Дьявол Шарпа

Пролог

На шестнадцать человек приходилось двенадцать мулов, а ехать хотели все. Атмосфера была накалена как в переносном, так и в буквальном смысле: душный и липкий воздух на берегу бухты у крохотного городка, зажатого между двумя огромными чёрными утёсами, не тревожило ни малейшее дуновение ветерка. Где-то в холмах слышались раскаты грома.

Светило подбиралось к зениту. У колючих кустов, усеянных маленькими белыми розами, на самом солнцепёке жарились мулы вместе с приведшими их чёрными рабами. Белые — пятнадцать военных и один штатский, истекали потом в горячей тени раскидистых вечнозелёных деревьев. Пахло розами, миртом и водорослями.

Вдали маячили два военных корабля с серыми от ветров парусами. На входе в гавань бросил якорь испанский фрегат. Глубина бухты не позволила ему подойти ближе, и к берегу шестнадцати его пассажирам пришлось добираться на баркасах.

— Если джентльмены запасутся терпением, недостающие мулы скоро будут здесь. Прошу прощения за накладку. — покрытая крупными каплями пота физиономия юного британского лейтенанта выражала искреннее раскаяние, — Понимаете, мы-то ждали четырнадцать человек, а прибыло шестнадцать. Нет, конечно, мулов, то есть, и так не хватило бы, но в смысле… Старший адъютант, он сказал, что пришлёт ещё… Ну, вы понимаете, да?

Поток путаных объяснений иссяк, когда до лейтенанта дошло, что его слов большая часть прибывших как раз и не понимает. Лейтенант покраснел и смущённо обратился к высокому темноволосому офицеру в видавшей виды куртке 95-го стрелкового полка:

— Не переведёте им, сэр?

— Мулы на подходе. — коротко бросил стрелок спутникам по-испански.

Несмотря на то, что миновало почти шесть лет с тех пор, как он пользовался этим языком, тридцативосьмидневное путешествие на испанском судне воскресило навык. Стрелок поинтересовался у лейтенанта:

— Почему бы нам не прогуляться пешком?

— Восемь километров, сэр, и всё вгору. — лейтенант виновато указал на дорогу, вьющуюся по склону холма, поднимающегося над вершинами деревьев, — Нет, правда, сэр, лучше дождаться мулов.

Невразумительное бурчание собеседника юноша принял за согласие и, поколебавшись, шагнул к стрелку:

— Сэр?

— Что?

— Хотел спросить, — внезапно оробев, лейтенант попятился обратно, — А, ладно, сэр. Неважно.

— Ради Бога, парень, спрашивай. Я тебя не укушу.

— Это насчёт моего отца, сэр. Он часто о вас рассказывал, и я подумал, может, вы помните его? Он был под Саламанкой, сэр. Хардакр? Капитан Роланд Хардакр?

— Хардакр… Не припоминаю.

— Он погиб под Сан-Себастьяном. — тихо добавил лейтенант, будто эта деталь могла оживить образ его отца в памяти старшего офицера.

Мужчина в поношенной зелёной куртке тяжело вздохнул, что можно было истолковать как сочувствие, но на деле стрелок просто растерялся. Он всегда терялся в таких ситуациях, не зная, как ему реагировать. Война убила тысячи мужчин, сделав их жён вдовами, а их детей — сиротами. Едва ли у кого-то хватило бы сердца пожалеть их всех.

— Извини, парень. Я не был с ним знаком.

— В любом случае, сэр, для меня честь встретить вас. — упавшим голосом произнёс лейтенант и отступил назад.

Высокого стрелка с рассечённой шрамом щекой и тёмной шевелюрой, в которой серебряно блестели нити седины, звали Ричард Шарп. На его зелёной куртке, заношенной до такой степени, что ею побрезговал бы и старьёвщик, красовались майорские знаки различия, хотя войну Шарп закончил подполковником. Впрочем, несмотря на форму и палаш, сейчас он был скорее сельским обывателем, чем военным.

Шарп окинул хмурым взглядом сверкающую солнцем морскую гладь и парусники, стерегущие этот Богом забытый остров. Шрам придавал стрелку вид насмешливый и слегка жёлчный. Его товарищ, напротив, лучился искренним добродушием. Рослый, даже выше Шарпа, он и был тем единственным штатским в компании солдат. Его коричневое шерстяное пальто и чёрные панталоны не слишком подходили для тропиков. Из-за одежды и непомерной полноты он обильно потел, что, впрочем, никак не отражалось на его жизнерадостности. С равным интересом здоровяк разглядывал тёмные скалы, индийские смоковницы, хижины рабов, дождевые тучи над вулканическими пиками, море, городишко и, в конце концов, вынес вердикт:

— Что за унылая дыра!

То же самое мистер Патрик Харпер (а это был именно он) сказал утром, обозревая остров с палубы «Эспириту Санто».

— Ублюдок лучшего не заслужил. — лениво отозвался Шарп.

— Дыра и есть. Как они вообще открыли это местечко? Тут же тысячи километров до ближайшей суши!

— Наверно, корабль сбился с курса и в аккурат уткнулся в эту чёртову скалу.

Харпер обтёр лицо широкополой шляпой:

— Скорей бы уж мулов привели. Жара убийственная. Может, в холмах прохладнее будет.

— Если бы не твоё толстое брюхо, мы могли бы пройтись пешком, — поддразнил его Шарп.

— Толстое? Я просто в теле! — возмутился ирландец.

Подобные пикировки повторялись изо дня в день ко взаимному удовольствию друзей.

— Что плохого в дородности? — продолжал Харпер, — Если человек живёт спокойно да размеренно, то надо не попрекать его свидетельством такой сладкой житухи, а завидовать! Сам-то вы! У Святого Духа мяса на костях больше! Свари вас, бульон постный выйдет. Чтобы солидно выглядеть, надо хорошо питаться!

Он гордо похлопал себя по выпяченному животу.

— Это не от еды, — заметил Шарп, — это от пива.

— От портера невозможно потолстеть! — оскорблённо возразил Харпер.

Плечом к плечу друзья прошли сквозь горнило войны, и доныне Шарп не мог пожелать себе лучшего спутника. После войны бывший сержант Харпер вернулся в Дублин и открыл постоялый двор.

— Пивовар должен сам употреблять свой продукт. Иначе как доказать посетителям качество напитка, за который они платят? К тому же Изабелле нравится внушительность моих форм. По её мнению, это говорит о том, что здоровья у меня хоть отбавляй!

— Насчёт «хоть отбавляй» она права. Только насчёт здоровья ты, наверно, недослышал. — съязвил Шарп.

Он не видел друга три года и был поражён, когда встретил его во Франции с пузом, похожим на куль живых угрей; круглой, как луна, физиономией и ляжками шириной с гаубичный ствол. Сам же Шарп спустя пять лет после Ватерлоо всё ещё влезал в старую форму, хотя, одеваясь на рассвете перед высадкой с корабля, был вынужден пробить в ремне новую дырку, чтобы брюки не сползали с ног. На пояс куртки он повесил палаш. Было странно чувствовать его тяжесть на боку снова. В шестнадцать лет Шарп стал солдатом и в тридцать восемь сменил штык на крестьянский серп, как он полагал, навсегда.

За винтовку он брался порой: погонять воришек в саду Люсиль, подстрелить зайца на ужин, но палаш все эти годы пылился без дела над камином в холле.

Теперь палаш занял своё место на поясе, плечи Шарпа опять облекал мундир, и вокруг Шарпа снова были люди в униформе. Четырёх мулов, наконец, привели. Офицеры тщетно пытались сохранить хоть какое-то достоинство и не выглядеть смешными, сидя с широко расставленными ногами на приземистых упрямых бестиях. Впрочем, военным нечего было опасаться насмешек, пока с ними ехал Патрик Харпер. Даже чернокожие не могли сдержать ухмылок при виде горы мышц и жира, под которой почти вовсе скрылась несчастная животинка.

Сердитый английский майор на чёрной кобыле вёл кавалькаду по узкой дороге внутрь острова. Склоны по обе стороны тропы были разлинованы плантациями льна. Ящерка радужно брызнула перед мордой шарпова мула, и один из рабов устремился за ней.

— Я думал, рабство отменили? — Шарпа догнал Харпер.

— В Британии. — кивнул стрелок, — Но это не британская территория.

— Да? А чья же? — недоумённо вопросил ирландец.

И правда, для территории, не принадлежащей английской короне, остров был чересчур густо наводнён британскими войсками. Процессия только что миновала бараки, перед которыми сержанты в красных мундирах муштровали три роты рядовых. Справа группа офицеров упражнялась в верховой езде. Впереди, где посадки льна заканчивались, виднелся пост с семафорной станцией. Над постом реял британский стяг.

— Так чья же это земля? Ирландская? — саркастически поинтересовался Харпер.

— Остров принадлежит Ост-Индской компании. — терпеливо ответил Шарп, — Здесь их корабли берут питьевую воду и припасы.

— Слишком английский, как по мне. Только не для этих чёрных бедолаг. Помните, служил у нас в гренадёрской роте такой же просмоленный верзила? Кучерявый, погиб под Тулузой?

Шарп кивнул. Под Тулузой они потеряли несколько парней, в том числе и негра, упомянутого Харпером. Мир был заключён ещё неделю назад, да вот их никто не оповестил.

— Как он налакался под Бургосом! — ухмыльнулся ирландец, — Помню, поутру пришли вести его на экзекуцию, а он на ногах не стоит. Как же его звали? Длинный такой… Вы должны помнить его. Он женился на вдове капрала Роу, а, когда она забеременела, сержант Финлейсон поспорил, какого цвета родится дитя: чёрное или белое? Как же фамилия-то его?

Харпер наморщил лоб. Беседы такого рода часто завязывались между ними последние дни. Беседы, воскрешающие призраков прошлого.

— Бастейбл! — фамилия вдруг всплыла в голове Шарпа, — Томас Бастейбл!

— В точку! Бастейбл, он самый. Зажмуривался всякий раз, паля из мушкета. Я его так и не смог отучить от этой привычки. Он, небось, пустил «в молоко» больше пуль, чем любой другой служивый в истории, упокой, Господи, его душу! Зато со штыком ему не было равных.

— Так какого цвета родился ребёнок? — осведомился Шарп.

— Чуть того, чуть другого. Как чай с молоком. Финлейсон отказывался платить, пока мы не изловили его за лагерем. Ох, и продувной малый был Финлейсон. Никогда не понимал, за что вы ему дали сержантские нашивки.

Харпер замолк. Процессия проезжала мимо симпатичного домика с распахнутыми настежь ставнями, окружённого аккуратно подстриженными кустами. На подоконнике дремала кошка. Яркие цветы окаймляли выложенную ракушками тропку, что вела к порогу. Садовник-китаец возился на огородике, его хозяйка, молодая дама в белом платье, читала книгу в тени балкона перед зданием. Оторвавшись от своего занятия, она тепло поздоровалась с краснолицым майором и с любопытством принялась рассматривать следующих за ним людей. Испанцы вежливо склонили головы, Шарп коснулся старомодной треуголки, Харпер широко улыбнулся:

— Отличный денёк, мисс!

— Душновато. — выговор у неё был английский, — Всё утро собирается дождь, да никак не соберётся.

— Чем дольше собирается, тем сильней хлынет.

Уголки её губ поднялись в полуулыбке. Девушка рассеянно перелистнула страницу. Где-то в доме часы пробили полдень.

Череда мулов оставила позади льняные плантации, гранаты с миртом и выехала на каменистое плато, поросшее пучками бурой травы и редкими низкорослыми деревцами. За постом впереди вставали зазубренные горные вершины, к одной из которых прилепилось ещё одно белое строение с мачтой семафора на крыше. Сигнальная станция находилась на самой кромке горизонта и на фоне тёмно-синих грозовых облаков слепила белизной. Семафор около поста ожил: его поперечины, клацая, задёргались вверх-вниз.

— Предупреждают кого-то о нашем приближении. — прокомментировал Харпер.

— Похоже.

Несущие стражу на посту красномундирники отдали честь испанским офицерам. Зрелище Харпера, трясущегося на маленьком ослике, развеселило их, но, заработав мрачный взгляд Шарпа, служивые подтянулись. Иисусе, подумалось Шарпу, как же им должно быть скучно!

— Впустую едем. — кисло поделился Шарп с Харпером.

— Может, и впустую. — покладисто согласился Харпер, — Но попробовать стоит. За спрос не бьют в нос. Что, лучше было бы сидеть сиднем в каюте?

Шарп покряхтел в ответ. Пыль клубами поднимались из-под копыт мулов. Семафор передал послание и замер.

На дне ложбины слева открылся английский военный лагерь. Справа процессия спугнула группу всадников в военной форме, скрывшихся за оградой усадьбы в центре плато, оцепленной солдатами в красных мундирах. Все конники, исключая одного британца, носили тёмно-синюю форму, которую Шарп не видел уже лет пять. Некогда люди в таких мундирах владели всей Европой, но их звезда закатилась. Ныне власть их ограничивалась забором вокруг дома с жёлтыми штукатуреными стенами.

К этому-то дому и ехали Шарп, Харпер и их спутники. Жёлтый — цвет весёлый, но ни он, ни окружавший дом сад были не в силах развеять дух безнадёжности, витавший над усадьбой. Тоскливое было местечко. Изначально служившее коровником, здание было перестроено в летнюю резиденцию губернатора острова. Поместье именовалось «Лонгвуд» и находилось в середине острова Святой Елены. Несколько лет назад компанию старожилам поместья, крысам, составили пять десятков пленников, обслуживавших и сопровождавших самого важного узника британской короны. Бонапарта.

Шарп ошибся, они ехали не напрасно. Генерал Бонапарт охотно принимал посетителей — вестников большого мира, шумящего в бесконечной дали от жалкого островка у берегов Африки. Бывший император в одиннадцать садился завтракать и затем удостаивал гостей аудиенции. Часы показывали двадцать минут первого. Прибывшим предложили погулять по саду, пока Его Величество соизволит их принять.

Да-да, именно «Его Величество», возможно, назло английским тюремщикам, упорно именовавших Наполеона «генералом Бонапартом». Всякого визитёра, отказывавшегося обращаться к бывшему императору «Ваше Величество», немногочисленная свита без лишних слов отправляла обратно в Джеймстаун.

Испанцев, людей разумных и, к тому же страстно желающих видеть поверженного властелина, титул «Его Величество» не покоробил. Только капитан доставившего их судна, угрюмец Ардилес, что-то недовольно проворчал. Пока император насыщался, его гости вышли в сад, густо утыканный пучками поганок. Надвигающиеся с запада тучи отражались в зеркалах не так давно вырытых прудиков. Сопровождавший группу английский майор вляпался в грязь на бережке одного из водоёмов и теперь, костеря вполголоса всё на свете, пытался очистить сапоги кончиком кнута. В тучах над белым кубиком семафорной станции громыхнуло.

— Поверить не могу! — Харпер радовался, как ребёнок на ярмарке, — Помните, как мы видели его в первый раз? Погодка тогда тоже была не ахти.

Это было под Катр-Бра, за два дня до Ватерлоо. Сквозь мутную пелену дождя Харпер и Шарп разглядели Наполеона, охраняемого уланами, а спустя двое суток, перед бойней, положившей конец правлению Бонапарта, друзья второй раз сподобились узреть императора: он делал смотр войскам. И вот они пришли к Наполеону в его узилище, и он пожелал беседовать с ними. Они будут говорить с «тираном», «людоедом», «узурпатором», смотреть в его глаза и уйдут прочь, чтобы рассказывать детям и внукам, что встречались с пугалом Европы лицом к лицу. Не только сражались с его армией долгие горькие годы, но и стояли, волнуясь, как школяры, на одном ковре с Наполеоном Бонапартом в его доме-тюрьме на клочке земли посреди Южной Атлантики.

Шарп был воодушевлён не меньше Харпера. С самого начала он не верил в успех их поездки. Всю дорогу от Джеймстауна он готовил себя к унизительному отказу, утешаясь мыслью о том, что побывать на острове, где содержится человек, именем которого матери и по сей день пугали детей, стоит затраченных усилий. Но ворота Лонгвуда гостеприимно распахнулись, и слуга принёс на подносе слабый лимонад. Подавая прохладный напиток, камердинер посетовал на скаредность английской администрации, экономящей на содержании императора, вследствие чего он не в состоянии предложить визитёрам ничего более уместного и крепкого, чем лимонад. Шарп, которому досталась пара-тройка негодующих взглядов испанцев, пожал плечами. Английский майор с подчёркнутым безразличием оббивал кнутовище о ствол дерева.

Вскоре их пригласили в дом. Внутри пахло затхлостью и плесенью. Обои на веранде и в следующей комнате — бильярдной, испятнала сырость. Чёрно-белые гравюры на стенах засидели мухи. Дом напоминал Шарпу обиталище сельского священника, изо всех сил пыжащегося блеснуть несуществующим богатством и мифической знатностью. Лонгвуд казался злой пародией на мраморные залы и зеркальные холлы дворцов Парижа, которые Шарп с Харпером, разинув рот, обозревали в числе воинов со всей Европы после капитуляции французов в 1815 году. Тогда стрелок оробело взбирался по величественным лестницам, по которым не так давно поднимались и спускались бесчисленные короли и герцоги, ищущие милостей властелина мира. Сегодня Шарп ждал встречи с той же персоной в комнатушке, где вёдра на полу отмечали щели в протекающей крыше, а зелёное сукно бильярдного стола было истрёпано хуже старой куртки Шарпа, надетой им специально по случаю визита к свергнутому императору.

Прошло двадцать минут. Громко тикающие часы заскрипели, застонали и, дребезжа, пробили половину. Едва они затихли, вошли два французских офицера в мундирах с потускневшим золотым шитьём. Один скороговоркой выстреливал инструкции, как вести себя в присутствии императора, по-французски, а его товарищ повторял их на ломаном испанском.

В присутствии Его Величества посетители обязаны обнажить голову.

В присутствии Его Величества нельзя садиться, даже если сам Его Величество изволит присесть.

Рекомендуется сохранять молчание, пока Его Императорское Величество не заговорит с вами.

И, как уже было сказано, обращаться к Его Величеству следует не иначе, как «Вотр Мажести»

В случае несоблюдения этикета аудиенция будет незамедлительно прервана.

Капитан Ардилес скривился. Долговязый тощий Ардилес донельзя занимал Шарпа. В течение путешествия капитан прилагал титанические усилия, чтобы избежать общества своих пассажиров. Питался он в одиночестве, а на палубе появлялся ночью или когда портилась погода. Шарп столкнулся с Ардилесом единственный раз при посадке на «Эспириту Санто» в Кадисе. Испанские же армейские офицеры, плывшие на судне, узрели таинственного капитана впервые во время поездки в Лонгвуд.

Толмач закончил переводить правила испанцам, пренебрежительно оглядел Харпера с Шарпом и, немилосердно коверкая английские слова, осведомился:

— Вы поняли или мне перевести?

— Мы поняли, благодарю вас. — ответил Шарп по-французски почти без акцента.

Брови офицера взлетели вверх, он помедлил, потом кивнул.

— Его Величество скоро вас примет. — подытожил свою речь первый француз, и снова потянулись минуты томительного ожидания. Испанские армейские офицеры, расфранченные, как петухи, заранее сняли двууголки. Они переминались с ноги на ногу, скрипя сапогами и стуча саблями о пузатые опоры бильярдного стола. Ардилес уставился в окно. Харпер катнул пожелтевший шар по зелёному сукну. Тот вяло толкнулся в дальний борт и остановился.

Створки двери в противоположном конце комнаты отворились, и лакей в зелёной с золотом ливрее провозгласил:

— Император ждёт вас! — и отступил в сторону.

Шарп с бьющимся, как перед сражением, сердцем устремился вперёд, чтобы познакомиться, наконец, с давним врагом.

Наполеон обескуражил Шарпа. Он оказался совсем не таким, каким стрелок его представлял. Позже Шарп спрашивал себя: а кого, собственно, он думал увидеть в доме с жёлтыми стенами? Чёрта рогатого? Людоеда из сказок, глодающего острыми, как бритва, зубами человеческий мосол?

У пустого камина стоял маленький тучный человечек, обряженный в зелёный редингот с вельветовыми отворотами, панталоны до колен и грубые белые чулки. На лацкане красовалась розетка ордена Почётного Легиона.

Подробности Шарп рассмотрел позже, а в первый миг он застыл на пороге, впившись взором в лицо, знакомое по монетам, картинам и гравюрам. Шарп, которого нетерпеливо толкал в спину Харпер, с шумом втянул воздух. Император, бросив на него быстрый взгляд, понимающе улыбнулся.

Стрелка поразили глаза Наполеона. Живые, с горящей в них искоркой озорства, они жили отдельно от измученного одутловатого лица. Волосы у императора оказались мягкими и тонкими. Было что-то невыносимо женственное в этих шелковистых прядках, Шарпа так и подмывало взять, да и прикрыть их треуголкой, которую держал император в руке.

— Добро пожаловать, господа! — приветливо обратился Бонапарт к вошедшим.

Скучающий адъютант перевёл его слова испанцам, вызвав хор ответных любезностей. Капитан Ардилес лишь коротко кивнул.

Посетители выстроились вдоль стен. Император уселся в позолоченное кресло. В заставленной тонкой работы мебелью гостиной было так же сыро, как в бильярдной и на веранде. Плинтуса под бугрящимися от влаги обоями уродовали оловянные заплатки, перекрывавшие дыры крысиных нор. Шарп слышал шорох коготков за панелями. Очевидно, крысами дом был наводнён на зависть любому кораблю.

— Какое дело, господа, заставило вас отправиться в море?

Старший из офицеров, артиллерийский полковник Руис, почтительно объяснил, что они плывут из Кадиса в чилийский порт Вальдивию на фрегате «Эспириту Санто». Полковник представил капитана корабля. Ардилес деревянно поклонился, почти не скрывая враждебности. Адъютант Наполеона, чувствительный к малейшим проявлениям непочтительности, сердито засопел, однако благожелательности в тоне его патрона не убавилось. Ардилес на ласковые расспросы Бонапарта отвечал сухо и односложно. Было ясно, что удовольствие видеть тирана низринутым способно было вынудить капитана терпеть общество пассажиров, но не могло заставить любезничать с палачом Испании.

Наполеон оставил капитана в покое и вновь заговорил с Руисом.

Полковник поимённо назвал подчинённых. Те по очереди склонялись перед маленьким человеком в резном кресле, и он для каждого находил тёплое слово. Император поинтересовался у Руиса, каким ветром их занесло на Святую Елену. Тот охотно поведал, что искусство экипажа «Эспириту Санто» и скоростные характеристики самого корабля сберегли Руису и его офицерам уйму времени, которое они единогласно решили потратить на визит к Его Императорскому Величеству.

Иначе говоря, очень уж велик оказался соблазн поглазеть на беззубого зверя, прикованного к скале, но Бонапарт выслушал цветистую речь Руиса с явным удовольствием.

— Ваше посещение — честь для меня. Честь для меня, а сэру Хадсону Лоу — очередной повод для разлития желчи. Сэр Хадсон Лоу, — пояснил он с язвительной усмешкой, — это мой тюремщик. Он, пять тысяч солдат, семь военных посудин, восемь батарей пушек и океан, который вы так любезно пересекли. Пока адъютант повторял то же самое по-испански, император поглядывал на стоящих особняком Шарпа с Харпером, но, очевидно, решил оставить необычную пару, что называется «на десерт».

— Значит, вы, полковник Руис, следуете в Чили для усиления сосредоточенных там войск короля?

— Именно так, Ваше Величество.

— Ваш полк с вами на корабле?

— Только офицеры. Судно капитана Ардилеса предназначено для перевозки пассажиров, но не целого артиллерийского полка с лошадьми и орудиями.

— Где же они?

— Плывут следом на двух транспортных судах.

— Понятно. — вежливо сказал император, хотя на лице его ясно читалось, как он относится к армии, командиры коей без малейших угрызений совести нежатся в уютных каютах быстроходного фрегата, тогда как их солдаты вынуждены дышать вонью трюмов транспортных скорлупок, что достигнут Вальдивии месяцем позже «Эспириту Санто».

— Надеюсь, ваши ребята не намерены тоже посетить меня, — нарушил неловкую паузу Наполеон, — А то, боюсь, сэр Хадсон решит, что они прибыли освободить меня!

Руис захохотал, к его смеху присоединились младшие офицеры. Ардилес, расслышавший в шутке нотку горечи, пропущенную остальными мимо ушей, исподлобья зыркнул на Бонапарта.

— С какой целью вы направляетесь в Чили, полковник?

Руис гордо ответствовал: его полк послан для подавления восстания, но он, Руис, опасается, что мошенники, именующие себя революционным правительством Чили, вместе с бунтовщиками, мутящими воду в других концах Южной Америки, разбегутся ещё до прибытия «Эспириту Санто», лишив тем самым бравых артиллеристов чести способствовать восстановлению власти законного короля Фердинанда VII в заморских колониях.

Наполеон спешно перевёл беседу на Европу, но вопрос о внутреннем положении Испании вызвал новый поток хвастливых уверений Руиса, де, либералы никогда не осмелятся открыто выступить против короля, слухи о том, что обескровленная южноамериканскими неурядицами армия на грани мятежа, ложны, и, вообще, монархия крепка, как никогда, а Испанию ждёт будущее столь же великое, сколь её прошлое. Офицеры поддакивали командиру.

Император слушал Руиса с недоверием, а капитан Ардилес — с отвращением. Моряк мял потёртую шляпу и косился в окно.

С Шарпа градом катился пот, как, впрочем, и со всех присутствующих. Воздух в комнате был душен и спёрт, окна закрыты. Капли дождя, просачивающиеся сквозь прохудившуюся кровлю, звонко падали в ведро рядом с креслом императора. Наполеон морщился то ли из-за капели, то ли из-за ура-патриотического пафоса полковника, пылко живописующего причины, по которым повстанцев Чили, Перу и Венесуэлы ожидает неминуемый разгром.

Полковник зудел и зудел. Шарпу его однообразные разглагольствования надоели ещё на судне, и стрелок внимательно изучал Наполеона, желая запомнить каждую деталь его облика. Император был толще, чем на портретах, но тучность его отличалась от дородности Харпера, как разнится раздутый дурными газами труп животного от хорошо откормленного призового кабанчика. Выступающий живот императора, обтянутый белым жилетом, покоился на пухлых колодах коленей. К мокрому от испарины лбу прилепилась прядка волос. Прямой нос нависал над решительным ртом и разделённым ямочкой надвое подбородком. Насколько знал Шарп, Наполеону было слегка за пятьдесят, но, если одутловатое гладкое лицо принадлежало человеку лет на десять моложе, то грузное туловище и конечности по-стариковски оплыли и потяжелели. Император выглядел больным. Шарп предположил, что виной тому климат. Влажный, жаркий, он плохо подходил белому человеку. Дождь усилился. Капли барабанили в окна и цвиркали о цинк ведра. Возвращаться на «Эспириту Санто» придётся под проливным дождём.

Понимая, что дома Люсиль засыплет его сотнями вопросов о Наполеоне и его обиталище, Шарп старался сохранить в памяти грозящую обвалиться штукатурку на потолке, заплесневелые шторы, помутневшее зеркало в облупленной раме. На круглом столике соседствовали колода замусоленных игральных карт и портрет большеглазого мальчика в пышном мундирчике. На вбитом в дверь крюке висел рваный клетчатый плащ.

— А вы не испанец, мсье. Тоже плывёте в Чили?

Реплика императора застала Шарпа врасплох. По-своему истолковав его молчание, адъютант начал было переводить фразу на английский, но Шарп остановил его жестом и, прочистив пересохшее от волнения горло, сказал:

— Да, Ваше Величество. Я и мой боевой товарищ, ирландец мистер Патрик Харпер.

— Боевой товарищ?

— Он был старшиной у меня в полку.

Коленки у Шарпа ослабли, а голос, похоже, чуть дрожал. Почему, чёрт возьми? Ведь власти у этого маленького человечка было меньше, чем у ротного командира; он уже не был императором, он уже не творил историю. Шарп злился на себя, а в глубине его души зрел ответ: да, этот маленький человечек не творил больше историю, он сам был ею. Живой историей. Живой легендой.

— Что делать англичанину в Чили?

— Муж старой знакомой пропал там без вести, Ваше Величество. Разыскать его — долг чести.

— А вы, мсье?

Шарп перевёл вопрос императора Харперу и с удовольствием повторил по-французски ответ ирландца:

— Он говорит, мол, чёрта с два оторвался бы от размеренной мирной жизни, не будь она такой скучной.

— О! Как я его понимаю! Скука, и, как результат… — он похлопал себя по животу и обратился к Шарпу, — Для англичанина вы сносно владеете французским.

— Я живу во Франции, Ваше Величество.

— Во Франции… — на миг лицо императора омрачила печаль, — Привилегия, в коей отказано мне. Где именно во Франции?

— В Нормандии, Ваше Величество.

— Причина?

— Шарп помялся:

— Женщина.

Наполеон рассмеялся, искренне, от души, так что даже чопорный адъютант заулыбался.

— Я должен был догадаться. Отличная причина. Ваше имя, мсье?

— Шарп, Ваше Величество.

Стрелок помедлил и осторожно добавил:

— Я знавал генерала армии Вашего Величества, Кальве, и кое в чём посодействовал ему в Неаполе перед… э-э… — Шарп запнулся. Напоминать императору о Ватерлоо показалось ему нетактичным, — Летом 1814 года.

Наполеон подпёр подбородок рукой и некоторое время задумчиво смотрел на стрелка. Испанцы ревниво хмурились. Влага струилась с потолка, скреблись крысы и в каминном дымоходе гудели сквозняки.

— Я хочу побеседовать с вами отдельно, — произнёс, наконец, император. — Останьтесь, мсье.

Прощаясь, Наполеон обласкал испанцев, осыпал их комплиментами и посочувствовал чилийским повстанцам, против которых будут воевать такие бравые ребята. Артиллеристы цвели. Бонапарт поблагодарил их за визит и, пожелав удачной дороги, отпустил. Когда в гостиной остались лишь Шарп, Харпер, адъютант и слуга, император указал Шарпу на стул:

— Присаживайтесь. Есть разговор.

Шарп сел. Испанцы дожидались их с Харпером в бильярдной. Слуга принёс в гостиную вина, и Бонапарт говорил со стрелком.

Презрительно махнув рукой в сторону двери, за которой исчез полковник Руис, император усмехнулся:

— Они уже проиграли войну за колонии, хоть и хорохорятся. Скоро полковник Руис поплывёт обратно. Он и его единомышленники похожи на глупца, ожесточённо затаптывающего выпавшие из очага головни, упорно отказываясь замечать, что огнём давно объят весь дом. Да и в самой Испании революция не заставит себя долго ждать. Но кого волнует Испания? Расскажите мне, что творится во Франции?

Шарп, насколько мог, описал политическую чехарду: как роялисты ненавидят либералов, не доверяющих республиканцам, которые на дух не переносят ультрароялистов, боящихся тайных бонапартистов, питающих отвращение к церковникам. Одним словом, «cocotte», горшок на огне.

Императору понравилось сравнение:

— Горшок на огне? А, может, пороховой бочонок? Ждущий искры?

— Если и так, Ваше Величество, то этот порох слежался, — не согласился Шарп, — Слежался и подмок.

— Искра тоже уже не та. — вздохнул Наполеон, — Я чувствую себя дряхлым. Я не стар. Я дряхл. Как вам вино?

— Ничего, сэр. — Шарп забыл добавить «Votre Majeste», но Бонапарт не обратил на его промах внимания.

— Из Южной Америки. Я бы предпочёл французское, но лондонские скряги дрожат над своей мошной, а, если мои друзья присылают мне бочонок из Франции, то боров в полковничьих погонах не брезгует конфисковать его. Впрочем, это африканское вполне прилично. Называется «Vin de Constance». Видимо, французское название должно улучшить вкус. — он повертел бокал, — Как я порой мечтаю о глотке шамбертена… Когда мои армии маршировали мимо виноградников, я приказывал отдавать честь лозе.

— Я слышал об этом, сэр.

Приступ меланхолии миновал, и Бонапарт подверг Шарпа обстоятельному допросу: где родился, кем начинал службу, где служил? Император удивился, узнав, что Шарп выслужился из рядовых. В британской армии каждый двадцатый офицер был выходцем из нижних чинов, но этому утверждению стрелка Наполеон не поверил.

— В моей армии — пылко провозгласил он, — вы стали бы генералом!

Ваша армия разбита, подумал Шарп.

— Правда, в моей армии вы не стали бы стрелком. — улыбнулся Бонапарт, — Винтовки не внушают мне доверия. Слишком сложные, слишком капризные. Совсем, как женщины.

— Солдаты любят женщин, сэр.

Император рассмеялся. Адъютант сверлил возмущённым взглядом Шарпа, всё чаще пренебрегавшего обращением «Ваше Величество». Наполеон же развеселился, поддел Харпера насчёт брюха, приказал подать ещё вина и поинтересовался, кого же они хотят разыскать в Южной Америке?

— Его зовут Блаз Вивар, сэр. Испанский офицер, очень толковый. Мы с ним сражались плечом к плечу много лет назад и стали друзьями. Он исчез, а его супруге не на кого надеяться, кроме нас с Харпером. И правительству Испании, и армейскому начальству плевать.

— Армия у них никуда не годится. Чересчур много спеси, чересчур много начальников. А вот солдаты неплохи, если, конечно, можешь заставить их выложиться.

Император встал и уставился в окно. Шарп из вежливости поднялся со стула, но Бонапарт жестом усадил его обратно.

— Значит, вы знакомы с Кальве?

— Да, сэр.

— Вам известно его имя?

Шарп предположил, что Наполеон его проверяет, и кивнул:

— Жан.

— Жан? — император улыбнулся, — Он всем так представляется, но его полное имя «Жан-Баптист». Каково? Вы не находите забавным, что Кальве, легко теряющего голову из-за прекрасного пола, назвали в честь Иоанна Крестителя[1]?

Бонапарт просмеялся и вернулся в кресло:

— Сейчас Кальве в Луизиане.

— В Луизиане? — Шарпу трудно было представить того в Америке.

— Многие из моих ворчунов обосновались там. — вздохнул император, — Им не по нутру жирный бурдюк, величающий себя королём Франции. Они предпочли отправиться в Новый Свет.

Он вдруг задрожал и вперил в Шарпа полный страдания взгляд блестящих глаз:

— Мои ветераны расшвыряны по миру, будто угли бивуачного костра. Стряпчие, что вершат ныне судьбы Европы, и рады бы потушить их, но угли пламени, пылавшего так долго и жарко, не потушить легко. Угли, подобные Кальве, возможно, подобные вам и вашему ирландцу, тем, для кого война — жизнь. Чернильные души трясутся от страха при мысли о том, что однажды кто-то сгребёт угли в кучу, и вспыхнет новый пожар, в котором сгорят крючкотворы и их приспешники! — воодушевлённый, он почти кричал, но затем его голос стих, — Ненавижу канцелярских крыс. Нет в них стержня, доблести внутренней, что ли…

Император на мгновенье зажмурился и, открыв глаза, переспросил уже обычным тоном:

— Значит, едете в Чили?

— Да, сэр.

— Чили… Я помню об услуге, которую вы оказали мне в Неаполе. Кальве рассказал.

Бонапарт помолчал:

— Не откажетесь послужить мне ещё раз?

— Конечно, сэр.

Потом Шарп удивлялся своей готовности помочь Наполеону, даже не ведая, в чём, собственно, эта помощь должна состоять. Магия корсиканского кудесника сразила стрелка наповал, как некогда сражала целые континенты. Согласие Шарпа стало сюрпризом для самого англичанина, но не для императора. Шарп был солдатом, тем, кто может весь день месить грязь и снег, а затем драться без стонов, без жалоб, драться и победить. Этот тип людей император знал и ценил.

— Один человек написал мне письмо. Он живёт в Чили. Ваш соотечественник, служил в британской армии, но мой искренний поклонник. Он попросил меня прислать ему что-нибудь на память, и я согласился. Вы передадите ему мой дар?

— Конечно, сэр.

Противоречивые чувства раздирали Шарпа: облегчение оттого, что просьба Наполеона оказалась пустяковой, мешалась с полным бесконечного изумления пониманием: прикажи Бонапарт прорубить ему просеку сквозь красномундирные ряды к бухте Джеймстауна, стрелок, не задумываясь, обнажил бы палаш. Впрочем, Харпер, судя по написанной на лице восторженности, испытывал то же самое.

— Человек этот обитает в той части страны, что занята мятежниками, но посылку для него можно отдать американскому консулу в Вальдивии. Они друзья или что-то в этом роде. Лично в руки консулу. Не передумали?

— Нет, сэр.

Император благодарно улыбнулся.

— Я не надеялся, что возможность исполнить его просьбу представится мне так скоро. Нужно время, чтобы мои люди подыскали и приготовили достойный подарок. Вы подождёте?

— Конечно, сэр.

Адъютант исчез, унося соответствующие распоряжения, а Наполеон повернулся к Шарпу:

— Без сомнения, вы были под Ватерлоо?

— Так точно, сэр. Был.

Темнело. Ливень вспенивал поверхность прудов, омывал деревья, траву. Кольцо солдат вокруг Лонгвуда сжалось теснее, а внутри жёлтых штукатуреных стен через дверь от мающихся испанцев три старых солдата беседовали, ибо что ещё делать старым солдатам?

Мрак почти накрыл землю, когда промокшие до нитки Шарп и Харпер достигли берега с покачивающимися на волнах баркасами «Эспириту Санто».

Друзей ждал британский офицер:

— Мистер Шарп?

— Подполковник Шарп. — нелюбезно поправил его стрелок, слезая с мула, и майор стушевался.

— Конечно, конечно, сэр. Уделите мне минутку?

Угодливо скалясь, майор отвёл Шарпа в сторонку от испанцев:

— Правда ли, сэр, что вы кое-что получили от генерала Бонапарта?

— Каждый из нас кое-что получил.

Шарп не врал. Испанцев одарили серебряными чайными ложечками с вензелем императора (Ардилес отказался), Харперу достался напёрсток того же металла с изображением наполеоновской пчелы, а Шарпу император в знак особого расположения пожаловал опять же серебряный медальон с прядью царственных волос.

— Но вы, сэр, уж простите мою назойливость, получили особенный подарок? — не отставал майор.

— Неужели? — смерил его ледяным взглядом Шарп, гадая, который из виденных им слуг Наполеона доносчик.

— Сэр Хадсон Лоу вынужден убедительно просить вас, сэр, предъявить подарок генерала Бонапарта мне для осмотра.

Убедительности просьбе добавляли бесстрастные ряды солдат в красных мундирах за спиной офицера.

Шарп извлёк из кармана медальон и, щёлкнув крышкой, показал майору перевязанный жгутик волос:

— Передайте сэру Хадсону Лоу, что такого рода сувенирами его охотно порадует жена, собака или любой цирюльник.

Испанцы зло поглядывали на майора, держащего их под струями дождя вдали от сухих уютных кают «Эспириту Санто». Пахло международным скандалом, и майор сдался, для очистки совести спросив лишь:

— Медальон? Больше ничего?

— Больше ничего. — отрезал Шарп.

В его кармане покоился портретик Наполеона, собственноручно подписанный некоему подполковнику Чарльзу, но Шарп полагал при всём уважении к сэру Хадсону Лоу, что это не его собачье дело.

Майор поклонился Шарпу:

— Если вы настаиваете, сэр…

— Настаиваю, майор.

Майор не поверил Шарпу, но предпринять ничего не мог и отступил:

— Что ж, счастливого пути, сэр.

Утром следующего дня «Эспириту Санто» снялся с якоря и направился на юг. Уже к полудню остров Святой Елены, тюрьма императора, скрылся из виду вместе с кораблями, его стерегущими.

Шарп, увозя подарок Бонапарта, плыл к далёкой чужой войне.