Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста

«За что меня посадили?»

Подходит к концу повествование о триумфе и трагедии Эдуарда Стрельцова — одного из лучших центральных нападающих отечественного и мирового футбола, человека изломанной судьбы, любимца и кумира болельщиков нескольких поколений.

И перечитывая написанное, переосмысливая вехи его пути, восстанавливая в памяти события и факты, вольно или невольно анализируешь поведение людей, их отношение к Стрельцову, благую или роковую роль в его жизни. Вновь и вновь напрашиваются вопросы, не попытавшись ответить на которые, нельзя поставить точку.

Я вижу необходимость на основании уже изложенного и того, что осталось за страницами книги, сделать еще одну попытку разобраться, почему так, а не иначе, сложилась судьба Стрельцова, почему, за что, кем было сделано все возможное, чтобы отлучить его от спорта и лишить наш футбол многих ярких страниц и блистательных побед.

На вопрос — «За что?» — могут ответить, что это понятно, это определил суд: за изнасилование. Но я и взялся за перо, чтобы оспорить это обвинение. Побудить пересмотреть дело и доказать, что не было изнасилования, а Стрельцов — не насильник. Доводы в пользу этого в книге изложены.

Вопросы, связанные с обрушившейся на него бедой, всю жизнь, конечно, мучили его.

Писатель Александр Нилин, друживший с Эдуардом, вспоминает, что незадолго до кончины Стрельцов снова с горечью произнес: «Одного не пойму — за что меня посадили?»

Нет сомнений, что человек, обреченный тяжелой болезнью на близкий конец, когда лукавить нет ни смысла, ни желания, ни сил, может задавать себе только самые важные для него вопросы.

И хотя эта книга посвящена разоблачению «дела Стрельцова», я не мог обойти его человеческие, спортивные, бойцовские качества. Через воспоминания друзей, организаторов футбола, товарищей по командам понимаешь, что все доброе, сказанное о Стрельцове, — правда, от души, по заслугам. И что все подмеченное ими — это главное в Эдуарде, Эдике Стрельцове. И это естественно, потому что память о хороших людях воскрешает только доброе.

И в то же время мы не впадем в противоречие и не погрешим против истины, и об этом в книге тоже сказано, если признаем, что поведение его далеко не всегда было безупречным.

На поле, как и многие футболисты, он не отличался корректностью, и его, случалось, наказывали. Вне поля, как и многие другие его друзья, соратники, соперники, он прослыл любителем выпить и побузить. Нападающий на футбольном поле, он задирался, конфликтовал, ввязывался в скандалы и потасовки и вне его.

Так уж сложилось, что в отрочестве он видел, как взрослые игроки регулярно отмечали состоявшиеся матчи возлияниями. Придя в команду мастеров, он стал участником частых выпивок и встреч с девушками. Это было у футболистов делом обыденным. Они были знамениты. Известность привлекала к ним. Поклонение болельщиков и славословие порой лишали их самоконтроля.

Процветали и такие явления, как переманивание игроков из команды в команду, что давало возможность мнить себя незаменимыми, чуть что не так, грубить руководителям, грозить уходом. Перед ведущими игроками заискивали, заигрывали, задаривали их, только бы не ушли в другие коллективы.

Стоит ли говорить, что это пагубно влияло и на Стрельцова, тем более что он, очень рано проявив свои великолепные спортивные качества, вовремя замеченный, выдвинутый, был в командах, где играл, едва ли не самым молодым? И принимал как должное все то, что происходило рядом.

Конечно же, молодого парня нужно и можно было поправить. А поправляя, разглядеть бы окружающим — взрослым, умудренным опытом, облеченным доверием и властью, призванным быть для Стрельцова наставниками, что имеют они дело со вчерашним пацаном из голодного военного времени, обделенным и лаской, и заботой, и поддержкой, и добрым примером, и отцовским влиянием, с парнем, оказавшимся в одночасье, в свои шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет на спортивном Олимпе в прямом и переносном смысле слова, растерявшимся от обрушившейся на него известности, узнаваемости, славы, от ревущих от восторга или негодования стадионов, от постоянно преследующего его скандирования трибун: «Стрелец! Стрелец! Стрелец!»

Об этом 40 лет назад написал адвокат С.А. Миловский в кассационной жалобе, направленной в судебную коллегию по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Делая основной упор на излишнюю суровость наказания, он настаивал, что суд не учел того, что сам Стрельцов явился жертвой меценатской опеки и уродливых методов воспитания молодых футболистов со стороны бывшего руководства Комитета по физкультуре и спорту СССР, общества «Торпедо», общественных организаций завода имени Лихачева и ряда других ответственных «покровителей» футбола. Эти люди, утверждал адвокат, насаждая в спорте делячество, профессионализм (а спорт у нас, как известно, считался не профессиональным, а любительским) и нездоровый азарт, в безоглядной погоне за лаврами побед на футбольном поле любой ценой, за количеством забитых голов, видели в Стрельцове лишь футболиста, забыв о нем как о молодом человеке, только еще вступающем в жизнь. Они создали вокруг него ореол громкой славы «исключительного» и «незаменимого» центра нападения и атмосферу преклонения перед кумиром болельщиков.

По делу известно, что, будучи брошенным отцом, Стрельцов воспитывался одной матерью, полуграмотной женщиной. Несмотря на эти далеко не самые благоприятные семейные условия, Эдуард пришел в столичный спортивный мир скромным, застенчивым, вежливым и дисциплинированным шестнадцатилетним юношей, который не пил, не курил и краснел при замечаниях со стороны тренера.

Знакомство Стрельцова со спиртными напитками произошло не где-нибудь в пивных, а на официальных банкетах, где восхищенные его первыми блистательными успехами меценаты поили семнадцатилетнего рабочего паренька дорогим коньяком, а чтобы это не выглядело непедагогично, искусственно завышали в печати его возраст до двадцати четырех лет.

Ездившему до этого на электричке юноше по окончании матчей подавались комфортабельные «ЗИЛы» и «ЗИМы», в то время как остальные игроки довольствовались автобусами.

К нему на дом снаряжали посыльных с подарками; его засыпали премиями, шили ему костюмы у лучших портных, отдыхать отправляли в правительственные санатории.

Влияние этой шумной и щедрой опеки и бесконечные восхваления и воспевания способного спортсмена, почести и дифирамбы не замедлили сказаться на его характере и поведении. Со Стрельцовым происходит метаморфоза: он становится развязным, самоуверенным. Поскольку ему внушили, что он незаменим, что ему все дозволено, он начал нарушать спортивный режим, выпивать.

Вместо того чтобы вовремя осадить его, поставить на место, наказать и тем самым спасти, «добрые дяди» — меценаты мягко журят его, сквозь пальцы смотрят на его проделки. Больше того, они ограждают Стрельцова от справедливой критики, преследуя тех, кто осмеливается высказать правду о неблаговидных поступках знаменитого центра нападения.

А когда один из таких проступков был назван преступлением и стал широко известен, многие из тех, кто должен был чувствовать и свою вину за все, что произошло со Стрельцовым, поспешили откреститься от него, присоединиться к хору обвинителей и хулителей, едва ли не обрадовались возможности сделать его «козлом отпущения».

Незадолго до события, которое было превращено в уголовное дело, Стрельцов и его друг и партнер Валентин Иванов попали в скандальную ситуацию, опоздав на поезд, увозивший команду за рубеж. Тогда руководители из Спорткомитета во имя грядущей победы в большом международном матче дозвонились до заместителя министра путей сообщения. Добились своего, ликвидировали ЧП. Поезд, вопреки расписанию, был остановлен в Можайске, опоздавшие заняли свои места.

Но когда под откос пошла жизнь Стрельцова, эти же руководители, боясь, что их каким-то боком может затронуть уголовное дело, безжалостно выбросили Эдуарда из футбола, и догонять ему «свой вагон» пришлось долгих семь лет.

Почему-то не попытались журналисты той же «Комсомольской правды» встретиться, поговорить дружески, по душам с известным спортсменом, не избежавшим, по их мнению, заражения вирусом «звездной болезни». Знаю, что в спортивном отделе газеты трудились тогда именитые, авторитетные, умудренные жизненным опытом знатоки спорта. Убежден, что общение с ними возымело бы куда больший успех, нежели оскорбительные, из пальца высосанные утверждения газеты. Такие, к примеру, как в статье «Еще раз о «звездной болезни» от 22 июня 1958 года.

«А человек-то Стрельцов был, — уверенно заявляют Н. Фомичев и И. Шатуновский, — серый, недалекий. Его некомпетентность в самых примитивных вопросах вызывала изумление и улыбки товарищей по команде. Он искренне считал, что Сочи находится на берегу Каспийского моря, а вода в море соленая оттого, что в ней плавает селедка».

Много возникает вопросов, когда читаешь подобное. Почему в прошедшем времени, почему такие обобщения, оценки и анекдоты-байки, почему говорится так высокомерно-снисходительно? И ведь это не единственный такой материал. На читателей и Стрельцова обрушилась серия заказных, написанных как бы под копирку, ругательных статей, в которых из одной в другую кочевали недопустимые и бездоказательные обвинения. В нарушение закона, еще до суда утверждалось, что он совершил тяжкое уголовное преступление, что он — хулиган и насильник. И так далее, и тому подобное.

Двадцатилетнего Стрельцова журналисты сами первыми нарекли «звездой», и они же с ходу объявили о ее закате, о «взлете и падении»… А ведь, к счастью, она, эта звезда, как ее ни гасили, сияла еще долго.

Предвосхищали события, опять же с обвинительным уклоном, и некоторые руководители. Секретарь парткома ЗИЛа того времени А. Фатеев, например, задолго до суда, до того, как вина подследственного была доказана, угодливо докладывал следствию, что «…факт преступления Стрельцова широко обсуждался в коллективах завода и спортсменов и получил осуждение».

Еще более высокую «оперативность» проявили чиновники из Спорткомитета СССР. Уже на следующий день после случившегося, когда события еще только расследовались и вина не была доказана, они приняли решение дисквалифицировать Стрельцова. Срок не указывался, что означало: пожизненно.

Сегодня, задним числом, хорошо понимая особенности того времени, мы можем назвать все, что наговорили тогда о Стрельцове, словоблудием по чьей-то высокой воле, а карательные меры — государственным заказом. По сути, это стало тяжелым прессом, давившим жертву, на роль которой подобрали Стрельцова. Еще более изощренно давили на него следствие и суд. Невооруженным глазом видна их тенденциозность и заданность на обвинительный приговор.

Так, напомню, в качестве свидетелей привлекали в основном людей, враждебно настроенных к Стрельцову. В нарушение закона «забывали» предупредить их об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Между тем, общеизвестно, что ни один из действительно близко знавших Стрельцова людей не поверил в саму возможность совершения им преступления, тем более против человека. Все знали, как он добр и отзывчив.

К делу были приобщены характеризующие материалы, создающие исключительно негативный фон при оценке личности Стрельцова. И ни одной положительной характеристики, ни одного доброго слова. Это о человеке, в девятнадцать лет ставшем Олимпийским чемпионом, заслуженным мастером спорта СССР. Вот и получилось: вознесли, развратили. А потом, лишь по навету, дружно и шумно дискредитировали и низвергли.

Эти и многие другие нарушения, которые уже приводились и изложены в кассационных жалобах, других материалах, были допущены вопреки закону. Права Стрельцова — подозреваемого, обвиняемого, подсудимого и осужденного

— были попраны многократно. И когда об этом узнаешь и задумываешься сегодня, напрашиваются две аналогии из области искусства. Одна

— из сферы театра, другая — кино.

Первая. Уж очень похоже все то, что произошло, на хорошо поставленный и сыгранный спектакль театра абсурда. Режиссер (мы уже говорили ранее, кто именно) сформулировал цель: в рамках очередной кампании борьбы за дисциплину и трезвость найти и примерно наказать какую-то, желательно колоритную фигуру (вот, мол, кого не пощадили), наказать построже, дабы другим неповадно было.

На главную роль выбрали подходящего человека (в отличие от настоящего театра — без его согласия) — широко известного и любимого, немного скандального, частенько выпивающего и «перебирающего», освистанного прессой и неискушенного в делах юриспруденции.

На остальные роли определили статистов, безоговорочно послушных замыслу режиссера, действующих по принципу «чего изволите-с?». Спектакль прошел «как по нотам», зрителей о впечатлении не спросили, да и нашлись, как всегда, те, что устроили овацию. Опять же — по извечному, нашенскому: пусть не все ладно в моем доме, лишь бы у соседа было похуже. А тут-то «похуже» у кого: у Олимпийского чемпиона, баловня судьбы, «звездного мальчика»! Зато мы — в порядке!

Вторая аналогия вызвана названием нашумевшего некогда фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Не так ли сложилось и у Стрельцова?

В фильме речь шла о другом времени, о давно канувшей в Лету эпохе. Но ощущать себя Стрельцов среди окружающих его людей мог именно так, как задолго до него герой фильма. С определенной долей условности примем, что «свои» — это те, кто находился рядом в нормальной, повседневной, до краев заполненной футболом, жизни. Это тренеры, руководители разных уровней, журналисты, а затем — работники милиции, суда и прокуратуры. Еще недавно многие из них расхваливали его. Восхищались, добивались дружбы, простое знакомство с ним старались всячески афишировать. От них, казалось бы, он и мог в трудную минуту ждать поддержки и помощи, объективности. Но этого не случилось.

Многие из «своих», когда со Стрельцовым случилась беда, когда над его головой грянул гром, отвернулись, отмахнулись, сделали вид, что иного финала и не ждали. Ни просьбы друзей, ни обивание матерью порогов организаций, еще вчера горячо в нем заинтересованных, результата не дали. В поддержке было отказано. А ведь он, неопытный в деле правовой защиты, неподготовленный, неискушенный в искусстве «мышиной возни», упав с высот, раздавленный чудовищными обвинениями, сам защищаться не мог. Да, наверное, и не хотел, из-за дурацкого мальчишеского упрямства: «С девушкой был, факт близости с ней не отрицаю, а как это квалифицировать, ваше дело». Не допускал, видимо, по простоте душевной, что следователи и судьи так легко ухватятся за его признание. Это потом он будет годами терзаться вопросом: «Почему? За что?»

Да, многим «своим» именно это и было нужно: выдавить признания и свидетельские показания, подтасовать факты и — посадить надолго, как было велено.

Были среди «своих» и самые близкие — товарищи по спорту: чемпионы, рекордсмены, кавалеры высоких наград, люди, «вхожие» в высокие инстанции. Их заступничество, безусловно, могло благотворно сказаться на участи Стрельцова. Могло, но не сказалось.

Сошлюсь на документальный фильм «Вижу поле», посвященный Э. Стрельцову и демонстрировавшийся по телевидению. Один из участников экранного разговора поделился таким воспоминанием.

В 1963 году кем-то из друзей Эдуарда было подготовлено письмо на имя Н.С. Хрущева с просьбой об отмене дисквалификации Стрельцова, о его возврате в большой футбол. Под обращением автор поставил фамилии самых знаменитых спортсменов того времени в расчете на то, что уж ходатайство о снятии дисквалификации они подпишут. В передаче прозвучало несколько известных стране имен.

Эти имена с громкими титулами я перечислять не буду. Дело в том, что ни одной подписи, как об этом говорится в фильме, не появилось. Видимо, и эти сильные, мужественные люди дрогнули: а вдруг меня не поймут, как бы чего не вышло.

Горько об этом говорить, но факт остается фактом: письмо не пошло, шанс был упущен.

Это — о «своих».

Теперь — о «чужих», отнеся к ним, опять чисто условно, тех, кого Эдуард совсем не знал до «того случая», до следствия, суда и приговора. Это те, с кем «пересеклась» жизнь Стрельцова на его пути «в никуда»: подследственные, обвиняемые, заключенные, тюремный и лагерный персонал. Для них он поначалу был человеком из другого мира: недавно еще привилегированным, избалованным, зазнавшимся. Так им поначалу казалось. И он мог ждать от них не только настороженности и предубежденности, но и враждебности, агрессии. Однако и здесь случилось не так, и это тоже поучительно.

Как вы, наверное, помните, в камере, узнав в нем выдающегося футболиста, к нему отнеслись уважительно, а авторитет криминального мира Николай Загорский взял его под свое покровительство, и оно не раз выручало Эдуарда.

Многие надзиратели старались помочь, смягчить, облегчить его участь, условия пребывания в камере, лагере.

А как ему было не запомнить начальника Вятлага, организовавшего футбольный турнир! Понимал человек, что Олимпийский чемпион должен играть. И приезжал со своим окружением болеть за Стрельцова, верил, что, видя это, и подчиненные будут поддерживать знаменитого зэка-футболиста.

Вот и получилось, что среди многих «чужих» Стрельцов был своим в самом добром смысле этого слова.

Были, разумеется, и другие факты.

Чужие, например, оставили ему отметину на лице.

А свои? Были среди них и те, кто встал на защиту Стрельца: новые руководители ЗИЛа, генеральный директор Павел Дмитриевич Бородин и секретарь парткома Аркадий Иванович Вольский. Не оставляли в беде многие друзья-футболисты.

Бывший начальник команды московского «Торпедо», сделавший много для скорейшего возвращения Эдуарда в большой футбол и для увековечения его памяти, Ю.М. Степаненко вспоминает:

— Когда Стрельцов оказался в лагере, у нас состоялось собрание. Футболисты решили, что при выплатах премий за победу или по какому-либо другому случаю будем отчислять деньги и Стрельцову.

Его «долю» делили пополам: половину отдавали матери, а на вторую половину покупали продукты и отправляли их в лагерь посылкой или нарочным. В этой роли почти всегда выступал Витя Шустиков…

Слушал я этот рассказ и думал о том, как много значат настоящие дружба и товарищество!

И что уж вообще поразительно, так это свидетельства о том, что посылки с едой в тюрьму и лагеря Стрельцову посылали и болельщики на собранные ими деньги.

Пример этот, по-настоящему волнующий, зовет к тому, чтобы на несколько строк отвлечься от хода моих рассуждений и высказать хвалу по адресу этого удивительного и до конца не понятого еще нами братства людей — футбольных болельщиков.

Ревущие 100-тысячные стадионы, миллионы телезрителей, разные социальные сословия — от людей с мировой известностью до деградировавших личностей — все это включает в себя феномен болельщика.

Болельщики есть и в других видах спорта. Не менее темпераментные и не менее осведомленные о своих кумирах и знающие о них все — от размера обуви до имен любовниц.

Но футбольный болельщик — самый массовый, а поэтому, наверное, и самый агрессивный.

К сожалению, мы знаем немало фактов, особенно на Западе, когда агрессия футбольных болельщиков не адекватна самому понятию «болельщики». Нередко, они представляют собой организованные группы, со своими лидерами, правилами, униформой, связью.

Сражения органов правопорядка с болельщиками на Западе, а теперь кое-где и у нас, задают массу вопросов людям, занимающимся социальной психологией.

И прежде всего возникает вопрос: почему именно в футболе болельщик так выплескивает свою агрессивность?

Что это? Несбывшиеся надежды, желание приобщиться к кумирам? Или какая-то другая аура, или какой-то психический вирус, заставляющий миллионы людей в едином порыве вскакивать с мест на стадионах, у радиоприемников и экранов телевизоров, превращаться в бесчисленное множество ревущих глоток: «Г-о-о-ол!!!» Что это? Ответа на этот вопрос у меня нет.

Что касается наших болельщиков того времени, когда играл Стрельцов, то они отличались своей коллективностью, значительно меньшей агрессивностью. Спокойный и доброжелательный был тогда наш болельщик. Давили его локтями в очередях, лез он без билетов через заборы и в дыры, чтобы попасть на футбол, аккуратно теснила его конная милиция.

Случалось, бывала пролита и кровь. Не выдерживали порой наши спортивные сооружения «массы» затиснутых на них людей, кипения страстей, бурного сопереживания происходящему на футбольном поле.

Вспоминается трагедия в Красноярске, когда в 1982 году при открытии Спартакиады народов СССР возникла такая давка на стадионе, что три человека погибли и 15 получили серьезные телесные повреждения.

Директор стадиона, уважаемый в Сибири человек М.Б. Дворкин чуть не пошел под суд: его обвинили в отсутствии необходимой предусмотрительности при прогнозировании количества болельщиков. Не дал, мол, своевременного распоряжения об открытии запасных ворот.

Дело за недоказанностью прекратили, но бесследно оно для Михаила Борисовича не прошло. Вскоре он умер от сердечного приступа. Светлая ему память!

Привел же я этот случай для того, чтобы еще раз показать: уникальна и непредсказуема эта 190 весьма предприимчивая и увлеченная спортом часть населения страны — болельщики. Трудно их сдержать, направить, удовлетворить.

Стрельцов, как правило, удовлетворял — своим мастерством, своей искренностью и бескорыстной щедростью настоящего таланта.

Кумир! Больше к этому слову добавить мне нечего. Он, Стрельцов, был им для болельщиков. Можно по-разному расценивать, чьим кумиром он был: кумиром толпы или кумиром народа. За него одинаково болели и партийные боссы, и простые работяги, разбиравшие его голы у пивного ларька недалеко от стадиона «Торпедо».

На бескрайних просторах Союза футбольный гений Стрельцова под сомнение не брался никогда. Он был любим не только болельщиками «Торпедо», но и болельщиками других команд.

Вспомните, как толпились болельщики у здания Московского областного суда, когда 23 и 24 июля 1958 года туда привозили Стрельцова из Бутырки.

Искренние слезы на глазах. Робкая надежда на милосердие судей, недоумение и гнев после несправедливого, по их мнению, приговора…

И вот новая подробность: они создавали, оказывается, своеобразные кассы взаимопомощи (теперь их назвали бы «общак») для поддержки Стрельцова в лагерях. Так и хочется задним числом сказать им, оставшимся для нас безымянными: «Спасибо вам за Стрельцова!»

К слову сказать, и за рубежами нашей страны хорошо знали Стрельцова, хотя там он почти не выступал. Заслуженный мастер спорта СССР В. Шустиков вспоминает, что в 1960 или 1961 году команда московского «Торпедо» отлично проявила себя в ФРГ, выиграв почти все товарищеские встречи — с командой Мюнхена, со знаменитой «Шальке-04». И вот, когда ехали на очередную встречу, переводчик, слушавший в автобусе радиопередачу, оживился.

— Знаете, — говорит, — как оценивает комментатор вчерашний матч? Он говорит, что если бы участвовал в игре советский футболист Стрельцов, игра была бы еще интереснее, а счет — еще более разгромным. Но Стрельцов, мол, отбывает срок в тюрьме, и русские «ограничились скромным счетом 6:0!»

Такая слава шла тогда о Стрельцове. Заметим, уже два или три года не игравшем!

А в наши дни миллионы болельщиков выражают горячую признательность мэру столицы Юрию Михайловичу Лужкову за поддержку инициативы о присвоении стадиону «Торпедо» имени Эдуарда Стрельцова, за футбольные турниры памяти Стрельцова, за памятник ему в Лужниках — рядом с другими великими футболистами — Н. Старостиным и Л. Яшиным.

Делюсь своими наблюдениями и обобщениями не только для того, чтобы вспомнить, как было у нас «в те времена», времена, когда Стрельцовым пожертвовали во имя благой, как казалось кому-то (мы назвали уже, кому), цели. Дело в том, что и теперь с избытком хватает и театров абсурда с запрограммированными трагедиями, и недоброго отношения к людям со стороны тех, кто власть имеет, влиянием пользуется, кому доверено решать судьбу человека.

И хотя саму историю со Стрельцовым уже не поправишь, но уроки из нее могут пойти на пользу, послужить искоренению зла и утверждению справедливости, торжеству святого дела — защите прав человека.

Что до трагедии Стрельцова, то он ее пережил и никогда не узнает иного. А нам в память о нем, да и для себя, для нашей истории, для всего, что еще есть у нас и в нас доброго, святого, необходимо добиться его реабилитации. Этой благородной цели и должна послужить наша книга.