Её единственная страсть

Глава 4

Дендре пыталась понять, что с ней происходит, когда Гидеон Пейленберг вел ее по Гринич-Виллидж в свою мастерскую. Знакомиться с мужчинами на улице было не в ее характере. Сердце девушки колотилось, приключение с незнакомцем возбуждало.

Дендре потрясло ощущение чувственного удовольствия, когда Гидеон смело распахнул ее пальто, полюбовался ее фигурой, потом продолжал с аппетитом есть ее завтрак. В его глазах была страсть, и это пробудило воспоминание об интимных ощущениях, которые она испытывала до сих пор лишь в спальне, наедине с собой, мечтая избавиться от невинности и заниматься сексом в свое удовольствие.

Секс для Дендре был тайной, столь же притягательной, сколь пугающей. Ей хотелось надежных брачных уз, чтобы узаконить беспокоившую ее могучую, но основательно подавленную чувственность. Встречаясь с еврейскими парнями из Бруклина, большей частью симпатичными, умными, амбициозными, она смотрела на каждого прежде всего как на возможного мужа, потом уже как на сексуального партнера. Страх оказаться отвергнутой как «легко доступная женщина» определял ее отношение к мужчинам. И сводил интимную жизнь к нулю, оставляя ей только воображать физическую близость, о которой Дендре почти ничего не знала и которую жаждала испытать. Девственница поневоле, она совершенно не представляла себе, где найти достойного мужчину, чтобы отдаться ему (как ей внушала мать), и это стало для нее в последнее время гнетущей проблемой. Девятнадцать лет. Время пришло. Ей был нужен сильный, красивый, решительный мужчина. Словом, где-то между Вашингтон-сквер и Нижним Бродвеем Дендре влюбилась.

– Если бы ты шел помедленнее, я бы успевала за тобой, – сказала она Гидеону.

Продолжая держать ее за руку, Гидеон внезапно остановился, развернулся, и она ткнулась ему в грудь. Он засмеялся и сказал:

– Я всегда спешу к чему-то, кому-то, куда-то. Хочу жить полной жизнью, испытать все, а ты – неожиданность, нечто новое, чтобы насладиться тобой, как стряпней твоей матери.

Сообщив это, он перешел с быстрого шага на бег. Дендре приходилось стараться изо всех сил, чтобы не отстать. Миновав несколько кварталов, они сбавили скорость, и Гидеон обнял девушку за плечи. Так они шли по улицам. Волнение и неопытность делали Дендре в глазах Гидеона особенно соблазнительной. Новая знакомая была совершенно не похожа на типичных американок, белокурых красоток, которым он обычно отдавал предпочтение в постели. Ее лицо было намного более выразительным, чем у манекенщицы, в пышном теле никаких недостатков. Походка девушки казалась чувственной, даже эротической, выражение лица – спокойным, сосредоточенным. Он был заинтригован.

Когда они миновали Гринич-Виллидж, Дендре почувствовала тревогу. Улицы, по которым они шли, – грязные, почти безлюдные, если не считать пьяных и бродяг, – вызывали пугающее чувство бедности: сердца, духа и, разумеется, кошелька. Казалось, там не было признаков жизни, за исключением рывшихся в мусоре кошек, несколько зверьков агрессивно преследовали их в надежде получить какой-нибудь корм. Где же булочные, зеленные лавки, сапожные мастерские, аптеки? Из уютного, обжитого Бруклина Дендре попала в кирпично-каменную пустыню.

Наконец Гидеон остановился перед четырехэтажным зданием.

– Пришли. Мне не терпится показать тебе свои работы, услышать, какого ты мнения о них, – сказал он, крепко обняв девушку. И страстно поцеловал ее, перед тем как отпереть тяжелую металлическую дверь, покрытую рисунками. С этим поцелуем из ее сознания исчезли унылая улица, запах бедности и запустения. Дендре чувствовала головокружение от страсти, радость от его живости, волнение от перспективы увидеть его работы. Она чувствовала, как он крепко сжимал ее руку, увлекая в вестибюль здания, который она ожидала найти темным и грязным.

Увидев отразившееся на ее лице облегчение, Гидеон улыбнулся. Весь вестибюль был выбелен, даже пол. У стен стояла какая-то сломанная мебель, но даже она в этих стенах выглядела эстетично.

– Все взято со свалок, – пояснил он.

– Ты превратил выброшенную мебель в скульптуры, – восхитилась Дендре.

Гидеон подумал, что верно ее оценил: девушка хочет жить полной жизнью, ее легко будет воспитать, у нее есть кое-что за душой. Им будет хорошо вместе.

– Ассамблаж, – поправил он, – прикладной ассамблаж. Здесь хранится все мое добро: еда, одежда, необходимые вещи.

Голые лампочки в вестибюле, свисавшие на длинных черных шнурах, отбрасывали скорее теплое сияние, чем яркий свет. Каждая появлявшаяся из темноты вещь дышала живостью, энергией. Дендре поняла, что создатель этих вещей, ее похититель, является природной силой, феноменом, преображающим все, с чем соприкасается. Очарованная тем, что увидела, Дендре сняла пальцы Гидеона со своего запястья. И, потирая затекшую руку, стала расхаживать, рассматривая его работы.

– Не трать время попусту. Это не настоящая моя работа, просто временная мебель бедного голодающего художника.

Гидеон снова обнял ее, поцеловал, на сей раз погладив по шее, потом запустил руки под лиф платья и стал ласкать ее грудь. Дендре напряглась от страха, но не стала вырываться. Он улыбнулся этой неопытности. Такой она нравилась ему еще больше. Он чувствовал, что она потрясена своими чувствами к нему, и это тоже нравилось ему. Взяв Дендре за руки, Гидеон поднес их к губам и поцеловал пальцы. Потом, держа за руку, повел девушку туда, где ей наверняка хотелось оказаться.

Темная, шаткая лестница, по которой они взбирались, была очень крутой и угрожающе отходила от стены. Дендре, которую в другое время угроза падения удержала бы от того, чтобы подняться хотя бы на один пролет, забыла о страхе. Она была так счастлива, что не могла не подниматься вместе с Гидеоном.

Громадный верхний этаж, ничем не перегороженный, был залит полуденным солнечным светом, лившимся из окон в разных концах помещения. И все же это было мрачноватое место с высоким потолком и железными опорными колоннами. Здесь пахло сыростью, масляной краской, льняным маслом, скипидаром. Запах был не столько неприятным, сколько красноречивым. Эта мастерская была островком творческой энергии посреди Манхэттена, местом уединения. Металлические рамы с картинами, белые стены и аккуратность вызвали у Дендре ощущение организованности и целеустремленности. Это было убежище энтузиаста, подвижника, поставившего перед собой огромную задачу.

Краем глаза Дендре увидела несколько картин на подрамниках, холсты, приставленные к стенам, громадный мольберт, большой стол с аккуратно сложенными выдавленными тюбиками масляной краски, жестяными и стеклянными банками со стертыми кистями всевозможных размеров, лист стекла, видимо, служивший палитрой… Гидеон вел ее к месту, где на полу лежали три матраса один на другом. Они были покрыты белыми простынями и старым, потертым восточным ковром, заменявшим покрывало. Стол, вернее, деревянная дверь, положенная на две металлические бочки из-под пива, пара шатких стульев в дальнем от постели углу, обшарпанный холодильник и жалкого вида плита в другом – таковы были житейские удобства Гидеона, не считая книжного шкафа, а также туалета и двойной раковины с выщербленной белой эмалью. Они не были закрыты хотя бы ширмой.

Гидеон повернул девушку лицом к себе и, не выпуская ее рук, отступил на шаг и принялся разглядывать Дендре. Между ними явно возникло влечение друг к другу, невысказанная, но острая потребность, которая требовала удовлетворения. Гидеон выпустил руки и погладил густые черные кудри. Провел пальцем, по ее носу, потом по губам. Ни он, ни она не произнесли ни слова. Гидеон снял с Дендре пальто и позволил ему соскользнуть на пол. Расстегнул пуговицы платья и стянул его с плеч к бедрам. Потом стал разглядывать девушку: превосходные по форме и размеру груди, соски, окруженные темным, восхитительно декадентским ореолом, такие возбуждающие на фоне белой, упругой, шелковистой как атлас кожи. Он был очарован зрелостью, готовностью Дендре Московиц. Он будет писать ее множество раз. Она будет представлять для него меняющиеся аспекты охваченных страстью женщин.

Влечение стало почти невыносимым. Дендре хотела предпринять что-нибудь, но понятия не имела, что и как.

Она знала только одно: ей хочется отдаться этому мужчине. Чтобы он любил ее, как никто и никогда раньше, так сильно, что никогда не захотел бы другой женщины. Дендре была уверена, что в эту минуту Гидеон любил ее именно так. Это было ясно по тому, как он пожирал ее глазами, по восхитительной страсти, сияющей на его красивом лице.

И Дендре была права. Гидеон обожал женщин, женское тело и секс. Секс, вожделение и страсть были для него эликсиром, божественной амброзией. И в этой странной, незрелой, но чувственной девушке было нечто гораздо большее, чем то, о чем говорила ее внешность. Гидеон влюбился в заурядность Дендре Московии, роскошную женщину со страстной скрытной душой, трепетавшей для него, и только для него.

Гидеон раздевался перед ней неторопливо, потому что девушка не могла оторвать от него глаз и он хотел, чтобы она насладилась каждым дюймом его плоти. Он был возбужден, трепетал от желания прильнуть к ней губами, разделить чувственное блаженство. Потрясение Дендре при виде его пениса, так готового к обладанию ею, отражалось в ее глазах. По этому взгляду Гидеон понял, что она еще ни разу не была так бесстыдна с мужчиной, так очарована пенисом, так захвачена мыслью о сексе в струящемся солнечном свете. Ему хотелось, чтобы она ласкала его, возбуждала еще больше. Нет. Она не двинулась к нему. Вместо этого карие глаза наполнились слезами, дыхание стало тяжелым. Он мгновенно понял, что ее мучают страсть и досада на его медлительность.

Гидеон подошел к ней, погладил ее груди, довольно сильно ущипнув длинные, толстые соски. Дендре застонала от удовольствия, а он нежно поцеловал ее в губы, стянул с бедер платье, трусики… Теперь на ней оставались только белый кружевной пояс с резинками, чулки и туфли на высоких каблуках. Гидеон смотрел на нее так, как никто и никогда раньше. Вытянув руки и взяв Дендре за пальцы, Гидеон обошел ее вокруг.

– Я буду писать тебя. Множество раз. Сделаю тебя самой знаменитой в мире натурщицей. Ты великолепна в своей страсти. У тебя очень соблазнительное тело. Я хочу, чтобы весь мир смотрел на тебя и видел, какой ты лакомый кусочек.

Дендре была охвачена огнем. Вновь и вновь она безмолвно молила: «О Господи, пусть он возьмет меня немедленно. Ожидание ощутить его в себе невыносимо. Пожалуйста, пусть это случится сейчас».

Гидеон опустил Дендре на колени.

– Ты восхитительное создание, и я поведу тебя туда, где ты никогда не бывала, мы будем там вместе, пока твоя сексуальная энергия не будет израсходована, а потом пойдем еще дальше. Ты будешь только моей, навсегда, я не оставлю в твоей душе и в сердце места никому, кроме меня. Ты веришь мне?

– Да, – прошептала Дендре, молясь, чтобы это оказалось правдой.

– Тогда покажи, зачем мне это делать, – потребовал он.

Дендре погладила его бедра, провела пальцами по густым, светлым лобковым волосам, потом сунула пальцы ему между ног, но ни разу не коснулась пениса. Гидеона удивило, что она дразнит его. Ему надоели молодые женщины, играющие в эту игру. Будь на ее месте другая, он тут же навсегда выпроводил бы ее из мастерской. Но Дендре… неужели динамистка, которая не собирается отдаться? Это не вязалось с ее искренностью, чистотой духа, которую он ощутил в ней, ее благородством, вожделением и страстью, которые светились в глазах девушки.

– Почему ты отводишь глаза от моего члена, когда хочешь его? Водишь пальцами вокруг пениса, как дешевая динамистка? Не стоит играть в эту игру, и мы оба знаем это. – С этими словами Гидеон обвил ее пальцами член и начал двигать руку Дендре взад-вперед. Другую ее руку он подвел под свои мускулистые ягодицы, чтобы она могла их гладить.

Вздохнув с величайшим наслаждением, он сказал ей:

– О да. Как ты нежно ласкаешь меня. Ты восхитительна.

И закрыл глаза, наслаждаясь.

Дендре почувствовала, как поток силы, энергии струится по ее венам, ее плоти. Она содрогнулась от наслаждения. Когда миг высшего сексуального блаженства прошел, она поняла, что нашла мужчину своей жизни, того, кому хотела отдаться сейчас и навсегда.

Гидеона удивили собственные слова и чувства. Он не назвал бы Дендре легкой добычей, как вначале подумал, увидев девушку. Они хотели друг друга, хотели войти в жизнь друг друга. Он поразился тому, как легко наивная юная женщина завладела его сердцем, хотя этого не удавалось более красивым и искушенным особам. Ему было хорошо с ней. Сексуальное блаженство охватило его тело и душу. Ему нравилось, как она ласкает его. Гидеон представил, как она держит его яички в нежном, теплом, атласном рту, облизывая, будто кошка.

Возбуждение Гидеона почти достигло высшей точки. По-прежнему стоя, он погладил Дендре по голове и сказал:

– Интересно, понимают ли женщины, как приятны эти ощущения мужчине? Ты чудо. Мне нравится, как ты любишь меня.

Гидеон нагнулся, поцеловал ее в губы, стал ласкать их языком, пока они не разошлись, потом, выпрямившись, положил ладони на ее руки и, направив кончик пениса к ее губам, несколько раз провел по ним взад-вперед. Она приоткрыла рот, облизнула пенис. Сначала робко, но потом эротическая страсть, жажда вкусить его полнее взяла верх, и девушка нежно втянула пенис в рот.

Потрясенная собственным бесстыдством и страхом неизвестности, она заколебалась и умоляюще взглянула в глаза Гидеону. Тут он взял власть над их страстью и ее жизнью, и Дендре расслабилась, стала покорной. Каждый из них понимал,"что правила установлены, роли расписаны. Она будет любить его, как ни одна женщина на свете, а он будет любить ее за это.

– Ты никогда раньше не делала этого, не занималась оральным сексом? – мягко спросил он, вынув пенис из ее рта.

– Нет, – призналась Дендре, голос ее звучал чуть громче шепота.

– Для начинающей ты просто великолепна. Это потому, что тебе нравится пенис и ты любишь отдаваться. Я сделаю так, что ты полюбишь это еще больше и будешь всегда хотеть меня. Создам эротический мир, в котором мы будем жить, такой волнующий, что ты не можешь себе представить.

– Обещаешь? – выдохнула Дендре, и оба ликующе рассмеялись. И Гидеон полюбил ее еще больше, потому что они могли вместе смеяться в своей страсти.

Он испытывал восхитительные ощущения, когда медленно входил в ее рот до самого горла, а она инстинктивно облизывала пенис. Он с трудом удерживался от того, чтобы кончить, так как хотел, чтобы первый утонченный оргазм они испытали вместе.

Заключив ее в объятия, он увлек ее на постель.

– Доверься мне, и я сделаю тебя счастливейшей на свете женщиной.

Он расстегнул ее пояс с резинками и отбросил. Потом, устраиваясь между ее уже раздвинутых ног, приподнял Дендре с постели и с жадностью взглянул в ее промежность. Погладил шелковистый бугорок, развел губы и облизнул нежную розовую плоть, касаясь пальцами клитора и щекоча вход в ее самое интимное место.

Дендре пришлось впиться зубами в тыльную сторону ладони, чтобы удержать пронзительный вскрик, таким острым было удовольствие. Она пылала жгучей, как огонь, страстью к своему любовнику. Впиваясь ногтями ему в плечи, едва осознавала, что сжимает свое лоно, вертит задом. Такого она ни разу еще не испытывала. Все мысли из ее головы улетучились. Она хотела, чтобы это длилось еще… Гидеона возбуждало то, что он раскрепостил ее для наслаждения сексуальностью. Мужчина и женщина приняли позу, дающую обоим высшее блаженство орального секса, в которой Дендре могла пылко ласкать его мускулистый зад и спину. Они открыли для себя такую интимность, когда все мысли, весь мир за пределами секса был забыт, и воспарили к высотам эротического блаженства.

Несколько часов спустя Дендре лежала в объятиях любовника, стыдясь, что так легко отдалась первому встречному, гадая, что он может подумать о ней, смущаясь тем огромным наслаждением, какое испытала в сексе с мужчиной, которого знала всего несколько часов. Она была встревожена, потому что Гидеон превратил ее из той, кем она была, в незнакомую женщину.

Гидеон не рассчитывал, что Дендре окажется девственницей. Он не любил лишать девушек невинности и заниматься сексом с теми, кто ничего не знает об эротических ощущениях и о том, как удовлетворить мужчину. Но Дендре оказалась исключением. Робость, страх и удивление, появлявшиеся время от времени в ее глазах, ее искренность дали ему понять, что он первый ее мужчина. Почему-то он любил ее за это больше и был очень нежным, когда входил в нее. Он доставил ей тот самый острый, пугающий, однако восхитительный миг боли, которую испытывает большинство девственниц, но за этим мигом последовали часы наслаждения, какое может дать только великолепный секс.

Они занимались любовью целый день, Гидеон несколько раз погружался в дремоту. Пробудясь напоследок, он повернулся на бок, лицом к Дендре. Она натянула на себя простыню и лежала неподвижно, рассеянно глядя в потолок. Казалось, ее ничто не беспокоит, возможно, она испытывала лишь легкие угрызения совести от того, что какую-то часть себя утратила навсегда. Гидеон поцеловал ее в щеку, погладил по голове. Дендре повернула голову и взглянула на него.

– Ты очень спокойна, – сказал он.

– Даже не знаю, что ответить. Наверное, я ошеломлена тобой, тем, что у нас было.

– Знаю. Хочешь поговорить на эту тему? – спросил он, играя ее волосами и медленно стягивая простыню с ее тела. Дендре сделала попытку укрыться снова, но это было бесполезно. Гидеон стаскивал с нее простыню медленно, дразняще.

– Ты имеешь в виду траханье, а не это. Ты теперь большая девочка, Дендре Московии. И можешь называть вещи своими именами, кстати, ты была очень хороша. Очень.

– Я даже не догадывалась, что способна наслаждаться таким сексуальным декадентством, – сказала она с легкой улыбкой.

Гидеон засмеялся:

– Это уже лучше! Но, дорогая Дендре, то, что ты держала мой пенис в руке, что я затрахал тебя до потери сознания, что ты заливалась нектаром оргазма, своего и моего, вряд ли можно назвать декадентством, это просто секс. Декадентство, порочность, распутство… не для нашего первого эротического турнира. У нас впереди целая жизнь вместе, чтобы разделять эти страсти.

Сердце Дендре затрепетало при словах «целая жизнь вместе». Он влюбился, он хочет на ней жениться! Она прижалась к Гидеону и покрыла его лицо поцелуями. Глаза ее наполнились слезами счастья. Мужчина слегка отодвинул Дендре от себя и привел ее в невообразимо непристойную позу. Ее волосы на подушке выглядели возбуждающе растрепанными. Гидеон повернул ее голову под нужным углом, подсунул окровавленную простыню ей под зад и вытащил между раздвинутых ног, обернул вокруг одного бедра, и Дендре сжала рукой ее угол. Гидеон предложил ей представить себе, что он берет ее, сказал, что она должна напрячь воображение, дабы достичь оргазма, когда он будет рисовать ее.

– Ты великолепна. Нужно запечатлеть тебя на. холсте для себя и для потомства. И мужчины, и женщины будут с обожанием глядеть на тебя, восторгаться тем, какая ты на моих портретах.

С этими словами он как был нагишом побежал по мастерской за громадным листом бумаги и угольными карандашами.

– Гидеон, обещаешь, что никто не увидит этих рисунков?

Не говори глупостей! Когда-нибудь люди будут стоять в очереди возле музеев, чтобы увидеть рисунки, картины, акварели, которые я сделаю с тебя. Будут платить миллионы долларов, чтобы иметь тебя в масле, как я во плоти.

– Возможно, когда-нибудь, но сейчас для меня важно, чтобы то, что произошло, оставалось между нами. Это слишком интимно. Я умру со стыда, если кто-то, кроме тебя и меня, увидит такой рисунок.

Дендре доставляла Гидеону громадное удовольствие с той минуты, как он увидел ее сидящей в одиночестве на скамье. Он воспринимал ее не так, как большинство женщин, с какими ложился в постель. Причина была в чистоте ее обожания. Он никогда не знал любви, щедрости, самопожертвования ради него, и только ради него. Едва он вкусил его, это стало для него необходимым. Он хотел еще такой безоглядной любви, только к нему, навсегда. Дендре станет музой, она будет обогащать его эротические фантазии, его жизнь как художника. А он будет всегда немного превозносить ее ради нее самой. Эта женщина будет любить его до самой смерти. В этом Гидеон был уверен так же, как в том, что завтра взойдет солнце.

Дендре выглядела распутной, эротичной, порочной, как любая влюбленная женщина, стремящаяся угодить своему мужчине. Гидеон понимал, какую жертву она приносит, но был не из тех, кто ценит мученичество.

Он встал рядом с ней, погладил ее груди, нежно поцеловал в губы. И без капли раздражения, напротив, очень мягко, ответил:

– Вот этого обещать не могу. Я художник. И пишу не для того, чтобы моих работ никто не видел. Это неразумное требование. Либо ты хочешь позировать мне, либо нет. Если мы останемся вместе, тебе придется отдавать мне всю себя, иначе лучше не начинать. Вот так я буду тебя любить, этого буду от тебя ждать. Если придет время, когда ты не сможешь делать этого, – что ж. Мы пойдем разными путями. Моя работа – это моя жизнь, все остальное второстепенно. Подумай, сможешь ли ты жить ради моей работы, ради меня. В оправдание себя и того, как живу и хочу жить, могу обещать только одно. Когда-нибудь награда будет колоссальной, и если мы по-прежнему будем вместе, то весь мир будет у наших ног.

Глава 5

Гидеон и Дендре рука об руку шли к ближайшей станции метро. Время от времени он останавливался, обнимал девушку и нежно целовал. Внезапно, как молния, обоих поразила любовь, и молодые люди, каждый по-своему, были ошеломлены тем, что случилось с ними.

– Когда увидимся снова? – спросил Гидеон, поигрывая лацканами ее пальто.

– Мне все кажется, я проснусь – и сегодняшний день, то, что случилось между нами, окажется сном. Когда увидимся? Мне даже не хочется уходить от тебя, – сказала она.

– Ну так не уходи.

– Если бы ты говорил это всерьез. – Дендре нервозно закусила губу.

– Дендре, я не шучу такими вещами.

– Мне нужно было вернуться домой два часа назад, мать будет очень волноваться. Я должна идти. Вряд ли ты понимаешь – это самый значительный и волнующий день моей жизни. Я влюбилась в тебя, Гидеон, и мне надо привыкнуть к этому. Я простая еврейская девушка из Бруклина и не собиралась меняться. И вдруг появился ты, и все переменилось.

– Останься у меня на ночь.

– Не могу. Что я скажу матери?

– Не верю своим ушам! Ты ей все рассказываешь, как послушная девочка? Одобрение мамы, любовь папы. Наверно, есть еще обожаемый брат? Ты живешь и думаешь как мещанка, прелесть моя, однако трахаешься и любишь эротику как распутница. Объедини ту и другую жизнь, и все будет великолепно. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

К ее глазам подступили слезы.

– Завтра. Приду к тебе завтра после занятий.

– Почему не сегодня? – настаивал Гидеон.

– Я ни разу не проводила ночи с мужчиной. Постарайся понять. У меня есть ответственность перед семьей. Мы крепко связаны друг с другом, и я не могу так сразу порвать с этим. Мне нужно время, чтобы уйти от них, но я не хочу совершить ошибки и потерять тебя.

Они стояли у входа в метро. У Дендре был страдальческий вид. Ее нерешительность не сердила Гидеона, наоборот, вызывала жалость. Его удивило, что он чувствует уважение к Дендре, – она считалась со всеми, кого это затрагивало. Он понимал, что раз эта девушка так серьезно относится к семейным обязанностям, то займет не менее твердую позицию по отношению к нему. Он подумал, что она именно та женщина, на которой ему нужно жениться, с которой строить жизнь и добиваться успеха. Как говорится, «надежный тыл». С таким тылом, как Дендре Московии, он сможет подниматься по ступенькам в мире искусства, пока не окажется на самом верху, где будет царить безраздельно. В своем таланте Гидеон был уверен.

– Ты не потеряешь меня. Значит, завтра, в любое время, – заключил он с улыбкой.

– Ты не сердишься? – спросила она.

– Я никогда не сержусь. Если мне кто-то не нравится, я просто ухожу. Не беспокойся, перестань нервничать. В этом нет ничего привлекательного. Сегодня был превосходный день. Теперь я возвращаюсь поработать в мастерскую, а ты едешь домой.

Они поцеловались. Гидеон смотрел, как Дендре спускается по лестнице, чтобы затеряться в потоке людей. Пройдя всего несколько ступенек, она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Гидеона, но тот уже ушел.

На платформе ждало множество людей, и Дендре отвлеклась, пытаясь понять, откуда все взялись, потому что она почти никого не видела, когда спускалась. Тишина, какая иногда бывает на станциях, внезапно нарушилась шумным потоком воздуха из туннеля, затем появились яркие огни поезда, раздался грохот колес по рельсам. Завизжав тормозами, состав остановился, с шипением раскрылись двери. Пройдя по почти пустому проходу вагона, Дендре села между дремавшим негром и индусом в чалме, читавшим книгу в бумажной обложке «Деловой успех за 80 дней».

Дендре закачалась в одном ритме с вагоном, мчавшимся под улицами города. На несколько минут ее загипнотизировало зрелище людей, казалось, висевших на ременных поручнях. Одни при свете ярких ламп читали газеты, другие смотрели в пустоту. Она привыкла ездить в метро. Здесь была знакомая территория, мир, где она чувствовала себя уверенно. С Гидеоном она была на чужой территории, но после того, что испытала там, она скорее улетела бы, чем отказаться от этого. Ради любви Гидеона девушка согласилась бы на любые жертвы. Внезапно она пришла в восторг, поняв, что он имел в виду, когда пожелал ей счастья: это означало, что Дендре должна жить в двух мирах, собственном и его. Гидеон, разумеется, был прав, именно так она и намеревалась поступить. До чего он умен, сказала себе Дендре, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Все решено. Она выбрала свой путь. Они будут вместе до конца жизни.

Дендре сделала последнюю пересадку. Она пыталась оживить в памяти проведенный с Гидеоном день, но ничего не получалось. На ум приходили только мысли о матери, отце, брате. Гидеон, разумеется, попал в точку и тут: у нее был старший брат, Орландо, который ее обожал. Конечно, она не могла вдруг взять и рассказать домашним о Гидеоне, о том, что лишилась девственности и ей это очень понравилось. Придется таить свое счастье, думала Дендре, предаваться сладким грезам, когда она будет одна в своей комнате, а между тем неторопливо, осторожно готовить почву для того, чтобы представить Гидеона своей семье.

Дом семьи Московии не был элегантным: маленькое, окрашенное в кремовый цвет квадратное здание с такой большой верандой, что там на цепях висели качели, с черными ставнями и наружными ящиками для растений, где вся зелень уже высохла. По обеим сторонам улицы тянулись похожие дома. Однако у них на заросшем бурьяном заднем дворе высилось большое дерево, спереди располагался небольшой газон, где проплешин было больше, чем травы.

На улице уже стемнело, и на веранде горел свет. Дендре вставила ключ в замок и рывком распахнула дверь. Ее встретил восхитительный аромат материнской стряпни: тушеной капусты, ростбифа, картофельных клецок. Этот запах, атмосфера уюта и любви заставили Дендре на время забыть о Гидеоне и проведенном в распутстве дне.

Никто из родных не бросился встречать блудную дочь, и Дендре сообразила, что это один из трех вечеров в неделю, когда она занималась в школе искусств на Манхэттене. Отец поцеловал ее и помог снять пальто. Он и Орландо, старший брат, до сих пор были единственными мужчинами, которые для нее что-то значили. Теперь, когда Дендре познакомилась с Гидеоном, ей было с кем их сопоставить. По сравнению с полным жизни красавцем, в которого она влюбилась, отец выглядел старым, усталым, измотанным. При этой мысли у нее защемило сердце. Она обняла отца и на несколько секунд прижалась к нему.

Возможно, Дендре впервые взглянула на отца без дочернего обыкновения видеть в отцах героев, белых рыцарей, всегда готовых прискакать и спасти их. Гершель Московиц – скорняк, тихий человек, довольный своей участью, он стремился к покою любой ценой, был счастлив в лоне своей религии и всей непритязательной жизни. Мать Дендре, Фрида, спокойно властвовала в доме. Оба они были скорее мечтательными читателями книг, созерцателями жизни, чем деятелями. Фрида с головой уходила в романы, поэтому ее дети и носили имена героев двух нашумевших книг, прочитанных во время ежегодных недельных летних отдыхов в горах на севере штата Нью-Йорк.

Смущенная новыми для нее мыслями, Дендре отошла от отца.

– Как дела в колледже? – спросил он. – И в школе искусств? Надеюсь, день прошел интересно, малышка?

К счастью, у Дендре не оказалось времени на ответ, потому что появилась мать со словами:

– Герш, ты каждый день задаешь одни и те же вопросы. Как день у Дендре может быть интересным, если она изучает в колледже бухгалтерию? Бухгалтерия есть бухгалтерия.

Это было сказано не сурово, скорее буднично, и Фрида, обожавшая мужа, при этих словах погладила его по щеке и улыбнулась.

– Ты, конечно, права, – кротко отозвался он.

– Ужин через двадцать минут, – объявила Фрида и, обняв дочь за плечи, дошла с ней до подножия лестницы, там крепко стиснула ее, повернулась и направилась на кухню.

Дендре стала подниматься, на середине лестницы остановилась и села на ступеньку. Атмосфера дома, любовь и уважение родителей окутывали ее, как мягчайшее кашемировое одеяло. Дендре обхватила себя за плечи. Мать с отцом всячески поддерживали друг друга. Способны ли она и Гидеон на такую любовь и преданность? Хватит ли у них сил, чтобы идти на жертвы ради детей? Все родственники и друзья родителей восхищались тем, как живут Московицы: просто, без ссор, в ладу и согласии. Дендре осознала, что ни разу не слышала пререканий в доме. В трудные времена (а таких дней было немало) родители никогда не жаловались, просто делали, что могли.

Родственники – дяди, тети, двоюродные братья и сестры, гораздо более обеспеченные, занимавшие более высокое положение в обществе, – утверждали, что Фрида любовью к мужу, заботой о нем и о детях создает в семье такую жизнь, какую хочется ей, что это эгоистично. Критика была бессмысленной, потому что у родственников не имелось доказательств, что муж и дети Фриды недовольны этой жизнью.

Дендре охватило беспокойство. Она и ее семья принадлежали к среднему классу и были довольны своей скучной, размеренной жизнью. Постоянство, уравновешенность, стабильность, размеренность – все это было в ее характере. Даже теперь Дендре радовалась тому, что представляет собой, гордилась своими корнями, хотя Гидеон показал ей иной образ любви и жизни; главное – иметь мечту и стремиться к ее осуществлению. Дендре чувствовала, что у нее нет возврата в родительское гнездышко, в гущу еврейской общины, бывшей до сих пор основой ее жизни. Вернуться означало бы отказаться от Гидеона, а это было немыслимо. Ей хотелось, чтобы он всегда любил ее, как сегодня, снова и снова, до конца жизни. Страсть глубоко прожгла ее, заклеймила как принадлежащую ему на всю жизнь.

Дендре услышала, как мать напевает на кухне, и поняла, что она поистине дочь Фриды; она могла любить Гидеона так же сильно, как мать любила ее отца. Что до Гидеона, то в нем не было ничего от ее отца. Гидеон будет любить ее, как сможет, и этим удовлетворится. Дендре раз и навсегда решила, что это ее устраивает. И как будто бы оживилась от этой мысли. Она побежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступени, но направилась не в свою комнату, а постучалась в дверь Орландо и, не дожидаясь ответа, вошла.

Ее брат поднял взгляд от книги. Каким красивым, веселым, нежным и добрым он показался Дендре. Она подошла и села на кровать рядом с ним. Орландо – гордость семьи – учился в Гарварде на последнем курсе медицинского факультета.

– Привет, – сказала Дендре.

– Привет, – ответил Орландо и широко улыбнулся. Дендре подумала, что брат всегда ей улыбается. Он обнял ее. Будучи на пять лет старше, брат относился к Дендре покровительственно с тех пор, как она была младенцем. Он называл ее малышкой, и в конце концов это стало домашним именем. Дендре восхищалась братом. Он получал в Гарварде стипендию и работал на двух работах, чтобы обеспечивать себя. У Гершеля Московица просто не было денег, чтобы обучать сына.

Теперь, впервые испытав секс и восторг оргазма, Дендре могла понять, почему женщины добивались внимания ее брата. Он обладал сексуальностью, которая была очень волнующей в сочетании с уверенностью в себе и приятной внешностью. Как странно, внезапно подумала Дендре, думать об Орландо как о мужчине. Она надеялась, что он поймет ее страсть к Гидеону и не будет шокирован ее выбором.

– Орландо, когда тебе нужно быть в Гарварде? – спросила Дендре.

– Послезавтра.

– Я познакомилась с одним человеком. И собираюсь за него замуж. Думаю, он тебе понравится.

– Малышка!

– Я хочу рассказать тебе о нем – о нас. Хочу, чтобы ты с ним познакомился. Мы приедем проводить тебя на Центральный вокзал.

– Мать с отцом знают об этом?

– Нет, думаю, пока что рано им говорить. Сначала нужно их познакомить.

– Он не еврей?

– Нет, я не знаю, кто он по национальности.

– Если ты выйдешь замуж за человека другой религии, это убьет отца, потрясет родню. Может, расскажешь мне о своей великой любви? С самого начала?

И Дендре рассказала брату о том, как познакомилась с Гидеоном и влюбилась. Хотя призналась, что легла с ним в постель, подробностей старательно избегала. Чем больше Орландо слушал, тем больше расстраивался. Он встал с кровати и принялся расхаживать по комнате. Сердце у него чуть не разрывалось от тревоги за сестру, когда та призналась, что любит Гидеона сверх всякой меры, больше жизни. Когда Дендре начала всхлипывать, он подошел и положил ей руку на плечо.

– Почему же ты плачешь, малышка?

Она прильнула к брату.

– Не от горя или отчаяния, а потому, что не представляла себе, что значит любить. Я ни разу в жизни не была так счастлива.

Малышка, ты уверена, что это не просто увлечение? Каждая женщина влюбляется в своего первого мужчину, особенно если первый сексуальный опыт был удачным. Тебе, судя по всему, повезло, и поэтому твой парень мне уже нравится. Для тебя открылся новый мир. Ты женщина, не ребенок. Нам придется обращаться с тобой соответствующим образом, может, даже не называть тебя больше малышкой.

– Правда, Орландо? – просияла Дендре. – Гидеону очень не понравится это прозвище…

– Погоди-погоди, Дендре. Ты всего раз встретилась с этим парнем, знаешь его меньше суток и уже беспокоишься о его мыслях и чувствах? Дай ему время подумать о тебе, увлечься тобой.

– Мы договорились завтра встретиться. Мы любим друг друга, Орландо, любим одинаково. Порадуйся за нас, – взмолилась Дендре, и глаза ее наполнились слезами. В голосе появилась дрожь.

Он достал из кармана платок и протянул ей.

– Малышка, какая ты наивная. Мужчины не любят женщин так, как хочется женщинам. Они любят их, как могут.

– Гидеон уже сказал мне это, и я ничего не имею против.

– А кто будет уламывать отца и мать? Я ведь завтра уеду. Не встречайся с ним хотя бы пару недель, дай себе время опомниться и не делай ничего поспешного, вот тебе мой совет.

– Не могу.

– Почему, Господи?

– Потому что я потеряю его. Ты не представляешь, Орландо, какой он замечательный. Он уже стал моей жизнью.

– Это безумие!

Разговор их прервал голос матери от подножия лестницы:

– Эй вы, оба, ужин уже на столе.

Брат и сестра встали с кровати и посмотрели друг на друга, не представляя толком, что делать. В этой семье не существовало секретов от близких. Орландо раскрыл объятия, и Дендре бросилась в них, по ее щекам катились слезы. Он поможет ей. Он так любит сестру, что не может не помочь.

Фрида Московии, была не из тех женщин, которые легко говорят об интимных вещах. Она была домохозяйкой, стряпухой для мужа и детей. Секс для нее был чем-то вроде иностранного языка, поэтому она не могла обсуждать это с дочерью. Фрида надеялась, что муж, которого она найдет для дочки, возьмет это на себя. В конце концов, сексом будут заниматься они. Тема смущала се.

За столом все четверо говорили о повседневных делах: перебирали местные сплетни, обсуждали опрометчивый поступок одного из двоюродных братьев. Когда ужин подходил к концу, Орландо поглядел на Дендре и жестом дал ей понять: пора! Прошло несколько минут, прежде чем Дендре решилась.

– Я познакомилась сегодня с одним человеком, – начала она. – Он художник, бедный и неизвестный, но со временем станет очень знаменитым.

– Очень хорошо, дорогая, – проговорила мать и поднялась, чтобы унести посуду.

За столом воцарилось молчание. Орландо приподнял бровь. Когда Фрида вернулась с формочкой апельсиново-лимонного желе с ягодами земляники сверху, Дендре только и смогла подумать, что ей не очень-то нравится желе, которое готовит мать, – какое-то резиновое, безвкусное. Гидеону такого подавать нельзя. Мысленно она пообещала себе, что будет лучшей кухаркой, чем мать.

– Я хотела бы пригласить его домой на обед, – объявила Дендре.

Все за столом уставились на нее. Отец спросил:

– Зачем? Ты никогда не приглашала к обеду людей, которых мы не знаем.

– Хочу, чтобы вы все познакомились с ним. Он необыкновенный, и ему нравится, как мама готовит. Я сегодня угостила его своим завтраком.

– Он из Бруклина? – спросила мать.

– Нет, мама, – ответил Орландо.

Московицы жили в мире, который начинался и заканчивался в Бруклине, как и многие семьи, члены которых родились и выросли здесь. Большой мир и даже другие районы Нью-Йорка воспринимались как чудесная экзотика, но чужбина, будь то Манхэттен, находящийся на другом берегу реки Ист-Ривер, Бостон или Париж. Фрида и Гершель озабоченно переглянулись.

– Так откуда же он, Дендре, и почему ты знаешь так много об этом мальчике, Орландо? – спросила Фрида.

– Из Сент-Луиса, – ответила Дендре.

– Я еще не встречал ни одного человека из Сент-Луиса, – сообщил Гершель, преследуя ускользающее по тарелке желе.

– Я тоже, папа. И он не мальчик, мама, – ответил Орландо – О, – произнесла Фрида. И перестала задавать вопросы.

Орландо хорошо знал мать. Она терялась, когда речь заходила о незнакомцах или о чем бы то ни было, вторгающемся в ее владения. Теперь она погрузится в молчание. Но Фрида понимала, когда терпит поражение, и всегда сдавалась изящно. Сигнал к отступлению подал ей тон голоса дочери. У Гершеля на лице появилось обеспокоенное выражение, но глава семьи ничего не сказал.

На другой день занятия в колледже были для Дендре пыткой. Она не могла сосредоточиться, не могла думать ни о чем, кроме Гидеона, и ненавидела каждую минуту, проведенную вдали от него. Был ли то сон? Мечта? Произошло ли это на самом деле? Часы тянулись бесконечно… Но занятия все-таки окончились, и Дендре помчалась к возлюбленному.

Ее колени ослабли, когда она нажала кнопку переговорного устройства, и дверь тут же отперлась. Дендре дрожала от предчувствия, в голове теснились вопросы. Почему он ничего не сказал в переговорное устройство? Ждал ли кого-то еще, рассердился ли на то, что она не осталась на ночь? Толкнув дверь, она вошла в вестибюль. Едва глаза ее начали привыкать к темноте, вспыхнул свет. Дендре ахнула и приложила руку к сердцу.

– Я уже начал думать, что ты не появишься, – объявил Гидеон с верха лестницы.

Мир не перевернулся. Она была по-прежнему нужна Гидеону. Как он был хорош, когда сбегал с лестницы, чтобы заключить ее в объятия. Он покрыл поцелуями все ее лицо. Дендре начала расстегивать одежду.

– Скажи, что любишь меня, – взмолилась она.

– Люблю.

– И никогда не отпустишь меня от себя? – настаивала она.

– Никогда, – ответил он. – И это не просто слова, Дендре, это намерение. Я работал всю ночь, посмотри.

Гидеон мягко опустил ее на ноги, и они, держась за руки, поднялись по лестнице в мастерскую. Дендре поразилась: к стенам были приколоты рисунки с ее изображениями, некоторые с цветными пятнами. На одном были пятна девственной крови; на другом красные губы и ногти. Некоторые были выполнены черным карандашом и сепией. Большинство портретов было сделано в натуральную величину; другие представляли собой детальные наброски разных частей ее тела. Все рисунки были исполнены жизни и эротики. В ее глазах видны были чувства: жажда секса, желания. Ее сексуальность соблазняла зрителя, захватывала, как ни одна картина. Значит, Гидеон видел ее такой? Она вдохновила его писать так мастерски? Он претворил ее в образ, который тронет даже самое холодное сердце. Какая девятнадцатилетняя девчонка не будет польщена, не отдаст жизнь за любовь такого мужчины? Дендре пришла в восторг и бросилась ему в объятия.

– Они изумительны! У меня голова идет кругом от волнения.

Гидеон запрокинул голову и засмеялся:

– Так и должно быть.

Наступила минута молчания, лишь усилившего их влечение друг к другу. Любовь вкупе со страстью, самый сильный из наркотиков, опьяняла обоих. Для Дендре этот второй опыт оказался еще более восхитительным, чем первый. Собственные портреты, глядевшие на них отовсюду, лишь усиливали ее возбуждение. Она была как в тумане и едва расслышала, как Гидеон просит сделать то, о чем Дендре никогда не слыхивала. Откуда все это взялось – желание отдаваться ему полностью, выказывать стремление подвергаться чему угодно ради еще одного экстаза, и еще одного, и еще? Ей хотелось умирать и возрождаться снова в его объятиях, в сексуальном блаженстве, и Гидеон обожал ее за это. Когда она стояла на коленях, а Гидеон сзади входил то в одно, то в другое влажное вожделеющее отверстие, Дендре казалось, что она вот-вот потеряет сознание – таким острым было блаженство чувствовать себя предельно заполненной им. Она вскрикнула от боли и удовольствия.

Ее вожделение до предела разожгло воображение Гидеона, и он, не меняя ритма телодвижений, шептал ей обо всех эротических утехах, которым они будут предаваться вместе.

Пресытившись, Они обнялись и заснули прямо на полу посреди мастерской. При пробуждении их все еще окутывал запах секса, аромат страсти. Дендре хотелось лизнуть своего любовника, разбудить, не расставаться с этим запахом, который принадлежал им обоим, глубоко вдыхать его. Куда подевались весь ее мир, семья, мораль среднего класса, согласно которой она вела себя как шлюха? Значение для нее сейчас имел только Гидеон.

Перевернувшись на бок, чтобы любоваться красотой своего мужчины, испытывая невыразимую благодарность за то, что он любит такую простую девушку, Дендре поцеловала Гидеона, разбудила его и стала одеваться. Он смотрел, как она натягивает чулок на ногу, потом взял второй из ее руки и старательно натянул на другую. Поцеловал ее в колено и улыбнулся.

В этой улыбке было нечто новое для нее – великодушие, тепло, обещание. С необычайной нежностью он поднял ее с пола и одел. Для Дендре это стало завершающим штрихом. Ее жизнь принадлежала ему.

Глава 6

Гидеон на десять лет старше ее, многое повидал, Мир его велик, просторен, опасен, это напугает мать и отца. Он не их веры… Эти мысли проносились в голове у Дендре, когда она наблюдала, как Гидеон одевается.

– Я рассказала о тебе брату, – выпалила она.

Гидеон как раз натягивал через голову свитер. Чуть поколебавшись, он сказал:

– Держу пари, без откровений о сексе?

Он увидел, как Дендре залилась краской, и понял, что смутил ее. Подойдя, Гидеон обнял ее и пояснил:

– Я не хотел тебя смущать. Просто глупо пошутил. Что ты говорила ему?

– Что мы любим друг друга и я выйду за тебя замуж, – довольно самоуверенно заявила Дендре.

Гидеона это поразило, его лицо расплылось в улыбке.

– Ты в этом не сомневаешься?

– Тебе никогда не найти лучшей жены. Ни одна женщина не будет любить тебя больше, чем я, и ты это знаешь. Вот почему ты женишься на мне. И по любви, само собой.

Эта юная, наивная женщина, столь податливая в его руках, была права. Гидеону она понравилась еще больше, потому что говорила правду. Он поднял к губам руки Дендре, поцеловал пальцы, потом сказал:

– Ты меня пока очень плохо знаешь. Жизнь в браке со мной будет для тебя нелегкой. Моя работа всегда будет важнее всего прочего, работа и свобода. Мы будем бедны, тебе придется работать, чтобы нам как-то прожить, во всяком случае, до тех пор, пока я не получу признание. Но когда-нибудь у нас будет все: успех, деньги, волнующая, яркая жизнь. Уверена ли ты, что любишь меня настолько, чтобы вести такое существование? Да, и вот что еще: я – тиран, великодушный, но все же тиран.

– А я еврейка из Бруклина, домоседка с моралью среднего класса, которая не знает ничего больше. Вот что я принесу в наш брак, сможешь ли ты с этим жить? – спросила Дендре с металлом в голосе.

И снова полная откровенность. Во многих отношениях она оставалась девственницей. Гидеон пришел в восторг от мысли всю жизнь прельщать Дендре своим миром, уютно живя в ее мире, иметь домашний очаг, быть окруженным любовью, о которой мечтал с детства. Ответ мог быть только один.

– Когда пригласишь меня домой на обед? – спросил он, поблескивая глазами и улыбаясь.

– Сегодня? – предложила Дендре, счастье звенело в ее голосе, словно колокольчик.

– Едем. Я голоден.

– Нужно позвонить матери, предупредить. Этого требует вежливость, – сказала она ему.

– Можно позвонить из бара за углом, – предложил он.

– Гидеон, в «Ангеле» нас ждет мой брат. Можно оттуда поехать домой всем вместе.

– А, понятно. Хочешь устроить мне смотрины?

Дендре слегка смутилась.

– Я хотела попросить тебя познакомиться с ним за выпивкой. Не сердись, пожалуйста, но он хочет знать, что ты собой представляешь. Брат завтра возвращается в Гарвард и беспокоится, что я, возможно, сошлась с дурным человеком. Нельзя винить его за то, что он беспокоится обо мне.

– Винить не в чем, а вот расходы ему придется взять на себя. У меня нет таких денег, чтобы платить за выпивку в «Ангеле».

Орландо читал за столиком книгу. Всякий раз, когда дверь открывалась, он поднимал глаза. Приходило и уходило так много людей, что ожидание начинало действовать ему на нервы. Он решил ждать до пяти. В половине шестого вновь поднял глаза от книги, подумав: «Последний раз. Если это не Дендре, еду домой».

Но вошла Дендре со своим кавалером, оба так сияли, выглядели такими счастливыми, что Орландо поднялся и помахал им рукой. Еще до того, как они подошли к столику и Гидеон произнес хотя бы слово, Орландо попал под обаяние этого человека. Гидеон Пейленберг излучал уверенность, выделявшую его среди других людей. Каждый его шаг, сила, сексуальность, способная вскружить голову любой женщине, умное, красивое лицо – все говорило о том, что это незаурядная личность. Орландо стало ясно, почему Дендре так сильно влюбилась, но ему стало беспокойно за сестру. Он очень любил ее, но был реалистом. Дендре пленилась величием, но способна ли она возвыситься до него? Орландо понимал: сестра нашла единственного на миллион мужчину, и правильно делает, что не хочет его упускать.

Дендре представила мужчин друг другу, они обменялись рукопожатием.

– Я хотел бы взглянуть на твои картины. – Орландо взял быка за рога.

– Нет ничего проще, пошли.

– Они могут шокировать тебя, – вмешалась Дендре.

– Портреты твоей сестры – самые лучшие мои работы. Если ты ценишь искусство, они взволнуют тебя, а не шокируют.

– Тогда идем, – кивнул Орландо.

Дендре пошла позвонить матери. Мужчины непринужденно разговаривали, дожидаясь ее. Гидеон нашел Орландо умным, чутким, разбирающимся в искусстве. С радостью узнал, что Московицы культурные люди, хотя далеко не эстеты, ходят в бруклинские музеи, концертные залы, библиотеки, тогда как большинство местных семей довольствуются телевизором.

Изображения Дендре действительно взволновали Орландо, но вместе с тем и шокировали. Кто эта женщина на портретах? Другая сторона Дендре. Определенно не та младшая сестренка, которую он любил и думал, что знал.

– Гидеон, портреты замечательные. Это великая живопись, – сказал Орландо. И мужчины заговорили об искусстве и великих художниках.

Потом все трое сели на матрасы и стали обсуждать, какую из картин хотелось бы получить Орландо.

– Гидеон, я не могу принять такой ценный подарок. Когда-нибудь он будет стоить целое состояние, – запротестовал брат Дендре.

– Знаю. Обычно я не отдаю своих работ, но все же прошу тебя выбрать подарок. Как-никак я забираю из твоей семьи нечто гораздо более драгоценное.

Дендре показалось, что сердце у нее разорвется от любви к Гидеону. Он считал ее более драгоценной, чем свои работы! Ее брат уже благоговел перед Гидеоном. Другого одобрения ей не требовалось. Раз Орландо на ее стороне, одержать верх над отцом и матерью будет не трудно.

Гидеона ужаснуло, как долго нужно ехать в Бруклин на метро, и он решил никогда больше не добираться туда под землей. Одна только эта поездка убедила его, что нечего продолжать встречаться, раз он живет в Манхэттене, а она в Бруклине. Нужно было жениться, и как можно скорее.

Орландо отпер дверь своим ключом, и все трое вошли. Гершель Московии налил всем виски, но Фрида не появлялась. Гидеон мгновенно проникся симпатией к Гершелю, угадав, что у отца Дендре была душа художника, давно умершая медленной смертью. Жизнь била его, но он остался простым, любящим человеком, живущим одним днем.

– Дочь говорила, ты художник?

– Да, а чем занимаетесь вы, мистер Московиц? – поинтересовался Гидеон.

– Скорняк.

– Мой отец в своем деле тоже художник, – добавила Дендре.

Гидеон почему-то в этом не сомневался. Гершель поднял стакан, произнес тост «l'chaim» и осушил стакан. Потом объявил Гидеону:

– На идиш это означает «за жизнь». Мы евреи. А ты?

– Я нет.

– Ничего, лишь бы человеком был, – сказал Гершель.

– Я схожу за матерью, – вмешался Орландо.

– Нет, давай я, – вызвался Гидеон. – Покажи мне только, где кухня.

Он никогда не чувствовал себя так уютно и уверенно, как в этом скромном, слегка обветшавшем доме с запахами жарившейся курицы, корицы и ванили. Никогда не встречал подобных людей, таких простых и честных. От них так и веяло добротой и бесхитростностью.

Войдя в кухню, Гидеон столкнулся лицом к лицу с Фридой, она переливала куриный суп из кастрюли в супницу. Несколько секунд они глядели друг на друга, потом хозяйка стала продолжать свое дело.

– Понимаю, гость я неожиданный, однако благодарный. Видите ли, я уже знаком с вашей стряпней, – сказал Гидеон, подойдя к Фриде и поцеловав ее в щеку.

Женщина все еще приходила в себя от появления на кухне незваного, хоть и красивого незнакомца, когда тот приложился губами к ее щеке. Она ощутила напористое обаяние, с каким еще не сталкивалась. И сразу же поняла, что перед ней единственный мужчина на миллион, тот принц, которого мечтают встретить когда-нибудь все девушки. Ей стало ясно, почему Дендре пригласила его на обед.

– Давно вы знакомы с моей дочерью? – спросила она.

– Чуть больше суток, но кажется, что целую жизнь.

– Вы зря времени не теряете, мистер…

– Меня зовут Гидеон Пейленберг. А вас?

– Пейленберг, – повторила она.

– Называйте меня Гидеоном, а как мне обращаться к вам? Не «миссис Московии» же – слишком официально, – улыбнулся он.

Она заколебалась, но в конце концов назвала свое имя:

– Меня зовут Фрида, Гидеон.

Накрыв супницу крышкой, она подошла к плите и сняла сковородку с дымящимися запеченными в тесте яблоками. Положила одно из них на блюдце и протянула Гидеону вместе с вилкой. Молодой мужчина очаровал ее, хотя исходившая от него сила была слишком неистовой и своевольной, чтобы ей это могло понравиться. Гидеон был полной противоположностью ее домочадцам, и Фрида испугалась. Зачем такому человеку ее дочь, если он может иметь почти любую женщину, какую захочет? В ее дом вторгся незнакомец, и теперь никто из членов семьи никогда не будет прежним. Это тревожило ее больше всего.

– Фрида, просто объедение, – похвалил он.

– Гидеон, тебе нравится моя стряпня, но насколько нравится моя дочь? Вот что меня беспокоит. То, что невинная девушка сошлась с таким обаятельным, красивым мужчиной, беспокоит меня еще больше. Может, я и неплохая кухарка, но не шеф-повар класса люкс, к тому же, судя по твоей внешности и манерам, это непривычная тебе национальная еда. Ты ведь не соблазнишь такую девушку, как Дендре, правда? – просительным тоном сказала женщина.

Это проявление вашей материнской заботы, Фрида. Мне не хватало этого всю жизнь. Не стану вам лгать. Раз вы так откровенны со мной, я отвечу тем же. Да, я соблазнил вашу дочь, после обеда намерен увезти ее к себе и соблазнить снова. Надеюсь, она будет соблазнять меня до конца жизни. Мы полюбили друг друга. Обменялись несколькими взглядами и поняли это. Фрида, я хочу жениться на Дендре и почту за честь состоять в родстве с вами, Гершелем и Орландо.

У Фриды закружилась голова. Она побледнела, вскинула руки, чтобы не упасть. Гидеон подошел и поддержал ее. Стал утешать.

– Гидеон, Дендре еще ребенок, – прошептала она.

– Нет-нет, Фрида. Она вполне женщина – сердечная, нежная, добрая, беззлобная. Совсем как ее мать! Мы любим друг друга, Фрида, и будем пробиваться в жизнь вместе. Порадуйтесь за нас, пойдите нам навстречу. Даю слово, что не пожалеете. Может быть, я не тот муж, какого вы пожелаете, но она выбрала меня.

Гидеон всю жизнь был способен заставлять людей питать erq эго, его либидо, его искусство. Доброта, великодушие, обаяние так же интригующи, как надменность, и все эти достоинства в конце концов покорили семью Московиц.

Он увез Дендре от них в тот единственный раз, когда приезжал в Бруклин, оставив семью оправляться от своего визита и от того, что они отдали Дендре незнакомцу. Все произошло слишком быстро, никто не успел опомниться. Гершель расплакался, когда целовал дочь на прощание.

Распаковывая немногочисленные вещи, привезенные в ее новый дом, Дендре вспомнила слова, которые Гидеон сказал ее отцу: «Гершель, я понимаю, вам тяжело, но имейте в виду, я не похищаю у вас дочь. Наши двери для вас будут открыты всегда, наши сердца и души тоже. Я породнился с вами, Фридой, Орландо, так же как с Дендре».

Гидеон не мог сказать ничего более теплого, более великодушного. Это облегчило потрясение. Семья была ему благодарна.

Когда они лежали, обнявшись, в постели, Дендре проговорила:

– Ты замечательно вел себя с моими родителями и братом.

– Это было легко, потому что они мне очень понравились. Ты рада быть в своем новом доме со мной? – спросил он, лаская ее груди и целуя живот.

– Счастлива, – засмеялась она, ложась на Гидеона и целуя его.

Дендре понимала, что не следует задавать вопросы о его семье. Однажды она попыталась, и Гидеон ясно дал понять, что не хочет говорить об этом. Он только сообщил, что его воспитала тетя.

Тетя Марта оставалась загадкой для Дендре. Гидеон говорил о ней редко. Когда попыталась его расспросить, Гидеон вежливо, но твердо отказался развивать эту тему.

На десятый день после знакомства они сочетались браком. За эти десять дней определился образ их жизни. Дендре начала узнавать Гидеона таким, как он описал ей себя. Он действительно был великодушным тираном, но определенно любил ее, а это было главным.

«а Как ни тяжела была у них жизнь, Дендре очень нравилось быть женой бедного художника. Она продолжала учиться в колледже, но в вечернюю школу искусств ходить перестала и поступила работать официанткой в одну из кофеен Гринич-Виллидж. Каждую неделю они подсчитывали деньги, откладывали необходимую сумму на хозяйство. Остальное шло на материалы для живописи.

Они были бедны, но счастливы. Их любовь друг к другу, его работа компенсировали отсутствие горячей воды и отопления в мастерской. Их жизнью управляли работа Гидеона, его либидо, его мечты, его желания – и Дендре была вполне этим довольна. Муж был всем, чего она только хотела. Гидеон вдохновенно творил, все, казалось, работало на него, и он не скупился на похвалы жене в темноте ночи, когда они занимались любовью.

Дендре избавляла его от повседневных дел: хождение по магазинам, стряпня, уборка, оплата счетов, – все это взяла на себя она, чтобы он мог писать. Питались молодые снедью, которую присылала Фрида. Дендре ездила за едой в Бруклин каждую неделю. Иногда Фрида сама привозила эти пакеты в мастерскую. Визиты были редкими, потому что бедность, в которой жили ее дочь и зять, очень ее расстраивала. Несколько вещей, которые Фрида пыталась им дать, чтобы придать уют их уголку, были вежливо отвергнуты, и она поняла, что предлагать им ничего не нужно. Они не хотели лишних вещей в своей жизни. Со временем Фрида научилась ценить эти жертвы. Дендре и Гидеон жили так, как диктовал он. Зарплата Дендре, чеки на небольшие суммы от тети Mapты и редкие доходы от продажи картин помогали им держаться.

Примерно раз в месяц родители Дендре приезжали в воскресенье утром, и Гидеон решал, какую выставку посмотреть в одном из музеев. Они ехали автобусом к музею, смотрели картины, потом гуляли по улицам Верхнего Ист-Сайда, разглядывая витрины закрытых картинных галерей. День обычно завершали громадными бифштексами с жареным картофелем в ресторанчике на Лексингтон-авеню. Всякий раз они говорили о том, что надо бы пойти в другой ресторан, но дальше разговоров дело не шло. Плативший за еду Гершель был человеком привычки.

Гидеону нравилось, когда приезжали тесть и теща. Он очень любил Гершеля и Фриду, а они, очарованные им и его верой в свою работу, поддерживали зятя, как только могли.

Появляясь в мастерской, Гершель первым делом спрашивал: «Ну как, Дендре? Ты все еще счастлива с гением, за которого вышла замуж?» – и делал вид, что пытается ударить Гидеона по подбородку. Молодой человек неизменно уворачивался, и они приветственно обнимались.

«Да, папа», – отвечала она и подходила поцеловать и обнять его.

Затем Гершель всякий раз говорил: «Гидеон, давай показывай», – и художник демонстрировал тестю свою последнюю работу.

Однажды после визита родственников жены, лежа в постели с Дендре и слушая урчание наполненного ими холодильника, Гидеон оглядывал мастерскую. Тесть и теща согласились принимать его жизнь такой, какую он хотел вести, и благословили на это дочь. Он и жена оказали ему большую поддержку тем, что не пытались нарушить его свободу, сосредоточенность на работе. Дендре никогда ничего не требовала. Она подчинялась основным правилам, которые он установил до того, как они поженились, давала ему чувство защищенности, обожания, о котором он всегда мечтал и которому теперь радовался. Имея все это, он был счастливейшим из людей. Подумав обо всем этом, Гидеон сказал:

– Знаешь, Дендре, у нас отличная семья не только потому, что мы любим друг друга, но и оттого, что мы очень разные и уважаем эти различия. Мы обогащаем жизнь друг друга.

– Похоже, ты хочешь, чтобы так было всегда?

– Хочу. Так и будет, – ответил он.

Дендре почувствовала укол страха. В течение многих часов, когда Гидеона не было рядом, в те бесконечные дни и ночи, когда работа владела его жизнью, а о ней он забывал, она постоянно думала о муже, убеждала себя, что он любит ее так, как она мечтала. Гидеон распоряжался ее жизнью, и Дендре была счастлива. Фантазировала, что он любит ее больше жизни. Со временем она убедила себя, что это правда, и ее страсть к мужу еще больше усилилась. Страх потерять его сделал молодую женщину изобретательной: она с трудом удерживалась от того, чтобы сказать ему, о чем она мечтает, какие питает надежды. Дендре была упрямой и гордой, она хотела, чтобы Гидеон сам догадался о ее заветном желании. Однако никогда не упускала возможности сказать или сделать что-то, чтобы еще больше привязать к себе мужа. Как-то, несмотря на страх, она сказала ему:

– Иногда я думаю, что ты женился на мне ради моей семьи, ты всех их так любишь.

– Ты права и в том, и в другом, – ответил он.

Дендре высвободилась из его объятий и села. Гидеон тоже сел и включил тусклый свет, при котором они любили заниматься сексом. Он явно веселился.

– Ты любишь их больше, чем меня? – спросила она напрямик.

– Не больше, но иначе, – ответил он.

– Не понимаю, – раздраженно сказала Дендре.

– Я и не думал, что поймешь, – сказал Гидеон с нежностью в голосе.

И тут впервые за все месяцы, что они прожили вместе, Дендре ощутила какую-то близость, не вызванную сексом.

– Тогда объясни. Гидеон, я очень хочу это знать.

Что ж, дай собраться с мыслями, – поддразнил он жену. Потом, обняв ее и лаская груди, продолжал: – Я люблю тебя потому, что ты такая, как есть: наивная, мягкая, добрая, очень сексуальная и хороша в постели. Потому что ты живая, застенчивая, но всегда оказываешься на высоте положения. Ты понимаешь меня и мою работу, очень домашняя и даешь мне все, чего я хочу. Я люблю членов твоей семьи потому, что они мягкие, добрые, щедрые люди. Они понимают, что я незаурядный человек, и поддерживают меня, прежде всего еврейской любовью, теплом, которое просто источают. Они, как и ты, представляют собой то, чем я не являюсь и являться не хочу.

Гидеон почувствовал, как напряглось тело Дендре. Не разжимая объятий, он повернул жену лицом к себе.

– Тебя это расстроило? – спросил он, удивляясь, что такая прямота могла ее обидеть.

Дендре смело ответила:

– Ты любишь нас, но не хочешь быть таким, как мы. Это все равно что вручить приз правой рукой и отобрать левой.

– Дендре, я по своей природе не могу быть таким, как все. Если ты хотела мужа, похожего на отца, то выбрала не того. Мы вместе потому, что я иной, и мы обогащаем жизни друг друга. Я другой в твоей жизни, и так будет всегда.

– Почему? – не сдавалась она.

– Потому что мы разные от рождения. Годы, когда формируется личность человека, у нас прошли совершенно по-разному, и определили, кем и чем нам быть. Ты всегда будешь частью своей семьи, ты их копия, и я люблю тебя за это. Я всегда буду посторонним, сколько бы славы, денег и семейного счастья у меня ни было. Я с детства знал, что значит быть посторонним, и вжился в эту роль.

– Как печально, – проговорила она.

О моя милая, тебе нужно еще взрослеть и взрослеть, и когда-нибудь ты поймешь, что вовсе не печально быть не таким, как другие, если веришь в себя и можешь ходить по канату, который называется жизнью, не падая духом.

Я всегда знал, что способен на сильную страсть, но ты единственная из многих женщин, кого я люблю. В тебе заключено все, чего я только хотел: ты воспитана в духе семейной любви и верности, ты готова любить меня безоглядно, подчиняясь моей страсти. Ты готова жить со мной в бедности, пока я занимаюсь своим искусством. Ты работаешь ради меня, содержишь меня, оберегаешь от окружающего мира и всех, кто мешает мне работать. Я нежно люблю и ценю тебя за это. Меня постоянно волнует твоя… твоя наивность. Я обожаю открывать для тебя мир. В постели ты блудница, что соответствует нашему сексуальному притяжению друг к другу, или следует сказать – нашим запросам? Я постоянно соблазняю тебя, что добавляет нечто волнующее в этой игре в любовь и брак. Разве такой любви для тебя недостаточно?

Гидеон привлек Дендре к себе, и она ответила: – Более чем достаточно. Я обожаю свою жизнь с тобой, Гидеон. Другой не хочу.

В первые полгода супружеской жизни Дендре и Гидеон почти ни с кем не виделись, кроме его друзей-художников и ее родителей. Гидеон и его друзья ходили друг к другу в мастерские, смотрели работы друг друга. Мужчины вели беседы об искусстве и устраивали обеды. Спутницы их были молодыми, большей частью крикливо одетыми, умными и очень красивыми. Дендре так и не смогла подружиться ни с кем из них; они казались ей слишком развязными, ультрамодными. Когда эти женщины бывали у них в мастерской, она следила за каждым шагом Гидеона. Он был самым привлекательным и полным жизни из мужчин своего круга, и большинство женщин флиртовали с ним.

Дендре научилась оберегать мужа, вести себя так, чтобы эти женщины его не увели. Она прислушивалась, набиралась сведений об искусстве и богеме. Никогда не лезла со своими мнениями, вместо этого держалась поближе к Гидеону, старательно исполняла роль любящей жены. В результате ее считали скучной мещанкой, место которой на кухне, на заднем плане жизни Гидеона. Художники и их спутницы недоумевали, почему он женился на ней.

Они не подозревали, что у Дендре есть свои суждения, притом весьма небанальные, которыми она делилась с Гидеоном. Что муж прислушивается к ней, и главным образом потому, что Дендре обладала способностью быть объективной, честной. Гидеон был отнюдь не глуп, он видел по глазам друзей и большинства людей, с которыми они встречались, что те просто не могут понять, почему он избрал себе такую жену. Поэтому на людях бывал особенно нежен с Дендре. И тогда же, на первом году их совместной жизни, дела Гидеона резко изменились к лучшему. Его приятель, торговец импрессионистскими полотнами Бен Боргнайн, считал, что Гидеону настало время показывать свои работы. Гидеон отказывался выставляться. В мире искусства прошел слух, что молодой художник Гидеон Пейленберг представляет собой нечто особенное. Торговцы картинами забрасывали его письмами с предложениями посмотреть работы. Дендре писала вежливые ответы, в которых, по сути дела, говорилось: «Благодарю вас, нет. Возможно, мы вернемся к этому вопросу со временем».

Дендре окончила колледж. Хорошо оплачиваемой работы было не найти, и пришлось взять на себя бухгалтерию нескольких небольших магазинов Нижнего Ист-Сайда. По счастью, один из них торговал кошерными деликатесами, владелец был щедрым, и она редко уходила из этого магазина с пустыми руками. По вечерам она продолжала работать официанткой, а в свободное время позировала Гидеону. Дендре было нелегко, иногда ей казалось, что она обречена всегда существовать на обочине жизни.

В то время художественный мир переживал весьма острый момент своей истории. Абстрактным экспрессионистам бросали вызов художники, работающие в манере поп-арта. Крупнейшие арт-дилеры – торговцы предметами искусства – стремились к очередному открытию если не великого художника, то модного имени. Письма от них, а также директоров музеев новой генерации, которые стремились уловить дух времени – ну и разумеется, сделать себе имя, – приходили все чаще, однако Гидеон по-прежнему отказывался показывать свои работы.

Дендре, находившаяся на восьмом месяце беременности, одержимая любовью к Гидеону, никогда не просила его передумать. Она интуитивно понимала, что Гидеон согласится на участие в выставках, когда придет время, и будет пользоваться громадным успехом.

Глава 7

Некоторые женщины расцветают во время беременности. Дендре не расцвела. Волосы ее утратили блеск, кожа стала желтовато-бледной, губы пухлыми. Но для Гидеона это не имело значения. Во время беременности он обожал жену еще больше, при каждой возможности занимался с ней сексом. Живот у нее сильно выпирал. В остальном фигура почти не изменилась. У них не было времени почти ни на что, кроме работы и занятий любовью. Это были самые счастливые дни в жизни Дендре.

Гидеон писал лихорадочно; он с головой уходил в работу и секс с Дендре. Их близость принимала все более изощренные формы, но никакие эротические требования Гидеона не шокировали и не беспокоили ее. Наоборот, Дендре постоянно думала о сексе, готова была заниматься любовью где угодно и когда угодно. Она была в плену собственной страсти. И вот такой она больше всего нравилась мужу.

Однажды ночью Гидеон разбудил Дендре и потребовал, чтобы она села в кресло, которое он поставил в центре мастерской. Гидеон хотел, чтобы жена первой увидела выставку, которую он готовил уже три года.

Когда Дендре села, он сказал:

– Я готов выставлять свои картины. Завтра поеду в центр, приглашу трех торговцев взглянуть на эти работы, хотя уже знаю, который из них мне нужен. Теперь полюбуйся.

Мастерская была освещена тускло, но лампы заливали ярким светом пустые белые стены, к которым были прислонены холсты на подрамниках изнанкой наружу. По углам выставочной стены были выразительно поставлены два мольберта. Дендре сидела, закутавшись в шерстяное одеяло, сердце ее часто билось. Она почти не могла думать о картинах, хотя очень хотела увидеть их, так как осознала, что с рождением ребенка и с этой выставкой их с Гидеоном жизнь коренным образом изменится. Период счастливого затворничества кончился. Чтобы понять это, ей достаточно было взглянуть на мужа. Он изменился. Он уже предвкушал завтрашний день и последующие дни, которые приведут его к намеченной цели. Дендре постаралась скрыть охватившую ее тревогу.

Прежде чем повернуть первую картину для обозрения, Гидеон подошел к жене и опустился перед ней на колени. Распахнул одеяло, в которое она куталась, погладил округлившийся живот. Задрал ей ночную рубашку, положил на него голову, потом поцеловал его и лизнул. Опустил ночную рубашку и снова закутал ее в одеяло. Этот жест любви успокоил Дендре. Они оба понимали, что это самая интимная минута их жизни, ничто не могло сравниться с ней.

– Дендре, я никогда не смог бы сделать это без тебя, – сказал он.

Ее сердце переполнилось любовью и гордостью, так как она знала, что это правда. Ей хотелось, чтобы он поцеловал ее в губы, пообещал, что всегда будет любить так, как теперь. Но Гидеон не сделал этого. Поднялся с колен и, отходя, сказал:

– Итак, я начинаю.

И он начал. Торговцы картинами приезжали и уезжали, поступали предложения об организации персональной выставки картин Пейленберга. Гидеон и Дендре выслушивали предложения и стравливали торговцев друг с другом, подогревая интерес к творчеству художника. Один нью-йоркский музей предложил взять три картины для выставки «Новые имена». Некий калифорнийский торговец специально прилетел в Нью-Йорк повидаться с Гидеоном и предложил купить сразу же пять полотен. Пейленберг отказался. Он очень полагался на суждение Дендре в любой мелочи. В конце концов несколько недель спустя Гидеон получил все, чего хотел: дочь, которую они назвали Эмбер; того самого агента по продаже картин, с которым хотел иметь дело, – Хэвера Сэвиджа; персональную выставку живописи в Нью-Йорке и одновременно персональную выставку акварелей и рисунков в Лондоне.

Хэвер Сэвидж был значительной фигурой в мире искусства. К нему прислушивались музеи, критики, торговцы и коллекционеры. Он имел дело лишь с несколькими художниками, лучшими из абстрактных экспрессионистов, торговал полотнами Пикассо, Миро, Сутина.

Иметь продавцом своих картин Хэвера означало гарантированный успех.

Это был высокий тощий как щепка человек, пугающе светский и красивый, с самыми голубыми глазами, которые только видела Дендре. Взгляд распутника придавал этому рафинированному господину особую привлекательность. Он обладал богатством, влиянием и умело пользовался и тем и другим. Был высокомерен и славился тем, что не тратил времени на людей незначительных.

Дендре познакомилась с ним, когда он приехал в мастерскую посмотреть картины Гидеона. С ней Хэвер поздоровался очень вежливо, но с Гидеоном заговорил совершенно иначе. Стоявшая рядом с мужем Дендре ощущала, что каждый из мужчин старается поставить себя на место другого.

Она жалела, что не надела свое лучшее платье, не сделала макияж. Для такого человека подобные вещи имели значение. Эмбер, лежавшая в кроватке-корзинке, быстро заснула в том углу, который они называли домом. Дендре молилась, чтобы девочка не проснулась и не подняла рев. Домашние дела такой человек, как Хэвер Сэвидж, наверняка воспринимал как помеху, – возможно, из-за малышки надежды Гидеона на этот визит и пойдут прахом.

Дендре навострила уши и перестала думать о себе и о том, какое впечатление произвела на Хэвера, когда услышала слова, обращенные к мужу:

– Нам не хватало тебя в твоем черном пиджаке с бархатным воротником на вернисаже и вечеринках, где собираются коллекционеры и прочие нужные люди. Я спрашивал себя, что случилось, куда ты подевался.

Тон, каким это было сказано, расстроил Дендре. У нее возникло желание ответить: «Вы говорите так, будто мой муж пробивной делец», – но она промолчала, задумавшись, почему Гидеон никогда не рассказывал ей об этой части своей жизни. Что он скрывал от нее, помимо сложных отношений с тетей Мартой?

– Ты уже все знаешь, Хэвер. Я женился на Дендре и стал отцом прелестной малютки по имени Эмбер. Кроме того, кое-что сделал и готов показать тебе.

Все картины были повернуты к стене, возле них наготове стояли двое мальчишек, которых Гидеон нашел на улице и обучил, как представлять его работы. Он предложил Сэвиджу то самое кресло, в котором сидела Дендре, а потом двое других торговцев.

Усевшись, Хэвер заявил:

– Для начала хочу предупредить, что шансов у тебя меньше одного процента. Новые люди интересуют меня только в том случае, если работы настолько интересны и взволнуют меня так, что будет невозможно от них отказаться. Я не привлекал никого из новых к сотрудничеству вот уже восемь лет.

– Вот и хорошо, Хэвер. Я хотел бы, чтобы ты стал моим торговцем, потому что ты очень разборчив, когда речь идет об искусстве в мире искусства.

– Ладно, показывай, что у тебя есть.

Гидеон включил лампы направленного света и велел мальчишкам начинать. Полотна демонстрировались с интервалом в четыре минуты. Их ставили на мольберт, а потом вешали на стену. До конца демонстрации Хэвер молчал, выражение его лица не менялось. Отсутствие реакции расстроило Дендре. Если в мире искусства все таковы, то дело ее плохо.

Несколько раз он нарушал тишину только одним вопросом:

– Гидеон, а это когда написано?

Когда все картины были показаны, мальчишки выкатили стол, на котором были высоко навалены акварели, наброски карандашом, рисунки чернилами, и стали демонстрировать их Хэверу. Наконец все было закончено. Мальчишки отставили стол и ушли из мастерской.

Первым делом Хэвер подошел к Дендре, взял ее руку и поцеловал. Потом обратился к ней со словами:

– Миссис Пейленберг, вы не жена, вы нечто большее – муза Гидеона. Примите мои поздравления.

Гидеон обнял ее.

– Это высокая похвала. Это значит, Хэвер потрясен. Вопрос только, насколько сильно.

– Достаточно для дальнейших переговоров о сотрудничестве и для того, чтобы попросить тебя назначить низшую цену пяти портретам, которые я собираюсь купить сразу. Достаточно, чтобы предложить тебе никому больше не показывать эти работы, если хочешь, чтобы мы вместе делали дело. То, что ты написал… Гидеон, добиться того, что удалось тебе всего за несколько лет, – большая победа.

Мужчины обнялись, и Хэвер торжественно произнес:

– Это великий вечер в мире искусства, но они пока об этом не знают.

Мужчины засмеялись и стали ходить по выставке, обсуждая полотна. Дендре показалось, что атмосфера в мастерской внезапно наэлектризовалась волнением, страстью, что мечты превращаются в реальность. Голова у нее кружилась. Все, ради чего они трудились, о чем мечтали, тяготы, которые переносил Гидеон ради искусства, – все это было позади. Оба, художник и арт-дилер, были захвачены блестящим творчеством и опомнились лишь пару часов спустя, когда заплакала Эмбер.

Дендре вышла из оцепенения, когда Гидеон сказал:

– Познакомься с моей дочерью, Хэвер, она красавица.

Сказав об Эмбер все, что следовало, Сэвидж предложил:

– Такое событие нужно отпраздновать. Приезжайте ко мне на ужин. Я приглашу гостей, будет весело, но пока не будем ничего говорить о твоих работах и о том, что я собираюсь представлять твои интересы.

– Понимаю. Как скажешь, Хэвер. Мы с удовольствием приедем. Только если не найдем подходящую няню, малютку придется взять с собой, – предупредил Гидеон.

Тем вечером в особняке Хэвера на Шестьдесят пятой улице Дендре увидела другую сторону мира искусства: ухоженных, элегантных, умных женщин, невообразимо богатых. Красивых, интересных мужчин. Знаменитых художников, чьи самые маленькие работы продавались за сотни тысяч долларов; большие шли за миллионы. Эти люди жили в домах, стены которых были увешаны шедеврами; пользовались английской, французской и американской мебелью восемнадцатого века. В тот вечер они пили у Хэвера выдержанное шампанское, ели паштет из гусиной печени, икру, фаршированные голубиные грудки. Дендре чувствовала себя неуверенно: не знала, какой вилкой пользоваться; переживала по поводу своей прически, потрескавшейся кожи рук, сломанных ногтей, Эмбер, которую поместили в одну из пяти спален для гостей, но больше всего из-за Гидеона.

В тот вечер для нее было много сюрпризов. Начались они, едва их с Гидеоном ввели в дом. Выражение лица мистера Сэвиджа, когда тот приветствовал их, ясно сказало Дендре, что она не годится для той роли, какую он ей отводил. Она поняла, что выглядит слишком простой на фоне блестящего окружения, слишком скучной, особенно рядом с красивым, чувственно обольстительным Гидеоном и светским Хэвером. Молодой женщине хотелось умереть. Ее уверенность в себе рухнула.

Несколько человек тут же подошли к художнику; мужчины пожимали ему руку, женщины целовали, прямо в губы. Гидеон был на высоте положения, и Дендре поняла, что должна как-то добиться того же. Поймав ее смятенный взгляд, Гидеон сжал руку жены и, целуя в щеку, прошептал:

– Не волнуйся, дорогая. Ты лучше их всех, вместе взятых. Играй роль, это очень весело.

Это случилось, едва они вошли, и Дендре удивилась, когда Хэвер повел ее из гостиной в библиотеку. Она споткнулась, хозяин дома поддержал ее. Дендре извинилась:

– Прошу прощения, я не могла отвести глаз от Сутена и не смотрела под ноги. Вы будете представлять Гидеона, мистер Сэвидж?

Хэвер присел на край громадного стола в стиле Людовика Четырнадцатого. Достал сигареты и предложил Дендре.

– Я не курю, нам это не по карману, – сказала она не без вызова.

Хэвер не спеша закурил, потом ответил:

– Что ж, все будет зависеть от того, достигнем ли мы соглашения. И от тебя.

– От меня?! – воскликнула она.

– Да. Буду откровенен с тобой, Дендре. Если Гидеон и я придем к соглашению, я не потерплю никакого вмешательства с твоей стороны. Это будут деловые отношения только между нами, Гидеоном и мной. Пойми меня правильно. Я всегда буду принимать тебя как жену Гидеона, его музу, натурщицу серии «Влюбленная женщина» и уважать в таком качестве. В этой роли я готов помогать тебе, как только смогу.

Но я не раз сталкивался с женами художников, которые, когда их мужья добились успеха, возомнили, что знают лучше, чем профессионалы, владельцы галерей, как обходиться с их мужьями. Да, жена видит, с какой самоотдачей работает ее муж, знает, что искусство важнее всего в жизни художника, важнее жены и детей. А торговец картинами получает огромную выгоду, и, не скрою от тебя, я намерен добиться ее, представляя Гидеона. Жены ревнуют, вмешиваются и подрывают доверие художника к его деловому партнеру. Делая вид, что защищают интересы мужа, они идут в атаку.

Им хочется выйти на первый план в жизни мужа, взять в свои руки ход его дел. Они хотят выйти из тени, представляют себя более умными и проницательными, чем торговцы картинами, которые годами манипулировали рынком произведений искусства, обеспечивая их мужьям признание зрителей и спрос. Такие женщины видят только одно: их недооценили, – и страдают из-за невнимания мужей. Им мало того, что они богаты, известны, в мире искусства, как жены гениев. Им хочется – они считают это своим правом – управлять жизнью мужа, контролировать его работу и самим стать звездами. Думаю, я объяснил, почему мы ведем этот разговор и почему от тебя зависит, захочу ли иметь дело с Гидеоном или нет.

Дендре изумил тот портрет жены художника, который нарисовал Сэвидж. Неужели она превратится в одну из тех женщин, каких описал он? О таком даже подумать нельзя. Дендре села на диван, на ее глаза навернулись слезы. Ей было не по себе в этом мире, населенном преуспевающими эрудированными мужчинами и элегантными дамами. Она наблюдала, как Хэвер встал, подошел к столику с напитками и налил ей бренди. Подойдя к кожаному дивану, на котором сидела Дендре, Хэвер протянул ей бокал. Она выпила содержимое залпом и закашлялась.

В эти несколько секунд, пытаясь унять кашель, Дендре приняла твердое решение: ей не нужна другая роль, кроме жены Гидеона, опоры его дома и главное – его возлюбленной и музы. Дала себе слово, что этим началось, этим и кончится. Принятое решение придало ей новых сил. И мужества принять вызов Хэвера.

– Вы были откровенны со мной, и я буду откровенна с вами. Даю слово, что никогда не встану между мужем и любым агентом по продаже картин, с каким он будет иметь дело. Я не собираюсь контролировать его работу, меня не интересует собственное место, успех в мире искусства. Как Гидеон сказал вам, я родилась и выросла в Бруклине. Мне нравится то, какая я, мужу – тоже. Вот почему он любит меня и женился на мне. Он моя жизнь, его счастье – это мое счастье. Искусство его мир, но в моем мире оно вовсе не на первом месте – Гидеон гораздо важнее. Поймите меня правильно, если слава и богатство выпадут на нашу долю, мы от них не откажемся, но они никогда не станут для нас главным.

Слушая Дендре, Хэвер думал, до чего она незрелая, наивная, как предана Гидеону – и как мало знает своего мужа. Но поверил ей и должен был признать, что это сильная, преданная женщина, которая станет опорой жизни Гидеона. Дендре не особенно понравилась ему, но он не питал к ней неприязни. Она была приземленной обывательницей, из тех, кто носит длинные юбки и стеклянные бусы. У нее было интересное, лишенное косметики лицо, скрытная душа – что не вызывало у него восхищения. Сэвиджу нравились красивые, умные женщины, элегантные, без предрассудков. И он знал, что именно таких женщин предпочитал Гидеон для своих знаменитых сексуальных эскапад. Нет, Дендре не будет представлять собой проблем, пока одержимо влюблена в своего мужа.

– Превосходная речь. Полагаю, мы поняли друг друга, – заключил он.

– Да, пожалуй, – ответила Дендре с улыбкой, испытывая приятное чувство облегчения.

– Даже если ты останешься в тени Гидеона, его успех и слава могут создать тебе проблемы. Имей в виду, можешь обратиться ко мне в любое время, и я непременно тебе помогу, если это будет в моих силах.

– Вы очень любезны, – ответила Дендре, но холодок в ее голосе сказал Хэверу, что она никогда не обратится за помощью.

Сэвидж подумал, что она права, дав ему понять: они никогда не будут друзьями, останутся просто знакомыми. Его это вполне устраивало.

– Дендре, подожди здесь минутку, ладно?

Она осталась одна в тишине библиотеки. Ей было тревожно, грустно. Дендре поднялась с дивана, подошла к топившемуся камину и прислонилась к нему. Медовому месяцу пришел конец, житейским трудностям тоже. Гидеон мог получить все, чего хотел, и она была рада этому. Дендре была уверена: какие бы перемены ни происходили в их жизни, Гидеон не захочет, чтобы она менялась. Чтобы находилась на высоте положения – да, безусловно, но чтобы не менялась в главном.

Хэвер вернулся в библиотеку. Он нес на вытянутых руках что-то завернутое в тонкую черную бумагу.

– Это тебе. Окажешь мне честь, приняв эту вещицу? – спросил он, протянув сверток Дендре.

Она пришла в замешательство. Не хотелось принимать от Хэвера никаких подарков, но интуиция подсказывала ей, что отказать будет нетактично. В этом непривычном положении Дендре почувствовала себя неловко. Почему мать не научила ее, как поступать в таких случаях? Она подумала об Орландо. Как повел бы себя ее брат? Он обладал врожденной тактичностью, которой ей недоставало. И Дендре решила действовать, представив себе, что она – Орландо.

– Я не ограблю даму, для которой вы приобрели эту вещь? – с улыбкой спросила она.

Довольно тактичный способ принимать подарок, подумал Хэвер. Дендре второй раз за вечер произвела на него приятное впечатление.

– Она куплена не для конкретной дамы. Я покупаю красивые вещи, когда они попадаются мне на глаза. И очень хочу, чтобы ты взяла ее и носила сегодня вечером. Думаю, она пойдет тебе.

После этих слов Дендре взяла сверток из рук Хэвера, подошла к письменному столу и осторожно развернула. В нем оказалась шелковая китайская шаль. Дендре была поражена ее красотой, не знала, что сказать, просто молча любовалась ею. В конце концов Хэвер взял шаль и, встряхнув, развернул. Черный шелк замерцал в свете настольной лампы. Темно-фиолетовая вышивка была великолепна. Хэвер накинул шаль ей на плечи и заткнул один конец за серовато-синий вязаный пояс, который она носила поверх неважно сидевшего, поношенного черного трикотажного платья.

– Великолепно, Дендре, – сказал Хэвер.

Он по-отечески, нарочито грубовато распушил ее волосы, ущипнул за щеки, чтобы кожа порозовела, потом отпустил и взглянул на результат.

– Ты красавица, Дендре.

– После того как вы привели меня в порядок, – сказала она понимающе с легким недовольством в голосе. Его снисходительность раздражала ее. Этот мир был для нее чуждым, ей было плохо здесь.

Лишь теперь она начала понимать, что имел в виду Гидеон, когда вскоре после женитьбы сказал ей: «Знаешь, Дендре, у нас в браке все замечательно не только потому, что мы любим друг друга, но и оттого, что мы очень разные и уважаем эти различия».

Открытие, что Гидеон знал, предвидел все это, поразило Дендре. Каждый из них будет вести обособленную жизнь, потому что она посторонняя среди представителей богемы, а он не приспособлен к обыденной жизни. Этим вечером, соприкоснувшись с миром Гидеона, она твердо вознамерилась наслаждаться тем, чем сможет, и быть скрытной. Собиралась выступать в роли жены Гидеона, его верной тени, элегантно украшенной Хэвером, чтобы не уронить собственного мужа, талантливого художника, в глазах окружающих.

К особняку Хэвера Дендре и Гидеон ехали на автобусе, а домой возвращались в его «роллс-ройсе» с шофером. Она ждала, что Гидеон поделится своими впечатлениями от вечера, но тот молчал. Сидя на заднем сиденье с Эмбер в корзине-кроватке между ними, Дендре восстанавливала в памяти события вечера. Гидеон был очень непринужденным, очень обаятельным, он оказался в центре внимания, казалось, не прилагая к этому ни малейших усилий. Он был веселым, гораздо более ярким, чем кто-либо из приглашенных. Всякий раз, когда Дендре оказывалась одна или терялась в разговоре, он приходил ей на помощь или втягивал ее в ту группу, где находился. Она чувствовала зависть других женщин, недоумевавших, как ей удалось завладеть сердцем такого мужчины.

Гидеон наклонился над кроваткой-корзинкой и поцеловал жену в щеку. Взял ее за руку, но ничего не сказал. Молчание в конце концов нарушила она:

– Ты был таким непринужденным среди всех этих людей. Даже счастливым…

– Был и есть. Понимаю, тебе сейчас сложно, это совершенно не твое окружение. Ничего, привыкнешь к миру искусства, найдешь в нем свое место, – сказал Гидеон и замолчал. Отвернулся от нее и стал смотреть в окошко машины на проносящийся мимо Нью-Йорк.

Глава 8

Спать с Гидеоном было счастьем. Ложиться с ним в постель всегда было приключением, и не только сексуальным. В постели он обсуждал с Дендре свою работу или говорил об их совместной жизни – о том, как любит ее и Эмбер. Он позволял себе мечтать вслух. А еще он выслушивал жену. Дендре вскоре поняла, что шесть часов утра – самое интимное время в их жизни, время, когда Гидеон принадлежал только ей. После этого он думал только о своей живописи и свободе.

С тех пор как они познакомились, не было ни единой ночи, когда перед сном он бы не обнял и не поцеловал ее, ни единого утра, когда он не будил ее поцелуем. Зачастую этот первый поцелуй настолько возбуждал его, что они начинали день лишь после того, как утоляли страсть.

Возвратясь домой от Хэвера, и Дендре, и Гидеон были слишком взбудоражены, чтобы спать. Особенно Гидеон, он прямо-таки бурлил радостью. Парил в небесах. Дендре, казалось, видела окружавшую его ауру неистовой страсти. Ей хотелось испытывать то же. Уложив Эмбер, она пошла в центр мастерской, где ее муж сидел все в том же кресле, которое последним занимал Хэвер, разглядывая собственные работы. Глаза его сверкали от волнения. Дендре представила себе, как, должно быть, колотится его сердце. Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Гидеон отвернулся от картин при первых звуках ее шагов. Протянул Дендре руку и, когда она взяла ее, потянул и поставил перед собой. В его глазах был странный, волнующий блеск, какого она не видела раньше. Очень сексуальный, даже порочный. Дендре была способна думать только о том, как ей хочется отойти от своих представлений о добродетели и морали. Стать откровенной, страстной, более чувственной, чем все другие женщины. Она видела в его глазах мужчину, который мог быть и был порочно чувственным, который наслаждался таким сексом. До сих пор в их эротической жизни он лишь давал ей понять, на что способен. До этой минуты Дендре не воспринимала эти намеки всерьез. Теперь ей хотелось быть с ним распутной, пожинать сексуальные восторги от всего, что может дать обоим наивный оргазм. Ей казалось, что она, не давая воли своим неистовым желаниям, обманывает и себя, и его.

Расстегнув свой пояс и протянув его Гидеону, Дендре спросила хриплым от страсти голосом:

– Ты хочешь, чтобы твои картины продавал Хэвер Сэвидж?

Художник наблюдал, как его жена соблазнительно стянула шаль с плеч и позволила ей соскользнуть на пол. Она чувствовала, как от него исходит сексуальное возбуждение, когда стянула платье через голову и вызывающе бросила ему на колени. Она стояла перед ним голой, не считая белых чулок, державшихся на кружевном поясе с резинками. После того как они стали жить вместе, Гидеон решил, что Дендре всегда должна быть голой под верхней одеждой, всегда готовой к сексу, где и когда бы любому из них ни захотелось дать волю страсти.

Гидеон не мог оторвать взгляда от ее тела, глаза его возбужденно мерцали. Она взяла груди в руки, сжала пальцами соски. Стала принимать эротические позы, нагое тело в тусклом свете казалось невероятно чувственным. Гидеон полнился радостью, думая о многих способах, какими будет обладать ею в эту ночь. Он был в восторге от своей ученицы. Он научил ее любить секс и оргазм, собственное тело, пенис, и она наслаждалась его уроками. Теперь Дендре была опытной соблазнительницей. Он любил жену за ее покорность, ее преданность, ее силу и готовность платить любую цену, чтобы оставаться его женой, любовницей, подругой.

Дендре постоянно удивляла Гидеона твердой решимостью возвыситься над своей ограниченностью, чтобы иметь возможность обогащать его жизнь. В частной жизни она менялась, но на людях по-прежнему казалась более-менее хорошенькой, весьма ограниченной женой художника. Он странным образом любил ее ограниченность, ее скучность не меньше, чем другую Дендре – страстную, неистовую любовницу за крепко запертыми дверями. Его это устраивало. Они оба ценили то, что она избавила его от необходимости заботиться о себе. Это была сила, с помощью которой жена властвовала над ним.

Гидеон поднялся из кресла и приблизился к ней.

– Да, если мы с Хэвером заключим сделку, которая будет устраивать обоих, я буду иметь дело с ним.

Говоря, он туго затянул пояс вокруг ее грудей, отчего они стали выглядеть еще соблазнительнее. Они были твердыми, округлыми, с туго натянутой кожей, из сосков выступало материнское молоко. Дендре выглядела потрясающе сексуальной, невероятно похотливой, поза ее была вызывающей.

– Понравился тебе Хэвер? – спросил Гидеон, гладя ее груди.

– Нет, – ответила Дендре. Ее голос дрожал.

Эта дрожь была хорошо знакома Гидеону. Когда Дендре хотела его так, что теряла контроль над собой, она всегда звучала в ее голосе. Сейчас Дендре была особенно напориста в своей сексуальности, а он восхищался этим в женщинах не меньше, чем внезапной, полной покорностью сексуальным требованиям мужчины.

– Ты привыкнешь к нему. И он станет самым значительным после меня человеком в твоей жизни, – сказал Гидеон Дендре.

– Давай пока что забудем о нем, – взмолилась она.

– Забыли, – сказал Гидеон, наклонился, захватил ртом ее грудь и принялся сильно сосать.

Дендре подумала, что может потерять сознание, таким острым было сексуальное наслаждение. Она испытывала и восторг, и боль: Гидеон сосал ее молоко, а груди были туго перетянуты. Она застонала, заныла, забилась в экстазе. Попросила его пощадить ее.

– О нет. Это только начало, – ответил Гидеон и прильнул губами к другой груди.

Его ищущие пальцы нашли ее влажной, горячей от страсти. Он стал ласкать ее, требовательно, до боли, и от этого, от губ, высасывающих у нее молоко, Дендре жадно захотела любых порочных ощущений, которых раньше не испытывала и не пыталась себе представить. Она сказала об этом Гидеону, находившемуся в том же состоянии, и тот возбудился еще больше, хотя, казалось, это было невозможно.

Он чуть ли не сорвал с себя одежду, говоря при этом ей:

– Вот такая ты превосходная, восхитительная. Ты возбуждаешь меня сверх всякой меры своей страстью ко мне.

Гидеон снял пояс с грудей, обмотал вокруг ее шеи и повел Дендре к трубе, проложенной вдоль стены. Сначала связал ее руки, потом повернул ее к стене, привязал к трубе. Отошел на несколько минут и вернулся с шарфом, которым завязал ей глаза.

Дендре охватило новое сильное чувство – страх.

– Мне это что-то не нравится, – прошептала она.

Но Гидеон ее не услышал, его не было рядом. Он пошел к холодильнику за одной из бутылок шампанского, которые подарил им Хэвер. Дендре позвала его несколько раз, но ответа не было. В мастерской было тихо, и даже тишина казалась сексуальной. Дендре замерзла, сердце ее колотилось. Потом она услышала выстрел и вздрогнула.

– Что это?

На сей раз Гидеон ответил:

– Это игра в доверие, развратный секс и любовь. А ты подумала, что я в тебя стреляю?

– Нет. Я знаю, что ты не причинишь мне вреда.

– Правильный ответ. Получишь за него шампанского, – сказал Гидеон.

Он подошел к Дендре, велел открыть рот и стал лить в него вино, медленно, чтобы она не поперхнулась. Шампанское капало изо рта и стекало струйками по телу. Гидеон слизывал их. Сделав несколько глотков из бутылки, он поставил ее на пол и отвязал Дендре от трубы. И, не снимая пояса с шеи, повел к одеялу, которое расстелил на полу.

Дендре нашла странно восхитительным заниматься сексом с мужчиной, которого не может видеть. Ее охватила страсть и затмила рассудок, Гидеон перестал существовать. Были только его губы, его пенис, ласкающие руки и временами мучительное врезание пояса в плоть, когда она сладострастными стонами и криками нарушала молчание, на котором настаивал Гидеон. Дендре потеряла счет своим оргазмам. Помнила только, как великолепно было ощущать его вкус во рту, подчиняться всем его сексуальным требованиям.

Они несколько часов занимались любовью, и время от времени она засыпала в его объятиях. Когда наконец Гидеон снял повязку с ее глаз и развязал руки, она впервые увидела синие полосы на груди от пояса. Пока Дендре спала, Гидеон превратил ее в живое произведение искусства: вокруг ее сосков были нарисованы янтарные круги, сами соски, покрасневшие, с синяками от его губ, были оставлены как есть. Вокруг ее шеи была изображена темно-синяя цепь, на руках и ногах – узоры цвета хны.

– Я красивее, чем могла себе представить, – сказала Дендре Гидеону со слезами счастья на глазах.

Гидеон выбился из сил, но все же хотел еще раз довести "ее до экстаза – эту роскошную женщину, его творение. И воспользовался нефритовой японской вещицей семнадцатого века, изящно изваянным пенисом. Это был подарок Хэвера, полученный, когда Гидеон только приехал в Нью-Йорк и они проводили дни и ночи в оргиях с соблазнительными, женщинами.

Гидеон находил необычайно эротичным доводить Дендре до оргазма. Особенно этой ночью, когда мир принадлежал ему и он расписал жену, превратил в свое творение, в произведение искусства, только для них двоих. Оргазм ее был сильным, обильным. Вынутый из лона нефрит блестел, словно был погружен в нектар, и Гидеон начал облизывать его.

Он поднял Дендре с пола, повел в ванную и вымыл. Она была так обессилена, что не могла говорить, сердце ее было переполнено страстью от зрелища того, как он вылизывал вынутый из ее лона нефритовый пенис. Много ли мужчин любили своих женщин настолько, чтобы ублажать подобным образом? Наверняка нет. И вновь она ощутила благодарность за его любовь.

Лежа рядом с Дендре в постели, Гидеон поцеловал ее перед сном и сказал, что она замечательная любовница. Пообещал, что подобные великолепные ночи у них будут всегда.

Утром он разбудил Дендре поцелуем и положил рядом с ней Эмбер.

– Уже очень поздно. Я позаботился о ней, чтобы утро у тебя было без хлопот.

– Ты куда собираешься? – спросила Дендре.

– В одиннадцать у меня встреча с Хэвером.

Дендре воспрянула к жизни и села на постели. Она еще никогда не спала так крепко и не просыпалась так поздно. В последнее время Гидеон будил ее поцелуями не позднее шести часов. Он любил быть у мольберта не позже семи, как бы долго ни работал накануне вечером. Дендре даже слегка растерялась, увидев мужа, одетого в черный пиджак с бархатным воротником для поездки в центр города. Он не лежал рядом с ней, чтобы поцеловать ее, а на свое место положил Эмбер.

Дендре поцеловала ребенка и подумала, не отдаляется ли уже от нее Гидеон. Муж с женой глядели друг другу в глаза, она искала какого-нибудь малейшего признака его одобрения. И едва не вскрикнула от радости, получив то, в чем больше всего нуждалась: второй поцелуй себе и еще один в лобик Эмбер.

– Вернусь, когда смогу. Но возможно, только под вечер, а то и позже. Хочу обсудить с Хэвером все пункты контракта, чтобы уже никогда к этому не возвращаться.

Когда торжествующий Гидеон вернулся, было почти одиннадцать вечера. Дендре переставила столик, за которым они обедали, поближе к камину. Едва послышался сигнал домофона, она зажгла свечи и стала поправлять букетик цветов, купленный на последние гроши из недельного бюджета. Вторую половину дня она провела за приготовлением праздничного обеда на двухконфорочной электроплитке: цыпленка в сметанно-грибном соусе, мороженого с повидлом, виски и орехами. Того, что любил Гидеон. Вторая бутылка шампанского из тех, что дал накануне Хэвер, охлаждалась в оцинкованном ведре, служившем для мытья полов.

Гидеон был тронут зрелищем столика и свечей. Дендре стояла у огня с Эмбер на руках. Его жена и ребенок с их чистыми душами сияли звездами на фоне их унылого, неприглядного чердака.

Он подошел к Дендре, поцеловал ее и младенца.

– Может, тебе не хочется меняться, родная моя, но ты определенно меняешься в лучшую сторону. Как ты узнала, что я не обедал?

– Я не знала. Но это наш дом, а мы всегда ели дома, если никуда не выбирались с мамой и папой, – ответила она.

– Я заключил сделку с Хэвером, доволен всем, он тоже. Чувствую себя самым счастливым человеком на свете. И самым голодным.

Дендре подняла с пола ведро, подала Гидеону, и оба рассмеялись. Ее тост прозвучал так:

– Ну, мир, теперь держись. Пейленберги добились признания!

В первые годы после того, как Хэвер заключил контракт с Гидеоном, семейство Пейленбергов оставалось в той же мастерской. Они жили почти так же, как прежде, только денег стало побольше. Но в публичной жизни произошли разительные перемены. Они стали появляться в обществе, часто выбирались из дома, главным образом на вернисажи. Принимали у себя искусствоведов, художников, даже кое-кого из коллекционеров. Приглашения в мастерскую Гидеона Пейленберга стали добиваться. Художник мог теперь позволить себе пить самое лучшее шампанское и пользовался этой возможностью.

Однако Гидеон с Дендре слишком долго были бедными, голодными, чтобы швыряться деньгами, которые Хэвер ежемесячно выплачивал им в виде аванса. Половину денег они откладывали на банковский счет, на остальные жили.

Когда разнесся слух, что Хэвер Сэвидж открыл нового художника, знатоки и поклонники изобразительного искусства начали стекаться в его галерею, но тщетно. Там были выставлены всего две картины, и обе не продавались. Прошло одиннадцать месяцев, прежде чем открылась первая персональная выставка Гидеона. На открытие пришли и профессионалы, и любители, – все, кто хоть что-то представлял собой в нью-йоркском мире искусства.

Но никто из присутствующих не был более взволнован и менее удивлен поразительным великолепием выставки, чем Гершель, Фрида и Орландо.

Гидеон видел, как родственники жены вошли в галерею. Ему казалось, что Московицы могут почувствовать себя не в своей тарелке, ощутить неловкость среди элегантно разодетой, утонченной публики. Ничуть не бывало. Видимо, Орландо взял отца за руку и отвел в магазин «Брукс бразерс». Гершель больше походил на профессоpa одного из старейших университетов Новой Англии, чем на скорняка. Орландо в Гарварде понял, что это не просто университет. Это путевка в жизнь. Сам он был одет так же безупречно, как отец.

Но Фрида! Она стояла у входа в зал, высоко подняв голову, гордясь коротким, превосходно скроенным жакетом из черной норки. Юбка из черной замши эффектно завершала ансамбль. Гидеон пошел к ним сквозь толпу зрителей. Пожимая руку Гершелю, он подумал, что тесть расплачется от радости.

– Гершель, вы похожи на гарвардского профессора, – сказал Гидеон.

– А ты, – ответил Гершель, – как всегда, на преуспевающего художника.

Мужчины стиснули друг друга в объятиях. Потом Гидеон взял руку тещи и поцеловал.

– Фрида, вы выглядите поразительно элегантной и утонченной, – сказал он, коснувшись ее замшевой шляпки без полей.

– Элегантной? Утонченной? Что ты выдумываешь, Гидеон? Жакет принадлежит моей сестре Розе, шляпка Леоне Шварц, а на юбке французская этикетка, которую я не смогла прочесть, да и продавщица в магазине Ломана не смогла. Но они заверили меня, что это шик. А все потому, что мы не хотим выглядеть хуже кого бы то ни было. Я горжусь тобой, Гидеон, я переполнена радостью за тебя и, конечно, за свою Дендре. Ваша мечта сбылась.

Гидеон расцеловал тешу в обе щеки. Дендре подошла к ним, когда Гидеон поцеловал Орландо, и они обменялись крепким рукопожатием, в котором сквозила взаимная симпатия и привязанность.

Он должен был бы знать, что семья Дендре окажется на высоте положения.

В первый же вечер было продано шестьдесят процентов картин. Еще тридцать пять процентов разошлось в течение первой недели. Это был триумф. Лондонская выставка не имела такого успеха, пока месяц спустя журналы по изобразительному искусству и газетные критики не осветили ее в Англии. После этого было продано семьдесят пять процентов рисунков и акварелей.

К счастью, в мастерской у Пейленбергов по-прежнему не было телефона. Иначе туда беспрестанно звонили бы незнакомцы, делая приглашения или добиваясь их. Письма и телефонные сообщения для Гидеона поступали в галерею, а оттуда их обычно доставляла в мастерскую какая-нибудь из любовниц Хэвера. Это были хорошенькие, элегантные, веселые молодые женщины, охотно отзывавшиеся на обаяние Гидеона.

Когда Дендре в первый раз увидела, как тонко и фамильярно ее муж обращается с визитершей – даже, обняв, вывел девушку на улицу, – то не придала этому значения. После третьего и четвертого раза расстроилась, но успокоила себя тем, что муж любит ее, так что из того, что ему доставляет удовольствие пофлиртовать? Спросила себя, почему она не знала, что Гидеон любит очаровывать женщин, и поняла, что у них все произошло очень быстро. Она увлеклась Гидеоном, совсем не зная его. Они поженились, но он помалкивал о своей прежней жизни. Дендре потрясло, что она, в сущности, толком не знает своего мужа, отца своей дочери, мужчину, которого любит больше жизни. Расспрашивать было уже поздно. Они жили день за днем и были счастливы вместе. Дендре дала себе очередной зарок: пока Гидеон любит ее и они живут семьей, она не станет его расспрашивать, будет ждать, когда он откроется сам. Как-то вечером за ужином он объявил:

– Сегодня пойдем в один греческий ресторанчик. Там лучшее бузуки, какое только можно найти за пределами Греции.

– Гидеон, уже почти одиннадцать, а у нас нет няни, и в этот час я не буду искать ее.

– Я случайно встретил Вальдеса и попросил прийти посидеть с Эмбер. Он будет здесь с минуты на минуту.

Вальдес был одним из тех мальчишек, которых он нашел на улице и нанял, чтобы те демонстрировали картины торговцам. Паренек оказался шустрым. Как только от Хэвера пришел аванс и он получил заработок, то влез в бюджет Пейленбергов. Эмбер мальчик обожал и часто играл с ней, возился с малышкой как нянька.

Едва Гидеон окончил фразу, послышался гудок домофона, и он впустил мальчишку, заверив жену:

– Тебе понравится и ресторанчик, и его владелец. Еда там посредственная, зато замечательные исполнительницы танца живота. А публика! Матросы с греческих торговых судов, которые танцуют от всей души на крохотной танцплощадке… Там часто бьют посуду – в общем, полная противоположность эстетам. Греки общительный, гостеприимный народ. Как только у нас появятся приличные деньги, мы первым делом купим дом на острове Гидра, будем по полгода проводить там. Чудесное место. Я в свое время прожил там два года.

Этот греческий ресторанчик – ночной клуб находился на еще более убогой улочке, чем та, где жили они. Музыка была слышна за несколько кварталов. Гидеона там шумно приветствовали. Пейленберги прекрасно провели время и теперь, когда у них завелись деньги, охотно отправлялись туда свободными вечерами. В последующие недели Дендре нашла свою нишу и в этой ночной жизни.

Удобства мужа, исполнение всех его сексуальных желаний, кухня, Эмбер и новый ребенок, которого она носила, стали ее жизнью. Она начала изучать гурманскую французскую, итальянскую, японскую и китайскую кухню. Преуспела в составлении букетов, изучала разговорный греческий язык на тот случай, если они в конце концов решат жить на острове. Гуляла по Пятой и Мэдисон-авеню с детской коляской, разглядывала витрины, набиралась идей, училась, училась, училась.

Хэвер Сэвидж действительно занял значительное место в их жизни, невозможно было не оценить профессионализм, с которым он представлял творчество молодого художника. Не было ни малейшего сомнения в том, что у них с Гидеоном существует полное взаимопонимание, каждый верил в таланты другого. Дендре вняла совету Хэвера и никогда не вмешивалась. Ей было достаточно того, что Гидеон продолжал обсуждать с ней свои работы, интересовался ее мнением и зачастую поступал в соответствии с ее советами. Банковский счет рос, потому что они пять лет жили экономно. Это было их совместным решением. Ни Гидеону, ни Дендре не хотелось больше жить на подаяния. Когда родилась Дейзи, продолжать жить в мастерской стало невозможно. Они сняли квартиру – немногим лучше их прежнего жилья, зато от нее до мастерской можно было дойти пешком. Во всяком случае, там было центральное отопление, холодная и горячая вода, четырехконфорочная плита с духовкой.

То было скорее удачливое, чем счастливое время для Дендре и Гидеона, поскольку обстоятельства разделяли их. Успех, внимание к его творчеству заставляли Гидеона забывать обо всех житейских делах. Хэвер занимался продажей его картин, Дендре домом, а он только писал. Сэвиджа и друзей-художников удивляла его прижимистость, то, что он работал по-прежнему в старой мастерской. Дендре с детьми жила в квартире, какую сняли бы только последние бедняки. Она продолжала работать дома бухгалтером, обслуживала своих прежних клиентов. На замечания Гидеон возражал:

– Нужно ли менять образ жизни только потому, что у меня завелось немного денег? Меня всегда содержали женщины – сначала тетя Марта, потом Дендре. Меня это вполне устраивает.

Жену и детей Гидеон, бесспорно, любил, но живопись любил еще больше. Шли год за годом, а он продолжал удивлять широкую публику и ценителей. Музеи разных стран, лучшие коллекционеры покупали его картины. Он стал звездой и наслаждался своим успехом. Картины его продавались в среднем по шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Когда портрет Дендре был продан Нью-йоркскому музею современного искусства за миллион, Гидеон повел жену на обед в кафе Чолсона. Зал был тускло освещен крохотными лампочками и свечами, украшен корзинами свежих фруктов и овощей, наваленными на ошеломляющие столы-тумбы в форме тарелок и чаш. На серебряных блюдах лежали окорока подле пирамид из крошеного льда, усеянных устрицами.

Дендре была ошеломлена таким шиком: стенами цвета морской волны, скамейками, обитыми темно-фиолетовым бархатом, громадными пальмами.

– О, Гидеон, мне здесь очень нравится. Как забавно и романтично обедать среди дня при свечах.

Она поцеловала его в щеку, и ее на миг ошеломило обаяние мужа, в тот день особенно сильное. Сексуальность, казалось, так и сочилась из всех пор его тела. Как она не замечала, что Гидеон до неприличия привлекателен и носит свой успех, словно королевскую мантию? Его глаза блуждали по залу, время от времени останавливаясь на лицах хорошеньких женщин. Дендре увидела, что несколько незнакомок смотрят на него. Мысленно сказала каждой: «Пошла к черту, он мой». И в эту минуту осознала, что у Гидеона есть другие женщины…

– Я знал, что тебе понравится, – проговорил он с довольной улыбкой.

Сравнивает ли он ее с другими? Любит ли ее больше, чем остальных? Дендре отогнала мысль о неверности мужа. Это оказалось нетрудно: она сказала себе, что он по крайней мере любит ее и детей; что все еще находит ее сексуально привлекательной, собственно, даже больше, чем когда бы то ни было. Это было ясно без слов по той бурной половой жизни, какую они вели.

К тому времени когда они устроились за столиком, мысль, что Гидеон ей изменяет, улетучилась из сознания Дендре. Он заказал бутылку шампанского. Официант как будто узнал Гидеона, что удивило Дендре и немного насторожило. Ей было бы приятнее, если б они оба появились здесь впервые. Торговец картинами Бен Боргнайн и знаменитая художница Доминика Андрос уходили из кафе и остановились поздороваться с Пейленбергами. И тот и другая нравились ей. Проникнуться к Бену симпатией было нетрудно, потому что он непременно уделял ей внимание на значительных выставках и вечеринках, когда все остальные ходили туда-сюда, стремясь познакомиться с возможно большим количеством знаменитостей. Все, кроме Дендре, побаивались капризной Доминики, но восхищались ее работами. Она обожала Гидеона, всегда защищала от нападок его произведения; именно Андрос открыла для него все необходимые двери в мире искусства, что было очень важно, когда художник только что приехал в Нью-Йорк. Ту жизнь в поисках необходимых профессиональных контактов и внимания, которую Гидеон оставил всего за несколько недель до знакомства с ней, Дендре было трудно соотнести с гордым, независимым характером своего мужа.

Дочь знаменитой французской писательницы и греческого поэта, Доминика была принята в лучших домах всего мира. Пылкая художница, поглощенная своей работой и искусством как таковым, она использовала свои связи, чтобы добиться поддержки для себя и многих художников, которым покровительствовала. Она была скрытной, знала богачей и знаменитостей Старого и Нового Света достаточно хорошо, чтобы называть их друзьями.

Эта родившаяся в Афинах художница, получившая международное признание, общая любимица, несмотря на ее капризный характер, неуживчивость и то, что она вела любовную жизнь с мужчинами и женщинами – Доминика Андрос была влюблена в Дендре. Несколько раз она откровенно пыталась затащить ее к себе в постель. Дендре не представляла, как сильно Доминика хочет ее. Это ей объяснил Гидеон. Не столько шокированная, сколько опечаленная, Дендре старалась быть с ней доброй приятельницей, но они никогда не обсуждали эту тему.

Бен и Доминика ушли, оставив их изучать меню. Глянув поверх своего, Гидеон спросил:

– Возбуждает ли тебя то, что и Бен, и Доминика хотели бы заняться с тобой сексом?

– Бен? – искренне удивилась Дендре.

– Нужно обращать больше внимания на детали. На малейшие тонкости, которые являются намеками.

– Быть не может! У тебя слишком разнузданное воображение, – со смехом возразила она.

– Возможно, – уступил Гидеон.

Но услышанное засело у Дендре в сознании. Ей была приятна мысль, что она сексуально привлекательна, что она волнует такого мужчину, как Боргнайн. Это льстило ее самолюбию, и Дендре впервые подумала о том, каково было бы заняться сексом с другим мужчиной. Засмеялась, попытавшись сравнить мужские достоинства Гидеона и Бена, думая о том, каков Бен в постели.

– До чего ж ты можешь быть порочным, Гидеон, – упрекнула она мужа.

– Почему порочным, дорогая?

– Потому что заронил мне эту мысль в голову, хотя знаешь, что в эротической сфере жизни мне достаточно тебя. Потому что я знаю тебя: ты замышляешь что-то и хочешь, чтобы я на это пошла. Что-то совершенно неприличное и восхитительное, – прошептала она.

Казалось, их окутала сексуальная атмосфера. Гидеон взял Дендре за руку. Поднялся, наклонился над столом и поцеловал. Ради него Дендре была готова на все.

Глава 9

– У меня есть новости, и будет справедливо, если ты узнаешь их первой, – сообщил Гидеон в перерыве между устрицами и говяжьим филе с беарнским соусом.

– Должно быть, новости хорошие, иначе бы мы не пошли в это кафе. Ну, слушаю.

– Итак, это произошло, я добился прочного успеха. Хэвер продал мою картину одному музею в Далласе за миллион триста тысяч долларов. Дендре, моя живопись обогатила нас, и так будет всегда. Все, что я обещал тебе, когда мы познакомились, сбылось.

Дендре была семейным бухгалтером и знала, что они уже богаче, чем она могла мечтать.

– Я очень рада за тебя, Гидеон. За нас. Теперь мы можем многое себе позволить. Купим в Греции дом – нет, два, стоящие рядом, и превратим один в мастерскую. И две квартиры, одну над другой, здесь, в Нью-Йорке. Одну для работы, одну для семьи. Как ты думаешь?

– Звучит очень соблазнительно. Конечно, мне хотелось бы жить так!

– Теперь нам по карману роскошь солнца, моря, путешествия в дальние края. Но главное – я могу пропускать большинство этих мероприятий, встречаться с кем хочу или вообще стать отшельником, только работать и радовать моих девочек.

Дендре заразилась волнением мужа. Она представила себе жизнь, о которой он говорил, и в душе неудержимо забурлила радость. Гидеон откинулся на спинку стула и любовался женой, которая словно бы расцветала у него на глазах.

Потом ему в голову пришла новая мысль, и Гидеон посерьезнел.

– Тетя Марта – подсчитай, сколько денег она мне выслала с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, удвой сумму и выпиши чек.

– С твоей стороны это очень щедро, учитывая, что ты так зол на нее. Завтра этим займусь.

– Может, если я расплачусь с ней, то избавлюсь от нее навсегда. Мне было очень неприятно брать ее деньги. Но нужно было как-то жить, кто знает, где бы я был сейчас без этой помощи?

– Не думала, что питаешь такую неприязнь к ней. А собственно, почему?

– В таком случае ты ошибалась. Моя мать была единственной сестрой тети Марты. Отец – из бедной ветви известного, богатого семейства, чьи предки прибыли в Сент-Луис из Копенгагена в конце восемнадцатого века. Он был безумно влюблен в мою мать, но брак оказался несчастным. Когда мне было пять лет, у мамы начался рак. Она испытывала такие боли, которых не могли выносить ни она сама, ни отец. Однажды родители отвезли меня к тете Марте и вернулись домой. На другой день их обнаружила моя тетя, она устраивала званый вечер, и ей было не до шаловливого мальчишки. Они лежали рядом в постели. Отец застрелил мою мать, а потом покончил с собой… Отец был педантичным человеком. Он оставил по записке для полиции, для адвоката, для тети Марты и для меня. Мне было восемь лет. История получила широкую огласку, что очень не понравилось тете. Ей пришлось взять меня к себе в дом, как завещал отец. Она принадлежала к высшему обществу Сент-Луиса, как и отец с матерью. Отказавшись меня взять, она утратила бы доброе имя.

По выражению лица Дендре было ясно, что ее ужаснул рассказ мужа. Он объяснял очень многое в поведении Гидеона; объяснял, почему он так любил ее, любил ее родителей, Орландо – все они отличались семейной привязанностью.

Гидеон допил свой бокал и наполнил его снова. Сделал еще глоток и вновь заговорил:

– Я еще никому не рассказывал о своем детстве и ранней юности. Выслушай все до конца, чтобы к этому больше не возвращаться.

Тетя Марта всегда недолюбливала моего отца и меня, считала, что мама могла бы выйти замуж гораздо удачнее. Она была красавицей, семья – одной из самых известных в Сент-Луисе. Думаю, тетя так и не простила сестру. Она отвела мне комнату в помещении для слуг, хотя в доме было семь превосходных спален. Была требовательной и скупой. Я рос без любви, в атмосфере мелких унижений и даже бедности – это в громадном богатом доме, выстроенном в начале века. Тетю я видел редко, питался вместе со слугами. Вечно был голоден. После школы приходилось заниматься работой по дому. Когда мне исполнилось восемнадцать, она отдала мне оставленные отцом деньги, три тысячи долларов, и назначила пособие от себя при условии, что я больше не вернусь в Сент-Луис.

На прощание тетя сказала мне: «Ты трудный мальчишка, но способный. Добейся чего-нибудь. Будем посылать друг другу рождественские открытки». Но мы их не посылали… Она ежемесячно отправляла мне чек – и никогда ни приветствия, ни доброго слова с ним.

Дендре чувствовала, как страдал Гидеон, рассказывая эту неприятную историю. Когда он умолк, оба некоторое время не говорили ни слова. Нарушило молчание появление официанта. Когда молодой человек отошел, Дендре сказала:

– Утром первым же делом отправлю ей деньги.

И все.

«Как деликатно с ее стороны, – подумал Гидеон. – Любая другая женщина пустилась бы в расспросы». Его охватила радость. Он всегда считал подачки тети Марты холодной милостыней. Возможность вернуть тете деньги освобождала его от ненависти к ней. Уже не имело значения, что она была такой бессердечной. С этим было покончено, прошлое осталось в прошлом.

– Дендре, у меня есть для тебя сюрприз, – сказал Гидеон. – Ты знаешь, как Фриде и Гершелю хочется уезжать на зиму во Флориду. Так вот, я хочу купить им там квартиру. Орландо поехал в Майами подыскать что-нибудь подходящее. В галерею пришло сообщение, что он нашел такую, которая наверняка приведет их в восторг – на набережной, почти у пляжа. В этом доме даже живет несколько семей из Бруклина. Я позвонил Орландо и купил эту квартиру. Он вернется в Нью-Йорк на семейный пикник, и я вручу твоим родителям документы на нее.

Ошеломленная щедростью мужа, Дендре пришла в замешательство. Сравнительно недавно они экономили каждый доллар. Гершель все еще оплачивал счета за их еженедельные пикники. Ее родители не имели ни малейшего представления, как богаты теперь они с Гидеоном. Для Дендре деньги на банковском счете были просто абстрактными числами, которые все увеличивались. Теперь вдруг эти числа превратились в дом, квартиры, оплату прежних долгов. Она просто не знала, что делать с такими деньгами. Но Гидеон знал и готов был научить ее.

– Ты очень щедр. Они всегда хотели съездить во Флориду, но это было просто-напросто мечтой. А ты помог этой мечте сбыться.

Дендре встала, подошла к Гидеону и поцеловала его. Они улыбнулись друг другу, она вернулась на место и принялась за горячее.

Лишь по пути домой в автобусе Дендре смогла для себя сформулировать, что происходит с ними. Гидеон отметал прошлое, прокладывая путь к новой жизни. Это означало, что ей снова придется принять вызов. Придется снова прилагать усилия, чтобы быть достойной его известности, его славы. Дендре это не пугало; она чувствовала себя сильной и уверенной как жена Гидеона Пейленберга. И сказала себе, что новые перемены сделают ее еще сильнее.

Через несколько дней после обеда в кафе Чолсона Дендре поняла, как легко входит Гидеон в роль великого художника, нового Пикассо, Миро, Ротко. Мир лежал у его ног, и он вертел им, как хотел, а она – она преданно держалась чуть позади, став его тенью, его хранительницей.

В последующие несколько лет у них появился еще один ребенок и три новых жилища: на острове Гидра в Греции, на Файер-Айленде и большая, расположенная на двух этажах квартира-мастерская в центре Нью-Йорка. Они впервые начали разлучаться. Гидеону приходилось иногда уезжать: присутствовать на подготовительном этапе выставки, общаться с архитекторами и строителями, работающими в их домах и его мастерских. Дендре оставалась с детьми, правда, Гидеон звонил ей по крайней мере раз в день. Дочери и ведение трех домов делали ее жизнь не менее занятой, чем жизнь мужа. Быть женой Гидеона Пейленберга, матерью троих детей – эти обязанности требовали полного рабочего дня.

Когда дети подросли, их отдали в лучшую частную школу Нью-Йорка. Вот почему Гидеон купил дом на Файер-Айленде: туда легко было добираться из Нью-Йорка на водном такси, а там – покой, уединение, возможность работать без помех. Их жизнь уже не была простым союзом двух любящих друг друга людей. Появились помощники Гидеона; горничные, уборщицы и мальчишки на побегушках у Дендре.

Однажды, разглядывая витрины на Мэдисон-авеню, Дендре остановилась взглянуть на большую мраморную вазу с белыми лилиями. Лилии были поразительно красивы. С тех пор как Хэвер взялся торговать картинами Гидеона, цветы были включены в их бюджет. Размышляя, купить ли их, она глянула через витрину в магазин.

Гидеон покупал цветы – эти самые лилии с витрины. Продавщица отошла от него и стала по одной доставать их из вазы. Занимаясь своим делом, она подняла взгляд и улыбнулась Дендре, которая хотела было войти и присоединиться к мужу, но подумала, что, возможно, испортит ему сюрприз, поэтому поспешно ушла.

Домой в тот вечер Гидеон вернулся с пустыми руками. Дендре было трудно сохранять спокойствие, удержаться от вопросов. Интуиция подсказывала ей, что не стоит выяснять отношения. Нужно было взглянуть правде в глаза: у Гидеона есть другая женщина. Дендре превозмогла эту пытку и решительно оттеснила мысль о случившемся в глубь сознания.

Дети уже спали, и они ужинали вдвоем. Гидеон нахваливал еду, казался радостным и оживленным. После ужина они спустились в мастерскую, и пока Гидеон работал, он рассказывал ей о ремонте дома на Файер-Айленде. В полночь зажужжал домофон. Дендре подскочила при этом звуке. Гидеон опустил кисти в банку, повернул мольберт к стене. Снова раздалось жужжание домофона.

Гидеон подошел к жене, поцеловал ее и сказал:

– Не волнуйся, это Терри.

Дендре, ощутив облегчение от того, что пришел приятный ей человек, сказала:

– Он наверняка голоден. Поднимусь, соберу чего-нибудь ему на стол.

– Я откупорю бутылку вина, – сказал Гидеон.

Терри был примерно одних лет с Дендре, скульптором, по мнению Гидеона, весьма многообещающим. Они подружились с этим молодым человеком, часто бывавшим у них. Терри был довольно-таки непосредственным, если не распущенным. Он часто рассказывал Дендре и Гидеону об оргиях, в которых принимал участие. Дендре возбуждали эти рассказы.

Ел Терри с аппетитом, и они выпили изрядно лишку. Потом втроем сели на двуспальную кровать с одеялом из волчьих шкур, которую Гидеон держал в мастерской, чтобы полежать, когда требовалось передохнуть. На этой кровати он и Дендре занимались самым эротичным, развратным сексом.

Дендре сообразила, что Терри пьян не только от вина. Он, казалось, добился какого-то успеха и, как всякий преуспевающий человек, излучал энергию. Гидеон был очарован, находил его интересным, нестандартно мыслящим человеком. В два часа ночи гость попытался приласкать Дендре. Она в замешательстве отодвинулась. Терри придвинулся к ней и стал целовать ее в щеку, в шею, мочки ушей. Ее возбудили заигрывания, но она разрушила это очарование, поднявшись с кровати.

– Гидеон, твоя жена очень сексуальная женщина… но ты явно уже это знаешь. Давайте разденемся и ляжем в постель, все трое.

– Я ни разу не видел мою жену занимающейся сексом с двумя мужчинами. Тебе этого не хочется, дорогая? Мне – очень.

Дендре была потрясена. Гидеон одобрял, что она будет принадлежать другому мужчине! Хотел любви втроем! Она много выпила, и ее сопротивляемость была слабой, либидо пересиливало мораль. Поколебавшись, она снова села между мужем и Терри. Гидеон страстно поцеловал ее, и она стала покорной. Он расстегнул пуговицы ее блузки и, снимая ее, поцеловал Дендре еще раз. Терри видел, как она преображается, превращается из спокойной, довольно скучной женщины, какой знал ее и он, и весь мир, в соблазнительную самку с похотью в глазах, с жаждой отдаться и быть удовлетворенной.

Он стал гладить ее груди, потом приник губами к одному из сосков. Дендре нехотя оттолкнула его. Гидеон занял место Терри у той же груди. Она была очень возбуждена и слегка испугана. Двое мужчин продолжали ласкать ее. Она кончила и, не сдержавшись при этом громадном удовольствии, вскрикнула.

Сам воздух, которым все трое дышали, стал казаться Дендре эротичным. Однако она заставила себя потянуться за блузкой. Дело зашло слишком далеко. Терри ее опередил. Отбросил блузку, взял Дендре за руки и стал их целовать.

– Я давно хотел заняться сексом с тобой и Гидеоном, – прошептал он. – Мечтал о том, как Гидеон и я имеем тебя на глазах друг у друга, одновременно. Тебя это не возбуждает? Только не притворяйся! Дай себе волю – тебе это понравится.

Дендре едва не рассмеялась. Ему было невдомек, насколько она давала себе волю в сексе с Гидеоном; насколько более порочной, развратной она была с мужем, чем любая женщина с Терри.

Взглянув на Гидеона, Дендре сказала:

– Не хочу.

– А я хотел бы. Это будет восхитительно для тебя и очень возбудит меня, – возразил он.

– Я никогда не захочу делить тебя с другой женщиной.

– Но будешь, если я попрошу, – усмехнулся он.

– Я боюсь. Других мужчин, кроме тебя, у меня не было, и что, если об этом узнают?

– Клянусь, что никогда ничего не скажу ни единой душе, – пообещал Терри. – А если б и сказал, такому о тебе не поверят.

Дендре продолжала упрашивать, но мужчины не смягчались. Терри ушел из мастерской только на рассвете. Дендре спала до полудня. Гидеон, как всегда, разбудил ее поцелуем и сказал, что очень любит ее. что она самая чувственная женщина из всех, какие у него были, снова поцеловал и стал гладить ей груди.

Почему он выбрал эту ночь для любви втроем? Гидеон – бабник, он имел много других женщин, а теперь ее имел другой мужчина. Что он сказал ей? Что она хорошо сделала, отдавшись любовнику? Что это подхлестнуло его страсть, его любовь к разврату? Гидеон опять соблазнил ее, совратил. Она пошла на это, чтобы угодить мужу, и в результате получила необычайную ночь сексуального блаженства. Уступая его желаниям, она всегда оказывалась в выигрыше.

– Гидеон, я вчера отправилась за покупками и проходила мимо цветочного магазина, – сказала Дендре. – В витрине там стояли только лилии. Белые лилии на длинных стеблях, очень крупные. Я хотела купить их все, такими они были красивыми.

– Почему же не купила? – бесстыдно спросил он.

– Я увидела, как ты надписываешь открытку, чтобы отправить с ними.

– Не хочешь спросить, кому я их посылал?

– Нет. Просто хочу, чтобы ты знал – как ты ни осторожен, это все равно причиняет боль. Правда, с каждым разом все меньше и меньше.

– Хорошо, любимая, – кивнул Гидеон и обнял ее.

Больше Дендре не сказала ничего. То была одна из тех ситуаций, когда лишнее слово могло нарушить равновесие, и их совместная жизнь была бы испорчена или, хуже того, кончена.

– Дендре, я никогда не хотел причинять тебе боли своими романами. Это просто мимолетные прихоти. Они ничего не могут изменить в нашей жизни. Я всегда буду любить тебя больше, чем любую из этих женщин, – сказал он, лаская ее, и они поглядели друг другу в глаза.

Дендре поняла, что это правда. Именно это ей нужно было услышать, чтобы не думать о его любовницах. Она обладала способностью немедленно блокировать мысли о чем бы то ни было неприятном, делать вид, будто ничего не произошло. Она постаралась выкинуть из головы эпизод и спросила мужа, не хочет ли он оладий на завтрак.

С этого дня Дендре сознательно отошла от общественной жизни мира искусства и дала мужу то, что он всегда хотел, – тихую гавань, семейный очаг, к которому всегда можно вернуться. Она решила, что чем меньше будет видеть его романов, тем ей будет легче. Единственное, что она твердо знала, – Гидеон продолжает любить ее, нуждается в ней так же, как она в нем. Она завоевала место в его жизни, которое не может поколебать никакой роман. Где бы он нашел жену, настолько терпимую ко всем его желаниям, имеющую достаточно силы и любви, чтобы дарить ему? Твердые условия он поставил еще до того, как они поженились; он хотел быть свободным человеком и жить с ней на своих условиях. Теперь, по прошествии стольких лет, ничего не изменилось, и она как его супруга позволяла ему делать все, чего он хотел, и собиралась так поступать и впредь. По-прежнему влюбленная в Гидеона и живущая его интересами, Дендре все больше и больше уходила в тень. Самым счастливым временем у нее было, когда они всей семьей жили на Файер-Айленде или на острове Гидра, где Гидеон лихорадочно работал с уже опытными помощниками. Тогда муж целиком принадлежал ей.

С течением времени Дендре, не сознавая этого, строила собственный мир: быть женой Гидеона Пейленберга, воспитывать детей, управлять теперь большим штатом обслуги, повсюду следующим за ними. И самое важное – оставаться его главной женщиной, сексуально активной и любимой.

На открытие выставки в Музее современного искусства, куда они приехали с Гидеоном, у Дендре не было возможности обойти с ним галерею. Их разделяли десятки людей, жаждавших поговорить со знаменитым теперь художником. По поводу вернисажа был дан роскошный ужин. За столом Гидеон бесстыдно флиртовал с красивой молодой женщиной. На миг Дендре нашла это невыносимым, потом, когда она напомнила себе, что он волен делать все, что вздумается, се беспокойство улеглось. Она ведь согласилась на все это еще до того, как они поженились.

Бен Боргнайн сидел слева от нее, Макс Эрнст справа. Бен всегда интересовался ею; Макс находил ее скучной и незначительной. Дендре повернулась к Бену, который разговаривал с соседкой, сидевшей слева от него, молодой дамой.

– Бен, не забывай, я все-таки здесь, – прошептала Дендре ему на ухо.

Он засмеялся и после еще нескольких слов с той особой повернулся и взглянул на Дендре.

– Хоть я и болтаю с кем-то, но тебе известно, что в мыслях у меня всегда ты.

– Пожалуй, мне это приятно, – сказала Дендре и поняла, что это правда. – А почему? – оживленно спросила она.

Потому что у нас много общего. Мы оба без ума от Гидеона. Я одержим его живописью, творческим духом и решимостью когда-нибудь стать его представителем, торговцем его картинами. Ты одержима им потому, что он в высшей степени волнующий, необычный мужчина и любовник и превратил тебя в очаровательную, очень сексуальную женщину, которую, кстати, я уже давно хочу затащить в постель.

– Ты поражаешь меня, Бен. Я и понятия не имела, что ты так хочешь меня, – улыбнулась она.

– Я делал тебе много намеков.

– Бен, ты и мой брат единственные, кто назвал меня одержимой! Я отвечу тебе так же, как и ему: «Ну и что?» Орландо на это сказал: «Твоя одержимость Гидеоном вредна для вас обоих». Я сказала, что может быть, оно и так, но моя одержимость сделала меня женой одного из самых волнующих мужчин на свете и, кстати, очень счастливой. Я знаменита как его жена, его натурщица, мать троих детей, которую он обожает…

– И?.. – Бен явно ждал продолжения.

– Мне очень лестно, что ты хочешь уложить меня в постель. Но ведь я могу оказаться ужасно неинтересной и сексуально скучной – такой, какой считают бонзы из мира искусства.

– Не все, – возразил Боргнайн.

– Я ни разу не заводила интрижки, – призналась Дендре.

– Трудно в это поверить, может, потому, что я многие годы представлял себе, как мы будем вместе. Преврати мои фантазии в реальность. Приезжай завтра ко мне на ленч.

– Свидание днем? Это само по себе волнующе. У меня только одна отговорка. Мы долгое время были добрыми друзьями, я не хотела бы терять эту дружбу потому, что мы на минуту потеряли головы и стали любовниками. Я никогда не оставлю Гидеона.

– Я люблю тебя, Дендре, но не влюблен. И принимаю твои условия.

Против искушения завести любовника устоять было трудно, тем более что Дендре всегда находила Бена привлекательным. Их прервал официант – он сменил блюда; Бен отвлекся, и соседка слева снова втянула его в разговор. Он не мог отвязаться от нее до конца ужина. Когда все поднимались из-за стола, чтобы приняться за виски и кофе, Дендре прошептала ему на ухо:

– Клянешься хранить это в тайне?

– Если ты так хочешь, – прошептал он в ответ. Тут подошел Гидеон, поцеловал жену в щеку и, обняв за плечи, повел с кем-то знакомить.

На галерее, после того как ее представили нескольким новым персонам, Дендре оказалась одна. В этом не было ничего необычного – чаще всего именно так и случалось, если кто-то не упрашивал ее познакомить его с Гидеоном. Она протиснулась сквозь толпу и нашла Бена.

– Да, – сказала она ему.