла не вырывалось ни звука. Зачесался нос. Поль потер его, вынул фильтры и обратил внимание, что воздух насыщен запахом корицы.
— Где-то поблизости россыпи пряностей, — сказал он.
Нежный ветерок пушинкой коснулся щек Поля и шевельнул складки его джуббы. Но этот ветерок не предвещал грозную бурю — Поль уже чувствовал разницу.
— Скоро рассвет.
Джессика кивнула.
— Должен быть какой-нибудь способ пересекать открытые пески. Вольнаибы же ходят по пустыне.
— А черви? — спросила Джессика.
— Можно взять било из вольнаибского комплекта и воткнуть его в камни. Это на время отвлечет червя.
— Вероятно. Еще можно попробовать идти, производя только естественный для них шум, чтобы черви не обратили внимания…
Поль изучал пустыню и одновременно копался в своей провидческой памяти, пытаясь вспомнить таинственное назначение пружинного била и крюков управления, обнаруженных им все в том же мешке. Ему казалось странным, что каждый раз, когда он думал о песчаных червях, его охватывал страх. Он знал, что сведения о них скрыты где-то на самой границе его сверхсознания, что червей нужно не бояться, а почитать, если только-только…
Он потряс головой.
— Шум должен быть неритмичным, — продолжала Джессика.
— Что? Ах, да. Если мы будем каждый раз ступать с разной скоростью… песок ведь тоже иногда осыпается. Не могут же черви реагировать на любой звук. Но перед тем как попробовать, нужно как следует отдохнуть.
Он посмотрел на отвесные скалы вдалеке и по укоротившимся теням прикинул, сколько сейчас времени.
— Скоро рассвет…
— Где мы проведем день? — спросила мать.
Поль повернулся и указал налево:
— Скала здесь заворачивает к северу. Видишь, как она иссечена ветром? Значит, это наветренная сторона и там должны быть расщелины, и довольно глубокие.
— Тогда вперед, — сказала Джессика.
Поль поднялся, помог ей встать на ноги.
— Ты хорошо отдохнула? Сейчас будем спускаться вниз. Я хочу разбить лагерь как можно ближе к пустыне.
— Вполне достаточно, — она кивнула Полю, чтобы он шел вперед.
Поль немного помешкал, потом поднял мешок, вскинул его на плечи и пошел вдоль обрыва.
Эх, будь у нас поплавки, думала Джессика. Прыгнули бы вниз и все. Хотя, возможно, они принадлежат к тем вещам, которыми в пустыне лучше не пользоваться. Возможно, они притягивают червей так же, как и щиты.
Они подошли к ряду сбегающих вниз уступов и увидели под ними широкий карниз, отчетливо выступавший на фоне серых лунных теней.
Поль начал спускаться, двигаясь осторожно, но достаточно быстро — луна, очевидно, скоро зайдет. Они продвигались вниз, туда, где начиналось царство теней. Неясные контуры скал вокруг них вздымались к звездам. Карниз был теперь не шире десяти метров, сразу за его краем темнел песчаный склон, исчезавший в темноте.
— Здесь можно спуститься? — прошептала Джессика.
— По-моему, можно.
Он попробовал склон ногой.
— Попробуем соскользнуть вниз, — сказал он. — Я пойду первым. Стой здесь, пока не услышишь, что я остановился.
— Будь осторожен.
Он ступил на склон, заскользил по мягкой поверхности вниз и съехал почти до самого нижнего уровня, где начинался уже плотный песок. Их расщелина с обеих сторон была закрыта высокими скалами.
Сзади раздался звук оползающего песка. Он попытался разглядеть в темноте склон, но оползень чуть было не сбил его с ног. Потом песок остановился, и все стихло.
— Мама! — позвал. Поль.
Ответа не было.
— Мама?
Он выронил вещмешок, бросился на склон и принялся карабкаться вверх. Словно обезумев, он стал рыть песок руками и разбрасывать его в стороны.
— Мама, — хрипел он. — Мама, где ты?
Еще одна осыпь обрушилась на него, и его по пояс засыпало песком. Поль винтом вывернулся наружу.
Наверное, ее утянул оползень, замелькало у него в голове. И похоронил под собой. Нужно успокоиться и все хорошенько обдумать. Сразу она не задохнется. Она войдет в состояние бинду-транса, чтобы уменьшить потребность в кислороде. Она знает, что я до нее докопаюсь.
Прежде всего, следуя бен-джессеритским урокам матери, Поль успокоил сумасшедшее сердцебиение и очистил сознание, превратив его в пустую страницу, на которой можно спокойно записать события последних мгновений. В памяти всплыл каждый дюйм песчаного склона, снова и снова оползень начал тяжело съезжать вниз. План действий возник в голове Поля в какую-то долю секунды, и, по сравнению с этим, медленное движение оползня показалось даже величественным.
Поль осторожно полз вверх, пробуя под собой песок, пока наконец не нащупал каменный карниз, который в этом месте выдавался вперед. Он принялся копать, аккуратно сдвигая слой за слоем, чтобы не вызвать нового оползня. Вот под руками показался край одежды. Поль начал откапывать ткань и наткнулся на руку. Продвигаясь вдоль руки, добрался до головы и мягкими движениями расчистил лицо.
— Ты меня слышишь? — прошептал он.
Ответа не было.
Он начал копать быстрее и освободил плечи. Тело подавалось с вялой безжизненностью, но Поль нащупал медленный пульс.
Бинду-транс, сказал он себе.
Поль до пояса освободил мать от песка, закинул ее руки себе на плечи и начал тянуть вниз — сначала потихоньку, потом, когда почувствовал, что песок подается, изо всех сил. Задыхаясь от напряжения, стараясь не потерять равновесия, он начал съезжать вниз все быстрее и быстрее. Вот он оказался у самого основания скалы, шатаясь под тяжестью ноши, пробежал несколько шагов и услышал, как склон по всей длине с громким шипением пополз и тяжело ухнул за его спиной. Удар отозвался в скалах глухим эхом.
На краю уступа Поль остановился и посмотрел на пустыню. Метрах в тридцати под ним начинались дюны. Он осторожно положил мать на песок и прошептал заклинание для вывода человека из транса.
Джессика начала дышать глубже и медленно пришла в себя.
— Я знала, что ты меня найдешь, — сказала она.
Поль оглянулся на скалы.
— Может, если бы не нашел, было бы лучше.
— Поль!
— Я потерял мешок. Его придавило сотней тонн песка… по крайней мере.
— Все, что у нас было?
— Запасы воды, влаготент… все необходимое, — он потрогал карман. — Паракомпас, правда, у меня, — потом похлопал по висевшей на поясе сумке, — еще нож и бинокль. Мы сможем вдоволь налюбоваться местом, где нам предстоит умереть.
В то же мгновение из-за горизонта, слева от уступа, поднялось солнце. Сразу все вокруг обрело цвет. Раздалось звонкое пение птиц, гнездившихся среди скал.
Но Джессика видела только одно — отчаяние на лице Поля. Придав голосу издевательские интонации, она сказала:
— Хорош… Разве тебя этому учили?
— Как ты не понимаешь! Все, без чего нам здесь не выжить, осталось под песком.
— Меня ведь ты нашел, — теперь ее голос звучал мягко и подбадривающе.
Поль уселся на корточки.
Наконец он принялся рассматривать вновь образовавшийся склон, изучать его, обдумывать, как мог лечь песок.
— Если бы нам удалось обеспечить неподвижность хотя бы небольшого участка, мы могли бы выкопать яму и как-нибудь дотянуться до мешка. Будь у нас водометы… но где нам взять столько воды? — он замолчал и вдруг выкрикнул: — Пена!
Джессика изо всех сил сдерживала себя, чтобы случайно не помешать напряженной работе его сверхсознания.
Поль посмотрел на убегающие вдаль дюны. Он включил в работу не только зрение, но и слух, обоняние и наконец сосредоточил все внимание на темном пятне вдалеке под ними.
— Пряности… — сказал он. — В их основе — высокощелочные соединения. А у меня есть паракомпас. Он работает на кислотном аккумуляторе.
Джессика села, выпрямив спину.
Не обращая на нее внимания, Поль вскочил на ноги и направился к уплотненной ветром песчаной поверхности, которая шла от края скалы к пустыне.
Мать смотрела, как он шел, постоянно сбивая шаг: шагнет… постоит… еще шагнет… еще… скользнет вперед… опять постоит…
В его движении не было никакого ритма, ничего, что могло бы привлечь какого-нибудь рыскающего неподалеку червя, ничего, что выдавало бы присутствие в пустыне постороннего.
Поль добрался до россыпи пряностей, сгреб несколько крупных комьев в подол джуббы и возвратился к скале. Высыпал пряности на песок перед Джессикой, уселся на корточки и принялся кончиком ножа разбирать пара-компас. Снял с компаса крышку, потом отстегнул с пояса сумку и разложил на ней остальные детали и наконец извлек аккумулятор. В последнюю очередь Поль достал часовой механизм. Теперь корпус паракомпаса был пуст.
— Тебе понадобится вода, — сказала Джессика.
Поль вытянул из-под воротника водоприемную трубку, отсосал из нее немного влаги и сплюнул ее в пустой корпус.
Если ничего не получится, значит, вода будет потрачена напрасно, подумала Джессика. Впрочем, тогда это уже не будет иметь значения,
Поль вскрыл ножом аккумулятор и высыпал кристаллики в воду. Подняв немного пены, они затонули.
Джессике показалось, что над ними что-то движется. Подняв глаза, она увидела нескольких ястребов, рядком усевшихся на краю обрыва. Они, нахохлившись, смотрели на воду.
Великая Матерь! подумала она. Они почуяли воду с такого расстояния!
Поль снова надел крышку на паракомпас, предварительно вынув из него кнопку сброса, — чтобы в корпусе осталось отверстие для жидкости. Держа в одной руке переделанный инструмент, в другой — горсть пряностей, он пошел к скале, на ходу всматриваясь в новый изгиб склона. Неподпоясанная джубба слегка развевалась. Поль начал медленно подниматься: Из-под его ног поползли тонкие песчаные струйки.
Наконец он остановился, продавил сквозь отверстие в крышке комочек пряностей и несколько раз встряхнул корпус.
Из отверстия забила зеленая пена. Поль направил ее на склон, намыл небольшой холмик и принялся ногой раскапывать яму, заливая песок пеной, которая тут же застывала.
Джессика крикнула снизу:
— Тебе помочь?
— Поднимайся сюда и копай. Надо углубиться метра на три. Вряд ли он лежит глубже.
Пока он говорил, пенная струя иссякла.
— Давай скорее, — крикнул Поль. — Неизвестно, долго ли пена сможет удерживать песок.
Джессика вскарабкалась наверх и встала рядом с ним. Поль тем временем просунул в паракомпас еще одну щепотку пряностей и снова встряхнул. Из него вновь ударила струя пены.
Он направил ее на образовавшуюся стенку, а Джессика принялась копать обеими руками, выбрасывая песок вниз по склону.
— Глубоко? — задыхаясь, спросила она.
— Метра три. К тому же я только приблизительно могу определить место, может, придется расширять яму, — он сделал шаг в сторону, чтобы полить сухой еще песок. — Не надо копать прямо вниз, возьми немного вправо.
Она послушалась.
Постепенно яма становилась все глубже. Наконец показался камень, но вещмешка не было и следа.
Неужели я ошибся в расчетах? ломал голову Поль. Начал паниковать и ошибся. Неужели ментатовские способности меня подвели?
Он посмотрел на паракомпас — почти пустой.
Джессика выпрямилась в яме и вытерла испачканную пеной руку о щеку. Ее глаза встретились с глазами сына.
— Все отлично, — сказал Поль. — Давай еще немножко.
Он пропихнул в компас еще немного пряностей и направил струю прямо на руки Джессики. Она начала скрести вертикальную стенку, расширяя яму. Спустя секунду ее руки наткнулись на что-то твердое. Потихоньку она расчистила кусок лямки с пластиковой пряжкой.
— Только не дергай! — почти шепотом приказал Поль. — Пена кончилась.
Держа лямку рукой, Джессика посмотрела на него.
Поль швырнул пустой паракомпас в дюны и сказал:
— Дай мне свободную руку. Теперь слушай внимательно. Я буду тянуть тебя вниз по склону. Ни в коем случае не выпускай лямку. Нового оползня не будет. Склон сейчас в равновесном состоянии. Моя задача — тащить тебя так, чтобы твоя голова оставалась на поверхности. Когда яма завалится, я тебя откопаю, и мы вытащим мешок.
— Понятно.
— Готова?
— Готова, — она еще крепче ухватилась за лямку.
Одним рывком Поль вытянул ее до половины глубины ямы и прикрыл ей полой голову. Пенный барьер тут же рухнул и яма заполнилась песком. Джессика оказалась наполовину засыпанной: левая рука и плечо под песком, а лицо прикрыто джуббой Поля. Правое плечо чуть было не вывихнулось от резкого рывка.
— Я держу лямку, — сказала она. Поль медленно просунул руку в песок рядом с рукой матери и нащупал лямку.
— Давай вместе, — скомандовал он. — Только потихоньку. Главное — не порвать.
Они потянули, и яма почти до конца заполнилась песком. Когда лямка показалась на поверхности, Поль отпустил ее и начал откапывать мать. Потом они вдвоем вытащили мешок на поверхность.
Через несколько минут они стояли на скальном склоне, держа мешок за лямки. Поль посмотрел на мать. Ее лицо и джубба были испачканы пеной. Там, где пена подсохла, налип песок. Казалось, кто-то из озорства закидал ее мокрым зеленоватым песком.
— Ну у тебя и видок! — улыбнулся Поль.
— На себя посмотри!
Оба расхохотались, а потом вдруг заплакали.
— Это все из-за меня, — сказал Поль. — Будь я повнимательнее, ничего бы не случилось.
Она пожала плечами и почувствовала, как с одежды отвалились песочные лепешки.
— Сейчас натяну тент, — продолжал Поль. — А джуббы лучше снять и хорошенько вытрясти.
Он взял мешок и отвернулся.
Джессика кивнула и вдруг почувствовала, что у нее нету сил отвечать.
— Смотри-ка, в скале есть отверстия под колышки! Кто-то уже ставил здесь тент.
Почему бы нет? подумала она, встряхивая плащ. Место вполне к этому располагает — с трех сторон закрыто высокими каменными стенами, с четвертой — выходит на соседнюю гряду, километрах в четырех. Достаточно высоко, чтобы не бояться червей, и достаточно близко к пустыне, чтобы начать следующий переход.
Она оглянулась и увидела, что Поль уже поставил влаготент. Натянутая на распорки ткань выступала бледным пятном на фоне скал, Поль встал рядом с ней и поднял бинокль. Он направил масляные линзы на позолоченные утренним светом далекие утесы и подрегулировал внутреннее давление.
Джессика следила за тем, как он изучает мертвый — словно уже наступил конец света — пейзаж, ощупывая взглядом русла песчаных рек.
— Там что-то растет, — сказал Поль.
Джессика подошла к тенту, нашла в вещмешке запасной бинокль и вернулась к Полю.
— Вон там, — показал он правой рукой, держа бинокль в левой.
Она посмотрела туда, куда он показал.
— Сагуаро. Одни голые ветки и колючки.
— Поблизости могут быть люди, — предположил Поль.
— Возможно, это только остатки испытательной биологической станции, — возразила мать.
— Вряд ли, слишком далеко к югу, — Поль опустил бинокль и потер лицо под респиратором. Он ощутил, как пересохли и обгорели губы, почувствовал привкус пыли во рту.
— Похоже, в этих местах могут быть вольнаибы.
— А можем ли мы рассчитывать, что они настроены дружелюбно? — спросила Джессика.
— Каинз обещал, что они нам помогут.
Тот, кто живет в этой пустыне, должен постоянно чувствовать себя в отчаянном положении, подумала она. Я это сама испытала сегодня, А когда люди в отчаянном положении, они могут убить нас из-за нашей воды.
Она закрыла глаза, и, словно по взмаху волшебной палочки, в мозгу всплыла сцена из жизни на Каладане. Однажды они решили устроить себе каникулы и отправились путешествовать — она и герцог Лето, Поль тогда еще не родился. Они плыли на юг мимо роскошных джунглей, над головами нависала листва кричаще яркого зеленого цвета, а в дельте реки показались такие же зеленые рисовые поля. По обоим берегам разбегались, словно муравьиные тропы, дороги, а по ним сновали люди с перекинутыми через плечи поплавковыми шестами. Когда они добрались до моря, то увидели, что оно расцвечено лепестками парусов сцепленных по две и по три джонок.
Все это было в прошлом.
Джессика открыла глаза и увидела мертвую пустыню, на которую наползала дневная жара. Ей показалось, будто она в преисподней и неутомимые черти поддают жару, так что воздух над раскаленным песком дрожит, как над сковородкой. Далекие скалы впереди были видны словно через мутное стекло.
Выдающийся в пустыню каменный склон был припорошен тонким слоем песка. Дунул утренний ветерок, снялись со скалы ястребы, и тонкое покрывало песка с шелестом осыпалось вниз. Песок уже перестал падать, но Джессика по-прежнему слышала шелест. Он становился все громче — звук, который, услышав однажды, невозможно забыть.
— Песчаный червь, — прошептал Поль.
Он появился справа, продвигаясь величественно, ничего не боясь. Это производило сильное впечатление. Извивающийся песчаный холм разрезал дюны от края до края, насколько хватало глаз. Холм стал еще выше и вдруг рассыпался в пыль, точно волна морского прибоя. Червь продолжал двигаться влево и наконец скрылся из виду.
Шелест постепенно стих. Все смолкло.
— Я видел космические фрегаты — они меньше, — прошептал Поль.
Она кивнула, не отрывая взгляда от пустыни. Там, где только что прополз червь, простирался бесконечный, смыкавшийся с небом песок, который манил и отпугивал их.
— Когда мы отдохнем, — сказала она сыну, — нужно будет продолжить твою учебу.
Он подавил в себе раздражение:
— Мама, тебе не кажется, что мы могли бы обойтись…
— Сегодня ты впал в панику. Ты знаешь свой мозг и бийоговские нервные центры гораздо лучше, чем я. Но ты должен научиться владеть прана-мускулатурой своего тела. Иногда тело, Поль, способно выкидывать фокусы, которых никак от него не ждешь, и я научу тебя, что делать в таких случаях. Ты должен уметь управлять каждой своей мышцей, каждой клеточкой тела. Посмотри на свои руки. Мы начнем с мускулов пальцев, с сухожилий и чувствительности кожи, — она повернулась к сыну спиной. — А теперь пойдем под тент.
Поль растопырил пальцы левой руки, посмотрел, как мать забирается внутрь через входную диафрагму, и подумал, что если она так решила, то разубедить ее невозможно… придется согласиться.
Чтобы из меня ни делали, я уже стал тем, что я есть, подумал он.
Посмотри на свои руки!
Поль взглянул на свою кисть — такой несоизмеримо ничтожной казалась она по сравнению с только что проползшим червем.
~ ~ ~
Мы пришли с Каладана — этот рай на земле определял весь наш образ жизни. Тем, кто живет на Каладане, не нужно строить рай своими руками — ни на деле, ни в мечтах: мы и так постоянно видели его вокруг нас. И мы заплатили цену, которую всегда платят люди, достигшие рая при жизни, — мы размякли, потеряли остроту восприятия!
Мы пришли с Каладана — этот рай на земле определял весь наш образ жизни. Тем, кто живет на Каладане, не нужно строить рай своими руками — ни на деле, ни в мечтах: мы и так постоянно видели его вокруг нас. И мы заплатили цену, которую всегда платят люди, достигшие рая при жизни, — мы размякли, потеряли остроту восприятия!
— Так ты и есть тот знаменитый Джерни Халлек?
Халлек стоял на пороге круглого помещения, выбитого в скале. Помещение служило своеобразной приемной. Напротив, за металлическим столом, сидел контрабандист в вольнаибской джуббе. Его глаза были не сплошь синими, в них было два разных оттенка, — значит, он питается не только аракианской пищей. Помещение один к одному копировало командирскую рубку космического корабля — по окружности стены протянуты кабели, светятся обзорные экраны, под экранами — пульты дистанционного управления, сам стол тоже полукругом выступает из стены.
— Я — Стабан Туйк, сын Эсмара Туйка, — сказал контрабандист.
— Значит, это тебя я должен благодарить за помощь?
— Хм-м-м, благодарить. Садись.
Из стены рядом с экраном выдвинулось плоское сиденье, и Халлек со вздохом опустился на него, чувствуя, как он устал. В темной поверхности стола он увидел свое отражение. Халлек усмехнулся — он выглядел совершенно измотанным. От усмешки длинный шрам на его некрасивом лице стал еще более безобразным.
Он перевел глаза со своего отражения на Туйка. Теперь Джерни ясно видел в чертах контрабандиста фамильное сходство: такие же, как у отца, тяжелые, нависшие над глазами брови и грубые, словно вырубленные из камня, нос и щеки.
— Ваши ребята сказали мне, что твой отец мертв — его убили Харконнены.
— Харконнены или предатель из ваших, — ответил Туйк.
На мгновение гнев заставил Халлека забыть об усталости. Он резко выпрямился и спросил:
— Ты можешь назвать его имя?
— Мы не знаем наверняка.
— Суфир Хайват подозревал леди Джессику.
— Гм-м, ведьму из Бен-Джессерита… возможно. Но Хайват сам попал в плен к Харконненам.
— Я слышал, — Халлек глубоко вздохнул. — Похоже, нам предстоит еще немало поработать мечом на этой планете.
— Мы не будем делать ничего, что привлекло бы к нам внимание.
Халлек оцепенел.
— Но…
— Мы рады предоставить убежище тебе и остальным, кого мы спасли. Ты говорил о благодарности — отлично. Вы отработаете свой долг. Мы всегда сможем подыскать дело для хорошего человека. Хотя, если вы предпримете хоть малейшую попытку выступить против Харконненов, мы прикончим вас на месте.
— Послушай, парень, но ведь они убили твоего отца!
— Возможно. И если это так, я скажу тебе то, что обычно говорил мой отец тем, кто действует необдуманно: «Камень — тяжелая штука, песок — тоже, но ярость глупца тяжелее того и другого».
— Так что же, ты собираешься оставить все как есть?
— Я так не говорил. Я сказал только, что я не позволю посягать на наш договор с Гильдией. Гильдия требует от нас осмотрительных действий. Есть много разных способов погубить врага.
— Гм-м-м.
— Именно, гм. Если ты настроился отыскать ведьму, ищи сколько тебе угодно. Но хочу тебя предупредить, что ты скорее всего опоздал… к тому же мы сомневаемся, что она та, кого ты ищешь.
— Хайват редко ошибался.
— Он оказался в руках Харконненов.
— Думаешь, он предатель?
Туйк пожал плечами:
— Все это бесполезные рассуждения. Мы думаем, что ведьма мертва. По крайней мере, так считают Харконнены.
— Я вижу, ты много чего знаешь про Харконненов.
— Предположения, догадки… слухи и сплетни.
— Нас семьдесят четыре человека, — сказал Халлек, — Если вы серьезно намерены оставить нас у себя, мы должны быть уверены, что наш герцог мертв.
— Есть люди, которые видели его тело.
— А мальчик… молодой господин Поль? — Халлек попытался сглотнуть и не смог из-за комка в горле.
— Последнее, что нам известно, что он вместе с матерью затерялся в песчаной буре. Похоже, даже их костей никто никогда не увидит.
— Так ведьма тоже погибла… все погибли.
Туйк кивнул:
— А Зверь-Раббан, говорят, снова усядется на Дюне.
— Граф Раббан Ланкевайльский?
— Да.
Халлеку понадобилось некоторое время, чтобы подавить ярость, которая чуть не прорвалась наружу. Задыхаясь, он произнес:
— С графом Раббаном у меня личные счеты. Я должен ему отплатить за свою семью… — он потер шрам на нижней челюсти, — и за это тоже.
— Нельзя безрассудно рисковать сразу всем, чтобы свести личные счеты, — нахмурился Туйк, глядя, как заиграли желваки на лице Халлека, а в глазах под голыми веками появилось вдруг отсутствующее выражение.
— Я знаю… я знаю… — Халлек глубоко вздохнул.
— Своей службой ты и твои люди можете заработать право покинуть Аракис. В Империи много мест, где…
— Я освобождаю своих людей от всех обязательств. Пусть выбирают сами. А я остаюсь здесь — с Раббаном.
— Пока ты в таком настроении, я не уверен, что мы будем в тебе очень заинтересованы.
Халлек уставился на контрабандиста.
— Ты сомневаешься в моих словах?
— Не-е-т.
— Вы спасли меня от Харконненов. Герцогу Лето я больше не нужен. Поэтому я останусь на Аракисе — с вами… или с вольнаибами.
— Мысль — неважно, высказанная или невысказанная, — это уже реальность, и человек сразу становится зависимым от нее. Что ж, тебе придется узнать, что у вольнаибов граница между жизнью и смертью не слишком отчетлива и ее можно перейти совсем незаметно.
Халлек на миг закрыл глаза, чувствуя, как снова наваливается усталость.
— «Где ты, Господь, что вывел нас из пустыни и пропасти?» — прошептал он.
— Не спеши, и день мести придет, — отозвался Туйк. — Спешка — орудие шайтана. Отвлекись от своего горя — мы тебе в этом поможем. На свете есть три вещи, дающие облегчение сердцу: зеленая трава, вода и красота женщины.
Халлек открыл глаза.
— Я предпочел бы кровь Раббана Харконнена, текущую по моим ногам, — он посмотрел на Туйка. — Ты думаешь, этот день придет?
— Мне нет дела до того, как ты встретишь завтра, Джерни Халлек. Я могу только помочь тебе пережить сегодня.
— Тогда я принимаю твою помощь и остаюсь здесь до того дня, пока ты не прикажешь мне отомстить за своего отца и за остальных, кто…
— Послушай-ка, славный воин, — оборвал его Туйк. Он наклонился через стол так, что его голова оказалась на уровне плеч, и пристально посмотрел на Джерни. Лицо контрабандиста внезапно сделалось похожим на иссеченный ветрами камень.
— Вода моего отца… я сам отплачу за нее. Собственным мечом.
Халлек в свою очередь уставился на Туйка. В эту минуту контрабандист напомнил ему герцога Лето — храброго предводителя, уверенного в своем положении и своих действиях. Он очень походил на герцога… каким тот был до Аракиса.
— Хочешь, чтобы мой меч был рядом с твоим? — спросил Халлек.
Туйк снова откинулся назад и расслабился. Он молча изучал собеседника.
— Почему ты назвал меня славным воином?
— Ты единственный из приближенных герцога, кому удалось прорваться. Враг значительно превосходил тебя, но ты сумел его опрокинуть… Ты победил их так, как мы побеждаем Аракис.
— То есть?
— Не думай, что мы тут живем в свое удовольствие — нас здесь просто терпят. Аракис — наш враг.
— А-а-а, и вы не хотите, чтобы у вас появились новые враги?
— Именно.
— Интересная тактика. Это вольнаибы придумали?
— Возможно.
— Ты говорил, что жизнь у вольнаибов покажется мне несладкой. Это потому, что они живут в пустыне, в открытых песках?
— Кто знает, где живут вольнаибы? Мы, например, считаем Центральное плато необитаемым. Но сейчас я бы предпочел обсудить…
— Говорят, что Гильдия старается не прокладывать маршруты своих транспортов над пустыней. Но ходят слухи, будто там можно найти настоящие оазисы. Если только знать, где искать.
— Слухи! — фыркнул Туйк. — Похоже, ты выбираешь между мной и вольнаибами? У нас здесь достаточно безопасно: сич выдолблен в глубине скалы, есть тайные резервуары с водой. Мы живем как цивилизованные люди. А вольнаибы — просто несколько шаек оборванцев, которых мы используем для добычи пряностей.
— Но они умеют убивать Харконненов.
— Хочешь знать, к чему это приведет? Даже сейчас на них охотятся, как на диких зверей, — с лазерными пистолетами, потому что у них нет щитов. А скоро и совсем уничтожат. Почему? Потому, что они умеют убивать Харконненов.
— Харконненов ли? — спросил Халлек.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты разве не слышал, что среди людей Харконненов могли быть и сардукары?
— Опять слухи.
— А погром? Такие дела не в стиле Харконненов — слишком дорогое удовольствие!
— Я верю только тому, что вижу собственными глазами. Решай сам, славный воин. Я или вольнаибы. Я обещаю тебе убежище и возможность добраться до человека, чья кровь интересует нас обоих.
Халлек колебался: Туйк был явно расположен к нему и говорил мудрые вещи, но Джерни что-то смущало, и он никак не мог понять что.
— Полагайся на самого себя, — продолжал контрабандист. — Вспомни, кто принимал решения, когда нужно было вывести твоих ребят из окружения? Только ты. Так что решай.
— Придется. Значит, герцог и его сын погибли?
— Так думают Харконнены. В подобных вопросах я склонен им доверять, — мрачная улыбка пробежала по его лицу. — Но это единственное, в чем я им доверяю.
— Пусть будет так, — повторил Халлек. Он протянул вперед правую руку — большой палец плотно прижат к поднятой вверх ладони в традиционном жесте. — Я отдаю тебе свой меч!
— Принимаю.
— Хочешь, чтобы я уговорил моих людей?
— Ты собираешься позволить им выбирать самим?
— До сих пор они шли за мной, но большинство из них родилось на Каладане. Аракис оказался не таким, каким они его представляли. Они потеряли здесь все — кроме своих жизней. Я бы предпочел, чтобы они сейчас решали сами за себя.
— Сейчас нет времени для половинчатых решений. Они привыкли идти за тобой.
— Другими словами, они тебе нужны?
— Нам всегда нужны опытные бойцы… а сегодня нужнее, чем когда-либо.
— Ты принял мой меч. Хочешь, чтобы я уговорил их?
— Я думаю, они пойдут за тобой, Джерни Халлек.
— Надеюсь.
— Непременно пойдут.
— В таком случае, могу я действовать на свое усмотрение?
— Да, действуй.
Халлек откинулся на высокую спинку своего мягкого кресла и почувствовал, каких усилий стоило ему это незначительное движение.
— Тогда я сейчас же займусь размещением и обеспечу их всем необходимым.
— Поговори с моим прапорщиком. Его зовут Друск. Скажи ему, что я распорядился выдать вам все, что ты скажешь. Я подойду чуть позже. Мне нужно сначала присмотреть за отправкой пряностей.
— Удача бродит где захочет, — улыбнулся Халлек.
— Именно, — кивнул Туйк, — Смутное время — самое подходящее для нашей работы.
Халлек встал, услышал, как еле слышно прошуршал фотозамок, и почувствовал, как воздушная завеса качнулась за его спиной. Он развернулся, нырнул в открывшийся проход и вышел из помещения.
Он очутился в просторной зале — той самой, куда его и его ребят привели адъютанты Туйка. Длинная и узкая, она была выдолблена прямо в скале. По гладким, почти полированным стенам можно было догадаться, что здесь работали лазерными резаками. Потолок уходил вверх так высоко, насколько позволяла естественная кривизна горного склона, и благодаря этому внутри постоянно циркулировали воздушные потоки. Вдоль стен были стойки с оружием.
Халлек не без гордости посмотрел на своих людей — все, кто был еще в состоянии стоять, стояли. Никто не расслабился и не поддался усталости. Медики контрабандистов сновали среди них, ухаживали за ранеными. Слева он увидел поплавковые носилки, и возле каждого раненого стоял его товарищ — солдат Атрейдсов.
Девиз, с которым Атрейдсы воспитывали своих людей — «Мы сами за себя постоим!» — сделал их крепче любой скалы, подумал Халлек.
Один из его офицеров шагнул ему навстречу. В левой руке он держал вынутый из чехла девятиструнный бализет Халлека. Офицер резко взмахнул рукой, отдавая честь, и сказал:
— Господин полковник, врач говорит, что Маттай безнадежен. У них здесь нет ни пластиковых костей, ни искусственных органов — только средства первой помощи. Маттай знает, что ему долго не протянуть, поэтому у него есть к вам просьба.
— В чем дело?
Офицер протянул ему бализет.
— Он сказал, что с песней ему было бы легче умирать. Вы ее знаете… он вас часто просил ее спеть, — у офицера на секунду перехватило дыхание. — Она называется «Моя крошка», господин полковник. Если бы вы…
— Я знаю, — Халлек взял бализет, вытащил из кармашка на деке медиатор. Он извлек из инструмента мягкий аккорд и обнаружил, что тот уже кем-то настроен. Глаза Халлека пылали от гнева, но он постарался придать лицу безмятежное выражение, шагнул вперед и забренчал на струнах, через силу улыбаясь.
Несколько его людей и врач склонились над ближними носилками. Когда Халлек подошел поближе, кто-то начал тихонько подпевать, легко подхватив ритм знакомой мелодии:
Моя крошка стоит у окошка,
Солнце светит в стекло.
Как же мне повезло —
Золотая совсем моя крошка!
Приди ко мне,
Мне с тобою легко и тепло…
Ко мне, ко мне —
Мне с тобою легко и тепло.
Певец замолчал, потянулся перевязанной рукой к человеку на носилках и прикрыл ему веки.
Халлек последний раз провел по струнам и подумал: Теперь нас семьдесят три.
~ ~ ~
Обычному человеку не так-то просто разобраться в частной жизни Императорской Семьи, поэтому я хочу, чтобы вы представили ее, глядя как бы изнутри. У моего отца, я полагаю, был только один настоящий друг: граф Казимир Фенринг, генный евнух и один из искуснейших и смертельно опасных бойцов Империи. Однажды граф, подвижный и уродливый человечек, привел отцу новую рабыню-наложницу, и моя матушка сразу же отрядила меня шпионить — выяснить, что из этого последует. Мы все шпионили за отцом — для собственной безопасности. Разумеется, что ни одна из рабынь-наложниц, которых моему отцу дозволялось иметь по соглашению между Гильдией и Бен-Джессеритом, не была вправе родить Императорского Наследника, но тем не менее вокруг этого велись постоянные и настойчивые интриги. В искусстве избегать орудий убийства мы — моя матушка, сестры и я — стали настоящими профессионалами. Пусть мои слова покажутся кому-то ужасными, но я не уверена, что мой отец не был причастен к этим бесчисленным покушениям. Императорское Семейство не похоже на другие семьи. Итак, появилась новая рабыня-наложница: рыжеволосая, как мой отец, стройная и изящная. У нее было сложение танцовщицы, а в ее психогенную обработку, несомненно, входило искусство обольщения. Отец долго смотрел, как она, обнаженная, позировала перед ним. Наконец он сказал: «Она слишком красива. Мы прибережем ее для подарка». Вы не представляете себе, какую панику в Императорском Семействе вызвало это хладнокровное решение. В конечном счете именно утонченные и продуманные ходы были смертельно опасными для всех нас.
Обычному человеку не так-то просто разобраться в частной жизни Императорской Семьи, поэтому я хочу, чтобы вы представили ее, глядя как бы изнутри. У моего отца, я полагаю, был только один настоящий друг: граф Казимир Фенринг, генный евнух и один из искуснейших и смертельно опасных бойцов Империи. Однажды граф, подвижный и уродливый человечек, привел отцу новую рабыню-наложницу, и моя матушка сразу же отрядила меня шпионить — выяснить, что из этого последует. Мы все шпионили за отцом — для собственной безопасности. Разумеется, что ни одна из рабынь-наложниц, которых моему отцу дозволялось иметь по соглашению между Гильдией и Бен-Джессеритом, не была вправе родить Императорского Наследника, но тем не менее вокруг этого велись постоянные и настойчивые интриги. В искусстве избегать орудий убийства мы — моя матушка, сестры и я — стали настоящими профессионалами. Пусть мои слова покажутся кому-то ужасными, но я не уверена, что мой отец не был причастен к этим бесчисленным покушениям. Императорское Семейство не похоже на другие семьи. Итак, появилась новая рабыня-наложница: рыжеволосая, как мой отец, стройная и изящная. У нее было сложение танцовщицы, а в ее психогенную обработку, несомненно, входило искусство обольщения. Отец долго смотрел, как она, обнаженная, позировала перед ним. Наконец он сказал: «Она слишком красива. Мы прибережем ее для подарка». Вы не представляете себе, какую панику в Императорском Семействе вызвало это хладнокровное решение. В конечном счете именно утонченные и продуманные ходы были смертельно опасными для всех нас.
Поздним вечером Поль стоял возле влаготента. Расщелина, которую он выбрал для лагеря, лежала в глубокой тени. Он вглядывался в скалы, торчащие далеко в песчаных просторах, и прикидывал, стоит ли будить спавшую в палатке мать.
Сразу за их укрытием разбегались бесконечными складками дюны. Они лоснились в лучах заходящего солнца, и их тени, эти маленькие кусочки наступающей ночи, казались жирными, как сажа.
Все было ровным, плоским и гладким. Его взгляд пытался нащупать хоть что-нибудь, нарушающее эту плоскость. Но до самого горизонта он не смог отыскать ничего в жарком мареве — ни цветка, ни подрагивающей былинки, которая выдавала бы движение ветра… только дюны и эти далекие скалы под раскаленным серебряно-синим небом.
А что, если там вовсе не одна из заброшенных испытательных станций, засомневался он. Что, если там нет никаких вольнаибов, и растения, которые мы видим, появились там совершенно случайно?
Во влаготенте проснулась Джессика. Перевернулась на спину и увидела сквозь прозрачный полог Поля. Он стоял к ней спиной, и что-то в его позе напомнило ей его отца. Джессика почувствовала, что невыразимое горе вновь переполняет ее, и отвела взгляд.
Она подрегулировала влагоджари, освежилась глотком воды из кармана влагоуловителя на задней стенке тента, выскользнула наружу и потянулась, расправляя затекшие после сна мышцы.
Не оборачиваясь, Поль сказал:
— Я обнаружил, что от тишины тоже можно получать удовольствие.
Как ловко человеческий мозг умеет перенастраиваться в зависимости от того, что его окружает, подумала она и вспомнила одну из бен-джессеритских аксиом: «Под давлением обстоятельств человеческий мозг может сориентироваться в любую сторону — к плюсу или к минусу, включиться или выключиться. Его следует представлять как некий спектр возможностей, на одном конце которого — отрицательном — полная бессознательность действий, а на другом — положительном — сверхвосприятие. Направление, в котором начнет действовать мозг в чрезвычайных обстоятельствах, в значительной степени определяется подготовкой».
— Мы могли бы здесь хорошо жить, — произнес Поль.
Она попыталась увидеть пустыню его глазами, стараясь воспринимать суровые условия жизни на Аракисе как нечто несущественное и пытаясь представить себе все те возможные варианты будущего, которые просмотрел Поль. Одному все равно было бы здесь тоскливо, даже если не бояться, что кто-то стоит за твоей спиной, что кто-то на тебя охотится.
Она шагнула к Полю, подняла бинокль, подрегулировала масляные линзы и принялась рассматривать далекий скальный склон. Да, за тем камнем в самом деле растет сагуаро… и еще какие-то кактусы. Как выгоревшая подстилка, стелется невысокая, желто-зеленая от лежащей на ней тени трава.
— Я сворачиваю лагерь, — сказал Поль.
Джессика кивнула, подошла к краю расщелины, откуда вся пустыня была как на ладони, и перевела бинокль влево. Там сверкали белизной соляные отложения, окаймленные сероватым ободком грязи. Настоящее белое поле. Белизна — символ смерти. Но эта соль говорила о другом — о воде. Когда-то поверх сияющей белизны плескалась вода. Джессика опустила бинокль, поправила джуббу и прислушалась к движениям Поля.
Солнце опустилось еще ниже. По солевым отложениям потянулись тени. На горизонте буйствовали краски заката. Надвигающаяся темнота словно пробовала песок, прежде чем с размаху навалиться на него. Антрацито-черные тени все расширялись и расширялись, и наконец густая ночная тьма окутала пустыню.
Звезды!
Джессика завороженно смотрела на них. По звуку шагов она поняла, что Поль подошел и встал рядом. В безмолвной ночи звезды представлялись чем-то единственно важным, казалось, все пронизано устремленностью к ним. Тяжесть дня ослабевала. Мягкий, словно пух, ветерок коснулся ее лица.
— Скоро взойдет первая луна, — сказал Поль. — Все упаковано. Я установил било.
Может, нам суждено сгинуть в этом аду, подумала Джессика. И никто этого не узнает. Ночь заполнила темнотой впадины между дюнами и прикоснулась своим черным крылом к ее лицу, неся с собой запах корицы. Волна запахов нахлынула на нее.
— Здорово пахнет, — заметил Поль.
— Я чувствуй даже сквозь фильтр, — ответила Джессика. — Целое состояние. Только вот купишь ли на него воду? — она указала вперед. — Искусственного освещения там не видно.
— Вольнаибы наверняка спрятали свой сич в скалах, — сказал Поль.
Справа над горизонтом развернулась серебряная лента: всходила первая луна. Вот она поднялась выше, и стал виден силуэт ладошки на ее поверхности. Джессика принялась рассматривать блестевший перед ними серебристо-белый песок.
— Я установил било в самом глубоком месте расщелины. После того как я подожгу запал, у нас будет минут тридцать.
— Минут тридцать?
— Потом оно начнет… подманивать червя.
— Да, конечно. Я готова.
Он отошел назад, и она услышала, как он продвигается обратно в глубь расщелины.
Ночь — это туннель, подумала она. Дыра в завтрашний день… если только у нас будет завтра. Джессика потрясла головой. Почему я чувствую себя такой разбитой? Я, кажется, была подготовлена и для более тяжелых ситуаций!
Поль вернулся, взвалил на спину рюкзак и начал спускаться к ближней дюне, которая застывшей волной расстилалась перед ним. Там он остановился, поджидая мать. Поль слышал, как она мягко продвигается следом. Холодная дробь крупных песчинок — морзянка пустыни — звучала в такт шагам, как будто отсчитывала последние метры безопасного пути.
— Мы должны идти неритмично, — сказал Поль, вызывая в памяти воспоминания о том, как ходят люди по открытой пустыне, — настоящие воспоминания и воспоминания провидческие.
— Посмотри, как я пойду. Так ходят по песку вольнаибы.
Он шагнул на наветренный склон дюны и пошел вдоль него, припадая на одну ногу.
Джессика шагов десять наблюдала за ним, потом пошла, подражая его походке. Она уловила, в чем дело: шаги должны напоминать простое смещение песка… словно это ветер бежит по дюнам. Но мышцы сразу запротестовали против таких неестественных, ломаных движений: шагнуть… споткнуться… споткнуться… шагнуть… шагнуть… подождать… споткнуться… шагнуть…
Время застыло как студень. Казалось, поверхность скалы не думает приближаться. Она по-прежнему возвышалась вдали.
Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!
В расщелине за спиной вдруг загудел барабан.
— Било, — прошептал Поль.
Било продолжало гудеть, и им стоило большого труда не подстраивать свой шаг под его удары.
Бом… бом… бом… бом…
Они скользили по залитой лунным светом чаше, и гулкий бой била казался причудливым сопровождением яркого театрального действа. Вверх и вниз по расплескавшимся в бесконечности дюнам: шагнуть… споткнуться… подождать… шагнуть… Через песок, дробинками выкатывающийся из-под ног: споткнуться… подождать… подождать… шагнуть…
И все это время их слух напряженно пытался уловить знакомое шипение.
Звук наконец появился и оказался таким тихим, что шорох их шагов его заглушил. Но он нарастал… нарастал и приближался откуда-то с запада.
Бом… бом… бом… бом… — гудело било.
Громкое шипение разорвало ночь позади них. Не останавливаясь, они повернули головы и совсем рядом увидели гребень червя.
— Вперед, — прошептал Поль. — Не оглядывайся.
Казалось, расщелина разорвалась от яростного скрежета. В глубокой тени оставленных ими скал раздался звук рухнувшей вниз каменной лавины.
— Вперед, — повторил Поль.
Он видел, что они достигли той невидимой черты, где обе скалы — та, что впереди, и та, что сзади, — кажутся уже одинаково далекими.
А позади них продолжал свистеть в ночи гигантский бич, пытаясь сокрушить камень.
Они шли и шли… Тупая боль в мышцах достигла такой степени, когда все уже становится безразлично, но Поль видел, что заветный склон вдалеке стал выше и круче.
Джессика шла на пределе сосредоточенности, словно в безвоздушном пространстве. Она понимала, что только напряжение воли заставляет ее двигаться дальше. Горело пересохшее нёбо, но звуки за спиной отгоняли прочь всякую надежду остановиться и отхлебнуть хоть чуть-чуть из кармана влагоуловителя.
Бом… бом… бом…
Еще один яростный натиск обрушился на далекий утес и заглушил гудение била.
Все стихло.
Стихло!
— Скорее, — прошептал Поль.
Она кивнула и тут же сообразила, что он этого не видит. Но сделанное движение подсказывало ей, что было просто необходимо потребовать от измотанных до предела мышц какого-нибудь другого естественного движения…
Спасительный горный склон вздымался уже к самым звездам, когда Поль увидел плоскую песчаную поверхность, которая тянулась вплоть до самой скалы. Он ступил на нее, споткнувшись от усталости, и невольно притопнул ногой, чтобы сохранить равновесие.
Раскатистый звук пронесся над пустыней.
Поль сделал два шага в сторону.
Бум! Бум!
— Барабанный песок! — тихо воскликнула Джессика.
Поль удержался на ногах. Бросил быстрый взгляд вокруг: на песок, на склон, до которого оставалось теперь не более двухсот метров. Позади он услышал шипение: похожее на ветер, на шелест набегающей на берег волны… на планете, где вообще нет воды.
— Бежим, — пронзительно закричала Джессика. — Бежим, Поль!
Они побежали. Барабанный песок гулко гудел под ногами. Вот он кончился, и начался мелкий гравий. Какое-то время бег казался отдыхом для мышц, ноющих от непривычной, неритмичной работы. Наконец-то они производили понятное для них действие. Наконец-то появился ритм. Но ноги проваливались в песок и скользили по гравию. Бежать становилось все тяжелее. А шипение приближающегося червя настигало их со всех сторон и нарастало, как буря.
Джессика споткнулась и упала на колени. Единственное, о чем она могла думать, это шипение червя, усталость и панический страх.
Поль потащил ее за собой. Они опять побежали, держась за руки.
Впереди торчал из песка тоненький колышек. Они пробежали мимо, увидели еще один. Колышки остались уже позади, но мозг Джессики все еще был не в состоянии что-либо воспринимать.
Вот показался еще один. Обглоданный песком и ветром, он торчал в трещине камня.
Еще один!
Скала!
Она почувствовала ступнями скалу — стало легче отталкиваться от жесткой поверхности.
Глубокая трещина открылась прямо перед ними в тени утеса. Они из последних сил рванулись туда и забились в узкую щель.
И сразу сзади смолкло шипение червя.
Джессика и Поль оглянулись, всматриваясь в пустыню.
Там, где начинались дюны, метрах в пятидесяти от края пологого каменного подножия скал, вздыбил песок серебристо-серый гребень. Вокруг потекли песчаные реки, обрушились настоящие водопады пыли. Гребень вздымался все выше и наконец преобразился в гигантскую разверстую пасть. Это была огромная черная дыра, края которой блестели в лунном свете.
Пасть резко качнулась к щели, где укрылись Джессика с Полем. Им в ноздри ударил запах корицы. На лезвиях-зубах сверкнул лунный свет.
Пасть снова качнулась взад и вперед.
Поль затаил дыхание.
Джессика сползла по стене. Она обхватила колени руками и смотрела не отрываясь.
Понадобилось максимальное напряжение всех бен-джессеритских способностей, чтобы подавить первобытный ужас, таящийся в глубинах человеческой памяти и грозящий заполнить все сознание.
Поль почувствовал странное воодушевление. Несколько мгновений назад он пересек еще один временной барьер, и перед ним открылись теперь неведомые до сих пор просторы. Впереди он ощущал сплошной мрак, ничего не говорящий его внутреннему взору. Возникало впечатление, будто он сделал еще один шаг и провалился в колодец… или попал в толщу волны, откуда ему больше не было видно будущее. В пространстве времени произошло какое-то глубинное смещение.
Но ощущение затемненного времени, вместо того чтобы испугать его, подтолкнуло все остальные чувства к сверхвосприятию. Поль обнаружил, что способен воспринимать малейшие детали в облике существа, которое возвышалось из песка и стремилось добраться до него. Пасть была около восьмидесяти метров в диаметре… лезвия-зубы с кривизной, характерной для ай-клинков, мерцали в черной глубине… дыхание, насыщенное ароматом корицы с примесью чего-то кислого…
Червь, отчетливо чернеющий в свете луны, начал крошить скалу над ними. Град мелких камешков посыпался к ним в расщелину.
Поль вдавил мать еще глубже в расщелину.
Корица!
Запах проникал всюду.
Что червь может делать с пряностями? спрашивал он себя. И вспомнил, как темнил в беседе с отцом Лит-Каинз, чтобы они не догадались о связи пряностей с песчаными червями.
Трах-тарарах-рах!
Словно раскат грома донесся издалека.
И снова: Трах-тарарах-рах!
Червь опустился на песок и замер там, только лунный свет поблескивал на клыках.
Бом! Бом! Бом! Бом!
Еще одно било, догадался Поль.
И снова справа раздался тот же звук. Червя сотрясла дрожь. Он еще глубже втянулся в песок. Только половина его пасти огромным холмом возвышалась над дюнами, словно гигантский тоннель.
Раздался скрип песка.
Чудовище уходило все глубже, отступая и разворачиваясь. Вот оно превратилось в песчаный гребень и заскользило по распадкам между дюнами.
Поль вышел из каменной щели, провожая взглядом песчаный холм, который несся на призыв нового била.
Джессика вышла следом и вслушалась в далекие удары: бом… бом… бом… бом… бом…
Звук прекратился.
Поль нащупал губами трубку влагоджари и отхлебнул восстановленной воды.
Джессика пыталась понять, что он делает, но ее мозг ничего не воспринимал от усталости и пережитого страха.
— Ты уверен, что он ушел? — прошептала она.
— Кто-то его позвал, — сказал Поль. — Вольнаибы.
Она почувствовала, что начинает приходить в себя.
— Он был такой огромный!
— Не больше того, который заглотил наш махолет.
— Почему ты решил, что это вольнаибы?
— Било — это их изобретение.
— Чего ради они будут помогать нам?
— Может, они нам и не помогали. Может, они просто подзывали червя.
— Зачем?
Ответ лежал где-то у самой границы его восприятия, но появляться отказывался. В мозгу возникло смутное представление о том, для чего используются телескопические штыри с крючком на конце — «крюки управления».
— Зачем им подзывать червя? — повторила Джессика.
Страх неровным дыханием коснулся его рассудка, и Поль заставил себя отвернуться от матери и посмотреть вверх на утес.
— Хорошо бы нам отыскать дорогу наверх, пока не наступил день, — он указал направление рукой. — Помнишь, мы пробегали мимо колышков? Вот еще такие же.
Она взглянула туда и увидела обглоданные ветром палки, которые прятались в тени узкого карниза. Карниз вился вдоль утеса и заканчивался в расщелине высоко над их головами.
— Они указывают дорогу наверх, — продолжал Поль. Он встряхнул плечами, поправляя рюкзак, подошел к карнизу и начал карабкаться вверх.
Джессика подождала секунду — отдыхая, собираясь с силами, и затем двинулась за сыном.
Они карабкались все выше, следуя вдоль колышков, пока наконец карниз не превратился в узкий каменный выступ у самого входа в темную расщелину.
Поль пригнул голову и попытался что-нибудь разглядеть в темноте. Ступнями он чувствовал, как ненадежна эта узкая опора, но из предосторожности заставил себя помедлить на карнизе. В глубине скалы ничего не было видно — сплошной мрак. Трещина уходила куда-то далеко, наверху она была открыта звездам. Поль напряженно вслушивался, но слух его улавливал только то, что ожидал услышать — шелест песчинок, жужжание насекомых, легкое топотание ночного зверька. Он осторожно опустил ногу во тьму и ощутил под привычным песком твердый камень. Медленно перенес вперед другую ногу и подал знак матери. Потом ухватил ее за свободно свисающую полу джуббы и втянул за собой.
Они посмотрели на звезды, которые словно покоились на каменной гряде по обе стороны расщелины. Поль едва различал стоящую рядом с ним мать — она казалась туманным серым силуэтом.
— Эх, зажечь бы фонарик, — прошептал он.
— Кроме глаз у нас есть и другие органы чувств, — ответила Джессика.
Поль продвинул ногу вперед, перенес на нее вес, попробовал шагнуть дальше и наткнулся на препятствие. Слегка согнув другую ногу в колене, он нащупал ступеньку и медленно поднялся на нее. Потом протянул руку назад, коснулся руки матери и слегка дернул ее за рукав — следуй за мной.
Еще ступенька.
— Я думаю, они ведут на вершину, — прошептал он.
Ступени невысокие и ровные, подумала Джессика. Без сомнения, дело человеческих рук. Она углублялась в темноту вместе с Полем, нащупывая ступеньки ногами. Скальный коридор становился все уже, и Джессика почти что касалась плечами стен. Ступеньки закончились на просторном уступе, метров двадцати длиной. С идеально ровной площадки открывался вид на плоскую долину, залитую звездным светом.
Поль спустился к краю равнины и прошептал:
— Красота-то какая!
Джессика остановилась в шаге от него и молча смотрела, в душе соглашаясь с сыном.
Несмотря на усталость, на то, что носовые фильтры, ремни и регулировки защитного костюма натирали и раздражали кожу, несмотря на жгучее желание дать измученному телу отдых, красота долины глубоко поразила ее и заставила замереть в немом восхищении.
— Как в сказке, — пробормотал Поль.
Она кивнула.
Перед ней возник растительный мир, которому не было видно конца: кусты, кактусы, пучки травы — все это трепетало в лунном свете. Склоны гор слева были темными, справа — замороженными лунным серебром.
— Похоже, здесь могут быть вольнаибы, — сказал Поль.
— Если столько растений оказались способны выжить в пустыне, здесь обязательно должны быть люди, — согласилась Джессика. Она вытащила затычку из кармана влагоуловителя и отхлебнула воды. Теплая, чуть кисловатая жидкость смочила горло. Про себя Джессика отметила, насколько это ее освежило. Она вставила затычку на место, и та скрипнула по тут же налипшим песчинкам.
Какое-то движение в долине, внизу и справа, привлекло внимание Поля. Он вгляделся в дымовые кусты, в траву на границе освещенного луной песка — там прыгали маленькие, юркие существа.
— Мыши! — воскликнул он.
Скок-скок-скок! — зверьки то прятались в тень, то снова появлялись.
Что-то беззвучно пролетело мимо них и упало в мышиную стайку. Раздался тоненький писк, хлопанье крыльев, и призрачная серая птица поднялась и полетела через равнину с маленькой темной тенью в когтях.
Такое предупреждение нам очень кстати, подумала Джессика.
Поль продолжал всматриваться вдаль. Он потянул ноздрями воздух и почувствовал, как густой бархатный запах укропа заполняет ночь. Он воспринял хищную птицу как символ самой пустыни. Благодаря ей в долине стало так невыразимо тихо, что, казалось, он слышал, как звучит, протекая сквозь высокие сагуаро и масляные кусты, голубовато-белый, молочный лунный свет. И это пение света показалось ему более прекрасным, более значительным, чем любая другая музыка во Вселенной.
— Нам следовало бы подыскать место для лагеря, — сказал Поль. — Завтра попытаемся найти вольнаибов, которые…
— Незваные пришельцы обычно жалеют, когда встречаются с вольнаибами!
Грубый мужской голос перебил Поля на полуслове и взорвал тишину. Он раздавался откуда-то сверху и справа.
— Не стоит бежать, пришельцы, — прогремел голос, когда Поль дернулся, чтобы укрыться в расщелине. — Вы только понапрасну израсходуете воду вашего тела.
Мы нужны им из-за нашей воды! догадалась Джессика. Ее мышцы сразу побороли усталость и моментально приготовились действовать. Она уточнила место, откуда шел голос, и подумала: Надо же, подошел совершенно бесшумно. Я ничего не слышала! Она сообразила, что обладатель таинственного голоса производил мало шума, подражая естественным звукам пустыни.
Поль, меньше, чем мать, приученный реагировать на опасность, пожалел, что растерялся и попытался бежать и его действия на мгновение подчинились чувству страха. Он заставил себя вспомнить уроки матери: расслабиться, на мгновение от всего отключиться, а потом, как бичом, хлестнуть все свои мышцы, заставить их слушаться любого приказа.
Тем не менее он чувствовал, что узенький обруч страха еще не вытеснен из сознания, и знал почему. Причиной было то самое слепое время, в котором он не видел будущего… Тут-то они и попались диким вольнаибам, которых интересовала только вода, скрытая в их неприкрытых щитами телах.
~ ~ ~
…Из этого следует, что религиозная адаптация вольнаибов стала источником того, что мы сейчас называем Столпами Вселенной, и ее жрецы, квизар тафвиды, живут среди нас, преисполненные мудрости и дара пророчества. Они принесли нам с Аракиса чудесный мистический сплав красоты и глубокомыслия. Эта возвышенная музыка, основанная на древних формах, потрясает мощью вновь пробуждающейся жизни. Кто из нас слышал и не был глубоко тронут Гимном Древнего Человека?
Я шагал и шагал сквозь пустыню,
Где маячил мираж, словно призрак.
Я опасностей жаждал и славы,
К горизонтам стремясь аль-Кулаба.
На меня там охотилось время,
Громоздя глыбы дней, словно скалы.
Воробьи надо мною кружились,
Вслед за мною тащились шакалы.
Воробьи — птички легкого детства —
В моей юности были со мною.
Стайки птиц вьют во мне свои гнезда:
В моей памяти и в моем сердце…
…Из этого следует, что религиозная адаптация вольнаибов стала источником того, что мы сейчас называем Столпами Вселенной, и ее жрецы, квизар тафвиды, живут среди нас, преисполненные мудрости и дара пророчества. Они принесли нам с Аракиса чудесный мистический сплав красоты и глубокомыслия. Эта возвышенная музыка, основанная на древних формах, потрясает мощью вновь пробуждающейся жизни. Кто из нас слышал и не был глубоко тронут Гимном Древнего Человека?
Я шагал и шагал сквозь пустыню,
Где маячил мираж, словно призрак.
Я опасностей жаждал и славы,
К горизонтам стремясь аль-Кулаба.
На меня там охотилось время,
Громоздя глыбы дней, словно скалы.
Воробьи надо мною кружились,
Вслед за мною тащились шакалы.
Воробьи — птички легкого детства —
В моей юности были со мною.
Стайки птиц вьют во мне свои гнезда:
В моей памяти и в моем сердце…
Человек вскарабкался на вершину дюны. Он казался одинокой пылинкой в ослепительных лучах полуденного солнца. Одет он был в лохмотья — все, что осталось от разодранного плаща-джуббы, и горячие лучи обжигали чуть прикрытую лохмотьями кожу. Вместо вырванного с мясом капюшона человек соорудил из обрывков ткани нечто вроде тюрбана. Из-под него торчали лохмы песочного цвета волос — таких же, как клочковатая борода и густые брови. Под глазами — синими, без белков — и ниже, во всю щеку, темнели кровоподтеки. Усы и борода были примяты — это оставила свой след трубка влагосборника защитного костюма-влагоджари.
Посередине песчаного гребня человек замер. Руки свесились вниз, по склонам. На спине, руках и ногах запеклась кровь. К ранам прилипли лепешки желто-зеленого песка. Он медленно подтянул руки к телу, оперся на них и встал, покачиваясь. Даже теперь, когда он был в столь беспомощном состоянии, было заметно, что когда-то его движения были точными и уверенными.
— Я — Лит-Каинз, — сказал он, обращаясь к пустынному горизонту, и его голос прозвучал как грубая пародия на былую силу и уверенность. — Я — планетолог Его Величества Императора, — прошептал человек, — планетарный эколог Аракиса. Я — управляющий этой землей.
Он споткнулся и упал набок на запекшийся песок. Пальцы проскребли по склону дюны.
Я — управляющий этого песка, подумал он.
Он понимал, что почти бредит, что на самом деле ему следовало бы зарыться поглубже в песок, докопаться до относительно прохладного нижнего слоя и спрятаться там. Но он чувствовал сладковатый с гнильцой запах брожения предпряной массы — она наверняка залегала где-то под этими дюнами. Он понимал опасность лучше любого вольнаиба — если запах такой сильный, что проникает сквозь песок, значит, давление газов в кармане скалы достигло критического значения и вот-вот произойдет взрыв. Он должен убраться отсюда как можно скорее.
Его пальцы снова зашевелились и попытались проскрести по слежавшемуся песку.
Мозг пронзила мысль — ясная и отчетливая: Настоящее богатство этой планеты — ее земля. Мы должны постараться заложить основу цивилизации — земледелие.
Ему пришло в голову, что мозг, много лет приученный думать в одном направлении, не в состоянии свернуть с накатанной колеи. Харконненские солдаты бросили его здесь без воды и влагоджари, рассчитывая, что если не пустыня, так песчаный червь прикончит его. Они нашли это даже забавным — оставить планетолога на растерзание его же планете.
Убивать вольнаибов всегда было для Харконненов непростым делом, думал он. Мы не так-то легко умираем. А мне, пожалуй, скоро конец… Мне скоро конец… но я не могу перестать быть планетологом.
— Главное в экологии — уметь предвидеть последствия.
Голос заставил его вздрогнуть. Он знал, чей это голос, и знал, что его обладатель мертв. Голос принадлежал его отцу, который был здесь планетологом до него. Отец умер давным-давно, его убили в одной из пещер Гипсовой Долины.
— Ничего не скажешь, сынок, попал ты в переплет, — сказал отец. — Тебе следовало бы обдумать все последствия, прежде чем помогать сыну герцога.
Я брежу, подумал Каинз.
Казалось, что голос доносится справа. Царапая лицо о песок, Каинз повернул голову — ничего, только плавные извивы дюн, над которыми в палящих лучах солнца плясало призрачное марево.
— Чем больше жизни содержит система, тем больше в ней экологических ниш для жизни, — продолжал отец. Голос теперь раздавался слева, даже сзади.
Зачем он ходит кругами? спрашивал себя Каинз. Не хочет, чтобы я его видел?
— Жизнь улучшает возможности окружающей среды по поддержанию жизни. Жизнь делает более доступными необходимые питательные вещества. Благодаря ей из-за мощного химического взаимодействия между организмами происходит связывание энергии в системе.
Чего это он заладил одно и то же? Я знал это еще в десять лет.
Коршуны, пожиратели падали, самые хищные твари в этой пустыне, начали кружить над ним. Каинз увидел, как тень пробежала по его руке, и заставил себя вытянуть шею и приподнять голову. Птицы — неясные темные точки на серебристо-синем небе — парили высоко над ним.
— Мы любим обобщать, — говорил отец. — А общепланетарные проблемы невозможно вычертить как схему — по линеечке. Планетология — наука, в которой все нужно подгонять, согласовывать.
Что он пытается мне втолковать? ломал голову Каинз. Я что, проглядел какие-то последствия?
Его щека снова прижалась к горячему песку, и он почувствовал подмешанный к аромату предпряной массы запах раскаленной скалы. Где-то в уголке сознания сформировалась мысль: Надо мной кружат пожиратели падали, Может, кто-нибудь из моих вольнаибов заметит их и придет выяснить, в чем дело.
— Самым главным инструментом планетолога являются живые люди. Нужно насаждать среди людей основы экологической грамотности. Вот почему я и разработал совершенно новые принципы ведения экологической документации.
Он повторяет все, что говорил мне, когда я был еще маленьким. Его начало знобить, и снова из уголка сознания пришла мысль: Солнце стоит прямо над головой. У тебя нет влагоджари, и ты перегрелся. Солнце выжигает влагу из твоего тела.
Пальцы бессильно заскребли по песку.
Они не оставили мне даже влагоджари!
— Наличие влаги в воздухе замедляет испарение из человеческого тела, — прозвучал голос отца.
Почему он так настойчиво повторяет мне азбучные истины? недоумевал Каинз.
Он постарался подумать о влаге, присутствующей в воздухе, о поросших травой дюнах… об открытой воде, о длинном канале, несущем воду через пустыню, о деревьях, которые выросли по его берегам… Он никогда не видел воду под открытым небом — только на иллюстрациях в книгах. Открытая вода… ирригационные системы… Чтобы оросить один гектар земель в период интенсивного роста растений, требуется пять тысяч кубометров воды, вспомнил он.
— Нашей первоочередной задачей на Аракисе, — вещал отец, — будет создание степей. Мы начнем с самых неприхотливых трав. Когда мы задержим влагу в степях, можно будет переходить к лесам, потом — к созданию открытых водоемов. Сначала небольших — они будут располагаться в соответствии с преимущественными направлениями ветра. Мы выставим целые ряды атмосферных систем-влагоуловителей, чтобы перехватить воздушные потоки. Мы должны создать настоящий сирокко — влажный ветер, но и тогда мы не сможем обойтись без воздушных ловушек.
Как всегда, он читает мне лекции. Почему он никак не заткнется, неужели не видит, что я умираю?
— Ты умрешь, — продолжал отец, — если не сможешь отползти с газового пузыря, который сейчас формируется глубоко внизу. Он расположен как раз под тобой, и ты это знаешь. Ты прекрасно чувствуешь запах предпряной массы. И знаешь, что творилки уже начали выдавливать в нее воду.
Мысль о том, что под ним вода, сводила с ума. Он отчетливо представил себе воду — закупоренную в полости скалы кожистыми телами творилок: крохотных существ, полуживотных-полурастений. И прохладная струйка воды — прозрачной, свежей, чистой — уже начала просачиваться в…
В то, что должно превратиться в пряности!
Он вздохнул и почувствовал ноздрями сладковатую гниль. Запах стал гораздо сильнее.
Каинз подтянул к себе колени и услышал, как гортанно крикнула птица и захлопали крылья.
Это пряная пустыня, подумал он. Здесь даже днем поблизости могут быть вольнаибы. Они наверняка увидят птиц и придут.
— Постоянная смена места жительства — непременная черта животной жизни. И для кочевых народов это столь же необходимо. Кочевые пути определяются физическими потребностями в воде, пище, минеральных веществах. Мы обязаны следить за их перемещениями и подчинять их нашим требованиям.
— Старик, я прошу тебя, заткнись, — прошептал Каинз.
— Мы должны постараться проделать с Аракисом то, что никто никогда не пытался проделать с целой планетой. Мы должны использовать человека в качестве движущей силы экологического процесса, мы должны привязать формы жизни к ландшафту: здесь — растения, там — животные, а вон там — люди. Благодаря этому мы сможем преобразить круговорот воды, сможем формировать природу.
— Заткнись! — прохрипел Каинз.
— Именно изучение кочевых путей подтолкнуло нас к прослеживанию взаимосвязи между червями и пряностями.
Червь! У Каинза вновь пробудилась надежда. Творило обязательно приходит туда, где взрываются газовые пузыри. Но где мне взять крюки управления? Мне не оседлать огромное творило без крючьев…
Он почувствовал, что очередное разочарование высосало из него остаток сил. Вода так близко — всего в ста метрах под ним, червь придет — наверняка придет, но воспользоваться этим, вытащить червя на поверхность не удастся.
Каинз дернулся было вперед, но у него не хватило сил выбраться из неглубокой ямки, которую продавило в песке его тело. Он снова почувствовал горячий песок под левой щекой, но ощущение было уже неясным и смутным.
— Природа Аракиса выстраивает сама себя в соответствии с эволюцией естественных форм жизни, — не умолкал отец. — Как странно, что никого не удивило почти идеальное соотношение азота, кислорода и углекислого газа на Аракисе при полном отсутствии растительного покрова, и только очень немногие догадались связать это с пряностями. Казалось бы, энергетика планеты у всех на виду — смотри и соображай: энергообмен налицо, хоть и очень вялотекущий. В нем есть какой-то пробел. Значит, что-то должно заполнять этот пробел. Наука всегда была совокупностью понятий, кажущихся совершенно очевидными, после того как их объяснят. Я знал, что творилки существуют, еще задолго до того, как в первый раз их увидел.
— Хватит поучать меня, папа, — прошептал Каинз.
На песок, рядом с его выброшенной вперед рукой, сел коршун. Каинз увидел, как он сложил крылья, поднял голову и уставился на человека. Чтобы прикрикнуть на птицу, ему потребовалось напрячь все свои силы. Коршун отпрыгнул чуть в сторону, но глаз не отвел.
— Человек и продукты его деятельности всегда были болезненной опухолью на поверхности освоенных им планет. Естественное стремление природы — побороть болезнь, избавиться от опухоли, попытаться преобразить ее и включить в общую систему.
Коршун опустил голову, расправил крылья и снова сложил их. Его внимание привлекала теперь вытянутая вперед рука.
Каинз понял, что у него нет сил крикнуть еще раз.
— Вечные принципы беспощадного грабежа и мародерства не сработали здесь, на Аракисе. Нельзя безнаказанно хватать то, что тебе нужно, не задумываясь о будущих поколениях. Взгляды на экономику и политику определяются ресурсами планеты. Мы сформулировали наши взгляды, и наши задачи сделались очевидны.
Никогда он не мог обойтись без поучений, подумал Каинз. Поучения, поучения, бесконечные поучения.
Коршун подпрыгнул поближе к его руке, наклонил голову сначала на один бок, потом на другой, изучая лежащую перед ним плоть.
— Аракис — планета, приспособленная для одного вида растительности, — говорил отец. — Одного вида. Он является опорой правящего класса, живущего так, как жили все правящие классы до него: подминая под себя животную массу полурабов, которые довольствуются остатками с господского стола. На этих-то полурабов и на то, что им бросают хозяева, мы и должны обратить наше внимание. Это вопросы гораздо более важные, чем принято обычно считать.
— Плевать я хотел на тебя, папа, — прошептал Каинз. — Пошел вон.
И подумал: Кто-нибудь из моих вольнаибов обязательно должен быть поблизости. Не может быть, чтобы они не видели птиц надо мной. Они придут разузнать, не связано ли это с чьей-то влагой.
— Население Аракиса узнает, что мы стараемся напоить планету водой. У большинства из них, разумеется, возникнет почти мистическое представление о том, как мы сделаем это. Большинство не разбирается в тонкостях человеческих взаимоотношений. Возможно, они даже решат, что мы доставим воду с какой-то другой планеты. Пусть думают что угодно, главное — чтобы они верили в нас.
Я еще минуточку полежу, а потом встану и скажу все, что я о нем думаю. Стоит тут и поучает меня, вместо того чтоб помочь.
Птица подскочила поближе к руке. Еще две спланировали на песок и сели позади нее.
— Религия и закон должны значить для наших людей одно и то же. Любое неповиновение будет считаться грехом и наказываться как преступление против религии. Это принесет двойную выгоду — люди станут дисциплинированнее и храбрее. Мы сможем полагаться не на отдельных смельчаков, а на отвагу всего народа.
Где ты, мой народ, сейчас, когда я так нуждаюсь в тебе? подумал Каинз. Он собрал последние силы, шевельнул рукой и на несколько сантиметров придвинул ее к коршуну. Тот отпрыгнул назад к своим товарищам. Все птицы изготовились для полета.
— Мы построим наши планы в соответствии с естественным ритмом жизни. Жизнь планеты — явление очень сложное, все в нем взаимно переплетается. Первые изменения в растительном и животном мире определятся грубой физической силой, которой будем управлять мы. А когда процесс определится, нам придется расширить сферу нашего влияния, придется иметь дело со всей природой. Но помни, что нам достаточно управлять тремя процентами всего энергетического комплекса — только тремя процентами — и мы сможем создать полностью самодостаточную систему.
Почему ты не хочешь мне помочь? Каждый раз одно и то же: ты меня подводишь именно тогда, когда я больше всего нуждаюсь в тебе. Каинз хотел повернуть голову и посмотреть туда, откуда доносился голос отца, чтобы испепелить взглядом старого зануду. Но мышцы отказались повиноваться ему.
Он увидел, что настойчивая птица снова оказалась рядом с ним. Коршун осторожно приблизился к его руке, пока остальные птицы с насмешливым безразличием наблюдали за ним. Всего один шажок отделял теперь хищника от бессильно скрюченных пальцев.
Мозг Каинза озарило прозрение. Совершенно неожиданно он увидел, что Аракис может ожидать совсем иная судьба, о которой его отец и не подозревал. На него нахлынуло отчетливое понимание иных, новых возможностей.
— Нет ничего страшнее для твоего народа, чем оказаться в руках Героя, — сказал отец.
Читает мои мысли! Ладно … пусть.
Во все поселения-сичи уже посланы гонцы. Их уже не остановишь. Если сын герцога остался в живых, они найдут его и спасут, как я приказал. Женщину, его мать, они, может быть, и раскусят, но мальчишку теперь будут беречь как зеницу ока.
Коршун скакнул в последний раз и оказался у самой руки. Он наклонил маленькую головку, изучая беспомощную плоть. Вдруг он вскинулся, вытянулся в струну и пронзительно, гортанно крикнул. Потом подпрыгнул в воздух и взмыл вверх. Его товарищи последовали за ним.
Пришли! подумал Каинз. Мои вольнаибы нашли меня!
Потом он услышал, как заурчал песок.
Любой вольнаиб знал этот звук, отличал его от подземного скрежета песчаных червей, выделял в массе звуков, которые сопровождали жизнь пустыни. Где-то под ним предпряная масса уже вобрала в себя достаточное количество воды и органических веществ из крохотных телец творилок, и теперь ее неудержимый рост достиг критической стадии. Сейчас глубоко внизу формируется огромный пузырь двуокиси углерода и, раздвигая песок, поднимается вверх. В эпицентре чудовищного взрыва закипит пыль, и все, что лежит на поверхности, поменяется местами с тем, что вызревало внутри.
Над головой кружили и орали перепуганные коршуны. Они знали, что происходит. Любой житель пустыни знал.
И я тоже житель пустыни. Ты меня видишь, отец? Я — житель пустыни.
Он почувствовал, как пузырь поднимает его, лопается, как он проваливается в воронку бешено крутящейся пыли, которая затягивает его вниз, в прохладную тьму. На какое-то мгновение ощущение влажной прохлады показалось блаженным облегчением. Потом, когда его собственная планета убивала его, до Каинза вдруг дошло, что и отец, и все другие ученые ошибались — что самые главные принципы, по которым живет Вселенная, — непредсказуемость и случайность.
Даже коршуны знали об этом.
~ ~ ~
Пророчество и предвидение — кто может утверждать, истинны они или ложны, когда речь идет о вопросах, на которые нет ответов? Задумайтесь о том, в какой степени «волнообразное ясновидение» (так называл свой провидческий дар Муад-Диб) — это реальность и в какой степени будущее формируется самим пророком в соответствии с его прорицанием? Из каких тончайших нитей сплетается ткань пророчества? Знает ли пророк будущее, или он просто видит слабые стороны людей, их ошибки, промахи — те мелкие трещинки, куда он может вклинить свой замысел или точное, меткое слово — подобно ювелиру, который одним ударом ножа раскалывает алмазы в нужном ему направлении?
Пророчество и предвидение — кто может утверждать, истинны они или ложны, когда речь идет о вопросах, на которые нет ответов? Задумайтесь о том, в какой степени «волнообразное ясновидение» (так называл свой провидческий дар Муад-Диб) — это реальность и в какой степени будущее формируется самим пророком в соответствии с его прорицанием? Из каких тончайших нитей сплетается ткань пророчества? Знает ли пророк будущее, или он просто видит слабые стороны людей, их ошибки, промахи — те мелкие трещинки, куда он может вклинить свой замысел или точное, меткое слово — подобно ювелиру, который одним ударом ножа раскалывает алмазы в нужном ему направлении?
— Бери их воду! — взорвал ночь еще один мужской голос.
Поль поборол страх и искоса глянул на мать. По мельчайшим признакам, которым его так долго учили, он увидел, что она приготовилась к бою, что все ее мышцы напряглись в ожидании.
— К сожалению, нам придется прикончить вас на месте — мы не можем терять время, — сказал голос над ними.
Это тот, кто первый с нами заговорил, подумала Джессика. Значит, их здесь по крайней мере двое — один справа, другой слева.
— Сигнора хробоса шукарес хин манге ла рчагавас дой ми камавас на беспас рас хробас!
Это снова кричал тот, что справа.
Его слова показались Полю абракадаброй, но Джессика, благодаря бен-джессеритской выучке, распознала язык. Человек над ними говорил на чакобса, одном из древних охотничьих наречий, и говорил он, что, может быть, как раз этих чужеземцев они и разыскивают.
Стало неожиданно тихо, в наступившей тишине из-за скал выкатилось на небо круглое колесо — вторая луна, и вся долина осветилась призрачным голубоватым светом.
Со стороны выпукло вырисовавшихся скал послышались шорохи: сверху, справа, слева… Показались темные контуры, и вдруг сразу десятки человек вынырнули из теней.
Целая армия! У Поля защемило сердце.
Высокий мужчина, закутанный в бурнус, шагнул вперед и встал перед Джессикой. Его маска-фильтр была сдвинута на сторону — чтобы не мешала говорить. Матовый лунный свет позволял разглядеть окладистую бороду, но лицо и глаза скрывались под капюшоном.
— Кто встретился на нашем пути — джины, или люди? — спросил он.
Джессике послышалась легкая ирония в его голосе, и это позволило ей предположить, что они могут на что-то надеяться. Голос принадлежал человеку, привыкшему командовать, — тот самый голос, который обрушился на них из ночной тишины.
— Люди, люди, — отозвался его невидимый собеседник.
Джессика не увидела, а скорее представила себе нож, спрятанный в складках его джуббы. И очень пожалела, что у них с Полем нет щитов.
— Вы что, говорить не умеете? — спросил высокий.
Джессика царственно выпрямилась и заговорила с аристократическим небрежением, стараясь выглядеть как можно величественнее. К сожалению, у нее было еще недостаточно информации, чтобы точно классифицировать культурный уровень и все слабости говорившего.
— Кто вы, что как воры напали на нас в темноте?
Затененное капюшоном лицо сразу же напряглось, но затем постепенно расслабилось. Это говорило о многом — человек в бурнусе хорошо владел собой.
Поль чуть отодвинулся от матери, чтобы обеспечить себе свободу перемещения и заставить нападающих разделиться.
В ответ на движение Поля человек слегка повернул голову, подставив часть лица лунному свету. Джессика увидела острый нос, сверкнувший глаз — темный, совершенно темный, без намека на белок, массивный лоб и топорщащиеся усы.
— Детеныш вроде похож, — произнес он. — Если вы спасаетесь от Харконненов, то, возможно, вас примут здесь как друзей. Что скажешь, мальчик?
Самые разные версии пронеслись в мозгу Поля: Правда? Ловушка? Решать нужно было немедленно.
— Чего ради вы будете принимать тех, кто спасается от Харконненов?
— А, ребенок, который говорит и думает как мужчина. Ну что ж, мой юный вали, я тот, кто не платит долга воды Харконненам. Потому-то я и могу принимать тех, кого они преследуют.
Он знает, кто мы. По его тону понятно, что он чего-то недоговаривает.
— Я — Стилгар, вольнаиб. Может, теперь ты перестанешь таиться, мальчик?
Да, тот самый голос, подумал Поль. И он вспомнил военный совет и человека, пришедшего за телом убитого Харконненами друга.
— Я знаю тебя, Стилгар. Я был вместе с отцом на совете, когда ты пришел за водой одного из своих. Ты ушел тогда с одним из наших людей, Дунканом Айдахо, — обмен друзьями.
— Ваш Айдахо нас бросил. И вернулся к своему герцогу.
Джессика уловила легкое презрение в голосе Стилгара и приготовилась к нападению.
Из-за. скалы над ними раздался голос:
— Мы попусту тратим здесь время, Стилгар.
— Это сын герцога, — рявкнул в ответ человек в бурнусе. — Это и есть тот самый, кого Лит приказал нам найти.
— Да он же еще молокосос…
— Герцог был настоящим мужчиной, а этот мальчик знает, как пользоваться пружинным билом. Он не побоялся перейти дорогу шай-хулуду.
Джессика поняла, что ей в разговоре не придается никакого значения. Похоже, ей приговор уже вынесен.
— У нас нет времени проводить испытание, — запротестовал голос сверху.
— А вдруг он окажется Лизан аль-Гаибом? — резко возразил Стилгар.
Он ждет исполнения предсказания! догадалась Джессика.
— А женщина? — продолжал настаивать голос.
Джессика снова изготовилась к защите. В невидимом голосе звучала смерть.
— Женщина тоже, — отрезал Стилгар. — И ее вода.
— Тебе известен закон. Тот, кто не умеет жить в пустыне…
— Успокойся. Времена переменились.
— Это что, тоже Лит приказал?
— Ты слышал голос чилаги, Джамис. Зачем ты давишь на меня?
Чилага! Теперь Джессика все поняла: на языке ильма и фикха чилага значит летучая мышь, маленькое крылатое млекопитающее. Голос чилаги — так вот как они получили приказ отыскать Поля и ее!
— Я просто напоминаю тебе про твой долг, друг Стилгар, — прозвучал голос сверху.
— Мой долг — заботиться, чтобы наш род был сильным. Это мой единственный долг. И я не нуждаюсь в том, чтобы кто-нибудь мне о нем напоминал. Меня интересует этот мальчик-мужчина. Смотри, какой он мясистый! Он жил там, где много воды. Он жил далеко отсюда, под другим солнцем. У него нет глаз айбада. И тем не менее он ни словами, ни делами не похож на слабосильных людей из долин. Ни он, ни его отец. Как такое возможно?
— Мы не можем стоять и препираться здесь целую ночь. Если патруль…
— Я не хочу повторять тебе еще раз, Джамис, чтобы ты успокоился, — отрезал Стилгар.
Человек наверху замолчал, но Джессика слышала, как он двинулся вперед, перепрыгнул через расщелину и начал осторожно спускаться в долину слева от них.
— Голос чилаги сказал, что нам было бы полезно спасти вас обоих. Я вижу, что этот мальчик-мужчина может нам пригодиться: он молод и в состоянии выучиться. Но что нам в тебе, женщина? — Стилгар в упор посмотрел на Джессику.
Я классифицировала его голос и тип. Теперь я Могла бы управлять им с помощью Голоса, но… он сильный человек — возможно, для нас лучше не притуплять его разум, а предоставить ему полную свободу действий. Ладно, там будет видно…
— Я — мать этого мальчика. Его сила, которой вы так восхищаетесь, в какой-то мере результат моей выучки.
— Сила женщины может быть безгранична, — ответил Стилгар. — Это, несомненно, справедливо для Преподобной Матери. Ты не Преподобная Мать?
Джессика мгновенно обдумывала соблазнительные выгоды своего ответа, но потом честно призналась:
— Нет.
— Ты обучена правилам жизни в пустыне?
— Нет, но многие считают мою выучку весьма ценной.
— У нас свои представления о ценности.
— Каждый человек вправе иметь собственное мнение.
— Хорошо, что ты это понимаешь. Видишь ли, женщина, мы не можем сейчас терять время, чтобы проверить тебя. Нам не хотелось бы подставлять себя под удар из-за твоей тени. Я возьму мальчика-мужчину, твоего сына, и обеспечу ему неприкосновенность и покровительство в своем сиче. Но ты, женщина… не подумай, что я имею что-то против тебя лично — но существует закон, Ист-исла, и он превыше всего. Понятно?
Поль вышел на полшага вперед:
— О чем это ты говоришь?
Стилгар мельком взглянул на него и снова обратился к Джессике:
— Поскольку ты не всосала правила жизни в пустыни с молоком матери, ты можешь обречь целый род на гибель. Таков закон, мы не можем волочить за собой бесполезную…
Вначале могло показаться, что Джессика теряет сознание — она вдруг стала мешком оседать на землю. Обморок от испуга — это вполне естественно для слабого пришельца из другого мира, поэтому реакция ее собеседника была несколько замедленной. Джессике потребовалось всего одно мгновение, чтобы распознать опасность — в незнакомой обстановке опасность тоже всегда облекается в незнакомые формы. Она начала падать, когда увидела, как приподнимается правое плечо Стилгара, чтобы извлечь спрятанное в складках плаща оружие. Резкий разворот, всплеск гибких рук, мелькание взметнувшейся джуббы — и вот она уже стоит спиной к скале, прикрывая себя беспомощным бородатым великаном.
При первом же движении матери Поль отступил на два шага назад. Когда она перешла в атаку, он сразу нырнул в тень. На его пути возник еще один бородатый человек — он стоял в боевой стойке: ноги чуть согнуты, в руке блестит металл. Резким выпадом Поль ударил бородача под дых, рубанул его ладонью по шее и, пока тот падал, выхватил у него оружие.
В следующую секунду Поль уже скрылся в темноте. Он карабкался вверх по скале, заткнув захваченный трофей за пояс. Несмотря на незнакомую форму, Поль понял, что это такое — маульный дротомет. Что ж, это многое объясняло, по крайней мере ясно, почему на Аракисе не используются силовые щиты.
Они сейчас заняты только матерью и этим бродягой Стилгаром. С ним она запросто справится. Я должен занять безопасную, выгодную позицию, откуда смогу угрожать им и дать ей возможность бежать.
Снизу донеслось щелканье пружин и пронзительный свист — в скалы вокруг него посыпались дроты. Один из них проткнул его плащ. Поль укрылся за каменным выступом, нашел узкую вертикальную щель и, упираясь спиной в одну ее стенку, а ногами в другую, начал бесшумно подниматься вверх.
Внизу взревел Стилгар, и его голос гулко отдавался в скалах:
— Назад, сукины дети! Если вы подойдете ближе, она мне голову оторвет!
Из долины донесся голос:
— Мальчишка удрал, Стилгар. Что нам…
— Конечно, удрал, тараканье отродье, если у вас песок вместо мозгов! О-о-ох, полегче, ты, тетка!
— Прикажи им прекратить охотиться за моим сыном, — сказала Джессика.
— Да они уже прекратили, женщина. Он удрал, как ты и хотела. О, великие подземные боги! Почему же ты не сказала, что тебе ведомы тайные приемы великих воинов?
— Прикажи своим людям отступить. Пусть спустятся в долину так, чтобы я могла их видеть. И не советую хитрить, я знаю, сколько их там у тебя.
Про себя она подумала: Сейчас самый ответственный момент. Но если он в самом деле не глупее, чем я о нем думала, у нас есть шанс.
Поль короткими шажками поднимался наверх. Наконец справа он нащупал узкий карниз, на котором мог отдохнуть и глянуть вниз. Оттуда снова донесся голос Стилгара:
— А если я откажусь? Как ты смеешь… А-а-а! Ох, ладно, женщина, ладно. С этой минуты мы больше не причиним тебе вреда. Великие боги! Если ты умеешь так обращаться с самым сильным мужчиной, то ты для нас в десять раз ценнее твоей воды!
Теперь устроим проверку здравого смысла, решила Джессика. Она обратилась к Стилгару: — Ты спрашивал про Лизан аль-Гаиба.
— Возможно, вы те самые люди, про которых рассказывает легенда, — ответил он. — Но я поверю в это только после того, как вы пройдете испытание. Все, что я знаю пока, — то, что вы пришли сюда вместе со своим придурковатым герцогом… ай-ай-яй, женщина! Ты меня убьешь! Он был уважаемым и отважным человеком, но лезть в ловушку к Харконненам было очень глупо…
Молчание.
Через некоторое время Джессика ответила:
— У него не было выбора. Но сейчас мы не будем спорить об этом. Да, скажи-ка своему парню, вон там, за кустом, чтобы он перестал в меня целиться, а не то я все-таки избавлю мир сначала от тебя, а потом возьмусь за него.
— Эй, ты! — заорал Стилгар. — Делай, что она сказала!
— Но…
— Делай, что тебе приказано, ты, скотина с мордой червя, дерьмо крысиное! Живо, а не то я помогу ей с тобой разобраться! Ты что, не видишь, как нам нужна эта женщина?
Человек, который скрючившись сидел за кустом, выпрямился и опустил дрот.
— Он повиновался, — сказал Джессике Стилгар.
— Теперь постарайся как следует растолковать своим людям, чего ты от меня хочешь. Я не хочу, чтобы кто-нибудь по молодости, по глупости поступил по-своему.
— Когда нам приходится пробираться в города и деревни, мы скрываем свое происхождение и стараемся смешаться с жителями долин и холмов. Мы не берем с собой оружия, потому что ай-клинок для нас свят. Но ты, женщина, владеешь тайным искусством битвы. Мы слышали о нем, но большинство считает, что это басни. Когда люди увидят это своими глазами, они перестанут сомневаться. Ты смогла справиться с вооруженным вольнаибом. Такое оружие не обнаружишь ни при каком обыске!
Стилгар смолк, и в долине началось перешептывание.
— И если я соглашусь научить вас… тайному искусству?
— Мое покровительство будет защитой тебе и твоему сыну.
— А почему мы должны верить тебе на слово?
Голос Стилгара утратил спокойную, рассудительную интонацию, и в нем послышалась горечь:
— Женщина, у нас здесь нет бумаги, чтобы заключать договоры. Если мы даем обещание вечером, то не нарушаем его на рассвете. Единственный договор — слово человека. Я — вождь своего народа, и я связал их моим словом. Учи нас тайным искусствам, и тебе будет предоставлено убежище на такой срок, на какой ты пожелаешь. Пусть твоя вода смешается с нашей водой.
— Ты говоришь от лица всех вольнаибов?
— Со временем, возможно, будет и так. Но пока за всех вольнаибов может говорить только мой брат Лит. От себя я могу обещать только молчание — никто из моих людей не расскажет про вас в чужом сиче. Харконнены вернулись на Дюну во всеоружии. Ваш герцог мертв. Про вас говорят, что вас убила Матушка-Буря. Настоящий охотник не будет гоняться по пустыне в поисках трупов.
Пожалуй, это звучит достаточно убедительно, подумала Джессика. Но у этих людей прекрасные средства связи, и им ничего не стоит отправить сообщение.
— Я просто не забываю о том, что за наши головы объявлено вознаграждение.
Стилгар не произнес ни слова, но она почти физически ощутила, какая буря поднялась в его душе, и почувствовала, как напряглись его мышцы у нее под руками.
Наконец он заговорил:
— Повторю еще раз: я поклялся от имени рода. Моим людям известно теперь, какую ценность ты для нас представляешь. Что могут дать нам Харконнены? Нашу свободу? Ха! Нет, ты наша таква, ты для нас дороже, чем все пряности в харконненских сундуках!
— Хорошо, я научу вас, как надо сражаться, — сказала Джессика и подсознательно почувствовала, что ее слова прозвучали торжественной клятвой.
— Ну, так ты меня отпустишь?
— Да будет так, — Джессика разжала руки и отступила в сторону, чтобы видеть стоящих в низине. Это проверка-машад. Но Поль должен знать о них все, пусть даже я погибну ради этого знания,
Наступило молчание. Поль сделал шажок в сторону, чтобы лучше — видеть мать, и услышал тяжелое дыхание, тут же затихшее. Кто-то высоко над ним закрыл своей легкой тенью звезды.
Снизу донесся голос Стилгара:
— Эй ты, наверху! Брось охотиться за мальчишкой! Он сейчас будет спускаться.
Из темноты, над головой Поля, раздался мальчишеский или девчоночий голос:
— Стилгар! Разве можно разрешать ему…
— Эй, Чейни, дохлая ящерица, я сказал, значит, все!
Сверху послышалось сердитое бормотание, и Поль разобрал тихий шепот:
— Он назвал меня дохлой ящерицей!
Тем не менее тень скрылась из вида.
Поль снова стал всматриваться в долину и различил серую тень Стилгара рядом с матерью.
— Вы там, все сюда, — позвал вольнаиб и повернулся к Джессике. — Теперь я хочу спросить тебя: а мы можем быть уверены, что ты сдержишь свое слово? Ты ведь из тех, кто шагу не может ступить без бумаг, без дурацких контрактов, без…
— Мы, бен-джессеритки, нарушаем наши клятвы не чаще, чем вы.
Все разом смолкли, и вскоре послышалось шипение перешептывающейся толпы: «Бен-джессеритская ведьма!»
Поль выхватил из-за пояса дротомет и прицелился в темный силуэт Стилгара, но вольнаиб и его спутники стояли неподвижно, не сводя с Джессики глаз.
— Как в легенде, — сказал кто-то.
— Поговаривают, что Мейпс Шадут сообщала об этом в своем донесении, — сказал Стилгар. — Но такие важные вещи полагается проверять. Если ты та самая бен-джессеритка из предания, чей сын поведет нас в рай. — он пожал плечами.
Джессика вздохнула и подумала: Значит, наша, Миссия Безопасности позаботилась о религиозных отдушинах даже в этом аду. Ну, славно… Это нас выручит — а, собственно, для этого Миссия и нужна!
— Пророчица, которая провидела ваше будущее, держала в руках нити карамы и айяза — чуда и неотвратимого предсказания, это мне известно доподлинно. Или вам нужен знак свыше? — обратилась она к вольнаибам.
Подкрашенные ноздри Стилгара сверкнули в лунном свете.
— У нас сейчас нет времени соблюдать ритуал, — прошептал он.
Джессика вспомнила карту, которую Каинз показывал ей, объясняя возможные пути бегства. Казалось, это было так давно! Там, на карте, был кружочек с надписью «сич Табр», а рядом — пометка: «Стилгар».
— Хорошо, можно подождать, пока мы придем в сич Табр, — согласилась она.
Ее замечание потрясло вольнаиба, и она усмехнулась в душе: Если бы он только знал, какими фокусами мы пользуемся! А она была хорошим специалистом, та бен-джессеритка из Миссии Безопасности — местные вольнаибы прекрасно подготовлены и готовы поверить в нас.
Стилгар неловко повернулся:
— Нам пора уходить.
Она кивнула, давая понять, что они отправляются с ее разрешения.
Он посмотрел вверх, на скалы, — почти точно на тот карниз, где стоял Поль.
— Эй, парень, я знаю, что ты там. Давай слазь. — Потом повернулся к Джессике и извиняющимся тоном сказал: — Твой сын поднял немыслимый шум, пока туда забирался. Ему нужно многому поучиться, чтобы не навлечь беду на нас всех. Но ничего, он еще молод.
— Без сомнения, мы многому должны научить друг друга, — ответила Джессика. — Однако тебе не мешало бы проведать своего приятеля вон там, неподалеку. Мой шумный сын обошелся с ним чуточку грубовато, когда разоружал его.
Стилгар круто развернулся, и от резкого движения его капюшон хлопнул.
— Где?
— За теми кустами, — показала она рукой. Стилгар коснулся плащей двоих вольнаибов:
— Идите посмотрите, — потом окинул взглядом остальных. — Нет Джамиса. — И снова повернулся к Джессике: — Даже твой малец владеет тайным искусством.
— Заметь, что мой сын даже не шелохнулся, когда ты приказал ему слезть.
Посланные Стилгара возвратились. Они поддерживали под руки человека, который шел между ними, спотыкаясь и тяжело дыша. Стилгар мельком взглянул на него и вновь обратился к Джессике:
— Твой сын слушается только твоих приказаний. Да? Хорошо. Знает, что такое дисциплина.
— Поль, можешь спускаться, — позвала Джессика.
В лунном свете показался Поль, поднявшийся из-за камня. Вольнаибский дрот он засунул обратно за пояс. Когда он повернулся, навстречу ему из-за скалы возник человек.
В лучах луны, в мутных отблесках серого камня Поль разглядел маленькую фигурку в одежде вольнаиба, затененное капюшоном лицо и направленное на него дуло арбалета для метания дротов в складках бурнуса.
— Я — Чейни, дочь Лита.
Голос взмывал вверх, искрясь веселым, звонким смехом.
— Я бы не позволила тебе нападать на моих друзей.
Поль проглотил слюну. Стоявший перед ним человечек шагнул на лунную дорожку, и теперь он видел лукавое личико, черные провалы глаз. Знакомое выражение, черты, виденные им бесчисленное множество раз в провидческих снах, ошеломили его. Он вспомнил, с какой сердитой заносчивостью он заявил Преподобной Матери Елене Моиам Гай, описывая это лицо: «Я ее еще увижу».
Вот он и увидел. Но кто бы мог подумать, что их встреча будет такой!
— Ты шумел, как шай-хулуд во гневе. И еще, ты выбрал самый трудный путь, чтобы сюда забраться. Иди за мной, я покажу тебе, как легче спуститься.
Поль выбрался из расщелины и пошел вслед за развевающимся плащом. Она бежала легко, как газель, пританцовывая на тяжелых камнях. Поль почувствовал, что кровь прилила к его лицу и порадовался темноте.
Та самая! Это было словно прикосновение судьбы. Ему казалось, что его захватило волной и понесло, он слышал музыку, от которой его душа взмывала ввысь.
И вот наконец они очутились в долине среди вольнаибов. Джессика, натянуто улыбнувшись, посмотрела на Поля и обратилась к Стилгару:
— Это будет полезный обмен знаниями. Я надеюсь, что ты и твои люди не сердитесь за учиненное над вами насилие. Это было… необходимо. Вы едва не… ошиблись.
— Уберечь человека от ошибки — дар Рая, — Стилгар поднес левую руку к губам, а правой достал оружие из-за пояса Поля и бросил его своим людям.
— У тебя будет своя маульная пушка, парень, когда ты этого заслужишь.
Поль собрался было ответить, но промолчал, вспомнив слова матери: Начало — это очень тонкое дело!
— Мой сын добывает себе оружие тогда, когда оно ему нужно, — сказала Джессика и посмотрела в упор на Стилгара, напоминая ему, как дротомет попал к Полю.
Стилгар бросил взгляд на побежденного Полем вольнаиба — Джамиса. Он стоял неподалеку, склонив голову на грудь и тяжело дыша.
— Ты трудная женщина, — заметил Стилгар. Он отвел левую руку назад и прищелкнул пальцами: — Кушти бакка те.
Опять чакобса, подумала Джессика.
Спутник Стилгара протянул ему два квадратика легкой, газовой ткани. Тот взял их, несколько раз сложил и повязал один под капюшоном на шее Джессики, а другой — на шее Поля.
— Теперь вы носите платок бакки. Если нам придется разделиться, он будет знаком того, что вы из сича Стилгара. А про оружие мы поговорим в другой раз.
Он обошел свой отряд, осмотрел людей и отдал одному из вольнаибов вещмешок Поля.
Бакка, вспоминала Джессика. Что-то из религиозного обихода. Бакка — плакальщица. Она почувствовала, как символические платки объединяют этих людей. Как надгробный плач может кого-то объединять? спросила она себя.
Стилгар подошел к молоденькой девушке, которая так смутила Поля, и сказал:
— Чейни, возьми этого мальчика-мужчину под свое крылышко. Оберегай его от опасностей.
Чейни коснулась плеча Поля:
— Пойдем, мальчик-мужчина.
Поль подавил раздражение и ответил:
— Меня зовут Поль. Было бы лучше, если ты…
— Мы сами дадим тебе имя, юноша, — сказал Стилгар. — Когда придет время михны и акля.
Проверка здравого смысла, перевела про себя Джессика. Внезапно возникшее желание возвысить Поля в их глазах перебороло все остальные доводы, и она грубо вмешалась в разговор:
— Мой сын прошел проверку гом-джаббаром!
Наступила тишина. Джессика знала, что вольнаибы поражены до глубины души.
— Мы еще многого не знаем друг о друге, — произнес наконец Стилгар. — Но мы слишком медлим. Дневное солнце не должно застать нас на открытом месте.
Он повернулся к человеку, которого Поль сшиб с ног:
— Джамис, ты можешь идти?
В ответ послышалось раздраженное ворчание:
— Я просто не ожидал от него такого, вот и все. Простая случайность. Я могу идти.
— Смотри, чтобы больше никаких случайностей. Назначаю тебя вместе с Чейни ответственным за безопасность мальчишки, Джамис. Эти люди находятся под моим покровительством.
Джессика внимательно посмотрела на Джамиса. Она узнала голос: тот самый, которой спорил в глубине скал со Стилгаром. Голос, в котором была смерть. Причем Стилгару приходилось настойчиво повторять свои приказания, когда он разговаривал с Джамисом.
Стилгар еще раз придирчиво оглядел свой отряд и отделил двоих человек.
— Ларус и Фарух, будете прятать наши следы. Смотрите, чтобы за нами ничего не оставалось. Не зевайте — с нами двое необученных, — он повернулся, поднял руку вверх и указал на равнину. — Походным маршем с прикрытием по бокам — вперед! Мы должны быть в Островерхой Пещере еще до рассвета.
Джессика зашагала рядом со Стилгаром, на ходу считая людей по головам. Сорок вольнаибов, а с ней и Полем — сорок два человека. И подумала: Они и передвигаются, как воинское подразделение, даже эта девушка, Чейни.
Поль занял свое место в колонне рядом с Чейни. Он уже подавил чувство досады, возникшее от того, что он чуть не угодил в плен к девчонке. В мозгу теперь засело воспоминание, вызванное резким выкриком матери: «Мой сын прошел проверку гом-джаббаром!» Он снова почувствовал, как заныла, засвербила рука, запомнившая боль.
— Смотри, куда ступаешь, — прошипела Чейни. — Не задевай за кусты, а не то все на свете увидят, где мы шли.
Поль проглотил слюну и кивнул.
Джессика прислушивалась к движению отряда. Она слышала шаги свои и Поля и удивлялась тому, как перемещаются вольнаибы. Сорок человек пересекали равнину, не производя никакого постороннего шума — словно плыли призрачные лодочки. Только широкополые накидки колыхались в тени кустов. Местом их назначения был Табр — сич Стилгара.
Она покрутила слово в голове: сич. Это слово из языка чакобса, древнего охотничьего языка, не изменявшегося с незапамятных времен. Сич: место встречи во время опасности. Она даже начала понимать скрытый смысл этого слова и самого языка, с которым она столкнулась в столь напряженной ситуации.
— Неплохо идем, — на ходу бросил Стилгар. — Если Шай-Хулуд будет милостив, мы достигнем Островерхой Пещеры еще до рассвета.
Джессика кивнула, экономя силы. Она чувствовала чудовищную усталость и держалась лишь напряжением воли… хотя нет — она понимала, что еще ее воодушевил успех. Сколько ценных сведений о вольнаибской культуре получила она, наблюдая за этим маленьким отрядом!
Все они, весь народ, приучены к военным порядкам, Какой бесценный подарок герцогу в изгнании!
~ ~ ~
Одним из непревзойденных качеств вольнаибов было то, что древние называли «шпанунгсбоген» — когда человек чего-то страстно желает, но умышленно медлит, а не тянется и не хватает это немедленно.
Одним из непревзойденных качеств вольнаибов было то, что древние называли «шпанунгсбоген» — когда человек чего-то страстно желает, но умышленно медлит, а не тянется и не хватает это немедленно.
Они приблизились к Островерхой Пещере, когда забрезжил рассвет. В окружавшей равнину стене открылась щель, такая узкая, что сквозь нее пришлось протискиваться боком. В сумеречном свете Джессика увидела, как Стилгар назначил караульных, которые тут же стали взбираться вверх, на утес, и вскоре пропали из виду.
Поль задрал голову, с любопытством разглядывая планету как бы в разрезе — узкая щель рассекала камень до самого неба — сейчас уже голубовато-серого.
Чейни потянула его за рукав:
— Пошевеливайся, видишь — светает.
— Те люди, что полезли наверх, — куда они отправились? — прошептал он.
— Первая утренняя стража. Давай шевелись.
Часовые остались снаружи, подумал Поль. Благоразумно. Но еще благоразумнее было бы подойти сюда отдельными группами. Меньше вероятность потерять весь отряд. Поймав себя на этой мысли, он понял, что рассуждает как главарь разбойничей шайки, и вспомнил то, чего всегда боялся отец: чтобы Атрейдсы не превратились в разбойничий Дом.
— Скорее, — шептала Чейни.
Поль прибавил шаг, прислушиваясь, как шуршат джуббы позади него. На память пришли строчки ширата из крохотной Оранжевой Книги доктора Юха: «Справа от меня — рай, слева от меня — ад, позади меня — Ангел Смерти».
Он так и этак покрутил в голове цитату.
Они обогнули угол, и коридор начал расширяться. Стилгар остановился сбоку, показывая на низкую квадратную дыру.
— Быстро! — свирепо зашептал он. — Если нас здесь застигнет патруль, мы будем как кролики в клетке.
Поль пригнулся и пролез вслед за Чейни в отверстие. Пещера была освещена сероватым светом, лившимся откуда-то сверху.
— Можешь встать нормально, — сказала девушка.
Поль выпрямился и принялся изучать пещеру: обширное пространство со сводчатым потолком и стенами на высоту вытянутой руки. Из темноты вынырнул отряд. Поль увидел мать — она шла сбоку и внимательно присматривалась к своим спутникам. Он заметил, как резко она выделяется среди вольнаибов, даже несмотря на одинаковые одеяния. Дело было в том, что двигалась она по-другому: изящно и с достоинством.
— Подыщи себе место для отдыха и не стой у людей на дороге, мальчик-мужчина, — сказала Чейни. — Вот еда.
Она сунула ему в руку два завернутых в листья комочка, от которых разило пряностями.
Следом за Джессикой показался Стилгар. Он скомандовал группе стоявших слева людей:
— Установите входную заглушку на место и позаботьтесь, чтобы не было утечки влаги, — потом повернулся к другому вольнаибу: — Ты, Лемил, займись освещением, — он взял Джессику за руку и подвел к источнику света. — Я хочу кое-что тебе показать, тайноведица.
Джессика обнаружила, что они стоят в широком коридоре напротив второго выхода из пещеры. Оттуда открывался вид на другую скальную гряду, за которой виднелась еще одна низина, десять—двенадцать километров в длину. Со всех сторон равнину закрывали высокие скалы. То тут, то там виднелась редкая растительность.
Пока она глядела на серый песок, над далеким горизонтом поднялось солнце, и суровые горы засверкали, как яркие леденцы. Она подумала, что на Аракисе солнце словно выпрыгивает из-за горизонта.
Это потому, что мы все время хотим спрятать его обратно. Для нас ночь безопаснее дня. Ее вдруг охватило жгучее желание увидеть над этой никогда не знавшей дождя землей радугу. Я должна подавлять такие желания. Это проявление слабости. А я больше не имею права на слабость.
Стилгар крепко сжал ее локоть и указал на низину:
— Вон там! Отсюда, ты можешь увидеть настоящих Друзов.
Она посмотрела туда. На дне низины что-то перемещалось: люди, застигнутые дневным светом, быстро прятались в тень у противоположной горной гряды. Несмотря на расстояние, их движения были отчетливо-видны в прозрачном воздухе. Джессика подняла бинокль и направила его на людей. Шейные платки взлетали, как разноцветные бабочки.
— Это наш дом. Мы должны добраться туда нынче ночью.
Пощипывая усы, Стилгар всматривался в низину.
— Мои люди сегодня работали допоздна. Это значит, что патрулей поблизости нет. Позднее я дам им знать, и они приготовятся к нашему прибытию.
— Заметно, что твои люди приучены к дисциплине, — сказала Джессика. Она опустила бинокль и увидела, что Стилгар внимательно ее разглядывает.
— Они подчиняются интересам рода. Так же мы выбираем и предводителя. Во главе должен стоять самый сильный, тот, кто сможет обеспечить всему роду воду и безопасность, — он внимательно посмотрел на нее.
Джессика так же внимательно оглядела Стилгара: его глаза без белков, подкрашенные веки, окаймленные пылью бороду и усы, трубку влагоуловителя, вьющуюся от ноздрей к воротнику влагоджари.
— Я тебя не унизила, Стилгар, когда испытывала твои силы?
— Ты ведь не бросала мне вызов.
— Вождь должен дорожить уважением своего народа.
— Среди этого тараканьего отродья нет никого, с кем бы я не мог справиться, — ответил Стилгар. — Превзойдя меня, ты превзошла всех нас. Теперь они надеются поучиться у тебя тайному искусству… а кое-кому любопытно узнать — не собираешься ли ты вызвать меня на поединок.
Она тщательно взвесила смысл его слов.
— Чтобы превзойти тебя в законном бою?
Он кивнул.
— Но я бы не советовал тебе этого делать. Они все равно не пойдут за тобой. Ты — не учитель из песков. Они поняли это по сегодняшнему ночному переходу.
— Практичные люди, — усмехнулась Джессика.
— Что есть, то есть, — Стилгар бросил взгляд на низину, — Мы хорошо знаем, что нам нужно. Но сейчас, когда мы так близко от дома, немногие способны рассуждать здраво. Мы возвращаемся издалека — распределяли партии пряностей между свободными торговцами, чтобы те передали их этой проклятой Гильдии… да почернеют их лица навеки веков!
Джессика, которая уже было отвернулась от Стилгара, резко обернулась:
— Гильдия? А что делает Гильдия с вашими пряностями?
— Таков приказ Лита. Мы не возражаем — надо, так надо, но все равно противно. Мы даем Гильдии огромные взятки пряностями, чтобы, уберечь наше небо от спутников, чтобы никто не мог подсмотреть, как мы преображаем лицо Аракиса.
Джессика тщательно взвесила свои слова, прежде чем ответить. Она вспомнила: Поль говорил ей, что наверняка есть причина, почему. над Аракисом не висят спутники.
— И что же такое вы делаете с лицом Аракиса?
— Мы изменяем его. Медленно, но верно. Чтобы сделать планету пригодной для жизни. Наше поколение этого не дождется. Наши дети тоже. И дети наших детей, и их внуки… но когда-нибудь это свершится!
Он окинул затуманенным взором низину.
— Открытая вода, каналы, высокие зеленые растения и люди, которые смогут свободно ходить здесь без влагоджари…
Так вот о чем мечтает Лит-Каинз! подумала Джессика и сказала:
— Взятки — штука опасная. У них есть свойство постоянно расти.
— Они и растут. Но медленный путь — самый безопасный.
Джессика поглядела на низину, стараясь увидеть ее глазами Стилгара. Но перед ней были только грязно-бурые скалы, над которыми вдруг возникло какое-то движение.
— Ах-х-х-х, — сказал Стилгар.
Сначала она предположила, что это патруль, но потом догадалась — мираж! Над песками пустыни парил совершенно другой пейзаж: зеленые волны растительности, а вдалеке — скользящий по поверхности длинный песчаный червь, на спине которого развевалось что-то наподобие вольнаибской джуббы.
Мираж растаял.
— Конечно, верхом было бы лучше, — произнес Стилгар, — но не можем же мы впустить творило в нашу низину. Поэтому сегодня ночью мы отправимся в путь пешком.
Творило — так они называют червя, сообразила Джессика.
Она оценила всю значимость его слов, его заявление, что вольнаибы не пускают червя к ним в низину. Она поняла, что появилось перед ней в мареве миража: вольнаиб, оседлавший гигантского червя. Ей понадобилось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не выдать, как она потрясена этим открытием.
— Пора возвращаться к остальным. Иначе мои люди вообразят, что я тут с тобой заигрываю. Некоторые уже приревновали к тому, что я касался руками твоих прелестей, когда мы прошлой ночью боролись в низине Туоно.
— А ну, хватит, — резко перебила его Джессика.
— Не обижайся, — голос Стилгара звучал очень мягко. — У нас не принято брать женщину против ее воли. А ты… — он пожал плечами, — тебе-то уж можно не беспокоиться.
— Запомни хорошенько, я — женщина, которая принадлежала герцогу, — уже более спокойно ответила Джессика.
— Как тебе будет угодно. Пора закупоривать выход, чтобы люди могли снять влагоджари и немного отдохнуть. Им нужно сегодня хорошенько набраться сил — завтра утром их жены не дадут им такой возможности.
Между ними повисло молчание.
Джессика смотрела на солнечный свет. Она отчетливо расслышала, что прозвучало в голосе Стилгара — нечто большее, чем просто покровительство. Может, ему нужна жена? Она могла бы решиться на такой шаг. Возможно, это единственный путь покончить с борьбой за первенство в сиче: женщина займет свое место рядом с мужчиной.
Но как же Поль? Кто знает, как он понимает родительский долг? А еще не рожденная дочь, которую она носит в себе эти несколько недель? Дочь покойного герцога? Она позволила себе отвлечься и задумалась о значении растущего в ней ребенка, о тех мотивах, которые толкнули ее на этот поступок. Она прекрасно их осознавала — естественный порыв любого живого существа, когда оно оказывается перед лицом смерти — жажда обрести бессмертие в потомстве. Над ними взял верх инстинкт продолжения рода.
Джессика взглянула на Стилгара, увидела, что он внимательно смотрит на нее, выжидает. Девочка, рожденная здесь женой такого человека — какова будет ее судьба? Не станет ли вольнаиб вмешиваться в бен-джес-серитскую подготовку, которую ей предстоит пройти?
Стилгар откашлялся и заговорил, показав, что он понимает, какие вопросы мучают Джессику:
— Что самое важное для вождя и что делает его вождем? Нужды его народа. Если ты откроешь мне тайны своего могущества, то однажды может наступить день, когда одному из нас придется бросить другому вызов. Я предпочел бы найти иные решения.
— А что, есть иные решения? — спросила Джессика.
— Есть путь саяддины. Наша Преподобная Мать уже стара.
Их Преподобная Мать!
Стилгар продолжал говорить, не давая ей обдумать его слова:
— Я не навязываю себя как мужчину. И не собираюсь с тобой любезничать, но ты в самом деле красива и возбуждаешь во мне желание. Но если ты станешь одной из моих жен, то кое-кто из моих молодцов решит, что я слишком поглощен плотскими радостями и пренебрегаю делами сича. Даже сейчас они подслушивают и подсматривают за нами.
Этот человек принимает взвешенные решения и думает о последствиях, отметила Джессика.
— Некоторые из моих ребят как раз достигли самого буйного возраста. Их не мешало бы слегка одернуть. Я не должен давать им повод бросить мне вызов. Иначе мне пришлось бы очень многих убить и перекалечить. Конечно, это не лучший выход, но пришлось бы защищать честь вождя. Ведь именно благодаря вождю, как ты понимаешь, народ отличается от толпы. Он задает уровень личности. Если в народе слишком мало личностей, он становится толпой.
Глубина и продуманность его слов, сознание того, что он говорит не только для нее, но и для тех, кто сейчас тайно подслушивает, — все это заставило Джессику изменить мнение о своем собеседнике.
В нем есть стержень. Как, интересно, ему удалось достичь такой глубокой внутренней уравновешенности?
— Закон, который указывает нам, как выбирать вождя, — справедливый закон. Но из этого не следует, что справедливость нужна людям всегда. Что нам сейчас действительно нужно — так это время, чтобы расти, преуспевать, завоевывать все большие и большие пространства.
Кто его предки? Откуда взялась такая порода?
— Стилгар, — сказала она, — я тебя недооценивала.
— Мне тоже так показалось.
— Каждый из нас, очевидно, недооценивал другого.
— Пора положить этому конец. Я хочу, чтобы мы стали друзьями и… доверяли друг другу. Я хочу взаимного уважения, которое живет в сердце, не уступая поползновениям похоти.
— Я тебя понимаю.
— Ты мне веришь?
— Я слышу, что ты говоришь искренне.
— Хотя саяддины как будто и не считаются нашими вождями, но им отводится у нас особое, почетное место. Они учат нас. Они проводники Божьей Воли, — и Стилгар прижал ладонь к своей груди.
Теперь пришла пора прощупать, что там у них за таинственная Преподобная Мать.
— Ты говорил про вашу Преподобную Мать… я слышала слова предсказания…
— В предсказании говорится, что ключи от нашего будущего в руках бен-джессеритки и ее отпрыска.
— Ты считаешь, это я?
Она наблюдала за его лицом и размышляла: Тоненькую тростинку очень легко сломать. Всякое начало — очень опасное дело.
— Мы не знаем, — ответил Стилгар.
Джессика кивнула. Честный и достойный человек. Он ждет от меня знамения, но не хочет торопить судьбу и подсказывать, каким оно должно быть.
Она повернула голову и посмотрела в низину. Через отверстие пещеры виднелись золотистые и пурпурные тени, пылинки, играющие в воздухе. Внезапно, благодаря какому-то кошачьему чутью, ей стало все ясно. Джессика знала заклинания Миссии Безопасности, знала, как в чрезвычайных обстоятельствах использовать предсказания, вызывать надежду и страх, но она чувствовала, что здесь произошли какие-то серьезные перемены… словно кто-то еще поработал среди вольнаибов и наложил свой отпечаток на деятельность Миссии Безопасности.
Стилгар откашлялся, прочищая горло.
Она видела его нетерпение, понимала, что день уже вступает в свои права и его люди ждут команды закупорить выход. Пришло время совершить решительный поступок, и она догадалась, что ей поможет: дар аль-хикман, наука перевода религиозных текстов и заклинаний…
— Адаб, — прошептала Джессика.
Ее сознание волной прокатилось по всему телу. Она распознала свое состояние по ускорившемуся пульсу — больше ни один из бен-джессеритских приемов не подавал такие сигналы, это мог быть только адаб, «голос глубинной памяти», который сам врывался в мозг. Джессика подчинилась ему, позволяя словам свободно изливаться из нее.
— Ибн квиртаиба, — заговорила она, — там, где кончается пыль…
Одну руку она выпростала из-под плаща и увидела, как расширяются глаза Стилгара. Позади послышалось шуршание джубб.
— …Я вижу вольнаиба с Книгой Наставлений. Он читает для аль-Лата, для Солнца, которое он отвергал и пред которым возносился в своей гордыне. Он читает Садусам из Священного Суда, и вот то, что он читает:
«Мои враги подобны растоптанной зеленой траве,
Что встала на пути бури.
Как мог ты не видеть того,
Что сделал Господь наш Бог?
Он насылает чуму на тех,
Кто умышляет против нас.
Они делаются как птицы, рассеянные охотником.
И помыслы их, как ядовитая роса —
Уста всех отвергнут ее».
По ее телу прошла дрожь. Рука бессильно упала. Из-за спины, из тени шепотом отозвались голоса:
— «Труды их погибнут».
— «Огнь Господень воздвигнется в твоем сердце», — продолжала Джессика и подумала: Порядок, теперь все вошло в свое русло,
— «Огнь Господень возгорится», — раздался отклик.
Она кивнула.
— Твои враги падут.
— Бай-ла кайфа, — прозвучало в ответ.
Внезапно воцарилось молчание, Стилгар низко поклонился ей.
— Саяддина, — сказал он, — если Шай-Хулуд сподобит, ты сможешь проникнуть и сделаться Преподобной Матерью.
Проникнуть… Что за странный способ посвящения! Но в остальном заклинание сработало вполне прилично. Она с иронией и насмешливой горечью подумала о том, что только что сделала. Наша Миссия Безопасности редко попадает впросак. Даже в этой глуши для нас было приготовлено место. Молитва салада указала, что нам уготовано. Теперь мне суждено играть роль Олийи, служанки Всевышнего… стать саяддиной этого дикого народа, сознание которого так убаюкано нашей славной бен-джессериткой, что даже свою верховную жрицу они назвали Преподобной Матерью.
Поль стоял рядом с Чейни в тени пещеры. Во рту все еще оставался вкус комочка, которым она его накормила: птичье мясо и зерна, сдобренные пряным медом и завернутые в широкий лист. Едва откусив, он понял, что никогда еще не пробовал столь острую от пряностей пищу, и на мгновение испугался. Он знал, как она может на него подействовать — его мозг снова провалится в провидческое сверхвосприятие.
— Бай-ла кайфа, — прошептала Чейни.
Он взглянул на нее и увидел тот же священный трепет, с которым все вольнаибы восприняли слова его матери. Только один человек, Джамис, держался в стороне. Он скрестил руки на груди и высокомерно поглядывал на происходящее.
— Дуй якха хин манге, — шептала Чейни. — Дуй пунра хин манге. У меня два глаза. У меня две ноги.
Она изумленно смотрела на Поля.
Поль глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бурю, поднявшуюся в душе. Слова матери соответствовали пряной остроте, как ключ замку. Он чувствовал, как ее голос то поднимается, то падает в его сознании, словно тени от языков пламени. Поль ощущал мягкую насмешку в его торжественном звучании — он хорошо знал свою мать! — и все же ничто уже не могло остановить процесс, который начался с пряного комочка пищи.
Ужасное предназначение!
Он понимал свою ответственность за все человечество, ответственность, которой не мог избежать. Снова возникла обостренная ясность, обрушился поток данных, заработал холодный расчет. Поль опустился на пол, привалился спиной к стене и перестал сопротивляться. Сознание устремилось во вневременное пространство, туда, где он мог видеть время, видеть все его возможные повороты, все варианты будущего… варианты прошлого: одно зрение прозревало прошлое, другое зрение прозревало настоящее и третье зрение прозревало будущее — и все они сливались в общее трехмерное зрение, которое позволяло ему увидеть пространственно-временную картину.
Он понимал опасность перешагивания через самого себя и старался удержать сознание на настоящем и воспринимать только расплывчатое колыхание своего мгновенного опыта — переживание настоящего момента, которое тут же застывало и превращалось из того, что есть, в то, что было.
В ускользающем настоящем он прежде всего почувствовал массивность, плотность времени, увидел, что его движение осложнено многочисленными завихрениями, волнами, приливами и отливами — наподобие бьющего о скалы прибоя. Это дало ему новое представление о своих провидческих способностях, он понял откуда берется во времени «мертвая зона», понял источник неизбежной погрешности — и его охватил страх.
Он догадался, что предвидение включает в себя не только вспышку света, но и окружающую тьму, а значит — точное знание всегда неразрывно связано со слепой ошибкой. Вмешивается нечто вроде принципа неопределенности Айзенберга: энергия, затраченная на то, чтобы вызвать видение, сама изменяет то, что он видит.
А видел он сгусток времени, стиснутого в этой пещере, сфокусированное в ней бурление, различных, возможностей. И все, что бы сейчас здесь ни произошло: моргнул глаз, вырвалось необдуманное слово, сместилась песчинка — все, словно гигантский рычаг, способно сдвинуть целую Вселенную. Он видел, что великие потрясения зависят от стольких факторов, что даже малейшее его движение может привести к чудовищным последствиям.
Видение сковало его тело, он боялся шевельнуться, но и это тоже было действием и тоже имело свои последствия.
Бесчисленные варианты лучами разбегались из пещеры, и в большинстве этих лучей он видел свое мертвое тело и кровь, струящуюся из зияющей ножевой раны.
~ ~ ~
В год, когда мой отец, Падишах-Император, узнал о смерти герцога Лето и отдал Аракис обратно Харконненам, ему было семьдесят два года, но выглядел он на тридцать пять. Обычно отец появлялся, на людях в сардукарской форме с Императорской эмблемой — львом на золотом поле — и в черном шлеме бурзега. Форма была постоянным напоминанием об источнике его могущества. Хотя он отнюдь не всегда бывал так откровенно вульгарен. Когда хотел, он мог излучать искренность и обаяние, но в те последние дни я часто задавалась вопросом — был ли он искренен хоть в чем-нибудь. Сейчас мне кажется, что отец походил на человека, который все время пытается вырваться из невидимой клетки. Вы не должны забывать, что он был Императором, главой династии, правившей с незапамятных времен. Но мы отказали ему в праве иметь законного сына. Разве это не самое ужасное поражение, которое может потерпеть правитель? Моя мать подчинилась Старшим Сестрам, леди Джессика не подчинилась. Кто из них был сильнее духом? История уже ответила на этот вопрос.
В год, когда мой отец, Падишах-Император, узнал о смерти герцога Лето и отдал Аракис обратно Харконненам, ему было семьдесят два года, но выглядел он на тридцать пять. Обычно отец появлялся, на людях в сардукарской форме с Императорской эмблемой — львом на золотом поле — и в черном шлеме бурзега. Форма была постоянным напоминанием об источнике его могущества. Хотя он отнюдь не всегда бывал так откровенно вульгарен. Когда хотел, он мог излучать искренность и обаяние, но в те последние дни я часто задавалась вопросом — был ли он искренен хоть в чем-нибудь. Сейчас мне кажется, что отец походил на человека, который все время пытается вырваться из невидимой клетки. Вы не должны забывать, что он был Императором, главой династии, правившей с незапамятных времен. Но мы отказали ему в праве иметь законного сына. Разве это не самое ужасное поражение, которое может потерпеть правитель? Моя мать подчинилась Старшим Сестрам, леди Джессика не подчинилась. Кто из них был сильнее духом? История уже ответила на этот вопрос.
Джессика проснулась во мраке пещеры, почувствовала, как снуют вокруг вольнаибы, как разит кислятиной от защитных костюмов. Внутреннее чувство времени подсказывало, что скоро наступит ночь, но пещера по-прежнему была погружена во тьму, защищенная от пустыни пластиковым чехлом, который улавливал выделяемую человеческими телами влагу.
Она сообразила, что позволила себе уснуть глубоким сном усталого, измученного человека. Это означало, что подсознательно она ощущала себя в полной безопасности среди людей Стилгара. Она села в гамаке, сооруженном из ее джуббы, свесила ноги над каменным полом и сунула их в пустынные сапоги.
Не забыть потуже затянуть голенища, чтобы повысить насосный эффект влагоджари. Ох, сколько здесь всего, о чем нельзя забывать!
Во рту все еще оставался привкус завтрака — завернутого в лист комочка птичьего мяса и зерен с пряным медом. Ей пришло в голову, что время здесь вывернуто наизнанку: ночь деятельна, как день, а день — время отдыха.
Ночь дарует безопасность, ночь укрывает.
Она отстегнула джуббу с крючьев, вбитых в небольшом углублении в стене пещеры, повертела ее в руках, пока не разобралась, где верх, а где низ, и накинула на себя.
Как бы послать весточку в Бен-Джессерит? Следовало бы сообщить им о двух скитальцах, затерянных в аракианской глуши.
Впереди вспыхнули поплавковые лампы. Она увидела собравшихся там людей и среди них — Поля, уже одетого, с откинутым капюшоном, открывающим правильные черты лица.
Он вел себя как-то странно, перед тем как они легли отдыхать. Отрешенно. Будто он только что восстал из мертвых и еще не был до конца уверен в своем возвращении, к жизни. Глаза полузакрыты, остекленевший, обращенный внутрь взор. Это заставило ее вспомнить слова сына о перенасыщенной пряностями пище: это может превратиться в потребность.
Нет ли здесь каких-нибудь побочных эффектов? думала Джессика. Он говорит, что его провидческие способности можно как-то использовать, но почему-то он так странно молчит обо всем, что видит?
Справа из темноты вышел Стилгар и направился к группе людей под поплавковыми лампами. Она обратила внимание на то, как он приглаживает рукой бороду, на весь его по-кошачьи настороженный вид.
Внезапный страх пронзил Джессику: ее проснувшееся сознание распознало настороженность в фигурах вокруг Поля — скованные движения, неестественные позы.
— Они под моим покровительством, — пробасил Стилгар.
Джессика узнала человека, к которому он обращался — Джамис! И сразу, по напряженным плечам, она увидела, что этот человек разъярен.
Джамис — тот самый, побежденный Полем!
— Ты знаешь закон, Стилгар, — ответил Джамис.
— Кто может знать его лучше меня? — спросил Стилгар, и Джессика услышала в его голосе примирительные интонации, попытку что-то уладить.
— Я выбираю поединок.
Джессика поспешила туда и ухватила Стилгара за плечо.
— Что такое? — спросила она.
— Закон амталя, — пояснил Стилгар. — Джамис требует дать ему право проверить, что ты и есть та самая женщина из нашего предания.
— Ее обязаны защищать, — не унимался Джамис. — Если ее защитник победит, значит, это она. Но предание гласит… — он поглядел на плотно обступивших его людей, — что она не нуждается в защитнике из вольнаибов. А это означает только одно — что она приведет своего защитника с собой.
Он ведет речь о поединке с Полем, догадалась Джессика.
Она отпустила плечо Стилгара и сделала полшага вперед.
— Я всегда сама себя защищаю, вот что это значит. И если…
— Брось свои штучки! — выкрикнул Джамис. — Я доверяю только тому, что вижу. Прошлым утром Стилгар мог натрепать тебе все что угодно. Он мог заморочить тебе голову своими россказнями, а ты потом начала болтать на каком-то птичьем языке, чтобы обдурить нас.
Я бы с ним справилась, но, похоже, это как-то противоречит их толкованию пророчества. И она опять поразилась, насколько искажена деятельность Миссии Безопасности на этой планете,
Стилгар посмотрел на Джессику и заговорил тихим голосом, но так, чтобы ближайшие к нему вольнаибы могли разобрать слова:
— Джамис из тех, кто запоминает обиду, саяддина. Твой сын победил его и…
— Случайно! — взревел Джамис. — В низине Туоно не обошлось без колдовства, и я это докажу!
— Я тоже его победил в свое время, — продолжал Стилгар. — С помощью поединка тахадди он хочет бросить вызов и мне. Но Джамис слишком любит насилие, поэтому ему и не стать хорошим вождем. Когда в человеке много сарфы, это сбивает его с правильного пути. Уста его привязаны к закону, а сердце — к сарфе, беззаконию. Нет, хорошего вождя из него не получится. Я берег его только для хорошего боя, вроде давешнего, но когда он предается безумству гнева, он становится опасен для своих же соотечественников.
— Стилгар… — прошипел Джамис.
Джессика понимала, что делает Стилгар — старается раздразнить Джамиса и отвлечь его от поединка с Полем.
Стилгар повернулся лицом к Джамису, и Джессика снова услышала умиротворяющие нотки в его низком голосе.
— Джамис, он всего лишь мальчишка. Он…
— Ты сам назвал его мужчиной. Его мать говорит, что он будто бы прошел гом-джаббар. У него мясистое тело, и он переполнен водой. Человек, который нес их рюкзак, говорит, что там булькают фляги. А мы должны хлебать из вонючих карманов, пока они наслаждаются!
Стилгар посмотрел на Джессику:
— Это правда? У вас в рюкзаке есть вода?
— Правда.
— Фляги с водой?
— Две литровки.
— И что вы собираетесь делать с этим богатством?
Богатством? Джессика покачала головой, услышав холодок в его голосе.
— Там, где я родилась, вода падала с неба и бежала широкими реками по земле. Там были океаны такой ширины, что невозможно было разглядеть другой берег. Меня никогда не учили вашей водной дисциплине. Мне никогда прежде не приходилось так думать про воду.
Вздох изумления пронесся над толпой:
— Вода падает с неба… Бежит по земле…
— Ты не знала о том, что среди нас есть люди, у которых повреждены влагоуловители, и их ожидают серьезные затруднения, пока мы доберемся до Табра?
— Откуда мне знать? — Джессика снова покачала головой. — Если у них неприятности, отдайте им нашу воду.
— Так ты берегла свое богатство для этого?
— Я берегла его для спасения жизни.
— Тогда мы принимаем твое благословение, саяддина.
— Ты не купишь нас своей водой, — ухмыльнулся Джамис. — А ты, Стилгар, не отвлечешь меня на себя. Я вижу, как ты стараешься, чтобы я вызвал тебя, вместо того чтобы доказать свои слова делом.
Стилгар опять повернулся к Джамису.
— Так ты настаиваешь на поединке с ребенком, Джамис?
Его тихий голос был напоен ядом.
— Ее обязаны защищать.
— Даже когда она под моим покровительством?
— Я взываю к закону амталя. Это мое право.
Стилгар кивнул.
— Хорошо. Но если мальчик не распорет тебе брюхо, ты встретишься с моим ножом. И на этот раз я не отведу его, как тогда.
— Вы не можете этого допускать, — перебила их Джессика. — Поль всего-навсего…
— Не вмешивайся, саяддина. Я-то знаю, что ты можешь взять верх надо мной, а значит, и над каждым из нас. Но ты не сможешь драться со всеми нами. Таков закон, закон амталя.
Джессика умолкла. Она посмотрела на Стилгара в зеленоватом свете поплавковых ламп и увидела демоническую жестокость, которая стерла все остальные чувства с его лица. Потом перевела взгляд на Джамиса, увидела в его чертах безумие и подумала: Я должна была предвидеть все заранее. Это же маньяк. Он принадлежит к тому молчаливому типу, у которых все происходит внутри. Как же я этого не учла!
— Если ты что-нибудь сделаешь с моим сыном, — сказала Джессика, — тебе придется иметь дело со мной. Я выверну каждый твой сустав…
— Мама, — Поль шагнул вперед и дотронулся до ее рукава. — Может, мне удастся объяснить Джамису…
— Объяснить! — фыркнул Джамис.
Поль замолчал и внимательно посмотрел на вольнаиба. Он не чувствовал страха перед ним. Движения Джамиса показались ему прошлой ночью довольно неуклюжими, он слишком легко упал на песок в их вчерашней схватке. Но в голове было еще свежо воспоминание о стиснутом в этой пещере бурлящем сгустке событий, воспоминание о себе самом, погибшем от ножа. Как мало возможностей выжить оставалось у него в том видении…
— Саяддина, — обратился к Джессике Стилгар, — тебе придется отойти в сторону, чтобы…
— Перестань называть ее саяддина! Это еще не доказано. Подумаешь, она знает молитву! Ну и что с того? У нас каждый ребенок ее знает.
Он уже наболтал вполне достаточно, подумала Джессика. Я подобрала к нему ключ. Сейчас я могла бы вывести его из строя одним словом. Она замешкалась. А как остальные? Со всеми мне не справиться.
— Тогда ты мне ответишь, — заговорила она чуть сдавленным голосом с едва уловимыми всхлипывающими интонациями.
Джамис уставился на нее, и на его лице отразился ужас.
— Ты у меня узнаешь, что значит мука! — продолжала она в том же тоне, делая небольшие паузы перед каждым словом. — Помни об этом, когда будешь сражаться! Ты будешь так мучаться, что воспоминание о гом-джаббаре сделается для тебя сладостным. Все твое тело станет…
— Она напускает на меня чары! — вскрикнул Джамис. Он поднял к правому уху крепко сжатый кулак, — Я призываю молчание на ее голову!
— Да будет так, — сказал Стилгар. В его взгляде, брошенном на Джессику, было предостережение. — Если ты скажешь еще хоть слово, саяддина, мы поймем, что это колдовство, и ты будешь изгнана.
Кивком головы он приказал ей отступить назад.
Джессика почувствовала, как чьи-то руки оттолкнули ее, отодвинули в сторону. Но руки эти не были враждебными. Она видела, как Поль отделился от толпы, как девочка с лукавым личиком — Чейни — зашептала что-то ему на ухо и кивнула в сторону Джамиса.
В толпе образовался круг. Принесли еще поплавковых ламп и включили их на желтый уровень.
Джамис вступил в круг, стянул с плеч плащ-джуббу и швырнул его кому-то в толпе. Он стоял в матовом сером влагоджари. На влагоджари были заплаты, прорехи, зашитые грубыми стежками. Джамис припал губами к плечу, втянул глоток воды из трубки. Потом выпрямился, гибким движением сбросил костюм, аккуратно сложил и передал в толпу. Его бедра и ноги до лодыжек были обмотаны плотной тканью. С ай-клинком в правой руке, он стоял, поджидая противника.
Джессика видела, как девушка-ребенок помогла Полю раздеться, сунула ему в ладонь рукоять ай-клинка. Она видела, как Поль покачивает его на руке, прикидывая вес и определяя центр тяжести. Джессика вдруг вспомнила, что ее сын обучен искусству праны и бинду — искусству управления нервами и мышцами всего тела. Что он учился бою в самой грозной школе, что его учителями были Дункан Айдахо и Джерни Халлек — люди, при жизни ставшие легендой. Мальчик изучил коварные науки Бен-Джессерита и выглядел уверенным и спокойным.
Но ведь ему только пятнадцать! И у него нет щита, Я обязана остановить это. Должен быть какой-то способ… От подняла глаза и заметила, что Стилгар наблюдает за ней.
— Ты не имеешь права вмешиваться, — сказал он. — И не имеешь права говорить.
Она зажала ладонью рот и подумала: Я все-таки успела внедрить чувство страха в мозг Джамиса. Возможно, это замедлит его движения… хоть немного. Если бы я только умела молиться — искренне молиться!
Поль теперь уже стоял один — в кругу. На нем было бойцовское трико, которое он носил под защитным костюмом. В правой руке он держал ай-клинок, босые ноги стояли на присыпанном зернистым песком камне. Айдахо не уставал снова и снова предупреждать его: «Когда ты не уверен в поверхности, лучшее дело биться босиком». В сознании ярко горели наставления Чейни: «После выпада Джамис всегда уклоняется вправо. У него такая привычка — мы все это видели. Еще, он всегда смотрит в глаза — выжидает момент, когда ты моргнешь, чтобы ударить. И он умеет драться любой рукой — внимательно следи за его ножом».
Но больше всего сил придавало Полю чувство, что тело его хорошо натренировано, что реакции у него на уровне инстинкта, что все это вбивалось в него день за днем, час за часом на полу тренировочного зала.
На память пришли слова Джерни: «Хороший фехтовальщик думает о лезвии, острие и защитном кольце одновременно. Острием можно еще и резать, а лезвием — колоть, а завитками на защитном кольце можно поймать меч противника».
Поль посмотрел на ай-клинки. На защитном кольце не было завитков — оно просто прикрывало руку выгнутыми вверх лепестками. Еще он подумал, что не знает, прочно ли это лезвие, может ли оно сломаться.
Джамис начал осторожно придвигаться к левой половине круга, где стоял Поль.
Поль присел, вспомнил, что у него нет щита и что он привык драться, ощущая вокруг себя его тонкое поле. Приучен защищаться с молниеносной быстротой, а зато нападать с точно просчитанной замедленностью — чтобы проникнуть сквозь щит противника. Несмотря на постоянные предостережения наставников, что он не должен зависеть от привычки инстинктивно замедлять скорости атаки, он понимал, что она вошла ему в плоть и кровь.
Джамис выкрикнул положенный ритуалом вызов:
— Пусть твой клинок расколется и рассыпется в прах!
Значит, этот нож может сломаться, подумал Поль.
Он отметил про себя, что у Джамиса тоже нет щита — но ведь вольнаиб-то никогда им и не пользовался, у него нет навыков фехтования со щитом!
Поль через разделявшее их пространство всматривался в Джамиса. Его тело напоминало сухой скелет, обвязанный узловатыми веревками. В свете поплавковых ламп ай-клинок отливал молочной желтизной.
Страх пронзил Поля. Он почувствовал себя обнаженным, совершенно одиноким в кольце чужих людей. Предвидение дало ему представление о бесчисленных возможностях, обо всех завихрениях мощных потоков будущего, о стройных логических цепочках, с помощью которых можно управлять событиями. Но перед ним было реальное сейчас. Перед ним была смерть, сплетенная из бесконечного множества роковых случайностей.
Он понимал, что любая мелочь может определить будущее. Кто-то кашлянет в толпе наблюдателей, мигнет поплавковая лампа, упадет обманчивая тень.
Я боюсь, сказал сам себе Поль.
Он начал описывать медленный круг вокруг Джамиса, повторяя про себя бен-джессеритское заклинание: «Страх — убийца разума…» Это подействовало на него, словно холодный душ. Он почувствовал, как расслабились мышцы, стали послушными и готовыми действовать.
— Я омою мой нож в твоей крови, — прошипел Джамис. И еще не договорив последнего слова, прыгнул.
Джессика увидела его движение- и едва удержалась от крика.
Там, куда приземлился вольнаиб, была только пустота, воздух, а Поль уже стоял позади Джамиса, почти вплотную к его обнаженной спине.
Ну, давай, Поль, давай, мысленно закричала она.
Движения Поля были рассчитанно медленными и удивительно изящными, но все же такими медленными, что дали Джамису возможность изогнуться, отпрянуть назад и развернуться через правое плечо.
Поль отпрыгнул и низко присел.
— Ты сначала доберись до моей крови, — сказал он.
Джессика заметила его навыки бойца со щитом и подумала, что это палка о двух концах. Благодаря молодости и тренировке, реакции мальчика были отточены до такой остроты, которой здесь и не видывали. Но его манера атаковать тоже была следствием тренировки и определялась необходимостью проникнуть сквозь силовой барьер. Щит отразит любой слишком быстрый удар и пропустит только медленный обманчивый выпад. Нужны были ловкость и умение, чтобы проникнуть сквозь щит.
Видит ли это Поль? спросила она себя. Должен видеть!
Опять атакует Джамис — чернильно-темные глаза сияют, тело — как желтая молния в свете поплавковых ламп.
И снова Поль ускользает и наносит удар слишком медленно.
И еще раз.
И еще.
Каждый раз ответный выпад Поля на мгновение запаздывал.
Джессика заметила еще одно — она надеялась, что Джамис этого не видит: Поль защищался с умопомрачительной быстротой, но каждый раз его движения шли под одним, тщательно выверенным углом, словно он рассчитывал, что щит поможет ему закрываться от ударов Джамиса.
— Твой сын играет, что ли, с этим несчастным кретином? — спросил Стилгар, но прежде чем она успела ответить, замахал на нее рукой. — Извини, пожалуйста, ты должна молчать.
И снова две фигуры кружили друг против друга на каменном полу: Джамис держал нож в вытянутой руке и слегка потыкивал им вперед, Поль — в глубоком приседе с опущенным вниз ножом.
Снова прыгнул Джамис, но теперь он метнулся вправо — куда все время отшатывался Поль.
Вместо того чтобы отступить и на этот раз, Поль встретил его руку с ножом острием собственного лезвия. Потом наклонился, увернулся влево и мысленно поблагодарил Чейни за предупреждение.
Джамис отступил в угол, потирая руку. Кровь несколько мгновений покапала из раны и остановилась. Глаза вольнаиба расширились — два черно-синих провала. Он внимательно вглядывался в Поля и, казалось, по-новому увидел его в том же тусклом свете поплавковых ламп.
— Угу, этот ранен, — пробормотал Стилгар.
Поль встал в боевую позицию и, как был приучен делать после первой крови, выкрикнул:
— Сдаешься?
— Ха! — ответил Джамис.
В толпе послышалось сердитое бормотание.
— Спокойно! — прикрикнул на своих людей Стилгар. — Парень не знает наших правил, — потом, обращаясь к Полю: — В бою тахадди не сдаются. Все решает смерть.
Джессика увидела, как Поль напряженно сглотнул. Она подумала: Ему еще никогда не приходилось так убивать человека … чтобы на боевом ноже была горячая кровь. Сможет ли он это сделать?
Под натиском Джамиса Поль пошел по кругу вправо. Провидческое знание о бурлящем в этой пещере времени вновь начало преследовать его. Новый опыт подсказывал ему, что в этом поединке спрессовано слишком многое, чтобы он мог ясно различить хоть один вариант. Разнообразные возможности громоздились одна на другую — вот почему пещера представлялась ему сплошным сгустком времени на его пути. Она торчала, как гигантская скала посреди мощного потока, образуя вокруг себя капризные завихрения.
— Кончай дело, парень, — пробурчал Стилгар. — Хватит играться с ним.
Поль отступал в глубь человеческого кольца — он полагался на скорость своих движений.
Джамис только теперь полностью осознал мысль, мелькнувшую было в его голове — перед ним в кольце тахадди не просто мягкотелый пришелец из другого мира, легкая добыча для ай-клинка вольнаиба.
Джессика увидела на его лице тень отчаяния. Сейчас он наиболее опасен. Он попал в отчаянное положение и способен сделать все что угодно. Он видит, что перед ним не вольнаибский мальчишка, а боевая машина, рожденная, чтобы убивать. Страх, который я внедрила в него, сейчас наконец расцвел.
И она в глубине души почувствовала, что ей даже жаль Джамиса, но это чувство тут же отступило перед ощущением опасности, грозящей ее сыну.
Джамис способен на все…на любой непредсказуемый поступок, твердила она себе. Она гадала — просматривал ли Поль свое будущее, выжил ли он в итоге или нет? Но тут обратила внимание на что-то новое в движениях Поля, на капельки пота, выступившие на его лице и плечах, на настороженное внимание, заметное по неуловимой игре его мускулов. Джессика в первый раз, еще не отдавая себе в этом отчета, осознала, что в даре провидения присутствует неопределенность.
Теперь Поль задавал темп. Он кружил, но не нападал. Он заметил, что противник его боится. В сознании Поля зазвучал голос Дункана Айдахо: «Если противник начал тебя бояться, значит, наступил момент, когда ты можешь пустить все на самотек — дай время страху сделать свое дело. Пускай он превратится в ужас. Напуганный человек сражается против себя самого. Он решится на отчаянную атаку — это самый опасный момент, но обычно можно быть уверенным, что тут-то он и допустит роковую ошибку. Здесь тебя тренируют так, чтобы ты умел обнаруживать такие ошибки и пользоваться ими».
В толпе поднялся ропот.
Они решили, что Поль просто забавляется с Джамисом, сообразила Джессика. Они решили, что Поль проявляет излишнюю жестокость.
Но она улавливала в возбужденной толпе и другие настроения — толпа наслаждалась зрелищем, Джессика видела, как в вольнаибе нарастает смятение. Тот момент, когда оно вырвется наружу, и будет решающим для Джамиса… или для Поля.
Вольнаиб высоко прыгнул и сделал выпад правой рукой. Но она была пуста — ай-клинок сверкнул в другой руке, в левой.
У Джессики перехватило дыхание.
Но Чейни недаром предупреждала Поля: «Джамис может драться обеими руками». И знание того, что такое «ложный выпад», тоже крепко сидело в его мозгу. «Следи за ножом, а не за рукой, которая его держит, — не уставал твердить Джерни Халлек. — Нож опаснее, чем рука, и он может оказаться в любой руке».
Поль заметил ошибку Джамиса: задумав прыжок, предназначенный отвлечь внимание Поля, вольнаиб плохо разбежался и из-за этого на долю секунды потерял равновесие после приземления.
Если бы не тусклый желтый свет поплавковых ламп да не чернильного цвета глаза стоящих вокруг людей, могло бы показаться, что все происходит в учебном зале. Щиты не в счет, когда против них можно использовать само движение человеческого тела. Поль молниеносно поднял вверх нож, нырнул в сторону и выбросил руку навстречу качнувшейся к нему груди Джамиса. И тут же отскочил, чтобы посмотреть, как рухнет его противник.
Джамис упал как мешок, лицом вниз. Он один раз с шумом втянул воздух, повернул лицо к Полю и замер на каменном полу. Мертвые глаза казались черными стеклянными шариками.
«Убить острием ножа — не слишком высокое мастерство, — говаривал ему Айдахо. — Но пусть это не останавливает твою руку в то мгновение, когда предоставляется такая возможность».
Люди бросились вперед, заполняя пустой круг и оттесняя Поля. Джамиса уже было не видно за мельканием их рук. Группка вольнаибов отделилась от остальных и поспешила в глубь пещеры, унося с собой что-то завернутое в длинную бурку.
На полу было пусто.
Джессика пробивалась к сыну. Ей казалось, что она плывет через море одетых в вонючие джуббы и бурки людей, сквозь странно умолкшую толпу.
Сейчас очень страшный момент: он убил человека, которого превосходил и умственно, и физически. Нельзя допустить, чтобы в нем зародилась радость от такой победы.
Она протиснулась на маленькое свободное пространство, где два бородатых вольнаиба помогали Полю надеть влагоджари.
Джессика в упор посмотрела на сына. Его глаза сияли. Он тяжело дышал и скорее не одевался, а позволял облачать свое тело в костюм.
— Надо же — против Джамиса, и не единой царапины, — пробормотал один из вольнаибов.
Чейни стояла рядом, не сводя с Поля глаз. Джессика видела, какое восхищение, обожание написано на ее обычно лукавом личике.
Это нужно сделать сейчас, немедленно.
Тоном, исполненным бесконечного презрения, она спросила:
— Н-ну, и каково это — быть убийцей?
Поль весь напрягся, будто его ударили. Он увидел холодное сияние материнских глаз, и его лицо потемнело от прилива крови. Он бессознательно бросил взгляд туда, где только что лежал Джамис.
Стилгар, возвратившись из глубины пещеры, куда отнесли тело, протолкался и встал рядом с Джессикой. Потом спокойным, слегка язвительным голосом сказал Полю:
— Когда придет время и ты бросишь мне вызов, чтобы добраться до моей бюрды, не думай, что я позволю играть со мной так, как ты играл с Джамисом.
Джессика почувствовала, как тон ее и Стилгара подействовал на Поля — их слова сделали свое суровое дело в душе мальчика. Заблуждение вольнаибов сейчас тоже было ей на руку. Она вслед за Полем поглядела на окружавшие их лица, стараясь увидеть в них то, что видит он. Восхищение — да, страх — да… но на некоторых лицах было еще и отвращение. Она посмотрела на Стилгара, увидела его непреклонное выражение и догадалась, каким представлялся ему этот поединок.
Поль перевел глаза на мать.
— Ведь ты же понимаешь…
По голосу сына она услышала, что он уже пришел в себя.
Она медленно оглядела вольнаибов и сказала:
— Никогда прежде Поль не убивал человека обнаженным клинком.
Стилгар уставился на нее, и на его лице было написано недоверие.
— Я не играл с ним, — произнес наконец Поль. Выпрямившись, он встал перед матерью, расправил плащ и глянул туда, где на полу еще темнела кровь Джамиса. — Я не хотел его убивать.
Джессика видела, как недоверие понемногу покидает Стилгара, видела, с каким облегчением он провел по бороде рукой с узловатыми венами. Она слышала, как шепоток понимания пронесся в толпе.
— Так вот почему ты предлагал ему сдаться, — сказал Стилгар. — Теперь ясно. У нас другие обычаи, но вы еще увидите, что в них есть смысл. А я было подумал, что мы приняли в нашу семью скорпиона.
Он немного помешкал и добавил:
— Отныне я больше не буду называть тебя «парень».
Из гущи людей раздался голос:
— Ему надо дать имя, Стилгар.
Стилгар кивнул и подергал себя за бороду:
— Я вижу, что в тебе есть сила… вроде силы, которая поддерживает столб, — он немного помедлил и продолжал: — У нас тебя будут звать Узул — «основание столпа». Это будет твоим тайным боевым именем. Мы, люди из сича Табр, можем называть тебя так, но никто другой… Узул.
В толпе раздались голоса:
— Хороший выбор… верно… это — сила… это принесет нам удачу.
И Джессика почувствовала — отчужденность исчезла. Благодаря стараниям «защитника» она тоже стала своей. Теперь она была настоящая саяддина.
— Ну, а какое имя мужчины выберешь ты, чтобы мы могли называть тебя открыто? — спросил Стилгар.
Поль быстро посмотрел на мать, снова на Стилгара. Обрывки, кусочки этого момента жили в его провидческой памяти, но он физически ощущал — что-то здесь не так. Казалось, его насильно протискивают в узкие двери реальности.
— Как называется у вас маленькая мышка, которая вот так прыгает? — спросил Поль, вспомнив мышиные поскоки в низине Туоно. И он рукой показал как.
Раздались смешки.
— Мы называем ее муад-диб.
У Джессики перехватило дыхание. То самое имя, о котором говорил ей Поль: он говорил, что вольнаибы их примут и станут называть его так. Она внезапно испугалась своего сына и за своего сына.
Поль сглотнул. Он почувствовал, что справился с ролью, которую уже тысячи раз проигрывал в своем мозгу… и все-таки что-то было не так. Он видел, что взобрался на головокружительную высоту, что он многое испытал, что у него гигантский запас знаний и опыта, но тем не менее впереди распахивалась бездна.
И снова ему вспомнилось видение: легионы фанатиков под черно-зеленым знаменем Атрейдсов и вся Вселенная, пылающая и разгромленная щимя их пророка Муад-Диба.
Этого не должно случиться, сказал он себе.
— Ты хочешь взять это имя — Муад-Диб? — спросил Стилгар.
— Я — Атрейдс, — прошептал Поль и добавил уже громче: — Будет несправедливо, если я совсем откажусь от имени, которое дал мне отец. Можно, чтобы меня знали здесь как Поля-Муад-Диба?
— Ты — Поль-Муад-Диб! — воскликнул Стилгар.
Поль подумал: Такого в моем видении не было. Я поступил по-своему.
Но он по-прежнему чувствовал, что разверстая бездна никуда не исчезла.
И снова среди людей раздались ответные возгласы, и один вольнаиб говорил другому:
— Мудрость и сила… Нельзя было просить о большем… Предание, точно, предание… Лизан аль-Гаиб… Лизан аль-Гаиб…
— Я хочу кое-что рассказать тебе о твоем новом имени, — сказал Стилгар. — Твой выбор нам понравился. Муад-Диб мудр и сведущ в жизни пустыни. Муад-Диб сам создает свою воду. Муад-Диб прячется от солнца и путешествует по ночам. Муад-Диб плодовит и размножается всюду. Мы называем Муад-Диба наставником мальчиков. Это хорошее основание, чтобы начать строить на нем новую жизнь, Поль-Муад-Диб. Ты, кого среди своих будем звать Узулом. Мы приветствуем тебя!
Стилгар прикоснулся ладонью ко лбу Поля, потом обнял его и тихо прошептал:
— Узул…
Когда вождь отпустил Поля, его обнял другой вольнаиб и. тоже повторил родовое имя. Так, из объятия в объятие, Поль прошел через весь отряд, и каждый раз слышал шепот, каждый раз с новыми интонациями:
— Узул… Узул… Узул…
Какие-то голоса он уже помнили. Наконец Чейни прижалась щекой к его щеке и произнесла то же имя.
Вот Поль снова оказался перед Стилгаром, и тот торжественно обратился к нему:
— Ты стал ичвав бедуином — нашим братом.
Его лицо окаменело, и в голосе зазвучали командные нотки:
— А теперь, Поль-Муад-Диб, подтяни-ка свой влагоджари! — он бросил взгляд на Чейни: — Чейни! У Поля-Муад-Диба носовые затычки просто хуже некуда. А я вроде-бы приказывал тебе присматривать за ним!
— У меня не было ноздревых затычек, Стилгар, — начала оправдываться та, — а тут еще Джамис…
— Хватит об этом!..
— Мне придется поделиться одной из своих, Я пока могу протянуть на одной…
— Нет, не можешь, — оборвал ее Стилгар. — Я знаю, что у кого-то должны быть запасные. У кого есть запасные? В конце концов, мы боевой отряд или шайка бандитов?
Из толпы протянулись руки, предлагая жесткие ворсистые цилиндрики. Стилгар отобрал четыре и передал их Чейни.
— На, подгони их для Узула и саяддины.
Из задних рядов раздался голос:
— Эй, Стилгар, а что с водой? С теми литровками у них в вещмешке?
— Я знаю, Фарок, что у тебя не хватает воды, — и Стилгар посмотрел на Джессику.
Она кивнула.
— Распределить одну флягу между нуждающимися. Где водный надзиратель… где смотритель? А, Шимум, проследи-ка, пусть отмерят, сколько требуется. И чтоб ни каплей больше. Саяддина соблаговолила поделиться своей водой. В сиче все возместить ей по полевому курсу.
— Полевой курс — это сколько? — спросила Джессика.
— Десять к одному.
— Но…
— Это мудрый закон, ты сама убедишься, — Стилгар не дал ей договорить.
В задних рядах раздался шорох джубб — люди отходили в сторону делить воду.
Стилгар поднял руку и воцарилось молчание.
— О Джамисе. Я требую полного ритуала. Джамис был нашим товарищем и братом — ичван бедуином. Мы не тронемся с места, пока не отдадим дань уважения тому, кто поединком тахадди укрепил наше будущее. Я взываю к закону. Мы отправим обряд на закате солнца, когда тьма покроет его…
Слушая Стилгара, Поль почувствовал, что снова проваливается в бездну… бездну слепого времени, в его мозгу не оставалось ни прошлого, ни будущего — кроме… кроме… он видел, как развевается черно-зеленое знамя Атрейдсов… развевается где-то далеко впереди, и еще он видел легионы фанатиков и окровавленные сабли джихада.
Этого не будет, твердил он про себя. Я не могу этого допустить.
~ ~ ~
Бог создал Аракис, чтобы воспитать для себя верных.
Бог создал Аракис, чтобы воспитать для себя верных.
В тишине пещеры Джессика слышала поскрипывание песка под ногами людей, слышала отдаленные крики птиц, про которые Стилгар сказал, что это перекликаются его часовые.
Огромные пластиковые заглушки на входах в пещеру были вынуты. Она видела, как движутся вечерние тени по козырьку скалы впереди и по открытой низине сзади. Но и в тускнеющем свете чувствовался дневной жар. Она знала, что ее тренированное восприятие скоро научится тому, чем владеют все вольнаибы — ощущать малейшее изменение во влажности воздуха.
Как бросились они подтягивать свои влагоджари, едва заглушки были вынуты!
В глубине пещеры кто-то затянул унылое причитание:
Айма трава около!
Ай коренья около!
Джессика машинально перевела: Вот зола! А вот корни!
Начинался обряд погребения Джамиса.
Она смотрела на аракианский закат, на разбросанные по небу цветовые пласты. Ночь потихоньку натягивала свое покрывало на далекие скалы и дюны. Жара продолжала давить.
Жара заставила ее сосредоточиться на воде, и она подумала: Ведь надо же — целый народ приучен пить в определенное время.
Пить.
Она все еще помнила залитые лунным светом каладанские волны, белым кружевом рассыпающиеся на прибрежных скалах… ветер, тяжелый от влажного воздуха. Тот ветер, что шевелил сейчас складки ее джуббы, казалось, опалял незащищенную кожу на лбу и щеках. Новые носовые фильтры раздражали ноздри, и она обнаружила, что никак не может отвлечься от мысли о трубочке, сбегающей через ее лицо в карман влагоджари, чтобы выделять влагу из дыхания.
Весь этот костюм — попросту потосборник!
«Тебе станет удобнее во влагоджари, когда твое тело избавится от лишней воды», — сказал Стилгар.
Она знала, что он прав, но от этого удобнее не становилось. Бессознательная сосредоточенность на воде мешала думать. Нет, поправила она себя, сосредоточенность на влаге.
Какое тонкое и какое весомое различие!
Она услышала приближающиеся шаги и обернулась, зная, что увидит Поля и следующую за ним как хвостик лукавую девочку, Чейни.
Тоже надо обдумать. Надо бы поговорить с Полем об их женщинах. Ни одна из этих пустынниц не годится в жены герцогу. В наложницы — да, но не в жены.
Она удивилась собственным мыслям: Похоже, я заразилась его способностью к предвидению. И Джессика подумала, что ведь она тоже очень хорошо к этому подготовлена. Я рассуждаю о судьбах династии, позабыв, кто я сама! Однако… я была больше, чем наложница.
— Мама.
Поль остановился возле нее. Чейни стояла рядом.
— Мама, ты знаешь, что они делают там, в пещере?
Джессика посмотрела на темные пятна его глаз, уставившихся на нее из-под капюшона.
— Догадываюсь.
— Чейни мне показала… считается, что я должен это видеть и… дать разрешение на измерение воды.
Джессика перевела взгляд на Чейни.
— Они выделяют воду Джамиса, — пояснила та. Ее высокий голос звучал чуть гнусаво из-за носовых фильтров. — Таков закон. Тело человека принадлежит ему самому, а вода — его роду… но если он… в поединке…
— Они говорят — это моя вода, — сказал Поль. Джессика с удивлением обнаружила, что это сообщение заставило ее насторожиться.
— Если в поединке, то вода принадлежит победителю. Потому что тебе пришлось сражаться на открытом воздухе без влагоджари. Победителю должны возместить воду, которую он потерял во время боя.
— Я не хочу его воду, — пробормотал Поль. Он почувствовал, что превращается в один из тех неясных образов, которые безостановочно двигались перед его внутренним взором. Он не вполне представлял, что должен делать, но одно знал точно: он не хочет брать воду, выделенную из тела Джамиса.
— Но это… вода, — Чейни никак не могла его понять.
Джессику потрясло, как она это сказала: Вода. Как много могло значить одно простое слово. Ей на память пришла бен-джессеритская аксиома: «Искусство выживания — это умение плавать в незнакомых водах». И она подумала: Мы оба — я и Поль — должны отыскать все течения, все мели в этих незнакомых водах… если, конечно, нам суждено выжить.
— Ты примешь эту воду.
Она узнала тон своего голоса. Тот же самый тон она использовала однажды, убеждая герцога Лето принять крупную сумму, которою ему предложили за участие в некоем сомнительном предприятии, — деньги означали тогда для Атрейдсов власть.
На Аракисе деньгами была вода. Она это ясно понимала.
Поль продолжал молчать. Он знал, что сделает, как приказала мать. И не оттого, что она приказала, а оттого, что тон ее голоса заставил его по-другому взглянуть на вещи. Отказ от воды означал нарушение вольнаибских обычаев.
Вдруг он вспомнил слова четыреста шестьдесят седьмой калимы из Оранжевой Книги доктора Юха и произнес:
— Из воды пошла всякая жизнь.
Джессика изумленно подняла на него глаза. Откуда он знает эту цитату! спросила она себя. Ведь он еще не изучал тайных доктрин?
— Да, да, — подхватила Чейни. — Так и говорят — гайдихар, мантенэ. Еще у Шах-Наме написано, что вода сотворена первой, а все остальное — потом.
Джессика вздрогнула, хотя не могла бы объяснить себе почему (и именно это обеспокоило ее больше всего). Она отвернулась, чтобы скрыть смущение, и оказалось, что вовремя — она увидела, как садится солнце. Все небо заполнилось неистовым буйством красок, пока оно скрывалось за горизонтом.
— Пора!
В пещере загудел голос Стилгара.
— Сокрушен клинок Джамиса! Джамис призван Им, призван Шай-Хулудом, Тем, кто повелевает фазами лун, стареющих днем и превращающихся под конец в высохшие сучки, — Стилгар понизил голос. — То же случилось с Джамисом.
Тишина, словно вата, заполнила пещеру.
Джессика видела, как перемещается в глубине пещеры серая тень Стилгара — точно призрак. Она оглянулась на низину, почувствовала прохладу.
— Друзья Джамиса пусть приблизятся, — продолжал Стилгар.
Из-за спины Джессики выскользнули несколько человек, и перед входом в пещеру упала завеса. Высоко над головой зажглась одинокая поплавковая лампа. Ее желтоватый свет сразу выхватил из сумрака людской поток вливающийся откуда-то в пещеру. Джессика услышала шелест бурок и джубб.
Чейни внезапно отступила в сторону, будто свет ее оттолкнул.
Джессика склонилась к самому уху Поля и прошептала, пользуясь семейным кодом:
— Старайся подражать им, делай все, как они. Сейчас будет примитивный обряд — успокоения тени Джамиса.
Сейчас будет нечто большее, чем примитивный обряд, подумал Поль. Он снова угадал зудящее неприятное ощущение в своем сознании — словно он пытается схватить прыгающий сам по себе шарик и заставить его лежать неподвижно.
Чейни качнулась к Джессике и взяла ее за руку:
— Пойдем, саяддина. Нам полагается сидеть поодаль.
Поль смотрел, как они скрываются среди теней и оставляют его одного. Он почувствовал себя покинутым. Укреплявшие завесу вольнаибы подошли к нему.
— Идем, Узул.
Он позволил увлечь себя вперед, и его втолкнули в образовавшийся вокруг Стилгара круг. Стилгар стоял под лампой рядом с бесформенной кучей округлых и угловатых предметов, которые выпирали из-под брошенной на пол бурки.
По знаку Стилгара все вольнаибы опустились на корточки, и их накидки издали свистящий шелест. Поль уселся вместе с ними, наблюдая за Стилгаром — свет превратил глаза вольнаиба в темные ямы и неожиданно ярко высветил зеленый платок на шее. Он снова перевел взгляд на прикрытую плащом кучу у ног Стилгара и узнал косо торчащую наружу рукоять бализета.
— Духи оставляют воды тела, когда восходит первая луна, — нараспев заговорил Стилгар. — Так говорят предки. Когда мы увидим восход первой луны этой ночью, кого будет призывать она?
— Джамиса, — ответил хор голосов.
Стилгар медленно повернулся на одной пятке, вглядываясь в каждое лицо.
— Я был другом Джамиса, — сказал он. — Когда машина-стервятник налетела на нас в Дырявых Скалах, именно Джамис вытащил меня в безопасное место.
Он склонился над кучей вещей и поднял бурку. «Я беру эту бурку как друг Джамиса — право вождя». Стилгар накинул ее на плечо и выпрямился.
Теперь Поль увидел, что за предметы были сложены аккуратной горкой: матово-серый защитный костюм, изрядно побитая фляжка-литровка, платок, посередине которого лежала маленькая книжечка, рукоятка ай-клинка — без лезвия, пустые ножны, сложенный вещмешок, перекличник, било, несколько металлических крючьев размером с кулак, набор необычных предметов, похожих на маленькие осколки гранита — они лежали на отдельной тряпочке, пучок перьев и… из-под сложенного вещмешка торчал бализет.
Значит, Джамис играл на бализете, подумал Поль. Инструмент напомнил ему Джерни Халлека и все то, что было утрачено безвозвратно. Благодаря своей способности видеть будущее в прошедшем, Поль знал, что некоторые из линий-возможностей ведут к встрече с Халлеком, но они были так немногочисленны и неясны… Это его озадачивало. Фактор неопределенности снова привел его в недоумение. Не значит ли это, что я сделаю что-то… или могу сделать что-то, что погубит Джерни?.. Или, наоборот, вернет его к жизни?.. Или…
Поль сглотнул и потряс головой.
Стилгар снова наклонился над вещами.
— Для женщины Джамиса и для караульных, — произнес он. И осколки гранита вместе с книжкой исчезли в складках его плаща.
— Право вождя, — распевно отозвался отряд.
— Значок Джамиса для кофейной церемонии, — и Стилгар поднял плоский диск из зеленого металла. — Он должен быть по полному обряду передан Узулу, когда мы придем в сич.
— Право вождя.
Наконец он поднял рукоять ай-клинка и показал ее остальным:
— Для долины погребения.
— Для долины погребения, — раздалось в ответ.
Джессика сидела в круге напротив Поля. Она кивнула, распознав древние корни ритуала и подумала: Так происходит переход от невежества к знанию, от жестокости к культуре — он начинается с того уважения, которое мы оказываем нашим усопшим. Она смотрела на Поля и гадала: Поймет ли он это? Сообразит, как себя вести?
— Мы — друзья Джамиса, — говорил Стилгар. — Мы не обращаемся с нашими мертвыми, как с грудой гарварга.
Слева от Поля поднялся седобородый вольнаиб. Он подошел к вещам и взял перекличник
— Я был другом Джамиса, — сказал он. — Когда во время осады Двух Орлов наша вода была на исходе, Джамис поделился с нами. И бородач вернулся на свое место в кругу.
Предполагается, что я тоже должен назваться другом Джамиса? подумал Поль. Ждут ли они, чтобы я тоже что-нибудь взял из этой кучи?
Он видел, как лица повернулись к нему и отвернулись снова. Ждут!
Еще один человек, напротив Поля, поднялся и подошел к вещам. Он взял паракомпас.
— Я был другом Джамиса. Когда на утесе Байта нас застиг патруль, меня ранило. Джамис отвлек их тогда, и раненых удалось вынести, — и он прошел на свое место.
Снова лица повернулись к Полю. Он увидел в них ожидание и опустил глаза. В бок ему ткнулся локоть, и чей-то голос прошипел:
— Ты что, хочешь принести нам погибель?
Как же я могу сказать, что был его другом? ломал голову Поль.
Еще одна фигура напротив него встала из круга, и, когда лицо под капюшоном оказалось на свету, Поль узнал свою мать. Она взяла из кучи платок.
— Я была другом Джамиса, — сказала она. — Когда дух духов в его теле увидел, чего требует истина, то он удалился и пощадил моего сына.
И она села на свое место.
Поль вспомнил презрение в материнском голосе, которым она встретила его после боя: «Ну, и каково это — быть убийцей?»
И снова он увидел обращенные к нему лица, прочел на них гнев и страх. В его мозгу вспыхнул отрывок из книгофильма «Культ мертвых», который показывала ему мать. Теперь он знал, что должен делать,
Поль медленно поднялся на ноги.
По кругу пронесся вздох облегчения.
Полю казалось, что его «я» стало меньше, пока он шел к центру круга. Словно когда-то давно он утратил часть самого себя, а теперь пытается отыскать его здесь. Он склонился над принадлежавшими Джамису вещами и вытащил бализет. Нежно загудела струна — видно, зацепилась за что-то.
— Я был другом Джамиса, — прошептал Поль.
Он почувствовал, как слезы обожгли ему глаза, и постарался говорить громче.
— Джамис научил меня… что… когда ты убиваешь… ты расплачиваешься за это. Мне хотелось бы знать Джамиса получше.
Раздался свистящий шепот:
— Он плачет!
И весь круг подхватил:
— Узул отдает мертвому воду!
Поль чувствовал, как чьи-то пальцы касаются его щек, слышал благоговейные шепотки.
Джессика прислушивалась к голосам и пыталась доискаться до смысла. Она осознавала, под каким страшным запретом должны быть здесь слезы, но сосредоточилась на словах: «Он отдает мертвому воду!» Слезы были даром миру теней — несомненно, они должны считаться священными.
Ничто из виденного ею до сих пор на этой планете не доказывало столь неопровержимо ценность и значимость воды. Ни торговцы-водоносы, ни высохшая кожа туземцев, ни даже влагоджари или жесткие правила водной дисциплины. Здесь было нечто, гораздо более драгоценное, чем все остальные понятия, — здесь была сама жизнь, перевитая орнаментом ритуальных символов.
— Я прикасался к его щеке, — шептал кто-то, — я трогал дар.
Сначала пальцы, ощупывающие его лицо, испугали Поля. Он ухватился за прохладную рукоять бализета, чувствуя, как покусывают ладонь струны. Потом кроме шарящих рук увидел еще и лица — с расширенными от изумления глазами.
Но вот руки отдернулись. Погребальная церемония продолжалась. Но теперь Поля окружало некое тонкое пространство — все чуть-чуть отодвинулись, образуя вокруг него почтительную пустоту.
Обряд заканчивался неторопливым причитанием:
Лунный круг тебя зовет,
Тебя Шай-Хулуд ждет.
На багровом закате, брат вольнаиб,
Кровавой смертью ты погиб.
Взывайте к луне — она кругла! —
Чтоб снова удача к нам пришла,
Чтоб мы завершили земные дела
В стране, где почва тверда, как скала.
У ног Стилгара все еще лежал бесформенный тюк. Он присел на корточки и положил на него обе ладони. Кто-то подошел к нему и сел рядом. Поль узнал лицо Чейни, скрытое в тени капюшона.
— Джамис носил тридцать три литра и семь целых тридцать две сотых драхмы родовой воды, — сказала Чейни. — Я благословляю ее теперь в присутствии саяддины. Еккери-акайри — это вода, филиссин-фолас-си — Поля-Муад-Диба. Киви-а-кави — никогда больше, накалас! — не измеряется, не считается — укайра-ан! — ударами сердца нашего друга… Джамиса.
Во внезапно наступившем молчании — всеобщем и торжественном — Чейни повернулась и посмотрела на Поля. Потом сказала:
— Там, где я, — пламя, да будешь ты углями! Там, где я, — роса, да будешь ты водой.
— Бай-ла кайфа, — распевно отозвался хор голосов.
— Полю-Муад-Дибу отходит эта доля. Пусть хранит он ее для нашего рода, пусть бережет от бездумных трат. Пусть будет он щедрым во время нужды. Пусть передаст ее, когда придет и его час, в кладовую общины.
— Бай-ла кайфа, — прозвучал отклик.
Я должен принять эту воду, подумал Поль. Он медленно встал и подошел к Чейни. Стилгар отступил назад, чтобы дать ему место и мягко забрал из его рук бализет.
— На колени, — приказала Чейни.
Поль встал на колени.
Она взяла его руки и прижала их к упругой поверхности бурдюков с водой.
— Сей водою наш род доверяет тебе. Джамис удалился от нее. Прими с миром, — она поднялась и потянула за собой Поля.
Стилгар возвратил ему бализет и протянул на ладони маленькую горку металлических колец. Поль посмотрел на кольца — они были разной величины и в них тускло отражался свет поплавковой лампы.
Чейни взяла самое большое и надела себе на палец.
— Тридцать литров. — Одно за другим она брала все кольца, показывая каждое Полю и считая вслух: — Два литра, один литр, семь водных бирок по одной драхме каждая, одна бирка в тридцать две сотых драхмы. Всего тридцать три литра, семь целых и тридцать две сотых драхмы.
Она подняла палец, чтобы Полю было лучше видно.
— Принимаешь ты их? — спросил Стилгар.
Поль сглотнул слюну и кивнул:
— Да.
— Потом я покажу тебе, — пояснила Чейни, — как правильно увязывать их в платок, чтобы они не брякали и не мешали тебе бесшумно передвигаться.
Она протянула ему руку.
— А не могла бы ты… подержать их пока у себя? — спросил Поль.
Чейни бросила на Стилгара испуганный взгляд.
Он улыбнулся и ответил:
— Поль-Муад-Диб, а среди нас — Узул, не знает еще наших обычаев, Чейни. Храни пока его бирки безо всяких обязательств, а будет время — покажешь ему, как их носят.
Чейни кивнула, оторвала от нижнего края бурки узкую полоску, нанизала на нее кольца и завязала их сверху и снизу хитрым узелком. Потом немного помешкала и спрятала в пояс, под бурку.
Я сделал что-то не то, подумал Поль. Он почувствовал возникшую вокруг него атмосферу добродушной насмешливости, и его мозг нащупал одно из провидческих воспоминаний: Водные бирки, отданные женщине, — это из обряда сватовства.
— Водные надзиратели! — позвал Стилгар.
Снова раздался свистящий шелест плащей — отряд встал. Два вольнаиба вышли вперед и подняли бурдюк. Стилгар взял поплавковую лампу и повел всех в глубь пещеры.
Поля совсем прижали к Чейни. Он смотрел, как каменные стены отражают маслянистый свет, как пляшут тени, и чувствовал в наступившем молчании всеобщее воодушевление — все затихли и чего-то ждали.
Сильные руки отодвинули Джессику в самый конец колонны. Раскачивающиеся тела поминутно толкали ее, и на мгновение ее охватил ужас. Она распознала происходящее действо: некоторые обрывки ритуала звучали на языке чакобса, или ботани джиб; она знала, что в такие с виду ничего не значащие моменты возможны вспышки самого разнузданного насилия.
Джан-джан-джан, подумала она. Вперед-вперед-вперед.
Это походило на детскую игру, которая в мире взрослых превращается во вседозволенность.
У желтой каменной стены Стилгар остановился. Он нажал на выступ, стена тихо отъехала в сторону, и открылась неровная трещина. Он пошел дальше мимо темного решетчатого сооружения вроде пчелиных сот. Поль, проходя следом, почувствовал, как на него повеяло прохладой.
Он удивленно взглянул на Чейни и потянул ее за рукав.
— Похоже, здесь влажный воздух.
— Ш-ш-ш-ш, — прошептала она.
Вольнаиб позади них сказал:
— В ловушке нынче ночью много влаги. Это Джамис говорит нам, что он доволен.
Джессика прошла через потайную дверь и услышала, как та закрылась. Она видела, как замедляют шаг вольнаибы, проходя мимо решеток-сот, и почувствовала влажный воздух, когда проходила мимо сама.
Воздушная ловушка! догадалась она. Где-то на поверхности у них спрятаны влагоуловителй, которые затягивают воздух вниз, в более холодные области, и конденсируют из него влагу.
Вот еще одна дверь в скале с таким же решетчатым сооружением над ней, которая так же закрылась за ними. В спину потянуло сквозняком, ощущение влаги стало таким явным, что это почувствовали даже Джессика с Полем.
Поплавковая лампа, которую нес Стилгар, опустилась — Полю стало не видно ее из-за идущих впереди. Его ноги нащупали ступеньки, заворачивавшие влево; Лампа высвечивала прикрытые капюшонами головы, отряд змейкой спускался по ступенькам вниз.
Джессика чувствовала, как в людях растет напряжение. Неестественное молчание наждаком ерзало по нервам.
Ступени закончились, и отряд вошел в очередную низкую дверь. Огромное пустое пространство под высоким сводом поглотило свет лампы.
Поль чувствовал руку Чейни на своем плече, слышал в прохладном воздухе тихий звук падающих капель, видел благоговейное оцепенение, охватившее вольнаибов в присутствии священной воды.
Я уже видел это место во сне, подумал он.
От этой мысли ему стало и спокойнее, и тревожнее. Если пойти по этому пути, то где-то впереди, в далеком будущем, помчатся по всей Вселенной орды фанатиков, прорубая кривыми саблями во имя него свой кровавый путь. Зеленое с черным знамя Атрейдсов станет символом жестокости и кошмара. Дикие легионы с визгом ринутся в битву, выкрикивая боевой клич: «Муад-Диб!»
Этого не должно быть, подумал Поль. Я не могу допустить, чтобы это случилось.
Но он не мог подавить в себе сознания ответственности за все человечество, не мог забыть о своем ужасном предназначении, понимал, что никто не заставит эту махину будущего свернуть с ее пути. И именно в эти минуты она разгонялась и набирала энергию. Даже умри он сейчас на месте, все неотвратимо свершится через его мать или сестру. Только одно могло бы остановить разгон — смерть всех, кто находится в это мгновение здесь, включая его мать и его самого.
Поль повел по сторонам широко открытыми глазами и увидел вытянувшийся в одну линию отряд. Его вытолкнули вперед, к невысокому ограждению, вырубленному из целой скалы. За ним, в мерцании лампы, Поль увидел темную и неподвижную поверхность воды. Совершенно гладкая, она скрывалась в глубокой тени, и дальняя стена, может быть метрах в ста от него, была еле видна.
Джессика почувствовала, как размягчилась стянутая от сухости кожа на щеках и на лбу. Водоем был глубок, она ощущала это: она словно проникала в его глубину и с трудом подавила в себе желание опустить в воду ладони.
Слева раздался плеск. Она взглянула на скрытых в тени вольнаибов, увидела Стилгара, стоявшего перед ним Поля и водных надзирателей, опорожняющих свою ношу через водомер. Водомер представлял собой большую серую воронку чуть выше уровня воды. Джессика смотрела, как текла вода, как светящаяся стрелка поползла вверх и остановилась, показывая тридцать три литра и тридцать две сотых драхмы.
С какой скрупулезностью они измеряют воду! подумала она.
И еще она заметила, что на стенках воронки, когда вода пролилась через нее, не осталось ни капли. Казалось, поверхностного натяжения здесь не существовало. Она неожиданно нашла простую разгадку высокого уровня вольнаибской технологии — просто они были мастерами своего дела.
Джессика начала пробираться сквозь толпу к ограждению, где стоял Стилгар. Ее пропускали с подчеркнутой почтительностью. Она мимоходом отметила про себя отсутствующее выражение в глазах Поля, но сейчас все ее мысли занимал таинственный водоем.
Стилгар посмотрел на нее.
— Среди нас были люди, которым не хватало воды. Но они не пришли сюда и не взяли ни капли. Знаешь ли ты почему?
— Полагаю, что да.
Он взглянул вниз.
— У нас здесь более тридцати четырех миллионов декалитров. Все наглухо огорожено от творилок и надежно упрятано.
— Настоящий клад, — улыбнулась Джессика.
Стилгар поднял лампу повыше и посмотрел ей в глаза.
— Нечто большее, чем просто клад. Таких водохранилищ у нас тысячи… и только несколько человек знают, где все они расположены.
Он склонил голову набок. Желтый свет упал на его лицо и бороду:
— Слышишь?
Она прислушалась.
Звук воды, капавшей из воздушной ловушки, казалось, заполнял всю комнату. Джессика заметила, что все вольнаибы тоже слушают, точно зачарованные. И только Поль был вне происходящего.
Звуки падающих капель представлялись ему бегущими прочь секундами. Он физически ощущал, как сквозь него протекает время, мгновения, которые невозможно задержать. Он ясно понимал, что необходимо принять какое-то решение, но был не в силах пошевельнуться.
— Точно вычислено, сколько воды нам нужно. И как только мы наберем ее, мы начнем преображать лицо Аракиса.
Легкий шепоток вспорхнул над толпой:
— Бай-ла кайфа.
— Мы укрепим дюны корнями трав, — говорил Стилгар, и голос его становился все тверже. — Деревьями и кустами мы привяжем воду к земле.
— Бай-ла кайфа, — пропел отряд.
— Полярные ледники каждый год отступают.
— Бай-ла кайфа.
— Мы превратим Аракис в уютный дом: тающие ледники на полюсах, в средних поясах — озера, и только в самых отдаленных районах останется пустыня для творила и его пряностей.
— Бай-ла кайфа.
— И никто больше не будет испытывать недостатка в воде. Каждый сможет черпать ее откуда захочет — из лужи, из озера, из канала. Вода побежит по каналам, орошая наши земли. Вода будет всюду—бери, кто хочет. Вода будет всюду — только протяни руку.
— Бай-ла кайфа.
Джессика уловила в его словах религиозный пафос, почувствовала в собственной душе благоговейный отклик. У них заключен союз с будущим. У них есть вершина, к которой стоит стремиться. Это мечта ученого, но ею одержим простой народ, обычные крестьяне.
Ее мысли обратились к Литу-Каинзу, Императорскому экологу, человеку, рожденному на этой планете, и она восхитилась им. Такая мечта не могла не пленять людские сердца, и здесь чувствовалась рука эколога. Во имя мечты люди добровольно пойдут на смерть — это тоже может сослужить службу ее сыну: люди, объединенные одной целью. Из таких людей легко сделать фанатиков. Они могут стать тем мечом, который отвоюет для Поля его место в мире.
— Пора, — сказал Стилгар. — Теперь надо дождаться восхода первой луны. Когда мы узнаем, что Джамис нашел свой путь и находится в безопасности, можно будет отправляться домой.
Медля и перешептываясь, вольнаибы повернулись спиной к воде и потянулись за ним.
Поль шагал рядом с Чейни. Он почувствовал, что поворотный момент упущен, что он не сумел нащупать единственно правильного решения и теперь прочно застрял в ловушке мифа о себе самом. Он знал, что уже видел и пережил все это раньше, в одном из своих провидческих снов накануне прощания с Каладаном, но подробностей — того, что переполняло его сейчас, — тогда он не видел. В очередной раз он изумился своему дару. Словно он несется на волне времени, иногда оказываясь в пучине, иногда — на гребне, а вокруг него вздымаются и падают другие волны, то пряча, то открывая то, что они несут на своих плечах.
И надо всем этим маячил призрак дикого джихада, призрак насилия и убийства. Он был виден отовсюду, как прибрежная скала, возвышающаяся над прибоем.
Отряд прошел через последнюю дверь в главную пещеру. Дверь наглухо запечатали. Огни погасли, входные отверстия открылись навстречу ночи, навстречу звездам, которые уже высыпали в небе над пустыней.
Джессика подошла к дальнему выходу и подняла глаза на звезды. Звезды казались колючими и близкими. Она почувствовала какое-то движение в толпе за спиной, услышала звуки настраиваемого бализета и голос Поля, что-то тихонько напевающего. В голосе звучала грусть, и это не понравилось Джессике.
Из темноты раздался голос Чейни:
— Расскажи мне о водах того мира, где ты родился, Поль-Муад-Диб.
И голос Поля:
— В другой раз, Чейни. Обещаю.
Какая грусть!
— Хороший бализет, — сказала Чейни.
— Очень хороший, — ответил Поль. — Как ты думаешь, Джамис не возражает, что я взял его?
Он говорит о мертвом в настоящем времени, думала Джессика. Вроде бы мелочи, но они вызывали у нее досаду.
Вмешался мужской голос:
— Наш Джамис любил иногда побренчать на струнах.
— Тогда спой мне какую-нибудь из своих песен, — упрашивала Чейни.
У этой девочки, почти ребенка, голос опытной соблазнительницы. Нужно предостеречь Поля относительно женщин-вольнаибок… и как можно скорее.
— Это песня моего друга. Думаю, он уже мертв. Да. Его звали Джерни. Он называл ее своей вечерней песней.
Вольнаибы умолкли, слушая, как юношеский тенор Поля сплетается с бряцанием и гудением струн:
Как ярки звездочки углей
В сумерках после заката,
Как сладостны ароматы
Цветов с полей, цветов с полей.
Джессика чувствовала, как музыка отзывается в ее душе, звуки словно искрились языческой страстностью. Они вдруг заставили ее остро ощутить себя самое, собственное тело и его неутоленные желания. Она стала напряженно вслушиваться.
Ночь, как ларец перламутровый,
Для нас с тобой.
Что так волнует тебя —
Сияет твой взор…
Любовь осыпала розами
Наши сердца…
Любовь осыпала розами
Наши мечты.
Джессика вслушивалась в тишину, которая вместе с последним аккордом повисла в воздухе. Почему мой сын поет этой девчонке любовные песни? спросила она себя. Ей вдруг стало страшно. Она почувствовала, что жизнь проплывает мимо, а ей никак не дотянуться, не задержать. Почему он выбрал именно эту песню? Инстинктивные решения порой бывают самыми верными. Почему же он так поступил?
Поль молча сидел в темноте, его сознание сверлила одна-единственная мысль: Моя мать — мой враг. Она не подозревает об этом, но это так. Именно она разжигает джихад. Она меня родила, она меня выучила. Она мой враг.
~ ~ ~
Понятие прогресса является своеобразным защитным механизмом, который спасает нас от страха перед будущим.
Понятие прогресса является своеобразным защитным механизмом, который спасает нас от страха перед будущим.
В день, когда ему исполнилось семнадцать лет, Фейд-Рота Харконнен убил на семейных играх своего сто первого гладиатора. Гости-наблюдатели от Императорского Двора, граф и леди Фенринг, прибыли ради этого события на фамильную планету Харконненов Гиду Приму, и в полдень их пригласили в позолоченную баронскую ложу, расположенную прямо над треугольной ареной.
В честь дня рождения на-барона, а также чтобы напомнить всем Харконненам и их подданным, что Фейд-Рота — законно назначенный наследник, на Гиде Приме был объявлен праздничный день. Старый барон издал приказ по всем меридианам — отдыхать от трудов, а в столичном городе Харко была сделана попытка создать видимость народного веселья: повсюду развесили знамена и вдоль всего Дворцового Пути у домов выкрасили фасады.
Но в стороне от главной дороги граф Фенринг и его леди заметили кучи мусора, обшарпанную краску в темных провалах переулков и испуганно суетящихся прохожих.
В огороженной синими стенами башне барона царил леденящий душу порядок, но граф и леди видели, какой ценой его обеспечивали: повсюду стояла охрана с саблями наголо, и наметанный глаз мог определить по характерному блеску металла, что ими пользуются весьма часто. Даже внутри крепости по всему их маршруту стояли через равные промежутки посты. В слугах за версту была видна военная выправка — в осанке, в походке, в привычке постоянно наблюдать, наблюдать, наблюдать…
— Основательно его прижало, — заметил граф на их семейном языке. — Барон только сейчас начинает понимать, чего ему в действительности стоило избавиться от герцога Лето.
— Время от времени мне приходится напоминать вам легенду о птице Феникс, — ответила леди.
Они стояли в приемной зале, ожидая, когда их пригласят на игры. Зала была небольшой — метров сорок в длину и приблизительно вдвое меньше в ширину. Но декоративные колонны вдоль стен, резко сходящиеся кверху на конус, и легкая искривленность потолка создавали впечатление значительно большего пространства.
— А-а, вот и барон, — сказал граф.
Барон шел по зале вихляющей походкой — из-за поплавковых подвесок, подпиравших его тело. Многочисленные подбородки колыхались то вверх, то вниз, а под оранжевым плащом подпрыгивали и. перекатывались поплавки.
Подле барона шел Фейд-Рота. Его темные волосы были завиты в мелкие кудряшки, создававшие игривое впечатление, которое никак не вязалось с его хмурым взглядом. Он был одет в плотно облегающую тело черную куртку и узкие брюки, под которыми чуть выпячивалось намечающееся брюшко. На маленьких ногах — длинные туфли на мягкой подошве.
Леди Фенринг обратила внимание на то, как он держится, как играют мускулы под курткой, и подумала: Такой молодец не позволит себе лишнего жира.
Барон остановился перед ними, крепко ухватил Фейд-Роту за плечо и сказал:
— Мой племянник, на-барон Фейд-Рота Харконнен. — Потом повернул свое пухлое младенческое личико к племяннику: — Граф и леди Фенринг, я тебе о них говорил.
Фейд-Рота мотнул головой, отдавая дань приличиям. Он уставился на леди Фенринг — стройную, золотоволосую, в свободно ниспадающем платье из экры, простота которого только подчеркивала совершенство фигуры. В ответ на него уставились ее серо-зеленые глаза. В ней было то бен-джессеритское изящество и раскованность, от которых молодому человеку стало немного не по себе.
— Ум-м-м-ах-хм-м, — сказал граф. Он изучал Фейд-Роту.
— Какой собранный молодой человек, а, моя… хм-м… дорогая? — он взглянул на барона. — Дорогой барон, вы обмолвились, что уже говорили про нас этому собранному молодому человеку? И что же вы ему рассказали?
— Я рассказывал моему племяннику о том, какое огромное уважение питает к вам наш Император, граф Фенринг, — про себя барон подумал: Примечай хорошенько, Фейд! Убийца с повадками кролика — самый опасный тип!
— Разумеется, — и граф улыбнулся своей даме. Фейд-Роте речи и манеры этого человека показались почти оскорбительными. Они балансировали на самой грани нормальных приличий. Молодой человек изо всех сил старался раскусить графа: маленький, даже тщедушный с виду человечек. Лисье личико с огромными темными глазами. На висках седина. Но то, как он поворачивал голову или махал ручкой, совершенно не соответствовало тому, как он говорил. За ним было очень трудно уследить.
— Ум-м-ах-хм-м, редко, редко встретишь такую собранность, — граф обратился куда-то за плечо барона. — Я… и-да, поздравляю вас хм-м… со столь совершенным наследником. Так сказать, с точки зрения старших.
— Вы слишком добры, — ответил барон. Он поклонился, но Фейд-Рота заметил, что глаза дяди отнюдь не выражали такой же учтивости.
— Когда человек иронически настроен, можно предположить, что он, хм-м, способен на глубокомысленные рассуждения.
Опять он за свое, подумал Фейд-Рота. Говорит так, словно издевается над тобой, а придраться не к чему и удовлетворения не потребуешь.
Фейд-Рота слушал графа, и у него возникало ощущение, будто ему обкладывают ватой голову… ум-м-ах-хм-м! И он снова переключил свое внимание на леди Фенринг.
Клянусь гуриями Императорского гарема, она красотка, подумал он и обратился к ней:
— Сегодняшнее убийство я посвящаю вам, миледи. Я объявлю об этом на арене, с вашего позволения.
Леди Фенринг ответила безмятежным взглядом, но ее голос, когда она заговорила, хлестнул его как удар бича:
— Я не даю вам своего позволения.
— Фейд! — воскликнул барон. И подумал: У, дьяволенок! Нарывается на то, чтобы этот убийца-граф его вызвал?
Но граф только улыбнулся и сказал:
— Хм-м-ум-м.
— Тебе в самом деле нужно подготовиться к выходу, Фейд. Отдохни хорошенько, чтобы избежать ненужного глупого риска.
Фейд-Рота поклонился, но его лицо потемнело от досады.
— Я уверен, дядя, что все будет именно так, как вы желаете.
Он кивнул графа Фенрингу: — Граф! — потом даме: — Миледи, — развернулся и зашагал через залу, едва удостоив взглядом представителей Младших Домов, толпящихся у двойных дверей.
— Он еще так молод, — вздохнул барон.
— Ум-м-ах, конечно, хм-м, — ответил граф.
А леди Фенринг подумала: Неужели это тот самый юноша, которого имела в виду Преподобная Матерь? Неужели это и есть та генетическая линия, которую мы должны поддерживать?
— В нашем распоряжении еще больше часа до начала игр, — сказал барон. — Мы могли бы пока поболтать о том о сем, граф, — он склонил вправо несуразно большую голову, — накопилось столько всего, что следовало бы обсудить.
А про себя подумал: Сейчас мы прощупаем, что за известия принес нам императорский мальчик на побегушках. Он не бывает настолько глуп, чтобы выкладывать все напрямую.
Граф обратился к своей даме:
— Ум-м-ах-хм-м, вы, мм-м, нас, ах-х, извините, дорогая?
— Каждый день, а порой каждый час что-то меняется, — туманно ответила она. — Мм-м.
И леди Фенринг, прежде чем отвернуться, премило улыбнулась барону. Зашелестели длинные юбки, и, идеально прямо держа спину, она королевской походкой направилась к двойным дверям в конце залы.
Барон обратил внимание, как разом смолкли Младшие Дома при ее приближении, как все взгляды устремились на нее. Проклятая бен-джессеритка! подумал он. Когда же Вселенная избавится от них!
— Здесь неподалеку, слева между колоннами, есть немая зона. Мы можем поговорить там, не опасаясь, что нас подслушают, — и барон вихляющей походкой направился к звуконепроницаемой площадке, чувствуя, как тускнеют и отдаляются все звуки.
Граф двинулся следом. Они повернулись лицом к стене, чтобы никто не мог читать по губам.
— Мы недовольны тем, как вы выдворили с Аракиса сардукаров, — начал граф.
Решил говорить прямо! подумал барон.
— Было слишком рискованно их там оставлять, кто-нибудь мог обнаружить, каким образом Император оказывает мне помощь.
— Но похоже, ваш племянник Раббан не выказывает особого рвения в решении вольнаибской проблемы.
— Чего же желает Император? — спросил барон. — На Аракисе осталась лишь горсточка вольнаибов. Южная пустыня необитаема. Северную регулярно прочесывают наши патрули.
— Кто сказал, что южная пустыня необитаема?
— Ваш собственный планетолог, дорогой граф.
— Но доктор Каинз мертв.
— Ах, да… к несчастью.
— Мы располагаем данными одного из облетов южных областей. Там есть следы растительности.
— Неужели Гильдия дала согласие на космическое наблюдение?
— Вы прекрасно знаете, барон, что Император не вправе установить официальный контроль за Аракисом.
— И я тоже не могу позволить себе такие расходы. Но кто все-таки делал это облет?
— Один… контрабандист.
— Кто-то вас обманул, граф. Контрабандистам до южных областей не добраться. У них оснащение не то, что у людей Раббана. Вы сами знаете — бури, статические пески и все прочее. Воздушные зонды падают, не успев выйти в нужную точку.
— Проблему статических песков мы обсудим в другой раз, — оборвал его граф.
Ага, подумал барон.
— Вы обнаружили какую-то ошибку в моих донесениях? — резко спросил он.
— Если вы допускаете, что в них могут быть ошибки, о чем нам тогда говорить?
Он нарочно старается меня разозлить. Барон два раза глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Он вдруг почувствовал запах собственного пота, а поплавковый корсет под плащом стал почему-то раздражать и натирать кожу.
— Императора не могла не порадовать смерть наложницы и мальчишки. Они сбежали в пустыню во время бури.
— Да, там вообще было много удобных совпадений, — согласился Фенринг.
— Мне не нравится ваш тон, граф.
— Недовольство — это одно, барон, а насилие — совсем другое. Позвольте вас предостеречь: если со мной здесь произойдет несчастный случай, все Великие Дома поймут, что вы совершили на Аракисе. Они уже давно подозревают, как вы обделываете свои дела.
— Единственное сомнительное дело, которое я могу припомнить, — это доставка на Аракис нескольких легионов сардукаров.
— Вы намерены использовать этот козырь против Императора?
— Что вы, как можно!
Граф улыбнулся.
— Среди сардукаров может найтись офицер, который под присягой покажет, что они действовали безо всяких приказов, что им просто захотелось покуражиться над вашим вольнаибским отродьем.
— Я думаю, что многим такие признания покажутся весьма сомнительными, — ответил барон, но угроза заставила его поежиться. Неужели сардукары столь беспрекословно подчиняются дисциплине? изумился он.
— Император настойчиво просит позволения ознакомиться с вашими бухгалтерскими книгами.
— В любое время.
— Вы… хм… не против?
— Ничуть. Мое директорское кресло в АОПТ обязывает меня к безупречно строгой отчетности. А про себя барон подумал: Пускай выдвинет против меня ложное обвинение и раструбит об этом повсюду. Я смогу с видом мученика говорить всем: «Смотрите, люди! Меня оболгали!» А потом пусть обвиняет меня в чем угодно. Великие Дома не поверят нападкам обвинителя, который однажды оказался клеветником.
— Без сомнения, ваши книги окажутся безупречными, — пробормотал граф.
— Отчего Император так заинтересован в гибели всех вольнаибов? — спросил барон.
— Вы, похоже, хотите переменить тему разговора? — граф дернул плечами. — Этого хотят сардукары, а вовсе не Император. Им нужно кого-то убивать, чтобы не терять навыков… и они терпеть не могут бросать начатое дело.
Он что, хочет напугать меня, напоминая о кровожадных убийцах, на которых он опирается?
— Убийство в какой-то мере всегда было ремеслом, — сказал барон. — Но ведь должен же быть и предел. Кому-то ведь надо собирать пряности?
Граф хохотнул, словно пролаял:
— Вы всерьез рассчитываете обуздать вольнаибов?
— Их всегда было не слишком много, чтобы говорить об этом всерьез, — сказал барон. — Но бесконечные убийства растревожили остальное население. Мы дошли до точки, когда я вынужден предложить другое решение аракианской проблемы, дорогой мой Фенринг. И я должен напомнить, что мои идеи всегда заслуживали уважения Императора.
— Н-да?
— Видите ли, граф, моя новая идея касается Императорской планеты-тюрьмы, Сальюзы Секунды.
Граф сверкнул на него глазами:
— Какую связь вы углядели между Аракисом и Сальюзой Секундой?
Барон увидел настороженный взгляд Фенринга и ответил:
— Пока никакой.
— Пока?
— Вы не можете не признать, что мы могли бы значительно пополнить Аракис рабочей силой, превратив его в планету-тюрьму.
— Вы предвидите увеличение числа заключенных?
— Начались такие беспорядки, — оправдываясь, сказал барон, — мне пришлось проявить некоторую жестокость. В конце концов, вы-то знаете, сколько мне пришлось выложить этой проклятой Гильдии, чтобы доставить на Аракис наши объединенные силы. Деньги должны ведь откуда-то и поступать.
— Я надеюсь, вы не рискнете превратить Аракис в планету-тюрьму без позволения Императора, барон.
— Разумеется, нет, — ответил тот, удивляясь внезапному холоду в голосе графа.
— И еще одно. Нам стало известно, что ментат герцога Лето, Суфир Хайват, вовсе не убит, а работает на вас.
— Я не мог позволить себе такое расточительство — бросаться ментатами.
— Вы обманули командира сардукаров — сказали ему, что Хайват погиб.
— О, всего лишь невинная ложь, дорогой мой граф. У меня не хватило бы сил переспорить вашего вояку.
— Хайват и есть тот самый предатель?
— Избави, нет! Предатель — фальшивый доктор, — барон отер пот с шеи. — Вы должны меня понять, Фенринг. Я остался без ментата. Вы знаете это. Мне никогда еще не приходилось оказываться в таком положении. Ужасно неудобно!
— Как вам удалось склонить Хайвата на свою сторону?
— Его герцог погиб, — и барон выдавил из себя улыбку. — Не стоит бояться этого ментата, дорогой мой граф. В его тело внедрен, медленно действующий яд. А в пищу мы добавляем противоядие. Не будет противоядия — яд сработает, и через несколько дней он умрет.
— Убрать противоядие, — приказал граф.
— Но он пока нам полезен!
— Он знает слишком много того, чего живому человеку знать не положено.
— Вы говорили, что Император не боится разоблачений.
— Бросьте со мной шутки шутить, барон!
— Когда я увижу приказ, скрепленный Императорской печатью, я ему подчинюсь. Но исполнять ваши прихоти я не собираюсь.
— Вы считаете, это прихоть?
— А чем еще это может быть? Император тоже в определенной мере обязан мне, Фенринг. Ведь я избавил его от беспокойного герцога.
— С помощью нескольких сардукаров.
— Где бы Император нашел Дом, который обеспечил бы его сардукаров своими мундирами, чтобы никто не заметил в этом деле его руку?
— Император задавал себе подобный вопрос, барон. Но он расставлял акценты чуть по-другому.
Барон изучал лицо Фенринга: мышцы вокруг рта напряжены, предельное внимание.
— Ах, вот как! Я-то думал, Император не собирается застигнуть меня врасплох.
— Он надеется, что в этом не будет необходимости.
— Император не может думать, что я способен на предательство! — воскликнул барон, изобразив в голосе гнев и горечь. Пусть обвинит меня в этом! Тогда, захватывая место на троне, я смогу бить себя в грудь и жаловаться, что меня оболгали!
Голос графа прозвучал сухо и равнодушно:
— Император доверяет собственным чувствам.
— Неужели Император рискнет предъявить мне обвинение в измене на Совете Ассамблеи? — барон задержал дыхание, надеясь услышать «да».
— У Императора нет необходимости чем-либо рисковать.
Барон крутнулся на своих поплавках, чтобы скрыть возбуждение. Это может случиться еще при моей жизни! Пускай он обвинит меня! А потом — где взятки, где давление, и Великие Дома объединятся со мной, они сбегутся под мои знамена, как чернь в поисках защиты. Больше всего на свете они боятся, что Император натравит на них своих сардукаров — на все Великие Дома по очереди.
— Император искренне надеется, что ему никогда не придется обвинять вас в измене, — сказал граф.
Барон едва удержался, чтобы в его голосе прозвучала не насмешка, а обида, но справился с собой.
— Я всегда был самым верным подданным. Ваши слова глубоко ранят меня.
— Ум-м-ах-хм-м, — промычал граф.
Барон, отвернувшись от него, покачал головой. Наконец он произнес:
— Нам пора идти.
— Разумеется, — ответил Фенринг.
Они вышли из немой зоны и направились бок о бок к группке представителей Младших Домов в конце залы. Из глубины башни раздались размеренные удары гонга — до начала оставалось двадцать минут.
— Младшие Дома ждут, чтобы вы повели их, — заметил граф, кивая на стоявших перед ними людей.
Как двусмысленно… как двусмысленно, подумал барон.
Он бросил взгляд на новые талисманы, прибитые над входом: бычью голову и выполненный маслом портрет герцога Атрейдса — отца герцога Лето. Они наполнили душу барона каким-то странным предчувствием, и он подумал о том, какие мысли внушали герцогу Лето эти предметы, висевшие в его замке на Каладане, а потом на Аракисе, — самонадеянный отец и голова убившего его быка.
— Человечество, ум-м, любит только, хм-м, одну науку, — заговорил граф, когда они возглавили потянувшуюся из залы процессию и перешли в комнату для ожидания — довольно узкую, с высокими окнами и полом в белую и лиловую клетку.
— И что же это за наука? — спросил барон.
— Это наука, ум-м-да-аг наука всегда быть недовольным.
Представители Младших Домов, услужливые, с бараньими лицами, почувствовали иронию и засмеялись, но их смех прозвучал неестественно на фоне внезапно ворвавшегося в комнату рева двигателей — пажи распахнули наружные двери, и перед ними выстроилась вереница автомобилей, украшенных трепещущими на ветру вымпелами.
Барон возвысил голос, чтобы перекрыть шум:
— Я надеюсь, вам понравится сегодняшнее выступление моего племянника, граф.
— Я, ах-хм, сгораю, ум-м, от нетерпения, Будто слушаешь, ах-хм, устный донос, нд-да, proces verbal, знаете ли, когда нужно проверить, ум-м, источник информации.
Барон окаменел от изумления и споткнулся на первой же ступеньке, ведшей к выходу. Proces verbal Это обвинение в преступлении против Империи!
Но граф только хихикнул, словно обращая свои слова в шутку, и похлопал барона по плечу.
Тем не менее на всем пути до арены, сидя на бронированных подушках в своем автомобиле, барон бросал косые взгляды на сидевшего рядом графа, недоумевая, почему императорский мальчик на побегушках счел нужным отпустить подобную шутку в присутствии Младших Домов. Барон знал, что граф Фенринг редко совершает поступки, в которых не видит особой необходимости, или произносит два слова там, где можно сказать одно, или придает определенным словам неопределенное значение.
Они сидели в золоченой ложе над треугольной ареной — трубили трубы, ряды гудели от гомона толпы, развевались флаги и вымпелы, и тут барон неожиданно получил ответ на свой вопрос.
— Мой дорогой барон, — прошептал граф, наклонясь к самому его уху, — знаете ли вы или нет, что Император еще не дал официального подтверждения вашему выбору наследника?
Барону внезапно показалось, что он вновь очутился в немой зоне — он был так потрясен, что перестал что-либо слышать. Он пялился на графа и едва заметил, как мимо охраны в ложу прошла леди Фенринг и уселась в кресло.
— Вот потому-то я сегодня здесь, — продолжал граф. — Император хочет, чтобы я доложил ему, сколь достойного преемника вы себе выбрали. Ничто так не открывает истинное, без всяких масок, лицо человека, как арена, не правда ли?
— Император пообещал мне свободу в выборе наследника, — скрипнул зубами барон.
— Посмотрим, — и Фенринг отвернулся, чтобы поприветствовать свою даму. Она села, улыбнулась барону и поглядела вниз, на усыпанный песком пол — на арене уже появился затянутый в трико Фейд-Рота. В его правой руке, обтянутой черной перчаткой, — длинный нож, в левой руке, в белой перчатке, — короткий.
— В белой перчатке — отравленный нож, в черной — чистый, — заметила леди Фенринг, — не правда ли, забавный обычай, мой дорогой!
— Ум-м, — сказал граф.
Из семейных лож взметнулись приветственные возгласы, но Фейд-Рота не спешил отвечать на них. Он скользил взглядом по лицам — кузины и кузены, троюродные братья, наложницы и какие-то далекие родственники. Красные рты открывались и закрывались среди разноцветья одежды и флажков.
Фейд-Рота вдруг осознал, что все эти плотные ряды лиц будут одинаково возбуждены при виде и его крови, и крови раба-гладиатора. В исходе сражения можно было, разумеется, не сомневаться. Опасность была чисто показная, не настоящая, хотя…
Фейд-Рота поднял свои ножи к солнцу и отсалютовал ими на старинный манер во все три угла арены. Первым отправился в ножны короткий нож из руки в белой перчатке (белый — цвет яда). Затем — длинный нож из руки в черной перчатке, чистое лезвие, которое сегодня не было чистым — его тайна, призванная превратить сегодняшний день в его личное торжество: отравлено было черное лезвие.
Настройка силового щита заняла всего одно мгновение: он помедлил только для того, чтобы почувствовать легкое жжение около лба — включилось защитное поле.
Эта короткая пауза имела еще одно особое значение, и Фейд-Рота выдержал ее с истинным артистизмом. Он кивнул людям из группы прикрытия, наметанным глазом оценил их снаряжение — кандалы с острыми, блестящими шипами, дроты с небольшими маленькими крючками и шесты с крючьями, на которых развевались голубые вымпелы.
Он дал знак музыкантам.
Зазвучал медленный марш, исполняемый в старинной торжественной манере, и Фейд-Рота во главе своего отряда через всю арену направился к дядиной ложе для ритуального приветствия. Он поймал брошенный ему символический ключ.
Музыка смолкла.
Во внезапно наступившей тишине он отступил на шаг назад, поднял ключ и громко выкрикнул:
— Я посвящаю этот знак… — и сделал паузу, зная, что его дядя сейчас думает: Этот юный болван все-таки собирается произнести посвящение леди Фенринг и нарваться на скандал! —…моему дяде и покровителю, барону Владимиру Харконнену!
Он с удовольствием увидел, как барон облегченно вздохнул.
Вновь заиграла музыка, на этот раз в ритме быстрого марша, и Фейд-Рота с людьми развернулись и потрусили обратно, к специальной аварийной двери, которая открывалась только рукой с повязанной на ней опознавательной лентой. Фейд-Рота гордился тем, что никогда не пользовался этой спецдверью и редко прибегал к помощи группы прикрытия. Но сегодня ему было приятно осознавать, что она есть, — его сегодняшние планы были особыми, а значит, предвещали и особую опасность.
Над ареной снова воцарилась тишина.
Фейд-Рота повернулся лицом к большой красной двери напротив, через которую должен появиться гладиатор.
Особый гладиатор.
План, разработанный Суфиром Хайватом, был, по мнению Фейд-Роты, восхитительно прост и безотказен. Рабу не вводили наркотик, это было рискованно. Вместо этого в его подсознание внедрили ключевое слово, которое в критическую минуту парализует все его мышцы. Фейд-Рота смачно произнес про себя заветное слово: «Ублюдок!» У публики должно возникнуть впечатление, что избежавший инъекции наркотика раб проник на арену умышленно, чтобы убить на-барона. И факт этой вопиющей измены должен был свидетельствовать против главного надсмотрщика.
Из-за красной двери раздалось негромкое жужжание — заработали открывающие ее серводвигатели.
Фейд-Рота направил все свое внимание на дверь. Первый момент всегда очень важен. Появление гладиатора многое может сказать опытному глазу. Предполагалось, что все гладиаторы проходили обработку наркотиком «элакка», благодаря которому по боевой стойке раба сразу было видно, как проще его убить. По тому, как он ставит ноги, как уклоняется от удара, обращает или не обращает внимания на публику. Одно то, как гладиатор держит нож, могло дать все необходимые данные для правильной атаки.
Красная дверь распахнулась.
Из нее появился высокий мускулистый человек с обритой головой и темными пятнами глаз. Его кожа была морковного цвета, как от наркотика «элакка», но Фейд-Рота знал, что это всего лишь краска. На нем было зеленое трико, перехваченное красным поясом полущита. Стрелка на поясе указывала влево — знак того, что щитом прикрыт левый бок гладиатора. Нож он держал как меч и стоял, чуть наклонившись вперед, — сразу было видно опытного бойца. Он медленно вышел на арену и повернулся левым боком к Фейд-Роте и стоявшей у аварийной двери группе прикрытия.
— Мне что-то не нравится его вид, — сказал Фейд-Роте один из копьеметателей. — Ему в самом деле всадили наркотик, милорд?
— Посмотри на цвет, — ответил Фейд-Рота.
— А стоит как настоящий воин, — заметил другой.
Фейд-Рота сделал два шага вперед, изучая раба.
— Что он сделал со своей рукой? — спросил еще кто-то.
Фейд-Рота обратил внимание на кровавый порез, протянувшийся от левого плеча к самой кисти гладиатора, который словно указывал на намалеванный кровью грубый рисунок на левом бедре. На зеленой материи ярко выделялся стилизованный профиль ястреба.
Ястреб!
Фейд-Рота заглянул в глубокие темные глаза и увидел, что они горят огнем, которого ему еще не приходилось видеть.
Наверняка один из солдат герцога Лето, которых мы захватили на Аракисе! сообразил он. Это не простой гладиатор! Его пробрала дрожь: ему пришло в голову, что Хайват задумал свой план сегодняшнего выступления — план внутри плана внутри плана. А вся вина падет лишь на главного надсмотрщика!
Старший оруженосец зашептал ему на ухо:
— Не по душе мне этот парень, милорд. Позвольте, я всажу ему в правую руку крючок-другой, проверю на вшивость.
— Я сам могу всадить в него крючки, — оборвал его Фейд-Рота. Он взял у оруженосца пару длинных дротов и прикинул их на руке, определяя центр тяжести. Предполагалось, что крючья дротов тоже натерты наркотической мазью— правда, не сегодня! — и старший оруженосец мог заплатить за это жизнью. Но все это было частью общего плана. «В итоге ты сделаешься героем, — говорил Хайват. — Ты убьешь своего гладиатора в честном бою, несмотря на измену. Главного надсмотрщика казнят. На его место ты поставишь своего человека».
Фейд-Рота сделал еще пять шагов по песку, выбирая момент и присматриваясь к противнику. Он знал, что специалисты по боевым стойкам уже заподозрили неладное. Цвет кожи гладиатора якобы соответствовал наркотику, но тем не менее он твердо стоял на ногах и не дрожал от страха. Знатоки сейчас наверняка перешептываются: «Посмотрите, как он стоит! Он должен быть возбужден, должен нападать или отступать. А он ждет, бережет силы. Почему он ждет?»
Фейд-Рота почувствовал, что в нем просыпается азарт. Пусть себе Хайват задумал измену. Я смогу справиться с этим рабом! К тому же на этот раз отравлен мой длинный нож, а не короткий. Об этом даже Хайват не знает.
— Хай, Харконнен! — крикнул ему раб. — Ты приготовился к смерти?
Над ареной воцарилась мертвая тишина. Рабы не бросают вызов!
Теперь Фейд-Рота ясно увидел выражение глаз гладиатора. Он прочитал в них холодную решимость отчаяния. Он отметил все особенности боевой стойки раба — собранность, но никакой напряженности, мышцы подчинены стремлению к победе. От одной камеры к другой рабу передавали весть от Хайвата: «У тебя есть реальный шанс убить на-барона!»
И все это тоже было частью задуманного ими плана.
Фейд-Рота криво улыбнулся, не разжимая губ. Он поднял дроты, увидев в таком поведении гладиатора залог успеха своих планов.
— Хай! Хай! — снова выкрикнул раб и, крадучись, сделал два шага вперед.
Ну, теперь на галереях больше никто не сомневается, подумал Фейд-Рота.
Тем не менее этот раб должен быть слегка одурманен специальным вселяющим ужас наркотиком. Все время в каждом его движении должно присутствовать сознание того, что надежды для него нет, что победить он не может. Его голова должна быть напичкана историями про яды, которые на-барон выбирает для своего белого лезвия. Фейд-Рота никогда не дарует побежденному легкую смерть, он предпочитает наслаждаться, объясняя зрителям, как действуют редкие яды, и демонстрирует на корчащейся жертве любопытные побочные эффекты. Все так, в этом рабе заметен страх — но не ужас.
Фейд-Рота высоко поднял дроты с крючками и кивнул почти приветственно.
Гладиатор прыгнул.
Его выпад и защитный блок были чудо как хороши — Фейд-Роте не доводилось встречать лучше. Точно рассчитанный удар едва не пронзил его левую ногу.
Фейд-Рота, словно танцуя, отскочил в сторону, оставив дрот с крючком в правой руке гладиатора. Крючок глубоко вошел в плоть, теперь его было не выдернуть, не порвав сухожилий.
На галереях восхищенно выдохнули.
Этот звук воодушевил Фейд-Роту.
Теперь он знал, какие чувства испытывает его дядя, сидя бок о бок с Фенрингами, наблюдателями Императорского Двора. Он не мог вмешаться в схватку — нельзя нарушать правила при свидетелях. И происходящее на арене барон мог объяснить себе только одним — изменой.
Раб отступил назад, взял нож в зубы и вымпелом примотал дрот к руке.
— Плевать мне на твои булавки! — выкрикнул он.
Он опять глубоко присел, взял нож наизготовку, выставил вперед левый бок и слегка отклонился назад, чтобы лучше защититься своим полущитом.
Все это не укрылось от внимания галерей. Из фамильных лож раздались резкие выкрики. Люди из группы прикрытия приготовились прийти на помощь.
Фейд-Рота махнул им рукой, чтобы они отошли от спецдвери.
Я устрою им такой спектакль, которого они до сих пор не видывали, подумал он. Это вам не убийство дрессированных кроликов, когда можно развалиться в кресле и наслаждаться хорошим стилем. Я сделаю так, что вас проберет до печенок и еще наизнанку вывернет. Вы еще не успеете забыть этот день, когда я уже стану бароном. Помня о нем, вы у меня по струнке ходить будете.
Фейд-Рота медленно отступал перед крадущимся к нему словно краб гладиатором. Под ногами скрипел песок. Он слышал тяжелое дыхание раба, чувствовал запах собственного пота и разлитый в воздухе сладковатый аромат крови.
Фейд-Рота продолжал отступать, забирая вправо и держа наготове другой дрот. Раб боком приближался к нему. Фейд-Рота сделал вид, что споткнулся и услышал, как вскрикнули на галереях.
Раб снова прыгнул.
Боги, что за боец! подумал Фейд-Рота, отскакивая в сторону. Только проворство молодости спасло ему жизнь, но он успел оставить второй дрот в правой руке гладиатора.
От одобрительных возгласов на галереях поднялась настоящая буря.
Вот теперь они действительно меня приветствуют, как и предсказывал Хайват. Фейд-Рота слышал, как зрители заходятся от радости. Никого из их семьи так никогда не приветствовали. И он мрачно припомнил слова Хайвата: «Если ты восхищаешься своим врагом, он делается для тебя еще страшнее»,
Фейд-Рота быстро отбежал на середину арены, откуда всем было хорошо видно происходящее. Он достал длинный нож, пригнулся и стал поджидать раба.
Одно мгновение потребовалось гладиатору, чтобы привязать к руке второе древко, и он опять бросился в погоню за противником.
Ну-ка, пусть родственнички полюбуются! Я ведь тоже их враг: пускай они всегда представляют меня таким, каким увидят сейчас.
Он вытащил короткий нож.
— Я тебя не боюсь, харконненская свинья, — крикнул ему гладиатор. — Мертвому твои яды не страшны. Я сам могу всадить в себя нож, прежде чем твоя свора хоть пальцем ко мне прикоснется. А ты будешь дохлым валяться рядом со мной!
Фейд-Рота ухмыльнулся и показал рабу длинный нож.
— Попробуй-ка вот этого, — сказал он и тут же сделал выпад коротким ножом.
Раб отбил его руки, ловко проскочил между ними и схватил его кисть в белой перчатке, ту в которой по традиции должно быть отравленное лезвие.
— Ты подохнешь, Харконнен, — прошипел раб.
Они молча боролись. Там, где щит Фейд-Роты касался полущита гладиатора, возникало голубоватое свечение. В воздухе вокруг них запахло озоном.
— Ты подохнешь от своего яда!
Раб начал заламывать руку в белой перчатке внутрь, направляя на Фейд-Роту лезвие, которое считал отравленным.
А теперь пусть все видят, Фейд-Рота наклонил длинный нож и услышал, как он глухо ткнулся в примотанное к руке раба древко.
На мгновение его охватило отчаяние. Ему и в голову не приходило, что дроты с шипами могут помогать рабу. Но они превратились в дополнительный щит! И до чего же здоровый этот мужик! Короткое лезвие продолжало приближаться, и Фейд-Рота впервые осознал, что неотравленный клинок тоже может убить!
— Ублюдок! — прошептал Фейд-Рота.
Едва прозвучало ключевое слово, мышцы раба на мгновение послушно размякли. Этого оказалось достаточно. Фейд-Рота протиснул длинный нож в открывшееся между ними пространство. Ядовитое лезвие сверкнуло и прочертило на груди гладиатора красную линию. Яд действовал мгновенно. Раб разжал руки и качнулся назад.
Ну, дорогая моя семейка, глядите! подумал Фейд-Рота. Запомните раба, пытавшегося повернуть против меня нож, который он считал отравленным! Поломайте себе голову над тем, как на арену проник гладиатор, способный на такое. И всегда имейте в виду, что вы никогда не угадаете, в какой руке у меня яд!
Фейд-Рота молча стоял, наблюдая за медленными движениями раба. Тот впал в странное оцепенение. По его лицу можно было читать, как по книге, — там была написана смерть. Раб знал, что с ним сделали и каким образом. Отравленным оказался другой нож.
— Ты..! — простонал раб.
Фейд-Рота отошел назад, уступая место смерти. Парализующие добавки к яду еще не начали как следует действовать, но их присутствие уже угадывалось в замедленных движениях.
Раб, спотыкаясь, пошел вперед. Казалось, будто его тянули за веревочку: шаг — пауза, шаг — пауза. Каждый шаг мог стать последним. Он все еще сжимал нож, но его острие гуляло из стороны в сторону.
— Придет день… и кто-нибудь из наших… до тебя… доберется, — прохрипел он.
Его рот исказила гримаса горечи. Он присел, сложился пополам, обмяк, потом словно одеревенел, откатился от Фейд-Роты и замер, упав лицом вниз.
В полном молчании Фейд-Рота подошел к нему, поддел ногой и перевернул на спину, чтобы с галерей ясно было видно, как начнет действовать яд, перекручивая мышцы лица. Но когда гладиатор перевернулся, оказалось, что в его груди торчит нож.
Несмотря на досаду, Фейд-Рота испытал что-то вроде восхищения человеком, преодолевшим действие паралитических веществ. Вместе с восхищением пришло чувство, что в сегодняшнем бою действительно было чего опасаться!
То, что делает человека сверхчеловеком, способно внушить ужас.
Подумав об этом, Фейд-Рота вдруг услышал, какой шум поднялся в галереях и ложах. Его приветствовали с безудержным восторгом.
Фейд-Рота отвернулся и посмотрел на зрителей.
Ликовали все, кроме барона, который сидел в глубокой задумчивости, подперев подбородок ладонью, графа и его дамы — они оба пристально смотрели вниз, на него, скрывая лица под улыбчивыми масками.
Граф Фенринг повернулся к своей даме и сказал:
— Ах-х-ум-м, в молодом человеке чувствуются большие возможности. А, м-м-ах, дорогая?
— У него, ах-х, прекрасная симпатическая нервная система — хорошие реакции.
Барон посмотрел на нее, на графа и снова перевел взгляд на арену, размышляя: А ведь кто-то чуть не прикончил одного из членов моей семьи… Страх постепенно сменялся гневом. Сегодня же ночью главного надсмотрщика поджарят на медленном огне… а если граф и леди тоже приложили к этому руку…
Разговор в ложе барона представлялся Фейд-Роте немой сценой — их голоса тонули в криках и топанье ног. С галереи начали скандировать:
— Го-ло-ву! Го-ло-ву!
Барон нахмурился — ему не понравилось, с каким выражением лица Фейд-Рота посмотрел на него. С трудом подавляя гнев, он помахал рукой молодому человеку, стоявшему на арене над распростертым телом раба. Отдайте мальчику голову. Он заслужил ее уже тем, что открыл мне глаза на главного надсмотрщика.
Фейд-Рота увидел знак одобрения и подумал: Им кажется, что они оказывают мне честь. Пусть видят, что у меня на уме!
Он посмотрел на приближавшегося с ножом-пилой оруженосца и махнул ему рукой, чтобы тот шел прочь, потом еще раз, потому что оруженосец застыл в недоумении. Они думают оказать мне честь, отдав голову!
Он наклонился и скрестил руки гладиатора на груди с торчащей из нее рукояткой ножа, потом вытащил нож и вложил его в мертвую ладонь. Это заняло всего одно мгновение, потом он выпрямился и кивнул оруженосцам:
— Похоронить его так, как есть, с ножом в руках. Он это заслужил.
Наверху, в золоченой ложе, граф наклонился к уху барона и прошептал:
— Великодушный жест, истинное благородство. У вашего племянника кроме смелости есть чувство стиля.
— Он оскорбляет толпу, отказываясь от головы, — пробормотал барон.
— Ничуть, — вмешалась в разговор леди Фенринг. Она посмотрела по сторонам, оглядывая верхние ярусы.
Барон обратил внимание на совершенную линию ее шеи: такая изящная и гибкая, как у хорошенького мальчика.
— Им понравился поступок вашего племянника, — заметила она.
Когда до самых дальних рядов докатилось значение жеста Фейд-Роты, когда люди увидели, как оруженосцы уносят неповрежденное тело гладиатора, барон понял, что она правильно оценила их реакцию. Люди просто зашлись от восторга, они хлопали друг друга по спине, кричали и топали.
Барон устало заговорил:
— Я должен отдать распоряжение о начале народного гуляния. Нельзя отпускать людей домой в таком возбужденном состоянии. Я должен показать им, что разделяю их ликование.
Он дал знак охране, и стоявший над ложей слуга стал размахивать харконненским флагом: раз, два, три — сигнал к началу праздника,
Фейд-Рота пересек арену и остановился под золоченой ложей: оружие в ножнах, руки вдоль тела. Перекрывая безумство толпы, он крикнул:
— Народное гуляние, дядя?
— В твою честь, Фейд, — отозвался барон и снова приказал помахать сигнальным флагом.
Силовые барьеры вдоль арены опустились, и туда устремилась толпа молодых людей, которые наперегонки бросились к Фейд-Роте.
— Вы распорядились убрать силовое ограждение, барон? — спросил граф.
— Никто не причинит мальчику вреда, — ответил тот. — Сегодня он герой дня.
Первые молодые люди добежали до Фейд-Роты; подняли его на плечи и торжественно понесли вдоль арены.
— Сегодня вечером он может гулять по самым глухим трущобам Харко без щита и без оружия. Они поделятся с ним последней коркой хлеба.
Барон оттолкнулся от кресла и перенес тяжесть тела на поплавковые подвески.
— Я прошу извинить меня. К сожалению, возникли вопросы, требующие моего немедленного вмешательства. Охрана проводит вас в замок.
Граф привстал и поклонился:
— Разумеется, барон. Мы предполагаем остаться на праздник. Я, хм-м, никогда еще не видел харконненского гулянья,
— Да. Гулянья, — барон повернулся, и, едва он сделал шаг к выходу из ложи, охрана тут же окружила его со всех сторон.
Один из офицеров поклонился графу Фенрингу:
— Что прикажете, милорд?
— Мы, ах-х, подождем, мм-м, это столпотворение кончится.
— Да, милорд, — офицер поклонился и отступил на три шага назад.
Граф повернулся к своей даме и заговорил с ней на семейном, похожем на гудение коде:
— Ты, конечно, видела?
Она отвечала ему на том же языке:
— Мальчишка знал, что гладиатор не будет обработан наркотиком. На мгновение он испугался — это да, но не удивился.
— Все было подстроено. Настоящий спектакль.
— Без сомнения.
— Здесь не обошлось без Хайвата.
— Определенно.
— А я недавно потребовал, чтобы барон уничтожил Хайвата.
— Ты был неправ, дорогой.
— Теперь я понимаю.
— Харконненам может скоро потребоваться новый барон.
— Если Хайват добивается именно этого.
— Это еще надо проверить.
— Молодым управлять будет легче.
— Нам будет легче… после сегодняшней ночи.
— Ты полагаешь, тебе нетрудно его соблазнить, моя милая племенная лошадка?
— Нет, милый. Ты же видел, как он смотрел на меня.
— Да, и, признаюсь, теперь мне понятно, зачем нужно сохранять эту линию крови.
— Несомненно, и, кроме этого, нужно припасти для него хорошую уздечку. Я внедрю в его сознание несколько бинду-фраз, чтобы вертеть им, когда понадобится.
— И сразу же уедем — как только ты сделаешь это.
Она пожала плечами:
— Как же иначе. Я не собираюсь вынашивать ребенка в таком ужасном месте.
— Чего нам только не приходится терпеть во имя человечества!
— Твоя роль полегче моей.
— Ты знаешь, у меня есть кое-какие предрассудки, которые приходится перебарывать.
— Бедный мой возлюбленный, — улыбнулась она и потрепала его по щеке. — Ты ведь знаешь, что это единственная возможность быть уверенным в сохранении этой линии крови.
Он сухо ответил:
— Я прекрасно понимаю, что мы делаем.
— Можно не опасаться неудачи.
— Провал начинается с предчувствия неудачи, — предостерег он.
— Провала не будет. Гипно-программа в душе Фейд-Роты и его ребенок в моем животе — и мы тут же улетаем.
— Дядюшка хорош, — сказал граф. — Ты когда-нибудь встречала подобные пропорции?
— Дядюшка лют. Но и племянничек, когда подрастет, будет не хуже.
— Благодаря дяде. Знаешь, если бы мальчишка получил другое воспитание, в правилах Дома Атрейдсов, например…
— Что делать!
— Вот если бы нам удалось спасти обоих — отпрыска Атрейдсов и этого… По тому, что рассказывали о юном Поле, это достойный всяческого восхищения юноша, прекрасное сочетание благородного воспитания с хорошей выучкой, — он покачал головой. — Но что попусту сожалеть о судьбах нашей аристократии!
— В Бен-Джессерите есть пословица, — сказала леди Фенринг.
— У вас есть пословицы на все случаи жизни!
— Тебе она понравится. Слушай: «Никогда не считай человека мертвым, пока не увидишь его тело. И даже после этого ты можешь ошибаться».
~ ~ ~
В своей книге «Отраженное время» Муад-Диб рассказал нам, что его первые столкновения с условиями аракианской жизни стали для него началом подлинной учебы. Тогда он научился втыкать в песок колышек, чтобы определить погоду, обучился языку песчинок, покалывающих кожу, узнал, как гудеть носом, как сохранять и собирать драгоценную влагу собственного тела, И пока его глаза постепенно обретали синий цвет Айбада, он постигал законы Чакобсы.
В своей книге «Отраженное время» Муад-Диб рассказал нам, что его первые столкновения с условиями аракианской жизни стали для него началом подлинной учебы. Тогда он научился втыкать в песок колышек, чтобы определить погоду, обучился языку песчинок, покалывающих кожу, узнал, как гудеть носом, как сохранять и собирать драгоценную влагу собственного тела, И пока его глаза постепенно обретали синий цвет Айбада, он постигал законы Чакобсы.
Отряд Стилгара, вместе с подобранными им в пустыне двумя странниками, в блеклом свете первой луны выбирался из низины. Закутанные в длинные балахоны фигуры торопились, чувствуя запахи родного дома. Серая полоска рассвета сияла ярче всего на той невидимой отметке горизонта, которая по природному календарю соответствовала середине осени, месяцу капроку.
Ветер рассыпал у основания скалы сухие листья, которыми частенько играли ребятишки из сича, но отряд шел совершенно бесшумно (если не считать случайных звуков, производимых неловкими движениями Поля и его матери), никак не выделяясь на фоне естественных шорохов пустыни.
Поль отер с потного лба налипшую пыль и почувствовал тычок в плечо. Голос Чейни прошипел:
— Делай, что я тебе говорю! Отпусти складку капюшона на лоб. Оставь только глаза. Ты попусту тратишь влагу.
Сзади кто-то прошептал властным голосом:
— Тихо, вас слышит пустыня!
Со скал высоко над ними раздался птичий щебет.
Отряд остановился, и Поль почувствовал внезапно возникшую напряженность.
Со стороны скал донесся слабый звук, не громче чем если бы мышь спрыгнула с камушка на песок.
Снова чирикнула птица.
Вольнаибы переглянулись между собой. И опять в песке послышалось мышиное топотание.
Птица чирикнула еще раз.
Отряд снова пустился в путь, продолжая взбираться по трещине в скале, но Полю показалось, что все еще больше затаили дыхание. Он почувствовал неловкость, заметил косые взгляды, которые вольнаибы бросали на Чейни, заметил, что сама Чейни вся как-то сжалась и поотстала.
Теперь они шли по подножью скалы. Вокруг него шелестели серые бурки и джуббы, и Поль почувствовал, что всеобщая собранность ослабла, хотя Чейни и остальные по-прежнему вели себя необычно тихо. Он следовал за чьей-тр серой тенью — вверх по ступенькам, поворот, опять по ступенькам, туннель и через две влагонепроницаемые двери в узкий, освещенный поплавковой лампой коридор с желтыми каменными стенами и потолком,
Поль увидел, что вольнаибы вокруг него стали вынимать носовые фильтры, откинули назад капюшоны и задышали глубоко, полной грудью. Кто-то тяжело вздохнул. Поль поискал глазами Чейни и обнаружил, что ее нет рядом. Люди в бурнусах стиснули его со всех сторон. Кто-то сильно ткнул его в бок и сказал:
— Извини, Узул, такая толкотня! Здесь всегда так.
Слева к Полю повернулось бородатое узкое лицо вольнаиба по имени Фарок. В свете желтых ламп подкрашенные синим веки и темная синева глаз показались еще темнее обычного.
— Снимай капюшон, Узул, — сказал ему Фарок, — ты дома. И он помог Полю справиться с застежкой капюшона, локтями расчистив свободное пространство вокруг них.
Поль вытянул из носа затычки, языком вытолкнул изо рта фильтр и чуть не задохнулся от обилия запахов: тяжелый дух восстановленной влаги, человеческие испарения и над всем этим запах пряностей и различных пряных компонентов.
— Чего мы ждем, Фарок? — спросил Поль.
— Преподобную Мать, я думаю. Ты же слышал известие — бедняжка Чейни.
Бедняжка Чейни? Поль огляделся по сторонам, отыскивая в этой неразберихе Чейни и мать. Фарок глубоко вздохнул:
— Родные запахи!
Поль видел, что вольнаиб в самом деле наслаждается этой вонью и в его тоне нет никакой иронии. Он услышал, как где-то кашлянула мать, и сквозь шум до него донесся ее голос:
— Сколько разных ароматов в твоем сиче, Стилгар. Я смотрю, ты много чего получаешь из пряностей… бумагу… пластик… и… неужели взрывчатые вещества?
— Ты догадалась обо всем этом по запаху? — раздался незнакомый мужской голос.
Поль понял, что она говорит для него — хочет, чтобы он поскорее смирился с жутким смрадом.
Люди впереди заволновались, и словно вздох пронесся по рядам вольнаибов. Поль разобрал, как от одного к другому передается шепот:
— Все правда, Лит мертв.
Лит? подумал Поль и сообразил: Чейни — дочь Лита. Отдельные кусочки сложились в его мозгу в полную картину: Лит — вольнаибское имя планетолога.
Поль взглянул на Фарока и спросил:
— Это тот Лит, которого еще звали Каинз?
— Лит только один, — ответил Фарок.
Поль отвернулся, уставившись в спины стоявших впереди вольнаибов. Так, значит, Лит-Каинз погиб.
— Предатели Харконнены, — прошипел кто-то сзади. — Подстроили несчастный случай… потерялся в пустыне… авария махолета…
Пол почувствовал, что его распирает от гнева. Человек, который стал его другом, который спас его от харконненской своры, который выслал сотни вольнаибов, чтобы отыскать двоих несчастных, затерянных в пустыне… этот человек стал очередной жертвой Харконненов.
— Узула одолевает жажда мщения? — спросил Фарок.
Не успел Поль ответить, как раздалась негромкая команда и отряд устремился в соседнее просторное помещение, увлекая его за собой. Поль оказался вдруг лицом к лицу со Стилгаром и незнакомой женщиной, закутанной в длинное ниспадающее одеяние, отливавшее оранжевым и зеленым цветом. Ее руки были обнажены до плеч, и Поль увидел, что на ней нет влагоджари. У нее была смуглая, чуть оливкового цвета кожа. Темные волосы откинуты с высокого лба, глубокие темные глаза особенно выделялись над впалыми щеками и орлиным носом.
Она повернулась к нему, и Поль услышал, как в ее ушах звякнули золотые кольца с водяными бирками.
— Это он победил моего Джамиса? — сердито спросила женщина.
— Успокойся, Хара, — ответил Стилгар. — Джамис первый начал. Он сам призвал к тахадди аль-бурхану.
— Но ведь он еще мальчик! — и женщина так резко мотнула головой, что водяные бирки в ее ушах громко звякнули. — Моих детей оставил без отца ребенок! Да нет же, это был просто несчастный случай.
— Узул, сколько тебе лет? — спросил Стилгар.
— Пятнадцать стандартных, — ответил Поль.
Стилгар перевел взгляд на свой отряд.
— Есть среди вас кто-нибудь, кто рискнет бросить мне вызов?
Молчание.
Стилгар снова посмотрел на женщину.
— Так вот, пока я не узнаю секрет его тайного искусства, я тоже не решусь вызвать его.
Женщина уставилась на Стилгара.
— Но…
— Ты видела странную незнакомку, которая вместе с Чейни прошла к Преподобной Матери? Это чужеземная саяддина, мать этого паренька. И мать и сын владеют тайным искусством боя.
— Лизан аль-Гаиб, — прошептала женщина и с благоговейным ужасом посмотрела на Поля.
Опять это предание, подумал Поль.
— Возможно, — сказал Стилгар, — хотя это еще не проверено. — Он повернулся к Полю. — Узул, по нашим обычаям отныне ты отвечаешь за женщину Джамиса и двух его сыновей. Его яли… его жилье принадлежит тебе. Его кофейный прибор тоже принадлежит тебе. И она… его женщина — тоже.
Поль рассматривал вольнаибку и удивлялся: Почему она не оплакивает Джамиса? Почему не выказывает ко мне никакой ненависти? Вдруг он заметил, что все вольнаибы смотрят на него и чего-то ждут.
Кто-то прошептал:
— Еще не все. Теперь скажи всем, кем ты ее берешь.
— Ты принимаешь Хару как женщину или как служанку? — пояснил Стилгар.
Хара подняла руки и медленно повернулась на одной пятке.
— Я еще молода, Узул. Говорят, что я выгляжу так же молодо, как в то время, когда жила с Джиоффом… до того, как Джамис его победил.
Джамис убил человека, чтобы получить ее, подумал Поль и сказал:
— Если я возьму ее как служанку, могу я потом переменить решение?
— Ты можешь думать в течение года, — ответил Стилгар. — После этого она, если захочет, станет свободной женщиной, которую может выбрать кто угодно… или ты можешь отпустить ее, если она сама кого-нибудь выберет. Но пока год не прошел, за нее отвечаешь ты… и тебе всегда придется нести некоторую ответственность за сыновей Джамиса.
— Я принимаю ее как служанку, — решил Поль.
Хара топнула ногой и сердито дернула плечами:
— Но я еще молода!
Стилгар поглядел на Поля и заметил:
— Осмотрительность — великое качество для человека, который собирается стать вождем.
— Но ведь я молода! — повторила Хара.
— Помолчи, — приказал Стилгар. — Если вещь чего-то стоит, ее оценят. Покажи Узулу его новое жилище и позаботься, чтобы у него была чистая одежда и место для отдыха.
— О-о-о-о! — запричитала женщина.
Поль уже успел получить первое впечатление о ней, чтобы хоть в первом приближении зарегистрировать ее тип. Он чувствовал, что остальные вольнаибы заждались, что им не терпится заняться собственными делами. Ему хотелось расспросить про мать и Чейни, но он видел, что Стилгар нервничает, и решил, что это было бы ошибкой.
Он повернулся к Харе, придав своему голосу нужный, чуть вибрирующий тембр, чтобы вызвать в ней страх и трепет, и сказал:
— Покажи-ка мне мое жилье, Хара. О твоей молодости мы поговорим в другой раз.
Хара отступила на два шага назад и бросила испуганный взгляд на Стилгара:
— Он владеет таинственным искусством голоса!
— Стилгар, — продолжал Поль. — Отец Чейни наложил на меня серьезные обязательства. Если…
— Эти вопросы будут обсуждаться на совете, — прервал его Стилгар. — Там ты все скажешь.
Он кивнул, давая знать, что разговор закончен, и махнул рукой отряду, приказывая следовать за ним.
Поль взял Хару под локоть, заметив, какое прохладное у нее тело и как оно затрепетало от его прикосновения.
— Я не причиню тебе вреда, Хара. Покажи мне наше жилище, — он смягчил голос, придав ему успокоительный тембр,
— Ты ведь не выгонишь меня, когда год кончится? — спросила она. — Ведь я же понимаю, что уже не так молода, как раньше.
— Пока я жив, тебе найдется место рядом со мной, — он отпустил ее локоть. — Ну, а теперь пойдем. Веди меня.
Она повернулась и пошла вперед по коридору, потом повернула направо в широкий поперечный тоннель, освещенный желтыми поплавковыми лампами, которые висели почти прямо над головой на равном расстоянии друг от друга. Каменный пол был гладким, чисто выметенным от песка.
Поль шел рядом с ней, всматриваясь в ее орлиный профиль.
— Ты ведь не ненавидишь меня, Хара?
— С чего это я должна тебя ненавидеть?
Она кивнула группке ребятишек, глазевших на них из-под навеса в одном из боковых ответвлений. Поль увидел за детьми силуэты взрослых, еле различимых за пленочными занавесями.
— Я… победил Джамиса.
— Стилгар сказал мне, что были соблюдены все обряды и что ты — друг Джамиса, — она посмотрела на него, скосив глаза. — Стилгар сказал, будто ты отдал мертвому влагу. Это правда?
— Да.
— Это больше, чем я для него сделаю… смогу сделать.
— Ты не оплакиваешь его?
— Я оплачу его, когда придет время оплакивания.
Они прошли мимо изогнутого аркой прохода. Поль заглянул туда и увидел мужчин и женщин, склонившихся над станками в большом светлом помещении. Казалось, они работали с особой энергией.
— Что они там делают? — спросил Поль.
Хара оглянулась на арку и сказала:
— Они стараются закончить работу в пластиковой мастерской до того, как придется бежать отсюда. Нам нужно очень много рососборников для растений.
— Вам придется спасаться бегством?
— Пока эти звери преследуют нас… и пока мы не прогоним их с нашей земли.
Поль вдруг споткнулся и поймал себя на том, что снова оказался в ловушке времени, внутри мозаичной картины своего предвидения. Но эта картина была странно смещена, словно плохо смонтированный фильм. Все кусочки, которые он извлекал из провидческой памяти, казались чуть-чуть искаженными.
— За нами охотятся сардукары, — уточнил он.
— Они не найдут ничего, кроме одного-двух брошенных сичей. Но зато наверняка найдут свою смерть в наших песках.
— Неужели они доберутся до нас?
— Вполне возможно.
— И все же мы тратим время на то… — он мотнул головой в сторону арки, — чтобы делать… рососборники?
— Растения должны жить.
— Что такое рососборники?
Она бросила на него взгляд, исполненный изумления:
— Неужели тебя ничему не учили там… откуда ты пришел?
— Про рососборники — ничему.
— Хай! — воскликнула она, и в этом восклицании прозвучало все, что она думала по этому поводу.
— Ну, так что же это такое?
— Каждый куст, каждая травинка, которую ты видишь в этом эрге, — начала Хара, — как ты думаешь, смогут ли они выжить, когда мы уйдем отсюда? Все растения очень-очень аккуратно пересаживаются в специальные маленькие ямки. Ямки заполняют гранулами хромопластика. На свету он становится белым. Если ты на рассвете посмотришь с высокого места, то увидишь, как он сверкает. Белый цвет хорошо отражает солнечные лучи. Но когда Дедушка-Солнце уходит, хромопластик в темноте делается прозрачным. Поэтому он быстро остывает и на его поверхности конденсируется влага из воздуха. Эта влага стекает вниз и поит наши растения.
— Рососборники, — пробормотал он, восхищаясь простотой и изяществом идеи.
— Когда придет время, я оплачу Джамиса, — задумчиво продолжала Хара — видно, эта мысль все время крутилась у нее в голове. — Он был хорошим мужем, Джамис, правда, вспыльчив как порох. Хорошо заботился о семье, а с ребятишками — просто чудо. Не делал никакой разницы между моим первенцем от Джиоффа и своим собственным сыном. Совсем никакой разницы, — она задумчиво посмотрела на Поля. — Так ли это будет с тобой, Узул?
— Можешь не беспокоиться.
— А если…
— Хара!
Она вздрогнула, подстегнутая жесткими интонациями его голоса.
Они прошли мимо еще одной ярко освещенной комнаты, расположенной за аркой с левой стороны.
— А что делают тут? — спросил Поль.
— Здесь ремонтируют ткацкие станки. Хотя сегодня вечером их тоже придется разбирать, — она показала рукой на соседнее ответвление. — А здесь и вон там готовят пищу и чинят влагоджари, — она посмотрела на Поля. — Твой пока совсем новый. Но если потребуется, то я сумею починить его. Когда начинается сезон, я всегда работаю на фабрике.
Теперь им все чаще попадались большие и маленькие группы людей у боковых входов. Вот мимо прошла небольшая колонна мужчин и женщин, сгибавшихся под тяжестью больших мешков, в которых что-то булькало. От мешков пахнуло пряностями.
— Наша вода им не достанется, — сказала Хара. — И пряности тоже. Можешь не сомневаться.
Поль рассматривал отверстия в стенах туннеля, тяжелые ковры на каменных ступенях. Перед ним мелькали комнаты с горами подушек, с яркими тканями по стенам. Сидевшие там люди смолкали при их появлении и бросали на Поля неприязненные взгляды.
— Твоя победа над Джамисом кажется всем очень странной, — пояснила Хара. — Похоже, от тебя снова потребуют подтверждения, когда мы переберемся на новое место.
— Я не люблю убивать, — ответил Поль
— Стилгар говорил это, — сказала Хара, но в ее голосе звучало явное недоверие.
Впереди послышался громкий хор голосов. Они подошли к другому входу, пошире тех, что попадались им до сих пор. Поль замедлил шаг и увидел комнату, заполненную детьми. Дети, скрестив ноги, сидели на темно-коричневом ковре.
Перед доской у дальней стены стояла женщина, закутанная в желтую ткань, с указкой в руке. Доска была заполнена рисунками: кружками, квадратиками, дугами, параллельными линиями. Женщина быстро переводила указку от одной картинки к другой, а дети хором повторяли за ней в такт движению ее руки.
Поль вслушался и заметил, что чем глубже они заходили в сич, тем глуше звучали голоса.
— Дерево, — хором говорили дети, — дерево, трава, дюна, ветер, гора, холм, огонь, молния, скала, скалы, пыль, песок, жара, убежище, полный, зима, холодный, пустой, разрушение, лето, пещера, день, недоверие, луна, ночь, плато, гребень, склон, растение, веревка…
— Вы проводите занятия даже в такое тревожное время? — спросил Поль.
Выражение ее лица смягчилось, и в голосе прозвучала горечь:
— Лит учил, что нельзя останавливаться ни на минуту. Лит теперь мертв, но его не забудут. Таковы законы Чакобсы.
Она повернула налево, поднялась по широким каменным ступеням, раздвинула оранжевые газовые занавески и чуть отошла в сторону:
— Твой яли ждет тебя, Узул.
Поль замешкался, не спеша подниматься к ней на крыльцо. Он вдруг почувствовал неловкость от того, что придется остаться наедине с этой женщиной. Он осознал, что его со всех сторон окружает жизнь, понять которую можно, только смирившись с определенными экологическими воззрениями и постулатами. Он чувствовал, что вольнаибский мир охотится за ним, расставляет для него всевозможные ловушки. И он знал, что стоит за этими ловушками: дикий джихад, религиозная война, которую он дал слово не допустить любой ценой.
— Вот твой яли, — повторила Хара. — Что же ты медлишь?
Поль кивнул и поднялся по ступенькам. Он отодвинул занавеску, почувствовав в ткани металлические нити, и последовал за ней через небольшую прихожую в просторную квадратную комнату — примерно шесть на шесть метров. На полу лежали толстые синие ковры, каменные стены завешены синей и зеленой материей, поплавковые лампы над головой настроены на желтый цвет и тусклыми пятнами выделяются на задрапированном желтой тканью потолке.
Все вместе это походило на старинный шатер.
Хара стояла перед ним, уперев левую руку в бедро и внимательно изучая глазами его лицо.
— Дети сейчас у подруги, — сказала она. — Они представятся сами, попозже.
Чтобы скрыть неловкость, Поль сделал вид, что осматривает комнату. Справа, за занавесками, была еще одна комната, побольше, с наваленными у стен подушками. Он почувствовал легкое движение воздуха и увидел вентиляционное отверстие, искусно спрятанное среди занавесей.
— Не желаешь ли, чтобы я помогла тебе снять влагоджари? — спросила Хара.
— Нет… спасибо.
— Принести поесть?
— Да.
— Здесь рядом комната для отдыха, — она показала рукой. — Чтобы ты мог отдохнуть, сняв влагоджари.
— Ты сказала, что нам придется оставить этот сич. Может, помочь тебе упаковать вещи или что-нибудь еще?
— Все будет сделано в свое время. Изверги еще не проникли в наши районы.
Она все еще медлила, не сводя с него глаз.
— В чем дело? — резко спросил он.
— Твои глаза еще не приняли цвета Айбада. Это выглядит странно, но не отталкивающе.
— Принеси-ка еду, — оборвал ее Поль. — Я проголодался.
Она улыбнулась всепонимающей женской улыбкой, от которой Полю стало еще беспокойнее.
— Я — твоя служанка, — сказала она, развернулась и, покачивая бедрами, скрылась за тяжелой стеной, в узком коридоре.
Поль был сердит на самого себя. Он отодвинул тонкую занавеску справа и прошел в большую комнату. На мгновение он остановился там, не зная, что делать дальше. Ему вспомнилась Чейни… интересно, где она сейчас? Чейни, которая тоже потеряла отца…
Мы в этом похожи, подумал он.
Из внешнего коридора донесся душераздирающий крик, слегка приглушенный занавесями. Крик повторился, на этот раз чуть дальше. Потом еще раз. Поль сообразил, что это кто-то выкрикивает время. Он вспомнил, что нигде не видел часов.
До его ноздрей, выделяясь из общего зловония, донесся слабый запах горящего креозотового куста. Поль заметил, что уже успел подавить первый приступ отвращения к запахам сича.
И он снова задумался о судьбе матери — как на его склеенной из кусков киноленте будущего отобразится она… и ее дочь, которой еще предстоит появиться на свет. Карусель провидческих картинок завертелась перед глазами. Он встряхнул головой, стараясь сосредоточиться только на том, что открывало перед ним всю широту и глубину поглотившей их вольнаибской культуры.
И, как всегда, между видениями и реальностью были неуловимые различия.
Он уже видел и эти пещеры, и эту комнату, но на этот раз разница была значительнее, чем когда-либо прежде.
Нигде не было и следа ядоловов, ничто не говорило о том, что их вообще здесь используют. Тем не менее он различал среди общей вони запах яда — сильный, всепроникающий запах.
Он услышал шелест ткани, решил, что это вернулась Хара с едой, и оглянулся. Но вместо нее увидел за отодвинутой занавеской двух мальчишек — лет примерно девяти и десяти, — жадно разглядывавших его. У каждого был маленький ай-клинок, и каждый держал руку на его рукоятке.
Поль вдруг вспомнил рассказы о вольнаибах — что у них даже дети сражаются со свирепостью взрослых.
~ ~ ~
Шевелятся руки, шевелятся губы,
Его речь — фонтан мыслей,
Его взоры — огненные мечи.
Он — воплощенное «я»,
Как скала в океане пустынном.
Шевелятся руки, шевелятся губы,
Его речь — фонтан мыслей,
Его взоры — огненные мечи.
Он — воплощенное «я»,
Как скала в океане пустынном.
С огромной высоты, из глубины пещеры фосфорные лампы лили тусклый свет на толпящихся внизу людей, высвечивая огромные размеры выбитого в скале помещения… большего, гораздо большего, как казалось Джессике, чем даже Зала собраний в Бен-Джессерите. Она прикинула, что сейчас перед возвышением, на котором стояли они со Стилгаром, собралось около пяти тысяч человек.
И люди продолжали прибывать.
Воздух гудел от голосов.
— Мы прервали отдых твоего сына, саяддина, — произнес Стилгар. — Не хочешь ли ты дождаться его, чтобы принять окончательное решение?
— Как может мой сын повлиять на мое решение?
— Конечно, воздух, который ты колеблешь своим голосом, исходит из твоих собственных легких, но…
— Мое решение остается неизменным, — оборвала она.
Она почувствовала двусмысленность предложения Стилгара и поняла, что может использовать Поля, чтобы оправдать свой отказ от рискованного шага. К тому же не следовало забывать о еще не родившейся дочери. Все, что представляло угрозу для материнской плоти, было угрозой и для ребенка.
Покряхтывая, несколько человек внесли свернутые ковры и сбросили их на возвышении, подняв кучу пыли.
Стилгар взял ее за руку и отвел назад к акустической горловине у дальней стены. Он указал на каменную скамью:
— Здесь будет сидеть Преподобная Мать, но пока ее нет, можешь немного отдохнуть.
— Я лучше постою, — ответила Джессика.
Она понаблюдала за тем, как рабочие разворачивают ковры, расстилая их по всему уступу, и поглядела вниз на толпу. На каменном полу стояло уже не менее десяти тысяч человек.
И они все прибывали.
Она знала, что в пустыне сейчас пылает багровый закат, но здесь, в пещере, стояли вечные сумерки. Огромное серое пространство заполнялось людьми, пришедшими посмотреть, как она будет рисковать своей жизнью.
Толпа справа от нее потеснилась, и она увидела Поля, приближающегося к ней в сопровождении двух маленьких мальчиков. Детей просто распирало от гордости за возложенную на них задачу. Руки они держали на рукоятках ножей и бросали грозные взгляды на людей, стеной стоявших по обе стороны от них.
— Сыновья Джамиса, которые теперь стали сыновьями Узула, — пояснил Стилгар. — Они очень серьезно относятся к роли сопровождающих, — и он улыбнулся Джессике.
Джессика оценила попытку подбодрить и была благодарна ему за это, но так и не смогла отогнать мысль о грозящей ей опасности.
Я не могу поступить иначе, у меня нет иного выбора, думала она. Если мы хотим обезопасить себя в среде вольнаибов, нужно действовать быстро.
Поль вскочил на уступ, оставив детей внизу. Он остановился перед матерью, посмотрел на Стилгара, потом снова на Джессику.
— Что происходит? Я думал, что меня зовут на совет.
Стилгар поднял руку, призывая к молчанию, и указал налево, где толпа расступилась, уступая кому-то дорогу. Сквозь толпу прошла Чейни, на ее лукавом личике отпечатались следы горя. Вместо влагоджари на ней были изящные голубые одежды, обнажившие тонкие руки, у левого плеча был повязан зеленый платок.
Зеленый — цвет траура, подумал Поль.
Это была одна из традиций, о которой, сами того не ведая, рассказали дети Джамиса: они заявили, что не собираются носить зеленый цвет, потому что принимают его как покровителя и отца.
— Ты правда Лизан аль-Гаиб? — спросили они.
Поль услышал джихад в их словах и ответил вопросом на вопрос. Так он узнал, что старшему из них, Калефу, десять лет и он родной сын Джиоффа. Младшему, Орлопу, было восемь, и он был сыном Джамиса.
Какой странный был этот день — мальчишки стояли возле него, потому что он попросил их об этом. Они обуздали свое любопытство и охраняли его покой, давая ему время разобраться в собственных мыслях и провидческих воспоминаниях и придумать, как избежать джихада.
Теперь, стоя рядом с матерью в огромной пещере и глядя на толпу, он начал сомневаться — можно ли вообще что-либо придумать, чтобы остановить дикий напор легионов фанатиков.
К возвышению приближалась Чейни. Следом за ней, на некотором расстоянии, четыре женщины несли носилки.
Не обращая внимания на Чейни, Джессика полностью сосредоточилась на сидевшей в носилках женщине — дряхлой, сморщенной, согбенной старухе в черном. Ее капюшон был отброшен на спину и открывал тугой узел седых волос и жилистую шею.
Носильщицы мягко опустили свою ношу на край каменного уступа, и Чейни помогла старухе встать на ноги.
Так вот какая у них Преподобная Мать! подумала Джессика.
Старуха, тяжело опираясь на руку Чейни, зашаркала, направляясь к Джессике. Она походила на груду костей, засунутых в черный мешок. Она- остановилась перед Джессикой и долго всматривалась в нее и лишь потом заговорила свистящим шепотом.
— Значит, ты и есть та самая, — седая голова мотнулась на тощей шее. — Права была Мейпс Шадут, когда жалела тебя.
Джессика ответила быстро и язвительно:
— Я не нуждаюсь ни в чьей жалости.
— Посмотрим, посмотрим, — прошипела старуха. Она с удивительным проворством повернулась лицом к толпе. — Скажи им, Стилгар.
— Кто, я? — спросил Стилгар.
— Мы — люди Мисра. С тех пор как наши предки бежали с Найлотик аль-Ауробы, мы познали бегство и смерть. Молодые должны идти вперед, чтобы наш народ не погиб.
Стилгар глубоко вздохнул и сделал два шага вперед.
Джессика услышала, как легкий шорох взлетел над толпой — около двадцати тысяч человек молча, без движения стояли там, внизу. Она вдруг почувствовала себя совсем крошечной, и ей стало очень тревожно.
— Сегодня вечером мы покинем этот сич, который так долго служил нам убежищем, и отправимся на юг пустыни, — голос Стилгара гремел над обращенными вверх лицами, и ему вторили отзвуки из акустической горловины у задней стены.
Толпа продолжала молчать.
— Преподобная Мать сказала мне, что она не переживет еще одну хаджру. В былые времена нам случалось оставаться без Преподобной Матери, но искать новый дом в подобных обстоятельствах народу будет трудно.
Теперь толпа всколыхнулась, по ней рябью пробежали шепотки и легкие волны беспокойства.
— Чтобы этого не произошло, — продолжал Стилгар, — наша новая саяддина, Джессика Тайноведица, дала согласие пройти ритуал посвящения. Она приложит все усилия, чтобы народ не остался без опеки Преподобной Матери.
Джессика Тайноведица, мысленно повторила Джессика. Она увидела, что Поль не отрываясь смотрит на нее. В глазах сына читался вопрос, но его рот был словно запечатан странностью всего происходившего вокруг.
Если я погибну, спросила себя Джессика, что будет с ним? И ощутила, как ее вновь одолевают предчувствия.
Чейни подвела Преподобную Мать к каменной скамье в глубине акустической раковины, вернулась и встала рядом со Стилгаром.
— Но чтобы мы не лишились всего, если Джессика Тайноведица потерпит неудачу, Чейни, дочь Лита, будет сейчас посвящена в саяддины, — и Стилгар сделал шаг в сторону.
Из глубины акустической раковины раздался старческий голос — многократно усиленный шепот, резкий и пронзительный:
— Чейни вернулась из своей хаджры — Чейни видела воды.
Толпа выдохнула утвердительный отклик:
— Она видела воды.
— Я посвящаю дочь Лита в саяддины, — прошипела старуха.
— Она принята, — отозвалась толпа.
Поль почти не обращал внимания на обряд, он думал только об испытании, которое должна пройти мать.
А если у нее не получится?
Он оглянулся и посмотрел назад, на ту, кого они называли Преподобной Матерью, изучая высохшие черты лица и бездонную синеву глаз. Казалось, малейшее дуновение ветра свалит ее с ног, но было в ней что-то такое, отчего становилось ясно — она выйдет невредимой из самой неистовой бури. Ее окружал тот же ореол могущества, который был в Преподобной Матери Елене Моиам Гай, мучавшей его гом-джаббаром.
— Я, Преподобная Мать Рамалло, вещающая голосом многих, говорю вам об этом, — продолжала старуха. — Все благоприятствует тому, чтобы Чейни стала саяддиной.
— Все благоприятствует, — отозвалась толпа.
Старуха кивнула и опять зашептала:
— Я дарую ей серебряные небеса и золотую пустыню с ее сияющими скалами и зелеными полями будущего. Все это я отдаю саяддине Чейни. И чтобы она не забывала, что предназначена служить всему народу, ей уготовано прислуживать при Ритуале Семени. Да будет все так, как угодно Шай-Хулуду.
Она подняла и вновь уронила смуглую костлявую руку.
Джессика почувствовала, что круговорот обряда уже затянул ее и не оставил никаких путей для отступления. Она мельком глянула на вопрошающее лицо Поля и приготовилась к суровому испытанию.
— Пусть водные надзиратели приблизятся, — произнесла Чейни с едва уловимой дрожью в детском голосе.
Джессике показалось, что кольцо грозящей ей опасности сжалось до предела: она видела это по настороженно замершей перед ней толпе.
Из задних рядов, по змейке открывшегося перед ними коридора, устремилась группа мужчин. Они шли парами, и каждая пара несла небольшой кожаный бурдюк размером в две человеческие головы. В бурдюках что-то тяжело булькало.
Двое шедших впереди положили свою ношу на возвышение к ногам Чейни и отступили назад.
Джессика посмотрела на бурдюк, потом на мужчин. Их капюшоны были откинуты назад, открывая длинные волосы, стянутые на затылке узлом. В ответ на нее бесстрастно уставились черные провалы их глаз.
От кожаного мешка на Джессику пахнуло одуряющим ароматом корицы.
Пряности? подумала она.
— Вода ли тут? — спросила Чейни.
Стоявший слева водный надзиратель с фиолетовым шрамом на переносице утвердительно кивнул.
— Тут вода, саяддина, — ответил он. — Но мы не можем ее пить.
— Семя ли тут? — спросила Чейни.
— Тут семя, — прозвучало в ответ.
Чейни опустилась на колени и положила ладони на булькнувший мешок.
— Да будут благословенны вода и семя!
Ритуал казался знакомым, и Джессика оглянулась на Преподобную Мать Рамалло. Глаза старухи были закрыты, она сидела сгорбившись и словно спала.
— Саяддина Джессика, — сказала Чейни.
Джессика повернулась и увидела, что девочка в упор смотрит на нее.
— Доводилось ли тебе вкушать благословенную воду?
Не успела Джессика ответить, как Чейни продолжила:
— Тебе не доводилось испробовать благословенную воду. Ты — непосвященная и выходец из иных миров.
Над толпой пронесся вздох, зашелестели бурки и джуббы, и Джессике показалось, что волосы у нее на голове зашевелились.
— Урожай был хорош, и Творило погиб, — говорила Чейни. Она начала развязывать тесемку, которой был перехвачен сверху колышущийся бурдюк.
Джессика почувствовала, что теперь опасность уже надвинулась на нее. Она бросила взгляд на Поля и увидела, что он полностью захвачен таинственным действом и не сводит глаз с Чейни.
Видел ли он прежде эту сцену? гадала Джессика. Она прикоснулась рукой к животу, подумала о еще нерожденной дочери и спросила себя: Вправе ли я рисковать нами обеими?
Чейни протянула горловину бурдюка к Джессике со словами:
— Вот Вода Жизни, вода, которая больше, чем просто вода, — это Кэн, вода, освобождающая душу. Если тебе суждено стать Преподобной Матерью, то она откроет для тебя Вселенную. Теперь пусть рассудит Шай-Хулуд.
Джессика разрывалась между чувством долга перед будущим ребенком и долгом перед Полем. Она знала, что ради Поля нужно принять бурдюк и выпить его содержимое, но по мере того как узкая горловина приближалась к ней, чувства Джессики все громче кричали о Грозящей опасности.
У жидкости в кожаном мешке был горьковатый запах, похожий на запах многих известных ей ядов, но в чем-то отличный от них.
— Пей! — приказала Чейни.
Пути назад нет, напомнила себе Джессика. Но ничто из бен-джессеритской выучки, способное помочь ей в эту минуту, не приходило в голову.
Что это? лихорадочно соображала она. Алкоголь? Наркотик?
Она наклонилась к мешку, втянула ноздрями запах корицы и вспомнила пьяного Дункана Айдахо. Пряная настойка? Джессика припала губами к узкой трубке и втянула чуть-чуть жидкости. Пахло пряностями, легкая кислота укусила язык.
Чейни сжала мешок руками, В рот Джессики влился огромный глоток и, не успев ничего сделать, она уже проглотила его, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и достоинство.
— Принять Малую Смерть страшнее, чем просто умереть, — сказала Чейни. Она выжидающе глядела на Джессику.
Джессика в ответ смотрела на нее, продолжая держать трубку во рту. Содержимое бурдюка щекотало ноздри, ощущалось нёбом, щеками, глазами — острая, сладковатая жидкость.
Прохладная,
Чейни снова нажала на бурдюк.
Вкусная.
Джессика изучала Чейни, всматривалась в казавшееся ей лукавым личико и видела в нем черты Лита-Каинза — со скидкой на возраст.
Они накачали меня наркотиком, подумала она.
Это не было похоже ни на один из известных ей наркотиков, а в курсе Бен-Джессерита они изучали очень многие.
Черты лица Чейни проступали как-то нарочито четко.
На Джессику снизошла кружащаяся тишина. Каждая клеточка ее тела сознавала, что с ней происходит нечто очень важное. Джессика ощутила себя мыслящей частицей — меньшей, чем любая элементарная частица, но тем не менее способной двигаться и воспринимать окружающее пространство. Как внезапное откровение — словно вдруг раздернулись занавес? — она почувствовала себя некоей психофизической протяженностью. Она стала частицей, но не просто частицей.
Вокруг нее по-прежнему была пещера — люди. Она их воспринимала. Поль, Чейни, Стилгар, Преподобная Мать Рамалло.
Преподобная Мать.
В свое время у них по школе ходили слухи, что не все остаются в живых после испытания на этот сан, что некоторые погибают от наркотика.
Джессика сосредоточила внимание на Преподобной Матери Рамалло, отдавая себе отчет в том, что время словно заморозилось, мгновение остановилось — но только для нее одной.
Почему время остановилось? недоумевала она. Во все глаза она смотрела на замороженные выражения лиц в толпе, наблюдала за пылинкой, зависнувшей над головой Чейни.
Ожидание.
Ответ, как взрыв, ворвался в сознание: ее собственное время остановилось, чтобы спасти ей жизнь.
Она сосредоточилась на своей психофизической протяженности, заглянула внутрь и тут же наткнулась на состоящее из мельчайших клеточек ядро, на зияющую чернотой яму, от которой она в ужасе отшатнулась.
Вот то место, которое нам не дано видеть, подумала она. То, о чем так невнятно говорят все Преподобные Матери. Место, куда может заглянуть только Квизац Хадерак.
Эта мысль придала ей немного уверенности, и она снова решилась сосредоточиться на психофизической протяженности, стать независимой частицей и заняться поиском опасности, таящейся где-то внутри ее самой.
Опасность обнаружилась в только что проглоченном наркотике.
Атомы этого вещества плясали внутри нее: они двигались так быстро, что даже замороженное время не могло их остановить. Пляшущие атомы… Она начала распознавать знакомые структуры, знакомые молекулярные цепочки: вот атом углерода… вот покачивается спираль молекулы глюкозы. Ей встретились длинные цепи молекул, и она узнала протеин… метил-протеиновые конфигурации!
А-а-а-ах!
Сознание беззвучно ахнуло, когда она увидела формулу яда.
Своим психофизическим щупом Джессика проникла в его структуру, сместила один атом кислорода, позволила присоединиться свободному углероду, прикрепила кислородное звено… водород.
Пошло изменение формулы… все быстрее и быстрее, словно своим прикосновением она вызвала ускорение реакции.
Остановившееся время ослабило свою хватку, и она ощутила движение. Трубка горловины по-прежнему касалась ее рта, мягко впитывая капли влаги.
Чейни воспользовалась моим телом как катализатором, чтобы изменить структуру этого яда. Зачем?
Кто-то помог ей сесть. Она видела, как Преподобную Мать Рамалло усадили рядом с ней на покрытом ковром возвышении. Сухая рука прикоснулась к ее шее.
И тут в ее сознании появилась еще одна психофизическая частица! Джессика попыталась ее оттолкнуть, но частица придвигалась все ближе и ближе…
Они соприкоснулись!
Это было полным слиянием, в ней теперь существовало одновременно два человека: не телепатия, но взаимное проникновение разумов.
С старой Преподобной Матерью!
Но Джессика увидела, что Преподобная Мать вовсе не видит себя старухой. Перед взором их объединившегося сознания предстал совсем иной образ: искрящаяся жизнью молоденькая девушка с мягкой наружностью.
В их общем разуме прозвучал голос девушки:
— Да, я такая.
Джессика могла только воспринимать слова, ничего не отвечая.
— Скоро все это будет твоим, Джессика, — продолжал внутренний голос.
Это галлюцинация, сказала себе Джессика.
— Ты сама знаешь, что нет. А теперь поспеши, не сопротивляйся мне. У нас мало времени. Мы… — последовала долгая пауза. — Тебе следовало предупредить нас, что ты беременна!
Джессика отыскала в их едином сознании собственный голос и спросила:
— Почему?
— Это изменит вас обеих! Пресвятая Матерь, что мы наделали!
Джессика почувствовала, что в их сознании произошел сдвиг, и перед внутренним взором появилась третья частица. Она яростно кружилась, металась туда и сюда. От нее исходил откровенный ужас.
— Тебе придется собрать все свои силы, — произнес внутренний образ Преподобной Матери. — Благодари небо, что ты беременна девочкой. Мужской зародыш был бы убит. Теперь… осторожно и нежно прикоснись к образу своей дочери. Стань ею. Отгони от нее страх… успокой… напряги все свое мужество, все силы… нежно, ну, нежно…
Мечущаяся частица приблизилась, и Джессика заставила себя прикоснуться к ней.
Ужас переполнял все существо Джессики.
Она боролась с ним единственным известным ей способом:
«Я не должна бояться. Страх — убийца разума…»
Заклинание дало ей некое подобие спокойствия.
Постепенно она вернулась к нормальному эмоциональному фону и начала излучать любовь, умиротворение, убаюкивающее материнское тепло.
Страх уходил.
Внутри вновь окрепло ощущение присутствия Преподобной Матери, но теперь единое сознание сделалось тройственным: две частицы были активными, а одна тихо покоилась в стороне.
— Время торопит меня, — сказала Преподобная Мать. — А мне нужно много чего тебе передать. Я не знаю, сможет ли твоя дочь воспринять все это и не сойти с ума. Но я обязана сделать это: нужды народа превыше всего.
— Что…
— Молчи и воспринимай.
Чужой опыт начал разворачиваться перед внутренним взором Джессики. Это походило на учебный фильм с вставками на подсознательном уровне, как в школе Бен-Джессерита… но все происходило очень быстро… головокружительно быстро.
Но тем не менее воспринималось ею.
Она видела, как разворачивалось каждое событие: вот высветился возлюбленный — бородатый, жизнелюбивый, с темными вольнаибскими глазами, и Джессика почувствовала его силу и нежность, все связанное с ним в мгновение ока промелькнуло в памяти Преподобной Матери.
У Джессики не было времени думать, что сейчас происходит с зародышем, она только воспринимала и запоминала. События стремительным потоком обрушились на нее: рождения, жизни, смерти, важное и неважное — все было смонтировано на одной ленте.
Почему у нее застрял в памяти песок, осыпающийся с утеса? спрашивала она себя.
Джессика слишком поздно поняла, что происходит: старуха умирала и, умирая, вливала в ее сознание свой опыт, подобно тому, как переливают воду из одного сосуда в другой. Джессика заметила, как третья частица тихо удаляется в состояние предрождения. Старая Преподобная Мать уходила, оставляя в памяти Джессики свою жизнь вместе с последним вздохом, сорвавшимся с ее губ:
— Я так долго ждала тебя, — прошептала она. — Вот тебе моя жизнь.
Да, это была вся жизнь, сжатая в одно мгновение.
Включая и саму смерть.
Теперь я стала Преподобной Матерью; поняла Джессика.
Своим объединенным сознанием она видела, что стала именно тем, кого в Бен-Джессерите называли Преподобными Матерями. Яд-наркотик изменил ее.
Она знала, что все происходило не совсем так, как это делается в Бен-Джессерите. Ее никто не посвящал в подробности тайнодействия, но все-таки она это знала.
Конечный результат был тот же.
Джессика чувствовала, что частичка-дочь все еще прикасается, к ее внутреннему сознанию, тычется в него, не находя ответа.
Чувство жуткого одиночества пронзило Джессику, когда она осознала, что с ней произошло. Она видела, что ее собственная жизнь замедлилась, а все вокруг завертелось в безумной пляске.
Представление о частице-сознании начало медленно гаснуть, тело постепенно расслабилось, избежав действия яда, но она по-прежнему продолжала ощущать в себе другую частицу, прикасаясь к ней с чувством вины за содеянное.
Я допустила это, моя бедная, еще несформировавшаяяся, дорогая дочурка. Я ввела тебя в этот мир и открыла его во всей многоликости твоему сознанию, совершенно не позаботившись о твоей безопасности
Тоненький лучик любви и утешения, словно отражение потока, который она только что направляла туда, протянулся от этой частицы к Джессике. Прежде чем Джессика успела ответить, она почувствовала, как в ней включился адаб — память действия. Что-то нужно было сделать. Она шарила в поисках ответа, понимая, что ей мешает затуманенность сознания, с помощью которой наркотик притупил все ее чувства.
Я смогла изменить его формулу, думала она. Значит, я смогу остановить его действие и сделать его безвредным. Но Джессика догадывалась, что это было бы ошибкой. Сейчас я выполняю обряд воссоединения.
Теперь она знала, что делать.
Джессика открыла глаза и указала на бурдюк, который Чейни держала над ней.
— Да будет благословенно, — сказала она. — Смешай воды, пусть перемена придет ко всем, чтобы народ принял свою долю благословения.
Пусть катализатор делает свое дело, решила Джессика. Пусть люди тоже выпьют и хотя бы на время соприкоснутся разумами друг с другом. Яд не опасен… после того как Преподобная Мать изменила его состав.
Но память действия все еще продолжала работать, толкая ее на что-то. Она должна еще кое-что сделать, понимала Джессика, но наркотик мешал ей сосредоточиться.
А-а-а, старая Преподобная Мать...
— Я встретила Преподобную Мать Рамалло, — сказала она вслух. — Она ушла, но она здесь. Да будет память ее почтена должным образом.
Интересна, откуда я взяла эти слова? мелькнуло у нее в голове.
И она сообразила, что взяла их из другой памяти, из той жизни, которую передали ей и которая стала теперь частью ее самой. Хотя в даре этом чувствовалась какая-то незавершенность.
Пусть у них будет свой праздник, сказала другая память. В их жизни так мало радости. К тому же нам с тобой пригодится это время, чтоб получше познакомиться, прежде чем я растаю и превращусь в одно из твоих воспоминаний. Я уже чувствую, что мое «я» теряет независимость. Ах, какими интересными вещами наполнен твой мозг! Я никогда не предполагала ничего подобного.
И вживленное в нее память-сознание распахнулось перед Джессикой, открывая ее взору широкий коридор, ведущий к другой Преподобной Матери, внутри которой была еще одна Преподобная Мать, и еще, и еще, и так без конца.
Джессика отшатнулась, испугавшись, что затеряется в океане личностей. Но коридор не исчезал, и Джессика начала понимать, что культура вольнаибов гораздо старше, чем она полагала.
Она видела вольнаибов на Поритрине — изнеженный народ на удобной планете, ставший легкой добычей для императорских налетчиков, которые пожали здесь урожай людей, с тем чтобы засеять вновь колонизируемые планеты: Бела Тигойзу и Сальюзу Секунду.
О, какое рыдание слышала Джессика в том конце коридора!
Оттуда, издалека, кричал призрачный голос: «Они лишили нас хаджа!»
Джессика смотрела в даль коридора и видела корыта, из которых кормили рабов на Бела Тигойзе, видела, как отбирают и сортируют людей, направляемых на Россак и Хармонтеп. Сцены бесчеловечной жестокости раскрывались перед ней, как лепестки жуткого цветка. Она видела, как от саяддины к саяддине тянулась нить истории народа — из уст в уста, сокрытая в долгих рабочих песнях, потом, уже очищенная от наслоений, через Преподобных Матерей — после открытия наркотического яда на Россаке… и наконец здесь, на Аракисе, — с помощью мощной силы, обнаруженной в Воде Жизни.
Еще один пронзительный голос донесся до нее из глубины коридора: «Никогда не забывать! Никогда не прощать!»
Но внимание Джессики было сосредоточено на открытии Воды Жизни, она увидела ее источник: жидкие выделения умирающего песчаного червя, творила. Своей новой памятью она увидела, как его убивали, и задохнулась от изумления.
Чудовище топили в воде!
— Мама, тебе не дурно?
В сознании Джессики ворвался голос Поля, и она с трудом стряхнула оцепенение и уставилась на него, помня о своем долге перед сыном, но раздраженная его присутствием.
Я подобна человеку, у которого затекли руки, — и вот он очнулся и поначалу ничего не чувствует, пока однажды обстоятельства не вынудят его ощутить их.
Эта мысль застряла в ее мозгу, в ее отгороженном от внешнего мира сознании.
И тогда я скажу: «Посмотрите! У меня есть руки!» Но люди ответят мне: «А что такое руки?»
— Тебе не дурно? — повторил Поль.
— Нет.
— Мне в самом деле можно пить это? — он показал на кожаный мешок в руках Чейни. — Они хотят, чтобы я это выпил.
Джессика слышала в его словах скрытый смысл и поняла, что он обнаружил в первичном, еще не измененном веществе яд, и он беспокоился за нее. И она была поражена беспредельностью провидческих способностей Поля. Его вопрос открыл ей очень многое.
— Можешь пить, — ответила она. — Его состав уже изменен.
Она посмотрела поверх головы Поля и увидела Стилгара, вонзившего в нее изучающий взгляд черных-черных глаз.
— Теперь мы знаем, что в тебе нет лжи, — произнес он.
И здесь она тоже уловила скрытый смысл, но наркотический туман окутал все ее чувства. Как убаюкивающе и как тепло! Как добры эти вольнаибы, погрузившие ее в такое состояние!
Поль видел, что наркотик сломил мать;
Он порылся в памяти — фиксированное прошлое и искривление линии вариантов будущего. Он словно просматривал пойманные мгновения, подстраивая линзы своего внутреннего зрения. В выхваченных из общего потока отрывках разобраться было еще труднее.
Наркотик, наркотик… он мог бы получить необходимые данные о нем, понять, что он сделал с его матерью, но данные поступали в каком-то рваном ритме, без привычной стройности и точности отраженного светового луча.
Он вдруг понял, что видеть прошлое из настоящего — это одно, но истинное испытание провидческих способностей — увидеть прошлое из будущего.
Все предметы и события настойчиво старались быть не такими, какими они сперва представлялись.
— Пей, — повторила Чейни. Она покачивала изогнутой трубкой бурдюка прямо перед его носом.
Поль выпрямился и в упор посмотрел на Чейни. Он чувствовал, что в воздухе возникает атмосфера всеобщего праздника. Он знал, что произойдет, если он отхлебнет этой жидкости, перенасыщенной пряным веществом, знал, какие изменения она произведет в нем. Он снова провалится в стихию чистого времени — времени, ставшего пространством. Наркотик вознесет его сознание на головокружительную высоту, и он потеряет способность что-либо понимать.
Стоявший позади Чейни Стилгар произнес:
— Пей, паренек. Не задерживай обряда.
Поль прислушался к толпе и услышал безумие в ее диких выкриках. «Лизан аль-Гаиб! Муад-Диб!» — кричали они. Он посмотрел на мать. Она, казалось, мирно спала сидя — ее дыхание было ровным и глубоким. В его голове мелькнула фраза из будущего, которое уже стало прошлым: «Она спит в Водах Жизни».
Чейни дернула его за рукав.
Поль взял губами трубку, продолжая слушать рев толпы. Он почувствовал, как жидкость хлынула ему в горло, когда Чейни нажала на мешок, и ощутил дурманящий аромат. Чейни вытянула трубку из его рта и передала бурдюк в руки тянущихся к ней снизу. Взгляд Поля остановился на ее плече, на полоске зеленой траурной ленты.
Выпрямившись, Чейни увидела, куда он смотрит, и сказала:
— Я могу скорбеть о нем даже среди вод счастья. Он дал нам столько всего!
Она вложила свою ладонь в ладонь Поля и потянула его за собой:
— Кое в чем мы похожи, Узул: мы оба лишились отца по вине Харконненов.
Поль последовал за ней. Ему представилось, будто его голову отделили от тела, а потом приставили обратно, но подсоединили как-то совсем иначе. Ноги двигались сами по себе и казались резиновыми.
Они вошли в узкий боковой коридор, стены которого скупо освещали расположенные на равном расстоянии поплавковые лампы. Поль почувствовал, что наркотик начинает оказывать на него особое, ни с чем не сравнимое действие, заставляя время распускаться словно цветок. Когда они свернули в следующий полутемный коридор, ему пришлось покрепче ухватиться за Чейни. Смешанное ощущение натянутых, как канатики, жил и мягкой кожи под ее джуббой вызвало у него волнение в крови. Это возбуждение слилось с действием наркотика, который непрерывно разворачивал перед ним картины прошлого и будущего. Осталась только узенькая полоска трехмерного пространства, на котором он мог сосредоточиться.
— Я знаю тебя, Чейни, — шептал он. — Мы с тобой сидели на утесе над песком, и я утешал тебя и уговаривал не бояться. Мы ласкали друг друга во мраке сича. Мы с тобой… — он обнаружил, что больше не может сосредоточиться, попытался покачать головой и споткнулся.
Чейни поддержала его и, раздвинув тяжелые портьеры, провела в желтую теплоту уединенной комнатки с низкими столами, подушками и циновкой для отдыха, прикрытой оранжевым одеялом.
Поль понял только, что они остановились, что перед ним стоит Чейни, и в глазах ее выражение нескрываемого ужаса.
— Ты должен сказать мне, — прошептала она.
— Ты — сихья, — ответил он, — весна в пустыне.
— Пока люди делятся друг с другом Водой, — сказала Чейни, — все мы можем быть вместе — все мы. Мы с тобой… тоже должны делиться… Я чувствую в себе всех остальных, но делиться с тобой я боюсь.
— Почему?
Он пытался сосредоточить свое внимание на ней, но прошлое и будущее вливались в настоящее и размывали ее образ. Он одновременно видел бесчисленное множество Чейни, в разных местах, в разных позах.
— Меня что-то пугает в тебе, — объяснила Чейни, — Когда я увела тебя оттуда… Я сделала это, потому что чувствовала то, чего остальные не понимали. Ты… давишь на людей. Ты… заставляешь нас видеть!
Поль напряг все силы, пытаясь говорить внятно:
— Что же ты видишь?
Она опустила голову и посмотрела на свои руки:
— Я вижу ребенка… у себя на руках… Это наш ребенок, твой и мой, — она зажала ладонью рот. — Почему мне так знакомо твое лицо?
Они не лишены способностей, прозвучал в его голове внутренний голос. Но они их в себе задавили, потому что боятся.
Наступил момент прояснения, и он увидел, что Чейни вся трепещет.
— Ты хочешь что-то сказать? — спросил он.
— Узул, — прошептала она, все еще дрожа. — Ты не умеешь возвращаться в будущее.
На Поля нахлынуло сочувствие к ней. Он прижал девушку к груди и стал гладить по голове:
— Чейни, Чейни, не бойся.
— Помоги мне, Узул, — всхлипывала она.
Пока она плакала, Поль почувствовал, что наркотик утратил свою власть над ним, окончательно разорвав завесы, скрывавшие неясное мельтешение далекого будущего.
— Ты такой спокойный, — сказала Чейни.
Он нашел в своем сознании точку равновесия и принялся наблюдать за временем, раскинувшимся в таинственной дали. Он маневрировал, стараясь не угодить в паутину бесчисленных миров и событий, осторожно ступая среди них, как канатоходец по проволоке. Он словно стоял на коромысле огромных сверхчутких весов и старался, чтобы ни одна чаша не перевесила.
Он видел Империю, видел какого-то Харконнена по имени Фейд-Рота, который бросался на него со смертоносным лезвием в руках; сардукаров, грабящих его родную планету и намеревающихся громить и Аракис; Гильдию, попустительствующую им и принимающую участие в заговоре; Бен-Джессерит, с его бесконечными схемами человеческой селекции. Все это громоздилось на его горизонте грозовой тучей, которую ничто не могло удержать — только вольнаибы и их Муад-Диб: спящий покуда гигант Вольнаиб со своим неистовым крестовым походом через всю Вселенную.
Поль ощущал себя в самом центре этой системы, на оси, вокруг которой вращалось все мироздание. Он шел по тонкой проволоке мирной, а порой и счастливой жизни, бок о бок с Чейни. Эта картина разворачивалась перед ним — период тихой жизни в надежно сокрытом ото всех сиче, краткий миг между взрывами ярости и насилия.
Ни в каком другом месте нет мира!
— Узул, ты плачешь, — прошептала Чейни. — Узул, опора моя, ты отдаешь свою влагу мертвым? Кто они?
— Они еще живы, — ответил Поль.
— Оставь их, пусть доживают свою жизнь.
Сквозь наркотический туман он понял, насколько она права, и в безумном порыве снова прижал ее к груди, воскликнув:
— Сихья!
Чейни погладила его по щеке.
— Я больше не боюсь, Узул. Посмотри на меня. Когда ты меня так держишь, я вижу то же, что и ты.
— И что ты видишь? — отрывисто спросил Поль.
— Я вижу, как мы дарим друг другу свою любовь в минуты затишья между бурями. Для этого мы с тобой предназначены.
Наркотик снова взял над ним верх, и он подумал: Сколько раз ты уже утешала и прощала меня! На него опять накатило сверхозарение, высвечивая яркие полотна времени и превращая будущее в воспоминания. Он ощутил нежное сияние истинной любви, слияние и разделение их «я», нежность и страсть.
— Ты сильная, Чейни, — пробормотал Поль. — Останься со мной.
— Навсегда, — ответила она и поцеловала его в щеку.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги