Еду в Самарканд

ВОЗРАСТ ГОРОДА

Возраст города обычно определяется по тому, когда город впервые упоминается.

Прекрасное средство скрыть свой истинный возраст.

Допустим, я живу и нигде не упоминаюсь. А вы все время упоминаетесь: в разговорах, на собраниях, на страницах газет и журналов. И вот вы на глазах стареете, а я еще и не начинал жить.

Так бывает у городов и поэтов. Поэта тоже считают молодым и даже начинающим, пока он не начнет упоминаться.

МАЛЬЧИШКА С УЛИЦЫ АМАТУ

На крыше дома по улице Амату босоногий мальчишка читает книгу, в которой ничего не написано.

Он любитель. Он с улицы Амату. Амату как раз и означает: Любительская.

Этот мальчишка большой любитель сидеть на крыше. Он любитель дождя и снега, ветра и холода. В самый сильный мороз его не затянешь под крышу. Потому что он любитель сидеть на крыше. И читать книгу, в которой ничего не написано.

Конечно, легче читать, когда что-то написано…

Мальчишка с улицы Амату озадаченно чешет в затылке.

Не каждый так сумеет: сидеть, беспечно закинув ногу за ногу, на самом краешке крыши, чесать в затылке и читать книгу, в которой ну буквально ничего не написано.

А он читает. Уже много лет. Черный кот на соседней улице, большой любитель стоять на крыше, изготовясь к прыжку, уже много лет собирается прыгнуть на крышу филармонии. Обычно котам безразлично, на какой крыше давать концерт, а этому непременно нужно прыгнуть на крышу филармонии. Сколько лет уже прыгает — и никак не прыгнет.

А мальчишка читает. Тоже уже много лет. За это время сколько мальчишек на его улице выросло. А он все читает. И не может от книжки оторваться.

Сведущие люди говорят: пусть бы попробовал оторваться, он же к ней прикреплен по замыслу архитектора. Он потому и не падает, что держится за книжку.

Верно сказано. И не только сказано, но и написано. Среди многих написанных мыслей это очень важная мысль.

А вот среди ненаписанных… Ведь мальчишка с улицы Амату читает книжку, в которой ничего не написано. А самые интересные книги — это те, в которых ничего не написано… Вот почему он не может от нее оторваться.

ПОД ОХРАНОЙ СТАРОСТИ

На доме, которому семьсот лет, установлен аппарат для вызова милиции, хотя в таком возрасте не милицию — неотложку вызывать.

Впрочем, дом выглядит хорошо. Он охраняется государством.

Дома охраняет их старость — в отличие от людей. Проживи каких-нибудь триста лет, и тебе уже не дадут развалиться.

Может, и нас охраняла бы старость, если б мы прожили триста лет? Только бы прожить триста лет, а там уже нас подкрасят, подштукатурят, подреставрируют… Так будем выглядеть — куда молодым!

НЕ ДОЖИВШИЕ ДО СТАРОСТИ

Большинство домов Старой Риги погибло на войне. То на одной, то на другой войне. У домов слишком долгая жизнь, чтобы они могли умирать своей смертью. У человека жизнь короткая, и то он успевает погибнуть на войне.

Разрушительная сила времени не поспевает за разрушительной силой человека. Только на последней войне погибло больше домов, чем за предшествующих несколько столетий. И хотя человек по-прежнему бессилен перед временем, но теперь уже и время бессильно перед человеком…

КРЕСТОВАЯ ГАЛЕРЕЯ

Причины и следствия редко появляются вместе. Когда появляется причина, следствия еще нет, оно где-то прячется и не спешит открываться. А появится следствие — причина куда-то делась. И тогда начинают ее искать.

В Крестовой галерее Домского собора существуют рядом причины и следствия. Они расположены в своей обычной последовательности: пушка могильная плита, пушка — могильная плита…

Вход бесплатный для всех желающих.

САЛАСПИЛС

Знак у входа на территорию мемориала Саласпилс: вход собакам запрещен. Собаки здесь плохо себя зарекомендовали.

Бывший узник лагеря Саласпилс рассказывает о Курте Краузе и его собаке Ральфе, которые вместе травили людей. Мы привыкли, что собака — друг человека, но это неточно сказано. Собака — друг хозяина, своего непосредственного начальства. Для собаки, как ни для кого другого, подходит пословица: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

На месте, которое считается могилой детей, на месте детского барака, под кустами цветов рассыпаны игрушки и сладости, которые приносят мертвым живые дети. И среди игрушек — собачка, друг маленького человека, она пришла сюда, нарушив запрет, чтобы попросить прощение от всего собачьего рода.

Когда умирают дети, человечество старится.

Как же состарили человечество годы фашизма!

СТАРЫЕ ДОМА

Старые дома… Какая у них красивая старость! У некоторых старость это, в сущности, молодость, потому что настоящая их старость разрушена войной.

Разрушена, а потом отстроена. В этом преимущество зданий перед людьми: их можно отстроить.

Я смотрю на старые здания. Жизнь невозможна без стариков. Без стариков и детей — поэтому на всех войнах самым большим преступлением считалось уничтожение стариков и детей. Так же, как дети необходимы жизни в начале, старики ей необходимы в конце, иначе жизнь будет жестоко и грубо оборвана. Новый город построить можно, однако жить в нем можно лишь при условии, что существуют на земле старые города. Старые дома. Ни один город, ни один дом, ни один человек на земле не начало, все они — продолжение.

ГОРОДСКАЯ СТЕНА

С веками рижская городская стена обросла домами, как дерево грибами: каждый старался использовать ее, общественную, как свою, чтобы сэкономить на строительстве дома. Ведь еще в глубокой древности было известно: если использовать общественное как свое, можно сэкономить, а то и заработать на строительстве.

Так и случилось, что городская стена исчезла из поля зрения не только внешних врагов, но и собственных жителей. Облепили ее домики с двух сторон, и если прежде она окружала мирную жизнь, то теперь мирная жизнь ее окружает.

Да, если мирная жизнь пойдет в наступление, никакая крепость не устоит…

Так говорят оптимисты.

А пессимисты сетуют, что жизнь наша мирная из обломков войны, никак ее не удается построить из мирного материала.

НОВЫЕ ДОМА

У домов тоже акселерация: старики приземистые, а дети вымахали под самые небеса. Высокие, статные, только очень уж друг на друга похожи. Видно, потому, что у них общие родители: общие строители, общие проекты. Ну, если не общие, то находящиеся в самом близком родстве: одному дому отец, а другому родной дядя.

Дети похожи, как братья, пускай и двоюродные. Но их это не смущает: главное, чтоб внутри было удобно. Не внешние украшения, а санузел, ванная с горячей водой. А там — неважно, как на тебя снаружи посмотрят.

Рационалистическое поколение. Старики — те были другими. Им хотелось радовать глаз. Чтоб не только радоваться самим, но чтоб и другие, глядя на них, радовались.

ПОРОХОВАЯ БАШНЯ

Чугунные ядра, застрявшие в ней, — следы бурно проведенной молодости.

Многие тогда хотели ее разрушить. Молодые были, горячие… Да и она тоже… Ее и сейчас называют Пороховой, а тогда… Был порох в пороховницах. Казалось, от одного прикосновения на воздух взлетишь.

С тех пор поутихли страсти, и ядра, пытавшиеся ее разрушить, теперь оберегают ее от разрушения. Сидят в ее стенах, как мирные, домашние кирпичи.

Мудрость приходит с годами и даже с веками. И тогда начинаешь понимать, что главное в жизни — не разрушение…

Только бы не взлететь на воздух, пока начнешь это понимать…

ПРОЩАНИЕ

Рижский накопитель — последнее наше место на рижской земле. Здесь собирают нас, чтобы всех вместе доставить к самолету.

Он, накопитель, прижался к земле, заваленный чемоданами, и смотрит, как самолеты взмывают в небо…

Детский взгляд на мир.

Ребенок смотрит снизу вверх и потому видит мир на фоне неба. А может, только так и нужно смотреть?

Рижский накопитель так ничего и не накопил, все, что ему удается накопить на земле, он тут же отдает небу. Так он отдал и нас — и вот мы летим.

Мы летим. Мы неотделимы от нашего пути и составляем с ним единую величину, выраженную в пассажиро-километрах. Так нас будут именовать в отчетах, нисколько не интересуясь, где пассажир, а где километр…

Нас не отделить от нашего пути. Каждый человек — единица, помноженная на пройденное, на совершенное…

Рига очень большая: она в десять раз больше Ужгорода.

Рига очень маленькая: она в десять раз меньше Москвы.

Слава богу, все относительно — и великость, и малость…

Это ободрение малым и предупреждение большим.