Его Высочество Пиц. Узы

Глава IV

I

Солнечное Ильинское накрыло мглой горя.

Король и королева Эллинов прибыли в имение Сергея через час после смерти дочери. Мать лишилась чувств, увидев бездыханное тело Аликс. Отец не скрывал слез. Все рыдали, не в силах понять, отчего жизнь была так жестока к ним.

Только врачи, несмотря на всеобщий шок, полностью охвативший поместье, продолжали делать свою работу. Они провели вскрытие и подтвердили диагноз Красовского – почки были полностью разрушены, кроме того обнаружилась врожденная сердечная недостаточность. Доктора выдали Сергею Александровичу инструкции, как ухаживать за новорожденным, которого горюющие родственники пока оставили на попечение нянек и акушерок.

Павел не ел всю неделю, превратившись в собственную тень. На лице остались лишь глаза, которые напоминали два огромных океана боли, где постоянно плескались соленые волны. Сергей сходил с ума от волнения за брата, который, казалось, не переживет еще одного страшного удара судьбы. Да кто, вообще, способен справиться с таким горем? Почему судьбе было угодно бить именно Пица? Он не выглядел достойной жертвой – хилый, болезненный, тонкий, как тростинка, которую этим шквалом несчастий легко было сломить.

– Это моя вина! – сквозь слезы в голосе Павла ярко звучала злость на самого себя. – Я несу смерть всем, кто меня любит!

– Пиц, в этом никто не виноват! К несчастью, такое случается… Помнишь Мещерскую, в которую Саша был влюблен до женитьбы на Минни? Она умерла при родах от таких же осложнений… А Костина Мавра вон – настоящая машина делать детей, сущий инкубатор, плодится и плодится, и ничего с ней не делается, – Сергей старался говорить тихо, монотонно, чтобы хоть немного успокоить брата.

– Тебе меня не переубедить! Взгляни на факты – Мамá, Папá, Аликс… и даже Татьяна Юсупова, она ведь тоже была в меня влюблена… – Брата сотрясла новая волна рыданий.

– Тогда бы я первый должен был умереть, ведь я люблю тебя, пожалуй, больше всех! А теперь, поверь, еще сильнее, еще нежнее, чем когда-либо. Я страдаю с тобой твоим страданием, тоскую твоей тоской… Ежели было бы возможно, я бы забрал часть твоей боли, чтобы тебе было хоть немного легче!

– Все, кто мне дорог, будто отмечены печатью смерти. Будто все они уже отразились в глазах ангела бездны! Тебе не нужно меня любить! Никому не должно меня любить, потому что в этом кроется смертельная опасность!

– Дорогой мой, мы все здесь временно… На все воля Божия! Мы можем лишь надеяться, что, когда придет время, мы встретим всех так нами горячо любимых рядом с Господом!

Но Павел не хотел слушать брата.

– За что мне такие муки? Почему меня лишают всех, кого я люблю? За что Господь меня так наказывает?

– Цып, мой бедный Цып… – в ту минуту отчаянного горя, с Павлом бесполезно было говорить, особенно о смирении и покорности воле Господа.

– Тогда почему все будут счастливы здесь, а я только там? Почему я обречен здесь на одиночество и вечную скорбь? – кричал Павел.

Боль и отчаяние рвали его душу в клочья, не давая принять случившееся. Он вскочил и заметался по комнате, круша все, что попадалось ему под руки. Сергей позволил брату выплеснуть гнев, затем подошел к нему и крепко обнял. Пиц обмяк и снова зарыдал.

– Как мне жить? Как мне жить теперь без нее?

II

Сергей велел закрыть комнату Аликс, оставив все так, как было при ее жизни.

Шестнадцатого сентября Царская семья с братьями усопшей греческой принцессы прибыли в скорбящую Москву. Гроб уже стоял на станции в черном вагоне, в котором постоянно дежурили два офицера конной гвардии. После краткой литии траурный вагон прикрепили к поезду Александра III и повезли тело юной Аликс в Санкт-Петербург.

– Не могу поверить, что это наяву. Кажется, все это – какой-то зловещий сон, – Ники попытался выразить сочувствие Павлу, но тот, пребывая в глухом отчаянии, лишь кивнул в ответ.

Подали завтрак. Ели молча. Никто не решался нарушить тягостную атмосферу пустой болтовней. По вагону раздавался лишь стук вилок и ножей о тарелки под аккомпанемент монотонного стука колес.

Бесконечный, как юдоль плача, день никак не заканчивался.

Следующим утром поезд прибыл на Николаевскую станцию, где его встретили остававшиеся в Петербурге родственники. Из Кобурга прибыла и сестра Мария с детьми. Все встречающие были в глубоком трауре. От воцарившейся в столице скорби день почернел.

Мужчины из монаршей семьи вынесли гроб и поставили на печальную колесницу. Похоронная процессия тронулась в путь к собору Петропавловской крепости, останавливаясь лишь у храмов, где служили краткие литии. Павел с трудом передвигал своими ватными ногами, расплывчато осознавая, что происходит вокруг.

В Петропавловском соборе останки православной Великой Княгини поместили под золотой балдахин. Утром следующего дня состоялось отпевание и похороны. На овдовевшего Павла было жутко смотреть. Его жалели даже те, кто раньше особой симпатии к нему не испытывал.

– Ни одна женщина не займет твоего места! У меня не будет другой жены, а у детей не будет мачехи! Я буду любить их за нас двоих! – Павел рыдал над гробом любимой так, что у самых черствых, циничных людей разрывались сердца.

Сергей обнял брата и увел в сторону, позволив, наконец, окончить прощание и накрыть гроб крышкой.

Аликс для многих присутствующих была ангелом, вдруг сошедшим на землю, озарившим всех теплотой и светом, и вновь вернувшимся к Создателю. Оттого клятва супруга в вечной верности не выглядела театральной или излишне пафосной.

Присутствующие не могли противиться слезам, лишь сестру Марию от полноценной скорби и боли за младшего брата отвлекал флирт дочери-подростка с пятнадцатилетним племянником. Даки легкомысленно строила свои фиалковые глазки кузену Кириллу, позабыв о траурных приличиях. Мать возмущенно шипела на девочку, но ребенок еще не мог осознать всего трагизма сложившейся ситуации. Дочь Марии была напугана неожиданной смертью молодой родственницы, поэтому она предпочитала не думать об этом, а любоваться симпатичным сыном дяди Владимира, тем более, что интерес ее был взаимным. Черты Даки нельзя было назвать правильными, формой лица она, скорее, напоминала молодую ярку, но Кирилла притягивал неожиданный контраст – недетская императорская уверенность в ней каким-то невероятным образом сочеталась с озорным взглядом настоящего сорванца. А еще она была высока ростом и чем-то напоминала бабушку, Императрицу Марию Александровну, как ее изображали на парадных портретах.

– Не смей даже думать! – шепнула девочке мать, когда они вышли из собора. – Во-первых, браки между кузенами в Православии запрещены, а во-вторых, русские Великие Князья – прекрасные мужчины, но, как правило, ужасные мужья! Летом будешь у бабушки, лучше обрати внимание на Эрни, брата Эллы.

III

Возвращаться в Ново-Павловский дворец, отделку которого Павел заказывал специально к своей свадьбе с Аликс, было пыткой. В каждом зале мерещилась ее тень и витал ее аромат. Порог шикарного будуара супруги, который служил предметом зависти многих столичных модниц, Пиц даже переступить не мог.

Смерть танцем мрака, холода и одиночества вальсировала по залам особняка, собираясь, вероятно, прибрать и хозяина, который с горя таял на глазах. Врачи велели Павлу немедленно отправляться за границу за физическим и духовным равновесием. Александр III, видя чудовищное состояние брата, рекомендацию докторов поддержал и разрешил ему оставить полк на необходимое для восстановления сил время. Дети на весь срок вынужденного путешествия отца оставались у Сергея и Эллы, чему те были рады. Возня с малышами немного отвлекала их от тягостных воспоминаний. Сергею, как всегда, нелегко давалось расставание с младшим братом, и присутствие в доме малюток скрашивало разлуку. Сергей привязался к племянникам всей душой. Ему казалось, что если б у него были собственные дети, то он не мог бы любить их больше.

Первой остановкой в поездке Павла был Кобург, где Великий Князь повидался с сестрой. Однако долго в Германии он задерживаться не стал. Сердце рвалось в теплую, солнечную Италию. Однажды поездка туда помогла ему выбраться из опутавшей и неотпускающей тоски по почившей матери. Но на сей раз Апеннинский полуостров не был так благосклонен к печальному страннику. И Флоренция, и вечный город были холодны и сумрачны. Заплаканное небо пряталось за трауром туч. Даже далекая Италия скорбела по Аликс.

Последняя надежда была на Венецию, но город сказочных каналов и очаровательных мостов пребывал в полном осеннем унынии, неплохо изображая из себя своего северного брата, названного именем Петра Великого.

Павел чуть не плакал. Отвратительная влажность, пропитавшая все вокруг, и беспросветная серость раздражали его до безумия. С прогулок он возвращался с промокшими ногами, озябнув до дрожи. В сырых дворцах Великий Князь не мог отогреться. Как ни старалась прислуга высушить и согреть грелками его постель, все равно простыни оставались прелыми. У Пица постоянно мерзли ноги, от чего он страшно мучился и не мог уснуть.

Тем не менее средиземноморская пища, выживание в непростых погодных условиях и смена обстановки пошли ему на пользу. Он вернулся домой более окрепшим, если не сказать бодрым.

IV

Пока обустраивался генерал-губернаторский дом на Тверской, чтобы было удобнее исполнять свои обязанности, Сергей с семей перебрался из Ильинского в Москву, в Александровский дворец в Нескучном саду.

Мари, которой было уже полтора года, первое время не могла привыкнуть к новому месту и требовала, чтобы ее отнесли в ее комнату в Ильинском. Но и она скоро совершенно освоилась в новом доме. По настоянию Сергея каждое утро и перед сном ей давали целовать портрет Аликс, чтобы образ матери остался у нее в памяти. Вскоре Беби, как дочь Павла называли в семье, увидев фотокарточки покойной греческой принцессы, узнавала ее и восклицала: – «Мамá».

Дмитрий, несмотря на волнения докторов и родственников, постепенно обратился в обворожительного, аппетитного амура. С первых дней жизни Сергей самолично купал племянника в бульоне, четко следуя медицинским рекомендациям. Новорожденный Великий Князь напоминал упитанную пулярду в супе. Дядя с удовольствием пеленал и переворачивал младенца, делая это с такой ловкостью, что мог уже соревноваться с любой выпускницей курсов акушерства. Малыш все больше походил на отца, и акушерка Гюнст шутила, что неясно, любит ли Сергей самого мальчика так сильно, или он любит в нем еще и Павла.

Дети помогали отвлечься не только от горьких мыслей, но и от рабочих хлопот и усталости.

– Сергей, наконец, прибыли твои коньки! – Элла вошла в комнату, где Сергей собирался читать Мари после купания.

– Замечательно! Теперь буду с вами кататься! Хотя я уже довольно давно не бегал на льду, надеюсь навык не утерял… Во всяком случае, моей спине необходимо здоровое движение… Посмотри, у Беби прорезывается еще нижний зубок!

– Пока не видно, – заглянув в рот племянницы, княгиня заметила лишь набухшие десны.

– Наощупь уже чувствуется, – Великий Князь, как ребенок, радовался каждому зубу, каждому новому слову Мари, каждому дополнительному килограмму веса Дмитрия.

– Пока не сели за книгу, хочу просить тебя поехать завтра со мной на собрание комитета. Мне нужна твоя поддержка, чтобы убедить общество в необходимости и важности благотворительного базара. Похоже, они считают, что мы его устраиваем ради собственного удовольствия, – Эллу волновало, что сбор помощи голодающим шел в Москве не так гладко, как ожидалось.

– Смотришь на московских дам и диву даешься…

– Только вообрази, говорят, Савва Морозов жаловался в салоне генеральши Богданович, что мы бесцеремонно заставили аристократок ездить по купцам просить пожертвования в помощь голодающим. Скудность их сборов объясняется тем, что нас здесь недолюбливают…

– Поверь, это меня они недолюбливают! – Сергей наверняка знал, что нелюбовь относится к нему лично, невозможно было представить живое существо, не обожающее Эллу. – И хоть я привык, московская публика меня особенно огорчает… Придется воспитывать… Жаль, эту зиму балов не будет, легче было бы приучить эту ораву к дисциплине… Но ничего, с Божией помощью справимся!

– Да, непременно! Если откровенно, меня больше расстроили другие сплетни…

– О чем ты?

– Невыносимо даже повторять… Якобы Павел влюблен в меня, и будто Аликс узнала об этом, что и привело к тяжелым родам и смерти…

– Мерзавцы! Хотя бы людей в горе не трогали!

– Какой чудовищный, больной мозг мог такое сочинить? Смеют еще нашу дорогую Аликс касаться своими грязными языками…

– Костя постоянно призывает меня набраться терпения, принять шквал злословия, как испытание. Но как тут сдержаться?

– Как бы ни было нам горько и обидно, все же Костя прав. Лучше не доставлять им радости нашим огорчением, – подумав, заключила Елизавета Федоровна.

– Да, во всяком случае ничего другого и не остается, мы ведь не знаем, кто первоисточник… Даже для семейства дяди Миши это было бы чересчур! – он задумался. – Люди слабы, им нравится верить в прегрешения других из-за собственного несовершенства. Тогда и они вроде не такие уж пропащие. Удивительно, но поверить в чистоту, невинность, искренность человека сложнее, потому как по себе судим… Мало нам, что тонем в зловонном болоте собственных грехов, так еще и то, что светлое, обляпаем вымышленной грязью. Сколько уж я настрадался от клеветников и сплетников, но, похоже, конца этому не будет. Господи, помилуй! Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи Человеколюбче!

Элла положила свою руку на руку мужа. Теперь он был не один.

– Главное, чтобы эта гадость до Пица не дошла… – и снова Сергей переживал не о себе, а о брате. – Мыслимо ли все это вынести? Никто из этих пустобрехов даже представить не может ту неделю ада в Ильинском…

– Это стало моим ночным кошмаром! Почти каждую ночь я пытаюсь спасти Аликс, но всякий раз оказываюсь бессильная… – в глазах супруги Сергей увидел страдание. – А что с родильным приютом? Хотя бы каким-то несчастным мы сможем помочь…

– Я уже поручил Степанову и Форбрихеру разработать проект для Ильинского.

– Ясли добавили?

– Да, все нашли твое предложение весьма полезным!

– Аликс была бы довольна такой памятью о себе! Даже после смерти, она будет нести добро, спасая крестьянских рожениц и младенцев…

На этом беседу о благотворительных делах пришлось закончить, поскольку Мари, заскучав от непонятных взрослых обсуждений, начала проявлять нетерпение. Сергей с Эллой уселись читать Беби книжку.

V

Из Тобольской губернии, где он уже несколько лет работал чиновником по крестьянским делам 2‑го участка Курганского округа, приехал навестить овдовевшую мать брат Ольги, Сергей Карнович. После смерти отца в апреле, он старался бывать у Ольги Васильевны с каждой оказией. Мать, несмотря на потерю, держалась замечательно, оставаясь такой же активной и деятельной, со своими традиционными причудами. Перед тем, как поставить свечу в храме, она обжигала ее со всех сторон. Одному Богу было известно, что это значило. Но сей ритуал стал частью ее рутины, и, если б она вдруг прекратила давать пламени облизывать всю свечу, впору было бы забеспокоиться, что не так.

К чаю приехали обе дочери с внуками, кроме крошечной Муни, у которой довольно болезненно лезли зубы.

– Что у вас нового, дамы? – по-свойски поинтересовался Сергей, когда Ольга Васильевна ушла отдыхать.

– Все по-прежнему, с Божьей помощью, – Любаша не особенно рвалась откровенничать с братом, который всегда был ближе Лёле – два артиста.

– Ты, наверное, слышал, что у командующего нашего полка умерла жена при родах? Я хорошо знала ее. Она бывала на моих приемах. Такая молодая, веселая… Не могу поверить…

– Эта новость всех шокировала! Чудовищно! Как он держится?

– Уехал за границу поправлять здоровье. На него страшно было смотреть!

– Что-то подсказывает мне, что вы поможете ему вернуться к жизни.

– Всенепременно! Ты меня знаешь, я и мертвого расшевелю! – засмеялась Лёля.

– Несчастный вдовец! Несдобровать ему теперь, – старшая сестра не без оснований имела сомнения в деликатности Ольги. – Имейте уважение к горю, дайте ему время оплакать супругу. Не забывайте про траур!

Любовь Валериановна была недовольна фривольным душком, все больше и больше окутывающим имя ее сестры. Лёля никогда не была парфеткой, но разгульный образ жизни, о котором не говорил лишь ленивый, даже для нее был уже чересчур. К чему опускаться до уровня какой-то дамы полусвета.

– А что у тебя? Как служба? Как супруга? – тут же сменила тему Ольга, смекнув, что в случае продолжения есть шанс нарваться на длинные, нудные воспитательные проповеди.

– Ничего интересного. Театр – единственное мое утешение. В этом году играли «Праздничный сон до обеда» и комедию-шутку «Звезду падучую». Практикуюсь в режиссуре.

Вдруг в комнату ввалилась ревущая Марианна, в сопровождении старшего брата, сестры и няни.

– Бабака, бабака, – рыдала малышка.

– Что случилось? – строго спросила мать няню.

– Лезла в бабушкину комнату, на нее и шикнули…… – по-рыцарски встал на защиту няни шестилетний Саша. В семье Карновичей бабушку на деревенский манер называяли бабакой.

– Это кто это у нас такая хорошенькая Бабака? – Сергей подхватил на руки племянницу. – Загляденье, а не Бабака! А какие у нас черные глазки! Ох, берегитесь столичные женихи и принцы заморские!

Девочка тут же успокоилась и заулыбалась.

– Бабака! – покатился со смеху Саша.

– Бабака, Бабака, – подхватила маленькая Оля.

Любашина одиннадцатилетняя дочь, которую, вы не поверите, тоже звали Ольгой не из-за скудности фантазии родителей, а из-за традиции называть детей в честь бабушек и дедушек, лишь ухмыльнулась.

– Теперь ребенку от этого прозвища не избавиться, – Лёля недовольно забрала девочку из рук Сергея. – Благодарю тебя, братец!

VI

Благотворительный базар, устроенный в залах Большого театра, прошел с невероятным успехом. Генерал-губернатор с супругой присутствовали ежедневно, стараясь угодить посетителям, расточая улыбки, и, похоже, это произвело на публику весьма приятное впечатление. Москвичи отличились, пожертвовав на борьбу с голодом огромную сумму в девяносто тысяч.

Рождественские и Новогодние праздники, сказочно прошедшие в прошлом году, теперь были бы для Сергея удручающими, если бы не малыши. Дети радовались нарядным елкам, сверкающим украшениям, бесконечным подаркам и волшебной атмосфере Рождества. Мари без умолку болтала, невольно отвлекая всех от печальных мыслей. Единственное, чем племянница раздосадовала Сергея, это ором на весь храм во время причастия. Он вспомнил, что когда-то младший брат так же огорчал мать зычным ревом в соборах. Истинная дочь своего отца. Сергей с Эллой решили приучать детей к церковным обрядам, чтобы те перестали бояться и плакать.

Сразу после праздников все Императорское семейство сразила ужасная новость о неожиданной смерти от инфлюэнцы принца Эдди, того самого, которого отвергла сестра Эллы, Аликс. Он скончался за полтора месяца до назначенной свадьбы с Марией Текской. Несчастная Минни, сначала потеряла племянницу, жену Павла, а теперь и племянника. Сама Императрица Мария Федоровна тоже перенесла тяжелый грипп и никак не могла полностью поправиться, ощущая невыносимую слабость.

Павел прибыл в Москву в середине февраля уже в генерал-губернаторский дом, наконец, обустроенный на Тверской. Он едва узнал своих детей, как они выросли. Особенно изменился Дмитрий, которого отец запомнил хрупким птенцом, а теперь его встречал славный пухлый купидон, который мог бы служить подходящей моделью художникам Возрождения.

– Ваше Высочество, Вы, наверное, думаете, что сына подменили, – смеялась Гюнст.

К несчастью, вскоре Павлу вновь пришлось расстаться с братом. Сергей с Эллой срочно уехали в Дармштадт проститься с умирающим отцом принцессы. Пиц с малышами остались ждать их в Москве.

Павлу предстояло вновь научиться общению с дочерью и сыном. Сергей восхищал своими неожиданными педагогическими способностями и ловкостью в уходе за младенцем, а родному отцу еще нужно было все эти навыки приобрести. Однако несмотря долгое расставание, на всю его неловкость и неуклюжесть в общении с малышами, дети тянулись к нему, сразу признав в нем родителя.

Через два с половиной месяца, не задержавшись на торжественную закладку родильного приюта в Ильинском, куда Павел не мог заставить себя поехать из-за болезненных воспоминаний, Великий Князь вернулся в полк. Там накопилось множество проблем, большинство из которых уходили корнями во времена командования его предшественника. Пиц сетовал на Блока в письмах брату, но все же служебные трудности немного отвлекали вдовца от оплакивания собственной жизни.

VII

На время лагерных учений Павел вместе с дочкой и ее английской няней разместился в своем бараке в Красном селе. Дмитрия на какое-то время оставили у Сергея. Забрать у брата всех детей разом было бы бесчеловечно. Он слишком к ним привязался. Такого болезненного поворота он бы не перенес. Кроме того, Сергей с докторами занялись общим укреплением малыша, включая соленые ванны, которые явно шли мальчику на пользу. Чтобы закончить курс процедур, старший брат просил Пица повременить с отъездом племянника хотя бы еще недели на три. Да и сам Павел входил в отцовство постепенно. Оно требовало достаточно времени и сил, не столько физических, сколько душевных, а их в то время Великому Князю взять было неоткуда. Вместо души осталось лишь обреченное на вечную скорбь пепелище.

Боль, одиночество, тоска. Павел не раз задавался вопросом, зачем продолжать такое горестное существование? В чем смысл? Разве может обычный, смертный человек вынести все муки, выпавшие на его долю? У него двигались руки, ноги, но сердце представляло собой одну сплошную рану, как если б с него содрали оболочку, и всё оно кровоточило. Каждое сокращение сопровождалось невыносимой болью. Разве возможно, чтобы когда-то такая гигантская, смертельная рана затянулась? Брат увещевал, что Пиц должен жить хотя бы ради детей. Что ж, мозгами страдалец находил это справедливым. Несчастные малютки, лишившиеся так рано матери, не должны были остаться еще и без отца. Но, хоть Павел никому не признавался, дети тоже доставляли ему душевные терзания. Беби до боли напоминала мать – такая же забавная, активная егоза, с такими же точно ямочками на щеках. А Дмитрий… Если б не последние роды, могла бы Аликс жить? При вскрытии врач установил врожденные проблемы с сердцем. Кто знает, как они могли аукнуться, даже если бы у них больше не было детей, кроме Мэри. Но Павел не винил в смерти жены никого, кроме себя! В нем заключалась главная опасность, как бы Сергей ни убеждал его в обратном. Стоило бы стать отшельником, анахоретом, чтобы не навлекать погибель на головы близких. Хоть затворничество вряд ли смягчило бы его муки. Ему хотелось заснуть и не проснуться, ведь иногда ночью он видел ее, свою бойкую, жизнерадостную Аликс. Она весело болтала с ним о всяких пустяках, а он повторял лишь одно: «Ты же не уйдешь? Умоляю, не покидай меня! Останься!» Но скоро жена выходила из комнаты, спеша по какому-то неотложному, одному ей известному делу. Павел бросался за ней, а за дверью уже никого не было… Тогда он просыпался в слезах. Он молил Господа дать ему сил и утешения или же явить милость и забрать его к себе, к Аликс.

В Красное периодически наезжали Великие Князья и Наследник. Порой они навещали вдовца, недолго грустили вместе с ним и, торопливо отдав долг сочувствия, мчались на скачки или в театр, который в июле вновь открыл свой красносельский сезон, наполнив маскулинную атмосферу военных сборов прекрасными звуками музыки, изящными фигурками балерин и легкой, ни к чему не обязывающей чувственностью. Жизнь бурлила, опьяняла, кружила головы. Феромоны витали в воздухе, ловя всех и каждого в невидимую, но от этого не менее крепкую сеть соблазнов. Лишь Павел, пребывая в глубочайшей скорби, не откликался на романтическое буйство вокруг. Чтя траур, он отказывался от посещений театров, раутов, балов и закрывался от любых других увеселений, что лишало Ольгу Валериановну возможности заманить его к себе на прием и оплести кружевом заботы и утешения. Но Лёля привыкла получать все, что хотела. Она решила не конфузиться и заговорить с Великим Князем у Свято-Троицкого храма, в котором он регулярно бывал.

– Ваше Императорское Высочество, доброго дня! – Ольга присела в легком реверансе, перехватив Павла на выходе из храма после утренней литургии. Припустив за ним, она прихватила с собой Марианну, ровесницу его дочери Мари, которую он нес на руках. Остальные дети госпожи Пистолькорс следовали за ней с няней.

– Доброго дня, Ольга Валериановна! – Павел Александрович был несколько удивлен бесцеремонности супруги своего подчиненного, но он знал женщин такого типа – они считают, что их красота открывает перед ними все двери и стирает все преграды. Им позволено все, и слово мужа для них не указ. Нужно признать, действительно, многие сумасбродства сходят им с рук за их очарование и невероятный женский шарм. Главное, выкрутасничать с умом.

– Мы с детьми собираемся в полдень прогуляться по парку, к озеру. Устроим небольшой пикник. Погода чудная! Не желаете ли присоединиться с Марией Павловной?

Лёля гипнотизировала Павла своими огромными глазами цвета сладкого, красно-коричневого восточного чая. На секунду он засмотрелся в них, услышав даже запах ванили, но тут же взял себя в руки.

– Благодарю! К несчастью, вынужден отказаться от столь заманчивого предложения – у меня есть неотложные дела, а к Мари заглянет доктор.

– Боже мой, неужели Ее Императорское Высочество нездорова?

– Уже поправилась. Сегодня лишь пару раз чихнула утром. Никому не говорите, что дочь хворала, иначе Великий Князь Сергей Александрович приедет и заберет ее у нерадивого отца, – попытался пошутить Пиц.

– Что Вы! – Лёля улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой, какая только имелась в ее арсенале. – Вы замечательный отец!

Мари, на удивление, благосклонно улыбалась незнакомке. Красивая женщина с ласковым голосом была ей приятна. А вот Марианна остановкой матери была недовольна.

– Мама Лёля, пойдем! Мама Лёля! – Ольга схватила с собой дочь в качестве неоспоримого аргумента в пользу того, что ее предложение не несет никакой опасности для траура Великого Князя, а сделано исключительно ради пользы детей. Хотела усыпить бдительность Павла, дабы он не искал подвоха, но тащившая ее прочь Марианна, совершенно не помогала. Ее взывания к матери были довольно зычными, и на Великого Князя с госпожой Пистолькорс стали оборачиваться прихожане.

– Пусть она не вопит на весь храм, – буркнул подошедший к матери Саша, который заметно стыдился поведения младшей сестры.

– Прошу нас извинить, нам пора! – Павел кивнул навязчивой даме, изображая быстрый поклон, и поспешил с дочерью в свой барак. Однако забавное семейное прозвище мадам Пистолькорс он запомнил.

VIII

Как ни старался Сергей оттянуть минуту расставания с племянником, этот день настал.

Жизнь в Ильинском потихоньку возвращалась к своему прежнему ритму. Впервые приехав в усадьбу после смерти Аликс, Великий Князь не сдержал слез. Каждое деревце, каждый цветок напоминали о зловещем времени, о жуткой потере. Сергею казалось, что он никогда больше не будет любить это место так, как прежде. Но он смотрел на Зинаиду Николаевну, которая потеряла здесь младшую сестру, а через какое-то время вновь с удовольствием стала приезжать в Архангельское, и это вселяло в него надежду. Кажется, только сейчас он в полной мере осознал, какое горе пережила соседка. Если б Сергей потерял брата, он бы, наверное, умер в ту же секунду. Кровь холодела в жилах при одной только мысли об этом…

В июльские выходные генерал-губернатор уже с самозабвением и азартом ловил неводом щук, шелешперов и судаков в Ильинском, обгорев на солнце до совершенно неаристократической черноты.

В усадьбе, как всегда, от гостей яблоку некуда было упасть. На пленэре Бенуа колдовал над волшебными акварелями. Елизавета Федоровна тоже приобщилась к живописи, а вечерами пела хором с Васильчиковой и остальными, а иногда даже решалась на соло.

Новый, уютный дом в Усове с прелестными комнатами, зимним садом, эффектным гобеленом на лестнице и английским ситцем на стенах был достроен и освящен в августе. Сергею страшно недоставало Павла. Когда-то он мечтал, что брат с супругой будут частыми гостями в этом жилище… Все это было в другой жизни, от которой остались лишь горькие воспоминания и неотчетливые тени в ночном отблеске свечей.

Сразу после особняка освятили и быстро развернутый в Ильинском холерный госпиталь на шестнадцать коек. Болезнь пытались душить на подступах, но она уже тянула свои костлявые, в трупных пятнах, руки к Москве. Через год после смерти Аликс родильный приют в Ильинском стал принимать первых рожениц.

Осенью английская королева пожелала видеть у себя свою внучку, Эллу. Пользуясь случаем, Сергей с супругой решили заехать в Италию. Великий Князь мечтал показать жене Вечный город. Безусловно планировали посещение Дармштадта, предварительно завернув в Париж. Поездка случилась как нельзя кстати. Генерал-губернатору нужна была небольшая передышка от Московских дел и особенно после сражений с холерой. Необходимо было проветриться и освежиться.

Элла написала письмо Ники, в котором предложила ему тоже приехать в Англию, с расчетом, что обратный путь будет лежать через Дармштадт, значит, он и Аликс, наконец, смогут встретиться. К ее огорчению, этому плану не суждено было сбыться. Цесаревич охотился с родителями под Варшавой, а затем ездил в Афины и к брату Георгию на Кавказ, которому из-за болезни легких прописан был горный воздух.

Сергей посчитал, что это и к лучшему. До него дошли странные слухи о Наследнике. Говорили, что Цесаревичу вскружила голову некая молодая особа из балетных. Хоть Великий Князь и отказывался верить россказням, сам не раз становился жертвой клеветы, все же он хотел поговорить с Ники. Слишком уж многие родственники фигурировали в качестве свидетелей этой романтической истории – и брат Владимир, и кузены Михайловичи во главе с Сандро, куда же без этого проныры. Что, если из-за отказа Аликс, из-за ее истовой приверженности лютеранской вере, Ники решил более не настаивать? Что, если, потеряв надежду, в стремлении забыться он увлекся танцовщицей? Опасность, исходящую от фей в воздушных пачках, нельзя было недооценивать. Не один Великий Князь был повержен ловким фуэте и бросил к ножкам в атласных пуантах все – честь, семью, и даже будущее. Что, если Наследник под чарами вертлявой балерины охладел к немецкой принцессе? Эти сомнения противоречили уверениям Цесаревича, но прежде чем возвращаться к разговорам с Аликс, лучше было бы в личной беседе прояснить все щекотливые моменты с племянником.

Долгое путешествие по Европе немного отвлекло Сергея от тревог и тяжких дум о судьбах брата и племянника. Великокняжеская чета вернулась в Москву лишь в середине декабря. Смеясь, они часто рассказывали, как во Флоренции один крестьянин, проходя мимо Елизаветы Федоровны, назвал ее «Божия дочь».

IX

Петербуржцы январским днем увидели солнце. Само по себе явление светила среди хмурой, ворчливой зимы было сродни чуду. В такой замечательный день все события обязаны были нести счастье и радость.

Сергей с Эллой прибыли в Петербург на свадьбу княжны Оболенской и Граббе. После венчания уютно пили чай с Царями в Аничковом дворце. Улучив подходящий момент, Сергей пригласил Ники на разговор с глазу на глаз.

– Дядя Гег, поверь, это не более, чем флирт и невинная платоническая симпатия. Не стоит придавать этому такое серьезное значение… – прокомментировал Наследник свои отношения с Кшесинской. – Между нами ничего нет.

– Я так и думал, иначе к чему тогда были все усилия с Аликс… Все же будь аккуратен, не стоит недооценивать дам из этой среды. Я, безусловно, могу ошибаться, но, по моему ощущению, избавиться от этой девицы будет сложнее, чем было привлечь ее внимание.

– Не волнуйся, я полностью контролирую ситуацию. Хотя, надо признать, она весьма настойчива и ревнива, что отчасти льстит, но довольно быстро начинает докучать. Во всяком случае, совесть моя чиста. Я был честен с первой минуты и сразу предупредил ее о своей любви к Аликс и намерении жениться на ней.

– Дай Бог, все, наконец, уладится и твое сердце найдет утешение в чистой, взаимной любви!

Солнце уже зашло, успокоенные гости уехали, но чудеса продолжались. Вечером у Наследника состоялся разговор с родителями.

– Когда будешь на свадьбе Мисси в Берлине, можешь начать прощупывать почву касательно вашего брака с Аликс. Мы даем тебе на то свое позволение… – минуя хождения вокруг да около, Мария Федоровна перешла прямо к делу. К слову, Мисси была дочерью сестры Александра III, Марии, которая воспротивилась союзу дочери с английским кузеном Джорджи. Православие запрещает браки между двоюродными братьями и сестрами, кроме того, Мария Александровна не поддерживала переход Мисси в Англиканскую Церковь. Королева Англии была страшно недовольна такой непокорностью и предстоящую свадьбу Мисси с румынским принцем не одобряла. Русские родственники вечно путали все карты.

– Не верю ушам своим! Признаться, я уже начал терять надежду! – Ники никак не ожидал подобного предложения, особенно от матери.

– Тем не менее, не забудь, ее переход в Православие – по-прежнему обязательное, необходимое условие для вашего брака, – немного охладил восторг сына Александр III. Не сказать, что он радовался перспективе женитьбы сына на Аликс, но поскольку Наследник стоял на своем выборе, а по Петербургу стали витать разные настораживающие слухи, лучше было, чтобы он остепенился поскорее.

Свадьба Мисси и Фердинанда была не слишком удачной для Ники и Аликс. Им не удалось остаться наедине для откровенного разговора. На пути влюбленных вновь возникали преграды.

X

На страстной неделе Элла заболела свинкой. Шею ее сильно раздуло, тем не менее она продолжала соблюдать пост и ходить на службы. Сергей мучительно боялся заразиться. Страх этот изводил его, поскольку касался самого заветного желания – иметь детей, а это заболевание с забавным названием в некоторых случаях могло оказать совсем не смешное влияние на мужскую фертильную способность. Сергей обожал племянников, но непременно хотел и своих собственных наследников. Страха своего Великий Князь стыдился, поэтому признался в эгоистичных опасениях только Павлу. К счастью, супруга скоро поправилась, и Сергей успокоился.

В Петербурге в конце марта весной еще не пахло. Тем не менее, жители столицы радостно готовились к Пасхе. К Павлу с официальным визитом явилась делегация женщин во главе с Ольгой Валериановной. Они собирались устроить чадам офицеров Преображенского и Лейб-гвардейского конного полков Пасхальный праздник и пригласили Павла Александровича участвовать не только, как отца очаровательных малюток, но и как одного из командующих. На саму Пасху Павел уезжал к брату в Москву, поэтому дамы решили мероприятие провести после его возвращения, на Красную Горку.

Никого не предупредив, Пиц придумал подложить несколько яиц под пушистого кролика, которого намеренно приобрел на ярмарке. Обнаружив этот подлог, визгу и писку не было конца. Дети забросали взрослых вопросами.

– Почему писанки у кролика? Он утащил их? Кролики едят яйца?

– Нет, он их снес, – не моргнув глазом, заявил Павел детям.

– Не может быть! Зайцы и кролики не несут яиц, – усомнился семилетний Саша Пистолькорс. Он был уже достаточно взрослым и смышленым, чтобы верить в подобную чушь. Остальные взрослые дети тоже не поверили в объяснение командующего полка, но постеснялись озвучить это вслух.

– А ты спроси у мамы Лёли, – улыбнулся Великий Князь.

Присутствующие офицеры, особенно Великие Князья Владимир Александрович и Константин Константинович, прыснули в свои пышные усы. Полковницы злорадно усмехнулись. Забавное прозвище, без малейшего романтического флера, достойное хозяйки какого-то провинциального трактира. Щеки Ольги вспыхнули. Павел выделил ее! И кроме того, он запомнил, как ее зовут дети! В его устах «мама Лёля» прозвучало мило, по-домашнему, совершенно необидно. У Ольги с детства было замечательное качество находить практически во всем нечто для себя положительное.

– Мама Лёля, что скажете? – не унимался командующий Лейб-гвардейского полка.

– В обыкновенное время кролики, безусловно, яиц не несут, – начала выкручиваться перед сыном и остальными детьми госпожа Пистолькорс. – Но в праздничные дни, когда в воздухе витает ожидание чуда, могут встречаться волшебные особи, которые приносят послушным детям пасхальные яйца в подарок. По крайней мере, такая традиция существует в Европе. По всей видимости, нам попался немецкий кролик, не так ли, Ваше Императорское Высочество?

– Не исключено, – Павел едва сдерживал улыбку.

Малыши от сказочного объяснения пришли в восторг. Взрослые ребята лишь пожали плечами, сообразив, что не стоит портить радость наивным карапузам. Ушастый симпатяга был обласкан и затискан до предобморочного состояния. Удушливый переизбыток любви также вреден, как и ее недостаток.

На праздничном вечере у Великого Князя Владимира Александровича шутка с домашним прозвищем госпожи Пистолькорс нашла неожиданное продолжение. Пасхальные яйца дарили уже взрослым, устроив по типу фантов – тянули записки с именами и вручали выпавшему крашенное яйцо. Когда Павел вытащил бумажку, где значилась Ольга Валериановна, он снова произнес «мама Лёля». Под всеобщий хохот Павел собственноручно преподнес Ольге замечательную писанку, троекратно расцеловав засмущавшуюся красавицу.

Пустяк для многих. Но в ту ночь Лёля не могла уснуть. Она почувствовала что-то, что пока было сложно описать словами. Романтические волнения посещали ее не раз в жизни. Это было что-то другое, более значимое, глубокое, как если бы сама судьба поцелуем Великого Князя легко коснулась ее щек.

XI

В начале лета Сергей и Элла с нетерпением встречали племянников, приехавших погостить из Петербурга. Павел отправил детей с няньками, ссылаясь на службу. Однако служебные обязанности были не основной причиной. Пиц не мог признаться Сергею, что он просто не мог поехать в его имение. Он ненавидел Ильинское, в котором потерял жену. Содрогался при одной только мысли, что увидит тот дом, сад, тропинки в лесу, где еще недавно ступала нога Аликс. А комната, где происходил весь адский кошмар, вызывала в Павле дичайший ужас.

Тем не менее, для генерал-губернатора и его супруги их имение, утопающее в сиреневом цвету, было местом, где они черпали жизненные силы. Сладковатый воздух, в котором еще можно было уловить нотки дурманящего аромата ландышей, невозможно было променять ни на что.

Днем Сергей работал, читал депеши и отвечал на них. Потом гулял с детьми Цыпа или, как он их называл, с цыпками. Мари полюбила кормить кур. Однажды взяли с собой Дмитрия, и он тоже давал птицам хлеб, но вдруг засунул большой кусок себе в рот. Английская няня резким движением вытащила мякиш у него из-за щеки. Слез было море.

Вечерами, накупав и уложив племянников, супруги принимали соседей или ездили в Архангельское. Там тоже, как правило, уже отправляли детей спать, но младший Феликс непременно требовал, чтобы нежная, как белая лилия, красавица-соседка приходила поцеловать его перед сном. Элла не возражала. Зинаида Николаевна подтверждала, что сын после поцелуя Елизаветы Федоровны лучше засыпал и не бродил во сне, чем периодически приводил родителей в отчаяние. Вообще, мальчик был странный. Сергей, который обожал детей, находил его неприятным. Из-за болезни спины Великий Князь круглый год, даже в невыносимое летнее пекло, вынужден был носить корсет, который просвечивал сквозь белую ткань легкого кителя. Феликс подкрадывался к Сергею Александровичу со спины, когда тот сидел в кресле, и трогал спицы корсета. Великого Князя это выводило из себя. Родители смущались, особенно Феликс Феликсович, служивший у Сергея Александровича. Такой конфуз с Августейшим начальником. Избалованность сыновей в целом претила суровой натуре бравого офицера.

– Какой несимпатичный младший мальчик у Сумарокова! – делился Сергей с супругой после очередного визита. – При такой-то умнице и красавице матери! В кого он такой бесноватый?

– Полно тебе, просто шкодливый мальчишка, – улыбнулась Элла.

– Он меня раздражает. Ничего не могу с собой поделать! А ведь я обычно в малышах души не чаю… Они такие милые, потешные, даже когда капризничают. Но не этот…

– Не обращай на него внимания.

– Знаешь, иногда я не могу отвести от него взгляда… Не от восхищения, а как раз наоборот… Я будто чувствую какую-то черноту в его душе… Странно, обыкновенно у меня такое бывает со взрослыми, а тут – ребенок!

– Дорогой мой, тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь? Кстати, сколько раз ты ошибался во взрослых? И чаще в обратную сторону – сначала очаровываясь, а позже с грустью обнаруживая, что человек не таков, не соответствует твоим ожиданиям.

– Бывало и такое, но, прощу отметить, что всех, кого я искренне люблю, я принимаю такими, какие они есть! Без всяких условий и подгонки к моим ожиданиям! И ежели я кому-то сделал замечание или выговор, это вовсе не означает, что сердце мое для него закрылось… Возвращаясь к Феликсу, ежели отец сейчас не возьмется за его воспитание, что из него выйдет?

– Часто из отъявленных проказников вырастают вполне приличные люди. Думаю, мы имеем дело именно с таким случаем. Разве может у добрейшей Зинаиды Николаевны быть иначе? Верится с трудом.

– Надеюсь… Все же мне бы не хотелось, чтобы он сходился близко с Беби и Дмитрием… Из этого не выйдет ничего хорошего…

– Прошу, не сгущай краски и побереги свои нервы! – супруга закончила туалет и легла рядом, положив голову Сергею на плечо. – Они еще совсем крохи, что может случиться? Мы рядом!

Элла действовала на Сергея успокаивающе. Великий Князь внял ее доводам и скоро погрузился в мирный, спокойный сон.

XII

Как все же замечательно иногда отправить детей родственникам! Пусть теперь Сергей насладится играми, чтением перед сном, купаниями, капризами и прочими прелестями отцовства. Оставшись один, Павел решил воспользоваться свободой в полной мере – положить конец затворничеству и вспомнить подзабытую за время брака и траура холостяцкую жизнь. Разноцветным калейдоскопом закружились театры, приемы, суаре, пикники. Замелькали лица прелестниц, которые мечтали, чтобы Его Императорское Высочество удостоил их своим вниманием.

Госпожа Пистолькорс времени зря не теряла. Дама устраивала в Красносельском доме один вечер шикарнее другого, частыми гостями на которых были Великий Князь Владимир Александрович с супругой. Ольга надеялась, что раз Великий Князь вылез из своей берлоги и вновь приобщился к светской жизни, значит, рано или поздно он объявится и на одном из ее обедов, ведь не зря она взяла в оборот его брата с женой. Так и произошло. Настал день и Павел пожаловал к Пистолькорсам. Хозяева для каждого приема придумывали свою творческую изюминку – Ольга блистала то с новой оперной арией, то с отрывком из модной пьесы, то со страстным романсом. Голос, хоть и слабоват для большой сцены, но приятный, и слухом нашу красавицу Господь не обделил. Лёля знала, если и можно к Павлу подступиться, то только через искусство. В выдумке и фантазии Ольге отказать было нельзя. Веселье било ключом. Гости стаптывали атласные туфли в танцах, а затем, одурманенные шампанским, играли в жмурки, краснея и смущаясь от прикосновений и объятий.

Однажды в залу, где обедали гости, с шумом и гамом ввалился пестрый цыганский ансамбль, который, не дав собравшимся опомниться, сразил их яростно-залихватской песнью. Среди цыганок выделялась высокая красавица с шоколадными глазами, которая танцевала с особой страстью, размашисто рисуя узоры своими яркими юбками. Она прятала лицо, не позволяя заинтригованным мужчинам полностью рассмотреть ее черты. В конце песни цыганка кружилась перед столом Великих Князей и вдруг остановилась напротив Павла. Неожиданно она протянула к нему свою тонкую, слишком изящную и белую для гитаны, кисть.

– Позолоти ручку, Ваше Высочество, – чаровница прикрывала лицо концом красного платка, обрамленного золотыми монетками, оставив на обозрение лишь огромные, ярко насурьмлённые ланьи глаза. – Погадаю! Всю правду скажу – что было, что будет, чем сердце успокоится!

Павла совершенно загипнотизировал лукавый взгляд рыжеватых очей, в которых отражались пляшущие язычки пламени свечей. Не отрывая глаз от загадочной красавицы, он положил в ее ладонь свою руку.

– Вижу, было в твоей жизни глубокое море слез. Но испил ты свою горькую чашу до дна! Отныне ждет тебя только счастье и радость, – голос гадалки мелодично журчал. – И новая любовь!

– Это вряд ли! – Павел убрал руку. Банальные, неделикатные предсказания несколько разочаровали его.

– Как линии на руке говорят, так и будет! – цыганка нагло рассмеялась и убежала из залы.

Владимир и Михен едва сдерживали улыбки. Павел заметил, что хозяйки вечера не было за столом во время цыганского выступления.

– Это мама Лёля? – немного наигранно изобразил удивление Пиц, который, естественно, давно догадался, но подыгрывал для всеобщего удовольствия. – Владимир, сознавайся, это вы с Михен подстроили?

– Нет-нет, не впутывай нас! Мы совершенно ни при чем! – хихикала Михен. – Хотя мы все согласны, что отныне тебя ждет только счастье и радость. Все остальное – экспромт артистки!

– Я все прослушал… записываю рецепт нового соуса к дичи. Чудный вкус! Неожиданно гармоничное сочетание сладости, мятной свежести и едва уловимой кислой нотки… и еще что-то, не могу угадать… можжевеловые ягоды? Надо уточнить у мамы Лёли… – старший брат слыл знатным гурманом и собирал лучшие рецепты, для чего всегда имел при себе записную книжку. Пистолькорсы не жалели денег на отменных поваров. В некоторых кругах, творческие экспромты хуже ложатся на голодный желудок и трезвую голову. Высочайшую публику нелегко было привлечь в свой дом, поэтому каждый пункт программы, включая кухню, должен был быть идеален.

Владимир был страшно доволен, что после всего свалившегося на младшего брата несчастья, тот, наконец, начал улыбаться.

Объявили танцы. Опьяненная успехом, вниманием и букетом Пино Нуар с чудными нотками айвы, сухофруктов и кофе Ольга Валериановна совершенно потеряла голову и, забыв о всякой осторожности, на глазах у супруга передала Павлу записку: «Пригласите меня на вальс! Обещаю, Вы не забудете этого никогда!». Пицу стало неловко перед штаб-ротмистром. Как это должно было быть унизительно для супруга. Не хотел бы он оказаться на месте Пистолькорса. Такой позор на глазах у друзей и сослуживцев. Нужно было срочно найти выход из неловкой ситуации. Интрижка с женой подчиненного не входила в планы Павла. Великому Князю хотелось, чтобы шалость с мамой Лёлей все же оставалась игрою. Пусть на грани, пусть щекочущей нервы, но игрою.

Павел сделал неожиданный шаг.

– Это передали Вам, Эрик Августович, – он отдал записку Ольги ее супругу, будто так и было задумано, будто мама Лёля изначально и собиралась пригласить на танец собственного мужа.

Пистолькорс с самым невозмутимым видом пригласил супругу на вальс. Его вроде и не задевало кокетство жены. А вот маму Лёлю поступок Павла не оставил равнодушной. Сопротивление Великого Князя еще больше раззадорило ее. Ольга не собиралась сдаваться. Она только начала разыгрывать свою партию.

Все это приятно будоражило нервы Павла. Он снова начал ощущать себя живым. Его окоченевшие чувства потихоньку, скрипя, как старые, ржавые поршни в сердце ветхого суденышка, начинали шевелиться. Павел делился веселыми зарисовками общения с мамой Лёлей в письмах к Сергею, и тот радовался, что брат, наконец, ожил и даже начал кокетничать с дамами.

Приемы и обеды у мамы Лёли повторялись с завидной частотой. Однажды Ольга обратилась к Павлу, прося разрешения как-нибудь пригласить к ним Наследника. Цесаревич и Великий Князь Константин Константинович, получив от госпожи Пистолькорс записки, первым делом спросили Пица, как к этому отнестись. Тот просил их быть, обещая, что скучно не будет. Он был прав, было феерично. Шампузен накрыл всех девятым игристым валом. Мама Лёля напропалую флиртовала с Ники. Неожиданно в Павле взыграла ревность. Он начал жалеть, что согласился позвать к Пистолькорсам племянника, перед обаянием которого никто не в силах был устоять. С каждым годом он становился все более привлекательным мужчиной и, значит, более опасным конкурентом в делах сердечных. По крайней мере, пока не связан был узами брака или помолвкой.

К счастью для Павла, история мамы Лёли с Цесаревичем не нашла никакого развития. А у Сергея, которому Пиц живо описывал в письмах все приключения, был на сей счет свой, оригинальный взгляд. «Действительно, напрасно ты посоветовал Ники обедать у мамы Лёли, хотя, с другой стороны, это могло бы послужить отвлечением от Кшесинской. По крайней мере, от увлечения мамой Лёлей было бы меньше последствий… Прости, если задел твои чувства! Уверен, у нее лишь с тобой все было серьезно!», – не преминул легко уколоть Пица брат, у которого распушенный Павлом перед Пистолькоршей хвост вызывал недоумение.

XIII

Павел постепенно поправлялся от тоски и даже согласился поехать в конце июня к Сергею в Усово. К Ильинскому он все еще был не готов, но новый дом на другой стороне реки был следующим уровнем возвращения к жизни.

К сожалению, Пиц не мог остаться на именины Сергея пятого июля и отбыл в полк, оставив брата с супругой и дядей Мишей, который теперь часто бывал в имении племянника. В тот год день ангела Сергея прошел тихо. К обедне были только Сумароковы, а за ужином лишь свита и близкие друзья. Отвратная погода с духотой и грозой настроила именинника на меланхоличный лад. Он скучал по уехавшему брату.

Настроение Павла тоже раскачивалось, как маятник. То он безумно тосковал, то веселился взахлеб. Вернувшись от Сергея, в глазах которого отчетливо читалась мрачная скорбь по жизни брата, побывав в местах, где случилась трагедия, Пица захлестнула новая волна чудовищного уныния. Немалую роль в этом сыграло и то, что в накопившейся пачке депеш и посланий он не обнаружил ни одного приглашения к маме Лёле. Что же, это лишь подтверждало, что он совершенно никому не был нужен. Дети прекрасно без него обходились, наслаждаясь в Ильинском обществом любимых дяди и тети. Страх вечного одиночества, как неизлечимая хворь, тянул в груди. Терзали предчувствия скорой смерти, о которых Пиц необдуманно сообщил брату, прося в случае своей кончины позаботиться о детях.

Вскоре душевное состояние Пица было поправлено посыльным, принесшим ему записку от Ольги Валериановны, в которой дама весьма витиевато звала его на свои именины. Сергей, который выдавливал из себя натянутую улыбку всякий раз, когда брат с плохо скрываемым восторгом рассказывал ему маме Лёле, в этот раз отреагировал весьма резко:

– Разве ты собираешься на ее именины? Это уж слишком!

Его день ангела брат пропустил, а праздник Пистолькорши кровь из носу должно отметить?

Сергею была знакома эта женщина. В бытность его службы в Преображенском полку, она и его пыталась оплести своими чарами. К счастью, ему удалось на уловки прелестницы не попасться. Как эстет, он безусловно ценил внешнюю красоту, но она никогда не могла быть единственным аргументом для начала отношений. Для близости, романтичной или дружеской, нужна была духовная глубина, которую в госпоже Пистолькорс Сергей не обнаружил. Тогда он был вынужден пресечь ее манипуляции, чем вызвал гнев красавицы.

«Ах, Пиц! Как же ты можешь быть так неосмотрителен!» – мысленно взывал к разуму Павла старший брат, угощаясь чудными сладкими вишнями в грунтовом сарае в гостях в Петровском. – «Неужели ты не понимаешь, что она использует тебя, только чтобы залезть в Августейший круг? Да она душу продаст, только бы стать метрессой Великого Князя! Мерзавка, ведь знает, что Пиц сейчас – легкая добыча, что сердце его разбито и откликнется на любую ласку. Куда только Костя и Владимир с Михен смотрят?».

XIV

Владимир и Михен ничего дурного в возможной интрижке Павла и госпожи Пистолькорс не видели. Брату нужно было отвлечься, забыться в объятиях какой-нибудь пышногрудой красавицы. Почему бы не с пылкой, возможно, немного удушливой Пистолькоршей, которая явно была им увлечена? Опасности Ольга Валериановна не представляла практически никакой. Она была замужней дамой, матерью трех малолетних детей. Претендовать на серьезное место в жизни Павла не могла. Скандал ей был ни к чему, иначе позор прежде всего пал бы на ее голову.

Михен, вообще, с Ольгой довольно сблизилась. В увеселениях им обеим не было равных. Кроме того, Ольга всегда умела найти нужные слова, чтобы расположить к себе человека. Лёля заливалась соловьем, не скупясь на комплименты Великой Княгине. А уж как она хвалила сыновей Марии Павловны! Ну как тут материнскому сердцу не дрогнуть? В общем, Михен находила Ольгу Валериановну женщиной, приятной во всех отношениях. В те дни Мария Павловна демонстрировала завидную широту взглядов, и фаворитка Великого Князя Алексея Александровича, Зинаида Богарнэ, была одной из ее близких подруг.

Как-то после очередного бала, едва отдышавшись от танца, Великая Княгиня напрямую спросила Ольгу:

– Мне кажется, или шутка перестала быть пустяком, и Вы на самом деле увлеклись нашим милым Павлом?

– Ничего-то не укроется от зоркого ока умной женщины, – подтвердила серьезность своего интереса Ольга.

– Что же, Вы знаете обстоятельства. Судьба была к нему жестока! Боль утраты еще слишком сильна. Сложно сказать, готов ли он к чему-то большему, чем легкий флирт…

– Хоть Господь и не наделил меня даром терпения, обыкновенно я хочу всего и сразу, в данном случае я готова ждать сколько потребуется! – похоже, Ольга вошла в азарт и была настроена решительно.

– Пока, насколько я могу судить, особенными победами Вы похвастаться не можете?

– К сожалению! Едва кажется, что он сделал шаг навстречу, он тут же пятится назад… Я вижу, что Его Высочество еще не может открыться новому чувству…

– Кто знает, сколько на это потребуется времени… Не отступите?

– Настоящая женщина никогда не отступает и поражений не признает!

– Какая прелесть! – Михен не смогла сдержать ироничную усмешку.– Это Ваш девиз?

– Я бы сказала, жизненный принцип, – Ольга расправила плечи и подняла подбородок.

– Что же, весьма вдохновляющий принцип… Я бы даже сказала, принцип настоящей воительницы!

– Ваше Императорское Высочество, помогите! – вдруг взмолилась «воительница». – Вы всегда восхищали меня невероятным умом и мудростью, подскажите, как мне себя вести, чтобы расположить Великого Князя или хотя бы не отпугнуть его своим необузданным темпераментом…

Самый верный способ заполучить в свой лагерь Августейшую соратницу – это попросить ее совета.

– Вы по наитию делаете все верно… Возможно, стоит чуть меньше играть на ревности… Да здесь и большого ума не надо, чтобы понять, что для такого измученного страданиями сердца только и нужно, что забота, искреннее внимание и нежность… XV

В тени крон многолетних деревьев летний зной был не таким утомляющим. На протяжении июля Великокняжеская чета посещала службы в храмах лишь в окружении свиты. Элла находила, что это даже к лучшему. Соседи часто отвлекали нарядами, сплетнями, неуместными замечаниями. А уж если на обедню при полном параде являлся граф Ольсуфьев, то совершенно невозможно было сосредоточиться. Сабля невысокого, круглого гусарского генерала тащилась по полу, издавая оглушительный звон. Сам старик был уже слаб на уши, поэтому производимого собой грохота не осознавал. При этом он абсолютно не мог стоять на месте и во время службы обходил все иконы, к каждой из которых прикладывался. Если образ висел высоко, так что граф не мог дотянуться, он посылал ему воздушный поцелуй. От смеха не могли удержаться даже священнослужители. Все это веселье в храме приводило Эллу в отчаяние.

– К чему такое излишнее рвение? – шептала Зинаида Юсупова себе под нос, умело пряча недовольство за нейтральным выражением лица.

Друзья и близкие часто оказываются самыми строгими судьями. Их ожидания выше, а пощечины звонче.

Некоторых дам раздражало, что с Эллой носились, как с писанной торбой. В обществе все только и говорили о духовном свете, исходящем от Великой Княгини. Муж пылинки с нее сдувал. Мужчины боготворили. Юсупова находила странным, что ее саму, которую величали «Сиянием», несмотря на все благие дела, ум и красоту, в присутствии Великой Княгини несколько отодвигали на второй план. Во всяком случае, такое складывалось ощущение. Будто яркие лучи, которые шли от Эллы, засвечивали Зинаиду, превращая в поблекшее изображение на неудачной фотокарточке. Должно быть обидно яркой звезде, царящей ночью на небосклоне, растворяться в лучах восходящего солнца.

Но, несмотря на некоторые нюансы, Зинаида Николаевна неплохо относилась к Великокняжеским соседям и даже считала сложившиеся приятельские отношения весьма приятными. Ежегодно Сумароковы приглашали генерал-губернатора с супругой на охоту в Ракитное. Отправлялись в долгую дорогу на линейках, запряженных шестью лошадьми. Чтобы не скучать в пути, заставляли детей петь. В тот год маленький Феликс симпатично выводил тоненьким голоском известную итальянскую песню, чем растопил сердце Великого Князя. Теперь этот шкодливый мальчишка не казался Сергею Александровичу таким уж противным. А вот Феликс ту мелодию, которую вынужден был повторять много раз, возненавидел. Да и долговязый, с цепкими глазами, которые всегда замечали все проказы, Сергей Александрович, стал младшему сыну Зинаиды Николаевны еще менее приятен.

XVI

На день ангела Минни собралась практически вся фамилия. Сергей с Эллой приехали из Москвы. Ники на праздник матери прибыл из лагеря, гордый тем, что жил там в палатке, как обычный Преображенец.

Днем светило посылало имениннице воздушные поцелуи игривыми солнечными зайчиками. Вечером яркая иллюминация и фейерверки настроили все семейство на непринужденную атмосферу праздника. Грустные мысли и недопонимания отошли на задний план. Жаль было расставаться, но генерал-губернатору с супругой необходимо было возвращаться к своим обязанностям в Белокаменную.

Через пару недель Сергей и Элла вновь появились в Питере, теперь на празднике Преображенского полка, который отмечался в начале августа на Преображение Господне. Несмотря на холод и дождь, Великие Князья переоделись и выдвинулись на парад. Ливень хлестал им лица, как истеричная разобидевшаяся метресса.

Вернувшись продрогшие, братья были согреты чаем и теплой беседой с Минни и Сашей. Душевная была встреча.

На следующий день к «тётеньке» приехал Цесаревич для сокровенного разговора об Аликс.

– В неизменности ее чувств я не сомневаюсь, но хватит ли у нее мужества сменить веру – вот в чем мне не достает уверенности… – Элла покачала головой, выражая всю степень охватившей ее озабоченности. – Бедная девочка там одна, ее совершенно некому поддержать в этом сложном вопросе… Мне кажется, в ее письмах все больше метаний и, к большому моему огорчению, аргументов против перехода, который она считает грехом…

– Милая моя тётенька, когда вы с дядей Сергеем будете в Дармштадте, возможно ли, чтобы ты помогла ей принять правильное решение?

– Я сделаю все, что смогу… Непременно! Все же пора бы вам самим встретиться… Тогда, вновь увидев тебя и ощутив прилив любови с новой силой, она позволила бы чувствам к тебе одержать победу над преданностью лютеранству.

– Это было бы восхитительно! Думаешь, Аликс согласится увидеться со мной, если б я приехал к вам туда?

– Нужно подумать, как правильно представить твой визит, не всколыхнув ненужных разговоров… Ты, к примеру, мог бы приехать, чтобы поздравить Эрни по случаю начала правления…

– В каких числах вы планируете там быть?

– С середины сентября до начала октября мы будем в Англии, навещаем бабушку. После этого до конца октября – Дармштадт, с недельным перерывом на Париж. Кстати, Пиц едет с нами!

– Какая прекрасная компания! Еще один повод присоединиться!

– Да, нам всем нужно развеяться. Павлу тоже полезно вырваться из засасывающей его полковой разгульной жизни.

– Я поговорю с родителями. Мечтаю вновь увидеть Аликс! Она единственная, на ком я хотел бы жениться! Мамá и Папá уже не возражают и, то, что раньше казалось несбыточной мечтой, становится все более возможным! Только бы она решилась на переход в Православие! Господи, помоги!

XVII

Период с конца августа и до начала сентября был страшным временем для Павла. Восемнадцатое августа – день рождения его любимой супруги, которой не было рядом с ним уже два года. Чудовищная годовщина! Было одинаково невыносимо вспоминать и мрачные годы без супруги, и светлое время их брака. На месте души образовался один сплошной сгусток боли, который если б вырвать оттуда, остались бы только пыль и пустота.

Пиц получил письмо от Сергея, который страдал не меньше, чем он сам. Но легче от мук брата не становилось. Сыпались и сыпались записки с соболезнованиями. Павел закрылся в кабинете и несколько дней не желал никого видеть. Если бы можно было заснуть и проснуться, лишь когда боль уйдет. Или потерять память, забыть все горькие моменты. Он готов был отречься и от любви, если б это могло избавить его от чудовищных страданий.

Вдруг среди вороха печальных посланий он увидел записку с интригующим почерком мамы Лёли. Буквы, старательно выведенные Ольгой, были такими же прелестными и кокетливыми в своих легкомысленных завитушках, как и обладательница руки, их написавшей. Павел с нетерпением вскрыл письмо. Лёля сочинила ему стих, неуклюже пытаясь копировать пушкинский пятистопный ямб посвящения Керн «Я помню чудное мгновенье». Но, как родитель, который умиляется стараниям своего ребенка, Павел вдруг совершенно растаял от милого, немного корявого признания в любви.

Мама Лёля нашла нужные слова для его утомленной страданиями и соболезнованиями души. Понимая, что воспоминание о потере слишком еще свежо, она вдруг неожиданно ничего немедленно не требовала. Напротив, она обещала Павлу отогреть его в своих объятиях и подарить новое блаженство в надежде на то, что в будущем, он ее не оттолкнет. Пиц обнаружил в поэтических строках все, о чем даже боялся в ту минуту мечтать – теплоту, заботу, искреннюю любовь, смирение и готовность ждать его взаимность. Сопротивляться натиску нежности Ольги не было сил, измученное сердце дрогнуло, и траурная броня спала. Вдовец был готов позволить себя любить.

Павел быстро оделся и отправился к начинающей поэтессе. Он даже не подумал, что будет делать, если штаб-ротмистр окажется дома. Каков предлог его визита? Великий Князь совершенно потерял голову. Однако судьба ему благоволила, Эрик отсутствовал.

Ольга будто ждала своего принца. Как только Лёля увидела взволнованного гостя на пороге гостиной, она все поняла. Разнеженная августовской жарой и опьяненная счастьем хозяйка, забыв о скромности, хороших манерах и осторожности, увлекла его на свою половину.

– А где Пистолькорс? – успел все же спросить Пиц, расстегивая темно-зеленый мундир с золотой обшивкой.

– В собрании, вероятно. Вернется под утро… Его уже давно не было в моей постели!

Пиц чувствовал себя так, будто возродился из пепла. Словно черствая, потрескавшаяся от сухости душа, наконец, напиталась и увлажнилась ласками и нежностью Ольги.

Сама Лёля была на седьмом небе от счастья. Наконец, она заполучила своего Великого Князя. Как он был беззащитен и трепетен с ней! Как же долго она этого добивалась! Были моменты, когда Ольгу начинали одолевать сомнения в собственном очаровании и во власти над мужчинами, которые обыкновенно падали к ее ногам, как осенние листья, без всяких усилий. Теперь все страхи и неуверенность остались позади!

Оба в силу объективных причин старались сохранить свой роман в тайне, хотя Ольгу так и подмывало похвастаться своей победой и драгоценным Августейшим трофеем. Ликование в одиночестве лишало великий триумф подлинного очарования и представляло собой истинную пытку для общительной натуры госпожи Пистолькорс. Если твою победу не обсуждают на каждом углу, была ли, вообще, эта победа?

XVIII

Во вторую годовщину смерти Аликс печальный Павел ждал на перроне Царского села поезд, на котором они втроем с Сергеем и Эллой отправлялись в Европу. Хорошо, что тот день пришелся на начало путешествия. Связанные с этим хлопоты немного отвлекали от очередной волны подкрадывающейся тоски.

На следующий день по тому, как, периодически забываясь, Пиц искрометно шутил, старший брат понял, что в быстро прогрессирующем душевном исцелении вдовца не обошлось без женщины. Свою роль отчасти сыграло и полученное им в конце августа звание генерал-майора, но очевидно, было что-то еще. Сергей ждал, что брат сам все расскажет. Он не хотел оказывать давления. Чего стоит доверие, если его постоянно приходится вытрясать или выклянчивать?

Поджатые губы и сверлящий взгляд Сергея скоро навели Павла на мысль, что тот о чем-то догадывается. Опасаясь осуждения брата, он заранее сократил упоминание мамы Лёли в своих письмах и беседах с ним. В любом случае, это была несерьезная интрижка, которая должна была скоро закончиться, выполнив свою миссию.

В Шотландии Эллу и братьев принимали весьма любезно. Путешественников встречали с почетным караулом. Вечером после обеда английские родственники устроили в замке Балморал факельный танец и выступление королевских шотландских гвардейцев. Нельзя сказать, что братья были большими поклонниками волынки, но представление нашли презабавным.

– Знаешь, я бы на твоем месте присмотрелся к одной из английских принцесс, – шепнул Сергей Павлу, когда на следующий день парадные пары выстроились на поляне.

– Хочешь подсунуть мне одну из виндзорских скромниц? – развеселился Пиц.

– Не думаю, что «Гарри» – такая уж скромница! Говорят, она любит парусный спорт и рыбалку. Ах, какая у нас в Ильинском чудная рыбалка! Удила бы там шелешперов, – смеялся брат. Одну из внучек Виктории, Мод, близкие звали Гарри за ее мальчишеский нрав.

– Сомневаюсь, что мне так уж нужен рыбак… Виктория, по-моему, самая красивая из них…

– Сандро умрет от зависти! Когда-то он вздыхал по ней…

– Теперь у него другие планы, насколько я понимаю. Он метит прямиком в Царскую семью, если, конечно, Саша позволит им с Ксенией жениться…

– Ники, наверное, рад получить в зятья близкого друга… – риторически заметил Сергей.

– А не обратить ли мне свой взор на герцогиню Альбскую? Приглашу ее, пожалуй, на танец!

Игривость Павла внушала надежду, что временные просветления в черной тоске его души постепенно превращались в предрассветную полосу света. Забрезжил новый день.

XIX

Через неделю троица прибыла в Дармштадт.

После первого же приватного разговора с Аликс, Элла поняла, что ее опасения оправдывались. Под влиянием одиночества и немецкой родни сестра все больше склонялась к убеждению, что предать Лютеранство переходом в другую веру было бы большим грехом. Единственное, что удалось Елизавете Федоровне, это уговорить принцессу не принимать окончательного решения, пока они не встретятся с Ники, который должен был срочно приехать в Дармштадт.

Элла написала Наследнику длинное письмо, в котором детально изложила всю ситуацию. Понимая, что может возникнуть недоразумение, она просила его показать письмо родителям, рассчитывая на их поддержку. Она довольно четко дала понять, что это последний шанс переубедить сестру и, если Ники не приедет, то брак с Аликс будет невозможен.

Цесаревич поразил всех, ответив, что приехать никак не может. Просил Эллу пригласить Аликс в гости в Россию, где и могла бы состояться их встреча.

Совершенно позабыв все метания и нерешительность перед собственной помолвкой, хотя в ней даже близко не было столь серьезного препятствия, Сергей взвился от возмущения. Он написал Ники резкое письмо, в котором обвинял его в отсутствии воли и характера. Сергей решил, что Минни из ревности не разрешила сыну ехать в Дармштадт. Мол, ей не нравилось, что его брак устраивают они с Эллой, а не родители. А племянник не смеет ослушаться матери.

Павел находил ситуацию крайне неприятной. Он промолчал, но в душе считал, что Сергею с Эллой следовало бы быть более деликатными в столь тонком вопросе. От Ники ничего нельзя было требовать. Это был его брак и его решение, которое следовало бы уважать. Если он не может приехать, нужно это принять и отойти в сторону. В конце концов, никого нельзя заставить быть счастливым. Сергей так мечтал о любви и гармонии для племянника, что ради этого делал ему больно. Такой парадокс.

Восхитительная поездка была испорчена. Все ходили взвинченные, разочарованные. Элла каждый день строчила письма Ники, прося финального решения о его приезде. Ответ от Цесаревича получили в последний день пребывания в Дармштадте. Он еще раз подтвердил, что приехать не может. Отдельно Наследник написал Аликс, прося прощения за невозможность навестить ее из-за болезни брата, у которого было очередное обострение туберкулеза.

Встреча с Ники и Императрицей в Петербурге оставила у всех участников неприятный осадок. Натянутая атмосфера не способствовала душевной беседе. Каждая из сторон была в обиде на другую. Сергей объявил, что Аликс приняла окончательное решение веры не менять, поэтому теперь ни о каком браке между ней и Цесаревичем речи быть не может. Закончил он свое сообщение рекомендацией приступить к поискам другой невесты. Про себя он через каждое слово вставлял «и все из-за позы и глупой ревности Минни».

На Ники не было лица.

Императрица тоже была расстроена, но стояла на своем. Цесаревич не мог поехать в Дармштадт, поскольку Элла сама написала, что шансы положительного решения в вопросе смены религии невелики, в таком случае, получив отказ, Наследник оказался бы в неловком положении. Мария Федоровна поблагодарила Эллу и Сергея за усилия в устройстве брака сына, но четко дала понять, что в дальнейшем они с Императором будут заниматься этим вопросом сами.

Все расстались жутко недовольные друг другом.

Павел провожал Великокняжескую чету на чугунку. Его сердце сжималось при виде расстроенного брата, хотя в этом нелепом конфликте едва ли не впервые в жизни он не был на его стороне, а сознательно занимал нейтралитет. Сергей чуть не плакал от обиды. Все усилия были впустую. Никто не оценил стараний. Отношения с Царями испорчены. Саша не присутствовал при выяснении отношений, но явно был на стороне супруги и сына.

– Неужели Минни не понимает, что без моего участия о переходе Аликс в Православие можно забыть… Кто смог бы ее убедить, ежели не я, прошедшая через все сомнения, муки выбора и, наконец, сделавшая этот решительный, судьбоносный шаг? – Элла никак не могла поверить, что им «дали отставку».

– Пусть теперь из-за своих глупых капризов ищут ему другую невесту. Бедняга женится без любви на первой попавшейся принцессе, чего доброго на черногорке… и будет мучиться всю жизнь! Что ж, у него был выбор. Не удивлюсь, ежели теперь он пустится во все тяжкие! И мать сама его на это толкает! Это все ужасно – хочется плакать кровавыми слезами!

– Надеюсь, они не думают, что Аликс – узколобая, фанатичная протестантка? Бедное дитя жила в полном одиночестве, не имея возможности ни с кем обсудить свои чувства, не видя Ники несколько лет! Я вспоминаю себя, как мне, при всей твоей любви и поддержке, нелегко далось это решение. А она вынуждена одна метаться между любовью и совестью, как она это понимает! Что они хотят от несчастной девочки?

– Да что уж. Сделанного и сказанного не воротишь. Могу лишь глубоко скорбеть! Пусть сами разбираются! Будем молить Бога, чтобы они были счастливы, пусть даже порознь, ежели такова воля Господа!

Через пару недель Аликс написала Цесаревичу трепетное, разрывающее сердце письмо, в котором подтвердила свой отказ. Она обратилась к чувствам Ники, как человека с крепкой верой, в надежде, что он поймет ее и не будет держать на нее зла.

Все было кончено.