Его строптивая девочка

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЛИСА

– Как получилось, что у тебя с отцом разные фамилии? – спрашивает меня Мейсон, пока готовит для нас ужин. Я же сижу на краю столешницы, потягивая белое вино и с каким-то странным счастливым чувством внутри наблюдаю, как он нарезает овощи для сальсы.

Эта тема рано или поздно должна была всплыть.

– Это долгая, не слишком красивая история, – улыбаюсь я, хотя всякий раз, когда думаю о своем появлении на свет и детстве с матерью, мне становится грустно. – Я – результат супружеской неверности и короткой интрижки. Отец познакомился с моей мамой, когда читал лекции в Университете Сент-Луиса. У них завязался роман. У папы и его жены Мередит в тот период был сложный период, они едва не развелись. Но когда контракт отца закончился и он вернулся в Итаку, у них с Мередит все наладилось, а моя мать узнала, что ждет меня. – Я пожимаю плечами, будто это ничего не значило и не явилось тем, что в итоге свело мою маму с ума. – Она родила меня, не сообщив отцу. До шестнадцати лет я росла, ничего не зная о нем. Но когда мне исполнилось шестнадцать, – я наклоняю голову и смотрю на бокал в своей руке, – мама попала в больницу, а я переехала к внезапно обнаруженному отцу и его семье.

Я вновь смотрю на Мейсона, за слабой улыбкой пряча старую, ноющую рану. Практически никто, кроме папы, Мередит и Кори не знает всей правды. Даже Обри я смогла открыться лишь спустя два года нашей дружбы.

Взгляд Мейсона заставляет меня чувствовать себя уязвимой и обнаженной совсем не в хорошем смысле. Он будто видит меня насквозь. Видит больше, чем я готова показать.

– Что с твоей мамой сейчас? – негромко спрашивает он, словно зная наверняка, на какие кнопки надо нажимать.

Чтобы дать себе время, я подношу бокал к губам и делаю большой глоток. Но отвечать все равно придется.

– Она до сих пор в больнице, – едва слышно отзываюсь я. – И скорее всего, останется там до конца жизни. Врачи поставили ей диагноз шизофрения, когда мне было пятнадцать.

Мне не просто признаться Мейсону. Я боюсь, что теперь он станет думать, что болезнь моей матери может как-то проявиться во мне. Я сама постоянно думаю об этом и беспокоюсь, что однажды проснусь и услышу навязчивые голоса в своей голове, которые мучали мою маму.

Я очень сильно боюсь этого!

Мейсон долго ничего не говорит, и это начинает меня нервировать. Но затем он подходит ко мне, становится между моими ногами и кладет ладони на мое лицо.

– Лиса Кристина Монтгомери – ты чертовски красивая, невероятно сексуальная и очень умная молодая женщина и ты сводишь меня с ума тем, какая ты, – низким голосом, в котором мне слышится восхищение, произносит Мейсон. В его глазах я вижу тепло, которое просачивается прямо в мое сердце.

К горлу подкатывает ком. Его слова – это именно то, что я должна была услышать. Я сама так много раз думала, что являюсь обычной самозванкой, и люди имеют неверное представление обо мне. Словно я выдаю себя за кого-то другого.

Мейсон притягивает меня к себе, и его губы касаются моих в неторопливом, согревающем поцелуе.

– Ты удивительная. Я понял это сразу же, как увидел тебя, – шепчет он.

Его руки перемещаются с моих плеч на лопатки и ниже, останавливаясь на пояснице.

– Ты не принял меня за сумасшедшую? Я ведь была в ярости из-за Дилана, – тихонько хмыкаю я.

– Нет, но я подумала, что ты адски горячая и сексуальная. – Он осторожно задевает зубами мою нижнюю губу. Дразнит. – Я думал только о том, как сильно хочу забраться в твои трусики, – признается Мейсон.

Он снова целует меня, теперь уже глубже, напористей. Его язык скользит в мой рот, пробуждая во мне желание. Обхватив его шею руками, я со стоном подаюсь к нему, и в этот момент раздается звонок мобильного Мейсона. Мужчина издает недовольное ворчание в мои губы, но когда берет телефон со столешницы и смотрит на экран, его брови сходятся на переносице.

– Извини, мне надо ответить, – не глядя на меня, немного рассеянно произносит он.

– Конечно, без проблем.

Мейсон выходит из кухни, только тогда приняв вызов. Мне слышно, как он с кем-то здоровается, но он так быстро удаляется в другую часть дома, что я больше не слышу ничего.

Я немного сбита с толку. Очевидно, он не хотел, чтобы я стала свидетелем этого разговора. Не то, чтобы я не уважала его право на приватность, но то, как он поспешно покинул зону слышимости, заставляет задуматься.

Прикончив остатки вина, я спрыгиваю со столешницы и в поисках, чем занять себя, пока ожидаю Мейсона, выхожу во двор. Вечер тихий и теплый. Я вздыхаю полной грудью, наслаждаясь моментом. Но умиротворение длится недолго. Я вновь думаю о маме, ее болезни и наследственности.

Она не всегда была больна. У меня множество хороших воспоминаний из детства, в каждом из которых моя мама представала передо мной героем. Она всегда много работала, чтобы у нас была крыша над головой, еда и все необходимое, а свое свободное время – которого было немного – посвящала мне. Мы ходили в зоопарк, кино, парки развлечений, а когда была хорошая погода, мама устраивала для нас пикники у реки.

Но затем все изменилось. Тревожность стала проявляться в ней, когда мне исполнилось тринадцать. Моя всегда жизнерадостная, улыбчивая мама порой становилась другой, и эта женщина с ее беспокойностью и странным поведением не нравилась мне.

Сначала это были короткие эпизоды, но с каждым разом они затягивались, а ее бред усугублялся. Прошло совсем немного лет и мама, которую я всегда знала, исчезла, чтобы больше никогда не вернуться.

Услышав, как позади открывается дверь, я оборачиваюсь. Мейсон выходит из дома, и я улыбаюсь ему, прогоняя прочь свои унылые мысли. Когда-то я пообещала себе, что не позволю себе застрять в страхах, какова бы не была вероятность их исполнения.

– Все нормально?

Мне кажется, что он выглядит… не то, чтобы расстроенным, но поглощенным в свои мысли. Возможно, это из-за звонка. Я совсем ничего не знаю о Мейсоне, кроме его заслуг в научном мире и того факта, что он хорош в постели.

Он лишь кивает, становясь рядом. Думаю, мне не стоит спрашивать, кто ему звонил.

Да и какое мое дело?

– Кстати, где ты был до того, как переехал в Итаку? – Думаю, пришло время заполнить кое-какие пробелы в моих познаниях о Мейсоне Эверете. Коль уж я рассказала ему о своей маме. Это будет честно.

– Последние пару лет я провел в Институте Карнеги. Занимался исследованиями.

– Никакого преподавания?

Его губы трогает слабая улыбка.

– Никакого преподавания, – подтверждает Мейсон.

– Почему ты вообще согласился на эту должность? Тебе же не нравится преподавать.

Я улыбаюсь, но смотрю на него внимательно, действительно желая узнать.

– Мне не «не нравится», но это не моя любимая часть этой работы, – чуть подумав, отвечает он. – И к тому же, мне сделали предложение, от которого трудно было отказаться. Ты видела джакузи? – Он указывает в сторону гидромассажной ванны, и я понимаю, что он шутит.

Я смеюсь, и Мейсон тоже улыбается. У него обалденная улыбка, зря он не часто ее показывает.

– Думаю, ты немного продешевил. – Я подхожу ближе и закидываю руки ему на плечи. – Здесь нет бассейна.

– Точно! – Он изображает огорчение, спустив руки чуть ниже моей спины. Мне нравится ощущать его ладони там. – Так и знал, что что-то забыл.

– Расскажи мне что-нибудь о себе, – прошу я, заглядывая Мейсону в глаза. Кажется, это хороший момент узнать его поближе.

– Что, например?

– Не знаю, что угодно. Например, о том, где ты вырос? Что-то о своем детстве.

Я не произношу этого вслух, но про себя думаю, что хочу знать о нем все, и мне неважно, что именно он расскажет. Просто я, кажется, влюбилась, и все, связанное с ним, для меня ценно.

– Я родился в Сиэтле. Единственный ребенок в семье. Мой отец – профессор – преподает в Университете Вашингтона. Мама была кардиологом – она умерла, когда мне было одиннадцать. После школы я поступил в Стэнфорд и перебрался в Калифорнию. – Тон Мейсона сух и не выражает никаких чувств. – Ничего интересного.