Ее старшеклассники

Часть 3 ДЕСЯТЫЙ КЛАСС

— Первое сентября.

Как всегда, утро первого сентября оказалось особенным. Солнечным светом были залиты улицы, свежие сочные цветы пестрели и в руках ребятишек, стекающихся к школе, и на ярких осенних клумбах.

Елена Владимировна, выросшая в семье учителей, с раннего детства больше всех праздников любила первое сентября. Даже нежные многоцветные астры казались ей чисто школьными цветами: обычно их бывало много в первых ученических букетах.

Знакомо тревожно и радостно было нп душе учительницы, когда, шагая на работу по осеннему нарядному парку, она мысленно заново просмотрела путь, пройденный ею с теперешним десятым "б".

— Елена Владимировна! — услышала она призывный девичий крик, и вот уже вокруг — толпа, родные глаза альтаирцев, светлые, вдохновенные лица. / "Как выросли! Красивые и незнакомые. Игорь — вот кто неузнаваемо изменился. Элегантен. Корректен. Холодность во взгляде появилась. Ну и ну! А ведь беспомощен в то же время. Женя. Всё-таки на редкость открытое лицо. Сдержан. Молчалив. Лиза. Совсе взрослая девушка. О, как по-женски лукаво взглянула на Шатрова. Видно, всё ещё не выяснены отношения в роковом треугольнике. А мальчишки мои какими большими стали!"/ Женщина молча улыбалась, разглядывая ребят, а те уже шутили, смеялись, дурачились, поздравляя с началом учеьного года, рассказывали самые последние новости.

— Ой, Гриша Ломников научился галстук завязывать, — хохоча, тараторила кареглазая загорелая Наташка, — сам говорил!

— А у меня дог появился — картинка! С Томочку ростом! — долговязый Костик пренебрежительно оглядывает одноклассницу, пухленькую, с короткими ножками.

— Схлопочешь…по личику! — угрожает Томочка и тут же, забыв обиду, информирует:

— Парни, наш класс по школе дежурит сегодня. Анна Петровна сказала, мы самые организованные.

— С первого дня пахать? Вот как в хороших-то ходить! — проходя мимо, вставил реплику низкорослый девятиклассник. Маленький лоб, приплюснутый нос и бегающие глазки-щелочки делали его удивительно похожим на обезьяну.

— Хромай отсюда, горилла, пока не шмякнули сверху, — сердито посоветовал кто-то из толпы "бешников", а толстенькая Томочка тут же добавила. — Слушай, ты, микроб осенний! Разве не видишь, НАШИ идут?! Не возникай! — столько торжества прозвучало в голосе девчонки, что Елена Владлимировна сразу простила и ей, и мальчишкам излишне цветистые выражения.

— Как в школу хочется! — мечтательно вздохнула Лизонька, опуская лицо в букет благоухающих гладиолусов.

Окружённая группой десятиклассников, Елена Владимировна направилась к школе. /"Как боюсь первого урока! Особенно в своём классе. Самый требовательный народ. Та же шаловливая Наташка беспокойно завертится на месте, если вдруг я буду недостаточно вдохновенна, Игорь не скроет скучающего взгляда, а Женя — попробуй допустить нелогичность — будет смотреть так укоризненно, что сразу ощутишь себя двоечницей…И все равно — как хочу на урок! Распахнутые глаза, напряжённые позы, руки, взметнувшиеся вверх в порыве высказаться, поспорить…Скорей бы звонок!"/

За десять минут до торжественной линейки дверь литературного кабинета распахнулась.

— Приветствую! — Борисик взмахнул рукой, сверкнули в улыбке белые зубы.

— Дружище! — перемахнув через столы, бросился к нему Игорь.

Сцепившись, они завозились, точно молодые медведи.

— Мальчишки! Линейка сейчас! Готовьте букеты! Скорей же! — стремительно налетела на них Наташка, сунула в руки ворох пышных разноцветных астр и умчалась.

— Мне только цветов нехватало, — смущенно пробормотал Игорь, неловко и осторожно перебирая разваливающуюся охапку.

— Мальчики, помочь? — кокетливо взмахнула накрашенными ресницами красавица Ремина, протягивая наманикюренные пальчики к цветам.

— О, как мы современны! — язвительно усмехнулся Игорь, но добродушно настроенный Борисик его одёрнул.

— Не задирайся с первого дня. Давай, Галь, мы плохо ладим с гаммой цветов, японской школы по составлению букетов не проходили.

— Она тоже…Не в ладах с гаммой цветов, — не унимался Шатров.

Ловко подхватив Галину руку, он, слегка откинув голову, оценивающе посмотрел на алые ноготки, иронически смерил взглядом всю стройную фигуру девушки в предельно короткой юбочке и подытожил. — Мини-ум и макси-резвость. В сочетании.

— Подумаешь, лорд нашёлся, — Ремина выдернула руку, сворчила гримасу и, отвернувшись, принялась составлять букеты из астр.

— Точно, лорд! — расхохотался Борисик, но тут Галя Ремина позвала его негромко, спросила:

— Каков букетик для химозы? Может, иголочку в серединке забыть?

В конце класса, возле уголка книголюбов, Женя разглядывал Лизоньку, повзрослевшую, ещё более худенькую. Её внезапно вспхнувшая холодность разжигала желание быть постоянно рядом, смотреть в родное лицо, делиться каждой мыслью, радостью, сомнением.

— Ты будешь нынче со мной сидеть? — робко спросил он, прикасаясь к тоненькой загорелой руке, сжимавшей гордые белые гладиолусы. Прочтя сомнение в Лизонькиных глазах и перехватив взгляд, брошенный в сторону Игоря, Женя в отчаянии изменил самому себе.

— Не уходи, прошу тебя! Ты же знаешь, я не могу без тебя совсем…

— Же-ня! — раздельно произнесла Лиза, и столько укора, столько боли за свое унижение прочёл юноша в голосе, в глазах её, что враз умолк и, ссутулившись, отвернулся к стене.

— Я буду сидеть с тобой. И выбрось из головы всякие глупости. Не мучайся, — невольно проговорила девушка. Тут призывно зазвенел звонок, собеседники вздрогнули и умолкли. Лиза протянула руку Жене.

— Пойдём. Линейка.

Суматошно — как всегда в первый день! — и мгновенно пролетели уроки. Уже отправляясь домой, Елена Владимировна заглянула в свой класс. Зрелище, представшее перед её глазами, настолько поразило учительницу, что, открыв дверь, она буквально застыла на пороге.

Кабинет был пронизан лучами щедрого сентябрьского солнца. Зажигая тёмным пламенем гладиолусы на учительском столе, высвечивая свежие краски стенда "Любителям поэзии" и отражаясь в стёклах книжной витрины, солнышко точно разгорячило тех, кто ещё остался в классе /"Благо, техники — полный кабинет"/ Стоящие полукругом парни покачивались в такт, а в центре, приподняв юбочку и обнажив прелестной формы ножки, разнузданно кривлялась Галя Ремина. Дверь была закрыта на стул, и от резкого рывка запор выскочил, однако девушка, увлечённая ритмом, не успела прийти в себя, так и столкнулась взглядом с учительницей, не опустив юбку, не стерев с лица призывное выражение, так увлекшее отдельных мальчишек, что те, бедные, забыли, где находятся…

— Хм. Немая сцена, — насмешливо глядела Елена Владимировна, как опускаются руки танцорши и утирает она с лица пот, выступивший то ли от ритмов, то ли от непривычного для неё состояния смущения.

— Что, разве танцы после уроков запрещены? — Ремина уловила, что выглядит смешно, и смущение быстро сменилось злостью.

— Отчего же запрещены? Продолжайте! Я с удовольствием посмотрю! — и Елена Владимировна спокойно села за первый стол, подперев голову руками. /"О, как она меня ненавидит! За что? Отбираю кавалеров, увлекая их то туризмом, то трудовым лагерем? Мешаю собирать вокруг себя глупых девчонок, млеющих от зависти к этой коварной красоте? Да, хорошенькое начало для десятого класса. Стоило столько биться в девятом, чтобы с первого дня получить такие сюрпризы."/

— Что то расхотелось прыгать, мальчики, — устало проговорила Ремина, кольнув взглядом Елену Владимировну, и подчёркнуто независимо прошла в конец класса, остановилась в ожидании.

— Пошли, ребята, — Костя Баранов, виновато пряча глаза, направился к двери./"Сейчас они меня не поймут. Надо расстаться молча, без всякизх упрёков…подумать…Нет! Именно сейчас надо реагировать! Сразу! Немедленно! Иначе червячок сомнения будет грызть душу каждого из мальчишек. Пусть не её — парней надо спасать."/

— Постойте! — Елена Владимировна задержала ребят взглядом уже на пороге. — Разве ты стесняешься танцевать в парке, на танцплощадке, где десятки зрителей? — обратилась она к Гале.

Та насторожённо вглядывалась в лицо учительницы, но не сумела разгадать её замысел.

— Нет, не стесняюсь, — отвечала заносчиво девушка.

— Почему же ты сейчас остановилась? — почти удивлённо спросила Елена Владимировна.

— Не хочется и всё, — упрямо сказала Ремина и повернулась, чтобы уйти.

— Нет, девочка, ты лжёшь! — позволила себе возмутиться учительница. — Отлично знаешь, что делаешь недозволенное. Разденься уж вовсе, брось стесняться!

Голос женщины звенел от боли, ребята моментально почувствовали, как одиноко и горько ей тут с ними, такими чужими, и, как часто бывает в школе, совсем не логично, но вполне по-ученически они внезапно приняли сторону старшей собеседницы.

— Секёшь, Галочка? Знай край, да не падай! Наш трудовик всё так учит, — сказал дружок Баранова, насмешливо оглядывая обозлённую одноклассницу.

— Молчи, пузанчик, — огрызнулась Ремина, ошпарив взглядом полную фигуру паренька. — Не ты ли только что подклеивался больше всех?

— Дело не в нём, девочка, — упорно повторяла учительница словечко, так часто звучавшее на танцплощадках — правда, с искажённым смыслом, — это ты спровоцировала их на…столь странное поведение. Это ты старалась разбудить в них самые низменные инстинкты. Эх, Галя! Ты же неглупая девочка, можно ли так распускать себя!

Ремина поняла всё. Сузившимися глазами обвела парней, презрительно бросила злое "тряпки!" и выбежала из класса. Все стояли в каких-то неловких позах и не знали, что делать. Елена Владимировна устало провела рукой по лицу.

— Вы уже взрослые, мальчишки, — начала она, и ребята насторожились, — но вы так неопытны…До чего трудно бывает порой отличить истинную красоту от яркой побрякушки! Не спешите жить! Не надо бросаться навстречу первому зову, даже если он так трогает ваше неопытное сердце!

Чуть насмешливо улыбнувшись, она вышла из класса.

Всякий учитель знает, как сильно за летние каникулы изменяются дети, лишённые постоянного учительского внимания и контроля, какими далёкими от школы приходят они в сентябре и как много требуется сил, чтобы, говоря языком военных, вернуться на прежние позиции. Знала это и руководительница десятого "б", надеялась в душе, что летний лагерь и туристский поход на двадцать дней не позволят ребятам удалиться от школьных норм и требований. Однако в первый же учебный день учительница поняла, что заблуждалась.

— На уроке литературы.

Промелькнули для десятиклассников пышными осенними букетами сентябрьские денёчки, стало привычным обращение "выпускники", вернулось в чём-то прежнее, привычно школярское отношение к урокам.

— Расписание переменилось, старики! Сейчас литература! — Борисик в панике бросился к учебникам.

— Ох, до инфаркта доведут! — артист Шатров с мученическим выражением лица одной рукой схватился за сердце, другой принялся листать тетрадь с конспектами. Лизонька в отчаянии бросила Жене, взволнованно перебирая конец пушистой косы:

— Ничего не знаю!

— Успокойся, трусишка! Сама же мне рассказывала по дороге в школу свой реферат. Забыла? — Демчук ласково прикоснулся к Лизиной руке, но у девушки зябко дрогнули плечи.

— Да, тебе хорошо, ты устойчивый, а я не могу без ужаса думать об ответе у доски!

— Зайчонок! Ты лучше меня знаешь литературу, просто сосредоточиться не можешь.

Звонок возвестил начало урока. Мальчишки негромко переговаривались. Шелестели страницы учебников, парты пестрели яркими обложками самых различных изданий Блока, девичьи головы, склонённые над тетрадями, золотисто освещалисьтёплым осенним солнышком, радуя бешников, навсегда полюбивших ясные дни после дождей в "Альтаире".

— Здравствуйте, десятый "б"! Садитесь! Цель сегодняшнего урока — научиться тоньше и глубже понимать поэзию Блока.

Девчонки на первой парте удовлетворённо переглянулись, Елена Владимировна продолжала:

— Тема для повторения — лирика Блока. Новый материал — поэма "Соловьиный сад". Слушаем сегодня реферат Тепловой о языке и художественных достоинствах поэзии Блока. Вопросы есть?

Внимательно и понимающе слушали десятиклассники свою учительницу. Строгая, предельно справедливая, она умела увлечь всех своим предметом.

— Блока нельзя не любить! Искренний, честный, с душой, щедро открытой всему светлому, чистому и доброму, он умел принести нежную сказку людям. Это был человек удивительной поэтичности, всё его мироощущение — через поэзию, через те образы, которвми он жил. Но не только чуткая душа поэта поражала всех, кто его знал. Редкий талант музыканта, лирика и гражданина переплетался с тем, что несла миру блоковская Муза — восхищение прекрасной, неземной женщиной. И рождались такие знакомые нам строчки:

И каждый вечер, в час назначенный,

/Или это только снится мне?/,

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне…

Класс замер, охваченный трепетным чувством проникновения в таинственный мир прекрасной человеческой души, и Елена Владимировна прочла стихотворение до конца.

— Нет надобности перекладывать на музыку стихи Блока, они и так поют. Поют с нами, поют в нашей душе, потому что подлинное искусство всегда находит отклик в живых сердцах… — учительница оглядела класс. Все настроились, теперь можно начать опрос, увлечь ребят неразрешимой, на первый взгляд, проблемой, позволить отвлечься от стихов ради обобщения всего, что знали о поэте. Урок разгорался, как костёр в таёжной полутьме, и педагог опять ощутимо почувствовала тот момент, после которого было уже ясно: больше не потухнет, хоть задувай. Вызвав к доске отвечающих устно и письменно, она задала классу вопрос:

— Чем вы объясняете, что Блок, ранее углублённый в себя, в свои переживания, переехав в Петердург, вдруг окунулся в жизнь города, заинтересовался положением трудового люда, страстно желая ему помочь?

Ребята зашевелились, зашептались. Больше всего на свете любила Елена Владимировна именно эти мгновения на уроке: загораются глаза, жарко бьётся в них мысль, рука невольно тянется вверх, ученику хочется говорить. И начинается самое прекрасное, чем одарено человечество: духовное общение.

— Дело в том, что Блок стал более зрелым умственно и нравственно, — заговорила Лизонька, уже забывшая о своих страхах.

— Да, но ты не отвечаешь на вопрос, — с улыбкой посмотрела на неё учительница.

— Раньше он как под стеклянным колпаком жил, его родные оберегали от грязи жизненной, — шумно вздохнув, зачастила Томочка.

— Причём тут это, — досадливо отмахнулся Игорь, втягиваясь в разговор, — Блок повзрослел, освободился от плена любви, этому способствовала женитьба на Любе Менделеевой…

Хохотом дрогнул класс. Игорь, не смущаясь, изрёк сквозь смех:

— А что? Точно, женитьба от любви освобождает.

Ехидная Ремина незамедлительно вставила:

— Шатров по себе знает!

Елена Владимировна укоризненно посмотрела на девушку, та поняла, в чём её упрекают, но тольк задиристо вздёрнула подбородок. /"Ах, негодница, и здесь успела сделать людям больно. Отлично видит, сколь напряжены отношения между Женей, Лизой и Игорем, так нарочно спешит кольнуть Демчука подозрением, ревность разжигает."/

Игорь, смерив Ремину взглядом, бросился в бой:

— Не смешно! Если у человека всё плохо в личном плане, а он очень впечатлительный и нежный, то этот собственный мир переживания заслонит для него всё остальное. В юности Блок был слишком углублён в себя, в стихи свои, в мир мечтаний и природы, он и жил-то в Шахматово, где не так бросались в глаза контрасты несправедливого строя. Но вот его любовные муки утихли, он счастлив, его избранница стала женой, и теперь поэту мало собственного счастья, ему хочется, чтобы счастлив был весь мир. А тут как раз — переезд в Петербург. Говорят, влюблённое сердце проницательно. А Блок любил не просто девушку, он всю жизнь любил Прекрасную Даму, высшее существо, и любил всё то, что её окружало. Он не мог не увидеть море несчастий, переполняющих мир, где живёт Она. Блок хотел осчастливить, очистить этот мир! И он понял: "Покой нам только снится!" /"Как слушает Лиза! Восхищена."/

— Верно ты говоришь, Игорь, но, как всегда, видишь в поступках людей только личный план, — выпрямился, развернул широкие плечи Женя Демчук, заговорил веско и уверенно. /"Какие разные они с Игорем. А девочка нравится им одна. Каждый нашёл в ней то, что ему ближе."/

— По-твоему, всё решает эпоха? — вспыхнули тёмные, продолговатого разреза глаза Игоря. /"Видимо, эти двое всегда относились друг к другу насторожённо. Просто я этого не замечала. А теперь родилась и ирония."/

— Не всё решает эпоха, — усмехнулся Женя. — Но многое. Например, 1905 год не мог не повлиять на психологию людей, как, допустим, полёты в космос и тебе придали уверенности в своих силах…

Елена Владимировна заметила: пока более эрудированные ученики спорили о Блоке, слабые просто отключились.

— Баранов, какова твоя точка зрения?

Костя, помолчав, помялся, потом вздохнул.

— Крылов в известной басне о цитрусовых…не о тебе упоминает? — вопросительно взглянув на смущённого Костика, артист Шатров внезапно чуть согнулся и, тихонько хрюкнув, опустился на стул. Смех захлестнул класс. /"А он стал злой, этот Игорь."/

— Чем объясняется столь мечтательный взгляд у тебя, Ремина?

— Воздыхателей считает! — попытался сострить огромный Гриша, но тоже был поднят вопросом учительницы.

— Ломников сейчас донесёт до нас музыкальность блоковского стиха.

Все заулыбались, знали: крупному Грише, ленивому и неуклюжему, явно медведь на ухо наступил.

— Как объяснить, — вновь сосредоточила Елена Владимировна внимание на серьёзных вещах, — почему Блок сумел создать "Двенадцать", фактически поднявшись над позицией своей среды?

И отвечая на вопросы, и рецензируя устные ответы, ребята работали увлечённо, вдумчиво. /"Молодцы. Но вот реферат Тепловой сложен, требует особого внимания. Проведём "защиту оценки". Каждый сам решит, что поставить Лизе за работу, и защитит свою точку зрения."/

Рецензируя план сочинения "Уж и есть, за что, Русь могучая, полюбить тебя, назвать матерью", опять столкнулись Шатров и Демчук. / "Хм, Игорь говорит, в первую очередь, для Лизы. А Женя — тот прям. Ему истина всего дороже."/

Когда Елена Владимировна начала освещать новый материал — это был анализ поэмы "Соловьиный сад" — она заметила, что какой-то юноша слушал её через узенькую щель в дверях. Прозвенел звонок, отзвучало нежнейшее "круженье и пенье", а высокая фигура за дверью не исчезала. /"Притяжение Блока."/

— Информация об одноклассниках.

/Письмо подруге./

"Здравствуй, изменница!

И зачем тебе надо было родиться в семье военного? Жила бы сейчас здесь, а то укатила

в свою дурацкую Прибалтику, посылай ей, видите ли, информацию об одноклассниках!

Да ладно уж, так и быть, расскажу тебе о нашей первой годовщине, раз обещала. Классу

— год! Это событие! Ты не представляешь, как здорово было! Правда, Милка схватила

трояк по физике, а Лизонька бегала к Моисеичу отказываться отвечать перед математикой, чтобы не влететь в "Шипучку". Но зато мы приготовили такой сюрприз мальчишкам — файно, как говорит Галя Ремина. Жаждешь подробностей? Так вот. Целую неделю мы торчали в физике у Вадима Сергеича, он эпидиаскоп дал, мы рисовали всякие лозунги, плакаты, эмблемы. Зато в торжественный день — у, потрясно было (узнаёшь своё любимое выражение?) Представляешь, заходишь в класс — всюду лозунги: "Вся власть бюро!", " Да здравствует революция на земле и на небеспх!", " Кто учится, тот не ест!", " Ура-а-а альтаирцам!" Это по всей комнате! Нет, ты только вообрази наш кабинет литературы в этих революционных призывах! Закачаешься! А каждый получил эмблему — солнышко. Помнишь, в прошлом году, как Елена пришла, вся школа ахнула от наших парадных форм и этих солнышек? Нынче ещё лучше получилось! Впереди, во всю дверцу шкафа (помнишь, с книгами) огромный цыплёнок, такой трогательный, такой милый, жёлтый-жёлтый. Многие подходили его погладить. А он же нарисованный! Это всё мы с девчонками. Только парни нас перещеголяли. Мы думали, они забыли про день рожденья класса, а — увы! — они лучше нас приготовились. Накануне смотрим — четверых нет, и всё Женькины дружки! Ну, думаем, фотографией у Борисика занимались, у них ванна большая и родители дежурят сутками, вот и проспали после бессонной ночки. А на другой день они являются с букетом живых цветов! Гиацинты! Мохнатые, ярко-фиолетовые, ой, какая прелесть! В класс вваливаются, а за ними — толпа. Вся школа сбежалась! Речь для девчонок приготовили и каждой отдельно по цветку вручили. Ты бы видела, как мы сияли. От неожиданности, разумеется.

А Елену как чествовали! Шатров играл на гитаре, парни пели шуточную серенаду "В честь лучшей из женщин и из педагогов". Сами сочинили! А мы все хлопали в такт! Ой, как она смутилась! Покраснела, на глазах чуть не слёзы, а цветы брала, руки дрожали, все видели.

В общем, было — в порядке! Такие все дружные стали, альтаирцев — неальтаирцев не чувствовалось. Гришаня по литературе на "четыре" отвечал, все глаза выставили. Елена вопрос за вопросом, он почти на все ответил, а как увидел отметку в журнале, говорит:

— Выспорил!

Все парни — хохотать! Такой скользкий моментик. Но Елена сделала вид, будто не расслышала. А потом выяснилось: Галка Ремина сказала, что по литературе ему ни за что "4" не поставят, хоть из кожи вылезай. Тот возмутился, и они поспорили на коробку шоколадных конфет, а все парни их разнимали. Галочка в этот день ходила зелёная от злости, но со всеми поддерживала хорошие отношения. Ради праздника. Елена, как узнала про спор, нисколько не рассердилась, улыбнулась и сказала:

— Видите, какая я положительная, помогла Грише конфеты заработать. А не он ли в походе собирался меня рогом заколоть?

Она так хитро на Гришаню посмотрела, что все грохнули, а он, бедный, чуть не заплакал. Это дубинушка — то! Ой, ты же в походе с нами не была, я тебе сейчас расскажу этот милый эпизодик.

Мы тогда по самой глухомани топали. Завалы кругом. Знаешь, такие огромные кучи из мёртвых деревьев. Они по шесть-семь метров, длинные, мы прямо через них перелезали, как муравьи через калоши. Устали зверски! Потом впереди редкий лес увидели, кинулись чуть не бегом. Вдруг по цепочке передают: "Стой! Женьку вперёд!" А он последний шёл. Когда прибежал, Елена уже без сознания лежала. Ох, мы и струхнули! А всё из-за Гриши. Парни в тайге лосиные рога отыскали, Елене подарили. Один рог она сама несла. Они тяжёлые. На рюк сзади привязала и идёт. Да с завала слезала, в какую-то нору ногой угодила, зазевалась. Гриша сзади шёл, она ему: "Помоги". А он, дубинушка, потянул за рюкзак вверх, она охнула и совсем свалилась. Он сильней потянул, она побелела и сознание потеряла. Это рог острым концом ей в затылок воткнулся. Гришка как заорёт, Женьку по цепочке вызвали. Он только подбежал, рюк скинул и Грине: "Нож!" Ну, перерезали верёвки, что рог держали, Елене лучше стало.

Потом Лиза спрашивает: "А что мы с Ломниковым сделаем?"

Все как сговорились:

— Гнать его надо! Человека чуть не убил! Ещё огребём из-за такого! Нечего его в отряде держать! Зачем только в поход взяли!

Вот такая была история. Гришаня тогда кучу нарядов получил, весь поход после обеда ведёрки драил. Елена на штабе упросила его не выгонять. После этого он какой-то задумчивый стал. На Елену смотрит, как на загадку. Один раз, я слышала, они у речки разговаривали, я за водой ходила. Он говорит:

— Вы лучше матери всем нам, это точно. Только таких взрослых больше нет, вот в чём беда.

Как ты думаешь, он прав? Таких больше нет? Как плохо тогда жить. Только я в это не верю. Не может так быть! С Борисиком я, в самом деле, подружилась. Тут оказалась права ты. Только он совсем другой стал, никакой не "Цыган", нечего придумывать. Знаешь, как учиться взялся? Игорь мне по секрету сказал, Борисик весь август школьную программу повторял. Он в техникум строительный собирается. А институт, говорит, я потом на вечернем кончу, надо сейчас матери помогать. У них семья большая.

Ой, моя бабушка чуть инфаркт не схватила, как я его домой привела. Манеры, говорит, у него — уличного хулигана! Я так хохотала. Разговорчик у них миленький получился. Пересказать? Она:

— Какой вы большой. Вероятно, каждое лето работаете?

Он:

— Ага, пахаю весь август. Вкалывать надоело — тут и в школу самое время идти подвалило.

— И что же? На две смены работали?

— Конечно!

— На стройке?

— Где ещё? Только там деньжат и огребёшь!

— А как ночью домой со второй смены возвращались? Опасно же? Мама, я думаю, очень за вас беспокоилась.

— Я матери сказал: " Не дрейфь, кто сунется, так шмякну, сразу в лепёшку. Как один полез, я ему говорю: "Канай отсюда, а то костыли не соберёшь!"

— Ка-най? Это что же значит? Я не поняла.

— Ну, хромай отсюда.

— Ах, вот как.

Я со смеху помирала в своей комнате, потом вхожу, бабушка на меня так смотрит, будто я ей удава подложила под подушку. Борисику на другой день говорю:

— Зачем ты так? Бабушку напугал, она думает, я с каким-то бандитом подружилась.

А он отвечает:

— Не люблю, когда меня, как микробину, под микроскопом рассматривают.

Гордый! Теперь у меня задача: их с бабушкой примирить. А вообще он мне всё больше нравится. Честный парень. И самостоятельный. В августе все наши прохлаждались да на юг с мамочками ездили, а он девяносто рублей заработал и ни копейки на себя не истратил. Да ещё ругал себя:

— Дубовый шкаф! Осёл! Надо было сразу после похода на работу устроиться, а я погоду пинал!

Ой, что-то я очень о мальчишках заговорилась. Хотя ты же сама просила полную информацию присылать.

Ну, пиши! Побольше — о своих новых друзьях. Рассказала им про Альтаирск? Есть уже желающие с нами ехать? Плохих не возьмём, так и передай.

До свиданья.

Наташка."

— Школьные будни.

Уютные улочки старого города укутаны снежным покрывалом. Тихо, лишь изредка залает собака да издалека, от вокзала, донесутся гудки поездов. Уже спустился мягкий зимний вечер, синие густые сумерки прикрывают редкие фигуры прохожих. Узенькая улочка сбегает к реке. В сквере, на набережной, точно в заколдованном царстве, не шелохнётся ни одна веточка. Пустынно Удивительно тихо и хорошо. Лиза и Игорь медленно бредут по заснеженной тропинке, вдруг он останавливается, наклоняется за хворостинкой и пишет на снегу: "Лиза! Люблю!"

Девушка молчит. Сама не понимает, как получилось, что оказались они с Игорем здесь и гуляют по чудным белым улицам с аккуратными сугробами возле маленьких домиков…

Час назад он пришёл, смело позвонил у дверей и заверил Лизину маму, что доставит её дочь ровно через полтора часа. Насмешливо посмотрев на растерянно стоявшую в дверях своей комнаты дочь, всё понимающая мама согласилась: действительно, при большой учебной нагрузке прогулки вечером так необходимы…

Зря она приняла это приглашение, но к Игорю её неудержимо тянуло. Они мало говорили, больше просто останавливались и смотрели друг другу в глаза долго-долго. Какое-то обволакивающее чувство близости, нежности, непонятных, дотоле неизвестных ощущений заставляло бурно колотиться Лизино сердце, всё чаще призывала она себе в помощники привычные мысли о Жене и знакомо не находила в них утешения… Игорь был рядом. Нужней его уже никого в мире не существовало.

— Говорят, в десятом "б" какая-то доска споров появилась, — известный забияка и задира из параллельного класса Сенька Мыльников зазывал приятелей в кабинет литературы. — Пойдём, глаз положить надо.

— Доска споров, ишь ты! Придумали! — он подошёл ближе к большому планшету, разделённому на три столбца и густо исписанному разноцветной пастой. — Смотри, чего пишут! " Зачем идейность, всё равно умрём!" Ага, ответ есть. "Затем, чтобы, умирая, оставить след, чтобы твоё, а не чужое дело продолжали, чтобы ты, а не другой приблизил полную победу добра над злом!" Ух, ты! Дают "бешнички"!

— Вот интересный вопросик, — приятель Сеньки даже пальцами от удоаольствия прищёлкнул. — "Почему бы мне и не краситься? Если я так лучше выгляжу. Незнакомка." Ха-ха! Гляди, ответ. "Настоящие незнакомки меньше всего думают о том, как они выглядят. Потому и обворожительны. А тебя, Вера, "по идеям" за версту узнаёшь, так что лучше отбрось интригующие псевдонимы". Верняк!

— Значит, всем желающим можно писать? Дело! — Сенька резво выдернул из нагрудного карманчика стоящей рядом толстушки Томочки ручку и, отмахнувшись от жеманных упрёков, приписал на левом планшете: " Что делать, если всё надоело?"

Ответ последовал сразу от нескольких " бешников":

— Это тебе-то надоело? Влюбись!

— Уехать надо в тайгу! Подерись с кем-нибудь на ножах!

— Укради девчонку — и в пещеру!

— Поживи неделю без сна — быстро поймёшь, в чём сладость жизни!

— Ему просто жениться пора! — раздался девичий голос. Все обернулись. В дверях класса стояла Галя Ремина, небрежно играла белокурым локоном. — Приходи ко мне вечером, я тебя сразу вылечу!

Она со смехом прошла к своему столу, сунула сумку с учебниками. Сенька восхищённо переглянулся с приятелем. Дверь снова распахнулась, в класс влетел Игорь.

— Славяне! Новость! Студенты на уроки идут! Меня уже, как первоклашечку, расспрашивали: какие уроки люблю.

— Какой зрелый мужчина, — ехидненько заметила Галя Ремина, лениво вытаскивая из сумки учебник.

— Эх, Галка, так и умрёшь от зависти! — предсказал рыжий Костик, обличающе тряхнув лохматой гривой, из которой, кажется, в любой момент можно вытащить сухие травинки.

— С чего ты взял? Кому это я завидую? — удивилась Галя.

— Да каждому. Игорю вот — что он живой такой, Лизе — открытая она, мне…

— Даже? — зло сощурилась Ремина. — Тебе-то в чём, убогому, завидовать?

— О1 Какие термины! Достоевского повторяешь? Чуешь, по литературе спросят? — сегодня Баранов был настроен агрессивно. — Мне тоже завидуешь. Простоте моей! Я с любым говорить могу, мне нечего скрывать, а ты душонку свою, как избушку, на клюшке держишь. Вдруг кто заглянет да тебя разоблачит, мать…

— Детективов начитался, сынок! — озлобленно огрызнулась классная красавица, но в глазах её мелькнул испуг, что немедленно уловил Игорь, прислушивающийся к обличительной речи товарища, и тут же засёк:

— А, боишься, Галочка! Раскусил тебя одноклассничек. Ай-да Костик, тонкий психолог! Какие кадры растим, славяне!

Игорь постоянно ощущал присутствие Лизоньки. Он как бы раздвоился, два человека теперь жили в нём. Один, прежний, чувствовал, что нехорошо поступает, преследуя девушку своим вниманием — он же знает о дружбе Лизы с Женей — другой, новый, усердно воспринявший весенние уроки студента Валерия, главное видел в победе над Лизой, прямо-таки сгорал от желания покорить её. Ему уже мало было просто встреч — даже у ней дома — но Теплова упорно сопротивлялась продолжению этих близких отношений.

Вот и теперь, пока он упражнялся в остроумии — ради неё — девушка вдруг вышла из класса, а в следующую перемену он слышал подчёркнуто громкий голос Лизы — она шутила с Женей.

В конце недели Елена Владимировна решила посетить несколько уроков в своём классе.

— Химия! Химия! Любимая химия! — входя в кабинет, услышала она дурашливый голос Кости Баранова, который, как за милостыней, протягивал руку к комсоргу.

— Миледи, умоляю: подарите тетрадочку в клеточку! Я знаю, ваша светлость всегда имеет неприкосновенный запас…

— Опять?! И снова в клеточку? — Лиза краснеет от возмущения. — Именно в клеточку? Думаешь, не догадываюсь, для чего? Конспиратор несчастный! Морским боем увлёкся! То и стала у тебя химия любимым предметом, бессовестный!

Слегка смущённый Костик быстро ретировался, переглянувшись с приятелем, наблюдавшим за ходом сражения издалека.

Валентина Васильевна начала урок с длинной обличительной речи: десятиклассники плохо написали очередную контрольную работу. /"Вот где разбалтываются ребятишки. Противнейший Баранов втихомолку "охмуряет" гордячку Маланину, Шатров, изысканнейший кавалер, рассказывает Чижиковой что-то интригующее, у кокетки глаза так и сверкают."/ Время тянулось медленно, Елена Владимировна принялась наблюдать, кто чем занят, пока спрашивают Борисика. Девчонки открыли почту, парни беседуют о хоккее, товарищи с первых парт помогают выбить Усову пятёрку. Учительница слабо сопротивляется.

— Смотри, тебя никто не слушает!

— Что делать, если они не любознательные!

— Возможно, ты неполно освещаешь вопрос?

— Ну, что вы! Я вчера вузовский учебник достал, по нему готовился.

Лизонька не выдержала и рассмеялась вслух, так парадоксально было заявление этого нахала, а диалог у доски продолжался.

— Я довольна твоим ответом, Усов, и ставлю тебе "четыре".

— Как можно! Довольны — значит "пять"! Спросите у любого — я отвечал на "пять". Правда, ребята?

— Конечно, — затянули дружки, — он вообще хорошо учится!

— Да, но определение ты сказал неточно.

— Не хотите же вы меня превратить в зубрилку! Я сказал суть!

— Формулу ты тоже не знал.

— Да кто в наше время знает формулы? Любой инженер работает со справочниками.

— А разве ты хочешь стать инженером?

— Конечно! Как вы узнали? — глаза Усова явно смеялись.

— В тебе есть что-то…решительное. Ты напоминаешь мне… — учиельница задумалась. — Да, решительное. /"Остапа Бендера он напоминает."/

Всё кончилось тем, что хитрецу поставили "пять". /"Вот они, школьные будни. Мы учим детей не только добру."/

На заседании учебной комиссии десятиклассники слушали Шатрова, в течение недели набюлюдавшего за работой нескольких учеников.

— Галя Ремина. Домашних заданий не готовит, кое-что списывает в школе, а на уроках,

хотя и не мешает другим, фактически не учится совсем. Аргументирую. Понедельник. Физика. Ремина трудилась ровно десять минут; остальные тридцать пять потратила так: две минуты завязывала шнурок на туфле, три минуты точила карандаш, пять минут перекладывала книги в сумке, четыре минуты рассказывала что-то смешное соседке, две минуты, глядя в зеркальце, выдавливала, простите, прыщ, четыре минуты любовалась видом из окна и щекотала бумажкой соседа впереди, и пятнадцать минут писала записки, видимо, скверного содержания, так как адресаты обиженно передёргивались и даже показывали кулаки. Вот так. А мы говорим о НОТ, о режиме занятий.

— Консультанты работают, зачёты принимают, домашнее задание разъясняют, референтная комиссия помогает к семинарам и рефератам готовиться, списки литературы вывешивает, что ещё надо? — устало говорила Лизонька, когда охрипшие от возмущения ребята уже были готовы поколотить лодырей. Злей всех, агрессивней выступал Игорь. /"Почему? Каким он стал ироничным, желчным, исчезла мягкость, щедрость, уже не звучит в нём любовь к ближнему. Всё правильно говорит, но точно не от души. Может, постоянно его мучают мысли о Лизе? Нет, у ребят, наверное, так не бывает."/

Но Елена Владимировна ошибалась. Именно мысли о Лизоньке, о былой близости и внезапной холодности девушки не давали покоя парню, и он ничего не мог с собой поделать.

После долгих споров комсомольцы десятого "б" решили завести Книгу "Проект комсомольской характеристики выпускника".

— Надо, чтобы каждый писал в ней, ребята! Купим огромную амбарную книгу и разделим страницу пополам: замечания и поощрения, — говорил неутомимый выдумщик Женя. — Писать может всякий, лишь бы подписывался. И конкретный факт указывает!

— Несправедливые записи не учитывать!

— Потом все характеристики обсудим! На собрании Книгу цитировать будем!

Со всех сторон посыпались предложения. Так и утвердили новую форму самоконтроля повеселевшие "бешники".

5. Проблемы, проблемы…

В понедельник, перед уроками, Игорь попросил Борисика помочь ему проверить у ребят задание по математике и физике. Галя Ремина возмущённо запротестовала, а Мила Маланина, покраснев, поспешно опустила свою гордую голову, увенчанную роскошной короной волос.

— Мы что, в пятом классе? — раскричалась Томочка. — Может, тимуровскую команду организуешь? Ты, Шатров, совсем чёкнулся!

— Не кричи, воробьёв распугаешь, — спокойно заметил Игорь, показывая на окно, где на карнизе пристроилось несколько пушистых комочков. Светловолосая Наташка тут же прижалась носом к стеклу: она страстно любила всякую живность.

— Не дам тетрадку! Я совершеннолетняя, что хочу, то и делаю! — высокомерно заявила Ремина, заталкивая модную сумку подальше в стол.

— Всё ясно, прогуляла в воскресенье, — усмехнулся Борисик, — но белокурая красавица не дала ему договорить.

— Да, прогуляла! Лыжниками любовалась! И тебя это не касается, червяк длинноногий! — нелогично выругалась она и снова накинулась на Шатрова.

— По-твоему, я всю неделю должна пахать да ещё в воскресенье — не отдохнуть? Так и свихнуться недолго! Не суй лапы в мою сумку, схлопочешь по роже, активист!

Игорь презрительно смерил взглядом беснующуюся, что-то черкнул в своей книжечке и отошёл к парте Маланиной.

— Что, Моисеичу доложишь? — опасливо понизила тон Ремина, подходя к Игорю и заглядывая через его плечо в заветную книжечку.

— Не дрейфь, сами с тобой разберёмся.

— Опять после уроков вкалывать? Да ты офонарел, Шатров!

— Зато тебе аттестатик выдадут, старушка, детки твои меня благодарить будут, — Игорь хлопнул по плечу Галину и приказал. — Дуй к доске, решай пример, сейчас тебе помогут.

Скорчив недовольную физиономиию, Ремина всё же отправилась к доске и взялась за мел, Игорь же обратился к Миле:

— Раскинь тетрадки, альтаирочка, положу глаз на физику с математикой.

Та промолчала, густо багровели щёки и уши.

— И ты?! — присвистнул проверяющий — Ого!

Мила вскинула ресницы и хрипловатым от ущемлённой гордости голосом разрешила:

— Можешь сообщить Моисеичу. Я не возражаю.

— Ах, какие мы гордые. Однако после уроков посидеть придётся.

— И не подумаю, — отрезала Маланина.

— Гляди. Схватишь кое-что похуже Моисеича, альтаирочка, — многозначительно подытожил Игорь и пошёл к Борисику, тот заканчивал просмотр работ на третьем ряду, у дверей. — Ну, как? Без кровопролитных боёв?

Мила сидела, сжав губы и обхватив голову руками. Подошла Наташка, тихонько пристроилась рядом, помолчала, потёрлась подбородком о Милино плечо и вполголоса сказала:

— Один знакомый парень с десяти лет каждый год скворечники делает и по всей улице развешивает. Он у реки живёт, в старом городе. Сейчас у него уже целый посёлок скворечников.

— Игорь? — не поверила Мила.

— Ага. Нормальный парень! Да ты и сама видишь, как я приметила. А после уроков мы вместе порешаем, альтаирочка. Договорились?

В пятницу, просматривая журнал, Елена Владимировна пришла к выводу, что многие из альтаирцев стали хуже учиться. / "Устали? Очень может быть. Шесть-семь уроков каждый день, зачёты, семинары, факутативы, да ещё каждый в кружок или секцию ходит Трудно."/Решив незамедлительно поговорить с кем-нибудь из ребят, учительница отправилась в литературный кабинет. За первым столом сидела Наташа Чижикова. Опустив голову, она вытирала платочком глаза. Рядом, с отчаянным выражением лица, стоял Борисик.

— Что случилось, люди? — наклонилась Елена Владимировна к плачущей.

— Ничего не получается, — всхлипнула та. — Двойку схватила по математике. До двух часов ночи сидела над рефератом по истории. Химоза…Валентина Вассильевна выругала…Лентяйка, говорит… А я просто не успеваю! Столько задают. Телевизор дома уже две недели не включают из-за меня. Жить надоело…Висят над душой одни обязанности…Я ведь тоже живой человек. И просто книгу почитать хочется…

Она вконец расстроилась и, уткнувшись лицом в ладони, заплакала чуть не навзрыд. Борисик беспомощно взглянул на Елену Владимировну, метнулся к шкафу, схватил стакан и бросился за водой. /"Надо что-то придумать. Понятно, не хочется детям убивать на учёбу дни и ночи. А если мечта этого требует?"/

Будто услышав мысли учительницы, Борисик, глядя на успокоившуюся Наташу, сказал решительно:

— Надо учиться. Без этого нынче никуда не поступить, дураку ясно. Только вот…как-то бы себя проверять. Отчёт, что ль, устроить? — он вопросительно посмотрел на Елену Владимировну, продолжил:

— А что? В актовом зале, раз в неделю…

— Да, точно! — откинула со лба светлые волосы Нваташа. — Отчёт перед альтаирцами! Ой, как здорово!

— Хорошо придумано, — кивнула руководительница. — Но этого мало. Надо ещё все резервы использовать, много минуток у вас зря пропадает. Давайте ваш учебный день проанализируем, — учительница чувствовала, как выстраиваются в уме нужные аргументы, как хочется ей говорить не только с двумя альтаирцами, но и с целым классом. — Вон Ивушкина из десятого "а" — в медицинский собирается. Она каждый день в школьной столовой после уроков зубрит свою биологию. Пятнадцать минут — один параграф повторен. Даже в очереди умеет отключаться. Далее. — Елена Владимировна уже говорила с воображаемым классом. — Иностранный язык тебе нужен? Учи слова в автобусе, полчаса едешь. Заведи блокнотик. Физика не даётся? Все перемены не гляди в окно, не болтай с приятелями, а положи перед собой картонный листок с формулами. Почему картонный? Долго не порвётся, двадцать раз переписывать не надо будет. О журналистике мечтаешь? Три страницы в день — письменного текста! Не ложись спать, пока не сделаешь… В этом можно и передо мной отчитываться. А каникулы? Если по двадцать четыре часа в сутки не балдеть, выражаясь вашим языком…

Борисик расхохотался, сверкая цыганскими глазами:

— Сила! Во даёте, Елена Владимировна! Замечаете, как мы на вас влияем?

— Замечаю. Скоро уж на педсовете вашими терминами примусь оперировать. Но к делу! Я вас убедила?

— Ага. Только здорово на роботов смахивать будем.

— Хм, есть немножко. Но, может быть, ради будущего можно?

— Надо обмозговать…Хотя…ради будущего…Надо. И как жить?

— Наверное, свой рабочий день дома надо разбивать на части: сразу, как сел заниматься, берись за "институтские",так условно назовём работу по подготовке в техникум, училище, институт, даже если заочно учиться будете. Два часа на эти занятия надо выделять обязательно! Взять программы для поступающих в вузы, разбить разделы — с учётом оставшихся полгода — и повторять. По субботам, после уроков, — отчёт альтаирцев в актовом зале. Пусть все желающие приходят. В гуманитарный готовишься — "филологички" проконтролируют, в технический — свои "коллеги" найдутся. И пусть каждый себе наказание придумает на случай, если за неделю в норму не уложится.

— Хорошо! Только мы всё о тех, кто поступать куда-нибудь собирается. А работяги?

— Какие работяги?

— Ну, те, кто сразу вкалывать пойдут?

Елена Владимировна задумчиво посмотрела на Усова, помолчала. Потом, оживившись, заговорила:

— Знаю! Им другому искусству учиться надо: жить среди людей. Они же на пять лет раньше вас, будущих студентов, в большую жизнь выйдут. Чтоб не наделали ошибок…Надо научить их интересные политинформации проводить, с подшефными работать, праздники готовить такие, чтобы на старости лет их вспоминать хотелось, со взрослыми этих ребят надо почаще сталкивать, пусть учатся убедительно свою точку зрения защищать…Четыре экзамена в вуз легче сдать, чем в новый цех влиться и отщепенцем не оказаться.

— Ой, правда, как страшно всё это… — доверчивая Наташка расширенными от волнения глазами смотрела на учительницу. — Давайте вопросы сочиним для классного собрания? Первый: нарисуй один день твоей будущей работы или учёбы (ровно через год)…

Дело увлекло всех троих, и головы дружно склонились над чистым тетрадным листом.

Размышляя по дороге о событиях дня, учительница почувствовала удовлетворение: ребята заметно взрослели, менялось их отношение к учёбе, к своим обязанностям. Но, как всегда, появилось и сомнение: таких, как Наташка и Борисик, меньшинство, основная масса очень инфантильна, бездумна, живёт одним днём, не испытывая ни малейшей потребности учиться "с огоньком". А школа порой только способствует процветанию этой инертности — нынче переводят всех. А каковы результаты? Так что же в силах одного учителя изменить?

6. Одиночество (из дневника Лизы Тепловой).

" С какой радостью я вспоминаю "Альтаир"! Всё было так чисто и честно! Днём я работала, а вечером играла в шахматы с Игорем. Его ласковый взгляд везде меня сопровождал, я даже к этому привыкла.

Однажды мы ходили в лес. Был вечер, под яблоньками пели наши девчонки, а Елена Владимировна отправилась к бригадиру сдавать веники за неделю. Игорь вдруг подошёл ко мне и сказал:

— Я иду за хвоей. Пожалуйста, помоги мне донести.

Я почему-то согласилась. Он так обрадовался, что мне стало страшно. Мы молча брели по лесу. Почему-то было очень тихо. Я всё ждала, вот-вот гром грянет. Игорь даже не взял меня за руку. Он вообще не приближался ко мне, значит, как и я, чего-то боялся. А потом мы зашли в самую чащу. Стало совсем темно. Игорь отыскал маленький пригорок под сосенками, собрал несколько хворостинок, разломал их и сделал крошечный, в ладошку, костёрчик. Он сел перед ним и позвал меня. Было хорошо и немного страшно. Огонь освещал снизу лицо Игоря, оно от этого казалось совсем взрослым. Губы его почему-то дрожали, а глаза светились чем-то запретным. Не знаю, что удержало меня от безумного поступка. Хотелось прижаться к нему крепко-крепко, прильнуть к этим дрожащим губам и почувствовать на плечах его сильные, совсем мужские руки… А может быть, это сейчас мне так кажется, когда уже многое изменилось. Тогда я была чистая и строгая, потому у костра, в лесу, мы даже не сказали друг другу ни слова, просто смотрели и смотрели друг другу в глаза, будто пили влагу в жаркий полдень из холодного родника.

Тогда мы вернулись к самой линейке. Были молчаливые и какие-то переполненные странным, необъяснимым чувством. Альтаирцы, конечно, сразу всё почувствовали. Наташа ухаживала за мной, будто я больная, а Женя сделал из шишек чудесного человечка и забавно рассказывал его приключения. Борисик увёл Игоря в сушилку и долго его в чём-то убеждал. По-моему, в результате именно этого разговора в "Альтаире" так и не произошло у нас с Игорем никакого объяснения…Мы так и вернулись в город чистыми. А потом поход. Добрые друзья-туристы, огромные рюкзаки и горы, реки, плоты… Дикая Берёзовка с её неожиданными порогами. Верный друг Женя неизменно рядом, да и все там каждую минуту вместе. Параграф первый Устава туристов гласит: "Никаких любовей. Все братья и сёстры". Может быть, потому всё и накапливалось?

Потом поездка в Алушту с родственниками, вечно занятыми только собой… Тёплое море и куча поклонников на пляже, на улице и даже на базаре. Всё это было так забавно. Там я впервые поняла смысл выражения "Власть над мужчиной". Впрочем, задуривать головы интересно только сначала. Потом…вернулись мы домой. Игоря я не видела до школы и думала, всё забылось. Но первого сентября я точно проснулась. Он был так красив и так далёк! Уже в первый день занятий я поняла: хочу быть с ним. Ужасно, но чувствовала: готова позволить всё, что он захочет. Нет, не всё, но почти всё. Почти! И вот свершилось. Он всё понял, этот опытный Шатров. Видимо, тоже летом не терял времени зря. Он пришёл к нам, когда родители уехали на дачу, в субботу. Его жадные руки тянулись ко мне и опять чуть дрожащие губы звали забыться… Зачем я пишу это? Сама не знаю. Нет, знаю! Мне приятно это вспоминать, я и сейчас готова бежать к нему. Как сладостно, как безумно хорошо было позволить ему прикасаться к себе, как радостно ощущать его поцелуи… Он нежно проводил рукой по лицу моему, точно рисовал его или лепил, а через секунду сжимал в объятиях и большими сильными ладонями ласкал мои щёки возле самых губ…Какими приятно хозяйскими были его руки, когда он обнимал меня всю, как хорошо, как безумно хорошо было с ним…Но проходили считанные минуцты и наступало пробуждение.

— Грязная! Мерзкая! Подлая! — звучало в каждой клеточке моего тела, и я становилась противна сама себе, я ненавидела и презирала Игоря. Зачем он пользовался моей слабостью! Прекрасно знал, как я дорожу дружбой с Женей. Нечестный! Коварный! Я выгоняла Игоря, изводила его и мучила, а потом снова разрешала прийти и снова уступала его жадным губам и рукам…

15 ноября.

Всё по-прежнему в моей отвратительной жизни. Чувство раздвоенности и совершаемой подлости совсе измучило меня, но я всё ещё не могу отказаться от встреч с Игорем. Женя уже почернел от боли, он так любит меня, что просто не в состоянии уйти.

Игорь тже говорит, что во мне смысл его жизни. Какой-то замкнутый круг.

Всё, что происходит в классе, меня сейчас почти не волнует, настолько захватили собственные переживания. Только музыка приносит какое-то облегчение, но это так ненадолго…Что делать, Дружище дневник? Впрочем, я знаю. Никаких встреч, никаких Игорей! Только чистые и честные отношения с Женей, лучшим в мире человеком. Только это! Я сегодня же скажу всё Шатрову. Не позволю больше никогда так опускаться! Как мучительно это ощущение грязи в себе самой!

19 ноября.

Оказывается, праведная жизнь только поначалу доставляет удовольствие. В первый день было замечательно. Я радовалась победе над собой, ощущению чистоты перед Женей. В школе Игорь холоден и далёк, но меня это даже радовало сначала, и я инстинктивно подыгрывала ему. Но потом… Сколько ни отгоняла я мысли об Игоре,

они упорно возвращались, особенно вечером. Перебирала в уме историю наших отношений…Помню, мне так хотелось сказать ему "люблю", хотя Женя давно услышал от меня это окончательное слово. И был вечер. Почти зимний, только пахло весенней свежестью. Чёрная полоска тропинки разделила надвое снежную целину в парке. В одном месте она подходила к двум берёзкам почти вплотную. Вот там я и прошептала

ему "люблю". А теперь жалею. Точно предала Женю. Не могу его оставить, доброго, преданного, единственного в мире нужного мне человека. А Игорь? Таинственное влечение нервных клеток, как говорит Олдридж…О! Звонок! Это Игорь, его манера звонить. Иду открывать. Сейчас всё начнётся сначала.

21 ноября.

Сколько раз я давала себе слово не встречаться с Игорем наедине, но поддавалась со- блазну его речей, рук, глаз…Тогда я решила сказать Шатрову, что у меня всё прошло, он мне уже неприятен. Написала записку. Поверил. А может быть, просто устал от моих метаний. Странно, совсем не защищал своё право на дружбу со мной.

В школе он шутил с девчонками, а я смотрела на него и думала: неужели ему не больно? Или он так искусно скрывает своё настроение? А если я просто ошиблась в нём? Сейчас он с прежним блеском в глазах говорит с другой девчонкой…Видимо, у Игоря всё кончилось, когда у меня разгорелось…Надо ходить в школу, видеть опостылевший, враз ставший чужим класс, надо заниматься, есть, пить, вставать и ложиться, учить уроки… А я не хочу! Я не хочу ходить по земле одна, без него, я не могу не видеть его, такого чужого, такого родного — мне просто хочется кричать от боли, Дневник! Как удержаться от непереносимого, безумного желания — умолять его вернуться? Я знаю, никогда не сделаю этого, но и жить так — нет сил…"

7. Классное собрание.

Декабрь в этом году выдался на редкость морозный, и потому Елена Владимировна любимый свой парк почти не видела. Однако в среду она отправилась в школу пешком. /"Первого урока нет, можно не спешить. Нужно обдумать весь ход сегодняшнего классного собрания."/

Парк встретил учительницу такой тишиной, такой завораживающей красотой, что она сразу же дала себе слово хотя бы дважды в неделю ходить пешком на работу. Прислушиваясь к скрипу снега под ногами, женщина неожиданно для себя вспомнила другое собрание, вернее, диспут. На нём "бешники", тогда ещё девятиклассники, обсуждали, каким должен быть современный человек.

Против ожидания, спор разгорелся сразу. У мальчишек оказалось столько сомнений, а назначенные втихомолку "провокаторы" так ловко исполняли свою роль, что страсти бушевали вовсю. Но, в основном, спор шёл по мелочам, в главном же сходились все: современный — значит глубоко идейный, в лучшем смысле этого слова, по-настоящему убеждённый, умеющий веско доказать свою правоту, знающий дело и творчески работающий человек… И вдруг среди этого единогласия раздался насмешливый голос Гали Реминой:

— Получается, коммунист — вот вам идеал, да?

— Конечно! — ответило несколько голосов сразу.

— Да коммунистов настоящих сейчас нет, все карьеру делают, из-за квартир в партию лезут!

Вмиг тяжёлая тишина повисла над классом. Все глаза обратились к Елене Владимировне. Ребята ждали резкой отповеди.

— А почему вы на меня смотрите? Разве самим нечего возразить? — удивилась учительница. Тишина точно взорвалась. На Галю обрушился вихрь возмущения. Кричали даже те, кто предпочитал отсиживаться молча в уголке. Ремина довольно улыбалась. Это было по ней: бушующий класс, разбуженный ею. Однако, когда страсти поутихли, она поднялась, подчёркнуто красиво изогнулась, опершись на стул, и небрежно изложила свои соображения:

— Ахи да охи — это чешуя. Фактики подавайте. Ну, у кого предки партийные? Что, они дома не скандалят? Водку не хлещут? Танька, чего молчишь? А ты, Верка? Не твой ли папочка после партсобрания вас ночью на улицу гонит спьяна? Да что говорить! Мой отчим каждый день рассказывает: тому квартиру вне очереди дали, этот себе дачу отгрохал — партийный! Все выгоды ищут! Нет теперь Давыдовых да Размётновых, те времена давно прошли! — девица торжествующе и насмешливо посмотрела на учительницу и села.

Елене Владимировне страстно захотелось встать и поставить все точки над i. Но в этот момент заговорила Наташа Чижикова. Ребята знали: её отец возглавлял самую крупную организацию стоителей в городе.

— Это мой папа строил дачу, но как?! Ты умеешь класть кирпичную стенку, Галя? Нет! А я умею. Ты знаешь, как закладывают фундамент? А я знаю. Потому что мы с папой всё своими руками делали! И стройматериалы он на свои деньги покупал, я из-за дачи без нового летнего пальто осталась, вы помните, в старом, коротеньком, ходила. Помню, как отец все выходные на эту дачу убивал и нас с мамой туда тянул… Трудотерапия, говорил. Да что дача! Когда его заместитель в какой-то аварии был виноват, отец на себя его вину взял и деньги платил за чужую халатность, потому что у того ротозея жена больная и трое маленьких детей на руках… — Наташа вдруг заплакала, и все вспомнили, как в восьмом классе она неожиданно отказалась ехать на экскурсию и на удивлённый вопрос Гриши Ломникова "У вас что, денег мало? Папочка, говорят, за двоих загребает!" ничего не ответила, только грустно покачала головой.

— Это исключение — твой отец, Натка! — выкрикнул вдруг тот же Гриша. — Таких единицы.

Стало опять очень тихо.

— Ах, единицы? — чуть слышно, но с такой болью в голосе проговорила Наташа, что все замерли. — У Лены кто родители? — она кивнула на подругу. — Всю жизнь по зову партии — на самые трудные участки. Сначала на целину, теперь — в наш город…

— Ха! — не унимался белобрысый Гриша. — Хорош трудный участок! Крупный город, роскошная трёхкомнатная квартира, телефон…Знаем!

— Да ты спроси, глупый, зачем телефон! Он больше по ночам звонит, отец Лены — главный механик строящегося химзавода. Утром в школу идём, Лена рассказывает, как ночью слышит знакомое отцовское "Сейчас приеду". Те-ле-фон! А ты знаешь, что эта семья с двумя маленькими детьми в самый отсталый колхоз уехала, когда призыв к коммунистам был? Городскую квартиру бросили, родных, друзей оставили, что ты понимаешь! А когда на целину первые комсомольцы поехали, Ленины родители были среди них!

Тут уж многие повскакивали с мест, и взъерошенный Костя, на ходу торопливо застёгивая ворот рубашки, бежал к доске:

— Брось, Гришка, не финти! Ничего ты не знаешь! У нас сосед, он немолодой уже, всю войну комиссаром прошёл, так он каждую весну всем старухам в улице помогает огороды копать! — заметил улыбки, обозлился. — А вы попробуйте, помайтесь, у нас глинистая почва, не очень-то легко!

Поднялся невообразимый шум, каждый пытался рассказать обо всём лучшем, что знали о коммунистах — не из книг, как утверждали ребята, а из самой жизни! /"Хорошо было тогда. Вдохновенные, горячие ушли ребятки с диспута. А сегодня как будет? Хм, детки уже не те. Скорей бы уроки кончились, все равно на уме одно собрание."/ И учительница, как всегда перед серьёзным выступлением, принялась прокручивать в уме свою речь.

На классный час, по заведённой с прошлого года традиции, никого идти не обязывали, потому прогулов не было, и ребята с удовольствием выступали на этих, обычно откровенных, коллективных встречах.

Слегка волнуясь, Елена Владимировна со звонком вошла в кабинет литературы, где привычно устроились на своих излюбленных местах её "бешники": возле учительского стола теребила свою пушистую косу Лиза, в углу, на галёрке, Ломников собрал тёплую компанию /"В ожидании учителя не грех и анекдотец рассказать!"/, Наташа в центре щебечущей стайки девчонок что-то пылко доказывала Томочке /"Агитирует за альтаирский отчёт"/, стройный Борисик мерил длинными ногами класс, повествуя о чём-то рыжему Костику, и только красавица Ремина равнодушно смотрела на далёкие заснеженные вершины старого парка. / "Почему она никогда не уйдёт с классного собрания? Ведь разрешено. Хочет быть в курсе событий. О чём мечтает? Не может быть, чтобы у девчонки в семнадцать лет не было мечты. А вдруг… театр?"/ Елена Владимировна ощутила знакомое ощущение открытия…

Во все глаза уставились "бешники" на свою руководительницу, когда она внезапно, прямо с порога, предложила поднять руку тем, кто мечтает стать актёром или актрисой. Головы поражённых десятиклассников завертелись, отыскивая, кто же поднял руку, а Елена Владимировна шагнула к парте Реминой, внимательно вглядываясь в лицо белокурой красавицы. /"Угадала! Как непроизвольно дёрнулась её рука, я видела! Как изумлённо посмотрела на меня девчонка, как, выдавая тайные мысли, заалели щёки! Неужелт я не ошиблась? Значит, сумею ей помочь!"/

Елена Владимировна предложила начать собрание, ответив одной шуткой на многочисленные вопросы о театрах, актрисах и знаменитостях.

Изложив коллективу свои соображения относительно целенаправленности учебных занятий и альтаирского отчёта, воспитательница предложила высказаться всем желающим. Первой выскочила Томочка, замелькала полненькая фигура между партами.

— Обо всех думать я не собираюсь, это не моё дело. Про себя скажу. Не знаю ещё, кем буду. Так зачем мне это сейчас надо — за двоих вкалывать? Успеется!

— Кто ещё будет говорить? — председательствующая Теплова выглядела совсем нейтральной.

— Я1 — встал рыжий Костик. — От всех альтаирцев говорю — надо отчёт. Что тут судить, не хочешь — не ходи. Если Томке нужды нет думать — не надо, а я, например, с Борисиком решил в строительный техникум готовиться, только на заочное.

Попросил слова Женя, встал, развернул широкие плечи:

— Ты, Тома, не рвёшься в институт. И не надо. Из тебя такая хорошая жена получится! -

— от неожиданности класс замер. — Ты же готовить любишь, стряпаешь отлично, во время генеральной уборки лучше девчонки нет! /"Ай, да Женя. Вот умница, в самую точку. Бедная Томочка онемела от похвал. "/ Женя решительно взмахнул рукой, словно приглашая одноклассницу с собой:

— Тебе надо кулинарное училище кончить. Поставят тебя заведующей кафе — цены тебе не будет! И весёлая, и танцы любишь, и девчонок, официанток своих, не распустишь, требовать умеешь.

— Да я и сама думала…

— Вот и хорошо. Только как же ты работать станешь, если всё по настроению делаешь? Тебе отчёт очень нужен! Да и не только о Томочке речь! Много у нас таких. Распустили себя: все равно школу кончу. А дальше что? Разве после школы жизнь кончается? Вот и надо себя к ней готовить.

— С этим всё ясно. А я хочу в геологическую партию податься. Как мне себя готовить? — раздался насмешливый голос с последних парт.

— Очень просто, — рядом с Женей встал Игорь, дружелюбно окигнул взглядом ребят в конце класса. — В партии я был нынче летом. Правда, недолго. Утром, в пять, вскакивать можешь? Нет. Тренируйся. Холодной водой обливаешься каждый день? Нет. Тренируйся. Тяжести по двенадцать часов в сутки таскать можешь? Нет. Тренируйся. С людьми не собачиться умеешь, когда сам злой, голодный и ноги не несут? Нет. Тренируйся. Еду готовить умеешь? Нет. Тренируйся. Вслух хорошо читать можешь, когда сил нет даже сидеть? Нет.

— Тренируйся! — хором откликнулись с последней парты, и "бешники" расхохотались.

— Да, тренируйся! — упрямо повторил Игорь и присовокупил. — Вкалывай, как негр, пока в школе учишься, тогда и в партии не пропадёшь. И математику зубри. Кто с геологами раз походит, навечно к ним присыхает. Так что сразу тебе скажу: навостри лыжи в геолого-разведочный. Отличный техникум, парни из партии говорили.

Задумчивое молчание повисло над классом. /"Хорошо Игорь душу ребяткам растревожил. Ой, как нужны такие разговоры. И почаще."/

Заседал десятый "б" до четырёх часов. В конце концов разговорились все, такими наболевшими оказались вопросы, поднятые альтаирцами. В постановлении, которое занесли в протокол классного собрания, утверждалось, что большинством голосов была принята новая система самоконтроля "бешников" с обязательным отчётным сбором — раз в две недели.

Серьёзными и разумными казались школьники Елене Владимировне после этого собрания, но она опять одёргивала себя, вспоминая, как, замещая заболевших учителей, мучилась от бессилия в чужих классах, поражаясь беспросветной лени, наглости и беспечности "чужих" учеников. Откуда это в них, ровесниках её "бешничков"?

8. Дела семейные.

— Какая суровая зима нынче, — думала Елена Владимировна, на ходу купая яркую варежку в пушистом сугробе. Она направлялась в школу через парк. Девичник — это старинное слово сразу полюбилось школьницам — был назначен на шесть часов вечера.

— Как всегда, Елена Владимировна шла на девичник самой длинной дорогой. Природа помогала ей настроиться, в душу проникали какие-то возвышенные мелодии дальнего леса, хотелось говорить о человеческой чистоте и не касаться обыденного.

Однако сегодня десятиклассницы засыпали учительницу такими вопросами, что не на каждый она сразу нашла ответ.

— А может ли парень с девушкой дружить по-настоящему? Без всяких там влюблённостей?

— Правда, что быт убивает любовь? Тогда зачем замуж выходить? Можно так…встречаться. Зато любовь сохранишь.

— Татьяна Ларина отказалась от любви ради верности долгу, а Катерина из "Грозы" изменила долгу ради любви, и мы обеими восхищаемся, в школе изучаем. Где же логика? Какой надо быть?

— Если у тебя есть друг, которому ты всё-всё доверяешь, тебе уже не хочется с другими переписываться? А если захотелось? Значит, ты плохая?

— Почему неприлично на танцплощадку ходить школьнице? Для чего тогда танцы организуют?

— Разве правильно, что девушке не к лицу курить? А вот в новом фильме главная героиня курит! И в последнем спектакле нашего театра — тоже!

— В Швеции уроки полового воспитания проводят и учебные фильмы ребятам показывают. Соответствующие. Разве не разумно? А у нас…

— В "Литературной газете" один социолог очень убедительно за ранние браки выступал. Вы против, Елена Владимировна?

Все вопросы требовали, естественно, немедленного ответа и самой убедительной аргументации./"Нет пока у девчонок стойких убеждений, нечего ждать от них разумных поступков. Как добиться, чтобы у каждой они были, убеждения? Взять Томочку. После "Альтаира" вроде стала спокойней, вдумчивей, и вот опять взбрыкивание, уже на любовной почве."/

На последний школьный вечер Тамара явилась в длинном платье, неузнаваемо изменившим её фигуру. То один, то другой парень приглашали её танцевать, закружилась голова у девушки, показалось ей, что всё дозволено. Пригласив на "белый танец" одного из гостей, Томочка так откровенно прижималась к нему, так явно была охвачена этим новым для неё ощущением близости мужчины, что смотреть на неё было неловко. Об этом и хотела поговорить в девушкой Елена Владимировна, но школьницы её опередили.

— Ты как вела себя тогда на вечере, Томка?! Восьмиклашки с тебя глаз не спускали. Хороша! Как в увеселительном заведении.

— Будто не понимаешь, что недостойно такое!

— Да с тобой рядом танцевать было противно! Точно баба, совращающая мальчишку! Парни наши хохотали, не видела?

Так пылко начавшийся разговор продолжался без учительницы. Галя Ремина, бывшая Томочкина подружка, неожиданно вызвала учительницу в коридор запиской.

— Вы разве не знаете, почему Томка теперь в школу через день ходит? Она, видимо, беременна. У ней Глеб появился, сразу после того вечера.

— Как?!

— Ну, да, они жениться хотели, как выяснилось, что ребёнка ждут, только её мать сказала, что пусть и не мечтают, а то Томка из квартиры вылетит. Теперь она день там, день тут, с муженьком. Его родители тоже не хотят этой женитьбы, парню в армию весной идти. Жена! Они пьют и курят вместе. Не верите? Можете с Томкиной матерью туда сходить, сами убедитесь. Мать там уж сколько раз была.

Дальше девушка начала рассказывать своей учительнице такие подробности, что у той возникло желание немедленно уйти с работы, отправиться, куда угодно, лишь бы не узнавать о своих воспитанницах такие новости.

Разговор с Тамарой после девичника ничего не дал — у Елены Владимировны он вызвал ощущение человека, стучавшего даже не в запертую дверь, а в наглухо заколоченные ворота.

Спустя два дня Томочка опять не пришла в школу. После занятий учительница пошла к ней домой. Дверь открыла мать девушки, заплаканная, с дрожащими руками.

— Что же это, Елена Владимировна! Позор-то какой! Что теперь делать будем? — она вела учительницу под руку в комнату, на ходу пытаясь расстегнуть ей пальто, а сама причитала. — Мы с отцом всю жизнь работаем! Одних грамот сколько! Он инвалид сейчас, уж пять лет, как парализован, так доченька и его не пожалела. Господи, за что же это, горе такое! И подумать не могли!

После долгих рассуждений решили обе женщины идти к жениху домой.

Звонок. Тишина. Потом осторожно высовывается голова высоченного парня.

— Вам кого?

— Вас, Глеб! — голос учительницы сух и спокоен.

— Заходите.

Прошли и сели две матери в уголке, на стульях, а напротив, на диване, удобно устроился Глеб, обнимая за плечи свою избранницу.

— О чём мы будем говорить?

— О вас и о Тамаре.

— А что мы?!

— Не кричите. Глухих нет. Виноватых тоже — кроме вас.

— А что я?!

— Оба хороши. Особенно вы, молодой человек.

— Почему это? Мы оба захотели, вот и стали жить вместе.

— И вы уверены, что это любовь?

— Уверен! Точно знаю!

— Завидую. Другие всю жизнь в себе разобраться не могут, а вы…

— А кому какое дело?!

— То есть как? Что же дальше будет, особенно с девушкой? Вы решили?

— Ну, ясно. Я женюсь.

— Но ей же шестнадцать! Кто вас зарегистрирует?

— Хо! Найдутся люди. Вот дадут справку, что она беременна, и в исполком. Мы всё подсчиталт, — он начал говорить о таких вещах, о которых не всякая женщина с мужем рассуждать вслух решится. Елена Владимировна пыталась урезонить парня, доказать, что он не прав, всё оказалось напрасным.

— Нам захотелось, и мы стали жить вместе, — ярче аргумента для него не существовало.

— Хорошо. Сейчас это уже не изменишь. Но как она, такая маленькая, пойдёт к гинекологу? — сокрушалась учительница.

— Хо, у вас взгляды отсталые! А ещё Томка говорит, что вы мировая учительница. Да сейчас девяносто процентов девчонок по этому поводу к гинекологу ходят.

— Вы, молодой человек! Замолчите! Что вы знаете о современных девчонках?!

— Да уж побольше вашего! Придите вечером на танцы, полюбуйтесь!

— Будто только на танцах истина познаётся! А больше вы нигде девушек не замечали? Ваши познания женского характера, подозреваю, ограничиваются знакомством с теми примитивами, что ни в чём, кроме чисто биологических тнстинктов, девушками себя и не ощущают. А вы придите к нам, в десятый "б"! У нас не только Томочки учатся!

— Да уж наслышан про эти синие чулки! Ваше воспитание?

— Напротив! Вот сидит моё воспитание! Всё верила, что многое поймёт, прощала, а зря!

— Уж сразу и зря! А чем она хуже других? Вот поженимся.

— Будто вы способны создать нормальную семью! Да у вас дети нравственными уродами будут! Вы же оба не люди ещё, так, плохие черновики. Одним словом, хватит спорить. Я всё поняла. По-вашему, женятся только ради чисто биологических удовольствий. Но позвольте вас уверить, хотя вы и длинный, да и не совсем молоденький, в жизни вы ещё ничего не поняли.

— То есть?

— Семью создают тогда, когда люди не только любят друг друга, но ещё и уважают по-настоящему. Любовь- слишком хрупкая штука, чтобы положить её в основу семейного счастья. Надо ещё подумать о том, что же останется, если вдруг пройдёт любовь. Такое часто бывает. Но если вы ещё и дороги друг другу просто, как друзья, если вы уверены в психологической совместимости ваших характеров, если вы материально можете обеспечить семью из трёх человек — вот тогда можно говорить о совместном будущем. А так — что за жизнь вы готовите для будущего малыша? Мама работает и учится, папа — в армии — к чему эти муки беспризорному ребёнку при шестнадцатилетней родительнице? Так что, молодые люди, подумайте! Тамаре надо учиться. Что за мамаша даже без десятилетки? В наше-то время! Что онп может дать своему ребёнку? Мой вам совет — взвесьте ещё раз.

Ночью Елене Владимировне не спалось. Она отчётливо видела несчастные Томкины глаза, когда, после разговора с Глебом, они вдвоём, учительница и ученица, шли в школу.

— Ты же знаешь, он не вернётся к тебе после армии. К таким не возвращаются.

— А что делать? — девушка плакала.

— Не надо тебе выходить замуж, поверь мне.

— Теперь дома невыносимо.

— Там будет не лучше. Потерпи полгода. Я поговорю с родителями, они не будут тебя упрекать, но и ты должна вести приличный образ жизни. Никаких парней, Тамара! Разве ты не понимаешь, чем это всё может кончится?

— Знаю. Кожный диспансер рядом, насмотрелась.

— Подумай, разве ты счастлива? Разве можешь ты ему всё-всё рассказать? Разве он тебя уважает? Собутыльница.

— Раньше надо было ругать.

— Нет, Томочка, не в этом дело. Где-то классе в седьмом человек начинает на мир глядеть иначе, критически, всё переоценивает, а себя особенно. С тобой этого не случилось. Всё гналась за лёгкими, доступными удовольствиями, разучилась по-настоящему трудиться, подруг хороших растеряла. Опомнись, девочка! Я помогу тебе, только не убегай, не лги, не выкручивайся.

— Жизнь заставит.

— Ты же не глупая, Тамара! Зачем тебе эта бравада, зачем эти лёгкие, ни к чему не обязывающие отношения… — начала было вновь Елена Владимировна, и вдруг девушка с такой болью, с такой мукой в голосе выкрикнула, что у учительницы мурашки по коже пробежали:

— Меня никто никогда не любил! Как вы не понимаете?!

— Понимаю, девочка моя! И знаю, тебе просто так кажется. У всех бывает такой период. Но ведь Глеб тебя не любит. Просто ваши отношения доставляют ему удовольствие.

Этот разговор продолжался и на другой день, после уроков, в школе, и дома у Елены Владимировны, куда чуть не силой затащила она свою ученицу, и снова на квартире у Глеба, когда Тамара опять не явилась на занятия, поссорившись с приятелем.

Длинную цепочку неприятных встреч — с врачом, с директором школы, с родителями Глеба, даже с его бывшей подругой — пережила Тамара вместе с классным руководителем. Девушку ругали, оскорбляли, требовали изменить образ жизни, даже угрожали, но она постоянно чувствовала, как сама потом призналась, борьбу за человека. И всё-таки она оставалась верна себе.

— Вы думаете, меня перевоспитали? — говорила Томочка Елене Владимировне.

— И в голову не приходило!

— И не надейтесь! Просто Глеб уйдёт в армию, а другой мне пока не нужен. А в школу я вернулась из расчёта: с аттестатом на любую работу примут.

— Ясно. Нынче дети самостоятельные.

— Не сердитесь, у меня характер дурацкий. Нет, конечно, я на себе ощутила выгоды этого самого нашего советского строя. Представляю, что было бы со мной где-нибудь за границей. Очень надо там кому-то нянькаться с гулящими девками.

— Тамара!

— А что? Я называю вещи своими именами, как вы учили.

Через некоторое время выяснилось, что ребёнка у Томочки не будет — многоопытный Глеб на сей раз ошибся в своих подсчётах — свадьба была отложена. Жених с помощью военкомата — не без усилий школы — отправился в соседний город на долгосрочные курсы. Елена Владимировна облегчённо вздохнула: эти трудные дни не прошли зря. /"Совершенно случайно всё кончилось хорошо. Но как уберечь от подобных встреч с "жизнью" других девчонок? Как научить быть счастливыми всех? Всё-таки с семьи начинаются беды и радости у человека, с морального климата в родном доме. Но почему так беспечны нынешние молодые? Может, правда, мы, взрослые, позволяем им такими стать? Опекаем, холим, нежим до двадцати лет, приучаем к тому, что сами решаем всё за них…"/

9. Последние каникулы.

В первые дни января в городе стояла непривычно тёплая погода. Парк был усыпан говорливыми бесенятами: катушки, лыжная база, детские площадки, прокатные пункты — всё было оккупировано весёлым и озорным школьным народцем.

Десятиклассники Елены Владимировны договорились ещё до каникул провести воскресный день в зимнем лесу. На остановке ребята собрались точно в срок, и двадцать минут до прихода автобуса беспрерывно болтали, предвкушая замечательный отдых.

— В войну играть будем! — Женя Демчук, неожиданно весёлый и добродушный, размечтался вдруг о лаврах полководца.

— Конкурс объявим на самую красивую веточку с шишками! — добавила Лизонька, стоящая рядом с Женей, с опаской взглянув на Елену Владимировну: та не выносила, когда портили деревья. — Ну, крошечные веточки можно, а?

— Выставку корней хочу! — Наташка, в яркой курточке, прыгала рядом.

— В снегу какие корни?

— Добудем! — упрямица гнула своё. — Не везде же снег!

— Обед приготовим на костре! Супу хочу из мясной тушонки! — Баранов был верен себе.

— Набираю команду для соревнований по футболу! — Борисик уже чертил на снегу таблицу.

— Бег в мешках организуем! В доме отдыха можно на прокат взять!

— Конкурс на лучшего оратора в чксть её Величества Природы!

— Картошку хочу печёную! Костёр до неба, иначе не поеду!

— Племя индейцев возродим! Хея-а! Хо! Хо! Хо1 — это выдумщицы-девчонки уже образовали круг и скачут по-индейски. Елена Владимировна, хохоча, пытается их унять. Парни с завистью поглядывают на весёлую возню, но мужское достоинство-тяжкий груз! — не позволяет присоединиться к фантазёркам. С трудом остановив расшалившихся озорниц, Елена Владимировна серьёзным тоном спросила:

— Смогу я уехать на полчаса раньше? Тридцать минут вы в состоянии прожить без взрослого человека?

— В состоянии! — выкрикнул дурашливо Борисик, скорчив хитрую рожицу./ "Опять что-нибудь выкинет!"/ — А зачем вам раньше уезжать?

— У меня приятельница болеет, я хочу её навестить. Она в пригороде живёт, туда автобусы вечером редко ходят.

— А-а, ладно, отпустим. Автобус!

Враз став сдержанными и спокойными, десятиклассники быстро устроились на последних сидениях полупустой машины, уговорив в середину сесть Елену Владимировну.

— Опять будете клянчить сказку? — догадалась учительница.

— Ага! — радостно подтвердил Борисик. Автобус тронулся, и кто-то из ребят попросил:

— Расскажите легенду про Сотник. Пожалуйста! Все её так любят.

Точно заревом молнии высветило в памяти женщины необычайное: они подплывают к Сотнику, этой огромной скале, под которой таинственные омуты и воронки, говорят, погубили не одну душу…

— Елена Владимировна! Расскажите! — отвлекают от воспоминаний нетерпеливые слушатели.

— Давно это было, ещё до революции, в старину, когда на барках, маленьких лодках, поднимались вверх по Берёзовке. Никаких моторов, конечно, и в помине не было, а шли по реке на шестах. Руки у тогдашних путешественников были крепкие, глаза зоркие, характер твёрдый. И одолели бы они реку не раз и не два, да только камень Сотник все планы путал. Знаете, в наших краях всякую гору камнем называют. Вот и по течению Берёзовки много таких камней встречается, но Сотник — самый коварный. Над водой он громадной стеной возвышается, а под водой самую опасную свою силу прячет. Когда к Сотнику люди приближаются, точно злой дух него вселяется: выше и ниже камня — водовороты, а совсем рядом река петлю делает и всех, кто к Сотнику осмеливается приблизиться, бросает на эту каменную стену и разбивает в щепки. День и ночь пороги перед Сотником разбрызгивают белую пену под берегом, шум водопадов возле порога издалека слышен…Сотни барок, гружёных золотом, разбивались около коварного камня, всё дно Берёзовки тут деньгами да драгоценностями усыпано, только пробраться к ним никто не мог.

И вот нашёлся в тех краях один смельчак, решил он вверх мимо Сотника пробиться, до золота добраться. Иваном звали смельчака. Волосы русые, волнистые, глаза голубые, косая сажень в плечах, сам высок, строен, шёлковая рубашка цветным кушаком подпоясана — красив был мужик! А как пошёл он против Сотника — не узнать! Девяносто девять раз поднимался он на шестах по реке вверх — не мог одолеть стихию, каждый раз его назад отбрасывало. Никак не мог до заветного местечка добраться. И рассвет, и закат встречал он на Берёзовке, да всё выше Сотника подняться не мог. И вот решил он: последний раз попробовать надо. Сотый! Обессиленный, злой, вдруг мысленно услышал он голос матери своей:

— Зачем тебе золото, сынок? С чистой душой вперёд иди!

И точно: легче ему стало, родное лицо перед глазами мелькнуло, и не думал уже смельчак о золоте, силу свою ощутить захотел, власть над своенравной природой почувствовать… И одолел он камень! Именно с тех пор его Сотником и прозвали.

Замолчала, задумавшись, Елена Владимировна, вспомнила, как смотрела она в чёрную воду у Сотника, как оживали в душе страшные сказки, услышанные когда-то от бабушки долгими зимними вечерами…

— Давайте песню нашу споём, — негромкий голос Лизоньки прозвучал тревожно и проси-тельно, точно боялась девушка общей задумчивости, точно хотела вырваться из очарования воспоминаний.

— Точно! Песню! Нашу, туристскую! — огненный темперамент Борисика смёл слабое сопротивление учительницы. — Не бойтесь, мало же пассажиров! Мы совсем не громко…

И зазвучала песня, тронув сердца немногих слушателей безыскусственностью и задушевностью исполнения.

День в зимнем лесу пролетел незаметно.

— План выполнен полностью! — шутливо рапортовал Женя Демчук на импровизированном "подведении итогов". После обеда ребята расселись на груде поваленных деревьев, притихли. / "Лизонька странная сегодня. Точно перед рубежом каким-то. Игорь. Лихорадочно торопится секунды не упустить, быть с ней рядом."/

Близость весны — которую альтаирцы ждали с ноября! — кружила головы, ребятам хотелось говорить о чём-то необычном.

— Какая веточка резная! — восхищённо воскликнула Лиза, указывая на снежную целину за поляной. Наташка тут же спрыгнула со своего дерева вниз и, высоко поднимая ноги, смешно зашагала по глубокому снегу. Все, улыбаясь, наблюдали за ней, а когда девушка, еле добравшись до красивой веточки, протянула к ней руку, раздался разбойничий свист и прямо с верхнего дерева, раскинув руки, как крылья, в глубокий снег прыгнул Борисик. Не успела Наташка и глазом моргнуть, как парень подхватил веточку и бросился наутёк, на ходу устрашающе скаля зубы и вращая чёрными цыганскими глазами. Набрав полные валенки снега, он выбрался на дорожку и принялся строить рожи Наташке.

Лизонька, не выдержав, бросилась на помощь подруге, Усов подставил Тепловой ножку, та повалилась в снег, Демчук кинулся её поднимать, Наташка поймала увальня Гришу, оказавшегося рядом, и с досады принялась колотить его по спине, а Баранов, сидя на высоком пеньке, комментировал события голосом обозревателя Озерова. Когда возня кончилась, тем более, что резная веточка была сломана в пылу сражения, альтаирочки дали волю своему негодованию.

— Наши мальчишки вообще бессовестные! — возмущалась Наташка, стряхивая снег с яркой курточки. — Они могут только разрушать!

— Голословное заявление! — пренебрежительно констатировал Женя.

— И докажу! — объявила Наташка, и все вокруг заинтересованно примолкли. — Любой коллектив когда силён? Если мужчины им руководят. А у нас что? Комсорг — девушка, культорганизатор — тоже…

— Да какая ты ещё девушка? — пошутил кто-то из парней. — Ребёнок!

— Им просто это слово нравится. Большие!

— Ах, ребёнок? Тем хуже, — парировала Чижикова, задиристо выставляя указательный палец. — Значит, вашим, мужчины, культурным ростом руководит ребёнок? Далее. Классный руководитель — тоже женщина. Пионерсектор — опять же слабый пол возглавляет. И так везде. Митинг готовить — идут к Лизоньке: зажги, поясни, посодействуй. Субботник — то же самое. Так о чём мы говорим? Мальчишки ни на что не способны!

— А нас затирают! — петушиным голосом вставил Костик.

— Неправда! Вы просто безинициативные! — поддержала подругу Лиза. — Особенно последнее время…

— Вы о нас ещё услышите! — шутливо-угрожающим тоном пообещал Борисик. Женя сидел на поваленном дереве верхом и чертил задумчиво тонким прутиком по перчатке, лежащей перед ним.

— Если говорить серьёзно, — распалилась вдруг Лизонька, — у нас в классе любая идея исходит от Елены Владимировны. А до выпуска осталось всего четыре месяца. Как же мы дальше жить будем? Сами делать ничего не умеем. Чтобы совсем-совсем сами…

— Ещё сделаем! — заверил рыжий Костик.

— А, всё шуточки! — отмахнулась Лиза. — Говорят всё время: "Альтаирск", "Альтаирск", а сами ни на что не способны без подсказки…

— Профессиональная привычка! — рассмеялся Игорь. — Учащиеся!

— Да бросьте вы свои шуточки! — вдруг вспыхнула молчащая до сих пор Мила Маланина. — Вот так и в деле! Только дурака валять.

Костик хотел что-то ответить, но, посмотрев в гордое аристократическое лицо девушки, промолчал.

— Мы всё обдумаем, клянёмся! — Борисик торжественно приложил руку к груди. — А теперь все — на футбол! — он, стаскивая ребят с брёвен, сталкивал их прямо в снег. Снова начались возня и свалка, шум и хохот.

Девчонки столько смеялись и бегали, что к концу дня буквально валились с ног, и Борисик, вкусивший радость победы в матче "Футбол на снегу — показываем только один раз!", героически нагрузил на себя на обратном пути все сумки и кошёлки одноклассниц с запасной одеждой, посудой, мячами и хлопушками, наготовленными прямо в сосновом лесу из старых тетрадных корочек.

Парни пели под гитару, девочки танцевали на ходу, а озорница Наташка вдруг бросилась к Игорю, сорвала с него мохнатую шапку и, дразня, побежала назад. Шатров, скользнув мрачноватым взглядом по Борисикиной обиженной физиономии, бросился вдогонку.

— Нат! К автобусу опоздаем! — обеспокоеннозакричал Усов.

— Отелло! Никуда не денется твой Нат! — утешил, улыбаясь, Женя, держа за руку Лизу — она сегодня весь день не отходила от него.

— Если у вас какое-то ЧП, то прямо с автобуса — ко мне, хорошо? — тревожно глядя на ребят, сказала Елена Владимировна уже на остановке.

— Не бойтесь, мы через двадцать минут тоже уедем. Мы большие!

Прощались тепло. Когда автобус тронулся, ребята хором прокричали " До сви-да-нья!" и долго махали вслед.

Несколько часов спустя Елену Владимировну взволновал приход девочек.

— Елена Владимировна! Не волнуйтесь! Ничего не случилось, мы решили рассказать вавм, как хорошо всё закончилось.

— Сумасшедшие! Напугали меня своим появлением! Ну, рассказывайте.

— Автобус не пришёл, мы ждали следующего. Снова в войну играли.

— Печёнки делали. Натку мальчишки хотели связать, чтобы не дразнилась, но ничего не вышло, мы кусались и царапались, зато победили.

— Мы хорошие! И так подружились за этот день!

— Уж вижу, какие вы хорошие. Все в царапинах.

— Ничего! Зато как отдохнули! Мальчишек узнали лучше, чем за полугодие в школе, — девушки расцветали на гоазах, и Елена Владимировна радовалась их открытиям, волнениям, заботам.

— Всё-всё, отправляйтесь, вас дома ждут, — выпроваживала она школьниц, с сожалением закрывая за ними дверь./ "Хороший был день. Запомнится ребятам. Хм, ведь последние зимние каникулы у них. Сдружились, говорят. Ещё бы! Столько общих дел позади. А взрослеют заметно. Хорошо сегодня Наташа про мальчишек говорила. Многие задумались."/

10. Суд над собой.

Лиза подошла к окну, бездумно посмотрела на улицу. Куда-то спешат люди, с визгом проносятся машины…Всё. Итоги подведены. Она решила ещё раз перечитать последние страницы в дневнике.

19 января.

" Дневник, Дружище, я совсем запуталась. Никто мне теперь не поможет. Елена Владимировна всегда говорила, что человек в любой ситуации должен быть честным перед самим собой. А я? Мне кажется, я не люблю Женю. Столько времени мы были неразлучны, он водил меня за ручку по жизни, оберегая от опасности, и вот…Когда вдруг появился для меня Игорь с его мягкими манерами, сильными и добрыми руками, с его нежностями, которые сводят меня с ума, я стала совсем иначе относиться к Жене. Страшно выговорить, но правда: он мне совсем не нужен сейчас. В то же время я отлично понимаю: у Игоря это пройдёт, ему, мыслителю, долго не могут нравиться такие обыкновенные девчонки, как я. А Женя — однолюб, я единственная для него. Конечно, я понимаю, что бы ни случилось, я не смогу оставить Женю, это было бы предательством. Но пока — кто бы знал, как меня тянет к Игорю. "Обнимет милый — ни земли, ни неба больше нет, и полна душа нездешней силой, и горит в душе нездешний свет."Прав поэт. Как разорвать путы, Дневник? Наташка однажды сказала:

— Всё делается очень просто: закрываются плотно окна и двери, зажигается газ…

А если правда, уйти совсем? Все равно мне не распутать этот узел, Дневник! Вчера опять Игорь провёл у нас целый день. Он целовал меня и обнимал, и мне было так хорошо, а когда он ушёл, навалились мысли о Жене. Я пришла к ужасному выводу: Женя мешает мне!..Газ?!

28 января.

Вот и наступили те последние часы, о которых я много раз думала с ужасом. Скоро меня не будет. Надо подвести итоги.

Я всегда с благоговением думала о Маяковском, Есенине, Фадееве. Сильные личности, несомненно. Неужели и у них не было выхода? Как страшно!

Я уже всё решила точно и не хочу, чтобы кому-либо мой уход причинил вред. Потому —

в моей смерти прошу никого не винить!

Предвижу сотни вопросов — почему? Советская школьница, десятиклассница, из хорошей семьи — нет, невообразимо! Кто же виноват? Никто не виноват. Дома у меня всегда всё было хорошо. Мама, родная, прости свою непутёвую дочь, но знай: она умерла, чтобы не стать дрянью. Ты всегда уважала таких людей. Ну, пойми, умоляю, я не могу иначе! Сил нет Ты вседа учила меня быть честной до конца.

Елена Владимировна! Не сердитесь! Я понимаю, своим поступком я вроде бы подрываю ваш авторитет. Но это только на первый взгляд. Если у меня хватит сил уйти, значит, вы лучший в мире педагог, потому что только во имя наших, десятого "б", идеалов я решила так поступить. Не хочу множить число Реминых, не могу словом утверждать одно, а поступками — другое.

Женя, родной мой! Самый честный, самый светлый мой друг! Прости. Поверь, живая — я не достойна тебя. Какие-то дурацкие инстинкты сильней моей воли. А я так не хочу. Пусть лучше просто останусь в памяти твоей. Выбрось из головы мысли типа "Никогда не женюсь." Воспитай дочь — лучше меня. Прощай.

Игорь. Это ты. Знаю, стоишь и ждёшь своей очереди. Мы оба слабые, и всё-таки я хоть чуточку сильней тебя. Помнишь, ты всегда посмеивался над рассказом "Макар Чудра"? — "Вот он никак не может догнать её, свою любовь, она постоянно выше и чище его", — ты говорил. — У нас так не будет". Будет! Самоуваренный, ты ошибался ещё тогда. А я знала, чувствовала, чем всё кончится. Просто дело времени. Не терзайся. Не воображай, что ты своими ласками погубил меня. Не ты был бы — другой. Важно, что у меня нет сил противостоять мужскому обаянию. Что-то очень первобытное пробудилось во мне, и оно заглушило всё остальное.

Всем злопыхателям скажу: далеко вам до нас, сегодняшних семнадцатилетних. Мы чистые, мы искренние. И твёрдо стоим на земле. Знаем, чего мы хотим.

Итак, всё. Прощайте."

Лиза вытерла слёзы, аккуратно положила дневник на письменный стол и спокойно отправилась на кухню. Встала на табуретку, достала с антресолей старое покрывало, разрезала его на ленточки, выйдя в прихожую, принялась затыкать щель под дверью. Закончив, вернулась на кухню, тщательно заткнула щели возле форточки, принесла раскладушку, поставила её так, чтобы голова была возле самой плиты, расстелила заранее приготовленное одеяло, бросила подушку. Посидела, грустно повесив голову, не веря, что сейчас кончится её жизнь. Ощутив озноб, улеглась на раскладушке, задумалась. В доме было тихо. Даже в подъезде, против обыкновения, не раздавалось никаких звуков. Суббота, вспомнилось Лизе, все отдыхают. Почувствовав, что голова становится тяжёлой и странно кружится, девушка решительно встала, принесла из маминой спальни пачку снотворного, налила воды из крана и поставила стакан на стол. Довольная своей решительностью и спокойствием, произнесла вслух:

— Всё. Осталась только кухонная дверь.

Вспомнив про замочную скважину, вышла в прихожую, чтобы заткнуть её, остановилась возле тумбочки с телефоном, задумалась. Кончик пушистой косы, перекинутой на спину, тихонько покачивался. Вдруг резко зазвонил телефон, и девушка непроизвольно взяла трубку, но, опомнившись, тут же хотела положить её обратно, на рычажок, однако далёкий голос Елены Владимировны чем-то затронул её, она помедлила.

— Лиза? Это ты? Почему ты не отвечаешь? — Елена Владимировна звонила из автомата, что недалеко от Лизиного дома. Почему-то, почувствовав внезапное беспокойство, несколько минут назад она почти выбежала из дому и в этот поздний час, не задумываясь, направилась к Тепловым. Мигание света то в комнате, то на кухне насторожило учительницу, и она решила позвонить. Трубка молчала, и Елена Владимировна испытала какой-то леденящий ужас.

— Лизонька, милая, отзовись! — кричала она в трубку. — Что случилось? Мама твоя где?

Лиза молчала. Трубка дрожала в тонкой руке. Наконец, решившись, она опустила трубку и быстро вышла из прихожей. Телефон зазвонил снова. Девушка сидела на раскладушке и думала о том, что, видно, не судьба сегодня всё кончить, и придётся ещё побороться за право распорядиться своей жизнью, как хочется. Телефон звонил не переставая. Лиза пыталась закрыть его подушкой, но звуки пробивались сквозь мягкую преграду и будили в душе какое-то злорадное торжество. Безвольно опустив руки и склонив голову, девушка ждала, что будет дальше. Когда телефон замолчал, равнодушно подумала:

— Сейчас придут. Не открою.

Действительно, несколько минут спустя, раздался звонок у дверей.

— Елена Владимировна. Как она чувствует, если с нами неладно. Но не открою, — сама себе сказала Лизонька, но звонок, казалось, будил весь дом, не переставая кричать о том, что может случиться несчастье.

— Лиза! — застучала в дверь Елена Владимировна. — Ты же знаешь, я не уйду до утра!

— Знаю, — прошептала девушка, но не двинулась с места. Звонок продолжал греметь на всю квартиру. — Не судьба, — мрачно усмехнувшись, Лиза встала, обречённо вздохнув, направилась к двери, щёлкнула замком.

— Что?! — огромные серые глаза учительницы впились в лицо девушки.

— Ничего, — пожав плечами, та стала накручивать кончик косы на палец. Шагнув через порог, женщина пристально оглядела ученицу.

— Почему ты в новом платье? Куда-то собралась?

— Вот именно, собралась, — едко, незнакомо усмехнулась Лизонька, и учительница поняла: что-то случилось.

— Лиза, девочка моя, рассажи мне всё, — затормошила она Теплову. — Почему ты какая-то варёная?

Проследив за взглядом молчавшей ученицы, Елена Владимировна вдруг разом увидела и обрывки материи под дверью, и раскладушку в маленькой кухне, и стакан с водой возле каких-то таблеток на столе. Решительно пройдя в кухню, женщина прочла название на коробочке с таблетками, и страшное подозрение точно ледяной водой окатило.

— Лиза?! — столько боли, сочувствия и любви было в голосе учительницы, что девушка точно проснулась. Толкнув дверь в комнату, она незряче подошла к столу, взяла дневник и протянула его учительнице. Не колеблясь, та открыла последнюю страницу, пробежала её глазами, зажмурилась и зажала рот рукой, чтобы не закричать от ужаса.

— Девочка моя, да что ты! Разве можно! — бросилась она к Лизе, усадила её на диван и, шепча какие-то бестолковые ласковые слова, обнимала её, гладила по плечам, по голове, бессознательно, по-матерински пытаясь отогреть девчушку собственным теплом.

— Прочтите всё! — Лиза вдруг разрыдалась.

— Да-да, конечно, — метнулась к столу Елена Владимировна, пугаясь, что своим невниманием ранит страдалицу, — только вот сначала уложу тебя в постель.

Девушка покорно разделась и, выпив горячего молока, принесённого Еленой Владимировной, немного успокоилась, потом, вдруг сев в постели, уставилась на учительницу полными слёз глазами и дрожащим голосом спросила:

— Мы сейчас поговорим, да?

— Непременно.

— Вы можете у нас ночевать? Мама на даче.

— Я поняла. Ночевать буду, конечно, только домой позвоню. Спи.

Лиза успокоилась. Измученная, она откинулась на подушку. Утомлённо закрыла глаза. /"Боже, что делать? Как убедить девочку, что всё будет хорошо? Где найти такие слова?"/ Елена Владимировна читала дневник, думала о случившемся и готовилась к длинному ночному разговору.

В понедельник Лиза в школу не пришла, а через несколько дней по настоянию классного руководителя её отправили в санаторий: врачи обнаружтли сильное переутомление.

Снова и снова перебирала в уме свои поступки Елена Владимировна, искала ошибку, толкнувшую Теплову на отчаянный шаг, и не находила её./ "Возможно, я должна была больше уделять внимания девочке. Но у меня их тридцать три. Почему так мучительны попытки бороться с собой? Хорошо, что я прочла эти последние дневниковые записи в ту страшную ночь у Тепловых. Бедная мать! Мороз по коже при мысли, что могло произойти. Но в чём я должна измениться? Знаю: больше индивидуальной работы, больше! В душе каждого должна читать…И успеть помочь."/

11. Быть Альтаирску!

Прошёл месяц, и в десятом "б" всё стало на свои места. Елена Владимировна хотела, чтобы Шатрова перевели в другую школу, но на каком-то секретном собрании альтаирцев было решено, что Игорь должен остаться в своём классе./ "Наташка уверяла, что все ошибки должны исправляться самими ребятами. Взрослые якобы только всё портят. В чем-то она и права. Только как они теперь втроём будут рядом жить?"/

Однако у ребят всё не так, как у взрослых. Лиза приехала из санатория похудевшая, побледневшая, но с лицом одухлотворённым, изменившимся. Женя не отходил от неё, хотя внешне девушка ничем не поощряла его. Утром — в полвосьмого! — он дежурил возле её дома, провожал и после школы. Игорь точно умер для Лизы. Она не говорила о нём, обходила, если он случайно оказывался рядом, но не подчёркивала никак своего отношения к нему. Класс молча помогал девушке вернуться к нормальной жизни, хотя подробностей происшедшего никто не знал: её постоянно куда-то выбирали, поручали массу дел, к ней, как к комсоргу, бесконечно подходили с вопросами и предложениями, в результате чего десятый "б" неожиданно для классного руководителя стал жить ярче, интересней, содержательней. Лиза выздоравливала, невольно втягиваясь в классные дела и заботы, неназойливо и чутко ведомая всё понимающим другом.

Однажды утром парни остановили в коридоре Елену Владимировну и предложили поговорить в большую перемену.

— Без девочек, — сурово уточнил Борисик.

Изумлённая учительница еле дождалась перемены. Мальчишки энергично выпроваживали одноклассниц из кабинета литературы.

— Идея есть, — стройная фигура Усова метнулась от дверей к учительскому столу. — Давай, Игорь, выкладывай.

— Впервые Игорь взглянул в глаза Елены Владимировны прямо и спокойно./ "Тоже намучился, бедный. Как рвался школу бросить после истории с Лизой. И бросил бы, если б мы ему Лизин дневник прочесть не дали. И хорошо, тем более, она сама так хотела. А теперь, видно, отогрелся душой. Дети. Быстро всё проходит. Делом интересным занялся. Может, забудет потихоньку всё страшное."/

— Вот что мы решили, — начал Игорь. — Проведём собрание "Наш будущий Альтаирск". И готовить его будут одни парни. Сначала мы расскажем, как город будет выглядеть. Недавно в "Литературке" молодые архитекторы выступали, у меня статья сохранилась. Закачаешься! Наши ребята эскизы нарисуют, Сашу уговорим стенды оформить, Костика заставим музыку сочинять…

— Какую музыку? — не поняла Елена Владимировна.

— Ой, да вы же не знаете! — развеселился Борисик. — Мы гимн сочинили! — Будущих альтаирцев! Ну, не мы, — я-то стихов не пишу, а Гошка настоящий гимн сложил! И ещё: Ваня обещал из пластилина макет центральной площади Искусств сделать, а один парень — секрет пока — эмблемы "альтаирец" хотел приготовить…

Так, на ходу, и обсудили эту замечательную идею о собрании с музыкальной композицией, эпидиаскопом и слайдами.

По дороге домой Елена Владимировна мысленно перебирала в памяти разговор с мальчишками./ "Да, коллектив должен расти. Как человек. Поднялся на одну ступеньку — хорошо, надо дальше двигаться. Остановка равнозначна началу умирания. Альтаирский отчёт ввели — хорошо, альтаирское собрание задумали — ещё лучше. Теперь надо, чтобы коллектив мог абсолютно самостоятельно принимать решения. Вот тогда я была бы счастлива."/

— Парни, эти чёкнутые альтаирцы опять что-то придумали, — Сенька Мыльников из десятого "а", заглянув в литературный кабинет, озадаченно посмотрел на приятелей. — Гришаню не добыть. Заседают.

— Да вызывай, чего там, — заартачился детина с внешностью культуриста.

— Не, не выдадут. Я их знаю, тронутых. После лагеря к ним ни на какой козе не подъедешь, — Сенька сделал неприличный жест и грязненько рассмеялся.

— Дай-ка я! — шагнул к дверям другой приятель, низенький и широкий, по прозвищу Шкаф. В этот момент в кабинете раздался дружный смех, дверь широко распахнулась, едва не съездив Шкафу по носу, и возбуждённые "бешники" высыпали в коридор. К удивлению компании Мыльникова, никто на них не обратил внимания.

— Гришаня! — гаркнул с досады Сенька так громко, что две семиклассницы, проходившие мимо, шарахнулись в сторону. Из кабинета, не торопясь, вышел Ломников, хмуро кивнул дружкам, покосился на Сеньку.

— Чего надо?

— Потолкуем на задворках, — пригласил низенький.

— Да идите вы подальше, — лениво отмахнулся Гриша. — Надоело. Не пойду никуда. Лень. Спать охота.

— Не выспался на уроках? — угрожающе придвинулся мощный. — Усыпить?

Он потряс огромным кулаком перед Гришиным носом, но в этот момент раздался сердитый и холодный голос Елены Владимировны:

— Ломников! Ты не сдал зачёт по литературе. Сегодня последний срок. Я жду тебя!

— Видите, не могу! — облегчённо вздохнул Гриша, а Шкаф ответил:

— Ладно, валяй! До другого раза, пятёрочник!

Гриша махнул рукой и вернулся в класс. Недоумевая, подошёл он к учительнице:

— О каком это зачёте вы говорите, Елена Владимировна?

— Извини, Гриша, я перепутала, — глаза женщины смеялись. — Ты, оказывается, уже всё сдал. Можешь идти, если хочешь.

— Он не хочет, — похлопал по плечу Ломникова улыбающийся Демчук, и только тогда всё понял развеселившийся Гриша.

— Ха, дак это вы меня спасали? — не обращая внимания на стоящего поблизости Женю, изумился Ломников. Глаза его потеплели, он как-то особенно ласково посмотрел на учительницу, шагнув к ней, в волнении ухватился руками за стул. — Вы, значит, догадались? И нарочно меня вызвали? А я-то дурак… — он обалдело глядел на учительницу. — Как же так? Я столько вам гадил… Извините, Елена Владимировна! — Ломников сжал спинку стула так, что пальцы побелели. — Вот честное слово, больше этого не будет! Я всё понял, всё!

— Спасибо, — с трудом подавив волнение, тихо ответила учительница, и рослый парень, резко развернувшись, быстро вышел из класса./ "Оба растроганы. Ну и ну."/

Помогая учительнице убрать эскизы и плакаты, приготовленные к разговору об Альтаирске, пряча в шкаф макет будущего города, и позднее, минуя опустевшие коридоры школы, Демчук говорил об альтаирском собрании:

— Надолго запомнится сегодняшний день. Я видел, как у Томочки глаза загорались, когда мы на доску рисунки проектировали. Она даже ахнула, как только будущий дом быта показали. Помните, из журнала проект ленинградских архитекторов? Игорь говорит, что он рад бы бросить свой биологический и поступать на факультет жилищного строительства.

— Бросить! Да вы поступите сначала!

— Поступим! — убеждённо сказал Демчук, а Елена Владимировна осторожно поинтересовалась:

— Как у вас… с Игорем?

— Нормально, — сразу понял Женя, — он тоже очень за Лизу боялся, а теперь, как она…отошла, на всё согласен, лишь бы ей спокойно было. Да ничего…кинокамера теперь у них в доме появилась, они с отцом очень съёмками увлеклись.

— А учёба?

— Альтаирское собрание всех растолкало. Сейчас здорово учиться будут. Не только Игорь, все ребята. Ну, ещё бойкота боятся. За двойки. Решили же! Да всем в Альтаирск хочется! Даже мне, как показали эскизы площади Искусств, как рассказали о театрализованных представлениях, так в Сибирь захотелось!

— Почему-то я тебя вижу руководителем большой стройки. Машины, люди — всё в твоей власти… — Елена Владимировна мечтательно поглядела вдаль. — Ты построишь с друзьями прекрасный город, под твоим руководством вырастет огромный промышленный комплекс — и мы все там останемся жить.

— Вы всерьёз верите в это?

— Разумеется, Женя. А как же иначе?

— До сегодняшнего собрания мне иногда казалось, что после школы наш класс распадётся, все разъедутся, и мы не сможем сколотить бригаду строителей. А теперь, как парни взялись за дело, не сомневаюсь: быть Альтаирску, быть!

12. Зрелость коллектива.

В этот день, ближе к вечеру, в квартире адвоката Миньхо раздался звонок.

— Яков Давыдович? Здравствуйте! Комсорг десятого "б" вас беспокоит. Мы готовим в школе товарищеский суд одного хулигана. Можно приехать к вам? Посоветоваться хотелось. Ваш сын сказал, что сегодня вы располагаете временем.

— Да-да, он уже предупредил меня. Милости прошу, приезжайте!

Так началась подготовка к этому страшному дню, когда школа решала судьбу Мыльникова: сидеть ему в тюрьме за воровство или доказать товарищам делом, что он ещё не погибший для общества человек.

— Встать! Суд идёт!

Председатель суда товарищей — секретарь комитета комсомола школы — стоял в центре сцены, у стола, где расположились члены суда. Справа от "публики" — столик для "защитника" — девочки из девятого класса, слева — для "прокурора" — Лизы Тепловой. Когда воцарилась полная тишина, вновь прозвучали слова "Прошу встать!" В ту же секунду в сердца присутствующих хлынула музыка. " За того парня" — эта песня была необычайно близка тем, кто негодовал и возмущался поступком Мыльникова.

"…И живу я на земле доброй

за себя и за того парня…

Я от тяжести такой горблюсь,

но иначе жить нельзя, если

Всё зовёт меня его голос,

всё звучит во мне его песня!" — гремело в зале, и никто не мог думать о чём-то другом.

— Посмотрите на этого человека, разве можно такому ступать по земле, кровью наших

отцов и дедов обагрённой? Разве не становится стыдно за таких негодяев, когда вновь слышишь эту песню? Почему так долго мы всё прощаем им? Почему нельзя изгнать такое ничтожество из общества? Вот ты, и ты, и ты — ребята, ведь вы то же думаете, что и я? Нельзя, чтобы Мыльникову ещё раз с рук сошло, расстреливать надо таких, как он. Вы тоже дрожите после этой песни, понимаете, страшней обвинения быть не может! Именем павших и именем живущих требую: не прощать! — первым говорил Женя Демчук. Пылкая, сбивчивая и потому ещё более проникнованная речь его всколыхнула замершие ряды старшеклассников.

— Расскажите подробности!

— Да что там! Гнать его надо!

— Точно! Из школы и из комсомола!

— Погодите, пусть сам расскажет, как докатился до всего.

— Ну, Сенька, совесть потерял, на старика с кулаками полез!

— А может, он в Отечественную воевал?!

Встал председатель суда.

— Товарищи! Прошу говорить по очереди. Слово имеет комсомолец Миньхо.

— Даю информацию. В минувшую субботу Мыльников выпил с дружками на дне рожденья и напал с ними же на шестидесятилетнего старика, ограбил его и пошёл вновь покупать спиртное, но был задержан и доставлен в милицию. Прокурор города принял решение: допустить обсуждение его поступка в школе с правом комсомольской организации просить — если найдёт нужным! — народный суд не возбуждать уголовного дела Мыльникова при условии, что школа гарантирует: подобного не повторится.

Следователь городского суда, присутствующий на этом необычном собрании, удивился тому грозному отпору, который получила защитница Мыльникова, хрупкая и хитренькая девятиклассница.

— Нечего его оправдывать! — неожиданно для всех вскочил Ломников. — Я знаю его семью. Работящие, честные, мухи не обидят. Бабушка у него заботливая, сестра умная. У самого головы на плечах нет! Ему учиться лень. И дела ни до кого нет, точно знаю!.

— Судить его надо! — обтирая лоб мокрыми дрожащими пальцами, расстёгивая и застёгивая пиджак, Гриша опустился на стул. Вновь повисла гнетущая тишина. Все знали: это приятель Сеньки.

— А я другое скажу, — раздался подчёркнуто нежный голосок Гали Реминой. Все оглянулись, вопросительно посмотрел на комсомольцев представитель народного суда. — Я знаю, Сенька очень переживает. Он всё-всё понял, только гордость и самолюбие мешают ему при всех это сказать.

— А воровать гордость не мешала? — взорвался зал.

— Погодите, я ещё не договорила. Он ко мне приходил, рассказывал, я знаю, ему необходима товарищеская поддержка…Если вы — она невольно отделила себя от коллектива — решите его в тюрьму посадить, он совсем погибнет. Подумайте! Три месяца до экзаменов осталось. Зачем губить человека?

— Ну, знаешь, он сам себя погубил! — Лизонька, с пылающими от возмущения щеками, быстро вышла на середину зала. — Ничтожество ты, Мыльников! Посмел на старого человека руку поднять?! Самолюбие, говорите, есть у него? Ничего подобного! Что ж ты на рабочих парней не напал? Полно по городу вечером ходит! — она смотрела прямо в глаза Сеньке, и тот всё ниже опускал голову. — Думаешь, простим тебе? Как же! Самое страшное наказание придумаем, запомни! Всю жизнь проклинать себя будешь, десятиклассник, за позор наш! — зал почти физически ощущал, как слова этой худенькой девушки, почти ребёнка, бьют здоровенного парня, сидящего за барьером из стульев на скамье "подсудимого". — Ты нам всё испортил! — голос Лизы звенел. — Не важно, что ты не из моего класса. Школа моя! Ребята! А теперь воспоминания, самые чистые, самые нежные — о школе — тобой, негодяй, запачканы. Какую память учителям, подщефным нашим, пионерам ты о себе, о выпуске этого года оставляешь? Да что ты понимаешь! — она вдруг сникла, сжалась, как от боли, от ненависти и отчаяния, нахлынувших вместе с жалостью на её доброе сердце, и тихо пошла на место. Зал притих, воцарилась та напряжённая тишина, когда все присутствующие живут одной мыслью. Все взоры обратились к обвиняемому…

Секунду он молчал и сидел неподвижно. Вдруг встал, обвёл глазами зал, хотел говорить, но не смог, и медленно, как больной, опустился на сиденье, наклонился низко-низко и сжал голову руками. Зал молчал.

— Объявляется перерыв на десять минут! — строгим голосом сообщил председатель-

ствующий, и все облегчённо вздохнули: так велико было напряжение.

После перерыва выступления ребят продолжались. Всех волновало одно: как мы допустили, что такой человек жил среди нас? Может, и ещё кого-то проглядели? А сами — так ли хороши?

Наконец слово было предоставлено вновь Лизе Тепловой, общественному обвинителю.

Гордая и холодная, с печально горящими глазами, она говорила, слегка запрокинув русую голову:

— Я обвиняю Мыльникова в том, что он забыл о своём долге…

Я обвиняю его в том, что он предал свой класс, свою школу, своих родных…

Я обвиняю комсомольца Мыльникова в том, что он позволил себе опуститься до состояния отбросов общества!

Как удары гонга, звучали слова юного обвинителя. Зал снова дышал одним дыханием.

— Что будет с Сенькой? — всё тяжелее ощущали ребята опасность неверного решения этой непростой судьбы.

— Слово предоставляется обвиняемому!

Сенька встал. Теперь он вовсе не походил на того смелого, нахального рослого парня с широченными плечами и незамутнённым взглядом ярко-синих глаз, которого знала вся школа. Сейчас он казался ниже ростом, плечи были опущены, взгляд поражал выражением обречённости, глубокого отчаяния.

— Одно прошу…не судите…Докажу…Увидите, не обману… — больше выговорить он не мог, чувствовалось, ещё минута — расплачется навзрыд этот огромный детина. Не смея сесть, онг отвернулся к окну и быстро-быстро заморгал. Было так тихо, что зал казался вымершим.

И тут встал весь десятый "б". Говорила Наташа Чижикова:

— Прошу слова. По поручению класса предлагаю не возбуждать уголовного дела против Мыльникова, а наказать его исключением из классного коллектива и переводом в другой класс. В наш.

Зал ахнул. Все уставились на "бешников" в совершеннейшем изумлении. Председатель суда зашептал следователю:

— Десятый "б" — лучший класс по школе. Там очень высокие требования к каждому…Учиться там — не мёд, — попытался он объяснить ситуацию незнакомому человеку, — с каждого три шкуры дерут, никому ничего не прощается. Даже жаль Мыльникова, его в этот класс — наказание похуже, чем колония: попробуй-ка сразу стать хорошим. Класс тоже жаль, с таким голубчиком намучаются, а уж напопятную не пойдёшь.

О том же думали в зале. И вздыхали. Наташа продолжала:

— Мы понимаем, это очень трудно: за два-три месяца выбить из человека то, что въелось годами. Понимаем и то, что для Мыльникова переход в наш класс — мука смертная. Ну, и что? Это не подарок, а наказание. В хирургии тоже оперативное вмешательство никому радости не приносит. Одним словом, мы всё взвесили. Решайте.

После голосования было объявлено:

— Решением суда товарищей и общего комсомольского суда школы после утверждения на педагогическом совете школы Мыльников Семён исключается из коллектива десятого "а" класса и переводится в десятый "б" класс без права возвращения в прежний коллектив.

…Зал опустел. Сенька плакал, тоскливо крутясь головой по согнутой в локте руке, а за дверью молча стоял десятый "б" в полном составе.

В окно лилось солнце. Жёлтое, словно расплавленный огонь, оно ослепляло каждого, кто переступал порог, дразнило, настраивало на весенний лад, заставляло жмуриться и играть с ним в прятки. Елена Владимировна сидела на последней парте и привычно наблюдала за своими воспитанниками. / "Ломникова не узнать. С появлением Сеньки он стал подчёркнуто хороший. Отличил белое от чёрного? Замечательно сплотились ребятки перед лицом опасности в облике Мыльникова. Никогда бы не подумала, что именно он станет причиной окончательного объединения альтаирцев и всех прочих…Даже Ремина стала другой. Знаю: сражу её окончательно, как предложу главную роль в композиции "В добрый путь" для выпускного вечера. Роль девушки, кончающей школу… Нет, хорошо получится. А Сенька…Что ж, не первый раз моим ребятам приходится ставить все точки над i."/

Всякий, кто открывал дверь в класс, неизбежно попадал под обстрел солнечных, не по-весеннему жарких лучей, и вновь прибывший смущался, терялся, тщетно пробовал зажмуриться или отойти в сторону от слепящего потока, но солнце — уже через другое окно — разыскивало свою улыбающуюся жертву и снова обрушивало на неё поток горячих лучей.

На этот раз в плен попал Сенька Мыльников. Лишённый поддержки, выдернутый из привычного коллектива, будто прутик из веника, парень враз понял, как страшно быть одиноким. И вдруг это солнце, эти дружеские улыбки "бешников", эта негромкая музыка — была большая перемена — наконец, эти загадочные глаза высокой девушки с косой вокруг головы, что повсюду преследовали его, — всё неожиданно разбудило в душе Сеньки какие-то добрые силы, и, подмигнув жёлтому солнцу, он сильным толчком перебросил натренированное тело через ряд столов, неожиданно вырос перед Маланиной и сказал громко, на весь класс:

— Прошу тебя, сядь со мной!

Это было так неожиданно, что в десятом "б" наступила глубочайшая, бездонная тишина. Остолбеневшая Мила начала было:

— Но я…

Привыкший ни в чём себе не отказывать, Сенька прервал её:

— Знаю, ты не хочешь. Всё равно. Я очень прошу тебя!

Пауза длилась так долго, что кто-то даже нетерпеливо вздохнул. Все смотрели на Милу, точно решался важный для всего класса вопрос. Резкий звонок заставил вздрогнуть задумавшуюся девушку. Будто очнувшись, она взяла с третьей парты сумку свою и неторопливо переложила её на четвёртую, где уже сидел Сенька, не спускавший с Маланиной страстно напряжённых глаз.

Вот тут-то "бешники", как по команде, повернулись назад, где всё ещё сидела Елена Владимировна. Мыльников, удивившись, тоже оглянулся./"Как побагровели его щёки. Не привык ещё к моим замашкам, не знает, что я чаще всего с ребятами. Ничего, отлично получилось."/ Учительница прошла к доске и начала урок.

В последний день третьей четверти Елена Владимировна с утра побежала на рынок: у свекрови был день рожденья, хотелось купить цветы. Каково же было её удивление, когда в очереди к цветочнице она увидела Мыльникова.

— Марш отсюда, шпана несчастная! — тётка, обхватив руками громадный чемодан с поздними подснежниками, пыталась оттолкнуть от прилавка Сеньку с огромной сумкой, в лохматой шапке и подозрительно новой красивой куртке.

— Ну, что вы, тётя, я покупатель, — ответил Мыльников не смущаясь.

— Знаем мы таких покупателей, — огрызнулась тётка, — только и шарите глазами, чего бы стащить. Вон как смотришь-то непросто. Деньги, небось, выглядываешь, — говорила она, а сама запихивала что-то подальше за пазуху.

— Непроницательный взгляд у вас, тётя! — рассмеялся необидчивый Сенька. — Не нужны мне ваши деньги, своих много, — он действительно достал целую пачку денег — похоже, всё рублями! — а вот цветочки мне позарез нужны. Конец четверти!

— Сколько же тебе?

— Семнадцать букетиков! — торжествующе ответил парень и стал отсчитывать деньги, а тётка ахнула, увидев, ка он открыл сумку, изнутри устланную бумагой. — Да никак подружкам?!

— Ага, тётя, точней, сестрёнкам.

— Откуда же у тебя столько их? Ох, врёшь ты всё, парень! — Спекулировать пойдёшь моими цветами, я сразу поняла! =- в тётке опять проснулась торговка.

— Да кто их возьмёт дороже, чем у вас? — поехидничал парень, протягивая деньги. — Трудовые! На угольке заработанные!

— Гордится, молодец!

— Уголь грузил? Такой маленький! Бедные дети!

— Да какие же это дети? Мужики!

— Не бедные, а счастливые! — ахала, интересовалась, сожалела и сочувствовала очередь. Елена Владимировна, смущённая таким оборотом дела, поспешила пробраться в другой конец рынка, где тоже образовалась очередь за цветами. / "Значит, мальчики задумали на сегодня праздник. И Мыльникова взяли в оборот, молодцы. Это и есть зрелость коллектива. Интересно, что ещё они приготовили на сегодня?"/

Как оказалось, парни из десятого "б" превзошли самые смелые ожидания своей руководительницы. После уроков, торжественно поздравив "слабый пол" с окончанием четверти, юноши пригласили всех в кабинет физики.

— Зачем?! — удивились девочки.

— Мы сняли для вас фильм.

Этого даже самые неудержимые фантазёрки не ожидали. Гром аплодисментов был первой наградой начинающим киношникам. И вот все сидят в тёмном кабинете.

— Сестрички! Я влюбилась! Во всех мальчишек сразу! — Наташка звонко хохочет и оглядывается на парней, но в этот момент на экране вспыхивает свет и все взоры устремляются туда.

…Четыре раза восхищённые зрительницы просили повторить удовольствие! Четыре раза Игоревы комментарии прерывались восхищёнными восклицаниями, и радости создателей фильма не было конца.

— Хоть рецензию пиши в "Комсомолку"! Восторженную!

— Первый альтаирский фильм! Качать создателей!

— Надо классную студию организовать! "Альтфильм"!

— Уже! — главный режиссёр Шатров довольно улыбался. Сегодня он, увенчанный лаврами, был преисполнен достоинства.

— А сюжет-то, сюжет! Прелесть какая! И форма — пародия на современный детектив плюс тонкая сатира на прославленный десятый "б"! Нет, ничего подобного я не ожидала! — Елена Владимировна восторженно хлопала в ладоши и изумлённо разглядывала лица парней.

— Мы всегда чувствовали, что руководство нас недооценивает, — густой бас Ломникова звучал грустно-иронически.

— Несомненно! — в тон ему отвечало "руководство".-Но ошибки будут учтены и немедленно исправлены.

— Надеждами и живём! — подхватил Костик.

— Удивительно, как мудро подобраны исполнители! — продолжали восхищаться девчонки.

— Стараемся! — белозубо улыбался Борисик.

— Как эффектно использован местный пейзаж!

— Рассчитано на знатоков.

— Как утончённо подаётся авторское отношение!

— Попробуй, не подай, вокруг одни филологи, — рассмеялся Женя.

/"А Мыльников-то, Мыльников! Засучил рукава своей белоснежной рубашки и возится с кинопроектором, будто всю жизнь он с моими альтаирцами фильмы снимал!"/

Девчонки схватились за руки и помчались бегом вокруг каждого из парней. Чествуя растерявшегося Шатрова, пели на мотив любимого своего "Серенького козлика" на ходу придуманное:

— Будет вечно жить главреж, наш главреж, наш главреж!

А Елена Владимировна сдерживала слёзы радости. Это была и её победа.

Череповец.

1973 г.