E-klasse

I

Раз в полгода, я отправляю себя в командировку, например в Дюссельдорф, а сам сажусь за руль и еду на вторую Фрунзенскую улицу. С соседями по лестничной клетке я незнаком. Открыв дверь, я попадаю в свою студию. Не разуваясь, прохожу сквозь незахламленную мебелью комнату на балкон. Присаживаюсь за плетеный столик и, закуривая, разглядываю кораблик, фаршированный туристами и прочими праздными фигурками. Белый теплоход, черная вода, сероватое небо, влажный, теплый, загазованный воздух. Просыпается детское чувство абсолютной свободы и безнаказанности. Никто не знает, что я курю раз в пол года.

Внутри, сбросив всю одежду на одинокий диван, я наливаю в чайную чашку сто пятьдесят граммов коньяка, отмечая прелесть необжитого дома, выпиваю, наливаю еще и возвращаюсь голым на балкон. Бриз, если так можно назвать ветерок над Москвой-рекой, протекающий на высоте девятого этажа, щекочет пальцы ног и гениталии. Я непроизвольно улыбаюсь всему подряд. Своей вымышленной свободе, своей возможности потратить с половину миллиона на эту глупость, синтетическую радость, которая в эту минуту всасывается через желудок в кровь и сводит все, пускай и на время, к тому, что жизнь удалась. Я выключаю телефон, соблюдая правила безопасности полета, и запоминаю время. Через три часа надо будет позвонить из Германии.

Вечером будет сеанс из трех фильмов: «Королевство кривых зеркал», «Хотабыч», и «Добро пожаловать». Других картин в этой квартире нет. Ко второй ленте я стеку с дивана на паркет. После третьего фильма я постараюсь почитать «Трех мушкетеров», единственное, что стоит на полке помимо коньяка. Скорее всего, меня хватит только на иллюстрации. Каждый раз, выходя курить на балкон, я буду всматриваться в темноту Нескучного сада, и будут мне мерещиться то синие, то красные плащи. Проснувшись на следующий день, я обязательно выпью много коньяка залпом, и уходя в дымку, заберу с собой Дюма-папу. Все лучшее в жизни делается залпом, я убеждаюсь. Выстраивая в уме неподдающуюся логике образную цепочку, тянущуюся от гвардейцев кардинала до сталинской архитектуры, я буду пьяно-счастлив, уверенный в своем открытии тайн мироздания.

II

На третьи сутки я спешно переезжаю на Плотников переулок, вовремя останавливая запой. Там, в дореволюционном четырехэтажном особняке, в моем распоряжении небольшие апартаменты, приятно оформленные, служащие другим целям. Напившись вдоволь, что при моем возрасте и весе измеряется четырьмя бутылками, мне нужно отступить в лежбище, для восстановления. За первые командировочные дни я вымываю грязь из сознания детскими темами, опустошаю тяжелое сердце. Затем, наступает третий, переломный день, когда надо вернуться и подчистить тело.

У подъезда ждут две женщины. Агентство не обмануло. Высокие, молодые, опрятные и неприезжие. В квартире светло, за счет окон-великанов. Немного псевдостаринной мебели, красный кирпич вместо обоев, декоративный камин и огромный попугай, который живет под наблюдением уборщицы в старинной клетке, свисающей по центру гостиной вместо люстры. «Кроссворд» – единственное его русское слово. Георгий болтлив, и в моем присутствии всегда накрыт платком. Но все до одной посетительницы начинают визит с просьбы посмотреть «птичку», и он, наверное, рад их появлению не меньше меня.

Через прозрачную занавеску я наблюдаю, как лучи скользят по вылизанным капотам длинных черных машин. Изредка я перевожу взгляд вниз, на парочку, и щурюсь от удовольствия. В конце – выпитый намедни коньяк как будто выплескивается из недр, выбуренных винтовым высасыванием. «Кроссворд», так провожает гостей Георгий. Упиваясь остатками эйфории, не переодеваясь в халат, я, как мальчишка, принимаюсь пинать подушку, как если бы она была кожаным мячом. Забив стене гол, я окончательно успокаиваюсь. Поглаживая то щетину, то яйца, я деловито звоню в офис, и между дел рассказываю про ужасную погоду, которую наблюдаю по европейскому новостному каналу с выключенным звуком.

Лучшее, что есть в этом доме, это ванная. Она занимает не меньше половины площади и походит на выложенный из мелкой плитки не залитый водой бассейн. В ней можно найти абсолютно все связанное с гигиеной, – от набора бритв до метровой полки с туалетной водой. Никто не входил в нее, кроме меня. Это пространство, равно, как и душевное состояние, связанное с ней, я запираю на ключ снаружи, так, чтобы домохозяйка не смела входить в нее со своими уродливыми принадлежностями для уборки. Ее я убираю сам, тщательно, перед тем как берусь за себя. Я подолгу лежу на прохладном полу. Закусываю воду активированным углем. Я уже ничего не читаю и только смотрю в потолок. Сигареты и алкоголь я всегда бросаю на Фрунзенской и не прикасаюсь до следующего раза. Они – яд, впитываются в тело, выжигают гадость из душевных тканей, а потом выветриваются, унося с собой частицы здоровья.

Я отбеливаю зубы, мылюсь по несколько раз, начисто бреюсь. Свежим, я подхожу к зеркалу и, глядя самому себе глаза, достаю член и кладу его на край раковины. Теплая вода льется из крана. Я подставляю правую ладонь под поток, набираю воды и поливаю крайнюю плоть, от чего мурашки волной бегут вверх по спине. В конце дня, выпив несколько бутылок кавказской газировки, я укладываюсь спать под ровный гул кондиционера. Отправляю SMS жене: «Я еще на собрании. Ложись спать. Позвоню завтра утром. Люблю тебя». Снотворное я пью только после нескольких предшествующих пьяных ночей. Где-то за углом Арбат, там, наверное, гуляют люди. А что если начинается мелкий дождь, становится сильнее, а они прячутся под навесами или под колоннадой Вахтангова…