Эго и Архетип

Солнце не преступит положенных мер, а не то его разыщут Эринии, союзницы правды.

ГЕРАКЛИТ

1.ЭГО И САМОСТЬ

Юнг сделал фундаментальное открытие, которое имело далеко идущие последствия,—он открыл коллективное бессознательное, или архетипическую психику. Проведенные Юнгом исследования позволили нам уз­нать, что индивидуальная психика является не только продуктом личного опыта, но и обладает доличностным или трансличностным измерением, которое проявляется в универсальных паттернах и образах всех мировых религий и мифологий. Далее Юнг открыл, что архетипическая психика обладает структурирующим или упорядочивающим принципом, который позволяет объединять различные архетипические содержания. Этот цен­тральный архетип, или архетип целостности, получил у Юнга название Самости. Самость является упорядочивающим и объединяющим центром всеобщего психического начала (сознательного и бессознательного) аналогично тому, как эго является центром сознательной личности. Иными словами, эго является центром субъективной идентичности, а Самость-центром объективной идентичности. Таким образом, Самость является выс­шим психическим авторитетом, которому подчиняется эго. В упрощен­ном виде Самость можно описать как внутреннее эмпирическое божество. Она совпадает с образом Божьим (imago Dei). Юнг показал, что Самость имеет характерную феноменологию. Ее выражают с помощью опреде­ленных символических изображений, которые называются мандалами. К мандалам относятся все изображения, выделяющие особое значение круга с центром, которые обычно сопровождаются фигурами квадрата, креста или иного образа четверицы или кватерности.

С Самостью также связан и ряд других фигур, событий и предметов исследования. К их числу относятся: целостность, совокупность, союз проти­воположностей, центральный генеративный момент, центр мира, ось ми­роздания, творческий момент встречи Бога с человеком, момент переноса сверхличностной энергии в личную жизнь, вечность как противоположность потоку времени, нетленность, парадоксальное соединение неорга­нического с органическим, защитные структуры, способные извлекать по­рядок из хаоса, превращение энергии в эликсир жизни. Все эти области рассмотрения имеют непосредственное отношение к Самости, централь­ному источнику жизненной энергии и нашего бытия, который в упрощен­ном виде можно описать как Бога. Действительно, богатейшие источники феноменологических исследований Самости содержатся в бесчисленных созданных человеком изображениях божества.

Поскольку существуют два независимых центра психической жизни, связь между ними приобретает существенное значение. Отношение эго к Самости носит весьма проблематичный характер и имеет близкое сход­ство с отношением человека к своему Создателю, которое нашло отраже­ние в религиозном мифе. Действительно, миф можно рассматривать как символическое выражение взаимосвязи между эго и Самостью. Многие особенности психологического развития можно понять благодаря из­менчивой взаимосвязи между эго и Самостью на различных этапах пси­хического роста. Развитие взаимосвязи между эго и Самостью составляет предмет нашего исследования.

Сначала Юнг описал феноменологию Самости применительно к ее раз­вертыванию в процессе индивидуации во второй половине жизни. На основе мифологического и этнографического материала Нойманн сим­волически охарактеризовал первоначальное психическое состояние, предшествующее рождению сознания эго, как уроборос. Используя круго­вое изображение "пожирателя хвоста", Нойманн описал первоначальную Самость, первоначальное состояние мандалы всей совокупности пси­хического, из которого рождается индивидуальное эго. На основе кли­нических наблюдений за младенцами и детьми Фордхам также постули­ровал Самость как первоначальную совокупность психического, пред­шествующего появлению эго.

Вообще говоря, среди аналитических психологов принято считать, что задача первой половины жизни состоит в развитии эго, которое сопровож­дается нарастающим отделением эго от Самости; вторая половина жизни требует капитуляции или, по меньшей мере, релятивизации эго по мере развития его отношения к Самости. Поэтому в настоящее время рабочая формула имеет следующий вид: первая половина жизни характеризуется отделением эго от Самости, а вторая—воссоединением эго с Самостью. Эта формула, быть может и верная как широкое обобщение, не учитывает результаты многих эмпирических наблюдений в области детской психологии и психотерапии взрослых. Согласно этим наблюдениям, более корректной бу­дет круговая формула, которую в схематическом виде можно представить следующим образом:

Отделение эго от Самости

Соединение эго с Самостью

Чередование соединения эго с Самостью и отделения эго от Самости происходит неоднократно на протяжении всей жизни индивида, как в детские годы, так и в зрелые. Действительно, эта циклическая (или, точнее, спиральная) формула отражает основной процесс психологического развития от рождения до смерти.

С этой точки зрения взаимосвязь между эго и Самостью на различных ста­диях развития можно представить в виде следующих схем:

Ось эго—Самость

На этих схемах показаны последовательные стадии отделения эго от Самости на протяжении психологического развития. Заштрихованные уча­стки сферы эго обозначают остаточную идентичность эго и Самости. Со­единительная линия между центром сферы Самости обозначает ось эго-Самость, которая выполняет важную роль соединительного звена между эго и Самостью, обеспечивающего целостность эго. Следует учитывать, что эти схемы предназначены для иллюстрации определенной мысли и поэтому не характеризуются строгостью в остальных отношениях. Например, обычно мы определяем Самость как всю совокупность психического, которая неизбежно включает в себя эго. На основе схем и способа их представления можно предположить, что эго и Самость составляют две отдельные сущности, причем эго представляет меньшую часть всей совокупности пси­хического, а Самость—большую. Эта трудность присуща самому предмету рассмотрения. С рациональной точки зрения мы должны проводить различия между эго и Самостью, а это противоречит нашему определению Само­сти. Дело в том, что концепция Самости заключает в себе парадокс. Самость одновременно составляет и центр, и окружность круга всей совокупности психического. Представление эго и Самости в виде двух отдельных сущно­стей служит лишь необходимым средством для рассмотрения их с пози­ций разума.

Схема 1 соответствует первоначальному уроборическому состоянию (согласно Нойманну). Ничего не существует, кроме мандалы Самости. Заро­дыш эго присутствует здесь как потенциальная возможность. Эго и Самость составляют единство, а это значит, что эго не существует. Таково общее со­стояние первичной идентичности эго и Самости.

На схеме 2 показано развивающееся эго, которое начинает отделяться от Самости, но центр и большая часть сферы эго находятся в состоянии пер­воначальной идентичности с Самостью.

На схеме3 показана следующая стадия развития, на которой, однако, со­храняется остаточная идентичность эго и Самости. Ось эго-Самость, пред­ставленная на первых двух схемах как полностью бессознательная и по­этому неотличимая от идентичности эго и Самости, теперь стала отчасти сознательной.

На схеме 4 показан идеальный теоретический предел, который в дей­ствительности, быть может, и не существует. На схеме представлены пол­ное отделение эго от Самости и полная сознательность оси эго-Самость.

Эти схемы поясняют тезис о том, что психологическое развитие харак­теризуется двумя одновременными процессами: нарастающим отделением эго от Самости и постепенным переходом оси эго-Самость в сферу созна­тельности. Если такую интерпретацию актов признать правильной, тогда от­деление эго от Самости и обусловленный Самостью рост сознательности эго в действительности составляют две стороны единого процесса, который развивается от рождения до смерти. С другой стороны, наши схемы пока­зывают в общем виде обоснованность ограничения осознания относитель­ности эго пределами второй половины жизни. Если считать, что схема 3 соответствует среднему возрасту, тогда мы видим, что только на этой стадии - верхний участок оси эго-Самость стал входить в сферу сознательности.

Процесс, с помощью которого осуществляются стадии психического развития, представляет собой переменный цикл, показанный на схеме 5 (с. 48). Непрестанное повторение этого цикла на протяжении всего пси­хического развития приводит к нарастающей дифференциации между эго и Самостью. На более ранних стадиях, приблизительно отражающих пер­вую половину жизни, этот цикл воспринимается как чередование двух со­стояний: инфляции и отчуждения. Третье состояние появляется, когда ось эго-Самость достигает сознательности (схема 3), для которой характерна сознательная диалектическая взаимосвязь между эго и Самостью. Это со­стояние называется индивидуацией. В настоящей главе мы рассмотрим первую стадию, инфляцию.

2.ИНФЛЯЦИЯ И ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ ЦЕЛОСТНОСТЬ

В словаре приводится следующее определение слова инфляция: "преувели­ченный, наполненный воздухом, нереально большой и неправдоподобно важный, пребывающий за пределами своих собственных размеров; отсюда такие значения, как тщеславный, самовлюбленный, гордый и самонадеян­ный".6 Я употребляю термин "инфляция" для описания психологической установки и состояния, которое сопровождает идентификацию эго с Само­стью. В этом состоянии нечто малое (эго) присваивает себе качества чего то большого (Самости) и в результате настолько увеличивается, что выходит за пределы своих размеров.

Мы рождаемся в состоянии инфляции. В младенческие годы не сущест­вует ни эго, ни сознания. Все находится в сфере бессознательного. Латент­ное эго пребывает в состоянии полной идентификации с Самостью. Если Самость рождается, то эго созидается. Но поначалу все есть Самость. Нойманн описывает это состояние с помощью образа уробороса (пожирающего свой хвост змея). Поскольку Самость составляет центр и всю совокупность пси­хической жизни, эго, находясь в состоянии полной идентификации с Са­мостью, воспринимает себя как божество. Мы можем сформулировать эту мысль в форме ретроспективы, хотя младенец, разумеется, так не думает. Он пока вообще не способен думать. Вся его психическая жизнь и пережива­ния группируются вокруг априорного допущения существования божества. Это первоначальное состояние бессознательной целостности и совершен­ства служит причиной нашей ностальгии по своим истокам, как личным, так и историческим.

Многие мифы описывают первоначальное состояние человека как со­стояние округленности, целостности, совершенства или блаженства. Гесиод записал греческий миф о четырех веках человечества. Первый век—это золотой век, когда на земле был рай. Вторым был серебряный век, эпоха матриархата, когда мужчины подчинялись женщинам. Третьим был брон­зовый век, эпоха войн. Четвертым был железный век. Гесиод охарактери­зовал этот век как эпоху полного упадка. О золотом веке, блаженном состо­янии человечества, Гесиод пишет так:

"(Золотая раса людей) жила подобно богам, без печали, трудов и забот... У них были все блага, ибо плодородная земля без принуждения прино­сила им обильные плоды. Они жили в мире и покое на своих землях. Их окружало множество хороших вещей. Их стада были тучны. Они были любимы блаженными богами".

В блаженный век люди пребывали в единении с богами. Этот век оли­цетворяет состояние еще нерожденного эго. Эго еще не рассталось с чревом бессознательного и поэтому участвует в божественной полноте и всеобщ­ности.

Другой миф о первочеловеке можно найти у Платона. Согласно этому мифу, первочеловек был круглым и своим видом походил на мандалу. По этому поводу в своих "Диалогах" Платон пишет следующее:

"Первозданный человек был округл, и очертаниями своих боков и спины походил на круг... Ужасны были сила и могущество первозданных людей, помыслы их сердец были велики; они напали на богов ...и чуть было не подчинили их своей власти ...но боги не могли смириться с их дерзос­тью".8

I'm* I Последовательность гештальтов в направлении снизу вверх отражает возможную эволюцию человеческих фигурок на рисунках детей младшего возраста.

В этом фрагменте в установке ясно очерчена инфляционная самонадеянность В начальный период существования округлость равнозначна мнению человека, что он завершен и целостен и поэтому является богом, который может творить что угодно. Существует интересная параллель между мифом о первозданно круглом человеке и проведенными Родой Келлог исследованиями в области искусства детей дошкольного возраста. Она отметила, что изображение мандалы или круга доминирует в рисунках маленьких детей, впервые приступивших к рисованию. Вначале двухлетний ребенок с помощью карандаша или цветного мелка просто рисует каракули, вскоре его внимание привлекает пересечение линий, и он начинает рисовать крестики. Затем крестик помещается в кружочек, и мы полу­чаем исходную модель мандалы. Когда ребенок пытается нарисовать чело­веческие фигурки, они, вопреки зрительному восприятию, получаются в ви­де кружочков с руками и ногами, изображенными в виде похожих на лучи продлений кружочка (рис.1). Эти исследования дают эмпирические данные, которые свидетельствуют о том, что в раннем возрасте дети воспринимают человека как круглую, похожую на мандалу структуру и убедительно под­тверждают психологическую точность платоновского мифа о первона­чально круглом человеке. Детские терапевты также считают, что для детей мандала является эффективным целительным образом (рис. 2).

Рис. 2. Этот рисунок, сделанный семилетней девочкой во время психотерапевтических занятий, свидетельствует о восстановлении психического равновесия.

Все это указывает на то, что, образно выражаясь, человеческая психика вначале была круглой, целостной, совершенной, т.е. пребывала в состоянии единства и самодостаточности, равнозначном состоянию самого божества.

Архетипическая идея, устанавливающая связь между детством и близос­тью к божеству, нашла отражение в оде Водсворта "Знаки бессмертия": Наше рождение есть лишь сон и забвение: Душа, появляющаяся с нами, звезда нашей жизни, Обитает в иных местах И пришла издалека. Не в полном забвении И не в абсолютной наготе, Но в облаках славы исходим мы от Бога, И он есть наша обитель: Те небеса, что в детстве окружают нас!

С точки зрения более зрелого возраста, тесная связь детского эго с бо­жеством отражает состояние инфляции. Многие из последующих психоло­гических проблем обусловлены последствиями такой идентификации с божеством. Возьмем в качестве примера психологию ребенка в первые пять лет его жизни. С одной стороны, это время свежести восприятия и реагиро­вания; ребенок непосредственно соприкасается с архетипическими реаль­ностями жизни. Это стадия самобытной поэзии, когда в каждом самом обыч­ном событии таятся величественные, пугающие трансперсональные (межличностные) силы. Но, с другой стороны, ребенок способен вести себя как эгоистическое, жестокое и алчное животное. Фрейд охарактеризовал состояние детства как полиморфное извращение. Это довольно нелестная характеристика, но, по меньшей мере, отчасти, она справедлива. Детство невинно, но оно и безответственно. Поэтому детство характеризуется не только неоднозначностью тесной связи с архетипической психикой и ее сверхличностной энергией, но и бессознательной идентификацией и не­реалистической соотнесенностью с архетипической психикой.

У детей, как и у первобытной личности, эго идентифицируется с архе­типической психикой и внешним миром. У первобытных личностей абсо­лютно отсутствует различие между внутренним и внешним. Первобытные личности привлекают цивилизованное сознание своей связью с природой и гармонической включенностью в жизненный процесс. Но первобытные люди являются дикарями, они подвержены тем же ошибкам инфляции, что и дети. Образ первозданной личности вызывает чувство острой тоски у со­временного человека, отчужденного от истоков смысла жизни. Этим объя­сняется привлекательность концепции "благородного дикаря" у Руссо и в бо­лее поздних работах, отражающих ностальгию современного сознания по утраченной мистической связи с природой. Это одна сторона, но сущест­вует и другая, негативная сторона. Реальная жизнь первобытного человека связана с грязью, она унизительна и проникнута чувством страха. Мы и на мгновение не захотели бы оказаться в такой реальности. Так что лишь пер­вобытный символизм и составляет предмет нашей ностальгии.

Оглядываясь на наши психологические истоки, мы обнаруживаем в них двойственный смысл: во-первых, мы видим в них состояние блаженства, це­лостности, единства с природой и богами; во-вторых, по нашим сознатель­ным, человеческим меркам, соотнесенным с пространственно-временной реальностью, наши психологические истоки отражают состояние инфляции: безответственности, необузданной похоти, высокомерия и грубой чувст­венности. Для взрослого человека основная проблема заключается в том, как достигнуть единства с природой и богами, с которых начинается жизнь ребенка, без того, чтобы впасть в инфляцию отождествления с ними.

Такая постановка вопроса справедлива и для проблемы воспитания детей. Каким образом можно эффективно помочь ребенку освободиться от состо­яния инфляции и сформировать реалистическое, ответственное представ­ление о его отношении к миру, сохраняя при этом живую связь с архетипи­ческой психикой, которая необходима, чтобы сделать его личность сильной и жизнерадостной? Проблема состоит в том, чтобы сохранить целостность оси эго-Самость, разрушая при этом идентификацию эго с Самостью. Этот вопрос лежит в основе всех споров о взаимосвязи между снисходительностью и строгостью в воспитании детей.

Снисходительность заключает в себе терпимость и поощряет спонтан­ность ребенка и его связь со своим врожденным источником жизненной энергии. В то же время она поддерживает инфляцию ребенка, которая не соответствует реальным требованиям внешней жизни. С Другой стороны, строгость подчеркивает необходимость жесткого ограничения поведения, способствует разрушению идентичности эго и Самости и достаточно ус­пешно преодолевает инфляцию. В то же время строгость нередко приводит к нарушению жизненно необходимой связи между развивающимся эго и его корнями в бессознательном. Между строгостью и снисходительностью не существует выбора – они составляют пару противоположностей и долж­ны совместно действовать.

Ребенок буквально воспринимает себя как центр мироздания. На началь­ной стадии мать удовлетворяет этому требованию; поэтому вначале такое от­ношение поощряет в ребенке чувство, что его желание является вселенским повелением, и только так, а не иначе, и должно быть. При отсутствии постоян­ной и безоговорочной готовности матери удовлетворять эту потребность ре­бенка он не способен психологически развиваться. Тем не менее, проходит немного времени, и мир неизбежно начинает отвергать требования ребенка. На этой стадии начинается распад первоначальной инфляции, поскольку опыт показал ее несостоятельность. Но на этой же стадии начинается и от­чуждение; нарушается ось эго-Самость. В процессе узнавания, что ребенок не является божеством, которым он себя считал, возникает незаживающая психическая рана. Ребенок изгоняется из рая, и тогда возникают чувства разлуки и постоянной ранимости.

Переживания отчужденности возникают неоднократно, переходя в жизнь взрослого человека. При этом имеет место двойственный процесс. С одной стороны, в жизни мы постоянно сталкиваемся с реальностями, которые всту­пают в противоречие с бессознательными допущениями эго. Таким обра­зом, происходит развитие и отделение эго от своей бессознательной иден­тичности с Самостью. В то же время для сохранения целостности личности мы должны постоянно обеспечивать воссоединение эго с Самостью; в про­тивном случае в процессе отделения эго от Самости возникает реальная опасность разрушения важной связи между ними. При серьезном нарушении такой связи мы отчуждаемся от наших глубин и готовим почву для психиче­ского расстройства.

Первоначальное положение дел- воспитание себя, как центра мирозда­ния—нередко существует довольно долго и после детства. Например, у меня был пациент, который наивно смотрел на мир как свою книжку с кар­тинками. Он полагал, что все вещи, с которыми ему приходилось сталкиваться, существуют специально для его развлечения или обучения. Он буква­льно воспринимал мир как свою устрицу. Внешние переживания не обладали независимой реальностью или смыслом. Исключения составляли только те переживания, которые имели к нему непосредственное отношение. Дру­гой пациент был убежден, что после его смерти наступит конец мира. При таком умонастроении, когда возникают подобные идеи, идентификация с Самостью равнозначна идентификации с миром. Самость и мир имеют одинаковое протяжение во времени и в пространстве. Вне сомнения, такое восприятие вещей заключает в себе зерно истины и характеризуется эффек­тивностью; но эта точка зрения оказывает, бесспорно, пагубное влияние на первых стадиях психологического развития, когда эго старается выделиться из первичной целостности. В более поздние годы жизни понимание не­разрывности внутреннего и внешнего мира способно оказать целитель­ное воздействие на человека. Здесь мы имеем еще один пример влияния алхимического бога Меркурия—целительного для одних и губительного для других.

Многие виды психозов позволяют более основательно понять иденти­фикацию эго с Самостью как центром мироздания или высшим принци­пом. В частности, распространенную среди душевнобольных манию вели­чия, когда больной воображает себя Христом или Наполеоном, лучше всего рассматривать как регрессию к первичной инфантильности, при которой эго идентифицируется с Самостью. Идеи соотнесенности также являются симптомами крайней идентичности эго и Самости. В таких случаях чело­век думает, что некоторые объективные события имеют к нему скрытое от­ношение. У параноика такая мания принимает характер преследования. Например, увидев монтажников, занимающихся ремонтом проводов на те­лефонном столбе, одна из моих пациенток истолковала их действия как попытку установить подслушивающее устройство с целью добыть компро­метирующие ее сведения. Другой пациент считал, что телекомментатор но­востей передавал ему личное сообщение. Такие мании проистекают из со­стояния идентичности эго и Самости, когда человек считает себя центром мироздания и поэтому придает личное значение внешним событиям, кото­рые в действительности не имеют отношения к его жизни.

Известным примером инфляции идентичности эго и Самости является состояние, которое Г. Бейнс назвал "условной или предварительной жиз­нью". Это состояние Бейнс описывает следующим образом:

"(Условная или предварительная жизнь) обозначает психологическую установку, свободную от чувства ответственности по отношению к не­существенным событиям реальной жизни, словно виновниками таких событий являются родители, государство или, в крайнем случае, прови­дение... (Это) состояние инфантильной безответственности и зависи­мости".

М.-Л. фон Франц описывает это состояние как идентификацию с обра­зом pueraeternus (вечного ребенка). Для человека, который находится в та­ком состоянии, все то, что он делает:

"...пока не составляет предмет его реальных устремлений, и поэтому здесь всегда присутствует фантазия, что когда-нибудь в будущем про­изойдет нечто настоящее. В дальнейшем эта установка предполагает постоянный внутренний отказ взять на себя обязательства по отношению к данному моменту. Эта установка нередко (в большей или меньшей мере) сопровождается комплексом спасителя или мессии, когда чело­век думает, что настанет день, и он спасет мир, скажет последнее слово в философии, религии или политике, или совершит что-нибудь в этом ду­хе. Дело может зайти настолько далеко, что состояние примет типичную форму мании величия. Менее значительные признаки этого состояния прослеживаются в представлении человека о том, что его время "еще не наступило". Чувство ужаса неизменно вызывает у человека такого типа только одно—обязательство что-нибудь делать. Он ужасно боится связать себя обязательствами, войти в пространство и время, быть тем, кем он есть".

Психотерапевт нередко встречается с пациентами такого типа. Такой человек считает себя многообещающей личностью. У него много талантов и потенциальных возможностей. Он нередко жалуется на слишком широкий диапазон своих способностей и интересов. Избыток дарований—это его проклятье. Он мог бы сделать все, что угодно, но не может решиться на что-нибудь определенное. Проблема состоит в том, что у него много планов, но ни один из них не осуществляется. Чтобы достичь реального успеха, он должен отказаться от ряда других потенциальных возможностей. Он дол­жен отказаться от идентификации с первичной бессознательной целостно­стью и добровольно признать, что является реальным фрагментом вместо нереального целого. Чтобы стать кем-то в действительности, он должен от­казаться от всего в потенции. Архетип вечного ребенка составляет один из образов Самости, но идентификация с ним означает, что индивид никогда не добьется реальных свершений.

Существует множество менее ярких примеров инфляции, которую можно было бы назвать инфляцией обыденной жизни. Мы можем определить со­стояние инфляции, когда видим, как кто-нибудь (в том числе и мы сами) реализует в переживании одно из качеств божества, т.е. выходит за собстве­нно человеческие пределы. Приступы гнева являются примерами состояния инфляции. В гневе доминирует стремление навязать свою волю окружаю­щим. Это разновидность комплекса Иеговы. Влечение к мести также отражение идентификации с божеством. В такие моменты человеку следовало бы вспомнить о заповеди: "Мне отмщение" сказал Господь, т.е. не тебе. Мно­гие греческие трагедии изображают роковые последствия, которые насту­пают, когда человек берет в свои руки божественное отмщение.

Все виды властной мотивации являются симптомами инфляции. Когда мотив власти составляет основу поступка, тогда предполагается, что чело­век обладает всемогуществом. Но всемогущество составляет качество только Бога. Интеллектуальная ригидность, отождествляющая свою частную ис­тину или мнение с всеобщей истиной, также свидетельствует о наличии инфляции. Здесь предполагается всеведение. Вожделение и все поступки, в основе которых лежит принцип чистого наслаждения, отражают состояние инфляции. Любое желание, рассматривающее свое удовлетворение как ос­новную ценность, выходит за пределы реальности эго и, следовательно, присваивает себе качества сверхличностных сил.

Практически никто из нас, хотя бы в глубине души, не лишен остаточного признака инфляции, которая проявляется в иллюзии бессмертия. Вряд ли найдется хотя бы один человек, абсолютно свободный от идентификации с этим аспектом инфляции. Поэтому близкое соприкосновение со смертью вызывает утрату иллюзий. Внезапно приходит понимание, как драгоценно время просто из-за его ограниченности. Такой опыт нередко позволяет по-новому взглянуть на жизнь, более продуктивно трудиться и установить бо­лее человеческие отношения. Благодаря разрушению области идентичности эго и Самости, когда освобождается новое количество психической энергии для сознания, указанный опыт позволяет осуществить новый скачок в пси­хологическом развитии индивида.

Существует еще и негативная инфляция. Ее можно охарактеризовать как идентификацию с божественной жертвой—чрезмерным, безграничным ощущением вины и страдания. Мы видим это в случаях меланхолии, в кото­рых отражается чувство, что "во всем мире нет человека, более виновного, чем я". Здесь просто слишком много вины. В действительности взятие на себя непомерной ответственности свидетельствует о наличии инфляции, поскольку такой акт выходит за пределы собственно человеческих возмож­ностей. Избыток смирения и высокомерия, любви и альтруизма, эгоизма и стремления к власти является симптомом инфляции.

Состояния идентификации с анимусом и анимой также могут рассмат­риваться как инфляция. Произвольные мнения анимуса уподобляются речи божества. Мрачное негодование, испытываемое человеком, одержимым ани­мой, выражается в таких словах: "Веди себя так, как я тебе сказал, иначе я от­кажусь от тебя; а без моего признания ты погибнешь".

Существует целая философская система, в основе которой лежит состо­яние идентичности эго и Самости. Эта система рассматривает все в мире как проистекающее из личностного эго и как соотнесенное с ним. Она называ­ется солипсизмом, от слов solus ipse, "только я". Ф. Бредли характеризует точку зрения солипсизма следующим образом:

"Я не в силах переступить границы опыта, и опыт есть мой опыт. Отсюда следует, что вне меня ничего не существует; ибо в опыте даны только ее (Самости) состояния".

Шиллер более ярко определяет солипсизм "как учение о том, что все су­ществующее есть опыт, и существует только один субъект опыта. Солипсист думает, что единственным субъектом опыта является он сам.

З.АДАМ И ПРОМЕТЕЙ

Последствия первичной инфляции ярко запечатлены в мифологии. Заме­чательным примером такого описания является миф о саде Эдемском, ко­торый, и это знаменательно, назван мифом о грехопадении человека. Об этом мифе Юнг пишет:

"Легенда о грехопадении содержит глубокую теорию; в ней отражается смутное предчувствие, что освобождение сознания эго дело рук Люци­фера. Вся история человечества изначально заключалась в конфликте между его чувством неполноценности и высокомерием".17 В Книге Бытия описано, как Бог поселил человека в Саду Едемском, го­воря: "От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию ум­решь". Затем идет описание создания Евы из ребра Адама и обольщение Евы змеем, который сказал ей: "Нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете; как боги, знаю­щие добро и зло". Поэтому Адам и Ева вкусили запретный плод. "И откры­лись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные лис­тья, и сделали себе опоясания". Обнаружив их iнеповиновение, Бог проклял их. Далее идут весьма знаменательные слова: "И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада эдемского, что6ы возделывать зем­лю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни".

Этот миф стоит у истока древнееврейской ветви нашей культурной тра­диции и имеет глубокий психологический смысл. Легенда о саде Едемском сопоставима с греческим мифом о золотом иске и платоновским мифом о круглом первочеловеке. Сад Едемский имел некоторый особенности мандалы: из Едема выходят четыре реки, а в центре помещается дерево жизни Сад-мандала изображает Самое Самость отражая и данном случае первич­ное единство эго с природой и божеством. Это первоначальное, бессозна­тельное состояние животного бытия в единении со своей Самостью. Оно называется райским, потому что еще не возникло сознание следовательно, здесь нет конфликта. Эго содержится в чреве Самости .

Существует еще одна особенность, указывающая на Первичную целост­ность—создание Евы из Адама. Очевидно, что изначально, Адам был герма­фродитом, иначе невозможно было бы создать из него женщину, Вероятно, здесь содержатся пережитки более древнего мифа, в котором первый чело­век, несомненно, был гермафродитом. Вне сомнения, этот очень древний миф подвергся изменениям в соответствии с односторонней патриархаль­ной установкой иудеев, которая умаляла роль женского элемента психиче­ского, сводя его до ребра Адама. Разделение Адама на мужской и женский элементы аналогично и равнозначно его расставанию с райским садом. Оба процесса имеют одно последствие,—человек расстается с первоначальной целостностью и отчуждается от нес.

Драма обольщения и грехопадения начинается, когда первоначальное состояние пассивной инфляции превращается в активную инфляцию кон­кретного деяния. В целом подход и привлекательность змея выражаются в инфляционных терминах—"вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы бу­дете, как Бог". Поэтому плод дерева был съеден, и наступили неизбежные последствия. Все начинается потому, что Адам и Ева осмеливаются поступить в соответствии со своим желанием быть, как Бог.

Миф изображает рождение сознания как преступление, которое отчуж­дает человека от Бога и от своей первоначальной предсознательной целостности. Вне сомнения, плод символизирует сознание. Плод дерева познания добра и зла позволяет понять противоположности, что и составляет специфическую особенность сознания, таким образом, согласно этому мифу и теологическим теориям, опирающимся на него, сознание есть первородный грех, первородный btbris (гордынz) и, следовательно, заключает в себе основную причину всего зла в человеческой природе. Но существовало и иное понимание этого мифа. В частности, офиты (гностическая секта) поклонялись змею. В принципе они придерживались тех же взглядов, что и современная психология. По мнению офитов, змей представлял духовный принцип, символизировавший освобождение от зависимости от демиурга, который создал сад Едемский и держал человека в неведении. Змей счи­тался хорошим, а Иегова плохим. С психологической точки зрения, змей олицетворяет принцип гнозиса, познания или возникновения сознания. Обольщение змеем символизирует стремление человека к самореализа­ции и принцип индивидуации. Некоторые гностические секты даже иден­тифицировали змея в саду Едемском с Христом.

Вкушение запретного плода отмечает переход от вечного состояния бессознательного единства с Самостью (бездумное, животное состояние) к реальной, сознательной жизни в пространстве и времени. Одним словом, миф символизирует рождение эго. Процесс рождения эго приводит к его от­чуждению от истоков. Теперь эго входит в мир страдания, конфликтов и неуверенности. Неудивительно, что мы столь неохотно делаем шаг к до­стижению более высокого уровня сознания.

Другая особенность "грехопадения" в сферу сознания заключается в том, что Адам и Ева узнали, что они наги. Сексуальность и инстинкты не­ожиданно превратились в табу и предметы стыда. Сознание как духовный принцип создало противоположность естественной, инстинктивной, жи­вотной функции. Двойственность, диссоциация и вытеснение возникли в человеческой психике одновременно с сознанием. Это означает, что для обеспечения права на независимое существование сознание должно, по меньшей мере, на начальном этапе, занимать антагонистическую позицию по отношению к бессознательному. Такое понимание свидетельствует о за­блуждении всех утопических психологических теорий, предполагающих, что человеческая личность может быть целостной и здоровой только при условии, что в детстве она не подвергается сексуальным и инстинктивным притеснениям. Естественные, необходимые стадии психического разви­тия требуют поляризации противоположностей: сознательного и бессозна­тельного, духа и природы.

Но наш анализ мифа о грехопадении будет неполным, если мы остано­вимся на том, как Адам и Ева уныло стали жить трудной жизнью в мире ре­альности, в поте лица своего, зарабатывая хлеб насущный и в муках рожая детей. Дело в том, что в саду Едемском было два дерева: не только дерево познания добра и зла, но и дерево жизни. Иегова выказал определенную обеспокоенность, что человек обнаружит второе дерево и вкусит его да­ров. Что это означает? В "Еврейских легендах" Гинсберг приводит интерес­ную легенду о дереве жизни, которая в какой-то мере проливает свет на данный вопрос:

"В раю находятся дерево жизни и дерево знания, причем последнее об­разует ограду вокруг первого. Только тот, кто расчистил для себя путь через дерево знания, может приблизиться к дереву жизни, которое настолько огромно, что человеку понадобилось бы 500 лет, чтобы одолеть расстояние, равное диаметру ствола этого дерева. Не менее огромно и пространство, затеняемое его ветвями. Из-под дерева вытекает вода, которая орошает всю землю и затем разделяется на четыре потока: Ганг, Нил, Тигр и Евфрат".

Легенды, возникшие вокруг этого мифа, развивают и дополняют те точки зрения, которые не нашли выражения в первоначальной истории, словно отражая стремление коллективной психики восполнить картину и полностью разъяснить ее символический смысл. Мне кажется, что именно так обстоит" дело с приведенной легендой. Библейский вариант дает до­вольно неясное представление о взаимосвязи между деревом знания и де­ревом жизни. Приведенная легенда дает более ясное и удовлетворительное изображение. Легенда представляет дерево жизни как омфалос, пуп земли, и оно аналогично мировому дереву Игдразиль. В Библии сказано, что плод дерева жизни дарует бессмертие. До грехопадения Адам и Ева были бес­смертными, но они были и бессознательными. Если бы они вкусили плод дерева жизни после грехопадения, то достигли бы как сознания, так и бес­смертия. Иегова противится любому вторжению в его сферу и ставит херу­вима с пламенеющим мечом, чтобы охранить путь к дереву жизни. Тем не менее, упомянутая еврейская легенда в определенной мере позволяет нам понять, как можно найти дерево жизни. К нему можно добраться, расчис­тив путь через похожее на изгородь дерево познания добра и зла. Иными словами, человек должен неоднократно обольщаться змеем, постоянно вкушать плод познания и таким образом прогрызать путь к дереву жизни. Восстановить утраченную целостность мы сможем только тогда, когда в полной мере вкусим и ассимилируем плоды сознания.

Миф о грехопадении отражает не просто модель и процесс первона­чального рождения сознания из бессознательного, но еще и процесс, ко­торый в той или иной форме осуществляется в каждом человеке при каж­дом новом расширении границ сознания. Вместе с офитами я считаю, что изображение Адама и Евы как бесчестных садовых воров страдает неко­торой односторонностью. Их поступок в равной мере можно было бы оха­рактеризовать как героический. Они жертвуют комфортом пассивного повиновения ради достижения большей сознательности. В конечном счете, и змей оказывается благодетелем, если мы ценим сознательность больше, чем комфорт.

В процессе психоаналитической работы мы нередко обнаруживаем фрагменты темы первоначального грехопадения человека во многих снови­дениях. Они обычно появляются в те моменты, когда возникают новые со­знательные инсайты. В сновидениях часто фигурирует тема встречи со змеей или змеиного укуса. В последнем случае сны, как правило, имеют такой же смысл, как и: обольщение змеем Адама и Евы в саду Едемском, а именно: ис­чезает старое положение дел и рождается новое сознательное понимание (инсайт). Этот процесс нередко воспринимается как нечто чуждое и опас­ное, поэтому такие сновидения никогда не бывают приятными. В то же время змеиный укус свидетельствует о начале формирования новой установки и ориентации. Вообще говоря, переходное сновидение имеет важное значе­ние. Кроме того, сновидения о совершении преступления имеют такое же значение, как и первоначальное похищение плода. То, что составляет преступ­ление на одной стадии психологического развития, имеет законный харак­тер на другой стадии. Невозможно достичь новой стадии психологическо­го развития, не осмелившись поставить под сомнение законность кодекса предыдущей стадии. Поэтому каждый новый шаг воспринимается как пре­ступление и: сопровождается чувством вины, ибо границы старых критери­ев, старого образа жизни остались нерушимыми. Таким образом, первый шаг сопровождается ощущением совершения преступления. Сны, в кото­рых сновидец получает плоды—яблоки, вишни, помидоры—нередко имеют такой же смысл. Они соотносятся с темой вкушения запретного плода и зна­менуют вхождение в новую область сознательного понимания с такими же последствиями, как и при вкушении запретного плода.

Ниже приводится пример современного сновидения, в котором затро­нута старая тема обольщения в саду Едемском. Этот сон приснился чело­веку в возрасте старше 40 лет. Он впервые обратился ко мне по поводу "писательских проблем" и приступов беспокойства. Он был талантлив и полон творческих; идей и замыслов. Ему снились замечательные сны, в которых он видел целые спектакли с детальной проработкой костюмов и музыки. Но он не мог заставить себя изложить их на бумаге. Сон, казалось, обладал достаточной реальностью, чтобы освободить писателя от обязанности во­плотить в жизнь те замечательные сочинения, которые являлись к нему в фантазии. Такая установка отражает идентификацию с первоначальной бессознательной целостностью; это—временная жизнь, которая сторо­нится тяжкою труда, необходимого для актуализации потенциальных воз­можностей:. Хотя они думал, что ему хочется писать, тем не менее, фанта­зии бессознательно рассматривались как самодостаточные реальности. Такой чело век боится связать себя обязательствами, необходимыми для создания чего-то реального. Он потеряет чувство безопасности, связан­ное с анонимностью, и станет объектом неодобрения. Он боится подверг­нуться критике за свою определенность. Это сводится к жизни в "саду Едем­ском", где человек не осмеливается вкусить плод сознания. Приведем сновидение этого писателя:

"Я нахожусь в обстановке, которая напоминает мне Кьеркегора. Я вхо­жу в книжную лавку, чтобы найти определенную книгу. Нахожу и по­купаю нужную мне книгу. Она называется "Человек среди терний". Сцена меняется. Сестра приготовила мне огромный черно-шоколадный торт. On покрыт тонким слоем красной глазури, похожим на плотно прилегающую красную одежду. Хотя мне всегда запрещали есть шо­колад, поскольку он вызывает у меня аллергию, тем не менее, я ем торт без неприятных последствий".

Этот сон вызвал у сновидца следующие ассоциации. Он воспринял Кьер­кегора как встревоженного человека, как человека, который находится в состоянии конфликта между протиюположностями, в частности, конфликта между эстетической и религиозной установками. Название книги—"Чело­век среди терний"—напомнило сновидцу Христа и его терновый венец. По поводу шоколадного торта сновидец сказал, что он всегда считал торт вредным, поскольку он вызывает у него тошноту. Красная глазурь, похожая на "плотно облегающую красную одежду", напомнила ему о "чем-то таком, что мог бы носить дьявол".

При всей своей современной и личностной образности это сновидение содержит близкую аналогию с древним мифом об изгнании Адама из рая. Исходя из этой архетипической аналогии, можно предположить, что сон отражает потенциальный переход в личном развитии данного человека. Самое замечательное в этом сне заключается в поедании торта. Торт черный и имеет красное покрытие, которое ассоциируется с дьяволом. Черное как антитеза белого соотносится с мраком и злом. Сновидец считал шоколад­ный торт вредным для своего здоровья, что указывает на его сознательный страх перед бессознательным. Поедание этого "вредного" торта символи­чески равнозначно змеиному укусу или вкушению запретного плода. В ре­зультате наступает осознание противоположностей (познание добра и зла), а это означает, что человек входит в состояние сознательного конфликта. Конфликт возникает при каждом новом расширении области сознания. С помощью конфликта каждый новый участок сознания сообщает о своем существовании.

Хотя сновидец и утверждает, что съел торт без неприятных последствий, тем не менее, первая сцена сновидения отражает последствия в символи­ческой форме. Не имеет значения то, что эта сцена предшествует поеданию торта. Временная последовательность и причинная связь неприменимы в сновидениях. При наличии в сновидении нескольких сцен их обычно интерпретируют как различные способы описания одной основной идеи. Иными словами, поток образов в сновидениях вращается вокруг опреде­ленных узловых центров вместо того, чтобы двигаться по прямой линии, как это делает рациональное мышление. Таким образом, пребывание сно­видца в кьеркегоровской атмосфере и покупка книги "Человек среди тер­ний" символически отражают поедание "вредного" черного торта. Поеда­ние торта означает вхождение в кьеркегоровское восприятие конфликта и понимание образа "человек среди терний"— либо Христа, которому до­велось терпеть невероятное напряжение, вызванное противоположнос­тями его божественной и человеческой природы, либо Адама, который после изгнания из райского сада был обязан возделывать землю, из кото­рой произрастали ему тернии и волчцы.

Какое практическое значение имел этот сон для сновидца? Сон не при­вел к внезапному озарению или изменению. После сна сновидец не заме­тил в себе никаких перемен. Но наше обсуждение этого сна вместе с после­дующими сновидениями проложило путь к дальнейшему расширению границ сознания.

Когда этот пациент впервые пришел ко мне на прием, у него были симп­томы, но не было конфликта. Постепенно симптомы исчезли, и вместо них появилось осознанное понимание внутреннего конфликта. Он осознал, что его беспокойство было не бессмысленным симптомом, а сигналом опасно­сти, предупреждавшим его, что длительное пребывание в саду Едемском может иметь роковые психологические последствия. Сон свидетельствует о том, что настало время вкусить плод дерева познания добра и зла и при­знать неизбежность конфликтов, связанных со статусом сознательного индивида. И этот переход не всегда связан с огорчениями и страданиями. В этом отношении миф страдает односторонностью. При слишком дол­гом пребывании в раю состояние блаженства превращается в тюрьму, и тогда изгнание из рая воспринимается не как нечто нежелательное, а как освобождение.

В греческой мифологии существует аналогия с драмой сада Едемского. Я имею в виду миф о Прометее. В кратком виде его можно пересказать сле­дующим образом:

Прометей руководил дележом мяса жертвенных животных между бо­гами и людьми. Прежде не было надобности в таком дележе, поскольку боги и люди вместе вкушали пищу (идентичность эго и Самость). Проме­тей обманул Зевса, предложив ему лишь кости животного, покрытые слоем соблазнительного жира. Для человека он оставил все съедобное мясо. Разгневанный обманом Зевс спрятал огонь от человека. Но Проме­тей тайно проник на небо, похитил огонь богов и передал его человече­ству. В отместку за этот проступок Прометей был прикован к скале, где каждый день коршун терзал его печень и каждую ночь рана вновь за­живала. Наказание было ниспослано и его брату Эпиметею. Зевс создал женщину, по имени Пандора, которую послал доставить Эпиметею ящик Из ящика Пандоры появились все болезни и напасти, которые отрав­ляют жизнь людям,—старость, труд, болезни, порок и страсть. Процесс дележа мяса жертвенного животного между богами и людьми отражает отделение эго от архетипической психики, или Самости. Чтобы утвердиться в качестве автономной сущности эго должно присвоить себе пищу (энергию). Этому процессу соответствует похищение огня. Прометей являет собой люциферову фигуру, чья отвага инициировала развитие эго це­ной страдания.

Рассматривая Прометея и Эпиметея как два аспекта одного образа, можно обнаружить немало параллелей между мифами о Прометее и саде Едемском. Зевс прячет огонь. Иегова прячет плод дерева познания огонь и плод сим­волизируют сознание, которое приводит к определенной человеческой автономии и независимости от Бога. Подобно Прометею, похитившему огонь, Адам и Ева, вопреки воле Бога, похищают плод. В каждом из этих случаев умышленное действие совершается вопреки воле главного авторитета. Это умышленное действие состоит в достижении сознательности, которое в каждом мифе символизируется как преступление с последующим наказа­нием. Прометей был наказан незаживающей раной, а Эпиметей был нака­зан Пандорой и всем содержимым ее ящика. Незаживающая рана анало­гична изгнанию из сада Едемского, которое также можно рассматривать как своего рода рану. Боль, труд и страдания, выпущенные на волю из ящика Пандоры, соответствуют труду, страданиям и смерти, с которыми познако­мились Адам и Ева, когда они покинули сад Едемский.

Все это соотносится с неизбежными последствиями становления созна­тельности индивида. Боль, страдание и смерть действительно существуют до рождения сознания, но если отсутствует сознание, способное их вос­принимать, значит, психологически они не существуют. Страдание не суще­ствует, если отсутствует сознание для его осознания. Этим объясняется ост­рое чувство тоски по первоначальному бессознательному сознанию. В этом состоянии человек абсолютно свободен от страдания, которое неизбежно несет с собой сознание. То, что коршун пожирает печень Прометея днем, и печень заживает ночью, имеет глубокий смысл. Ночь— это темнота, бес­сознательное. Ночью каждый из нас возвращается к первоначальной це­лостности, из которой мы рождаемся. В этом и состоит исцеление. Дело выглядит так, словно рана перестает причинять боль. Это свидетельствует о том, что само сознание причиняет боль. Вечно незаживающая рана Про­метея символизирует последствия разрыва первоначальной бессознатель­ной целостности, отчуждения от первоначального единства. Это постоян­ный терний, вонзившийся в плоть.

В сущности, оба мифа тождественны, поскольку они отражают архети-пическую реальность психического и ход ее развития. Приобретение созна­тельности есть преступление, высокомерный поступок (bybris) по отноше­нию к вечным силам; но это неизбежное преступление, поскольку оно приводит к необходимому отчуждению от естественного бессознательного состояния целостности. Для того чтобы сохранить верность развитию со­знания, этот поступок необходимо рассматривать как необходимое пре­ступление. Лучше быть сознательным, чем оставаться в животном состоя­нии. Но для того, чтобы проявиться, эго обязано выступить против бессознательного, из недр которого оно возникло, и утвердить свою отно­сительную автономию посредством акта инфляции.

Существует несколько различных уровней, на которых можно проде­монстрировать эту интерпретацию. На самом глубоком уровне упомяну­тый акт выглядит как преступление против сил мироздания, сил природы или Бога. Но в повседневной жизни такое действие воспринимается не в религиозных категориях, а в личностном плане. На личностном уровне акт приобретения нового сознания воспринимается как преступление или бунт против авторитетов, существующих в личном окружении индивида, например, против своих родителей, а в дальнейшем против внешних авто­ритетов. Любой шаг в индивидуации воспринимается как преступление против коллектива, поскольку он ставит под сомнение правомерность иден­тификации индивида с каким-либо представителем коллектива, будь то се­мья, партия, церковь или народ. В то же время каждый шаг, будучи дейст­вительно инфляционным актом, не только сопровождается чувством вины, но и подвергает индивида опасности зацикливания в инфляции, которая не­сет на себе последствия падения.

В психотерапии встречается немало людей, чье развитие приостано­вилось именно в тот момент, когда необходимо было совершить неизбеж­ное преступление. Некоторые из них говорят. "Я не могу разочаровать моих родителей или семью". Человек, проживающий со своей матерью, говорит: "Я хотел бы жениться, но это убьет мою бедную старую маму". Вполне воз­можно, что так и произойдет, потому что существующая симбиотическая связь нередко обеспечивает психическое питание. Если у партнера отнять пищу, он может погибнуть. В таком случае обязательства по отношению к матери слишком сильны, чтобы использовать какой-либо иной комплекс критериев жизни. Здесь просто еще не возникло ощущение ответственности по отношению к своему личному развитию.

Данная тема иногда возникает и в психотерапевтических отношениях. Вероятно, это связано с появлением негативной реакции или реакции про­теста по отношению к аналитику. Такая реакция нередко сопровождается чув­ством вины и беспокойства, особенно в тех случаях, когда аналитик являет­ся носителем проекции архетипического авторитета. В таких обстоятельствах искреннее проявление негативной реакции расценива­ется почти как преступление по отношению к богам. Вне сомнения, опас­ный акт инфляции повлечет за собой возмездие. Тем не менее, человек за­стрянет на стадии зависимого переноса, и его психическое развитие затормозится, если он не похитит огонь у богов, не съест запретный плод.

4. ГОРДЫНЯ И ВОЗМЕЗДИЕ

Существует немало других мифов, в которых описано состояние инфляции.

К числу последних относится миф об Икаре:

"Дедал и его сын Икар были посажены в темницу на Крите. Отец изгото­вил себе и сыну по паре крыльев, с помощью которых они смогли бы бе­жать из заключения. Но Дедал предупредил сына: не летай слишком вы­соко, иначе солнце расплавит воск на твоих крыльях, и ты упадешь. Делай так, как я. Не следуй своим курсом. Но Икар так обрадовался своей способ­ности летать, что забыл о предупреждении и последовал своим курсом. Он взлетел слишком высоко, воск расплавился, и он упал в море". В этом мифе выделяется опасная сторона инфляции. Хотя и существуют моменты, когда инфляционный акт необходим для достижения нового уровня сознания, тем не менее, существуют моменты, когда любое действие в сторону инфляции является безрассудным и гибельным. С уверенностью можно отправиться своим путем только тогда, когда знаешь, что ты делаешь. Доверие к высшей мудрости других нередко позволяет точнее оценить ре­альную ситуацию. Как сказал Ницше: "Не раз человек отказывался от своего достоинства, когда отказывался от своего рабства".20 Я упомянул о необхо­димом преступлении инфляции, но это действительно преступление, и оно все-таки приводит к реальным последствиям. При неправильной оценке ситуации человеку уготована судьба Икара.

Я считаю, что все сны о полетах в какой-то мере соотносятся с мифом об Икаре. В-первую очередь это относится к снам о полетах, не обеспечен­ных механическими средствами поддержки. Оторвавшись от земли, всегда подвергаешься опасности упасть на землю. Неожиданное столкновение с реальностью, символом которой является земля, способно вызвать опасное потрясение. Сновидения и симптоматические образы, связанные с авиака­тастрофами, падением с высоты и боязнью высоты проистекают из основ­ной психической установки, представленной в мифе об Икаре.

Приведем пример сновидения на тему Икара. Этот сон приснился моло­дому человеку, который идентифицировал себя со знаменитым родствен­ником. Он позаимствовал крылья, изготовленные другим человеком, и с их помощью полетел:

"Вместе с другими людьми я стою на краю высокого утеса. Они пры­гают с утеса и ныряют в мелководье. Я уверен, что они гибнут. Еще не проснувшись, или сразу по пробуждении, я вспомнил картину Брей­геля "Падение Икара".

На картине Брейгеля "Падение Икара" изображена сельская ме­стность в Италии. Слева крестьяне занимаются пахотой и своими повседнев­ными делами. Справа изображено море с несколькими суденышками. В нижнем углу видны ноги Икара в тот момент, когда он исчезает в воде. Одна из замечательных особенностей этой картины состоит в том, что пер­сонажи, изображенные в левой части картины, совершенно не обращают внимания на то, что происходит с Икаром (в правой части картины). Они не сознают, что перед их глазами происходит архетипическое событие. Сновидец высказал несколько замечаний по поводу этой особенности кар­тины, отметив, что он сам не сознает происходящее с ним. Он находился в процессе падения с высот нереальности, но это понимание пришло к нему позже.

Приведем еще один пример сна об Икаре, который приснился женщине: "Я еду по дороге и вижу в небе человека, похожего на Икара. Он держит в руке факел. Неожиданно его крылья загораются. Его охватывает пла­мя. Пожарные машины на земле подтягивают к нему шланги. Огонь уда­ется погасить. Но он тяжело падает на землю и гибнет, держа в руке факел. Он падает рядом со мной, ияв ужасе кричу: "О, Боже! О, Боже!"

Эта женщина была жертвой частых интенсивных проекций идеалис­тического анимуса. Приведенный сон ознаменовал прекращение проек­ций, вызвавших у нее появление инфляционной установки по отношению к себе.

К инфляции имеет отношение и миф о Фаэтоне: "Мать рассказала Фаэтону, что его отцом был бог солнца Гелиос. Чтобы убедиться в этом, Фаэтон отправился к жилищу солнца и спросил Гелиоса: "Ты действительно мой отец?" Гелиос подтвердил, что он отец Фа­этона, и допустил оплошность, сказав: "Чтобы доказать это, я дам тебе все, что ты попросишь". Фаэтон попросил позволить ему прокатиться по небу, управляя колесницей солнца. Гелиос тотчас пожалел о своем не­обдуманном обещании. Но Фаэтон настаивал, и, вопреки здравому смыс­лу, отец уступил ему. Фаэтон поехал на колеснице солнца, но поскольку он был слишком молод, ему не удалось справиться с управлением, и он рухнул на землю, объятый пламенем".

В этом мифе сказано о том, что инфляция неизбежно приводит к падению. Фаэтон служит прообразом современных "лихачей". Быть может, этот миф говорит о чем-то и снисходительному отцу, который, вопреки здравому смыслу, слишком рано дает свободу своему сыну, скажем, в пользовании се­мейным автомобилем или в области самоопределения, без компенсации этой свободы за счет чувства ответственности.

Я вспоминаю пациента с "комплексом Фаэтона". Вначале он произвел на меня впечатление беспечного рыцаря. Правила других людей не распро­странялись на него. У него был слабовольный отец, к которому он не испы­тывал чувства уважения. Он постоянно высмеивал или унижал тех, кто поль­зовался авторитетом в глазах отца. Ему приснилось несколько снов о том, что он находится на возвышенности. При обсуждении одного из таких снов психотерапевт упомянул миф о Фаэтоне. Он был растроган впервые за все время психотерапевтических консультаций. Пациент не знал об этом мифе, но он тотчас узнал в нем свой миф. Он увидел в этом мифе изображение своей жизни и неожиданно понял, что именно эту архетипическую драму он пере­живал.

Но ведь все архетипические образы неоднозначны. Мы не можем зара­нее быть уверены, как интерпретировать их—положительно или отрица­тельно. Например, рассмотрим позитивный сон о Фаэтоне, который при­снился человеку, видевшему во сне шоколадный торт. Этот сон приснился ему накануне встречи с лицом, которое пользовалось определенным влиянием на его работе и внушало всем чувство ужаса. Сон произвел неизгладимое впечатление. Он дал достойный отпор этому лицу. Если бы этот сон при­снился после указанного события, тогда можно было бы считать, что сон был "обусловлен" внешними впечатлениями. Но поскольку сон предшество­вал мужественному отпору авторитетному лицу, мы вправе утверждать, что сон вызвал внешнее событие или, по меньшей мере, создал психологическую установку, которая обеспечила наступление этого события. Приведем описание этого сна:

«Я—Фаэтон. Мне удалось справиться с колесницей солнца, и я успешно проехал по небу. Замечательная сцена: сверкающее синее небо и белые облака. Я испытываю радость. У меня все получилось. Первая мысль: "В конечном счете, Юнг был прав в отношении архетипов".

Здесь миф о Фаэтоне включен в состав сновидения, хотя и в модифи­цированном виде в соответствии с задачами сновидения. Сновидцу (Фаэто­ну) удается сделать то, что не удалось сделать мифическому Фаэтону. Оче­видно, что сновидец совершил то, что было выше его возможностей. Он совершил рискованный поступок. В какой-то мере это связано с инфля­цией. Однако поскольку этот сон был вторым, т.е. приснился после первого сна, он связан с необходимой героической инфляцией, что и соответство­вало действительности. Сон позволяет установить связь между сновидцем и новым уровнем его внутренней эффективности. Вне сомнения, теперь проблема инфляции приобретает неоднозначный характер. С одной сто­роны, инфляция связана с риском, а с другой, она абсолютно необходима. Преобладание той или иной особенности зависит от индивида и конкрет­ной ситуации.

С инфляцией связан и миф об Иксионе. Инфляционное действие Иксиона заключалось в попытке соблазнить Геру. Зевс расстроил этот план, при­дав облаку облик мнимой Геры, с которой Иксион вступил в связь. Зевс застал Иксиона врасплох и наказал его, привязав к огненному колесу, которое долж­но было вечно катиться по небу (рис.7). В этом случае инфляция проявляет­ся в вожделении и стремлении к удовольствию. Олицетворяя эго в состоянии инфляции, Иксион стремится присвоить себе то, что принадлежит сверхличностным силам. Попытка Иксиона изначально обречена на провал. Наивыс­шее достижение Иксиона состоит в установлении контакта с облаком в виде Геры, т.е. с фантазией. Его наказание, привязанность к огненному колесу, олицетворяет довольно интересную идею. В принципе, колесо символизирует мандалу. Оно вызывает дополнительные ассоциации с Самостью и свя­занной с ней целостностью. Но в данном случае колесо превращается в ору­дие пытки. Это указывает на то, что может произойти, когда идентифика­ция эго с Самостью продолжается слишком долго. В таких случаях идентификация превращается в пытку, а пламенные страсти инстинктов принимают форму адского огня, которые крепят человека к колесу до тех пор, пока эго не приобретет способность отделиться от Самости и увидеть в своей инстинктивной энергии сверхличностный динамизм. Эго остается привязанным к огненному колесу Иксиона до тех пор, пока оно рассматри­вает инстинктивную энергию как источник своего удовольствия.

Рис. 7. Иксион, привязанный к колесу (роспись древней вазы).

Греки испытывали чувство ужаса перед тем, что они называли hybris. В первоначальном употреблении этот термин обозначал необузданное на­силие или страсть, возникающую из гордости. Этот термин синонимичен одному из аспектов явления, которое я называю инфляцией. Hybris (гор­дыня)—это человеческое высокомерие, присваивающее человеку то, что принадлежит богам. Оно предполагает выход за собственно человеческие границы. Гилберт Мюррей выражает эту мысль следующим образом: "Существуют незримые барьеры, которые не желает преступить человек, имеющий aidos (благоговение). Hybris преступает все барьеры. Hybris есть высокомерие непочтительности, грубость силы. В одной форме hybris есть грех низкого и слабого, непочтительность; отсутствие aidos в присутствии чего-то более высокого. Но почти всегда hybris есть грех сильного и гордого. Hybris рождается из Koros, пресыщенности, "слиш­ком высокого благополучия"; hybris сталкивает со своего пути слабых и беспомощных, "презрительно взирает", как говорит Эсхил, "на великий алтарь Дике"" (Агамемнон, 383). Hybris—это типичный грех, осуждав­шийся древними греками. Производными от hybris были почти все грехи, за исключением некоторых грехов, связанных с определенными рели­гиозными запретами и производных от слов, обозначающих "безобраз­ное" или "неуместное".

Мюррей рассматривает aidos и nemesis (возмездие) как центральные понятия эмоционального опыта греков. Aidos обозначает почтительность по отношению к сверхличным силам и чувство стыда, испытываемое при на­рушении границ этих сил. Nemesis—это реакция, вызванная недостатком или отсутствием aidos, иными словами, реакция на tybris.

Замечательный пример боязни греков преступить разумные человече­ские границы приведен в истории Поликрата, которую записал Геродот. Поликрат был тираном Самоса в VI веке до рождества Христова. Он был не­вероятно удачливым человеком. Все, что он делал, приносило ему благо. Везение никогда не изменяло ему. Геродот пишет:

"Замечательная удачливость Поликрата не осталась без внимания Ама-сиса (его друга, царя египетского), которого встревожила такая удачли­вость. Амасис написал и отправил на Самос следующее письмо: "Амасис так говорит Поликрату: мне приятно слышать о процветании друга и со­юзника, но твое невероятное процветание не доставляет мне радости, ибо, насколько я знаю, оно вызывает зависть богов. Я желаю себе и тем, кого люблю, чтобы в жизни удача чередовалась с неудачей, и не было постоянной удачи. Ибо я никогда не слышал о человеке, который был бы удачлив во всех делах и в конце не встретился бы с бедой и полностью не разорился. Поэтому прислушайся к моим словам и так относись к своей удаче. Подумай о тех сокровищах, которые ты больше всего це­нишь и с которыми ты меньше всего хотел бы расстаться. Возьми это сокровище и выбрось, чтобы оно никогда не попадалось на глаза чело­веку. Если после удачи не наступит неудача, спасайся от беды, сделав еще раз так, как я посоветовал тебе!"

Поликрат внял совету и выбросил в море драгоценное изумрудное кольцо. Однако несколько дней спустя рыбак выловил настолько большую и краси­вую рыбу, что подумал, что ему не удастся ее продать, и поэтому решил поднести ее в дар царю Поликрату. Когда рыбу разрезали, в ее брюхе лежало изу­мрудное кольцо, которое было выброшено царем. Весть об этом событии на­столько испугала Амасиса, что он прекратил дружбу с Поликратом, опаса­ясь попасть в беду, которая непременно должна была наступить после такого необыкновенного везения. Разумеется, в конечном счете, Поликрат погиб после успешного восстания. Он был распят на кресте.

Боязнь чрезмерного везения глубоко коренится в человеке. Существует инстинктивное ощущение, что боги завидуют успеху человека. Психоло­гически это означает, что сознательная личность не должна заходить слиш­ком далеко, не обращая внимания на бессознательное. Боязнь зависти бо­жьей отражает смутное сознание, что инфляция остановится. В природе вещей и в природе самой психической структуры действительно существуют пределы. Вне сомнения, иногда боязнь зависти божьей доходит до край­них пределов. Некоторые люди не осмеливаются признать успех или по­зитивное событие из боязни, что такой успех или событие приведет к како­му-то неясному наказанию. Как правило, такая установка формируется в результате неблагоприятной обстановки в детстве и поэтому нуждается в пе­ресмотре. Однако, наряду с личностной обусловленностью, здесь участвует и архетипическая реальность. После подъема должен наступить спад. Оскар Уайльд как-то сказал: "Хуже, чем не получить то, что хочешь, может быть только одно—получить то, что хочешь". Примером этому служит участь, постигшая Поликрата.

Эту же мысль выразил и Эмерсон. Он рассматривает ее в своем эссе "Ком­пенсация", которое содержит литературное изложение теории, впоследст­вии разработанной Юнгом применительно к компенсаторным отноше­ниям между сознанием и бессознательным. Приведем несколько фрагментов из этого эссе. Эмерсон говорит о том, что каждое событие, к счастью или к несчастью, имеет свою компенсацию где-то в природе вещей. Далее он го­ворит следующее:

"Мудрец распространяет этот урок на все сферы жизни и знает, что бла­горазумие требует удовлетворять требование каждого истца и каждую справедливую потребность в вашем времени, в ваших талантах и в вашем сердце. Всегда необходимо платить; вы должны полностью выплатить свой долг. Люди и события могут на время стать между вами и справед­ливостью, но это лишь временная отсрочка. В конечном счете, вы должны погасить свой долг. Если вы благоразумны, вы будете испытывать страх перед процветанием, которое лишь обременяет вас ...ибо с каждой при­были, которую вы получаете, взимается налог.21 Благоговейный страх перед безоблачным полднем, изумрудом Поли­крата и процветанием, а также инстинкт, побуждающий каждую благород­ную душу брать на себя выполнение задач благородного аскетизма и спасительной добродетели, отражают колебание весов правосудия в душе и сердце человека".

Более подробно идея инфляции выражается в иудейских и христиан­ских теологических концепциях греха. В древнееврейских трактатах концеп­ция греха, вероятно, сформировалась под влиянием психологии запрета. Запретное считается нечистым. Но запретное также означает священное, святое, заряженное избыточной, опасной энергией. Вначале грех означал нарушение запрета, прикосновение к тому, к чему нельзя прикасаться, по­скольку запретный объект нес в себе сверхличностные энергии. Прикосно­вение к такому предмету или его присвоение подвергало эго опасности, поскольку преступало собственно человеческие пределы. Поэтому запрет можно рассматривать как защиту от инфляции. В дальнейшем идея запрета была вновь сформулирована в форме воли Бога и неизбежности наказа­ния в случае нарушения Его воли. Но за новой формулировкой все еще таи­тся идея запрета и связанный с ней страх перед инфляцией.

Христианство практически отождествляет грех и инфляцию эго. С пси­хологической точки зрения, заповеди блаженства можно рассматривать как похвалу, адресованную эго, не подвергшемуся инфляции. В христианской теологии концепция греха как инфляции была прекрасно описана Блажен­ным Августином. В своей "Исповеди" он дает яркое описание природы ин­фляции. Вспоминая о побуждениях, которые он испытывал, воруя в детстве груши из соседского сада, Августин пишет, что сами груши ему были не нужны,—он наслаждался самим грехом, а именно чувством всесилия. Далее он описывает природу греха как подражание божеству:

"Ибо так гордость подражает возвышенности; но Ты один есть Бог, воз­вышенный над всеми. К чему стремится честолюбие, как не к почестям и славе? Но Ты достоин славы и почестей превыше всех. Бессердечие силь­ных мира сего заставляет бояться их; но кого же тогда не бояться, как не Бога одного... Любопытство подражает жажде познания; но Ты один об­ладаешь высшим знанием... праздность должна успокоиться; но сколь же непоколебим покой рядом с Господом? Роскошь называют полнотой и изобилием; но Ты есть полнота непреходящего изобилия и нетленных ра­достей... Алчность стремится к обладанию многими вещами, а Ты облада­ешь всеми вещами. Зависть претендует на превосходство; но что может быть превосходнее, чем Ты? Гнев стремится к мести; но кто может превзой­ти Тебя в справедливом отмщении?... Печаль оплакивает потери, очаро­вание своих желаний; ничего нельзя отнять у печали, но ничего нельзя от­нять и у Тебя... Таким образом, все, удалившиеся от Тебя и восставшие на Тебя, неправильно подражают Тебе... Души, погрязшие в своих грехах, стремятся хоть в чем-то походить на Бога".

В скрытом виде эта же идея инфляции присутствует и и буддийском понятии авидъи, "незнания" или несознания. Согласно буддийским пред­ставлениям, человеческое страдание вызвано страстным желанием и стрем­лением личности, проистекающих из незнания реальности. Это положе­ние дел олицетворяет образ человека, привязанного к колесу жизни, которое вращают свинья, петух и змея, символизирующие различные виды стра­стного желания. Индийское колесо жизни сопоставимо с вращаю­щимся огненным колесом Иксиона. Оба колеса олицетворяют страдание, сопровождающее идентификацию эго и Самости, когда эго стремится при­своить себе для личного пользования сверхличностные энергии Самости. Колесо есть Самость, состояние целостности, но оно остается колесом пытки до тех пор, пока эго пребывает в состоянии бессознательной иден­тификации с ним.

В психотерапевтической практике часто встречаются различные со­стояния инфляции, вызванные остаточной идентичностью эго и Самости. Когда терапевтический процесс раскрывает бессознательную основу, появ­ляются грандиозные и нереалистические установки и допущения. Именно к таким инфантильно-всесильным допущениям преимущественно адресо­ваны теории и методы Фрейда и Адлера. Редуктивная методика этих под­ходов применима в работе с симптомами идентичности эго и Самости. Но даже и в таких случаях не следует забывать о необходимости сохра­нять ось эго-Самость. Редуктивный метод воспринимается пациентом как критика и уничижение. Действительно, эти особенности объективно суще­ствуют. Сводя психическое содержание к его инфантильным истокам, ин­терпретация отвергает его сознательный, очевидный смысл и таким об­разом вызывает у пациента чувство уничижения и отвергнутости. Этот метод нередко необходимо применять для ускорения разделения эго и Са­мости, но обращаться с этим острым оружием необходимо чрезвычайно осторожно. Цель метода состоит в обеспечении дефляции, и именно эта цель нашла отражение в просторечии, когда психиатра стали называть "охотником за головами". Тем, у кого вызывает возмущение даже осторож­ное применение редуктивного метода, я хотел бы напомнить слова Лао-цзы:

Тот, кто чувствует укол, Когда-то был пузырем,

Тот, кто чувствует себя безоружным, Когда-то носил оружие,

Тот, кто чувствует себя униженным, Когда-то был полон самомнения,

Тот, кто испытывает лишения, Когда-то пользовался привилегиями...

В самой опасности рождается сила спасения.

(Гельдерлин)

1.ОСЬ ЭГО-САМОСТЬ И ЦИКЛ ПСИХИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ

Существование эго начинается с состояния инфляции, обусловленной идентификацией с Самостью. Этот разрыв символизируется такими об­разами, как падение, изгнание, незаживающая рана, постоянная пытка. Очевидно, что при появлении таких образов эго не только несет кару, но и получает травму. Эту травму можно рассматривать как нарушение оси эго-Самость. Понятие ось эго-Самость требует более подробного рассмот­рения.

Результаты клинических наблюдений позволяют сделать заключение, что на всех стадиях развития целостность и устойчивость эго зависят от жи­вой связи с Самостью. Фордхам' приводит примеры образов мандалы, ко­торые появляются у детей в качестве магических защитных кругов, когда разрушительные силы угрожают существованию эго. Кроме того, он упо­минает несколько случаев, происшедших с детьми, когда рисование круга ассоциировалось со словом "я" и таким образом привело к совершению эффективного поступка, на который прежде ребенок был не способен. Аналогичное явление имеет место и в психотерапии взрослых, когда бес­сознательное порождает образ мандалы, который передает дестабилизи­рованному и дезориентированному эго ощущение покоя и сдержанности. Эти наблюдения свидетельствуют о том, что позади эго стоит Самость, способная выполнять роль гаранта его целостности. Эту мысль выражает и Юнг, когда говорит: "Эго соотносится с Самостью так, как движущийся предмет соотносится с движущей силой... Самость... обладает априорным существованием, из которого развивается эго. Это, так сказать, бессозна­тельный прообраз эго". Таким образом, между эго и Самостью существует структурно-динамическая связь. Для обозначения этой существенной связи Нойманн использовал термин "ось эго-Самость".

Мифологический пример связи между эго и Самостью можно найти в вет­хозаветной теории о том, что человек (эго) был создан по образу Бога (Са­мости). Сюда же относится и предвечное имя, присвоенное Иегове—"Я есмь тот, кто есмь". Разве слова "я есмь" не определяют существенную природу эго? Поэтому у нас есть достаточные основания утверждать, что между эго и Са­мостью существует связь, которая имеет существенное значение для обес­печения функциональности и целостности эго. На схемах (стр.14) эта связь показана с помощью линии, которая соединяет центр круга эго с центром круга Самости и обозначена как ось эго-Самость. Ось эго-Самость отра­жает существенную связь между эго и Самостью, которая должна сохра­няться относительно целостной для обеспечения развития и способности эго выдерживать напряжения. Эта ось символизирует проход или путь связи между сознательной личностью и архетипической психикой. Нарушение оси эго-Самость нарушает или разрушает связь между сознательным и бессоз­нательным, вызывая отчуждение эго от своих истоков и основ.

Прежде чем приступить к рассмотрению нарушений оси эго-Самость в детские годы, необходимо высказать несколько предварительных замеча­ний. Каждый архетипический образ отражает, по крайней мере, частный аспект Самости. В бессознательном не существует разделения различных ве­щей. Каждая вещь сливается с другой вещью. Поэтому последовательные слои, которые мы научились различать, т.е. тень, анимус или анима, и Самость, существуют не раздельно, а слитно, пребывая в единой динамической все­общности до тех пор, пока индивид не осознает их. Позади проблемы тени или анимуса, или родительской проблемы всегда таится динамизм Самости. Поскольку Самость составляет центральный архетип, она подчиняет себе все остальные архетипические доминанты. Она охватывает и содержит их. Поэтому, в конечном счете, все проблемы отчуждения, будь то отчуждение между эго и родительскими фигурами, между эго и тенью или между эго и анимой (или анимусом), сводятся к отчуждению между эго и Самостью. Хотя в описательных целях мы и разделяем эти различные фигуры, тем не менее, в эмпирическом опыте они обычно не разделяются. При решении всех серьезных психологических проблем мы, в сущности, имеем дело с вопро­сом взаимосвязи между эго и Самостью.

Нойманн высказал предположение, что в детстве Самость воспринима­ется в ее соотнесенности с родителями; вначале она соотносится с мате­рью. Нойманн называет эту первоначальную связь матери и ребенка перви­чной связью и говорит: "...в первичной связи мать как руководящее, защища­ющее и питающее начало олицетворяет бессознательное, а на первом этапе и Самость ... «зависимый ребенок олицетворяет инфантильное эго и созна­ние» Это означает, что на начальной стадии Самость неизбежно восприни­мается в виде проекции на родителей. Таким образом, начальная стадия развития оси эго-Самость нередко отождествляется с взаимосвязью между родителями и ребенком. Именно на этой стадии мы должны внимательно и по достоинству оценивать как факторы личностного развития, так и ап­риорные, архетипические факторы. Самость является априорной внутрен­ней детерминантой. Но она не может возникнуть без наличия конкретной связи между родителем и ребенком. Нойманн обратил внимание на этот феномен и назвал его "личным воплощением архетипа". На стадии вос­приятия Самости в виде проекции существует большая опасность наруше­ния оси эго-Самость под влиянием неблагоприятных внешних воздействий. В это время отсутствует различение внутреннего и внешнего. Поэтому не­способность воспринимать принятие или раппорт (эмоциональную связь) переживается как утрата одобрения со стороны Самости. Другими словами, происходит нарушение оси эго-Самость, вызывая отчуждение между эго и Самостью. Часть отделилась от целого. В психотерапии это переживание ро­дительского отторжения определенного аспекта личности ребенка состав­ляет часть анамнеза почти каждого пациента. Под термином "отторжение" не следует понимать необходимые формы обучения и наказания ребенка, которые должны научить его сдерживать изначальные (примитивные) же­лания; под этим термином я понимаю родительское отторжение, проис­текающее из проекции тени родителя на ребенка. Этот бессознательный процесс воспринимается ребенком как нечто бесчеловечное, всеобщее и непоправимое. Создается впечатление, словно здесь участвует какое-то безжалостное божество. Это впечатление имеет два источника. Во-первых, детская проекция Самости на родителя придает действиям этого родителя трансцендентальный смысл. Во-вторых, функционируя бессознательно, отторгающий родитель будет действовать в сфере своей идентичности эго и Самости и поэтому впадет в состояние инфляции при идентификации с божеством. Последствия для ребенка: нарушение оси эго-Самость, которое может надолго искалечить его психику.

Самость как центр и всеобщность психического, способная примирять противоположности, может рассматриваться преимущественно как орган признания, одобрения. Поскольку Самость включает в себя всеобщность, она должна обладать способностью признавать правомерность всех элемен­тов психической жизни, независимо от их антитетичности (внутреннего взаимопротивоположения). Это ощущение признания со стороны Само­сти придает эго силу и стабильность. Оно передается к эго через ось эго-Самость. Признаком нарушения взаимоотношений в этой оси служит отсут­ствие у индивида ощущения своего признания. Индивид чувствует, что он не достоин жить или быть самим собой. Психотерапия предоставляет тако­му человеку возможность почувствовать признание. В случае успеха вос­станавливается ось эго-Самость, обеспечивая, таким образом, восстанов­ление связи с внутренними источниками силы и признания и возможность для пациента свободно жить и развиваться.

Во время психотерапевтических занятий наиболее сильное впечатление на пациентов с нарушенной осью эго-Самость производит открытие, что психотерапевт признает их. Вначале они не могут поверить в это. Факт при­знания нередко ставится под сомнение, когда он рассматривается как про­фессиональный прием, лишенный подлинной реальности. Но если при­знание со стороны терапевта воспринимается как реальность, тогда реа­лизуется мощный перенос. Источником такого переноса служит проекция Самости, особенно в качестве органа признания. На этой стадии отчетли­выми становятся центральные характеристики терапевта как Самости. Те­рапевт как человек входит в круг мыслей и всей жизни пациента. Терапев­тические сессии оказываются центральным моментом повседневного распорядка клиента. Там, где прежде царили хаос и отчаяние, появился центр смысла и порядка. Эти явления указывают на то, что идет восстанов­ление оси эго-Самость. Встречи с терапевтом воспринимаются как омо­лаживающее соприкосновение с жизнью, которое вселяет чувства надеж­ды и оптимизма. Вначале достижение подобного результата требует частого общения и в промежутках между сессиями эффект встреч быстро теряет свою силу. При этом, однако, постепенно становится более отчетливым и вну­тренний аспект оси эго-Самость.

Чувство признания не только восстанавливает ось эго-Самость, но и вновь активизирует остаточную тождественность эго и Самости. Это непременно должно происходить, пока ось эго-Самость остается полностью неосознан­ной (это состояние показано на схеме 2). Поэтому возникают инфляцион­ные установки и навязчивые ожидания, вызывающие дальнейшее оттор­жение со стороны терапевта и окружающих. Здесь вновь происходит на­рушение оси эго-Самость, которое вызывает появление состояния относи­тельного отчуждения. Теоретически можно предположить, что в процессе психотерапевтических занятий и естественного развития распад отожде­ствления эго и Самости будет происходить достаточно мягко, чтобы не на­рушить ось эго-Самость. В действительности это желательное состояние почти не имеет места.

Развитие сознания осуществляется циклически. Психическое развитие включает в себя ряд инфляционных или героических актов. Последние вызывают отторжение и сопровожда­ются отчуждением, сожалением, восстановлением прежнего состояния и по­вторной инфляцией. На ранних стадиях психологического развития этот циклический процесс непрестанно воспроизводится, причем каждый цикл расширяет область сознания. Тем не менее, в цикле могут происходить сбои, обусловленные расстройствами, особенно на ранних стадиях жизни. В дет­стве связь ребенка с Самостью во многом совпадает с его отношением к ро­дителям. Поэтому, если это отношение имеет свои сбои или недостатки, то и связь ребенка с внутренним центром своего бытия будет характеризо­ваться сбоями и недостатками. Это обстоятельство позволяет понять ту важ­ную роль, которую играют в развитии личности первоначальные семейные отношения. Если межличностные отношения в семье оказывают слиш­ком травмирующее воздействие, тогда в цикле психологического развития может произойти почти полный разрыв. Такой разрыв может прои­зойти в двух местах.

При отсутствии достаточного признания и возрождения любви в точке А может возникнуть препятствие. В цикле развития может произойти замыкание, если после наказания за проступок ребенок не найдет полного признания. Вместо завершения цикла и достижения точки покоя и нового признания эго ребенка нередко вовлекается в бесплодные колебания между инфляцией и отчуждением, которые усугубляют чувства разочарования и отчаяния.

Другое препятствие может возникнуть в точке Б. В цикле развития про­исходит замыкание, если ребенок живет в обстановке такой снисходительности, что вообще не ощущает значимого отторжения, и если родители ни в чем ему не отказывают. Из процесса развития выпадает целый комплекс переживаний отчужденности, который несет с собой сознание, и ребенок получает признание за свою инфляцию. Это приводит к развитию психо­логии испорченного ребенка и способствует формированию временной жизни, т.е. такой установки, при которой практически не воспринимаются ограничения и отторжения.

Происходит чередование инфляции и отчуждения, которое происходит на ранних стадиях. Здесь не учитывается дальнейшая стадия развития, когда происходит замещение цикла. Как только эго достигает оп­ределенного уровня развития, ему нет нужды повторять, по крайней мере, так же, как прежде, этот однообразный цикл. В таких случаях цикл замеща­ется более или менее сознательным диалогом между эго и Самостью.

2.ОТЧАЯНИЕ И НАСИЛИЕ

В состоянии отчуждения эго не только лишается идентификации с Само­стью, что желательно, но и утрачивает связь с ней, что весьма нежелательно. Связь между эго и Самостью имеет существенное значение для психичес­кого здоровья и благополучия. Она создает у эго ощущение опоры, струк­туры безопасности, обеспечивая энергию, заинтересованность, смысл и цель. Нарушение связи приводит к ощущениям опустошенности, отчаяния, бессмысленности, а в крайних случаях к психозу и самоубийству.

В Библии описаны несколько мифологических фигур, олицетворяю­щих состояние отчуждения. Адам и Ева являют собой грустные, отрешенные фигуры в момент их изгнания из сада Едемского. Фигуру отчужде­ния являет собой и Каин. В Книге Бытия мы читаем:

"И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также при­нес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина ,и на дар его, не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его. И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и от­чего поникло лице твое?"

Иегова, по-видимому, не сознает, что причиной огорчения было его отторжение Каина.

"И сказал Каин Авелю, брату своему: пойдем в поле. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Ка­ину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои при­нять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать зем­лю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанни­ком и скитальцем на земле".

Таким образом, изгнание Каина в пустыню воспроизводит на ином уро­вне изгнание Адама из рая. Объективный (а не традиционный) подход к мифу позволяет обнаружить, что источником проблемы было отторжение Богом Каина без очевидной причины или повода. В Библии сказано, что Авель был пастырем овец, а Каин был земледелец. Можно предположить, что Каин внедрял сельское хозяйство в обществе скотоводов. Тогда это объ­яснило бы каиново отторжение. Он был новатором и поэтому разделил характерную участь всех тех, кто пытался познакомить с новой ориентацией застывшее общество, которое боится перемен. Во всяком случае, Каин яв­ляет собой архетипическую фигуру, олицетворяющую опыт отторжения и отчуждения. Характерно, что его реакция на неумеренное иррациональное отторжение проявляется в виде насилия. Невыносимое переживание отчуждения и отчаяния неизбежно сопровождается насилием. Насилие мо­жет принимать либо внешнюю форму, либо внутреннюю. В крайних фор­мах это означает либо убийство, либо самоубийство. Суть заключается в том, что в основе любого проявления насилия лежит переживание отчуж­дения, слишком сильного отторжения, чтобы его можно было вынести.

В психиатрической больнице я встретился с пациентом, который пе­реживал миф Каина. Начиная с раннего детства, основной проблемой и центральной темой его жизненного опыта было соперничество со своим старшим братом. Его брат был любимцем обоих родителей. Он был удачлив во всем, за что бы он ни брался. Этот фаворитизм был настолько очевиден, что родители обычно обращались к пациенту, употребляя имя брата. Такое отношение, разумеется, приводило пациента в ярость, поскольку фактиче­ски оно означало, что родители не воспринимали его как отдельную лич­ность, и в их глазах он практически не существовал. У пациента осталось ощу­щение горечи, разочарования и своей абсолютной никчемности. О степени идентификации пациента с "отверженным" свидетельствует его реакция во время просмотра фильма "К востоку от Едема", поставленного по рома­ну Джона Стейнбека. Сценарий фильма представляет собой современную трактовку темы Каина и Авеля. Жили два брата, один из которых был лю­бимцем отца, а другой—отверженным. Сильная идентификация с отвергну­тым братом вызвала у пациента настолько острое чувство тревоги и стра­дания, что он был вынужден покинуть зал посреди фильма.

В дальнейшем пациент женился, но отношения с женой не сложились. У его жены был роман с другим мужчиной. Эта ситуация в полной мере воз­родила старую тему отверженности. Он попытался убить жену, но не убил. Спустя некоторое время он попытался покончить жизнь самоубийством. Первая попытка была неудачной, но, в конечном счете, с третьей попытки ему удалось осуществить это самоубийство. Таким образом, он изжил до конца свою мифологическую судьбу.

С внутренней точки зрения, между убийством и самоубийством сущест­вует незначительное различие. Единственное различие заключается в на­правлении движения деструктивной энергии. В депрессивном состоянии человеку нередко снятся сны, связанные с убийством; сновидец внутрен­не убивает себя. Такие образы сновидений свидетельствуют о том, что, в сущности, убийство и самоубийство символизируют одну и ту же вещь.

В Библии упоминается еще один персонаж, олицетворяющий состояние отчуждения. Это Измаил. Измаил был незаконнорожденным сыном Авраама от служанки Агари. Когда родился законный сын Исаак, Измаил со своей матерью был изгнан в пустыню. Тема незаконнорожденности составляет один из аспектов переживания отчужденности. В действительности незаконнорожденные дети обычно испытывают серьезные проблемы, связанные с отчуждением. Такую проблему можно было бы назвать комплексом Измаила.

В книге Мелвилла "Моби Дик" приведен прекрасный пример исследова­ния комплекса Измаила. Главного героя романа зовут Измаил. Книга описывает чередование состояний инфляции и отчуждения. Приведем первый абзац "Моби Дика":

"Зовите меня Измаил. Несколько лет тому назад,—когда именно, неваж­но,—я обнаружил, что в кошельке у меня почти не осталось да ier, a на земле не осталось ничего, что могло бы еще занимать меня, и тогда я решил сесть на корабль и поплавать немного, чтоб поглядеть на мир и с его водной сто­роны. Это у меня проверенный способ развеять тоску и наладить кровооб­ращение. Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь; всякий раз, как я ловлю себя на том, что начал останавливаться перед выве­сками гробовщиков и пристраиваться в хвосте каждой встречной похо­ронной процессии; в особенности же, всякий раз, как ипохондрия нас­только овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправиться в плавание, и как можно ско­рее. Это заменяет мне пулю и пистолет. Катон с философическим жестом бросается грудью на меч,—я же спокойно поднимаюсь на борт корабля. И ничего удивительного здесь нет. Люди просто не отдают себе в этом отчета, а то ведь многие рано или поздно по-своему начинают испытывать к океа­ну почти такие же чувства, как и я".

Все, что происходит в этой книге, логически вытекает из первого абзаца. Вся трагическая драма насилия и инфляции развивается из первоначаль­ного состояния отчуждения и самоубийственного отчаяния. Здесь содер­жится пример короткозамкнутого цикла, состояния отчуждения, которое возвращает индивида к инфляции с вытекающими отсюда катастрофичес­кими последствиями.

Другие классические произведения также начинаются с описания со­стояния отчуждения. Данте начинает "Божественную комедию" следую­щими строками:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!

Так горек он, что смерть едва ль не слаще.

Но, благо в нем обретши навсегда,

Скажу про все, что видел в этой чаще"

Гете также начинает своего "Фауста" с описания состояния отчуждения. В первой сцене Фауст говорит о чувстве опустошенности и бесплодности:

Ах! Назло своей хандре

Еще я в этой конуре,

Где доступ свету загражден

Цветною росписью окон!

Где запыленные тома

Навалены до потолка...

Гельдерлин описывает переход от ребенка к взрослому как переход от не­ба к пустыне:

Благословенны золотые мечты детства!

Их сила скрыла от меня унылую бедность жизни.

Вы помогли расцвести всем добрым семенам сердца

Вы дали мне все недостижимые вещи!

О, Природа! В твоей красоте и в твоем свете

Свободно и непринужденно

Плодотворная любовь достигла царственного положения,

Богатого, как урожаи в Аркадии.

То, что взрастило меня, мертво и рассечено,

Погиб юный мир, служивший мне щитом,

И грудь, вмещавшая небо,

Иссохла и мертва, как поле со стерней".

Мы не испытываем недостатка в современных описаниях состояния отчуждения. Действительно, они встречаются так часто, что наш век вполне можно было бы назвать веком отчуждения. Возьмем в качестве примера не­сколько фрагментов из сборника "Бесплодная земля" Т.С. Элиота:

Какие корни цепляются за эту груду щебня?

Какие ветви прорастают из нее? Сын человеческий,

Ты не способен ответить на вопрос, ибо ты знаком

Лишь с грудой разбитых образов, где солнце безжалостно светит,

Сухое дерево не дает убежища, сверчок не знает устали.

В иссохшем камне не слышен звук воды.

Здесь нет воды. Здесь только скалы.

Здесь скалы, ни капли нет воды, песчаная дорога.

Дорога вьется вверх средь гор,

Скалистых гор, без капли влаги.

Если бы там была вода, мы бы остановились и напились.

Средь скал нельзя остановиться и задуматься.

Пот высох, ноги в песке.

Если бы только вода была средь скал.

Иссохшая пасть гор не способна даже плюнуть.

Здесь невозможно ни стоять, ни лежать, ни сидеть.

В горах нет даже тишины.

Здесь только гром сухой, ни капли нет дождя.

В горах нет даже одиночества.

Из дверей растрескавшихся мазанок

Лишь рожи красные скалятся глумливые.

Это очень сильная поэма. В ней отражаются характерные для нашего времени индивидуальные и коллективные формы отчуждения. Вне сомне­ния, "груда разбитых образов" относится к традиционным религиозным символам, утратившим для многих людей свой смысл. Мы живем в пустыне и не можем найти источник животворной воды. Горы изначально были ме­стом встречи человека с Богом. Теперь в горах лишь сухо гремит гром, не при­нося дождя.

Современный экзистенциализм можно рассматривать как свидетель­ство коллективного отчуждения. Многие современные романы и пьесы изображают потерянные, бессмысленные жизни. Современный художник вынужден непрестанно изображать, разъяснять всем нам переживание бессмысленности. Тем не менее, это нельзя рассматривать как исключи­тельно негативный феномен. Отчуждение—это еще не тупик. Мы надеем­ся, что отчуждение способно привести к большему пониманию высот и глубин жизни.

3. ОТЧУЖДЕНИЕ И РЕЛИГИОЗНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ

Если переживание активной инфляции служит необходимым аккомпане­ментом развития эго, то переживание отчуждения служит необходимой прелюдией к осознанию Самости. Патриарх современного экзистенциа­лизма Кьеркегор рассматривает смысл переживания отчужденности в сле­дующем фрагменте:

" ...так много говорят о потерянных жизнях,—но потерянной можно на­звать жизнь только того человека, который продолжал жить, будучи на­столько обманутым радостями или печалями жизни, что так никогда и не осознал себя как духа навсегда и бесповоротно... или (что то же самое) не осознал и, в глубочайшем смысле, не воспринял тот факт, что существует Бог, и что он сам... существует перед этим Богом, чья беско­нечность достигается только через отчаяние (курсив автора).13 В сущности, Юнг выражает ту же мысль в психологических терминах:

"В своем стремлении к самореализации Самость выходит за пределы эго-личности, распространяясь во все стороны; благодаря своей всеобъем­лющей природе она ярче и темнее, чем эго, и поэтому ставит перед ним проблемы, от решения которых оно стремится уйти. Человека подво­дит либо моральное мужество, либо интуиция, либо и то, и другое, пока, в конечном счете, судьба не определит... что он стал жертвой решения, принятого без его ведома или вопреки велению сердца. Отсюда можно заключить о существовании нуминозной силы Самости, которую едва ли возможно воспринимать иным путем. Поэтому восприятие Самости всегда означает поражение для эго".

Существует немало описаний религиозных переживаний, которым обычно предшествует то, что Иоанн Креститель назвал "темной ночью души", Кьеркегор называл "отчаянием", а Юнг—"поражением эго". Эти тер­мины обозначают одно и то же психологическое состояние отчуждения. В документальных описаниях религиозных переживаний нередко встреча­ются глубокие чувства подавленности, вины, греховности, никчемности и полное отсутствие ощущения сверхличностной поддержки или основы существования человека.

Классическим символом отчуждения является образ пустыни. Характер­но, что именно в пустыне встречаются проявления Бога. Источник боже­ственной пищи появляется в тот момент, когда затерянный в пустыне странник стоит на грани гибели. Израильтяне в пустыне питаются ман­ной небесной (Исход, 16:4) (рис.10). В пустыне вороны кормят пророка Илию (Книга Царств, 17:2-6) (рис. 11). Согласно легенде, в пустыне ворон кормил отшельника святого Павла (рис. 12). В психологическом отноше­нии это означает, что восприятие поддержки со стороны архетипической психики может состояться, когда эго, исчерпав свои ресурсы, осознает свое существенное бессилие. "В отчаянном положении человеку может помочь только Бог".

В своей книге "Многообразие религиозного опыта" В. Джемс приводит ряд примеров состояния отчуждения, которое предшествует нуминозному переживанию. В качестве одного из таких примеров он рассматривает слу­чай Льва Толстого:

"В возрасте пятидесяти лет Толстой сообщает, что он стал иногда испы­тывать замешательство. Эти моменты он называл моментами остановки, словно он не знал, "как надо жить", что надо делать. Очевидно, что это были те моменты, когда исчезали волнение и интерес, вызываемые на­шими естественными функциями. Полная очарования жизнь теряла свои краски, мертвела. Стали бессмысленными вещи, чей смысл всегда был очевиден. Все чаще стали тревожить вопросы "почему?" и "что дальше?". Вначале, казалось, такие вопросы должны иметь ответы, и он легко нашел бы их, если бы потратил на них время; но по мере того, как они становились более насущными, он заметил, что они стали походить на первые признаки дискомфорта, на которые больной обращает мало внимания, пока они не превращаются в одно непрерывное страдание, и тогда он осознает, что то, что он считал временным расстройством, означает для него самую важную вещь в мире—его смерть. Вопросы "почему?", "по ка­кой причине?", "для чего?" не находили ответа. "Я чувствовал,—говорит Тол­стой,—что у меня внутри сломалось нечто такое, на чем всегда была ос­нована моя жизнь; у меня не осталось ничего, на что я мог опираться, в моральном отношении моя жизнь остановилась. Непреодолимая сила побуждала меня покончить, так или иначе, со своим существованием. Нельзя сказать, что я хотел покончить жизнь самоубийством, ибо сила, уво­дящая меня от жизни, была более полной, могучей и всеобщей, чем про­стое желание. Эта сила походила на мое прежнее стремление жить, только она побуждала меня двигаться в противоположном направлении. Это было стремление всего моего существа уйти из жизни. И вот я, счастливый и в добром здравии человек, прячу веревку, чтобы не повеситься на балках в комнате, куда я каждую ночь отправляюсь спать в одиночестве; я больше не хожу на охоту, чтобы не поддаться искушению застрелиться из ружья.

Я не знал, что мне нужно. Я боялся жизни; я чувствовал влечение рас­статься с жизнью; и, тем не менее, я все еще надеялся что-то получить от нее.

Все это происходило в то время, когда в соответствии с внешними обстоя­тельствами я должен был быть вполне счастлив. У меня была замеча­тельная жена, которая меня любила и которую я любил; у меня были хо­рошие дети и большое состояние, которое возрастало, не требуя от меня особых усилий. Как никогда прежде, я пользовался уважением моих род­ственников и знакомых; посторонние люди восхваляли меня; без преуве­личения я считал, что мое имя стало знаменитым. Более того, я не был психически или физически больным. Напротив, я обладал физическим и психическим здоровьем, которое редко встречается у людей моего возраста. Я мог косить так же хорошо, как крестьяне, и заниматься умст­венным трудом по восемь часов подряд, не испытывая неприятных по­следствий.

И, тем не менее, я не мог дать разумное объяснение своим поступкам. С удивлением я обнаружил, что с самого начала я этого не понимал. Состояние моего ума было такое, словно кто-то сыграл со мной глупую шутку. Жить можно, пока чувствуешь опьянение жизнью, но как только начинаешь трезветь, тотчас замечаешь, что все это глупая шутка. Вне со­мнения, здесь нет ничего забавного или бесхитростного; все это жес­токо и глупо".

Его одолевают вопросы, на которые невозможно ответить:

"...Каков будет результат того, что я делаю сегодня? Что мне завтра делать? Каков будет исход всей моей жизни? Почему я должен жить? Почему я должен что-то делать? Существует ли в жизни цель, которую не уничто­жит неизбежная моя смерть?

Это самые простые в мире вопросы. Они живут в душе каждого человека, от неразумного ребенка до самого мудрого старца. Я чувствовал, что без ответа на них моя жизнь не может продолжаться". Это замечательный пример острого приступа отчуждения. Поставлен­ные Толстым вопросы лежат в основе каждой формы невроза, развивающей­ся в зрелые годы. Поэтому Юнг справедливо говорит, что никогда не видел пациента в возрасте старше тридцати пяти лет, который излечился бы, не найдя религиозного подхода к жизни. С психологической точки зрения, основу религиозного подхода составляет переживание нуминозности, т.е. Самости. Но эго не способно воспринимать Самость как нечто отдельное, пока оно находится в состоянии бессознательной идентификации с Са­мостью. Для того чтобы воспринимать Самость как нечто "иное", эго долж­но вначале освободиться от отождествленности с Самостью. Человек не способен воспринимать существование Бога, пока находится в состоянии бессознательной идентификации с ним. Но процесс разделения эго и Са­мости вызывает отчуждение, поскольку утрата идентичности эго и Само­сти также приводит к нарушению оси эго-Самость. Этим объясняется на­ступление "темной ночи души", которое предшествует нуминозному переживанию.

Джемс упоминает еще один случай отчуждения, описанный Джоном Баньяном:

"Но моя первоначальная внутренняя оскверненность приводила меня в отчаяние. По этой причине в своих глазах я заслуживал большего пре­зрения, чем жаба. Я думаю, что и в глазах Бога я заслуживал презрения. Грех и развращенность, говорил я, изливались из моего сердца столь же естественно, как вода из фонтана. Я способен был поменяться душой с кем угодно. Я думал, что никто, кроме самого дьявола, не мог бы срав­ниться со мной по части внутренней оскверненности и развращенно­сти. Вне сомнения, думал я, Бог покинул меня. В таком состоянии я пре­бывал несколько лет подряд.

Теперь я сожалею, что Бог создал меня человеком. Я благословлял живот­ных, птиц и рыб, ибо их природа не знала греха; гнев Бога на них не рас­пространяется; они не будут гореть в адском огне после смерти. Поэтому я был бы рад оказаться в положении любого из этих существ. Те­перь я благословлял жизнь собаки и жабы. Да, я с радостью оказался бы в положении собаки или лошади, ибо я знал, что у них не было души, которой, подобно моей душе, суждено погибнуть под вечным бреме­нем Ада или Греха. Более того, хотя я видел это, чувствовал это и был раздавлен этим, тем не менее, мою печаль усиливало то, что я не мог об­наружить в себе искреннего желания освободиться от этого состояния. Иногда мое сердце весьма ожесточалось. Если бы я заплатил тысячу фун­тов стерлингов за одну слезинку, я не смог бы пролить ее, более того, у меня не возникло бы даже такого желания.

Я был в тягость себе, я терзал себя; никогда так явно не сознавал, как можно тяготиться жизнью и в то же время бояться умереть. С какой радо­стью я бы стал кем угодно, только не собой! Кем угодно, только не чело­веком! В любом состоянии, только не в моем".

Состояние психики Баньяна имеет отчетливо патологический характер. Эти же чувства общей вины и невозможности спасения выражаются в психотической меланхолии. Его восприятие себя как самого виновного че­ловека на земле отражает негативную инфляцию. Но оно отражает и отчуж­дение. Зависть, которую испытывает Баньян к животным, нередко упоминается в сообщениях о состоянии отчуждения, которое предшествует религиозному переживанию. Зависть к животным дает нам ключ к пони­манию, как можно исцелиться от отчуждения, а именно посредством восстановления связи с естественной, инстинктивной природой. Хотя отчуждение и составляет архетипическую, а следовательно, и об­щечеловеческую форму переживания, тем не менее, такие преувеличенные нормы переживания, как у Баньяна, обычно встречаются у людей с опреде­ленным типом травматического детства. В тех случаях, когда ребенок остро ощущает отторжение со стороны родителей, происходит нарушение оси эго-Самость, и тогда у ребенка формируется предрасположенность к состо­яниям отчуждения в более зрелые годы жизни, когда они становятся невыносимыми. Такое развитие событий обусловлено тем, что ребенок воспри­нимает родительское отторжение как отторжение божье. Затем это переживание включается в состав психики в качестве постоянного отчуждения между эго и Самостью.

В контексте христианской психологии переживание отчуждения обычно рассматривается как божественное наказание за грехи. Здесь уместно упо­мянуть теорию святого Ансельма о грехе. По мнению святого Ансельма, грех состоит в лишении Бога его исключительных прав, и поэтому грех бесчес­тит Бога. Бесчестье требует расплаты. Святой Ансельм пишет по этому поводу следующее:

"Каждое желание разумного существа должно подчиняться воле Бога... Это есть единственный и полный долг чести, который мы должны отдать Богу и который Бог требует от нас... Тот, кто не отдает долг чести, причи­тающийся Богу, лишает Бога того, что по праву принадлежит Ему, и уни­жает Его достоинство; и это есть грех. Более того, он будет оставаться виновным до тех пор, пока не отдаст то, что присвоил себе, но, учитывая проявленное неуважение, он должен возвратить больше, чем присвоил. Ибо, как тот, кто ставит под угрозу безопасность другого лица, не делает достаточно, ограничиваясь восстановлением безопасности без выплаты компенсации за причиненные страдания, так и тот, кто унижает досто­инство другого лица, не делает достаточно, ограничиваясь воздаванием почестей, но должен в соответствии с причиненным ущербом выпла­тить компенсацию каким-либо способом, удовлетворительным для лица, достоинство которого было унижено. Следует учитывать и то, что, когда кто-либо возвращает незаконно присвоенное, он должен отдать что-нибудь такое, что от него могли бы потребовать, если он не похитил не­что, принадлежащее другому. Поэтому каждый, кто совершает грех, дол­жен восстановить честь, которой он лишил Бога; это и есть удовлетворение, которое каждый грешник должен доставить Богу".18 Грех—это инфляционное высокомерие эго, которое присваивает себе функции Самости. Это преступление требует наказания (отчуждения) и ре­ституции (покаяния, раскаяния). Но, согласно святому Ансельму, для полного удовлетворения необходимо возвратить больше, чем было первоначально присвоено. Это невозможно, поскольку человек обязан хранить абсолют­ную верность Богу, даже не совершив прегрешения. Он не располагает до­полнительными возможностями, чтобы компенсировать свое наказание. Для этого он должен воспользоваться милостью, обеспеченной жертвой Богочеловека Иисуса Христа. В результате прегрешения и раскаяния Бог сам выплачивает штраф, изливая милость. Это согласуется с высказыва­нием святого апостола Павла: "А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать, дабы как грех царствовал к смерти, так и благодать воцари­лась через праведность к жизни вечной Иисусом Христом, Господом нашим" (Рим. 5:20,21). Разумеется, на вопрос "оставаться ли нам в грехе, чтобы ум­ножилась благодать" апостол Павел дает отрицательный ответ. Тем не менее, этот вопрос косвенным образом указывает на тревожный факт существо­вания определенной связи между благодатью и грехом.

С психологической точки зрения, упомянутые теологические теории имеют непосредственное отношение к связи между эго и Самостью. По мере возможности необходимо сторониться инфляции (греха). При возникно­вении инфляции эго может спастись только путем восстановления утра­ченного достоинства Самости (покаяние, искреннее раскаяние). Однако этого недостаточно для полного удовлетворения. Благодать, полу­ченная благодаря самопожертвованию Самости, должна завершить рас­плату. Существует даже косвенное указание на то, что прегрешение эго и последующее наказание необходимы для формирования потока целитель­ной энергии (благодати), исходящей от Самости. Это соотносится с ут­верждением, что эго не способно воспринимать поддержку Самости, пока не освободится от своей идентификации с Самостью. Эго не может стать со­судом для восприятия благодати, пока не освободится от своей инфляцион­ной наполненности. Такое освобождение осуществляется только посредст­вом переживания отчуждения.

Мартин Лютер выражает эту мысль следующим образом: "Бог действует с помощью противоположностей, чтобы человек ощутил тщетность своих усилий именно в тот момент, когда Бог собирается спасти его. Когда Бог собирается оправдать человека, он проклинает его. Он должен вначале убить того, кого собирается оживить. Помощь приходит от Бога в виде гнева, поэтому она кажется далекой тогда, когда она находится рядом. Вначале человек должен возопить, что в нем не осталось здоровья. Ужас должен объять его душу. Это и есть муки чис­тилища... Из состояния такой тревоги зарождается спасение. Свет про­бивается к человеку тогда, когда он считает себя погибшим".

4. ВОССТАНОВЛЕНИЕ ОСИ ЭГО-САМОСТЬ

В психотерапевтической практике очень часто встречается типичная кли­ническая картина, которую можно было бы назвать неврозом отчуждения. Индивид с таким неврозом сомневается в своем праве на существование. Он испытывает глубокое чувство своей никчемности со всеми симптома­ми, которые принято называть комплексом неполноценности. На бессоз­нательном уровне такой индивид автоматически предполагает, что все ис­ходящее от него—сокровенные желания, потребности и интересы—должны быть неправильными или в каком-то отношении неприемлемыми. При та­кой установке психическая энергия сдерживается и вынуждена скрытно, бессознательно или деструктивно проявляться в виде психосоматических симптомов, приступов беспокойства или примитивных аффектов, депрес­сии, суицидных побуждений, алкоголизма и т.д. В принципе перед таким пациентом стоит проблема его оправдания или неоправдания перед Бо­гом. Здесь мы имеем психологическую основу для постановки теологиче­ского вопроса об оправдании. Вопрос "оправдывает нас наша вера или наши деяния?" указывает на различие между интровертной и экстравертной точ­ками зрения. В глубине души отчужденная личность ощущает свою нео­правданность и неспособность действовать, исходя из лучших побужде­ний. В то же время такой индивид лишен ощущения смысла. Жизнь лишена психического содержания.

Для выхода из состояния отчужденности необходимо восстановить связь между эго и Самостью. Из сообщения доктора Ролло Мэя я позаимствовал опи­сание такого опыта. Пациентка, женщина в возрасте 28 лет, была незаконно­рожденным ребенком и страдала так называемым неврозом отчуждения. Приведем ее рассказ о своих переживаниях:

"Я помню, что в тот день я бродила в трущобах под железной дорогой на эстакаде. Меня неотступно преследовала мысль, что "я—незаконнорож­денный ребенок". Пот катил с меня градом, когда я в муках старалась признать этот факт. Затем я поняла, что должен чувствовать человек, сделавший такое признание: "Я—негритянка среди привилегирован-. ных белых" или "я—слепая среди зрячих". Когда я проснулась ночью, меня осенило: "Я признаю тот факт, что я—незаконнорожденный ре­бенок", но "я уже не ребенок". Значит, "я—незаконнорожденная". Но и это неверно. "Я незаконно родилась". Тогда что остается? Остается: "Я есмь". Установление контакта с реальностью ("я есмь") своего бытия и при­знание этой реальности (что, как мне кажется, впервые произошло со мной) тотчас произвели на меня впечатление и вызвали следующую мысль: "Поскольку я есмь, следовательно, я имею право быть". С чем можно сравнить этот опыт? Вначале у меня возникло такое чувство, словно я соприкоснулась с действительностью. Я ощутила свое собственное существование, и мне не было дела до того, что составляет его основу—какой-нибудь ион или просто волна. Я испытывала такое же ощущение, как в детстве, когда я добралась до сердцевины персика и расколола косточку, не зная, что я там найду. К своему удивлению, я на­шла внутри косточки съедобное зернышко, которое на вкус оказалось горько-сладким...

Здесь уместно привести сравнение с постановкой в порту парусной шлюпки на якорь. Изготовленная из земных материалов, шлюпка мо­жет с помощью якоря соприкоснуться с землей, той почвой, из которой выросла ее древесина. Шлюпка может поднять якорь, чтобы отправиться в плавание; но она может в любой момент бросить якорь, чтобы пере­ждать шторм или немного отдохнуть...

Впечатление такое, словно я вхожу в мой сад Едемский, где я нахожусь по ту сторону добра и зла и всех иных человеческих представлений... Мое состояние напоминает состояние глобуса, на котором еще не нане­сены горы, океаны и континенты. Это напоминает ребенка, который на занятиях по грамматике находит в предложении подлежащее для сказу­емого, причем в данном случае подлежащим является вся его жизнь. Здесь исчезает ощущение теоретического подхода к своей сущности..." Мэй называет это состояние переживанием своего бытия ("я есмь"), что вполне оправдано с дескриптивных позиций. Кроме того, данное состоя­ние можно рассматривать как восстановление оси эго-Самость, которое, вероятно, произошло в контексте сильного переноса.

Иллюстрацией к началу восстановления нарушенной оси эго-Самость может служить сновидение, о котором рассказала в процессе психотера­певтических консультаций молодая женщина. Ей приснился следующий сон:

"Я была сослана в Сибирь. Бесцельно брожу по холодным щетинным рав­нинам. Затем ко мне приближается группа верховых солдат. Они швы­ряют меня в снег и начинают по очереди насиловать. Это происхо­дит четыре раза. Я чувствую себя разбитой и окоченевшей от холода. Затем ко мне подходит пятый солдат. Я ожидаю к себе такого же от­ношения от него, как и от остальных солдат. Но, к своему удивлению, я вижу в его глазах жалость и человеческое понимание. Вместо того чтобы изнасиловать, он осторожно заворачивает меня в одеяло и от­носит к ближайшему коттеджу. Он усаживает меня подле огня и кор­мит теплым супом. Я знаю, он исцелит меня".

Этот сон приснился на этапе образования переноса. В детстве паци­ентка остро переживала отторжение со стороны обоих родителей. В част­ности, после развода с матерью отец совершенно не уделял девочке внима­ния. Такое отношение нанесло сокрушительный удар по чувству собствен­ного достоинства пациентки и оставило у нее чувство отчужденности от ценностей, носителем которых был ее отец и, в конечном счете, опреде­ленная часть ее Самости. Сон ярко передает ее чувство отчуждения или от­торжения и появление нового переживания восстановления оси эго-Самость. Это происходит при осознании сильных чувств переноса. Разуме­ется, в психотерапии такие переживания встречаются регулярно и более или менее успешно преодолеваются с помощью добрых человеческих от­ношений и общепринятых теорий переноса. Тем не менее, я полагаю, что осознание глубоко внутреннего процесса, который приводит к восстанов­лению оси эго-Самость, позволяет более основательно осмыслить сам фе­номен переноса. Более того, этот процесс позволяет рассматривать терапев­тический опыт в более широком контексте общечеловеческой потребности в установлении связи со сверхличностным источником бытия.

Другой пример исцеляющего воздействия, обусловленного восстановле­нием связи между эго и Самостью, содержится в замечательном сновиде­нии, рассказанном мне человеком, которому в детстве довелось пережить острое чувство эмоциональной утраты. Он был незаконнорожденным ребен­ком и воспитывался у приемных родителей, состояние которых было близ­ким к психотическому. Практически они не вызывали у ребенка теплых чувств к себе. В результате этого у него в зрелые годы сохранилось острое чув­ство отчуждения. Хотя он был довольно одаренной личностью, тем не менее, в своем стремлении реализовать свои потенциальные возможности он стал­кивался с серьезными трудностями. Этот сон приснился ему в ночь после смерти Юнга (6 июня 1961 годя). Я упоминаю эту подробность в связи с тем, что смерть Юнга произвела на него впечатление, и сон отражает одну из особенностей юнгианского подхода к психическому. Приведем описание сна:

"Мы вчетвером прибываем на неизвестную планету. Четверка, по-види­мому, отражает кватерность в том смысле, что каждый из нас пред­ставляет определенный аспект одного бытия, словно мы представ­ляем четыре стороны света или четыре расы человечества. По прибытии мы обнаружили на планете дублеров, вторую группу из че­тырех человек Эта группа не говорит на нашем языке. Каждый из них говорит на ином языке. Первое, что мы стараемся сделать,—это опре­делить общий язык. (Эта проблема занимает значительную часть описания сна, и я пропущу эту часть).

На планете царит обязательный для всех ее обитателей суперпоря­док. Нам кажется, что соблюдение суперпорядка обеспечивается не отдельным человеком или правительством, а благожелательным ав­торитетом, те. природой. В его способности регулировать жизнь каж­дого обитателя планеты нет ничего опасного для индивидуальности. Мое внимание отвлекает какое-то происшествие в аварийной камере. У одного из четверых обитателей планеты произошел сердечный при­ступ. По-видимому, волнение, вызванное нашим прибытием, привелокуча-щению сердцебиения. В таких случаях суперпорядок осуществляет вме­шательство. Инопланетянин погружается в полукоматозное состояние, в котором происходит подключение к основному сердечному ритму с целью снятия "перегрузки", пока не будет достигнута стабилизация.

Меня интересует, позволят ли нам остаться на планете. Затем мы по­лучаем информацию о том, что нам позволено продлить свое пребы­вание на планете при условии, что мы подключимся к определенной длине волны, чтобы "центральный источник закона энергии" смог оп­ределять момент наступления того, что на планете называется "опасностью", а на земле называется "грехом". В момент появления для нас опасности суперпорядок "возьмет нас под свой контроль", пока не исправится сложившееся положение. Опасность возникает в тех случаях, когда осуществляется действие с целью доставить не­посредственное удовольствие эго или любой сознательной части лич­ности без учета архетипических источников данного действия. Такие действия не соотносятся со своим архетипическим источником или аспектом ритуала, связанным с первичным, основополагающим дей­ствием".

Основная особенность этого весьма выразительного сна состоит в су­ществовании на другой планете (в бессознательном) "суперпорядка" и "цен­трального источника закона энергии". Этот замечательный образ симво­лически отражает процесс сверхличностного регулирования психики и соответствует нашему представлению о компенсаторной функции бессоз­нательного. В описании сновидения сказано, что опасность возникает "в тех случаях, когда осуществляется действие с целью доставить непосред­ственное удовольствие эго ...без учета архетипических источников данного действия". Это точное описание инфляции, при которой эго функционирует без учета сверхличностных категорий существования. Более того, в снови­дении это состояние отождествляется с грехом, что соответствует выше­упомянутой точке зрения святого Ансельма.

В сновидении сообщается, что "суперпорядок" вступает в действие, чтобы снять "перегрузку", как только эго войдет в состояние инфляции, и таким об­разом обеспечить защиту от опасностей последующего отчуждения. Этот за­щитный, или компенсаторный, механизм точно соответствует открытому в физиологии Уолтером Кенноном процессу гомеостаза.21 Согласно этой концепции, в организме человека действует процесс гомеостаза или само­регуляции, предотвращающий существенную разбалансировку основных систем организма. Например, при потреблении слишком большого коли­чества поваренной соли почки увеличивают содержание поваренной соли в урине. Другой пример: при увеличении в крови содержания двуокиси уг­лерода определенные нервные центры мозга активизируют респиратор­ную деятельность, чтобы удалить избыточное количество двуокиси угле­рода. При отсутствии нарушений и препятствий для естественного функционирования в психике действует аналогичный гомеостатический процесс саморегуляции. Как и тело человека, бессознательная психика об­ладает инстинктивной мудростью, способной корректировать ошибки и крайние проявления сознания, если мы сознаем ее указания. Корректиру­ющая функция берет свое начало от Самости и для своей беспрепятствен­ной реализации требует установления живой, здоровой связи между Само­стью и эго.

Поскольку идентичность эго и Самости имеет столь же общечеловече­ский характер, как и первородный грех, для обеспечения психологичес­кого развития даже "нормального" человека отчуждение должно состав­лять необходимое переживание. Действительно, они идентичны. Эту мысль замечательно выразил Карлейль. По его мнению, величина счастья обратно пропорциональна числу наших ожиданий, т.е. нашему представлению о той величине счастья, на которую мы имеем право. Счастье равно тому, что мы имеем, деленному на то, что мы ожидаем. По этому поводу Карлейль пи­шет следующее:

"В соответствии с некоторыми оценками и среднестатистическими ожи­даниями нам уготована средняя земная участь, которая принадлежит нам от рождения и составляет наше неотъемлемое право. Это так же про­сто, как и выплата зарплаты или воздаяние по заслугам. Здесь нет нужды выражать благодарность или предъявлять претензии. Если случится прибыль, мы считаем это счастьем, а если случится дефицит, то несча­стьем. Предположим, что мы сами оцениваем свои достоинства. Сколько же самодовольства заключено в каждом из нас! Стоит ли удивляться, что чаши весов так часто склоняются не туда, куда надо! Скажу тебе, Болван, что все это проистекает из твоего тщеславия, из твоих фантазий о том, какими должны быть твои достоинства. Представь себе, что ты заслужи­ваешь виселицы (что вполне вероятно). Ты будешь счастлив, когда узна­ешь, что тебя всего лишь расстреляют...

... Цоля жизни возрастает не столько благодаря увеличению вашего чис­лителя, сколько благодаря уменьшению вашего знаменателя, и если меня не подводит моя алгебра, деление единицы на нуль даст бесконеч­ность. Сведи к нулю свои требования к вознаграждению, и тогда весь мир будет лежать у твоих ног. Прекрасно пишет мудрейший человек на­шего времени: "Жизнь как таковая начинается только с самоотречения (Entsagen)"

Я взираю на эту жизнь как на путешествие цар­ственной особы; душа покидает свой двор, что­бы осмотреть свою страну. Небо заключает в себе картину земли, и если бы душа удовольство­валась представлениями, ее путешествие не вышло бы за пределы карты. Но замечательные образцы прельщают своими копиями... и, вгляды­ваясь в их симметрию, она придает ей форму. Так нисхождение души свидетельствует о ее происхождении. Влюбленный в ее красоту Бог вставляет зеркало в рамку, чтобы любоваться ее отражением.

(ТОМАС ВООН)

1. РОЛЬ КОЛЛЕКТИВНОГО

Известно, что состояния инфляции и отчуждения входят в состав цикла пси­хической жизни и стремятся превратиться в нечто иное. Инфляциированное состояние при отреагировании приводит к падению и, следовательно, к отчуждению. Состояние отчуждения, напротив, при нормальных обстоя­тельствах приводит к исцелению и восстановлению. Инфляция и отчуж­дение превращаются в опасные состояния только тогда, когда они отделя­ются от цикла психической жизни, в состав которого они входят как отдель­ные части. Существование личности ставится под угрозу, если инфляция и отчуждение принимают форму статических, хронических состояний, вме­сто того чтобы участвовать в общей динамике развития цикла. Тогда необ­ходимо обратиться к помощи психотерапии. Тем не менее, большинство людей всегда защищались от этих опасностей с помощью коллективных, тра­диционных (и поэтому преимущественно бессознательных) средств.

В религиозной практике и народной мудрости всех времен и рас все­гда распознавались (хотя и под разными названиями) психические опасно­сти инфляции и отчуждения. Существует немало коллективных и индиви­дуальных ритуалов, предназначенных для предотвращения инфляционной тенденции вызвать зависть Бога. Например, у нас существует древнее по­верье, что необходимо постучать по дереву, когда кто-нибудь говорит о том, что дела обстоят благополучно. В основе этого поверья лежит осознан­ное или неосознанное понимание опасности гордости и самодовольства. Отсюда необходимость применения определенного метода для унижения индивида. Эту же цель преследует употребление выражения "если будет на то воля Божья". В большинстве случаев различные табу, встречающиеся в первобытных обществах, имеют под собой ту же основу—защиту индиви­да от инфляции, от соприкосновения с силами, слишком большими для ог­раниченного сознания эго и способными вызвать в нем чудовищные раз­рушения. Эту же защитную функцию выполняет первобытный обычай изолировать в уединение воинов после возвращения их с победой с поля боя. Победа вызывает у победителей инфляцию, и если их, например, впустить в деревню, они могут обратить свою силу против ее жителей. Поэтому пе­ред новой интеграцией в общину для победоносных воинов отводится не­сколько дней, чтобы они смогли успокоиться.

В древнем митраизме существовал интересный ритуал под названием "ритуал Короны". Этот ритуал был предназначен для защиты от инфляции. Во время посвящения римского воина в митраизм осуществлялась следую­щая церемония. Кандидату в посвященные предлагалась на кончике меча ко­рона. В соответствии с наставлениями, он должен был рукой оттолкнуть корону, говоря: "Митра—моя корона". После этого он даже на празднест­вах и военных торжествах никогда не носил корону или венок победителя, и если ему предлагали корону, он отказывался принять ее, говоря: "Она при­надлежит моему брату".1

В дзен-буддизме были разработаны изощренные методы для разруше­ния интеллектуальной инфляции, иллюзии, что индивид знает. К числу та­ких методов относится применение коанов, или загадочных высказыва­ний. Приведем пример применения коанов: Ученик спрашивает у своего учителя: "Обладает ли собака природой Будды?" Учитель отвечает: "Гав-гав".

В христианской традиции прилагается немало усилий по защите от ин­фляции. Симптомами инфляции являются семь смертных грехов: гордость, гнев, вожделение, алчность, чревоугодие и леность. Называя их грехами, ко­торые требуют исповеди и покаяния, индивид защищается от них. Основной смысл заповедей Иисуса состоит в том, что благодать исходит от личности, не подверженной инфляции.

Существует немало традиционных способов защиты индивида от ин­фляции. С психологической точки зрения, основная цель всех религиоз­ных церемоний состоит в обеспечении связи между индивидом (эго) и бо­жеством (Самостью). Все религии являются хранилищами сверхличностного опыта и архетипических образов. Внутренняя задача религиозных цере­моний состоит в том, чтобы предоставить индивиду возможность почув­ствовать свою значимую причастность к этим сверхличностным категориям. Это утверждение справедливо для католической мессы и исповедаль­ни, которые имеют более личностное значение, предоставляя индивиду возможность избавиться от бремени обстоятельств, вызвавших ощущение отчуждения от Бога. Признавая в священнике представителя Бога, индивид в какой-то мере обретает ощущение возвращения к Богу и восстановления с ним связи.

Все религиозные ритуалы учитывают сверхличностные категории и пытаются установить связь между ними и индивидом. Религия обеспечи­вает наилучшую форму коллективной защиты от инфляции и отчуждения. Насколько нам известно, каждое общество включает в ритуал своей кол­лективной жизни такие категории. Весьма сомнительно, что коллективная форма жизни людей смогла бы просуществовать какое-либо время без об­щего ощущения знания этих сверхличностных категорий.

Тем не менее, защищая человека от опасностей психических глубин, коллективные методы одновременно лишают его возможности лично ис­пытать эти глубины и на основе этого опыта осуществлять свое развитие. Когда живая религия способна вмещать Самость и передавать своим при­верженцам ее динамизм, индивид практически не испытывает потребнос­ти в личной встрече с Самостью. Он не испытывает потребности в установ­лении личной связи со сверхличностным аспектом бытия. Эту задачу за него выполняет церковь.

В связи с вышеизложенным возникает серьезный вопрос: обладает ли со­временное западное общество действующим вместилищем для сверхлич­ностных категорий или архетипов? Элиот ставит этот вопрос так: осталось ли у нас что-нибудь еще, кроме "груды разбитых образов?" Дело в том, что подавляющее большинство индивидов не имеют в своем распоряжении живых, действующих сверхличностных категорий, с помощью которых они могли бы осмыслять жизненный опыт. Такие категории индивид полу­чает от церкви или иным путем. Подобное положение дел таит в себе опас­ность, поскольку при отсутствии сверхличностных категорий эго стре­мится считать себя всем или ничем. Более того, при отсутствии соответствующего вместилища для архетипов (например, общепризнан­ной религиозной структуры) архетипы вынуждены искать иные возмож­ности для своей реализации, поскольку они составляют реальности психи­ческой жи­зни. Одна из таких возможностей состоит в проецировании архетипов на общинные или мирские проблемы. Тогда, в зависимости от жизненных критериев индивида, сверхличностная ценность может быть придана лич­ной власти, какому-нибудь движению за социальные реформы или любой форме политической деятельности. Это происходит в нацизме, правора­дикальном движении, и в коммунизме, леворадикальном движении. Эта же разновидность динамизма может проецироваться на расовую проблему в форме расизма. Личные, светские и политические формы деятельности приобретают бессознательно-религиозный смысл. Такое положение дел чревато серьезными опасностями, религиозная мотивация, действуя на бессознательном уровне, вызывает проявления фанатизма со всеми выте­кающими отсюда деструктивными последствиями.

Когда коллективная психика находится в устойчивом состоянии, подавляющее большинство индивидов придерживается единых взглядов на об­щий живой миф или божество. Каждый индивид проецирует свой внутренний образ Бога (Самости) на религию общины. В таких случаях коллективная религия выполняет для большинства индивидов роль вместилища Самости. Реальность сверхличностных жизненных сил отражается во внешних образах, которые церковь воплощает в своих символах, мифах, ритуалах и догмах. При адекватном функционировании церковь защищает общество от любого распространения инфляции и отчуждения. При всей своей устойчивости такая си­туация имеет свои недостатки. Самость или образ Бога еще не осознана, т.е. не опознана как внутренняя психическая сущность. Хотя в общине ве­рующие и поддерживают относительно гармонические отношения друг с другом, тем не менее, этагармония носит иллюзорный и, в какой-то мере, неискренний характер. По отношению к церкви индивиды находятся в со стоянии коллективной идентификации и не устанавливают неповторимо-индивидуальных отношений с Самостью.

Если в настоящее время внешняя церковь теряет способность выполнять роль носителя проекции Самости, тогда мы имеем ситуацию, которую Ницше провозгласил для современного мира: "Бог умер!" Теперь все ценности и психическая энергия, содержащиеся в церкви, устремляются обратно к индивиду, активизируя его психику и вызывая серьезные проблемы. Что теперь произойдет? Существует несколько возможностей. Примеры каждой из них можно встретить в современной жизни. Первая воз­можность состоит в том, что при утрате проекции Бога в сферу церкви ин­дивид одновременно потеряет свою внутреннюю связь с Самостью. Тогда индивид становится жертвой отчуждения и всех симптомов пустой, бессмысленной жизни, которые в наше время получили столь широкое распространение. Вторая возможность состоит в том, что индивид берет на себя, на свое эго и свои способности, всю энергию, которая прежде при давалась божеству Такой человек становится жертвой инфляции. Примеры такой ситуации можно обнаружить в проявлениях вы­сокомерия (hybris), которое переоценивает рациональные и регулирующие силы человека и отрицает существование священной тайны, присущей жиз­ни и природе. Третья возможность состоит в том, что проецируемая сверх­личностная ценность, которая была извлечена из религиозного вместили­ща, вновь проецируется на одно из светских или политических движений. Но светские задачи не способны в полной мере отра­жать религиозный смысл. Когда религиозная энергия направляется на свет­ский объект, тогда мы имеем то, что можно охарактеризовать как поклоне­ние идолам, а это есть неискренняя, бессознательная религия. В современном мире замечательным примером повторной проекции может служить кон­фликт между коммунизмом и капитализмом. Вне сомнения, коммунизм пред­ставляет собой светскую религию, которая активно пытается направить ре­лигиозную энергию на выполнение светских и социальных задач.

Когда ценность Самости проецируется противоположными группами на конфликтующие идеологии, дело выглядит так, словно первоначальная це­лостность Самости раскалывается на противоборствующие фрагменты. В таких случаях антиномии Самости или Бога отреагируются в истории. Оба участника фанатичного конфликта черпают энергию из одного источника, разделенной Самости, но, будучи не в состоянии осознать этот момент, они обречены на изживание этого трагического конфликта в своей жизни. Сам Бог оказывается вовлеченным в этот неясный конфликт. В каждой войне, происходящей в рамках западной цивилизации, обе стороны молились одному и тому же Богу. Эту мысль Мэтью Арнольд выразил следующим об­разом:

Охваченные тревогой борьбы и бегства,

Мы оказались на мрачной равнине,

Где ночью сталкиваются невежественные армии.

ДоверБич

Четвертая возможность состоит в рассмотрении утраты религиозной проекции. Если индивид, возвратившийся к себе в силу ут­раты проецируемой религиозной ценности, способен рассматривать ко­нечные вопросы жизни, тогда он может воспользоваться предоставленной ему возможностью для существенного развития в сфере сознания. Если он способен активно и ответственно работать с активацией бессознательного, он может обнаружить в психике утраченную ценность, бого-образ. Эта воз­можность показана на схеме кружочком, который теперь занимает боль­ший участок за пределами дуги бессознательной сферы. Теперь осуществля­ется сознательная реализация связи между эго и Самостью. Теперь утрата религиозной проекции послужила благим целям, стимулируя развитие ин-дивидуационной личности.

Замечательная особенность коллективной утраты сверхличностных ка­тегорий состоит в возрастании интереса к субъективности индивида. Этот характерный для современности феномен не мог существовать, когда традиционная коллективная религия успешно выполняла роль вместилища сверхличностных ценностей. Но при распаде системы традиционных сим­волов дело выглядит так, словно к индивидуальной психике возвращается огромный поток энергии и тогда на субъективности индивида сосредото­чивается больше интереса и внимания. Благодаря этому феномену состоя­лось открытие глубинной психологии. Само существование глубинной психологии симптоматично для нашего времени. Другие свидетельства можно обнаружить во всех видах искусства. В пьесах, романах самые за­урядные индивиды описываются в мельчайших личностных подробнос­тях. Внутренней субъективности придается огромная ценность. Ей уделя­ется внимание, невиданное для прежних эпох. В принципе эта тенденция указывает на грядущие события. Если следовать этой тенденции до конца, она неизбежно будет приводить все большее число людей к новому откры­тию утраченных сверхличностных ценностей в своей душе.

2. ПРОРЫВ

В определенный момент психического развития, обычно после напряжен­ного переживания отчуждения, в сферу сознания неожиданно прорывается ось эго-Самость. Опытным путем эго приходит к осознанию существования сверхличност­ного центра, по отношению к которому оно (эго) занимает подчиненное положение. Юнг описывает это событие следующим образом:

"Когда достигается вершина жизни, распускается почка, и большее появ­ляется из меньшего, тогда, как говорит Ницше, "единица превращается в двойку", и большая личность, которая всегда была большей, но остава­лась незримой, предстает перед меньшей личностью подобно откро­вению. Тот, кто действительно и безнадежно мал, всегда стремится низ­вести откровение большой личности до уровня своей малости, не понимая, что уже наступает судный день для его малости. Но человек, обладающий внутренним величием, знает, что теперь действительно пришел долгожданный друг его души, бессмертный, чтобы "пленить плен" (Еф., 4:8), т.е. чтобы схватить того, кто держал бессмертного в за­точении, и направить поток его жизни в русло большой жизни. Это мо­мент смертельной опасности!"

В религии и мифах содержится немало образов, символизирующих мо­мент такого прорыва. Когда человек осознанно встречается с божественным посредником, осуществляющим поддержку, руководство и регулирование, мы можем рассматривать такую встречу как встречу эго с Самостью.

Встреча с божеством обычно происходит в пустынной местности или в изгнании, т.е. в состоянии отчужденности. Спасаясь от правосудия, Мои­сей пас в пустыне овец тестя своего, когда Иегова воззвал к нему из горя­щего куста и объявил ему его жизненное предназначение (Исход, 3). Спасаясь от гнева Исава, Иаков вынужден был бежать из дома своего. В пустыне он видит во сне лестницу (рис. 13), достигающую неба, и заключает с Богом соглашение (Бытие, 28:10-2 2). Этот образ использует в своем стихотворе­нии "Царство Божие внутри вас" Фрэнсис Томпсон:

Издревле хранят свои места ангелы;

Не шелохнется камень под их ногами, не дрогнет их крыло!

Как много чудесного нет в ваших

Отрешенных лицах!

Но если посетит тебя печаль утраты,

Оплакать должен ты утрату,

И между небом и божественным крестом

Воссияет лестница Иакова".

В качестве примера можно упомянуть библейского пророка Иону. Его первая встреча с Иеговой произошла во время нормальной жизни, но не нашла у Ионы признания, так как уровень инфляции эго был слишком вы­сок, чтобы признать авторитет Самости. И лишь после тщетных попыток спа­стись бегством, которые ввергли Иону в состояние крайнего отчаяния, во время пребывания в чреве кита, он смог признать сверхличностный авто­ритет Иеговы.

Когда женщина (или анима в психологии мужчины) встречается с Са­мостью, проявление Самости нередко изображается в виде небесной опло­дотворяющей силы. Посаженная отцом в темницу, Даная зачала Персея от Зевса, явившегося в виде золотого дождя. Благовещение Деве Ма­рии обычно изображается в виде оплодотворяющих лучей, которые исходят от небес. В своей скульптуре "Экстаз святой Терезы" Бернини использует более психологический вариант этого образа.

Экстаз святой Терезы (Бернини).

Современным примером этой темы служит замечательный сон, кото­рый приснился женщине после продолжительной психологической дея­тельности:

"Я вижу молодого человека. Он обнажен. Его тело сверкает от пота. Мое внимание привлекла его поза—сочетание падающего движения, как у фигуры Пиеты, и мощной разрядки, как у знаменитого греческого дис­кобола. Он находится в группе других мужчин, которые как-то дву­смысленно поддерживают его. Он выделяется среди них (бронзовым) цветом и текстурой кожи (покрытой потом). Но основное его отли­чие от остальных мужчин состоит в огромном фаллосе, который имеет форму третьей вытянутой ноги. (Рис.18).

Эрекция доставляет мужчине страдание. Об этом свидетельствуют не только атлетическое напряжение мускулатуры и выделение пота, но и искаженное выражение его лица. Его состояние вызывает у меня со­чувствие. Его детородный орган вызывает изумление (восхищение). Меня влечет к нему. Затем мы вступаем в половые сношения. Вхожде­ние его органа в меня вызывает у меня настолько глубокий и общий ор­газм, что я ощущаю его в своих ребрах и легких ...даже когда я просы­паюсь. Меня наполняет нераздельное ощущение боли и наслаждения. Мои внутренности буквально "вывернуты наизнанку". В моем чреве произошла революция, поворот на 180 градусов. Что-то в этом роде".

Кроме Дискобола' и Пиеты Микеланджело, трехногий мужчина вызвал у сновидицы воспоминание об алхимическом эстампе и трехногом солнечном колесе, которые ей довелось од­нажды увидеть. Таким образом, фигура сновидения впитала в себя все богат­ство многих образов и смысловых значений, которые нуждаются в уточ­нении и прояснении. Мы не будем подробно останавливаться на их амплификации, ограничившись несколькими замечаниями. Мужская сущ­ность творческой энергии проникла в сновидицу, вызвав трансформацию. Он—атлет в физическом и духовном отношении (ап. Павел). Он ассоции­руется с высшим духовным принципом (солнце) и олицетворяет весь про­цесс психической трансформации (алхимическое изображение).

Для сновидицы этот сон ознаменовал начало формирования новой ус­тановки и нового понимания жизни. Как свидетельствуют сексуальные об­разы сновидения, у сновидицы раскрылись новые уровни физического ре­агирования. Кроме того, произошло осознание всей функции ощущения, которая прежде оставалась преимущественно неосознанной. Самое важ­ное заключалось в развитии подлинной индивидуальной автономии и рас­крытии значительных творческих дарований. Сопутствующие ассоциации свидетельствуют о том, что сон отражает встречу не только с анимусом, но и с Самостью. Тройственный символизм указывает на важное значение про­цесса конкретной, пространственно-временной реализации (см. гл. 7).

Замечательный пример прорыва оси эго-Самость в сферу сознания со­держится в описании обращения в веру апостола Павла (Деян. 9:1 -9),

Рис. 18. Рисунок пациентки.

Рис.21. Алхимический рисунок.

Иона пытался спастись бегством от своего призвания. Савл пытался уйти от своего предназначения, преследуя своих будущих единомышленников, сопричастных его судьбе. Сама сила, с которой он преследовал христиан, сви­детельствует о его причастности их делу, ибо, как говорит Юнг, "важно то, о чем говорит человек, а не то, с чем он соглашается или не соглашается".

Вне сомнения, то, что человек страстно ненавидит, олицетворяет один из аспектов его судьбы.

3. КНИГА ИОВА

Книга Иова содержит замечательное по своей полноте описание встречи с Самостью. Иову Юнг посвятил свою работу "Ответ Иову".5 В этой книге он рассматривает историю Иова как поворотный пункт в коллективном разви­тии иудейско-христианского мифа, связанного с эволюцией образа Бога или архетипа Самости. Встреча Иова с Иеговой рассматривается как суще­ственный переход в человеческом понимании природы Бога, переход, ко­торый в свою очередь потребовал от Бога ответа, приведя к его очеловече­нию и, в конечном счете, воплощению в виде Христа. Историю Иова можно рассматривать с иной точки зрения, а именно, как описание индивидуаль­ного опыта, при котором эго осуществляет первую значимую встречу с Са­мостью на уровне сознания. С этой позиции я и рассмотрю историю Иова.

Посвященный Иову текст представляет собой сложный документ, и по­этому мы не можем определить, опирается ли он на реальный опыт инди­вида. Тем не менее, существует высокая степень вероятности, что такой опыт имел место, и в дальнейшем мы будем рассматривать текст как описа­ние индивидуального опыта активного воображения. Активное воображе­ние представляет собой процесс, при котором воображение и создавае­мые им образы воспринимаются как нечто отдельное от эго (как "ты" или "другой"). Эго способно устанавливать с ними отношения и вести диалог. То, что Книга Иова написана в форме диалога и является единственной в Ветхом Завете книгой, составленной по принципу диалога, свидетельству­ет в пользу предположения о том, что ее основу составил опыт активного во­ображения. Даже повторяемость диалога производит впечатление искрен­ности, когда мы рассматриваем книгу как описание личного опыта. Непрестанное возвращение к одному и тому же пункту, который эго отка­зывается признать, есть типичное поведение персонификаций бессознатель­ного, встречающихся в процессе активного воображения.

История начинается с соглашения между Богом и Сатаной подвергнуть испытанию Иова. Предстояло ответить на вопрос: возможно ли с помощью несчастий и превратностей судьбы заставить Иова проклясть Бога? Спор на небесах можно рассматривать как отображение сверхличностных или архетипических факторов бессознательного, которые подвергают Иова испытанию и, в конечном счете, придают смысл этому испытанию. Если бы несчастья, выпавшие на долю Иова, имели исключительно случайный ха­рактер, они были бы вероятностными, бессмысленными событиями, кото­рые не соотносятся со сверхличностным аспектом бытия. Знаменательно, что Иов никогда не рассматривает эту возможность. Весь текст опирается на допущение, что все исходит от Бога, т.е. все события отражают сверх­личностную задачу и смысл. Это допущение соответствует необходимой гипотезе, согласно которой для реализации активного воображения чело­век должен проявить самообладание. Если личностные настроения и аф­фекты, составляющие отправную точку для реализации активного вообра­жения, считаются случайными, или имеют исключительно внешние или физиологические причины, тогда нет оснований искать их психологиче­ский смысл. Узнать о существовании психологического смысла можно только опытным путем. Вначале индивид должен обладать хотя бы достаточ­ной верой, чтобы захотеть рассматривать предположение о существова­нии психологического смысла как гипотезу, подлежащую проверке.

Бог и Сатана составляют два аспекта одной реальности, т.е. Самости, по­скольку они действуют заодно. Сатана выполняет роль инициатора и дина­мического фактора в испытании Иова и поэтому олицетворяет стремление к индивидуации, которое должно разрушить психологическое статус-кво, чтобы реализовать новый уровень развития. Эту же роль выполнял змей для Адама и Евы в саду Едемском. Как и ситуация в саду Едемском, испытание Иова было задумано как искушение. Он должен подвергнуться искушению, чтобы проклясть Бога. В психологическом отношении это означает, что эго должно подвергнуться искушению впасть в инфляцию, возвыситься над про­мыслом Божиим, т.е. идентифицировать себя с Самостью.

Почему все это необходимо? Очевидно, Иов все еще испытывает тен­денцию к инфляции. Несмотря на безупречную репутацию, а может быть, благодаря ей, существует сомнение, отчетливо ли сознает он различие между собой и Богом, между эго и Самостью. Поэтому составляется план подвергнуть Иова испытаниям в огне страданий. Испытания привели Иова к полному восприятию реальности Бога. Еслипрежние замыслы можно по­нять по их воздействиям, тогда можно утверждать, что замысел Божий со­стоял в том, чтобы заставить Иова осознать Его. Вне сомнения, Самость нуждается в сознательной реализации и в силу настроя на индивидуацию должна подвергнуть эго искушению и испытанию, чтобы привести его к полному осознанию существования Самости.

Вначале Иов изображается как счастливый человек, обладающий боль­шим имением и пользующийся уважением людей. Это положение соответ­ствует чувству удовлетворения и "безопасности", которое испытывает эго в блаженном неведении относительно бессознательных допущений, со­ставляющих основу непрочной "безопасности" эго. Неожиданно Иов лиша­ется всего, что составляло для него ценность и опору—семьи, всех своих владений и здоровья.

Несчастья, обрушившиеся на Иова, изображены на гравюре Уильяма Блейка (рис.24). Над изображением Блейк поместил заголовок: "Огонь Бо­жий упал с неба" (Книга Иова, 1:16). С психологической точки зрения, кар­тина изображает распад сознательного статус-кво под воздействием пото­ка огненной энергии, нахлынувшей из сферы бессознательного. Такое изображение свидетельствует о наступлении кризиса индивидуации, перво­го этапа психологического развития, на котором старые психологические состояния устраняются, чтобы освободить место для нового состояния. До­минируют деструктивные или освобождающие воздействия; обычно имеет место сочетание обоих типов воздействия. В клинических материалах, опуб­ликованных Юнгом, содержится изображение, в котором доминирует осво­бождающее воздействие. На этом изображении, ознаменовавшем начало решающей стадии индивидуации, небесная молния раскалывает оболочку, освобождая заключенную в ней сферу,—рождается Самость. Карта та­ро XVI акцентирует деструктивный аспект. Когда эго достигает весьма высокого уровня инфляции, символизируемого башней, прорыв энергий из сферы Самости может приобрести угрожающие масштабы. Про­явление Самости знаменует наступление "Страшного Суда" (рис.27). Уцеле­ет только то, что не испорчено и опирается на реальность.

Потеряв все, что он высоко ценил, Иов погружается в состояние отчуж­денности, не уступающее по силе состоянию Толстого, о котором мы уже упоминали. Дня того чтобы признать Самость высшей ценностью, необходимо устранить привязанности к менее значимым ценностям. Очевидно, что смысл жизни Иова был связан с семьей, собственностью и здоровьем. Лишен­ный этих ценностей, Иов испытал отчаяние и погрузился в темную ночь души.

Погибни день, в который я родился...

Для чего не умер я, выходя из утробы,

И не скончался, когда вышел из чрева?

На что дан страдальцу свет,

И жизнь огорченным душою?..

На что дан свет человеку, которого путь закрыт,

И которого Бог окружил мраком?

С этими словами Иов дает волю своему самоубийственному отчаянию и крайней отчужденности от жизни и ее смысла. Повторяющиеся вопросы "почему?", "для чего?", "на что?" свидетельствуют о том, что Иов отчаянно ищет смысл. Если рассматривать Книгу Иова как личностный документ, тогда утрата и обретение смысла составляют его основную тему.

При депрессии и отчаянии в сферу бессознательного уходит значитель­ная часть либидо, которое в нормальных условиях обеспечивает сознатель­ную заинтересованность и жизнеспособность. Уход либидо активизирует бессознательное, расширяя диапазон образов в снах и фантазиях. Можно предположить, что бессознательное предстает перед Иовом в виде друзей и советников, обращаясь к нему в процессе реализации активного вообра­жения.

Эти фигуры знакомят Иова с иной точкой зрения и постепенно приво­дят к встрече с нуминозным, т.е. с самим Иеговой. В частности, о том, что речи советников Иова являются продуктами активного воображения, свидетель­ствует наличие в них контаминированных сочетаний нескольких элемен­тов. С одной стороны, эти речи отражают традиционную точку зрения ре­лигии, согласно которой Иов был покинут Богом, а с другой стороны, в них находят независимое и подлинное выражение глубокие слои бессознатель­ного. Такая разновидность контаминированного сочетания различных эле­ментов часто встречается в активном воображении. Поэтому для обеспечения продуктивности процесс нуждается в живом, активном участии созна­ния, которое приводит к реальному диалогу, а не к пассивному соглаша­тельству со всем, что говорит бессознательное. Например, в первой речи Елифаз говорит Иову:

Вот, ты наставлял многих,

И опустившиеся руки поддерживал,

Падающего восставляли слова твои,

И гнущиеся колени ты укреплял.

А теперь дошло до тебя, и ты изнемог,

Коснулось тебя, и ты упал духом.

Эти слова можно рассматривать как самокритичную речь самого Иова. Он осознает, как легко было давать совет и оказывать помощь другим, но те­перь он не способен воспользоваться своим собственным советом. Эта са­мокритика лишь усугубляет его депрессию и страдание. Далее Елифаз упо­требляет традиционные формы выражения поверхностного утешения, которыми, вероятно, Иов пользовался для утешения других страждущих:

Непорочность путей твоих не должна ли быть

упованием твоим?

Вспомни же, погибал ли кто невинный, И где праведные были искореняемы?"

Эти мысли поверхностны, нереалистичны и бесполезны. На фоне тя­гостной реальности жизни, довлеющей над Иовом, они воспринимаются как показной оптимизм. Быть может, хотя бы для временного разрешения си­туации достаточно выразить поверхностное пожелание осуществления желаний, ибо Елифаз тотчас переходит к ряду более глубоких ассоциаций. Елифаз рассказывает Иову нуминозный сон. Если рассматривать весь диа­лог как продукт активного воображения Иова, тогда этот сон приснился Иову, или здесь содержится напоминание об этом сне:

И вот, ко мне тайно принеслось слово,

И ухо мое приняло нечто от него.

Среди размышлений о ночных видениях,

Когда сон находит на людей,

Объял меня ужас и трепет,

И потряс все кости мои.

И дух прошел надо мною;

Дыбом стали волосы на мне.

Он стал,—но я не распознал вида его,—

Только облик был пред глазами моими;

Тихое веяние,—и я слышу голос:

"'Там же, 4:3-5. 11 Там же, 4:6-7.

Человек праведнее ли Бога? И муж чище ли Творца своего?12 Далее Иов упоминает о снах, которые страшат его:

Когда подумаю: "утешит меня постель моя, Унесет горесть мою ложе мое", Ты страшишь меня снами, И видениями пугаешь меня.

Блейк создал замечательную иллюстрацию к снам Иова. На этой картине змей обвивает Иегову, вероятно, олицетворяя Его сатанинскую сторону. Он указывает на ад, разверзшийся под Иовом и угрожающий погло­тить его в пламени. В аду находятся зловещие, судорожно цепляющиеся за что-то фигуры. Глубины бессознательного разверзлись, и перед Иовом предстала первозданная сила природы. Очевидно, что с этой силой столь же бесполезно дискутировать, как и с тигром, случайно повстречавшимся пут­нику. Но Иов ничего не почерпнул из своих снов; он должен получить бо­лее убедительный урок.

Иов верит в свою невиновность и праведность и поэтому не осознает свою тень. Чтобы компенсировать односторонность сознательной установки Иова по отношению к чистоте и праведности, его собеседники постоянно говорят о злобе и пороке. Иов смутно сознает, что переживания Иова за­ставляют его чувствовать себя отвратительным и грязным. В один из таких моментов он восклицает:

Разве я море или морское чудовище,

Что Ты поставил надо мною стражу?

и далее:

Хотя бы я омылся и снежною водою

И совершенно очистил руки мои,

То и тогда Ты погрузишь меня в грязь,

И возгнушаются мною одежды мои.15

В одном месте он все-таки признает прошлые грехи:

Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь,

И не сухую ли соломинку преследуешь?

Ибо ты пишешь на меня горькое,

И вменяешь мне грехи юности моей...

Иов не говорит, какие грехи он совершил в юности своей, и теперь, оче­видно, не считает себя виновным за них. Прошлые грехи представляют со­бой вытесненные содержания, которые Иов не хочет осознать, поскольку они противоречат его представлению о своей праведности. Уверенность Иова в своей праведности ясно обнаруживается в главах 29 и 30:

О, если бы я был, как в прежние дни...

Когда я выходил к воротам города,

И на площади ставил седалище свое,—

Юноши, увидев меня, прятались,

А старцы вставали и стояли;

Князья удерживались от речи,

И персты полагали на уста свои;

Голос знатных умолкал,

И язык их прилипал к гортани.

Внимали мне, и ожидали,

И безмолвствовали при совете моем...

Я назначал им, и сидел во главе,

Как царь в кругу воинов.

"А ныне смеются надо мною

Младшие меня летами,

Те, которых отцов я не согласился бы

Поместить со псами стад моих".

Пренебрежительное отношение Иова к тем, кто стоит на более низком уровне умственного развития, вероятно, относится к числу "грехов юно­сти его" и указывает на наличие инфляции эго, которое проецирует на дру­гих слабую, теневую сторону. Процесс индивидуации требует, чтобы он осознанно признал и ассимилировал свою теневую, низшую сторону.

В целом испытания должны привести Иова к переживанию смерти и воз рождения. Тем не менее, посреди стенаний он остается однажды рожденным человеком. В следующем фрагменте он обнаруживает свое невежестве относительно состояния дважды рожденности:

Для дерева есть надежда, что оно,

Если и будет срублено, снова оживет,

И отрасли от него выходить не перестанут.

Если и устарел в земле корень его,

И пень его замер в пыли,

Но, лишь почуяло воду,

Оно дает отпрыски и пускает ветви,

Как бы вновь посаженное.

А человек умирает и распадается;

Отошел, и где он?

Уходят воды из озера,

И река иссякает и высыхает:

Так человек ляжет и не встанет;

До скончания неба он не пробудится,

И не воспрянет от сна своего.

В дальнейшем диалоге между Иовом и его собеседниками отражаются как глубокие истины, так и традиционные, банальные мнения. Вообще говоря, Иову рекомендуют возвратиться к традиционным, ортодоксальным взгля­дам. Ему говорят, что он должен смиренно принимать кару Божью, не во­прошая и не стараясь понять ее. Иными словами, ему советуют принести в жертву свой интеллект, вести себя так, словно он менее сознателен, чем есть в действительности. Такая форма поведения отражает регрессию, ко­торую он, собственно говоря, и отвергает. Вместо этого он протестует про­тив Бога, говоря: "Если ты добрый и любящий отец, отчего Ты не ведешь себя подобающим образом?" Вне сомнения, вступая дерзновенно в спор с Богом, Иов действует в состоянии инфляции, но из контекста ясно, что этот акт отражает необходимую, контролируемую инфляцию. Такая инфляция необходима для встречи с Богом. Инфляция имела бы губительные послед­ствия, если бы Иов по совету жены своей проклял Бога и умер. Но Иов избе­гает обеих крайностей. Он не приносит в жертву достигнутый уровень созна­тельности, но и не проклинает Бога. Он упорствует в своем вопрошании о смысле своих испытаний, пока не узнает, за что он наказан.

Разумеется, мышление Иова в категориях наказания свидетельствует о незрелости его отношения к Богу, ограниченности рамками отношений между родителем и ребенком. Это одна из установок, от которых его осво­бождает встреча с божеством. Но самым существенным представляется упорное стремление Иова постичь смысл своего опыта. Он смело бросает вызов

Богу, говоря: удали от меня руку Твою,

Ужас твой да не потрясает меня.

Тогда зови, и я буду отвечать,

Или буду говорить я, а Ты отвечай мне.

В главе 32 наступает перемена. Три собеседника Иова закончили свои речи, и теперь мы знакомимся с четвертым, ранее не упоминавшимся ли­цом, по имени Елиуй. Он утверждает, что воздерживался от участия в беседе, потому что молод годами. Здесь затрагиваются темы "3" и "4", на которые обращает внимание Юнг. Если Елиуя рассматривать как четвертую, ранее отсутствовавшую функцию, тогда происходит окончательная констелля­ция всей совокупности психологических факторов Иова. Это толкование соответствует характеру речи Елиуя, которая, во многом предвещая появ­ление Иеговы, отражает многие из тех идей, которые Иегова выразил с боль­шей силой. Особое внимание следует обратить на замечания, высказанные Елиуем по поводу снов:

Во сне, в ночном видении,

Когда сон находит на людей,

Во время дремоты на ложе,

Тогда он открывает у человека ухо

И запечатлевает Свое наставление,

Чтобы отвесть человека от какого-либо предприятия

И удалить от него гордость,

Чтобы отвесть душу его от пропасти

И жизнь его от поражения мечом.

Упоминание о снах и их предназначении характеризуется поразитель­ной психологической точностью. Оно также свидетельствует в пользу пред­положения, что Книга Иова содержит сообщение о реальном опыте инди­вида. Очевидно, с помощью снов бессознательное Иова тщетно пытается исправить его сознательную установку. Таким образом, сны можно рассма­тривать как предвосхищение сознательной встречи Иова с Иеговой. Заме­чательно, что этот древний текст содержит описание компенсаторной функции сновидений, существование которой недавно доказал Юнг.22

После речи Елиуя является сам Иегова. Нуминозная, сверхличностная Самость возникает из бури (рис. 29). Иегова произносит великолепную речь, которая, должно быть, увенчала сознательную деятельность, направленную на ассимилирование первобытной нуминозности, несомненно, сопровождавшей первоначальный опыт. Ответ Иеговы содержит обзор атрибутов бо жества и великолепное описание различия между Богом и человеком, т.е, между Самостью и эго:

Где был ты, когда я полагал основания земли?

Скажи, если знаешь.

Кто положил меру ей, если знаешь?

Или кто протягивал по ней вервь?

На чем утверждены основания ее?

Кто положил краеугольный камень ее

При общем ликовании утренних звезд,

Когда все сыны Божий восклицали от радости?23

Эго не создало психику и ничего не знает о тех глубоких основаниях, на которых утверждено его (эго) существование:

Нисходил ли ты во глубину моря,

И входил ли в исследование бездны?

Отворялись ли для тебя врата смерти,

И видел ли ты врата тени смертной?

Обозрел ли ты широту земли?

Эго получает напоминание о том, что оно ничего не знает о психическом в целом. Часть не может превзойти целое:

Можешь ли ты связать узел Хима

И разрешить узы Кесиль?

Можешь ли выводить созвездия в свое время

И вести Ас с ее детьми?

Знаешь ли ты уставы неба,

Можешь ли установить господство его на земле?

Здесь эго сопоставляется с масштабом и могуществом архетипов, оп­ределяющих психическое существование.

Иегова обращается к царству животных и перечисляет их необыкно­венные способности, особо выделяя чудовищ:

Вот бегемот, которого я создал, как и тебя.

Можешь ли ты удою вытащить левиафана

И веревкою схватить за язык его?

Теперь перед Иовом предстают бездонность Бога и глубины его психи­ческого, в котором обитают всепожирающие чудовища, далекие от чело­веческих ценностей. Этот аспект явления Бога человеку изобразил Блейк на своей картине (рис 30). Бегемот и левиафан олицетворяют первозданное вожделение бытия. Бог показывает свою теневую сторону, и поскольку че­ловек причастен к Богу как к основе своего бытия, он должен быть причастен и к его мраку. Самоправедность эго получает смертельный удар.

При завершении проявления Иеговы Иов претерпевает существенное изменение. Состоялось раскаяние, или метанойя:

Я слышал о Тебе слухом слуха;

Теперь же мои глаза видят Тебя.

Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь В прахе и пепле.

Иов получил ответы на свои вопросы, но не рациональным путем, а по­средством живого опыта. Он нашел то, что искал, - смысл своего страда­ния. Это есть не что иное, как сознательная реализация автономной, архетипической психики, причем эта реализация могла состояться только через посредство тяжелых испытаний. Книга Иова содержит описание процесса божественной инициации, проверки посредством тяжелых испытаний, ко­торая, в случае успеха, приводит к новому состоянию бытия. Эта проверка имеет сходство с ритуалами инициации, предназначенными для обеспе­чения перехода из одного состояния сознания в другое.

Иегова через своего динамического посредника Сатану подвергает Иова тяжелым испытаниям. Е Ш. Клюгер дает убедительную характеристику пси­хологической роли Сатаны в истории Иова:

"Он (Сатана) проявляется здесь в полном блеске как метафизический враг мирной жизни и уюта. Он осуществляет вмешательство, нарушая естественный ход жизни и препятствуя ему. Он становится на пути человека, подобно тому, как мал'ах Яхве в качестве Сатаны становится на пути Валаама. Однако если в истории Валаама речь идет о столкновении воль и слепом повиновении, т.е. о первом сознании необходимо ста выполнять волю Божию, а не свою, то в случае Иова речь идет о со знательном подчинении воли Божьей в результате внутреннего прозрения. Здесь Сатана действительно является Люцифером, носителем света. Он несет человеку знание Бога, подвергая его страданиям. Са­тана воплощает страдание мира, которое приводит человека к внутреннему, «иному миру».

Это описание Сатаны необходимо признать психологически точным. Оно сближает Сатану с фигурой Мудрости. В книге "Экклезиаст" приво­дится следующее описание женской персонификации Мудрости:

Мудрость заботится о сынах своих И о тех, кто ищет ее.

Ибо если она и ведет его вначале извилистыми путями,

вызывая в нем страх и малодушие,

преследуя его строгостью, пока она не станет доверять ему,

и подвергая его тяжелым испытаниям,

то в конце она вновь приводит его на прямую дорогу

и открывает ему тайны свои.

Согласно этому фрагменту, Мудрость подвергает своих сынов испыта­ниям, подобно тому, как Иегова подвергал Иова испытаниям при содейст­вии Сатаны. Любимцы Бога подвергаются самым суровым испытаниям. Спо­собность человека к индивидуации приводит его к испытаниям. По этому поводу Джон Донн делает следующее замечание:

"...самые тяжелые испытания выпадают на долю лучших людей. Как то­лько я слышу, что Бог говорит о том, что нашел человека справедливого, богобоязненного и удаляющегося от зла, из следующих строк я узнаю, что Бог дал поручение Сатане навести савеян и халдеев на дом его и слуг его, обрушить огонь и бурю на детей его и тяжелые болезни на него са­мого. Как только я слышу, как Бог говорит, что нашел человека, который ему по сердцу, я вижу, что его сыновья похищают дочерей его, убивают друг друга, восстают на отца и оставляют его без средств к пропитанию. Как только я слышу, что Бог свидетельствует о Христе при крещении: "Сей есть Сын Мой Возлюбленный", я тотчас узнаю, что Иисус возведен был Духом в пустыню для искушения от диавола (Мат., 4:1). Услышав, что при его Преображении Бог подтверждает свидетельство ("Сей есть Сын Мой Возлюбленный") (Мат., 17:5), тут же узнаю, что Сын Его Возлюбленный был покинут, отвергнут, отдан в руки книжников, фарисеев, мытарей, слуг Ирода, священников, солдат, судей, свидетелей и палачей, и тот, кто был назван Возлюбленным Сыном Бога, участником славы небесной, в этом мире при его Преображении, теперь стал средоточием всех грехов мира сего не как Сын Божий, а как простой человек, и даже не как человек, а как презренный червь".

Хотя это испытание и может привести к мудрости, она таит в себе опас­ность, и поэтому в Молитве Господней содержится просьба избавить нас от него: "и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого".

По мнению Юнга, Иов освободился от источника своих страданий по­средством расширения границ своего сознания относительно божества. По этому поводу Клюгер приводит следующее замечание Юнга:

"В своей заключительной речи он предстает перед Иовом в устрашаю­щем виде, словно говоря: "Взгляни, каков я есть. Вот поэтому-то я так об­ращался с тобой". Через страдания, которым он подверг Иова, Бог пришел к этому самопознанию и дает Иову возможность познать Его устраша­ющий облик Познание возрождает Иова как человека. Здесь действительно находится решение проблемы Иова, т.е. истинное оправдание судьбы Иова. Без этой подоплеки проблема Иова осталась бы нерешенной, если учесть жестокость и несправедливость его судьбы. Вне сомнения, Ион выступает здесь в роли жертвы. Но он одновременно является носите­лем божественной судьбы, что придает смысл страданиям и освобожде­нию его души".

Рудольф Отто первым дал ясную формулировку переживанию нуми­нозного. В качестве примера нуминозного переживания он использовал встречу Иова с Иеговой. Я привожу подробную цитату из его работы, по­скольку она позволят составить ясное представление о его понимании нуминозной тайны:

"И тогда Элохим лично осуществляет Свою защиту. Он настолько эффек­тивно осуществляет защиту, что Иов сам признается в том, что был повер­жен истинно и справедливо, а не просто был вынужден замолчать под натиском превосходящих сил. Далее он признается: "Поэтому я отрека­юсь и раскаиваюсь в прахе и пепле". Здесь содержится признание в убежденности и убеждении, но не в проявлении бессилия и не в уступке превосходящим силам. Здесь нет и признака того расположения духа, о котором нередко говорит святой Павел, например, в Послании к Римля­нам (IX, 20): "Изделие скажет ли сделавшему (его): зачем ты меня так сде­лал? Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?" Такое тол­кование фрагмента из Книги Иова свидетельствовало бы о неправиль­ном понимании. В отличие от святого Павла, эта глава не осуждает отре­чение от "теодицеи" или признание ее невозможности; напротив, она предлагает свою собственную, реальную теодицею, которая лучше тео­дицеи, предложенной друзьями Иова и способна убедить даже Иова, и не только убедить его, но и унять все сомнения, терзающие душу его. Ибо странное переживание, которое Иов испытал при откровении Элохима, несет душевным мукам Иова умиротворение. Одно уже это умиротво­рение способно разрешить загадку Книги Иова даже без реабилитации Иова в главе 42, когда Господь возвратил Иову потерю вдвое больше того, что он имел прежде. Но что означает этот странный "момент" пережи­вания, в котором сочетаются оправдание Бога перед Иовом и прими­рение Иова с Богом?

Вкратце остановившись на результатах великих деяний Иеговы (левиа­фан, бегемот и иные животные), Отто затем говорит следующее:

"Несомненно, эти животные являются самыми неудачными примерами из тех, которые можно встретить при поиске доказательств целеустрем­ленности божественной мудрости. Тем не менее, как и все предыдущие примеры, контекст, смысл и содержание всего фрагмента, примеры жи­вотных замечательно передают колоссальность, почти демонический и абсолютно непостижимый характер вечной творческой силы, а также то, как эта непрогнозируемая, совершенно иная сила насмехается над всеми попытками постигнуть ее, вызывая в то же время ощущение очарова­ния и величия. Здесь также присутствуют последние смысловые значе­ния, но не в явном виде, а в тональности, воодушевлении, ритме изложе­ния. Смысл всего фрагмента состоит, как и в теодицее, так и в умиротво­рении души Иова. Тайна (как отмечалось) входит в состав абсолютной непостижимости божества, что не могло внутренне убедить Иова, хотя и заставило бы его навсегда замолчать. Предметом нашего осознания является подлинная ценность непостижимого—ценность невырази­мая, позитивная и пленительная". Ее невозможно сопоставить с мыслями рациональной человеческой телеологии и уподобить им. Она остается таинственной и загадочной. Но как только начинает ощущаться ее при­сутствие в сознании, Элохим получает оправдание, и душа Иова успо­каивается".

На личностном уровне драма Иова применима ко всем. Она непосред­ственно адресуется к почти всеобщему вопросу: "Почему это должно было случиться со мной?" В сущности, все мы испытываем чувство обиды на судьбу и реальность, которое остается после инфляции. Такое чувство обиды принимает различные формы: "Если бы только у меня было более счастли­вое детство", "Если бы только я женился", "Если бы только я не женился", "Если бы только у меня был муж (жена) получше" и т.д. Все эти "если бы только" позволяют индивиду освободиться от необходимости установить продук­тивные отношения с реальностью. Они свидетельствуют о наличии инфля­ции и не признают существования большей реальности, чем личные жела­ния индивида. Иов спрашивает, почему с ним случилось несчастье. Из Книги Иова можно заключить, что несчастья обрушились на него, чтобы он уви­дел Бога.

На своей картине раскаявшегося и возрожденного Иова Блейк передал существенную особенность индивидуализированного эго. Предме­том изображения фактически является жертвенная установка. В резуль­тате восприятия сверхличностного центра психического эго признает свое подчиненное положение и готово работать на благо психической всеобщ­ности, не предъявляя личных требований. Иов превратился в индивидуа­лизированное эго.

4. ИНДИВИДУАЛИЗИРОВАННОЕ ЭГО

Индивидуация представляет собой процесс, а не достигнутую цель. Для обеспечения психологического развития каждый новый уровень интегра­ции должен подчиняться задачам дальнейшей трансформации. Тем не ме­нее, мы располагаем некоторыми указаниями относительно того, что мо­жет произойти в результате сознательной встречи эго с Самостью.

Вообще говоря, стремление к индивидуации способствует возникновению состояния, в котором эго устанавливает отношения с Самостью, не отождествляя себя с ней. Это состояние обеспечивает возможность осуще­ствления непрерывного диалога между сознательным эго и бессознательным, а также между внешним и внутренним опытом. Степень достижения индивидуации определяет степень устранения двойного расщепления: 1) расщепления между сознательным и бессознательным, которое начало формироваться при рождении сознания, и 2) расщепления между субъектом и объектом. Дихотомия между внешней и внутренней реальностью заме­щается ощущением единой реальности. Дело выглядит так, словно теперь, на сознательном уровне, можно восстановить первоначальную бессознатель­ную целостность и единство с жизнью, в которых мы начали свое сущест­вование и с которыми мы вынуждены были расстаться. Идеи и образы, от­ражающие инфантилизм на одной стадии психического развития, оли­цетворяют мудрость на другой стадии. Образы и атрибуты Самости теперь воспринимаются как отдельные от эго и стоящие на более высоком уровне, чем эго. Этот опыт вызывает у индивида ощущение, что он не является хозя­ином в своем доме. Индивид осознает, что существует автономная внутрен­няя направленность, отделенная от эго и нередко антагонистическая по отношению к нему. Такое осознание иногда приносит облегчение, а иногда вызывает тягостное ощущение. Индивид неожиданно может почувствовать себя в роли святого Христофора.

Некоторые виды снов, в которых индивид видит события парадоксаль­ные или чудесные, нередко предвещают осознание присутствия чего-то живого в том же помещении, где находится индивид. Такие сны приводят ин­дивида к знакомству со сверхличностной категорией переживаний, чуж­дых и непривычных для сознания. Приведем пример такого сновидения. Этот сон приснился пациентке, представляющей тип ученого с весьма ра­циональным складом ума:

У мужчины (ученого, одного из ее знакомых) случился сердечный при­ступ. Он взял растение под названием пушица и прижал к своей груди. Сердечный приступ тотчас прошел. Затем он обернулся к сновидице и сказал: "Коллеги будут смеяться надо мной за такой способ лечения, но он мне помогает, а мои дети слишком малы, чтобы остаться без отца". Вскоре после упомянутого сновидения произошло отдельное проявле­ние синхронии, которая произвела неизгладимое впечатление на снови­дицу и оставила отпечаток на ее рационально-механистическом мировоззрении. Дело выглядит так, словно растение устраняет симптомы сердечного приступа и восстанавливает нормальную работу сердца, подобно супер­порядку в ранее упомянутом сновидении. Растение символизирует вегета­тивное состояние жизни; оно аналогично вегетативной нервной системе. На психологическом уровне оно представляет первичное вегетативное со­стояние или способ восприятия жизни, способные вмещать деструктив­ные излишки энергии, скапливающиеся в сознательной личности. Этот процесс воспринимается сознательной психикой как нечто чудесное, т.е. вы­ходящее за пределы категорий сознательного понимания.

Иллюстрацией к рассматриваемому предмету может служить сон, кото­рый приснился мужчине в возрасте около сорока лет. В детстве он испытал отчуждение со стороны родителей. Оба родителя были алкоголиками, и по­этому для сохранения дееспособности семьи не по летам развитый ребе­нок был вынужден исполнять обязанности взрослых. Он вырос и превра­тился в весьма рациональную личность, способную ответственно выполнять свои обязанности. Но затем он начал терять ориентацию. Ему перестала нравиться его работа; он знал, что ему нужно. Постепенно все, чем он зани­мался, утратило смысл. С ним было очень трудно работать на терапевтиче­ских консультациях, поскольку он не мог выйти за пределы рационального обсуждения. Затем ему приснился следующий сон:

"Он познакомился со странной, необычной женщиной, о которой, как ему казалось, ему доводилось прежде что-то слышать. Она была сто­ронницей гомеопатической медицины. Немного поговорив с ней, он вос­кликнул: "Как вы можете верить в такие вещи, как гомеопатия? Лучше всего полагаться на новейшие рекомендации научной медицины. Гомео­патия—это всего лишь пережиток первобытной магии". В ответ жен­щина загадочно улыбнулась и сказала: "Совершенно верно". Эти слова привели сновидца в изумление, и он проснулся".

В своих ассоциациях по поводу этого сна пациент сообщил, что он ничего не знал о гомеопатии, кроме того, что в ней использовался принцип подо­бия. Я напомнил пациенту об описании гомеопатической магии в "Золотой ветви" Фрезера, и тогда он стал размышлять о моем методе интерпретации сновидений, методе амплификации, в котором используются аналогичные образы из мифологии для амплификации и разъяснения сновидений. Жен­щина не вызвала у него никаких ассоциаций. Очевидно, она олицетворяла аниму, обладающую тайным знанием бессознательного и выполняющую роль мостика между эго и коллективным бессознательным.

Сновидение указывает на активацию бессознательного и знакомит сно­видца с целым спектром новых восприятий, сходных с первобытной ма­гией. В соответствии с этим спектром переживаний, аналогии воспринима­ются как реальности. В этом заключена суть метода ассоциативного мы­шления по аналогии, при котором деятельность бессознательного опира­ется на символические аналогии. Наш метод интерпретации сновидений опирается на принцип амплификации с помощью аналогий. Было бы неправильным применять такой примитивный подход* внешней реальности, поскольку он привел бы нас к использованию магических приемов и раз­личных предрассудков. Но он оправдывает себя в работе с бессознательным для установления связи с архетипической психикой.

Современный человек испытывает настоятельную потребность в восстановлении значимой связи с первобытным слоем психического. Это вовсе не предполагает компульсивное выражение бессознательно-первобытных аффектов, которое служит одним из симптомов диссоциации. Напротив, здесь речь идет о первобытном способе восприятия, при котором жизнь рас­сматривается как органическое целое. В сновидениях образ животного, пер­вобытного человека или ребенка обычно отражает на символическом уровне источник помощи и исцеления. В сказках животное нередко показывает ге­рою выход из трудного положения. Образы первобытного человека и ре­бенка выполняют целительную функцию, поскольку они символизируют наше неотъемлемое право на целостность, первоначальное состояние, при котором мы находимся в гармонии с природой и ее сверхличностными энергиями, осуществляющими руководство и поддержку. С помощью ре­бенка или первобытной личности, заключенной в нашей душе, мы устанав­ливаем связь с Самостью и исцеляемся от отчужденности. Для установления сознательной (а не бессознательной и не инфляционной) связи с ментальностью ребенка и первобытной личности мы должны научиться включать первобытные категории восприятия в наше мировоззрение, не отвергая и не нарушая наши сознательные, научные представления о времени, про­странстве и причинности. Мы должны научиться применять первобытные способы восприятия к внутреннему (а не внешнему) миру на психологи­ческом (а не физическом) уровне. Занимать позицию первобытной лич­ности по отношению к внешнему миру значит быть суеверным. Но зани­мать позицию первобытной личности к внутреннему миру психиче­ского—значит быть мудрым.

Юнг достиг установки такой глубокой умозрительной простоты и первоосновности, что его мудрость производила неизгладимое впечатление на всех, кто был с ним знаком. За несколько дней до смерти Юнга журналист задал ему вопрос, как он представляет себе Бога. Юнг дал ему следующий от­вет: "До настоящего времени Бог был для меня термином, с помощью ко­торого я обозначал все явления, которые расстраивали мои субъективные взгляды, планы и намерения, энергично и безответственно вторгались в мою жизнь, изменяя ее ход к лучшему или худшему".

В сущности, Юнг выразил здесь точку зрения первобытной личности, ко­торая, однако, характеризуется сознательностью и сложностью. Юнг на­зывает "Богом" то, что большинство людей называют случаем или случай­ностью. Он, несомненно, воспринимает случайные события как значимые, а не бессмысленные. Именно так воспринимает жизнь первобытная личность. Для первобытной личности все наполнено психическим смыслом и незримо связано со сверхличностными силами. Как и ребенок, перво­бытный человек живет в мире, неотделимом от него самого. Он пребывает в гармонии с космосом. Чем больше индивид стремится к установлению сознательной связи с глубинами психического, тем больше он приближа­ется к психологической установке, сформулированной Юнгом, а именно: все превратности внешней и внутренней жизни имеют смысл и отражают сверхличностные паттерны и силы. Случай, как категория опыта, является симптомом отчужденной жизни. Как и для ребенка и первобытного чело­века, случай не существует для человека, установившего связь с Самостью. Быть может, в этом и заключается смысл слов Христа: "Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное".

Эмерсон выразил ту же самую мысль, а именно: в основе всего случай­ного лежит закон:

"Тайна мира заключается в связи между человеком и событием... душа заключает в себе событие, выпавшее на ее долю... событие несет на себе отпечаток вашей формы".

"События произрастают на том же стебле, что и люди". "Каждое живое существо выделяет из себя свое состояние и сферу, по­добно тому, как слизняк выделяет из себя с потом свой слизистый домик на листе грушевого дерева".

"Человек видит, как его характер отражается на событиях, которые про­исходят с ним, но они исходят от него и сопровождают его". "...не существует случайностей... Закон безраздельно правит всей жиз­нью".

На начальных стадиях психологического развития Бог скрывается в самом искусном укрытии—в идентификации индивида с самим собой, т.е. со своим Эго. Идея скрытого Бога соответствует гностическому мифу о Софии, персонификации Мудрости Божией. При творении мира София, божественная мудрость, низошла в материю. В процессе нисхождения она заблудилась и попала в материальное заточение, превратившись, таким об­разом, в сокрытого Бога, который нуждается в освобождении и спасении. Это представление о заточении в материю божественного духа, о его сокры­тии во мраке сознания отражает сокрытие Самости и идентификации с эго. Материя, скрывающая Софию, символизирует конкретную, временную, земную реальность индивидуального эго. Если Бог находится в материаль­ном заточении, т.е. в психологически неразвитой личности, тогда задача психологического развития состоит в спасении Бога с помощью челове­ческого сознания.

Спасение Бога составляет одну из основных идей алхимии. Алхимичес­кая деятельность направлена на спасение. Весь процесс превращения осуще­ствляется с целью освобождения и спасения высшей ценности от оков гру­бой материи. Грубая материя была первичной материей (prima materia), веществом, с которым начинал работать индивид и которое соответствовало инфляционным, психологически неразвитым состояниям его психики. Это вещество необходимо было превратить в философский камень, божествен­ную субстанцию. Первичная материя—это идентичность наших эго и Само­сти, остаточное явление первоначальной инфляции. Алхимическая обра­ботка этого вещества означает сознательную деятельность по очищению и отделению этой сложной смеси с целью освобождения Самости или архетипической психики от загрязнения посредством эго.

Существует различие между традиционной христианской установкой, которая заключает в себе идею пассивного спасения человека через веру в Христа, и алхимической установкой, которая предполагает активную дея­тельность человека по спасению Бога. По этому поводу Юнг пишет следу­ющее:

"...(при христианской установке) человек приписывает себе потребность в спасении и предоставляет независимой божественной фигуре воз­можность осуществлять спасение, реальный атлон (atblon) или опус ...(при алхимической установке) человек берет на себя обязанность по выполнению спасительного опуса и приписывает состояние страдания и последующую потребность в спасении anima mundi (душе мира), за­пертой в материи".45 Далее Юнг отмечает:

"...алхимический опус предполагает деятельность человека, направленную на спасение божественной души мира, которая дремлет в материи, ожи­дая спасения. Христианин пожинает плоды благодати благодаря дея­ниям Христа, тогда как алхимик своими усилиями создает для себя па­нацею жизни". (Цитата немного изменена).

Современный человек должен поступать так, как поступал алхимик. Если он не рассчитывает на пассивное спасение с помощью созерцания священных образов, тогда он должен полагаться на свою активную работу над своей первичной материей, над бессознательным, в надежде освободить и довести до сознания сверхличностную природу самой психики. Это и есть центральная идея: психологическое развитие составляет на всех своих этапах спасительный процесс. Его цель состоит в спасении Самости, скрытой в бессознательной идентификации с эго, с помощью сознатель­ной реализации.

Повторяющийся круговорот инфляции и отчуждения замещается со­знательным процессом индивидуации, когда осознается существование оси эго-Самость. При восприятии сверхличностного центра диалектичес­кий процесс между эго и Самостью способен в определенной мере заме­нить прежние колебания между инфляцией и отчуждением. Но индивидуационный диалог не может состояться до тех пор, пока эго считает, что все, существующее в психическом, было им (эго) создано. По поводу этой оши­бочной установки Юнг говорит следующее:

"...все современные люди ощущают свое одиночество в мире психичес­кого, поскольку в психике, по их мнению, нет ничего, что бы не было ими создано. Это является наилучшим доказательством нашего божест­венного всемогущества, которое проистекает из нашей веры в то, что мы придумали все психическое, т.е. в психике ничего не возникло бы, если бы мы ничего не создали в ней; ибо это и есть наша основная идея и не­ординарное допущение... В таком случае индивид ощущает абсолютное одиночество в сфере своего психического, подобно творцу перед тво­рением".

Для современного человека сознательная встреча с независимой архетипической психикой равнозначна открытию Бога. После такого переживания он перестает чувствовать себя одиноким в своей психике, и тогда изменяется все его мировоззрение. Он в значительной мере освобождается от проек­ций Самости на мирские цели и объекты. Он освобождается от тенденции к идентификации с любым частным предвзятым мнением, которое способно привести его к переживанию конфликта противоположностей во внешнем мире. Такой человек сознательно участвует в процессе индивидуации.

В "Книге Перемен" (ИЦзин) приводится описание результатов, достигну­тых человеком в процессе индивидуации:

"...в природе священная значимость усматривается в том, что естествен­ные явления в равной мере подчиняются закону. Созерцание божест­венного промысла, составляющего основу движений мироздания, поз­воляет человеку, призванному влиять на судьбу других людей, осуществлять аналогичные воздействия. Для этого требуется сила внутреннего сосре­доточения, которая развивается благодаря религиозному созерцанию у великих, стойких в вере личностей. Она позволяет им постигать таин­ственные, божественные законы жизни. Благодаря глубочайшему внут­реннему сосредоточению они обеспечивают проявление этих законов в своей личности. Таким образом, скрытая духовная сила исходит от них, воздействуя на других и подчиняя их себе без их ведома".

В широком смысле этого слова, индивидуация означает внутреннее стремление жизни к сознательной самореализации. В процессе саморазви­тия сверхличностная энергия жизни использует человеческое сознание (самостоятельный продукт своей деятельности) в качестве орудия для своей самореализации. Понимание этого процесса позволяет индивиду по-но­вому взглянуть на превратности человеческой жизни и осознать, что: "Хотя Божьи жернова мелют медленно, Они дают очень тонкий помол".