Пищи для размышлений было хоть отбавляй. Мысли стремительно сменяли одна другую, и в такт им, как обычно в таких случаях, непроизвольно ускоряя шаг, я подошел к воротам дядиного дома, когда этого совсем не ожидал, полагая, что очертания вяза еще не скрылись из виду. Однако передо мной и впрямь был хорошо знакомый дом. Я не мог смириться с тем, что мои размышления прервутся так быстро, а потому миновал ворота и, не останавливаясь, поднялся на ближайший пригорок, поросший каштанами и тополями.
Здесь я более обстоятельно обдумал свои впечатления. Вывод напрашивался только один: полуголый человек с лопатой действовал во сне. Но что побудило его к этому? Какое скорбное видение вызвало его рыдания, ввергнув в такое отчаяние? Что он искал или что пытался спрятать в том роковом месте? Подобного рода отклонения, нарушающие нормальный сон, свидетельствуют о болезненном состоянии сознания и поврежденной психике. В периоды сомнамбулизма даже самые отъявленные преступники невольно раскрывали свои страшные тайны. Мысли, которые они из соображений безопасности подавляли или утаивали, пока бодрствовали, зачастую выходили наружу во время сна, когда мозг был неспособен адекватно воспринимать реальность и верно оценивать происходящее, и, не контролируя свои действия, они, вопреки собственному желанию, выдавали себя.
Этот человек, безусловно, виновен в гибели моего друга. Кто, если не убийца Уолдгрейва, мог среди ночи явиться к месту трагедии? А то, чем он был занят, когда я его увидел, – часть какой-то фантастической драмы, овладевшей больным сознанием. Чтобы постичь ее, необходимо проникнуть в потаенные глубины его души. Лишь одно не подлежало сомнению: он не до конца понимает свою роль в преступлении, и это магическим образом притягивает его к роковому месту. И именно это переполняет его сердце горечью и не дает высохнуть слезам.
Но откуда он взялся? Ведь не появился же он из-под земли и не возник из воздуха. У него наверняка есть имя, и он должен где-то жить – вероятно, не очень далеко от злополучного вяза. Ближе всего дом Инглфилда. Что, если он живет там? Я не узнал его, но, возможно, из-за призрачного света луны и необычного наряда этого человека. Инглфилд держал двух слуг, один из которых – местный уроженец, глубоко верующий, простодушный и бесхитростный, – был неспособен ни на какое насилие. Он не мог совершить преступление.
Второй же обладал натурой противоречивой. Этот ирландский иммигрант состоял на службе у моего друга всего шесть месяцев, неизменно являя собой образец умеренности и обходительности. Для слуги он казался чересчур умным. Имея хорошие природные задатки, он всячески их культивировал и развивал. Был сдержан, задумчив и склонен к состраданию. Набожен, но без фанатизма, а с оттенком тоски и печали.
На первый взгляд не было никаких оснований подозревать его. В здешних густонаселенных окрестностях претендентов на роль преступника хватало. И все же, перебирая в уме всех знакомых, я не мог не учитывать, что он, Клитеро, единственный среди нас чужестранец. Наш образ жизни сугубо патриархальный. Каждый фермер живет в окружении сыновей и прочих родственников. А он – исключение из правил. Клитеро – чужак; каким он был и что делал до появления у нас – никому не известно. Вяз находится во владениях его хозяина. Убийцу надо искать здесь, и Клитеро более других подходит на эту роль.
Причины его меланхолии и замкнутости были скрыты от нас, ибо возникли, когда он еще жил в Ирландии, откуда вынужденно уехал на чужбину, выбрав род деятельности, явно не соответствующий его интеллектуальному уровню. Чем дольше я размышлял об этом, тем больше подозрений он у меня вызывал. И раньше, теряясь в догадках о возможном преступнике, я не раз подумывал о нем, но повседневное поведение Клитеро, казавшееся абсолютно безвредным, ставило его в один ряд с другими и развеивало мои сомнения. До сих пор я не придавал особого значения тому, что он появился у нас недавно, а его происхождение и прежняя жизнь были окутаны мраком неизвестности. Однако теперь все эти соображения предстали совсем в ином свете, я осознал их важность, и они почти убедили меня в его виновности.
Но как перейти от сомнений к полной уверенности? Отныне этот человек должен был стать объектом моего пристального изучения. Я решил разузнать о нем все, расспросив людей, которые видели его постоянно и могли рассказать, каков он в обыденной жизни. Для тщательного расследования необходимо было опросить всех, кого только возможно. А собрав нужные сведения и проанализировав его поведение, пообещал я себе, мне удастся разрешить свои сомнения.
Разработанная мною тактика на первых порах выглядела вполне приемлемой. Казалось, что я нашел выход из лабиринта. Скоро откроется, кто замыслил и осуществил убийство моего друга.
Но потом меня снова начали одолевать сомнения: а с какой целью я собираюсь проводить это расследование? Что мне даст обнаружение преступника? Какую пользу я из этого смогу извлечь? Что я должен делать, когда найду убийцу? Прежде меня волновало, постигнет ли злодея возмездие, но жажда мести рано или поздно проходит. Теперь я с отвращением вспоминал о тех кровавых планах, которые еще недавно вынашивал. И все же я опасался своей опрометчивой ярости и ужасался, представляя, к каким последствиям может привести мое столкновение с преступником, – стоит хотя бы однажды сотворить зло, и этого уже никогда не исправит время и не искупит покаяние.
Но почему бы, убеждал я себя, мне не проявить твердость? Ведь продиктованная рассудительностью осознанная выдержка – лучшая защита от искушений и предостережение против вспыльчивости. Я извлек урок из предыдущего опыта. Понял, в чем силен, а в чем слаб. Мои прежние редуты недостаточно надежны перед лицом врага? Что ж, я способен учиться на своих ошибках и знаю, что предпринять. Так почему бы мне не взяться задело и не укрепить ненадежные позиции?
Как бы там ни было, одна только осторожность не может до конца обезопасить меня в этом деле. Разумно ли вступать на путь, не сулящий никакой выгоды, но чреватый большими потерями? Любопытство – порок, если идти к своей цели без должной дисциплины ума и чувств, направляемых волей, если не руководствоваться соображениями пользы.
Тем не менее отказываться от намеченного пути я не собирался. Любопытство, как и добродетель, вознаграждает себя уже тем, что оно есть. Знание ценно само по себе, ибо дарует удовольствие в процессе постижения истины вне зависимости от предмета изучения. Оно дорогого стоит, даже когда никак не связано с нравственными исканиями или сердечными привязанностями, а то знание, к которому стремился я, должно было пробудить невероятно сложные чувства в моей душе и разжечь бушующее пламя в моем сердце.
Час проходил за часом, а я все еще пребывал в раздумьях, пока наконец не почувствовал усталость. Вернувшись домой, я, чтобы никого не потревожить, постарался незаметно проскользнуть к себе в комнату. Двери нашего дома, как вы знаете, всегда открыты, в любое время суток.
Спал я беспокойно и потому был рад, когда утренний свет позволил мне продолжить прерванные размышления. День пролетел незаметно, и как недавно я радовался приходу утра, так теперь с теми же чувствами приветствовал приближение ночи.
Дядя и сестры уже почивали, а я, вместо того чтобы последовать их примеру, отправился на холм Честнат-Хилл. Приходить сюда, прятаться среди камней или созерцать широкую, простирающуюся вдаль панораму всегда было для меня наслаждением. Теперь, на досуге, я мог спокойно восстановить в памяти сцену, свидетелем которой стал прошлой ночью, мог попытаться связать увиденное с судьбой Уолдгрейва и наметить возможные пути для постижения скрывавшейся за всем этим тайны.
Вскоре я начал беспокоиться, не слишком ли медлю, оттягивая развязку. Ухищрения и уловки бывают полезны, но сильно изматывают и редко приводят к успешному решению задачи. Почему я должен действовать как заговорщик? Разве я планирую причинить вред этому человеку? Впрочем, благородная цель вполне может служить оправданием некоторых моих хитростей. Есть два способа раскрытия чужих тайн: один – прямой и очевидный, другой – путаный и окольный. Почему бы не избрать первый способ? Почему бы не сопоставить имеющиеся факты, не изложить свои сомнения и не разрешить их путем, достойным благородной цели? Почему бы не поспешить к вязу? Может, в этот самый момент под сенью его ветвей странный полуголый человек предается своему таинственному занятию? Я понаблюдаю за ним и, возможно, сумею узнать, кто он, если не по внешнему облику, то преследуя его, когда он отправится восвояси.
Размышляя таким образом, я наметил план действий, который со всем рвением и принялся осуществлять. Опрометью сбежав с холма, я устремил свой путь к вязу. По мере приближения к дереву сердце у меня колотилось все сильнее, хоть я и замедлил шаг. Не зная, оправдаются ли мои ожидания, я с беспокойством огляделся. Ствол вяза скрывала густая тень. Я подкрался к нему почти вплотную. Никого не было видно, но это меня не расстроило. Вероятно, время появления незнакомца еще не пришло. Я затаился поблизости за оградой, по правую сторону.
Прошел час, прежде чем мое терпение было вознаграждено. Переводя взгляд с одного мысленно очерченного квадрата окрестностей на другой, я наконец вновь посмотрел на дерево. Человек, описанный ранее, сидел на земле. Я заметил его только теперь, и мне было совершенно неведомо, как он сюда попал. Создавалось впечатление, что он просто материализовался – без какого-либо физического передвижения, а одним лишь усилием воли. Крайнее смятение незнакомца и тьма, окутавшая все вокруг, не давали мне, как и прежде, различить какие-то особенности в его фигуре или выражении лица.
Я продолжал молча наблюдать. Картина, представшая передо мной, в точности повторяла ту, очевидцем которой я стал в прошлый раз, разве что теперь странный полуголый человек не копал землю, однако так же сидел под деревом, будто о чем-то размышляя, а потом принялся вздыхать и горестно рыдать.
Истощив стенания, он поднялся, собираясь уйти. Походка его была горделиво-торжественной и неторопливой. Я решил следовать за ним, по возможности не отставая и не упуская его из виду, чтобы узнать, куда он меня приведет.
Вопреки моему ожиданию, он направился не к дому Инглфилда, а в противоположную сторону. Перед шлагбаумом он остановился, осторожно приподнял деревянную стрелу и, пройдя, опустил на место. А затем зашагал по неприметной тропинке, пересекавшей стерню на пути к лесу. Тропинка терялась где-то в глухой чащобе, но он быстро свернул с нее и углубился, как мне показалось, наобум, в густые заросли кустарников и вереска.
Поначалу я опасался, что, продираясь вслед за ним между ветвей и наступая на сучья, произвожу слишком много шума – как бы это не насторожило его; но он ничего не слышал и не замечал. Удивительным образом ему постоянно удавалось выбирать самый трудный путь, так что порой преодоление препятствий требовало недюжинной силы. Он вел меня то по дну ущелий между отвесных скал, на которые едва ли можно было забраться; то заводил в болото, где, чтобы сделать шаг, приходилось бороться с засасывающей трясиной; то вынуждал по пояс в воде переходить вброд ручьи.
Долгое время я сохранял решимость и присутствие духа, полагая, что смогу бесстрашно пройти все заросли и лощины, которые легко одолевал мой проводник. Однако он без конца менял направление. Я не имел ни малейшего понятия о том, где мы находимся по отношению к отправной точке.
В конце концов я совсем выбился из сил. У меня появилось опасение, что он знает о моем присутствии и таким длительным путешествием хочет измотать того, кто идет следом, чтобы потом сбежать. Но я преисполнился решимости расстроить его планы. Хотя воздух был морозный, я истекал потом и не чувствовал своих ног, не привыкших к такой нагрузке. И тем не менее, согнувшись в три погибели, я упрямо продолжал преследование.
Вскоре еще одна мысль пришла мне в голову. Поняв, что я неутомим в погоне, этот человек мог прибегнуть к более изощренной игре в прятки. Впрочем, чего мне бояться? Я предельно осторожен и бдителен. Схватка один на один меня не пугала, напротив, была желательна.
Мы оказались на краю высокого обрыва. Мой проводник ступал по самой кромке. С высоты хорошо просматривалась бесплодная долина, поросшая голыми в это время года кустарниками и загроможденная булыжниками и острыми камнями. Теперь я смог сообразить, где мы находимся. Это был Норуолк – пустынный тракт, о котором я не раз говорил вам и который когда-то из любопытства прошел вдоль и поперек. В высшей степени опасное, живописное и безлюдное место. Хотя мне никогда раньше не доводилось видеть долину при лунном свете, я сразу узнал ее, ибо уже бывал здесь. И, если я не ошибался, дом Инглфилда находился совсем рядом. Где же, спрашивал я себя, конец этого необычного путешествия?
Продолжая размышлять, я старался не упустить незнакомца из виду. Он спустился по утесу в долину. Затем нырнул в густые заросли. Через четверть часа я увидел его у выступа нависавшей над землей скалы, которая словно ограждала долину с этой стороны. Пригнувшись, он принялся раздвигать кусты, скрывавшие, как я понял, вход в пещеру. А потом исчез во мраке, и спустя мгновение я перестал различать звук его шагов.
До этого момента мужество не оставляло меня, но тут я пал духом. Если этот человек – убийца, то, хорошо зная все закоулки грота, он, воспользовавшись темнотой, непременно расправится со своим преследователем, то есть со мной, тем более что я обнаружил его потайное убежище. А может, он просто помешанный или лунатик, блуждающий во сне? Но кем бы он ни был, идти в пещеру следом за ним я не рискнул. К тому же рано или поздно ему все равно придется выбраться наружу, если только с ним не случится беды.
Я сел перед входом в пещеру с намерением терпеливо ждать, когда он надумает появиться. После утомительного путешествия передышка была очень кстати. Пульс у меня уже не зашкаливал, пот не стекал градом, а приятная прохлада, которой я поначалу наслаждался, постепенно пробрала меня до костей, так что мне пришлось все время менять позу, чтобы окончательно не замерзнуть.
Протоптав тропинку перед входом в пещеру и убрав все, что его загораживало, я стал прохаживаться взад-вперед, наблюдая, как луна опускается все ниже и ниже, пока она совсем не исчезла. Темнота, поглощая все вокруг, меняла облик окрестностей. Передо мной расстилалась узкая долина, окаймленная со всех сторон крутыми высокими утесами. Мрак сгущался по мере того, как луна клонилась к горизонту, и, если бы не тускло мерцавшие звезды, от моих органов чувств не было бы никакого проку.
Я подошел поближе к расселине, в которой скрылся таинственный незнакомец. На всякий случай я расставил руки, чтобы он незаметно не выбрался из своего логова. Впрочем, его шаги должны были вызвать эхо, поскольку, окруженная горами, долина лежала будто на дне глубокого колодца. Так я прождал до утра, ни на минуту не ослабляя внимания, чтобы не прозевать момент, когда человек, которого я преследовал, снова покинет пещеру.
И тут я услышал какое-то шуршание, и мне показалось, что звук этот исходит из чрева грота. Решив, что лунатик собрался наконец выйти наружу, я приготовился захватить его. Укоряя себя за то, что однажды уже упустил представившуюся возможность, и дав себе слово на этот раз не сплоховать, я не отрывал взгляда от входа. Шуршание усилилось, и внезапно огромный диковинный зверь – ничего подобного мне никогда не приходилось видеть – выскочил из пещеры и промчался мимо меня куда-то вдаль. Я был потрясен и разочарован. Тем не менее, собрав волю в кулак, я продолжил ждать, но тщетно. Светало быстро. Солнце уже поднялось высоко, заливая лучами склоны утесов, а ближе к вершинам чахлая бурая трава была припорошена инеем. Я уже почти не верил в успех и тем не менее не хотел сдаваться, пока во мне еще теплилась надежда, что странный незнакомец все-таки появится. Он мог затаиться в глубине грота, мог прятаться у входа, выжидая, пока я не уйду, мог выбраться наружу через какой-то дальний, неизвестный мне лаз.
В конце концов, уставший и подавленный, я смирился с очередной неудачей и решил идти напрямик, не выискивая тропинок и не обращая внимания на препятствия, которыми изобиловала эта дикая местность. Я был уверен, что дома никто не тревожился по поводу моего отсутствия, поскольку никого не поставил в известность о своем намерении провести ночь, преследуя подозреваемого в убийстве. Однако приключения этой ночи не увенчались успехом.