Dyxless. Повесть о ненастоящем человеке

Ресторан

Все начинается здесь, в Москве. Я сижу с Тимуром, одним из тех, кого все по привычке называют друзьями, хотя, конечно, никакие они не друзья, просто люди, которым ты звонишь, когда тебе нечем занять вечер и нужен собутыльник, чтобы просадить в кабаке очередную пару сотен.

Мы сидим в «Vogue Cafe», в котором, как известно, плохая кухня, проблемы с паркингом, хамоватый персонал и вечные толпы у барной стойки. Несмотря на кучу сказанных об этом ресторане гадостей, он продолжает оставаться одним из самых популярных московских заведений. Видимо, тусовка ловит от нахождения в нем особый, сродни мазохистскому, кайф, если терпит все эти ужасы, сравнимые, конечно, только с нацистским концлагерем. В те моменты, когда очередной московский тусовщик с именем Мигель или Дэн, отчаянно жестикулируя, рассказывает тебе очередную историю о том, как его обхамили в «Vogue», а после того как он попытался поставить на место официанта, еще и преднамеренно «отравили дора-дой», и при этом сравнивает сей ресторан с «этим… ну, ты понял… концлагерем… как его… Муратау, кажется», — ты понимаешь, что, во-первых, этот придурок, который в школе не смог запомнить название Дахау, никакой не Мигель и не Дэн, а Миша или Денис, и историю эту он так же придумал или своровал со страниц псевдомодного журнала, как и свое дурацкое имя-погоняло. А еще ты понимаешь (и в этот момент испытываешь благоговение до пяток, какое испытывали туземцы при виде кораблей испанских конкистадоров, приплывших выкачивать из них золото), как на самом деле велик ресторатор Аркадий Новиков, построивший империю заведений для подобных людей.

Итак, мы сидим в «Vogue». Оба довольно пьяные. Я только что закончил пересказывать Тимуру идею постройки грязной пивной с разбавленным пивом и пересушенной воблой, со всеми этими отвратительными совковыми запахами блевотины и разлитого по полу алкоголя. Этакой реанимации центра досуга пэтэушников и слесарей в районе Текстильщиков году так в 1983-м. Идея была в том, что если проект откроет Аркаша, то все эти расфуфыренные мудаки будут бронировать там столики за неделю, чтобы платить баснословные счета за диссонанс между собственным «майбахом» и толстой официанткой в грязном переднике, подающей им плесневелые сосиски. И самое веселое — от плесневелых сосисок их будет переть в несколько раз круче, чем от собственного лимузина за несколько сотен тысяч евро. Они будут жрать их, нахваливать и рекомендовать друзьям. А ресторанные критики зайдутся в щенячьем визге в своих статьях о «новом ресторане Аркадия Новикова с интересным, авторским подходом к кухне». Сойдясь на том, что будет «биток» и «мега», мы выпили еще по сто виски, и я впал в традиционное для себя состояние пустоты, когда вечер завершен, тебе снова жутко скучно и единственным желанием остается, чтобы твой собеседник молчал.

Как всегда, в такие моменты у собеседника обнаруживается желание сказать тебе что-то очень важное. Тимур наклоняется вплотную к моему уху — так, что я начинаю ощущать из его рта запах алкоголя, пасты с томатами и сигаретного дыма, смешанного с вонью кариеса. Я пытаюсь немного отстраниться, но этот пьяный дурак опять придвигается и шепотом, который можно расслышать на улице, предлагает мне вписаться в проект разведения рыб атлантических пород в Подмосковье. Понимая, что «музыку не остановить», я делаю вид, что мне офигительно интересно, и говорю, что, конечно, хочу в одночасье стать рыбным олигархом, особенно с таким умным партнером, как Тимур, который все сам рассчитал. А требуемые от меня вложения в 300 тысяч долларов у меня, конечно же (ради такого проекта!), найдутся (как, впрочем, и у него). Я слушаю весь этот бесперспективняк и, чтобы вконец не окосеть, рассматриваю окружающих нас шлюх.

В «Vogue», как и в любом модном ресторане, много проституток, выдающих себя за честных столичных девушек, и еще больше честных столичных девушек, почему-то выдающих себя за проституток. Чем первые отличаются от вторых, мне совершенно не понятно, засим, для простоты понимания, я зову эту категорию особей женского пола the telki.

Обшаривая зал глазами, я натыкаюсь на интересную парочку. За столом развалился толстяк лет пятидесяти, с лысой головой и свиными глазенками, в очень дорогом костюме, который тем не менее отвратительно на нем сидит. Одной рукой он сжимает сосисочными пальцами бокал с «Chateau Margaux» (бутылка предусмотрительно поставлена на стол так, чтобы большая часть зала могла видеть, что чувак лениво потягивает тысячу гринов), другой он поглаживает чувиху лет двадцати пяти. Такую блондинистую сучку, в чем-то прадо-гуччиподобном, с сумкой «Vuitton» и длинным маникюром. Он мацает ее под столом за коленки, щиплет за задницу, а она истерично смеется на весь зал и закидывает голову так, что заправленные в волосы темные очки чуть не падают на пол.

Еще один тупизм, которого я никогда не понимал, эти вечные — днем и ночью — темные очки в волосах у девок. Причем они ими никогда не пользуются по назначению, это превратилось в модный аксессуар, на манер того, как носят в волосах диадемы богатые французские телки. Вероятно, корни этой моды следует искать в советском времени, когда не было никаких темных очков и, урвав у фарцовщиков фирменные «глаза», их таскали с собой повсюду, даже в баню.

Этот старпер тем временем продолжает бубнить ей в ухо басом тупой и сальный анекдотик из застольного арсенала бывших комсомольских работников. Чувиха сидит с отсутствующим лицом и треплет его по шее. Старпер просит принести ему счет. Глядя на весь этот вавилонский блуд, я размышляю о том, что у старпера через десять минут после того, как принесут счет, начнется нешуточная проблема. Судя по тому, как суетливо он лапал телку, как бегал глазками по залу, пытаясь понять, какое впечатление производит на нее и окружающих, старпер занимается съемом в ресторанах «для галочки». Есть такая неврубная категория стареющих мужиков с большими бабками, которые пытаются доказать себе, своим деловым партнерам и друзьям, что они «еще кобели». И вот сейчас, после навязчивой демонстрации собственной похоти, мужик повезет ее в гостиницу, они войдут в номер, он закажет шампанское и… его охватит ужас, потому что, кроме как склонить ее к минету, он уже вряд ли на что способен. И стоял у него последний раз лет десять назад, когда, бухой в жопу, он внезапно трахнул свою жену у друзей на даче. Прикол в том, что чувиха, сидящая с ним за столом, все это понимает, более того, у нее таких стареющих донжуанов по восемь на неделе. И что бы ему сразу обозначить все эти моменты, договориться «до суда» и иметь пару раз в неделю симпатичную молодую девчонку для выходов в свет?! Нет, он будет пыжиться от чувства собственной значимости, страдать из-за собственной упертости, потеть, беситься, палить бабки и опять иметь голый вассер.

Пока я обо всем этом думаю, мой приятель трясет головой, как китайский болванчик, роняет на себя сигаретный пепел и подходит в своем повествовании к тому моменту, как мы с ним уже заработали по несколько миллионов. Он заплетающимся языком бормочет про вложение денег, виллы на каком-то побережье и недвижимость в Москве. Я хлопаю его по плечу, говорю в ответ что-то про жизнь олигархов и поворачиваюсь, чтобы попросить счет. Удивительно сексуальная пара, за которой я наблюдал, тем временем встает из-за стола. Я встречаюсь глазами со старпером и вижу в них испуг раненой птицы. У меня начинается истерический смех, я пытаюсь закрыть рот руками, а мужик, понимая, над чем я угораю, понимает также, что и я знаю, что понят. От этого, вкупе с шестистами граммами виски, меня сгибает пополам, и я начинаю гоготать на весь зал. Мужик берет свою чувиху под руку, и они стремительно покидают заведение. Я, с мыслями о том, что эта ситуация будет еще одним гвоздем в гроб сегодняшней попытки лысого к сексу, иду в туалет.

Голова у меня кружится, в глазах пляшет и размножается унитаз. Одним словом — херово. Не в силах стоять, я сажусь на него и закуриваю. К горлу комками подступает тошнота. Я встаю, иду к раковине, минут десять плещу в лицо ледяной водой. Дверь туалета открывается, и заходит Тимур. Со словами «я заплатил там, я ща-а-а» он открывает дверь свободной кабинки и начинает с порога блевать. Ждать этого блюющего «олигарха по амбициям» мне не улыбается. Я направляюсь к выходу. На часах половина первого.

На улице, почувствовав озноб, поднимаю воротник пиджака, закуриваю и тупо впяливаюсь в ночь, пытаясь понять, где ловить такси (хотя дураку ясно, что дорога одна, по Неглинной, и вариантов нет).

Сзади меня окликают. Я нехотя оборачиваюсь и вижу какую-то чувиху. Сконцентрировав органы зрения, идентифицирую ее как свою бывшую сокурсницу Оксану Григорьеву. На курсе она была одной из самых эффектных девчонок, и у нас несколько месяцев длилось что-то наподобие романа. У нее в голове всегда были нескончаемые (вбитые в голову матерью, бывшим партийным боссом) иллюзии о том, как великолепно она должна жить в будущем. Сплошная dolce vita с перелетами на частных самолетах из Парижа в Милан, с принцами на белых лимузинах и прочими атрибутами низкобюджетных голливудских фильмов-сказок. Вышла она замуж, как говорили, неудачно, и сейчас, даже своими мутными от алкоголя мозгами, я понимал, судя по ее внешнему виду, что она оказалась в третьей серии киноэпопеи «Утраченные иллюзии» производства киностудии «Это твоя жизнь, беби». Не очень врубаясь, о чем с ней гово-рить, я пьяно проблеял что-то вроде: «Привет, как дела, ты куда?» — и тем самым привел в действие детонатор бомбы под названием «женщина пьяна и одинока».

Незаметно для себя я оказался в машине, которая везла нас к ней. По дороге и далее, у нее на кухне, я выслушиваю подробный отчет о том, кто из наших сокурсников как устроился в этой жизни, кто стал миллионером и в одночасье все просрал, от кого ушла жена и кто бросил Ленку из третьей группы с тремя детьми. Говоря все это, Оксана подсаживается ко мне, гладит меня по волосам и поправляет бретельку платья. Весь этот ка-дреж кажется мне фальшивым и лажовым. Я сижу чуть менее бухой, чем когда выходил из «Vogue Cafe», и догоняюсь «Советским шампанским», которое она достала из холодильника. Я совершенно четко понимаю, что этот флирт с ее стороны объясняется неудачным вечером, отсутствием папика из тех, что она цепляет по ресторанам, и ситуация «на безрыбье и рак рыба» мне не по кайфу. Я киваю, постоянно курю и думаю, под каким бы предлогом слинять. Тем временем рассказ о сокурсниках подходит к концу. Все, как выясняется, оказались по жизни лузерами, алкоголиками и наркоманами, и то, что они еще не умерли все разом, а продолжают влачить свое жалкое (по сравнению с Оксанкиной красивой и наполненной жизнью) состояние — лишь дело времени.

Оксана начинает пить эту гадость прямо из горла, временами у нее изо рта вылезает пена, она давится, кашляет и вульгарно ржет, как любая пьяная баба. Рассказ ее становится все менее связным. Она путается, роняет на себя и меня зажженную сигарету, и я думаю, что произойдет быстрее: она прожжет мой пиджак или наконец сожжет свой мозг алкоголем?

Дальше начинают происходить еще более ужасные вещи. Она идет в ванную, проводит там минут пятнадцать и возвращается на кухню. По пути она сбрасывает халат, остается абсолютно голой и включает музыкальный центр, который наполняет помещение самой отвратительной и тошнотворной мелодией. Той самой лирической композицией группы «Enigma», которая называется «Sadness» или «Madness», я в этом не очень силен. Она падает на диван рядом со мной, неловко стукаясь локтем (по-видимому, тем самым нервным окончанием, удар по которому вызывает пронзительную боль), ее лицо на несколько секунд искажает гримаса (что вызывает во мне приступ утробного смеха), и начинает расстегивать мне брюки. Я уже набрался до бровей, и мне в принципе по фигу, что у меня не стоит, тем более что иметь с ней секс мне в падлу. Далее начинается неуверенная, пьяная имитация минета с какими-то булькающими звуками с ее стороны. Я в этот момент думаю о пошлости ситуации. О пьяной, перманентно пытающейся издавать страстные звуки несчастной бабище, которая грезила быть королевой, а стала обыкновенной ресторанной профурсеткой, о собственном бессилии и о завтрашнем рабочем дне. Еще я думаю, что под эту мелодию сотни тысяч европейских бюргеров ежедневно трахаются со своими жирными женами, истеричными любовницами, и еще о чем-то в этом духе. Постепенно я проваливаюсь в сон, успевая отметить, что Оксана (видимо, в силу беспрерывной занятости в своей сногсшибательной жизни) перестала бороться с целлюлитом и он победил, как сорняки побеждают парниковые растения.

Мне снится Тимур, стоящий в высоких рыбацких сапогах на борту сейнера, полного рыб, бьющих хвостом, и я успеваю подумать о том, что читал, будто рыбы снятся к беременности, и еще я вижу толстяка из «Vogue Cafe», строящего мне глупые рожи. Последнее, что помню, — это мысль о забавной идентичности наших с ним ситуаций. Я показываю ему во сне «фак» и окончательно отрубаюсь…

Офис

Следующим утром я прихожу на работу.

Стоит сказать, что контора моя — филиал большой французской компании по продаже консервов, от кукурузы до зеленого горошка. Когда-то давно, лет десять назад, ее представительство в Москве открыл один непутевый чел. Жизнь он вел разгульную, весьма не по средствам, и, как и многие в начале девяностых, думал, что жизнь в атмосфере бесконечного праздника, когда сегодня ты пропил две тысячи долларов, а завтра наживешь непонятным образом еще пять, будет продолжаться вечно. Довольно быстро число лохов, которых можно было путать разнообразными аферами, сошло на нет вместе с количеством денег, которые эти лохи ему приносили. Суммы же проигранного в казино, промотанного по проституткам и ночным клубам, наоборот, возрастали с астрономической скоростью. В какой-то момент челу пришлось взять кредит в банке для латания бесчисленных дыр в своем бюджете. Кредит, ясное дело, брался с целью последующего кидалова. Стоит ли говорить, что банк (как, впрочем, и почти все в то время) оказался бандитским. И в один прекрасный и, возможно, даже солнечный день на пороге его офиса возникла группа крепких ребят, весьма дружелюбно настроенных, которые путем быстрого диалога, подкрепленного парой увесистых зуботычин, объяснили герою, что либо он несет деньги в банк, либо его несут в морг. Прикинув, что шансы исчезнуть ничтожно малы, чувак стал быстренько искать варианты, с помощью которых можно было бы найти искомую сумму. Тут выяснилось, что у его отца, когда-то работавшего в торгпредстве СССР во Франции, есть завязки с тамошними промышленниками, которые, по счастью, искали партнера для открытия своего консервного бизнеса в России. Живо обрисовав им перспективы выхода на столь огромный (но столь же и опасный) рынок с надежным российским партнером (стоит ли сомневаться в нашей честности, ха-ха), он заполучает контракт. Открыт, как водится, офис, сидит секретарша, стоит пара шкафов с пустыми канцелярскими папками, а также имеется склад, готовый принять две фуры стоимостью, равной сумме взятого кредита плюс проценты.

Когда товар пришел, его нужно было реализовывать, чтобы превратить груды набитого генно-модифицированным горохом и овощами металла в дензнаки. Реализация первой партии прошла столь быстро и успешно, что и сам чувак, и бандиты решили пока не резать курицу, несущую золотые яйца, а подзаработать деньжат на торговле, поворовать у глупых френчей деньги, выделяемые на рекламу, а там посмотреть. Но как и любой русской сказке, всему приходит конец. Не всегда счастливый. Поймав пару раз левые балансы и неубедительные отчеты о рекламных затратах (разве могут быть столь похожи пейзажи, окружающие 150 размещенных в Москве рекламных щитов, — выглядит так, будто пять щитов снимали с разных точек), французы сами приехали в Москву. Здесь они резво нашли выходы на соответствующие органы, где объяснили, что они-де инвестируют в Россию сотни тысяч долларов, а могут и миллионы, но здесь сидят люди не совсем, скажем так, честные и тормозят взаимовыгодный для наших стран бизнес. Соответствующие органы вошли в положение французов и, руководствуясь идеей укрепления российско-французских торговых связей, быстро отжали с поляны чувака с его бандитами.

Так получилась контора, в которой я тружусь на посту коммерческого директора.

Со временем из маленького офиса вырос целый монстр с неповоротливой инфраструктурой, парой сотен сотрудников, алкоголиком-директором (с русской стороны), с жутким запахом изо рта и манерой собирать еженедельные совещания в девятнадцать ноль две.

Продажи шли довольно успешно, директор готовился к пенсии. Наезжавшие с проверками французы весело проводили время в клубе «Night Flight» с русскими проститутками. Низший персонал был низведен до состояния работников потогонных предприятий по пошиву кроссовок в Индонезии, а топ-менеджмент, частью коего я и имею честь быть, устроил диктатуру корпоративного рабства, замешенного на жути совковой министерской эстетики, получал ломовые бонусы, неимоверные командировочные и воровал, по мере возможности, бюджеты. В общем, бизнес был построен как положено.

Наш милый офис находится в одном из первых бизнес-центров города. В Riverside Towers, этой цитадели корпоративного ужаса. Само название, по замыслу создателей, должно, вероятно, вызывать у работающих в нем ассоциации с ажурными дворцами на берегу благословенной реки. Лично у меня с первого дня работы оно вызывает ассоциации с жуткими готическими замками или юдолями зла из романов-фэнтези. Ранним зимним утром, когда на улице еще не слишком светло, кирпичные башни загораются восковыми глазницами окон, как ожившая иллюстрация к книгам Толкиена.

В особенности когда ты стоишь в девять утра на горке перед въездом на территорию и видишь, как стягиваются к башням людские и автомобильные потоки. Люди семенят, пытаясь не опоздать на работу, многие на ходу лопочут по мобильникам, постепенно втягивая свои невыспавшиеся мозги в утреннюю суету города. (Мобильные телефоны выполняют в настоящее время, ко всему прочему, еще и функцию дополнительного будильника. Если первый будит тебя на работу, то второй сообщает, что она уже началась.) Иногда мое воображение дорисовывает сгорбленным фигуркам тюки на спинах, превращая их в крепостных рабов, ежедневно несущих своим хозяевам оброк в виде собственного здоровья, чувств и эмоций. Самое глупое и ужасное — что они это делают по своей собственной воле, в отсутствие каких-либо кабальных крепостных грамот.

Ближе к десяти утра на стоянку медленно въезжают солидные представительские автомобили производства западногерманских концернов. Из них вылезают БОССЫ, вальяжно проходят в офисы, на ходу взглядами-молниями испепеляя опоздавших или курящих на улице сотрудников. В Riverside Mordors начинается новый день…

Да, кстати, курить в офисах, на этажах и на улице близко от входов — запрещается. Во-первых, курящие сотрудники меньше работают (уменьшается ли при этом производительность труда, не уточняется). Во-вторых — курение является источником многочисленных болезней (и как следствие, многочисленных оплачиваемых больничных листов), таких как: бронхит, легочные заболевания и т. д. Курящий человек может умереть и лежать в гробу на собственных похоронах с ужасным серовато-зеленым цветом лица (в противоположность скоропостижно скончавшемуся от переработок розовощекому некурящему коллеге), чем нарушит Инструкцию номер 234 «О внешнем виде сотрудника Компании, находящегося на корпоративных событиях, мероприятиях или в иных Общественных Местах, где он может быть напрямую ассоциирован с Компанией».

Напротив, топ-менеджерам, к числу коих я по недоразумению принадлежу, в виде поблажки негласно разрешается курить в собственных кабинетах. Этим, наверное, Компания подчеркивает, что ей все равно, от чего и с каким цветом лица вы сдохнете. В вас вбухано столько корпоративных денег, что руководство Компании не то что не заявится к вам на похороны, а трижды перекрестится по поводу вашей кончины. Такова жизнь. Большую ее часть ты карабкаешься в стремлении занять место под солнцем, а когда достигаешь желаемого, подчас испускаешь дух, так и не успев насладиться его первыми лучами.

Я, как поднаторевший в корпоративном этикете бульдог, заблаговременно позвонил в девять утра собственной секретарше, чтобы она сообщала всем о моей мифической утренней встрече, съездил домой переодеться и, закапав в глаза визин, отправился на службу. К офису я подъехал без десяти одиннадцать.

И вот я выхожу из лифта на восьмом этаже и открываю дверь офиса, источая из себя флюиды вечных ценностей, таких как: пунктуальность, служебное рвение, начальственная мудрость и забота об интересах Компании.

При входе размещается ресепшн. Ажио стремя секретаршами. Я здороваюсь, все три одновременно поднимают головы от книжек формата «покетбук» и говорят мне: «Доброе утро». Мониторы компьютеров практически загораживают их лица. Разглядеть, кто сидит за ресепшн-деск, можно только в просветы между мониторами. Таким образом, создается полнейшая иллюзия того, что секретарши сидят в долговременной огневой точке. Сотрудники неделями безуспешно осаждают это современное фортификационное сооружение, пытаясь получить нужную информацию, заказать себе разъездную машину или соединиться по телефону с топ-менеджментом. Добавим сюда каменные лбы секретарш, их пулеметные скороговорки, бухающие фугасом хамские выкрики по отношению к сотрудникам низшего звена, и иллюзия превратится в реальность. Воистину, не много у нас найдется Матросовых, способных собственной грудью броситься на амбразуру секретариата с гранатой в руках, чтобы оградить офис от хамства, нежелания работать и проблем, вызванных их полнейшей профессиональной непригодностью.

Казалось бы, легче их уволить и найти новых. Вежливых, предупредительных и работящих. Но, во-первых, они ловко научились беременеть, чувствуя надвигающуюся грозу (увольнение). Во-вторых, на вакантные места выбывших в декретный отпуск они тотчас же приводят своих подруг, таких же твердолобых ослиц, создавая у руководства полную уверенность в том, что секретарша — это не должность, а особая человеческая порода, с детства обученная тупить, филонить и хамить окружающим. Так и живет наш секретариат годами. Половина перманентно в декрете, вторая половина (временно заменяющая первую) — на испытательном сроке (видимо, бессрочном), защищенные КЗОТом, как ДЗОТом. Железобетонно.

Я прохожу к своему кабинету, в этот момент одна из секретарш начинает говорить с места:

— Постойте, тут для вас конверт передали.

— Откуда? — спрашиваю я.

— Вот, тут у меня записано было. — Она встает с места и начинает рассеянно ковыряться в бумагах на столе. Тут же забывает, что ищет, и застывает в растерянности.

— Если найдете, принесите, окей?

Я-то точно знаю, что наши секретарши — андроиды. И работают они от сети. В стулья запаяны контакты, снабжающие секретарш энергией и поддерживающие их жизнеобеспечение. Стоит им подняться со стула, как контакт размыкается, вызывая сбои в информационной системе. Начинаются неполадки, грозящие стереть у секретарши память и вывести из строя на месяц. Находясь на работе, они могут передвигаться без сети только до туалета или кабинета директора. А уходя на обед или уезжая домой, переключаются в режим «Улица», позволяющий воспринимать информацию, написанную в книгах формата «покетбук».

Я захожу в свой кабинет, моя секретарша стремительно скидывает «окна» эксплорера. Идиотка, будто я не знаю, что ты целыми днями виснешь на сайте damochka.ru в поисках неземной любви или хотя бы элементарной ебли. Как-то, подсмотрев ее ник на «дамочке», я полдня разводил ее на местном форуме, посылал по почте фотографии мачо, взятые из Интернета, затем назначил встречу в интернет-кафе «Мах» на Новокузнецкой, насладившись теми пятью минутами, когда она, краснея и мямля, просила отпустить ее раньше на полчаса. Моя секретарша мало чем отличается от своих коллег на ресепшн. Зовут ее Катей, она довольно глупая двадцатипятилетняя девка, переспрашивающая все по пять раз, но исполнительная. Несимпатичная (что скорее плюс, учитывая вред романов с собственной секретаршей), любящая часами обедать и сплетничать со своими офисными подругами. Ее суждения по разнообразным вопросам современности поражают космической глупостью и колхозной непримиримостью с чужой позицией. Пару раз она меня вырубала напрочь своими высказываниями по вопросам общественной морали, нравов, института брака и межполовых отношений. Таким образом, ко второму году нашей совместной работы мы совсем перестали разговаривать (исключая рабочие моменты), дабы не выводить из себя меня и не вгонять в краску ее. Я к ней привык, как привыкают к заедающему ящику рабочего стола или неустойчивой вешалке в углу кабинета.

Я здороваюсь (стоит ли говорить, что с похмелья я чересчур вежлив. Вежлив до такой степени, что иногда здороваюсь по нескольку раз с одними и теми же людьми), прошу кофе и сажусь в кресло. Стол, как всегда, завален кучей бумаг, символизирующих непрерывность рабочих процессов и мою круглосуточную занятость. Следует отметить, что некоторые документы полугодичной давности. Куча занимает правый край весьма широкого стола, на котором также пребывают плоский монитор, беспроводная мышь, фотография, сделанная в прошлом году на встрече моих бывших одноклубников по «Спартаку», где я занимался в 1984–1988 годах. Еще имеются три стопки музыкальных дисков, выпущенных модными клубами Москвы, Питера и Европы. Как аудиосвидетельства моей night fever: от «Zeppelin» до «Costes». Что находится в ящиках стола, я поведать не могу, ибо не заглядываю в них с момента первоначального заполнения.

За моей спиной большое окно с видом на набережную Яузы, куда я часами пялюсь, размышляя о странностях бытия. Вот и сейчас я пью кофе и смотрю на проезжающие по улице машины. Ну что, amigos, наступило время и мне представиться?

Мне двадцать девять лет, четыре из которых проведены за стенами данного учреждения. Я служу здесь коммерческим директором, с личной секретаршей, служебной машиной, весомой годовой зарплатой и еще более весомыми годовыми бонусами. В мое ведение входят «продажи и развитие дистрибьюции компании», так, во всяком случае, написано в должностной инструкции. На самом деле свое рабочее время я в основном трачу на чтение подчиненным лекций по повышению их личного рвения (одни и те же фразы, в которых меняются только названия брендов и текущий год), на их ежедневные избиения за недостаточно высокие продажи и скидывание собственной работы на чужие плечи.

Вы знаете, кто такой коммерческий директор на самом деле? Это современная разновидность дорогой проститутки, которая лавирует между интересами руководства, с завышенными в несколько раз планами продаж, и интересами собственных подчиненных, не желающих эти планы претворять в жизнь. Поскольку, как и положено обращаться с проституткой, ебут тебя несколько раз на дню, вся твоя задача — это побыстрее довести клиента (босса) до оргазма, в идеале избежав секса в стиле S&M (порка за провал поставленных задач) и анального секса (тут уж как повезет, без всяких дополнительных бонусов).

Поскольку я профессиональная блядь, то и спектр услуг у меня достаточно широкий:

— классика (о ней говорилось выше);

— ролевые игры по желанию клиента (партнер по футбольной команде, любитель рыбалки, поклонник творчества Есенина, фанат караоке, совместное составление на выходных бизнес-планов);

— куннилингус (по приезде пятидесятилетней финансовой директрисы из Франции);

— глубокий минет (это у меня первой строчкой в ежедневном расписании с пометкой «Не переусердствовать»);

— лесбос (переговоры с руководителем продаж головного офиса в присутствии собственного босса);

— услуги семейной паре (раз в два года по приезде владельцев холдинга, БОЛЬШИХ ДЯДЕЙ из города Парижа).

Вся суть работы коммерческого директора в хождении по этому лезвию корпоративной бритвы: когда верхи не хотят думать, а низы не могут по определению.

Одним ты говоришь, что, как коммерческий директор, печешься прежде всего об интересах компании и перспективах бизнеса, в отличие от своих подчиненных, которых заботит только собственная зарплата. Других ты уверяешь в том, что «сам из среды сейлс, такой же, как они, парень», который знает, как делаются результаты, и понимает всю тяжесть полевой работы.

Вот так я и живу последние четыре года. Утро туманное плавно переходит в рабочий полдень, который сменяется вечером трудного дня. Зима сменяется весной, а лето — осенью. (В смысле времен года. Хотя и в смысле названий клубов также.)

И все идет по плану, и лица твоих подчиненных меняются с калейдоскопической скоростью, и ты уже путаешь имена половины из них, а имен другой половины просто не знаешь. И иногда твое отупение доходит до такого уровня, что для того, чтобы вспомнить точное название своей компании, ты вынужден вытаскивать собственную визитку.

Просмотрев почту, а точнее, перепулив входящие письма от клиентов и партнеров своим подчиненным, я иду в комнату, где сидят менеджеры по продажам. В целом это те немногие люди в компании, общение с которыми не вызывает у меня отвращения. Самая справедливая оплата труда, придуманная капиталистическим собственником, — это прямой процент комиссии с проданного. Лучший индикатор скорости твоих передвижений и искусства продавать. То, что невозможно замылить и извратить никакими мифическими «маркет-ресерчами» и «филд-репортами». Голая правда. Иничего, кроме правды. Посему линейный сейлс — это главные люди любой торговой компании. И самое гнусное, что может делать руководитель, — это воровать их рабочее время. Изводя его на планерки, совещания и утренние поверки. Борьба с этим совещательством, пожалуй, единственное, чему я еще уделяю внимание. Видимо, вспоминая начало собственной карьеры, хождение под мудаками начальниками, выходцами из низших слоев советских министерств, которые совершенно не врубались в быстро меняющийся рынок и продолжали жить в системе «зарплата — прогрессивка — “тринадцатая”», я пытаюсь искоренить эту дубовую бюрократию. Был бы я менее ленив и более талантлив, я непременно написал бы «Оду торговым представителям» и заставил бы всех начальников заучить ее, чтобы всегда помнили, чей хлеб они едят и чей коньяк они пьют.

В сейлс-офисе тем временем один из начальников департаментов общается со своими подчиненными. Постигает рынок путем чтения их отчетов о проделанной работе, значится. О проверке рыночной ситуации путем собственного выезда «в поля» речь, разумеется, не идет. С получением мягкого кресла руководителя департамента у многих голова превращается в задницу.

— А вот в еженедельном отчете есть графа «Новости рынка. Конкуренция». Почему ты ее не заполняешь уже второй месяц? — обращается он к уставшему от глупых вопросов подчиненному.

— Так никаких новостей нет и новых продуктов, конкурирующих с нашими, не появилось, чего в ней писать-то?

— Ну… ну напиши чего-нибудь. Графа же здесь есть? Значит, нужно заполнять.

Я вспоминаю, как один талантливый сейлс написал как-то в этой графе, устав выслушивать подобные вопросы, про новый зеленый горошек, появившийся на рынке, в треугольных банках, с этикеткой, имитирующей нашу. Когда этот отчет принес мне его горе-руководитель, с лицом, кричащим о надвигающейся катастрофе, да еще и начал говорить мне о нестандартном ходе конкурентов, я загонял всех руководителей департаментов в поисках образца этой удивительной продукции. Как вы, наверное, догадываетесь, вернувшись с пустыми руками, они бормотали что-то вроде:

— Это был быстрый промоушн конкурентов. Вероятно, неудачный икспирьенс, поскольку продукция данного вида более не появлялась.

Вдоволь поиздевавшись над ними и их незнанием рынка, усугубленным ленью и взглядом на конкурентное поле из окна собственного офиса, я еще месяц переглядывался с написавшим отчет работником, улыбаясь нашему общему розыгрышу.

Руководитель департамента, увидев, что я вошел, делает еще более серьезное лицо и произносит такую тираду:

— Хорошо, Александр. Отчет я принял, показатели у тебя по месяцу хорошие, только вот ты про свои визиты как-то неразвернуто пишешь. Целостное восприятие твоей работы нарушается у меня, понимаешь? Ну иди, ладно.

Когда сейлс выходит, я сажусь на его место и говорю:

— Паша, вот скажи, зачем ты людей дрочишь из-за ерунды? Он тебе план делает?

— Ну да.

— Квартальный план выполнил? Прирост есть?

— Ну да, но ведь отчеты. Есть же производственная дисциплина.

— И ты думаешь, что он больше продавать станет, если ты ему мозги запылишь? Если тебе интересно, чего он там развернуто обсуждает с закупщиками магазинов, ты бы съездил с ним на встречи. Вот скажи, ты сколько раз на прошлой неделе «в поле» был?

— Я… (на лбу Паши собираются морщины) я был занят офисной работой. И потом, ситуация не требовала моего аутсорсинга со стороны подчиненных.

— Чего она такого не требовала? — кривлюсь я.

— Аутсорсинга.

— А ты по-русски это слово сказать не можешь? «Моего привлечения», например? Или «моего участия»?

— Но ведь существует ряд общепринятых выражений в бизнес-этике, и я полагаю, что…

— Паша, ты рад должен быть, что он тебя, как ты выражаешься, не «аутсорсит». А то ты, наверное, и забыл уже, как с клиентами договариваться?

— Нет, я не забыл, просто отчеты нужно анализировать, на основе анализов должны строиться краткосрочные и долгосрочные планы, и поэтому я требую от своих подчиненных…

— А кто, по-твоему, их анализирует? И кто на основе этих отчетов планы составляет?

— Ну… руководство. — Он поднимает руку вверх, туда, где, по его мнению, живут небожители из топ-менеджмента.

— Паша, запомни. Отчеты эти не мне, а тебе нужны. Чтобы ты своим подчиненным правильные задачи ставил, а не ебал им мозги, заставляя писать мифологию про новые продукты. А я, дорогой мой, план продаж, в зависимости от того, сколько раз в неделю твой сейлс с тетей Клавой из гастронома «Надежда» побеседовал, не пишу. Понял?

— Ага.

— Ну вот и отлично. — Я, порядком устав от этого пустословия, направляюсь к двери. — Да, Паша, чуть не забыл. Ты ко мне на митинг в пятницу подтянись часиков в одиннадцать… И отчет о своих рабочих визитах и плане визитов на следующую неделю приа-тачь, окей? Мы с тобой аналитику и устроим. Можешь мою секретаршу аутсорсить, кстати, она быстро печатает на компьютере.

Я возвращаюсь в свой кабинет, открываю файл, содержащий цифры ежедневных отгрузок компании, чтобы посмотреть картину в департаменте этого аутсорсера, Паши.

Мы все говорим о глобализации. О транснациональных корпорациях, поглощающих планету и превращающих ее в один гигантский завод с нечеловеческими условиями труда и нищенской зарплатой. Мы вслух, совершенно серьезно, рассуждаем о том, что макдоналдсы, кока-колы и майкрософты заставляют нас делать то-то и то-то.

Бред. Вы понимаете, что это полный бред? Здесь давно уже не нужно никого заставлять. Все двигаются навстречу «Компании Без Границ» семимильными шагами. Вдумайтесь, зачем мои подчиненные, эти неглупые, в общем, молодые люди, получившие хорошее российское образование, стремятся выглядеть тупее, чем они есть на самом деле? Образование в его классическом понимании. Не узкопрофильное, а разноплановое. Пусть не всегда глубокое по сути, но открывающее для сознания выпускника широкий горизонт для приложения усилий. Образование, ставящее системное мышление выше системного потребления. Кто из них дорожит этим?

Вместо того чтобы использовать свой базис, все они уподобляются твердолобым и узкоколейным американцам. Те же жесты, те же улыбки, та же манера поведения. Та же дурацкая манера говорить словами — рекламными слоганами. Зачем умные люди старательно, день за днем делают из себя идиотов?

Вы знаете, я ненавижу их не за то, что они клерки. А за то, что они мечтают быть клерками. Солдатами Международной Корпоративной Армии. И не дай вам бог отнять у них эту мечту.

В унисон с мыслями про армию открывается дверь моего кабинета, и входит Саша. Заместитель нашего хозушника Петровича. Саша, как и Петрович, бывший вояка. Приблизительно месяц назад я просил Петровича поставить в мой кабинет новый «шредер» для измельчения документов, а также повесить на стену черно-белую фотографию девичьих ног на столе казино. Фотография в самом деле очень стильная.

Месяц эти деятели тянули кота за хвост, надеясь на то, что поручение отменят или о нем забудут. Раз в неделю моя секретарша звонила им, и вот наконец свершилось. На вытянутых руках, торжественно, подобно шапке Мономаха, Саша вносит пресловутый «шредер». На его лице маска человека, исполняющего воинский долг.

— Чо так долго не приносили, Саш? Он своими ногами шел от поставщика?

— Не понял? Кто шел?

— «Шредер».

— Ты что! Они же в дефиците. Мы, чтобы его достать…

Далее следует витиеватая речь о том, что в Москве в 2004 году очень трудно найти «шредер». Еще минута, и я, скорее всего, услышу про «тяготы и лишения, которые мы испытали в поисках “шредера”». Я киваю головой, а Саша тем временем пятится к выходу.

— Постой, постой, — говорю я, — а фотографию повесить? Я вот ее в рамку даже вставил!

Сашино лицо делается каменным. Он понимает, что сегодня уже ПЕРЕРАБОТАЛ.

— Может, я завтра зайду? — делает он робкую попытку улизнуть. — А то мне еще в бухгалтерии там надо кое-чего…

— Саш, ну хорош, а? Дел на пять секунд.

Саша подходит к моему столу, снимает телефонную трубку и набирает внутренний номер Петровича. Докладывает ситуацию. Получает «добро». Кладет трубку и говорит официальным тоном:

— Вешаем, значит. На каком расстоянии от плинтуса?

Я цепенею. Хороший вопрос, да? Вот что бы вы ответили? «На глаз»? Я тоже хотел так сказать. Но побоялся услышать в ответ: «Это сколько в сантиметрах?» Поэтому, не моргая, отвечаю: «Метр девяносто два».

— Ну, я за рулеткой тогда пошел, — говорит Саша и уходит.

Дай бог, чтобы через месяц вернулся.

Почти все хозушники в прошлом — начальники складов, всевозможных частей обеспечения обмундированием и продовольствием. В общем, та самая наиболее твердолобая и тупая прослойка «сапогов», ничего общего не имеющая с русским офицерством и вообще людьми, защищающими Родину. Только по недоразумению все же именуемая «военными». Это они — герои бесчисленных анекдотов: «копать от забора и до обеда», «красить траву зеленкой к приезду начальства» и так далее. В жизни они мало отличаются от фольклорных персонажей.

В офисах, то есть, пользуясь их же терминологией, «на гражданке», они продолжают вести себя так же, как в армии. Например, деньги водителям на мойку представительских машин выдаются не тогда, когда машины становятся грязными, а когда «положено». «X» раз в месяц в зимнее время года и «У» раз — в осенне-весеннее. Летом, вероятно, машины вообще мыть «не положено» — ввиду сухого климата. Оно и понятно. Военные тягачи, в принципе, моют раз в год. По приезде начальства.

Ручки, степлеры, скрепки и ластики выдаются не по мере необходимости, а раз в год, согласно акту инвентаризации.

Когда ты обращаешься к хозяйственнику за новым дыроколом, в ответ всегда слышишь:

— А старый ваш где, интересно?

— Не знаю. Взял кто-то. В общем, его нет.

— Да вы понимаете?!

Тут начинается получасовой монолог, из которого можно уяснить, что потеря дырокола равносильна потере полкового знамени. И за это преступление в прежние времена тебя бы под трибунал отправили. А то и расстреляли бы. После того как ты выслушиваешь эту ересь в надежде получить в итоге искомый предмет канцелярии, выясняется, что на склад дыроколов «не завезли». От таких ответов я покрываюсь холодным потом.

Кто, блин, не завез? Мировой комитет по поставке дыроколов? Дырокол-мен из комиксов? Или это ты, ленивая сука, вместо того чтобы обеспечивать компанию средствами «для комфортного ведения бизнеса», закупать все своевременно, сидишь целыми днями на своей бетонной жопе и рисуешь инвентарные номера на всем, вплоть до скрепок? Была бы твоя воля, ты бы и на спинах сотрудников их начал рисовать.

Должно быть, все они являются членами тайной организации — Российского союза хозяйственников и администраторов, сокращенно РСХА. Цель организации — внедрение в коммерческие организации своих людей на соответствующие посты с последующим развалом экономической составляющей фирмы. Повсеместное насаждение бюрократии, тупости, мелкого воровства, саботажа, совкового мышления и развала рабочих процессов. Придет время, и все коммерческие структуры превратятся в Большие Склады: продуктов питания, спиртных напитков, канцелярии, автомобилей — в зависимости от прежнего профиля организации, уничтоженной членами РСХА. И вся Россия, таким образом, превратится в Царство Прапорщиков. От Мурманска до Владивостока по телеграфным и телефонным линиям (Интернет они к тому времени отменят как средство, ускоряющее передачу информации) будут нестись идиотские приказы и разнарядки, которые никто не будет спешить исполнять в ожидании их последующей отмены.

Я так и слышу будущие телефонные переговоры:

— Петрович, здравия желаю! (Всех начальников складов, естественно, будут звать Петровичами.)

— Здорово, Петрович. Чего случилось?

— У нас тут в Ленинграде народ замерзает, как в блокаду. Твой Склад нам состава три дров не пришлет? А то в городе треть личного состава (жителей то есть) к весне перемрет.

— А как я тебе их пришлю? Мне разнарядка нужна из Главка, от Петровича.

— Так он умер два месяца назад, а нового не назначили еще, где ж я тебе разнарядку-то возьму?

— А я что могу? Без разнарядки не положено! Присылай разнарядку, тогда хоть всю тайгу вырубай. А без разнарядки не могу. Не положено.

— Да… ну будем ждать назначения в Главке. Устав есть устав. Ты-то как сам, дети, жена?

— Да путем, путем. Не болеем. Ты себя тож береги. Не мерзнешь? Теплое белье есть?

— Да нет вроде. У нас же штаб в бывшем музее расквартирован, ну был, может, когда? На площади такой здоровой.

— Ага. Там посередь ее еще колонна какая-то?

— Так точно. Ну вот сидим тут, топим пока. Картинными рамами да мебелью всякой старой. Тут ее как вшей. Мебели этой. До весны продержимся. А там, может, Главк чего решит.

— Ну бывай, Петрович. Звони, если чего.

— Есть. Давай.

И пока мы прожигаем жизнь на клубных ристалищах, эти самые Петровичи, деловито и целенаправленно, как короеды, подтачивают деревья нашего бизнеса. И полная катастрофа состоит в том, что они даже успевают растить себе смену из таких вот Саш и Володь, работающих пока офис-менеджерами. В один прекрасный день, когда они окрепнут, все мы рискуем прийти на работу и получить двадцать пять лет лагерей по «суду тройки» (завхоз, администратор и офис-менеджер) за утерю двух ручек и одного маркера.

Пока я размазываю свои мысли между хозушником, руководителем департамента и оставшимися до конца рабочего дня часами, звонит внутренняя линия и секретарша САМОГО голосом каменного Сфинкса говорит мне:

— Пройдите, пожалуйста, к Алексею Андреевичу, — причем имя и отчество она выдыхает практически с дочерней нежностью.

Я надеваю пиджак, поправляю галстук, беру ручку и блокнот (на случай если вдруг услышу гениальный способ добычи философского камня или решения теоремы Ферма) и направляюсь к САМОМУ.

Алексей Андреевич Кондратов явно чувствует себя еще хуже, чем я. Похмелье и (что еще страшнее в его возрасте) недосып написаны на его лице всеми красками медицинской палитры. Он воистину подобен радуге. Лицо его за те несколько секунд, что я стою в кабинете, поменяло цвет от бледно-лилового до серо-голубого. Первое, что мне хочется сказать ему, это: «Что же вы водку-то так жрете? Вам не семнадцать лет, да и не двадцать семь давно».

Я здороваюсь, осведомляюсь о цели моего вызова и получаю кивок в сторону левого угла кабинета, где на стуле, как на жердочке, примостился заместитель финансового директора филиала, омерзительный, тощий француз Алан Гарридо. Я давно уже намекал Кондратову, что все проблемы и проверки, все то дерьмо, которое регулярно валится на наши головы из Парижа, — плод наушничества мсье Гарридо. Но, судя по всему, этот жулик так втерся в доверие к головному офису (по зову родной крови, так сказать), что выкурить его пока не представляется возможным. Мы с Гарридо уже три года живем в режиме «фронт без линии фронта», всячески пакостим друг другу, тратим время на подставы и ругань, вместо того чтобы заниматься делом. Началась эта война с того, что я жестко выступил против его инициативы урезать бюджет сейлс-струкгур в пользу общего бюджета продвижения компании и отдать всю рекламную и промоактивность филиалу французского агентства, директором коего работал лучший кореш Гарридо. Уж представляю, какие акции они бы намутили с нашим бюджетом и куда что продвинули. С тех пор наша война то затухает, то разгорается вновь, поскольку этот урод не оставляет надежду влепить мне между глаз в отместку за тот инцидент.

— Вот полюбуйся, что наш отдел маркетинга выдумал, — говорит Кондратов.

Гарридо передает мне эскиз рекламного плаката консервированной кукурузы. На нем изображен настоящий мачо с волевым небритым лицом, сидящий за столом и готовящийся нырнуть лицом в горку кукурузы, лежащую на стеклянном столе. Рядом с горкой разбросаны монеты и банкноты. Поверх всего слоган: «Сладкая кукуруза “Тандюэль” — ИСТИННОЕ ЗОЛОТО».

— Ну и что? — спрашиваю я. — Была задача создания рекламных образов для региональных промоушенов, с идеей продукта для настоящих мужчин. Или чего-то подобного. В установке из головного офиса все подробно написано. Вот они и создали. А в чем проблема?

— А у Алена другое мнение на сей счет, — говорит Кондратов.

— Да. Я хотель говорьить на то, што этот имажь вьесьма провакасьон.

— Это чего же там такого провакасьон? — начинаю заводиться я. Краем глаза я вижу, что Кондратов очень хочет спрятаться под собственный стол и поспать там, чтобы не глядеть своими светлыми очами, как два корпоративных пса будут рвать друг друга.

— Этот имажь похожь на гангста-фильм «Scar Faced» с Аль Пачино, ву компроне? — продолжает Ален на англо-русско-французском диалекте. — Этот гора корн луке лайк а, — он делает паузу, — драг, ю си? Нашь консьюмер не есть гангста. И это очень демеджь имажь брэнда и можеть вызывать у консьюмер нехо-рошьий филинг. Окей? И у нас есть проблем, который нада решить. Вот что я хотель говорить.

И это уже за гранью. Даже такой испорченный персонаж, как я, не смог бы додуматься сравнить кукурузу и наркотик. Причем этот придурок Гарридо даже не в силах произнести слово «кокаин» вслух. Хотя сам, я уверен, торчит вместе со своими дружками, французскими шеф-поварами и рекламистами. Кондратов смущенно отводит лицо в сторону, тогда как сам Гарридо делает печальную гримасу, и в кабинете повисает, как написал бы сценарист, «вязкая атмосфера сожаления». Обоим очень неудобно, что я «смог пропустить такое безобразие», и обоим очень трудно говорить в нашем респектабельном офисе об ЭТОЙ проблеме. И все мы заботимся о своем целомудрии в глазах потребителя и не хотим никого провоцировать, так как занимаемся «бизнесом, связанным со здоровьем» (консерванты, генная инженерия и т. д.). И оба, Гарридо и Кондратов, исполняют сейчас свой гражданский долг: борются с пороком, как все нормальные люди без вредных привычек. Хотя Кондратов, практически законченный алкоголик, поедет сегодня, как истинный муж и отец двоих детей, к проституткам, а Гарридо ждут нормальные коллеги из французского клуба. С пухлыми губами, крепким мужским рукопожатием и карточкой закрытого Э&М-салона в кошельке.

Из-за царящего здесь лицемерия и ханжества об этом не принято говорить вслух. Город Москва похож на одну большую фирму, в которой запрещен доступ к порносайтам, но все под-драчивают в обеденный перерыв, договорившись с системным администратором. Миром давно уже не правит капитал. Лицемерие и ханжество — вот истинные короли мира. Здесь все разнюхиваются кокаином, ходят, как олигофрены, тряся головами, но во всех печатных изданиях и СМИ эта тема старательно обходится стороной, табуируется и вымарывается чьим-то маркером. Конечно, никто не хочет говорить о своих пороках. Мы же приличные люди, а не какие-нибудь бандиты из тарантиновских фильмов. Мы живем с хроническим насморком, объясняя его плохим московским климатом, изводим в день по три-четыре пачки салфеток, смущенно отводим глаза, встречаясь со знакомыми или сослуживцами в туалете ресторана (в десятый раз за вечер), но делаем возмущенное лицо при виде помятого лица подчиненного, презрительно хмыкаем, заметив на столе у друга книжку Берроуза, запрещаем новые идеи для наружной рекламы, если она содержит слова, похожиё или идентичные сленговым фразочкам из лексикона дилеров.

— Что это у вас за слоган такой? «Дорога в небеса»? Для наружной рекламы железной дороги до аэропорта? Вы хотя бы понимаете, что словосочетание весьма двусмысленно? Что оно может вызвать у многих граждан, ну, скажем так, не совсем адекватное восприятие? Нет, многие могут подумать, что… могут возникнуть проблемы…

Чувак, проблемы, по ходу, у тебя. Это не они, а ты старательно выискиваешь всюду знакомые символы и слова и гаденько подхихикиваешь, находя. Была бы твоя воля, ты бы запретил рекламу стирального порошка, употребление в печати слов «белый», «быстрый» и прочих. Услышав их, ты начинаешь нервничать, крутить в руках мобильный и потеть, ожидая, когда на его дисплее высветятся такие простые и близкие сердцу каждого московского тусовщика аббревиатуры, как СашаДил или Вова-Первый. Это у тебя проблемы, слышишь, придурок? Хочешь поговорить об этом? Конечно нет…

Об этом Гарридо говорить не намерен. Он всем своим видом показывает, что говорить нам после ТАКОГО вообще не о чем. Он упивается сидением на облаке собственной победы на этой дуэли.

— А как давно стали интересовать финансовую службу нашей компании разработки департамента маркетинга? Или теперь этот отдел находится не в подчинении коммерческого директора, а в подчинении заместителя финансового директора? — спрашиваю я.

— Поскольку ми работаэм в одной команде, я считаль, что все, что есть в делах компании, есть респонсабилити каждого ее сотрудника. Ми все делаимь одно дело. Ви колл ит тим спирит, изн ит? Я провел достаточьно время в малтинейшнл-бизнес в Европе и Америка, и, беливь ми, есть принсиплс и рулз, которые уже приходят и в Россия. И имажь наших брэндов, и имажь нашей компании есть бейзис для успеха всех операций. Мне странно, что ви пока этого не понимаете, занимая такой пост. Стрейндж, риали стрейндж. Когда я работаль в Америке, — он кивает в сторону Кондратова, — месье Алексис знает, о чем я, на спешл брэнд-тренингах нас учильи…

Тут Гарридо «включает» программу «Иностранный профессионал учит работать русских бездельников»…

Экспаты… В начале девяностых в каждой уважающей себя конторе, занимающейся крупным бизнесом, на ответственных постах обязательно сидели экспаты. Если тогда это отчасти объяснялось нехваткой собственных профессиональных кадров, то сейчас такой рудимент почти необъясним. Безусловно, не стоит говорить отой части иностранных менеджеров, которая перекупалась за бешеные бабки во всяких там «BONY» или «British Petroleum» для подготовки вывода отечественного бизнеса на международный уровень. Как правило, приглашение такого профессионала себя оправдывает.

Для меня слово «экспат» является определением иностранного социума, состоящего из всяких менеджеров гостиничного бизнеса, директоров ресторанов, разного рода консультантов по ассортименту, маркетинговых специалистов, креативщиков и сейлс/оперейшн директоров. В большинстве своем это международные аферисты или обыкновенные неудачники, приехавшие сюда в начале-середине девяностых с целью открытия в этой тогда еще почти дикой стране собственного бизнеса по продаже стеклянных бус туземцам в обмен на золото. Яснее ясного, что те из них, кто не смог в тот период адаптировать западные бизнес-модели со столетней историей к чистому полю российского предпринимательства, суть полные лузеры. Но на каждый вопрос подобного рода они всегда готовы ответить историей про то, как у них отняли блестящий и доходный бизнес казнокрады-чиновники или krytie bandity from Taganka Area.

Понятно, что человек, востребованный у себя на родине, никогда не покинет ее для занятия бизнесом за ее пределами. Если только это не расширение бизнеса на интернациональном уровне и не передвижение в рамках мультинационального холдинга. Все прочие объяснения из серии «я просто лублу путэ-шестьвавать» или «у вас такие красивые женщины» — полная туфта. Таким образом, на короткий период люди, вытесненные конкуренцией в своей стране, стали нашими бизнес-вождями. Им платили безумные (особенно в сравнении с их родными странами) зарплаты, покупали корпоративные квартиры и машины, оплачивали их ресторанные счета и загулы с проститутками, и они всем этим антуражем демонстрировали собственную успешность окружающим россиянам, которые еще не успели стать их работодателями. Так создавался миф о том, что иностранец всегда дороже и лучше отечественного сотрудника.

При этом резюме всех таких управляющих и консультантов во многом остается белым листом. Владельцы российских компаний говорили про своих иностранных топ-менеджеров:

— Как, ты не знаешь моего Джима?! У него три года назад был такой успешный бизнес в России, потом он ко мне пришел работать.

Или:

— Ну, у Марка огромный опыт работы в ведущих французских рекламных агентствах.

Какие такие успешные бизнесы в России и какие такие ведущие агентства, не уточняется. Известно, что наша русская традиция держать иностранцев у себя на службе ведет свое начало от Петра. А вот традиция держать у себя на службе иностранцев-аферистов началась, наверное, со времен войны 1812 года, когда попавшие в плен французы оставались в услужении у русских дворян учителями музыки, языка, танцев и хороших манер. Действительно, раз он француз, то всяко хорошо танцует, знает манеры и музыку. У них ведь в Париже все такие! И пленные принимались искать в себе эти достоинства, чтобы непременно угодить. Так они и жили. Имея неплохое жалованье, авторитет (особенно в среде провинциального дворянства), учили своих подопечных. Ну и частенько все заканчивалось, как в бессмертном труде Александра Сергеевича Пушкина:

Так же получилось и в современной России. Сначала грянули первые громкие скандалы о воровстве и растратах, затем начались обвинения в профнепригодности и доведении бизнеса до банкротства. А тут уж подросли и отечественные кадры (во многом уже испорченные западными учителями). И вот даже в филиалах западных монстров, которые ранее под страхом пистолетов не подпускали в управление «не своих», в топ-менеджменте появляются русские.

Но самые стойкие из описанного мной социума все еще остаются в России. И по-видимому, этих уже отсюда не выкуришь. Став наполовину русскими, пройдя огонь и воду увольнений, банкротств и слияний, они цепляются за свое место зубами. Уже без того высокомерия, той безудержной траты корпоративных благ, но нет-нет да и промелькнет поучающая нотка или снисходительный тон а-ля «ну я-то иностранец и в бизнесе побольше вашего понимаю».

Вот и сейчас Ален сидит с сосредоточенным лицом истинного профессионала и несет откровенную ахинею о том, чему учат на специальных бренд-тренингах (которые он сам вряд ли посещал, скорее читал про них в бизнес-журнале). Он долго говорит о вопросах морали, семейных ценностях и обществе без пороков — как единственно верном подходе в рекламе продуктов нашей группы и рекламе вообще. И провоцируют потребителей, по его мнению, исключительно люди низкой профессиональной культуры. В особенности отвратительны провокации, связанные с наркотиками.

Наверное, он считает, что это очень круто — поставить на повестку дня вопрос о порочности нашего отдела маркетинга и моем тому попустительстве. Но мы не в Америке, где Гарридо, по его словам, проработал десять лет. Мы в России. И здесь руководители не готовы рвать на себе волосы из-за того, что пропустили такую ужасную провокацию. В противоборствах с такими псевдоспециалистами их следует бить тем же оружием. И действовать при этом как можно наглее.

— Алексей Андреевич, а это вы обнаружили двусмысленность в рекламном плакате? Я имею в виду ассоциативный ряд с кокаином.

— Я? Нет, это Ален зашел и показал, а то бы так и проехало, — отвечает Кондратов.

— Ах, Ален. Гм… — Я выдерживаю продолжительную паузу. — Ален, а вы знаете, что думают об этом плакате фокус-группы? Наш маркетинг опросил порядка двухсот респондентов в регионах, и вы знаете, с чем ассоциируется этот образ у них?

— Нет, а что, били фокус-груп? Я не зналь об этом. И что же оньи сказаль?

— Так вот, господа. Региональные потребители ассоциируют данного мужчину с победителем в казино или на скачках (банкноты и купюры на плакате), который вдруг осознал, что есть еще более важные, чем деньги, ценности. Понимаете, Ален? Более важные ценности. И ни один из опрошенных не провел аналогии с кокаином. Кроме вас, разумеется. Но для меня очень важно ваше мнение, и я, допуская, что несколько сотен потребителей все же могут увидеть негативные аналогии, так же, как и вы, пошлю этот имажь на доработку.

— Это ошень интересьно, что сказаль потребители, а можно увидеть репорте? — спрашивает Гарридо, зеленея.

— Завтра с утра. Пархоменко сегодня выходной, все материалы у него, но то, что я видел, говорит против вашей версии с наркотиками.

Кондратов, с облегчением оттого, что беседа подходит к концу, вздыхает и говорит следующее:

— Ну вот видите, Ален. Я же вам говорил, у нас не бывает ситуаций без контроля. Я был уверен, что маркетинг работал в тесном контакте с коммерческим директором и другими службами. И были сделаны необходимые анализы потребительского рынка. Я только вот что подумал. А нельзя ли женщину туда? Ну, такую секси, чтобы придать плакату эффект… — Он ищет пальцами в воздухе необходимую фразу. — …большей привлекательности?

— Мы, Алексей Андреевич, как раз готовим параллельную версию плаката. А как вы относитесь к тому, чтобы дать море, или пляж, или дикую природу на фоне женщины?

— Вот. Вот я хотел об этом сказать. Пляж, я думаю, будет очень кстати.

— Ален, — спрашиваю я, — по вашему мнению, тема сексуальности не повредит имиджу нашего товара? Вы вообще как относитесь к привлекательным женщинам? В рекламе, я имею в виду.

— Ошень хорошо. Да. Я полностью согласьен. Я вот только хотел спросить еще о фокус-группах.

— Коллеги, вы не могли бы у себя продолжить? Я должен сделать важный звонок. — Кондратов выпроваживает нас за дверь. Я встаю, бросаю на него взгляд и отмечаю, как он мне кивает.

— Алексей Андреевич, мы вашу идею с женщинами и дальше развиваем, как я понимаю? — спрашиваю я напоследок.

— Ага. Развивайте. Принесите посмотреть на недельке.

Гарридо уходит к себе, так и не задав мне больше ни одного вопроса. Даже его спина источает ненависть. Что ж, у султана всегда несколько жен, а в почете та, которая умеет его лучше ублажить.

В абсолюте весь бизнес строится на системе круговых отсосов. Ты отсасываешь у своего босса, твои подчиненные, руководители департаментов, отсасывают у тебя, у них сосут линейные сейлсы, твой босс отсасывает у главы компании в Париже, глава всей компании сосет у акционеров, а те, в свою очередь, через благотворительные фонды, экраны телевизоров и программы, посвященные здоровой пище, отсасывают у потребителей (в когорту которых входят также и линейные сейлсы), чтобы те увеличивали потребительскую активность по их товарной группе. Получается замкнутый круг мультинациональных минетов, в котором непонятно, кто конкретно получает удовольствие. Все одновременно или никто в принципе?

Напевая про себя «The winner takes it all», я захожу к себе в кабинет, беру ключи от машины и спускаюсь вниз, собираясь ехать ужинать в «Галерею».

По дороге я набираю Пархоменко, руководителя нашего отдела маркетинга:

— Пархоменко, привет, отдыхаешь?

— Отдыхаю, а ты?

— Гандон ты, Алексей. — На другом конце трубки слышится посапывание. — Макет рекламы кукурузы для колхозов ты делал?

— Мое. А что?

— А ты считаешь, это нормальный такой плакат?

— Ну так… для регионов-то сойдет. Ну такого Аль Пачино мафиозного дали. Когда он лицом в кокосе лежит, помнишь? По-моему, смешно даже. И я думаю, сработает.

— А ты ничего поинтереснее не мог придумать, чем чужую идею скоммуниздить и притащить ее за уши к кукурузе? Мне почему не показал исходники?

— Так не успел же. Готово было только в пятницу, ты рано уехал. А в понедельник и вторник я выходной, а чего случи-лось-то? Переделаем, если чо не так.

— А ни фига. Я только что твою задницу закрывал перед шефом и Гарридо.

— А френчу-то чего надо?

— Ничего. Он в твоем плакате углядел аналогию с кокосом. Ту самую. Смешную, блин. Юморист ты мой. Петросян от рекламы. И шефу все досконально показал и даже рассказал, из какого фильма украдено и на что похожа твоя кукуруза. Как ты на ней еще белые блики не изобразил, я удивляюсь. Для полноты картины. И ножа не хватает, консервного. В виде кредитной карточки. Ага.

— Мать моя в кедах… И чо, скандал большой был?

— На твое счастье, я его замял.

— С меня причитается, босс.

— У тебя есть ночь, чтобы изобразить фокус-группы. Только договорись с приличным агентством, чтобы бланки дали свои. Вадиму моему из сигарет позвони, он все устроит. Фокус-группы должны сказать следующее… — Я пересказываю ему мои фантазии.

— Так ведь это ж бред, нет?

— Бред — это когда гангстеры кукурузу рекламируют. А это не бред. Это шанс спасти твою жопу.

— Понял. Сделаем. А с плакатом чо теперь?

— Берешь телок, красивые пейзажи и добавляешь туда кукурузу. Слоган только хороший придумай.

— Ага. Ну как обычно, да? Губищи в пол-лица, сиськи, попки, купальники?

— Ну да. Шеф уже одобрил. Ты только трансвеститов не рисуй, ладно?

— Обижаешь. Ну извини, в горячке же делали. Взяли первую идею и сляпали.

— У тебя все в горячке. И всегда. Давай, Леша, не подведи. И все копии фокус-групп и нового плаката мне на мыло, окей?

— Есть, товарищ комдив! Считай, что у меня уже все работает.

— У тебя всегда все работает. Ну, бывай. Аль Капоне хренов.

Я кладу трубку, и чувство выполненного долга переполняет меня. Затем оно плавно переходит в усталость от проделанной работы, затем в осознание того, что, в общем-то, за день я ничего путного опять не сделал, но все это тут же тонет в чувстве голода и желании праздника. Я подъезжаю к «Галерее».

Промоутер

Несмотря на то что сегодня рядовой будний день, в «Галерее», ставшей для московских бездельников новой Меккой и Мединой в одном флаконе, все забито. Куча людей у барной стойки, некое подобие очереди в туалеты, у гардероба. Я вхожу в первый зал и высамтриваю знакомые лица, чтобы приземлиться за чужой стол, ибо сесть сегодня за отдельный малореально.

За столом в углу сидят три девушки, две из которых мне очень знакомы, и трое парней, которые знакомы мне смутно. Вокруг них стоят еще какие-то люди, чьи спины мне совершенно ни о чем не говорят. Я двигаюсь по залу таким образом, чтобы попасть в поле их зрения, и когда девушки поднимают на меня глаза, приветственно машу им рукой. Они начинают улыбаться, я подхожу к столу, расцеловываюсь с ними, парни, сидящие рядом, жмут мне руку и так же, как и я, пытаются вспомнить, где именно мы виделись. Тогда одна из девушек по имени Наташа, с которой мы познакомились в туалете на закрытии ZIMA, представляет меня, я начинаю улыбаться, парни, сидящие вокруг, тоже начинают улыбаться, мы все начинаем улыбаться и выглядим при этом полными идиотами. Но поскольку здесь так принято, никого, в общем, это не смущает. За столом идет обсуждение того, как подруга Наташи — Илона — отдыхала со своим бойфрендом на Ибице. Они оба такие загорелые, что почти сливаются с шоколадным интерьером «Галереи». У Илоны на пальцах много колец из желтого золота, которые в сочетании с ее коричневыми руками наводят на мысль о черном дереве и африканских невольницах из Нубии. Но Илона не знает, что была такая страна Нубия, зато ее парень — Фарид — имеет интересы в нефтяной сфере, и две ее подруги очень завидуют тому факту, что он все время молчит, улыбается и платит за весь стол Visa Gold. Илона ощущает себя королевой вечера, говорит какую-то чушь низким, хрипловатым голосом, подобно итальянке. Мне даже ее голос кажется загорелым.

За соседним столом еще одна компания просматривает журнал «Robb Report» и вслух обсуждает новые модели яхт и часов. И один из сидящих, с лицом чеченского принца, рассказывает о том, как летел с компанией в Милан на «Гольфстриме», что шампанское кончилось рано и они попали в воздушную яму, зато успели на показ коллекции «Prada», и это того стоило. А его подруга, сногсшибательная блондинка, красиво, как в рекламном ролике, пьет «Дайкири» и ест его глазами. И ему это очень нравится, а ей дает надежду. Они действительно очень красивая пара, хотя он никогда на ней не женится. Впрочем, какая разница?

К нашему столу подходят разные люди, здороваются и задают два вопроса: «Как отдохнули?» или «Куда собираетесь ехать на отдых?»

Ответ никто не слушает и сразу переходит к рассказу о собственном отдыхе. За те двадцать минут, что я стою у стола, мне стали известны все самые горячие сплетни и все самые актуальные темы этого лета. Мы уже обсудили отдых на Сардинии, последнюю коллекцию Гальяно, нашествие русских моделек в нижний бар «Plaza Athenee» в Париже, сошлись во мнении, что ресторан «Nobu» стал хуже, а в Лондоне сейчас слишком холодно, осудили всеобщее помешательство на футбольном клубе «Челси», решили, что «Prada» уже несколько demode. Так же мы прошлись по всем мало-мальски раскрученным светским персонажам столицы, порадовались за Аню, которая спит теперь с Федей, посмеялись над очередной датой замужества Ксюши, осудили Антона, который бросил такую замечательную Таню (кто-то при этом вполголоса назвал Таню шлюхой). Фоном проходит тема о надвигающемся банковском кризисе в России, но поднявшего ее сразу успокаивают фразой «Забудь об этом». Никто не хочет говорить о неприятных вещах, это пошло и нагружает. Мы все хотим быть еще более расслабленными.

Я смотрю на пригласившую меня к столу Наташу и как бы спрашиваю ее глазами о моих возможностях сегодня. Она отрицательно покачивает головой, скашивая глаза в сторону Фарида. Меня это ничуть не расстраивает, я говорю Наташе одними губами: «Круто», а она мне так же отвечает: «Одна» — и показывает пальцем на третью подругу, очень молоденькую, с русыми волосами и большими голубыми глазами/линзами. Я подношу в знак благодарности два пальца к губам и киваю.

Людское многоголосие сливается у меня в ушах в единый гул, сродни тому, что слышишь, когда прижимаешь к уху морскую раковину. Кто-то называет это шумом прибоя, я же думаю, что такой шум более всего похож на гул толпы. Я пытаюсь, как акустик на подводной лодке, вычленить из этого «белого шума», из этой информационной пустоты суть бесед, ведущихся за другими столами и в проходах между ними, но, кроме верениц названий брендов, ресторанов и женских и мужских имен, ничего не слышу. Уловить эмоциональный фон разговоров также весьма тяжело. Все здесь говорят одними губами, остальная часть лицевых мышц вообще не задействована. Лица не отображают ни веселья, ни грусти, ни восторга, ни разочарования. Они неживые. Если сильно подпить, покажется, что на восковых головах красной краской нарисованы рты, которые двигаются, как у мультипликационных персонажей. Частенько даже не в унисон с голосом. Но я-то знаю половину этих персонажей. Здесь те, кто был вчера в «Vogue», те, кто будет завтра на «Веранде», в общем, та группа, которая сидит здесь, как мне кажется, всегда. И никто совершенно никому не рад, но выдавать свои эмоции не принято. Если хоть на секунду дать волю нашим чувствам, вы бы увидели исключительно кривые от зависти и тоски морды. Настолько кривые, будто все разом откусили от зеленого лайма. Настоящая тоска зеленая.

Мимо нас по проходу идут две девушки с застывшими лицами. Они ни на кого не смотрят, замечая при этом, кто с кем пришел, или выбирая сегодняшний объект для атаки. Стопроцентно — у них на затылке или во лбу имеется третий глаз, позволяющий распознавать рельеф предстоящей битвы. Притом инфракрасный. Способный оценивать содержимое кошельков возможных партнеров.

Ресторан находится в постоянном движении. Люди ходят от стола к столу, заказывают выпивку, официанты приносят заказ, но выясняется, что клиент уже пересел за другой стол. Официант пытается выяснить, куда делся клиент, но это никому не известно, и сидящие за столом оставляют чужой заказ у себя. В конечном итоге не понятно, кто именно что заказал, а главное, кто за все платит? Впрочем, какая разница?

Мне становится скучно, и я прохожу за спину той девчонки, на которую кивнула Наташа. Я кладу ей на плечо руку и говорю:

— Привет.

Она отбрасывает со лба прядь волос и улыбается. Я начинаю вовлекать ее в диалог:

— Хочешь выпить?

— Вообще-то мне уже хватит, если только чуть шампанского.

— Окей.

Пока приносят шампанское, она успевает назваться Леной, спросить меня о том, куда я обычно хожу, о том, куда я собираюсь в отпуск, и все такое, что необходимо знать молоденькой девушке перед тем, как уехать в ночь с малознакомым джентльменом.

— Ты работаешь? — спрашиваю я.

— Я учусь. Ну и еще так… подрабатываю на показах моделью. А ты?

— Я тоже модель. Танк «Т-34». Знаешь, из серии «Собери сам». Склеишь меня сегодня? — отвечаю я и целую ее в шею.

Она немного отстраняется и выпаливает что-то вроде «нуи-шуточкиутебя».

— Извини, я не хотел тебя обидеть.

— Ничего, просто я слегка скована с малознакомыми мужчинами, — отвечает она и призывно смотрит на меня.

Я быстро вспоминаю, что говорят в таких случаях эмтивиш-ные мальчики в передаче «Поцелуй на вылет», и отвечаю, что она не похожа на таких, которые сразу знакомятся, и я бы никогда — просто очень волнуюсь и все такое. И предлагаю ей еще шампанского, а она делает комплимент моим часам, и я уже глажу ее по волосам, а она рассказывает мне про свою подругу, которая сломала ногу «где-то в Альпах, на лыжах». А диск «Costes» «La Suite» играет уже, кажется, целую вечность, притом одну и ту же песню «Doris Days». И люди движутся вокруг, как на подиуме, принимая зовущие позы, как в глянцевых журналах. И у меня создается впечатление, что все мы — герои бесконечного клипа из Fashion TV.

И тут из второго зала выплывает настоящий герой Fashion TV, воплощение клубной культуры и night fever style, человек из первой пятерки московских клубных промоутеров — Миша по прозвищу VooDoo. Говорили, что он уезжал работать в Нью-Йорк и теперь, спустя два года, вернулся. Полный безумных идей и собирающийся открыть лучший клуб города. В воскресенье кто-то из моих знакомых рассказывал мне, что Миша уже начал стройку. Лет пять назад, на заре моей карьеры, мы с Мишей очень часто оказывались в одних и тех же компаниях, кроме того, когда-то мы учились на параллельных курсах института, пока Мишу не отчислили ввиду слишком насыщенной клубной жизни, вылившейся в неуспеваемость. В общем, мы достаточно тесно общались, и это его сегодняшнее появление меня сильно обрадовало.

— Старичок, — крикнул мне Мишка от входа, — ты живой? Это большой талант — выжить в наши дни!

— О да, — смеюсь я, — ты тоже вроде жив? Или это твоя голограмма? А сам ты сидишь в Лондоне?

— Я пытаюсь построить Лондон вокруг себя, брат.

Мы обнимаемся, Мишка здоровается с моими соседями и приглашает меня и мою сегодняшнюю подругу Лену за свой стол. Во втором зале за двумя соседними столами сидит Мишкина компания из десяти человек, юношей и девушек, составляющих авангард прогрессивной московской молодежи, пара лысых серьезных дядек, знакомый дилер по кличке Усы и человек лет тридцати по имени Саша, которого Мишка представляет своим партнером. Кроме того, вокруг стола вьется еще человек десять, стремящихся поздороваться за руку с наиболее известными из сидящих, чтобы продемонстрировать окружающим свою принадлежность к сливкам нашего общества. Столы уставлены суши и шампанским, одни курят сигары, другие пьют коньяк, и на лицах у всех Мишкиных гостей нарисованы успешность и беззаботность.

И все спрашивают друг у друга: «А какое сегодня число, а какой сегодня день недели?» И в ответ слышат: «Да какая разница?»

В этом сезоне, впрочем, как и в предыдущем, в Москве модно изображать, что у тебя каждый день воскресенье. И кажется, что время остановилось и всегда будет лето. Даже зимой. И счастью не будет конца. Все пьют коктейль из веселья напополам с тоской. И все уверены, что эта party никогда не закончится…

Саша рассказывает анекдот про тусовочного наркомана, который спрашивает у своего приятеля:

— А сегодня что, пятница?

— Нет, сегодня вторник.

— A-а, пятница вчера была, да?

— Не, старик, вчера был понедельник.

— Понял. Пятница завтра, да?

— Завтра будет среда.

— Послушай, а что, на этой неделе пятницы вообще не будет?

Все дружно хохочут, кто-то говорит: «Это про нас». И разговор плавно съезжает на тему клубной жизни. В основном разговоры строятся вокруг трех фраз: «Полный отстой», «Забудь об этом» и «Какая разница?». Кажется, люди собрались здесь, чтобы покидаться этими фразами друг другу в лицо. Все прочие слова являются фоном. Я вместе со всеми веду эту херовую беседу, изредка вставляя свои предложения:

— Говорят, «First» закроется на ремонт…

— Да? Что, после ремонта будет еще хуже?

— Не знаю, но обещают, что будет очень круто!

— Горобий собирается открывать «ZIMA-2».

— Я слышала, будет называться «Осень».

— Ох, как оригинально!

— Полный отстой!

— Забудь об этом.

— Ходить стало совершенно некуда.

— Гарри собирается заново открывать «XIII», круто, да?

— Этой шутке уже года три, приятель.

— Как и твоему костюму, старичок.

— Забудь об этом.

— Кто знает, куда переедет «Zeppelin»?

— На аэродром в Тушино, ха-ха-ха!

— А когда Оганезов открывает «Миллиардер»?

— В другой жизни, зайка.

— В «Кабаре» будет такая же тоска?

— Наверное. Впрочем, какая разница?

— В «Fabrique» я больше ни ногой, там одни малолетки.

— Зато там можно подцепить студенток.

— Тебе их здесь не хватает?

— Что нового откроет «Mercury» осенью?

— Кладбище haute couture. С гробами по индивидуальному заказу. Срок доставки — полгода.

— Ты шутишь? А где все это время будет лежать покойник?

— Они предлагают клиенту точно обозначить дату своей смерти, чтобы успеть с заказом. Так что поторопись!

— Ты придурок, зайка. Твои шутки — полный отстой.

— А я и не шучу.

— Какая разница?

— Забудь об этом.

— Послушай, в этом сентябре «First», «Poison» и «Bad» будут делать самолет на уик-энд в Турцию?

— Не знаю, впрочем, я бы туда не поехала, там одни наркоманы.

— А ты-то кто? Ха-ха-ха!

— Дура (обиженным голосом). Я последний раз пробовала две недели назад, и то совсем чуть-чуть (показывает объем большим и указательным пальцами).

— А где встречать Новый год?

— Окстись, подруга, на дворе июль.

— Да какая разница?

— А в январе все опять собираются в Куршевель?

— Ой, он так надоел, но выбора нет, придется.

— Там опять будут ВСЕ. Как это скучно.

— Если все надоели, можно поехать в Яхрому. Там тоже горы и лыжи.

— Полный отстой.

Я незаметно выключаюсь и рассматриваю салфетку на столе. Моя новая девушка так увлечена беседой про клубы, что, кажется, забыла о моем существовании.

— А мы стареем, да, брат? — Мишка кладет мне руку на плечо.

— Да, конечно. Это необратимый процесс, — отвечаю я, глядя ему в глаза.

— Тебе скучно здесь?

— Как и везде. Ты прости, твои друзья очень хорошие, но я, наверное, поеду. Ее вон только прихвачу, если она меня еще помнит.

— 0… таких харизматичных мужчин не забывают, — смеется Мишка. — Ну расскажи, как у тебя дела, сто лет не виделись. — Он поворачивается спиной к соседям, как бы демонстрируя сосредоточенность исключительно на нашей с ним беседе.

Я рассказываю ему о работе, своих перманентных телках, наркотиках, московских клубах, потере духовных ориентиров, тоске и безделье. Мы вспоминаем наших общих друзей, из тех, кто еще не умер и не уехал из страны. Наших прежних подруг и их удачные или неудачные замужества. Мишка, в свою очередь, ярко и остроумно рассказывает о своей работе в Нью-Йорке. О том, как чуть не женился, о том, в скольких клубах довелось поработать. И еще о частных вечеринках в Милане и Берлине, о лондонских диджеях, гомиках из Сан-Франциско, телках из Майами, русских нуворишах в Марбелье, о полетах на частных джетах, наркотических угарах в Париже, швырянии деньгами в Сан-Тропе и Куршевеле, частных клиниках для богатых тусовщиков в Швейцарии, о трансвеститах в Таиланде.

Мишка относится к той категории людей, под чье обаяние ты попадаешь сразу и навсегда. Он легок в общении, небрежен к деньгам, он знает всех, и все знают его. Он отчаянный хулиган и при этом весьма манерен и элегантен. Его манера разговаривать и жестикулировать сразу привлекает внимание окружающих. Его хочется слушать, и самое плохое настроение само собой улетучивается. В общем, Мишка — тот человек, которого ты хочешь непременно иметь в друзьях, еще лучше — в близких. Идеальный образ легкомысленного светского денди и думающего человека. И мне кажется, что он никуда не уезжал, так хорошо он осведомлен о происходящем в городе. И вместе с тем понятно, что он провел какое-то время в Европе. Настолько иначе он выглядит.

Я жалуюсь ему на вечную тоску, мертвость окружающих, их лицемерие и пошлость. Рассказываю, как устал от пустых девиц и друзей на один вечер. От всей этой тусовки.

— Ты знаешь, я ВСЕХ ЭТИХ, — он обводит зал рукой, — не воспринимаю как людей. Я столько проработал, устраивая все эти вечеринки, показы и клубы, что понял: лучшее наказание за их глупость и стремление к прожиганию жизни — это плата за мое общество. Причем по двойному тарифу.

— Что ты имеешь в виду?

— Их не стоит ненавидеть. На них стоит зарабатывать. Дайте им самую вычурную идею, самую глупую китчуху за неразумную стоимость. Простебайте их. Подбросьте им самое тупое и пошлое развлечение. И они сами принесут вам деньги.

— Это основная идея твоего нового клуба?

— Практически.

— Кстати, когда открываешься?

— Да вот должны на следующей неделе. У нас заминка небольшая с Сашкой, моим партнером. Ты его не знаешь? Человек жил пять лет в Европе, в основном в Лондоне. Мы с ним там и познакомились.

— А в чем проблема?

— Да ерунда, господи!.. Типично совковая проблемка. Мы вбухали уже с Сашкой порядка пятисот тысяч, заказали мебель в Италии, свет, звук, заплатили дизайнерам. А наш третий партнер в последний момент соскочил. У него банковский бизнес, а тут сейчас кризис вроде как может начаться, вот он и решил не тратиться. Мы-то разошлись, решили подороже все сделать. Сейчас нужно примерно сто пятьдесят тысяч строителям. Вон сидим с двумя лысыми «бузинесменами», хотят к нам в долю прыгнуть за двадцать процентов, но я чего-то с ними не хочу ничего мутить. Напряжные товарищи.

— Обидно из-за таких копеек весь процесс срубать. А тебе больше некого пригласить, что ли, Миш?

— Да народу полный город. Ты же знаешь, я привык работать только с близкими по духу людьми. Мне тут не нужны в партнерах всякие быки, которые сделают из клуба филиал сауны. Ты сам-то как себя чувствуешь?

— В плане?

— В плане — вступить не хочешь? Помнишь, мы лет десять назад мечтали сделать бар в нормальном западном стиле…

— Помню, только какой из меня партнер? Я в этом бизнесе ноль полный. Одно дело тусить, другое — тусить тех, кто тусит.

— Ой, не прибедняйся. Чего-то я не поверю, чтобы ты не врубался. Ты управляешь бизнесом, оборот которого в десять раз больше любого клуба. Да и в тусовке тебя знают. Так что это не вопрос схемы бизнеса. Это вопрос личной готовности.

— Миш, если ты серьезно, то я подумаю. Я так, с кондачка, не могу. Да и потом, у меня нет ста пятидесяти тысяч. Я предложу своему приятелю одному.

— Не заморачивайся, брат. Я так, предложил. Надумаешь — звони. А сейчас я хочу еще в одно местечко прокатиться, сняться с алкоголя. Ты как?

— Я запросто.

— Ну и отлично. Я счет закрою, и поедем, отдохнем узким кругом. — Мишка обворожительно улыбнулся. — Старик, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть.

Мы собираемся и идем к выходу. Сидящие в первом зале взглядом провожают нашу группу. Некоторые показывают на Мишку и что-то говорят соседям. Черт возьми, как бы ни было это глупо, как же приятно находиться в центре внимания. Девушка Лена, увидев, КАК близко я общаюсь с Мишкой, уже не отходит от меня, хватает на выходе за бицепс и эротичным шепотом спрашивает:

— А куда мы едем?

— Навстречу мечте, — отвечаю я. — Главное, не забудь пристегнуться. Скоро взлетим.

Пока мы едем на машине в другое место, я предаюсь сладким фантазиям о том, что из меня может получиться отличный партнер. И что это шанс не только добраться до денежных потоков, но и возможность впервые заниматься делом, которое меня не напрягает. Которое доставляет удовольствие, а главное, позволяет рулить мыслями и кошельками московских пустышек. Мне так хорошо, я настолько умиротворен, что чуть не прожигаю себе брюки. Тлеющая сигарета обжигает пальцы и возвращает в действительность. Я чертыхаюсь и выкидываю сигарету в окно.

— Все в порядке, брат? — улыбается мне Мишка с переднего сиденья.

— Все окей. — Я показываю ему поднятые вверх два пальца, на манер Ясира Арафата.

— Скоро приедем. Там здорово. Ты не сильно торопишься?

— Вообще не тороплюсь…

И вот наша компания заявляется в клуб/кафе/ресторан, находящийся где-то в Тверских переулках. Мы входим как настоящие кинозвезды. У одного в руке початая бутылка шампанского, другой курит сигару, третий обнимает двух девушек. И все мы громко говорим по мобильным, смеемся во весь голос и всячески демонстрируем исключительную сосредоточенность на самих себе. Хотя весь этот спектакль играется только ради того, чтобы на нас поскорее обратили внимание. Желательно все сразу. И девушка Лена спрашивает меня искрящимся от радости голосом:

— А где мы находимся?

— Я не знаю. Впрочем, какая разница?

И в этот момент она прижимается ко мне еще плотнее, наводя на мысль о том, что именно такой ответ и хотела услышать.

Мишка проводит всех в диванную зону, где мы занимаем два стола, и сразу начинает здороваться со всеми сидящими вокруг. Здесь несколько иной контингент, чем в «Галерее». Моложе и свежее. И у всех мальчиков прокачанные руки, а у всех девочек прокачанные животы. Все очень спортивные, слегка загорелые, кричаще модные и гиперсексуальные. Одним словом, молодые боги с шикарными спортивными телами, пышущими здоровьем, и совершенно порочными лицами, с нездорово блестящими глазами. Все говорят полушепотом, маняще улыбаются друг другу одними губами и время от времени трогают себя руками за лицо, как бы проверяя, все ли на месте.

И все беседы строятся здесь вокруг двух диаметрально противоположных тем — наркотиков и здорового образа жизни. Со всех сторон только и слышится:

— Тридцать подходов, как обычно, брали у Вани, как всегда, она на диете по Волкову — раздельное питание, кокос пополам с «Герасимом», новый корт с хорошим баром, у этого парня всегда есть небодяженный, тренерша весьма секси, эта сучка, симпатичная дилерша из Литвы, плавали два километра, меня держало часа два, молодец парень, не забывает про тренажеры, ага, он уже полгода по вене двигается, сбросил два килограмма за неделю, у него норма два грамма в день, я сегодня умру, если не поеду в фитнес, я щас сдохну, если не возьму, пресс у него прокачан на пятерку, у него скоро носовая перегородка исчезнет, сжигатели жира, MDMA, у нее свой второй размер? у него есть первый номер? попробуй в моем СПА-салоне, лучше не пробуй ЛСД, я после спортзала, я на отходняках, поехали завтра в солярий? пойдем в туалет?

Так и живут. Утром к тренеру, вечером к дилеру. С утра изматывают себя тренажерами, вечером — наркотиками. Мне кажется, они так усердно занимаются собственным здоровьем утром только для того, чтобы было чего гробить вечером.

Из диванной зоны периодически отходят по направлению к туалету парочками. Возвращаются. В туалет уходят другие и так далее.

Мой сосед рассказывает о том, как хорошо вечерами ездить на летнюю площадку в районе Экспоцентра на Пресне. Какой там чудесный парк и хороший воздух, и единственное, что не очень удобно, — туалеты, и поэтому все берут из машин компакт-диски с клубной музыкой и идут в парк, в темноту. И парк вечерами кажется наполненным светлячками, из-за вспыхивающих тут и там огней зажигалок.

А я, в свою очередь, озвучиваю мысль о том, что, когда эти чудесные люди-светлячки с горящими глазками уезжают обратно в ночь, утром в парк приходят играть дети, которые натыкаются на брошенные там и сям почти новые компакт-диски с модной музычкой. И дети, вероятно, думают, что в этом парке поселился такой специальный Оле Лукойе, который одаривает их каждое утро новинками актуальной клубной музкультуры. Или в этом районе каждую ночь идет волшебный дождик из компакт-дисков. И еще, продолжаю я, роль светлячков в жизни этих детей очень важна. Во-первых, они оставляют после себя компакты, а могли бы использованные презервативы или еще какую-нибудь гадость типа игл, которыми дети могли уколоться. Во-вторых, они приобщают детей к хорошей музыке, чем способствуют популяризации отечественной диджей-культуры. И все рады. И дети, и светлячки. Хотя я подозреваю, что за всеми этими чудесами стоят наши музыкальные промоутеры, которые просто придумали новый вид распространения продукции своих подопечных в массы.

После моей тирады все на секунду замолкают, затем заливисто хохочут. Таким образом я становлюсь медиагероем вечера. И мне все улыбаются и хотят со мной выпить. Но продолжается это минут десять, пока очередной юморист не рассказал более смешной истории.

На пике моей популярности возвращается Мишка с конвертом и передает его одному особенно долго хохотавшему над моей шуткой товарищу, который, в свою очередь, зовет меня глазами в туалет. Исходя из того, что товарищ — Мишкин знакомый, и находясь на волне всеобщего позитива и братства, я иду вслед за ним.

В туалете он высыпает некоторую часть содержимого конверта на стеклянную полочку над раковиной (эта пошлая полочка — непременный фетиш любого уважающего себя клуба), и я начинаю растирать стафф клубной карточкой. Я убираю одну дорожку самостоятельно. Традиционно несколько раз втягиваю ноздрями воздух, чтобы остатки вещества всосались в носоглотку, и говорю всего одно слово:

— АД!

Кокаин в самом деле очень хорошего качества.

Затем я протягиваю свернутую купюру своему содорожнику (если есть собутыльники, то должны быть и содорожники!), и в этот момент дверь в туалет с жутким грохотом распахивается настежь. В кабинку вваливаются двое парней, одетых на манер модников, завсегдатаев дискотеки в Гольяново, один из которых, низенький толстяк, с ходу бьет мне в нос. Первые мысли, посетившие мои затуманенные мозги: каким образом охрана пустила в клуб этих лохов, да еще и позволяет им устраивать драки с vip-посетителями? Кто они вообще такие? Может думают, что это сельская дискотека? Может, они спутали меня с парнем, который пригласил на танец чью-то жену? С каких это пор в клубные туалеты стали врываться колхозники, мешающие релакснуться ударникам капиталистического труда? Мир сошел с ума? Вообще, WHAT THE HELL IS GOING ON?

Колхозные танцоры довольно быстро представляются. Второй парень, с весьма интеллигентным, несколько кавказским лицом, начинает махать перед моим остекленевшим лицом ксивой, сопровождая это действие выкриками:

— Федеральная служба по контролю за наркотиками! Стоять на месте! Спокойно, блин! Спокойно, я тебе сказал.

Первый при этом продолжает бацать мне кулаком под ребра. И бубнить в ухо что-то угрожающее, вроде: «Дернешься — тебе кранты». Они закручивают мне руки за спину, в туалет вбегает третий (ростом еще меньше первого) и начинает засовывать лежащий на полке конверт со стаффом мне в карман. Тут до меня наконец начинает доходить, что это не клубный маскарад и ребята сделают все, чтобы превратить мое дьявольское удовольствие в райский отдых сроком на пять лет.

Действительно, раз это ад, то в нем, само собой, должны быть и демоны. Весьма осовремененные демоны. Без рогов и копыт, зато с ксивами и наручниками.

В общем, вышеуказанные демоны, выводят меня из туалета и ведут через зал, обняв за плечи с двух сторон. Скорее всего, со стороны мы выглядим как троица сильно выпивших педиков. Причем двое так сильно сжимают в объятиях идущего посередине (меня то есть), что кажется — они сейчас задушат его в порыве страсти. Для полноты картины было бы неплохо, если бы один из них сделал что-то еще более подчеркивающее наши близкие отношения. Ну например, облизал бы мне ухо! Или схватил за задницу! Отчего-то мне дико смешно. Где-то в глубине мозга я понимаю, что попал в очень неприятную историю, но воспринять ее всерьез мое сознание пока отказывается.

— А танцевать мы пойдем? — спрашиваю я (мне кажется, что юмор способен разрядить неловкость, повисшую между мной и работниками органов).

— Ты щас, сука, потанцуешь! — возникает из-за моей спины третий (который самый маленький). — Ты чо, не врубаешься? Мы ща тебе устроим такие танцы!

— А тебе не рано по клубам ходить, нет? Тут, по-моему, вход только для тех, кому уже восемнадцать…

— Ты, казел, думаешь шутки шутить? Я тебе щас нос сломаю, если рот не заткнешь. — Он оттесняет идущего слева от меня, несильно бьет мне по почкам и жарко говорит в ухо. Мне кажется, он еще и подпрыгивает при этом.

— Товарищи, не позволяйте ему меня бить, а? И потом, у него изо рта воняет. А травить газами заключенных запрещено мировыми конвенциями в защиту гуманного обращения с людьми. Россия, между прочим, участница.

Третий чувак перекашивает лицо от злости и, вероятно, очень хочет меня ударить.

— Спокойно, Паша, спокойно, — говорит ему тот, что с кавказским лицом. — Ты бы не кривлялся, а? Тебе лишние проблемы нужны? — Это уже мне.

Воистину, опер с кавказской внешностью говорил чистую правду. Во-первых, человеку, живущему в мегаполисе, вообще не следует употреблять наркотиков. В этом городе и так все безумцы, и ускорять/изменять свое сознание весьма чревато. Во-вторых, если вы все-таки употребляете стимуляторы, и в особенности делаете это в общественных местах, стремясь таким глупым образом приобщиться к гламурной части населения, будьте готовы к тому, что рано или поздно ваши экзерсисы закончатся в кабинете следователя. В-третьих, и это самое главное, оказавшись в подобной ситуации, не стоит хамить представителям органов. Работа у них, как это ни банально звучит, очень нервная. Каждый раз, вытаскивая из туалета или салона автомобиля обдолбанного тусовщика, они испытывают жёсткий когнитивный диссонанс. Подумайте о том, что содержимое вашего носа потянет на изрядный процент их официального жалованья, а уж поход в заведения, которые вы посещаете, является для них серьезной тратой. (Речь идет о рядовых сотрудниках, а не об их начальстве, разумеется.) Таким образом, сталкиваясь с вами лицом к лицу, они очень сильно хотят наказать своего классового врага. Причем сделать это на месте. А тут еще вы провоцируете их своими дурацкими выходками. Чем больше вы взвинтите ситуацию, тем хуже/дороже все для вас закончится. Самое главное, что вы должны понимать в любой момент своей жизнедеятельности: нет ничего такого, за что вас нельзя было бы привлечь к ответственности. В особенности когда вас ловят со свернутой купюрой в носу. Увсех своя работа, приятель…

Меня выводят на улицу, и тут наши отношения теряют весь романтически-гомосексуальный флер. Не особо церемонясь, они пригибают мою голову, еще сильнее заламывают руки и вытаскивают из кармана мобильный телефон.

— А как же звонок другу? Адвокату в смысле? — спрашиваю я.

— Мы не в Америке. У тебя там, может, героин вместо батарейки.

— Ага. И еще шприц там же, — уже не так весело говорю я.

На место телефона в карман мне запихивают еще что-то.

В голове стремительно вечереет.

Вся сцена разыгрывается на глазах у охраны клуба, которой я успеваю крикнуть:

— Позвоните Мише, у меня неприятности!

В этот момент на меня надевают наручники и заталкивают на заднее сиденье припаркованного неподалеку «жигуленка». На заднем сиденье уже кто-то есть.

— Что, дилера взяли? — осведомляется он у приведших меня.

— Ага. У него там все в правом кармане, — отвечает ему один из моих спутников.

Поскольку руки у меня защелкнуты в наручники за спиной, потрогать, что еще, кроме моего конверта, у меня в кармане, я не могу. К нам подсаживается какой-то новый человек с весьма угрюмым лицом. Таким образом, я оказываюсь между двух сотрудников органов. На переднее сиденье и за руль садятся двое понятых, которые так и представляются:

— Здрасьте. Мы это… понятые, кароче.

Тот, что справа от меня, начинает допрос, стандартно интересуясь, нет ли у меня «предметов, запрещенных действующим законодательством к ввозу, хранению и т. д.».

Я, так же стандартно, отвечаю, что «кроме тех, что положили мне в карманы ваши сотрудники, ничего такого не имею».

— То есть наши сотрудники только и делают, что носят с собой наркотики и всем их подбрасывают? — уточняет он.

— Ну не всем, вероятно, на всех производство не рассчитано.

— Может, перестанем дурачиться и все расскажем, как оно есть? У кого брали, кому перепродавали, давно ли этим занимаемся?

Я понимаю, что такими постановочными вопросами-утверждениями во множественном числе — «перестанем дурачиться», «расскажем», «занимаемся» — создается эффект вовлечения меня в необходимый диалог. Вроде того, что это не я один сейчас расскажу, давно ли ЭТИМ занимаюсь, а мы вместе с этим ментом пройдем долгий путь от преступления до наказания. Срок, надо полагать, или «административку», мы также разделим с ним на двоих? Прием не новый, знакомый из тренингов по продажам, но иногда работающий. Параллельно со стороны прочих участников сцены дознания начинается жесткий прессинг:

— Смотри, его вырвет сейчас, как он уколбашен. Слышь, ты в машине только не блюй!

— Ну чо, как торговать да нюхать — смелость есть, а ща чо сник?

— О-о-о-о, да у него в карманах нормально. Парень, ты хоть понимаешь, СКОЛЬКО ТЕБЕ ДАДУТ?

То есть все идет по плану. Хороший следователь должен сочувствовать плохому парню и задавать хорошие вопросы, тогда как плохой следователь должен просто издеваться. Стоит ли говорить, что раздавленный натиском правосудия плохой парень должен в конце концов все рассказать хорошему следователю?

В этот момент мой рассудок (несколько расслабленный алкоголем и кокаином) отчего-то преображается. С одной стороны, у меня довольно четкое ощущение, что я смотрю на ситуацию со стороны, как кино. А с другой — у меня возникает абсолютная ясность мышления, позволяющая весьма четко отвечать на поставленные вопросы.

Я совершенно отстраненно наблюдаю, как из моих карманов достают деньги, ключи, документы, конверт с кокосом, целлофановую скрутку с чем-то белым. Я отвечаю на вопросы весьма стандартно, как бывалый наркоман (зашел в туалет — там лежало, что в кармане — не знаю, подбросили), в руки ничего не беру, сколько денег в карманах, называю точно, и прочее, что странно, если учесть, что данный инцидент в моей жизни первый.

Прошло уже минут пятнадцать, руки у меня онемели, и тут я говорю:

— Ребят, может хватит? Вы не того взяли. Я не дилер, я продвинутый пользователь.

— Какие мы тебе ребята?

— Окей, девчонки. Ну все-таки, может, уже прекратим весь этот цирк?

И получаю весьма ощутимый удар под ребра, сопровождаемый фразой:

— Все ясно, сейчас поедем в контору, сделаем у него пробу из-под ногтей, тогда посмотрим, что его, а что не его. Подбросили ему, ага.

В общем и целом ситуация — херовей некуда. Попал, как говорится, «наглушняк».

И тут открывается задняя дверца нашего «газенвагена» и в проеме, как deus-ex-machina, появляется Мишина голова. Он что-то говорит сидящему слева от меня оперу, тот выходит и через несколько минут вытаскивает меня. Совершенно спокойно, как гардеробщик, он расстегивает наручники, возвращает мне паспорт, кошелек, ключи и говорит:

— До свидания.

Я, в некоторой сомнамбуле, стою у машины, пока Мишка не берет меня за руку и не уводит. Мы возвращаемся в клуб, садимся за столик, он наливает мне виски и говорит:

— Все нормально, старичок, они просто перепутали. Ну бывает всякое, расслабься.

— Сколько я тебе должен? — спрашиваю я.

— Брось, да все окей. Ничего не надо. Люди должны помогать друг другу.

— Откуда они взялись? Это же не облава плановая, я так понимаю?

— Старик, давай забудем, а? Проехали. Главное, что все вопросы решили.

— Нет, ну скажи, ну откуда они взялись? И очень интересно — где мой партнер? Куда это он сразу делся? А?

— Я прошу тебя, я тебя умоляю, — говорит он мне на ухо, обнимая меня. — Ну мало ли в жизни пидарасов? Ну мы после разберемся и воздадим. Не ломай себе голову, мы уже все решили, окей?

— Миша, нуты же понимаешь, что этот парень слился совершенно не случайно?

— Старик, это все уже случилось с тобой ВЧЕРА. Догоняешь? ВСЕ! ЭТО уже прошло! Завтра будет новый день. Будут новые эмоции, и все забудется. Я тебе рассказывал, как я, увлеченный одной девчонкой в Лос- Анджелесе, поехал к ней домой и от волнения перепил и заснул в туалете? Я наутро думал, что жизнь закончена. Рассказывал или нет?

И я понимаю, что он все делает правильно, пытаясь рассказать мне самые глупые истории из своей жизни, чтобы вывести меня из ступора и вернуть ситуацию в тот временной отрезок, в котором ничего еще не произошло. Но я продолжаю находиться в состоянии шоковой отстраненности. И мне несколько не по себе оттого, что я выгляжу убитым, а еще более — оттого, что Мишка видит, как именно я выгляжу. И ситуация в целом совершенно дурацкая. Мне бы сто раз сказать ему «спасибо», а ему сто раз небрежно ответить «не за что». А вместо этого он сидит и утешает меня. И от этого мне еще более херово. И вот наконец Мишка решает противопоставить моему состоянию свою проблему.

— Поверь, я в течение трех дней должен найти деньги на завершение ремонта клуба. И мир может перевернуться, а я все равно должен это решить. И сегодня вечером для меня это проблема, а завтра уже нет. Потому что я не могу показывать, что у меня проблемы, иначе не выжить. И я уверен, что в конце концов все решится положительно, потому что хорошие люди всегда выигрывают. И мне кто-то поможет. Потому что хорошие люди должны друг другу помогать. И тогда все в жизни становится на свои места.

И я слушаю его, продолжая пребывать в заторможенном состоянии, обвожу взглядом окружающих, пытаясь прочесть на их лицах сочувствие, сопереживание или хотя бы заинтересованность. Но нет. Ничего подобного… Судя по лицам, кажется, они вообще не заметили моего отсутствия.

И тут один из тех красивых спортивных парней, в красной бейсболке, говорит мне:

— Старик, а они у тебя все забрали, или ты успел сбросить? Оставил чего?

Я отрицательно качаю головой.

— Жалко. Ну ладно, проехали, забудь об этом! — говорит он и хлопает меня по плечу.

И в тот момент, когда я готов послать этого парня, Мишка кладет мне руку на плечо и говорит так, чтобы все это могли услышать:

— Поверь. Есть те, кому не все равно. И на этом все строится. Главное — встретить таких людей.

И после этого Мишка провожает меня до такси, сажает в машину, мы долго прощаемся и обнимаемся. И, отъезжая, я смотрю назад и вижу стоящего Мишку, который поднимает вверх большой палец, как бы говоря мне, что все будет хорошо.

И всю дорогу до дома я сижу совершенно расклеившийся от нахлынувшей сентиментальности. Я думаю о том, что мир еще не до конца скурвился и есть люди, готовые тебе помочь, ничего не прося взамен. Хотя в сегодняшней ситуации я мог бы отдать многое. И я завидую тому, что Мишку не изменил ни статус, ни деньги, ни амбиции. И еще я завидую себе. Почти разуверившемуся в людях персонажу, который совершенно случайно встретил человека, внезапно вынырнувшего из нью-йоркско-лондонской тусовки. Человека, который приехал в Москву открывать клуб, а заодно открыть мои глаза. И эта встреча кажется мне совершенно логичной. Нет, я не загоняюсь в паранойю о мессии, которого так долго ждал. Я просто начинаю верить, что многие вещи еще имеют ценность и все гораздо проще и местами честнее, чем я думаю.

И мне становится смешно, что единственным человеком, способным разобраться в московских хитросплетениях, оказался человек из Лондона. И еще я начинаю ощущать позабытое мной чувство благодарности.

Да, я, кажется, встретил человека, на которого могу рассчитывать. И мне хочется чем-то его отблагодарить, хотя он, безусловно, ни о чем таком не думает.

Я выхожу из машины и набираю номер своего приятеля Вадима. Потом смотрю на часы и понимаю, что лучше отправить эсэмэс. Что, собственно, и делаю: «Вадим, я завтра приеду к тебе в офис. В 10.00. Дело на сто рублей».

Отправив наш условный пароль, я иду домой. Яочень хочу быстрее проснуться в Завтра.

Perfect day

Едва стеклянные двери бизнес-центра разъезжаются передо мной в стороны, я сразу замечаю, как от противоположной стены отделяются два фотографа и начинают щелкать фотоаппаратами.

«Что, уже? Слава? Так быстро?» — осой проносится по моему сознанию первая и совершенно естественная мысль.

Но стоит мне повернуть голову налево, как я вижу трех полуголых девушек, возлежащих на стойке ресепшн. Они-то и являются объектами для съемки. Вероятно, происходит фотосессия для статьи «Твоя новая секретарша» в очередном глянцевом журнале для мужчин, «прекрасных душой и телом». А меня папарацци пока еще не знают в лицо. «Что ж, так оно, пожалуй, спокойнее», — уже в кабине лифта рассуждаю я.

Я выхожу из лифта и направляюсь к стойке охранников. Пока мне отмечают пропуск, я любуюсь видом, открывающимся с двадцатого этажа башни «Сити-2000» на набережную Москвы-реки. Я подхожу вплотную и прижимаюсь лбом к стеклу. Город лежит у меня под ногами, и мне очень нравится думать о символичности момента. Я стою и смотрю, как солнце начинает поливать Москву своими лучами, пока охранник не обращается ко мне:

— Все в порядке?

— Да, да. Все хорошо. Я просто задумался.

Я беру пропуск и иду к кабинету Вадима. Перед дверью останавливаюсь, смотрю на носки собственных ботинок, широко улыбаюсь и вхожу.

— Виски хочешь? — говорит он вместо приветствия.

— Ты сумасшедший? Время одиннадцать утра. Или мы прямо с утра пить начнем?

— Старик, ну где-то же уже ночь! В Нью-Йорке, например.

Вадим выходит из-за стола, жмет мне руку, мы обнимаемся и проходим к окну.

— День сегодня прекрасный.

— День сегодня просто потрясающий, — отвечаю я, настраиваясь на волну собеседника.

С Вадимом мы дружим лет семь. Когда-то давно мы встретились на дне рождения у нашей общей знакомой. Я не помню, кто из нас за ней тогда ухаживал, впрочем, это уже не важно. Тогда мы познакомились, с ходу нашли друг друга потрясающими и, как водится, напились. В то время нас объединяли совместные интересы в литературе, кино, спорте, музыке. Мы говорили о политике, таскались на выставки современного искусства, пили в скверах, ездили на дискотеки, посещали рок-концерты, обсуждали наши первые карьерные успехи и неудачи. Мы даже отдыхать ездили вместе довольно часто. Страшно подумать, мы иногда занимали друг у друга деньги. Правда, когда Вадим женился, мы стали реже видеться, сменился круг общих знакомых и общих интересов (которых ни у него, ни у меня, честно говоря, не осталось). Но, как это ни странно, из виду друг друга не теряли, регулярно созваниваясь, поздравляя с Новым годом, днем рождения и прочее. Хотя все знают, что мы лучшие друзья и у нас много общего, могу констатировать, что из общих интересов, спустя все эти годы, у нас остались лишь девушки, совместные посещения вечеринок и общий дилер. Вот, собственно, и все. Не так уж плохо для семилетних отношений на сегодняшний день. И мы с удовольствием играем в «лучших друзей», коль скоро ни у кого из нас никаких друзей нет и в помине.

Вадим трудится директором по маркетингу в крупном международном табачном концерне. В сфере его деятельности продвижение брендов компании в индустрии развлечений, что просто великолепно, учитывая его образ жизни. Визуальное позиционирование в клубах, ресторанах и казино, поддержка разного рода вечеринок и светских мероприятий, колоссальные бюджеты, десять человек персонала — что может быть лучше для того, чтобы умереть молодым?

— Вадим, — начинаю я, — помнишь, в воскресенье ты говорил мне, что Мишка Зеленое открывает новый клуб?

— Так об этом уже вся Москва говорит, открытие на следующей неделе.

— Вчера я встречался с Мишкой. Он уже отделывает помещение.

— И чего? Мы пойдем к нему фейсконтрольщиками?

— Это вряд ли. У него денег не хватит нам на зарплату.

— А что тогда?

— Понимаешь, у них трудности с третьим партнером. В последний момент спрыгнул. Они уже везут мебель, начали заниматься косметикой внутри и сейчас ищут деньги. Сто пятьдесят тысяч. За двадцать процентов доли.

— Чего-то мало просят. Тебе не кажется?

— Они вообще не просят. Мне вчера Мишка предложил как бы между делом. У них сегодня встреча с инвесторами, готовыми на этот проект. Клуб просуществует восемь месяцев, соберет весь аншлаг, и они сменят площадку. Есть все необходимые лицензии, разрешения, согласования и т. д. Это место, где раньше был ресторан. В общем, у них цейтнот, и, я думаю, есть реальная маза вписаться. Вот так вот вкратце.

— А кто еще в партнерах? — Вадим проходит обратно на свое место. По тому, как он крутит в руках ручку, я понимаю, что его обуревают те же чувства: тщеславие и тяга к клубному бизнесу.

— В партнерах некто Саша. Они за границей познакомились. Вменяемый парень, судя по всему, основные деньги его. Вчера сидел в «Галерее» с какими-то полуолигархами.

— Интересная тема. Все, что откроет Мишка, так или иначе сработает. Этот инстинкт мартышек все победит у нашей тусовки. Ну и что ты об этом думаешь?

— У меня есть пятьдесят тысяч свободных. Ну, я могу еще столько же занять, но хотелось бы работать со своими. Тебе интересно?

— Не знаю даже. С одной стороны, очень заманчиво, с другой— надо подумать.

— Вадим, тут думать долго не стоит. Либо да, либо нет. Мне кажется, все очень реально. Люди ждут таких шансов всю жизнь, а нам требуется только сказать «да». И через полгода (говорю я эротичным голосом) мы станем богатыми и знаменитыми. Понимаешь, чувак?

— Как Ян Шрагер и Стив Рабелл[2]?

— Круче, чувак. Этих парней в Москве знают только любители читать западные глянцевые журналы без перевода. А таких, ввиду недостатка языкознания, немного.

— Только я не хочу умереть от СПИДа! — смеется Вадим. — Можно же открыть клуб и не умереть от СПИДа?

— Старик, Рабелл был гомиком. Ты же не гомик? Или чего? Может, ты уже начал встречаться с прикольным парнем? Скажи, охмурил нового сотрудника в своем отделе?

— Тьфу на тебя! Слушай, ну это реально интересно. Очень интересно. А как они хотят деньги? Кэшем?

— Я не выяснял подробностей. Нужно ехать смотреть помещение и узнавать, как и под какие документы будут переводиться деньги.

— Когда тебе нужно дать ответ?

— Я обещал перезвонить сегодня до часу дня.

— То есть у меня для принятия решения есть еще часа полтора?

— Поверь, старик, ты уже согласился, просто не готов это признать. Давай я пойду в туалет, а когда вернусь, ты обнимешь меня и скажешь что-то вроде: «Партнер, ты даже не представляешь, как здорово, что мы вместе!».

— ХА-ХА-ХА-ХА! И поцелую тебя в губы, да?

— Поцелуешь меня в нос. В нос, который по ветру. Ты просто не понимаешь, я принес тебе лучшую новость в этом году.

Я открываю дверь и подхожу к писсуару. Потом оборачиваюсь по сторонам и думаю о том, что сейчас откроется дверь и зайдет какой-нибудь сотрудник компании, который будет пялиться мне в спину, как обычно это делают, когда видят в туалете своей компании незнакомца. Потом он обойдет меня и встанет справа, чтобы заглянуть мне в лицо. От этой мысли мне становится неуютно, и я перехожу в кабинку, закрыв за собой дверь. В кабинке мне становится еще более неуютно, учитывая события вчерашнего вечера. Мне снова кажется, что дверь сейчас с шумом распахнется и я опять увижу этих парней. Меня окончательно запирает. Я открываю дверь кабинки, сажусь на унитаз и закуриваю. Кажется, вчера я приобрел очередную фобию. Прямо «туалетная паранойя». Я курю и размышляю над тем, что можно и показаться психоаналитику, или попить антидепрессанты, или пойти в спортзал, или стать вегетарианцем. Я смотрю на рулон туалетной бумаги, прикрепленный к правой стене, потом перевожу взгляд налево и вижу пластиковую полочку на уровне глаз. В этот момент мне становится смешно, и я понимаю, что просто взвинчен вчерашним и очень волнуюсь, что Вадим откажется. Я бросаю недокуренную сигарету в унитаз и иду обратно.

Вадим сидит в своем кресле и говорит по телефону. Когда я вхожу, он прощается с собеседником и кладет трубку.

— У тебя даже в казенном туалете полочки, — смеюсь я.

— А что делать? Стараемся моделировать ситуации в обстановке, приближенной к реальности. Мы же маркетологи или где?

— Вы что, в самом деле там хренячите? Совсем головы нет?

— Бывает. Серьезно, в одной из смен есть охранник, который сидит на пульте, контролирующем камеры. Его один мой сотрудник встретил в кафе «Poison» основательно удолбанным. Потом они еще где-то жрали вместе экстази. И теперь этот паренек изредка, в смену того охранника, ходит в туалет юзать. Издеваецца, ха-ха-ха. И рассказывает потом мне, как он нюхает и показывает камере в потолке на полку: тебе, мол, оставить?

Каждый разнообразит свое рабочее время как может. Ты этого паренька, кстати, знаешь. Максим, который занимается разработкой макетов. Талантливый креативщик.

— Да я смотрю, у вас тут талант на таланте. Что ни охранник, то промоутер. Ну что, поеду я. Ты, как надумаешь, позвони.

Вадим снова встает, проходит к окну, потом от окна — к двери кабинета, потом возвращается к столу, выдвигает свое кресло и ставит напротив меня. Картинно в него садится и спрашивает:

— Послушай, будущий партнер, сколько ты реально сможешь занять?

— Я же тебе сказал, тысяч пятьдесят, не больше. А что, у тебя основной вопрос в деньгах?

— Да нет, просто я подумал, если бы ты занял еще двадцать пять тысяч, было бы круто. Мы бы вложились по семьдесят пять, и было бы все просто здорово.

— Давай так и сделаем. Только нужно посмотреть место и документы перед тем, как соглашаться. Во сколько поедем?

— Давай вечером, часов в семь? И потом, главное — документы. Помещение-то они по-любому раскрутят, мы же на таком условии и входим.

— Да… но все-таки. Окей, Вадим, я позвоню Мишке и договорюсь на семь. А сейчас поеду работать.

— В свой концлагерь?

— Ага. Arbeit macht frei!

— Ты уже и так чересчур свободен, разве нет? — Вадим делает характерное движение носом.

— Человеку всегда есть куда двигаться. — Я шевелю пальцами левой руки и массирую вены.

— Да ну тебя к черту, езжай уже, клоун.

Я открываю дверь, и Вадим говорит мне в спину:

— Партнер… хорошее слово… тебе нравится?

— Ага. Очень гомосексуально. — Я поворачиваюсь к нему и игриво помахиваю пальцами.

Вадим быстро комкает лист бумаги и кидает в меня. Я ловко закрываю дверь и иду к лифтам.

В лифте я стою, прижавшись спиной к задней стенке. Слева от меня стоит умопомрачительная красотка в плотно сидящем брючном костюме, расстегнутой под пиджаком белой рубашке (чуть более расстегнутой, чем того требует бизнес-этикет, расстегнутой так, чтобы был виден ярко-красный лифчик). У нее прямые светлые волосы, пухлые, чуть вывернутые губы и наглые голубые глаза (впрочем, наверняка линзы). Она говорит по мобильному и свободной рукой нервно постукивает пальцами с длинным маникюром по бедру. В общем, она безумно сексуальна. Сексуальна до неприличия, до такой степени, что хочется остановить лифт и наброситься на нее. Сорвать с нее пиджак и впиться губами в грудь. Еще мне хочется верить в то, что и она была бы весьма не против подобного поворота сюжета.

Справа от меня стоит еще более интересный тип. Довольно большой дядька, в джинсах, огромных до нелепости туристических ботинках, мешковатой куртке, плотно надвинутой на брови черной бейсболке и с бесформенной сумкой на плече. У него широкоскулое, несколько детское лицо, черная борода и очки с невероятно толстыми стеклами. На вид ему около сорока. Одежда, в сочетании с этой шапкой и бородой, делает его похожим на сказочного гнома. Хотя, конечно, никакой он не гном, а бывший старший научный сотрудник с кучей публикаций, не один год разрабатывавший одну очень интересную тему, но волею случая ставший курьером. Он смотрит на блондинку широко раскрытыми глазами, кажущимися просто огромными из-за толстых стекол. Скользит взглядом по ее телу, слегка краснеет, и по всему видно — очень ее хочет. В какой-то момент в его глазах появляется вспышка, он расправляет плечи, приоткрывает рот, и, кажется, вот сейчас он отбросит всю свою природную робость и двинется к ней. Обе его руки чуть отходят от тела, как у пингвина, готовящегося перепрыгнуть кочку. Но тут глаза потухают, плечи расслабляются, он опускает голову, словно осознав всю бесперспективность своих желаний или вспомнив поговорку про Сеньку и шапку. Лифт доезжает до первого этажа, двери открываются, и блондинка выходит. Он уныло плетется за ней, я — за ним. Мы вместе выходим из здания. Блондинка и курьер расходятся в разные стороны. Он останавливается, чтобы еще раз посмотреть ей вслед, затем снова расправляет плечи и бодрым шагом уходит прочь.

Я сажусь в машину и долго не трогаюсь с места. Эта сцена лучше всего иллюстрирует человеческое существование. В нашей жизни имеется некоторое количество моментов, когда ты вот так же, как тот курьер, загораешься, чтобы сделать что-то особенное. Перейти свой Рубикон, поднять планку и так далее. Сменить работу, поменять подругу, уехать в другую страну. Одним словом, ЧТО-ТО ИЗМЕНИТЬ.

Ты живешь с этой мыслью несколько дней, месяцев, лет. Затем она постепенно отходит на второй план, ты понимаешь, что рыпаться бесполезно, все равно ничего не изменится. Ты попадаешь в плен заскорузлых идей разряда «всяк сверчок — знай свой шесток», «где родился — там и сгодился» и прочих мерзостей, с рождения подрезающих человеку крылья. Конечно, ты многое оправдываешь средой обитания. Воспитанием, устоями, родителями, которые с детства отучали тебя совершать необдуманные поступки. Ты вспоминаешь все то, что могло бы оправдать твое бездействие и стиль жизни, уподобляющий тебя бревну на лесосплаве. А ведь кто-то делает в этой жизни резкие движения! Кто-то вот так же запросто находит своих блондинок в лифтах! Им просто везет?

О да, ты и в этом случае найдешь себе оправдание в том, что огромное число людей, бросающихся к солнцу, так и сгорают, не долетев до него. Единицам везет. Но все-таки лучше вот так. Без особых колебаний и риска для здоровья. Спокойно и размеренно, ибо все предопределено. Так и получается армия курьеров, несущих самих себя к пункту доставки, именуемому «Судьба», в надежде получить у адресата чаевые. Но судьба не особенно щедра на чаевые. В лучшем случае хватит на замену стоптанных по дороге ботинок. Бездействие и безволие — вот два бича населения Среднерусской возвышенности. Будь я на месте ребят из «NIKE», я бы точно сменил промослоган для России с «Just do it» на «Do something».

Естественно, основной задачей этих моих херовых умствований является сооружение правового базиса для собственного шага. Я все-таки решился что-то сделать. В правильном ли направлении я двигаюсь, вот в чем вопрос.

Я вынимаю из кармана мобильный и набираю Мишку. Через несколько гудков он отвечает.

— Привет, Миш.

— Привет, старичок, как ты?

— Нормально все вроде. Спасибо тебе еще раз за вчерашнее.

— Ой, хватит, ну сколько можно! Забудь об этом.

— Мишка, помнишь, мы вчера говорили про твой клуб?

— Да, конечно. Ты что-то надумал?

— Да, мы хотим с моим другом посмотреть помещение, документы и все оформить, если мы друг другу понравимся.

— А что за друг?

— Вадим. Сигаретник один, ты знаешь его наверняка.

— Смирнов?

— Да.

— Конечно, знаю. Отличный парень. Мы хорошо знакомы. Во сколько вы хотите приехать?

— Давай в семь?

— Отлично. В семь. Записывай адрес.

Я запоминаю адрес, прощаюсь с Мишкой, перезваниваю Вадиму с подтверждением нашей встречи, потом звоню на работу, узнаю новости и сообщаю свое мифическое расписание встреч вне офиса. Обещаю приехать в шесть. Желания ехать на работу нет никакого. Зато очень хочется выпить, поехать на природу и поговорить о чем-то высокодуховном. Закурив, я решаю позвонить своей знакомой девушке, Юлии, которая вот уже более года является для меня одновременно собеседницей такого рода, психоаналитиком и объектом для воздыханий на расстоянии, если хотите. В общем, это единственная моя знакомая девушка, отношения с которой мне совершенно не хочется портить своими настойчивыми ухаживаниями. Хотя в целом я не против. Более того, частенько алкоголь заставляет меня думать, что отношения пора переводить из разряда воздыханий в разряд близости, но каждый раз случается что-то, что этому мешает. Вероятно, мы так долго существуем в «бесконтактном» режиме только потому, что провидением задумано, чтобы в моей жизни оставалось что-то совершенно отличное от моих повседневных знакомых телочек. Или просто не настал еще один такой прекрасный августовский вечер, когда эмоции перевесят духовность и меня потащит в омут страстей. И я очень жду этого вечера, а с другой стороны — очень его боюсь, потому что, уверен, он будет каким-то особенным, и не уверен, смогу ли я ему соответствовать.

Мы договариваемся встретиться через полтора часа, и я сажусь в машину, продолжая пребывать в отличном настроении. Я еду по Кутузовскому, разворачиваюсь под мостом, выезжаю на набережную, потом поднимаюсь вверх, к зданию мэрии. Проезжаю мимо нее, потом поворачиваю на Садовое кольцо мимо американского посольства. На Садовом весьма слабый поток, и я понимаю, что правильно сделал, когда не поехал по бульварам. Разворачиваюсь в сторону Маяковской и ухожу переулками на Патриаршие. Я очень хочу прогуляться пешком, успокоить нервы и системно выстроить мысли. Тем более что сегодня просто потрясающий день.

И вот я уже иду по Спиридоньевскому переулку, мимо гостиницы «Марко Поло Пресня Отель», дохожу до кафе «Донна Клара», сворачиваю налево и оказываюсь на Бронной. Через несколько минут я выхожу к Патриаршим прудам.

Я, как и многие москвичи, по-особому отношусь к этому месту в Москве. Студентом я сидел на скамейках у прудов со своими еще не искушенными в «науке страсти нежной» подругами-сокурсницами, болтая о музыке, любви, нашем потрясающем (не исключено, что совместном) будущем, о глобальной проблеме надвигающейся сессии, которая нам казалась тогда единственной и самой страшной проблемой.

Еще мы катались тут зимой на коньках, целовались весной в переулках вокруг прудов, пили вино. Это место всегда будет отмечено для меня печатью легкости и беззаботности бытия. Здесь всегда будет весна и всем окружающим всегда будет восемнадцать. Даже тому старику с газетой, который выглядит еще молодцом в свои семьдесят пять. Что же, такими, какими были, мы уже не будем…

На Патриках ощущается центр тяжести города. Хотя центром Москвы считается Красная площадь, я никогда ее не воспринимал подобным образом. Возможно, из-за того, что это самое немосковское место ввиду обилия гостиниц, ГУМа, туристов, уличных продавцов из «канадской компании» и гостей столицы.

Возможно, из-за того, что она слишком перегружена государственностью, различными атрибутами власти — от Кремля до машин со спецсигналами.

Патриаршие пруды — совсем иное. Особенно если выходить к ним со стороны Садового кольца. После шумной, гудящей и забитой машинами городской артерии, где пульс мегаполиса чувствуется острее всего, ты попадаешь в анклав спокойствия. В любое время года в районе Патриарших особая аура. Когда видишь множество людей, неспешно гуляющих вокруг пруда или сидящих на лавочках, ты понимаешь, что время здесь течет медленнее. Кажется, этот квартал вокруг пруда окружен невидимыми стенами, состоящими из Спиридоновки, Спиридоньевского переулка, Бронной и Ермолаевского. Стенами, которые не пропускают сюда гадость и уродство остальных частей города. Зимой кажется, что даже снег здесь падает медленнее, искрясь под фонарями и плавно превращая день в вечер, а вечер в ночь. В отличие от каких-нибудь Текстильщиков, где ночь надевается тебе на голову в пять часов вечера. Резко, как холщовый мешок для хранения картошки.

Патриаршие пруды — некий форт, задуманный ангелом-хранителем Москвы для того, чтобы москвичи могли укрыться за его стенами. Во времена, когда город безнадежно изменится, потеряет свою патриархальность, самобытность, свой особый диалекте «булошными» и «лавками» наших бабушек, сметенных селем из вновь прибывших, говорящих на тюркско-хохляцкой языковой смеси, изобилующей американизмами и блатным сленгом. Это место дает тебе возможность выйти из образа собаки, бегущей за подвешенной костью, и войти в человеческое состояние. Разобраться со своими мыслями и суждениями. Если ты, конечно, еще не потерял способность мыслить в век высокоскоростного Интернета и мира без границ.

Не исключено, что гражданин Булгаков после хождений по Москве, общения с прототипами Босого и Лиходеева, с членами МАССОЛИТа, напитавшись их энергетикой, сотканной из зависти, мздоимства, карьеризма и лицемерия, скрывался за стенами этого форта и замешивал противоядие от пошлости окружающей действительности на морфии пополам с собственным талантом. Не случайно, что именно здесь, на Патриарших, появился Воланд. Князь, раздавший всем сестрам по серьгам.

Все это приходит мне в голову, когда я брожу вокруг пруда и плаваю на волнах собственного умиротворения. Воистину сегодня прекрасный день.

Звонит мобильный, и я слышу голос Юлии, которая сообщает, что она уже здесь.

— Где же? — спрашиваю я.

— Выхожу к пруду слева.

Я оборачиваюсь и вижу ее, идущую по Бронной. Она улыбается, и солнце, светящее за ее спиной, придает ее каштановым волосам такой особенно теплый, бархатный оттенок.

— Привет, — говорит она, — у тебя какой-то сказочный вид, кажется, что ты помолодел. Знаешь, совсем как мальчишка.

И я смотрю на нее, дурацки улыбаюсь, и мне кажется, что опять наступил тот день, более года назад, и мы только что познакомились, и я снова слышу:

— Молодой человек…

— Да? — Я оборачиваюсь.

— Вы не подскажете, как проехать к Трехпрудному переулку?

— Вам надо повернуть чуть дальше направо. Хотя вряд ли вам стоит туда ехать. Парковаться на Трехпрудном в это время невозможно. А вы куда направляетесь? Возможно, я покажу вам более короткий путь.

— Спасибо большое. А вы тут гидом-экскурсоводом работаете? И всем, кто к вам обращается, подробно все объясняете и подсказываете наикратчайшие пути?

— Всем, кто обращается? Ну, безусловно, не всем.

(Господи, милая моя, если бы ко мне кто-нибудь обращался на улице в последнее время, исключая просьбу закурить! Сударыня, да вы первая, кто заговорил со мной за последний год на улице! Вы хотя бы понимаете всю ответственность и особую печать момента? Для меня, во всяком случае.)

Я вспоминаю наш диалог годичной давности, эти самые первые минуты нашего знакомства и спрашиваю ее:

— Юля, тебе сегодня на Трехпрудный не надо?

— He-а, мне сегодня надо гулять, болтать и всячески бездельничать.

— Тогда пойдем гулять. Знаешь, действительно, я сегодня ощущаю себя восемнадцатилетним мальчишкой…

— Это так здорово! Я давно таким тебя не видела. У тебя какие-то особенно хорошие новости?

— Ага. Ты знаешь, я чувствую, что сегодняшний день унесет все мои депрессии, перепады настроения и прочую ерунду. Я затеваю новый проект, и у меня такое свежее, эмоциональное чувство. Или мне так кажется, в общем, я очень хочу новизны.

Мы гуляем вокруг пруда, курим, обсуждаем присутствующую здесь неформальную молодежь и целующиеся парочки. И я рассказываю ей про свое попадалово с кокаином, про ментов, про жуткий стресс, про грядущий клубный проект, стагнацию в бизнесе клубной жизни Москвы. Сдабриваю все это клубными историями проектов в Штатах, Европе. Говорю о собственной готовности к проекту и о том, что все должно измениться и я очень в это верю. Еще я говорю ей, что устал от ежедневных кривляний, клубных девочек и клубных приятелей. Что мне хочется вернуться на десять лет назад, гулять здесь восемнадцатилетним студентом и чувствовать любовь, которой вокруг так не хватает, и чувствовать потребность любить и потребность отдаваться без остатка. А она слушает меня, ее глаза меняют цвет по мере моего повествования от грустно-зеленого до искрящегося изумрудного, и когда я заканчиваю, она гладит меня по голове и говорит:

— Прекрасно, тебе давно пора измениться. Знаешь, иногда мне кажется, что тебе нужно просто успокоиться и перестать совершать глупые поступки. Просто осмотреться и понять, что вокруг тебя столько любви и ты просто не хочешь ее замечать. А иногда мне страшно за тебя. Ведь на самом деле ты очень хороший, просто заигравшийся в циника. И тебе не нужны никакие маски, тебе нужно перестать себя раскачивать, и все будет очень хорошо. Просто поверь, что все будет очень хорошо.

— Юленька, я очень хочу поверить, очень. Я устал бороться со скукой, устал от бесцельных тусовок, пустых друзей и без-мазовых выходных. Мне очень нужно поверить. И еще мне хочется, чтобы рядом был кто-то, кто может сказать мне, что все действительно изменилось к лучшему… Я хочу, чтобы наступил момент, когда мне больше не захочется прятать свои эмоции.

— Момент наступит, мальчик мой, он обязательно наступит. Тебе только нужно снова стать восемнадцатилетним. И перестать замыкаться на окружающем негативе. И тогда прятать эмоции уже не будет никакой нужды…

И тут мимо нас проносится футбольный мяч, посланный не слишком точным ударом местного Роналдо. Мяч скатывается вниз, скачет по кочкам и шлепается в воду. Вслед за мячом появляется смущенный исполнитель удара, он чешет затылок и говорит «блин». Мы смотрим друг на друга, я с улыбкой, он с недоумением. И тут я чувствую какой-то порыв и решаю достать улетевший мяч.

Я сбегаю вниз, к пруду, и мальчик спускается сзади меня. Мяч лежит довольно далеко от берега, дотянуться рукой практически невозможно. И я начинаю сожалеть о своем благородном порыве, но тут в траве вижу отломленную ветку. Я беру ее и пытаюсь дотянуться до мяча. Я цепляю его самым кончиком ветки так, что он начинает вращаться в сторону берега и от него расходятся круги по воде. Когда мяч уже подплывает к нам, я на секунду отрываю свой взгляд от него и смотрю на воду.

В воде отражаемся я и стоящий сзади и чуть выше меня мальчик. От мяча расходится очередной круг на воде, и в тот момент, когда рябь пробегает по моему отражению, создается интересный визуальный эффект. Отражение искажается волнами. Таким образом, что мужчина в деловом костюме сменяется мальчиком в спортивных штанах. И так происходит несколько раз, подобно переливающимся картинкам на календариках времен нашего детства. Несколько раз мое отражение плавно перетекает в изображение этого мальчугана. Я поворачиваюсь и смотрю на паренька, который это тоже заметил и широко улыбается. Видимо, ему кайфово. Потом я перевожу свой взгляд на Юлю, которая тоже спустилась и смотрит на воду теплым взглядом, исполненным нежности и грусти одновременно. И мне в этот момент становится слегка не по себе, будто кто-то шкряба-ет горло изнутри. Мальчик берет мяч, говорит «спасибо» и уходит. Мы поднимаемся наверх и идем по аллее, не обсуждая тему сменяющихся картинок. Как будто не хотим чего-то нарушить. Хотя поле для фантазий разного рода более чем обширное. И в какой-то момент я, сам того не замечая, беру ее за руку. Мы останавливаемся как вкопанные, она прижимается ко мне и тихо говорит:

— Мне сегодня очень хорошо. Мне очень хорошо с тобой…

И я хочу ей сказать, что так хорошо мне еще никогда не было и что я готов бродить с ней часами вокруг Патриарших или каких-нибудь других прудов, что мне хочется звонить ей каждое утро, а еще лучше — с ней просыпаться. И у меня слишком сухо во рту, и, вместо того чтобы озвучить свои переживания, я говорю:

— Сегодня просто потрясающий день…

Потом мы гуляем по улицам, я слушаю ее рассказы про подружку, у которой две собаки, про то, как она потерялась в парке Горького, когда была маленькой, про старое советское кино и прочую ерунду, от которой мне становится тепло и спокойно. Я смотрю на нее, улыбаюсь, иногда вставляю свои комментарии, и мне совершенно не хочется расставаться с ней сегодня. Но потом звонит Вадим, и я понимаю, что пора выезжать. Мы прощаемся, и я еще долго смотрю ей вслед. Она оборачивается и машет мне рукой, прежде чем скрыться за поворотом, а я думаю о том, что у нее потрясающие длинные ноги, что она чуть выше меня ростом и что я уже начинаю по ней скучать.

И кажется, что тепло исходит от асфальта, стен и крыш домов, от прохожих и пробегающих собак. И мне кажется, что все улыбаются друг другу, и я также улыбаюсь всем. И когда я почти подхожу к своей машине, московское небо разражается вдруг теплым ливнем. Я задираю голову и смотрю в небо. И я ловлю капли дождя, вода бежит по моему лицу, рукам. Я закуриваю и прикрываю огонек сигареты от капель ладонью, как это делают мальчишки-хулиганы из фильмов про послевоенное время. И когда от дождя уже сильно намок мой пиджак, я сажусь в машину и набираю ее номер:

— Юля, дождь начался, ты уже в машине?

— Ага.

Я открываю окно и выставляю телефон на улицу.

— Слышишь капли?

— Ага.

— Юленька, мы слышим одни и те же капли, здорово?

— Здорово, я сейчас поймала себя на мысли, что тоже хочу тебе позвонить и сказать про дождь. Глупо, да?

— He-а. Здорово. Мы сегодня очень хорошо погуляли. Удивительно.

— Мне так хорошо…

— Просто сегодня особенный, прекрасный день. Ну ладно, я поехал. Я еще позвоню.

— Пока. Будь, пожалуйста, аккуратнее.

— Буду. Обязательно буду…

Я сижу в машине на Мясницкой, перед входом в клуб. Подъезжает Вадим.

Мы проходим под козырек, спускаемся по ступенькам и попадаем в само помещение. У стен лежат половые доски, различные стройматериалы, кресла или диваны, затянутые полиэтиленом, стены подготовлены к облицовке, а проломы в них подразумевают переходы в другие залы. У задней стены стоят стол в псевдобарочном стиле и кожаное кресло с высокой спинкой, в котором, положив на стол ноги, сидит Саша, Мишкин партнер, и смотрит в ноутбук. Он совершенно абстрагирован от обстановки, и на его лице та же мимика, какая была бы, сиди он в пентхаусе на Манхэттене, а не в недостроенном клубе. Мишка лежит на распакованном белом диване и листает «Буржуазный журнал». Под диваном стопка разного рода глянца, типа «Меню удовольствий», «GQ» и «Vogue». К единственной готовой розетке подключена большая кофе-машина. Никаких факсов и телефонов, именно кофе-машина. В общем, интерьер говорит о том, что сидящие здесь люди не ждут особо важных звонков и новостей. Все новости они создают сами.

— Привет, — говорю я, — мы таки добрались.

— Хай, кофе будете? — поворачивает к нам голову Саша. Из-за того, что он жует печенье, фраза звучит как «Фай, фофе вуви-те?», что сразу создает ощущение домашней обстановки.

Печенье лежит на столе в блюде из светло-голубого стекла, такого же, как и кофейные чашки. Оно выглядит особенно стильно посреди этого бардака. Саша ловит мой взгляд и говорит извиняющимся тоном:

— Я не люблю есть на говне, — и пожимает плечами.

Саша у нас эстет такой, что мама не горюй.

— Эстет, у тебя WiFi работает? — встает с дивана Мишка. — Привет, садитесь на диван, или, хотите, я кресла распакую? Только получили из Италии.

— Нет, Миш, спасибо, — говорит Вадим и плюхается на диван.

— А у вас тут еще и WiFi будет? — спрашиваю я.

— Ага. Днем здесь будет функционировать кофейня и что-то типа бизнес-ланчей. Вокруг же одни офисы. Готовимся показать двадцать первый век лицом, — отвечает мне Саша.

— Ну что, ребят, давайте сначала кофе, потом посмотрим дизайн, потом мы с Сашкой вам тут все покажем. Вадим, тебе кофе, извини, могу предложить только без сахара. Заменителя нет, — говорит Мишка с недовольной гримасой, — у нас завхоз не расстарался, все в интернетах висит, — кивает он на Сашку.

Сашка показывает ему фак и продолжает щелкать по клавишам компьютера.

— А ты знаешь, что я пью кофе с заменителем? — оживляется Вадим.

— Я не знаю. Я помню, старик. Ничего не пропадает, — стучит Мишка себя по голове.

Мы пьем кофе, стоя вокруг ноутбука, и смотрим макет дизайна. В самом деле сногсшибательно. Все в белой коже и блестящем металле, диджейское место стилизовано под кабину пилотов самолета. Под потолком две площадки для go-go-girls. Vip-зал обтянут кожей шоколадного оттенка («Дизайн випа позаимствован у офисов “Swiss Air”», — доверительно сообщает нам Мишка).

— Три зала повторяют концепцию самолета: эконом-, бизнес- и первый классы. Персонал одет под стюардесс и стюардов. В випе и бизнесе будут даже тележки со спиртным, наподобие тех, что на борту самолета. За випом комната отдыха для супергостей (дизайн пока не готов). Барная стойка решена в виде крыла самолета, что естественно. Общая площадь шестьсот метров. Сорок восемь «привозов» западных диджеев. Ну, каждую неделю, короче. В экономе днем будет кафе, а в клубные дни — лох-денс. Цены и ассортимент выпивки демократичные. Цены в бизнесе и первом классе «улетные», что естественно. Место хорошее, парковка вместительная. Думаю, аншлаг обеспечен, — резюмирует Саша.

— А называться будет «Concorde», что естественно? — ехидничает Вадим.

— Называться будет «Jet Lounge». И название мы не будем менять даже для самых крупных инвесторов, — так же ехидно отвечает Саша.

Затем мы ходим по залам, и Мишка, отчаянно жестикулируя, объясняет, где будет гардероб, туалеты, кухня и прочее. Постоянно тыкает в план помещения, в котором ни я, ни Вадим ничего не понимаем. Пока я застреваю в первом зале, пытаясь угадать, сколько посадочных мест планируется тут с расчетом на кафе в будние дни, Вадим с Мишкой идут дальше. Я дохожу до третьего зала и вижу, как Мишка что-то рассказывает Вадиму, изображая руками беременную женщину. Вадим смеется и хлопает Мишку по плечу, и по его лицу я вижу, что он попал под Мишкино обаяние окончательно и бесповоротно. Они щебечут, как старые друзья, и я испытываю что-то вроде ревности к нему — ведь это я познакомил их с Мишкой. Но на самом деле мне прикольно, что все практически с первого раза подружились и нашли общий язык. И в воздухе витает ощущение команды или чего-то в этом роде.

Сзади подходит Сашка и спрашивает:

— Под нами подвал есть, я вот думаю, может, там бордель для олигархов сконструировать? — Он достает из кармана очки «Gucci» в зеленой пластиковой оправе, протирает их мягкой тряпкой и надевает, смешно поправляя указательным пальцем на переносице. — Как считаешь?

— Клевая идея, — отвечаю я, поднимая вверх большой палец правой руки.

Мы возвращаемся в первый зал, и Вадим спрашивает:

— Как вы хотите получить деньги и под какие документы?

— Наличные, безналичные — все равно, — отвечает Мишка.

— Учредительные документы изменим за два-три дня, потом переведете деньги, — резюмирует Саша.

— Ну, партнер, что скажешь? Нравится тебе? — спрашивает меня Вадим.

И эта наигранная фраза необходима, понимаю я. Несмотря на то, что мы с Вадимом приняли решение еще утром — каждый самостоятельно, нам стоит выдержать приличествующий моменту этикет.

— А тебе как? — спрашиваю я.

— Можно попробовать, — говорит Вадим и закуривает.

— Ну, давай впишемся, — небрежно говорю я и роюсь по карманам в поисках сигареты.

Саша и Миша смотрят на нас, как добрые родители смотрят на своих непутевых детей, и мне становится неловко от этих фуфловых финальных диалогов, которые мы с Вадимом прогоняем им с идиотски серьезными лицами.

Мишка достает из-за дивана дорожную сумку «Hermes», вынимает из нее бутылку шампанского «Dom Ruinart» и коробку с шестью бокалами «Riedel». Он подходит к нам с Вадимом и говорит так запросто:

— Может, бухнем по случаю? Мне как раз будущие поставщики подарили бутылку и образец посуды. Заодно и обмоем.

И мы еще часа два пьем шампанское, которого обнаруживается три бутылки, рассказываем смешные истории, ближе знакомимся с Сашкой, который при всей своей внешней меланхоличности оказывается человеком с потрясающим чувством юмора и багажом такого рода историй. Перманентно мы говорим тосты, обнимаемся, и каждый старается передать другому эмоциональный заряд успешности, счастья и радости. И все мы выглядим как студенческие друзья, и в этот вечер, в сочетании со всеми событиями дня, я чувствую себя впервые по-настоящему счастливым.

Потом мы собираемся разъезжаться, и Вадим садится ко мне в машину «на пару сигарет» и, несколько стесняясь, говорит:

— Брат, у меня такое дело… Понимаешь… В общем, когда они сказали, что можно загнать безналом, я подумал, что могу перевести еще пятьдесят тысяч со своего счета.

— Да ты тайный миллионер, как я посмотрю!

— Нет, старик, просто я думал, что все наличными нужно внести, а у меня столько не было. В общем, такое предложение. Я внесу сотку, а ты как бы займешь у меня двадцать пять тысяч. Ты же хотел занимать все равно?

— Вадим, ты последний человек в этом городе, у кого я хотел бы занять деньги.

— То есть? Ты не хочешь? Ты хочешь, чтоб я внес только семьдесят пять?

— Старик, давай я внесу свой полтинник и буду иметь меньшую долю. Так проще. Ага?

— Брат, то есть ты хочешь сказать, что мы с тобой не поровну будем вступать?

— Вадим, ну я же вижу, как ты загорелся идеей. Поверь, мне этот проект важен не из-за денег, а из-за возможности поработать со своими людьми.

Вадим закуривает, смотрит в окно, выдерживая паузу, потом поворачивается ко мне и говорит:

— Старик, ты даже не представляешь, как мне этот проект важен. Я собираюсь сваливать из своей конторы, так мне все там обрыдло. И для меня это шанс. Понимаешь? Шанс начать другую жизнь, шанс работать с ДРУГИМИ людьми, шанс поменяться, понимаешь? Я сегодня весь день хожу, как ужаленный.

— Брат, я не собираюсь пока полностью переключаться на клубный бизнес. Давай сделаем, как я предложил. Ты вносишь сто, а я пятьдесят. И решили, а то у меня завтра совещание, спать надо ехать.

— Ты не обижаешься? — делает грустные глаза Вадим.

— Поверь, для меня в этом нет ничего обидного, — говорю я и кладу свою руку на руку Вадима.

— Спасибо тебе. — Вадим обнимает меня, целует в щеку и открывает дверцу машины: — Ты уверен?

— Я всегда уверен, и я тебя реально очень хорошо понимаю. Давай, старик, я тебе позвоню.

Вадим уходит, а я трогаюсь и еду к Лубянке. И мне на самом деле ни капли не обидно. И я рад, что хоть кто-то из нас двоих вырвется из этой ежедневной корпоративной рутины. И хорошее настроение маслом растекается по моему телу. Воистину день был совершенным во всех отношениях.

Совещание

Десять утра следующего дня. Сегодня намечено совещание, посвященное итогам финансового года. Как и во многих международных компаниях, финансовый год у нас сдвинут и заканчивается в июле. Хотя разумных объяснений тому мало, это никого не смущает. Так уж повелось.

Кругом полно представителей региональных структур, филиалов и кураторов дистрибьюторов, которые ходят по офису и разглядывают наши интерьерные богачества. Деликатно пьют кофе, вежливо раскланиваются с московскими сотрудниками (в особенности с финансовыми директорами и бухгалтерией). И все это кажется картиной «В гостях у барина». В основном все кучкуются в холле, перед переговорной, боясь пройти дальше, как школьники перед экзаменом, но когда им делают замечание, что они мешают входящим и работе секретариата, приезжие переходят в комнату сейлс. Кое-кто разбредается по кабинетам своих московских знакомых.

Затем начинаются обзвоны по внутренним телефонам всех кабинетов с просьбой пройти на совещание, поиски отдельных персонажей, суета, связанная с тем, что кто-то из приезжих оставил неизвестно где свой органайзер или мобильный, опять же окрики из секретариата: «А чашку, из которой кофе пили, вы нам вернули?»

Возвращение чашки с извинениями и реверансами;

И вот все собрались в переговорной. Все начальники отделов, директора филиалов, их замы по продажам и маркетингу. В общем, весь наш так называемый топ-менеджмент. Судя по лицам, каждый здесь мечтает стать человеком-невидимкой. Чтобы слышать все, что скажут о присутствующих, но избежать личной порки.

Заходит Некер. Он несколько сдал по сравнению с прошлым годом, но все равно неплохо выглядит для своих пятидесяти пяти. Хорохорится, носит молодежненькие (по его мнению) желтые галстуки со зверушками и отвратительные коричневые лоуферы. Он типичный французский старпер вэкэкэшник или как там это у них называется. Некер садится и здоровается, обводя присутствующих тяжелым взглядом. Я читаю на его лице буквально следующее: «Господи, ну почему счастливчикам, готовящимся к пенсии, достаются такие потрясающие зоны ответственности, как Мартиника, или итало-французская зона, или, на худой конец, Скандинавия? Почему же мне на старости лет досталась Восточная Европа с этими дикарями? Хамоватыми азиатами, которые после многочисленных тренингов во Франции так и не научились по-европейски работать, зато отлично научились жульничать?» О, как он нас в этот момент ненавидит! Будто это мы виноваты, что он так плохо работал языком, полируя задницы своих акционеров, чтобы сидеть сейчас не в промозглой Москве, а в Милане или Мадриде. Его «здравствуйте, коллеги» звучит как «будьте вы прокляты, туземцы». Ну ничего, ничего, я ему это с легкостью прощаю, ведь после всего этого словоблудия нас ждет объявление годовых призов Больших Скачек!

Все начинается с того, что Некер, с лицом страдающего за веру, этакого мученика во имя КОМПАНИИ (да святится имя ея, да пребудет царствие ея, да увеличится капитализация ея, во веки веков, аминь!), начинает скорбный сказ о том, как ужасно сказалось на общем состоянии дел в компании невыполнение плана в России:

— Мы с сожалением вынуждены констатировать, что, несмотря на увеличение бюджетов (ого, на целых 2,5 %, да они просто расточительны!), российский филиал компании не выполнил план продаж. Это весьма негативно сказалось на наших интернациональных показателях (ага, это отразилось на том, старый придурок, что ты получишь чуть меньший бонус и твоя неврастеничка жена меньше растратит на омолаживающих СПА-курортах). Довольно удивительно, что при общем росте рынка наши показатели в России оказались ниже ожидаемых по плану (чего ж тут удивительного? Какого еще черта вы ожидали от конторы, в которой работают только ксероксы, да и те с перебоями?).

Наши доблестные сотруднички, все эти тупари-многостаночники, сидят и торопливо пишут в органайзерах. Интересно, что? «Мы, идиоты, лузеры, бездельники, не выполнили план из-за собственной профнепригодности и неумения думать». Полагаю, это единственное, что можно записать. Или есть варианты? Я украдкой смотрю через плечо на то, что пишет директор по логистике, сидящий рядом со мной. Ага, примерно так я и думал:

шпатлевка — 5 литров; штукатурка — 3 мешка; краска — 8 литров; сетка малярная — 5 метров.

Это, наверное, новые составляющие плана бесперебойной логистики. Перемещения денежных знаков по маршруту «бюджет компании — строительный рынок — дача». Весело мы живем и, судя по всему, уедем в этом году еще дальше по дороге, ведущей к построению собственного благополучия.

Всем здесь настолько фиолетовы речи докладчика, что уже можно было бы придумать какую-то новую процедуру подведения итогов, но мы продолжаем практиковать эти дни общего покаяния и вырывания волос/ бюджетов из головного офиса.

Монотонная речь Некера постепенно убаюкивает меня. Недосып плюс накатывающая хандра вкупе с его херовым английским действуют получше валиума. Судя по лицам моих коллег, полных неподдельного раскаяния и какого-то пионерского порыва все взять и тотчас же исправить, обвинительная речь подходит к концу. Я уже давно не слушаю и ориентируюсь по лицам окружающих. Обычно как только директор питерского офиса подпирает голову рукой и складывает на лбу четыре поперечные морщины, ежегодное совещание подходит к самой интересной его части. Той, во имя которой все готовы заниматься самобичеванием, покрывать спины рубцами, носить власяницы, в общем, нести все страдания ради своего куска счастья, этого ежегодного снисхождения света в виде выписки по твоему личному счету.

Так и есть, дело доходит до объявления годовых бонусов по подразделениям. Некер зачитывает список. Произнося название департамента или филиала, он поднимает глаза на человека, представляющего данное подразделение, и с вящим пафосом называет сумму. В этот момент он похож на генерала, которого играл Георгий Жженов. Помните момент, когда тот обходит позиции стоявших насмерть перед танками Манштейна, находит уцелевшую группу бойцов и начинает раздавать им награды из коробочек, со словами: «Все, чем могу. Все, чем могу лично»? Не хватает только разбитых танков и пушек и трупов погибших, а то точно бы получился «Горячий снег-2». С орудиями и танками у нас действительно тяжело, а вот погибших бойцов — сколько угодно. Я представляю, скольких людей мы сгноили или уволили во имя достижения этих пресловутых ПЛАНОВЫХ ПОКАЗАТЕЛЕЙ. Сколько секретарш, сейлс-менеджеров и операторов было вышвырнуто по ходу этой «кукурузно-гороховой войны», без компенсаций и возмещений неотгулянных отпусков. А уж про мерчандайзеров, грузчиков и водителей и говорить не приходится. Эту-то пехоту точно никто не считает. Я полагаю, их просто списывают как некондиционный товар. Или как образцы.

Я был свидетелем (да и, что греха таить, исполнителем) всего этого холокоста в Москве, где все обставлялось все-таки в рамках КЗОТа. А уж про наши доблестные филиалы страшно и думать. Тамошние директора, подобно воеводам времен Ивана Грозного, получили почти пожизненную систему кормлений и возродили феодальный строй. Легко могу себе представить, как они обмениваются своими крепостными с конкурентами или директорами компаний из смежных отраслей.

«Дворовые, 47 и 52 лет от роду. Недужат редко. Имеют крепкие зубы и зрением хороши. В работе сносны, норов покладистый. Меняю двух дворовых (уборщиц) на одного кучера (водителя „Газели")», наверное, так выглядят разделы вакансий в местных газетах.

Самое отвратительное то, что все бонусы по подразделениям высчитываются, исходя из количества работающих на начало года, и уж будьте уверены, уволенные сотрудники ничего не получат. Даже тех денег, которые им можно было бы дать в соответствии с отработанным временем. Все, абсолютно все раз-дербанят эти коршуны, их начальнички. Я сижу и смотрю, как они постукивают по столу корпоративными ручками в предвкушении того, сколько отцепят себе за счет этих «мертвых душ». И это помимо их личных годовых бонусов!

Да-да. Я прошу об этом не забывать. Их собственные деньги при всех, естественно, не обсуждаются. Иначе годовые отчетные собрания были бы похожи на драку ворон на помойке. Воображаю, с каким наслаждением они убивали бы друг друга. Пришпиливали бы руки противника к столу степлером и пробивали бы друг другу головы медными уголками корпоративных органайзеров.

А-ха-ха! Я представил себе, как вон та толстая чувиха, директор нашего филиала в Самаре, постоянно изводящая меня е-мейлами с жалобами на отдел маркетинга и просьбами об увеличении промобюджета, задушит свою коллегу из Новосибирска. Раздерет ей горло своим восьмисантиметровым маникюром!

А уж если бы они все узнали, какой кусок пирога на этом пире во время чумы собираюсь откусить я, многие бы просто умерли. Например, эта смазливая девчонка (кажется, ее зовут Наташа, хотя имя Маша ей подошло бы больше), директор по продажам в Ростове, получила бы апоплексический удар. Я два раза в год, во время своих командировок в Ростов, трахаю ее на корпоративной квартире. Она патологически жадна до денег и все время пытается вымутить с меня какую-нибудь покупку, а в уме грезит, что я перетащу ее в Москву. Ага. Бэзусловно.

Я все время ей рассказываю, за какие копейки мы все тут в Москве пашем, как над нами издеваются и что я собираюсь уходить прямо по приезде обратно. Я так себе и представил, как она бахнется лбом об стол, услышав сумму моего бонуса. Воистину, Му Girlfriend in a Coma. Думая об этом, я почему-то поворачиваю к ней голову и подмигиваю.

Вся эта пьеса «Нищим от графа», рассказывающая о результатах по России, начавшись с Дальнего Востока, весь этот ежегодный «День благодарения», плавно сворачивается. Вот уже поздравили центральные регионы, вошли в Северо-Запад, вот уже с несколько недовольной миной откинулся в кресле директор Питера, а там и самая важная для меня часть — Москва. Когда Некер, буравя меня взглядом, объявляет мне прайс, я пытаюсь скорчить благостно-благодарную рожу. Жалко, что я так и не научился плакать по заказу. Как раз для таких моментов очень бы помогало.

Вот я сижу, слушаю его бубнеж про то, что, «хотя мы рассчитывали, что в целом результаты по Москве будут гораздо лучше, оценивая достижение вами следующих показателей» и т. д. Судя по всему, лицо у меня в этот момент настолько тупое в этой маске благодарности, а сам я, после произошедших в начале недели событий, настолько одеревенелый, что со стороны похож на труп. Gratefull Dead.

Да, реально, я благодарный мертвец. Зачитайте уж скорее вашу отходную, перечислите причитающееся мне на карточку, и я отойду в иной мир. Мир, ПОЛНЫЙ ПЛОТСКИХ УДОВОЛЬСТВИЙ, проституток, алкоголя, наркотиков и клубной музыки. Не спорю, он такой же пустой, как и эта цитадель корпоративных свиней, зато там хотя бы можно разнюхаться.

Окружающие при оглашении моих результатов пялятся на меня очень недружелюбно. Они готовы меня разорвать, зная, какой кордебалет творится у меня в Москве, и, несмотря на это, я еще и бонусы получаю (да какие!). Выслушав Некера, я откидываюсь в кресле и обвожу глазами собравшихся в переговорной. Мой взгляд содержит ясный месседж: «Умрите, свиньи, вы все равно не станете такими, как я. Молодыми и успешными. Вы так и сдохнете в своих Урюпинсках с мечтами о переезде в Москву. Сдохнете да еще и прихватите с собой десяток ни в чем не повинных сотрудников». Виноваты они лишь в одном, что вовремя не скинули своих бездарных шефов, написав донос в Москву.

Мне кажется, в комнате в этот момент повисла огромная шаровая молния, сотканная из всеобщей ненависти. По количеству вырабатываемой негативной энергии это собрание превзойдет Братскую ГЭС. Уж что-что, а ненавидеть друг друга мы умеем как никто. Можно сказать, что ненависть — основной двигатель нашего бизнеса. Кажется, еще пара секунд, и комната взорвется, обрушится потолок, под которым будут погребены двадцать пять гнусных ублюдков.

Я мечтаю, чтобы так случилось, но, конечно же, этого не произойдет. Только в боевиках мерзавцы погибают от пуль хороших парней. А в реальной жизни мерзавцы — самые жизнестойкие из всех млекопитающих.

Объявляется перерыв. Все высыпают в холл. Начинают лицемерно обниматься, поздравлять друг друга, создается столпотворение у кофе-машины. Все делятся на стайки (по региональному и половому признакам). Мужская часть гогочет над анекдотами двадцатилетней давности, составляет планы на вечер. Кто-то в очередной раз предлагает поехать в клуб, снять дорогих проституток и завалиться в «Балчуг» на ночь. Все дружно кивают, хотя понятно, что здесь каждый за рубль удавится, а уж пробашлять три сотни за шлюху — это уже из области личного героизма и морально-волевых качеств. И снимут они в лучшем случае девушек из стран ближнего зарубежья, что выполняют свою дипломатическую миссию на Ленинградском шоссе. И закончится все это в гостинице «Олимпиец» или «Союз», в водочном угаре, как это обычно и бывает у наших региональных сотрудников. Мне от всех этих ЛОХнесских чудовищ делается дурно, и я ухожу в свой кабинет.

Я сижу, курю сигарету, и тут открывается дверь и заходит та самая Наташа/Маша.

— Я не помешаю? — говорит она, томно глядя на меня.

— Нет, что ты, welcome, — говорю я, стараясь быть как можно более гостеприимным.

— У вас тут курить нельзя, а в твоем кабинете можно, я вот и решила зайти.

— Ага. У нас со следующего месяца еще и воду убирают из холла.

— Почему?

— Много за ремонт и чистку сантехники платим. А все потому, что сотрудники воду тоннами пьют вместо того чтобы работать. И после питья… ну, сама, в общем, понимаешь…

— Слушай, ты серьезно? Как вы тут живете?

— Наташа, — говорю я, отворачиваясь к окну, — тебе никак нельзя в Москву перебираться. Ты мила той самой чистотой и наивностью, которая осталась в наше время только у женщин из тургеневских романов. Нельзя… нельзя тебе в Москву. Этот город пожрет твое девственное сознание.

— Ты шутишь так, да? Ты не можешь без этих своих вечных сарказмов. Без длинных предложений и издевательств. Не можешь, да?

— Наташа, мне уже поздно что-то менять. Я как капитан тонущего корабля. Свой корабль уже не спасу, так хотя бы предупрежу других, что здесь скалы.

— Да… — с деланой обидой тянет она. — Слушай, мы тут с некоторыми, ну с Вовкой из Питера, с Лешкой из Краснодара, с девчонками вашими собрались вечером в боулинг пойти. Так, компания человек пятнадцать. Поедешь?

— А куда именно?

— В «Апельсин», знаешь такой?

— Да, конечно, знаю, отличное место. Во сколько?

— Часов в девять.

— Супер, конечно, поеду. Я к половине десятого подтянусь.

— Не врешь? — спрашивает она, поднимается, трогает меня за руку и продолжает: — Ну, приезжай обязательно, я тебя буду ждать.

«Конечно, я не вру, Наташа: Конечно, я поучаствую в этом вашем развлечении для истинных интеллектуалов. Сниму пиджак и в костюмных брюках, в рубашке с засученными рукавами буду истово катать шары, подпрыгивая и поднимая руки вверх при удачных ударах, как это наверняка делают эти чудаки, наши коллеги. Потом нажремся и поедем в караоке. Будем петь хором все эти ублюдские песенки вроде „Ты у меня одна" или „Ой, мороз, мороз". А потом мужики поедут снимать шлюх, а мы с тобой — ко мне домой, и я окончательно заработаю себе репутацию плейбоя для провинциалок. Только этого еще не хватало», — думаю я, пока она закрывает за собой дверь. После сегодняшней нудятины мне потребуется дорожка, но уж наверняка это будет не дорожка боулинга, honey.

Я вообще противник всех этих корпоративных тусовок, «способствующих формированию командного духа и улучшению взаимопонимания». Ни черта они на самом деле ничему не способствуют. Какое, на хер, может быть взаимопонимание у грузчика с заработной платой 500 евро в месяц и у меня, придурковатого сноба, заколачивающего ту же сумму, но в день. Чего это он такое «взаимопоймет»? Как я просераю за один день три его месячных оклада? О каком командном духе может идти речь в этом коллективе жуликов, идиотов и бездарных лодырей с комплексом Наполеона? Если речь идет о том, как скрысить очередной бюджет, тут команды уже давно сформированы. Как в хорошем футболе, каждый отвечает за свой участок поля, не дай бог сунуться на чужой край. Полнейшее взаимопонимание.

Я лично в постоянном закосе от этих общих сходняков. Нет, не подумайте, что я озабочен потерей собственной репутации. Меня уже в этом городе сотни раз видели в таком расколбасе, что на мой счет никаких иллюзий ни у кого нет. Просто я подвержен царящему повсюду двуличию. Я отлично понимаю, как меня ненавидят мои подчиненные, но не хочу выслушать это от них в лицо, по пьяному делу. Вы знаете, что самый большой процент увольнений приходится на дни, последующие всем этим корпоративным Новым годам, Восьмым марта и прочим праздникам? Чувствуете, к чему я клоню? Да, да, это жаждущие сатисфакции боссы делают такие новогодние подарки и презенты-валентинки.

Кроме того, мне лично претит вся эта показуха с дурацкими прыжками в мешках, фантами и хождением корпоративных богов в народ. С фальшивым братанием, якобы отсутствием знаков различия на один день и прочим. Я слышал байку о том, что в Советской армии был такой прикол, когда «деды» на один день становились молодыми и исполняли все приличествующие моменту ритуалы чмырения. Заигравшиеся молодые на следующий день, вероятно, жалели о том, что есть такой день. Так и здесь. Находятся еще дурачки, похлопывающие по плечу своих боссов, водители, щиплющие за грудь перезрелых директрис по маркетингу, с которыми никто не спит года так с 1995-го. Естественно, что подобный командный дух по достоинству будет оценен назавтра.

До чего омерзительно смотрится, когда какая-нибудь шишка приглашает на танец самую ненужную сотрудницу (при этом еще и самую страшную). И обоим как-то вроде не по себе от такого мезальянса, но исполнить до конца эти финальные па на балу лицемерия придется. Квинтэссенция корпоративного убожества… апофеоз фальшака… торжество царства клерков.

Тут звонит телефон, прерывая мои язвительные рассуждения, и секретарша зачем-то приглашает всех в холл.

В холле уже собрались все участники совещания для группового фотографирования на фоне логотипа компании. В центре стоят Некер, Кондратов, директор нашего питерского филиала, главный бухгалтер и Гарридо. Прочие сотрудники толкаются, стараясь занять более удачное, по их мнению, место на групповом фото (при этом они реально верят в то, что здесь есть удачные места). Ведут они себя как школьники во время съемки на фотографию выпускного класса. Не хватает только старой мудрой учительницы, «верыиванны», в очках и с книгой Горького в обнимку. Я думаю о том, что на эту роль отлично подошла бы Ольга Евгеньевна, бывший старший научный сотрудник какого-то института, разжалованная этой шлюхой российской историей в уборщицы офисных помещений, невзирая на интеллектуальный багаж и выслугу лет. Я подхожу, занимаю подобающее мне место в ареопаге, рядом с Панкратовым. Завхоз Петрович, выполняющий сегодня роль фотографа, говорит: «Внимание!» — и мы все дружно делаем серьезные лица с вымученными улыбками.

Перед самым щелчком фотоаппарта я успеваю заметить боковым зрением, как одна из секретарш сует голову в кадр, подобно придурку из клипа Darren Hayes «I wanna be popular», который старался попасть в съемку Эм-ти-ви. Я представляю себе, что получится на этом снимке. Застывшие в неестественных позах, вытянутые по струнке люди, с торжественными, как на похоронах, лицами и глазами, выражающими смесь страха и подобострастия. Осталось дописать слоган над головами:

ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОЗНИЦУ!

Вторая часть совещания посвящена отчету об интернациональных успехах компании, перспективах рынка и узловых моментах дистрибьюции в России. План продаж по традиции объявлен не будет и придет по почте, позднее. Некер не такой идиот, чтобы объявить цифры, завышенные процентов на тридцать, в лицо присутствующим и быть на месте разорванным руководителями департаментов. В общем, эта часть «Марлезонского балета» обещает быть еще скучнее. Подвесок ни с кого не срежут, но, что гораздо важнее, и погон не снимут.

Некер предлагает всем присутствующим заказать себе кофе/чай/воду. Он великодушен, этот старый прохиндей. Понимает, что бонусы розданы, планы будут присланы уже в его отсутствие, и решает таким образом немного облегчить грядущую пытку своим словоблудием. Решает создать, сука такая, «демократичную атмосферу семейного предприятия, коим когда-то являлась наша фирма» или чего там написано в презентации компании.

Через некоторое время входит секретарша с подносом, на котором громоздятся кофейные чашки. Сидящие ближе ко входу сотруднички наперегонки берут с подноса чашки и предлагают их Некеру. Некер благодарит и напоминает, что он все-таки просил чай. Все дружно, как гуси на сельском дворе, начинают шипеть на секретаршу: «Вы разве не слышали, что просил мистер Некер?!»

Пользуясь случаем, пара человек настойчивыми голосами сообщают о том, что они «тоже просили не кофе, а чай». Кажется, еще секунда, и все дружно откажутся от кофе в пользу чая, следуя за руководством.

Она выходит, все удрученно качают головами, осуждая невнимательную секретаршу. Мне хочется встать и, воздев руки к небу, негодующе возопить: «Теперь вы понимаете, почему у нас проблемы с выполнением плана? Разве можно чего-то достигнуть с таким секретариатом?» И мне кажется, что все присутствующие поддержали бы меня. Ведь главное в нашем деле — вовремя найти стрелочника. Взять самого малозначимого персонажа, от которого, в принципе, ничего не зависит, и списать все собственные неудачи на то, что он распечатал нужный тебе документ мелким шрифтом, который ты не разглядел.

Снова появляется секретарша с испуганным лицом и ставит перед Некером воду, а кому-то дает его чай. Лицо Некера краснеет, и он уже готов вылить эту воду на голову несчастной дурочки, на которую шикают все вокруг, а она пытается поменять местами чай и воду, хватаясь то за стакан, то за чашку. И ропот собравшихся достигает апогея, и кажется, что через секунду ад разверзнется под ногами секретарши и она провалится в корпоративные тартарары.

Но вот обмен напитками успешно завершается, секретаршу изгоняют вон из переговорной, а Некер делает лицо доброго отца семейства и говорит что-то вроде «Ну, у нас сегодня у всех тяжелый день, все устали, и не будем так строги к своим коллегам». Директор нашего филиала так же добродушно кивает, из чего я делаю вывод, что секретаршу все-таки уволят.

Доклад Некера тем временем начинается. Он подходит к доске и чертит матрицей цифры прироста в этом году, перспективные товарные группы для развития в следующем и прочее. Затем монотонно и детально излагает итоги прошедшего финансового года в каждой стране, где имеется дистрибьюция компании. Я медленно, но верно начинаю засыпать…

На фразе «хорошие результаты были достигнуты нашими подразделениями в Юго-Восточной Азии» я поднимаю руку, чтобы отпроситься в туалет. Сидеть и представлять себе, как рабочие потогонок ведущих мировых брендов давятся генно-модифицированной консервированной кукурузой, поднимая результаты продаж нашей славной компании, выше моих сил. Минут пять на поднятую руку не реагируют ни присутствующие, ни докладчик. Тогда я просто выхожу из переговорной. Я иду по коридору в свой кабинет и по пути встречаю ту секретаршу, которая облажалась с кофе-чаем.

— Ну как? Закончили? — спрашивает она, хлопая глазами, как пластмассовая кукла. — Какие-то изменения намечаются?

— Ага. В целях экономии фонда заработной платы хэд-офис решил поменять нам тут весь секретариат на роботов, — брякаю я.

— Ой… Это как? А что же делать?

— Вшей себе в голову микрочип. У меня есть знакомые, сделают скидку.

Я дохожу до своего кабинета, открываю дверь и оборачиваюсь. Эта дурочка так и стоит, как вкопанная. Вероятно, обдумывает, куда вшить чип. В затылок или в лоб (в лоб все-таки не так эстетично). Я плюхаюсь в кресло и закуриваю. Проверяю почту, отвечаю в ICQ. Так проходит минут пять. Никаких звонков по внутреннему номеру нет. Это до какого же состояния нужно доработаться, какими же зомби нужно стать, чтобы не заметить, что я вышел?

Я беру ключи от машины и иду к лифтам. Уже внизу, в машине, меня посещает мысль о том, что моя шутка про замену секретариата не так уж и смешна. Я давно работаю среди роботов…

Я приезжаю домой, принимаю душ, пью чай, прослушиваю автоответчик, потом ложусь на диван и подумываю о том, что мне очень хочется выспаться. С другой стороны, дома скучно. Я беру мобильный и начинаю методично обзванивать всех доступных знакомых, чтобы узнать, кто где планирует провести сегодняшний вечер. Путем интерактивного опроса я устанавливаю, что одна половина будет сегодня на перформансе, посвященном открытию нового клуба-ресторана под названием «Basement», а другая пойдет на открытие нового бутика на Кутузовском. Поскольку у меня есть приглашения в оба места, я долго раздумываю, где будет интереснее, но поскольку всюду практически одно и то же, склоняюсь в пользу первого. Там хотя бы накормят.

Я начинаю одеваться. Отвечаю на эсэмэс знакомой девушки. Стоя пью кофе. Бездумно щелкаю пультом телевизора. Фоном играет «Ready to Go!» Republica.

Вечер обещает быть удачным.

Тусовка

И вот я приезжаю в это заведение. Хотя еще рано для аншлага, где-то около девяти вечера, народу уже много. Я ввинчиваюсь, жму кому-то руки, целуюсь с какими-то чувихами и продвигаюсь к барной стойке. Заказываю себе пару бокалов виски, залпом опрокидываю первый и иду со вторым в зал посмотреть, что происходит.

Помещение устроено таким образом, что в центральный зал ведут несколько переходов из комнат. В двух комнатах бары, в трех других — что-то вроде lounge-зон или vip-зон, как переиначили это название на русский манер тяготеющие ко всему гипертрофированному московские промоутеры. Там стоят столы, мягкие диваны и глубокие кресла. Конечно, никаких запредельных ви-пов в этих комнатах нет, а сидят там знакомые владельцев, прикольные телки, друзья промоутеров или просто гости, которым надо разнюхаться или перепихнуться с девчонкой. Это очень удобно, учитывая всегдашнюю занятость туалетов. В центральном зале играет диджей и танцует или пританцовывает множество народа, для которого не нашлось места в vip-зонах. В общем, так называемые лохи, или, что является истиной, те люди, которые и составляют основные кассовые сборы заведения. Люди, которые сами не в тусовке, но очень хотят в ней быть, чтобы рассказывать своим еще более лоховатым знакомым удивительные истории из волшебного мира ночной Москвы. За имитацию вхождения в тусовку, за момент пребывания рядом со всеми этими Ксюшами, Петями и Ульянами массовка и платит деньги.

Жизнь любого московского заведения, если, конечно, хозяева не полные колхозники, приехавшие из Усть-Пендюйска с идеей открыть ресторан, в который будет ходить богатая московская публика, чтобы вкусить кухню родного для владельцев края, строится по следующей схеме.

Сначала туда нагоняется тусовка со всеми этими вечными ночными путешественниками, актуальными диджеями и модными гомосексуалистами. Вместе с тусовкой приходят дамы полусвета в поисках лучшей доли на сегодняшнюю ночь, или тэтэшки, как я их зову. Ни у тех, ни у других денег, естественно, нет. Они могут выпить бокал шампанского или пять чашек кофе, но миллионерами хозяев заведения не сделают. Зато дадут ту необходимую медиа-историю, которая волной пробежит по городу с помощью сарафанного радио и будет содержать всего несколько слов: «Открылось место. Там все наши».

Затем приедут богатые мужички, которые будут кормить этих вечно сидящих на диете телок высококалорийными и высокобюджетными ужинами с вином или шампанским. Они сделают большую часть кассы.

Потом придут все те, кто покупает актуальные журналы и читает или смотрит по телевизору отчеты о светской жизни города. Эти идиоты, стремящиеся попасть в обойму своих, сделают вторую половину кассы. Уж эти-то заплатят любые деньги, чтобы рассказать своим близким о том, как ужинали вчера «там-то, ну, в этом модном, ты знаешь, сидели рядом с такой-то, ой, чего она вытворяла! А ноги у нее кривые!», и получить статус самого продвинутого чувака в микрорайоне на ближайшие полгода.

Естественно, истерия по поводу нового места сойдет на нет через пару месяцев или как только откроется еще одно подобное заведение-клон. Но и там все пойдет по стандартной схеме.

Я оказываюсь в центральном зале и примыкаю к группе мужиков в хороших костюмах, которые пьют дорогой алкоголь, курят сигары и делают вид, будто говорят «за бизнес». На самом деле они высматривают, кого бы сегодня подснять. Я с кем-то из них еще раз здороваюсь, кому-то меня представляют, я завязываю разговор ни о чем, с глупым видом выслушиваю чьи-то мысли о том, будет нынешней осенью кризис или нет. Сам вставляю пару фраз про экономику.

На стене напротив висит большое зеркало, в котором отражается наша группа. Я смотрю на него и думаю о том, что если бы мы все разом повернулись к нему спиной, я бы не нашел среди этих пяти мужиков себя. Настолько мы все одинаковые. В костюмах в полоску, с бокалами в руках. У нас даже жесты одни и те же. Единственное, что могло бы различить нас в таком ракурсе, — это рост. Хотя и по росту мы приблизительно равны. То ли от ощущения единения, то ли от принятых на грудь двухсот граммов виски, мне мое наблюдение кажется очень прикольным. Хотя на самом деле это полная херня и отдает каким-то миром клонов.

Мы стоим, продолжаем переливать из пустого в порожнее, периодически отвечаем на телефонные звонки и косимся по сторонам, как гопники на привокзальной площади, которые ищут, кого бы кинуть. К нам присоединяется еще один парень лет двадцати семи, рано располневший, в очках и с поросячьим лицом. Он представляется редактором или директором какого-то журнала. Начинает всем совать свои (безвкусно исполненные) визитные карточки. Тут же лезет с расспросами о том, кто где работает, параллельно рассказывает о каких-то своих новых проектах, вставляя в рассказ реплики типа «это будет бомба», «они там перевернутся», «мне вот как раз только что звонили по данному вопросу» и прочую ахинею. Все стоят с невруб-ными выражениями лиц и наверняка задаются вопросом о том, кто привел сюда этого поца.

Он между тем выпивает уже четвертую порцию виски, его морда краснеет, а отвратительный дешевый пиджак, какие бывают только у госслужащих низшего звена, все время перекашивается на одну сторону. Он, уже порядком датый, стоит рядом со мной, плюется мне в лицо, горячо объясняя новый материал, и, я чувствую, набивается в друзья. Иногда он отвлекается, чтобы ответить на телефонный звонок. Причем делает это следующим образом:

— Да. Але? Маша? Ну я же просил не звонить. Я щас очень занят. Шеф уехал? Да, все, отбой. — И поясняет мне, прикрывая рукой трубку: — Это моя секретарша, дура полная.

Я, конечно, понимаю, что чувак — фуфел и полный ноль и секретарша наверняка не его, а босса. Но он продолжает раздувать щеки, предлагать мне какие-то спецномера на машину и почти законные мигалки. В общем, он меня начинает грузить, и я думаю, как быстрее от него отделаться. Меня вообще раздражают люди, которые стремительно набиваются в друзья. Особенно те, что с ходу предлагают чего-нибудь выкружить, замутить какую-то комбинацию, совместный проект или что-то в этом роде. Я отчетливо понимаю, что времена дружбы взасос прошли в пятом классе, когда ты становился с человеком «не разлей вода» после первой игры в футбол. В нашем возрасте так уже не бывает. И если я общаюсь с человеком, то это происходит либо по совместному интересу/расположению, либо ввиду моих личных планов на него. То ли так происходит из-за моего цинизма, то ли из-за приближающейся тридцатки, когда продолжаешь бег времени с теми, кого приобрел на сей момент. Я лично склонен объяснять это тем, что слишком быстро устаю от людей, готовлюсь к тому, что они начнут выкруживать из меня свои личные интересы либо просто наскучат.

Я торможу этого журналиста фразой о том, что мне нужно в бар за выпивкой, он, собака, увязывается за мной. Мы подходим, я беру две порции виски, оглядываюсь по сторонам, не нахожу знакомых и, понимая, что проведу в обществе этого козла как минимум полчаса, заказываю еще две. В любом случае слушать его в подвыпившем состоянии гораздо легче, и потом, с моего пьяного языка может сорваться какое-нибудь хамство, и он отвяжется, в то время как по трезвяку я вообще-то остаюсь джентльменом.

И тут в центральном зале начинается показ коллекции какого-то новомодного полусумасшедшего модельера. Конечно, это называется вычурным словом «перформанс», или «инсталляция», или еще как-то в этом роде, я не силен в терминах. Из стены выезжает подиум, на него выходит какой-то придурок, одетый в костюм Микки-Мауса, с прорезью для лица, и говорит, что сейчас уважаемая аудитория (которая почти вся уже либо бухая, либо обдолбанная) увидит перформанс «вашего любимого» дизайнера — Андрея Шарпеева. Вся тусовка начинает валить к подиуму, рефлекторно туда подаюсь и я с журналюгой. Миккимаусмен (вумен) объявляет выход этого Андрея. И реально, что бы вы думали, из-за кулис выходит какой-то додик, тощий, в зеленых очках и с лысой головой, подходит к микрофону и начинает вещать что-то тонким, жеманным голоском. Я слышу только что-то вроде «Я готовил эту коллекцию очень долго-о-о, пооочти полгода, и сейчас я хочу, чтобы вы все ощутили себя ее частью. Я люблю вас». Он томно растягивает слова, выпячивает губы и делает все эти педиковские ужимки, которые я так ненавижу.

Начинается уродский перформанс. Кажется, он называется «Люди-булки» или «Балет хлебных крошек» — я толком не понял, но что-то подобное было написано на приглашении. Включается жуткая музыка с бешеным ритмом, и в зал со сцены спрыгивают человек пятнадцать, одетые в костюмы в виде батонов белого хлеба, опять же с прорезями для лиц, которые побелены мукой или я не знаю чем, в белых колготах и несуразно больших ботинках. Они бегают перед сценой туда-сюда, визжат, потом берутся за руки и врезаются в толпу, начиная передвигаться там наподобие «паровозика», в который мы играли в школе. Так продолжается минут двадцать. Визжащая группа идиотов бегает по залу, некоторые особо мудаковатые зрители присоединяются к ним, а с потолка перманентно падают конфетти, хлебные крошки и всякий мусор.

Самое смешное, что наблюдающая это безобразие толпа, обсыпанная всяким этим дерьмом, стоит с улыбками, хлопает в ладоши, как пятнадцатилетние дети с задержкой в развитии при виде воздушных шариков. А некоторые еще и обсуждают происходящее, отпуская такие комментарии:

— Здорово, да? Андрюшка, конечно, талант.

— Да, что есть, то есть. В прошлый раз, когда он с потолка всех облил клеем, было, конечно, круче. Но это тоже ничего.

— Да, там, конечно, сильно было. Мне потом кто-то говорил, он с помощью клея хотел показать, что мода движется быстрее человеческой мысли.

— А при чем тут клей?

— Ну, я сама не очень поняла, ну, типа, все должны были к полу приклеиться и застыть без движения. А между застывшими людьми снуют модельки, символизируя бег моды.

— Я не знаю, кто там приклеился, а вот костюмов он много у гостей испортил. Ты близко тогда стояла?

— Я вообще там не была, мне Ленка рассказывала, она в журнале прочитала. Да и потом, ради такого дела, по-моему, вещей не жалко.

— Ну, в общем, да…

Я стою за спиной этой парочки и прыскаю со смеху. Вот придурки. Покажи вам какую-то ересь, облей сверху мочой, да еще и собери за вход по сто долларов — и вы будете стоять разинув рты, в испорченной, пропахшей одежде и восхищенно хлопать в ладоши. А потом еще и расскажете друзьям, как гениально вас обоссали. А уж если полить сверху конским навозом и продать билеты по двести (из-за дороговизны инсталляции), будет вообще хит сезона. И назвать как-то так: «Близость природы» или «Держаться корней». Чтобы фоном играла группа «Каста», а пришедшим объясняли, что сейчас модно все натуральное, без примесей и химических добавок. Дорого, но того стоит.

Интерес к подобным шоу, безусловно, объясняется низким культурным уровнем аудитории. Думается мне, если вывести среднее образование присутствующих, получится как раз первый год профтехучилища, или уровень интеллекта ниже табуретки. Стоит ли говорить с этими людьми о произведениях искусства, если в школьной программе этому вопросу отводилась пара страниц в конце учебника? Да и те безнадежно забыты. Смешно, но факт остается фактом: туристические справочники для России, посвященные Парижу или Милану, имеют по 50 страниц с описанием отелей, магазинов и клубов, с подробным описанием коллекций и несколько страниц с описанием культурных ценностей города. Действительно, каждый россиянин с легкостью простит отсутствие в путеводителе адреса музея Прадо и приговорит вас к повешению, если вы ему не укажете, на какой улице находится бутик «Prada». Именно поэтому любителям перформансов впариваются все эти срущие художники, писающие поэтессы и поливающие клеем модельеры. Это называется «новым русским искусством», а другого-то они и не знают, посему с наслаждением заглатывают такой балет психов.

Сзади меня похлопывают по плечу. Я оборачиваюсь. Стоит мой хороший знакомый Саша, специалист по промоушену, отчаянный бабник и тусовщик. Рядом с ним две симпатичные девчонки. Одна даже очень «ничаво». С хорошей грудью и стройными ногами. В силу того, что я уже порядком пьян (за время говношоу я успел вылакать еще три виски), могу оценить только эти моменты. Сашка начинает мне что-то плести про «хватит смотреть на этого пидора», мимоходом знакомит со своими подругами и увлекает в один из vip-залов. Мы плюхаемся на диваны, и я с удовольствием отмечаю, что наконец отвязался от толстого представителя медиарынка. Официант приносит шампанское и суши, я кидаю в его кожаную папку vip-карту заведения и кредитку и, в общем, очень радуюсь сложившейся ситуации.

Начинается разговор обо всех этих тупых ублюдках, которые совершенно не понимают, чего смотрят, о людях, повернутых на брендах, и прочее. Я завожу свою любимую тему о том, что нас ожидает мировая диктатура мультинациональных корпораций. Сашка с упоением рассказывает, что читает книгу Найоми Кляйм «NO LOGO» (я про себя с удовольствием отмечаю тот факт, что прочел ее год назад, и продолжаю слушать с чувством интеллектуального превосходства) и что перспектива жить в мире Барби очень реальна из-за всех эти скотов, которые убить друг друга готовы из-за нового галстука. (Стоит ли говорить, что я при всем этом одет в офигенный костюм от Paul Smith, а он — в какой-то крутой рваный джинсовый и модные кроссовки «Dris Van Nooten».)

Мы прикольно беседуем, пьем шампанское, Сашка гладит бедра сразу обеих чувих, периодически целуясь с одной из них, к нам постоянно кто-то подходит, здоровается, и вот… откуда ни возьмись на столе появляется сложенный вчетверо конверт. Сашка делает мне знак глазами по направлению к туалету. Мы встаем и уходим.

По дороге к туалету меня начинают охватывать стремаки, воспоминания о недавнем происшествии с ментами, допросом и понятыми и, остановившись как вкопанный, я говорю Сашке:

— Брат, ты сходи один, а? Я вчера перебрал, боюсь, сосуды полопаются, да и алкоголя во мне уже полчайника. Окей?

Саша делает недоумевающее лицо и говорит, пожимая плечами:

— Ну, как хочешь. Ты свободный человек в свободной стране, твое право.

— Ага… Это точно, — мрачно резюмирую я.

Минут через пять Сашка выходит из туалета, плещет себе в лицо холодной водой, потом вытирается салфеткой, и мы двигаемся в обратном направлении. Не доходя до нашего випа, встречаем еще знакомых, двух парней и одну девушку, которые пьют из маленьких бутылочек что-то вроде шампанского, только клубнично-красное по цвету. Мы начинаем с ними тереть, они спрашивают, есть ли у нас чего, Сашка утвердительно кивает и передает им конверт.

Они уходят в туалет, а мы стоим и ждем, чтобы они нам вернули кокс, и болтаем. Я говорю, что очень смешно, как они втроем там поместятся, особенно с этой коровой (девка реально очень толстая). Сашка тоже смеется, и чувствуется, что стекленеет. Меня постепенно накрывает алкоголем, мне как-то очень весело и похотливо. Сашка тем временем предлагает мне взять себе одну из его чувих, какая больше нравится. Я про себя отмечаю, что, хотя, по слухам, он сейчас здорово зарабатывает, в сущности, остался тем же клевым парнем, каким был, когда мы познакомились.

И вот наши знакомые возвращаются, и мы идем к своему дивану. Телки в наше отсутствие вылакали всю бутылку шампанского, сидят и смотрят на нас маслеными глазками. Я подсаживаюсь к той, что мне понравилась в самом начале, и целуюсь с ней. Какое-то время мы занимаемся всем этим натира-ловом, она гладит мою ширинку и расстегивает рубашку, запуская туда свою руку с длиннющими ногтями. Я слегка пощипываю ее за соски и понимаю, что вечер, в общем-то, удался. Мне хочется еще выпить перед тем, как поехать с ней трахаться. Я отрываюсь от нее и глазами ищу официанта. Сашка со второй девчонкой уже пропал.

Нам приносят еще шампанского. Мы чокаемся, и девица заводит разговор. Ей, видимо, неловко, что я вот так, без прелюдий, начал ее клеить. Она запускает руку мне в волосы и начинает говорить о том, что вот мы с Сашей (которого она почему-то назвала Федей) все правильно говорили и как это ужасно, что все ее подруги стали такими «шмоточницами» (как она выразилась) и помешались на «Gucci», тогда как она совсем этого не понимает и есть еще и другие ценности (секс, например, про себя отмечаю я), и вообще ей «Gucci» не нравится, она бы вот только часики — у него там одни есть — купила бы, и все.

Я слушаю с улыбкой, качаю головой и, хотя мне все про нее давно понятно, все-таки немного злюсь, слушая эти бредни.

И вдруг она резко двигает с «Gucci» на такую тему:

— Слушай, поедем, наверное, да? Мы можем по пути заехать к одной моей подруге, я ей денег должна, а ей завтра кому-то нужно непременно отдать. У тебя ВЕДЬ ЕСТЬ С СОБОЙ ДВЕСТИ ДОЛЛАРОВ?

Вся эта тема настолько гнила и несвоевременна, что мне становится мерзко. Говно вопрос, с утра я бы отдал ей под тем же фуфловым предлогом эти деньги. Но сейчас, особенно после базара о «других ценностях», переход к баблу неуместен. И во мне что-то разом обламывается, и не хочется никуда с ней ехать, и я понимаю, что самое верное решение, несмотря на то что я уже порядком разогрет и возбужден, соскочить. И как можно быстрее. Я киваю и под предлогом того, что мне нужно проститься с Сашкой, встаю и ухожу. Она открывает сумку и начинает в ней копаться. Наверное, хочет выглядеть еще более секси, но мне это уже фиолетово.

Я иду в центральный зал, реально думая о том, что надо попрощаться с Сашкой, который так славно пытался устроить мне вечер. Еще думаю, что на дорожку можно бы и дорожку. В зале его нет, у туалетов тоже. И я иду в другие випы. Реально, как я и думал, он устроился в том, который рядом с выходом к основному бару. Сашка лежит навзничь на диване, в одной руке у него потухшая сигарета, другой он гладит по волосам коротко стриженную девчонку, которая делает ему минет. Я подхожу ближе, даже не думая о том, что могу ему помешать (настолько я уже пьян), и жду, когда он откроет глаза.

Я сбоку осматриваю девчонку и… понимаю, что, блин, это никакая не девчонка, а совсем даже наоборот. Это какой-то молоденький педик, который сосет у моего хорошего знакомого, делая при этом вороватое лицо, а мой хороший знакомый еще и постанывает! Фак! Хорошенькие у меня стали знакомые. Тут Сашка открывает глаза, улыбается мне и, прикладывая два пальца к губам, посылает мне воздушный поцелуй. Этот дела-ный жест, подсмотренный где-то на побережье Франции, я сам частенько использую, здороваясь с телками. Но в данной ситуации он просто взрывает мне голову. Я пулей выношусь из випа, пробегаю мимо бара к выходу и оказываюсь на улице.

Я закуриваю и иду прочь от этого гребаного местечка. Когда я удаляюсь достаточно далеко, мне в голову приходит мысль о том, что нужно поймать такси. Я поднимаю руку, и практически сразу подъезжает желтое такси. Я успеваю подумать о том, что сейчас опять нарвусь на крохобора-таксиста и что лучше было поймать частника, но все-таки сажусь. Называю адрес, и мы трогаемся.

По ходу движения я рассматриваю ночной город и постепенно втягиваюсь в свой алкогольный дурман, у меня мутнеет в глазах, и я начинаю чувствовать, как тяжелеют виски. Пытаясь собраться с силами, я смотрю в окно, курю и думаю о том, что, в сущности, ничего такого не произошло. В конце концов, не я же был с тем педиком. Еще я ловлю себя на мысли, что обожаю кататься по ночной Москве, рассматривать ее огни, машины, стоящих на улицах проституток. Вслед за проститутками я вспоминаю ту телку в клубе, плюю при этом в окно и подумываю, мол, правильно говорят, что честные московские барышни гораздо дороже путан. Ощущения у меня отвратные. Мне мерзко и вместе с тем грустно.

И тут, внезапно для себя, я начинаю рыдать. Слезы текут по моему лицу, я их размазываю рукавом куртки, как размазывает дешевую растекшуюся тушь вокзальная шлюха, клокочу горлом и хлюпаю носом.

Странно, мне казалось, я стал настолько циничен, что меня трудно удивить. А уж довести до слез — такое может только присниться.

Вроде бы я уже тысячу раз видел весь этот город — Содом. С его продажными телками, готовыми отдаться тебе через пять минут в туалете или через пятнадцать у тебя дома — в зависимости от того, часы какой марки у тебя на руке в данный момент. С его продажными партнерами, готовыми опрокинуть любой совместный бизнес за грамм кокаина. С друзьями, предающими тебя за пару минут между двух рюмок. Со всей его моральной и физической педерастией. С людьми, больными гонореей души. Каждый раз я ожидаю от окружающих чего-то в этом духе, и каждый раз, когда что-то такое происходит, чувствую себя полным придурком. Вероятно, такое ощущение остается у людей, которые проигрывают крупные суммы денег в карты в поезде со случайными попутчиками. Вроде бы всем известно, что играть в поезде в карты на деньги с незнакомыми людьми — вероятность кидалова 99 %. Но почему-то люди не перестают играть с кидалами. А будучи кинутыми, еще долгое время ходят с ощущением того, что они полные лохи.

Я еду в такси, курю пятую сигарету, утираю слезы и думаю о произошедшем. В какой-то момент мои глаза встречаются с глазами водилы в стекле заднего вида. Он меня спрашивает приторным голоском: «Что-то случилось? Может, помощь нужна?» Я прекрасно понимаю, что вопрос задан для проформы, и отвечаю, что все нормально. Он делает еще пару робких попыток пособолезновать, и мы наконец подъезжаем к моему дому.

Выходя из машины, я протягиваю ему 200 рублей (обычная такса из центра до моего дома), но он говорит что-то вроде «обычно триста дают». Я, пытаясь вложить в свой взгляд все презрение, какое только возможно в данной ситуации, протягиваю еще сотку. Подходя к подъезду, еще раз мысленно аплодирую пошлости и цинизму этого города и отмечаю посконную хитрость везшего меня пролетария, который, должно быть, довезет тебя, истекающего кровью, до самой дальней больницы за пятнадцать минут, будет всю дорогу утешать и вырвет из костенеющей руки оплату своего труда по двойному тарифу.

С этими мыслями я поднимаюсь на свой этаж, захожу в квартиру, снимаю ботинки и прямо в костюме падаю лицом в подушку.

Спокойной ночи, Москва!

Dyxless

Следующим утром я лежу в ванне с больной головой и мысленно прокручиваю события вчерашнего вечера. Во рту отвратительный привкус дрожжей, обычный после таких дел, которые я вчера исполнял. Снова плююсь от воспоминания о вчерашней телке, а в особенности о Сашином экзерсисе. Мне настолько мерзко, что я уже несколько раз тер себя мочалкой. Была бы такая мочалка, которой можно оттереть всю грязь со своей души. И все время оставаться чистым. Таким, каким был лет двадцать назад.

Я лежу, курю и думаю о том, каким образом некогда близкие тебе люди становятся уродами?

Что их меняет? Что изменяет их лица, манеру поведения и сознание? Как быстро можно пройти путь от первого попадания в тусовку до полной деградации?

Вы никогда не задумывались над вопросом, отчего все те люди, которых вы видите вечерами в ресторанах, бутиках и на презентациях, редко встречаются вам днем? Или вообще не встречаются? Куда исчезает вся эта весело гомонящая толпа людей, похожих друг на друга, как сигареты из одной пачки?

Я, например, задумываюсь над этим постоянно. И сопоставив многие факты, которые кажутся притянутыми за уши, а на самом деле лежат на поверхности, я пришел к выводу, что этих людей просто нет. Нет, безусловно, мое предположение не имеет ничего общего с «городом мертвецов». Все не так страшно. Все гораздо страшнее…

Половины этого города просто не существует. По моему мнению, пространство внутри Садового кольца вечерами превращается в некое подобие компьютерной игрушки, населенной людьми-пустышками. Когда-то они были нормальными, у них были мечты, «души прекрасные порывы», проблемы и жизненные заботы. Но в какой-то момент они поняли, что легче превратиться в персонажей гламурных журналов, героев и героинь танцпола, фей подиума и ресторанных рыцарей ножа и тарелки. Проводить свою жизнь в атмосфере круглосуточной вечеринки и стать рекламируемыми на всех углах «ночными жителями». Постоянные лучи софитов отучили их глаза воспринимать дневной свет, лампы солярия сделали невозможным нахождение на дневном солнце, тонны парфюмерии и косметики вкупе с наркотиками и диетами иссушили их тела, а актуальные журналы и развлекательное телевидение сделали то же самое с мозгом. В конце концов они превратились в тени людей, в некое подобие невидимок, которые могут выходить из дома только в ночное время суток, когда искусственное освещение скрывает, что под оболочкой из макияжа, платья «Prada», джинсов «Cavalli» или костюма «Вгіопі» — пустота. Именно поэтому вы никогда не встретите их днем на улицах Москвы. Боязнь, что кто-либо увидит, что под темными очками «Chanel» нет глаз, а лица нарисованы, заставляет их днем оставаться дома. День — время людей, тогда как ночь — время мумий.

Конечно, гораздо легче замотать внутреннюю пустоту дресс-кодом и сидеть мумией в каком-нибудь кафе «Пирамида» или баре «Рамзее», разглядывая фотографии тусовщиков, чем жить жизнью человека, с его проблемами, победами и поражениями. Любой человек имеет цель жизни. В мире мумий таких целей нет. Как нет, впрочем, и самой жизни. Есть только существование в атмосфере пустоты.

Сначала их были единицы. Со временем их становилось все больше и больше. Им требовались места для общения с себе подобными, для завлечения в свой круг людей и расширения своей армии. В один прекрасный момент, уж поверьте мне на слово, они заполонят собой весь город. Итак, когда масса мумий на квадратный метр полезной площади пары ресторанов и пары клубов стала критической, в городе, как мухоморы после кислотного дождя, стали появляться многочисленные бутики, салоны, клубы, рестораны и кафе. Все те места, в которых вы сейчас можете видеть их каждый вечер.

Для идентификации своих собратьев среди посетителей вышеперечисленных заведений (некоторое их количество пока еще составляют люди) им требовалась собственная навигационная система, что-то вроде программы «свой — чужой», устанавливаемой на самолетах и кораблях. И тогда на помощь миру мумий пришел мир брендов. Именно этим объясняется то, что все мумии одеты одинаково — список торговых марок из мира одежды и автомобилестроения вовсе не велик. Для знакомства друг с другом им больше не требовалось, как раньше, долго принюхиваться к собеседнику, завязывать длинные диалоги о том, кто где одевается и куда летает отдыхать, чтобы понять, к какому миру принадлежит случайный знакомый. Теперь достаточно визуально считать дресс-код сидящих за соседним столиком персонажей, чтобы точно определить — они тоже мумии.

Вы думаете, что все эти манящие слоганы в витринах — «Новая коллекция лета 2004» и развороты глянцевых журналов с рекомендацией актуальных в этом сезоне цветов одежды и дизайнеров действительно отражают, как стремительно меняется мир моды? Что вы! На самом деле в каждом сезоне меняется тот самый дресс-код, чтобы в их мир не затесались чужаки.

Здесь все максимально упрощено. Способы общения мумий должны быть максимально просты. Чтобы не совершать ненужные и затруднительные манипуляции мозговыми извилинами, существует набор кодовых фраз, при произнесении которых другой мумии становится понятным смысл беседы.

Например, когда встречаются две девушки-мумии и одна говорит другой, садясь за стол и целуя подругу в щечку:

— Прости, опоздала. Вот, — ставит на стол сумку, — в Третьяковке.

Подруге сразу становится понятно, что опоздавшая посещала бутики «Mercury» в Третьяковском проезде. Купила там себе пару сумок, зашла попить кофе в «T.R.E.T.Y.A.K.O.V. Lounge», потом еще посмотрела обувь в «Gucci» и вот, опоздала.

Если бы мумия вела диалог с человеком и услышала бы что-то вроде: «Ну ладно. Я поеду в Третьяковку. Картины посмотрю», — мумия бы очень удивилась. Стала бы напрягать мозги и задавать наводящие вопросы из серии «Какие? А что там за картины?».

— Там выставка итальянцев открылась.

— Что, в «Prada» новые каталоги пришли?

Понятно, что о существовании Третьяковской галереи мумии неизвестно. И никаких других Третьяковок, кроме линии бутиков, не существует. Таким образом, через пару лет мумии вообще разучатся говорить и лишь будут демонстрировать друг другу предметы туалетов или новых любовниц, чтобы не напрягать чужие уши звуками, отличными от фоновой музыки, которую играет ресторанный диджей.

Читать они, скорее всего, уже разучились. Иначе как вы объясните тот факт, что многие глянцевые журналы почти сплошь состоят из фотографий с презентаций, открытий и закрытий летних веранд и прочих именин сердца? А некоторые и вовсе представляют собой одну фотосессию с бесконечной party. Мумии сидят и разглядывают картинки. Когда видят там себя или своих знакомых, они сильно волнуются, тычут пальцами в фотографии и издают звуки «Вау! Клево! Класс!» и прочие. Я думаю, эти условные сигналы позаимствованы ими у китов или дельфинов, которые разрывают водные толщи своими ультразвуковыми криками в поисках сородичей.

Посещая все эти склепы, надевая все эти саваны, рассматривая в журналах фотонекрологи со своими знакомыми, мумия разглядывает себя и говорит: «Я такая же, как и вы. Вы признаете меня своей, а я вас. Мы понимаем, где мы все находимся. Все это написано, сфотографировано и построено для нас. Другого мира не существует».

Таким образом формируется оболочка для пространства, в котором живут мумии. Компьютерная игра в режиме реального города под названием «NIGHT PEOPLE».

Попадая туда, вы всегда должны помнить, что это не ваш мир. Это не ваша party. Вы тут всего лишь лазутчик. РаЛузан. И если вы не имеете целью совершить диверсию, пытаясь вернуть хотя бы часть мумий в человеческое племя, не стоит оставаться на нем слишком долго. Вы рискуете стать одним из них.

Здорово, да? Как это, должно быть, круто — в один прекрасный момент ощутить себя героем компьютерной игры. Игры в формате 3D.

Иного формата здесь нет. Вся жизнь мумий состоит из трех «Д»: девочки, деньги и дилеры.

Всем здесь заправляют дилеры. Конечно, они не похожи на демиургов из эпоса скандинавских стран. Они — что-то вроде регулировщиков движения. Этаких гаишников на сумрачных перекрестках мира мумий. Эти дилеры имеют мало общего с продавцами наркотиков (хотя без них тут редко что обходится). Основной работой дилеров является продажа удовольствий путем зомбирования тусовки мумий через журналы, рестораны, бутики, клубы, радио и телевидение.

Каждый день они говорят мумиям, что все в их мумийской жизни организовано для получения качественных удовольствий. Все очень просто, главное — следовать заветам дилеров. Мумии должны носить вещи, которые в этом сезоне имеют красную нашивку, потому что это красиво. Покупать журналы, которые изданы в формате актуальной сегодня дамской сумочки (где ее купить, написано в этом же журнале). Есть в тех ресторанах, названия которых пишутся в одно слово (так проще запомнить). Главное — не выпадать из общего ритма. Быть в тусовке. Быть проще. И оставлять в голове пространство, способное вместить необходимую рекламную информацию, которую дилеры покажут вам сегодня ночью по Fashion TV. Остальные глупости можете из нее выкинуть. И тогда ваша жизнь превратится в сплошное ресторанное меню, из которого вы сможете выбирать удовольствия по своему вкусу. Меню удовольствий длиною в жизнь — это ли не рай земной? Сможешь ли ты от него отказаться?

Такие дилеры пострашнее любой армии торговцев кокаином. На их наркотики мумии подсаживаются быстрее и уже не слезают. Даже самое недолгое выпадение из этой системы заканчивается для мумий жуткой ломкой. Оставшись по какой-то причине дома на пару вечеров, мумии на следующий день бе-тут скупать все модные журналы и сумки, автомобили и дома, есть сразу в нескольких модных местах за ночь. Главное — не выпасть из ритма. Пока ты в тусовке — она питает тебя энергией. Смысл тусовки в ней же самой. Она — единственная система координат и компас для определения своего местоположения.

Понятно, что для мумий любая катастрофа, будь то наводнение, землетрясение или столкновение с кометой, — ничто по сравнению с тем, как если бы разом исчезли все магазины, журналы, салоны и клубы. Вот что было бы истинным Потопом для них. И никакой Ной уже не помог бы. Они перестали бы понимать, где находятся. Их мир бы исчез. Растворился бы разом, подобно заменителю сахара в чашке утреннего эспрессо. Исчезла бы та система, плотью от плоти которой они являются. Исчезла бы простота и удобство пространства, в котором не нужно думать. В котором тебе говорят, куда идти и что делать.

Это действительно очень просто и удобно. Мужчины-мумии каждую ночь приезжают в заведения, чтобы уехать оттуда с понравившейся девочкой-мумией. Девочки-мумии каждую ночь приезжают в заведения, чтобы уехать оттуда с мужчиной-мумией, которому она понравится. Их связующим звеном являются деньги.

Деньги, которые он потратит на дилера, продавшего ему в салоне модный автомобиль, на котором он приедет, чтобы произвести ошеломляющий эффект на всех находящихся там девочек-мумий. Из них он выберет одну или пару-тройку, чтобы скрасить свой сегодняшний вечер.

Деньги, которые она возьмет у него, чтобы потратить на другого дилера, который поправит завтра ее внешний вид в СПА-салоне или продаст ей новую модную сумку.

Но парадокс в том, что эти деньги уйдут и от дилеров в ту же ночь, чтобы вернуться к тем мужчинам, которые продадут им разрешение на открытие нового автосалона. Или к тем девочкам, которые продадут им на вечер свое расположение.

Система 3D представляет собой замкнутый круг из денежных потоков. Она похожа на круговорот воды в природе. Только в отличие от круговорота воды, преследующего главную цель — борьбу за жизнь, круговорот денежных потоков борется с депрессией.

Депрессия — это четвертое «Д», о котором здесь не говорят, которого боятся и от которого бегут, не желая признаться себе в его существовании. Она здесь повсюду. В чашке кофе, тарелке с карпаччо, в той девочке с серым лицом, в неоновой вывеске над баром, в официанте, который ходит по залу как на шарнирах, в том мужике, вышедшем из туалета и трущем нос. Она не просто витает в воздухе. Сам воздух зиждется на ней. Она есть базис всего.

Мумии стараются ее прогнать. Устраивают немыслимые вечеринки, покупают немыслимые наряды за немыслимые же деньги (которые, как видно из вышеизложенного, не имеют покупательской способности, а скорее носят символический характер), меняются своими одинаковыми любовниками и любовницами-мумиями. Пытаются сойти с ума, которого тоже почти не осталось.

Все здесь так друг другу осточертели, что и хочется бежать, да некуда. Круг перемещений ограничен зоной для мумий. Всеми этими похожими один на другой салонами, магазинами, клубами и ресторанами, заваленными одинаковыми журналами и заполненными одинаковыми посетителями. Ты и рад бы пообщаться с людьми, но они тебя не понимают, а те, что понимают, сами почти уже мумии.

Действительно зона. Срок твоего заключения здесь неизвестен. Тебя сюда никто не сажал, ты просто сам выбрал свой путь. Обратного не предвидится. Осталось терпеливо ждать, когда истощится твоя физическая оболочка и все остановится. Единственный вопрос, который тебя иногда мучает: кто тот самый начальник зоны, который всем этим управляет? Кто движет процессами и выбирает героев, которым следует подражать?

Иногда ты приходишь к выводу, что этот начальник — ты сам. Хотя правильнее было бы ответить на него иначе: здесь каждый живет в склепе, построенном собственноручно. Каждый сам выбирает себе героев и является начальником. А все склепы и герои одинаковы для всех, потому что у мумий не может быть по-другому. Мумии объединены общим космосом. Общей религией. Имя ей — БЕЗДУХОВНОСТЬ.

Воистину, мы все здесь НИЩИЕ ДУХОМ.

Ты приезжаешь на презентацию новой коллекции сумок «Tod’s» и видишь всех этих фурий, которые с горящими глазами мечутся, как во время пожара, разбрасывая локтями продавцов и сметая с полок все, что на них выложено. А потом, ночью, встречаешь их же в новом, только что открытом ресторане, претендующем быть на гребне волны в этом месяце. Видишь всех этих жующих и выпивающих манекенов с чувством выполненной миссии на лицах. И у тебя остается четкое ощущение, что смысл жизни для них — тратить за один день все заработанное на еду, аксессуары и одежду. Пожалуй, они счастливы только в короткий момент оплаты за покупку. В те несколько минут, когда меняют свои деньги на плотские удовольствия. А сейчас они сидят и думают, чем бы занять завтрашний день. Каким еще образом прогнать скуку. В этот момент они похожи на нью-йоркских бездомных, которых раньше, в советские времена, показывали по телевидению. Бездомные сидели в общественных столовых, не снимая шапок, перчаток с обрезанными пальцами и табличек, висящих на груди, с надписью: «HOMELESS. WILL WORK FOR FOOD».

Глядя на лица наших московских мумий, мне так и хочется развесить им на груди таблички со слоганом: «ДУХІ-ESS. БУДУ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ (И ШМОТКИ)». А ниже — логотип Dolche & Gabbana.

Катастрофа. До какой же степени должно деградировать общество за какую-то сотню лет. Если раньше люди решали глобальную задачу — состояться в этой жизни, то сегодня их прапраправнук решают задачу, как попасть в этот клуб и состояться сегодняшним вечером. Если в начале прошлого века героем общества был мальчик, стоявший у истоков революции, — Паша Корчагин, то сегодня его заменил мальчик, стоящий у входа в ночной клуб, — Пашка-фейсконтроль. У него берут интервью, он надувает щеки, говорит какие-то глупости и дает советы, как быстрее стать законченным идиотом. Он, Пашка-фейсконтроль, — истинный властитель дум. Ведь именно этот ночной страж решает, попадете вы в мир мумий, достаточно ли близко вы уже к нему подошли.

Но самое ужасное заключается не в его существовании. А в существовании той аудитории, которая готова читать его бредни, принимать как руководство к действию его советы и добровольно становиться мумиями.

И вот я лежу в уже остывшей воде и думаю, насколько близко я подошел к этому склепу. В сущности, я уже давно стою там одной ногой. Я освобождаю все больше и больше времени в своем личном графике для того, чтобы занять его пустотой всех этих вечеринок, презентаций и опен-эйров. Со мной здороваются за руку все большее число всех этих промоутеров, рестораторов, дизайнеров и дилеров. Меня втягивает. Я уже начинаю становиться тенью. Сначала я думал, что на мне так будут лучше сидеть модные вещи. Теперь я все чаще думаю о том, что я хотел стать одним из них. И все эти склепы занимают все большую часть моей жизни. Чем же я отличаюсь от этого болота? Или нет, не так. Что меня из него вытащит? Останусь ли я в этом Вавилоне или найду свой собственный град Китеж?

Я вылезаю из ванны, закутываюсь в полотенце и начинаю стучать зубами. Мне не столько холодно, сколько страшно. Где-то в комнате звонит мобильный. Я бреду туда, нахожу его во внутреннем кармане пиджака и отвечаю. На том конце провода знакомый, лица которого я практически не помню, который говорит:

— Привет. Ну чо, как вчера потусовались?

— Нормально, — отвечаю я.

— Чо делаешь?

— Дома сижу.

— Есть чего? Ха-ха-ха.

В этот момент я запускаю телефон в стену с такой силой, что на ней, кажется, остается вмятина. Телефон отскакивает на пол, мне под ноги, у него гаснет дисплей, но микрофон почему-то еще работает.

— Але, ты там? — спрашивает абонент на том конце. — Я тебя не слышу, ты, по ходу, пропал куда-то.

Я давлю остатки телефона ногой, и он наконец замолкает.

Кажется, я действительно пропал…

Сеть

Воскресенье начинается для меня с веб-серфинга. Я открываю ноутбук, вхожу в Интернет и набираю в строке браузера WWW.LITPROM.RU. Экран монитора окрашивается в красно-золотые тона, этакий микст СССР, пролетариев всех стран и несбывшихся имперских притязаний. Всего того, что еще лет пятьдесят будет оставаться базовыми камнями российской идеологии. Всех этих визуальных фетишей, на которые любой закончивший восемь классов придурок-популист с мало-мальски подвешенным языком в течение пятнадцати минут купит пятьдесят бабушек или пэтэушников, с последующей целью сбора с них ста рублей на бутылку водки и пачку сигарет.

На главной странице этого контркультурного (как это принято называть) сайта висит слоган: «Последний оплот Духовности в Интернете». Видимо, чувак, создавший этот интернет-паноптикум, был когда-то повернут на поисках «русской национальной идеи» либо просто решил простебаться над людьми.

Основная масса посетителей ресурса — никудышные графоманы, поэты, мучительно рифмующие свои стихи в стиле «ночь — дочь» или «я чернозем — не смотри мне в глаза, казел», убивающие рабочее время клерки, наркоманы, свихнувшиеся националисты, праздношатающиеся типа меня и прочий сброд. Иногда на страницах этого ресурса попадаются действительно любопытные тексты — дети нездоровой психики здешних обитателей; частенько тут можно наблюдать словесные перепалки, демонстрирующие гроссмейстерское владение табуированной лексикой, или рассказы о тяжелой жизни населения России, сдобренные крепким колхозно-бытовым юмором. В общем, если бы такого сайта в Сети не было, его непременно стоило бы выдумать.

Здесь я временами пытаюсь расслабить свое сознание. Не секрет, что, когда ты наблюдаешь чужую депрессию, сдобренную тяжелой алкогольной/наркотической зависимостью, катастрофическими бытовыми проблемами и полнейшим отсутствием перспективы, собственное положение в этой жизни, кажущееся тебе невыносимым, сразу обретает весомость и значимость, и ты проникаешься пониманием того факта, что есть те, которым еще хуже.

Так вот, я загружаю главную страницу сайта и вижу криво слепленный баннер с текстом:

Далее пара матерных шуток и навязшее в зубах «явка обязательна». Я кликаю на баннер и попадаю в гостевую книгу, удобренную сотней радостных комментариев, оставленных здешними обитателями в предвкушении скорой встречи с собутыльниками. Прочитав пару страниц, я искренне завидую этим людям и, поддавшись общему настрою, вдруг ощущаю стойкое желание присоединиться к толпе.

Что ж, когда твое существование пусто и бестолково, сама судьба несет тебя в лоно еще более пустых и бестолковых компаний. После недолгих размышлений я решаю, что перспектива проведения вечера в компании алкоголиков, мнящих себя литераторами и бунтарями, гораздо лучше вечернего диалога со стаканом виски. Через пару часов, уже через пару часов, я погружусь в босяцкое братство. Покоящееся, как земля в представлении древних, на трех китах/черепахах: пиве, потно-пьяных мужских объятиях и слове «камрад»…

Мой роман с Интернетом начался лет пять назад. За это время я преодолел путь от робкого и несведущего пользователя программы Outlook Express до завзятого интернетчика. Вначале каждое письмо было для меня маленьким романом. А как бы так повежливее написать? А как закончить письмо и прочее. Все адресаты в моем представлении были такими же лохами, как и я, для которых отправить факс было делом простым, а написать письмо по электронной почте — этаким «подвигом разведчика». Со временем я убедился, что деловая этика почти не распространяется на электронную почту и там все гораздо проще, быстрее и короче. Без длинных предисловий и витиеватых расшаркиваний.

Все это я пишу к тому, что теперь меня раздражают люди, шлющие мне всякие факсы, а уж придурки, которые говорят: «Я вам сейчас свою секретаршу дам, она вам адрес почты продиктует, шлите туда. Она мне потом прочтет», ввергают меня в кому. Свой е-мейл — нечто личное, сродни мобильному телефону, и делить его с туповатой секретаршей есть не признак высокого статуса, а скорее свидетельство того, что человек живет в каменном веке и все твои будущие с ним дела принесут один геморрой.

И вот я пришел в Интернет. В этот удивительный, волшебный мир. Мир, состоящий из порнографии, матерщины, неполиткорректных граждан и отсутствия всякой цензуры. Мир, созданный для безделья, праздношатания и удовлетворения извращенных фантазий. Именно за этим люди и идут в Сеть. Поэтому мне смешны высказывания отдельно взятых лузеров, выдающих себя за «создателей российского Интернета», «автора таких-то и таких-то известнейших проектов (которые уже давно лежат в дауне)», о том, что Интернет — «не только средство коммуникаций, но и отличный сервис для покупок, биржевых игр и быстрого поиска полезной информации».

Ага, знаем мы эту информацию, когда отобедавший клерк набирает в строке поисковика «young virgin suck big monster’s cock». Или «проститутки по Интернету». И пошло-поехало. Вы знаете, какое первое слово набирает в поисковой системе человек, попавший в Сеть впервые? Уж никак не «биржа» или «купить цветы». Самое первое слово, начало начал, отправная точка для новичка — слово FUCK. И уж понятно, что первая же ссылка на это слово не будет содержать текст типа «Fuck! How beautiful are Shakespeare's books». В лучшем случае там будет ссылка на порносайт, на котором Роко Сифредио в фильме «Сорокашестисантиметровый Гамлет» трахает Чиччолину в роли мамочки-королевы.

Я полагаю, что с этого слова начинается интернет-путь 75 процентов новых пользователей. Другие 24,5 процента пишут нечто более специальное. Например: «Где достать трамал?» или «Познакомлюсь с телкой без комплексов». Оставшиеся 0,5 процента, возможно, покупают цветы, акции или еще что-то в этом роде.

Я не стал исключением из правил. Вдоволь полазав по ссылкам, где «пятнадцатилетнюю Таню лишают девственности два старшеклассника» или «учительница химии совращает десятиклассника» (причем десятикласснику на вид лет сорок), накачав всякой музыки и пересмотрев великое множество похабных картинок, на которых политики и звезды шоу-бизнеса вытворяют ужас что, я стал испытывать тягу к обсуждению всего этого дерьма. Когда все самые гадкие ссылки пересланы всем более-менее близким знакомым, когда все твои знакомые по десятому кругу отвечают тебе одно и то же, ты начинаешь искать других собеседников. И самое страшное в том, что ты их очень быстро находишь.

Реально, Сеть полна людьми, страдающими от недостатка общения/внимания. Людьми, готовыми до трех утра обсуждать проблемы «парникового эффекта» или перебрасываться матерными цитатками из Сорокина. Интернет — очень притягательная штука из-за такого рода вещей. Помимо того что он является прекрасной площадкой для общения, он открывает человеку возможность иного рода. Ту, о которой мы читали в фантастических романах. Возможность перевоплощения.

Действительно, практически полная анонимность позволяет нищеброду стать олигархом, уроду — красавцем, замкнутому, одинокому алкашу — душой компании, мужчине — женщиной (бывает и такое) и наоборот. Мне лично известно немало случаев, когда студент, живущий на стипендию где-нибудь на Урале, годами переписывался с московской красавицей, представляясь ей крупным бизнесменом (неженатым, естественно). А красавица «лет двадцати пяти», соответственно, оказывалась прыщавой школьницей.

Совершенной глупостью является суждение о том, что Сеть наводнена психически ненормальными людьми. Да, возможно, их процент немалый. Но на самом деле нет никаких «психов из Интернета», «сексуальных маньяков Сети» и «извращенцев из киберпространства». Это не какие-то мифические мутанты.

Пользователи Сети — мы с вами. Да, да, это ты пишешь в ай-сикью девчонке, с которой познакомился пять минут назад на форуме: «Хочу отыметь тебя на грязном столе». Это твой коллега гаденько подхихикивает, оставляя свой комментарий под заботливо выложенной кем-то фотографией «Девочка и конь». Все эти авторы жутких рисунков с трупами, растерзанными людьми и порнухой с пришельцами ходят на работу, встречаются с тобой в метро и сидят за соседним столиком в кафе.

В реальной жизни это «ведущие менеджеры по продаже оргтехники», а в Сети они живут жизнью Билла-Трахальщика или Развратной Алены. И пишут, рисуют и говорят такое, что, услышь ты это от них в реальной жизни, мигом бы спрыгнул с ума.

Анонимность раскрепощает до неприличия. Именно она — тот катализатор, что позволяет вырваться наружу всем бесам, прячущимся до поры в самых темных уголках твоего сознания. Ха-ха, интересно было бы увидеть твое лицо, когда, прочитав эти строки, ты подойдешь на работе к своей жирной ассистентке — «синему чулку» и увидишь, как она быстренько перебирает пальцами по клавиатуре, отписывая своему интернетному принцу что-то вроде «представь мои ноги в ажурных чулках у себя на плечах».

Вот так. А теперь представь, что весь офис в один миг наводнился олигархами, томными похотливыми красотками, революционерами и литераторами, диджеями и крутыми гангстерами. Круто, да? Ой, чьи это ноги у тебя на плечах?

Все твои застенчивые и трудолюбивые коллеги враз скинули маски и стали теми, кто они есть. Точнее, теми, кем они хотели бы быть. Ублюдками, извращенцами, ловеласами. Недоступными красавицами, роковыми женщинами и развратными шлюхами.

Сеть затягивает очень быстро. Ты сможешь найти в ней знакомых разного рода. От сайта фанатов «Спартака» до больных на голову толкиенистов, спорящих до хрипоты, как лучше изготовить «магический жезл» из обыкновенного молотка. Геймеры, программисты, хакеры, эротоманы, геи, наркоманы, графоманы, рокеры, панки, скинхеды, гиперсионисты, фашисты, просто идиоты, любители футфетиша, домохозяйки, кулинары, автолюбители… кого здесь только нет. На любой вкус. Имей увлечение, а уж единомышленники найдутся. Все они комфортно расселись по многочисленным чатам, форумам, гостевым книгам, домашним страничкам, сайтам и сайтикам, порталам «межгалактического общения» и «закрытым клубам сетевой элиты» (есть и такая).

Любителей поговорить о политике, пофилософствовать о судьбах России, маргиналов-контркультурщиков, толкиенистов, сетевых бизнесменов, увлеченно заманивающих недальновидных инвесторов инвестировать ради мифических перспектив сколотить миллионы на «быстро развивающемся рунете», — всех их объединяет одно. Это коммьюнити лузеров. Сообщество людей, вытесненных из реального мира ввиду их полной профессиональной непригодности или невостребованности. Людей, масштабирующих друг друга, держа на плаву весь этот мыльный пузырь, именуемый рунетом. Одни делают это во имя того, чтобы сшибить пару тысяч с лоха, неосведомленного об их бесперспективности и десятке заваленных ими проектов. Пропитых в кафе «ОГИ», прокуренных на кухнях и проспоренных в форумах и личных дневниках.

Другие живут в Сети, потому что им негде больше жить. Не в плане жилплощади. Они ментальные бомжи. Никому не интересные, в большинстве своем убогие, зажатые и бездарные людишки. В реальной жизни они работают системными администраторами, мелкими служащими, ничего не значащими сотрудниками рекламных агентств, веб-дизайнерами, так и не создавшими за десять лет ни одного шедевра, журналистами-многостаночниками (50 долларов за колонку) — в общем, всеми этими задроченными подносчиками снарядов, озлобившимися на весь мир, который не дает им реализовать свою тягу к лидерству. Их наполеоновский комплекс выплескивается в Интернет, где они ходят в идейных вождях, рассыпая вокруг себя «идеологически прогрессивную» муть целыми абзацами. Мегабайты пустых манифестов, сдобренных сворованными речевыми оборотами, приправленных матом и заезженными лозунгами вроде «Потребляй, работай, сдохни», «Большой Брат следит за тобой» и «Я — враг государства». Естественно, что вокруг них мигом сплачиваются кружки из таких же придурков, которые готовы до седых яиц играть в нонконформизм и контркультуру с одной лишь целью — иметь постоянных собутыльников по пятницам. Людей, которые «тебя понимают».

Со временем это приобретает клинический характер. Смешно слушать, как они напыщенно величают друг друга «главным пиарщиком рунета», «безусловно, самым талантливым сетевым журналистом/литератором», или «самым успешным интернет-бизнесменом», или (прости господи). «сетевым идеологом», представляя друг друга людям не из сетевой тусовки. Кажется, что эти персонажи в сальных одеждах принесли с собой венецианские маски и устраивают перед тобой карнавал, выдавая себя за кого-то другого. Воистину, вся Сеть — это маска для невостребованных. Кому не нужна маска — не нужна Сеть.

Безусловно, среди них попадаются вменяемые, талантливые и действительно неординарные. Я встретил их в Интернете достаточное количество. Но исключение лишь подтверждает правило. Соизмерив число придурков, психопатов и дурачков с числом нормальных интересных людей, ты сравниваешь себя с золотоискателем, перелопатившим не одну тонну породы, прежде чем найти самородок. Впрочем, повторюсь, все как и в реальной жизни. Лишь одна из тысячи человеческих особей способна сопротивляться пошлости и уродству окружающего мира, оставаясь думающим человеком.

Единственное отличие Сети от реального мира в том, что толпа здесь ощущается гораздо яснее. Ты видишь, как кто-то один выделяется из общего числа посетителей данного сайта, и вот, один за другим, здешние обитатели начинают пинать его ногами, чтобы загнать в стадо. Не дать выделиться. Если в реальной жизни сказанное слово растворяется в атмосфере, здесь напечатанные буквы остаются. Ты читаешь развитие диалога, видишь, как сначала по одному, а затем подобно лавине, один за другим, копируя друг друга, они набрасываются на кого-то, затыкают ему рот, пока наконец все поле форума или гостевой книги не заполнится похожими одно на другое высказываниями. И любой иной, здравый голос тонет в этом море. Это похоже на то, как школьники всей толпой пинают ногами новичка. Стоило бы назвать русскую Сеть не Интернет, а Интернат. Интернат для неудачников.

Я, увлекавшийся в тот период литературой вроде Сорокина, Пелевина, Болмата, Елизарова и прочих, довольно быстро примкнул в Сети к ее любителям, а затем, устав спорить и читать чужие споры о том, ел Сорокин на самом деле говно или нет, наркоман ли Пелевин или ему рассказали про ЛСД, пошел еще дальше, попав в круги людей не только обсуждающих, но и пишущих в подобном духе. И пишущих зачастую не хуже, а то и лучше вышеназванных авторов.

О, как это все мне было тогда интересно и ново! Как свежо все это звучало! Споры о современной русской литературе, устройстве общества, борьбе с транснациональными корпорациями, массовой культурой, путях Новой России, противостоянии Западу. Какими интересными и неординарными казались мне все мои новые сетевые дружки! Некоторые еще и очень талантливо писали. В каждой реплике — вызов обществу, в каждом абзаце — тоска и боль пресыщенного жизнью человека. Тексты про героиновые ломки, по сравнению с авторами которых Берроуз — школьник (если бы они еще не были с Берроуза и скопированы), тексты, полные инфернальной безысходности (написанные, как вы понимаете, сопляками, считающими главным сатаной всех времен Энтони Шандора Да Вея). А эти интернетные девчонки! Пока ты не видишь их воочию, любая кажется тебе Блаватской, или новой Цветаевой, или новой Матой Хари, или, на худой конец, сексуальной хищницей, проглотившей не один десяток самцов и смотрящей на каждого вновь прибывшего с презрительно-оценивающей гримасой.

В какой-то момент у меня возникла полная иллюзия — вот оно, то, что я так долго пытался найти. Вот где они — НАСТОЯЩИЕ, проникнутые духовностью люди. Неординарные, мыслящие человеки, которые вот-вот сомкнут свои ряды и сметут с лица земли всю эту серую массу мещан, живущих во имя новой коллекции «Cavalli», нового ночного клуба или новой корпоративной машины и корпоративного безлимитного телефона. Вот здесь начинается революция. Она ждет только меня, последнюю, заблудшую в мире фальши овцу, тщательно укрывающую огонь духовной свечи в складках пальто от «Pal Zelieri». Казалось, еще шаг, и я отрину весь приобретенный жизненный багаж, брошу им под ноги все свои материальные и нематериальные ценности и войду нагим в это пламя бунта контркультурщиков, чтобы стать одним из его лепестков.

Признаюсь, я жил в плену этих миражей недолго. Все закончилось на первой же встрече с сетевыми бунтарями в реальном московском притоне «Третий Путь». Посмотрев на собрание, увидев убогих интернетчиков, стреляющих друг у друга на пиво, страшных девок, заваливающих твою почту манящими и высокоинтеллектуальными письмами, подростков-кибердрочеров, я потерял последний бастион духовности. Встретившись с ними, я понял, что цели всех этих революционеров так же примитивны, как и у многих других представителей социума. Стрельнуть денег, найти новых собутыльников (таких же лузе-ров), спастись от недоеба и трахнуться по пьянке с любой телкой, чуть более симпатичной, чем свинья.

Мой вам совет. Если в Интернете вы увидите интересное сообщество людей, поражающих вас глубиной философии или владением пером, ни в коем случае не ищите с ними встречи в реальности. Наслаждайтесь на расстоянии, если не хотите новых разочарований.

Увидев все это, я понял, что в таких людях, конечно же, не живут новые Берроузы, Че Гевары или Оруэллы. Слишком все плоско и примитивно. Поняв это, я начал по-другому оценивать их тексты и высказывания. И буквально через неделю пришел к выводу, что все эти рассказы, «труды», лозунги и манифесты — суть компот, состоящий из компиляций прозы и стихов маргинальных литераторов современности, публицистов и политологов из телевизора, только разбавленный матерщиной. А все их высказывания — не что иное, как выдаваемые за свои переработанные цитаты разных людей. От Геббельса до Солженицына. В зависимости от того, на какой платформе стоит сетевой оратор, фашизма или панславизма.

Интересно, что когда этим луисамкорваланам добавляют к зарплате пару сотен, весь их андеграунд заканчивается так же быстро, как и начался. И они становятся такими же рьяными клерками, какими были контркультурщиками (антиглобалистами, маргиналами, нужное подчеркнуть) еще пару дней назад. До прибавки жалованья.

То же самое происходит и с контркультурными телками, которые наконец выходят замуж. Ужас в том, что все эти новообращенные в офисную веру маргиналы становятся самыми ярыми ее защитниками, потому как очень хорошо помнят, как пили бутылку пива «Балтика» у метро на четверых. И поэтому теперь на их хоругвях вместо Курта Кобейна/Че Гевары появляется Лавандос — бог денег. И ему они служат еще более пышные службы и совершают обильные жертвоприношения собственными коллегами, потому что туда, в мир «камарадов», «пиваса» и «тусы с бразами», ужас как не хочется. И в душе уже распустились буйным цветом кусты столь желанного (сколь и презираемого когда-то) мещанского счастья. И в этом своем ублюдском офисном рабстве они гораздо хуже мумий.

Тогда я стал воспринимать это сборище как один большой зверинец. Я стал глумиться над его обитателями, всячески издеваться и унижать их, выставляя их несостоятельность в реале. Я мстил. Да, мстил за так и не обретенный оазис другого мира. За очередную утраченную иллюзию. За новое разочарование. За весь фальшак, в который я почти поверил и в который был готов нырнуть с головой.

Но миновал и этот период. И я стал частенько приезжать на их сборища, чтобы послушать об этих копеечных проблемах, посмотреть на новых персонажей; новых напыщенных идеологов. В общем, я погружался в иную атмосферу. В жизнь подворотен и спальных районов с их нищетой, пьянством, наркоманией, разговорами о несправедливости мира, спившимися интеллигентами, скинхедами и прочим. Для меня это стало своего рода антигламур-вечеринками. Та же пустота, только в иной обертке. Пустота в экономичной упаковке для дискаунтера в Жулебине мало отличается от пустоты в яркой подарочной коробке для бутика «Подиум». Уж вы мне поверьте.

Тем не менее я продолжал периодически заныривать в мир маргинальности, чтобы понять — далеко ли я ушел от его бесперспективняка и дешевого пива и вместе с тем не растерял ли я в мире гламура те простые способности радоваться жизни, еще пребывающие здесь.

И вот сегодня я надеваю потертые джинсы, выуживаю из недр платяного шкафа синий свитер «Paul&Shark», а из тумбы для обуви старые, убитые на чьей-то даче мокасины.

В целом выгляжу я вполне нейтрально. Для человека, который собирается тусить с маргиналами, но при этом не собирается за них платить, — то, что надо.

Я выхожу на улицу, очень быстро (стало быть, сама атмосфера желает того, чтобы я сегодня быстрее напился) ловлю такси, называю адрес бара и отваливаюсь на подушке переднего сиденья. Водитель «Волги», похожий на геолога бородатый мужик лет сорока пяти, ведет машину, намертво вцепившись в руль и вперившись глазами в дорожное полотно. Судя по тому, что он ни разу не повернул голову в мою сторону, боясь отвлечься от дороги, вождение представляет для него сплошной стресс. Но, являясь, по-видимому, основным источником его доходов, не оставляет выбора. Глядя на него, я вспоминаю старый анекдот про мужика, который вез свою жену и, так же смотря вперед и боясь отвлечься от дороги, спрашивал ее:

— Дусь, окно открыто?

— Ага.

— (Резко повернув голову налево, плюет.) Тьфу!

Я хихикаю. Водитель, превозмогая страх, поворачивает голову в мою сторону. Я замечаю его напряжённые глаза, полные тоски и испуга.

— Это я так, — говорю я успокаивающе, — смеюсь над тем, чего по радио сказали.

Повисает пауза. Плечи водителя несколько расслабляются, и он продолжает смотреть на дорогу. Затем в машине снова накапливается напряжение.

— Так это… радио-то не включено. У меня его вообще нет, — наконец говорит он.

Повисает более долгая пауза. Теперь уже напрягаюсь я, раздумывая, что ответить. Ситуация весьма комичная, если не сказать идиотская.

— Ну, типа, я думал, что оно работает, — пытаюсь я вырулить. — То есть мне показалось, что оно работает. Слуховые галлюцинации. Знаете, еще группа есть с таким названием. Они поют чего-то типа «вечно молодой, вечно пьяный».

— Нет, — отвечает он испуганным голосом. И, как бы извиняясь, добавляет: — Я вообще музыкой современной не очень. Не интересуюсь.

— Да я, в общем, тоже. Извините.

Я ловлю себя на мысли, что почти ежедневно говорю людям, в стремлении быстрее от них отделаться, полную чушь, не особенно задумываясь над смыслом сказанного, а тем более над тем, какое впечатление мои слова произведут на собеседника. Но в такие, как сейчас, напряжные ситуации я попадаю редко. Принимая во внимание тот факт, что я отделываюсь от людей подобным образом довольно частої можно прийти к двум выводам: либо меня все давно уже считают конченым идиотом, либо большая часть моих собеседников полные кретины, которым все равно, что слушать. Оба вывода херовы и не вселяют никакого позитива в окружающую меня действительность.

Дальше мы едем молча. Тишина — лучшая музыка, не правда ли? Я разглядываю носки мокасин и качаю головой в такт музыке, которая играет в моей голове. (А в голове у меня играет Moby — «We’re all made of stars», хотя геолог этого, естественно, не знает.) Водитель, подобно сове, не моргая разглядывает попадающиеся на нашем пути светофоры. Еще он постоянно почесывает бороду и шею, наверное, от волнения. Делает он это резкими, молниеносными движениями. Подобно тому, как собаки почесываются при блохах задними лапами. Меня это несколько напрягает. Так же, как и его — мое присутствие и качание головой.

По приезде, получив деньги, водитель резко срывается с места. Вероятно, он думает, что я псих. А мне кажется, что он наркоман со стажем и/или алкоголик. Хотя на самом деле все наоборот.

Бар «Кружка» представляет собой омерзительное место досуга студентов, школьников старших классов, низшего звена служащих небольших коммерческих организаций, бездарных рок-музыкантов, их жутковатого вида телок и прочего сброда. Здесь отвратительное пиво (сам я пива не пью и сужу лишь по его внешнему виду), разбавленные крепкие спиртные напитки и дешевая водка. Гости сего заведения едят в основном шаурму с картошкой фри (ставшую «национальной русской едой» для такого рода публики, такой же, как суши для более обеспеченных слоев населения. Воистину шаурма — это суши для бедных. Быстро, сытно и недорого.). Насколько это ужасная дыра, настолько же выгодный бизнес для хозяев заведения. Биток здесь почти всегда. Очереди в баре, нехватка стаканов, снующие официанты, неспособные запомнить с трех раз заказ ста граммов виски. Всюду пьяные компании, горки смятых, мокрых от напитков денег на столах, бармены, не успевающие выдергивать из потных кулачков гостей сотенные купюры. В общем, все очень правильно сделано. Хочешь быть богатым — работай для бедных.

Гоп-компания интернетчиков, общим числом человек в двадцать, расселась за сдвинутыми вместе двумя длинными столами. На столах много водки, пива и мало закуски, что весьма недальновидно, но вместе с тем объяснимо отсутствием средств. Видимо, Пегас — не Волшебная Лань из мультфильма, которая била копытом и вокруг сыпалось золото. Но то, что он также умеет бить копытом, притом весьма сильно, отчетливо понимаешь, глядя на помятые лица тех, кто давно присутствует в этом литературном андеграунде. Я прохожу к столу, жму руки всем, кого знаю в лицо, мне придвигают стул, я немедленно заказываю виски и оглядываю собравшихся.

Присутствующие на тусе девушки, числом три, пристально меня рассматривают. Я всем, а особенно им, улыбаюсь как можно более простецки. Одна из девушек спрашивает, пойду ли я на чей-то концерт в ДК Горбунова на следующей неделе, я отвечаю, что пока не знаю, но очень может быть, и предлагаю ей виски. Это вызывает негативную реакцию сидящего рядом с ней парня, который уже порядком набрался и строит на нее дальнейшие планы. Сидящий рядом со мной его друг тоже напрягается, и я чувствую себя узлом противоречий, центром притяжения, яблоком раздора и как там это еще обычно называется. Напряжение усиливает тот факт, что я пью виски, что само по себе является провокацией. И девка некрасива и потасканна, посему для нее я просто принц. А учитывая то, что парни, сидящие с девками, пьяны, неплатежеспособны и синюшны лицом, я принц вдвойне, возможно, даже наследный. И у этого лажового пролетария нет по сравнению со мной ни одного шанса, впрочем, как и у этой девки… Но в целом мне очень прикольно, и ситуация скорее забавляет меня, чем напрягает. Стремясь разрядить обстановку и съехать с темы грядущих разборок, я предлагаю всем присутствующим напиться, что вызывает бурное одобрение.

Компания поделена на три лагеря. Четыре спящих в конце стола пьяных литератора, человек семь пока еще менее пьяных парней и три девки, которые громко обсуждают деятельность нацболов Лимонова, и еще шестеро парней, сгруппировавшихся вокруг полного юноши, обладателя умного лица с круглыми очками и небольшой бородкой. Он что-то вещает, затем наливает всем из графина водки, заканчивает речь и внимательно смотрит в лицо каждому, видимо, оценивая эффект сказанного. Поскольку я сижу в центре второго лагеря, я пытаюсь прежде всего въехать в обсуждаемое этой группой.

На столе лежат распечатки с сайта НБП — тексты Лимонова с кричащей шапкой — «Слово Вождя» и какие-то фотографии. Один из присутствующих, бритый налысо и одетый во все черное чувак, которого зовут Иван (но представляется он исключительно как Опарыш), читает вслух:

— Тем, кто меня считает предводителем орды непонятных юных варваров, хочу напомнить, вынужден напомнить, что я русский интеллигент революционного типа и выгляжу своим в ряду Радищева, Герцена, Бакунина, Чернышевского… Говоря иронически, я не менее «интеллигентен», чем предводитель интеллигентов Григорий Алексеевич Явлинский, думаю, что, как автор 37 томов, я более интеллигентен, чем он. А орда, идущая со мной, — это молодая интеллигенция России, «племя младое, незнакомое».

Лимонов — это то единственное, чего ОНИ не затоптали. Партия растет, молодежь подтягивается. Даже пресса уже не может нас игнорировать. Акции нацболов всколыхнули все это болото из журналюг. Смотрите, как они к нам бросились! Понимают, суки, что скоро мы вернем народу страну. А в регионах вообще кошмар что творится. Беспредел местных чиновников и обнищание такое, что сил терпеть уже нет. Россия беременна революцией. Нацболы дико популярны. Еще чуть-чуть, полшажка, и все. Смоет этих временщиков, как селем, — резюмирует Опарыш.

Слова «Россия» и «народ» он произносит с придыханием. Кажется, жонглирование ими доставляет ему удовольствие, сходное с оргазмом. Про себя я отмечаю, что один мой знакомый из тусовки с таким же придыханием говорит «малтинешнл» и «глобализация». Хотя ясно, что и Опарыш, и этот мой знакомец употребляют данные слова, подчеркивая свою принадлежность к определенной, лидирующей части своего социума. Или используют их как способ собственной идентификации в глазах окружающих, но уж никак не из-за того, что их действительно занимают проблемы народа или грядущие с глобализацией бонусы для всей планеты.

Собравшиеся многозначительно молчат. Я думаю о том, до чего же все наши доморощенные идеологи революции, вся эта левацкая интеллигенция всегда тяготели к таким вычурным формулировкам, как «орды», «варвары», «русский интеллигент революционного типа» (последнее звучит как легкая канонерка типа «Русич»), «Россия беременна революцией». В каждой запятой вычурная поза, за каждым словом маска священной миссии, великой значимости и прочего. И за всем этим — пустота, бездействие, отсутствие каких-либо задач, идеалов и помыслов изменить все к лучшему. И самое главное, самое гнусное во всем этом — ничтожность целей, типа банкета или машины, оплаченной спонсорами. И жадное желание зацепиться любой ценой, войти в когорту властей предержащих, а там уже вспомнить о народе — в канун следующих депутатских выборов.

И страшно представить, что будет, если эти люди каким-то образом окажутся у власти. В какой бар «Кружка» превратят они страну, прикрываясь желанием отмыть ее от скверны «прошлого преступного режима». Только зальют они ее не водкой, вот в чем проблема. Представляю, с каким наслаждением они будут вешать и выводить во внутренние дворы тюрем нас, менеджеров среднего и высшего звена. Олигархи к тому часу уже сбегут, и играть роль тиранов, выстроивших свое благополучие на крови трудового народа, а теперь представших перед его священным судом, придется пресловутому среднему классу. Никто не вспомнит имен тех, кто отжимал себе природные недра, зато всегда найдутся народные мстители, горящие священным желанием сведения личных счетов с обладателем лучшей машины во дворе, дорогих часов и костюмов. Гораздо приятнее уничтожать тех, у кого ты стрелял полтинники и сотки, чем бороться с уехавшими миллионерами. Да, отольются тусовочной Москве ее «тодсы», «прады», «гламуры» и «галереи». А потом, потом эта мерзость опарышами поползет в регионы, о судьбе которых они сейчас говорят с таким пафосом. Доедать разлагающийся труп России. Хотя, конечно, все это мои фантазии и революции закончатся не начавшись, как только появится первый более-менее солидный взнос от спонсоров и будет пущен на личные нужды Вождей. Бабло опять победит зло и все такое.

— У меня подруга есть, Надя, так она в прошлые выходные в ментовку загремела, — встревает в разговор девушка лет двадцати, с милым, интеллигентным лицом, неплохо одетая и весьма ухоженная. — Она с подругой и двое парней из их группы пытались ночью приклеить на дверь приемной ФСБ плакат с Фантомасом и надписью «Я Фантомас, а ты говно!». Так их тут же скрутили, отвезли в отделение, продержали там восемь часов, но потом отпустили. Она такие ужасы рассказывала, что там творится. Их, правда, не били, но, в общем, методы у них гестаповские.

— А что же она хотела? Чтобы ей выдали орден «За заслуги перед Отечеством»? На хера она туда вообще поперлась? — вопрошаю я. — Сидела бы лучше дома или с парнем своим трахнулась. В театр бы сходили. Зачем вообще этот бред?

Девушка впадает в замешательство. С одной стороны, все идет по плану. Она кокетничает с молодыми революционерами, и разговор с ними идет на одной волне, и она наверняка знает, что ей ответит тот мальчик, кому она в целях завязки/продолжения отношений адресовала свой пассаж (а я думаю, что присутствие девушек в таких околополитических движухах заточено строго на поебки). И тут я ломаю ей всю матрицу, встревая со своим логичным, в общем-то, замечанием. И ее ментальные весы колеблются между здравым смыслом моей реплики и стремлением выглядеть своей, левацко-бунтарской девчонкой (пусть и из хорошей семьи).

— Это не бред, — заступается за нее Ваня. — Выступать против фашистского режима нужно всеми доступными способами. На всех участках. Вода камень точит. Потом критическая масса нарастет и сметет это все к чертям.

— Вань, — спрашиваю я, — а тебе лично этот преступный режим чем мешает? Ну, вот ты сидишь здесь, разглагольствуешь о каких-то там революциях, о том, что народ не имеет возможности жить хорошо, и все такое. У тебя, молодого парня, есть здоровье, годы впереди, перспективы. Ты сам пытаешься что-то сделать, чтобы соскочить из этой маргинальщины? Поработать, девушку завести, свозить ее на море. Свитер себе купить без дыры на рукаве, наконец. К чему тебе вся эта атрибутика лузерства?

— Лузер? Ха-ха! — криво усмехается он. — Ты знаешь, для поэта это скорее комплимент, так что если ты меня этим задеть хотел, то мимо. Работать? Да я тут дышать не могу, а ты говоришь, что мне мешает. Если бы ты и многие такие, как ты, не рассуждали бы по-мещански, а разули бы глаза, то поняли бы, куда мы катимся.

— А ты поэт еще ко всему прочему? Издаешься? Или все больше для себя? Или режим этот преступный не издает? — продолжаю издеваться я.

— Нам с тобой не о чем говорить. Сегодня акты гражданского неповиновения, проводимые патриотами, подтачивают режим. Завтра сотни тысяч парней и девчонок в один день выйдут на улицы городов России. Мы стоим на пороге гражданской войны, и дальше все просто. Сейчас мы с тобой пьем за одним столом, но завтра окажемся по разные стороны баррикад как классовые враги.

— Вань, про парней мне понятно. Я сомневаюсь в сотнях тысяч, ну человек сто-двести вы соберете. Но девчонок-то, девчонок откуда вы столько возьмете?

Тут в разговор вступает та самая интеллигентного вида чувиха. Она протягивает мне несколько распечаток с того же сайта, на которых изображены девицы разных возрастов, разной степени привлекательности и одетости. Заголовок листа называется «НАШИ БОЕВЫЕ ПОДРУГИ».

— На, полюбуйся, — говорит она мне. — Или ты думаешь, что все молодые девушки только по клубам обретаются? Нас уже много. Больше, чем ты думаешь.

Опарыш награждает ее одобрительным взглядом и исподлобья буравит меня. Девушка торжественно оглядывает присутствующих, как королева этой псевдолевацкой вечеринки. Присутствующие молчат, предвкушая, как маленький идеолог и новоявленная Клара Цеткин будут рвать идеологического врага. Я внимательно разглядываю фотографии. Мой взгляд цепляется за фото, на котором две девицы (одна из которых похожа на Наталью Медведеву) позируют, обняв друг друга за бедра. На руках у обеих повязки с серпом и молотом.

— Ну что же, — уже не пытаясь сдержать смех, говорю я, — когда я был в возрасте пятнадцати лет, меня также очень притягивала нацистская символика и униформа в сочетании с гомосексуальной красотой штурмовиков СА. Как я понимаю, этим девочкам все равно, во что играть и где выкладывать свои фото в стиле ню. На сайте damochka.ru или у вас на нацболе. Я надеюсь, девушки все же выполняют свои функции?

— В каком смысле? — настораживается она.

— Ну, в смысле… мальчики на них дрочат? Вот ты, Вань, хотел бы с ними?

— Не смешно. Ты думаешь, что очень умно выглядишь со своим цинизмом? — спрашивает меня Ваня.

— Да нет, Вань, я думаю, что будет, если вот эта милая девушка… кстати, вы там сфотографированы? — Девушка опускает глаза и говорит: «Не важно». — Так вот, если эта девушка свяжет свою судьбу с таким милым мальчиком, как ты, перманентно качающимся между проблемой самореализации, ложными поэтическими амбициями и игрушками в революцию, то сразу возникает вопрос о тех самых судьбах России. Перспективы генофонда, ранняя алкогольная зависимость, социальная неустроенность, проблемы быта. В общем, весь букет, столь важный для молодых людей с активной жизненной позицией. Будущее наших детей в нас самих… или как там?

— А не надо мерить всех по себе, — чеканит слова Ваня, — мы вместе, потому что нас не интересуют твои мещанские проблемы походов в ресторан, шмоток и новых машин. Когда ты решаешь политические проблемы страны, важно думать не о себе, а обо всех в целом. Тогда личные позиции уступают место общегражданским, тогда мещанская тяга к обустройству быта замещается духовным. Общество станет единым ради своего блага, а не ради кучки мрази, которая временно узурпировала власть и национальные ресурсы. На людей нужно смотреть не только как на возможных половых партнеров, понял, нет? Хотя нет, ничего ты никогда не поймешь. Но это уже твоя проблема. — Ваня лихо опрокидывает рюмку и торжествующе откидывается на спинку стула.

— Да, да, я понимаю. К людям надо относиться так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. Ширять наркотиками до передоза, рвать бензопилами, пытать паяльниками, спаивать алкоголем и заставлять спариваться с собаками. В этом и есть позиция гражданского единения. Когда всем хочется гламура, бритых женских гениталий и вместе с тем массовых расстрелов. Я правильно понимаю?

Но ответа я уже не слышу. Я иду по направлению к туалету, оставив их праздновать победу над идеологическим врагом, лишенным, кстати сказать, всякой идеологии. И вот они сидят все вместе и обсуждают эти бредовые программы лимоновских национал-большевиков. Дети из обеспеченных семей и дети пролетариев. И кажется, что все братья, и кажется, что все здесь движимы идей всеобщего равенства и справедливости для всех. Но эта херовая иллюзия единения очень скоро развеется. Когда первые, закончив институты, вольются в когорту юристов, экономистов и банковских клерков, а вторые, как и полагается, станут водителями «Газелей», разнорабочими или низкооплачиваемыми системными администраторами. И все станет на свои места. И жизнь этих вчерашних «комарадов» продолжится параллельными курсами в разных социальных лагерях. И впоследствии одни с улыбкой будут вспоминать смешного «вождя русской революции», похожего на доктора Айболита, а другие — о том счастливом времени, когда будущее казалось таким искристым и многообещающим, когда еще был шанс что-то изменить. Но все это будет позже, когда сегодняшним детям будет лет по тридцать-сорок. Если, конечно, первые не сторчатся, а вторые не сопьются раньше.

Но сегодняшним вечером никто не готов думать о будущем. И все невероятно пьяные и счастливые. И все, повторюсь, сидят вместе.

Вернувшись, я подсаживаюсь к дальнему концу стола, где сидит компания полного юноши с ником Авдей. Оглядываясь на былое идеологическое ристалище, я вижу, что поляна, как я и предполагал, превратилась в обжимушки с девочками, пьяные братания и прочее. Лимоновские распечатки валяются под столом, под ногами революционеров. Некоторые из присутствующих уже спят, положив голову на стол. Для них революция на сегодня завершилась…

Авдей тем временем закончил вещать что-то монументальное и пристально смотрит на меня.

— Выпьешь с нами? — спрашивает он меня и встает, чтобы подсесть рядом.

— Конечно, выпью, старик, я за тем и приехал. Ну, как у вас дела в контркультуре? Когда на баррикады народ позовешь?

Народ между тем уважительно отодвигается от нас, понимая, что разговоры у лидера сайта с приходящим время от времени мажором могут быть только серьезные.

— Да растем потихоньку. Мочим противников по андеграунду, думаем выходить в офф-лайн. Развиваемся, короче. Вот думаем издать сборник лучших авторов. Серьезный проект. Да. Серьезный.

Авдей говорит, смакуя слова, с немыслимой серьезностью на лице. Понятно, что весь его речевой пафос направлен исключительно на слушателей.

— Это здорово. Надо делать шаги вперед и все такое, — говорю я и наливаю нам водки из стоящего на столе графина. — За такой литературой будущее. Я думаю, что если ты, Авдей, все правильно выстроишь, с твоим-то авторитетом в Сети, то начнешь зарабатывать не хуже Гельмана на художниках-говнописцах. Ну а в целом как? В личной жизни? Проблем нет?

— Я с тобой давно поговорить хотел. Ты же крутишься там, вертишься всяко. Бизнес-шмизнес. Ты меня на работу не устроишь? Я чего-то подзаебался мальца в этом ай-ти-бизнесе, да и денег маловато.

— А ай-ти — это что конкретно?

— Ну, я в конторке работаю маленькой. Знаешь, пять компьютеров, два человека. Сайты делаем. А конкуренция сейчас большая, сам знаешь. Заказов мало. Вам, кстати, сайт не нужен? Конторе твоей?

— Да нет вроде, у нас есть.

— Я и говорю. Заказов мало. В общем, свалить я хочу.

— А ты чего делать умеешь? Кроме сайтов своих?

— Я статьи могу писать, копирайт, пресс-релизы. Работа специалиста по пиару — это мое. Я просто чувствую.

— А ты же говоришь, что работаешь мало. День работаешь, три пьешь. Как ты себе представляешь работу пиар менеджера, который две трети рабочего времени в запое?

— Да это я тут пью. Если бы бабок подкинули, я б перестал. Ну не без этого, конечно. Иногда можно. Да и писать из дома можно, если что. Интернет-то есть.

— Ну, я спрошу. Если нужен такой человек, звякну или напишу.

Видя, что предложение не породило во мне энтузиазма, но чувствуя, что мои возможности исследованы не до конца, он начинает, подобно бомбардировщику, заходить на второй круг.

— Давай отсядем, я тебе еще кое-что за бизнес расскажу.

— Давай, — соглашаюсь я, понимая, что вечер постепенно закругляется и лучше провести его остаток за разговорами об очередном фантастическом проекте, чем в обсуждении революционной ситуации.

— У меня идея шоколадная. Я хочу новостной портал открыть. Типа «Ленты. ру» или «Дней. ру», понимаешь?

— Ага.

— Вот. Сейчас же рост Интернета необыкновенный. А продуктов для аудитории не хватает. Мы соберем по Сети всех этих лохов, — обводит он рукой зал, — они будут писать за копейки. Им главное — внушить, что они в серьезном проекте. — Авдей делает значительное лицо и поправляет очки. — Масштабировать их, чтобы они поверили, что решают. Ну и бабла подкинуть чуть-чуть. Они все схавают.

Я отмечаю, что мнение о собственной аудитории у Авдея весьма невысокое. Что вредно в бизнесе. Сотрудника нужно любить, иначе он не принесет тебе денег. Я представил, до какого объема разовьется Авдеева самооценка, если дать ему кресло и чуть больше бабла.

— В общем, с контентом я решу. Наберем аудиторию, рейтинги. Посещаемость нагоним тысяч до тридцати в день, а там и клиенты подтянутся. Реклама, баннеры, заказные статьи. Ты знаешь, как сейчас растет реклама в Сети?

— Не-а, — качаю я головой, допивая кофе.

— Вот. А растет она охуительными темпами, скажу я тебе. Потом можно будет по политике поработать. Про партии какие-нибудь написать. Или не написать. В зависимости от того, как заплатят. У меня тут есть связи на этом уровне. Сечешь? А? Перспектива, я тебе доложу. Ты просто пойми. В Сети нужно общаться не со сбродом, а с нормальными людьми. Я делал разные проекты, которые сейчас в лидерах. Я изнанку всю про-рюхал. У меня чутье, что сейчас такой проект нужен.

Он хлопает меня по плечу, пристально смотрит в глаза и говорит самые важные вещи шепотом. В общем, использует весь арсенал подручных ему средств, которыми он запутывает здешних лохов. Понимая, что возражать человеку, оценивающему темпы роста рекламного рынка в Сети характеристиками «охуи-тельные», бесполезно, я повторяю как попугай:

— Интересно, брат, очень интересно. А сколько денег нужно?

— Да денег-то гроши. Офис там снять, компьютеры купить, на зарплату, на первичную раскрутку. У меня уже и бизнес-план есть, если тебе интересно, встретимся и обсудим на неделе. Прибыль в конце года колоссальная.

— Так сколько денег-то, брала? У меня, может, столько нет?

— Денег… Денег двадцать тысяч. — Авдей опять смотрит мне в глаза, проверяя реакцию. — Ну в пятнадцать можем уложиться на первом этапе. Зато прибыль потом в районе сотки. Я не помню сейчас точно, по-моему, я так считал. Заебись, да?

— Да. Круто. — Я даже не пытаюсь скрыть свое безразличие к выгодному бизнес-проекту, но, понимая, что должен как-то компенсировать Авдеевы ожидания моего финансового участия, предлагаю: — Авдей, я подумаю и перезвоню. Давай я водки закажу? Выпьешь со мной?

— Подумай, — вздыхает Авдей, который также не пытается скрыть своего разочарования, — а водку буду. Давай. Я сейчас только в туалет схожу, возьми на мою долю, ладно?

— Возьму, конечно. Граммов четыреста, да? Я угощаю, старик. Давно не виделись и все такое, понимаешь?

— Угощаешь? — Глаза Авдея сверкнули огнями Валгаллы. — Ну ладно. Пить так пить. Завтра на работу, конечно, но что поделать? Мы же не каждый день встречаемся. Тогда сигарету дай. У меня кончились.

Мы оба долго смеемся, стартовое дружелюбие беседы возвращается, и мы собираемся продолжить вечер в обстановке полного доверия и взаимопонимания. Приносят водку. Под разговоры об Интернете и разные приколы из жизни контркультур-щиков я постепенно напиваюсь. Заказываем еще пятьсот, и я понимаю, что сваливать отсюда нужно стремительно. Авдей тем временем начинает очередной рассказ про какого-то знакомого, владельца большого портала, торгующего компьютерами и оргтехникой в Сети.

— У них работал водителем парень, его тоже Сашей звали…

В этот момент я теряюсь в догадках, кого же еще тут зовут Сашей. Путем напряжения наиболее трезвых остатков мозга я прихожу к выводу, что Саша — мой собеседник, так как я — точно не Саша. Но собеседник может носить другое имя и, не помня моего, допустить, что меня зовут, например, Саша. В общем, я окончательно путаюсь. Решать подобные головоломки по пьяни достаточно обломно. Посему я просто киваю. Тем более что судьба водителя Саши меня совершенно не занимает.

Авдей также уже слабо себя контролирует, он говорит, подперев голову локтем, который постоянно съезжает со стола под тяжестью Авдеевой туши. Несколько раз Авдей переворачивал свой стакан, наливал новый, опять переворачивал, и вот наконец он встает, бубнит, что скоро вернется, и неуверенно, зигзагами, движется к туалету. Пользуясь случаем, я подзываю официанта, всовываю ему деньги за выпивку и встаю из-за стола. Внизу у выхода меня догоняет Опарыш.

— Слушай… это, я чо хотел. — Опарыш уже пьян в дугу (похоже, по состоянию на двадцать два часа трезвых в этом помещении не осталось), смотрит куда-то мимо меня и мучительно пытается конструировать слова в предложения. — Добей пару сотен, а то нам за стол расплатиться не хватает… Ну, увидимся в следующий раз или пересечемся на неделе, я отдам.

— Вань, я чего — Савва Морозов?

— В плане? — тупит Опарыш.

— В плане того, что я не помогаю большевикам. Ты же час назад кривлялся, что я твой классовый враг. Или брать деньги на водку у классового врага не западло?

— Слы, ну чо ты как этот, говорю ж тебе, отдам.

— Вань, извини, у меня с собой как раз только двести рублей на такси. И доллары. Больше не выдал мне преступный режим сегодня.

— Бля… — чешет затылок Опарыш. — Ну, давай доллары, я поменяю схожу, сдачу тебе верну.

— Нет, Вань, не могу. Вдруг ты в самом деле Че Геварой станешь в будущем? Я буду тогда рассказывать всем, как я с тобой водку пил. Это будет круто. А рассказывать, что ты раньше у меня на водку стрелял и в обменник бегал, — это не круто. Не поймут меня. Че Гевара не бегал в обменник, врубаешься?

— Жлоб ты, блядь! — Опарыш сплевывает себе под ноги. — Жалко тебе, да?

— Нет, Вань, не жалко. О тебе забочусь. Чтобы тебе в будущем меньше переписывать пришлось в автобиографии. Я ее заранее очищаю от неприятных и компрометирующих чистоту вождя деталей. Бывай, старичок. — Я хлопаю его по плечу и выхожу из «Кружки».

По приезде домой я обнаруживаю на автоответчике пять сообщений от одного из своих заместителей, Володи, отвечающего за региональную политику. Перезванивать в таком состоянии ужас как не хочется, но, отмечая число сообщений, я понимаю, что у Вовы есть какая-то серьезная, на его взгляд, проблема.

Я набираю его номер, и после второго гудка трубка взрывается запыхавшимся Вовиным голосом:

— Але, привет. Как дела?

— Нормально.

— Слушай, хорошо, что ты перезвонил. Я тебе названивал насчет собрания. Здорово ты в пятницу по Питеру прошелся.

— Чего?

— Ну… это когда ты про проблемы питерского филиала говорил, в конце собрания…

— Я? Я про Питер ничего не говорил. Я вообще на этом собрании сказал только слово «спасибо» раза два. А про Питер… это ты путаешь, наверное.

— Да ладно. Ну ты чо, с похмелья, что ли? Все мозги по клубам оставил? Ты, когда Некер предложил всем высказываться, понес на директора филиала — нерациональное использование бюджетов и все такое.

— Вов…

— Чо?

— Вов… ты сейчас с кем говоришь? А?

— С кем… С тобой, ясное дело… А с кем еще?

— Вов, а я кто? Вот кем я работаю в компании?

— Коммерческим директором, а чо?

— Вова, Вовочка, включи, пожалуйста, остатки мозга, которые у тебя сохранились после семейного похода на мультик «Шрек». Вова, блин, я не был в финале собрания. Я ушел десять минут спустя после начала второй части. Врубаешься? Я слинял, дезертировал, убежал или, как тебе еще объяснить, исчез, короче говоря. И ничего я не говорил ни про Питер, ни про Волгоград, ни про какой другой город. Понимаешь? МЕНЯ ВООБЩЕ ТАМ НЕ БЫЛО!

На том конце провода повисает неловкая пауза. Вова натужно дышит в трубку.

Я понимаю, что он сейчас принимает какое-то важное для себя решение. Собирается с духом, чтобы сказать мне что-то умопомрачительное.

— Слушай… — начинает он, — я спорить не буду… ну, может, ты ушел, конечно. Может, про Питер и кто другой говорил, я сам не очень помню. Но шеф просил тебе передать, что ты в среду должен в Питер отъехать. «Для претворения в свет озвученного». Вот прямо так и сказал. Цитирую, короче.

Теперь паузу беру я. Честно говоря, я даже и не знаю, как мне реагировать. С одной стороны, они все, безусловно, полные придурки. Но сказать завтра в лицо генеральному директору представительства, что он все попутал… как-то неразумно.

— Вова, — начинаю я, — а ты сейчас не пьян? Ну, я все понимаю, выходные там, друзья, туда-сюда.

— Я трезвый, что ты. У меня семья дома.

— А наркотиков не употреблял? А? Вов, ну ладно, ну скажи, нюхнул, да, кокосику, а? Ну, полез в тумбочку, часы положить или чо там, а там конвертик, да? Случайно увидел? И главное, не ясно, кто положил, да? Разнюхался чутка, да? Хороший кокосик был, да? А? А-ха-ха, старый тусовщик! Нюхнул — и решил мне позвонить. Потащило, да? Кроет тебя, Вовчи-и-ик? Ну чего там, нормально! Я понимаю. Решил, так сказать, ускорить ход времени, правильно?

— Я… я… не нюхал никогда. То есть… ну один раз, по-моему, давно уже. У меня еще голова заболела сразу. А сейчас я даже пива не пил. Семья же дома. Жена там… Понимаешь?

Тут я начинаю свирепеть. Вова меня уже просто раздражает. Я бы с удовольствием двинул ему по роже. По его тупой роже, с начинающим краснеть от бытового алкоголизма носом.

— Послушай, ты, тупой бюргер! Мне по хрену твое пиво, твои семейные дела. Ты скажи, вы там все уработались, да? Вы не видите, кто и чего говорит? МЕНЯ НЕ БЫЛО ПОЧТИ ВСЮ ВТОРУЮ ЧАСТЬ СОБРАНИЯ, Я УШЕЛ С НЕГО, ПОНЯТНО ТЕБЕ?

— …Понятно… чего уж там… только шеф просил тебе передать… что ты в среду в Питер едешь. Я уже на тебя и командировочные получил. Гостиницу заказал. Чего ты ругаешься? Ну не было тебя… Ну я-то при чем тут? Тебе жалко в Питер съездить? Скажи, жалко? Ты не поедешь и меня подставишь? А я вчера на работе весь день говорил, что ты клиентов проверяешь. Работу торговых представителей контролируешь. Я-то чем виноват?

— Я понял, Вован. Я все понял. Я поеду в Питер. Не переживай. Все. Пока. Целуй жену от меня.

Я сажусь на пол и закрываю лицо руками. Я сижу так пять, десять, двадцать минут. И тут у меня случается приступ смеха. Я валюсь на спину и гогочу во всю глотку. Я смеюсь так, что слезы брызжут. Я хватаю телефон и кидаю его в зеркало с диким хохотом. Я открываю платяной шкаф и начинаю выкидывать оттуда пиджаки, рубашки и галстуки. Исполняя все это, я продолжаю давиться смехом, напевая «Поезд на Ленинград». Я захожу в ванную и кидаю оттуда на пол в кучу вещей бритву, пену для бритья, дезодорант, зубную пасту и щетку, одеколон (который попадает в шкаф и разбивается). Меня просто колотит от смеха. Затем я начинаю бесцельно бродить по комнате. Так проходит еще полчаса. Я беру в руки пульт от музыкального центра и нажимаю на кнопку Power On.

поет из динамиков Дельфин.

В понедельник в офисе немноголюдно. Я (прибывший в одиннадцать) оказываюсь одним из немногих выживших после выходных. Стоит отметить, что рабочий день все-таки начинается в десять утра. Вероятно, служащие коммерческих организаций после бурно проведенных выходных борются с похмельем, недосыпом или последствиями приема стимуляторов.

Сам я нахожусь в состоянии дичайшего похмелья. Сивушный перегар, красные глаза, жажда, головная боль и изжога. Право же, не стоило мне вчера пить водку. С этим напитком, со времен студенческой жизни, у меня не связано ничего приятного. Собственно говоря, после окончания института я прекратил пить водку в принципе, изменяя этому правилу только на таких вот маргинальных тусовках.

Я сижу, уставившись в монитор, пытаюсь пить кофе, который вызывает горловые спазмы, и заставляю себя включить компьютер. Сначала «залипает» пусковая клавиша, затем гаснет монитор. С третьей попытки компьютер «заводится». Я даже не пытаюсь просмотреть почту и сразу иду на новостные порталы. Читаю что-то про Ирак, про политические скандалы на Украине, про инициативы Грузии касательно вывода наших военных баз. Потом мой взгляд упирается в баннер, информирующий о том, что «Лимонов сомневается в режиме Путина и говорит о возможности гражданской войны». При совмещении слов «Лимонов» и «гражданской» меня начинает дико мутить. Я иду в туалет, и, даже не успев подумать о том, что шансы услышать мои эскапады в полупустом офисе велики, как никогда, начинаю блевать. Такое впечатление, что сначала меня рвет водкой, затем желчью. Спазмы накатывают один за другим, моему желудку уже нечего извергать, и уже кажется, что меня рвет воздухом. И когда я начинаю задыхаться, все утихает, и, изрядно вспотев, я прислоняюсь спиной к стенке туалета и развязываю галстук.

После этого я долго полощу рот холодной водой, зачем-то развожу в стакане мыло и полощу рот еще и этим отвратительным раствором, потом умываюсь, смотрю на себя в зеркало, выдерживаю паузу и выхожу в коридор.

В офисе довольно тихо. Не слышно разговоров бойцов с розницей, никто не слоняется с чашками в руках, даже телефоны не звонят. Я продолжаю путь к своему кабинету, на миг останавливаюсь и прислушиваюсь. Реально очень тихо. Даже странно. Я набираю воздуха в легкие и отрывисто вскрикиваю: «О-о!» Сначала на мой глас никто не откликается, затем со стороны ресепшн выходит секретарша и спрашивает: «Что случилось?» Я отвечаю, что ничего страшного.

— А это вы кричали?

— Я не кричал, я концентрировал энергию. Горловое у-шу, знаешь такую методику?

— Нет, честно говоря.

Я вхожу обратно в свой кабинет, и уже моя секретарша спрашивает меня про крики в коридоре. Я отвечаю, что это в соседней комнате новых сотрудников посвящают в члены Дружной Команды Сейлс-Менеджеров.

— Это тренинг такой?

— Ага, что-то вроде.

Она подает на подпись кучу служебных записок, и я, сказав, что мне необходимо их изучить, выхожу из кабинета и спускаюсь этажом ниже, в отдел логистики. Я знаю, что в эти забытые чертоги остальной персонал спускается редко и там есть диван, на котором в тишине, под тихий шелест листов таможенных деклараций, я смогу поспать хотя бы час.

Открыв дверь в кабинет, я вижу, что наши доблестные логисты Коля и Витя поспешно прячут под стол бутылку, крайне удивленные чьим-то столь ранним визитом.

— Привет, — говорит Витя, встав и закрыв спиной стол, — случилось чего?

— Ага. Ребят, похмелье дикое. Дайте поспать часик на диване?

— А… — облегченно вздыхает он, — а мы тут тот же вопрос решаем. Тебя похмелить?

— Нет, нет, ребят не стоит. Спасибо, не могу уже. Я лягу, а?

— Ну, ложись. Мы тогда кабинет, если хочешь, изнутри закроем. Больше вроде никто не может зайти… Шеф в командировке, в Ростове, и француз с ним.

— А когда они успели слинять? — интересуюсь я.

— Да вроде в пятницу, я слышал, — говорит Коля.

— Ну, закрывайте, конечно. Я вздремну.

Я сплю на кожаном диване, как комиссары Гражданской войны, ночевавшие в своих кабинетах. Мне ничего не снится, и даже редкие телефонные звонки и разговоры про какие-то «фуры» и «терминалы» не беспокоят меня. Я пребываю в редком ощущении уюта…

Через час я поднимаюсь к себе в кабинет основательно помятый и застаю сидящего там нашего регионального директора Сергея Уварова. Он сидит, пьет чай, говорит по мобильному и одновременно играет в «Lines» на «Раlm’е». Оглядев меня сочувственно, он интересуется:

— Много вчера принял?

— Когда любишь, не считаешь, — отмахиваюсь я. — Ты меня ждешь?

— Ага. Дело есть на сто рублей.

— Круто. Сто рублей секретарше уже передал?

— Нет пока, вот сижу, собираюсь с силами. Знаешь, расставаться с деньгами всегда непросто.

— Мы тут говорить будем, Серег, или где?

— Пойдем пообедаем? Вниз. В столовку.

— Пойдем. Я хоть сока выпью.

Мы спускаемся в лифте в столовую. Подходим к стойке с салатами, горячим и прочим. Я беру себе суп, минеральную воду и прошу два томатных сока.

— А томатный уже закончился, — говорит мне кассирша, — возьмите грейпфрутовый.

— И поможет?

— Всем помогает, — смеется она. Да, стало быть, не у одного меня в понедельник трагедия.

Мы садимся за стол, молча едим, выпиваем сок, потом берем кофе, и я говорю Уварову:

— Рассказывай. Чего случилось? Опять заговор? Россия собирается прирастать регионами? В плане бюджета, я имею в виду.

— Типа того, — кивает он, — ты сегодня в Питер летишь?

— Еду на поезде.

— А ты знаешь, почему ты едешь?

— He-а. Хотел поинтересоваться у богов, но те срочно отъехали в командировку. Наверное, производить Рагнарек в Ростове. Вот сижу гадаю, аж вся голова распухла, — смеюсь я.

— Ты со второй части собрания ушел, — издалека начинает Серега, — а сидели мы рядом, как ты помнишь.

— Ага. Дезертировал. А что, мой побег успели сфотографировать сотрудники нашей СБ?

— Да нет. Его, как ты понимаешь, мало кто заметил.

— И очень хорошо понимаю. Мне мой зам вчера все уши сжег, рассказывая, как я наезжал на питерский филиал. Аж самому захотелось послушать.

— Так вот послушай. Ближе к концу директор филиала, гражданин Гулякин, минуя меня и тебя, обратился к Некеру и Кондратову с просьбой обратить внимание на перспективы Северо-Западного региона. О помощи в продвижении новых линий продуктов, увеличении штата сотрудников и выделении дополнительных бюджетов. Уверенно так трындел. С бумажками вышел, всем раздал. Графики, диаграммы. Чесал по-французски. Подготовился, одним словом, скотина. За ним все регионалы начали поднимать галдеж. Тут уж я выступил и отжег. В стиле: в то время как компания, в режиме жесткой экономии бюджетных средств и уменьшения персонала и т. д., вы, отвратительнейшие из смертных, пытаетесь… В общем, прошелся по всей кассе. С упоминанием провалов Северо-Запада прошлой осенью, проблем с дистрибьюторами и всех гадостей. Короче, завязалась полемика. Потом все стихло, и француз предложил Кондратову своими силами уточнить ситуацию в регионе. Организовать уточняющий визит ответственных за региональную политику лиц и все такое.

— Ну и прекрасно. Только вот я-то каким образом оказался ответственным лицом?

— А тут у меня самый большой вопрос. Вероятно, Кондратов был без памяти или секретарша перепутала, но я в субботу получаю указание от секретариата приехать в понедельник и получить билеты на Ростов. А ты, как я узнал, в Питер. Я так думаю, косяк вышел из-за того, что мы рядом сидели и Некер, плохо ориентирующийся, ткнул пальцем в наш сектор, Кондратов не стал уточнять, а секретариат взял под козырек.

— Офигительно, — только и могу вымолвить я. — Собаки цепные… думать не думают, только лают. И чего мне теперь делать? Аф-аф?

— Аф-аф! — смеется Серега.

И тут перед нашим столом возникает Гоша из отдела маркетинга.

— Здорово, мужики! — Гоша всегда жизнерадостен и простоват. Он один из немногих старожилов компании, ухитрившийся выжить после всех чисток, особенно ничего не делая, и сохранить оптимистичный настрой, что бы ни случилось. — Чо, завалили годовой план и лаете на призрачную премию? Да, мужики?

— Мужики все в тайге, лес валят, — сумрачно отвечает Уваров.

— А тебя чего, чувачок, в Сибирь переводят? Заставим таежных белок есть французскую кукурузу, или что?

— Меня переводят сразу в белки. А то в Сибири низкая покупательская активность по нашей товарной группе. Вот сижу тут, учусь лаять, чтобы волков отгонять.

— Кстати о собаках. Вы не собаководы?

— Нет, — дружно отвечаем мы.

— Слушай, все равно. — В этот раз Гоша обращается ко мне: — Тебе собака не нужна? Модная?

— Какая еще собака? — спрашиваю я обессиленно. Понимая, что Гошу лучше выслушать, или он не уйдет никогда.

— Охренительная собака, кану корсо, знаешь такую породу?

— Это про которую модные журналы писали «собака мафии»?

— Ага. Знакомые задаром отдают.

— Да ну ее. Кто с ней гулять будет — меня дома никогда не бывает. А сколько она стоит, кстати?

— Полтора косаря. А отдают просто так.

— Хорошая собака. А чего же отдают-то?

— Да понимаешь… стоит-то она полтора, но сожрала уже на восемь.

— Гы-гы-гы, а чего она жрет-то?

— Да жрет, сука такая, в основном фирменные вещи. Сумки и обувь «Tod’s» и «Prada», диван какой-то модный обгрызла. Причем обувь домработницы не жрет, а хозяйские сумки, спрятанные на верхних полках шкафов, как-то умудряется доставать. Такая падла, что не надо ничего.

— Гламурная какая-то собака.

— Да уж… Ну, так у тебя знакомых нет, кому отдать? А то люди хорошие, жалко их.

— Да тут не знакомые, а враги какие-нибудь нужны. Надо подумать.

— Ну, если придумаешь, свистни, окей?

— Ага.

— Ну, я пойду тогда. Смотрите не увлекайтесь лаем, мужики.

Мы допиваем кофе, и я пытаюсь вспомнить, на чем мы остановились. Открутив пленку разговора назад, ловлю нить и спрашиваю Серегу:

— Серег, суть я понял. Тока ты мне скажи, чего я там делать буду? Я же в специфике ни бум-бум. Цель визита не ясна.

— На самом деле специфику я тебе объясню. Когда-то у нас с Гулякиным был базар, что все его косяки я знаю и прошу его только ничего не портить и особо не залупаться. И все это время был у нас некий пакт. А тут вышло такое дело, что я нечаянно прошерстил его основного дистрибьютора, но он весьма ловко скинул концы, на последние месяцы прошлого финансового года тормознул ему платежи по бюджетам и, ловко лизнув Гар-ридо, свел ситуацию на нет. А суть была в том, что есть два дистрибьютора с одинаковыми оборотами, но один получает маркетинговый фонд больше, чем другой (и мне понятно почему), а второй очень недоволен. А ребята они хорошие. И я чувствую, что он второго дистрибьютора просто сливает. А еще появляется новая фирма-дистрибьютор, которая тотчас же получает бюджет на развитие, согласно правилам компании, но выяснить, что они и кто они, я не могу, ибо во все мои последние вояжи в Питер со мной ездит Гарридо. А обороты, как ты знаешь, не растут. И я так понимаю, что второй дистрибьютор, чувствуя все гулякинские аферы, просто в один прекрасный момент спрыгнет. Короче, ситуация с Гулякиным — как с Гошиной собакой. Стоит полтора, а портит на все восемь. Только портит он уже значительно больше.

— Серег, у вас там схемы похлеще, чем у мошенников, подделывающих кредитные карты. Я-то чем помогу?

— А тем. Гарридо в Ростове, я тоже там буду. Твой визит для Гулякина — прогулка. Ты на собрании не был, не совсем в теме. Ну послали проверить, и проверишь. Он тебе поляну накроет, девок и все. Тем более, прослышав о твоих похождениях в Москве, он подумает, что ты и в Питере все дни прогуляешь. А я тебе просто даю сейчас наводку. Мешать он тебе не сможет, информированности твоей не ожидает. В общем, направление поиска у тебя есть. Если не поймаешь его, так убеди просто, чтобы регионы не баламутил своими провокациями. А то они у меня уже все быковать начинают. И если он от Москвы бюджет дополнительный откусит, в лавке такая война народная начнется, мама дорогая!

— Спасибо, друг. Только мне этот визит сейчас очень некстати. В Москве дел по горло. Кошмар, в общем. Тут твои еще с проблемами.

— Они пока мои. Проблемы. А потом и твои будут. Он очень хитрожопый товарищ. Знаешь, с такой напористостью крепостных крестьян, которые потом скотопромышленниками становились…

— Ага. Знаю. Ну ладно. Спасибо за информацию. Попытаюсь показать ему трудности зарождения капитализма в крепостной России. Благо диплом историка позволяет.

— Ты уж постарайся.

— Я уж постараюсь, swear. — Я прикладываю руку к груди. — Делать гадости — наша профессия!

Я поднимаюсь к себе в кабинет и нахожу на своем столе пухлый конверт. Замечаю на нем логотип сигаретной компании, с удовольствием рву бумагу, и из конверта на стол выпадают листы копии учредительных документов ЗАО «ДЖЕТ ЛОУНЖ». Я просматриваю список учредителей, вижу в нем Мишу Зеленова, его друга Сашу, своего друга Вадима и СЕБЯ. Со скромным указанием шести процентов. Я улыбаюсь и набираю номер телефона Вадима:

— Партнер?

— Партнер, партнер. Видел уже документы, что я тебе прислал? Сам копии с оригинала снял.

— Шустрый ты, однако.

— Быстрый, брат, быстрый. Обмоем сегодня?

— Я сегодня в Питер еду.

— О как! И я на неделе туда поеду. Надолго?

— На три дня почти.

— Ну, стало быть, увидимся, если ничего не изменится.

— Ага. Я тебе еще сегодня деньги отдам. Ты, кстати, им платеж перевел уже?

— В пятницу еще, а то исправили бы они документы, ага.

— Окей. Я тогда поеду домой, заезжай ко мне часов в шесть… Сможешь?

— За деньгами я всегда смогу, брат, за деньгами-то — да.

— Вадим, ну ты доволен?

— Ага. Я даже сегодня спал плохо от этого. А ты?

— Я тоже спал плохо, но по другим причинам. И тоже доволен.

— В общем, увидимся.

— Пока.

Я отключаюсь, вытягиваюсь в кресле и гляжу в окно на город. И он уже не кажется мне таким сумрачным…

Без пятнадцати шесть, уже у себя дома, я окончательно пакую командировочные вещи, проверяю билеты, деньги и карточки. Затем закуриваю и иду в спальню за деньгами. Я открываю шкаф и начинаю ощупывать пространство за старыми вещами, думая о том, что пора наконец завести нормальный сейф. Хотя если дело прогорит, то никакой сейф уже не будет нужен, резонно подсказывает мне сознание. Но я нахожу это утверждение вредным и отстойным и гоню его прочь. И вот, одну за одной, я достаю на свет божий пять пачек по десять тысяч долларов США. Кидаю их на постель, затягиваюсь и смотрю на них так, будто я покупаю долю в нефтяной компании, потом думаю о том, что покупка акций нефтяных компаний в наше время — дело не совсем верное и даже политически близорукое, и решаю, что пусть это будет мне казаться покупкой акций «Майкрософт».

Решая, в чем мне передать их Вадиму, не нахожу ничего лучшего, чем вырвать из лежащего рядом журнала «Vogue» страницы и перетянуть их резинкой. Сложив пачки вместе, я заворачиваю их в журнальные страницы и перекидываю резинку. На странице журнала изображены собаки в сногсшибательном интерьере. Я вспоминаю сцену в столовой, улыбаюсь и тихо говорю: «Аф-аф!».

До поезда шесть часов. В дверь звонит Вадим. Я на всякий случай смотрю в глазок и открываю. Вадим смотрит на меня, стоящего на пороге со свертком из журнальных страниц в руках, и говорит:

— Это ты так в Питер собрался? Не много тебе одному?

— В смысле? — не очень понимаю я.

— Это у тебя что в руках, в свертке?

— Деньги, Вадим, деньги.

— А-а-а… А я думал — наркотики.

— Это бьет по мозгам круче любого наркотика, брат…