Единственная женщина

1

Никогда он не видел Юру таким.

Сергей вспоминал те моменты, когда ему непонятно было, какое чувство отражается в Юриных глазах — когда тот смотрел на льдины, плывущие по темной воде, когда Юля медленно двигалась в золотистом полумраке комнаты и Юрка не отводил от нее глаз… Когда он слушал Сашу Неделина и думал о своем, прищурившись, глядя то на пламя лесного костра, то на его отблески в речной воде…

Все-таки их было не так уж много, этих моментов — почти все, что происходило с Юрой, было понятно Сергею; он чувствовал даже то, что не мог выразить точными словами.

Но таким он не видел его никогда. И запрещал себе понимать, хотя разгадка была проста — достаточно было взглянуть на Юру и Лизу, чтобы понять: произошло то, что должно было произойти между ними неизбежно. И Сергей отводил глаза, подавляя в себе чувство скрытой и неизбывной боли…

Он даже знал, когда это произошло: догадался по тому, что в понедельник утром Юрка выглядел совершенно отрешенным — никогда такого не бывало с руководителем «Мегаполис-инвеста», способным с ходу «завести» любое количество самых разнохарактерных людей.

— Случилось что-нибудь? — спросил Сергей, зайдя к Юре, как обычно, перед недельной планеркой.

— Случилось? Нет. Или — случилось, не знаю; не от слова «случай». Не обращай внимания, сейчас приду в себя.

Трудно было не обратить внимание! Но Ратников быстро взял себя в руки, это он умел. Совещание он уже проводил, как обычно — мгновенно улавливая главное в докладах начальников отделов, отдавая короткие и точные распоряжения и твердо держа в руках бразды правления своим «Мегаполисом» и работающими в нем людьми.

Сергей задержался и после совещания: надо было обсудить то, что находилось в стадии становления и не предназначалось для широкого круга. Псковитин знал, что это-то и есть самое важное для Юры: ни успешно работающие заводы, ни налаженные английские фирмы, ни корабли во Владивостоке не вызывали у Ратникова такого острого интереса, как уже созданная, готовая к работе «система», состоящая из информационной службы, проектирующих, строительных, эксплуатационных фирм, на которую Ратников положил столько времени, к которой привлек столько людей и которая вот-вот должна была заработать в полную силу, включившись в мощный европейский концерн через Германию.

— Меня что-то настораживает, Юра, — сказал Сергей, когда они остались одни.

— Почему? — тут же спросил Ратников.

— Трудно объяснить… Наполовину — интуитивно, я нюхом чую какую-то опасность, но выводы делать пока рановато. А наполовину — реально. Я просто не уверен в этом Звонницком.

Звонницкий был начальником службы информации — новой, созданной Ратниковым специально для этого проекта и располагавшейся не в центральном здании «Мегаполис-инвеста». В руках Звонницкого оказались сосредоточены важнейшие нити «системы» — пожалуй, после Ратникова он оказывался самой влиятельной фигурой в ней.

Сейчас, пока «система» еще не включилась на всю катушку, служба информации занималась тем, что собирала банк данных обо всех российских фирмах, могущих представлять хоть какой-нибудь интерес в будущем, — и уже по тому, как велик был составленный ею подробный список, можно было понять масштаб готовящегося проекта.

— Я в нем не уверен, — повторил Псковитин. — Это впервые такое — что я не могу на все сто поручиться за человека, от которого так много зависит. Вроде и работает нормально, и, ты говоришь, профессионал высококлассный — а я не уверен, что он работает только на нас…

— Ты знаешь что-то конкретное?

— Ну-у, если б знал! Другой был бы разговор… Говорю же: какие-то очень косвенные свидетельства того, что доверять ему опасно. Как хочешь, Юра, — я бы его сменил, и чем скорее, тем лучше!

— Хорошее дело, Серега! — Ратников встал, прошелся по кабинету. — Заменить человека, который все наладил, который так или иначе владеет всей информацией! Во-первых, это даже технически трудно, а во-вторых — по-моему, в этом случае гораздо больше опасность, что он начнет работать против нас: и от обиды, и просто для заработка. Разве нет?

— Да, — нехотя согласился Псковитин. — Это-то и неприятно: как будто сами себя в угол загнали… Ладно, что попусту воздух сотрясать! Посмотрю еще — может, зря нервничаю.

Ему был не слишком приятен этот разговор: он считал Звонницкого своим проколом — в конце концов, в его обязанности входила всесторонняя проверка и он должен был все сделать задолго до того, как тот начал работать. Черт его знает, как он проморгал…

Настроение у него было из-за этого настолько испорчено, что он почти забыл странную Юрину отрешенность и взволнованность, которая так бросилась ему в глаза с утра.

Но потом, через несколько дней — он просто не мог не замечать, что душа его друга взбудоражена, что ему стоит огромных усилий включаться каждый день в обычную деловую жизнь.

Псковитин всегда знал, что бизнесмен Ратников сильно отличается от своих коллег — отличается каким-то душевным избытком, в котором не было никакой необходимости для успешной коммерческой деятельности. Порою Сергей видел, что Юре приходится сознательно «выключать» какие-то свои способности, чтобы соответствовать тому, чем он занимался сейчас.

Он всегда был такой — и в детстве, занимаясь математикой, мог всю ночь читать какие-то малопонятные «слепые» ксерокопии, никакого отношения к математике не имеющие, или, например, объяснять Сережке, почему человеческая внешность не совпадает с отражением в зеркале…

Но теперь он его ни о чем не спрашивал: сначала просто потому, что знал — все, что возможно, Юрка и сам ему расскажет, а потом — потому что догадался и стало не до расспросов…

Если Юра выглядел потрясенным, растревоженным, то Лиза, наоборот, казалась такой счастливой, как никогда прежде. То удивительное сияние, которое лилось из ее глаз, стало теперь настолько сильным, направленным — как казалось Сергею, — что ему хотелось зажмуриться, встречая ее взгляд: он знал, что это сияние предназначено не ему…

Они оба были счастливы с Юрой, в этом не было никакого сомнения — хотя даже в эти, первые, дни их взаимного счастья в Юрином взгляде, обращенном на Лизу, никогда не гасла тревога. Да он как будто боится, что она исчезнет! — поразился Сергей.

Юрка больше не предлагал вечерами проехаться куда-нибудь. Заезжал только по утрам в бассейн, как они делали это всегда. Но и в эти утренние ясные минуты, выходя из воды чуть уставшим и посвежевшим, он был сосредоточен на том, что происходило в его душе. И он думал о чем-то, думал мучительно и напряженно — Сергей видел, что эти мысли омрачают его счастье…

Псковитин отдавался работе яростно, это было теперь единственным, что спасало его от мучительных размышлений. Но это — днем, а вечерами, если оставался дома, давили невыносимым одиночеством даже стены квартиры на проспекте Вернадского.

Он давно уже знал, что женщины, появлявшиеся время от времени, не способны успокоить его душу — а теперь их было мало даже для его тела; впервые Сергей почувствовал, как неразрывна связь между телом и душой…

Каждая минута того вечера, который они провели с Лизой в Кускове, стояла у него перед глазами так ясно, как будто все это происходило вчера. Он и представить себе не мог, что будет, как мальчик, вспоминать прогулку с девушкой по дорожкам парка — и как куртка сохранила тепло ее тела…

Сергей и сам не понимал, почему вдруг сказал Лизе, что она похожа на Катю Рослякову. Ничего общего не было у нее с этой чернобровой, вечно жаждущей плотской любви женщиной. Да он и не любил ведь Катю, несмотря на то, что провел с нею немало приятнейших часов, — а от одного взгляда на Лизу сердце у него сжималось.

Сергей не привык нащупывать внутреннюю, неназываемую связь между явлениями, и сейчас его мучило и сердило то, что он не понимает, почему светящийся Лизин взгляд вдруг вызвал у него эти юношеские воспоминания.

И он набрасывался на работу, засиживался до ночи в своем кабинете, мотался целый день по городу, встречаясь с людьми, — приглушая, как зубную боль, свое неизбывное одиночество…

А дел у него было предостаточно, их всегда было много в «Мегаполисе»: Юрина энергия словно вызывала их, выводила из глубин человеческой жизни, закручивая в тугие узлы.

Сейчас Псковитин занимался Звонницким — по сути, делал то, что должен был сделать давным-давно, в сотый раз перепроверяя его связи. И чем дальше заходила проверка, тем мрачнее становился начальник службы безопасности…

Собственно, началось все с мелочи: выяснилось, что Звонницкий, которого все работавшие с ним люди считали отличным специалистом по информационным сетям и человеком довольно узким, ограниченным во всех житейских потребностях, — выяснилось, что он имеет политические пристрастия, ходит на какие-то сомнительные конференции, посвященные вопросам глобального мирового переустройства. В общем-то, в этом не было ничего предосудительного — Сергей знал, что Ратников лояльно относится к любым политическим взглядам, кроме тех, которые он называл бесчеловечными. И почему бы их новому сотруднику не увлекаться какими бы то ни было идеями, не имеющими непосредственного отношения к его работе?

Но люди, собиравшиеся на этих конференциях, — вот кто привлек внимание Псковитина! Без всякой радости он обнаружил, что там бывают не только писатели, артисты и прочая богемная шушера, как ему показалось сначала, а и крупные бизнесмены — все, как один, с определенной репутацией и крепко связанные с политикой — что уже само по себе было неприятно. Следовало тщательнейшим образом проверить, чем занимается в этой компании Звонницкий, — и Псковитин уже не тешил себя иллюзиями, что тот просто просиживает штаны, слушая бойких говорунов.

Такая проверка требовала времени и была неприятна Псковитину главным образом тем, что затрагивала вопросы неконкретные, двусмысленные, связанные с человеческими убеждениями и идеями.

«Может, предложить Юрке самому этим заняться?» — думал он иногда, понимая, что подобные материи доступнее Ратникову, чем ему. Но совесть и самолюбие удерживали его от этого: ведь он уже проверял Звонницкого, когда Ратников назвал того в качестве возможного главы новой информационной службы, — проверил и дал положительный ответ. Как же теперь взваливать на Юру груз собственной возможной ошибки?

Сергей размышлял об этом утром, лежа в кровати и затягиваясь первой сигаретой, — он давно уже привык курить с утра, хотя отлично понимал, что это не укрепляет здоровье. Впрочем, сигарета, выкуренная в постели, не мешала ему потом делать привычную свою, десантную еще, утреннюю разминку. Потом он ехал в бассейн или на теннисный корт, включаясь в свой обычный дневной ритм. Только бегать по утрам он не любил, ему приходилось заставлять себя это делать — почему-то терпеть не мог старательных спортсменов, трусящих по парку в сопровождении собачек.

Мокрый ноябрьский снег лепился к оконному стеклу, нагонял тоску — хотя Сергей давно уже приучил себя не обращать внимания на погоду. Но когда окна были залеплены этой серой кашей, собственное одиночество казалось ему особенно безнадежным…

Месяц прошел с того дня, когда он понял, что Лиза потеряна для него. С той самой минуты, когда он догадался, что произошло между нею и Юрой, у него и мысли не появилось о том, чтобы «побороться за свое счастье» — это было так же смешно и безнадежно, как бороться с самим собой, и не потому, что Юра был сильнее, а просто потому, что Сергей заранее знал: победа над ним была бы на самом деле поражением. Юрка вообще был вне той сферы Сергеевой жизни, где мыслима была борьба.

И он молчал, сжав зубы, понимая, что Лиза потеряна безвозвратно, и больше всего боясь теперь, что Юрина душа снова закроется для него.

Была суббота, но это ничего не значило: Псковитин собирался сегодня в «Мегаполис» — он, как и Юра, оставлял себе только один выходной день, да и то не всегда.

Для себя он никогда не вызывал ни машину, ни охрану, скрывая это от Юрки, чтобы не подавать дурного примера. Правда, Ратников заметил это однажды, но в ответ на его подколку Сергей тут же заявил:

— В меня не стреляют у собственного подъезда, а если и вздумает какая сволочь — у меня реакция все равно получше, чем у любого охранника.

Это было правдой: несмотря на то, что Псковитин отбирал людей в охрану более чем тщательно, обращая внимание на боевой опыт бывших афганцев, — с ним, командиром разведывательно-диверсионного батальона, никто из них не мог тягаться. Он страшно жалел даже не о том, что в тот февральский день Юра выходил из подъезда без охранника, — он жалел, что сам не был рядом с ним.

Тогда Юрку спасло только старое, в три обхвата, дерево во дворе: после того, как несколько пуль из ТТ попали в Ратникова, он упал так, что контрольный выстрел в голову сделать было невозможно.

— Время просто выбрали неудачное, — смеялся он потом. — Если б вечером — обошли бы деревце и дострелили, а так — народ набежал, неудобства…

Может, так оно и было, но Сергей считал, что в тот раз Юрку хотели только попугать, да перестарались — при чем тут дерево, кому оно может помешать, так же, как и набежавший народ!.. Его укрепляло в этом убеждении и то, что покушение не повторили: он знал, что если бы Юра стал в тот раз предметом охоты по-настоящему — все было бы уже давно кончено.

А то, что он так и не нашел тогда этих людей, — Псковитин добавлял к числу постыдных, невыносимых воспоминаний, которых у него даже и после Афгана было немного…

После того случая он ни разу не позволил себе расслабиться, обрубал все хоть мало-мальски опасные связи, которые могли бы возникнуть у «Мегаполис-инвеста» из-за Юриной готовности рискнуть. И вот теперь эта головная боль — Звонницкий с его информационными сетями, к которым Сергей чувствовал стойкую, по-мальчишески упрямую неприязнь — с тех самых пор, как Саша Неделин забивал Юрке голову всеми этими глобальными идеями…

Сегодня он поехал не в бассейн, а на корт — и поэтому разминулся с Ратниковым, который никогда не играл в теннис по утрам, предпочитая плавание. Сергей увидел его спортивный «форд» только у здания «Мегаполиса» и сердито хмыкнул: все равно норовит гонять один, и за рулем!

Гулкой пустоты не чувствовалось в старинном особняке, даже когда людей в нем не было. В этом и было особое, живое тепло старых зданий: наверное, тени, населявшие их, не оставляли места для пустоты. А в их особняке, судя по всему, жили добрые призраки: ни в одном помещении Псковитин не чувствовал себя так хорошо, как здесь, хоть и относился скептически к этим Юриным измышлениям о старых тенях.

Узнав от охранника, что Ратников уже у себя, он сразу поднялся к нему наверх, чтобы выругать за лихачество на машине.

— Юра, ты бы хоть на работу ездил по-человечески! — сказал он с порога, но тут же словно споткнулся об Юркин взгляд.

Тот стоял у огромного, во всю стену, окна, перед которым располагался его рабочий стол, и смотрел на вошедшего Сергея с таким отчаянием, какого тот и предположить в нем не мог.

— Юр, что это с тобой? — испуганно спросил он. — Тебе плохо?

— Сам не знаю, Серега. Мне хорошо — и сердце разрывается, хоть в воду головой. — Помолчав, он объяснил: — Юля звонила. Она, конечно, старается не подавать виду, но я же слышу — у нее слезы в голосе, она уже догадывается, что случилось. А что я ей могу сказать, чем успокоить?

В эту минуту, видя Юрино отчаяние, Сергей как-то забыл, что и его собственные душевные муки были связаны с тем, о чем говорил сейчас его друг. Поэтому он спросил Юру без всякой задней мысли:

— А может, это все пройдет? Ну, с Лизой?.. Вы ж с Юлей все-таки столько лет — всю жизнь, считай…

— Не пройдет, — ответил тот. — Я долго держался, я же сразу почувствовал, кто она для меня… Думал, будем дружить, — усмехнулся он. — Да что там обманывать — мне просто хотелось ее видеть все время, не мог себя перебороть. Я не жалею, Серега! — сказал он с такой страстью, какую Сергей не мог вспомнить в его голосе. — Но я Юлю жалею…

Сергей молчал — что он мог сказать?

— Думаешь, на жалости долго можно продержаться? — спросил он наконец.

— Да нет, это я не так сказал. Если бы только жалость! Я забыть не могу, понимаешь? Как бежали тогда с реки, самогон пили — помнишь? И потом, как первый раз с ней — в деревне на сеновале, сухая ромашка в волосах запуталась… Это теперь одни воспоминания — но я их не могу пересилить. Хотя все переменилось…

— Воспоминания — конечно, воспоминания… — сказал Сергей. — А все-таки, Юр, — вы ведь давно уже с Юлей… врозь живете, и вообще… Ведь все в прошлом, ты сам понимаешь!

Видеть Юрку в таком состоянии было настолько невыносимо, что Сергей, забыв о себе, готов был бросить ему любой спасательный круг. Юра слегка поморщился.

— Ну при чем здесь «врозь»? Я знаю, все так думают: мы отдалились, не заметим, как расстанемся. Это ерунда, Серега! Это же не она мне навязала такую жизнь — просто так сложилось у нас обоих, и я жил так и ни разу не сказал ей, что меня хоть что-то не устраивает. А теперь, значит — извини, дорогая жена, я себе нашел молоденькую девочку, она всегда рядом и смотрит мне в рот? Ведь так это выглядит, каково Юльке это понимать? Я же ненавижу это все — выставки этих девочек сопливых, которыми они друг перед другом хвастаются, как лошадками! А сам…

— Что ж ты делать будешь, Юра? — спросил Сергей, зная, что это для Ратникова всегда было главным: что делать в той или иной ситуации?

— Не знаю. Такой сволочью, как сейчас, я себя никогда еще не чувствовал. Перед Лизой, перед Юлей… Перед собой. Ты же понимаешь — это не то что к Карине ездить после кабака…

Еще бы не понимать! Сергей вспомнил Лизин светящийся навстречу Юре взгляд — какая уж тут Карина…

— Ладно, Сереж! — Ратников пристукнул ладонью по столу. — Разберусь, не маленький. — Лицо его тут же осветилось. — Хотя с ней я себя чувствую именно маленьким, надо же такое! То есть это тоже неправильно я говорю — ее на все хватает одновременно, понимаешь? С ней всяким можно быть — каким ты в состоянии быть, таким и будешь…

Сергей вздрогнул при этих Юриных словах: он вспомнил, какое чувство вызывала Лиза у него самого, и поразился совпадению, которого сам не мог выразить так точно. Он не хотел больше говорить об этом.

К счастью, и Юра тут же спросил его о Звонницком — эта тема волновала последнее время их обоих.

— По-моему, ты все-таки преувеличиваешь, — сказал Ратников. — Ты же сам говоришь: не прослеживается никаких деловых контактов, о которых мы могли бы не знать.

— Я молчу пока, Юра. Как смогу сказать что-то пояснее — скажу. Как он работает — в порядке все?

— Да отлично работает, я очень им доволен! Дотошный, нудный даже, а память, а скорость соображения — как у компьютера, ей-Богу! Он вообще-то золотой человек для дела, не хочется верить в плохое…

— Ну и не верь пока. Все равно уже — не скрывать же от него что-то, раз он работает!

— Да это и невозможно, я же тебе говорил! Он на ключевом месте, это нереально — скрыть хоть что-нибудь.

— Слушай, Юр, — спросил Псковитин. — А почему ты его поставил туда — что-то я о нем раньше не слышал…

— А я давно о нем знаю, — ответил Ратников. — Еще с тех пор, как…

— Это из тех, Сашкиных? — вдруг догадался Сергей.

— Да. А что?

— Дурак ты, Юрка, вот что! — возмутился Псковитин. — Ты забыл, как ты с ними расстался? Елки-палки, а я-то думал: откуда он взялся, этот Звонницкий!

— И что ты хочешь сказать? — Лицо у Юры стало напряженным, даже правая рассеченная бровь делала его не немного удивленным, как обычно, а сердитым. — Пойми, это не те люди, чтобы мстить! Мы с тобой уже привыкли всех подозревать — все правильно, у нас жизнь теперь такая. А это прошлая жизнь, понимаешь? Да, я с этими людьми разошелся, но это — моя юность, это вопрос моей души, моих жизненных устремлений, а не проблема экономического шпионажа!

Сергей видел, что Юрка взволновался, что он заводится, и мысленно обругал себя за то, что высказал ему свои подозрения — вместо того, чтобы потихоньку проверить эту линию, которая могла быть связана с Юриной «прошлой жизнью».

— Ладно, ладно, — примирительно сказал он. — Будем считать его ангелом. Я еще кое-что проверю для очистки совести — и все.

Юра никогда не спрашивал у Сергея, как он проверяет людей: знал, что это происходит не через «детектор лжи», — и ладно. Он понимал, что у подполковника Псковитина имеется достаточно связей в разных сферах, где работают теперь его бывшие сослуживцы.

— Надолго ты сегодня? — спросил Сергей.

— Нет, часов до пяти посижу.

По той едва заметной счастливой полуулыбке, которая мелькнула на Юрином лице, Сергей понял, что он встретится сегодня с Лизой.

— Юра, — решился он спросить, как ни тяжело дался ему этот вопрос. — Ты прости, что я лезу: ты где теперь живешь, на Котельнической? Ты пойми, я ж не потому…

— Да я понимаю, ну что ты! Я сам не разберусь, где. Вроде к ней не переезжал, но почти всегда у нее остаюсь. Не могу я ее на Котельническую привозить, и она чувствует — не хочет, мы даже не заговариваем об этом…

Сергей понял то, чего не договорил Юра: он ждал Юлиного приезда, чтобы попытаться решить все окончательно.

— Ладно, — Сергей тяжело поднялся из-за стола. — Ты один все-таки не езди. Ну что тебе стоит ребят вызвать? До понедельника, Юр. Если что — звони, я дома.

— Слушай, Сережа, ты почему не женишься? — вдруг спросил Ратников, когда Сергей уже стоял у двери. — Такие женщины вокруг тебя вьются! Я иногда как подумаю — приходишь один в свою эту берлогу юго-западную…

Сергей только усмехнулся: давно ли Юрка сам приходил один в свою Котельническую берлогу! Наверное, сейчас только почувствовал, по контрасту…

— Дуры, — спокойно объяснил он — не говорить же Юрке о том, что было с недавних пор истинной причиной! — Дуры попадаются, не хочу хомут на себя надевать. Вот как попадется не дура — сразу женюсь, честное пионерское.

Юра улыбнулся ему вслед; спускаясь вниз по лестнице, Псковитин спиной чувствовал его улыбку.

2

С ним ей было хорошо во всем.

Она чувствовала его присутствие всегда, и это было необыкновенное ощущение: он был одновременно и внутри ее, как часть ее души, и вместе с тем именно его существование во внешнем мире наполняло смыслом ее жизнь.

После той ночи, само воспоминание о которой заставляло ее задыхаться от счастья, Лиза жила словно в тумане. Наверное, она странно выглядела со стороны: иногда, если случайно обращала внимание на окружающих, — ловила на себе удивленные взгляды прохожих, но тут же забывала о них.

В таком же состоянии, похожем на сомнамбулическое, она выполняла какую-то работу в «Мегаполисе», совершенно машинально. И хорошо еще, что ее работа была связана с Юрой: как только он появлялся, все в ней прояснялось, менялось; предметы и события приобретали отчетливые очертания.

Он подходил к ней, улыбался, заглядывал в глаза, и она тут же ловила невидимый луч, исходящий из его глаз, — и с этого мгновения они становились неразрывны.

Она не удивлялась тому, что он может работать, быть погруженным в свои дела, усталым, сердитым или довольным: что бы с ним ни происходило, она чувствовала каждый его шаг, как собственное сердцебиение, и ничто в его жизни не было для нее посторонним.

Домой она всегда уезжала одна: не потому, что Юра стеснялся их близости, а просто потому, что ее рабочий день заканчивался гораздо раньше, чем его. И она ждала его допоздна в своей тихой квартире, и знала, что он придет.

Заканчивался январь — сырой и слякотный в этом году, с промозглым ветром и быстро тающим мокрым снегом. Юра приходил, когда сумерки совсем сгущались, и по тому, как учащенно начинало биться сердце, Лиза чувствовала его приближение раньше, чем раздавался короткий, нетерпеливый звонок.

Кажется, эти мгновения в маленькой прихожей, когда он обнимал ее, еще не успев снять плащ, были единственными, когда она не чувствовала того живого жара, что исходил от него всегда, — только свежесть январьского воздуха, прохладу блестящих капель, тающих на его волосах… Они стояли в темной прихожей долго, словно боясь пошевелиться, прислушиваясь к дыханию друг друга и не размыкая объятий.

Потом они ужинали на кухне, и Юрины глаза уже искрились любимыми ее таинственными искорками, щеки розовели, и голос был веселым.

— Тебе не скучно здесь, Юра? — спросила она однажды. — Может, ты хочешь куда-нибудь поехать поужинать?

— Тебе скучно? — тут же подхватился Ратников. — Лиза, куда ты хочешь, скажи — немедленно поедем!

— Нет, нет, не мне! — Она приложила руку к его губам. — Тебе?

Он улыбнулся.

— Мне — нет. И куда ехать? Я ведь и раньше не любил этого всего. А теперь…

Она не спрашивала, что — теперь. Это было понятно без слов.

Сначала ей казалось, что весь он понятен ей, что нет ни одного уголка в его душе, который оставался бы темен для нее. И только когда прошел месяц, другой — Лиза поняла, что для этого мало той женской интуиции, которой она обладала в избытке.

Он был старше ее — именно это она с удивлением поняла однажды. За каждой его фразой, за каждым движением и за каждой привычкой стояло прошлое, которого она не знала, и не всегда об этом прошлом можно было просто догадаться.

Как ни странно, у нее никогда не было такого ощущения неведомого прошлого в то время, когда она встречалась с Виктором Третьяковым. Там все было проще: Лиза даже не задумывалась о том, что он вдвое старше ее, это как-то само собою подразумевалось. Пожалуй, ей интересно было — особенно в начале их знакомства — узнать что-то о его жизни, но это был обыкновенный интерес к новому человеку, и не более того.

А Арсений был молод, и прошлое у него было самое обыкновенное: школа, институт, работа в Склифе. Лиза даже не расспрашивала его никогда обо всем этом — не потому, что ей это было безразлично, а потому, что она словно бы заранее знала, что он ей расскажет, — и не ошибалась.

С Юрой все было совсем по-другому. Она чувствовала его возраст не по усталости — какая там усталость, при его-то кипучей и легкой энергии! — а по тому, как вдруг, в какой-нибудь мимоходом брошенной фразе, даже взгляде, открывалось перед нею, как много им передумано и перечувствовано.

Иногда это пугало ее: ей казалось, что они далеки неизмеримо, что она для него — просто игрушка, девочка, забава в то время, которое свободно от главной его жизни, что ей никогда не понять происходящего в его душе, что они никогда не будут близки по-настоящему.

У нее не было никаких реальных оснований для таких мыслей — наоборот, она никогда и представить себе не могла, что мужчина может относиться к женщине так бережно, как относился к ней Юра. И все-таки Лиза признавалась себе, что именно с интимной сферой их отношений более всего связана ее смутная тревога.

В ту, первую, их ночь все получалось, как ей казалось, само собою: движения их были настолько слитны, тела подчинялись какой-то неведомой силе — и какие тут могли быть размышления, какие сомнения! Но потом, через несколько дней, ее охватил страх — да ведь она ничего не умеет, чем она может привлечь его, чем удержать?

Ее сексуальный опыт и в самом деле был невелик, да к тому же все, что происходило у нее с Арсением, покрылось теперь какой-то поволокой — иногда ей даже не верилось, что все это было с нею, и тот опыт никак не мог ей пригодиться. Да Лиза и сомневалась, что в любви возможен какой-то опыт — ведь это не ремесло, не профессия…

И она волновалась до дрожи в коленях, до полуобморока, когда следующим вечером после той ночи Юра позвонил в ее дверь…

Наверное, он почувствовал ее волнение — взгляд его стал вопросительным и даже тревожным.

— Что-нибудь случилось, Лизонька? — спросил он, останавливаясь в дверях. — Мне не надо было приходить?

Вместо ответа она положила руки ему на плечи, и лицо его просияло. Он прикоснулся губами к ее волосам, застыл, держа ее в объятиях. Потом взял в ладони ее лицо и поднял его вверх — ласково и властно.

— Ты не приедешь больше ко мне на Котельническую? — спросил он, и Лиза покачала головой, чувствуя, как счастье и слезы подступают к горлу одновременно.

Юра кивнул и не стал ни о чем расспрашивать — прошел в комнату, и она пошла за ним. Он был без плаща, в мягком светло-сером пуловере и потертых джинсах, и Лизе вдруг показалось, что он всегда был в этой комнате — так естественно было его присутствие здесь.

— Не надо было тебе убегать. Я же все и так понимаю, мы бы вышли с тобой вместе, — сказал он, останавливаясь посреди комнаты. — Но — ерунда, неважно, да? Иди ко мне, моя хорошая…

Люстра была выключена, мягкий свет торшера заливал комнату, и у Лизы перехватило дыхание: так красив был Юра — высокий, стройный — в этом золотистом свете, такою нежностью лучились его глаза.

Он обнял ее осторожно, точно боясь испугать, но тут же она почувствовала, что не только нежность, но и страсть, неодолимое желание владеет им сейчас, заставляет вздрагивать его пересыхающие губы. И она прильнула к нему, отвечая его страсти, безоглядно отдаваясь его воле.

— Я скучал по тебе, Лиза моя, — прошептал он в промежутках между поцелуями. — Я так скучал по тебе — как только дверь за тобой закрылась…

В тот вечер она снова не поняла, как внимательно он прислушивается к ней, как незаметно направляет каждое ее движение. Это уже потом, гораздо позже, ей показалось, что ему как будто бы и неважно собственное наслаждение, и все, что он делает, — делается для нее… Такое открытие могло бы наполнить ее счастьем, гордостью и благодарностью — но к этим чувствам примешивалась непонятная тревога. Связанная именно с тем, что она совсем не знала его и не могла понять…

Юра был неутомим в любви, и Лиза очень скоро забыла боязнь собственной неопытности: она не думала о его опыте и не хотела думать, но его счастливой страсти с избытком хватало на то, чтобы близость доставляла радость им обоим.

Он мог делать с нею все, что хотел, она не чувствовала ни стеснения, ни неловкости, подчиняясь ему, — да и какое могло быть стеснение, когда он легко и мгновенно приподнимал ее над собой, и потом бедра его двигались под нею, между ее раздвинутых ног, и каждое его, снизу вверх, движение доставляло ей неизмеримое наслаждение, пронзало ее сладкими судорогами…

И ей казалось, что он совсем не устает! Когда оба они отдыхали от любовного жара, Юра вдруг брал ее на руки и начинал ходить с нею по комнате, как с ребенком, и это тоже получалось у него легко, как будто не сотрясала их только что страстная лихорадка, как будто подушка не была мокрой от пота, струившегося у него со лба.

— Родной мой, ты не устал? — спросила как-то Лиза, услышав его прерывистое дыхание в полутьме в эти минуты отдыха. — Ты дышишь тяжело…

— Не обращай внимания. Это не из-за того… Просто легкие не совсем в порядке, давно. Сейчас пройдет.

Она ожидала, что он объяснит ей, что с ним, но Юра молчал, и вскоре его дыхание стало ровным, и он поцеловал ее.

— Я останусь у тебя сегодня? — спросил он в тот, первый, вечер.

— Да.

Он остался, и ночью, то и дело просыпаясь, Лиза чувствовала его горячее тело рядом, прижималась к нему, и Юра, не открывая глаз, гладил ее плечо, на котором лежала его рука.

Больше он не спрашивал ее, можно ли остаться. Она привыкла к тому, что его радиотелефон звонит иногда среди ночи на полу у дивана, и он разговаривает с Владивостоком или Нью-Йорком, а наутро рассказывает ей, в чем было дело.

Но он не просил у нее ключ и каждый раз звонил у двери, приходя, и вещей его не было здесь: по утрам он вставал затемно, уезжал к себе на Котельническую и появлялся в офисе в свежей рубашке, в отглаженном костюме, как всегда прежде. И если он уезжал куда-нибудь в командировку, он никогда не заезжал к ней прямо из аэропорта.

Она не хотела говорить с ним об этом. Да и о чем говорить — просить перевезти домашние тапочки? Разве она не видела, как сияют его глаза ей навстречу, не слышала, как торопливо взбегает он по лестнице — лифт не доезжал до ее этажа, — разве этого мало и все дело в том, где он бреется по утрам? Так убеждала себя Лиза, но что-то ныло у нее в сердце, когда утром, набросив длинный халат, она провожала его до двери, а потом смотрела в окно, как он вдет к машине — словно уходит навсегда…

Он сам сказал ей однажды:

— Не обижайся. Я не создан для того, чтобы разрушать, — может быть, это малодушие…

Она поняла, что говорить об этом не надо, — и не говорила. Но вообще-то они говорили друг с другом так же легко, как молчали — они с самого начала стали понимать друг друга с полуслова или вообще без слов.

— Если бы ты знала, какое у меня было удивительное детство, — говорил Юра в полутьме.

Огонек сигареты едва освещал его лицо. Он привык курить в постели, стал курить и здесь, у Лизы, как только понял, что ей это не мешает.

— Мне раньше казалось, родители больше думали о себе, чем о нас, — да, может быть, так оно и было. Но все равно — это как-то само собою получилось, просто оттого, что мы жили на даче постоянно. Я помню, мне шесть лет было, когда я вдруг понял, что у меня есть душа, — и потом все время к ней прислушивался и боялся: а вдруг она умерла?

Он улыбнулся — Лиза чувствовала, когда он улыбается, даже если не видела его лица.

— Ты думал, что, если она умрет, от тебя останется только пустая оболочка? — спросила она.

— Да? — Он не удивился, что она поняла сразу. — Но это, знаешь, не только радостное было состояние, но и мучительное — настоящее раздвоение личности. Я едва не свихнулся, пацаном ведь был. Лезу на дерево и вдруг думаю: а она что делает сейчас? Чуть не оборвался…

— А я совсем этого не боялась, и что она умрет — тоже не боялась. Наоборот — думала: раз она у меня есть — какая же смерть? Смерти не будет…

— Ты и сейчас так думаешь? — он затянулся сигаретным дымом.

— Сейчас я не думаю об этом. Я о тебе думаю, Юра, я всегда думаю о тебе, и это то же самое — смерти не будет…

Он снова улыбнулся, прижался щекой к ее волосам.

— Ты такая хорошая, Лиза моя родная…

Они сами не замечали, как засыпали — да и сон ли это был? Лиза ни на мгновение не переставала чувствовать его рядом с собою, и иногда просыпалась в страхе: не снится ли ей Юра? Но он действительно лежал рядом, она всматривалась в его лицо в рассветных сумерках и вспоминала тот мартовский серый день, когда впервые увидела его в склифовской палате. Глаза его были так же закрыты тогда, и вдруг ей начинало казаться, что и выражение его лица не изменилось: та же печать какого-то неизбывного страдания лежала на нем сейчас, и она не могла разгадать причину. Это было так несовместимо с Юрой, с его живым, веселым нравом, что Лиза пугалась, вглядываясь в горькие морщинки у его губ…

— С тобой что-то происходит? — спросила она однажды.

— Почему ты решила?

Это было рано утром, Юра собирался уходить, уже стоял в дверях. По квартире разносился запах кофе — Лиза всегда варила кофе перед его уходом, ожидая, что он предложит выпить его вместе. Но он уходил, и этот невыпитый утренний кофе был словно бы зримым выражением того необозначенного запрета, который всегда присутствовал в их отношениях.

— Ты такой… грустный, когда спишь…

— Когда сплю зубами к стенке! — он засмеялся. — Значит, хороший, да?

И хотя он обратил все в шутку, Лиза почувствовала, что он не будет говорить на эту тему, что его глубоко скрытая печаль находится как раз в тех уголках души, куда ей нет доступа…

Это и мучило ее, не позволяло быть совершенно счастливой. Тем более что вскоре и в обычной, «дневной» их жизни все чаще стали возникать ситуации, в которых она чувствовала себя лишней.

Нет, Юра не избегал ее, он по-прежнему рассказывал ей обо всем, чем был наполнен его день, и в делах «Мегаполис-инвеста» она, пожалуй, разбиралась уже не хуже Фриды Яковлевны. Но о том, что его угнетает, он с ней не говорил, и любая ее попытка узнать о причине его печали натыкалась на твердую стену отказа.

Хотя, конечно, она догадывалась, в чем дело. Лиза никогда не была малодушной, не боялась признаваться себе самой в неизбежном — но сейчас она, словно страус, пыталась спрятать голову в песок и сделать вид, что все в их общей жизни безмятежно.

Иногда, отвечая на телефонный звонок, он вдруг выходил на кухню — и она знала, что это не из-за того, что он скрывает от нее коммерческие тайны.

Звонила его жена. Лиза не знала, о чем он говорил с ней, но это всегда были долгие разговоры, и после них Юра даже не пытался казаться веселым. Он молчал, глядя перед собой невидящими глазами, и Лиза молчала тоже; потом он отводил от нее глаза.

Она старалась не думать о том, что будет дальше: в конце концов, она ведь догадывалась, на что шла, связывая с ним свою душу, — хотя бы на то, что ей так никогда и не придется связать с ним свою судьбу…

Так что и на работу, в особняк «Мегаполис-инвеста», они тоже приходили порознь, и это получалось само собой. Лиза не слышала вокруг себя каких-то новых разговоров, не встречала коротких понимающих взглядов — все относились к ней так же, как и прежде, хотя ей казалось, что ее отношения с Ратниковым ни для кого не являются тайной. Но все любили здесь своего неутомимого начальника, и иногда Лиза думала, что просто тень благожелательности к нему падает и на нее.

Она избегала Сергея Псковитина, словно была в чем-то виновата перед ним. Впрочем, он был сейчас очень занят и, кажется, ему было совсем не до Лизы. Во всяком случае, ни один мускул не вздрагивал на его суровом лице, когда они встречались где-нибудь на лестнице. К тому же она была не единственной переводчицей в «Мегаполисе», и у Псковитина не было необходимости обращаться к ней по работе.

«Неужели Юре и правда не скучно проводить вечер за вечером со мной наедине? — думала она. — Конечно, он не был любителем светской жизни, это правда, но все же — столько привлекательных мест, где можно провести время, ведь он не старик, во всем разочаровавшийся, и, хотя и устает, вовсе не выглядит по вечерам выжатым, апатичным — совсем наоборот!»

— Ты правда не хочешь никуда поехать? — спрашивала она его в самом начале, когда их отношения не были ничем омрачены, по крайней мере на первый взгляд. — Юра, ты скажи мне — может, ты просто со мной не хочешь нигде показываться? Так ведь это необязательно, ты можешь и один поехать куда-нибудь, к чему мне жертвы?

— Маленькая ты еще все-таки у меня, Лизонька. — Он сажал ее к себе на колени. — Маленькая, как зернышко, что-то еще вырастет? У меня много обязанностей, мне хватает — зачем мне еще куда-то ездить по вечерам? Я целый день мотаюсь, голова кругом идет от встреч — к чему мне вечером видеть все те же лица? Ты расскажи мне лучше, почему ты рисование бросила в шестнадцать лет — помнишь, ты говорила?

И они заговаривали об этом, и уже через несколько минут Лиза забывала обо всем, стараясь объяснить ему каждую минуту своей прошлой жизни. Она видела, что Юра понимает все, о чем она говорит ему, — это понимание светилось в темно-серой глубине его внимательных глаз. И, успокаиваясь под его взглядом, Лиза все-таки чувствовала в глубине души, что его мир не так распахнут для нее…

— Лиз, — сказал он как-то вечером в воскресенье. — Я тут решил вечер один устроить у нас в особняке, как ты на это смотришь? Знаешь, случайно пришло в голову, сидел в конференц-зале и подумал: а ведь пропадает зал, что этим стенам до наших совещаний, таких ли они видели людей! Это Владимирских был особняк, очень была известная в Москве семья. А теперь мы со своими инвестициями… Девочки сидят в информационном центре — глазки, как пуговки, бухгалтер головы не поворачивает от компьютера. Тоска зеленая и какое-то убожество.

Когда только он успевает об этом подумать? Лиза невольно улыбнулась, глядя на него.

— Что, смешны мои потуги? — спросил Юра, улыбаясь ей в ответ. — Ну и ладно, пусть смешно. А я все-таки пианиста одного приглашу хорошего, вот увидишь. Он и поэт еще, стихи свои почитает — хотя они, по-моему, пустоваты, но ничего.

— Почему же смешно, Юра? — слегка обиделась она. — Я люблю стихи и музыку люблю — ты молодец!

Она думала, Юра говорит о каком-то неопределенном вечере, но оказалось, все это должно произойти в четверг: он уже договорился с пианистом и поручил Рае и Верочке из информационного центра накрыть стол после концерта.

Лиза зашла к ним во время обеда, предупредив Фриду Яковлевну, что будет обедать у девчонок. Верочка торопливо допечатывала какую-то справку — кажется, для Псковитина.

— Ты не знаешь, Лиз, чего это Ратников пианиста позвал? — спросила она, быстро перебирая пальчиками по клавишам.

— Ой, ну понятно же, Верунь, — ответила ей Рая. — Он человек интеллигентный, любит серьезную музыку…

— Нет, ну все-таки… Странно как-то — если б хотя бы современное что-нибудь… Рая, я тебе обед свой отдам: у меня сегодня второй день диеты, только овощи вареные.

— Вы тут, я смотрю, уже обедаете, а, девочки? — раздался голос Сергея. — А справочка моя готова, Веруня?

— Готова, Сергей Петрович! — бодро ответила Верочка. — А на концерт вы придете в четверг?

— Почему же нет? Приду, я люблю музыку.

— Ой, правда? — с сомнением в голосе спросила Рая. — Ну надо же… А знаете, что классика будет?

— А я что, по-твоему, — попсу должен любить? — заметил Псковитин. — Или тебе, Веруня, потанцевать негде?.. Хороший вопрос! — усмехнулся Псковитин. — Лиза, ты очень занята после обеда? Зайди ко мне, пожалуйста.

И, не дожидаясь ее ответа, Псковитин вышел из комнаты.

Когда, ровно через час, Лиза постучалась к нему в кабинет, взгляд у нее был встревоженный. Псковитин поднялся ей навстречу из-за стола, подвинул кресло.

— Что-нибудь случилось, Сергей Петрович? — спросила Лиза.

— Нет.

Она облегченно вздохнула — действительно, мало ли для чего он хочет ее видеть, почему сразу надо думать, будто что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, — продолжал он. — Но я хотел предупредить тебя, чтобы ты, по возможности, удерживала Юру от необдуманных поступков.

Ей почему-то сразу вспомнился последний разговор с Подколзевым в «Максиме» и то, как Юра едва не ударил его, — и в груди у нее похолодело. Псковитин смотрел на нее прямым тяжелым взглядом, глаза у него были непроницаемые — как в первый день их знакомства в этом кабинете.

— Сергей Петрович, вы думаете обо мне что-то… плохое? Вы не доверяете мне? — спросила она, встретив этот взгляд.

Что-то промелькнуло в его взгляде — тоска, нежность или отчаяние — она не успела понять; и снова ничего нельзя было прочитать в этих светлых спокойных глазах.

— Ничего подобного, ты же знаешь — иначе разве я стал бы говорить с тобой об этом? Просто Юра не всегда бывает выдержанным, склонен действовать импульсивно. Он всегда такой был. — При этих словах Псковитин улыбнулся. — Весь он в этом. А обстоятельства сейчас не самые благоприятные. Да ты не волнуйся, Лиза, — добавил он, заметив ее тревогу. — В общем-то, все нормально, это я так, для профилактики. Ты же с ним рядом, должна знать. Но если будут какие-то конкретные предостережения, я тебе сразу их выскажу.

— Я поняла. Только это едва ли возможно — его удержать…

— Да.

Он кивнул, показывая, что сказал все, что хотел. Лиза встала, пошла к двери.

— Как ваша жизнь, Сергей Петрович? — спросила она, приостановившись у самого выхода. — Мы почти не видимся теперь…

— Я жалею об этом Лиза, но ничего ведь не поделаешь, правда?

Теперь она видела, что лицо у него просто грустное. Но что она могла ему ответить? Она осторожно прикрыла за собою дверь кабинета начальника службы безопасности.

3

Четверговый концерт начался в восемь. Часов в семь Лиза помогала девочкам готовить стол, даже болтала с ними о чем-то. Но мысли ее были далеко, и несколько раз она отвечала невпопад на Верочкины вопросы о пирожках и бутербродах.

Она больше не пыталась обманывать себя в том, что происходит с Юрой. Последнюю неделю он приезжал к ней совсем поздно, уезжал рано — но дело было даже не в этом. Ей казалось, что он смотрит на нее словно издалека — в глазах его было какое-то мучительное прощание, и все обрывалось у нее в груди, когда она встречала этот взгляд. И он опускал глаза.

Позавчера он приехал часа в два, от него слегка пахло коньяком, но он не был пьян — да она и не видела его пьяным ни разу.

— Лиз, мы посидели немного с Сергеем, — сказал он, останавливаясь на пороге. — Извини, я не предупредил тебя и с собой не позвал. Нам надо было вдвоем посидеть — и мне, и ему.

— Зачем ты говоришь это, Юра? В чем ты оправдываешься, ну, подумай сам?

Лиза ждала, что он пройдет в комнату, но он по-прежнему стоял на пороге, даже не расстегивая плащ, и вдруг ей показалось, что он сейчас повернется и уйдет…

Но это было невозможно, и не потому только, что она не могла представить себе собственной жизни после того, как это случится, — это было невозможно, потому что не прервалась между ними та незримая связь, которую она чувствовала всегда, потому что они по-прежнему принадлежали друг другу больше, чем могут принадлежать только тела! Он любил ее, она не ошибалась — и он стоял на пороге, готовый уйти…

Какое-то странное оцепенение овладело ею вдруг: она поняла, что не может ничего сказать ему, что не может просто взять его за руку и отвести от порога. Но он сам шагнул к ней, обнял и тихо произнес:

— Прости меня, если можешь, моя хорошая. Ты же все понимаешь. Что мне делать? Сердце разрывается, Лиза…

В это мгновение она не могла даже заплакать, такой болью была она пронзена. Никогда она не видела его таким, никогда в его глазах не было столько тоски и растерянности…

«Может быть, мне уйти самой?» Она впервые подумала об этом в ту минуту — и эта мысль ужаснула ее, заставила похолодеть. Нет, на это у нее не хватит сил, это просто невозможно!

Даже в его ночных объятиях чудилось ей прощание, даже в его невыразимой нежности, с которою он целовал ее и гладил по голове, когда они лежали рядом в темноте после жарких ласк. «Если он уйдет, меня больше не будет, — вдруг подумала она с мучительной отчетливостью. — Не знаю, что это значит — но меня не будет, я просто исчезну…»

Конференц-зал в особняке «Мегаполис-инвеста» был просторный и все-таки не казался большим: было в нем то очарование старинного пространства, которое чудесным образом сохранял весь этот вполне современный офис. Лиза давно уже поняла, на что похож их конференц-зал: на тот зал в Шереметьевском дворце, где они с Сергеем Псковитиным слушали музыку в вечер их объяснения. Но сейчас она не думала об этом — даже о музыке она не думала…

Народу в зале было довольно много: пришли все сотрудники, не только из центрального офиса — но, в общем-то, предполагалось посидеть по-домашнему и посторонних не приглашали.

Сергей Псковитин сел рядом с Лизой; Ратникова еще не было.

— Лиза, ну-ка возьми себя в руки, — негромко сказал он, наклонившись к ней с высоты своего роста. — Что такое, в самом деле! Не думал, что ты можешь так расклеиться.

Лиза бросила на него быстрый удивленный взгляд. Но вид у Псковитина был, как всегда, спокойный — хотя она заметила, что он старается не смотреть на нее, словно скрывая от нее что-то.

— Я постараюсь, Сережа, — ответила она так же негромко. — Но мне тяжело, ты же понимаешь…

— Понимаю. Я бы все сделал, чтобы тебе было легко, — но это не в моих силах. К сожалению.

Это он произнес совсем тихо, опустив голову.

— Спасибо. Я не буду больше. Ты прав, Сережа, — нельзя же так…

— И на него не обижайся. Он же не слюнтяй, ты знаешь.

При этих словах Лиза невольно улыбнулась, а Псковитин продолжал:

— Но он и не подлец. Был бы подлец — проще было бы дело. Только вряд ли он бы тебе тогда был нужен… Так что вариантов нет.

Он замолчал, увидев в дверях Ратникова. Тот быстро прошел к ним и сел рядом с Лизой. Она снова сидела теперь между ними, чувствуя присутствие их обоих рядом, как это было прежде, — и ей вдруг стало легче, словно отпустила непонятная боль в груди…

Когда все наконец расселись и зал наполнился шорохами ожидания, Ратников вышел вперед и остановился невдалеке от рояля.

— Что ж, дорогие коллеги, я рад, что вы пришли, чтобы послушать прекрасного пианиста Виталия Гремина. И я просто рад видеть вас всех вместе. Те из вас, кого водили в детстве на концерты в консерваторию, помнят, наверное, как смешно было слушать перед началом объяснения тети в длинном платье — как надо понимать музыку Поэтому я ничего объяснять не буду — слушайте, вот и все.

Он вернулся на свое место, и Лиза видела, какими взглядами провожают его собравшиеся: ей никогда прежде не приходилось видеть, чтобы так много людей смотрели на одного с любовью…

Пианист был высокий, сутуловатый мужчина лет сорока. Его длинные прямые волосы, падающие на плечи, как-то не вязались с черным фраком. Он прошел к роялю быстрой походкой, потом на мгновение остановился, окинул взглядом зал и, слегка кивнув — то ли удовлетворенно, то ли просто приветственно, — сел к инструменту.

— Григ, ля-минорный концерт для фортепиано, — объявил он, и лицо у него стало внимательным и встревоженным, точно он прислушивался к чему-то, не слышимому остальным.

Лиза надеялась, что музыка захватит ее, поможет забыть обо всем, что угнетало и тревожило — как это уже бывало с нею.

Но сегодня ей казалось, будто она находится под каким-то прозрачным колпаком — ни один звук не долетал до нее. Вернее, долетали только звуки, обычные звуки рояля — и больше ничего. И ничто не могло ей помочь…

В какое-то мгновение она готова была встать и просто выйти из зала: было невыносимо слушать музыку, не доходящую до сердца, ее терзал каждый звук, хотелось заткнуть уши, убежать…

Она взглянула на Юру. Лицо его вдруг показалось ей таким осунувшимся, словно бы постаревшим, что она испугалась: что с ним? И дыхание тяжелое, как это бывало с ним иногда, ночами… Он почувствовал ее взгляд, посмотрел на нее, улыбнулся, но его улыбка показалась ей невеселой.

Виталий Гремин играл дальше, вещь за вещью. Лизе казалось, она не выдержит больше ни минуты — и все-таки она сидела в этом потоке непонятно почему терзающих звуков, голова у нее болела и кружилась, перед глазами вспыхивали разноцветные бесформенные пятна, и она не понимала, что происходит с нею.

— Лиза, тебе плохо? — Псковитин снова наклонился к ней.

Она посмотрела на него благодарно.

— Нет, я просто спала сегодня мало, ничего страшного.

Она едва дождалась того момента, когда окончился концерт. Наверное, Виталий Гремин играл очень хорошо: даже у Верочки раскраснелись щечки, она встала и восторженно хлопала.

— Ой, правда, Рая, как красиво! А я думала, скучно будет, раз классика! Ну надо же!

Лиза не чувствовала ничего, кроме холода страшного предчувствия.

После концерта перешли в комнату для приемов, где были накрыты столы для фуршета.

— Познакомься с Виталием, Лиза, — сказал Юра. — Он мой старый приятель, и Сережин тоже.

Псковитин стоял рядом. Лиза только сейчас подумала, что он весь вечер не отходит от нее, хотя никогда прежде не уделял ей столько внимания при всех.

— Спасибо, вы прекрасно играли, — сказала она Гремину. — Юрий Владимирович говорил, вы и стихи пишете?

— Писал, — уточнил Виталий. — Писал и перестал, к счастью.

Он смотрел на Лизу доброжелательно, с заметным интересом. Несмотря на то что ей было сейчас ни до чего, Лиза заметила, как выразительна мимика его смуглого лица — казалось, все в его лице подтверждало то, что он говорил словами.

— Почему же к счастью? — спросила она, чтобы поддержать разговор.

— Да внял предостережениям вашего шефа о некоторой пустоте моих стихов. Ну а раз внял предостережениям — значит, писать мне вовсе не следовало.

— Зря ты меня припутываешь, Виталик, — вмешался Юра. — Я, может быть, просто выразился не так. Я тебе сказал только, что в традиционных стихах содержится гораздо больше информации, чем в авангардных — вот и все. Ты же помнишь, Саша читал тогда об информационной эстетике, об информативности поэтического текста, я и сказал, что в классических текстах информации наверняка должно быть гораздо больше, чем, например, в твоих.

— Почему? — удивилась Лиза.

Ее начинал занимать этот разговор; впрочем, так было всегда, когда Юра увлекался какой-нибудь мыслью или темой хотя бы на минуту — и мгновенно увлекал других.

— Да просто: в классической форме информация распределяется еще и в ритме, в рифме, а Виталик в своих экспериментах всего этого не использовал, и информации не хватало для всего пространства стиха.

— Почему ты стиховедением не занялся, а, Юра? — подмигнул Виталий Гремин.

— Руки не дошли, — улыбнулся Ратников. — Может, на старости лет, вместо огорода…

— Мало ли чем он мог бы заняться! — заметил Псковитин.

Он смотрел на Юру тем взглядом, которым часто смотрел на него — словно любовался им со стороны.

Лиза почувствовала себя спокойнее: в самом деле, почему она так расклеилась? Разве Юра сказал ей, что собирается уйти, зачем она доверяет каким-то неуловимым и, может быть, вовсе выдуманным приметам?

— А где Саша сейчас? — вдруг спросил Виталий Гремин. — Я его уже года два не видел, даже удивительно: он раньше ходил на мои концерты, звонил. Уехал, что ли?

Лиза заметила, что Юрино лицо стало замкнутым — как всегда, если речь заходила об этом неведомом Саше. Что за история связана с ним?

— Уехал, — ответил Псковитин. — Вернулся в Новосибирск, в свой Академгородок.

— А-а! А я думал, в Штаты: голова-то у него варила дай Бог, можно было ожидать, что он здесь не задержится, — сказал Виталий.

Юра пожал плечами:

— Может, он потому и задержался. Мы же с тобой не уехали, да? Или мы идиоты?

— Да нет, — усмехнулся Виталий. — Не совсем. Но, знаешь, Юра, мне совершенно не хочется заводить патриотическую песню. Я не уехал, хотя и мог, и ты не уехал, хотя еще как мог, — но это наше с тобой дело, правда? Вопрос наших пристрастий и жизненных потребностей, и обойдемся без теории…

— Да что ты на меня набросился! — слегка возмутился Юра. — Нашел борца за патриотизм! Все же понятно, зачем объяснять.

— А мне тут, представляешь, месяц назад режиссер знакомый рассказывал: ему запретили во время гастролей в провинции играть один спектакль — вы, говорят, своей постановкой оскорбили православную церковь. И кто говорит — губернатор, бывший секретарь обкома!

Все засмеялись, и Лиза вместе со всеми. Ей нравились Юрины друзья, нравилось, что они понимают друг друга с полуслова — как с этим длинноволосым пианистом Виталием Греминым. Вечер пошел незаметно, легко — и ее печаль почти исчезла.

На прощание, стоя на улице у входа в «Мегаполис», Виталий неожиданно протянул ей свою визитку.

— Мне будет приятно, если вы позвоните, Лиза, — сказал он. — А особенно — если придете меня послушать. У меня хороший концерт будет через неделю в Большом зале консерватории — приходите!

— Мне жаль, что мы так мало говорили с вами, — ответила Лиза, не покривив душой.

— Ничего, поговорим еще. Зато вы прекрасно слушаете, это не многим дано. Думаю, Юра не очень на меня обидится, если я приглашу вас как-нибудь в ресторан.

С этими словами он кивнул Лизе и сел в машину, которая должна была отвезти его домой. Псковитин разговаривал о чем-то с Ратниковым, покручивая на пальце ключи от своего «опеля». Наконец они простились, и Юра подошел к Лизе.

Она заметила, что оживление, появившееся на его лице во время разговора с Греминым, снова исчезло, он смотрел на нее все тем же непонятно-печальным взглядом, который она так часто замечала в последнее время.

Все уже давно разошлись, они вдвоем стояли перед освещенным входом в особняк.

— Лиза, — сказал он. — Я должен тебе сказать…

Сердце у нее дрогнуло и заколотилось — значит, она не ошибалась…

— Я не смогу сегодня поехать к тебе. Приехала Юля. Я не знаю, что сказать тебе, Лиза, милая, не знаю, что тебе сказать!..

Она видела, что он хочет обнять ее, и вместе с тем понимала, что он не сделает этого — все это отражалось в его глазах, на его лице.

— Что ж тут скажешь, Юра? Значит — так…

Она села в машину, Юра остался стоять у входа и, обернувшись, она долго смотрела, как он стоит неподвижно, засунув руки в карманы плаща, и неотрывно смотрит ей вслед.

Ей даже не пришлось сдерживать слезы: в той безнадежной пустоте, куда проваливалось сердце, не было слез…

Квартира встретила ее таким пугающим молчанием, что Лиза невольно отшатнулась за порог, не в силах войти. «Я не смогу быть здесь без него, — подумала она с неожиданной ясностью. — Я не смогу без него сидеть на этой кухне, зажигать этот торшер. — Она вспомнила, как мягкий золотистый свет заливал, очерчивал его высокую, стройную фигуру, когда он впервые пришел сюда и стоял посреди комнаты, улыбаясь ей, и глаза его светились счастьем… — Но где я смогу быть без него? — Эта мысль пронзила ее холодом и болью: она поняла, что такого места на земле просто нет…»

Она вошла, машинально опустилась на неразложенный диван; у нее не было сил даже на то, чтобы снять пальто, бессмысленность любого движения сковывала ее, не давала пошевелиться.

Она не помнила, сколько просидела так, на краю дивана: время остановилось для нее… Телефонный звонок раздался неожиданно, и Лиза как-то вяло удивилась собственному равнодушию: она не сразу сняла трубку. Но, наверное, это потому, что звонил не Юра: она не столько знала это, сколько чувствовала.

— Лиза, ты что делаешь? — услышала она голос Сергея. — Почему к телефону не подходишь?

— Разве? — спросила она, едва шевеля языком. — Наверное, спала.

— Что значит — «наверное»? Знаешь что — я приеду сейчас. Минут через двадцать буду.

— Не надо, Сережа, — ответила она. — Я уезжаю, не надо ехать.

— Куда это еще? — спросил он. — Что-то я не слыхал, чтобы ты уезжать собиралась! Лиза, прекрати ты это!

— Не приезжай, Сергей, — сказала она. — Я тебя очень прошу, не надо приезжать, я не хочу. Ну могу я не хотеть тебя видеть?

Она понимала, что делает ему больно этими словами, — но у нее действительно не было сейчас сил видеть его, не было сил даже на благодарное чувство, которое вызывал у нее этот человек.

— Можешь, — ответил он, помолчав. — Ты все-таки позвони, если что, это я просто так говорю, без намерений: позвони мне, прежде чем что-то предпринимать.

Она сидела с коротко гудящей трубкой в руках, и время снова шло незаметно, безжизненно, без отсчета минут и часов…

Новый звонок — на этот раз в дверь — прозвучал так неожиданно, что Лиза вздрогнула. Это был не Юра, она была уверена — но кто? Она никого не ждала… Но в конце концов — какая разница? Кто-то пришел, может быть, Сергей — только зачем?

На пороге стояла Юлия — молча, глядя на Лизу непроницаемо-поблескивающими глазами. Ее длинная шуба из сапфировой норки тоже отливала нежным блеском в тусклом свете лестничной лампочки. Длинные золотисто-каштановые волосы были распущены по плечам и падали на высокий воротник шубы блестящими волнами.

Лиза видела ее второй раз в жизни — и теперь, как и в первый раз, в палате Склифа, она снова поразилась ослепительной красоте этой женщины.

— Вы разрешите войти? — наконец спросила Юлия.

Голос у нее был глубокий, с богатыми модуляциями — это чувствовалось даже в короткой фразе. Лиза отступила на шаг, пропуская ее в прихожую. То оцепенение, в котором она находилась весь вечер после того, как рассталась с Юрой, оказалось для нее сейчас спасительным: она смотрела на его жену спокойными глазами, не чувствуя ни растерянности, ни смущения.

Юлия сняла шубу едва заметным движением плеча и, не глядя, оставила ее на тумбочке для обуви; потом прошла в комнату.

Какая походка у нее удивительная, подумала Лиза с неожиданной для самой себя ясностью. Одного взгляда на то, как шла эта женщина, даже по крошечной комнатке, было достаточно, чтобы позавидовать мужчине, которому дано прикоснуться к такой красоте: в каждом шаге Юлии, в каждом движении ее бедер была удивительная притягательность, дразнящая и отстраняющая одновременно. Она была в узкой черной юбке из матово поблескивающей плотной ткани, поверх глубоко вырезанной блестящей черной блузки был надет белый легкий пиджак.

Юлия окинула комнату мгновенным оценивающим взглядом, потом села на стул, непонятно почему стоявший посредине ковра, и положила ногу на ногу, ожидающе глядя на Лизу. Это была отлично выдержанная пауза: словно Юлия ждала, что Лиза первой начнет разговор, хотя явилась к ней сама. Лиза молчала: о чем ей было говорить с Юриной женой и зачем?

— Что ж, вы очень привлекательно выглядите, — произнесла наконец Юлия. — Собственно говоря, мне хотелось всего лишь взглянуть на, так сказать, причину перемен в нашей жизни. Понятное желание, не правда ли?

Лиза не ответила, и Юлия продолжала, глядя на нее все тем же прямым и непроницаемым взглядом — особенно удивительным потому, что Лиза инстинктивно чувствовала, как волнуется сейчас эта блестящая красавица при всей ее редкостной выдержке.

— Мне почему-то казалось, что вы должны быть похожи на куклу Барби — какая глупость, я ведь знаю, что у Юры хороший вкус. Но, как вы понимаете, я пришла не для того, чтобы делать вам комплименты.

— Для чего вы пришли? — спросила Лиза.

В эту минуту ей было даже все равно, уйдет ли Юлия сейчас или будет сидеть здесь час, два — хоть до бесконечности; ощущение времени так и не возвращалось к ней.

— Действительно, для чего? Это глупо — приходить к вам и выяснять отношения. Но я же сказала: мне просто хотелось посмотреть на вас — разве я не имею права на это любопытство в такой неординарной ситуации, какая сложилась с недавних пор в нашей с Юрой семье? Мы ведь знакомы с ним лет двадцать пять и даже больше — вы можете вообразить себе, что это довольно много?

Двадцать пять лет! Произнесенная вслух, эта цифра потрясла Лизу. Да, она знала, что Юлия — его давняя, детская еще любовь, ей говорили об этом Рита, Сергей, но только сейчас она вдруг поняла, что Юра знал и любил эту женщину еще тогда, когда ее, Лизы, не было на свете…

— Да, звучит впечатляюще, — сказала Юлия, заметив смятение, промелькнувшее в Лизиных глазах. — Мне и самой не верится иногда, но это так: я помню своего мужа столько, сколько помню себя. Вы думаете, он сможет это перечеркнуть из-за одного взгляда юных глаз — даже таких прелестных, как ваши?

— Чего вы хотите от меня? — спросила Лиза, удивляясь тому, как спокойно звучит ее голос.

Кажется, и Юлия слегка удивилась этому — во всяком случае, именно тень изумления промелькнула в ее быстром взгляде, брошенном на Лизу.

— Ни-че-го! — отчеканила она. — Я хотела, чтобы вы подумали о том, что вы делаете с ним, на что его обрекаете. Я понимаю, было бы глупо требовать, чтобы вы подумали обо мне, о моих чувствах — ваш эгоизм в этом отношении вполне естествен. Но о нем вы все-таки могли бы подумать, не правда ли? Не знаю, успели ли вы понять, до какой степени он способен на глубокие переживания…

— Успела, — ответила Лиза. — Вы попали точно в цель, Юлия…

— Георгиевна, — спокойно подсказала та. — Вот и хорошо, что вы так проницательны. И умны, вероятно, особенно учитывая ваш юный возраст. Поэтому я не буду долго вас задерживать: если вам нравится быть источником его душевных мук — вы будете продолжать себя вести так, как сейчас, если нет — вы сами найдете способ его от этих, мягко говоря, волнений избавить. Разумеется, я не призываю вас к каким-то трагическим поступкам, Боже упаси. Надеюсь, вы сами найдете приемлемый для всех выход.

Произнеся эту длинную и отчетливую фразу, Юлия поднялась со стула; легкая волна запаха утонченных духов докатилась до Лизы. Юлия пошла к двери, на минуту остановилась на пороге прихожей.

— Милая девушка, — сказала она снисходительно. — Жизнь длинна, у вас будет еще много влюбленностей. Заметьте, я не подозреваю вас в корыстных побуждениях что-то в вашем облике исключает такую возможность. Но, уверяю вас, и в этом смысле ваша жизнь как-нибудь устроится: сейчас так много состоятельных мужчин, правда? А его надо пожалеть и оставить в покое, вы же сами это понимаете… Ведь вы не собираетесь сражаться за него со мной, как львица?

— Как львица? — Лиза слегка вздрогнула. — Нет, я не львица, зря вы беспокоитесь. С вами я, может быть, и сражалась бы — но для чего мне победа, и над кем — над Юрой?

Лиза смотрела на Юлию спокойно и печально: совершенно неважно было, что еще скажет теперь эта женщина, дело было не в ней и не в ее словах…

Юлия всмотрелась в Лизу с еще большим вниманием — казалось даже, что она хочет задержаться, сказать еще что-то… Но если такое желание и мелькнуло в ее глазах — она тут же сдержала его.

— Прощайте, всего вам хорошего. Я рада, что вы меня правильно поняли, — произнесла она.

— Прощайте, Юлия Георгиевна, — сказала Лиза ей вслед.

Юлия набросила на плечи шубу, легко, точно бывала здесь не раз, отперла дверь — и исчезла в полумраке лестничной площадки. Лиза осталась стоять посредине комнаты, не в силах пошевелиться.

Легкое душевное возбуждение, охватившее ее с появлением Юлии, мгновенно прошло. «Что ж, она не сказала мне ничего, чего я без нее бы не понимала, это правда», — подумала Лиза. Ей показалось даже, что Юлии и не было вовсе, что ей все померещилось — и только едва уловимый, утонченный запах духов подтверждал недавнее присутствие этой невообразимо прекрасной женщины с золотым ореолом волос.

Теперь ее оцепенение стало особенно странным: течение времени не восстановилось для нее, но каждое движение стало четким, быстрым, словно подчинялось какой-то осмысленной цели. Она принесла из прихожей дорожную сумку, поставила на диван. Потом вдруг заметила, что снятая с телефона трубка так и дышит короткими тревожными гудками, и положила ее на рычаг. Потом распахнула шкаф, сняла несколько платьев с вешалки, бросила в сумку. Сверху, даже не завернув, положила какие-то туфли, попавшиеся ей в прихожей, принесла из ванной зубную щетку и мыло, бросила поверх туфель. Она словно бы выполняла какой-то ритуал под названием «сборы в дорогу» — на самом деле ей было совершенно неважно, что взять с собой, ей вообще ничего не нужно было…

Застегнув сумку, она оделась и остановилась на пороге — с сумкой в руках, обводя комнату прощальным взглядом. Здесь не было ничего, что напоминало бы ей о Юре, — и поэтому комната казалась ей пустой оболочкой, и ничто в ее душе не дрогнуло, когда она запирала снаружи дверь. Она машинально вскинула к глазам руку с часами: поезд уходил поздно, она наверняка должна была успеть на Белорусский.

Садясь в остановившуюся перед нею машину на противоположной стороне Ленинградского проспекта, Лиза не видела, как темно-синий «опель» Псковитина резко повернул к ее дому, а через пять минут стремительно влетел в переулок Юрин спортивный «форд».

4

Когда Лиза сказала ему однажды: «Но себе-то можно приказать», — он посмотрел на нее с уважением, словно она говорила нечто, ему неведомое. Но это было уважение только к ней самой, а не к ее словам: то, о чем она, возможно, задумалась впервые в жизни, давно уже было для Сергея Псковитина непреложным жизненным законом.

Он понимал, что иначе просто не выдержит. Наверное, ни один человек на свете, глядя на этого могучего мужчину, не подумал бы, какую глубокую внутреннюю робость испытывает он перед жизнью. Нет, он не боялся ничего, чего принято бояться, чего боится большинство людей: нелепой и случайной смерти, боли, болезни — все это казалось ему недостойным даже внимания, не то что страха.

Его страх — если это мучительное чувство вообще можно было назвать страхом — сидел гораздо глубже: он не выдерживал того необъяснимого, что содержит в себе человеческая душа, что способно сломать ее хрупкую оболочку и бросить ее в хаос такого же необъяснимого мира.

Он был вполне здоров психически, и это не раз подтверждали строгие медкомиссии, но мучительное, неизбывное чувство одиночества, заставлявшее его покрываться холодным потом не от ночного кошмара, а средь бела дня, — это чувство не поддавалось никакому медицинскому учету.

Единственное «практическое правило», которое он выработал для себя, — был жесткий, безжалостный и постоянный контроль собственных чувств и поступков. Не позволять себе задумываться о том, что непонятно, подчинять каждое свое действие только соображениям целесообразности, вообще совершать только практически необходимые действия — все это помогало ему обуздать необъяснимость и непонятность мира.

Он и в военное училище пошел, конечно, только из-за этого: там и стараться особенно не приходилось, жизнь волей-неволей подчинена была дисциплине, а когда утром надо было одеться за сорок пять секунд, некогда оказывалось размышлять о бесконечном дне впереди.

Если бы Юра не отдалился от Сергеевой жизни, не исчез из нее — все было бы иначе. У Псковитина никогда не было особенной тяги к воинской дисциплине, он был вполне в состоянии рассуждать и принимать решения и едва ли избрал бы для себя военную карьеру, в которой до принятия самостоятельных решений приходится пройти долгий путь.

Но Юра ушел, уехал и исчез — хотя Москва была совсем рядом, можно было доехать на электричке.

И Псковитин схватился за соломинку…

Мать плакала, когда он сообщил ей, что уже получил характеристику из военкомата в Рязанское воздушно-десантное училище.

— Сереженька, да как же это? — Слезы неостановимо катились по ее лицу, задерживаясь в морщинках у рта. — Для того ли я старалась, одна тебя растила? Господи, дура я старая, как же я проглядела-то? Мне б пойти к военкому, бумажку какую подписать — мол, запрещаю, один сын, я вдова… Ты ж учился хорошо, ты ж такой умненький у меня! И для чего — с парашютом сигать? Москва рядом, учись на здоровье, к чему Бог способности дал, — нет, выбрал страх какой!.. Да там небось одни сироты учатся детдомовские, до кого родителям дела нет!

Сергей, как мог, успокаивал мать, пытался даже заговаривать о долге перед Родиной: ему казалось, на нее должны подействовать подобные соображения. Но его простая, необразованная мама, вся жизнь которой прошла на фоне бесконечных газетных лозунгов, не поддавалась на эту несложную уловку.

— Господи, ну при чем тут Родина?! Думаешь, совсем я из ума выжила, поверю глупости такой? Ты ж из-за другого хочешь туда, а мне не говоришь… За что наказание такое дал Бог, за что?!

Под материнские слезы и причитания связалась с армией его жизнь — и все же поначалу он был благодарен судьбе за то, что она дала ему твердую опору, обнесла стеной, за которую не мог прорваться хаос…

Но Афгана он не хотел — не хотел провести свою душу через это горнило, из которого многие выходили обугленными, с каменными сердцами. Но выбора уже не было, и Сергей пошел той дорогой, которая сама разворачивалась перед ним — выжженной дорогой этой бессмысленной войны.

Он не любил вспоминать то время — стальную твердость собственной руки, сжимающей то нож, то автомат; коротко отдаваемые команды, от которых зависела чужая жизнь; смерть, кровь, жару, волны ненависти и жестокость, жестокость без границ…

Однажды ранним утром, перед тем, как уходить в горы, он мрачно сидел за столом у себя в комнате — всегда оставлял себе перед такими делами несколько минут полной тишины и одиночества, — докуривал папиросу и смотрел, как ползет по столу ящерка, похожая на доисторическое животное в миниатюре. Ящерка ползла медленно, никуда не торопясь — взобралась на изогнутый край большой, солдатами сделанной пепельницы и уставилась на Псковитина ничего не выражающими круглыми глазами.

Он посмотрел в эти глаза, затушил окурок рядом с перепончатой лапкой и тяжело поднялся из-за стола.

За эту неделю он потерял половину батальона и, по правде говоря, совершенно не надеялся, что выведет из ущелья остальных. А уж тем более выйдет сам. Он уже даже обрадоваться не смог, услышав гул вертолетов… После этого боя, после этой недели в окруженном «духами» ущелье, и появилась в его волосах седина.

Странно было открывать дверь в комнату, видеть аккуратно заправленную кровать, начищенные сапоги в углу, посуду на столе…

Ящерица сидела все на том же месте, на изогнутом краю пепельницы, даже головы не повернула; мятый окурок лежал рядом с перепончатой лапкой. Сам Восток смотрел на Псковитина остановившимся взглядом, остановившимся временем…

«Господи, куда мы пришли? — подумал он с глухой тоской. — И что я делаю здесь?»

Если бы все это продлилось еще год, он бы, может быть, не выдержал: чувствовал, что его предел совсем близок. Но время оказалось к нему милосердно — словно в награду за то, что не было у бойцов его батальона другого такого человека, на которого они готовы были молиться в этом аду…

Осталась широкая седая прядь, майорские погоны в двадцать шесть лет и возможность блестящей карьеры — только вот он давно уже понял, что она ему не нужна…

В «Вымпеле», правда, все было иначе. Псковитин с детства не любил разговоров о высшем смысле человеческой деятельности, они казались ему напыщенными и неестественными, но только в «Вымпеле» он понял, что значит этот смысл и как велика разница между убийством моджахеда и обезвреживанием террориста, захватившего самолет.

На какое-то время ему показалось, что он обрел желанное равновесие, что наступила наконец передышка после Афгана, — и тут же все кончилось, оборвалось бессмысленно, по чьей-то корыстной воле.

— Сволочи они, конечно, — сказал ему командир, прощаясь. — Но за себя ты, Серега, не бойся, нам бояться нечего, мы не пропадем, хотя б на это у них ума хватит.

Действительно, от заманчивых предложений отбою не было каждому из офицеров: только полный дурак мог не понимать, что они собой представляют при любой политической конъюнктуре…

Что ж, он уже готов был поступать в академию, несмотря на горечь, которая осталась из-за предательства, совершенного по отношению к ним. Может быть, если бы армия была его душой, его жизнью, он перенес бы этот развал и распад более болезненно — но, несмотря на то, что с нею было связано столько лет, в глубине его всегда жило понимание: это только замена, только возможность как-то скрыться от одиночества…

Старая профессорша Лукина позвонила ему ночью, и он онемел, сжимая трубку до побеления пальцев.

— Ты проснуться, что ли, не можешь, Сережа? — шелестел в трубке старушечий голос. — Никто не ожидал, она ведь и не болела…

Мать категорически не хотела переезжать к нему, в его двухкомнатную квартиру на Юго-Западе.

— Чего уж мне, Сереженька? — объясняла она. — Здесь всю жизнь прожила, зачем перебираться? И Вере Францевне тоскливо будет без меня. А до Москвы-то недалеко, ты приедешь, как сможешь, в выходные — мне и хватит…

Она давно уже не перебиралась на лето в сторожку в саду: время сроднило их с Верой Францевной, вдовой профессора Лукина, сгладило разницу между ними. Та жила теперь на даче постоянно — потому, наверное, что и для нее не было больше смысла в городской жизни, — и они коротали долгие вечера с Сережиной матерью в воспоминаниях и молчании, доступном только очень близким людям.

Сойдя с электрички на платформе Листвянка, Сергей понял, что со смертью матери обрывается последняя нить, привязывавшая его к этому месту…

— Святые люди так умирают, — говорила Вера Францевна, встречая его у калитки лукинской дачи. — Села в кресло вечером, чаю выпила. Я пошла телевизор включить, пришла ее звать — а она сидит мертвая, и глаза закрыты. Святая смерть, Сережа, дай Бог каждому такую!..

Похороны были немноголюдные, такие же тихие и незаметные, как жизнь его матери. Стоя над могилой на деревенском кладбище, Сергей вдруг почувствовал пронзительно и ясно, что все заслоны, которые он выставил перед жизнью, — только иллюзия, что он по-прежнему беспомощен в своем одиночестве перед всем этим огромным и непонятным миром…

И вдруг, в это же мгновение полной безнадежности, слыша, как падают комья земли на крышку гроба, он понял, что одиночество кончилось, — почувствовал это так же ясно, как чувствовал в детстве запах дыма от лесного костра, свежесть реки под обрывом…

Юра стоял чуть поодаль, и Сергей увидел его сразу, как только пронзило его вдруг это странное, ничем не объяснимое чувство спокойствия и защищенности. Увидев, что Сергей заметил его, Юра подошел к нему быстрой своей, чуть раскачивающейся походкой, остановился рядом и посмотрел таким долгим и внимательным взглядом, что душа у Сергея перевернулась, и он, как ребенок, едва сдержал слезы.

Юра не произнес ни слова, но был рядом с ним весь этот бесконечный день, во время неизбежных поминок, на которые собрались соседи и окрестные старушки, во время каких-то посторонних разговоров о смерти, земле пухом — и смерти не стало, и осенняя земля дышала покоем и тишиной…

Они сидели на кухне лукинской дачи одни, когда разошлись все, кто приходил сюда в этот день. Темнота подступила к окну, слышался далекий лай собак в деревне.

Сергей открыл скрипучий шкафчик, висевший над плитой. Здесь, за высокими стопками тарелок, мать всегда держала бутылку водки — на всякий случай, расплатиться с нужным человеком. Он вдруг вспомнил, что здесь же взял бутылку самогона много лет назад, когда они прибежали с реки, мокрые и леденеющие, и Юля растирала их, вся золотая в свете лампы…

Они выпили с Юркой молча, не чокаясь, и тот сказал — впервые за этот длинный день:

— Если ты меня простишь, я с тобой не расстанусь.

Между ними никогда не было разговоров о чьей-то вине, но Сергей не удивился его словам: он-то всегда знал, что Юра понимает все, что произошло. Десять лет, разделившие их, исчезли, вместившись в эти Юрины слова, и Псковитин понял: все пройдет, все опоры рухнут, не выдержав натиска времени и пустоты, — а этот взгляд, эта мощная волна спокойствия и силы, идущая от Юры Ратникова, — не пройдет никогда.

Он не помнил, что ответил Юрке, — да это было и неважно, самое главное тот почувствовал без слов, как чувствовал всегда. Они разговаривали допоздна: словно получив от Сергея разрешение на долгий рассказ, Юра говорил о тех годах, которые прошли где-то в другой жизни.

— Я понимаю, ты вправе думать: вот, прижало его, он обо мне и вспомнил…

— Я не думаю, — перебил его Псковитин. — Мне это неважно, Юр, — почему ты вспомнил…

Юра посмотрел на него быстрым и благодарным взглядом, продолжал:

— Я не поэтому вспомнил о тебе, Серега, поверь. Но меня и вправду прижало, я держусь из последних сил.

— То есть? — вскинул бровь Псковитин. — Наехали, что ли?

— Я не об этом. Конечно, наезжают, в меру круто. Пока еще зовут под «крышу» — то одни, то другие, кусочек-то лакомый.

— А ты, ясное дело, под «крышу» к ним не хочешь? — усмехнулся Сергей.

— Не хочу! — решительно произнес Юра. — Не хочу и не пойду, хоть сдохну!

— Но ведь все так работают, Юра, тебе ли не знать! Жизнь такая, нельзя по-другому…

— Можно, — глаза у Юры стали стальными. — Можно. А если я не могу — надо идти в дворники, вот и все. Пойми, я не из-за своих амбиций не хочу идти под бандитов. Просто им нельзя уступать, ни на шаг. Иначе они меня все равно сожрут со временем — зачем я им буду нужен? Был бы я палаточник — другое дело: плати себе потихоньку и горя не знай. А для меня это просто закон самосохранения: раз уступил — и конец, проглотят — не подавятся.

Он встал, закурил, прошелся по кухоньке. Сергей прикрыл дверь, чтобы сигаретный дым не шел через коридор в комнату, где спала Вера Францевна.

— Но я все-таки не об этом хотел тебе сказать, Сережа. Бандиты бандитами, а мне не из-за них тяжело сейчас. Мне кажется, я теряю нить, по которой шел, утрачиваю смысл…

— Тебе надоело, неинтересно стало? — спросил Сергей, зная Юркину способность остывать к делу, которое казалось ему исчерпанным.

— Нет. Если бы надоело — ты же понимаешь, я бы взялся за другое. Но мне стало казаться, что не я управляю своим делом, а оно управляет мной, понимаешь? Оно определяет мой образ жизни, оно мне диктует все — как одеваться, где проводить вечера, с кем общаться и кого избегать… Меня просто пот прошиб, когда я это понял: да что ж, думаю, такое, и ради этого я положил годы? А тут еще эти наезды начались, как только раскрутился — теперь, значит, еще и задницу им лизать, чтоб в живых оставили и дали работать?

— Лизать ты все равно не будешь, — сказал Сергей. — Да и не надо это, ты прав. Я все понял, Юра, — и я согласен.

Псковитин сказал: «Я понял», — хотя на самом деле, как он сам догадывался, ему была ясна только часть сказанного. Но это было неважно — так всегда бывало между ними и прежде, еще в детстве: он внимательно слушал Юрку и тут же выхватывал из его речи то, что относилось непосредственно к нему, Сергею. Нет, это не значило, что остальное было неважно для него, наоборот: именно в «остальном» и видел он Юркино умение обуздать жизнь, привести ее в ясную форму при помощи неясных слов. Псковитин успокаивался, слыша его непонятные слова и видя ясный блеск его глаз…

И, отвечая на вопросительный Юркин взгляд, он пояснил:

— Ты же хочешь, чтобы я тебе помог? Ну, я и сделаю, что смогу.

Так переменилась Сергеева жизнь, и он был благодарен судьбе за эту перемену — за это спасение от бессмысленности и пустоты…

В ту ночь он спросил все-таки:

— А что Саша об этом говорит — ну, насчет «крыши» и чтоб свою службу безопасности делать?

— Ничего, — отрезал Юрка. — С Сашей разошлись пути, я просто не хотел тебе говорить — чтобы ты не подумал, будто я из-за этого пришел к тебе.

Сергей не стал спрашивать, почему это произошло — он только вздохнул с облегчением: все равно он уже не ушел бы от Юры, а видеть постоянно Сашу Неделина ему вовсе не хотелось.

С практической точки зрения в Юрином предложении не было ничего ошеломляющего: многие сослуживцы Псковитина разбрелись по коммерческим структурам во время общей неразберихи и нищеты. Из разговоров с ними Сергей знал, что в этой работе нет ничего особенно невыполнимого.

Конечно, у него не было экономического образования, он никогда не работал в бизнесе. Но зато у него было безошибочное чутье защитника, за которое ценили его солдаты в Афгане и сослуживцы-офицеры в «Вымпеле». Ну и связи, конечно, и немалые практические знания — это тоже на дороге не валяется.

И ему некого было бояться. Нет, он не фраерился, не нарывался — но он не боялся никого, и это сразу чувствовалось.

Правда, к счастью, стремительный взлет «Мегаполис-инвеста» был еще впереди, и поэтому на Ратникова еще не успели наехать по-крупному. А когда спохватились, примерно через год, — было уж поздно: фирма была защищена непрошибаемой стеной псковитинской службы безопасности.

Сергей знал, что теперь их не может разделить ничто. К нему наконец пришла та спокойная уверенность в себе и в будущем, без которой мир распадался на отдельные непонятные фрагменты.

И вдруг, когда все шло так хорошо и ясно, — появилась Лиза, и сияние ее зеленых глаз пронзило Сергея любовью и болью…

… Он повесил трубку первым. Что ж, она не хочет его видеть, было бы странно, если бы не так. Она сидит сейчас у себя в комнате и смотрит в стенку, как будто пытается прочитать на ней ответ: что ей теперь делать? И он ничем не может ей помочь…

В последнее время Сергей просто заставил себя быть спокойнее, хотя сердце его разрывалось по-прежнему. Но видеть то, что происходит с Юрой, было ему тяжело до отчаяния, и однажды он не выдержал.

Они сидели с Юркой в ресторане «Под сенью» — почему-то оба любили этот загородный кабак в охотничьем стиле, и Сергей сам предложил поехать сюда сегодня.

Юрка крутил в руке бокал с глотком коньяка на дне, глаза его были опущены. Шум вечернего зала не долетал сквозь закрытую дверь кабинета. Понятливый официант вошел бесшумно, убрал тарелки, принес новые, наполнил бокалы и исчез.

— Юра, — произнес наконец Псковитин. — Ты что, извести себя решил? Ну подумай сам, из-за чего? Не заладилось с женой, полюбил другую — что, редко такое бывает?

Сергей говорил резко — чтобы привести Юрку в чувство, чтобы хотя бы тоном своим дать ему понять: дело обычное, нечего тянуть из себя душу. Он старался в этот момент не думать о том, что эта «другая» — Лиза…

Юра усмехнулся его словам.

— И правда, дело житейское. Брошу ту, пойду к этой — есть над чем задумываться!.. Ладно, Серега, не старайся — думаешь, я совсем в тряпку превратился? Я бы, честное слово, хотел стать сейчас самой настоящей тряпкой, поплакаться на Лизином плече: что мне делать, реши, подскажи! Или чтобы само все решилось как-нибудь. Да не получается…

Псковитин понял: действительно, нельзя помочь — ни Юре, ни Лизе. Придется смириться с тем, от чего хочется выть. Это и есть то самое, необъяснимое и неодолимое, что его, Сергея, ломает и корежит, над чем он не властен, чего он не в силах выдержать. А Юрка — может, и выдержит. А Лиза…

Что происходит с Лизой, он не знал, и поэтому не спускал с нее глаз — на всякий случай. Все-таки ведь она — хрупкая девушка, мало ли что придет ей в голову, если жизнь оторвет от нее человека, которого она любит…

Кажется, она не замечала, что он наблюдает за ней: слишком занята была своими переживаниями, Юрой — до него ли? «Надо, надо не упускать из виду», — уверял себя Псковитин, встречая ее в коридоре «Мегаполиса».

И он вглядывался в ее глаза, тонул в их прозрачной глубине и не мог оторваться от них — при чем здесь наблюдение, к чему обманывать себя выдуманными причинами?..

Он любил ее так, что темнело в глазах, когда он разрешал себе думать об этом — вернее, он не разрешал, но мысли о ней все-таки пробивали броню запрета. Но если бы Сергей спросил себя, способен ли реализовать свою любовь к Лизе — той ценой, которую надо было бы за это заплатить, — он не думал бы ни секунды.

Впрочем, он и не спрашивал себя об этом. Может быть, его выбор был сделан в тот прозрачный осенний день, когда золотые листья медленно кружились в воздухе и падали на свежую могилу. А скорее всего, гораздо раньше — когда льдины громоздились друг на друга и неслись по просыпающейся реке…

Он особенно много работал теперь, но ему не приходилось выдумывать для себя дела — их всегда было много.

Сейчас он занимался Звонницким. Собственно, Псковитин уже понял, что деятельность этого человека явно направлена не только на процветание фирмы. Но он все-таки надеялся еще, что в результате проверки окажется, что Звонницкий — всего лишь мелкий воришка, потихоньку приторговывающий незначительной информацией, что за ним никто не стоит, и его попросту можно будет с треском выгнать. Впрочем, Псковитин проводил проверку не для того, чтобы получить заранее известный результат, и у него было достаточно мужества, чтобы встретить любое известие.

То, что Звонницкий принадлежал к группе специалистов-компьютерщиков, с которой Ратников был связан в начале своей работы, через Сашу Неделина, — казалось ложным следом. Те люди давно рассеялись по белу свету — впрочем, некоторые работали теперь и в Москве, вращались в довольно влиятельных кругах. Но к деятельности «Мегаполиса» никто из них, кажется, не мог питать интереса.

Но кому же все-таки передавал он информацию — вот что волновало Псковитина. А то, что информация уходит, больше не составляло для него тайны, важно было только понять, в каких масштабах, — и Сергей уже собирался поговорить об этом с Юрой: одному ему было не разобраться в хитросплетении информационных потоков, в центре которых находился «Мегаполис-инвест».

В день четвергового концерта Псковитин как раз решил, что пришло время поговорить с Ратниковым. Он весь день просидел над бумагами, прослушал несколько оперативных записей — и настроение у него после этого было мерзкое.

Может быть, поэтому он не сразу заметил, как печальна сегодня Лиза, как измученно-тяжел Юрин взгляд. Сергей заглянул в его кабинет перед самым концертом.

— Идешь? — спросил он Ратникова.

Тот разговаривал по телефону и коротко кивнул Сергею, одновременно прощаясь с телефонным собеседником. Пока он еще говорил, Псковитин повнимательнее всмотрелся в его лицо.

— Что, Юра? — спросил он, когда тот положил трубку. — Говорил с Юлей?

— Да.

— Ты что-то решил?

— Как можно в этом «решить»? — почти взорвался Юра. — Это я насчет инвестиций могу «решить», просчитать варианты, взвесить все «за» и «против»! А здесь как — подумать и выбрать, что поудобнее? Хорош бы я был со своим решением!

— Значит, все останется, как есть? — Псковитин с невольной жестокостью требовал от него ответа.

— Не трави душу, Серега! Я бы и рад — но не могу переступить, понимаешь? И прекратим этот разговор.

Ратников встал, потом вспомнил еще что-то.

— Последний звонок — и все. Ты меня не жди, я приду прямо в зал.

Отъезжая от особняка после концерта, Сергей видел, что Лиза о чем-то говорит с Юрой. И уже в зеркало заднего вида заметил, что она села в машину одна… Потому-то он и звонил ей домой, потому, несмотря на ее резкий отказ, выехал из дому тут же после звонка и, проклиная чертовы пробки, лавировал в потоке машин по дороге к улице Черняховского у метро «Аэропорт».

С Юркой он столкнулся, уже выходя из Лизиного подъезда. Вахтерша охотно сообщила корректному мужчине, предъявившему солидное военное удостоверение:

— Уехала, только что и уехала! Сперва, знаете, приходила к ней какая-то — такая вся из себя, в белой эт-т-акой шубе, как в таких по городу нынче-то ходют! А потом и сама спускается — сумочка у ней такая вроде чемоданчика. Я говорю еще: далеко ли, мол, собралась, на ночь-то глядя? Мы люди старые, привыкли к порядку. А она: уезжаю, Надежда Тихоновна. А куда уезжаю — разве от них добьешься?

Юра дышал так тяжело, точно не ехал в машине, а бежал от своего до Лизиного дома. Это он после ранения стал так задыхаться — вдруг, от малейшего напряжения: одна из пуль задела легкое. Он не удивился, увидев выходящего из подъезда Сергея.

— Что с ней? — спросил он, на мгновение останавливаясь рядом с ним.

— Ничего, успокойся. Да не беги ты, нет ее дома.

— Как же «ничего», если дома нет? И трубка снята, я час целый звонил! А шофер говорит, домой отвез!..

— Уехала она.

— Куда уехала?! — почти закричал Юра. — Ах ты, черт, какая ж я скотина, Сергей, — все взвалил на нее!

И, не спрашивая его больше ни о чем, Юра бросился к машине.

Псковитин проводил взглядом его «форд», вылетающий в арку из двора: он был лишним в этом стремительном Юрином движении, он был не нужен ему в том, что Юра мог решить только сам.

5

Площадь Белорусского вокзала показалась Лизе средоточием уныния и безнадежности: тяжелые мокрые хлопья летели в свете фонарей, грязные брызги веером выхлестывались из-под колес проезжающих машин, лица прохожих были мрачно-сосредоточенны.

Если бы у нее были сейчас силы вглядеться получше в знакомый городской пейзаж, она заметила бы перемены, происшедшие с того дня, когда она впервые сошла с поезда и вышла вслед за братом на эту площадь. Не было больше тогдашней безнадежной грязи — наоборот, несколько мужчин ходили с длинными прутьями и собирали редкие обрывки газет и оберток в большие баки для мусора; уборщица то и дело протирала полы в здании билетных касс; во множестве появившиеся буфеты пестрели аппетитным разноцветьем, и по залу плыл, пока еще еле ощутимый, запах кофе.

Но Лизе было сейчас не до кофе и вообще не до того, чтобы разглядывать Белорусский вокзал. Выйдя из машины, она протянула водителю несколько смятых бумажек, и он, испуганно взглянув на чокнутую пассажирку, быстро взял их и тут же отъехал от греха подальше.

Двадцать минут оставалось до поезда, когда она подошла к окошку кассы и услышала, что билетов нет. Этого Лиза не ожидала: ей просто не верилось, что обстоятельства могут не складываться сейчас по ее воле, она даже не замечала такой мелочи, как обстоятельства…

— Девушка, уезжаем? — поинтересовался шустрый молодой человек, вертевшийся тут же, у окошка. — Могу посодействовать с билетиком — за отдельное спасибо.

— Сколько? — спросила Лиза, не обрадовавшись и не удивившись.

— Три цены, — деловито заметил парнишка. — Даете паспорт, половину денег — приношу билет с вашей фамилией. Потом остальное платите, у нас без обмана.

В другой ситуации Лиза побоялась бы отдавать незнакомому прохвосту паспорт и деньги, но сейчас ей было все равно — что значила для нее сейчас потеря какой-то бумажки?

Взяв паспорт и быстрым движением сунув в карман деньги, молодой человек растворился в толпе. Лиза прислонилась к стене у кассы, безучастно глядя на приезжающих, уезжающих и встречающих — мамаш с детьми и чемоданами, отглаженных командированных и спортсменов, уезжающих домой после соревнований.

Она была одна. И это было не то одиночество, которое преследовало ее до встречи с ним и которое ей тоже нелегко было переносить. Она была без Юры навсегда, и жизнь ее утратила смысл.

Она уезжала в Новополоцк только потому, что ей надо было куда-то уехать, обозначить свое исчезновение — а дорога связывалась в ее представлении с Белорусским вокзалом, вот с этими кассами… Ее не тянуло домой, ей вообще было все равно, где находиться сейчас, и единственным ее желанием было: исчезнуть совсем, прекратить это невыносимое состояние, в котором нет ни минут, ни часов…

Снежные хлопья давно растаяли на ее распущенных волосах и блестели, как бриллианты, в ярком свете вечерних вокзальных ламп.

— Все, девушка, получите! — услышала она бодрый голос. — У нас — как в аптеке, с вас — как договорились.

Лиза молча протянула спекулянту деньги, взяла билет и паспорт.

— Нас вот ругают, — наставительно сказал тот. — Дескать, наживаемся. А чего ж нам, за так трудиться, что ли? А от нас польза гражданам. Сервис!

— Жизни от вас нет, пользительных! — вмешалась толстая, усталая, увешанная сетками и сумками женщина, наблюдавшая за этой сценой. — Холера на вас, всем бы вам подохнуть!

Не слушая завязавшейся перебранки, Лиза пошла к выходу на перрон. Волосы у нее промокли, пока она шла вдоль всего состава к своему вагону, тонкие мокрые ручейки потекли за ворот, пока искала свое место в полупустом купейном: оказывается, она забыла надеть шарф.

В купе она была одна: вероятно, между «пользительными» пареньками и кассирами существовала четкая договоренность о том, что в кассе билетов не будет. Лиза вышла в коридор, прижалась лбом к холодному стеклу, к которому лепился мокрый снег.

— Граждане провожающие, — прервалась песня по поездному радио. — Проверьте, не остались ли у вас билеты отъезжающих!

Как всегда, показалось, что поезд стоит на месте, а перрон плывет мимо, увлекая за собою толпу людей с их прощальными криками, воздушными поцелуями, улыбками и слезами.

Лиза долго стояла в коридоре — пока проводница собирала билеты, разносила чай. Мелькали за окном последние станции метро, Фили, Кунцево. Поезд набрал наконец скорость, покидая Москву…

Свое легкое демисезонное пальто — непрактичного светло-сиреневого цвета, из мягко драпирующейся ткани, купленное еще в Германии — она сняла машинально, и тут только вздрогнула, ощутив, как промокла, как липнет к телу тонкая блузка, под которую затекли снежные ручейки. Но холода она не чувствовала, ей даже не пришло в голову выпить горячего чая — и не от холода начали выбивать мелкую дробь ее зубы.

— Девушка, вам что, плохо? — спросила проводница, заглянув в открытую дверь купе. — Простыли? Вы ляжьте, ляжьте, чего вы сидите!

— Нет-нет, спасибо, ничего, — ответила Лиза, вздрогнув от звуков собственного голоса.

— А то аспирин принесу, хотите?

Лиза отказалась, и проводница ушла — она была совсем молоденькая и ездила недавно, но уже привыкла не удивляться странностям пассажиров.

Лиза посмотрела на часы, но так и не поняла, который час. За окном стояла тьма позднего февральского вечера, изредка сверкали огоньки полустанков. Их мелькание постепенно слилось в ее воспаленном сознании в какой-то неясный гул, словно эти огоньки были живыми, разговаривали с нею и даже плакали в темноте — а сама она не могла плакать.

В голове ее мелькали обрывки мыслей, воспоминаний — все об одном, все о нем! Отчего получилось так, отчего судьба обошлась с нею так жестоко? Лиза никогда не думала о том, чтобы более прочно связать свою жизнь с Юрой, ей в голову не приходило требовать от него этого. Но видеть его, любить его, быть счастливой в каждое мгновение, которое они проводили вместе, — неужели и это слишком много для того, чтобы осуществиться въявь? И тут же она вспоминала слова Псковитина: «Был бы подлец — проще было бы дело…»

Она еще заметила, как проехали Можайск, потом слышала, как проводница говорила кому-то в коридоре:

— Вязьма еще, откуда Орша — по России еще едем!

Потом все станции и полустанки слились для нее воедино. Нет, она не спала — невозможно было назвать сном то забытье, в которое она погрузилась, сидя за столом и уронив голову на руки. Ее светло-пепельные волосы рассыпались по столу, словно пожухли, глаза были невидяще открыты…

Из репродуктора неслась музыка, потом стихла, погас яркий свет и загорелся приглушенный, ночной. Лиза сидела все так же неподвижно, дыхание тяжело вырывалось из ее пересохших губ. Время неслось мимо, не задевая ее смятенного сознания…

… Они возвращались поздно вечером из ночного клуба, в который Юра зачем-то повел ее: ему показалось, что он мало уделяет ей внимания, что она скучает однообразными вечерами с ним наедине. Впрочем, это он потом ей сказал о своих опасениях — иначе она бы, наверное, рассмеялась, и они не пошли бы ни в какой клуб, а лучше пошли бы куда-нибудь, где можно сидеть вдвоем, глядя в глаза друг другу и разговаривая без слов…

Но она тоже думала, что ему скучно проводить время с ней наедине, — и постеснялась сказать, что ей совсем не хочется слушать музыку, смотреть на пьющих, поющих и жующих, ловить на себе их оценивающие взгляды.

И вот они шли теперь вдвоем по Тверской — от ночного клуба «Карусель» к Белорусскому, и тут только Юра признался:

— Мне так скучно было, Лиз, еле досидел!

— Да? — Она засмеялась, услышав его смущенно-извиняющийся голос. — Зачем же ты повел меня туда, Юра?

— Да понимаешь… Мне кажется, ты чем-то жертвуешь для меня — да мне и не кажется, так оно и есть. А я этого не люблю, просто не переношу…

Лиза посмотрела удивленно.

— О чем ты говоришь, о каких жертвах? Я жертвую ради тебя ночным клубом «Карусель»? Мальчиками с пустыми глазами? Ах, Юра, смешно, ей-Богу!

— Нет, не мальчиками, — он слегка сжал ее пальцы; рука ее лежала в его ладони. — Не мальчиками, конечно, и «Карусель» — ерунда. Просто ты встретила меня не в самый лучший период моей жизни. И я боюсь иногда, что ты немного заставляешь себя быть со мной, разве нет?

Он посмотрел на нее быстро, чуть исподлобья, и только Лиза открыла рот, чтобы высказать ему что-то возмущенное — как он тут же улыбнулся и, наклонившись, закрыл ей рот поцелуем.

— Ну-ну, не обижайся! Совсем я с тобой расслабился: забыл, что значит строить фразу, говорю, что в голову приходит!..

— И говори! Строить фразу… Смешной ты, Юрка!..

Она впервые назвала его так, как могла бы назвать мальчишку-ровесника, и ей показалось, что его это обрадовало.

— Поехали лучше к тебе, да? — Он приостановился, глядя ей в глаза долгим, призывным взглядом. — Ты не сердись: мне хочется дверь закрыть поскорее…

Она заметила, что желание разгорается в его глазах, почувствовала, как вздрагивает его рука, — и это не обидело ее, наоборот: и ее воспламенил его огонь, все у нее внутри затрепетало при мысли о прикосновениях его рук и губ…

У нее так мало было воспоминаний о нем — наверное, поэтому вспоминался каждый шаг, жест, каждое слово. И вместе с тем она могла думать о нем бесконечно — были ли это воспоминания, она не знала, но он был с нею каждую минуту, она видела его яснее, чем наяву…

… Поезд замедлил ход, плавно остановился. Свет за окном был яркий, назойливый, неслись из динамиков голоса — все говорило о том, что поезд стоит на крупной станции.

Стояли долго: уже отсуетились выходящие пассажиры, потолкались в дверях входящие, уже затих проснувшийся было вагон, — когда вдруг захрипело и ожило поездное радио.

Лиза долго не могла понять, что за слова доносятся из динамика у нее над головой. Потом она вздрогнула, услышав настойчиво повторяемую свою фамилию:

— Пассажирка Успенская Елизавета Дмитриевна, вас просят срочно выйти на перрон! Пассажирка Успенская…

— Девушка, это ж вас! — молоденькая проводница тормошила ее за плечо. — Это ж вы Успенская, я еще в билете посмотрела на всякий случай — показалось, вдруг вы больная…

Лизино забытье прошло в одно мгновение — сердце у нее бешено заколотилось, она вскочила и, не обращая внимания на проводницу, на испуганных пассажиров, выглядывающих из купе, побежала по коридору — к выходу, к выходу, скорее!.. Подножка была уже поднята, и она едва не упала, соскакивая с нее.

Она увидела его сразу, в то самое мгновение, как оказалась на мокром, скользком перроне. Но еще раньше, еще в тот миг, когда прозвучало ее имя по радио, почувствовала, кто зовет ее…

Юра быстро шел по перрону, еще не видя ее, — то оглядываясь, то всматриваясь вперед вдоль состава. Ей показалось, что она вскрикнула: «Юра!» — но она не услышала собственного голоса. И в это же мгновение, когда она остановилась посреди перрона, задыхаясь от своей немоты, — он увидел ее и побежал ей навстречу. Его плащ был расстегнут, крупные снежные хлопья льнули к его волосам и тут же слетали с них — так быстро он бежал. Хлюпала грязь под ногами, в какой-то миг он едва не споткнулся, взмахнул руками, снова побежал — они были довольно далеко друг от друга, но перрон был пуст, и она видела каждое его движение.

Сама она не могла пошевелиться, не могла оторвать подошвы от асфальта — и ужас пронзил ее: вдруг ей показалось, что он исчезнет, не добежав до нее, растворится в воздухе, и окажется, что все это приснилось ей, привиделось в дорожном бреду, в бреду расставания…

Он уже был совсем рядом — и вдруг как вкопанный остановился в полуметре от нее, словно наткнувшись на невидимую стену. Снег падал между ними, мельтешил перед глазами, и все-таки, сквозь эту мокро-снежную завесу, она разглядела в его глазах радость, робость, любовь и немой вопрос… Невероятным усилием шагнула она к нему, заметив в яркой вспышке собственного проясняющегося сознания, как знакомые, любимые, счастливые искорки вспыхнули в его глазах, — и тут же оказалась в его объятиях.

— Сумку-то, сумку, девушка! — кричала проводница сквозь лязг трогающихся с места вагонов. — Ловите, молодой человек, и пальто еще! Глядите, вымажете, пальто-то светленькое какое, жалко же!

Эти мгновения — когда она бежала по коридору через весь вагон, когда смотрела на Юру сквозь мокрую пелену снега и разглядела любимые искорки в глубине его глаз — запомнились ей на всю жизнь той невероятной ясностью сознания, которую приносит только нечаянное счастье…

«…Неужели бывает такая мокрая метель?» — думала Лиза, глядя, как огромные тяжелые хлопья лепятся к лобовому стеклу «форда».

Выйдя с Юрой на привокзальную площадь, она едва узнала его машину — забрызганную грязью до самой крыши, с огромными серо-коричневыми наростами внизу.

— Какой это город? — вдруг спросила она, всмотревшись в большое здание вокзала, огромный пешеходный мост, нависший над путями.

— Орша. — Юра обнял ее покрепче. — Садись, моя хорошая, поехали — и забудь город Оршу навсегда.

— Почему? — спросила она.

— Потому что я не забуду. Значит, ты можешь забыть все это навсегда. Если сможешь…

Он снова посмотрел на нее с той робостью, которую она заметила в его глазах там, на перроне — словно ожидал от нее ответа.

— Я забуду город Оршу, Юра, милый, забуду навсегда…

Это она произнесла уже непослушными, ватными губами: только теперь, в тепле машины, чувствуя рядом тепло Юриного дыхания, она ощутила наконец, что напряжение отпускает ее — и тут же голова у нее закружилась, все поплыло перед глазами…

Так и запомнилась ей эта пустынная февральская дорога: мокрые хлопья упорно лепятся к лобовому стеклу, Юрины руки лежат На руле.

Кажется, ехали довольно быстро. Время от времени он обнимал ее и одновременно прикасался пальцами к ее лбу — быстрым, мимолетным движением.

— Может быть, разложить сиденье, поспишь? — спрашивал он, но Лиза отрицательно качала головой: ни на какой сон и отдых она бы не променяла эти мгновения рядом с ним, счастье всматриваться в его лицо, освещаемое фарами редких встречных машин.

Он казался ей сосредоточенным — но не столько на дороге, сколько на каких-то своих мыслях. Впрочем, она чувствовала, что он думает о ней, и каждый его взгляд в ее сторону подтверждал это.

И вдруг она заплакала — неожиданно, совсем неожиданно, она сама не могла понять, как это получилось! Ведь она совсем не плакала всю эту ночь, слез просто не было, она и сейчас даже не думала об этом — и вдруг они хлынули ручьем, спазмы сжали ей горло, всхлипы вырвались помимо воли…

Юра тут же свернул к обочине; взвизгнули тормоза.

— Поехали… Поехали… ничего… сейчас… — попыталась произнести Лиза, схватившись за рукав его свитера.

Но он не обращал внимания на ее просьбы — он прижал ее к себе в таком неостановимом порыве, сдержать который было невозможно.

— Лиза, прости меня! — вырывалось из его губ в короткие мгновения между поцелуями. — Этого не будет больше никогда, прости меня!

Сначала ее колотила мелкая дрожь, она не могла сдержать слез, как ни старалась — но постепенно, словно подчиняясь его поцелуям и словам, слезы остановились сами собою, и она затихла в его объятиях, прислушиваясь к его прерывистому дыханию и бешеному биению его сердца возле своего виска.

Они доехали до кольцевой как-то незаметно. И вдруг огни Москвы открылись перед ними — сразу, словно подарок, сквозь тусклый свет февральского утра!

Кажется, она пролежала в кровати неделю — в горячке, в воспаленном, провальном бреду, из которого выныривала лишь изредка, и тут же искала Юрину руку, и тут же находила ее — и снова проваливалась в забытье…

Однажды, придя в себя, она услышала голос брата, говорящего кому-то:

— Ну кто бы мог подумать — институт благородных девиц, ей-Богу, да и только! Ни простуды, ничего…

— У нее было нервное потрясение, — ответил женский голос, и Лиза узнала Наташу. — Ничего удивительного, при чем здесь простуда? Счастье еще, что обошлось…

— Странно все-таки…

Больше Лиза не слышала ничего, но с этого мгновения она погрузилась в обыкновенный сон, успокоительный и долгий.

… Когда Лиза проснулась, Юра сидел у ее кровати. Наверное, было позднее утро: яркий солнечный свет заливал комнату — только на ее лицо не падали лучи, остановленные краем шторы, — за окном кружились легкие, едва заметные снежинки. Юра улыбался, глядя на нее.

— Ты так долго спишь, — сказал он. — Как мертвая царевна. Я уже не выдержал и тебя поцеловал!..

Лиза улыбнулась ему в ответ, чувствуя, как светлая красота этого солнечного утра вливается в нее вместе со светом его улыбки. Она приподнялась на локтях, попыталась сесть.

— Совсем даже не надо! — Он тут же положил руку ей на плечо, ласково и властно заставляя ее снова опуститься на подушку. — Не все сразу, потом встанешь!

— Я болела? — удивленно спросила Лиза. — Чем?

— Ты выздоровела, — ответил он. — Ты выздоровела и теперь будешь счастливой, да?

— Да, — тут же согласилась она и посмотрела на него ожидающе: видно было, что он хочет что-то ей сказать.

— Лиз, — спросил Юра, поглаживая ее ладонь. — Ты не хочешь уехать сейчас? Со мной уехать, — тут же добавил он, заметив, как тень пробежала по ее лицу. — Понимаешь, Николай говорит, тебя нельзя трогать с места, а мне так хочется уехать с тобой…

— Мне тоже, — сказала она. — Когда мы поедем, Юра?

— А почему ты не спросишь, куда мы поедем?

— Какая разница! — Лиза приложила его ладонь к своей щеке. — Я хочу уехать с тобой — какая разница, куда?

— Например, на Мальдивские острова — или нет? — спросил он.

— Например, на Мальдивские, — согласилась Лиза.

— Тогда поехали! — воскликнул он, вскочив.

Впрочем, радость его тут же поутихла.

— Но не сейчас, конечно, — сейчас тебе нельзя…

— Мне — нельзя? — засмеялась Лиза. — Юра, ты плохо меня знаешь! Когда ты хочешь ехать?

Она не хорохорилась, не преувеличивала свои силы — ей и правда смешно было думать, что такая ерунда, как телесная слабость, может помешать ей уехать с ним.

— Завтра?.. — сказал он вопросительно.

— Но нужны ведь документы? — спросила она. — Как же мы поедем завтра?

— Да я уже подготовил документы, — смущенно объяснил он. — На всякий случай…

— Ну и прекрасно. Значит, поедем завтра. Ты ведь и билеты тоже подготовил?

— И билеты. И даже маленький дом на берегу океана — разве плохо?

— Хорошо! — сказала Лиза, зажмуриваясь. — Очень хорошо, Юрка, милый, очень хорошо! И теперь ты меня поцелуй еще раз!..

— Хоть тысячу раз! — Он присел рядом с ней на кровать. — Я вообще могу остаться сейчас с тобой и целовать тебя до вечера и всю ночь, и до самого аэропорта, хочешь?

— Это, Юра, совсем необязательно. — Наташа вошла в комнату незаметно. — Нацелуетесь на берегу Индийского океана, а пока вам лучше дать Лизе отдохнуть, если вы все-таки решили осуществить эту затею.

— Да, Наташа, вы совершенно правы. — Юра быстро встал, не отпуская Лизиной руки. — Тогда я сейчас поеду в офис, сделаю кое-что перед отъездом — меня на десять дней отпускают, представляешь?

— Кто же, интересно, тебя отпускает? — Лиза не могла сдержать улыбки.

— Ну, вообще… Работа… Да, Сергей тебе привет передавал, — вспомнил Юра. — Он очень переживал, когда ты болела.

— Ему тоже привет передай и скажи, что я ему благодарна, ладно?

— Скажу. Так я поехал, да?

Он поцеловал ее, пошел к выходу. И в те несколько секунд, когда он стоял в дверях, глядя на нее и застегивая пальто, Лиза видела, как тень сосредоточенности наплывает на его лицо…

6

Кажется, Юра не ожидал, что всего за одну ночь с Лизой произойдет такая разительная перемена. Она же ничуть не удивилась тому, что утром сама встала, приняла душ и выпила кофе.

— Кружится голова? — спросил Юра, помогая ей спускаться по лестнице к лифту, который по-прежнему не останавливался на ее этаже.

— Нет, почему она должна кружиться? — Лиза лукаво пожала плечами. — Разве что от любви… Но у тебя же не кружится голова?

— Кружится, — тут же возразил он. — Я вообще ее сейчас потеряю и полечу в белый свет без головы! А что — интересно, наверное…

— Ох, Юрка, сплюнь, ну разве можно такое перед дорогой! — возмутилась Лиза.

Темно-серый «мерседес» ждал их у подъезда, впереди сидел тот самый охранник Рома, который перевозил когда-то Лизины вещи на эту квартиру; он приветственно махнул ей рукой.

Все-таки голова у нее кружилась: Лиза положила ее на Юрино плечо, но ей казалось, что они не едут по шоссе, а кружатся на гигантском колесе обозрения. Это было даже интересно: следить, как мелькают за окнами дома и прохожие — в каком-то странном, нереальном круговороте…

— Лететь долго, — сказал Юра, словно почувствовав, что слабость одолевает ее. — Но салон удобный, можно спать, отдыхать уже по дороге. Или фильмы смотреть, или музыку слушать — хочешь?

Она кивнула — можно и фильмы смотреть. Хотя ей не нужны были никакие фильмы, и вообще развлечения — ей хотелось смотреть на него, видеть, как меняется его лицо, отражая какие-то неведомые ей мысли и чувства…

Видеофильмы действительно показывали в обоих салонах «боинга». Те, кто хотели их смотреть, надели наушники, остальные могли просто не обращать внимания на немой телевизор, слушать музыку — тоже в наушниках — или спать, или читать.

Или, как Лиза, прислониться к Юриному плечу и слушать его дыхание, ощущать щекой каждое движение его мускулов под тонкой рубашкой и время от времени прикасаться к ним губами — и тогда он целовал ее откуда-то сверху, прижимаясь щекой к ее волосам тем мгновенным, мимолетным жестом, который она так любила…

Он просматривал бумаги, потом поставил на маленький столик «ноутбук» и быстро заносил в него какие-то данные, иногда задумываясь и постукивая ладонью по столу.

— Только в самолете, Лиз, — сказал он, хотя она не возражала против его занятия. — А там — на десять дней я вообще забуду, что существуют бумаги и компьютеры.

— Зачем заставлять себя забыть о том, что для тебя важно? — сказала она, и Юра улыбнулся.

— Самоотверженная Лизонька — готова на тихом берегу смотреть, как я барабаню по клавишам компьютера! Нет, я же сам не хочу, правда! Я давно не видел тебя и буду смотреть на тебя и на океан — его я тоже давно не видел.

— Ты был на Мальдивских островах? — спросила Лиза и тут же осеклась, понимая, что летал он туда наверняка не один.

— Был, — ответил Юра. — Но на другом атолле, не на том, где мы будем сейчас. Там ведь знаешь, все острова разные: на одних можно с вечера до утра плясать на дискотеке, на других — вообще забыть, что существует остальное человечество.

— И мы забудем?

— Я — без сомнения.

— Милый Юрочка, да ты стал мизантропом! — засмеялась Лиза.

— Неплохо бы, — засмеялся в ответ и он. — Я бы тогда бросил все дела и тихо ненавидел человечество — вот был бы настоящий отдых! Нет, едва ли. Но забыть о нем на десять дней очень приятно, разве нет? Да! — вдруг вспомнил он. — Ты нырять любишь?

— Куда — в воду нырять? — испугалась Лиза.

— А что, ты ныряла еще куда-нибудь? Там так хорошо нырять — нет другого такого места в мире, честное слово! Коралловый риф и такие рыбы… Нет, сама увидишь, не буду рассказывать!

Полет не показался ей долгим. Они разговаривали о чем-то, просто смотрели друг на друга — у них еще почти не было общих воспоминаний, но души их уже приблизились друг к другу, осторожно и робко, и их легкие, счастливые прикосновения наполняли все ее существо восторгом и покоем…

Они приземлились в аэропорту Мали. Когда Лиза стояла у трапа, ей показалось, что от «боинга» исходит жар — таким горячим был воздух. И только потом, выйдя из таможенного зала, она поняла: жар шел не от самолета, здесь просто было жарко — градусов, наверное, тридцать, не меньше.

— Не волнуйся, там ветер хороший на берегу, — сказал Юра, заметив, что она то и дело вытирает пот со лба. — Как же я не предупредил тебя, что жара! Думал: разве плохо — в Москве слякоть, март, а здесь…

— Да хорошо же, Юра, хорошо! — успокоила его Лиза. — Я нормально переношу жару, и ведь мы будем купаться?

— Обязательно! Купаться мы будем сколько угодно, можем вообще переселиться в воду и стать дельфинами, если хочешь! А жить мы будем на острове Малифинолху — хорошее название, правда? Мне сразу понравилось — ну как можно не выбрать остров, который называется Малифинолху, да?

На остров Малифинолху их доставил маленький корабль, и с его борта Лиза не отрываясь смотрела на океанскую гладь — голубую, бирюзовую, зеленую… Она менялась каждое мгновение, наполняя грудь ощущением бескрайности и свободы.

Лиза вообще была на море только два раза в жизни — в детстве в Анапе, где море было мелким, заросшим водорослями, и в Германии — но там море в Шлезвиг-Гольштинии показалось ей каким-то тихим и небольшим, даже странно. И вдруг — океан, мощно дышащий до горизонта!

Лиза чувствовала, что океан отличается от любого моря — хотя все равно ведь вода простиралась сколько хватало взгляда. Но он отличался чем-то, что невозможно увидеть… Юра посматривал на нее, улыбаясь: видно было, что его радость удваивается при виде Лизиного восторга.

Они сошли на берег на маленькой пристани, и Лизе показалось, что они прибыли на необитаемый остров. Впрочем, к ним тут же подошел улыбчивый смуглый мужчина лет тридцати, и они с Юрой о чем-то заговорили по-английски.

— Его зовут Муса, он проводит нас к дому и будет нами заниматься на острове Малифинолху, — перевел Юра.

Муса улыбнулся Лизе, подхватил чемоданы и быстро пошел вперед, предоставляя следовать за ним. Они шли вдоль берега по белой дорожке между высокими пальмами — и то, что увидела Лиза, когда дорожка кончилась, привело ее в неописуемый восторг. Это было настоящее бунгало — такое, о каких она только читала, и втайне не верила, что они существуют наяву! Небольшая хижина стояла на поляне, в тени огромных кокосовых пальм; крыша ее состояла из пальмовых листьев. Муса отпер хижину и внес туда чемоданы; вновь появившись в дверях, он улыбнулся широко и радушно, сделав приглашающий жест рукой.

Окна в хижине были занавешены светлыми шторами, работал кондиционер — Лиза сразу окунулась в прохладу этого чудесного полумрака.

Но толком оглядеться она не успела, почувствовав, как Юра обнимает ее сзади, всем телом прижимаясь к ней — и тут же ей стало не до того, чтобы рассматривать экзотику… Она замерла, ощущая его поцелуи на своих открытых плечах — горячее воздуха за стенами бунгало, — слыша его прерывистый шепот:

— Лиза, милая моя, желанная, я тебя люблю, я тебя хочу, ни минуты больше не могу ждать…

И, не дойдя до белеющей в глубине, за открытой дверью во вторую комнату, кровати, она опустилась прямо на пол, увлекая его за собой, поворачиваясь к нему и обнимая его снизу, приникая к нему в торопливом и счастливом порыве. Она видела, что страстное нетерпение не дает ему раздеть ее, он весь дрожал над нею, ласкал ее сквозь белое муслиновое платье, не в силах расстегнуть маленькие пуговки у нее на груди, впивался губами в ее губы, в ее плечи, едва не делая ей больно.

Он всегда был страстен, она всегда чувствовала его неудержимый любовный жар — но того, что происходило с ним сейчас, она не видела прежде… Это был одновременный огонь объятий, поцелуев, рассыпающихся по всему ее телу, и стремительных его движений, пронзающих ее наслаждением, это были не сдерживаемые им страстные судороги, длившиеся так долго, — что она достигла самого высокого наслаждения, чувствуя в себе биение его тела, видя над собой его запрокинутое лицо с закушенными губами и одновременно задыхаясь долгим вскриком, перешедшим в счастливый тихий стон…

Когда она вернулась с тех немыслимых высот, на которые вознесла ее его страсть, Юра лежал на ней, положив голову на ее грудь, — так неподвижно, что она испуганно прикоснулась к его темно-русым волосам. Но он тут же потерся щекой об ее плечо, приподнялся на локтях и поцеловал ее бесконечным, нежным поцелуем.

— Ох, Лизонька, любимая моя, — прошептал он. — Как же я скучал по тебе, как же тосковал — по всей тебе скучал…

И тут же, еще раз крепко обняв ее, он поднялся мгновенным, пружинистым движением, и ее поднял на руки, прижимая к груди, как ребенка.

— Вот мы и приехали, — сказал он. — И здесь мы будем с тобой жить, если тебе понравится, моя хорошая.

Она не сразу пришла в себя после порыва, подхватившего их обоих, голова у нее слегка кружилась, и, как только Юра поставил ее на пол, она опустилась в глубокое плетеное кресло, на яркую подушку.

— Посиди, Лиз, — встревожился Юра. — Или лучше ложись, да? Ты же еще не совсем выздоровела, как я мог!..

— Ты мог очень хорошо! — засмеялась она в ответ. — Я забыла обо всем, Юр, так мне было хорошо. Мертвый бы выздоровел, честное слово!

— Значит, будем лечиться! — заявил он. — Будем лечиться сутки напролет, раз такое дело — я готов хоть сейчас повторить!

Тут она расхохоталась и вовсе неудержимо, глядя на его лицо — на нем и впрямь читалась готовность немедленно повторить любовное лечение и делать это до бесконечности!

— Нет, Юрочка, мы все-таки примем душ, ладно? Посмотри, я вся мокрая от пота, у тебя рубашка — хоть выжимай. Ведь душ есть здесь?

— Есть, — улыбнулся он. — Конечно, на этом Малифинолху они вот именно стараются, чтобы все как можно меньше напоминало о цивилизации, но душ здесь есть. И вообще в нашей хижине, по-моему, довольно удобно пли я слишком по-спартански отношусь к удобствам?

— Нет-нет, — успокоила его Лиза, открывая дверь в ванную. — Цивилизация преследует нас по пятам.

Ванная сияла серебристым металлом, светло-зеленым кафелем, белизной многочисленных полотенец. На полу лежал изумрудного цвета ковер с длинным пушистым ворсом — Лиза догадалась, что он не намокнет, даже если на него вылить ведро воды.

— Слушай, — предложил Юра. — А может, отложим душ на потом — лучше в море искупаемся?

— Конечно! — обрадовалась Лиза. — Погоди, сейчас я купальник найду.

Чемодан собирала Наташа, тщательно пересмотрев вещи в Лизином шкафу. «Но купальник она, конечно, положила», — подумала Лиза.

— Да ну, потом найдешь! — махнул рукой Юра. — Если вообще захочешь его надевать. Здесь же нет никого, я тебе разве не сказал? Вот увидишь: весь пляж — наш, и ни души, хоть на голове ходи. Пойдем скорее!

Они снова вышли на белую дорожку под пальмами. Юра держал Лизу за руку, увлекая за собою. Она так и не успела переодеться; впрочем, легкое муслиновое платье не стесняло движений — так же, как и Юрины джинсы и тонкая рубашка навыпуск, с закатанными рукавами.

Лиза не перевела часы на мальдивское время, но ей показалось, что здесь сейчас утро: зной еще не стал дневным, тягучим, солнце не слепило глаза. К тому же действительно дул ветер, освежая разгоряченное тело.

Ах какой это был пляж! Совершенно пустынный, с бело-золотистым песком и бесконечной морской далью от берега до горизонта! Лиза даже рассмеялась, выйдя на этот пляж из-под пальм.

— Неужели мы здесь вообще одни? — удивленно спросила она, обернувшись к Юре.

— Ну, не на всем острове, конечно. Но в том-то весь и фокус: здесь домов пятьдесят, не больше. И они расположены так, что каждый имеет свой пляж, места на всех хватает. Вот увидишь, можно встречаться с соседями только в ресторане, а в остальное время суток считать себя Робинзонами.

Он уже разделся и стоял сейчас перед нею — само нетерпение, прекрасный в соразмерности всех линий. Яркое солнце освещало все его стройное тело — разворот широких плеч, крепкие бедра, темное пятно волос внизу плоского живота, — и у Лизы перехватило дыхание от того, как дорог он ей был и желанен…

— Пойдем же, Лиза, пойдем! Смотри, как хорошо — вода манит!

Она тоже сбросила платье, сбросила все, что на ней было, и побежала вслед за ним к кромке воды. Океанская волна, длинная, как взмах гигантской руки, легла к их ногам с долгим, призывным звуком…

Конечно, Юра плавал гораздо лучше, чем она — без малейшего усилия посылал он свое тело вперед, скрывался под водой, выныривал, плыл на спине и снова исчезал под водой. Лиза отстала от него почти сразу; да она и устала быстро.

Она вернулась к берегу, легла на песок так, что волны накатывались на нее до подбородка, и смотрела, как Юра резвится в воде — он и правда был похож на дельфина. Только минут через двадцать он подплыл к берегу, лег рядом с Лизой, подставляя тело ласкающей, затихающей волне.

— Как здорово, Лиз, да? — выдохнул он, целуя ее в свою любимую ложбинку груди. — Море, небо, песок — оказывается, человеку надо-то немного… Только чтобы ты смотрела на этого человека!.. У тебя глаза сливаются с морем, ты знаешь?

— Не знаю, Юра, — кто мне говорил об этом?

— Вот я тебе и говорю: у тебя глаза, как море, и не смейся надо мной!

— Я и не смеюсь…

Она прильнула к нему, и, замерев в объятии, они лежали на берегу, и изумрудные волны накрывали их, убаюкивали и ласкали…

Вечером они сидели на просторной веранде, под незнакомым звездным небом, пили захваченный из Шереметьева «мартель». Лиза плавно раскачивалась в глубоком кресле-качалке, покрытом изумрудным шелковым покрывалом, и ей казалось, что море по-прежнему касается ее кожи, что прикосновения волн сливаются с прикосновениями Юриного тела… Темнело быстро, свет они не включали, и Лиза едва различала черты Юриного лица в мягкой южной темноте.

— Какой хороший день, Юра, какой хороший… — тихо произнесла она.

— Правда? А я ведь волновался, Лиз: вдруг, думаю, тебе не понравится, покажется скучно, слишком однообразно…

Она улыбнулась: даже странно, что он, во всем остальном такой проницательный, часто сомневается в том, что ей кажется само собою разумеющимся.

— Так редко выдается свободное время, — продолжал он. — Обидно проводить его не так, как хочется, да?

И хотя у нее было вполне достаточно свободного времени, она согласно кивнула.

— Мне вообще нравится путешествовать, Юр, — сказала она, то зажигая, то выключая маленькую лампочку для чтения, вделанную в ручку кресла. — Я даже не говорю, что с тобой мне нравится — это вообще за пределами… Но мне и просто нравится ездить, смотреть. Я ведь так давно нигде не была! В Германии я чувствовала, какой мир огромный, и казалось: все доступно, только руку протянуть. А потом все как-то отдалилось, сделалось нереальным… Не из-за денег, нет — я сама не понимаю, из-за чего: другая жизнь, ничего не поделаешь…

— Ерунда! — решительно сказал он, и тут же оговорился. — То есть не то чтобы ерунда, но я думаю иначе. Нет, конечно, не все в нашей воле. Но ездить, смотреть мир — ведь это просто, Лиза, это наконец-то стало простым и естественным занятием. У тебя нет проблем с деньгами, и…

— Почему же нет? — перебила Лиза. — Просто я ведь и не ездила еще…

— У тебя не будет проблем с деньгами, — спокойно продолжал он. — И тебе можно видеть жизнь такой, какая она есть, и думать, нащупывать, что ты сама в ней значишь. И если тебе для этого необходимо путешествовать — значит, надо путешествовать. А иначе какой смысл в деньгах? Ты в Париже была?

— Нет. Какой-то заколдованный для меня город. Меня туда приглашал… один человек в Германии, но я не могла поехать с ним — даже ради того, чтобы увидеть Париж. А теперь… — Тут она замолчала, подумав о том, что в этом дивном, бесконечно далеком городе живет потрясающей красоты женщина с золотым ореолом волос…

— Поедем, — сказал Юра, нарушив паузу. — Это такой город, в который нельзя не ездить — в него можно ездить и сто, и тысячу раз, а он все будет другим, и всегда ты будешь чувствовать это легкое разочарование в первые минуты и такое пронзительное очарование потом, что сердце не оторвать. А то, о чем ты подумала, — закончил он, — неважно. Я не хочу, чтобы ты думала об этом, я вообще не должен был тебе позволять думать об этом, и я же обещал тебе, что этого не будет в твоей жизни больше никогда, правда? Вот и не думай.

Лиза молчала, думая о том, как нелегко дается ему спокойный тон, когда между ними становится этот незримый женский образ. Но это надо было пережить — что оставалось делать? Прошлого не отменить, а настоящее властно притягивало их друг к другу, несмотря ни на что…

И, засыпая на Юрином плече, она все покачивалась на длинных океанских волнах, все чувствовала пузырьки пены на своих плечах, которые лопались под Юриными осторожными поцелуями…

Лиза проснулась так рано, как никогда не просыпалась дома. В комнате стоял все тот же прохладный полумрак, трепетали занавески на открытых окнах. Только тут она заметила, какой необычный потолок в этой комнате: пальмовые листья образовывали высокий шатер у нее над головой, и пространство комнаты казалось из-за этого огромным, как в экзотическом храме. Так необычно выглядело сочетание изысканной белой с золотом мебели — и этого потолка из листьев!

Юра еще спал, и Лиза осторожно, чтобы не разбудить, провела рукой по его голове, поцеловала его в плечо и спустила ноги на белый ковер, покрывавший весь пол в просторной спальне. Она на цыпочках подошла к огромному, от пола до потолка, зеркалу, вгляделась в свое лицо, еще хранившее следы сна, но сияющее той особенной свежестью, которую дает отдых, свежий воздух и душевное спокойствие.

Она еще совсем не загорела, и ее обнаженное тело светилось в полумраке, как перламутр чудесной морской раковины. Лиза набросила кружевной пеньюар из белого батиста и вышла в первую комнату, оттуда на веранду.

Яркость всех красок, яркость света ослепили ее после полумрака спальни! Шумели под ветром листья пальм, большие кокосовые орехи лежали под деревьями, и ей показалось, что они с Юрой действительно затерялись в этой хижине посреди огромного мира, что они одни на острове и на всей земле…

Не переодевшись, не умывшись, Лиза пошла по дорожке к морю. Сбросив пеньюар на песок, она с наслаждением окунулась в прозрачно-зеленые волны, поплыла вперед, потом вернулась, легла на песок у воды. Ее распущенные волосы намокли, и она была похожа сейчас на настоящую русалку, владычицу вод.

— А акул ты не боишься, а, русалочка? — услышала она веселый Юрин голос.

— Ой, Юра, ты проснулся! Каких еще акул?

— Да никаких, не бойся. Накупалась?

— Да разве можно накупаться? Все плавала бы и плавала или лежала вот так у воды…

Они проплыли еще раз вместе, Юра обнимал ее под водой, тянул к себе, и она кричала:

— Юрка, мы же утонем, что ты делаешь!

Освеженные утренним плаванием и душем, с мокрыми волосами, они отправились в ресторан, находившийся на берегу, но совершенно не видимый ни от их бунгало, ни с пляжа. С веранды ресторана открывался чудесный морской вид, но ни один пляж не был виден — так продуманно было расположено здесь каждое строение.

Они позавтракали заказанной с вечера морской рыбой — ее белая нежнейшая мякоть таяла во рту, аппетитно розовела поджаристая корочка.

— Пожалуй, я здесь стану вегетарианцем, — заметил Юра. — Рыба до того вкусная, и овощи, и фрукты. А ты заметила, что здесь и не хочется ничего другого?

Она заметила, что он не курил вчера весь вечер. Действительно, природа на этом чудесном острове отличалась такой полнотой, такой завершенностью, что не хотелось ничем нарушать этой гармонии.

Еду им приносила изящная молодая женщина, такая же смуглая, как Муса, похожая на статуэтку из дорогого ароматного дерева. Она улыбнулась им обоим с одинаковой приветливостью, чуть дольше задержав на Юре взгляд своих черных миндалевидных глаз.

— Нравится? — спросила Лиза.

— Конечно! Посмотри, какая походка — как у танцовщицы! Правда, она отлично вписывается в пейзаж?

— Правда, — согласилась Лиза. — А тебе, конечно, нравится любоваться пейзажем!

Юра рассмеялся и погладил ее по руке.

— Я же не Айвазовский, чтобы пейзажем любоваться.

После завтрака они отправились домой: на этот раз Юра сказал, что придется надеть купальник и плавки.

— Пойдем к рифу, поныряем, — объяснил он. — Там-то уж мы будем не одни.

До знаменитого кораллового рифа им пришлось пройти вдоль берега. Юра, оказывается, захватил с собой акваланг и сгорал от нетерпения понырять по-настоящему.

— Это ни с чем нельзя сравнить! — говорил он. — Совсем другой мир под водой — честное слово, мне кажется, он поинтереснее нашего!

Купальщиков было не слишком много, человек десять. Весело помахала им незнакомая молодая парочка, прокричав что-то приветственное. «Наверное, американцы», — подумала Лиза, разглядев сияющие улыбки и кипенно-белые поношенные футболки молодых людей. Вообще люди, собравшиеся на острове Малифинолху, были на редкость приветливы — или просто Лиза уже успела отвыкнуть от привычных европейско-американских улыбок без причины, просто навстречу прохожему?

Она сняла короткую разноцветную юбку, маленький пестрый топ без бретелек и осталась в бирюзовом купальнике, состоящем из двух волнообразных полосок. Волосы ее были подняты вверх и заколоты, открывая точеную шею.

— Сначала я, да? — сказал Юра, которому явно не терпелось поскорее погрузиться в воду у рифа.

— Да я и не умею с аквалангом, — успокоила его Лиза. — Я тебя здесь подожду, потом вместе нырнем просто так.

Юра согласно кивнул и исчез в прозрачной воде. Лизе не хотелось купаться без него. Она присела на берегу, глядя на воду возле рифа, на юрких рыбок, сновавших у поверхности, — их трудно было разглядеть, так быстро они мелькали под водой.

Вдруг сердце у нее похолодело: невдалеке, там, где кончалась отмель, она увидела плавники над водой! Ей даже не показалось, что это дельфины, — она сразу узнала зловещие акульи силуэты. Господи, а она-то думала, Юра пошутил, когда утром спрашивал ее об акулах! Она в ужасе вскочила, всматриваясь в ту сторону, куда он только что поплыл.

— Вы волнуетесь за своего друга? — услышала она приветливый вопрос.

— Да, да! — воскликнула Лиза, и тут только поняла, что вопрос был задан по-немецки, и отвечает она по-немецки. — Я волнуюсь, там акулы, вы видите?

— О, вам совершенно не о чем волноваться! — Перед Лизой стоял мужчина в круглых золотых очках, сразу напомнивший ей профессора Нойберга, в семье которого она жила в Кёльне. — Здесь очень много рыбы, и у этих акул нет никакой необходимости нападать на человека: им вполне хватает пищи.

Несмотря на свое волнение, Лиза невольно улыбнулась тому, как уверен был ее собеседник в акульем благоразумии.

— А если какая-нибудь из них окажется гурманкой? — спросила она.

— О, юная фрау обладает прекрасным остроумием! — засмеялся немец. — Уверяю вас, они имеют все, что им необходимо. Меня зовут Франц Данцельбахер, я живу в Вене.

— Лиза Успенская, я живу в Москве.

— О, вы русская — и так хорошо говорите по-немецки! — тут же восхитился австриец; впрочем, Лиза еще в Германии убедилась в том, что элементарное знание русскими нескольких иностранных слов вызывает бурный восторг. — Ваш друг тоже говорит по-немецки?

— Не слишком хорошо, но с ним вы можете говорить по-английски, — ответила она. — Когда он вынырнет оттуда.

— Фантастика! — не переставал удивляться герр Данцельбахер. — Те русские, которые имеют возможность приезжать сюда, обычно не знают языков…

В эту минуту Лиза увидела, что Юра выходит из воды.

— Юра, ведь там акулы, ты знаешь? — бросилась она к нему. — Я так…

Она тут же осеклась, едва не застыла на бегу: он стянул маску и тут же упал на песок, его лицо было серым, он тяжело хватал воздух ртом…

— Юра, милый, что с тобой? — Лиза опустилась рядом с ним на колени, приподняла его голову. — Что случилось?

Он покачал головой, дыша по-прежнему прерывисто, не в силах ничего произнести.

— Позвольте мне, — услышала Лиза голос герра Данцельбахера. — Насколько я могу судить, у вашего друга неполадки с дыханием вследствие ранения. А я, знаете ли, врач…

Он отстранил Лизу и, присев рядом с лежащим на песке Юрой, приложил ухо к его груди, потом внимательно осмотрел шрамы на ней.

— Вы может быть спокойны, фрау Успенски, — сказал он, обернувшись к Лизе. — Ничего страшного. Просто ранение молодого человека было, по всей видимости, не очень удачным, и теперь ему не следует давать себе большие нагрузки, чем он в состоянии выдержать. А сейчас все пройдет, я даже не вижу необходимости в уколе — хотя, на всякий случай, я имею с собой всевозможные медикаменты.

Дыхание у Юры действительно стало ровнее, лицо порозовело.

— Благодарю вас, герр доктор, — сказал он и добавил, уже по-английски: — Я рад, что вы сумели не напугать Лизу.

— Фантастика! — снова обрадовался герр Данцельбахер.

— Юра, Юра, ну почему ты мне не говорил! — Лиза укоризненно смотрела на него.

Юра уже совсем оправился от недавнего удушья.

— Ну о чем говорить, Лизонька? — сказал он извиняющимся тоном. — Это все действительно прошло, и самое главное — не обращать внимания.

— А доктор сказал, что самое главное — не перетруждать себя!

— Еще бы он этого не сказал! Он ведь такой симпатичный немец, правда?

— Что ж, молодые люди, я буду рад встретиться с вами за обедом, — сказал герр Данцельбахер, приветственно поднимая руки над головой. — А сейчас — не смею вас больше беспокоить!

Простившись с доктором, Лиза сказала:

— Все-таки ты не ныряй пока больше с аквалангом, хорошо? И ты видел — ведь там акулы!

— Ну, положим, акулы сюда вообще не заплывают, — заметил Юра. — Здесь для них слишком мелко. Только акулята, но они же маленькие, не больше метра!

— Достаточно! — Лиза содрогнулась, представив, что в воде рядом с нею окажется метровая хищница.

— Да здесь кого только нет! — сказал Юра. — И мурены тоже, ну и что? Все вполне гармонично сосуществуют, не зря же сюда съезжаются самые заядлые ныряльщики.

Несмотря на Юрины уверения в том, что нырять абсолютно безопасно, Лиза решилась на это с трудом. К тому же она боялась, что Юре снова станет плохо под водой. Но картина, которую она увидела под водой у кораллового рифа, была настолько фантастической, что она забыла и об акулах, и о муренах.

Удивительный, многоцветный, трепещущий мир открылся перед нею. Она даже предположить не могла, что на свете существуют такие оттенки, какие открылись ей сейчас! Она и сама едва не захлебнулась, забыв, что нужно вынырнуть и набрать воздуха.

— Ну как? — торжествующе спросил Юра, когда они оказались на поверхности и Лиза отдышалась.

— Ох, Юра, — невообразимо! У меня глаза разбежались, как жалко, что так мало удается не дышать!

— Я же тебе говорил! Без акваланга здесь нельзя. И это совсем нетрудно, я тебе потом покажу — вот увидишь, снимать не захочешь.

— А одна рыбка была — глаз не отвести! Знаешь, такая полосатая, необыкновенная, желто-черная?

— А-а, это «пикассо» — правда красивая.

Они ныряли еще и еще, и каждый раз Лиза не могла себя заставить вынырнуть на поверхность, пока не темнело в глазах. Даже когда две маленькие акулки подплыли к самому рифу, она уже не почувствовала страха: дивная гармония подводного мира успокоила ее.

— А какие красивые кораллы! — не переставала она восхищаться, когда они уже возвращались домой, уставшие и веселые.

— Кораллы я тебе подарю обязательно, — сказал Юра. — Ожерелья есть очень красивые, и тебе они пойдут: ты сама… коралловая.

Его кожа всего за один день покрылась золотистым ровным загаром; Лиза же чувствовала легкое жжение на спине и боялась сгореть.

За обедом они поболтали с приятным доктором Данцельбахером, выпили с ним пива у стойки бара — здесь же, на веранде над океаном. Доктор не переставал восхищаться тем, что они в состоянии с ним разговаривать — вообще он был очень жизнерадостен. Прощаясь, он сказал Юре:

— Если вы, герр Ратников, захотите воспользоваться моими консультациями для поправки вашего здоровья — я буду рад порекомендовать вам клинику в Вене и санаторий в Альпах. Всего хорошего, друзья!

Как ни приятно было общество Франца Данцельбахера, да и улыбчивой американской парочки — Лиза и Юра не хотели терять ни минуты, которую могли провести наедине.

Днем, когда жара становилась невыносимой, они оставались в бунгало, где все дышало прохладой и покоем, и предавались любви, погружаясь во все новые волны наслаждения, открывая все новые счастливые секреты друг для друга…

В те минуты, когда тела их сливались, двигались в едином ритме, переливаясь друг в друга, Лиза забывала обо всем: для нее не существовало ничего невозможного, она отдавалась Юре самозабвенно, она уже могла предчувствовать каждое его движение и желание, и тело ее мгновенно подчинялось предчувствию, и оба они чувствовали, что все больше и больше соответствуют друг другу, что интуиция, подсказавшая им это в первую ночь, не обманула их.

«Наверное, это и называют наукой любви, — думала Лиза, лежа рядом с Юрой и отдыхая после любовной истомы. — Но этому невозможно научиться, это приходит само — как дар…»

Она не могла бы объяснить, каким образом чувствует, чего он хочет от нее в каждую следующую минуту, каким образом ее тело принимает именно ту позу, которая доставляет им обоим наибольшее наслаждение. Это происходило само собою, подчиняясь каким-то загадочным законам жизни…

Она с самого начала не чувствовала никакого стеснения ни перед чем, что он делал с нею, чего хотел от нее. Каждое его прикосновение будило в ней страсть. Но здесь, в эти удивительные дни и ночи, ее тело раскрылось перед ним полностью, всеми ложбинками и впадинками, которые он любил и которые манили его, заставляли вспыхивать жаром желания.

Он погружался в нее, а потом вдруг соскальзывал с кровати и, выпрямившись во весь рост, обвивал ее вокруг себя, и ее ноги, охватывая его бедра, вздрагивали от пронзительного тока. Он чувствовал биение и трепет внутри ее, меж охватывающих ног — и не торопил, давая ей полностью насладиться тем, что только он мог ей дать.

Его сильные пальцы становились гибкими и нежными, когда скользили по ее груди, животу, ласкали, опускались ниже, заставляя ее округлые бедра приподниматься навстречу его руке и двигаться в такт движениям его пальцев или губ…

Лиза всегда чувствовала, что это он ведет ее по любовной дороге, что от его желаний и усилий зависит каждое мгновение близости. И хотя он делал это изумительно, в какой-то момент это начало ее тревожить…

Она никогда не читала ученых статей о проблемах партнеров, ей совершенно неважно было, что такое доминирование в сексе. Но она чувствовала другое: при том, что она отдавалась ему полностью, не оставляя ничего, что было бы ему неизвестно, Юра словно бы чего-то не позволял ей даже во время самозабвенного экстаза; а чего — она не могла понять… Это чуть-чуть омрачало ее восторг, но она старалась не замечать этой легкой тени — тем более что едва ли наслаждение женщины могло быть больше, чем давал ей Юра…

Она совсем забыла о незаметном течении времени и только иногда, ночами, сердце у нее начинало томиться и ныть при мысли о том, что скоро придется покинуть волшебный остров Малифинолху с его разноцветными рыбками у кораллового рифа, где они с Юрой так счастливы вдвоем…

Течение дней не казалось ей однообразным, и она видела, что и Юра наслаждается их спокойным, мерным ходом. Впрочем, однажды он предложил:

— Лиз, а ты не хочешь денек поплавать на корабле? Здесь ведь есть и другие острова — может быть, тебе интересно будет их посмотреть?

Конечно, она согласилась, и следующим утром они с Юрой взошли на небольшой корабль, который совсем недавно доставил их на этот остров. Теперь они отправлялись не на те острова, где были построены роскошные современные отели, а туда, где протекала обычная жизнь местных жителей.

Матросы ловили рыбу и жарили ее тут же, на небольшой жаровне, предлагая попробовать всем желающим. К счастью, ни у Лизы, ни у Юры не было «морской болезни», и они сочувственно наблюдали за другими пассажирами, мучившимися всю дорогу.

Лиза вовсе не собиралась изучать жизнь на Мальдивских островах — ей вообще было чуждо исследовательское, познавательное отношение к миру. Но так же, как поразил ее неведомый мир кораллового рифа, — поразила ее и жизнь на каждом из крошечных островов, протекавшая совсем по иным законам, чем она когда-либо видела.

Ей показалось, что жители этих атоллов обладают каким-то особым знанием, которое невозможно сделать доступным для европейца: они и смотрели иначе, и двигались — недаром Юра любовался походкой девушки в ресторане, похожей на точеную статуэтку.

Девушки и здесь бросали на него быстрые любопытные взгляды, несмотря на строгость мусульманских обычаев; впрочем, Лиза уже привыкла к тому, что на ее спутника оборачиваются красивые женщины.

Но еще больший интерес испытывали к нему дети! Они во множестве выбегали навстречу туристам — маленькие, бойкие, со сверкающими черными глазенками — и радостно приветствовали их по-английски. Юра смеялся в ответ, подхватывал их на руки, раздавал монетки — видно было, что общение с раскованными, веселыми малышами доставляет ему удовольствие.

Лиза наблюдала за этой картиной, которая могла бы показаться слишком идиллической, если бы не естественность каждого Юриного жеста, — как вдруг кто-то тронул ее за локоть.

Быстро обернувшись, она увидела старуху в белом — сморщенную, словно выжженную солнцем, но не безобразную, а наоборот — красивую какой-то особой, загадочной старческой красотой. Старуха пыталась что-то объяснить, показывая на Юру, но говорила она даже не по-английски, а на местном наречии, и Лиза огляделась в поисках кого-нибудь, кто мог бы перевести ее слова.

Заметив, что Лизу тормошит какая-то старуха, Юра оставил малышей и подошел к ней.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Нет, ничего. Но она хочет что-то объяснить, и, по-моему, о тебе — а я, видишь, не понимаю.

К ним тут же подошел стройный паренек лет пятнадцати. Он обратился к Юре по-английски, и тот, выслушав мальчика, перевел его слова Лизе.

— Он говорит, что это предсказательница и что она всегда говорит только правду, представляешь? А он ее внук и может перевести на английский, он учит его в школе.

— Только правду? — улыбнулась Лиза. — И что же, она хочет сказать правду о тебе?

— Да, — перевел Юра слова мальчика. — Она говорит, что обо мне она что-то знает и может мне сказать.

— Так пусть скажет! — воскликнула Лиза. — Интересно же, Юра, пусть скажет!

— Не знаю… — Его лицо сделалось задумчивым. — Я не очень в это верю и все-таки не хочу…

— Ну пусть, Юра, пусть! — упрашивала Лиза. — Думаешь, она напророчит что-то плохое?

— Хорошо, — поддался он на ее уговоры.

— Только ты пообещай, что все мне переведешь, — попросила Лиза. — Мне же интересно! Нет, обязательно займусь английским, как только вернусь в Москву!

Все вместе они отошли в сторону и присели на низкую скамейку у стены небольшого дома. Старуха говорила быстро, то и дело притрагиваясь рукой к Юриной руке, и он внимательно смотрел на нее — словно слушал не перевод, а сами ее слова.

— Юра, что она говорит? — напомнила о себе Лиза.

— Да пока она просто говорит, что ей нечасто хочется разговаривать с приезжими, потому что они не чувствуют тайного движения жизни.

— Так прямо и говорит? — изумилась Лиза. — Тайного движения жизни?

— Представь себе. Не думаю, что это мальчик выдумал, — кивнул Юра. — Погоди, погоди…

Вдруг старуха стала говорить медленнее, она вглядывалась в Юрино лицо строгим и вместе с тем каким-то ласковым взглядом. Он же делался все более внимательным, лицо его мрачнело.

Лиза почувствовала неожиданную тревогу. «Зачем я раззадорила его, зачем просила выслушать эту странную гадалку?» — подумала она. Мальчик переводил, стоя у них за спиной, Юра слушал старуху не отрываясь, и Лиза осторожно прикоснулась к его плечу.

— Переводи, пожалуйста, — попросила она. — Мне тревожно, Юра, что она говорит? Она предсказывает что-то нехорошее?

— Нет, она просто говорит обо мне, — нехотя ответил он.

— Но как она знает? Она гадает? Но ведь она не смотрит на руку, она вообще только на тебя смотрит!

— Она и гадает… Не знаю, как это точно назвать. Она сказала, что видит мой путь за моей спиной, и ей надо сказать о нем, чтобы иметь право спросить о моем дальнейшем пути.

— Может быть, нам лучше уйти? — предложила Лиза. — По-моему, тебе не очень приятно ее слушать…

— Да, не очень… Но теперь я не хочу уходить!.. Она говорит, что я обладаю блеском ума и дела и что я все буду делать блестяще, даже если брошу все, чем занимаюсь сейчас, и стану ловить рыбу с этими рыбаками.

— Но что же здесь плохого, Юра? — удивилась Лиза. — Я вообще-то и без нее это знаю…

— Еще говорит, что мне хочется многого, и от этого бывает печаль, которой мне не преодолеть. Что я спасаю от одиночества, а сам спастись от него не могу. Что я не вмещаю того, что хочу вместить, и не вмещу никогда, если не пойму, что…

— Хватит, Юра! — сказала Лиза, решительно вставая с низкой скамейки. — Скажи ей, чтобы она прекратила! Это все ерунда, просто она выпрашивает у тебя деньги, так заплати ей и пойдем!

— Теперь она говорит, что ты меня любишь, — улыбнулся Юра, продолжая слушать старуху, которая совершенно не обращала внимания ни на кого и ни на что и продолжала говорить.

— Это я и без нее тебе скажу. Пойдем!

Глаза ее возмущенно блестели, кровь прилила к щекам. Как можно было согласиться на эту нервотрепку, какая же она дура со своим праздным любопытством!

— Постой, Лиза, погоди! — не оборачиваясь, не отрываясь от внимательно-обжигающих старухиных глаз, Юра протянул Лизе руку. — Мы сейчас пойдем, я еще послушаю ее, я не могу сейчас уйти.

— Но ты хотя бы говори мне…

— Ну вот: что не может быть сильнее воли, чем у меня, но в этом моя беда — я забываю о том, что есть кое-что посильнее воли и желания. Лиза! Она говорит, что хочет спросить о дальнейшем, но мы должны войти в дом.

— Никуда мы не пойдем! Она тебя отравит еще, ты с ума сошел! Хватит и того, что она испортила тебе настроение! Господи, и чего она навязалась?

Но, мимолетно коснувшись Лизиной руки, Юра уже шел за старухой в тот самый дом, у стены которого они сидели. Мальчик последовал за ними, и Лизе ничего не оставалось делать, как тоже пройти в маленькую тесную комнатку с низким потолком.

Ей совершенно неинтересна была старуха с ее предсказаниями; она вглядывалась только в Юрино лицо — и сердце ее тревожно колотилось. Впрочем, лицо у него было спокойное, хотя и невеселое: кажется, непрошеная прорицательница не слишком заворожила его потоком слов и загадочным блеском глаз.

Старуха присела у стола и извлекла откуда-то огарок свечи в черном тяжелом подсвечнике, обрывок бумаги и уголек. На обрывке она что-то быстро написала затейливыми арабскими буквами — а Лиза и предположить не могла, что та вообще грамотна! Потом она зажгла свечу, поднесла бумагу к пламени и, дождавшись, пока бумага сгорит, собрала пепел в медную мисочку, которую подал ей мальчик. Потом она взяла Юру за правую руку и, повернув ее ладонью кверху, быстрым плавным жестом втерла пепел в его запястье, доведя черную полосу до самого локтя.

Понимая, что помешать гадалке она уже не может, Лиза смотрела на этот ритуал, сосредоточив всю свою душевную силу, готовая к любым неожиданностям. Вдруг замолчавшая было старуха что-то сказала, и Юра снова обернулся к Лизе:

— Она говорит, чтобы ты не волновалась, что она не сделает мне ничего плохого, а ты должна отпустить меня сейчас, иначе ей не ответят.

— Но я не держу тебя, что за глупости! — возмутилась Лиза.

— Держишь, милая, держишь! — слегка откинувшись назад, он на секунду прислонился головой к ее руке. — Даже я чувствую, ты меня как будто на руках держишь. Отпусти, Лизонька, не бойся!

Лиза пожала плечами. Конечно, она понимала, о чем он говорит и о чем просит гадалка. Но она боялась за него! Что значат эти черные подсвечники, этот пепел?

— Поклянись, что ты ни скроешь от меня ни единого слова, которое она скажет!

— Ну, зачем клясться? Клясться вообще нельзя. Не скрою, я же тебе пообещал.

Старуха продолжала гладить Юру по руке до локтя, все глубже втирая в нее пепел. И тут Лиза едва сдержала вскрик: на руке Юры проступили какие-то буквы, затейливые арабские буквы! Он тоже побледнел, глядя на непонятную и неизвестно откуда взявшуюся вязь.

— Что это? — прошептала Лиза.

Старуха уже читала написанное — про себя, шевеля сухими губами. Потом она снова подняла на него жгуче-черные блестящие глаза; взгляд ее по-прежнему был ласковым. Она заговорила медленно и внятно, и одновременно с нею заговорил мальчик, по-прежнему стоящий у них за спиной. Юра перевел слово в слово, не отводя глаз от лица старухи:

— Сейчас ты можешь успокоиться: тебя хранят от опасности, и ты останешься жив, что бы ни случилось. Но все-таки нельзя доверять человеку, от которого отшатывается душа, что бы он ни говорил, чем бы ни соблазнял. Ты потеряешь друга, тут уж ничего не поделаешь. А секрет жизни ты не разгадаешь, как ни бейся. Но он сам тебе откроется — там, где ты не ждешь. Он придет с человеком, который уже есть, но которого ты еще не знаешь и о котором никто еще не знает. Ты будешь любить этого человека просто так, а он тебе даст то, что ты безуспешно ищешь в одиночестве.

Старуха отпустила Юрину руку, и он вытер пот со лба. Она достала большой кокосовый орех и кивнула мальчику. Тот ловко расколол орех, и старуха вылила кокосовое молоко Юре на запястье, смазала им черную полосу — и та исчезла, словно испарилась!

Старуха встала, и Юра поднялся тоже. Она положила руки ему на плечи и медленно, внятно сказала что-то. Мальчик молчал, и вдруг Лиза почувствовала, что понимает ее слова!.. На лице Юры отразилось недоумение, он вопросительно оглянулся на мальчика.

Старуха — впервые за все время — перевела взгляд на Лизу и долго вглядывалась в ее лицо, не произнося ни слова. Потом она кивнула, словно поняв что-то, и приложила палец к губам. И, подчиняясь неведомой силе, Лиза согласно кивнула ей в ответ…

И тут прорицательница словно потеряла к ним интерес. Она вяло опустилась на пол и замерла с закрытыми глазами.

— Что с ней? — спросил мальчика Юра. — Ей надо помочь?

— Нет-нет, — ответил тот. — Она спит. Это тяжело — спрашивать…

Юра достал из бумажника деньги и положил было на стол. Но мальчик решительно отвел его руку.

— Ей не нужны деньги, мистер, — сказал он. — У нее есть больше, чем деньги, она говорила вам не для этого. А мне вы можете дать, сколько не жалко, — добавил он, покраснев.

Юра протянул деньги ему, и они с Лизой вышли из душной комнаты в яркий свет дня. Они пошли к морю, к кораблю — по узкой улочке между коралловыми домами; Лиза взяла Юру под руку и прижалась к нему, не произнося ни слова. Вдруг они услышали у себя за спиной торопливые шаги и обернулись.

Запыхавшийся мальчик-переводчик догнал их и что-то сказал, остановившись. Юра задумчиво посмотрел на мальчика, помедлил, но все же перевел для Лизы его слова:

— Его бабушка просила еще сказать: она хотела спросить обо мне, потому что такие люди, как я, могут влиять на судьбы мира. А могут и не влиять, если сами себя разрушат, и тогда все уйдет в песок.

Выпалив все это, мальчик побежал обратно, а Лиза и Юра поднялись на корабль в молчании.

— Как странно, что эта старуха говорила такими фразами, правда? — осторожно спросила Лиза, сидя рядом с Юрой прямо на деревянной, прокаленной солнцем палубе. — Или это ее внук переводил так… необычно? И эти арабские буквы — ты заметил, как легко она их писала?

Юра сидел неподвижно, глядя вдаль, но Лизе казалось, что он не видит сейчас ни воды, ни усталого вечернего солнца, золотящего гладь океана. Он думал о чем-то своем, и мысли его были нерадостны.

— Арабские буквы? — повторил он, встряхнувшись. — Не знаю, по-моему, ничего странного. Ничего странного — просто необъяснимо, вот и все. Помнишь, она сказала, что я все хочу объяснить — может быть, она все-таки не права?

Он посмотрел на Лизу вопросительно, точно ища у нее поддержки, и она ответила:

— Не знаю, по-моему, она ничего подобного о тебе не говорила. Юра, родной мой, да не думай ты об этом! Ну, необычно все это было, но ведь и только, и только, правда! Не бери в голову, как моя мама говорит!

Сердце у нее разрывалось от жалости к нему: он казался сейчас растерянным, встревоженным, и глаза его были так печальны, что Лиза не могла спокойно встречать его взгляд. Она обняла его, и он, растянувшись на теплых досках палубы, положил голову ей на колени. Лиза тихо гладила его лоб, чувствуя собственным пульсом, как быстро бьется синяя жилка на его виске.

— Не думай о плохом, Юра, мой хороший, — говорила она. — Я тебя люблю — сказала же и гадалка, правда? Вот видишь, о чем беспокоиться! Я тебя люблю и буду любить, и все будет хорошо, ты сделаешь все, что захочешь, и жизнь у тебя будет счастливая, вот увидишь. Ну чем я хуже этой прорицательницы!

— А что она сказала тебе? — вдруг спросил он. — Ну, когда мальчик не перевел?

— Не знаю, — Лиза смешалась и даже слегка покраснела. — Я ведь не поняла…

Юра посмотрел на нее недоверчиво, но больше не спрашивал об этом.

Они вернулись домой, когда багровое, огромное солнце уже утонуло в океане за горизонтом и тихая, ласковая тьма опустилась на остров Малифинолху.

7

После прогулки по островам, после странной встречи с прорицательницей Лиза почувствовала, что произошел перелом времени и возвращение в Москву маячит впереди так же ясно, как силуэты пальм за окном бунгало. Ей было грустно это сознавать, она гнала эти мысли, но дни от этого не становились длиннее…

Тем более что Юра переменился после поездки по островам: отблеск беспечности и спокойствия, который она с такой радостью замечала прежде на его лице, совсем исчез. Он по-прежнему подолгу плавал, нырял у рифа, он стал легче дышать — но душа его была неспокойна, и Лиза не могла этого не видеть.

Вечера они всегда проводили на веранде. Лиза надевала белый пеньюар, который особенно нравился Юре — он говорил, что в нем она совсем похожа на женщину прошлого века, — и они подолгу сидели в креслах, покрытых изумрудными накидками. На столе горела свеча в глубоком бокале-подсвечнике, рубиново переливалось вино в хрустальном графине. Они разговаривали о чем-нибудь или просто молчали: их нисколько не угнетало молчание наедине друг с другом.

Но в этот вечер Юра был молчаливее обычного. Он рассеянно отвечал на Лизины вопросы, без удовольствия прихлебывал вино, и, вглядываясь в его глаза при мерцающем свете свечи, Лиза не видела в них знакомых искорок.

— Что с тобой? — не выдержала она наконец. — Ты о чем так мрачно думаешь?

— Мрачно? Да нет, ни о чем особенном.

— Тебе скучно стало здесь?

— Ну, что ты! Причем здесь скука, да еще с тобой! Я мечтал об этой поездке, и я нисколько не разочарован.

— Ты думаешь о той старухе? — вдруг догадалась Лиза.

— Не знаю… Нет, я все-таки не о ней думаю, — решительно ответил он. — Не настолько я суеверный. Но о том, что она сказала…

— Юра, но что она сказала такого необыкновенного, ну что тебя так взволновало, из-за чего ты до сих пор не успокоишься? Какие-то неясные прорицания, странные слова о твоем прошлом — ведь она ничего конкретного не сказала ни о чем, ты вспомни!

— Конечно, ничего конкретного, — согласился Юра. — Если бы она говорила конкретно — ну, как цыганки говорят: казенный дом и все такое, — я бы посмеялся просто и забыл.

— Но чем она тебя так задела? — не унималась Лиза.

— Давай прогуляемся по берегу? — предложил Юра и тут же поднялся. — Просто пройдемся, на океан посмотрим — и вернемся, да?

— Конечно, — согласилась Лиза. — С удовольствием пройдусь с тобой вдоль берега, покоритель островитянских пророчиц!

Юра засмеялся, они вместе спустились с веранды на дорожку и пошли к берегу в темноте. Впрочем, едва они вышли из-под сени пальм, стало гораздо светлее: все небо усыпано было яркими южными звездами — казалось, ими освещается даже океан, они вымываются волнами на берег и сияют на песке…

Лиза оставила сандалии на дорожке и шла теперь по песку босиком, легко, как белое полупрозрачное видение. Это Юра так сказал ей, остановившись на мгновение и глядя, как она идет вдоль длинной полосы прибоя.

— А может, привидение? — рассмеялась она.

Но Юра был серьезен.

— Посидим немного? — предложил он, опускаясь на песок у самой воды. — Посидим у воды?

Лиза села рядом.

— Ты любишь сидеть у воды, Юра? — спросила она. — Помнишь, мы к речке ездили — в первый день?..

— Помню. Я в тебя влюбился в этот день.

— А я не заметила! Но мне так хорошо было быть с тобой — как дышать…

— Я и сам не сразу понял, что влюбился: я настолько об этом не думал, я думал совсем о другом — и вот, вдруг…

— Ты… Ты не обрадовался этому? — тихо спросила она.

— Не знаю… Я был потрясен, когда понял. И я испугался, себя испугался — помнишь, когда танцевали в ресторане?

Лиза кивнула:

— Я почувствовала… У тебя так сердце колотилось… Юра! — вдруг спросила она. — Почему ты сказал мне, что я жертвую чем-то, оставаясь с тобой? Я не могу понять…

Он молчал, опустив голову.

— И ты сказал еще — помнишь? — ты не веришь, что я могу тебя любить — почему же, Юра? Ты не веришь мне?

Он наконец поднял голову, коснулся ее руки, белеющей в темноте.

— Я тебе верю, Лизонька моя дорогая, но я правда так думаю — ведь я не рисовался, не старался тебя завлечь, ты понимаешь? У меня сейчас очень плохой период в жизни, и хотя я благодарю судьбу, что она мне тебя послала, — но мне жаль, что это произошло сейчас.

— Но почему, Юра, почему? — голос у Лизы задрожал. — У тебя не идут дела?

— Нет, дела идут, ты же знаешь. Но я как-то перестал понимать, зачем они вообще идут. Со мной уже было однажды что-то подобное — Серега, наверное, хорошо помнит. Но тогда все прошло, и я увлекся снова, успокоился. А сейчас, по-моему, серьезнее…

— Ты не можешь это объяснить? — спросила Лиза. — Себе объяснить, даже не мне?..

— Могу! — сказал он, и Лиза услышала в его голосе знакомые любимые отзвуки. — Я могу объяснить тебе все, даже то, что сам не до конца понимаю! Но хочу понять… Это ведь самое прекрасное, ты знаешь? Понять то, что вырастает из самой глубины — то, что необъяснимо. Я всегда этого хотел, у меня с детства дух захватывало от этого желания. Вот: простые составляющие жизни, ее кирпичики — а каждый так же необъясним, как прост, и не дотронуться до него, не ухватить… Я любил то, что необъяснимо будоражит душу. Река, или огонь, или красота женщины, или жар холодных числ — это просто, это существует, но к этому невозможно ни прикоснуться, ни даже назвать…

— И ты… ты хотел этим владеть? — Лиза боялась дышать, чтобы не спугнуть его, не оборвать.

— Нет! — ответил он горячо и страстно. — Я не хотел владеть, не хотел распоряжаться! Но я хотел, чтобы все это было в моей жизни, чтобы и моя душа была к этому причастна, я хотел прикоснуться и собою это объять… Это непонятно я говорю?

— Нет, это понятно.

— И сейчас у меня такое чувство — что я не смог, не смог этого сделать, не смог объять. Только то, что поддавалось моей воле, азарту, уму — то удалось: деньга, дело — ну и что? А тут еще эта старуха… Ведь она тоже сказала: я не вмещаю того, что хочу…

Он вскочил, быстро прошелся по остывающему ночному песку, потом снова присел рядом с Лизой.

— Все осталось вне меня, ты понимаешь? И я вижу сейчас, что не смог ничего. Я не разгадал секрета жизни, Лиза, я даже секрета материального мира не разгадал, хотя кое-чего достиг именно в материальном мире! А ты вот смотришь на меня и думаешь, что я все могу, — и у меня такое чувство, точно я тебя обманываю…

Лиза смотрела на него, чувствуя, как слезы подступают к горлу. Но чувство, владевшее ею сейчас, было светлым, как ясное сияние звезд над ними обоими, над океаном.

Она любила этого мужчину — с которым спала, купалась, разговаривала и целовалась, силу которого чувствовала каждой клеткой своего тела и каждой частичкой души. И она была счастлива, что он говорит с ней о том, о чем трудно говорить с самим собой, что может показаться непонятным кому угодно, только не ей.

Она любила его, единственного и неповторимого, любила каждый его взгляд, каждый вздох и каждое слово, и его сегодняшнюю печаль…

— Милый мой, хороший, неуемный мой Юра… Ты хотел, чтобы река текла через твою душу? Она течет, Юра, течет, ты напрасно мучаешься! Ты боишься, что не вместил в себя всего, что хотел? Твоя душа не бедная, не надо думать так… Юра, любимый мой, я не знаю человека, в котором умещалось бы так много!..

Они говорили прерывисто, страстно, не заканчивая фраз, но не было ни одного слова, которое было бы им неясно в сбивчивой речи друг друга. Неодолимая, страстная сила, соединившая их тела и души, незримо помогала им в этом разговоре. Эта сила крушила барьеры, которые ставит между любящими людьми возраст, опыт, прошлое, — и еще прежде, чем руки их соединились в объятии, а губы в поцелуе, они почувствовали, что стали нераздельны.

8

Сергей Псковитин встречал их в Шереметьеве. Лиза увидела его сразу, как только вышли из VIP-зала. Высокий, широкоплечий, он стоял позади всех встречающих, но его фигура, как скала, была ориентиром в этом водовороте голов, лиц, рук и чемоданов.

— Сережа! — Лиза помахала ему рукой, но он уже и сам заметил их с Юрой и пошел им навстречу, осторожно и решительно раздвигая толпу.

Она обрадовалась, увидев его спокойное лицо в первые же минуты в этом знакомом московском мире, который показался ей новым, неизведанным, от которого у нее закружилась голова.

— Серега! — обрадовался и Юра, пожимая ему руку. — Не знал, что ты сам встретишь!

— Почему бы и нет? — Псковитин улыбнулся. — Давно вас не видел, а сейчас, между прочим, ночь, рабочее время кончилось, и делать мне совершенно нечего. Лиза молодец — загорела, посвежела, болезни как не бывало! Или это ты молодец, а, Юр?

Лиза уже не удивлялась тому, что Псковитин всегда казался ей одетым в форму: то ли потому, что любая одежда сидела на нем как влитая, то ли потому, что совершенно невозможно было запомнить, что именно на нем надето. Она всегда помнила только то ощущение надежности, которое исходило от этого человека.

Он же, казалось, почти не обращал на нее внимания. Похвалив ее свежий вид, он обернулся к Юре.

— Ну что, командир, все в порядке, — сказал Сергей. — Стены стоят, можете ехать!

— Отлично, Сергей Петрович! — обрадовался Ратников. — Ну а тебе-то как?

— Да что мне? Я, ты знаешь, не силен в этих делах. Красиво вроде. Пустовато, конечно, — усмехнулся он. — Ну, это ничего, я полагаю.

Лиза удивленно вслушивалась в их странный разговор. Взглянув на нее, Юра даже улыбнулся — наверное, очень уж растерянное было у нее лицо.

— Хорошо отдохнули? — спросил Сергей.

— Не то слово! Да, Лиз? Теперь буду работать как зверь — после такого-то отдыха!..

— Ты так говоришь, будто год отдыхал. Девять дней всего!

Сергей смотрел на Ратникова, и Лиза, как всегда, отметила про себя, что в глазах Псковитина живет какое-то глубокое чувство, внешне похожее то ли на вопрос, то ли на восхищение.

— Разве? — переспросила Лиза. — Ты же говорил десять, Юра?

— Нет, девять, — повторил Псковитин. — Еще день у вас в запасе — на акклиматизацию.

В машине они с Юрой сели сзади, Сергей уселся впереди, рядом с шофером. Лиза заметила, что за ними следует машина охраны.

— К чему такой парад? — спросил Ратников. — Зря ты, Сергей, — ну сейчас-то что уж такого опасного?

— Да ничего особенного — как всегда, — спокойно возразил тот. — Вы там отвыкли в джунглях, а здесь жизнь кипит — зачем рисковать зря?

Они с Юрой заговорили о делах «Мегаполиса». Послушав несколько минут, Лиза поняла, что «все путем», и прикрыла глаза, точно заснула. Ей действительно было трудно привыкнуть к Москве — даже не верилось, что всего девять дней назад та же машина мчала их по тому же шоссе… То, что произошло между нею и Юрой за эти дни, было для нее таким значительным, что вообще не умещалось в рамки дней, недель…

Впрочем, открыв глаза, она заметила, что шоссе за окном совсем не Ленинградское, да и вообще — вместо городских огней за окном машины мелькают темные придорожные деревья.

— Юра, а куда это мы едем? — спросила она. — Смотри, ведь это лес!

— Да? — удивился он. — Действительно, лес — ну надо же! А что, ты боишься ехать с нами в лес, а, Лизонька? Мы с Сережей — страшные бандиты, везем бедную Красную Шапочку в лес, а там…

— Нет, я не боюсь, конечно, — смешалась Лиза. — Но все-таки…

— Милая ты моя девочка, а что же ты думала: мы с тобой будем жить в твоей уютной комнатке? Там скучновато жить, хоть и писательский дом!.. Нет, лучше мы с тобой будем жить в землянке в лесу — вот где романтика! Выроем землянку и будем жить-поживать и добра наживать.

Настроение у Юры было отличное, и он смеялся Лизиной растерянности. Даже Псковитин улыбнулся, глядя на нее.

Машина плавно повернула направо и подъехала к высокому забору. Подошла машина сопровождения, охранник вышел из нее, что-то сказал другому, у ворот. Лиза вдруг подумала, что уже видела такое однажды: когда ездила с Виктором Третьяковым в его загородный особняк. Неужели это было? Господи, как давно, как нереально!

Ворота плавно открылись, и темно-серый «мерседес» медленно поехал вперед по широкой, расчищенной от снега дороге, освещенной двумя рядами фонарей.

— Что же это все-таки, Юра? — спросила Лиза. — Что-то не похоже на партизанский лагерь с землянками! Правительственные дачи?

— Ну почему же правительственные? — возразил Ратников. — Это совсем новый такой поселочек, никакого правительства здесь нет. Пока, во всяком случае. Но, по-моему, соседи будут неплохие. Правда ведь, Сережа?

— Ничего, — пожал плечами Псковитин. — Я поинтересовался — соседи как соседи. Народ интеллигентный, откровенных бандитов нет, но иметь, например, на лестничной площадке таких соседей, как здесь, — обыкновенные люди боятся. Правда, и твои соседи, кажется, не пришли в восторг, когда в тебя палили во дворе, а, Юра?

— Да, — усмехнулся Ратников. — Одна старушка, пенсионерка Малого театра, долго мне потом выговаривала при встрече: вам, молодой человек, надо жить на необитаемом острове, вы представляете собой повышенную опасность!

— Вот дура! — возмутилась Лиза. — А что ты ей ответил?

— А что я могу ей ответить? — пожал плечами Юра. — Ее тоже надо понять: кому понравится ждать, как бы что-нибудь не рвануло в подъезде?

— Ну, ладно, ладно, — не оборачиваясь, недовольно оборвал его Псковитин. — Нашел, о чем поговорить! Ничего нигде не рванет, если не будешь лезть куда не надо! Я с тобой, кстати, серьезно должен побеседовать…

— Политбеседы — потом, Серега! — Ратников хлопнул его по плечу. — Смотри, приехали. Лиза, смотри!

Их машина еще раньше свернула влево, на более узкую асфальтовую тропинку, и теперь остановилась у темного дома. Только высокое крыльцо было освещено, и в этом неярком свете Лизе показалось, что дом одноэтажный, а крыша у него какая-то высокая, острая.

Она вышла из машины, остановилась у крыльца. Сердце у нее колотилось, едва не выпрыгивая из груди. Дом! Дом в лесу, пусть и за забором с часовым — дом, в котором они будут жить вдвоем с Юрой, который будет окружать их, как кокон!..

Она давно уже привыкла к случайному, чужому жилью, привыкла к постоянному ощущению «сидения на краешке стула». И даже не отдавала себе отчета в том, что гнетущая тоска, которая охватывала ее в последние дни на острове Малифинолху и потом, уже в самолете, — что эта тоска связана с необходимостью вернуться в чужую, заемную жизнь, которая будет проходить в чужой, наемной квартире…

Ей и в голову не могло прийти, что это совсем не обязательно! Да, Юра не зря объяснил ей, для чего нужны ему деньги… Но откуда взялся этот дом, неужели его построили за те девять дней, что они провели на Мальдивских островах?

Об этом она и спросила Юру, вызвав у него улыбку.

— Ну, за девять дней и вправду можно разве что землянку выкопать! Тем более зимой. Нет, его давно уже построили…

Лиза опустила голову: что ж, значит, он собирался жить здесь с Юлией, а теперь на месте его жены оказалась она…

— Лиза! — Юра взял ее за плечи и твердым, решительным движением повернул к себе, заставил посмотреть ему в лицо. — Неужели ты думаешь, я сделал бы это? Я что, бревно, по-твоему, бесчувственное?

Лицо у него было расстроенное и сердитое, и Лиза покраснела до слез, увидев, что сделала ему больно своим безмолвным предположением.

— Но Юра, ты сам сказал, что его за девять дней не построишь… — попыталась она объяснить.

— Да просто он был уже готов, когда я его нашел! Тогда, когда ты болела… Совершенно нехитрая история: заказчик доверился архитектору, поскольку сам ничего в этом не понимает, дом ему построили, а он потом решил, что для него это больно замысловато, вот и продал! Уж не знаю, кем надо быть, чтобы отказаться — вот ты увидишь, какой это дом!..

— Вот что, ребята, — прервал их объяснение Псковитин. — Я поехал, время позднее. Отдыхайте, располагайтесь. Завтра я тебе позвоню, Юр.

— Погоди, Сережа, — сказал Ратников — впрочем, не слишком уверенным голосом. — Ты хоть зайди, выпьем глоток. Посмотришь, как там все…

— Да я же видел, — возразил Сергей. — Не волнуйся, я уже все здесь осмотрел. Потом выпьем, новоселье-то не зажмешь, надо думать? Лиза, пока!

И, решительно повернувшись и опустив голову, он быстро пошел к машине. Хлопнула дверца, заработал мотор.

Сердце у Лизы слегка дрогнуло; когда она провожала глазами высокую фигуру Сергея: весь вечер он был спокоен — правда, очень уж старательно не смотрел в ее сторону; а сейчас — эта склоненная голова, этот торопливый отъезд… Она вздохнула — что можно поделать?

Охранник, внесший в дом чемоданы, включил свет в холле первого этажа, и дыхание у Лизы замерло, едва она вошла туда.

Ее потрясло это пространство! Потрясло не своим внушительным объемом, а именно наполненностью этого объема!.. Нет, дом был совершенно пуст, не было даже мебели. Но, может быть, именно поэтому казалось, что стены его светятся.

Холл был огромен, словно предназначался для балов, блестел паркет, в который, казалось, можно было смотреться, как в зеркало. Внимательнее посмотрев себе под ноги, Лиза обнаружила, что паркет набран из деревянных пластинок разных форм и оттенков, образующих светлый, кремово-белый узор.

— Как же это может быть, Юра? — прошептала она.

— Что, паркет слишком белый? — спросил он. — Он не будет пачкаться, не волнуйся — это очень стойкий лак, мне уже объяснили.

— Нет, вообще… Как здесь все…

Юра обнял ее, замер рядом с нею — не то рассматривая холл, не то прислушиваясь к ее дыханию; наверное, он пытался сейчас увидеть все это ее глазами…

— Правда, здесь хорошо? — спросил он. — Я ведь долго искал, уже отчаялся найти. Ты представить себе не можешь, что сейчас строят, какая это бездна безвкусицы! Думал уже: все, не найду готовый. А строить ведь некогда, я хотел с тобой сразу приехать в дом…

Лиза благодарно прижалась к его плечу. И ничего не говорил ей, готовил сюрприз!

— Здесь очень хорошо, Юра, — сказала она, зажмурившись. — Даже поверить невозможно!..

— Да ведь ты не видела еще! — засмеялся он. — Может, тебе еще не понравится. Хотя правда, Лиз, — удивительный дом. Я и с архитектором уже познакомился, обещал позвать в гости, когда мы вернемся. Интересный человек, я уверен: другой такого бы не спроектировал. Видно, что он думал не только о том, где разместить туалет…

В холле с высоким сводчатым потолком — именно он и образовывал снаружи остроконечную крышу, на которую Лиза обратила внимание у входа, — было две белых резных двери, расположенных рядом. Еще одна, менее заметная, вела из него куда-то влево.

Лиза сняла туфли, слегка промокшие, пока она шла от машины до крыльца, и подошла к первой белой двери.

Распахнув ее, она увидела, что за ней начинается длинная галерея с прозрачным потолком и стенами. Юра незаметно включил свет — и вся галерея тут же засияла хрустальными переливами!

— Мне уже этого было достаточно! — восхищенно сказал он. — Зимний сад со стеклянными стенами, и свет так падает… Вообще-то за этой галереей и начинается сам дом: то, что видно с дороги, — только этот холл. А дальше — он какой-то необозримый, честное слово.

Лиза не сразу прошла в галерею: ей было любопытно, куда ведут из холла остальные двери. За второй из них, тоже белой, ей сразу открылась пологая широкая лестница вверх.

— Ой, а мне показалось, здесь один этаж! — удивилась она.

— Да нет, конечно. Просто не весь дом открывается сразу, понимаешь? На него можно смотреть с разных сторон, и он отовсюду кажется разным. На второй этаж можно подняться прямо отсюда, а можно по другой лестнице, после галереи, уже из самого дома. Я здесь долго бродил, пока разобрался, что с чем соединено, — лабиринт какой-то, ей-Богу, а кажется все таким простым, естественным.

Лиза была так потрясена видом этого дома, в котором ей предстояло жить, что почти не слышала Юриных слов. Она сама хотела понять, как устроено это пространство, какие здесь есть комнаты и для чего они предназначены.

Она взбежала по лестнице на второй этаж, не держась за перила — легкие, резные, того же кремового цвета, что и паркет. Ступеньки этой лестницы были овальными, необыкновенными. Впрочем, было ли вообще что-нибудь обыкновенное в этом доме?

Перед нею открылся длинный коридор с несколькими дверями — вероятно, это были спальни для гостей: едва ли для хозяев предназначалось так много одинаковых комнат.

Спустившись обратно в холл, Лиза заглянула за неприметную дверь: там, судя по всему, располагалась кухня. Огромная, сияющая белизной, с чем-то вроде очага во всю стену, она была пуста, как и все остальные комнаты. Только посредине, на глянцевом полу, стояла маленькая круглая электроплитка. Увидев ее, Юра, следовавший за Лизой, рассмеялся.

— Это уж точно Сережка притащил! Для кофе, наверное, на первый случай.

Плиточка выглядела трогательно посреди этого поблескивающего великолепия, и, взглянув на нее, Лиза с болью в сердце подумала о том, что чувствовал Сергей Псковитин, рассматривая дом, в котором ей предстояло жить с другим…

Наконец они прошли по стеклянной галерее. Сквозь ее прозрачные стены был виден дворик, занесенный снегом. Юра оказался прав: все великолепие этого удивительного дома было видно только во второй его половине, куда и вела галерея.

Пройдя через нее, они оказались в огромном зале, и Лиза ахнула, подняв глаза вверх. Круглый двухэтажный зал был опоясан двойным кольцом высоких стрельчатых окон. Светильники были расположены не только на потолке, но и у каждого из окон, и от этого даже сейчас, ночью, казалось, что свет падает снаружи. Вся эта высокая комната была словно пронизана светом, она дышала, она, казалось, звенела… Вдоль верхних окон тянулись узкие галерейки, на которые можно было подняться по двум ажурным лестницам, идущим вдоль стен.

— Как в концертном зале, — наконец выдохнула Лиза и поразилась тому, как гулко прозвучал ее шепот.

— По-моему, это гостиная, так что ее вполне можно считать концертным залом, — невозмутимо заметил Юра. — Вот уж Виталик Гремин будет рад: акустика здесь потрясающая, как раз для его концертов.

Двухэтажный зал был центром дома. От него во все стороны вели длинные, как лучи, анфилады комнат. У Лизы разбежались глаза: этих анфилад было так много, они пронизывали собою весь дом! На мгновение она даже испугалась: разве можно обжить все это пространство, разве можно наполнить его собою? Да она пока еще не могла даже разобраться в расположении комнат!

— Испугалась? — тут же заметил Юра. — Ничего, привыкнешь. К хорошему-то и привыкать не надо, это само собой произойдет…

Они вдвоем прошли по самому широкому из лучей-анфилад. Последняя комната завершалась стеклянной стеной — вообще во всем доме было много стекла, в нем совершенно неожиданно возникали сквозные, прозрачные пространства, заставляя вздохнуть поглубже, точно перед полетом.

Стеклянная стена распахивалась, как балкон. К ней примыкала широкая лестница-веранда, ведущая, судя по всему, прямо в сад. Правда, самого сада не было — только серебрился тяжелый покров мартовского снега с темными прогалинами.

— А за ним — река… — Юрин голос дрогнул. — Сад выходит прямо к реке…

«Господи, да ведь он мечтал о таком доме! — вдруг поняла Лиза. — Он не смог бы создать его лучше, даже если бы строил с самого начала! И эта река под окнами…»

Увлекшись необыкновенным ночным путешествием по галереям и анфиладам, она забыла о Юре — только слышала его голос. Сейчас она оглянулась на него и вдруг поняла, что все это время он наблюдает за ней и улыбается ее восторгу, что весь этот дом предназначен только для нее, что они будут здесь счастливы, и он это знает…

Лиза не считала себя сентиментальной, но сейчас слезы брызнули у нее из глаз, засверкали в лучах светильников. Она припала к Юриному плечу, не в силах сдержать рыдания.

— Что с тобой? — испугался он. — Лизонька, что с тобой?

— Ничего, Юра, милый, я просто… Просто устала с дороги…

Она утирала слезы, но они лились и лились снова. Словно выплеснулось вдруг все напряжение той жизни, которая была у них прежде, до острова Малифинолху, до этого волшебного дома — с Юриными уходами рано утром, с не выпитым вместе кофе, с пустынным шоссе от Орши…

— Ну конечно! — воскликнул Юра. — Какой же я идиот, мог бы и сам догадаться! Кстати, что здесь можно считать спальней, как ты думаешь?

Единственной мебелью, имеющейся в доме, была широкая низкая кровать — в комнате с прозрачной стеной и лестницей в сад.

— Что ж, будем сегодня считать, что спальня находится именно здесь, — улыбнулся Юра. — Раз уж Серега так распорядился. А не хочешь ли ты выпить, например, шампанского, а, Лиз? Я тут прихватил из Шереметьева…

— А я и не заметила, когда ты успел, — удивилась Лиза. — Конечно, хочу! Давай отметим…

Свет в любой из комнат менялся мгновенно: его можно было сделать ярким, едва ли не слепящим, можно было — приглушенным, таинственным, а можно было вообще заставить мерцать… В мерцающем, загадочном свете они выпили шампанского — из Юриного стаканчика для бритья и кружки для чистки зубов.

— За тебя, моя родная, — сказал Юра, поднимая свой пластмассовый бокал.

— Почему за меня? За нас… — возразила Лиза. — И за наш дом!

— Ну конечно — за дом! — согласился он. — Просто я думал о тебе, потому он и получился — и я хочу выпить за тебя…

Ей хотелось сказать, что этот дом не «получился», а был создан его волей, его энергией, его умением находить самое точное, единственно возможное решение… Но она промолчала: ей казалось невозможным произносить слова, и она поцеловала его долгим, благодарным поцелуем.

Потом, переодевшись в серебристый пеньюар, Лиза отправилась в ванную.

— Подожди, сперва я, а потом ты, — сказала она Юре.

— Ну, зачем же ждать? Я другую ванную поищу пока. Здесь, кстати, и бассейн есть. А ты приходи поскорее, Лиз… — Он задержал ее руку в своей, и она тут же заметила, как знакомо, призывно он смотрит на нее, как мгновенно пересыхают его губы…

Когда она, освеженная душем, с еще кружащейся от шампанского головой, в прилипающем к мокрому телу пеньюаре, вошла в комнату, — Юра уже пригасил свет, разделся и стоял сейчас у прозрачной стены, задумчиво глядя в пустынный сад.

— Страшновато… — сказал он, услышав ее легкие шаги и оборачиваясь. — Или нет?

— Почему? — удивилась Лиза. — Из-за того, что сад пустынный?

— Нет… Да и ладно, о чем это я! — Он тряхнул головой и привлек Лизу к себе…

… Она проснулась незадолго до рассвета. Не спалось на новом месте — из-за лавины впечатлений, из-за волнений неведомого пространства, которые не отпускали даже во сне. Юрины ресницы были смежены, он дышал так тихо, что грудь едва вздымалась. В пустынном доме было прохладно, и Лиза прикрыла его одеялом, как ребенка, разметавшегося во сне.

Занавесок на прозрачной стене не было, лунный свет бил прямо в глаза. «Конечно, какая здесь спальня!» — подумала Лиза, нащупывая пеньюар на полу у кровати. Она вздрогнула, выбравшись из-под одеяла, но все же ступила на холодный гладкий паркет, набросила пеньюар и подошла к стеклянной стене. Остановилась там, где стоял перед сном Юра, посмотрела в сад.

И тут она ощутила какой-то неодолимый порыв: ей безумно, до дрожи, захотелось выйти в этот ночной несуществующий сад, почувствовать дыхание весенней реки!.. Лиза даже испугалась: почему вдруг? Но, не в силах противиться странному влечению, она осторожно, словно разрывая невидимую нить, открыла балконную дверь…

Холодом пахнуло на нее, холодом и сыростью. Лиза вздрогнула было, но что-то влекло ее наружу, и она ступила босой ногой на мраморные плиты лестницы-веранды…

Как удивительно будет здесь летом! Даже сейчас, несмотря на пронизывающий ветер, она чувствовала себя танцовщицей, и ей хотелось танцевать — прямо на обжигающе-холодном мраморе. Она и пробежалась по нему, подняла руки, закружилась, приподнявшись на носки…

— Лиза! — вдруг услышала она сквозь шум ветра. — Лиза, куда ты, не уходи!

Выходя на веранду, она прикрыла за собою балконную дверь, но — наверное, от ветра — та распахнулась снова. Лиза увидела, что Юра проснулся и, лежа на животе лицом к балкону, неотрывно смотрит на нее, подперев голову руками. Но почему он так странно зовет ее?..

Она бегом вернулась в комнату и уже через мгновение оказалась рядом с ним.

— Что ты? — спросила она взволнованно. — Я ведь никуда не ухожу, что ты?

Он перевернулся на спину быстрым движением, и Лиза в тревоге заглядывала теперь в его глаза, сидя на краешке кровати.

— Я сам не знаю… — тихо сказал он, и Лиза вдруг заметила в его глазах отблеск страха — какого-то детского страха.

Он казался сейчас беспомощным, как ребенок, он никогда не был с нею таким! И это было так неожиданно: мужчина, подаривший ей удивительный дом, мужчина, который словно бы держал ее постоянно на руках… Она наклонилась, коснулась губами его губ. Он тут же приник к ее губам, погрузился в поцелуй, как в живительный источник, и привлек ее к себе.

Лиза чувствовала, что он сгорает от желания, что его тянет к ней сильнее, чем магнитом, она чувствовала его мужскую мощь и страсть — и одновременно он был каким-то растерянным, и она снова подумала о нем, как о ребенке…

И вдруг она поняла: в нем нет сейчас того невидимого запрета, который она ощущала именно в такие минуты, в минуты самой страстной близости! Он хотел ее, он ничего больше не скрывал от нее, он весь был раскрыт перед нею и без слов умолял ее быть с ним, утолить его страсть…

И она обняла его, приподняла его голову и покрывала его лицо легкими поцелуями, одновременно лаская его рукой, ощущая пальцами его ставшие твердыми соски, дорожку волос у него на животе и их густой треугольник ниже…

Она приникла к нему, поражаясь его неподвижности — он был весь напряжен как струна, как тетива, но словно ждал от нее чего-то, — и, мягко скользнув по его телу своим обнаженным телом, Лиза опустилась ниже, взяла в губы его темный твердый сосок, прикоснулась к нему языком, и снова — вниз, чувствуя, как он раздвигает ноги, как тянется к ней, слыша, как томительный, хриплый стон вырывается из его полуоткрытых пересохших губ… Она спрятала свое лицо между его ног и услышала, как он вскрикнул от наслаждения, и обвила руками его бедра — и он подался к ней, прошептал:

— Еще, милая, еще!.. Мне так… хорошо!..

Он никогда прежде не позволял ей того, что происходило сейчас — именно не позволял, и она стеснялась своих робких попыток, не понимая, почему так происходит… А сейчас она уже не могла думать — все в ней звенело, его наслаждение отдавалось в ней, она губами ощущала во всем его теле, в его напряженной плоти, страстный, захлебывающийся стон, и губами же слышала, как он произнес, задыхаясь:

— Не могу больше… Все… Сейчас…

Он прикоснулся к ее лбу, словно желая оттолкнуть перед последними страстными судорогами, но она почувствовала, что он не хочет этого, что он всем телом тянется за нею, всем телом умоляет ее не отшатываться в эти мгновения… И, поверив своему неотменимому чувству, она приняла в себя его бурные содрогания…

… Лицо у него было взволнованное, счастливое и виноватое. Он гладил ее пепельные волосы, разметавшиеся по его плечу, он целовал ее и притрагивался к ее лбу мимолетными движениями пальцев — точно желая удостовериться, что она не исчезла.

— Тебе… Тебе неприятно было?.. — вдруг спросил он между двумя поцелуями.

— Юра, почему ты об этом говоришь? — Лиза подняла на него глаза, всмотрелась в его лицо. — Ты считаешь, что мне должно быть неприятно?

Она видела: в эту ночь что-то изменилось в нем, и это «что-то» — не просто новый способ любви. Да и странно было бы думать, что в способе любви может для него быть что-то новое — ведь не мальчик он! Ведь ее пронизывает сладкая истома при одном воспоминании о проведенных с ним ночах… Но почему тогда?..

— Почему, Юра? — снова спросила она.

— Мне кажется… — он говорил медленно, подбирая слова. — Кажется, что ты делаешь это только из-за меня, что ты заставляешь себя это делать, чтобы доставить мне удовольствие…

— Боже мой, но ведь это совсем не так! — Лиза была удивлена его странными словами. — А если бы и так — что же в этом плохого?

То, что она услышала, совершенно потрясло ее:

— Я не привык, чтобы женщина делала что-то для меня — не только в постели, вообще, понимаешь? Я не верю, что это возможно, и я к этому совершенно не готов… Мне просто никогда не было необходимо, чтобы женщина что-то делала для меня! Раньше — никогда…

Когда до нее дошло, что это говорит мужчина, лет пятнадцать женатый, в жизни которого наверняка было немало женщин, — она замерла, не в силах произнести ни слова.

— Но… Почему же, Юра? — только и смогла она повторить. — Ты стесняешься, тебе неприятно — что это?..

— Это то, чего я совсем не знаю… Я вообще не помню, чтобы кто-нибудь что-нибудь делал именно для меня, забывая о себе. Ну, Серега — но ведь то совсем другое. Да я никогда ничего и не ждал ни от кого. А сейчас — мне показалось, ты вот-вот исчезнешь, такая ты была в этом несуществующем саду, под луной! Я чуть с ума не сошел от страха. И я боюсь, что не нужен тебе такой… растерянный, ничего тебе не дающий и чего-то ожидающий от тебя!..

Лиза готова была и заплакать, и рассмеяться. А она-то думала, что знает его, чувствует все, что с ним происходит! И все время, все это время — ей уже казалось, что они были вместе всегда, целую вечность! — в нем так глубоко сидела эта детская, наивная боязнь — выглядеть слабым, смешным, чувствовать чью-то заботу о себе…

— Ах, Юра! — Она приложила ладони к его щекам, повернула к себе его лицо. — Ты думаешь, я стану клясться тебе, объяснять? Я люблю тебя, и я сделаю для тебя все — нет ни-че-го, что я не сделаю для тебя! А верить или не верить — дело твое. Мне бы твои заботы…

Он всматривался в ее лицо, не отводя глаз, он смотрел на нее так, словно видел впервые. Потом что-то мимолетное, совершенно неуловимое, мелькнуло в его глазах, и он улыбнулся — такой детской улыбкой, какой она никогда не видела на его лице.

— Да? — спросил он.

— Да! — ответила Лиза. — А ты как думал?

9

Псковитин ругал себя на чем свет стоит.

И были причины: из-за какого-то дурацкого упрямства вовремя не рассказал Юре обо всем, что было связано со Звонницким и с утечкой информации, — полез, видите ли, сам разбираться, когда дорог был каждый час! А что он понимает в этих информационных системах?

Но, с другой стороны, знай Юра о его подозрениях — разве уехал бы он с Лизой? Он и не зная-то смотрел на Сергея виновато, сообщая о том, что собирается уехать:

— Я уже, конечно, недавно отдыхал — неловко… Но нельзя ее не увезти сейчас, не могу я ее не увезти, понимаешь? Я сам довел ее до такого состояния, она просто не выйдет из него здесь — надо уехать, сменить впечатления. И я хочу побыть с ней вдвоем хоть немного — я же так долго не позволял себе этого…

— Да что ты оправдываешься! — рассердился Псковитин. — Надо — значит надо. Кто начальник?

— В том-то и дело, что я! Но ведь все вроде в порядке сейчас… И немцы довольны, и работа пошла — все крутится, как мы и хотели.

У Ратникова были основания для спокойствия: его «спрут» развернул наконец свои щупальца, охватывая все новые отрасли и регионы, заставляя работать в едином ритме все предприятия, входящие в концерн «Мегаполис-инвест». А о Сергеевых тревогах он просто не знал…

Разговор со Звонницким состоялся уже в отсутствие Ратникова. Сергей не стал вызывать его в центральный офис — сам заехал в небольшой «кубик» у себя на Юго-Западе, где располагалась вотчина Звонницкого.

Тот не растерялся и не удивился, увидев начальника службы безопасности, входящего к нему в кабинет. Псковитин подумал, что он вообще никогда и ничему не удивляется — этот неприметной внешности человек с перхотной пылью на пиджаке.

— Чем обязан, Сергей Петрович? — спросил он, вставая навстречу Псковитину.

— Мороз-воевода дозором обходит владенья свои, — объяснил Сергей.

— А-а! — вяло протянул Звонницкий. — Что ж, добро пожаловать. Хотя, собственно, я совсем недавно подробно беседовал с Ратниковым и ничего нового сообщить не могу…

— Да я и не жду от вас новостей, Виктор Борисович, — остановил его Псковитин. — Говорю же, плановый заезд — или вы против?

— Нет, пожалуйста, — пожал плечами Звонницкий.

В его тускло-голубых глазах нельзя было прочитать ничего — или мешало поблескивание стекол в очках?

Псковитин не обладал умением вести запутанные разговоры, но зато он мгновенно чувствовал, когда таковые не нужны. Сейчас складывалась именно такая ситуация: с этим бесстрастным, односложно отвечающим на вопросы человеком бесполезно, было говорить обиняками.

— Скажите, Виктор Борисович, — спросил Сергей, закуривая и глядя на собеседника сквозь сизый дым, — рекомендуя вас Ратникову, Александр Павлович знал, что вы… скажем так, знакомы с господином Подколзевым?

Он не ожидал, что этот вопрос — единственный, волновавший его сейчас! — так ошеломит Звонницкого!

— Нет… — произнес он, поперхнувшись и закашлявшись. — Извините, я не выношу дыма…

Псковитин затушил сигарету.

— Но ведь вы знакомы давно — и с тем, и с другим, разве нет? — Он продолжал смотреть прямо в блестящие очки, но ему было даже неважно, как выглядят сейчас глаза Звонницкого: он знал, что они бегают, словно уходят от ответа.

— Да, я знаком давно — то есть был знаком… — Он уже овладел собой и говорил теперь почти спокойно.

— Что значит «был»? — спросил Псковитин удивленным тоном. — По-моему, о знакомстве невозможно говорить в прошедшем времени — раз уж оно состоялось?..

— Да, совершенно верно. Но это было, так сказать, кратковременное знакомство. С Александром Павловичем — вы же знаете, нет смысла скрывать — мы работали вместе до его отъезда в Новосибирск…

«А о Подколзеве, выходит, есть смысл скрывать!» — подумал Псковитин.

— Но после его отъезда, — продолжал Звонницкий, — наша связь практически прервалась. Мы ведь не дружили домами, знаете ли, кроме совместной работы над определенными проектами, нас вообще ничего не связывало. И когда Неделин уехал…

— Ясно, — остановил его Псковитин. — Ну а Подколзев?

— А что Подколзев? Мы, собственно говоря, знакомы с ним шапочно! Я посещаю те же собрания, что и он, — ну и что? Там бывает много людей — интересных людей! Разве мне запрещено иметь собственные интересы?

Казалось бы, он защищался, пытался в чем-то убедить Псковитина, но тон у него при этом был вялый, как всегда — впрочем, в этом и заключалась защита.

Но Псковитин уже слушал его вполуха: ему было совершенно неважно, что говорит Звонницкий. Он врет, врет — и какая разница, какие слова он подбирает для того, чтобы соврать!

Псковитин знал, что Звонницкий знаком с Подколзевым отнюдь не шапочно, что он бывает на так называемых «рабочих» собраниях, куда допускаются лишь избранные и где речь идет не об «идеологии», а о вполне конкретных вещах…

Собственно, он и должен был поговорить сегодня со Звонницким только для того, чтобы убедиться: тот работает на Подколзева сознательно, и масштабы этой работы значительны. Уверенная ложь Звонницкого убедила его вполне…

— Что ж, Виктор Борисович, — сказал он, вставая. — Надеюсь, вы понимаете, что этот разговор должен остаться между нами.

— Разумеется, — согласился Звонницкий. — Но я не понимаю, почему вы…

— А это входит в мои обязанности, — спокойно объяснил Псковитин. — Должен же я беседовать с сотрудниками, не так ли? Я даже с девочками-компьютерщицами беседую, а вы на такой должности!.. Успехов в работе, Виктор Борисович!

И, не прощаясь, Псковитин вышел из кабинета.

«Интересно, — думал он, направляя свой «опель» в сторону Тверской-Ямской. — Когда Подколзев узнает об этом разговоре — завтра или еще сегодня? Хотя вообще-то уже и неинтересно…»

Он готов был биться головой прямо о лобовое стекло! Только железное, годами воспитанное умение держать себя в руках позволяло ему спокойно сидеть за рулем, тормозить на светофорах… «Что теперь делать? — билось в висках. — Просто: что делать, как остановить неудержимый поток информации, который идет через этого перхотного человека?.. Такая вот техническая проблема…»

Псковитин вздохнул: чего уж теперь, не компьютер же ему размолотить, этому гаду! Остается только ждать Юру…

Юрка увлекся компьютерными системами давно — в то время, когда они и на Западе только начинали развиваться, а уж к ним, за «железный занавес», и вовсе мало что доходило. И человеком, от которого он впервые услышал обо всем этом, был Саша Неделин.

… Он появился в «академке», когда им было лет по шестнадцать — да и то, кажется, еще не исполнилось. Впрочем, Сергей вовсе не чувствовал себя в этом возрасте сопливым пацаном: уже была Катя Рослякова, а, главное, Юрка относился к нему тогда так доверительно, что это поднимало Сергея в собственных глазах. Они были тогда — не разлей вода.

И хотя Сергей понимал, что Юркины интересы гораздо шире, чем его, — это нисколько не мешало, даже наоборот. Юрка всегда умел говорить о сложных вещах просто — и сложных вещей в мире как бы и не оставалось…

Они сидели с удочками на берегу Листвянки; летнее солнце только что поднялось над лесом и заливало верхушки деревьев розовым золотом. Вернее, сидел с удочкой только Сергей: Юрка свою удочку пристроил в развилке коряги, а сам ходил по берегу, о чем-то размышляя. Он и пошел-то на рыбалку за компанию, не по нему было это занятие!

Впрочем, Сергей и сам клевал носом: этой ночью он не спал ни минуты. Капитан Росляков как раз был на учениях, и все Сергеево тело до сих пор хранило воспоминания о томительных Катиных ласках… Он с удовольствием искупался бы сейчас, чтобы взбодриться — но стеснялся раздеться: вся его грудь была покрыта синими следами Катиных поцелуев.

— Знаешь, на березовую дачу жильцы новые приехали? — спросил Юра.

Березовой дачей называли давно пустовавший дом на краю «академки»: его прежний хозяин, чудаковатый физик, засадил весь участок березами.

— И правильно сделали, что отобрали у него дачу-то, — говорила Сережина мать. — Разве человек в своем уме будет березы на огороде сажать? Бесполезный такой человек, зачем ему дача государственная?

«Бесполезного» физика выселили, конечно, не за березы: говорили, он входил в какую-то политическую организацию…

— Знаю, — ответил Сергей, зевая. — Так ведь дней десять уже. Я видел, как мебель выгружали. А кто поселился?

— Неделины. Из Новосибирска приехали, из академгородка знаменитого, знаешь?

Сергей пожал плечами:

— Будет им работа — березы корчевать! У них вроде сын такой, как мы?

— Да, — подтвердил Юра. — Постарше немного. Я с ним познакомился уже, его Саша зовут. Умный парень, и книги у него хорошие….

Сергей пропустил мимо ушей эти слова — Саша так Саша, умный так умный! Он зверски хотел спать и одновременно думал: не пробраться ли к Кате прямо сейчас, пока есть возможность — он снова хотел ее, неутолимо, по-юношески…

Если бы не это, он обратил бы внимание на необычный Юркин тон — задумчивый и какой-то удивленный… Но как он мог тогда предполагать, какую роль сыграет в его жизни этот Саша Неделин!

Вскоре он и сам познакомился с Сашей, и это знакомство поначалу не вызвало у него ни малейшего интереса. Не то чтобы Сергей не любил умных, совсем нет! Но ему показалось, что в Саше нет ничего, кроме этого абстрактного ума — и к чему тогда горы прочитанных книг, к чему бесконечные разговоры неизвестно о чем, если все это никак не связано с жизнью? Да Сашу Неделина, похоже, она не очень и интересовала — жизнь, какой видел и любил ее Сергей. Это он тоже почувствовал сразу…

И он был удивлен, что Юрка смотрит в рот этому неприметному пацану, когда тот говорит о каких-то малопонятных и не имеющих к ним никакого отношения вещах!

Он просто не узнавал своего друга!.. Юрка весь словно сникал, когда появлялся Саша. Он сам становился таким же отрешенным, он переставал интересоваться всем, чем интересовался совсем недавно — интересовался вместе с Сергеем! Мотоциклом, боксом, походами в деревенский клуб… Живой, вечно что-то обещающий блеск, о котором Сергеева мать говорила: «Черти в глазах так и скачут!» — исчезал из его глаз бесследно…

— Слушай, что это с ним? — как-то спросил Сергей у Юльки, когда они возвращались из школы вдвоем.

— С кем? — спросила она.

— Да с Юркой! Его ж как будто по башке пыльным мешком стукнули! Видела, как он слушает этого Сашку, — о чем это тот говорит, ты что-нибудь понимаешь?

Юлька невозмутимо пожала плечами.

— Да? А я не замечала!.. Нет, он, конечно, подружился с Сашей — ну и что? Мне это не мешает…

«А что тебе вообще мешает? — зло подумал Сергей. — Марсианка!»

Пожалуй, он был несправедлив к Юле. Но очень уж злила его эта неожиданная Юркина дружба. А той — хоть бы хны!

Наконец он спросил самого Юрку — еще, правда, надо было найти время, чтобы спросить, так редко они теперь виделись:

— О чем это Сашка говорил тогда — ну, у костра, помнишь?

— Ты же слышал, — пожал плечами Юра. — О мировых информационных системах.

Тогда Сергей и услышал впервые эти слова…

— Да? А я не очень понял… Объясни!

Сергей знал, что Юрке совсем не трудно — объяснить, и он надеялся сейчас, что тот увлечется, перескажет все своими словами — и исчезнет странное чувство смутной опасности, исходившее от Сашиных речей…

— Он говорил, — начал Юра, словно бы нехотя, — что информационные потоки опутывают земной шар так же невидимо и прочно, как радиоволны. Это суть нашего времени, главное его событие, которое разворачивается на наших глазах.

— Так уж и главное? — усмехнулся Сергей.

— Он считает, да.

— А ты?

— Что — я?

— Ты тоже так считаешь?

— Я пока не знаю… — голос у Юрки стал именно таким, каким все чаще становился в последнее время, с началом его дружбы с Неделиным. — Но хочу понять! Саша говорит: закладывается структура человеческого будущего…

«Саша говорит!» Глухая злоба поднималась в Сергеевой груди. Если все в этом будущем будут такие, как Саша, — пропади оно пропадом!

— Думаешь, он такой безобидный? — спросил Сергей.

— Кто? — удивился Юрка.

— Да Сашка твой! Он тебя корежит, ломает — неужели ты не видишь? Смотри, как бы он сам тебя не опутал, а не потоки!

Наверное, странно было говорить такое о щуплом, невысоком очкарике Саше, но Сергей был уверен в каждом своем слове! Он физически ощущал, как Неделин словно загоняет Юрку в какие-то рамки, определяемые по собственному усмотрению. И Сергея бесило, что Юрка безропотно подчиняется его незаметной, но жесткой воле!

— Он много знает, — решительно сказал Юра. — Он не просто знает, а умеет структурировать свои знания, применить их к настоящему и будущему — мне это необходимо, понимаешь? Он улавливает самую суть событий, он в состоянии их формировать…

И тут Юрка осекся и замолчал — точно решив, что Сергею все это не интересно и не нужно. Вот этого никогда не бывало прежде — и Сергея словно ножом полоснули…

— Как знаешь, — пожал он плечами и отвернулся, чтобы не выдать своей обиды и боли. — Мне-то что?

Впрочем, он забыл бы любую обиду — если бы Юра не забывал его. А это происходило все неотвратимее, день ото дня, этот ком катился под гору все стремительнее.

Так прошел год, и не было в Сергеевой жизни года тяжелее…

— Что ж, пора нам, видимо, перебираться в город!

Сергей оторвал голову от подушки. Ветер тихо шевелил белую накрахмаленную занавеску на окне летнего флигеля, августовское утро обещало ясный, теплый день…

— А Сереженька где, спит? — снова услышал он голос Эльвиры Павловны, Юркиной мамы.

— Да слит, набегался! — ответила его мать. — Горе с ними в этом возрасте, это вы правильно говорите. Учиться им надо, над книжками сидеть побольше, а не по девкам гонять! Мой-то… И ведь вон какой вымахал — как его остановишь?

— Что до меня, я бы так и жила на даче, — продолжала Эльвира Павловна — они с Сергеевой матерью говорили каждая о своем, но были вполне довольны беседой. — Но Юрочка вырос, давно вырос из деревенской школы. Ведь выпускной класс, через год поступать! Папа наш уже договорился — берут в математическую, в самую… Если бы вы знали, чего это стоило — разве их интересуют способности мальчика, у них ведь другие критерии! Конечно, отсюда не наездишься, а оставлять его одного на попечение Ингушеньки — у нее ведь свои интересы, она вся в искусстве! Впрочем, это тоже мысль… Мне так не хочется менять свою жизнь, если бы вы знали, Клавдия Васильевна!

Сердце у Сергея сжалось: значит, уедет Юрка… Мать и раньше предлагала ему перебираться в Москву, идти в «самую» школу — но он только отмахивался:

— Мамуля, если я такой гений, как ты думаешь, — не пропаду и в этой, да? Тебе же здесь нравится жить — ну и мне тоже!

«Теперь-то не станет отказываться», — тоскливо подумал Сергей.

Юрка теперь ездил в Москву часто, возвращался с последней электричкой или вовсе оставался ночевать на городской квартире. У Саши были какие-то знакомые в Москве — «свой круг», как он говорил. Он ввел в этот круг Юру, и все, что находилось за пределами этого круга, — отошло на второй план… Юрка был увлечен общением с этими новыми людьми, но и увлеченность его была какая-то странная — самоуничижительная.

Кроме того, Неделин, кажется, вообще стремился в Москву: его притягивал этот город, он даже стихи писал о Нем. Юрка как-то прочитал Сергею: «Он закрыт мне, этот город, этот странный мегаполис…» — что-то такое.

— Ты знаешь, я сейчас так много впитываю в себя — как губка, — сказал он однажды.

Это был короткий случайный разговор. Они столкнулись на платформе Листвянка: Юрка как раз ждал электричку на Москву, а Сергей провожал туда мать по каким-то хозяйственным делам.

Он молчал, смотрел на Юру. «Вот и все, — думал. — Вот и кончилось все — вот так, без надежды…»

— А как же Юля? — вдруг спросил он, хватаясь за последнюю соломинку. — Ты уедешь — а она как же?

— А что — Юля? — пожал плечами Юрка. — Я же ее люблю, я на ней женюсь, и она поедет со мной — что для нее изменилось?

«Для нее — и правда, ничего», — подумал Сергей.

Торжественного, с «отвальной», отъезда Ратниковых в Москву не произошло. Эльвира Павловна так и не решилась поменять свою жизнь — Юра перебрался в город один. Правда, его сестра Инга уже училась в Суриковском, но это мало что значило: Инга всю жизнь была занята только собой, да Юрка и не ждал от нее никакой заботы.

Березовая дача так и не стала домом для Неделиных: они вскоре получили квартиру в Москве. Остались на огороде бесполезные березы — никто не стал их выкорчевывать…

Все это доходило до Сергея какими-то фрагментами, обрывками: жизнь с ее мучительной несправедливостью, с ее необъяснимостью и одиночеством, захлестнула его мутными волнами, и он только изредка находил в себе силы для того, чтобы выныривать на поверхность. Наверное, он начал бы пить — и это было бы еще не самое худшее, что могло с ним произойти, — если бы не Катя Рослякова, его неизменная, жадная до любви, ласковая женщина.

— Ты что смурной такой, а, мальчик мой сладенький? — спрашивала она, лежа рядом с Сергеем на узкой кровати в летнем флигеле и отдыхая на его плече от объятий и поцелуев. — Девка какая не дала? Не обращай внимания — все они стервы! Или тебе меня мало?

Она соскользнула с его плеча, села рядом, обхватив руками свои округлые колени, потом потянулась, повела плечом, одновременно раздвигая ноги.

— Или я тебе не хороша? — повторила она манящим, с хрипотцой, шепотом.

И тут же поцеловала его — так, как только она умела, вкладывая в поцелуй желание и нежность одновременно.

— Ты что, Сережечка? — зашептала она снова. — Думаешь, лучше найдешь? Я ж для тебя все сделаю, что ни попроси! И чего не попросишь — тоже сделаю, сама догадаюсь, ты что! О чем тебе переживать, господи! Ты глянь, какой ты парень — глаз не отвести! И это ты, считай, мальчик еще — а потом… Вот же жизнь у тебя будет хорошая, вот же счастливая, ют же девки тебя любить будут — плохо ли? А ты тоскуешь, как все равно сто рублей потерял! Ты меня слушай, Сережечка, я неправды не скажу…

И она целовала его, ласкала все его не по-юношески мощное тело — она никогда не знала стеснения ни в чем, а сейчас, видя его непонятную тоску, была и вовсе неудержима…

И он успокаивался незаметно для себя — хотя она не говорила ничего разумного, что могло бы по-настоящему успокоить. Он хоть немного забывался в ее жарких объятиях, и обещанная ею прекрасная жизнь не казалась уже такой безнадежной…

Увела ее судьба, черноокую Катю, — еще когда Сергей учился в Рязани, она уехала куда-то со своим капитаном Росляковым, переведенным на очередное место службы. Он и не простился-то с нею толком: ведь не знал, уезжая в училище после каникул, что расстаются они навсегда… Правда, Сергей ни разу в жизни не жалел, что Катя исчезла — сначала вспоминал о ней с благодарностью, а потом и вовсе забыл.

И вспомнил только, когда появилась в его жизни Лиза — а почему, он и сам не понимал.

Стоп! Вот об этом думать как раз и не нужно! — приказал он себе. Эта часть души должна замерзнуть, отмереть — как угодно! Слава Богу, она выздоровела, с Юрой все у нее наладилось — и довольно!..

Он ожидал Юркиного возвращения с тяжелым сердцем, чувствуя себя виноватым в том, что произошло со Звонницким.

Впрочем, Юра есть Юра! Конечно, он не догулял свой десятый день и явился на работу сразу — такой, как когда-то говорила Сережкина мать, «моторный», что Псковитин сам встрепенулся, глядя на него.

— Та-ак!.. — Ратников слушал внимательно, и с каждой новой фразой Псковитина взгляд его становился все более жестким, стальным. — Что делать будем?

— Не добивай ты меня! — взмолился Псковитин. — Откуда я теперь знаю, что делать? Пристрелить его, что ли? Теперь тебе думать…

Ратников встал, прошелся по кабинету, постоял у окна и резко повернулся к Сергею. Глаза его смеялись.

— Отлично! Пристрелить — вот и решение! В духе времени. Нет, Серега, мы пойдем другим путем. Даже интересно — интересная, говорю, задача: перекрыть все потоки информации так, чтобы он ни о чем не догадался! И чтобы работа шла, как раньше. С десятью неизвестными задача, не меньше!

Сергей постепенно успокаивался, видя, как в Юркиных глазах оживают знакомые чертики. Он ожидал упреков, взрыва раздражения — но Ратников ухватил именно то, что было сейчас самым существенным.

— Я тебя только прошу, — сказал Псковитин. — Я уверен, что Подколзев скоро начнет на тебя выходить всерьез — будь осторожен! Я не паникер, ты знаешь — но с этим человеком шутки плохи, за ним стоят серьезные силы, и тормозов у него нет. Он-то точно не пойдет другим путем, можешь не сомневаться.

— Ладно, ладно! — остановил его Ратников. — Что я, совсем дурак, сам не понимаю? Я же научен горьким опытом!..

— Да уж! — заметил Сергей. — Ты решай свою задачу с неизвестными и не лезь на рожон — а остальное предоставь мне. Больше проколов не будет, можешь мне поверить. Ты не сердись на меня, Юра…

— С чего ты взял? Я сам виноват — он, мол, специалист, то-се! Хотя службу-то он наладил, надо отдать ему должное. Но мы его переиграем, не сомневайся, Серега! Времени только жаль на это… Ну ничего, у нас впереди вечность!..

Сергей посмотрел на него с благодарностью: не будучи искушен в технической стороне дела, он все-таки представлял, какая гигантская работа свалилась теперь на Ратникова.

Единственное, о чем он так и не решился спросить: какую роль сыграл в назначении Звонницкого Александр Павлович Неделин? Он боялся спросить об этом — боялся, что Юра тут же замкнется, оборвет его, не станет говорить на эту тему. Ведь он так и не объяснил, почему разошлись их пути с Неделиным…

И еще одна мучительная забота лежала на сердце: хоть Юра и уверял, что научен горьким опытом и будет осторожен, Псковитин сомневался в этом. А как за ним уследить? Его бросало в холодный пот от одного только слова «следить», когда он думал о Ратникове, — но как иначе?

И невесело было ему, невесело, когда, закуривая в постели первую сигарету, думал он о Лизе, о Юре и о том, как идет его собственная жизнь…

10

«Поселочек», в котором им предстояло жить, еще не был обозначен на картах Москвы. Он состоял из десятка домов, умело расположенных среди деревьев — так, чтобы соседи не мозолили глаза друг другу. Здесь же, на общей охраняемой территории, находился супермаркет, что-то вроде дома быта, и еще несколько недостроенных зданий явно сервисного назначения.

Лиза обнаружила все это уже на следующий день.

В первое утро она проснулась так поздно, как никогда в жизни. То есть сначала она проснулась рано — почувствовав, что Юра проснулся и осторожно встает, вытаскивает руку из-под ее головы.

— Ты уходишь? — спросила она, еще не открыв глаз.

Наверное, голос у нее был расстроенный — Юра тут же наклонился к ней, ответил смущенно:

— Да я подумал, надо бы на работу сегодня поехать…

— А десятый день?

— Не получается, милая… Но ты не вставай — ты же спала часа два всего!..

— А ты разве дольше, Юрочка? — поинтересовалась Лиза, окончательно просыпаясь.

— Ну, я… При чем здесь я, я — другое дело!.. И я сегодня не собираюсь долго работать — так, покажусь, посмотрю. Встанешь — там продукты какие-то есть в холодильнике, Сергей говорил. Я позвоню!

Она и хотела бы встать, проводить его — но сил не было даже на то, чтобы опустить ноги на пол.

Так что она проснулась уже без него. Умылась в одной из пустых просторных ванных комнат. Сварила кофе на круглой плиточке, открыла холодильник, действительно, набитый продуктами. Но есть совсем не хотелось — наверное, от непрерывного потока впечатлений, нахлынувших на нее в последнее время.

Лиза еще раз обошла весь дом — немало времени понадобилось ей на это! И снова почувствовала испуг, подобный тому, который охватил ее при первом знакомстве с ним. Она воспринимала все это именно как знакомство — как будто дом был живым существом, со своими привычками и потребностями. Как-то он к ней отнесется?..

Она невольно вспоминала подмосковное имение Барятинских, в котором жил когда-то Виктор, хотя старательно гнала от себя эти воспоминания. Впрочем, и дом Нойбергов в Кёльне ей вспоминался, и дом Пауля Кестнера, в котором она была один раз. И даже бунгало на острове Малифинолху!..

Ей предстояло как-то упорядочить все эти впечатления и составить для себя совсем новое, ни на что не похожее, представление о том, как должен выглядеть дом, в котором она будет жить с Юрой. Конечно, надо и его об этом спросить. И все-таки Лиза чувствовала, что эти заботы лягут на нее и решение останется за ней.

«А, вот и настоящая спальня!» — заметила она, поднявшись на второй этаж из гостиной.

Ну конечно: просторная комната с полукруглыми окнами, в которой сразу чувствуешь себя спокойно и уютно. И нет того ощущения, которое охватило ее в комнате с прозрачной стеной, где они спали сегодня, и которое так напугало Юру: неведомой тяги куда-то в неизвестность, открытости всем ветрам…

«А здесь будет его кабинет, — подумала Лиза, входя в комнату напротив. — Река видна прямо из окна — ему понравится здесь, можно не сомневаться. И она всегда будет видеть полоску света из-под двери, если он будет работать поздно…»

«Что ж, не так все страшно! — подумала она. — Этот дом не оттолкнет меня, мы с ним найдем общий язык!»

Лиза улыбнулась своим сомнениям: можно себе представить, что подумала бы о ней любая женщина на ее месте!.. Впрочем, ей давно уже было безразлично, кто и что о ней подумает: она знала, что все равно может жить, только руководствуясь собственными представлениями о жизни, что ей ни в коем случае не надо ломать себя — да это и невозможно.

Познакомившись с домом, она вышла на улицу, чтобы оглядеть окрестности. В «поселочке» было совершенно тихо, он казался пустынным. Коттеджи виднелись за заборами среди деревьев — Лиза с удовольствием отметила, что ни один не похож на их дом, — но невозможно было определить издалека, живет ли там кто-нибудь.

Лиза прошлась по центральной улице-аллее и вспомнила, что даже не спросила Юру, где, собственно, она сейчас находится. И сама не заметила ночью, в каком направлении ехали из Шереметьева.

Впрочем, местность почему-то казалась ей знакомой…

Юра позвонил, когда она спустилась через сад к реке. Радиотелефон до сих пор вызывал у нее детский восторг — и сейчас она обрадовалась, что можно разговаривать с Юрой прямо у реки, как будто он стоит рядом с нею!.. Правда, он сообщил, что ему придется задержаться дольше, чем он предполагал.

— Мне самому жаль, Лиз, — сказал Юра. — Но появились обстоятельства, требующие моего присутствия.

Голос у него был сосредоточенный — казалось, ему вообще не до нее. Если бы Лиза не работала в «Мегаполисе» довольно долго, если бы не видела, каким бывает Юра — в состоянии сосредоточенности и полной самоотрешенности, — она, может быть, обиделась бы: почему он оставляет ее одну в первый же день, почему разговаривает так равнодушно!

Но то, чем заполнен был его день, не было для нее абстрактным «бизнесом» — она знала его жизнь, умела загораться его интересом. И что скрывать: ей было приятно то уважение, которое испытывают к нему так много людей!..

В конце концов она никогда не страдала от одиночества — если оно не было всеобъемлющим, безысходным. А особенно теперь, когда у нее появилось так много дел, связанных с домом.

Она не говорила с Юрой о том, будет ли и дальше работать в «Мегаполисе». Но как-то само собою подразумевалось, что это теперь не нужно. Он ведь не предложил ей сегодня ехать с ним… Да и зачем?

Она знала, что он будет так же обсуждать с нею все, что его волнует, — как в те дни, когда приходил к ней в комнатку рядом со своим кабинетом и садился в задумчивости на край стола, ожидая ее мнения о каком-нибудь его проекте.

Теперь она думала о том, чего никто не сделает, кроме нее: об этом огромном доме, который еще только мог стать их домом, который именно ей предстояло наполнить жизнью, — и эти мысли захватывали ее больше, чем самое необыкновенное приключение.

Юра приехал, когда за окном уже сгустилась тьма.

Впрочем, Лизин день был наполнен не одними прогулками и размышлениями: она купила в только что открывшемся супермаркете несколько тарелок, обеденные приборы и кастрюлю со сковородкой, приготовила обед, сходила к вахте у въезда в «поселочек» и попросила двух охранников перенести кровать наверх, в спальню, — так что время пролетело быстро.

Она так увлеклась всем этим, что не сразу и заметила, что Юра выглядит невеселым. Впрочем, он обрадовался, увидев плоды ее сегодняшних трудов, — обрадовался и удивился.

— Как же ты догадалась? — спросил он.

— О чем? — засмеялась Лиза. — Что надо будет поесть? Разве для этого нужна какая-то особенная догадливость, почему тебя это так удивляет?

— Нет, конечно! — Он и сам улыбнулся. — Я же не привык… А я думал сегодня весь день: привез тебя, бросил посреди леса, а сам смылся!..

— Ну, лес здесь довольно обжитой, — заметила Лиза. — Хотя, конечно, все надо будет покупать в Москве. Мебель, посуду — вообще все. Кстати, где мы находимся? Я, знаешь, вчера вообще ничего не соображала…

— Неужели не узнала? — удивился он. — Ну-ка, милая, вспомни эту речку! Правда, окрестности изменились, но все же…

И тут она, конечно же, вспомнила! И речку эту, и весь тот день, когда впервые увидела Юру…

— Вспомнила? — рассмеялся Юра. — Я тоже вспомнил, когда дом этот увидел. Вот и объяснение — откуда тот мой сон… Так что недалеко это от Москвы, не переживай. Поедешь, посмотришь, закажешь — в общем, сделаешь все, что захочешь. Ты извини меня — я тебе сейчас не помощник…

Тут только она заметила, что ему не до разговора о тарелках.

— Что-нибудь случилось, Юра? — спросила она. — Что-нибудь плохое?

— Пока нет.

Он не стал говорить, что ей все это будет неинтересно — наоборот, видно было, что ему хочется рассказать ей о том, что произошло в его отсутствие.

— Пока ничего не случилось, но…

В его изложении история со Звонницким выглядела действительно не слишком пугающе: Юра был весь захвачен новой задачей, вставшей перед ним. Но, услышав о том, что за всеми этими событиями стоит Подколзев, — Лиза вздрогнула.

— Ох, Юра, как же это плохо! — воскликнула она. — А ты так спокоен!

— Да что же страшного, Лизонька? — удивился он. — Не так страшен черт, как его малюют. Он обыкновенный подонок и бандит, каких полно. Ты, по-моему, преувеличиваешь его возможности!

— Я ничего не знаю о его возможностях, — задумчиво произнесла Лиза. — Но у него такие глаза… Он убьет — и не поморщится. И его как магнитом к тебе тянет, он все время возникает рядом…

— Многие не поморщатся, — пожал плечами Юра. — Если о них обо всех думать — как и жить тогда?

— А что Сергей говорит? — вспомнила Лиза.

— Что всегда: чтобы был поосторожнее, но это я и сам понимаю. А вообще-то ты не волнуйся: за Сергеем — как за каменной стеной.

— Я знаю… — ответила Лиза.

Но тревога, поселившаяся в ее душе, только притихла, ушла вглубь, но не исчезла.

— Значит, твоя спальня будет здесь? — спросил Юра, поднявшись вслед за Лизой на второй этаж.

— Моя? — удивилась она. — А твоя разве нет?

— Ты думаешь, у нас будет одна спальня? — в свою очередь, удивился он. — Но Лизонька, посмотри — разве здесь мало комнат?

Лиза слегка растерялась, услышав его слова. Но она тут же почувствовала: есть в его прошлой жизни что-то, с чем она готова и будет считаться, но есть и другое — с чем она не согласится никогда.

— Юра, — сказала она, осторожно прикасаясь рукой к его руке; но голос у нее при этом был решительный. — У нас будет с тобой одна спальня, хорошо? Даже если здесь десяток свободных комнат — у нас с тобой будет одна спальня. Или мы не будем жить вместе…

Лишиться этого счастья — чувствовать его дыхание в темноте, просыпаться рядом с ним, встречать его первую утреннюю улыбку! Да ни за что! Сердце у Лизы бешено колотилось, она ожидала ответа…

— Да? — Юра посмотрел на нее внимательно, прищурившись.

— Да! — ответила она.

Она знала его характер, знала, как не любит он все, что стесняет его свободу, — но что она могла поделать с собой, с тем необъяснимым чувством, которое вело ее по жизни? Сейчас она готова была ко всему — даже к тому, что он пожмет плечами и скажет: «Что ж, значит, не будем жить вместе…»

Но вместо этого он улыбнулся — той самой улыбкой, которую она любила, которая выражала только радость, полную, безоглядную, почти детскую радость и была так чудесна в нем…

— Милая моя, решительная девочка, ну зачем так сердито? — сказал он, обнимая ее. — Если тебе так уж хочется любоваться по утрам на мою заспанную личность… Ты-то спишь как ангел, а я ведь могу и храпеть!..

Уже на следующий день Лизина жизнь полетела в стремительном, неудержимом ритме.

— Знаешь, — сказала она Юре за утренним кофе, который они пили, сидя, за отсутствием мебели, на ступеньках лестницы в «концертной» гостиной. — Мне, наверное, придется самой научиться водить машину.

— Зачем? — удивился он. — То есть, если ты хочешь, я тебя научу с удовольствием…

— Ведь сюда, как я понимаю, автобус не ходит? — улыбнулась она. — И электрички тоже что-то не слыхать. Выходит, я буду сидеть и дожидаться, пока ты приедешь или кого-нибудь пришлешь? Это смешно, Юра! Генеральские жены так ездили раньше — с денщиком в баню да на базар!..

Он расхохотался.

— А ты, конечно, не хочешь быть на них похожей! Но учти, Лиз: Сергей тебе сейчас не позволит ездить без охраны и будет прав. — Он неожиданно посерьезнел и даже погрустнел. — Что поделаешь — раз уж ты согласилась… разделять мою судьбу. Я-то, конечно, подсмеиваюсь над всем этим — но ведь иначе невозможно. Я сам для себя построил золоченую клетку, а теперь и тебя в нее заманил…

Лиза впервые подумала об этом — и Юрины слова поразили ее! Как странно: кажется, нет ничего, что он не мог бы себе позволить, — и именно поэтому положен предел его свободе…

— Ты испугалась? — спросил он, заметив, как изменилось ее лицо.

— Испугалась? Нет, совсем другое. Я подумала о тебе — мне-то гораздо легче приспособиться к чему угодно, но ты… Ты ведь не любишь себя смирять…

— Ну, не люблю, конечно, — согласился он. — Нарушаю запреты, что поделаешь. И над Серегиной занудностью смеюсь, это так. А тебя я прошу — не надо… Делай все, как он скажет, — я просто не выдержу, если с тобой что-нибудь случится…

Он стоял теперь на лестнице, несколькими ступеньками ниже, чем Лиза, подняв на нее глаза. Она увидела, какая тревога неожиданно мелькнула в них — сквозь обычный веселый интерес, которым они всегда светились.

— Не волнуйся, Юра. — Она спустилась ступенькой ниже и прикоснулась губами к его лбу, положив руки ему на плечи. — Я сделаю все как надо…

— Ну вот и отлично! — Лицо его просияло. — Ты не расстраивайся, хорошая моя, может быть, не всегда так будет… А на машине я тебя ездить научу, о чем разговор!

Так что пришлось ей ездить по магазинам и салонам в сопровождении охранника Ромы. Впрочем, Рома был веселым парнем — как он сказал, без комплексов.

— Да брось ты! — махнул он рукой, когда Лиза принялась было извиняться за то, что отрывает его от работы. — Мне за что деньги платят? Чтоб охранял, кого шеф скажет. Ну, я тебя и охраняю — мне-то что?

Он отлично знал Москву, и всего за несколько дней Лиза объехала с ним все магазины и салоны, адреса которых выписала из газет и рекламных проспектов. Сначала у нее голова кружилась от того, как много надо было купить — да просто все надо было!

Правда, она уже решила, каким должен быть их дом, и покупала не наугад, а в соответствии со своим решением. Она уловила, что именно делает этот необычный дом таким необычным — пространство! Прозрачное, наполненное светом пространство, от которого захватывает дух. Это ей хотелось сохранить непременно, и невозможным казалось загромоздить дом даже самой роскошной мебелью.

Юра внимательно выслушал ее объяснение — и тут же согласился:

— Ну конечно, Лиз! Я тоже сразу об этом подумал, как только в первый раз сюда зашел. Он ведь не просто огромный — он дышит весь, светится! А вообще-то — делай все так, как тебе нравится, вот и все.

Лиза удивилась и даже слегка обиделась.

— А вдруг я сделаю что-то не так, как хотел бы ты? Разве тебе все равно?

— Не все равно, конечно. Но я знаю, что ты все сделаешь так, тут и сомневаться не приходится — с твоим-то вкусом. Мне, ей-Богу, жаль, что времени нет на обустройство: знаешь, как приятно было бы этим заниматься с тобой!.. Ты только вот что: не экономь на спичках, покупай в приличных магазинах и следи, чтобы не подсунули какой-нибудь лом. Плати кредиткой, я уже заказал для тебя. В общем, действуй — ты теперь маленькая хозяйка большого дома, да?

Лиза тоже предпочла бы заниматься устройством дома вместе с Юрой — но ведь она с самого начала знала, что это едва ли будет возможно…

И она принялась сама выбирать светлую мебель для гостиной и мягкие, тоже светлые, ковры — правда, их надо было немного, чтобы не скрыть чудесный наборный паркет. И множество разнообразных светильников — одно это потребовало всей ее фантазии и вкуса: свет так много значил в этом пространстве!

Она выбирала ажурные лампы, свисающие с потолка на серебристых длинных стеблях.

И высокие торшеры, похожие на салют — с лампочками, трепещущими от дуновения ветра.

И чудесную, как перламутровая раковина, люстру для спальни, которая рассеивала свет загадочно, маняще…

Обставляя и украшая спальню, она думала об изумрудной воде и бело-золотом песке Мальдивских островов — и спальня напоминала все это не только цветами, но и особенным настроением покоя и неги.

Лизе нравилось заниматься мелочами: в каждой фарфоровой вазе, которая с чудесной неотменимостью должна была оказаться где-нибудь в углу, виделся ей весь строй нового дома. И в огромном, во всю стену, овальном зеркале для холла, и в трепещущих, из тончайшего кружева, занавесках…

Она едва отыскала жалюзи для прозрачной стены, ведущей в сад, — именно такие, которые падали бы, как серебристый водопад.

Она с удовольствием сидела в цветочном салоне и самозабвенно обсуждала с приветливой девушкой-дизайнером, какими цветами украсить дом и где лучше сделать фонтаны с подсветкой. Все это казалось таким важным, во всем могла воплотиться или не воплотиться ее душа — и Лиза внимательно прислушивалась к себе, прежде чем купить какой-нибудь белый керамический подсвечник, похожий на причудливую волну…

Даже его кабинет Юра предоставил ей устраивать по собственному вкусу.

— Только чтобы стол был не слишком маленький, — сказал он. — Длинный такой стол, чтобы все на нем поместилось, и у окна.

Он с веселой усмешкой наблюдал за тем, как увлеченно Лиза занимается домом.

— Ты смеешься надо мной? — обиделась она, видя его улыбку. — Конечно, я кажусь тебе клушкой, которая…

— Ох, до чего же соблазнительная у меня клушка! — Он тут же вскочил с места и обнял ее. — Я, как петух, готов гнаться за тобой, а потом…

— Юрка, не пошли! — притворно возмутилась Лиза. — Скажи лучше: какой цвет должен преобладать в спальне?

— Зеленый! — ответил он, не задумываясь. — Тебе идет зеленый, милая нимфа, пусть уж его будет побольше, особенно в спальне…

Он вообще казался веселым и спокойным, он рассказывал Лизе о том, как идет «нейтрализация нашего шпиона», — и смеялся при этом.

— Не понимаю, что ты находишь в этом веселого, — говорила Лиза. — Это непредсказуемо, это опасно…

— Ну нравится мне это, нравится, — несколько смущенно каялся Юра. — В этом есть азарт: он думал, что меня обманул, — а я его переиграл! Это трудно, приходится голову ломать — но ведь тем интересней!

Лиза только вздыхала.

Однажды она попросила:

— Юра, ты все-таки нашел бы как-нибудь полдня… Я хочу картины посмотреть — ты же лучше в этом разбираешься: какие есть галереи, мастерские. Это ведь не мебель — надо, чтобы и ты…

— Постараюсь, Лизонька, — ответил он. — Но это трудно, ты же видишь — мне сейчас все время приходится быть на работе. Но я найду время, найду, — успокоил он, видя, что Лиза расстроена. — Хотя знаешь, — вдруг предложил Юра, — лучше всего тебе поговорить об этом с моим отцом! Он, конечно, человек определенных вкусов — вряд ли они совпадут с твоими, — но зато он-то уж точно все знает: где, кто, сколько стоит, что говорят.

— С твоим отцом? — растерялась Лиза. — Я не знаю…

Юра успокаивающе прикоснулся к ее руке.

— Ну что тут страшного, Лиз? Он нормальный человек, довольно веселый — почему ты боишься?

— Ты никогда даже не заговаривал о своих родителях… Я даже не уверена, что они вообще знают о моем существовании…

— Знают, почему же нет, — спокойно ответил Юра. — Ты думаешь, я скрываю от кого-то твое существование?

— И что же — они никогда не хотели со мной познакомиться?

— Видишь ли… — Юра стал серьезен. — Они не то чтобы не хотели — они просто знают, что я лучше разбираюсь в своей жизни. Они не вмешивались, когда я женился на Юле, и не вмешиваются сейчас. Им так удобнее, — добавил он.

Лизе показалось, что в его голосе мелькнула даже не печаль, а какой-то едва уловимый, давно исчезнувший отзвук печали.

— А я думала, ты просто не хочешь меня с ними знакомить, — сказала она. — Я думала, они были против того, что произошло…

— Не волнуйся — им все равно, — улыбнулся Юра. — А папа с удовольствием тебя повозит по хорошим галереям — он человек светский.

— Ты… Ты их не любишь? — вдруг спросила Лиза и тут же залилась краской, испугавшись, что обидела его этим вопросом.

— Почему? Люблю. Я все помню, Лиз, как же мне их не любить? Просто я с ними как бы в разных городах живу — вот как ты со своей мамой, понимаешь?

А она-то действительно думала, что Юрины родители не хотят ее видеть из-за того, что она была причиной его расставания с Юлей — все-таки ведь сколько лет он был женат!

Ни на острове Малифинолху, ни после возвращения они с Юрой ни разу не говорили о его жене. И сейчас она наконец решилась спросить:

— Юра, ты не отвечай, если не хочешь… Я ведь до сих пор не знаю, объяснился ли ты с ней, что ты вообще думаешь теперь о ваших отношениях…

Он помолчал, и Лиза подумала уже, что не надо было спрашивать. Но, когда он наконец заговорил, голос у него был спокойный:

— Тебе действительно не надо об этом думать, я же говорил.

— Но я же помню, Юра, я все помню! Тебе тяжел был этот выбор между мною и ей, я же помню!

— Выбор! — Все его спокойствие мгновенно развеялось, он заговорил сбивчиво, взволнованно. — За кого ты меня принимаешь, Лиза? Ты думаешь, я выбирал, кто из вас мне больше подходит, тянул время? Я вел себя малодушно, это правда — но неужели ты до сих пор меня не простила за это?.. Я же не знал тебя, Лиза, я и себя совсем не знал, думаешь, мне легко было решиться!.. Я женился мальчишкой, мне остается винить только себя. Она вся была — загадка, понимаешь? И я бился об эту прозрачную стену, которая ее окружала, и не мог разгадать, и думал, что этого достаточно, что это и есть любовь!.. И с Юлей же все детство было связано, вся юность, все мои иллюзии и вся романтика…

Он быстро ходил по комнате, хлопая себя по карманам в поисках сигарет. Наконец заметил их на низком овальном столике.

— Не может быть выбора — дышать или не дышать, — сказал он, останавливаясь перед Лизой. — Если тебя нет — я не могу дышать, и что мне выбирать?..

Она почувствовала, как слезы подступают к горлу.

— Юра, родной мой… — прошептала она, поднимаясь и приникая к его плечу.

— Ну что ты, моя хорошая! — расстроился он. — До слез тебя довел, вот идиот!

Они долго сидели в тихом, серебрящемся полумраке — друг напротив друга, за овальным столиком из опалово-мерцающего стекла. Они начинали о чем-то говорить, не заканчивали фраз, говорили о другом, смотрели друг на друга в молчании — им было хорошо вдвоем, и светлые стены дома скрывали их от всего мира, как сложенные крылья.

11

Огромный дом наполнился жизнью очень быстро.

Машина приходила за Юрой рано — он заезжал перед работой в бассейн со Псковитиным, — а приезжал он так поздно и такой усталый, что не сразу замечал происходящие перемены. Но то, что само бросалось в глаза, восхищало его.

— Надо же! — сказал он, заглянув в кабинет — работать дома ему пока еще не приходилось. — Где ты нашла такой стол?

— Ты же сам просил, чтобы был большой, — довольным голосом ответила Лиза. — Я и заказала — смотри, куда уж больше!

Стол опоясывал вдоль стен почти весь кабинет. Сидя за ним, можно было смотреть в два огромных окна. Лиза умолчала о том, что видела такой стол в кабинете Виктора Третьякова, в его подмосковном особняке.

Большой двухэтажный зал явно был предназначен для многолюдных приемов. Когда Лиза принялась рассказывать Юре, как ей хотелось бы все здесь обставить, он усмехнулся:

— А тебе хотелось бы, Лизонька, чтобы многолюдные приемы бывали очень часто? Ты любишь светскую жизнь?

— По-моему, мы с тобой уже говорили однажды об этом, — ответила она. — Я люблю людей, мне с ними интересно и легко — это называется светской жизнью?

— Нет-нет, я не о том, — успокоил ее Юра. — Конечно, у меня друзей много, и я им буду рад. Я о другом говорю: ты хотела бы, чтобы здесь вообще бывало много людей, все равно каких?

— Я думала, ты меня лучше понимаешь, — обиделась Лиза. — Что значит — все равно каких?

— Престижных, например, знаменитых. Киноактеров, шоу-звезд…

Лиза не выдержала и рассмеялась.

— Среди твоих близких друзей много шоу-звезд? Ах, Юра, ну что ты спрашиваешь!

Он не выдержал и тоже улыбнулся, но вид у него был несколько настороженный.

— Нет, ты правильно пойми! Мне это покоя не дает: ведь ты молодая, красивая, да у тебя даже знак какой — Лев! Я боюсь, не заскучала бы ты…

— Ах, Юрка, Юрка! — Лиза коснулась пальцами его волос, провела по слегка серебрящемуся виску. — Я, значит, молодая, а ты, значит, старый? Вон, смотри — седой… Выдумаешь тоже! Конечно, мне интересно с людьми, но ведь не вообще с людьми — а с теми, которые тебе интересны. Разве это так плохо или так странно?

Лиза не кривила душой, говоря это. Действительно, те Юрины друзья и знакомые, которых она уже знала и о которых только слышала от него, были ей интересны. А кого еще она знала здесь, в Москве, с кем еще хотела бы проводить время?

Она позвонила Виталию Гремину, и они вместе выбрали чудесный концертный рояль для большого зала.

— Вот это да! — восхитился Виталий, сидя с Лизой в этом самом зале за бокалом шампанского и отмечая покупку. — Что ж, если ты меня сюда пригласишь — здесь я буду играть с удовольствием.

— Что значит «если»! — улыбнулась Лиза. — Можешь считать, что ты играешь здесь в тот самый день, когда это придет тебе в голову.

Так шла теперь ее жизнь, и никогда еще она не казалась Лизе настолько безмятежной и спокойной.

… К Колиному приезду она безнадежно опоздала!

«Как же неловко! — думала Лиза, останавливая машину возле крыльца. — Сама же пригласила именно сегодня, а сама…»

Она быстро выучилась водить машину — или это Юра оказался отличным учителем?

— Нет, это уж твоя заслуга! — говорил он не без гордости. — Меньше заниматься с тобою, чем я, было просто невозможно.

Действительно, у него просто не было времени на длительные уроки — и Лиза выучилась всего за несколько часов, уже через месяц сдала на права и теперь изредка ездила в город сама — правда, каждый раз испытывая страх перед бешеным московским движением.

Она сразу заметила «фольксваген» брата среди прозрачной майской зелени. Конечно, он уже здесь!

Вообще-то Коля с Наташей и детьми уже бывали у них. Но сегодня Лиза ждала брата одного: семья уже была в Крыму, а он заканчивал какую-то срочную работу и еще оставался в Москве. И надо же — сама опоздала! Наверное, он сидит теперь в машине или бродит пока где-нибудь у реки. Странно, как его охрана пустила, зная, что хозяев нет дома?

Но, к ее удивлению, дом был открыт. Быстро пробежав из холла по прозрачной галерее — теперь вся она была увита чудесными нежными цветами, — Лиза услышала голоса брата и Юры. Как хорошо — значит, сегодня, в субботу, Юра действительно приехал пораньше, как обещал!

На мгновение остановившись у двери в гостиную, Лиза прислушалась.

— Ты, понятно, молодец, — говорил Николай. — Я за нее рад, что и говорить. А все ж таки я тебе удивляюсь: мало ли кем она могла оказаться! Ты ведь человек не бедный, и вообще за тебя любая ухватится — как тут распознать?..

Лиза даже покраснела от негодования — что это Коля говорит?! Она уже собралась распахнуть дверь, но тут ею овладело любопытство — что ответит Юра?

— Да что там распознавать, — услышала она его голос. — У меня, Коля, и сомнений никаких не было. Я только поверить не мог — неужели бывают такие, как она? То есть я сразу увидел, что она не притворяется — а все же… А вообще-то, когда уже поверил, — все равно поздно было: не только ведь она меня полюбила, я-то тоже…

— Да я это и хотел тебе сказать, — произнес Николай. — Она у нас, знаешь, такая… Странная, по нынешним временам, что и говорить. Ей главное — чтобы любовь. Ну я, конечно, тоже по любви женился, да и сейчас у нас с женой все нормально — но чтобы так… Ей же один немец предлагал замуж — не рассказывала она тебе? Наташке подруга писала из Кельна: такой перспективный немец, дом у него шикарный, машина и все прочее. Он директор крупной фирмы уже, а сам довольно молодой, не старше тебя. И Лизка, представляешь, отказала! Нет, если б у нее был здесь кто-нибудь — я понимаю. Но ведь не было никого! Вернулась, как с крыши прыгнула. Я его, говорит, не люблю, как я буду с ним жить? А как здесь жить, в клоповой коммуналке — об этом не надо ли подумать?..

— Ну, она и не будет больше жить в клоповой коммуналке, — ответил Юра. — Пока я жив, во всяком случае.

Лиза вздрогнула, услышав эти слова, и распахнула двери.

— Коля, извини! Не рассчитала время — пробки, едут все, как ненормальные, по встречной полосе! Вы очень голодные?

— Нет, Лиз, мы тут аперитив пока устроили небольшой, — успокоил ее Юра.

— Это в смысле — водки хряпнули? — засмеялась она. — Надо же, как изысканно — аперитив!..

Она была расстроена Юриными словами. Все ее тревоги, исчезнувшие было оттого, что он казался беззаботным и даже веселым, — снова поднялись в душе. Почему он сказал: «Пока я жив»?

Стол она накрыла на веранде — той самой, с которой спускалась в сад широкая мраморная лестница. С первых теплых дней они с Юрой охотно сидели на ней за поздним ужином или за воскресным обедом, и даже дождь здесь был не страшен: над верандой выдвигалась прозрачно-голубая маркиза.

— Ну как, Юра-то доволен твоими кулинарными способностями? — спросил Николай, уплетая мясо по-испански, покрытое аппетитной румяной корочкой.

— Не знаю, — засмеялась Лиза. — По-моему, ему все равно.

Она действительно думала именно так: Юра, как и говорил ей когда-то, больше всего оживлялся при виде жареной картошки.

— Почему? — удивился ее словам Юра. — Я восхищен и потрясен.

— Почему же ты мне никогда об этом не скажешь? — удивилась Лиза.

Он слегка смутился.

— Да я, понимаешь, боялся, что ты подумаешь, будто мне важно только это…

Лиза не выдержала и расхохоталась.

— Юрка, от тебя с ума можно сойти! То важно, это неважно — как маленький, ей-Богу! А правда, — тут же добавила она с любопытством. — Что тебе важно?

— Все! — убежденно ответил он. — Ты вся важна мне так, что…

Он не закончил фразы, взглянув на Николая. Но Лиза знала продолжение…

— Кстати, — обратился Николай к Юре. — Я давно хотел тебя спросить: а как ты вообще относишься к тому, чем она занимается? К тому, что она из себя представляет?

— То есть? — удивился тот.

— Ну, ни профессии, ничего, и учиться вроде не хочет. Я, например, никак этого не пойму! Ладно, была бы дура — нашла мужика, и хватит, топчись на кухне. Но ведь она умненькая у нас, книг столько читала… Вон, профессор, у которого она в Кёльне жила, до сих пор ее вспоминает — филологические, говорит, способности.

— Письма даже пишет, — улыбнулась Лиза, вспомнив Гюнтера Нойберга. — Советуется, когда доклады готовит.

— Вот видишь! — продолжал Николай. — Не понимаю я этого, хоть убей! И жалко ведь, когда способности пропадают…

— Ну, почему пропадают? — не согласился было Юра.

— Нет, ты-то понятно — лицо заинтересованное, — не унимался Николай. — Тебе нравится, что она дома сидит, тобой занимается. Но дальше-то что? Тем более у тебя работа сколько времени отнимает! Будет, как все бизнесменские жены, шляться по парикмахерским да портным, сплетничать, у кого брильянты дороже…

— Коля, перестань! — не выдержала Лиза.

— А что, разве я не прав? — не согласился тот. — Ну, хорошо, украсишь ты дом, как хочешь — а потом?

— А потом… — Лиза замолчала, не в силах сразу подобрать нужные слова.

Она сама уже спрашивала себя о том, что говорил сейчас брат. Ее саму удивляло то чувство, которое она испытывала теперь: чувство полного соответствия своему жизненному предназначению. Конечно, для того, чтобы запекать в духовке мясо, ей совсем не обязательно было читать Флобера и Тургенева. И все-таки она не чувствовала, чтобы хоть что-нибудь было ею прочитано или пережито напрасно. Она знала: чтобы вдохнуть жизнь в этот дом, который она сразу полюбила, — мало купить красивую мебель и посуду…

— А потом, — повторила она. — Я хочу, чтобы в нашей жизни было то, что есть во мне. Ты понимаешь? — повернулась она к Юре.

— Да, — кивнул он.

— Чтобы здесь был особенный мир, наш мир, чтобы ты приходил сюда не только есть и спать. — Забыв о брате, она говорила теперь только для Юры, и он смотрел на нее не отрываясь. — Разве для этого не нужны способности, разве что-то было со мной напрасно? И ведь потом…

Тут она запнулась и не стала продолжать. То, о чем она хотела сказать как о некоем далеком «потом», больше не было для нее неясным будущим…

Николай слушал сестру, но по его глазам было видно, что он не слишком хорошо понимает, о чем она говорит.

— Эх, Лиз, — сказал он наконец. — Это ты об абстрактностях каких-то рассуждаешь! А вот что ты делать будешь днями напролет? Тем более тут у вас убирать — и то приходят?

— Найду, что делать, — улыбнулась Лиза. — Здесь разве, кроме уборки, делать нечего?

Здание, которое она в первый же день окрестила «домом быта», — таковым и оказалось, и именно оттуда приходила раз в неделю уборщица. Несколько лет назад Лиза, пожалуй, смущалась бы этим. Но после Германии, после порядков, заведенных в доме Нойбергов, — приход уборщицы уже не казался ей излишним.

Она занималась садом: высаживала сирень, жасмин, розы, читала книги по садоводству. Даже съездила в Ленинку, чтобы почитать старинные издания, и ее восхитило то, как описывался в этих пожелтевших книгах сад как живое существо, к дыханию которого прислушивается садовник!

Или расставляла по полкам множество Юриных книг — единственное, что он перевез в этот дом, кроме одежды, — и вдруг зачитывалась, стоя прямо на стремянке.

Ее день был заполнен множеством дел, каждое из которых она чувствовала важным и неотменимым. И только когда возвращался Юра — она откладывала все дела и часами выслушивала его рассказы и предположения, и идеи, и невероятные проекты, которые, несмотря на множество повседневных дел, роились у него в голове.

Когда уж тут было думать о сплетнях и брильянтах!

Впрочем, бриллиантовый гарнитур Юра ей все же подарил.

— Почему же ты не хочешь? — притворно обиделся он в ответ на ее увещевания. — Это красиво, почему же «бесполезные траты»? Ну, давай купим унитаз и поставим у входа — будет символ полезности! Я уже очень давно почти ничего на себя не тратил — могу я подарить тебе что-нибудь красивое? К тому же учти — во мне говорит прагматик: мы же идем с тобой именно на светский прием, вот я и хочу, чтобы ты выглядела соответственно.

Светским приемом он назвал концерт, который давал в консерватории знаменитый скрипач Медвенцев и после которого должен был состояться банкет в «Метрополе».

— Он не просто знаменитый, — уточнил Юра, сообщая Лизе о приглашении, полученном от скрипача. — Он великий музыкант, это совсем другое. Знаменитый — говорит только о признании, а великий — о том, что есть на самом деле, даже если бы он совсем не был известен.

— Ты его знаешь? — спросила Лиза.

— Лично — нет. Но я был на его концертах и в Лондоне, и в Москве. Даже если он приглашает меня только потому, что рассчитывает для чего-нибудь на мои деньги, — я и этому рад.

«Надо же! — удивилась про себя Лиза. — И это Юра говорит, с его чувством собственного достоинства!»

К этому концерту Юра и выбрал для нее бриллианты на выставке драгоценных камней. Выбирал именно он: Лиза, чтобы поддразнить его, специально не вмешивалась в этот увлекательный для нее процесс.

Она любила рассматривать драгоценные камни с их таинственной, живой игрой света, с переливами разноцветных искр. А на ювелирной выставке в сияющем небольшом магазине у самой Красной площади было чем полюбоваться! На минуту она почувствовала себя, как в музее, у нее даже дыхание замерло при виде изысканных украшений.

Впрочем, «процесс» длился, к ее сожалению, недолго. Юра почти сразу указал на серьги, колье и кольцо, лежащие на темно-голубом бархате в длинном футляре.

Присмотревшись повнимательнее, Лиза поняла, что его привлекло: в кольцо было вправлено несколько бриллиантов на тончайших золотых стебельках. При каждом движении руки они едва уловимо трепетали, взрываясь снопом сияющих брызг. То же происходило и с серьгами при каждом повороте головы, и с колье — от одного дыхания… Как она ни старалась казаться безучастной, но невольно ахнула, рассмотрев все это поближе!

— Видишь, — довольно заметил Юра. — А говорила — бесполезные!

Имя Дмитрия Львовича Медвенцева, прилетевшего в день своего рождения на этот единственный концерт из Лондона, много значило даже для тех, кто с удовольствием послушал бы не скрипача, а эстрадного певца.

Большой зал консерватории быстро заполнялся людьми, которых Лиза прежде видела только на экранах телевизоров. Здесь были политики, банкиры, министры, актеры… Даже с открытием «Максима», на которое, как ей казалось, собрались самые знаменитые люди, невозможно было сравнить сегодняшний вечер!

Впрочем, глядя на входящих в зал представителей «бомонда», Лиза не чувствовала себя восхищенной и робеющей девочкой. Все они были разными, и она видела их такими, какими они были: некоторые держались легко и непринужденно, некоторые — с заметным напряжением из-за стремления произвести значительное впечатление.

Она вдруг вспомнила, как рассматривала зрителей на спектакле в Ленкоме — три года назад! Тогда все дамы, с величественным равнодушием проходившие мимо нее по фойе, казались ей небожительницами. Теперь она спокойно смотрела, отражается ли какое-нибудь чувство в их глазах — и нечасто его замечала… «Что же это значит? — удивлялась Лиза своему спокойствию. — Я стала одной из них? Нет, едва ли!»

Конечно, она вправе была чувствовать себя равной среди них — потрясающей красоты молодая женщина с прозрачно-зелеными русалочьими глазами, спутница одного из самых блестящих мужчин. Ее плечи, оттененные вечерним платьем, шея, открытая высоко заколотыми волосами, — светились, как тончайший фарфор; бриллианты сверкали не хуже, чем у других. И все-таки причина Лизиного спокойствия была не в этом — не в этих внешних атрибутах благополучия.

Она больше не чувствовала себя вырванным из земли растеньицем, которое вянет от неприязненного взгляда. Все, из чего состояла ее жизнь, что наполняло ее смыслом, — оставалось с нею каждую минуту. И улыбка ее не была ни смущенной, ни презрительной — это была улыбка женщины, жизнь которой не блекнет за стенами ярко освещенного зала…

Она вдруг вспомнила выражение веселого интереса, которое так привлекло ее, когда она впервые взглянула в глаза Юры. Это было именно то, что она испытывала сейчас! Он ли был тому причиной, или вся ее жизнь — а всего вернее, вся ее жизнь, связанная теперь с ним, зажигала ясные и доброжелательные огоньки в ее глазах, невольно заставляя окружающих приглядываться к ней повнимательнее.

Впрочем, она забыла и думать об окружающих, едва зазвучала скрипка Медвенцева. Сердце у нее замерло, потом заколотилось так, что, наверное, затрепетали бриллианты в колье! Она невольно схватила Юру за руку, словно боялась того, что происходило с нею сейчас…

— Ох! — выдохнула Лиза, когда закончилось первое отделение, показавшееся ей одним удивительным мигом. — Неужели это возможно!..

— Наверное, невозможно, — ответил Юра. — Но ведь есть!

Ей даже не хотелось ехать в «Метрополь»: казалось невероятным спокойно есть, пить и болтать, когда в ушах еще стояли эти удивительные звуки…

Правда, сам Медвенцев — невероятно подвижный старик с ярко-синими глазами — кажется, и вовсе не ел, стараясь уделить внимание каждому из своих гостей. Тут и выяснилось, почему он пригласил на этот вечер Ратникова.

— Мы ведь с вами встречались, Юрий Владимирович, — сказал он, присаживаясь рядом с Юрой на банкетку — гости к тому времени уже расселись непринужденно где придется.

— Где же, Дмитрий Львович? — удивился Юра. — Извините, не могу себе представить, чтобы я видел вас и не узнал или не запомнил!

— Да я, видите ли, одет был тогда по-походному, — засмеялся музыкант. — В штормовке с капюшоном, мудрено разглядеть! Да и темно было, дождь хлестал, помните?

— Это у Белого дома? — вдруг догадался Юра. — Господи, Дмитрий Львович, так это были вы? А я ведь потом вас искал, всех расспрашивал, куда вы исчезли, да не знает ли вас кто-нибудь! И никто не знал, с кем рядом ночь провели!..

— Так ведь какую ночь, — заметил Медвенцев. — До того ль, голубчик, было!.. Я, правда, поинтересовался, как вас зовут, у того паренька, что все время был рядом с вами. И представьте мою радость, когда я недавно обнаружил ваше имя в «Who is who?»! А тогда меня в здание позвали, и я даже проститься с вами не успел, Юрий Владимирович, вы уж извините. Вы как раз, по-моему, увлеклись беседой с одним юным танкистом, и вам тоже было не до меня.

— Возможно, — слегка смутился Юра.

— А что? — Медвенцев посмотрел на него, прищурившись. — Жалеете теперь о том безрассудстве, а, Юрий Владимирович?

— Нет, — твердо ответил Ратников. — А вы разве жалеете, Дмитрий Львович? Конечно, иллюзий с тех пор осталось мало — да, можно считать, совсем не осталось — и пружины всего этого мероприятия понятны… Но та ночь — ее ведь не отнимешь… И дождь этот, и наш с вами разговор — помните, о свободе и воле?

— Да, Юра, да — вы уж извините, что я вас по имени, по старшинству. Святое было безрассудство, таким и останется… Спасибо, что пришли сегодня ко мне, и красавицу такую привели необыкновенную — я ею давно любуюсь!

При взгляде на Лизу в глазах старого музыканта сверкнуло молодое желание понравиться юной красавице — и она улыбнулась ему ясной, восхищенной улыбкой.

— Это Лиза, Дмитрий Львович, — моя жена, — представил Юра.

Он впервые назвал ее так, и Лиза даже вздрогнула, услышав его слова.

— Дмитрий Львович, — сказала она. — Если бы вы нашли время, мы бы так рады были пригласить вас к себе…

— С радостью бы, чудесная вы Лизонька, — сказал он, глядя на нее с явной приязнью. — Но Королевский оркестр ждет меня уже завтра утром — что поделаешь, я себе не принадлежу! Но как-нибудь в следующий приезд — непременно, это я вам с удовольствием обещаю!

И, простившись с ними, Медвенцев исчез в толпе гостей.

… Все это промелькнуло в Лизиной голове в те краткие мгновения, когда она пыталась объяснить Николаю — а вернее, Юре, — что чувствовала, чем жила в новой своей жизни. Но Юра, кажется, и без объяснений все понимал — так же, как она давно уже понимала его без объяснений.

В тот вечер, проводив Николая, они долго еще сидели за ажурным белым столом на веранде, пили вино и любимый Юрин «мартель» и разговаривали о чем-то, совсем не связанном ни с Юриной работой, ни с Лизиными домашними делами, — о чем-то неуловимом, не поддающемся словам, но очень важном для них обоих…

— Юра, — вдруг спросила Лиза, когда они наконец поднялись было, чтобы идти спать. — А почему ты тогда сказал Дмитрию Львовичу, что я твоя жена?

Язык у нее слегка заплетался от вина, и вопрос, наверное, прозвучал глупо.

— То есть? — удивился Юра — он, кажется, совсем не опьянел от своего «мартеля». — А кем я должен был тебя назвать?

Лиза уже не рада была своему дурацкому вопросу. Действительно, разве у нее когда-нибудь был повод думать, что он не считает ее своей женой, или она хотела бы, чтобы это было подтверждено штампом в паспорте?

— Нет, я не то имела в виду… — начала было она.

Но Юра остановил ее.

— Конечно, я должен был тебе объяснить, — сказал он. — Я еще не знаю, когда мне удастся развестись с Юлей. Многие ее дела связаны с моими обязательствами — в основном устными, данными в качестве ее мужа. И развод может сказаться на ее карьере. Не то чтобы она настаивает — я сам не хочу разводиться раньше, чем приведу все это в порядок. Вот и все, Лиза, и других причин нет.

— Юра, это совсем не важно! — Лиза расстроилась из-за того, что так нелепо завершался этот вечер, наполненный невидимым разговором их душ. — Я правда не думала об этом ни разу, даже сама не понимаю, почему вдруг спросила!..

— Ну перестань оправдываться, перестань! — Юра приложил ладонь к ее губам. — Каждая нормальная женщина спросила бы, чему удивляться? Я как-то не подумал об этом, а должен был подумать! Скажи, — вдруг спросил он. — Ты крещеная?

— Да, — ответила Лиза. — Я в церковь почти не хожу, но это долго объяснять, почему. Ну, так получилось: когда маленькая была, мама боялась показывать, что она верующая — дедушка ведь священником был, ей бы, может, не разрешили в школе работать. И меня ничему не учила, чтобы я не проболталась на улице. А потом, наверное, уже поздно было привыкать, что вера и обряд как-то связаны…

— Да я понимаю, — сказал он. — Но это и неважно. Я только хотел тебя спросить: что, если мы обвенчаемся?

— Не знаю… — медленно произнесла Лиза. — Я не думала как-то об этом…

— Подумай. И мне скажи, да?

Юра давно уже уснул, а Лиза все лежала в темноте с открытыми глазами, думая о его неожиданном предложении.

Венчаться с ним! Ее жизнь действительно протекала вне церковных обрядов, и она никогда не думала о такой возможности. Она, как ни странно, ни разу даже не видела венчания — как это происходит? И теперь она чувствовала какой-то неведомый трепет перед тем, что должно было произойти. Впрочем, трепет был связан и с другим ее состоянием, в котором она боялась себе признаться…

Как обычно, решив что-нибудь, Ратников не откладывал исполнение задуманного. Уже на следующий день он сказал Лизе:

— Я, знаешь, зашел сегодня утром в церковь — у нас здесь, в соседней деревне. Там священник очень хороший, ты сходи, поговори с ним. И вместе решите, когда…

— А ты-то когда хочешь? — спросила Лиза.

— Завтра! — тут же ответил Юра. — В крайнем случае послезавтра.

Несмотря на Юрино нетерпение, венчание состоялось только в следующее воскресенье.

— Я Сергея позову, — сказал Юра. — Нужен же свидетель, да? И ты позови кого-нибудь.

Сердце у Лизы сжалось, когда она услышала, что Псковитин будет на венчании — неужели ему и это надо пережить?

— Может быть, кого-нибудь другого? — осторожно спросила она.

— Почему? — удивился Юра. — Да Серега обидится, если его не позвать! И кто у меня ближе, чем он?..

Лиза только вздохнула.

Она видела теперь Сергея гораздо реже, чем во время своей работы в «Мегаполисе». Правда, он приезжал с Юрой после работы, был у них несколько раз в выходные — Юра рад был ему, и Лиза тоже.

Но вместе с мгновенной радостью, которую она испытывала, видя из окна его могучую фигуру, сердце ее пронзала такая же мгновенная боль. Лиза не то чтобы замечала — Сергей держался с неизменной спокойной приветливостью, — она чувствовала, как нелегко дается ему созерцание ее семейного счастья… Иногда она ловила в его взгляде какую-то глубокую, неизбывную тоску, но едва она встречала этот взгляд — он тут же отводил глаза.

Что можно было об этом сказать?..

Конечно, он приехал — неизменно подтянутый, спокойный, одетый торжественнее, чем всегда. Хотя, кажется, его волнение было немного более очевидно, чем обычно, и, оказавшись рядом с ним, Лиза почувствовала едва уловимый запах коньяка — что уж и вовсе было невероятно, потому что он сам был за рулем.

Но в этот день она с трудом ориентировалась в действительности: ей казалось, что реальность плывет вокруг нее, как туман.

Лиза извлекла из шкафа платье из первой коллекции Берсенева — то самое, на первый взгляд совершенно белое, на нежной ткани которого словно проступали серебристые цветы. В тот день, когда она увидела его впервые, ей показалось, что в этом платье она будет похожа на невесту — и она совсем не носила его, сама не понимая почему. И вот решилась надеть сегодня…

Оксана привезла ей белую шаль из тончайшего кружева.

— Правильно же? — спросила она. — В церкви же нельзя с непокрытой головой? Ой, Лиз, до чего ж ты выглядишь сегодня… — воскликнула она, залюбовавшись подругой. — Прямо королевна, ей-Богу!

Юра тоже выглядел взволнованным, но взволнованность его проявлялась необычно: он был немного бледнее, чем всегда, и гораздо сосредоточеннее, словно прислушивался к чему-то, не слышному остальным. И даже бровь, приподнятая светлым шрамом, придавала его лицу какое-то новое, самоуглубленное выражение.

— Твой-то — красавец! — ткнула ее в бок Ксеня. — Ему светло-серый цвет идет, правильно костюм выбрала.

Небольшая деревенская церковь недавно была восстановлена. В ней было мало росписи, и от этого вся она казалась белой, пронизанной светом. Июньский свет струился из-под округлого купола, осеняя стоящих перед аналоем и придавая всему происходящему вид необыкновенного, не людьми управляемого, действа…

Лизины пальцы дрожали во время обручения, когда Юра надевал на ее руку кольцо. На секунду она даже испугалась, что оно сейчас упадет и со звоном покатится по полу. Но его рука была тверда и горяча, как всегда, и, надевая кольцо ему на палец, она на мгновение задержала его руку, стараясь унять собственную дрожь. Он ответил ей легким, незаметным пожатием, и Лиза почувствовала себя спокойнее.

Звон стоял у нее в голове — словно звенел свет, льющийся отовсюду. И сквозь этот, никому не слышимый звон доносились до нее слова священника:

— …И будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. И так, что Бог сочетал, того человек да не разлучает… Тайна сия велика…

Эти слова все звучали у нее в ушах, когда отец Владимир уже говорил:

— Славою и честию венчай я!

И когда уже выпили они вино из общей чаши, и трижды обошли вокруг аналоя, — она все слышала немолкнущий голос:

— Тайна сия велика…

Из церкви шли домой молча: каждый думал о своем, и не у всех эти мысли были веселыми… Даже говорливая Ксенька притихла, изредка взглядывая на Лизу и Юру.

Впрочем, Юра первым нарушил молчание, неожиданно улыбнувшись.

— Ты чего? — спросила Лиза, заглянув в его глаза, в которых уже заплясали веселые искорки.

— А помнишь, как он сказал — что любящий свою жену любит самого себя?

— По-моему, это апостол Павел сказал, — не удержалась от улыбки и Лиза.

— Ну, все равно. Так что, выходит, я теперь по праву могу не сдерживать свой природный эгоизм — и любить себя до бесконечности!

Ночью Лизе казалось, что она не сможет уснуть: голова все кружилась, звон все стоял в ушах, и светлый туман все окутывал ее… Она заснула только, когда Юра прошептал ей:

— Что же ты волнуешься, любимая моя, — человек же не разлучит…

12

Нелегко далось ему это венчание!

Он рад был за них, и ему нравился их новый дом, который Лиза так быстро сделала уютным. Но он мог радоваться, только когда смирял свое сердце, когда старался не думать о том, что надежды у него больше не осталось…

И, видя, как вздрагивают Лизины ресницы и каким взглядом смотрит она на Юру, и как слушает слова священника, — он сдерживал себя, чтобы не заскрипеть зубами от отчаяния.

Только мысль о том, что Юра счастлив, как не был счастлив никогда, — только это давало ему силы…

Но было и другое, не менее мучительное для Сергея.

Он всегда знал, что происходит с Юрой — вернее, всегда знал с тех пор, как встретился с ним на деревенском кладбище и принял его предложение. Его безошибочное чутье защитника подсказывало, когда надо вмешаться в Юркины действия, — и он вмешивался без разговоров, невзирая ни на что.

Только однажды это чутье подвело его — и Псковитин ни за что не позволил бы себе расслабиться снова…

И теперь он следил за каждым Юркиным шагом. Он запретил ему садиться за руль, он требовал, чтобы охрана сопровождала его от порога до порога. Он лично предупредил и охранников на въезде в «поселочек» — чтобы были особенно внимательны ко всем, кто будет интересоваться Ратниковым, и докладывали ему об этом немедленно.

Сергею уже сообщали о том, что Подколзев забеспокоился, заметался, не понимая, в чем дело, почему перестает владеть ситуацией. Псковитин ожидал, что тот вот-вот решится на разговор с Ратниковым — и был готов к этому.

Единственное, на что ему труднее всего было пойти, — это прослушивание Юриных разговоров.

Псковитин давно уже располагал техникой, позволяющей ему слушать все разговоры, ведущиеся из зданий «Мегаполис-инвеста». Он и делал это регулярно, не испытывая никаких угрызений совести: это была его работа, и он знал, что не имеет права полностью доверять даже тем, кто не вызывает и мысли о недоверии.

Но Юра… Одна мысль о том, что он включит магнитофон и услышит его голос, — одна эта мысль приводила Псковитина в содрогание.

И все-таки наконец он решился. Потому что знал: единственное, в чем Юрке совершенно невозможно доверять, — в вопросах его личной безопасности.

Псковитин прослушивал все его разговоры вечером, перед уходом с работы, — и все в его душе восставало против этого, все в нем сжималось, и в этот момент он ненавидел Подколзева так, что убил бы своими руками.

Впрочем, разговоры были обычные — Юра говорил со своими партнерами о том, о чем Псковитин и так знал от него же, — и это было особенно мучительно: словно он предавал Юрино доверие…

Это же только до тех пор, пока разгребем все это дерьмо, уговаривал себя Сергей; но на душе у него все равно было отвратительно.

И только Юриных разговоров с Лизой он не слушал никогда: прокручивал пленку…

В конце концов он устал. Устал от этого бесконечного состояния обмана и недоверия, от этого постоянного стыда посмотреть Юре в глаза.

«У меня ж нервы — не канаты! — думал он, садясь вечером за стол и нажимая на проклятую кнопку. — Человек я или автомат? Не могу я больше, не могу-у!» — И слушал, сдавив виски кулаками. Он делал это каждый день — именно с настойчивостью автомата, забыв о себе совершенно, но смутно сознавая, что это не может пройти для него бесследно.

А сегодня — все! Все это длилось больше двух месяцев, и этим вечером Псковитин понял: если он сейчас снова услышит Юркин голос, доносящийся из проклятого магнитофона, — просто не выдержит, свихнется.

Он вышел из особняка, медленно пошел к машине. Остановился, словно думая еще: «Может быть, все-таки вернуться?» И пошел быстрее, не оглядываясь.

«Поеду сейчас куда-нибудь — только не домой, — подумал он тоскливо. — Сил нет сидеть в четырех стенах одному…»

Юрка в этот день уехал рано, часа в четыре — что было необычным в последнее время, — и, вздохнув с облегчением, Сергей вскоре последовал его примеру, разрешив себе сегодня отказаться от мучительного занятия, ставшего его ежедневной каторгой.

Он перебирал в уме, куда можно отправиться сейчас, — и быстро выбрал охотничий ресторан «Под сенью», где они часто бывали с Юрой. Там даже ресторанный шум не мешал: немного забывался город, и можно было долго сидеть, глядя на высокие сосны, освещенные вечерним солнцем. Ночи уже стали короткими, темнело совсем поздно, и Псковитин любил долгое состояние вечернего, закатного покоя, которое так отчетливо ощущал, сидя перед распахнутым балконом.

Он знал, что нелегко будет выбраться в час пик на Ярославское шоссе, — но ему нравилось не торопиться, застревать на светофорах, бездумно смотреть, как мигают впереди стоп-сигналы. Жаль, кончились сигареты — и к киоску не вырулить из левого ряда. Сергей пошарил по карманам: не завалялась ли начатая пачка.

Неожиданно он вздрогнул, словно нащупал в кармане пиджака змею.

Когда он положил эту кассету в карман и зачем? Наверное, когда размышлял, слушать сегодняшнюю пленку или уехать поскорее, дать себе отдохнуть, — и машинально взял ее с собой…

Он сжал кассету в кулаке, словно хотел сломать. Что ж это преследует его, не дает спокойно дышать! Кажется, даже афганские кошмары, сломавшие психику многим его товарищам, не были так навязчивы, как эта необходимость совершать ежедневную подлость…

И сигарет нет как нет! Псковитин проехал под мостом, так и не выбравшись из бесконечной вереницы машин, и снова застрял на Ярославском — уже забыв, впрочем, куда и зачем едет.

Он чувствовал в кармане проклятую кассету, как раскаленный уголь.

В который раз остановившись перед неразличимым вдалеке светофором, он медленно, словно во сне, достал ее из кармана и вставил в магнитолу, прервав веселую музыку «Европы-плюс». Почувствовал, как привычная головная боль начинает терзать виски.

Юрин голос звучал как обычно: то он ругался с директором Подольского завода, то коротко отвечал на вопросы мюнхенского представителя «Мегаполиса». Потом позвонил Лизе и сказал, что едет домой, — и Псковитин уже вздохнул с облегчением: кажется, все на сегодня.

Потом Сергей забыл и о головной боли, и о тоске, и о сигаретах: его тело, мышцы, нервы напряглись так, словно ему предстоял гигантский прыжок через горящую пропасть.

Юра разговаривал с Подколзевым. Тот спокойно представился — то ли не предполагал, что его записывают, то ли не считал нужным скрываться.

— Юрий Владимирович, — услышал Псковитин. — А не пришла ли нам пора поговорить по душам?

— Это зачем еще? — спросил Ратников, и в его голосе Сергей уловил насмешку. — Мы ведь уже с вами, кажется, обо всем поговорили?

— Возникли новые обстоятельства, и вы это прекрасно знаете. Вы же знаете, Юрий Владимирович, я вам не угрожаю — дело бесполезное. Но выяснить наши отношения окончательно — необходимо, ведь вы это и сами понимаете…

— Не понимаю. И что-то не припомню никаких особенных между нами отношений, — оборвал его Ратников. — Я тороплюсь.

— Что ж… — протянул Подколзев. — Звонницкий вам, конечно, не брат, не сват, а всего лишь рядовая пешка в вашей игре… Что вам за дело до его жизни? Стоит ли она того, чтобы вы тратили драгоценное время, отрывались от любимой женщины!..

— При чем здесь его жизнь? — Сергей почувствовал, что Юра напрягся, хотя его голос звучал вполне спокойно. — Это как называется, а, господин Подколзев? На понт брать?

— Как хотите, так и называйте. Мой сотрудник прокололся, а я таких вещей прощать не привык. Вот и хотел с вами обсудить, насколько серьезный прокол он допустил…

Юра помолчал, и Псковитин в сердцах сжал кулаки: разве можно было хоть на секунду показывать этому подонку, что он сумел привлечь внимание! Да пропади пропадом чертов Звонницкий — туда ему и дорога, куда тянет его этот бандит!

Подколзев заговорил первым:

— Можете не отвечать немедленно, Юрий Владимирович, — время есть. Торопитесь домой — что ж, дело хозяйское. А найдете десяток минут — звякните-ка мне откуда-нибудь из автомата, я вам сообщу, где буду вас ждать. Только именно из автомата, уж вы найдите жетончик, а то мало ли! Я вас одного буду ждать, — усмехнувшись, Подколзев сделал ударение на слове «одного». — И сам буду один, нам свидетели не нужны. Всего доброго, Юрий Владимирович.

Псковитин перевел дыхание. «Убить меня мало, — стучало в голове. — Нервишки, видишь ли, расшалились, отдохнуть решил, утомился слушать чужие разговоры! Во сколько звонил этот гад, куда Юрка поехал потом? И главное — что с ним сейчас?!»

Пленка крутилась с пустым неторопливым шорохом — кажется, на этот раз все, нить оборвана. Неожиданно снова зазвучал Юрин голос.

— Лиза? Я, знаешь, еще задержусь немного.

— Почему, Юра? — ответила она. — Виталий ведь ждать будет, я ему уже перезвонила.

— Возникли обстоятельства. Но уж наверняка ненадолго, вот увидишь. Позвони Виталику, скажи, что мы на часок позже приедем, вот и все.

Юра говорил спокойно, сосредоточенно — он всегда говорил таким тоном, когда был погружен в дела, и самый изощренный психолог не уловил бы в его голосе ни малейшего волнения. Да и сам Псковитин не уловил бы, это уж точно.

Поэтому его совершенно потрясло, когда он услышал:

— Что-то случилось, Юра, я же слышу! Ты откуда звонишь, с Тверской-Ямской?

— Да, и у меня здесь еще дела.

— Так делай их спокойно и жди — я сейчас приеду, — тут же ответила Лиза; ясно было, что она не собирается выслушивать его возражения.

— Но зачем, Лизонька? — Юрка безупречно изобразил удивление. — Я же сказал: заеду за тобой, зачем тебе выбираться в город, когда мы отлично объедем потом по кольцевой?

— Ничего, у меня время есть, — ответила Лиза. — Я возьму твою машину и доеду быстро. Только дождись меня, а то, если я тебя там не застану, сразу позвоню Сергею, учти.

Псковитин невольно усмехнулся: надо же, им скоро детей будут пугать!

Он немедленно набрал охрану «Мегаполиса».

— Кто сопровождал Ратникова домой? — спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего.

— Рома с Витей, и Паша — за рулем, а вторая машина сзади шла, — тут же ответил дежурный. — А что, Сергей Петрович?

— Витю дай! — не вдаваясь в объяснения, потребовал Псковитин.

То, что он узнал от охранника, не явилось неожиданностью: выяснилось, что Ратников сначала поехал с охраной — вроде бы домой, — но потом решил вернуться в офис: сказал, дождется жену.

— Что ж нам, в замочную скважину подглядывать? — оправдывался Витя. — Они разговаривали, потом он сказал, что они едут вдвоем на концерт и что вы — в курсе. А разве нет, Сергей Петрович? — спросил он испуганно.

— Да, нет — какая теперь, к хрену, разница! — прокричал Псковитин. — Значит, так: быстро, ни секунды не теряя, берешь всех, кто есть, оружие не забудьте. И едете по адресу: проспект Мира, шестьдесят, второй подъезд, квартира двадцать пять. Если меня не будет у подъезда — поднимаетесь наверх и при малейшем подозрительном звуке ломаете дверь — как угодно, хоть взрывайте, понял? Или входите через окно. Ясно?

— Ясно, — ответил Витя.

— Осторожно там, — Псковитин отключился от охранников.

Пока еще они доберутся туда, в таком-то потоке! Слава Богу хоть, что меня понесло сегодня именно сюда, — думал Псковитин, разворачиваясь на сплошной полосе неподалеку от того места, где проспект Мира перешел в Ярославское шоссе. Взвизгнули тормоза у него за спиной, несколько машин метнулось от его «опеля», через открытое окно донесся отборный мат.

В это время большинство машин стремилось за город, и встречная полоса не была так забита. К тому же, наверное, его стремительное движение вперед выглядело таким неостановимым, что его пропускали безропотно. И гаишники, на счастье, не попадались: едва ли Псковитин остановился бы на взмах палочки или автомата.

Он, не размышляя, назвал этот адрес. Он знал его давно — точнее, узнал давно, когда стал изучать все, связанное с Подколзевым. В квартире на проспекте Мира тот не жил, но бывал часто и со Звонницким встречался именно здесь. И сюда, почти наверняка, позвал Юру. Сергей ни в чем не мог быть уверен — но он не позволял себе даже думать об ошибке. Он должен был застать Юру там — и без того слишком много времени потеряно. И Лизу…

«Вальтер» он носил с собой всегда, и проверять не надо было — он достал пистолет из кобуры и заткнул сзади за брючный ремень. Собранность, полная концентрация всех сил, пришла сразу, едва он услышал голос Подколзева. Теперь — только бы не опоздать!..

Он уже был в этом дворе однажды вечером: специально заезжал, для рекогносцировки. И балкон этот знал, хотя он и выходил на противоположную подъездам сторону — длинный, роскошный балкон на четвертом этаже, тянущийся вдоль всей квартиры.

«Ворюга, — с презрением подумал он тогда еще о Подколзеве. — О себе самом позаботиться не умеет, только бы пыль в глаза пускать!»

При известном навыке по этому балкону можно было проникнуть в любую точку квартиры. А навык у Псковитина — после афганских гор и вымпеловских тренировок — был достаточный…

Пожарная лестница проходила слишком далеко, по ней было не взобраться, но на это он и не рассчитывал.

Сергей оставил машину в соседнем дворе — так, что ее ни в коем случае не могло быть видно ни из подколзевского окна, ни от его подъезда. Хотя в тот раз, когда он наблюдал, как входил в подъезд Звонницкий, на балконе никого не было — но кто их знает, что будет сегодня?

Он издалека заметил Юрин «форд» у самого подъезда. И нескольких «качков» рядом, на детской площадке, — явно не в песочек пришедших поиграть. Псковитин брезгливо поморщился: как можно брать в охрану таких ублюдков, такие неповоротливые груды мышц?

Он не снял пиджак, чтобы не мелькать светлой рубашкой — впрочем, никакая одежда его не стесняла, у него просто не было одежды, могущей стеснять движения.

Он незаметно вошел в последний подъезд — ублюдки даже не глянули в его сторону. Конечно, в подъезде был код — но, по счастью, Псковитин проскользнул вслед за молоденькой мамой с коляской.

— Вам какой этаж? — вежливо спросил он, когда перед ними открылись двери лифта.

— Нет-нет, сейчас муж подойдет, — мамочка испуганно посмотрела на псковитинские неохватные плечи. — Вы один езжайте!

Он доехал до последнего, девятого, этажа, бесшумно поднялся по железной лестнице — и уткнулся в наглухо задраенный чердачный люк. На петлях люка болтался новенький замок. Псковитин выматерился про себя: когда он поднимался сюда в прошлый раз, никакого замка не было.

Каждая секунда стучала у него в висках. У него не было ничего, чем можно сбить замок, — только пистолет сзади под пиджаком. Сергей быстро достал «вальтер» и, не жалея оружия, принялся сбивать замок рукояткой, моля Бога об одном: чтобы какая-нибудь любопытная бабка не подняла бы крик. Впрочем, любопытные бабки давно уже боялись даже глянуть в глазок, чтобы случайно не стать опасными свидетелями…

Несмотря на то что замок был новый, пробой в нем уже разболтался — наверное, пацаны упражнялись. Даже рукоятка «вальтера» почти не повредилась; Сергею во всем везло!

Он сразу выбрался на крышу: не имело смысла спускаться через чердак в нужный подъезд, там наверняка пришлось бы снова возиться с замком на люке, только уже с другой стороны. Не теряя времени, Псковитин пробежал вдоль ржавого ограждения у края крыши и перелез через него прямо над подколзевским подъездом.

Спуск по балконам с девятого этажа на четвертый занял у него несколько минут. Он повисал на руках, бесшумно, пружинисто спрыгивал вниз — и снова перелезал через перила, и снова прыгал…

Ни на одном из пяти балконов никого не было, он в душе порадовался еще и этому везению. У него даже дыхание не участилось, когда он наконец остановился на подколзевском балконе и прислушался, прижимаясь спиной к стене.

Они были в комнате — кажется, в гостиной, да, в самой большой из трех комнат. Они были там втроем: Псковитин кожей почувствовал это, хотя через открытую форточку до него доносились только два голоса — Подколзева и Юры. Лиза молчала, но он знал, что она здесь, он не мог ошибиться, он всегда чувствовал ее присутствие — в офисе «Мегаполиса», или когда она появлялась в гостиной нового дома, — даже если стоял к ней спиной.

Он едва не задохнулся, услышав Юрин голос. Конечно, он ни минуты не позволял себе думать, что может просто не успеть, — а все-таки ведь и такое могло случиться!.. Но Юрка был здесь, он был жив — и теперь Сергей думал не о роковом стечении обстоятельств, а только о том, что будет делать в каждую следующую секунду.

Для начала он прислушался. Кажется, говорили уже давно: голоса у обоих были злые и усталые.

— Да хрен с ним совсем! — произнес Подколзев. — Он уже все равно что покойник — может, уже и покойник, за каждым не уследишь. Он свое отработал и на тебя, и на меня — забудь ты о нем!

— А какого ж тогда я сюда приехал? — ответил Ратников. — Весь этот бред послушать и на тебя полюбоваться? Да век бы твоей рожи не видать!

— А приехал ты сюда, — медленно сказал Подколзев, — чтобы сказать мне «да». Или «нет» — дело твое. Но я от тебя такого ответа не жду. Я допускаю один вариант. — В его голосе послышалась усмешка.

Псковитин прекрасно знал, на что Юра должен был ответить «да». Собственно, ради этого Подколзев и затеял всю комбинацию со Звонницким: ему нужен был не просто «Мегаполис-инвест» с акциями, заводами, кораблями, домами, дочерними фирмами по всему миру и прочими мертвыми ценностями. Ему нужен был активно работающий «Мегаполис» — и это значило, что ему нужен был Ратников…

Конечно, надо было совсем не знать Юрку, чтобы предположить, будто он ответит «да». Но это Сергей его знал — а что мог знать о нем этот бандит, даже если он и чувствовал сопротивление ратниковского непреклонного духа?

— Надо же! — Юрин голос прозвучал откровенной издевкой. — А не пошел бы ты…

— Ты для этого девочку сюда привез? — оборвал его Подколзев. — Чтоб она маты тут слушала?

— Девочка сама сюда приехала, — наконец Сергей услышал Лизин голос. — Интересно было посмотреть — будешь ты и здесь барина из себя корчить?

— А ты заткнись! — с каждой новой фразой с Подколзева словно опадали ненужные оболочки. — Скажи спасибо, что я тебя сразу ребятам не передал — думаешь, хозяина твоего испугался? Погоди еще… Стоять! — тут же прокричал он срывающимся от злости голосом. — Хватит, поигрался в дипломата!

Несмотря на то что все звуки доносились только через форточку, Псковитин расслышал знакомый щелчок предохранителя. Развернувшись, по-прежнему прижимаясь к стене, он заглянул в комнату — приготовившись выхлестнуться мгновенной пружиной, если встретит взгляд Подколзева.

Но тот стоял к нему вполоборота, а Юрин взгляд был устремлен на пистолет, направленный прямо ему в грудь, с расстояния двух шагов. Сергей знал, о чем Юрка думает сейчас, — понимал это так отчетливо и ясно, точно сам стал им в эти мгновения…

Лиза стояла рядом с Юрой, и в те несколько секунд, которые отведены были Сергею, чтобы всмотреться в ее лицо, — он поразился спокойствию, которое на нем отражалось. Как будто пистолет не наведен на них обоих, как будто идет не поединок с заведомо страшным концом, а светский разговор!..

И вдруг он понял — как быстро приходило к нему сейчас понимание, как мгновенно! — он понял, почему так похожа она на далекую, забытую Катю Рослякову! Сейчас, когда Лиза стояла рядом с Юркой и смотрела в этот черный пистолетный глаз, — она так же чувствовала все, что чувствует ее Юра, как когда-то Катя чувствовала каждое движение своего сладенького мальчика…

Она словно сама становилась Юрой — как становился им сейчас и он, Сергей!.. Да ведь и всегда так было — с того самого дня, когда она впервые взглянула на Юрку там, в кабинете, и сердце у Сергея сжалось оттого, что не на него был обращен ее взгляд… Всегда так было, потому он с самого начала и заметил это сходство — а сейчас оно только прояснилось для него наконец, стало совершенно отчетливым!..

— Я что, с тобой, — медленно, с клокочущей ненавистью, проговорил Подколзев, — вечно шутки шутить буду? Извините да пожалуйста! Да я тебя ненавижу, понял ты?! Чистоплюй хренов! Хочешь чистеньким из дерьма выплыть — не выйдет, я не дам! Я таких за свою жизнь много поломал и тебя поломаю, будь уверен! Ты еще мне ноги будешь лизать и просить, чтоб я тебе разрешил на меня поработать и девку свою обратно получить, когда я с ней наиграюсь! А ты думал — как?!

И тут Лиза сделала едва заметный шаг вперед — словно это мимолетное движение могло прервать зловещую линию между пистолетом и Юриной грудью. В следующее мгновение, не отводя пистолета, Подколзев выбросил вперед левую руку — мгновенным, резким движением — и, схватив Лизу за плечо, рванул ее к себе. Она даже не вскрикнула, словно наведенный на Юру пистолет мог разрядиться от любого звука.

Псковитин всегда знал, что мешковатость Подколзева — обманчивая, что реакция у него должна быть быстрая, неотразимая.

«Не успеет Юрка! — подумал он. — Думает, сможет выбить пистолет — не успеет! Но потом — успеет…»

Он даже и не подумал — это промелькнуло в нем мгновенно, как молния. И он не стал терять времени на то, чтобы выхватить «вальтер» из-за ремня — все равно едва ли удастся выстрелить.

В следующую секунду — одновременно с разворотом Подколзева, каким-то двадцать пятым чувством почуявшего опасность и прижимающего к себе Лизу, — Сергей мощным и неостановимым движением высадил балконную дверь и ввалился в комнату.

Вспышка огня, грохота и боли, которой он ожидал и которую встретил сразу, — обожгла его, как ледяная весенняя вода, и он захлебнулся ею, и нырнул в нее — на этот раз безвозвратно.

13

Машина неслась по проспекту Мира — то вылетала на встречную полосу, то, заходясь гудками, выскакивала на тротуар.

Изредка взглядывая в зеркало заднего вида, Лиза видела потемневшее Юрино лицо со сжатыми, в кровь разбитыми губами и сочащимися порезами на лбу.

Но она редко поднимала глаза — всматривалась в лицо Сергея, чувствовала свинцовую тяжесть его головы у себя на коленях, и билась единственная мысль, единственная — успеть, успеть, если это, несмотря ни на что, еще возможно!..

Безучастно, словно она сама не сидела в машине, Лиза время от времени отмечала про себя: сейчас врежемся в столб, а сейчас — во встречную «волгу», вот мужчина, шедший вдоль самой бровки, увернулся от спортивного «форда» и ошеломленно смотрит вслед. Разобьемся…

Но Бог хранил в этот день Юрия Ратникова.

Все, что произошло в этот вечер, взрывалось в ее памяти мгновенными фрагментами — в беспорядке, словно на рваной кинопленке. Она не думала о том, что случилось, только всматривалась в лицо Сергея — не приоткроет ли он глаза хоть на миг, — но мучительные вспышки памяти преследовали ее помимо воли.

… Лиза увидела Сергея на какую-то долю секунды раньше, чем раздался звон стекла и скрежет вырываемой из петель балконной двери. Она совсем не думала о нем в эти минуты: уже понимала, что они здесь одни, помочь некому, что Подколзев разыграл гнусный спектакль с этим разговором один на один, а на самом деле охранники обыскали их еще в подъезде и, мерзко усмехаясь, проводили до самой двери.

Она думала только о том, что Юра сейчас ударит, и выстрел прогремит одновременно с ударом — и выстрела не остановить…

Безумная мысль мелькнула у нее в мозгу: Подколзев дернется, отведет пистолет, если она своим движением отвлечет его внимание; только движение должно быть спокойным, даже плавным — чтобы он не выстрелил, а именно отвлекся! И когда в ответ на сделанный ею шаг Подколзев рванул ее к себе, — она ничуть не испугалась, только подумала с досадой: нет, не удалось!..

И тут же заметила Сергея. Они успели посмотреть друг другу в глаза в ту самую секунду, когда Подколзев уже поворачивался к нему, — и Лизе показалось, что Сергей ободряюще улыбнулся ей.

Его-то «отвлекающее движение» было резким, как пушечный выстрел: он словно рванул на себя ствол подколзевского пистолета…

Ей показалось, что все происходит одновременно: выламывается дверь, гремит выстрел, падает Сергей — и тут же она сама отлетела в сторону, упала на пол у стены, не понимая, как это произошло.

Уже потом, когда Юра катался с Подколзевым по ковру, хрустя осколками балконного стекла, она поняла, что, выбив пистолет после первого выстрела, Юра вырвал ее из рук Подколзева, отшвырнул куда-то себе за спину и ударил его — так, что у того мгновенно хлынула из носа кровь. Только как это получилось у него — все одновременно?

Как всегда с нею бывало, во время сильного потрясения она отчетливо, как в яркой вспышке света, замечала все подробности происходящего. Она видела, что кусок стекла торчит у Юры прямо над бровью, что губы у него разбиты, что он бьет Подколзева кулаком в лицо, и голова у того глухо ударяется о стену, что наяву это выглядит страшно, а не так, как в фильмах с резиновыми ударами…

Юра отшвырнул ее изо всех сил: она так ударилась плечом о стену, что не могла пошевелить рукой.

Сергей лежал неподвижно, и она закричала оттого, что не в силах была одной рукой повернуть его вверх лицом — так неподъемно он был тяжел.

Бешеный стук в дверь раздался сразу после ее крика, и Лиза поняла: сейчас ворвутся те, с ухмылками, что обыскивали их в подъезде…

Но вместо этого она услышала голос Ромы:

— Лиза, что у вас там?! Ты дверь можешь открыть?!

Оставив Сергея, она бросилась к двери — к счастью, запертой на единственный замок: Подколзев не предполагал, что кто-то обойдет его охрану.

И — все. С тех пор она видела только синеющее лицо Сергея и кровавую пену на его губах…

Она даже не поняла, почему Юра за рулем, почему они несутся по улице в его «форде» — ведь приехала охрана, и ведь кто-то снес Сергея вниз, положил на разложенные сиденья?

Наверное, они доехали до Склифа за несколько минут; ей показалось, что прошла вечность.

Сергей все-таки приоткрыл глаза — но только наполовину, щелками: у него не осталось сил даже на это. Лиза видела, что он всматривается в ее лицо, словно не узнает, и, наклонившись как можно ниже, сказала:

— Это я, Сережа, я! Ты видишь меня? Я же с тобой…

В эту минуту она готова была сделать все, чтобы он выжил. Если бы он ждал от нее признания в любви — и это тоже, все, что угодно!..

Но он уже был вне этого, и Лиза почувствовала, что сейчас ему важно совсем другое, что-то другое он пытается вытолкнуть из костенеющих губ…

— Ты… его не… оставишь?.. — Лиза не поняла, спросил он об этом или сказал утвердительно.

Застывшая было красная пена снова запузырилась на его губах, глаза опять закрылись.

— Нет, Сережа, нет! — закричала она — так, чтобы он расслышал.

Но он не мог расслышать: Лиза поняла это по тому, какая страдальческая волна непонимания пробежала по его лицу. И тогда, чувствуя, что единственное, ему оставшееся, — живое прикосновение, она прижалась губами к его губам и произнесла медленно, как будто делала искусственное дыхание:

— Никогда, Сережа, я не оставлю его никогда…

Оторвавшись от его губ, она увидела, что на них застыла улыбка, и поняла — он расслышал…

Ее платье набрякло его кровью, и ей почему-то стало спокойнее: раз кровь течет — значит, он жив. Голова Сергея упиралась ей в живот, ноги его были неловко подогнуты: он не умещался в машине…

И вдруг ей показалось, что какая-то живая жилка дернулась у него на голове. Что это? — испугалась Лиза. Короткое, как всплеск рыбки, движение повторилось снова. И тут она поняла, что это, и задохнулась от страха — ведь она совсем забыла об этом!..

Сергей был свинцово неподвижен, и голова его была неподвижна, и ни один мускул не шевелился во всем его теле. Это в ней, в Лизе, в ее животе, совершилось легкое, как всплеск, движение!.. Ребенок впервые дал о себе знать, как будто попросил быть с ним поосторожнее — в этом безумном мире, где люди готовы убивать друг друга…

Затормозив у двери приемного отделения, среди подъезжавших «скорых», Юра выскочил из машины.

— Помогите! — крикнул он кому-то.

Каталку уже выкатывали прямо на улицу, подбежал молодой врач в зеленой хирургической рубашке и медсестра.

— С девушкой что? — быстро спросил врач.

— Ничего! — воскликнула Лиза. — Это у него кровь текла, со мной ничего!

«Мерседес» с охранниками остановился рядом с ними, но охрана была уже не нужна: медленно, как после тяжелой работы, Юра и Лиза прошли в приемное…

Ее уже ничто не могло удивить. И когда им навстречу вышел Алексей Фомич, она поздоровалась с ним так, будто вчера рассталась.

Впрочем, ее он не узнал — да и как было узнать какую-то девчонку, попавшую сюда с легким сотрясением мозга два года назад! Зато Юру он узнал сразу.

— А! — сказал он, подавая ему руку. — С тобой-то хоть все в порядке? Ничего, погоди, ничего — может, еще и… Пойдите-ка, посидите возле реанимации — врач выйдет, скажет…

Врач все не выходил; неподвижно, с остановившимся взглядом, Юра стоял у стены. Подошла медсестричка с зажатым в пинцете тампоном, вытерла кровь у него со лба и с губ; он не шевельнулся, даже не вздрогнул, когда зашипела перекись.

Лиза положила руку ему на плечо. Он посмотрел безучастно, опустил голову. Потом снова поднял глаза.

— С тобой — ничего? — глухо спросил он, как будто только что ее увидел.

— Ничего, — прошептала Лиза. — С тобой что же, Юра?..

Он не ответил — ему было не до себя.

Лиза первая увидела Алексея Фомича. Он шел к ним знакомой медвежьей походкой, и она сразу поняла, почему он старается не смотреть им в глаза…

— Аорта, что ж поделаешь, — сказал он. — Как довезли еще, непонятно…

— Он хотя бы… очнулся? — выдавила она сквозь подступающие слезы.

— Какое там!.. — махнул рукой Фомич.

Она услышала то ли хрип, то ли стон у себя за спиной и, обернувшись, увидела, как Юра опускается на облезлый стул, обхватив голову руками…

14

Дни и ночи слились в одно беспросветное пятно.

Может быть, Лиза застыла бы, заледенела после смерти Сергея — если бы не то, что происходило с Юрой. Она чувствовала, что он находится на краю бездны, в которой сознание его может погаснуть, — и ей уже невозможно было отдаться собственным чувствам.

«Хоть бы он напился, что ли!» — с тоской думала она, встречая его потускневший взгляд. Но Юра всегда прежде веселел от спиртного — и сейчас просто не воспринимал его как возможность залить горе; отодвигал рюмку с брезгливым недоумением.

Лиза видела, что это не просто тоска, не просто отчаяние — которые, как бы ни были тяжелы, проходят рано или поздно. В том, что происходило с Юрой, чувствовалось дыхание смерти…

Он почти не смыкал глаз — иногда забывался на несколько часов, и Лиза представить не могла: как же он жив еще, ведь он не спит сутки за сутками, ведь это невозможно! Когда она спала сама, было совершенно непонятно: в те редкие часы, когда Юрины глаза все-таки закрывались, Лиза как раз и не могла уснуть — лицо Сергея вставало у нее перед глазами так ясно, словно он входил в комнату.

Она совсем не вспоминала его лицо в последние минуты жизни — посиневшее, с кровавой пеной на губах. Чаще всего она почему-то вспоминала его в тот момент, когда он сидел в машине, вполоборота, и она вдруг поняла, на кого он похож — на римского воина!..

Она вспоминала, как он закрыл балконную дверь в ресторане, заметив, что ей стало прохладно… Как набросил ей на плечи куртку, стоило ей только вздрогнуть во время прогулки по парку в Кускове…

Или — его ободряющую улыбку с балкона, которая ей, конечно, не почудилась…

Она вспоминала, как он смотрел на Юру, какое у него при этом становилось лицо — и понимала, с леденящим ужасом понимала, что этого не будет больше никогда.

Что же должен был испытывать Юра?

Однажды он сказал ей — когда они молча сидели на веранде и тишина опускалась на них вместе с прохладой, тянущейся от вечерней реки.

— Если бы я просто сказал ему… — вдруг произнес Юра. — Он же ничего не требовал от меня — ты понимаешь? Он никогда в жизни ничего от меня не требовал, ни один человек на свете не позволял мне настолько быть самим собой, как он… Он только просил: скажи мне, если соберешься что-то предпринимать, предупреди меня. И все — ничего больше, понимаешь, больше ничего! А я даже этого не сделал… — голос его сорвался.

— Юра, милый мой, хороший. — Лиза едва не плакала, и все-таки в душе ее шевельнулась короткая радость: впервые он заговорил о Сергее. — Что ж ты делаешь с собой! Разве ты виноват, что так получилось?

— А кто? — глухо произнес Юра. — Кто же еще виноват? Разве он сам, для своего удовольствия полез туда, в это логово? Умирать буду — вспомню, как он выбил эту дверь…

— Но ведь и ты — не для своего удовольствия! — горячо воскликнула Лиза. — Ты вспомни, что мне говорил, когда ехали: что это из-за Звонницкого…

— Ну и что? — усмехнулся Юра. — Я мог себе позволить клюнуть на эту наживку. Я, может, бессознательно чувствовал все время: есть Серега, значит, все обойдется. Вот для меня и обошлось…

И он снова замолчал, как Лиза ни старалась вызвать его на разговор. И снова потянулись молчаливые дни и бессонные ночи — мучительные, сводящие с ума…

Сначала он еще что-то делал машинально: говорил со следователем, день провел на работе. Когда Лиза приехала к концу этого дня, секретарша Фрида Яковлевна прошептала ей:

— Господи, Лизонька, кто мог думать, кто мог думать! Так жалко Сергея Петровича, просто не передать! А Юрия Владимировича еще больше жалко — вы же видите, какой он стал, не узнать его. Я сегодня наблюдала: он говорит с кем-нибудь по телефону, а потом трубку положит и сидит, смотрит в одну точку. Такое впечатление, что ему ничего не надо…

Лиза кивнула, едва удерживая слезы. Ей самой страшно было идти коридорами «Мегаполиса»: казалось, сейчас покажется мощная фигура Псковитина. Она старалась не смотреть на двери его кабинета…

— Как ты будешь теперь работать, Юра? — осторожно спросила Лиза по дороге домой.

— Не знаю, — ответил он. — По мне — так я бы и не работал…

Он и не поехал больше туда, и даже не интересовался, как вдут дела, брошенные на начальников отделов и филиалов, заместителей и кого угодно, вплоть до Фриды Яковлевны.

Все это было настолько мучительно, настолько отнимало все душевные силы, что Лиза почти не думала о том, что происходило сейчас в ней — о ребенке, впервые шевельнувшемся, когда голова Сергея лежала у нее на коленях. Она только боялась: почему он затих, не случилось ли с ним чего-нибудь?

Он снова шевельнулся только через неделю — все так же робко, словно маленькая рыбка. Лиза вздрогнула и невольно улыбнулась — вот он, этот мальчик! Она ни минуты не сомневалась, что это именно мальчик, это чувство было у нее таким отчетливым, что ошибки быть не могло.

А Юра до сих пор даже не знал о нем…

Она не понимала, почему не сказала ему о беременности сразу, как только уверилась в ней сама. Она точно знала, когда был зачат ребенок — в те волшебные девять дней на острове Малифинолху… И догадалась она об этом вскоре после возвращения, в счастливое и безмятежное время своей жизни — почему же не сказала о ребенке тому, кто первым должен был узнать о нем от нее?

Та, первая, беременность, о которой она старалась не вспоминать, — наоборот, вспоминалась ей в мельчайших подробностях, словно все это произошло вчера. И ее первая радость, и как она прислушивалась к своему новому, неведомому состоянию, и как сказала Арсению. И то, как он отреагировал на это известие, и то, что было потом…

«Но ведь тогда все было совершенно иначе! — говорила она себе, содрогаясь от тех воспоминаний. — Арсений боялся себя связать, говорил, что нет денег, что жизнь еще не устоялась… Да и так ли уж он любил меня? При чем здесь Юра, как можно сравнивать!»

Все это было верно. И все-таки, в глубине души, она понимала причину своей нерешительности. Если бы, сказав Юре о ребенке, она хоть на мгновение заметила в его глазах испуг или услышала бы хоть одно слово сомнения — чем она объяснила бы это? Отсутствием денег, неустоявшимся бытом?..

И она так и не смогла сказать… А теперь, после смерти Сергея, ему было ни до чего; и она снова молчала.

Но это молчание убивало ее, мучило — ведь никто не знает, никто, и как ей справиться со всем этим одной! Правда, знает Оксана…

И, почувствовав, что нет больше сил держать все это в себе, Лиза поехала к ней.

Всю дорогу до Ксениного дома Лиза думала только о том, что делает сейчас Юра. Когда она уезжала, он сидел за столом в кабинете и смотрел в окно на далекий синий лес за рекой.

— Я возьму твою машину? — спросила Лиза.

— Возьми, — ответил он, даже не поинтересовавшись, куда она едет.

Но его равнодушие вызывало в ней сейчас не обиду, а чувство полного, безысходного отчаяния…

— Что делать, Ксеня, что же делать?

Лиза сидела за столом на Оксаниной кухне, и слезы неостановимо катились по ее лицу.

— Если бы он только на меня не обращал внимания! — объясняла она, всхлипывая. — Но ведь он и на себя внимания не обращает — как мертвый, если бы ты видела! Глаза пустые, почернел весь — сердце разрывается смотреть, и сделать ничего нельзя…

— Может, время пройдет — и все? — осторожно заметила Оксана.

— Время-то пройдет, — возразила Лиза. — Но что после останется? Он говорит: я его все равно что своими руками убил, после этого жить незачем…

Сочувствие читалось на Оксанином подвижном личике. Сочувствие и настоящее страдание от того, что ей нечем утешить подругу…

— А тут еще — ребенок! — вздрагивая плечами, сказала Лиза. — Ты не представляешь, Ксень, — я ведь даже о ребенке почти не думаю, а как бы хотелось…

— А он-то что — тоже не думает? — ухватилась за ее слова Оксана.

— Да ведь я и не говорила ему! — в отчаянии воскликнула Лиза. — Сразу не сказала, боялась, что он не обрадуется, а сейчас — разве ему до этого?

Глаза Оксаны, и без того круглые, стали похожи на блюдечки.

— Ты что — правду это говоришь? — протянула она, словно не веря своим ушам. — Как же это — не сказала?

— Да так. — Лиза испуганно посмотрела на нее. — А почему ты…

— Вот ведь дура какая, прости меня Господи! — воскликнула Оксана. — Так чего ж ты плачешь, на что ж ты жалуешься?! Если дура — мозги ведь никто не вставит! — Она никак не могла успокоиться. — Лиз, ну чем ты подумала, а?

Лиза всегда знала, что Ксеня, с ее трезвым, до расчетливости ясным умом, не склонна улавливать полутона и нюансы человеческих чувств. Вот и сейчас — ну что она может сказать?

— А до чего ж ему, по-твоему? — снова спросила Оксана. — До работы, до выпивки, до постели или до чего? Сама же ж говоришь — ни до чего! У него такой друг погиб, а ты не хочешь сказать, что сына ему родишь? Не об-ра-адуется! — смешно передразнила она. — Вроде он дни напролет теперь радуется!.. Как не сказать: Юрочка, рожу мальчика Сереженьку — да последняя баба донецкая догадалась бы!

Когда Оксана волновалась, становился слышен ее певучий, простонародный украинский говорок, и оттого ее слова становились как-то особенно убедительны.

— Я не знаю, Ксень… — медленно произнесла Лиза. — Может быть, ты и права…

— Да не может быть, а точно, — убежденно подтвердила та и вдруг улыбнулась. — А ты, ей-Богу, странная: под пистолетом стоять не боялась, а собственному мужу про ребенка сказать боишься!

— Девочки, вы чего здесь сидите? — дверь приоткрылась, и на кухню заглянул Игорь. — Мы — все, закончили, уходим! Так что занимайте комнаты, хватит здесь секретничать.

— Это к нему знакомый из Сибири приехал, — пояснила Оксана. — Проект какой-то новый делать собираются, в выходные даже сидят. Пойдем, правда — душно здесь.

«Конечно, глупо все это, — с тоской думала Лиза, выезжая из Ксениного двора. — Но что уж теперь говорить — все равно скоро сам все увидит. Если вообще заметит…»

Скоро — значило месяца через два. Теперь, когда дни и недели шли неразличимо, сливались и наваливались невыносимой тяжестью, — это было не так уж и много.

Но, как это всегда и бывает в жизни, человек только предполагает…

Физически Лиза чувствовала себя прекрасно все четыре первых месяца. Ее совсем не тошнило, голова не кружилась по утрам. Не тянуло на солененькое — правда, постоянно хотелось яблок, и она ела даже недоспелый белый налив, только что появившийся на рынке.

И вдруг, в начале пятого месяца, все переменилось.

Однажды утром она почувствовала, что не может оторвать голову от подушки, будто голова налита свинцом. Было часов шесть. Просыпаясь несколько раз ночью, Лиза видела, что Юра еще не ложился, и слышала его шаги напротив, в кабинете. Но сейчас он, кажется, спал — глаза были закрыты.

Она все-таки села — и сразу почувствовала, как тошнота подступает к горлу, холодный пот выступает на лбу. Она спустила ноги на пол — и тут же резкая, невыносимая боль пронзила ее!

Она вскрикнула и упала на подушку. Юра сразу открыл глаза.

— Что с тобой? — спросил он, и впервые за все эти бесконечные дни Лизе показалось, что в его голосе промелькнуло какое-то чувство. — Что случилось, Лиз?

— Юра, вызови «скорую», — сказала она не раздумывая.

В памяти у нее снова встали те ужасные дни два с лишним года назад: унылые женщины в больничной палате, которым не разрешали даже вставать с кровати, чтобы сохранить ребенка… Как это звали ту, с печальным лицом, которая говорила, что никак не родит после первого аборта?..

Все у нее внутри похолодело — вот и с ней это произошло, и винить, кроме себя самой, некого…

— «Скорую»? — лицо у него тут же переменилось. — Почему «скорую»?

Боль немного отпустила, но теперь она начала задыхаться, хватать воздух ртом; закружилась голова.

Юра вскочил, присел на корточки рядом с кроватью.

— Вызови же… — пробормотала Лиза. — Что же ты сидишь?

Она почти не различала его лица и боялась, что потеряет сознание прямо сейчас, ничего не успев объяснить, — и что он скажет тогда врачам?

— Я же беременная, — прошептала она, опасаясь нового приступа боли.

— Что-о?! О Господи! — услышала она. — Да как же ты…

Юра торопливо, как-то одной рукой, натягивал рубашку, вторую держа у нее на плече, словно она могла исчезнуть, если он отведет руку.

— Лиза, да когда она приедет сюда — «скорая»! — торопливо говорил он. — Мы сейчас сами поедем, ты подожди! Как же ты молчала, как же ты… Правда, не мне бы и говорить!..

Он снял с нее ночную рубашку, надел первое попавшееся платье — быстро, словно делал это сто раз — и тут же понес вниз, стремительно сбегая по ступенькам и стараясь не качнуть ее при этом.

— Сейчас поедем, Лизонька, сейчас, — проговаривал он в такт шагам. — Не умирай только! — вдруг воскликнул он, останавливаясь на мгновение.

— Ну что ты говоришь, Юра, зачем же умирать! — Она невольно улыбнулась. — Ничего же такого особенного, теперь почти у всех бывают с этим трудности — может, из-за экологии, а?

Она говорила торопливо, успокаивая и его, и себя. Впрочем, ей и в самом деле стало лучше: боль отпустила, дышать стало легче, только тошнило по-прежнему. Может быть, лучше вообще не ехать? Еще посмеются над нею, скажут, паникерша…

Юра посадил ее на скамейку у крыльца и вывел из гаража машину. Это был тот же спортивный «форд» — кому было заниматься тем, чтобы менять машину? Лиза только надела на сиденья чехлы…

— Ляжешь? — спросил Юра, подбегая к скамейке. — Я сиденья разложу?

— Нет-нет, — отказалась Лиза. — Мне правда уже лучше. Может, вообще не поедем?

— Еще чего! — махнул он рукой. — Нет уж, хватит…

Ранним субботним утром машин было, к счастью, немного; они быстро выехали на кольцевую.

— Куда? — спросил Юра. — Лизонька, куда надо ехать?

Она вспомнила, как Ксеня когда-то восторженно рассказывала об институте у Покровских ворот, где родила Олеську.

— Поехали к Покровским, — тут же согласился он. — А я у Грауэрмана родился.

Лиза взглянула на себя в боковое зеркало: вроде лицо у нее посвежело. Юра тоже немного успокоился, глядя на нее, но машину гнал все так же стремительно.

— Лиза, — вдруг сказал он, быстро взглянув на нее. — А ты ведь давно об этом знала?..

— Давно, — подтвердила она. — Вообще — уже почти пять месяцев…

— Кем же ты меня считаешь, — тихо произнес он. — Если даже не сказала…

— Юра! — воскликнула она со слезами в голосе. — Ну не сердись на меня! Я боялась сразу, понимаешь? Мы ведь с тобой ни разу об этом не говорили, и я не знала, хочешь ли ты вообще… А потом, когда все это случилось, — мне казалось, тебе не до того… Я дура, да?

Но тут лицо его совершенно переменилось — совсем другая, далекая от обид, догадка промелькнула на нем.

— Значит, — медленно сказал он, — когда ты поехала со мной туда, в эту квартиру, — ты уже знала?

— Да… — У Лизы перехватило дыхание.

— Значит, — продолжал он так же медленно и немного зловеще, — я еще и этим так лихо рискнул?..

— Почему же ты? — попыталась возразить Лиза. — Ты даже не знал… Я сама рискнула!

— Того — не знал, этого — не предвидел… Хорошо мне живется на свете!

В голосе у него слышалась злость на себя и какая-то новая решимость. И — это был его голос, почти забытый ею за эти страшные дни!

— Халатик надо было взять и тапочки, — наставительно сказала полная пожилая медсестра в приемном покое. — Приехали, как на банкет. Вы где стоите на учете по беременности?

Пока Лиза, краснея, объясняла медсестре, что нигде не стоит на учете, Юра ждал ее в тесном «предбаннике». Она выглянула туда уже после осмотра, пока медсестра заполняла регистрационную карту.

— Знаешь, Юр, врач говорит — ничего страшного, — сказала она. — Может, поедем домой?

— Это врач говорит, чтобы ехали домой? — тут же спросил он.

— Это я думаю…

— Меньше думай, — оборвал он. — Ложись и лежи, сколько скажут.

Лицо у него тут же просветлело.

— Ах, Лиза, Лизонька моя любимая — если бы ты знала… — Голос у него дрогнул, он на секунду замолчал. — Все! Потом поговорим. Что тебе привезти?

15

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», — думала Лиза в тот ясный августовский день, когда Юра наконец забрал ее из больницы.

— Безобразие! — неустанно ругала ее заведующая клиникой, маленькая женщина с интеллигентным и серьезным лицом. — Ты, здоровая молодая женщина, сама довела себя до такого состояния! Как можно, будучи беременной, не спать, нервничать!

— Так сложилась ситуация, — пыталась оправдываться Лиза. — Я же не специально, Регина Яковлевна…

— Ситуация складывается так, как ты ей позволяешь складываться, — заметила врач. — И, если хочешь знать мое мнение, твое поведение — чистой воды эгоизм. У тебя любящий муж, который, я уверена, прекрасно бы понял, что тебе необходим нормальный режим!.. Но ты думала о чем угодно, только не о ребенке!

Лиза опускала глаза, соглашаясь с Региной. Любящий муж! Видела бы его эта милая и разумная врачиха какой-нибудь месяц назад… То есть, наверное, он и тогда был любящим — только вот не замечал никого и ничего!..

«Кого ты обвиняешь? — тут же возражала она себе. — Если кто и виноват, то только ты сама. Как можно было настолько ничего не чувствовать, не понимать того, что — правду Ксеня сказала! — понятно любой бабе!»

Юра заезжал в больницу утром и вечером, каждый день. Официально в отделение никого не пускали, но за шоколадку медсестрички сквозь пальцы смотрели на то, что Лиза выходила на лестницу, ведущую прямо на улицу.

Он взбегал по лестнице стремительно, и дыхание у Лизы учащалось, когда она слышала внизу его легкие шаги.

Она всматривалась в его лицо, стараясь разглядеть следы перемен, происшедших с Юрой за эти месяцы. Она замечала морщинки в уголках губ — раньше не было; она замечала ту же глубокую линию, которая пересекала его лоб, когда она впервые увидела его в больнице — линию страдания… Виски у него стали седые, и сердце у нее сжималось, когда она видела эту седину — хотя, пожалуй, Юру даже красило это серебро в темно-русых волосах.

Но главное — совсем переменились его глаза… Лиза терялась, видя, как изменился его взгляд: она не знала, радоваться или печалиться. Радоваться — потому что любое выражение глаз было лучше, чем безысходная пустота, поселившаяся в них, казалось, навсегда. А печалиться — потому что тот веселый интерес к жизни, которым они лучились, исчез из них совершенно. И любимые ее, загадочные искорки больше не вспыхивали в темно-серой глубине…

Лицо его стало суровее, в нем появилась какая-то неведомая ей прежде жесткость.

— Юра, — осторожно спросила она однажды. — Мне кажется, ты все время думаешь о ком-то, кто тебе неприятен…

— Разве? — удивился он. — Почему ты решила?

— Просто у тебя глаза такие… Как лезвия…

— А! — понял он. — Да нет, ни о ком я не думаю. Просто у меня нет оснований для благодушия, вот и все. Если я о ком-нибудь и думаю так — то только о себе. Я слишком много себе позволил…

Лиза молчала, не в силах ему возражать. Может быть, он и прав, думала она. Может быть, ему надо пройти через это, надо укорять себя и даже проклинать…

Но — что произошло, того не воротишь, и она думала сейчас совсем о другом. Стоя у окна на втором этаже, она с трепетом ждала его появления на аллее больничного двора. И как только замечала его высокую, подтянутую фигуру — вглядывалась неотрывно, словно могла издалека рассмотреть лицо. И рассмотреть она хотела одно: думает ли он о ней сейчас, ждет ли встречи или просто идет навестить супругу? Эти размышления были для нее невыносимы, но она возвращалась к ним снова и снова…

Даже в солнечный июльский день на лестнице стоял полумрак. Лиза тихо спускалась с площадки второго этажа навстречу Юре — и руки их соединялись в полумраке. Он осторожно обнимал ее, точно она могла рассыпаться от объятий, прикасался губами к ее виску.

«Как давно он меня не целовал по-настоящему! — думала она с тоской. — И как сказать ему об этом?..»

Она привыкла к страсти каждого поцелуя, к горячему трепету Юриных рук — и никак не могла почувствовать, что происходит с ним сейчас, когда он осторожно прикасается к ее волосам, губам. Они подолгу стояли на лестнице, застыв в молчаливом объятии, и Лиза не чувствовала — какой он теперь, ее Юра?..

Однажды она не выдержала, всхлипнула. Это было в день ее рождения, Юра принес огромный букет белых роз, и она стояла, опустив лицо в цветы.

— Не надо, родная моя, — он погладил ее по голове, как ребенка. — Я понимаю, о чем ты… Но ты прости меня — мне очень трудно сразу…

Она тоже понимала, о чем он: ему невыносимо трудно было возвращаться к жизни. Когда он узнал о будущем ребенке — это было словно рывок из небытия. Но пустота и смерть опутали его все-таки слишком сильно…

Лиза рада была уже и тому, что он начал работать. Даже не потому, что она размышляла о собственном благополучии, которое, конечно, было связано с его делами. Она рада была за него — за то, что он нашел в себе силы на это. Она всегда гордилась им, и теперь могла гордиться им снова…

Но когда Лиза сказала ему об этом, Юра только пожал плечами:

— То, как я взял да и бросил все, — было именно то же самое: я слишком много себе позволил… Люди мне поверили, надеялись на меня, поставили себя в зависимость — и от чего? Выходит, от моего каприза — хочу работаю, хочу брошу! Золотые люди, Лиз! Ты себе представить не можешь, да я и сам глазам своим не поверил: раньше, бывало, стоит отвернуться — и уже народ расслабляется, а теперь — так четко все работали, так собранно, пока я… Я даже Фриде сказал: смотрите, можно и без начальника отлично работать, даже лучше! А она: мы просто были уверены, что вы придете, Юрий Владимирович…

Голос у него дрогнул, и Лиза приникла к его плечу.

— Все обойдется, Юра, — прошептала она. — Все пройдет, ты выдержишь и это…

— Ты только подожди, моя хорошая, — тихо произнес он в ответ. — Ты подожди, не сердись на меня…

Что можно было сказать друг другу за эти минуты на полутемной лестнице!..

И поэтому Лиза радовалась, когда ясным августовским днем Юра осторожно вывел ее на улицу.

Они прошли через сквер мимо памятника целеустремленному Чернышевскому, вышли на шумную Маросейку. Она вдруг повеселела, услышав знакомый московский гомон — такой любимый, так будоражащий чувства.

Юра улыбнулся, понимающе глядя на нее.

— Поехали, поехали, — он легко прикоснулся к ее плечу. — По дороге еще наслушаешься!..

Как хорошо было дома! Казалось бы, они совсем недавно жили здесь, а дом уже стал домом — местом, где утихали тревоги… Лиза прошла по прозрачной галерее, спустилась в сад по мраморным ступенькам. Ого, как разрослись розовые кусты, как тонко и томительно пахнут полураспустившиеся бутоны!

Весь день она провела в саду, и Юра не отходил от нее ни на минуту. Он ничего не делал — просто сидел рядом с нею в беседке у реки, смотрел то на Лизу, то на серебряный трепет водной глади. Потом, быстрым своим, легким движением встал, опустился на траву у Лизиных ног, положил голову ей на колени.

Она гладила его волосы, растрепавшиеся от легкого летнего ветра, и ничего не могла произнести — переполненная чувством, которому и названия не было…

Вдруг он замер, прислушался. Она почувствовала, как он напрягся весь, и поняла, почему: мальчик в ее животе уже не казался робкой маленькой рыбкой — он вертелся и толкался решительно, резво, как и должен был это делать крепкий мальчишка!

— Ишь какой… — удивленно произнес Юра. — Отпихивает он меня, что ли? Как ты думаешь, Лиз?

— Ну почему — отпихивает? — улыбнулась она, продолжая прислушиваться к бесцеремонным пинкам. — Он с тобой здоровается, интересуется, кто ты есть — он же тебя совсем не знает, Юра…

— Да, — сказал он, быстро взглядывая на нее снизу вверх. — Совсем он меня не знает, дурака такого…

Он вдруг поцеловал ее живот — коротким, как будто смущенным, поцелуем.

— Ничего, узнает, — сказал он. — Может, и полюбит еще?

— Если ты его будешь любить, — улыбнулась Лиза сквозь наплывающие слезы.

— А ты сомневалась, родная моя? — Юра обнял ее, приложил руки к ее щекам, заставляя взглянуть на него. — Почему же ты так сомневалась во мне? Я же… Лиза, если бы ты знала! Что с того, что мы не говорили с тобой? Я же все время об этом думал, я же так хотел… Сколько мне лет уже, Лизонька моя, ты знаешь? И я ведь думал, мне это вообще не суждено…

— Но почему же, Юра? Что значит — сколько лет, разве это годы?

— Нет, не в годах дело! Просто… Юля всегда говорила, что не может себе этого позволить, и я, при своей-то жизни, не мог настаивать… И сейчас тоже думал: ты молодая, красивая, зачем тебе нужна эта обуза?

Он смотрел на нее тем самым, лишь однажды ею виденным, взглядом ребенка — и она сразу вспомнила ту, первую, ночь в этом доме, и холод весеннего сада за окном, и трепет его напряженного тела…

Слезы хлынули у нее из глаз неудержимым потоком. Он снова был с нею — такой, какого она полюбила навсегда, ее единственный!

— Прости меня, мой хороший, — наконец произнесла она сквозь слезы. — И правда — дурачок ты мой дорогой… Ничего-то ты не понимаешь, совсем ты маленький, он и то умнее — вон, вертится и не интересуется, что мы об этом думаем!.. А знаешь, — вдруг вспомнила она, вытирая слезы ладонью. — Знаешь, что мне сказала та гадалка?

— Когда ты кивнула? — тут же вспомнил он. — А мне сказала, будто не поняла?

— Ну да! Я и сама не понимаю, как поняла: она ведь по-своему говорила… Она сказала: ты его люби, и сына роди ему. И Сережа…

— Что — Сережа? — быстро спросил он.

— Он тоже сказал… тогда: не оставляй его!..

Горло у нее перехватило: те страшные минуты вспомнились так ясно, как будто и времени совсем не прошло… Она увидела, что Юра опустил голову.

— Но что же теперь, Юрочка, что же?.. — тихо спросила она.

Он поднял глаза, и она увидела, что в них, сквозь страдание мучительной памяти, светится и новое чувство: чувство будущего…

День этот кончился совсем незаметно — просто скрылось за лесом золотое солнце, сумерки сгустились вместе с речным туманом.

— Пойдем-ка в дом, — сказал Юра. — Надышалась свежим воздухом? А то простудишься еще…

Светильник, похожий на перламутровую раковину, волнами рассеивал свет. Серебрились Юрины виски, таинственные искорки вспыхивали в глубине его глаз…

Он обнял Лизу на пороге спальни, и вдруг, впервые за все это бесконечное время, она почувствовала, как учащается его дыхание, жаром наливаются руки. Его губы искали ее губ, щеки его пылали от желания.

— Но как же теперь, Лизонька? — прошептал он.

— Что — как же? — шепнула она.

— Наверное, ведь нельзя… Это плохо для него?

Лиза приникла к нему, целуя его руки, скользящие по ее груди в последнем усилии сдержаться.

— Можно, Юра…

— Если осторожно, да? — тихо засмеялся он. — Я осторожно… — это вырвалось у него уже едва различимо, сквозь неудержимо страстный поцелуй.

Едва ли ему это удастся — осторожно! — промелькнуло в ее сознании, когда они уже лежали рядом. Но он и правда был осторожен, хотя она понять не могла, как сочетаются в нем осторожность и безудержность. Его прикосновения горячили ее, и он тоже вздрагивал, трепетал от каждого движения ее рук, губ…

— Еще, — просил он счастливым стоном. — Еще, милая, как я соскучился по тебе!..

Казалось, он жадно впитывает ее ласки, как иссохшаяся земля, и они даже нужнее ему, чем последние содрогания, — он готов был длить их бесконечно…

Как давно он не спал так глубоко и безмятежно, думала Лиза, когда они уже погасили свет и только луна освещала Юрино проясненное лицо, его смеженные ресницы. Она готова была смотреть на него бесконечно, но усталость одолевала ее, клонила голову к подушке, и, словно опускаясь на чьи-то огромные крылья, Лиза прильнула к Юриному плечу.

— Юра, а что сейчас с этим Звонницким? — наконец решилась она спросить.

Они сидели утром за завтраком, ветер шевелил кружевные шторы в маленькой гостиной.

— А что с ним — да ничего, — ответил Юра, и Лиза снова увидела стальные лезвия его глаз. — Подколзев сидит и не выйдет, за ним много всякого — Дума дала разрешение, исключительный случай! А Звонницкому что же? Пришел, принес заявление об уходе.

— И ты просто взял и подписал?

— А что я должен был делать? Он глаз не поднимал, а я смотреть на него не мог. Потом, уже выходя: извините, Юрий Владимирович… Сволочь!

Он помолчал, прищурившись.

— Ты знаешь, я ведь даже понимаю — точнее, представляю, — как он впутался в это. Его-то лично я почти не знал, но круг, из которого он вышел, знал хорошо. Это люди, подверженные идее — даже не какой-то конкретной, а идее как таковой. Системные люди, и поэтому несвободные. Хотя очень квалифицированные — программисты, физики, инженеры, кого там только не было!

— Так ты поэтому с ними расстался? — догадалась Лиза. — И с этим Сашей Неделиным?

— С Сашей… С Сашей не поэтому… — Юра замолчал, словно всматривался куда-то.

— Юр, ты не говори об этом, если не хочешь. Мне Сережа вообще сказал однажды, чтобы я не заговаривала с тобой об этом Саше загадочном…

— Да ну, Лиз, ничего загадочного в нем нет. В том-то и дело… Он очень много мне дал, так много, как мало кто другой. Иногда мне казалось, что я вообще ничего не понимал о мире, пока не познакомился с ним. У него такая феноменальная способность видеть любое явление в целом — я подобного ни у кого больше не встречал.

— Ты… Ты жалеешь, что расстался с ним? — спросила Лиза.

— Нет, — твердо ответил Юра, но тут же добавил: — Вернее, тогда не жалел нисколько. Сережа мне сказал — давно, в детстве почти: он тебя ломает под себя. Так оно и было. Саша лучше меня знал, каким я должен быть, что должен делать, с кем дружить и с кем работать. Может, он и имел право судить — по интеллекту своему, по способности к предвидению. Но я-то такой, как я есть, я-то не могу быть другим! Он хотел, чтобы я и дальше тащил за собой всех этих людей — его круг. А я уже видел, что они не чувствуют реальности, что знания у них — мертвые, с жизнью не связанные. Что я должен был с ними делать?

Он говорил со знакомой Лизе горячностью, и, внимательно слушая его, Лиза успела порадоваться: вот и это вернулось!..

— Значит, ты расстался с этим кругом? — спросила она.

— Да. А Саша сказал: учти, ты еще об этом пожалеешь. Я когда Сереге об этом рассказывал, он говорит: надо же, не думал, что Неделин способен на угрозы! Но ведь это не угроза была! Ну что он, убить меня угрожал? Он считал, что я непременно сам уверюсь в его правоте и сам к нему еще приду!..

— Сам? — Лиза недоверчиво посмотрела на Юру. — Ты уверен, что он собирался ждать, пока ты сам уверишься?

— А как же еще? — Лицо у Юры стало недоуменным. — Он всегда был уверен в своей правоте, ни разу ни в чем не усомнился…

Лизе нечего было возразить — откуда ей знать, что думал этот неведомый Саша? Но по тому, что рассказал ей Юра, по тому, как менялось лицо Сергея, когда речь заходила о Неделине, — она чувствовала, что такой человек не станет просто ждать…

— Я, может, и Звонницкого потому пригласил: казалось, должен же я чем-то искупить вину… — продолжал Юра.

— Вину? — удивилась Лиза. — В чем же вину и перед кем?

— Да перед ними перед всеми! Мы ведь сначала вместе работали, в самом начале «Мегаполиса». А потом я понял: они строят неживые схемы развития, если я соглашусь — погорю. И поставил условие…

— Они сами ушли?

— Сами. Все ушли, до единого. Хотели, кажется, свою фирму организовать, но не получилось. Так и разметало их по свету. Но нельзя сказать, чтобы они все канули — некоторые вон в Штатах, в Германии. Один — советник премьер-министра, другой — глава Центра экономических реформ.

— Так в чем же ты виноват? — улыбнулась Лиза. — Наоборот, они должны быть довольны, что вы расстались.

— Не знаю… — произнес Юра. — Все-таки ведь не сразу они устроились…

Она вдруг подумала: хорошо бы поговорить с этим Сашей Неделиным… Она даже не понимала, для чего нужен ей разговор с совершенно незнакомым человеком, но мысль эта возникла в ее голове так отчетливо, как будто с нею было связано что-то значительное.

Она давно уже привыкла угадывать Юрино состояние, словно особый барометр находился где-то у нее внутри. И неожиданные мысли о Неделине заставили ее насторожиться: не значит ли это, что о нем думает в это время Юра?

Она видела, что ему нелегко приходится сейчас. Ее радовало, что он постепенно выходит из тяжелой депрессии, и вместе с тем она замечала, что, выходя из нее, он сталкивается с новыми трудностями.

«Мегаполис», бывший для Юры прежде источником энергии и объектом ее приложения, переставал быть и тем, и другим. Лиза просто физически чувствовала Юрину растерянность, чувствовала, как он пытается найти какой-то новый путь для своего детища, — и не находит…

Наверное, это началось давно. Она даже была уверена в том, что это началось давно: то, что происходило сейчас с Юриной работой, было частью того самого «не лучшего периода» в его жизни, о котором он говорил ей на острове Малифинолху…

Но сначала он был увлечен борьбой с Подколзевым — и ему было не до глобальных решений. А потом погиб Сергей — и его смерть отодвинула все размышления о том, что делать дальше.

И вот теперь все вопросительные знаки маячили перед ним, требуя ответа… Лиза понимала это из его вечерних рассказов — он снова подолгу сидел с ней в гостиной и говорил о том, как прошел его день, и она слушала, забывая о времени, пока Юра не спохватывался:

— Час ночи, Лиза! Регина твоя убила бы меня, если бы видела!

— Да ведь мне не вставать чуть свет, Юра, — увещевала его Лиза. — Это тебе отдохнуть пора!..

— Да не получается, Лизонька, никак не получается. Пахнет затхлым болотом, и я подозреваю, что вот-вот нас затянет в трясину… В голове как шестеренки вертятся, а решения нет — только какие-то проторенные колеи попадаются!

Она жалела его в такие минуты: ведь он только что пришел в себя после тяжелого потрясения, ему бы отдохнуть, пожить спокойно — и снова какие-то проблемы, на этот раз едва понятные ей, и он с ними один на один… Оставалось только вздыхать — чем она могла помочь?

Юры снова не было дома целыми днями, но Лизино время было по-прежнему заполнено — и даже больше, чем прежде. Нет, дела были все те же, обычные домашние дела, к которым она давно привыкла, — разве что еще читала английские книги и слушала кассеты.

Но самое важное происходило теперь в ней самой: она прислушивалась к тому, как растет ее мальчик, и каждый новый день отличался от предыдущего именно тем, что происходило с ним.

То она волновалась: почему он сегодня такой вялый — не толкается, не брыкается, а только чуть-чуть шевелит ножкой? То ей казалось, что он перевернулся и лежит теперь неправильно — и она покрывалась холодным потом от страха. То она радовалась тому, как весело он плещется там, в своей темной чаше, — и улыбалась без видимой причины, вдруг остановившись где-нибудь в саду с ножницами в руках.

Юре больше всего нравилось «ловить» его ладонью: он прикладывал руку к Лизиному животу, и ребенок, ненадолго прислушавшись, колотил в то самое место, где лежала рука. Юра смеялся, как будто мальчик был уже здесь, как будто они уже играли с ним где-нибудь на лужайке перед домом.

— Откуда он знает, а? — удивлялся он этой невидимой догадливости своего ребенка. — Он что, чувствует, где моя рука?

— Почему бы и нет? — улыбалась Лиза. — Разве он глупый?

— Тогда почему сразу убегает? — слегка обижался Юра.

— С чего ты взял, что он убегает? Он просто играет с тобой — футболит твою руку, вот и все, ему же хочется с тобой поиграть.

Они часто ездили по вечерам слушать музыку: Лиза слышала, что это необходимо ребенку, да она и сама любила торжественную пышность Большого театра, и изысканность консерватории, и уют старинных особнячков…

Когда Юра был занят, с ней ездил Виталик Гремин, и Лиза с удовольствием выслушивала его комментарии по дороге домой.

Однажды даже Оксана выбралась на симфонический концерт. Вернее, Лиза уговорила ее поехать. Ксеня смешно скривила маленький носик:

— Лиз, ну ты же знаешь — не очень я это люблю… Я ж и на пианино занималась, и все — а не люблю серьезную музыку, ну что теперь делать? А сидеть притворяться, что слушаю…

— Да ведь ненадолго, — упрашивала Лиза. — Будет струнный квартет из Италии, и певица удивительная! Мне так хочется послушать, а Юра ну никак не может сегодня, и у Виталика свой концерт. А то бы я разве стала тебя теребить? — честно объяснила она.

Оксана расхохоталась.

— Ну поехали, чего там! Авось не засну…

Но во время концерта Оксана неожиданно заслушалась певицу.

— Надо же! — говорила она, уверенно выруливая к своему дому на Соколе. — Я ведь уже и отвыкла от голосов хороших!

— Конечно, как тебе не отвыкнуть, — заметила Лиза. — Ты же див своих эстрадных слушаешь, а какие у них голоса? А что, Ксень, — поинтересовалась она, — еще не забыла свои мечтанья?

Она имела в виду Оксанину давнюю мечту стать шоу-звездой. После рождения Олеськи об этом что-то не было слышно…

— Не знаю, — нехотя ответила она. — Я-то не забыла, но ты же видишь… У Игорька что ни день — то новое, и все работа, работа, конца ей нет! Я его вижу уже, как красно солнышко, по большим праздникам. А последнее время с этим проектом новым — помнишь, что сидели они с тем, из Новосибирска? — вообще не дождешься его…

Но в этот вечер Игорь, к удивлению жены, оказался дома. Правда, не один: его сибирский партнер тоже сидел на большом кожаном диване в гостиной и потягивал вино.

— Ну как, Лиза? — весело поинтересовался Игорь. — Не заснула моя драгоценная на твоем концерте?

Он чмокнул Оксану и, неожиданно подхватив ее на руки, закружил по комнате.

— Игорешка, уронишь! — притворно взвизгнула она. — Вот всегда так — то тебя с собаками не сыщешь, то хватаешь, как…

— Так ведь соскучился! — заметил тот. — Да, познакомьтесь: это Лиза, Ксенина подружка, это Александр Неделин, мой деловой партнер.

Лиза остановилась посреди гостиной, не веря своим ушам.

— То… то есть как? — пробормотала она. — Вы — Александр Неделин?

— Да, — тот удивленно посмотрел на нее сквозь толстые стекла очков. — А что — это очень странно?

Действительно, выглядело все это нелепо: женщина с огромным животом, открыв рот, смотрит на незнакомого мужчину.

— Нет-нет, — торопливо возразила Лиза. — Просто я… Я слышала о вас… однажды. И вдруг…

Неделин пожал плечами: видно было, что он не привык задавать лишние вопросы. Он был невысок ростом и не казался крепким — главным образом из-за очков с сильными линзами. Но Лизу сразу поразило то, что при этом он совершенно не вызывал мыслей о слабости. Наоборот — она, с ее чуткостью к людям, мгновенно почувствовала, какая уверенность исходит от этого человека, какое отчетливое впечатление незаурядности он производит с первого же взгляда.

Прав был Юра, подумала она. И Сережа тоже: такой может под себя согнуть…

Оксана быстро переговорила на кухне с Олеськиной няней, разогрела ужин в микроволновке. Сели за стол, выпили еще вина. Но неловкость чувствовалась между ними: наверное, Игоря и Неделина не связывало ничего, кроме деловых отношений, а Лиза молчала, пораженная неожиданной встречей.

«Это не может быть случайностью, — думала она. — Как странно: я думала о нем, сама не понимая почему — я как будто бы не сама думала о нем. И вдруг…»

Она вздрогнула от телефонного звонка.

— Приехали, приехали, — ответила Оксана. — Да нет, какое беспокойство! Она, между прочим, не только тебе жена, а и мне подруга, почему ж нам беспокойство — посидеть? И ты заходи, не побрезгуй. Да ладно, ладно, не обижаюсь! Твой-то торопится, — повернулась она к Лизе. — Просит, чтоб вниз спустилась.

Лиза кивнула, обрадовавшись в душе, что Юре некогда подняться — обычно он с удовольствием болтал с Ксенькой и особенно с Игорем.

Неделин простился с вежливым равнодушием. И, спускаясь по лестнице, она все думала о странной, физически ощутимой уверенности, исходившей от этого человека…

16

Словно чувствуя, что скоро ей некогда будет заниматься всем, на что находится время сейчас, Лиза торопилась доделать множество мелких дел.

Дом выглядел теперь именно таким, каким она хотела его видеть. В саду трогательно покачивались от ветра тонкие яблоньки и вишни, розы уже отошли, и теперь под окнами дома доцветали астры и хризантемы… Занимаясь садом, Лиза с удовольствием вспоминала детство: мамин сад над Полотой, кусты пионов и даже помидорную рассаду, которая не переводилась в доме.

Правда, в отличие от мамы, которая старалась разумно использовать каждый квадратный метр крошечного участка, Лиза посадила в их большом саду несколько берез и лип.

— Березы? — Юра смотрел на эти саженцы, и она не могла понять, какое чувство оживает в его глазах. — Зачем ты посадила березы?

— А что? — обиделась она. — Надо было картошку?

— Нет-нет, просто… Там, в поселке, где я жил в детстве, на одной даче весь участок был засажен березами. Я часто вспоминал в последнее время… И вдруг — ты посадила…

Она так и не поняла, о чем его заставили вспомнить эти саженцы.

Каждый день возникали еще какие-то дела, которые надо было завершить непременно. А однажды, полная сомнений и нерешительности, она сказала Юре:

— Ты попроси кого-нибудь меня в «Детский мир» отвезти, хорошо?

— Хорошо, — согласился он.

— Ты думаешь, не надо ничего покупать? — спросила Лиза.

— Как же не надо? — удивился Юра. — Не в газеты же его заворачивать?

— Нет, не вообще. Я думаю: может, нельзя покупать, пока не родится?..

— Да брось ты, Лизонька, — улыбнулся он. — Хочешь сама все приготовить — ну и готовь, плюнь на всю эту ерунду! Кстати, я хотел тебя спросить: ты ведь рожать будешь там же, у Покровских ворот?

— Ну конечно! А что?

— Наверное, надо договориться с Региной, чтобы меня туда пустили — ну, чтобы с тобой быть, когда…

— Это зачем еще? — поразилась Лиза. — Юр, ты что — хочешь смотреть, как я буду рожать?

— Нет, почему «смотреть» — что это, спектакль? Я просто думал, тебе этого хочется…

— Ни за что, — решительно сказала Лиза. — Ты, наверное, читал где-нибудь, что женщине должно этого хотеться?

— Конечно, — подтвердил он. — Везде об этом и пишут, и говорят…

— Интересно, что ты такое читаешь? — расхохоталась Лиза. — Ох, Юрка: приходишь чуть не ночью, падаешь, как мертвый — везде пишут! Нет, — добавила она серьезно. — Я не хочу, чтобы ты на все это смотрел.

— Но почему? — не отставал он. — Ты что, стесняешься?

— Потому. Не знаю почему, — сердито ответила она. — Не хочу, и все — забудь об этом.

Лиза действительно не могла объяснить в двух словах. Во всяком случае, это не было обычным стеснением.

Несмотря на то что ей предстояло рожать впервые, она ясно чувствовала, как это будет происходить. Нет, не последовательность событий она представляла — скорее она чувствовала завершенность, замкнутость этого события на ребенке и себе. В том, что должно было произойти, не было места никому, даже Юре.

И, может быть, именно ему. Когда он был рядом, ей трудно было не думать о нем, не пытаться вчувствоваться в него — а то, что ей предстояло, требовало всю ее без остатка…

И к тому же она догадывалась, как будет выглядеть во время родов. Зачем испытывать его нервы? Чтобы он потом представлял это ночами — как выходит из нее ребенок? Отличный стимул для супружеской жизни!..

«Может, я и не права, — думала Лиза. — Но я чувствую, что его там быть не должно…»

Чтобы переменить тему, она спросила:

— Скажи лучше, что у тебя на работе?

— Все то же, — нехотя ответил он. — Топтание на месте, дела идут ни шатко ни валко.

— Юра, может, ты преувеличиваешь? — спросила она. — Разве дела идут плохо?

— Да нет, я же говорю: ни шатко ни валко — больше добавить нечего. Я исчерпал какие-то возможности, а новых пока не вижу — вот и все.

Лицо у него переменилось, когда она заговорила об этом. Лиза знала, как тяжело ему работать без Сергея — хотя бывший заместитель Псковитина, ставший теперь начальником службы безопасности, оказался классным специалистом. Но Сережа-то был не просто классным специалистом…

А тут еще — это непонятное ей ощущение тупика, которое его преследует постоянно…

— Юра, — вдруг спросила Лиза, словно какая-то догадка осенила ее. — Помнишь, ты говорил, что тогда не жалел, что расстался с Неделиным? Что значит — тогда?

— То и значит, — ответил он. — Что тогда я должен был утвердиться, должен был доказать себе самому и окружающим, на что способен. А Саша как будто заставлял меня перепрыгнуть через что-то в самом себе, понимаешь? Словно говорил: все это ерунда, чего ты хочешь сейчас — успех, независимость, деньги — ты все равно захочешь другого… Но какое мне было дело до того, что будет потом? Мне нужно было самому пройти через все. И я не мог оставаться с ним — тогда…

— А я думала, — медленно сказала Лиза. — Я думала, он обидел тебя чем-то, оскорбил… Ты не хотел даже говорить о нем, у тебя сразу лицо менялось, когда его имя называли!..

— Потому что он, конечно, был прав, — ответил Юра. — Он был прав: у меня есть сейчас деньги, успех и независимость — и я хочу другого. И не знаю, не улавливаю, как этого другого достичь…

— Значит — ты хотел бы… Ну, например, снова встретиться с ним?

— Зачем ты об этом спрашиваешь? Нет, не хотел бы!

Лицо у Юры стало сердитое, но Лиза видела: это не та стальная жесткость, которая так пугала ее в его взгляде. В этой своей сердитости он скорее напоминал упрямого ребенка…

Нашла коса на камень, подумала она, вспомнив, какой неколебимой уверенностью веяло от Александра Неделина.

— И к чему мне вообще об этом думать? — Юра пристукнул ладонью по столу, словно точку поставил. — Его даже нет в Москве, и тем лучше: случайная встреча тоже исключена.

Больше они не возвращались к этому разговору — но того, что она услышала, Лизе было достаточно…

До родов оставались считанные дни, и Лиза давно уже не выходила из «поселочка» одна. Да что там из «поселочка» — Юра волновался, даже если она просто шла гулять к реке, в своем же саду!

— Не надо этого, не надо! — не уставал он повторять. — Никакого риска, прошу тебя! Мы и так здесь на отшибе живем, не дай Бог что-нибудь… Я все-таки позвоню Регине, да? По-моему, тебе уже пора ложиться в больницу!

— Ну, не сейчас. — Лиза умоляюще смотрела на него. — Я хорошо себя чувствую — неужели тебе хочется спихнуть меня в больницу?

Его обезоруживали эти слова.

— Тогда хотя бы не ходи никуда, — просил он. — Одевайся потеплее, сиди на веранде, и все. Если бы ты знала: я, бывает, вдруг представлю, что ты со ступенек падаешь… Ты меня до инфаркта доведешь, честное слово!

— Да ведь я не падаю, — успокаивала его Лиза. — Ты сам же придумываешь — и сам же переживаешь!

Поэтому она торопилась, чтобы быть дома до его возвращения. Правда, он предупредил, что вечером должен быть на приеме в американском посольстве — и времени у нее было достаточно.

Она договорилась о встрече ровно в два на Страстном бульваре.

Лиза приехала немного раньше: ей не хотелось торопиться, и она оставила себе достаточно времени на дорогу.

— Извините, — сказал Неделин, останавливаясь рядом с лавочкой, на которой она сидела. — Я не думал, что заставлю вас ждать.

— Вы не опоздали, — успокоила его Лиза. — Это я должна извиниться перед вами за то, что навязалась с этой встречей… Видите ли, в чем дело: я — жена Юрия Ратникова…

Он побледнел, услышав это имя.

— Почему же вы не сказали об этом сразу? — медленно произнес он. — Когда мы с вами встретились у Игоря Кузьменкова?

— А почему я должна была об этом говорить? — удивилась Лиза.

— Да, действительно.

Он словно остановил себя, смирил какое-то особенное волнение, которое не хотел показывать ей. Неожиданно он спросил:

— Значит, вы хотите поговорить со мной о Звонниц-ком?

— Нет, — теперь Лиза вздрогнула, когда он назвал это имя. — Я не хочу говорить об этом человеке, и вы знаете, почему.

— Но, согласитесь, — сказал Неделин. — Это было мое право!

«Мы говорим о разных вещах, — подумала Лиза. — Что за его право, причем здесь Звонницкий?»

— Юра поступил так, как не должен был поступать, — продолжал Неделин. — Почему я не вправе был ему это доказать?

— То есть — как? — тихо спросила Лиза. — Как вы доказывали ему, что он был не прав?

— Ну да, я попросил Звонницкого начать работать у Юры — неплохо работать, заметьте! И сказал ему: сделай так, чтобы он понял! Ты ведь будешь владеть полной информацией, а наших людей можно найти везде, в самых влиятельных сферах. Пусть обрываются связи, которые он считает важными, пусть не удаются проекты… Он должен понять, каких людей отбросил, словно отработанный материал! Я уверен, что имел право на эту месть!..

— И до чего же вы хотели все это довести? — Лиза чувствовала, как шершавый комок подкатывается к горлу. — Какого результата вы ожидали, когда давали это задание вашему Звонницкому?

— Я же сказал… — Стекла блеснули в очках Неделина. — Хотя нет, я ничего не сказал! Это долгая история, Лиза — вы разрешите вас по имени называть? — Она кивнула. — Так вот: в свое время нас многое связывало с Юрой. Я познакомил его с людьми, которые казались мне достойными его внимания. И когда начались все эти перестроечные дела, я просил его: сохрани этих людей, ты можешь это сделать! Они не приспособлены к ситуации выживания, они просто утонут. Ты должен их вытащить! А он бросил их, просто бросил на произвол судьбы — вот вкратце и все.

— И вы решили отомстить ему? — спросила Лиза.

В том, что говорил Саша, была его правда — наверное, Юра не видел ее, не чувствовал; наверное, он со своей правдой был виноват перед этим человеком, и, может быть, тот действительно имел право на месть. Но Лиза ясно, как в замедленном кино, видела сейчас перед собою другое: пистолет в руке Подколзева, вырываемая из петель балконная дверь, и — кровавая пена на Сережиных губах…

— Я не знаю, надо ли называть это местью, — усмехнулся Саша. — Я хотел ткнуть его носом кое во что и показать, чего он стоит без тех, от кого так легко отказался.

— А вы знаете… — Лиза едва могла говорить от волнения; она с ужасом ощутила, как начинает ходуном ходить ее живот, и невольно придержала его рукой. — А вы знаете, Саша, да вы хоть догадываетесь, кого спустили на него на самом деле? Вы знаете, кого вывел на Юру этот ваш Звонницкий, которому вы дали такое воспитательное поручение?

Саша смотрел на ее живот испуганными глазами.

— Не волнуйтесь так, пожалуйста, — попросил он. — Я думаю, вам просто нельзя так волноваться!

— Нельзя! — Она почти кричала, отпугивая старушек с внуками. — А Сереже можно было? Вы хотели, чтобы Юра был таким, а не другим, вы хотели, чтобы он защищал каких-то людей — может быть, вы были правы, я не знаю! А Сережа ничего от него не хотел и не требовал никого защищать — он сам его защитил, и он погиб, а вы живы, и читаете мне тут дешевую мораль о том, что такое хорошо и что такое плохо!

Голос ее сорвался, и, закрыв лицо ладонями, Лиза разрыдалась.

— Что-о?! — Саша присел на корточки перед скамейкой, быстро снял очки и попытался их протереть рукавом рубашки; руки его дрожали. — Вы о ком говорите, Лиза, — о Сергее Псковитине?!

Она кивнула, не в силах сдержать слезы и произнести что-то внятное.

— Вы извините, я понимаю: вы сейчас не можете мне объяснить… Я догадываюсь: произошло что-то ужасное, чего я совершенно не предвидел!.. — Голос его переменился: из него напрочь исчезли нотки насмешливой иронии; даже той уверенности в себе, которую сразу почувствовала Лиза, совсем не было слышно теперь. — Но я же не хотел… Я же все продумал, все это должно было пройти спокойно — ну, может быть, ударить по его благосостоянию, но ведь не более того! Что же случилось, что?

Он спрашивал словно бы самого себя — видя, что Лиза не в состоянии ему ответить.

— Знаете что, — вдруг сказал он. — Давайте-ка я вас домой отвезу. Нельзя вам здесь оставаться в таком состоянии!

— У меня машина за углом стоит, — выдавила наконец Лиза. — Я сама доеду.

— Ну и у меня тоже права с собой, — невесело улыбнулся Саша Неделин. — Или вы боитесь, что очки? Довезу, не бойтесь — поехали.

Машину он вел умело, хотя и не было в его езде той рисковой точности, которая волей-неволей появляется у московских водителей.

Они ехали в полном молчании.

— Вы простите меня, Лиза, если можете, — вдруг сказал Саша. — Как это вам в голову пришло меня разыскать? А я ведь так давно за ним наблюдаю…

— Не говорите об этом, — оборвала его Лиза. — Я не могу об этом слышать!..

— Да, извините.

Он снова замолчал, и вдруг Лиза поняла, что он тоже думает о Сергее…

— Знаете, Саша, — сказала она в конце Кутузовского. — Я, пожалуй, сама дальше поеду. Мы ведь за городом живем, за Барвихой в сторону еще, и автобусы к нам не ходят. Как вы потом возвращаться будете?

— Узнаю Юру, — улыбнулся Саша. — Никогда не тянуло его в город. А меня, знаете, наоборот — всегда тянуло в Москву! Я ведь тогда уехал, вернулся в Новосибирск — такое было ощущение жизненного краха, когда Юра так круто повернул нашу с ребятами жизнь… А сейчас вот вроде возвращаюсь. Проект есть интересный с Кузьменковым… Сделаем — может, еще что-нибудь появится. Извините, — спохватился он. — Я вас утомил этими разговорами. Вы когда родить собираетесь, Лиза?

— Скоро. Через неделю.

— Он, наверное, рад. По-моему, он должен хотеть ребенка, вообще — любить детей. Хотя — ведь я таких подробностей о нем не знаю…

Ей показалось, что в голосе Саши мелькнуло сожаление — о том, что не знает…

Он вышел из машины у Поклонной горы, и Лиза видела, что он смотрит ей вслед, стоя у края тротуара.

Может быть, этот разговор все и ускорил.

Той же ночью она проснулась от того, что привычные короткие сжатия, во время которых живот становился твердым как камень и перехватывало дыхание, — почему-то не проходили. Боль длилась всего несколько секунд, потом отпустила — да это была и ненастоящая какая-то боль, только предвестье боли.

Но Лиза сразу поняла, в чем дело.

— Юра. — Она осторожно потрясла его, спящего, за плечо. — Проснись, пожалуйста. По-моему, лучше поехать в больницу сейчас — пока еще доберемся…

Ей показалось, он вовсе и не спал — так стремительно он сел на кровати.

— Что — уже рожать поедем? — спросил он.

— Ну, ты рожать-то не будешь, — невольно улыбнулась Лиза. — Подождешь только, пока я рожу — и то на улице.

На улице уже стоял настоящий, почти зимний, ноябрьский холод. Небо было усыпано холодными, острыми звездами, и, словно звезды, холодно переливалась изморозь на траве у крыльца.

Лиза поежилась, застегивая длинное, свободное пальто. Что-то значительное совершалось в ней в эти минуты — и ей казалось, что такие же значительные перемены происходят в природе, в этой ночи, в этих звездах…

— Ты боишься? — спросил Юра, остановившись на мгновение на крыльце.

— Нет. Мне даже интересно — как это будет и какой он будет?

— Ну, может, и она еще — тоже неплохо, — заметил Юра.

Лиза только улыбнулась в ответ: она специально попросила, чтобы ей не говорили после ультразвука, кто у нее родится, но уверенность в том, что родится мальчик, не покидала ее.

— Мальчик Сереженька родится, — сказала она, прижимаясь к Юриному плечу. — Поехали, Юра, поехали — пора уже…

Чернышевский в сквере у Покровских ворот тоже светился изморозью.

— Сны, наверное, видит, — усмехнулся Юра, выходя рядом с ним из машины. — Четвертый или, может, даже пятый.

Он волновался гораздо больше, чем Лиза. Она заметила, что у него даже руки дрожат, когда он закрывает машину.

— Ну что ты? — Она взяла его за руку. — Что может случиться, отчего ты волнуешься? Это же не в чистом поле — здесь врачи, больница. Чернышевский вон тоже наблюдает!

Но его не успокаивали ее шутки.

— Ты не смейся, Лиз, — сказал он. — Что же, что больница и врачи? Мне все равно кажется: тут какие-то такие законы вступают, что уже…

— Ну, они мне и помогут, эти законы, — заключила Лиза. — Ты обо мне будешь думать — и все будет хорошо!

— Думать — это уж точно. Думать я буду так, что…

Он замолчал, словно задохнулся. Он вообще дышал тяжело, и она даже испугалась:

— Что это ты дышишь так? Опять задыхаешься?

— Да ну! — махнул рукой Юра. — Не задохнусь, не волнуйся.

— Ты все-таки не стой под окном, — попросила она. — Смотри, уже зима настоящая. Это долго длится, и что ты там выстоишь? Утром позвони — тебе все скажут.

— Я утром приеду, да? — сказал он. — А вдруг ты родишь до утра?

— Вряд ли, ну правда! — успокоила Лиза. — Я бы и сама не против, но вряд ли. Посмотри, уже пять, а у меня еще только-только схватки начинаются.

Наверное, она не очень его убедила. Во всяком случае, в одиннадцать, выглянув в окно предродовой палаты, Лиза увидела его, сидящего на скамейке в больничном сквере. «Да уезжал ли он вообще?» — подумала она.

Думать ей было все труднее. Схватки повторялись теперь каждые три минуты, это происходило вот уже в течение двух часов.

— Что ж так часто? — спрашивала она у входящей время от времени в палату Регины Яковлевны. — Я думала, это уже в самом конце так часто!..

— Все нормально, — успокаивала Регина. — Еще полежишь, еще не время. Даже походи, если хочешь — может быть, тебе это легче будет.

— Лучше дайте маску! — взмолилась Лиза. — Не могу я больше, Регина Яковлевна!

— Глупости, не нужна тебе маска. Все у тебя хорошо, ты здоровенькая — ну и рожай, как природа велела. Что хорошего, если ты надышишься и спать будешь? Тебе работа предстоит, нечего голову дурманить! Мы кого рожаем — мальчика?

— Мальчика, — подтвердила Лиза сквозь подступающие от боли слезы.

— Тем более. Погуляй, погуляй! В окошко посмотри — вон Юрочка твой на лавочке сидит, нервничает. Помаши ему ручкой, успокой!

Лиза с трудом встала с кровати — и тут же почувствовала, как все мгновенно изменилось в ней. Словно прорвалось что-то — и ребенок, до сих пор только болью разрывавший ее изнутри, вдруг двинулся вперед, мощно и неостановимо!

— Все, Регина Яковлевна, все! — вскрикнула она. — Я же чувствую — сейчас уже, сейчас!

— Вот и умница, раз чувствуешь, — спокойно сказала Регина. — Я же говорю: помаши мужу, успокой — и пойдем себе спокойно рожать!

Лиза с трудом подошла к окну, схватилась рукой за подоконник. Юра уже не сидел на лавочке: словно почувствовав, что с нею происходит, он встал и теперь всматривался в окна.

Она постучала пальцами по стеклу — непонятно зачем, все равно ведь невозможно было снаружи расслышать этот стук. Но он тут же взглянул именно на ее окно — и сделал несколько шагов к ней, рванулся, как будто хотел вбежать прямо в это окно на втором этаже.

Она не видела сверху его лица — но чувствовала все, что с ним происходит, так ясно, словно они были совсем рядом.

И вдруг, в короткое мгновение между приливами боли, она увидела того, кто шел по аллее, за Юриной спиной. Он шел быстро, почти бежал, как будто боялся не успеть — только куда? Потом увидел Юру — и словно споткнулся, остановился, не решаясь идти дальше.

«Надо же — не решается!» — мелькнуло в голове у Лизы.

Но тут же она забыла о Саше Неделине, стоявшем у Юры за спиной посреди аллеи. Она еще видела Юрино лицо — вдалеке и вблизи одновременно, — еще чувствовала, как любовь к нему заливает ее горячей, могучей волной, — и тут же боль перекрыла все, боль и порыв, боль и движение!

Лиза сама не заметила, как отвели ее в родзал, как оказалась она на столе, схватилась руками за какие-то скобы, напрягалась и задыхалась от усилий и боли…

Она не чувствовала, как долго это длилось — пока нетерпеливый, безудержный крик ее мальчика затмил для нее все звуки на земле!