Ваше благородие

Глава 5

К десяти часам до полудня мы закончили все формальности, и Иванов-третий, собрав все бумаги и спрятав в карман бутылочку-чернильницу, ушел в свое присутствие.

Оказалось, что моя кровать стояла в просторном кабинете Иннокентия Петровича, который одновременно был и смотровой комнатой, где велся ежедневный прием. А я все думал, что я единственный больной в этой земской больничке.

Марфа Никаноровна принесла китайский столик на ножках и поставила его на кровать прямо передо мной. Это был поздний завтрак человека, который не ел три дня. Кружка с горячим куриным бульоном, белая булка и темный чай в фарфоровой кружке.

– Только не кушайте быстро, а тщательно прожевывайте, чтобы не было болей в кишечнике, – предупредила меня сестра милосердия.

Как я ни старался кушать медленно и прожевывать пищу, но все принесенное я съел в мгновение ока, как собака, и запил все ароматным и сладким чаем.

Еда меня разморила, и я заснул.

Мне снились военные сны. Я даже обрадовался этому, потому что во сне я могу узнать, как меня зовут, откуда и кто я. Безвестность – это очень плохое состояние. Но все курсанты и командиры обращались друг к другу только по воинским званиям, точно так же обращались ко мне. И тут я увидел командира нашего дивизиона по кличке Швабер. Боевой сержант-артиллерист, дошедший со своей пушчонкой до Берлина, ставший офицером после войны и дослужившийся до полковника уже в наше время. Однажды, когда мы ждали высокую комиссию, он схватил швабру дневального и вымыл то место, которое ему показалось недостаточно вымытым. С тех пор кличка Швабер к нему прилепилась намертво. Впрочем, офицер должен уметь делать все и даже показать солдату, как нужно мыть пол, а после этого снимать с солдата семь шкур за плохо вымытое помещение. Курсантская форма почти такая же, как и солдатская, разве что пуговицы блестящие и сапоги хромовые, да ткань на мундире повыше качеством, но четыре года солдатской жизни делали офицера знатоком воинской жизни и его требовательность поддерживала боеспособность армии.

И вот смотрю я, идет ко мне командир дивизиона. Встал я небрежно, чтобы получить замечание за отсутствие строевого вида, а он как рявкнет мне:

– Товарищ курсант! Вы как стоите перед полковником!

И фамилию мою не назвал.

Подходил я к своим друзьям, которые занимались на спортивной площадке, и никто не называл меня по имени или по фамилии. Сговорились, что ли? Да и я не помнил их фамилий и имен, даже фамилии Швабера не помнил, а должен был.

Проснулся я часов около пяти после полудня, как раз за окном сереть стало. Зимний день короток, а спать после обеда нужно не долго, час-полтора, чтобы не потерять послеобеденную работоспособность. Но вставать надо всегда ранее пяти часов, потому что это время начала заката солнца и после этого времени наступает состояние похмелья ото сна. А у меня был осознанный сон, а не состояние в состоянии полного беспамятства. Главное, что я начал мыслить.

Спиной ко мне сидел Иннокентий Петрович и что-то писал. На столе около него стояла керосиновая лампа.

– Чего электричество в больницу не проведете, Иннокентий Петрович? – спросил я его.

Доктор от неожиданности вздрогнул и повернулся ко мне.

– Вы понимаете, – сказал он с видом специалиста, – электричество не продается бидонами, как керосин для ламп. Его в лампу не зальешь и спичкой или лучиной не зажжешь. Сначала нужно построить электростанцию водяного типа на реке или парового типа со сжиганием дров либо каменного угля, чтобы привести в действие паровую машину, которая будет раскручивать динамо, вырабатывающее электрический ток. А как доставить этот ток до больницы? Для этого нужно через каждые пятьдесят саженей поставить деревянные столбы, на столбы навесить на фарфоровых изоляторах медные провода, в больнице провести проводку с электрическими лампочками господина Сименса и только тогда в больнице будет электрическое освещение. А знаете, сколько это стоит? Баснословные деньги.

– А мне кажется, что в электричестве наше будущее, – сказал я. – Все дома будут освещены. Поезда будут ходить на электрической тяге. По городам будут ходить электрическое конки и электрические машины, перевозящие людей из одного места в другое…

– Ну, вы и фантазер, батенька, – засмеялся доктор. – Хотя лет через сто, возможно, такое и будет. Только, как сказал один поэт: «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».

– Это сказал поэт Николай Некрасов по поводу строительства Транссибирской магистрали, – сказал я.

– Э-э, батенька, да вы нигилист, – сказал Иннокентий Петрович. – Это стихотворение малоизвестно, а вот как оно стало известно вам, потерявшему начисто память, это очень даже странно.

– Ничего странного, – сказал я, – травмы в области головы и головного мозга пробуждают те способности человека, о которых он не мечтал и которые не были открыты ему при рождении. Так что, даже я не удивлюсь, если буду открывать в себе все более новые качества. Сейчас меня интересуют более прозаические вопросы. И первый, самый главный – как мне быть дальше? По себе чувствую, что уже сегодня готов идти куда угодно. А вот куда? Где жить? Во что одеваться? Где взять на это средства? Чем заниматься? Как подтвердить то, что я умею делать? Как влиться в общество? Видите, миллион вопросов и ни одного ответа. У меня здесь нет ни одного знакомого человека, и я не знаю ничего. Новорожденному младенцу намного лучше, чем мне. А что если полиция не найдет моих родственников или знакомых? У меня даже документов нет, и я не знаю, кто я такой.

В это время в кабинет вошла Марфа Никаноровна с подносом, на котором был накрыт чай на полдник.

– Вы извините, Иннокентий Петрович, – сказала она, – я нечаянно услышала концовку вашего разговора и хочу сказать, что я живу одна в небольшом доме, и могла бы предложить нашему больному снимать комнату в моем доме. С оплатой после того, как он найдет для себя занятие со средствами для проживания.

– Очень хорошее предложение, Марфа Никаноровна, – сказал доктор, – а я со своей стороны буду помогать в административных вопросах и по мере возможности окажу материальную поддержку.

Я был так растроган, что даже не мог сказать чего-то. Просто приложил левую руку к сердцу и склонил голову в знак признательности.

Моя благодарность была понята и принята, и мы чувствовали себя сообщниками в одном деле.

– Кстати, Иннокентий Петрович, – сказал я, – аспирин эффективен для лечения мигрени, но при болезнях желудка может вызывать воспаление и кровотечение. Аспирин разжижает кровь и помогает при атеросклерозе и тромбофлебите. Помогает и при подагре. Исследования еще ведутся, но как говорится, доктора знают все, чтобы не навредить больному.

– Откуда вы все это знаете? – спросил доктор.

– Не знаю, – сказал я.

Лучше прикрываться отсутствием памяти, чем давать пророчества на будущее.

Перед выпиской я обошел земскую больницу, удивился ее простоте и содержанию в чистом состоянии. Больные в основном из простого народа, а в приемном отделении всегда толпа больных, идущих с утра и до позднего вечера, и я представляю ту нагрузку, которая была у земских врачей. Часто бывает, что вовремя оказанная небольшая медицинская помощь предотвращает очень сложные заболевания в будущем.

– Когда ты писал эту книгу, – рассказывала мне потом жена моя Марфа Никаноровна, – я старалась тебе не мешать и не выспрашивать, что это ты так увлеченно пишешь. Если что нужно, то сам скажешь, а женское любопытство наоборот вызовет скрытность, да и просто помешает свободному изложению происходящих событий. Так что, я дождусь своего времени, когда ты предложишь прочитать свою книгу и даже прокомментировать все написанное.

Суженого моего принесли в тулупе мужики, которые нашли его лежащим на улице. Русский народ добросердный, может и на улицу выгнать, а может и погибающего спасти.

Посмотрели мы с Иннокентием Петровичем, а он и вовсе не живой. Замерз. Весь синий, скрючился. Мужики развели руками и ушли. И за то им спасибо.

Я достала из кармана дамское круглое зеркальце и приложила его к носу. И вдруг на зеркале обнаружилась маленькая испарина. Живой! Тут и Иннокентий Петрович через трубку стал его слушать.

– Срочно раздеваем его и будем растирать спиртом, – приказал он.

Я стала его раздевать, а у него руки не разгибаются. Я сняла галстук, расстегнула рубашку и стала натирать грудь спиртом. Иннокентий Петрович взял столовую ложку, разжал ему зубы и влил в рот немного спирта. И тут я почувствовала дыхание. Я сбегала к вешалке и принесла мои шерстяные рукавички, которыми стала растирать тело, чтобы не повредить кожу. Моя бабушка всегда растирала шерстью мои руки, когда я сильно мерзла. Еще она заставляла гладить свои волосы, чтобы замерзшие руки быстрее согрелись.

Потихоньку мы сняли с него рубашку, полуботинки, носки, брюки, и он остался в таких коротеньких трусиках, которые он потом называл плавками и в которых потом плавал в реке.

Напоить бы его горячим чаем, да он все время находился в бессознательном состоянии.

В общине сестер милосердия при Российском обществе Красного Креста нам рассказывали, что в стародавние времена пораненного или замерзшего воина сначала вели в баню, а потом в постель к нему клали ладную девку, которая своим телом согревала его и тем самым лечила. И человек, жизнь которого висела на волоске, быстро выздоравливал, а его физическое состояние определялось по силе эрекции. Я бы тоже легла с ним и вылечила своим телом, если бы вокруг никого не было. На дворе двадцатый век, мы люди современные, но меня бы никто не понял, а только осудил. Поэтому мы его завернули в теплые одеяла и оставили в кабинете Иннокентия Петровича, не перенося в общую палату. Я осталась дежурить с ним, чтобы помочь в случае чего…

Как говорила мне потом Марфа Никаноровна, она кормила меня и напряженно думала, что сегодня-завтра меня выпишут – и куда я пойду? Без памяти, без одежды, без дома, без документов, без денег. За эти несколько дней она так привыкла ко мне, что уже называла меня своим, и где она сможет найти такого другого человека, которого как будто знает целую вечность и может потерять навсегда, если не сделает что-то решительное. Почему она так решила? Она видела, как я спокойно обращаюсь с медицинскими терминами, названиями лекарств и методикой лечения. А когда Иннокентий Петрович с видом знатока рассказывал мне, как производится электрификация, то видела мою снисходительную улыбку как человека, который прекрасно понимает в электричестве и может прочитать лекцию по этому вопросу. Поэтому она и предложила свою помощь в устройстве меня на жительство у себя дома и была благодарна Иннокентию Петровичу за его участие. Она прекрасно понимала, что скажут соседи по поводу нахождения в ее доме постороннего мужчины. Но, как говорится, на чужой роток не накинешь платок, и что тут ни говори соседям, все это будет щепками в разгорающийся костер. Она надеялась, что я вспомню все забытое, расправлю крылья, стану прекрасным лебедем, который умчит ее свое царство-государство, где она будет царевной и помощницей во всем.