Единственный мужчина

Палестина

Однако на пути в Палестину — или рядом с этим путем — возникли проблемы. Первая — Моррис. Это рассуждение Голды Меир стоит того, чтобы привести его целиком и — особенно девочкам — выучить наизусть. Особенно, если они хотят стать премьер — министрами. Цитируем: "Оставалось еще убедить Морриса поехать со мной в Палестину, потому что я и подумать не могла о том, что мы можем быть не вместе. Я знала, что даже если он согласится, нам все-таки придется подождать годик-другой, хотя бы пока мы соберем деньги на проезд; но абсолютно необходимо было, чтобы Моррис, прежде, чем мы поженимся, знал, что я твердо решила жить там. Я не ставила ему ультиматума, но четко объяснила свою позицию: я очень хотела выйти за него замуж и решила окончательно, что уеду в Палестину".

На некоторое время они расстались — видимо, Моррису надо было подумать. Голда бросила школу (как она пишет "странно, что школа перестала казаться мне моим важнейшим делом!"), уехала в Чикаго, работала в библиотеке, выступала, организовывала митинги, собирала средства. Разрешению раздумий будущего мужа, как это следует из воспоминаний Голды Меир, помогла публикация Декларации Бальфура. Они приняли Декларацию с восторгом, решили, что изгнание евреев кончилось ("теперь в самом деле начнется их объединение, и мы с Моррисом будем среди миллионов евреев, которые конечно же устремятся в Палестину) и поженились. Сейчас это звучит как-то несерьезно, правда? Где историческое событие, Декларация Бальфура, а где влюбленная (но не слишком сильно) парочка? Взвешивающая, "кто более матери-истории ценен" — любимый человек или Палестина? Ан нет. Оказывается, иногда исторические события влияют непосредственно. И даже в наше время. Кому, как не нам, евреям, это знать.

Итак, они поселились в собственной квартире, в которой и прожили два с половиной года. Из которых половину времени Голда провела в разъездах по партийным делам. Например, распространяла акции газеты. В своих воспоминаниях она пишет. "Но Моррис понимал, что я не могла сказать партии "нет!", и я уехала и отсутствовала несколько недель. Мне платили 15 долларов в неделю и оплачивали все мои расходы, т. е. все траты на еду, кроме десерта! За мороженное я платила сама. В то время члены партии не останавливались в гостиницах. Я ночевала у партийных товарищей, случалось даже — в одной постели с хозяйкой". Согласитесь, интересно читать книжки по истории…

Зимой 1918 года Американский Еврейский Конгресс провел свою первую сессию в Филадельфии, на которой была выработана (для предъявления на Версальской мирной конференции) программа защиты гражданских прав евреев Европы. Голда — один из представителей от Милуоки, самый молодой. Она этим страшно горда, но ее мысли уже понемногу перемещаются в иную плоскость. Действия следуют за мыслями — хорошо бы, чтобы у всех нас так было — и вот, зимой 1920 года Голда уже в Нью-Йорке и готовится к отъезду. Ранней весной куплены билеты на пароход, распродается имущество. Нам трудно представить себе разобщенность тогдашнего мира. Голда Меир пишет: "О Палестине, несмотря на то, что мы о ней так много читали и слышали, наши представления были довольно примитивны: мы собирались жить в палатках, поэтому я весело распродала всю нашу мебель, занавески, утюг, даже меховой воротник старого зимнего пальто (к чему в Палестине зимние вещи!). Единственное, что мы единодушно согласились взять с собой, был патефон и пластинки… Мы, по крайней мере, сможем слушать музыку в пустыне, куда мы держали путь". Похоже, что в те времена, как и сейчас, большая часть того, что мы "читаем и слышим", не содержит информации.

Голда и ее семья поехали прощаться с родителями и младшей сестрой. По дороге в Милуоки они остановились в Чикаго, где жила старшая сестра, Шейна, с мужем Шамаем и двумя детьми. В ходе разговора оказалось, что Шейна тоже хочет ехать, и она готова ехать вместе с детьми, если Шамай будет посылать ей из Америки деньги. Вот как Голда комментирует это. "Шамай принял решение жены с любовным участием — и, может быть, это лучше всего характеризует и Шейну, и их брак". Ситуация, как иногда говорят, неоднозначная. С любовным участием отпустить жену с двумя детьми (10 лет и 3 года) жить в палатке? Описывая отъезд, Голда Меир упоминает об огорчении родителей ("отец, сильный человек, умевший переносить боль, стоял и плакал… мама… казалась такой маленькой, такой ушедшей в себя…" и констатирует, что американская глава ее жизни окончилась и что из Америки она увезла в Палестину "понимание, что значит для человека свобода, осознание возможностей, какие предоставляет индивидууму истинная демократия, и вечную тоску по красоте американского сельского пейзажа".

В те времена любое путешествие было целой эпопеей. Это сейчас мы садимся в самолет, кушаем два раза и вылезаем из самолета. Пароход, на котором плыла Голда и вся их компания, чуть было не развалился. Правда, и самолеты иногда разваливаются, но вот чего в самолетах не бывает — это бунта среди экипажа. Капитан заковал бунтовщиков в кандалы… и т. д. Неделя от Нью-Йорка до Бостона (ныне автобус проходит это расстояние за четыре часа), полторы недели стоянка, недельный ремонт на Азорских островах, брат капитана "впал в буйное сумасшествие", один пассажир умер, капитан то ли застрелился, то ли его убили. Недельная стоянка в Неаполе, встреча с группой энтузиастов из Литвы, которые уже два раза добирались до Палестины и которых оттуда высылали. "Мне они напоминали людей типа Бен-Цви и Бен-Гуриона, хотя и были гораздо моложе. Какими опытными и твердыми они были по сравнению с нами, какими уверенными в себе казались! В Европе они работали на учебных фермах, основанных сионистами… они, собиравшиеся ехать как палубные пассажиры, не желали иметь с нами ничего общего". Голда, как она пишет "не могла оторвать от них глаз: именно такими как они, я хотела, я мечтала быть — суровой, решительной, беззаветно преданной делу". Ее решительности, ее преданности ей самой было мало! Может быть, это одно из свойств настоящего лидера — уметь требовать не только от других, но и от себя?

Голда уговорила своих спутников переселиться из кают на палубу, и тогда литовские сионисты признали их за своих и даже вместе пели на иврите и идиш, а потом танцевали хору. В Александрии Голда впервые увидела ближний Восток, причем, как она пишет, с самой худшей его стороны. Она ошибается — с самой грязной, да, но вовсе не с самой худшей. Поезд до Эль-Кантары, пересадка, поезд до Яфо. На пересадке — тупые и ленивые (восток!) эмиграционные чиновники. Наконец, она увидела сквозь грязное окно поезда большую и не слишком красивую деревню. Это и был Тель-Авив.

"Он — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир — был на пути к тому, чтобы стать самым юным городом мира и гордостью ишува". Его население составляло около 15 тысяч человек. После попытки устроить еврейский погром, которую предприняли арабы в 1921 году, в город хлынули беженцы из Яфо (будущей Яффы), и к этому моменту некоторые из них еще жили в палатках. Население состояло из "третьей Алии" (страны исхода — Литва, Польша, Россия) и "старого ишува". Городу было всего около 12 лет, и британские власти только что разрешили построить водопровод. Тюрьмы не было, но была полиция — 25 человек. Главная улица называлась улицей имени Теодора Герцля, транспортный парк состоял из автобусов и повозок, запряженных лошадьми; на лошади ездил и мэр — Меир Дизенгоф. Что же касается культуры, там находились: Ахад-ха-Ам, Хаим Нахман Бялик, одна театральная труппа. Песок, жара, все пылает на полуденном солнце, всюду песок, в гостинице клопы, всюду мухи. В киббуц можно подать заявление только в конце лета, квартир мало, цены колоссальные. Наконец, помещение найдено. «Удобства» (которыми пользовались еще сорок человек) во дворе. Опустим описание быта, достаточно процитировать одну фразу: "самым дорогим нашим достоянием был патефон".

Из этой части своих воспоминаний Голда Меир делает следующие выводы. Первое — "мы все делали сами, сами пробивали себе дорогу". Это довольно понятно. Второе — "мы так быстро акклиматизировались потому, что помнили о цели приезда и о том, что нас никто не приглашал и ничего нам не обещал". Понятно и это; но непонятно третье — "меня часто тянуло рассказать новым репатриантам, как хорошо я понимаю их трудности и каково было мне, когда я впервые приехала в Палестину, но на горьком опыте я убедилась, что люди считают все это пропагандой, или, того пуще, проповедью, а чаще всего вообще не желают слушать". Такое отношение странно вот почему. Даже если все такие рассказы — пропаганда, то из рассказа о самих-то фактах извлечь полезную информацию надо, не так ли?

Отчасти энтузиазм Голды был связан с тем, что она была молодая, делала то, что хотела, физически чувствовала себя хорошо, детей у нее не было и "мне наплевать было, есть у нас ледник или нет, и не поражало, что мясник заворачивает наше мясо в кусок газеты, который он подобрал с пола". Голда отдает должное и своей сестре, которая приехала без мужа и дети которой часто болели, и своему мужу. В сентябре все они подали заявление в киббуц Мерхавия в Изреельской долине. И получили отказ — потому, что они были супругами, а киббуц не мог себе позволить роскошь заводить детей. Кроме того, ветераны — киббуцники (особенно некоторые девушки) возражали против того, чтобы брать американскую девушку, не умеющую работать. Но Голда сумела уговорить взять их на несколько дней, они посмотрели, как работают новички и разрешили ей и ее мужу остаться. А через несколько месяцев их приняли в члены киббуца.

Действительно — и вся история человечества это показала — коммунизм пригоден как среда обитания не для всех людей. Хорошо живется в таких условиях лишь нескольким процентам. Так что ошибка строителей коммунизма состояла не в том, что они хотели его построить и при нем жить, а в том, что они хотели осчастливить этим коммунизмом всех. Как сказал кто-то "капитализм — это то, чем начинают заниматься люди, если оставить их в покое". К этому можно добавить, что, как показал эксперимент, проделанный в СССР, если на протяжении 2–3 поколений отучать людей от капитализма, то примерно две трети отучаются и от капитализма, и от умения работать вообще.

О киббуцах написано достаточно много, и в целом литература создает реалистический образ. Голда Меир резюмирует: "Я лично считала и считаю, что киббуц — единственное место в мире, где человека судят, принимают и дают возможность проявить себя в родной общине не в зависимости от того, какую работу он делает и как он ее делает, но в зависимости от его человеческой ценности". Правда, это мнение выглядит несколько упрощенным, особенно если вспомнить историю приема в киббуц самой Голды. И еще она забывает — и это важно — об одном. О том, что именно таким местом для многих людей является их семья.

Работа была тяжелая, еда была ужасная и, главное, никто не думал о том, что сравнительно легко можно делать еду и вкуснее, и полезнее. Похоже, это была некоторая форма социального мазохизма — "мы должны жить плохо!" Впрочем, нечто подобное наблюдалось и в истории СССР. Девушка Голда начала борьбу за нормальное питание — избавилась от недоброкачественного растительного масла, ввела в рацион овсянку вместо утренней селедки, а с селедки стала снимать кожу. Каждый шаг вызывал протест… а потом нововведение принималось. Естественно. Жить по-человечески все-таки хочется. Но в условиях, когда доминирует социальный мазохизм (нечто вроде "и как один умрем в борьбе за это"), требуется смелость, чтобы положить на столы скатерти и разум, чтобы понять — скатерти не опасны для строительства национального очага.

Всегда, когда надо описать какое-либо явление, возникает вопрос: нужен автор — участник событий или автор — внешний наблюдатель? Внешний наблюдатель обычно хуже информирован, не знает каких-то деталей, но он объективнее и лучше видит, как явление выстраивается в общую картину. Участник событий знает больше деталей, лучше знает явление, но он чаще бывает необъективен и чаще не представляет себе места события в общей картине. Хорошо иметь двух авторов, но что делать, если их нет? Возможно, что оптимальным решением является участник событий — трезвомыслящий скептик. Его тоже не всегда удается найти, но нам повезло. Краткое (несколько страниц) описание жизни в киббуце, сделанное Голдой Меир, является, быть может, самым полезным, что можно в них прочитать.

Однако ее киббуцная жизнь оказалась не очень продолжительной. Тяжело заболел муж, и им пришлось покинуть Мерхавию. Они прожили некоторое время в Тель-Авиве, но "мы как-то не могли наладить нашу жизнь" — пишет в своих воспоминаниях Голда; ей плохо, ей очень не хватает "дружеского тепла, которое я ощущала в киббуце, и чувства удовлетворения, которое мне давала моя работа". Были подпорчены и отношения с мужем, каждый (это так естественно) считал виноватым другого. Когда они были в таком вот неуравновешенном состоянии, им обоим предложили работу в Иерусалиме. Здесь Голда Меир родила ребенка, но, чувствуя, что ее тянет в киббуц, на некоторое время возвращается туда с сыном. На этот раз муж не следует за ней; Голде становится ясно, что он в киббуц не вернется и перед ней выбор. Выбор, как она напишет позже в своих воспоминаниях, между домом (муж, ребенок, семья) и сокровенным желанием (киббуц). И она не без гордости пишет, что, как и в других случаях выбрала, долг. Логично. Но далее она пишет — "И я вернулась в Иерусалим — не без опасений, но с твердым решением начать новую жизнь. В конце концов ведь я — счастливая женщина. Я замужем за мужчиной, которого люблю". Обратим внимание на следующее — как и в других конфликтных ситуациях, Голда Меир принимает решение совершенно рационально (Палестину предпочитает мужу, мужа предпочитает киббуцу), но потом декорирует решение эмоциональной фразой. Естественно — так легче оправдать принятое решение. Человек ведь не машина, не компьютер; но эмоциональные фразы — это, видимо, важная черта ее психики — не мешают ей принимать трезвое решение.