Единица «с обманом»

Спасокукоцкий и Кукуевицкий

Оба они кругленькие, лопоухие и курносые.

Только этот, с рыжей родинкой на носу, — Спасокукоцкий. А тот, со щербатым зубом, — Кукуевицкий.

Спасокукоцкого зовут Лесик.

Кукуевицкого зовут Стасик.

Больше всего на свете Спасокукоцкий любит конфеты «Тузик».

Кукуевицкий больше всего на свете любит конфеты «Белочка».

Но если нет ни «Тузика», ни «Белочки», они жуют любые, какие подвернутся: «Золотой ключик», «Эру», «Кис-кис», «Морские камушки», «Пчелку», «Коровку» и даже твердые — о камень не расшибешь — козинаки.

Так уж исторически сложилось, что в первый день в первом классе учительница Лина Митрофановна посадила их за первую парту перед своим столом. Посадила их туда потому, что они были самыми маленькими в классе.

Такая уж им досталась доля.

Эх, доля ты, доля!.. Когда тебе уже семь лет, а в трамвае или троллейбусе дают от силы пять с половиной — ох, до чего же ты страдаешь, как тебе хочется хоть на тютельку, хоть на сантиметрик быть выше!.. Быть бы как Игорь Дмитруха, вон тот, что сидит на последней парте и обстреливает жеваными бумажными пульками из стеклянной трубочки классную доску…

Спасокукоцкий искоса глянул на Кукуевицкого и подумал: «Кажется, он все же чуть пониже меня… Вон как на локти опирается и шею тянет. Так и есть. Совсем малявка. А наверное, считает меня малявкой. Думает, что я коротыш и тряпка. Что об меня можно ноги вытирать. Нет уж! Не позволю ему так думать!»

На большой перемене, когда они стояли возле окна в коридоре, грызли козинаки и смотрели, как во дворе на спортплощадке старшеклассники карабкаются по канату, Спасокукоцкий причмокнул языком и сказал:

— А мы этим летом на даче были. И я влез на во-от такое здоровенное дерево. На самую верхушку. А там гнездо коршуна. И в нем птенцы. Пестренькие такие… Но я их не взял. Чтоб за них коршун глаз выклевал? Очень надо! Посмотрел, пальцем потрогал и слез.

Кукуевицкий захлопал глазами, и козинак застрял у него в горле. Он хотел что-то сказать, но не смог, а только проблеял, как козлик:

— Ме-меее!..

Тут зазвенел звонок, и пришлось идти в класс.

Спасокукоцкий торжествовал: «Ага! Съел?! Знай наших! Малявка!»

Но на следующей перемене Кукуевицкий заморгал мохнатыми ресницами, покраснел и тихо сказал:

— А я как-то зимой пошел на Днепр посмотреть подледный лов. Лед был только у самого берега, а дальше — вода. Встал на льдину, а она оторвалась и поплыла. Все кричат. Но я не испугался. «Эй! — кричу. — Побыстрей спасайте, а то мне в гастроном за сметаной нужно!» И за мной послали катер, и выловили меня уже за городом, возле Лукова острова. Но сметану я все-таки успел купить.

Спасокукоцкий крякнул и тоже покраснел. Потом собрал все свои силы и сказал:

— А мне… а я… а мне настоящий пожар гасить пришлось. Во! На даче. Загорелась солома возле коровника. Но я не растерялся, схватил ведро с помоями и… Если б не я, сгорел бы к свиньям и коровник, и хата, и все на свете…

— А я… — скромно опустил глаза Кукуевицкий. — А я… остался как-то раз один в квартире. И вдруг звонит вор. И говорит: «Открывай! Киевгаз!» Знаем мы, какой Киевгаз! Я весь так и обмер. «Не открою! — говорю. — Давай отсюда, а то как сейчас возьму папкино ружье да как стрельну через замочную скважину!» Он говорит: «Вот дурак!» Но я не открываю. Он испугался и ушел.

Спасокукоцкий тяжело вздохнул и, чуть не плача, сказал:

— А я… а меня один раз велосипедом переехало… И однажды я часы мамины проглотил… Вместе с ремешком…

Настроение у Спасокукоцкого испортилось вконец.

Сидя на уроке, он исподлобья поглядывал на Кукуевицкого и думал:

«Неужели этот малявка не врал! Неужели он и вправду на льдине плавал и с вором так храбро разговаривал… А я-то все ведь выдумал — и про коршуна, и про пожар…»

На самом-то деле это он чуть не спалил коровник. Баловался спичками — солома и загорелась. От испуга он завизжал, как поросенок. Прибежала мать, схватила ведро с помоями и залила огонь, а сыну сгоряча так наподдала, что он полетел в лужу.

Спасокукоцкий сверлил глазами Кукуевицкого, пытаясь догадаться, соврал тот, или нет.

Но Кукуевицкий смотрел так ясно и невинно, что ничего нельзя было понять.

И Спасокукоцкий решил не сдаваться.

На следующий день стало известно, что Спасокукоцкий на той же самой даче вытащил из речки утопавшую маленькую девочку, лазил в колодец спасать котенка и ездил верхом на лихом коне Электроне…

Однако выяснилось также, что Кукуевицкий, в свою очередь, прогнал бешенную собаку, лазил в канализационный люк за ключами, которые уронила туда соседская девчонка, а во время военного парада катался на ракетной установке.

Теперь Спасокукоцкий с опаской разворачивал газету «Зирка» и читал заголовки — нет ли статьи о Кукуевицком. А когда передавали по радио «Пионерскую зорьку», боялся услышать знакомую фамилию.

Прошло несколько дней, полных рассказов о подвигах.

Спасокукоцкий и Кукуевицкий ходили с гордо поднятыми головами, расправив плечи. Они даже ростом стали выше.

Но однажды Кукуевицкий не пришел в школу, должно быть, заболел.

Спасокукоцкий проскучал все пять уроков. В голове без толку вертелось нерассказанное захватывающее приключение — поединок Спасокукоцкого с гигантской гадюкой (как раз вчера он прочел книгу Сергея Артюшенко «Шутка с питоном»). Это было такое приключение, что Кукуевицкий от зависти лопнул бы. А он не пришел.

В плохом настроении Спасокукоцкий вернулся домой.

Обедал он без всякого аппетита. За столом мать удивленно взглянула на него, потом внимательно присмотрелась и сказала:

— Ну-ка, открой рот!

Ничего не подозревая, Спасокукоцкий повиновался.

— Ой! — вскрикнула мама. — У тебя же дырка в зубе! Кариес! Боже мой! Нужно немедленно к зубному!

— Что?! — Спасокукоцкий выпустил из рук ложку, и она, звякнув о край тарелки, плюхнулась в борщ.

— Нужно немедленно идти к зубному, — повторила мама. — Немедленно! — она уже набирала номер телефона. — Алло! Скажите, пожалуйста, когда принимает стоматолог?.. Хорошо. Спасибо!.. — и положила трубку. — Идем сейчас же!

— Я-а-а не пойду! — сказал Спасокукоцкий.

— Пойдешь! — твердо сказала мама.

— Не пойду, — еще тверже сказал Спасокукоцкий.

— Ты что — хочешь остаться без зубов?! Доигрался со своими конфетками! Я сколько раз предупреждала — не ешь столько сладкого! Не грызи без конца конфеты!..

— Я не пойду! — на высокой ноте отчаянно выкрикнул Спасокукоцкий.

— Пойдешь, — спокойно сказала мама, пудря перед зеркалом нос.

— Я не могу… Мне плохо, — скривился Спасокукоцкий. — Живот болит!

— Ничего у тебя не болит, — сказала мама и стала подкрашивать помадой губы.

— Ой! Ой! — Спасокукоцкий скорчился и лег щекой в тарелку.

— Ты же знаешь, на меня это не действует, — невозмутимо сказала мама, подкрашивая щеточкой ресницы.

Это была правда. Мама Спасокукоцкого была тверда, как алмаз.

Полежав немного в борще, Спасокукоцкий поднял голову, обобрал со щеки капусту и тяжело вздохнул:

— Ты хочешь, чтоб я погиб!..

— Я хочу, чтоб мой сын не остался без зубов. Чтобы ему не пришлось носить в портфеле стаканчик со вставной челюстью.

…Через пять минут они уже шли к детской поликлинике. Мама крепко держала Спасокукоцкого за руку, а он автоматически переставлял ноги и ничего перед собой не видел: все расплывалось в слезах. Только в такт цоканью маминых каблуков бухало в груди сердце.

Запахло лекарствами — они вошли в поликлинику.

Возле стоматологического кабинета не было никого — прием только что начался — они оказались первыми.

Спасокукоцкий шагнул в дверь, и у него похолодело внутри. У стены стоял стеклянный шкаф, в котором на стеклянных полочках лежали блестящие никелированные инструменты для выдергивания зубов — клещи, «козьи ножки»…

А посреди кабинета, рядом с креслом, стояла она — бормашина. Та адская бормашина, про которую Спасокукоцкий еще в детском саду наслышался от вечно перепуганной Талочки Дударенко. Голубая, обтекаемой формы, похожая на рубку подводной лодки, бормашина смотрела на него желтым глазом и будто подмигивала.

Первым желанием Спасокукоцкого было рвануться и дать деру. Но позади остро пахла парфюмерией неумолимая мама. А впереди приветливо улыбался и пах лекарствами высокий лысый дяденька с бородавкой на носу — врач. Все пути к бегству были отрезаны.

— Заходите, заходите, — ласково заговорил врач и широким жестом указал на кресло. — Пожалуйста, садитесь, молодой человек. Сразу вижу, что передо мной настоящий мужчина.

Но Спасокукоцкий не поддался. Он прекрасно знал эти врачебные штучки-дрючки: улыбается, улыбается, а потом ка-ак вгонит шприц, или ка-ак резанет скальпелем, или ка-ак ткнет еще чем-нибудь — не успеешь и глазом моргнуть (Талочка Дударенко не раз о том рассказывала).

Спасокукоцкий не двигался с места.

Мама неожиданно подхватила его под мышки и, хотя он что есть силы задрыгал ногами, подняла и, как маленького, усадила в кресло.

Врач нажал на какую-то педаль, и кресло поехало вверх. А сердце Спасокукоцкого покатилось вниз.

— Ну-с, раскроем рот и посмотрим, что у нас там делается, — усмехнулся возле самого носа Спасокукоцкого зубной врач.

— Лесик, ну ты же хороший мальчик. Раскрой ротик. Ну, будь умничкой! — чужим, кротким голосом сказала мама.

— Ну-с! — повторил врач.

— Эге-х! — стиснув зубы, мотнул головой Спасокукоцкий.

— Не понимаю. Вы что — глухонемой?

— У меня не открывается рот, — не разжимая зубов, процедил Спасокукоцкий. — Свело, наверное, челюсти.

— А-а, это бывает, — заулыбался врач и взял Спасокукоцкого двумя пальцами за щеки. Чуть сдавил их. Рот сам собой и раскрылся.

Другой рукой врач ловко поднос к зубам Спасокукоцкого маленькое кругленькое зеркальце на длинной металлической ручке.

— Г-г-г-ап! — сказал Спасокукоцкий и укусил врача за палец.

— О-у! — отдернул руку врач, — Так вы мне, хлопче, палец откусите. Как я тогда работать буду? — И вдруг строго: — А ну-ка, раскрой рот! Живо!

Это подействовало, и Спасокукоцкий раскрыл рот. Врач снова поднес зеркальце к зубам.

— А-а-а! — закричал Спасокукоцкий.

— Что такое? Я же еще не дотронулся.

— Болит.

— Не может быть.

— Ага. Вам «не может быть». А мне «может». Это же не ваши зубы! Я больше не хочу. Я уже слезаю.

— Да ну! — сказал врач. — И где ты такой грамотный учишься? В какой школе? В каком классе? Вот возьму и напишу про тебя в стенгазету.

— Напишите, напишите! — сказала сзади мама и назвала номер школы и класса.

— Что?! — весело воскликнул врач. — Вот здорово! В том же классе учится и моя дочь. Люба Присяжнюк.

— Да-а-а? — Спасокукоцкий от удивления разинул рот. И правда в их классе училась такая девчонка.

«Ой! Это ж теперь все узнают… И Кукуевицкий узнает… Пропал я, пропал. Опозорил себя на всю школу. Засмеет теперь меня Кукуевицкий, вконец засмеет. Всем расскажет и про пожар, и про колодец, и про коня Электрона… Что же теперь будет?..»

Занятый своими мыслями, Спасокукоцкий не заметил, как врач включил бормашину и она тихо-тихо зажужжала. Было совсем не больно… Прошло несколько минут, и врач весело сказал:

— Ну, вот и все!.. Два часа ничего не есть!..

Он надавил на педаль, и кресло опустилось.

— Вы свободны!

Спасокукоцкий слез с кресла и, шатаясь, как после космического полета, сделал несколько неверных шагов к маме. Мама улыбалась, протягивая к нему руки.

«И это все?.. А я, дурак, боялся!.. Дрыгался, кричал и кусался! Эх-х!.. А Кукуевицкий не испугался бешеной собаки, плавал по Днепру на льдине и прогнал вора… Кукуевицкий — герой, а я… Эх я!..»

И так ему стало худо, так худо, что он скривился и… заплакал.

— Ну и ну! — удивленно воскликнул врач. — Чего это ты? Все же позади! А-а… Ты, может, думаешь, что я наговорю про тебя Любе? Так ничего плохого не было! Ты молодец! Держался героем!..

«Герой» шмыгнул носом и вытер слезы.

А когда они с мамой вы ниш из кабинета, в коридоре послышался женский голос:

— Вот видишь, хлопчик совсем не боялся!.. Ну, ничего же страшного… А ты…

Спасокукоцкий обернулся.

В очереди возле двери на стуле рядом с матерью сидел заплаканный Кукуевицкий…

За Спасокукоцким и Кукуевицким на одной парте с Надей Травянко сидит Шурик Бабенко.

Надя Травянко — выдающаяся личность (это она при всем классе выдала Лене Монькину), но сейчас речь не о ней.

Сейчас давайте познакомимся с Шуриком Бабенко.