Его другая

Глава 17

Давид

— Как ты завтра домой пойдёшь?

— Папа на завтра ничего не вспомнит, — тихо отвечает Оля, — У него особенность такая — если выпьет чуть больше нормы, память отшибает напрочь. Он поэтому и не пил раньше совсем, чтобы избежать этого. Так что, как и всегда, скажу, что ночевала дома. Хотя, он даже скорее всего не спросит. Ему это не интересно.

Спрятать горечь в голосе Оле удаётся плохо. Я же пытаюсь уложить в голове всё произошедшее сегодня. Внутри дикой кошкой дерёт совесть из-за того, кем я считал её. Или хотел считать. Чувствую себя последним мудаком за брошенные ей слова и за то, что затолкал домой. Думал, она тусоваться хочет, а девчонка просто пыталась избежать встречи с пьяными скотами.

Вихрь из злости закручивает сознание, когда я представляю её в компании её бухого отца и того мужика, который назвал её «малышкой». Мразь такая. Зря ему не врезал. Думал только о том, как Олю оттуда вытащить. Глаза её эти заплаканные всю душу перевернули. Я видел уже её слезы пару раз, когда мы общались до этого, но никогда они ещё не трогали меня так, как пару часов назад. А то, что случилось в машине и вовсе вышибло пол из-под ног. Всегда казавшаяся сильной она в один момент стала хрупкой и беззащитной. Сидела плакала, а я сам не понял, как потянул её на себя и уткнулся носом в стянутые чертовым хвостом волосы.

Девчонка содрогалась в рыданиях, а меня на части рвало. Обнимал её и чувствовал, что за ребрами трещит что-то. Больно так и оглушающе. Растёт с такой скоростью, что я опомниться не успеваю. Только сжимаю ещё крепче, даже когда она вырваться пыталась.

— Давид?

Оля присаживается на постели, а я поворачиваю в её сторону голову.

— М?

— Можно кое-что спрошу?

— Попробуй.

Медлит несколько секунд, но в итоге решается:

— А твоя невеста тоже не бывала в твоей комнате?

— Нет.

— И там, в Ереване тоже?

— Она живет в деревне, а не в Ереване.

— И в деревне не бывала?

— Нет, не бывала. Зачем тебе это?

— Просто пытаюсь понять. Если вы собираетесь пожениться, значит ты любишь её? А если любишь, зачем знакомишься с другими и проводишь с ними время?

Отворачиваюсь и пялюсь на светлое от фонаря пятно на обоях. По внутренностям холодок проходит.

— Не всегда женятся на тех, кого любят.

— Как это? Разве можно жениться без любви?

— Можно. Так женились мои дед с бабой. Родители. Да многие знакомые.

— Это же очень тяжело. Каждый день видеть нелюбимого человека, делить с ним постель, завтракать, гулять, проводить вечера. Домой ведь не хочется возвращаться зная, что там тот, кто не нужен.

— Оль, какая тебе разница? — снова начинаю злиться от этих её рассуждений. — Ты замуж выходи за того, кто нравится. И спать ложись давай, хватит болтать!

Буквально чувствую, как она несколько долгих мгновений прожигает меня своими глазищами, но молча укладывается в кровать и укрывается.

— За того, кто мне нравится я не выйду, — говорит очень тихо, но всё внутри меня реагирует на эту реплику.

По нервным окончаниям электричество проходит. Я даже едва не приподнимаюсь на локтях, чтобы видеть её.

— Почему? — из-за напряжения звучу сипло.

Оля молчит, и создаётся впечатление, что не собирается отвечать. Но в итоге произносит:

— Потому что он женится на другой.

Сердце ударяется о грудную клетку, и начинает колотиться на максимальной скорости. Так часто, что ещё немного и кажется вовсе остановится. Я ослышался? Нет, не мог. Её шепот как звук рассекаемого хлыстом воздуха ударил по барабанным перепонкам.

Бешеная эйфория прокатывается под кожей, но уже через секунду гасится смыслом, вложенным в сказанную фразу.

Стискиваю челюсти и роняю голову на подушку. Пульс замедляется и теперь кровь рывками толкается в венах. Дурочка. Какая дурочка! И я дурак, что привез её сюда. Надо было снять номер в гостинице, пусть бы там ночевала. А теперь… как теперь повернуть этот вечер вспять и снова видеть в ней меркантильную стрекозу? Как, если в ушах всё ещё звенит «За того, кто мне нравится я не выйду»?

Разворачиваюсь на бок и прикрываю глаза. Нервы звенят, все функции организма работают неправильно. Глубоко вдыхаю и слышу, как тоже самое делает Оля.

Оля

Не сплю. Ещё долго не сплю после своего признания. Возможно, ненужного и неуместного. Сама не понимаю, как на него решилась. Когда Давид сказал о том, что жениться можно не по любви, весь мой рассудок отключился. Не любит он её, эту Ани. Не любит! Ведь подобного никогда не скажут, если женятся на любимом человеке.

Зажмуриваюсь, чувствуя себя так, словно вышла из дома голой, но не жалею о том, что сказала. Скорее всего, мои слова ничтожны, ничего для него не значат, но мне хочется, чтобы он знал о моих чувствах.

Сплю я из ряда вон плохо. То ли место новое, то ли осознание, что Давид спит в паре метров от меня не дают мне крепко уснуть. Приходится отстегнуть свой хвост, распустить волосы, потому что грешу ещё и на стянутую прическу, но даже это не помогает. Я всю ночь кручусь и просыпаюсь в итоге в пять часов. Голова болит страшно, но мысль о том, что мне нужно уйти быстро приводит в сознание.

Причины две. Первая — я не знаю во сколько просыпаются родители Давида, и совершенно не горю желанием столкнуться с ними в коридоре. И вторая — я пока не готова встретиться лицом к лицу именно с ним. К утру уверенность в правильности моего признания поутихла. Что, если теперь когда он будет на меня смотреть, я буду видеть жалость? Или того хуже, зная теперь о том, что он мне нравится, он будет относиться ко мне как и прежде? С надменной холодностью. Это, наверное, убьет меня сразу, потому что докажет его равнодушие. А я не хочу этого сейчас. Просто не готова.

Тихонько встав с кровати, я без желания снимаю с себя футболку Давида и аккуратно сложив её, кладу на подушку. Одеваю свою кофточку, бросаю в сумку хвост, который нужно будет сдать Тамиле Рашидовне, забираю куртку с сапогами и тихонько ступаю к двери. Уже подойдя к ней, оборачиваюсь. Давид спит, мне удалось не разбудить его. Такой безмятежный, расслабленный. Темные волосы прикрывают лоб и мне на короткое мгновение вдруг хочется подойти и убрать их с его красивого лица. Давид правда красивый. Настолько, что у меня всякий раз дух захватывает, стоит только взглянуть на него. Вот и сейчас, я просто смотрю, а ненормальное сердце из груди выпрыгивает.

Спешно отворачиваюсь. Нужно идти!

Осторожно приоткрываю дверь и выглядываю в коридор. Пусто. Хоть бы все спали!

На спине выступает ледяной пот, когда я выхожу и прикрыв тихонько дверь, осторожно спускаюсь с лестницы. Каждый шаг даётся с трудом. Кажется, будто меня слышат даже в самых отдаленных комнатах. Пульс громыхает в ушах, ноги еле слушаются.

Господи, как же страшно, а!

Оказавшись внизу, пробираюсь к двери и берусь за замок. Тот щелкает, вынуждая меня поморщиться и шикнуть на него, а потом толкнуть дверь и выскользнуть за неё. Уже на улице, на крыльце, я без промедления натягиваю на себя сапоги и бегу к калитке.

Только оказавшись за ней, могу облегченно выдохнуть. Слава Богу.

Путь к остановке занимает каких-то пятнадцать минут, после чего я сажусь на автобус и еду к дому. По пути засыпаю, проехав нужную остановку, а просыпаюсь, когда автобус уже сделал целый круг и снова едет в сторону моего дома. На этот раз уже стараюсь держать себя в руках и не отключиться.

В квартиру захожу с опаской. Не хочу снова наткнуться на того мужика, но его и нет. Только папа по своему обыкновению спит в зале в окружении пустых бутылок.

На то, чтобы собрать рюкзак у меня уходит буквально десять минут. Перед уходом заглядываю в холодильник и обнаружив там остатки сервелата, делаю себе пару бутербродов, которые съедаю по пути к остановке.

Так получается, что в школу я приезжаю как раз вовремя. На этот раз не дожидаюсь Мариам у входа по понятным причинам, а сразу захожу в здание. Сдав куртку, поднимаюсь на второй этаж и занимаю свое место за партой.

Мари приходит минут за пять до начала урока.

— Привет, Оль, — улыбаясь, садится рядом.

— Привет, — чмокаю её в щеку, — как дела?

— Хорошо всё. — вынимает из рюкзака тетрадь с дневником и пенал, — Как вчера вечер прошел? Хорошо потанцевали?

— Да, — отвожу взгляд.

Желание рассказать ей обо всем что случилось слишком велико, но снова же причины для того, чтобы молчать, довольно очевидны.

— Давид сказал, что отвез тебя домой. Всё в порядке было? Не обижал тебя? — внимательно всматривается мне в лицо.

— Не больше, чем обычно, — веду показательно равнодушно плечом, — спасибо, Мари за заботу, но я могла добраться сама.

Говорю больше потому что, она привыкла это слышать от меня. На деле же я благодарна ей за то, что вчера Давид оказался рядом.

— Я просто хочу, чтобы вы помирились. И он перестал вести себя как гад по отношению к моей лучшей подруге, — тараторит Мари, вызывая у меня улыбку. — А, кстати, представляешь, мама нашла в коридоре твою резинку.

Быстро поворачиваюсь к ней, расширенными глазами смотря на мою черную бархатную резинку, зажатую в ладони подруги.

— Оу…

— Ты не была у нас несколько недель, а она вот только сегодня обнаружилась, — улыбается Мари, ни о чем не подозревая, а у меня сердце от страха выскакивает.

— Странно, — выдавливаю из себя, забирая из протянутой руки свою вещь.

— Вот и мы так подумали. Мама почти каждый день убирает.

Во взгляде Мариам нет намека на какое-либо подозрение, потому что она слишком правильна, чтобы допустить мысль о том, что я у них ночевала.

— Но я подумала, что может она зацепилась за какую-то мою вещь и просто упала. Потому что лежала в коридоре между нашими с Давидом спальнями.

О Господи!

— И это твоя мама её нашла? — спрашиваю, чувствуя, как бледнею.

— Да. Просила тебе передать.

Сглатываю колючий ком и пытаюсь улыбнуться. Какая дура боже, сапоги прятала, а резинку не смогла!