Её запретный рыцарь

Глава 5 Двое провожатых

В этот вечер Лиля чувствовала себя неуютно. Она впервые осознала, куда ее может завести вспыхнувшее чувство. Сделаны первые шаги по опасной дорожке — при мысли об этом ее охватывал ужас, и ей хотелось повернуть назад.

Она солгала, изменила самой себе, и это было для нее полной неожиданностью. Она солгала инстинктивно, не задумываясь, как бы между прочим — сердце отдало мозгу приказ, которому нельзя было не подчиниться.

Но ради кого приносятся такие жертвы? — спрашивала она себя. Ради человека, о котором она знала только одно — он ей небезразличен. Так что, возможно, бродвейские знатоки жизни отчасти правы.

Этим вечером Лиля, сидя одна в своей комнате, устроила себе строгий экзамен. «Зачем я так поступила?» — спрашивала она себя, и ее сердце томительно сжималось, словно силясь сохранить тайну, но она знала ответ на этот вопрос.

Вся дрожа, девушка соскользнула с кровати, подбежала к окну и зарылась лицом в стоявший на столе букет увядших роз.

Любовь все побеждает. Она заставляет принцессу оставить двор, бросить вызов монарху, пренебречь своим происхождением и упасть в объятия безродного любовника. Побуждаемая ею, скромная девушка-клерк смеется над писаными и неписаными законами и приносит в жертву все, что у нее есть, — самое себя.

И их обеих ждет одна и та же сладкая награда. Любовь побеждает все.

Лиля сдалась не сразу. Она отчаянно сопротивлялась, стараясь убедить себя, как важно ей выстоять. Нет ничего ужаснее для женщины, чем страх, что она выйдет замуж за никчемного человека, потому что, когда решение о замужестве принято, она ждет славы, а не стыда.

Наконец Лиля сказала себе: «Я поступила правильно, когда его прикрыла. Он хороший — я знаю это, — разве сердце может меня обманывать? Что же мне теперь делать? Не знаю. Но что бы я ни сделала, не пожалею об этом».

После этого она улыбнулась и заснула.

На следующий день, когда она сидела за своим столом в «Ламартине», ее снова стали одолевать страхи и сомнения. Ее не покидало беспокойство и одолевали предчувствия, она с отсутствующим видом небрежно делала свою работу, обычную приветливость сменила рассеянность, она то и дело бросала взгляд на входные двери и разочарованно возвращалась к своим бумагам.

В этот день Ноултон в вестибюле «Ламартина» не появился.

Странные Рыцари праздновали победу. Они подумали, что Ноултон в конце концов внял их предостережениям и решил пойти на попятную. Они не скрывали своей радости, их лица сияли от удовольствия. Отчасти из-за их собственного нежного интереса к мисс Уильямс, отчасти от присущей всем мужчинам гордости.

В четыре часа дня Догерти прохаживался взад-вперед по вестибюлю, огибая высоченные мраморные колонны и прокладывая себе путь сквозь облака табачного дыма. Вид у него был важный, как у подающего в бейсболе, направляющегося к скамейке после только что выигранной партии.

Он не обращал никакого внимания на почтительные взгляды сидевших в креслах и стоявших там и сям завсегдатаев вестибюля, его даже не задели за живое язвительные реплики красотки из табачного ларька. Наконец он прошествовал к кожаному дивану, на котором расположились его приятели.

— Видите, — Догерти величественно повел рукой, — он сюда носу не кажет. А кто ему сказал, чтобы он убирался? Я!

— Погоди, — мрачно заметил Дрискол, — еще рано.

А если он придет — что ты будешь делать?

— Чушь! — оборвал его Дюмэн. — По-моему, он парень не промах. Он придет. И тогда — у нас есть план.

Но Ноултон не пришел ни в пять, ни в шесть часов. С приближением ужина толпа в вестибюле начала редеть, и Странные Рыцари тоже стали один за другим его покидать.

Дженнингс, выходя из бильярдной, остановился в углу и стал искать глазами, с кем бы поужинать. Он увидел, что Шерман сидит в одиночестве.

— Спасибо, — поблагодарил его Шерман за приглашение. — Я бы пошел, но у меня свидание. Увидимся вечером.

Дженнингс кивнул и покинул вестибюль.

Лиля все еще сидела за своим столом. Ее рабочий день закончился час назад, и никаких дел у нее не было. Однако она тянула время и не уходила, посматривая на двери и надеясь, что в них в последнюю минуту появится фигура, которую она так страстно хотела увидеть.

Наконец она поднялась и неторопливо надела шляпку и пальто. Прежде чем выйти из отеля, она перекинулась парой фраз с мисс Хьюджес, которая скучала в своем ларьке и имела утомленный вид.

— Неудивительно, что ты чувствуешь себя неважно, — сочувственно промолвила она. — Помереть со скуки можно на такой работе. Я тебя понимаю. Да и моя торговля не лучше.

— Ничего, — улыбнулась Лиля. — Просто немного разболелась голова. Спасибо за сочувствие. Всего хорошего.

Она вышла из отеля через главный вход, прогулялась по Бродвею до Двадцать третьей улицы и там повернула на запад. Час пик миновал, и народу было мало. Лишь несколько припозднившихся прохожих куда-то спешили, неуклюже ковыляя по обледеневшему тротуару.

Освещенные витрины магазинов в морозном воздухе казались особенно яркими. Автомобили-такси и двуколки осторожно двигались по заснеженным скользким мостовым, а автобусы, перевозившие пассажиров из одного района города в другой, гудели клаксонами.

Лиля подходила к Шестой авеню и ускорила шаг под порывами восточного ветра, ударявшего ей в спину, когда услышала, как кто-то сзади произнес ее имя.

Обернувшись, она увидела Билли Шермана, который тут же ей улыбнулся и приподнял шляпу.

Немного испугавшись, девушка кивнула и повернулась, чтобы уйти, но Шерман жестом ее остановил.

Улыбка на его смуглом симпатичном лице выглядела успокаивающей.

— Вы идете на остановку надземки «Шестая авеню»? — спросил он.

Лиля кивнула.

— Тогда нам по пути. Я тоже еду в спальный район. Вы не вполне здоровы, и вам не помешает провожатый. Если только вы…

Лиля начала было возражать, но он не обратил на это никакого внимания, прошел с ней до станции надземки и поднялся по лестнице. Он остановился у кассы, чтобы купить билеты, но Лиля вытащила один из своей сумочки, бросила его в коробку контролера и не оглядываясь прошла на платформу. Шерман присоединился к ней через несколько мгновений.

— Неужели даже такая маленькая услуга с моей стороны вызывает ваше неудовольствие? — укоризненно спросил он.

Лиля ничего не ответила. Загромыхал поезд, остановился, и они вместе вошли в вагон. Время было позднее, и они без труда нашли свободные сиденья. Когда поезд тронулся, Шерман повернулся к девушке и повторил свой вопрос.

Он держался с подчеркнутым уважением, а его заботливость казалась вполне искренней, и Лиля, утомленная всеми своими тревогами, расчувствовалась. Да и кто она такая, думалось ей, чтобы презирать всех подряд?

— Не знаю, — наконец ответила она, когда он в очередной раз повторил свой вопрос. — Вам следует помнить… что вы говорили мне… и что сделали. Лучше всего вам выйти на следующей остановке. Нам ведь на самом деле не по пути?

— Умоляю вас забыть о том, что я сделал, — проникновенно сказал Шерман. — Я понимаю, что вел себя более чем опрометчиво, но не без причин. Вы должны знать, что я ваш друг и хотел бы оставаться им впредь. Не буду кривить душой — это далеко не все, чего бы я хотел. Но если вы не позволите мне стать для вас больше чем другом, я удовлетворюсь и этим. А сейчас я не могу позволить, чтобы вы шли домой одна. Вы так ослабели, что едва стоите на ногах.

Он продолжал говорить в такой манере несколько минут, пока поезд, покачиваясь, двигался в северном направлении. Лиля откинулась на спинку сиденья, полузакрыв глаза.

Голос Шермана долетал до нее сквозь монотонный стук колес, наполняя ее ощущением безопасности и уюта. Слова были едва слышны, звучали неразборчиво, но интонация казалась очень теплой, дружелюбной — и как же сейчас ей это было нужно!

Поэтому она его не прерывала, хранила молчание и лишь смутно помнила о той угрозе, которую совсем недавно почувствовала в его голосе и взгляде.

На остановке «104-я улица» Шерман поднялся, и девушка вдруг поняла, что приехала. В дверях вагона она обернулась, чтобы поблагодарить своего спутника, но он помог ей спуститься по лестнице и пошел рядом по Сто четвертой улице.

— Вам не кажется странным, что я знаю, куда идти? — улыбнулся он. — Не удивляйтесь. Сколько раз я стоял под вашими окнами, когда вы думали, что я где-то далеко от вас, — или, скорее, вовсе обо мне не думали!

— Мистер Шерман! — предостерегающе воскликнула Лиля.

Они остановились у подъезда старомодного, мрачного, каменного дома. Лиля поднялась на несколько ступенек и посмотрела на мужчину сверху вниз.

— Простите меня. — В голосе Шермана звучало искреннее раскаяние. — Но вы ничего мне не ответили.

На то, что я говорил в поезде. В моих предложениях нет ничего оскорбительного — если только я вам не противен.

— Нет. Думаю, вы мне не противны, — промолвила Лиля. Она очень устала, ей хотелось побыть одной, и она заставляла себя отвечать ему вежливо.

— Так вы остаетесь моим другом?

— Думаю, да.

— И даже пожмете мне руку на прощанье?

Лиля замялась и поежилась — возможно, от холода.

Наконец она неохотно протянула руку.

Как только Шерман коснулся ее пальцев, она отшатнулась, бросив: «Всего доброго и благодарю вас», и скрылась в подъезде.

Шерман с минуту стоял, глядя на захлопнувшуюся за ней дверь, потом резко повернулся и зашагал по улице. На авеню Колумбус он зашел в салун и заказал себе бренди.

«Один Бог знает, как мне это сейчас надо, — пробормотал он. — Маленькая чертовка! Нет, я в такие игры не играю. Мне слишком трудно сдерживаться.

Есть другой путь — опаснее, но и короче. Дружба! Я тебе покажу немного другую дружбу!»

Он сделал знак бармену и заказал еще бренди, хитро посматривая на свое отражение в зеркале напротив.

Затем, осушив второй бокал, он вышел из салуна, пересек улицу и на станции надземки сел в поезд, идущий в сторону деловой части города. Через тридцать минут он вернулся в «Ламартин».

Вестибюль был почти пуст, время вечерней толчеи еще не наступило. Шерман порыскал взглядом в поисках кого-нибудь из Странных Рыцарей и, наконец, осведомился у красотки из табачного ларька насчет Ноултона. Она сказала, что он в вестибюле не появлялся, и Шерман отправился ужинать, вполне удовлетворенный тем, как прошел день.

Но ему было суждено испытать горькое разочарование — завтра на смену чувству удовлетворения придет отчаяние.

На следующее утро Странные Рыцари не скрывали своего торжества: Ноултон внял их предостережениям.

Ясно было, что он их испугался. И у них теперь не осталось сомнений, что мисс Уильямс — их собственность.

Догерти появился в одиннадцать часов и подошел к столу Лили, чтобы поздороваться. Он встревожился и удивился при виде ее бледных щечек и покрасневших от слез глаз.

— Вы заболели? — напрямик спросил он.

— Не то чтобы заболела, — ответила девушка, силясь улыбнуться. — У меня был приступ мигрени, но сейчас все в порядке.

Догерти пробурчал что-то невразумительное и проследовал в угол, где заседали Странные Рыцари. Он прибыл последним. Дюмэн, Дженнингс и Дрискол развалились на кожаном диване, а Шерман и Бут стояли, прислонившись к мраморным колоннам. Они хором поздоровались с Догерти.

— Бонжур. — Он манерно поклонился. — Как наш Дюмэн?

— Отличный, — улыбнулся коротышка-француз.

— На самом деле, — заявил бывший боксер, — я когда-то собирался выучить французский. Мне нравится, как он звучит. «Мосье», например, гораздо аристократичнее, чем «мистер».

— Тогда бы ты, — вставил словечко Дрискол, — говорил по-французски лучше, чем Дюмэн по-английски.

Если бы человека можно было посадить на электрический стул за убийство языка, наш общий друг давно бы превратился в угольки.

— Шути-шути. — Дюмэн поднялся и с наслаждением расправил плечи. — Однако он ошень хитрый — этот английский. Я это не понять.

— Так уж и не понять, — рассмеялся Дженнингс. — Когда шли разборки с нашим недавним приятелем Ноултоном, ты этого не говорил. — Он повернулся к Догерти и добавил: — Между прочим, ты его не видел?

— Кого? Ноултона?

— Да.

— Ответ только один — нет. — Догерти усмехнулся, как будто сама мысль об этом была абсурдной. — И, поверьте мне, не увижу, по крайней мере в «Ламартине».

Когда я говорю какому-то парню, чтобы он отваливал, — повторять не приходится.

— Не будь таким самоуверенным, — посоветовал Бут. — Он ведь только вчера не приходил — а сегодня еще целый день впереди.

Догерти смерил его презрительным взглядом.

— Слушай-ка, — выразительно проговорил он, — если этот Ноултон еще хоть раз здесь появится — а я думаю, что теперь он сюда ни ногой, — мы его съедим со всеми потрохами.

— Дьяволь! Мой бог!

Эти слова принадлежали Дюмэну, и его голос был полон тревоги и удивления. Все повернули головы туда, куда он смотрел, и увидели Ноултона. Он вошел через главный вход, проследовал к центру вестибюля, а затем остановился у стола Лили!

Странные Рыцари отреагировали на это по-разному — каждый в соответствии со своим характером.

Догерти и Дрискол с воинственным видом подались вперед. Бут и Дженнингс поглядывали по сторонам, словно в поисках подкрепления. Дюмэн что-то гневно и возмущенно бормотал. Шерман помрачнел и смотрел сердито и угрожающе. Никто из них, однако, не пошевелился, не пересек вестибюль и не подошел к столу Лили.

Ноултон не удостоил их и взглядом. Он стоял к ним спиной и болтал с девушкой, говоря так тихо, что им не было слышно ни слова.

Минуты две действующие лица этого фарса соблюдали начальную диспозицию. Странные Рыцари перешептывались и бросали на соперника свирепые взгляды, но не трогались с места.

Вдруг они увидели, что Ноултон приподнял шляпу, поклонился Лиле и вышел из вестибюля даже быстрее, чем вошел в него.

Кто вопросительно, кто самоуверенно, каждый из Странных Рыцарей по кругу оглядел своих товарищей.

— Ну все, наше терпение лопнуло, — прорычал Догерти. — Теперь он костей не соберет.

Они сели поплотнее на диване и начали разрабатывать планы боевых действий.

А что же Лиля?

Когда Ноултон вошел в вестибюль, она возилась со своими бумагами и поэтому его не заметила. Она осознала его присутствие, только когда он приблизился и заговорил с ней.

На несколько мгновений у нее язык отнялся от удивления, смущения и радости. Она смотрела на него странным взглядом.

— Что случилось? — улыбнулся Ноултон. — Неужели вам настолько неприятно меня видеть?

Затем, не дождавшись от Лили ответа, он взял телеграфный бланк, заполнил его и протянул ей вместе с десятидолларовым банкнотом, который достал из бумажника.

Тревога и смущение Лили удвоились. Купюра была точно такой же, как и предыдущие, которыми он расплачивался и которые показывал ей инкассатор.

Что она могла сказать? Подыскивая слова и чувствуя, что надо что-то сделать, Лиля взяла купюру, потом тут же положила ее на стол. Ее всю трясло. Наконец, собравшись с силами, она промолвила:

— Мистер Ноултон, эта купюра… я… я не могу ее принять.

На лице Ноултона отразилось удивление и смутное беспокойство. Не успел он задать вопрос, как девушка продолжила:

— На днях наш инкассатор показал мне одну из ваших купюр и спросил, откуда она взялась. Сказал, что она поддельная. Я подумала, вы захотите это узнать.

Ноултон побледнел и не отрываясь смотрел на нее.

— Ну и?.. — спросил он.

— Сказала ли я ему?

— А почему бы вам это не сказать? — Голос молодого человека дрожал от нетерпения.

— Я ничего ему не сказала. Решила, что лучше вам узнать об этом первому. Понимаете… — Слова застряли у Лили в горле, и она покраснела от стыда до кончиков ушей.

Ноултон взял со стола свою купюру и дрожащей рукой положил ее обратно в карман. Тихим и неуверенным голосом он промолвил:

— Если это не имеет для вас особого значения… я… мне… лучше бы вам ничего ему не говорить. Больше не буду вас беспокоить. Я… я благодарю вас, — добавил он, повернулся и ушел.

Это был конец.

Лиля посмотрела на свои бумаги, и у нее защемило сердце. Через несколько минут к ней подковылял Дюмэн с намерением узнать что-нибудь о том, что ей сказал Ноултон. Девушка была вся в слезах.

— Мой бог! — заволновался француз — мисс Уильямс была не похожа на саму себя, и ему стало за нее очень больно. — Что тут слушиться?

— Ничего, — ответила Лиля. — У меня болит голова. Ради бога, не стойте у меня над душой!

Дюмэну не оставалось ничего другого, как ретироваться в свой угол, где его друзья держали тайный совет.

Он решил ничего не говорить им о слезах Лили, будучи уверен, что в противном случае Ноултону крышка — парень не доживет до утра.

Кроме того, он был уверен, что причиной слез мадемуазель было расставание с Ноултоном. Странные Рыцари тут ничем Лиле помочь не могли. Дюмэн не был трусом, но осмотрительность — скажем так — ему была не чужда.

Лилю переполняло чувство стыда и унижения. Она сказала Ноултону, что солгала ради для него, а это было равносильно признанию в том, что она к нему неравнодушна. Он должен был это понять, однако лишь невразумительно ее поблагодарил и тут же ушел.

Возможно, он воспринял это как нечто само собой разумеющееся. Возможно, она для него — одно из тех существ, для которых, по недостатку морали или совести, вранье — дело обыденное и которые рады оказать помощь любой заблудшей овце, будь то преступник или просто аморальный человек.

Эта мысль была для нее невыносимой. Лиля сжала кулаки так сильно, что на ее ладонях отпечатались маленькие полумесяцы от розовых ноготков.

Почему он не стал ничего объяснять? Для этого могла быть одна из двух причин: или он на самом деле был виновен, или ее мнение для него ничего не значило.

Если он виновен… Нет, это невозможно. Джон Ноултон, человек, который покорил ее сердце, и покорил навсегда, — фальшивомонетчик? преступник? Нет, этого не может быть.

Оставалось надеяться лишь на то, что она для него — пустое место и ему все равно, какого она о нем мнения. Это было оскорбительно, но с этим можно было как-то смириться. И она продолжала испытывать стыд, потому что он слышал ее признание, но не ответил на него.

Почему? Скорее всего, это останется тайной — Лиля думала, что больше никогда его не увидит. Она не могла не знать, как враждебно отзываются о нем Странные Рыцари, а Дюмэн сам ей сказал, что Ноултону строго-настрого приказано больше не соваться в «Ламартин».

Вспомнив об этом предупреждении, девушка горько усмехнулась. Если бы только ее неутомимые защитники знали, как мала вероятность, что Ноултон возьмет на себя труд причинить ей какой-то вред или подарить радость!

Смущенная, она на протяжении нескольких часов была поглощена только этой мыслью, которая билась в голове, словно птица в клетке. День казался нескончаемым.

Вестибюль постепенно заполнялся людьми, и в час пик у телеграфного столика было много народу. Бесцельно фланировали Странные Рыцари. Из бильярдной доносился стук шаров и киев.

То и дело все звуки перекрывал пронзительный голос красотки из табачного ларька, которая давала отповедь покупателям в ответ на их игривые шуточки.

Временами монотонный шум разрывал звонок у стойки приема гостей.

В пять часов толпа в вестибюле начала редеть. В глухом гуле голосов и топоте стали появляться паузы. Наступила половина шестого, потом шесть часов. Лиля надела шляпку и пальто и начала укладывать бумаги в ящике стола.

Задерживаться на вечер она не собиралась, хватит с нее на сегодня, говорила она себе. С этого дня она будет осмотрительнее и постарается выбросить все из головы.

Вестибюль совсем опустел, в нем оставались только Странные Рыцари, которые сидели у себя в углу и о чем-то спорили. Лиля заметила, что Шерман горячился больше всех и искоса поглядывал на нее. Ей пришло в голову, что он собирается, как и накануне, проводить ее до дому.

«А почему бы и нет?» — с горечью подумалось ей.

По крайней мере, он очень заботлив.

Она надевала галоши, и с одной из них пришлось повозиться, а когда девушка, с покрасневшим лицом и растрепанными волосами, распрямилась, то увидела прямо перед своими глазами Джона Ноултона.

Он стоял рядом с ее столом, держа в руке шляпу, и имел вид смущенный и нерешительный. Судя по всему, он ждал, что она заговорит первой, но Лиля от неожиданности потеряла дар речи.

Она бросила взгляд через плечо и увидела, что Странные Рыцари стоят неподалеку и смотрят на Ноултона с откровенной враждебностью.

Наконец он заговорил.

— Я почувствовал, что обязан как-то объясниться, — начал он, с трудом подбирая слова. — То, о чем вы говорили сегодня утром… Надеюсь, вы не подумали, что за всем этим и действительно таится что-то нехорошее.

Задетое самолюбие Лили пришло ей на помощь и придало силы. Она так много сделала для этого человека и так мало получила взамен. Он был осведомлен о том, что пользуется над ней властью, и это было хуже всего. Но надо дать ему понять, что она заслуживает его уважения и еще не потеряла гордость. Однако… зачем он вернулся? Лиля замялась и наконец нерешительно промолвила:

— Не знаю что и думать.

— Объяснить все будет не просто. Для этого потребуется время. Но я очень хочу, чтобы вы — если только это возможно — были обо мне хорошего мнения. И я думаю, не рассердитесь ли вы, если я попрошу вас поужинать со мной. Вы составите мне компанию?

У Лили перехватило дыхание, а сердце захлестнула волна такой радости, что ей даже стало больно. Конечно, ей не следовало принимать это предложение.

Она чувствовала, что, согласившись, поступит не совсем правильно.

Кроме того, он не должен думать, что ее благосклонности так легко добиться. Но как сильно бьется ее сердце! И она сказала:

— Я… я не одета подходящим образом, мистер Ноултон.

— Мы можем пойти в какое-нибудь спокойное, тихое местечко, — возразил он. — Я понимаю, что у вас после всего произошедшего сложилось обо мне совершенно ужасное представление, и не без причин. И конечно, если вы полагаете, что я… я недостоин…

— О, это не так! — воскликнула Лиля.

— Тогда мы идем?

Хотя Лиля ничего не ответила, должно быть, он прочитал ответ в ее глазах, потому что взял ее зонтик, открыл дверцу телеграфной кабинки, и они вместе пошли по вестибюлю к выходу.

На полпути Лиля приостановилась, повернулась к Странным Рыцарям, которые с момента появления Ноултона стояли молча и не шевелясь.

— Всего хорошего! — улыбнувшись, попрощалась она.

Но ответа не последовало. Все шесть галантных защитников смотрели угрюмо и не произнесли ни слова.

За спинами остальных Рыцарей Лиля увидела мрачное лицо Шермана. Рот его был перекошен от ненависти. Его буквально трясло, он не сводил глаз с ее спутника.

— Пойдемте! — Голос Лили, несмотря на все ее усилия, слегка дрожал.

Ноултон открыл дверь, и они вместе вышли из отеля.