Эмигрант. Его высокоблагородие

Глава 1

Черное море. Нейтральные воды.

Пароход «Димитрий».

19 января по старому стилю. 1920 год. 21:00

Сознание вернулось мгновенно. Не открывая глаз, я по инерции положил руку на левую сторону груди и облегченно вздохнул: боль бесследно прошла, сердце билось уверенно и ровно.

– Надо бы серьезно подлечиться… – буркнул я сам себе и перевернулся на бок, в надежде еще немного вздремнуть. – Так и сдохнуть недолго. Что за?..

Рука вдруг наткнулась под подушкой на что-то твердое, по ощущениям напоминающее какой-то продолговатый металлический предмет.

– Не понял… – я резко сел и недоуменно уставился на увесистый пистолет на своей ладони.

Компактный, плоский, матово отблескивающий идеальным черным воронением, со скупой, но элегантной серебряной гравировкой на затворе, с костяными щечками на рукоятке, немного похожий внешним видом на «Тульский-Токарев» – пистолет всем своим видом намекал, что он настоящее боевое оружие. Как бы в подтверждение этого от него вкусно пахло оружейным маслом и едва уловимым кислым ароматом пороха. Мгновенно сказалось увлечение оружием, память сразу же определила марку пистолета – находка оказалась кольтом Model 1908 Pocket Hammerless под патрон.380 ACP.

«Недавно в деле был… – я машинально выронил ствол на постель и лихорадочно быстро стер с него простыней отпечатки пальцев. – Паленый, сука!»

Находка никак не укладывалась в голове. Откуда? Вопрос решался через уважаемых людей, с самим министром внутренних дел, и решился благополучно. Но к чему такой прогон? Еще хотят лавэ сбить? А это уже откровенное кидалово. За такое спросят даже с министра. Хотя в этой богом забытой стране сейчас можно на что хочешь нарваться. Что делать?..

Неожиданно кровать плавно качнуло. Я вырвался из раздумий и глянул по сторонам. И чуть не потерял сознание от ошеломления. Вместо камеры я находился…

Узкая койка, привинченная к полу, небольшой откидной столик, выглядывающий из-за зеленой плюшевой занавески круглый иллюминатор в начищенной латунной оправе, на стене какой-то архаичный прибор, очень смахивающий на барометр…

Судя по всему, я нахожусь в каюте на каком-то судне. Причем это судно в движении – корпус едва заметно дрожит от вибрации двигателя. Тут не перепутаешь: плавали, знаем.

– Что за фуфел? – я мигом слетел с койки, рванул занавеску и заледенел, разглядев в полумраке серую, подернутую рябью морскую гладь. – Стоп… Думай, думай, поц пришибленный… Получается… получается, что пока я валялся в беспамятстве с приступом, меня уже освободили и теперь… теперь увозят морем в Турцию?

От сердца немного отлегло, потому что подобный ход событий планировался. Правда, в других временных рамках, но…

Я случайно глянул в небольшое настенное зеркало и в очередной раз оторопел. Нет, не оторопел, а едва не рехнулся, потому что… Да потому, что из него на меня смотрел совершенно незнакомый человек.

Угрюмая заспанная морда с резкими, рублеными чертами, короткая прическа на пробор, узкая щеточка аккуратно подстриженных усов под немалым носом с хорошо заметной горбинкой, мощная бычья шея распирает воротничок со старомодными закругленными кончиками, под мятой белой свободной сорочкой угадываются покатые борцовские плечи, жилетка из муарового шелка, часовая цепочка сложного плетения свисает из карманчика.

Машинально вытащил часы… Ого, «Лонжин», три крышки, репетир, платина? Нет, все-таки серебро, зачерненное под старину. Тут не перепутаешь, раритетный аутентик, однозначно. Российский двуглавый орел, герб значитца… и гравированная надпись: «За отличную стрельбу». Ничего не понял. Часы, конечно, знатные, тут не поспоришь, минимум полтос зеленых президентов сейчас стоят, но откуда они у меня? Братва подогнала? Странно…

Продолжая себя исследовать, я вытащил за цепочку скрытый под рубашкой крестик. Тоже не мой. У меня новодел, а это… Золото червонное, сам очень простой, можно даже сказать, грубого вида. С какими-то рунами на гранях. И явно не стилизация под старину, в этом я немного понимаю. Кабы не пятнадцатый-шестнадцатый век. Если еще не древнее.

Засунув крест обратно, я опять уставился на свое отражение. Нет, не я, однозначно не я. Это факт. Мало того, судя по виду, тип моложе лет на двадцать, если не больше.

– Б**… – я в первый раз за много лет выругался матом. – Что за хренотень?

Мужик в зеркале слово в слово синхронно повторил мои слова. Находясь на грани сумасшествия, я для чего-то подмигнул ему и тут же получил в ответ то же самое.

– Ты – это я?.. – вопрос, заданный отражению, оказался абсолютно лишним, потому что и так было понятно: мужик в зеркале – это я и есть. То есть не я, но…

– Капец… – не в силах справиться с самоидентификацией, я приземлился на кровать. – Точно рехнулся. Или под какой-то дурью галюны ловлю.

Нет, а что я должен чувствовать, убедившись, что какая-то нечистая сила сперла мое родное тельце, взамен подсунув чужое? Моложе, здоровее, но чужое. Не, так не бывает. Значит, на самом деле рехнулся. Веселенькое приключение получается. Так, надо бы для начала взять себя в руки.

Что мы имеем? Я уже не в Херсонском централе – и это уже хорошо. Идем дальше. Моя пятидесятидвухлетняя, хорошо траченная молью тушка куда-то исчезла, сменившись молодым здоровым телом с брутальной мордой. Это, мягко говоря, необычно, но тоже неплохо, потому что мозги Говорова Александра Вячеславовича остались при мне. Вроде пока все, остальное надо прояснять.

– Ну что же, приступим… – я встал и первым делом шагнул к порогу каюты, где обнаружил, что дверь заперта на массивный засов с моей стороны.

После чего опять отправился к зеркалу, но не дошел до него, остановившись перед столиком.

– Надо же… – я взял в руки полупустую бутылку с этикеткой, ненавязчиво сообщавшую, что это коньяк производства поставщика его императорского двора некого Шустова. – Классно под старину сработано. Или настоящий раритет? А на вкус? Надеюсь, у этой тушки с мотором все в порядке…

Не удержавшись от соблазна, набулькал немного янтарной жидкости в простую граненую стопку и осторожно пригубил. Опасения оказались напрасными – коньяк оказался на вкус довольно неплох, вновь приобретенное тело тоже среагировало должным образом – сумбур в голове потихоньку стал утихать.

– Гм, недурно… – я остановил взгляд на охотничьем ноже финского типа с оправленной в серебро роговой рукояткой и откромсал им кусок сухой колбасы, лежавшей на вощеной бумаге рядом с бутылкой. – Из оленины, что ли? Весьма…

После чего, дабы завершить гастрономическое наслаждение должным образом, я поискал глазами курево и взял со стола плоский портсигар черненого серебра, опять же с накладным гербом. Нажал на овальную кнопку, выточенную целиком из фиолетового камня, и обнаружил, что внутри пусто. Не понял, где сигареты? Кто выкурил?

И сразу же наткнулся взглядом на початую коробку с папиросами.

– Что тут у нас? – глянул на картинку, украшенную рельефными медалями каких-то выставок, и прочитал вслух, с каждым словом охреневая все больше и больше: – Папиросы крученыя, фабрики И. К. Соколова, Царь-Пушка, Санкт-Петербург, двадцать пять штук – пятнадцать копеек? Чего?.. – не веря своим глазам, я оторвал от пачки клочок акцизной марки. – 1916 год… тысяча девятьсот шестнадцатый? Да ну нафиг?!! Да они за сто лет давно бы уже в пыль превратились…

Вот тут до меня наконец-то стало доходить. Конина и курево образца начала прошлого века, древний пистоль, архаичный прикид, да все вокруг не такое – явно несовременное!

Срочным порядком употребил еще пару глотков коньяка, потом крутнул колесико серебряной бензиновой зажигалки, украшенной замысловатой монограммой, подкурил папироску и глубоко затянулся.

– Черт… – причудливый клубок дыма поплыл по каюте. – Неужели так бывает по жизни? Вот это сподобился…

Сразу вспомнился разговор с Лехой, где я выразил желание все начать с чистого листа, как в книге про бедолагу, занесенного неведомой силой во Францию пятнадцатого столетия.

– Типа боженьке в уши, да? – поинтересовался я у Николая Чудотворца, смотревшего на меня суровым печальным взглядом с дешевой иконы на стене. – С какой-такой радости? За какие заслуги? Ты уж не гневайся за дерзость; я не жалуюсь и не ропщу, просто немного охренел от такого пассажа. Кстати, на каких условиях? Помнится, что я обещал завязать. Так вот, я серьезно подумаю над этим. Ну, что скажешь?

Никола ничего не ответил мне, вместо этого в дверь деликатно постучали и вежливый голос сообщил:

– Прошу прощения, капитан приглашает вас к себе в салон.

– Позже, – неожиданно грубо рыкнул я в ответ. – Сейчас я занят.

И подивился небрежным господским ноткам в своем голосе. М-да… а паренек, в которого меня занесло, явно не из рабочего класса. Неужто из графьев?

– Извините… – настойчиво, но по-прежнему вежливо возразил голос за дверью. – Мне поручили срочно сопроводить вас, дело не терпит отлагательства. Возможно, в скором времени придется покинуть корабль.

Одновременно с его последним словом судовая машина стихла.

«Вот же попадалово, – ругнулся я про себя. – Этого еще не хватало. Но ладно, как раз разузнаю, куда мы направляемся, да проясню ситуацию в целом. Не могу же я постоянно сидеть в каюте…»

– Сейчас…

Покрутил в руках пистолет, немного поколебался и сунул его сзади за пояс, прикрыв жилетом. Потом вдел ноги в полуботинки и открыл дверь.

– Что случилось?..

Стоявший на пороге плотный кудрявый парень в затертой матросской форменке приветливо улыбнулся, а затем от души врезал обмотанной тряпкой трубой прямо мне по голове.

Несмотря на то что удар пришелся слегка вскользь, я не устоял ногах и рухнул как подкошенный на пол. Голова отчаянно кружилась, сильно тошнило, но каким-то чудом остался в сознании.

– Шмонайте и вяжите этого ферта, – как сквозь туман доносились уверенные команды. – Каюту запереть, ключ сюда. Чтобы не было лишних базаров при дерибане. Живо, живо…

Меня быстро, но небрежно охлопали, потом туго стянули чем-то руки, после чего хриплый прокуренный голос негромко доложился:

– Готово, Мирон. Чистый аки младенец.

– Рыжий, вяжи его и в кают-компанию к остальным, – распорядился Мирон. – Лютый, Панас, Петруха, вы со мной. Будем брать Шмуклеровича с его лярвой. Да тише, тише, идиоты, не топайте как бегемоты…

– Подъем, морда буржуйская, – меня как пушинку за шиворот вздернули на ноги. – Ужо отольются тебе слезки рабочего класса. Похлебаешь ртом дерьма вдосталь…

Я благоразумно промолчал и, едва перебирая конечностями, побрел в направлении полученного в спину тычка. Морда буржуйская? Слезы рабочего класса? Как-то это неубедительно прозвучало. Переигрывает фраер, явно переигрывает. Тут дело пахнет банальным гоп-стопом. Но все равно, вот как это называется? И стоило огород городить с переносом в другую ипостась, чтобы тут же угробить обновленца руками негодующего пролетариата. Спасибо! От души благодарен. Сука, как чердак болит…

Через десяток шагов я наконец немного пришел в себя и немедленно грохнулся на пол, чтобы глянуть, кто выступает за конвоира. И чуть не заорал в голос, когда провалившийся в кальсоны пистолет ткнул меня стволом в мужские причиндалы.

– Чегой-то ты квелый какой-то… – в поле зрения появился весь бугрящийся мускулами коротышка с побитой оспой красной рожей и огненно-рыжими волосами. – А ну вставай, буржуйская морда! Вставай, говорю, иначе получишь пулю в башку… – Рыжий больно ткнул меня стволом револьвера в скулу. – Слышишь, что говорю?..

«Рамсы попутал, дырявый?! На кого клавиши щеришь, сявка?». – Внутри меня плеснулась дикая ярость. Но тут же прошла. Не время и не место. Ничего, позже сочтемся.

– Уже-уже… – бочком, стараясь, чтобы пистолет не вывалился из штанов, я встал на ноги.

– То-то же! – довольно реготнул конвоир и еще раз пнул меня. – Шевели ходулями…

Через несколько шагов мы подошли к трапу, ведущему на верхнюю палубу. А возле него наткнулись на двух парней, в такой же матросской робе, как у остальных представителей «пролетариата», конвоирующих здоровенного и широкого как шкаф мужика в длинном сюртуке купеческого типа. Заросший курчавой бородищей словно медведь, мужик был мертвецки пьян, едва стоял на ногах и люто благоухал ядреной смесью одеколона, спиртного и копченой колбасы с чесноком. Бородач выглядел настолько забавно и безобидно, что ему даже не стали связывать руки.

– Геология это вам… ик… – едва ворочая языком и грозно тараща глаза из-под кустистых бровей, вещал он. – Это вам не хухры-мухры, а точная наука, епть! Неучи! А кто свидетельствует, что матушка Земля плоская – еретики! Гореть им в геенне огненной! Прости мя, Господи! Боже, ца-а-аря хра-а-ни!!! – закончив с «точной» наукой, затянул он и начал торжественно осенять всех крестными знамениями.

После некоторой заминки бородача все-таки протолкнули по трапу наверх, после чего, вместе со мной, наконец подвели к двустворчатой двери из красного дерева. Рядом стоял на посту длинный и нескладный, совсем юный матросик с какой-то архаичной фузеей у ноги.

– Ага. Еще два буржуя, – ломающимся баском довольно протянул он, большим ключом с замысловатой бородкой отпер амбарный замок и распутал цепь на ручках двери. – А ну заходи, пережитки прошлого. И тихо мне. Услышу хоть словечко, пущу пулю в лоб не задумываясь!

– Так их, Сява, так… – хохотнул рыжий и вслед за бородатым любителем геологии втолкнул меня в кают-компанию.

«Очередная “хата”, – грустно подумал я, остановившись за порогом. – М-да… и в новой жизни не смог избежать. Видать, судьба такая. Ну что, сидельцы, принимай заслуженного арестанта…»

Сидельцев в кают-компании оказалось ровно пятнадцать человек. Пятеро матросов разного возраста, шестой – пожилой мужик с сильно разбитым лицом и в форменной морской тужурке, еще один помоложе, в такой же, только, судя по рантам на рукавах, рангом пониже, и восьмой – носатый еврей с печальными как у Моисея глазами, в белой поварской куртке. Эти сидели в рядок на полу возле стены. Напротив расположилась закутанная в пуховую шаль очень важная с виду пышная матрона с пунцовым от злости брылястым лицом, а к ней прижимался козлобородый, сухонький мужичок в сюртуке и подштанниках. Рядом пристроился еще один дородный мужчина в шитом золотом бархатном халате, с расчесанной на пробор шикарной седой бородой. Завершали счет две девчушки, лет по пятнадцать возрастом, в ночных рубашках и хлюпающий носом мальчик вполовину младше. Эти жались, как цыплятки, к удивительно красивой даме с припухшими заплаканными глазами, одетой в роскошный пеньюар нежно-кремового цвета.

У всех, включая детей, были связаны руки.

Бородатый геолог купеческого вида, пьяно бормоча, примостил седалище там же, где стоял, подперев дверной косяк широченной спиной, и тут же захрапел, а я, немного поразмыслив, направился к повару, возле которого было немного свободного места. Кроме того, он показался мне самым вменяемым из всех. Толком не знаю почему, возможно из-за того, что взгляд носатого был не такой затравленный и потерянный, как у других. Хотя и полный вселенской печали.

– Приживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста, – кок сразу гостеприимно подвинулся. – Ай-ай, эти шлемазлы таки вам рассадили голову, штоб им жаба титьку давала. Ойц, пардоньте, ради бога, а я не представился. Самуил Эныкович Вейсман – кок, то есть повар, если по сухопутной терминологии. Вот уже двадцать пять лет как.

– Очень приятно… – буркнул я ему. Пытаться достать пистолет со связанными за спиной руками даже не стоило пробовать, поэтому я решил сначала немного прояснить ситуацию. – Слышь, Эныкович… а где это мы?

Ничуть не удивившись абсурдности вопроса, кок охотно и быстро доложился:

– Товаро-пассажирский пароход «Димитрий». Принадлежит или принадлежал, увы, не знаю, как правильней сейчас сказать, акционерному обществу «Шмуклерович и компания». Следовали в Константинополь, чтобы доставить туда всех здесь присутствующих достойных людей, еще нескольких пока отсутствующих, и самого владельца парохода, господина Шмуклеровича с супругой, чтоб ему пусто было.

– А я как сюда попал? – я осторожно пошевелил затекшими пальцами. – Уж извини, Эныкович, как по башке дали, все забыл.

– Вы прибыли вчера ночью на извозчике, – невозмутимо ответил еврей, – имели короткую беседу с хозяином этой лоханки, после чего для нас сразу нашелся уголь, а вы закрылись в каюте и больше не выходили. С рассветом мы ушли из порта на внешний рейд, где приняли на борт остальных. Это был еще тот гармидер. Дамы верещали, как моя покойная Сонечка, когда узнала, что я хожу к Сарочке. Как я понял, Шмуклер решил провернуть свой гешефт, взяв за круглую денежку вам попутчиков.

Кока вдруг перебил сухонький мужичок, испуганно жавшийся к дородной даме.

– Замолчите! – испуганно зашипел он, истерично тараща глаза. – Нас всех из-за вас убьют. Предупреждали же, чтобы молчали…

Но и он не договорил, потому что схлопотал локтем в бок от матроны, лязгнул зубами и жалобно заскулил, роняя слезы на палисандровый паркет.

– Казимир Карлович Малевич с супругой, Дорой Ипатьевной, – ничуть не смутившись, прокомментировал еврей. – Лучший адвокат в городе. Был. Если бы вы знали, как он вел процессы! Это песня, а не…

– Понятно, – оборвал я его. – Что случилось?

– Команда взбунтовалась, – горестно вздохнул Вейсман. – А заводилой у них Мирон Ковалевич, машинист наш. Говорил я господину капитану, чтоб гнал поца этого, ан нет, не послушался Алексей Иванович. Некем было заменить. Он самый опасный из всех. И еще рыжий, Хвалько Валентин. Остальные так, бакланы…

– Сколько их? Чем вооружены?

– Семь голов. Вооружены?.. – кок наморщил лоб. – Револьверы есть точно. И винтовка, кажется. Одно.

– Почему их так мало? Где остальная команда?

– Так и пароходик небольшой, – снисходительно объяснил Самуил. – К тому же команда в сильном некомплекте. Уже давно. Еще пятеро матросов, капитан, второй помощник и я, ваш покорный слуга, отказались брать грех на душу. Вот и все.

– Понятно. Грызи.

– Простите? – У еврея полезли глаза на лоб.

Я слегка развернулся и пошевелил кистями:

– Живо.

– Но…

– Тихо! – рядом со мной вдруг оказался любитель геологии. От бородатого по-прежнему дико разило перегаром, но в глазах уже не было даже следа опьянения, совсем наоборот, они стали колючими и цепкими, как у злой сторожевой собаки. Он обвел остальных пленных грозным взглядом, прижал похожий на сардельку палец к губам, а потом шепнул мне: – Я все сделаю…

Вот это новости. А как талантливо изображал бухого в стельку. Красавец, ничего не скажешь. Недолго думая, я подставил ему руки, не переставая следить за входом в кают-компанию.

За дверью раздавались звуки губной гармошки. Силуэта постового через витражные стекла двери заметно не было. Ага, где-то в стороне музицирует, фраерок. А что, может и прокатить. В любом случае выхода другого нет. Как-то мне не хочется проверять на себе гуманность этих рэволюционэров. Обчистят до нитки и в воду. Пролетариат, он такой пролетариат…

Уже через пару секунд руки были свободны. Я быстро залез рукой в штанину и вытащил пистолет. У всех в кают-компании сразу полезли глаза на лоб, но тут же вернулись обратно, после демонстрации внушительного волосатого кулачища купчины.

Так, что тут у нас? Ага, два предохранителя, курок скрытый. Защелка магазина неудобная, быстро не перезарядишься. Впрочем, нет у меня запасного магазина. А вообще хорошая машинка. Оружие я люблю и знаю, правда, с практическим его применением у меня совсем неважно. Особенно с пистолетами. Так, постреливал по случаю, но не часто. И не по людям. С «калаша» садил в свое время, по бородатым в Афгане, и даже попадал, но это было очень давно и успело почти забыться. Да и не люблю я по людям стрелять. Не моя это специализация. Но тут ничего не поделаешь, да и дурное дело вспоминается быстро. Так что вперед, Академик, тебя ждут великие дела. Эх, не по масти мне становиться мокрушником, но ладно…

Я быстро проверил магазин, облегченно выдохнул, обнаружив, что он полный, после чего загнал патрон в патронник.

Теперь план действий. Часового надо убирать однозначно. И желательно тихо. Дальше посмотрим по ситуации. Главное, не ввязаться в перестрелку, патронов у меня всего семь, особо не разгуляешься.

– Зовут как?

– Александр Николаевич Даценко, значитца, мы, – отчего-то упоминая себя во множественном числе, сообщил бородатый громила, обдав меня жутким перегаром. – Купеческого сословия. Состоим в первой гильдии.

– А геология? – не удержавшись, поинтересовался я.

– Уважаю я сию науку, – строго сообщил купец. – Ибо землестроению основой оная.

– Понятно. Обезвредишь постового, когда он войдет сюда? Только все надо сделать тихо.

– Угум-с… – солидно кивнул купчина. – Сделаем в лучшем виде.

Я проследил за тем, как он занял место около двери, и тихонечко переполз к жене адвоката.

– Дора Ипатьевна. Тут такое дело. Надо бы покричать. Жалобно, испуганно, чтобы часовой зашел внутрь.

– Что вы себе… – пискнул козлобородый, но увидев ствол пистолета перед носом, опять заткнулся.

Матрона мгновение промедлила, внимательно заглянула мне в глаза и кивнула.

– По сигналу… – я обаятельно ей улыбнулся, переместился на свое место, приготовился взять на прицел дверь и жестом дал команду начинать.

Дама гулко прокашлялась, помассировала себе горло и, глубоко вздохнув, запричитала неожиданно густым басом:

– Ой-ой, помира-а-аю!!! Пама-а-агите, люди добрые! В грудях дави-и-ит. Ж-жеть, мочи прям нет. Ой-ей, помира-а-аю… Дайте воды, водички-и-и дайте…

В ее голосе было столько жути и страданий, что даже я проникся. Видимо, постовой гармонист тоже, потому что уже через секунд он влетел в кают-компанию и, воинственно потрясая своим винтарем, заорал:

– А ну заткнись, курва старая…

На слове «старая» фраза закончилась, потому что купец с размаху шваркнул парня по темечку кулаком. Сверху вниз, как молотом.

Постовой утробно хрюкнул и с жутким грохотом рухнул на пол.

Я про себя зло выматерился и метнулся к двери. Вот же… Тебе бы быков на бойне глушить, а не часовых снимать. Громила хренов…

К счастью, в коридоре никто так и не появился. Я уступил место Александру Николаевичу, уже вооружившемуся древней винтовкой системы Бердана № 2[2], и быстро обшмонал постового.

У него, помимо винтаря, еще нашелся длинный мясницкий тесак и тяжелый как топор «смит-вессон», той самой, «русской»[3] модели.

– Это мой, – тихо сказал капитан. – Отобрали, сволочи.

– Вы в состоянии помочь нам? – я переломил револьвер, проверил патроны в каморах барабана и закрыл его опять.

Моряк поморщился и отрицательно мотнул головой. Да, тут не поспоришь, отделали его на славу. Едва дышит, наверное, ребра поломаны, да и лицо всмятку, опухло так, что глаза в щелочки превратились.

– Я помогу, – с готовностью вызвался второй помощник. – Вебер Илья Ипполитович. Стрелять обучен.

Я немного поколебался, перерезал ему путы на руках и сунул «смит-вессон» рукояткой вперед. Морда решительная, в глазах злость, вроде как должен справиться.

– Вы как? – я глянул на матросов.

– Поможем… – ответил самый пожилой из них, лысый как яйцо худой мужик в измазанном маслом рваном тельнике. Остальные молча закивали. Особого желания у них на лицах не светилось, но и на том ладно.

– Хорошо, держи, – я предал лысому тесак. – И освободи всех. Илья Ипполитович, ваша с матросами задача охранять женщин и детей. До тех пор, пока мы не вернемся. Забаррикадируйтесь здесь и ждите.

– А если вы не вернетесь? – с кислой рожей переспросил адвокат. Его жена с досадой хлопнула руками по бедрам, совсем было уже собралась осадить муженька, но ее опередил белобородый в халате.

– Постыдились бы. Живо прекратите! – презрительно рыкнул он на Казимира и, уже обращаясь ко мне, спокойно сказал: – Позвольте представиться, действительный статский советник, Илларионов Георгий Иванович. Вы не обращайте на него внимания, молодой человек. Делайте свое дело, а мы тут сами справимся.

Я кивнул и посмотрел на Вейсмана.

– Самуил Эныкович, нам будет нужен проводник по кораблю.

– Почему сразу я? А без меня никак? Веиз мир! И что я с этого буду иметь, кроме дырки в голове? – сразу возмутился кок, но все-таки встал. – Мало нам гембеля… Ну никуда без старого еврея. Хорошо, хорошо…

– Вы со мной? – поинтересовался я у купца.

– Угум-с… – ответ любителя геологии оказался предельно кратким.

– Тогда вперед…

Но, прежде чем я покинул кают-компанию, сорвалась с места дама в пеньюаре. Она быстрым шагом подошла, торжественно перекрестила меня, скромно чмокнула в лоб и, опустив глаза, застенчиво прошептала:

– Я Вера… Вера Александровна Соломина. Мое сердце с вами, мой герой…

Ее девочки прощально замахали мне ручками, а пацан скорчил рожу и показал язык.

М-да…

Когда мы вышли в коридор, я поинтересовался у кока:

– Самуил Эныкович, где взбунтовавшиеся матросики могут сейчас быть?

– Я вам что, провидец? Уверяю, совсем нет, – сварливо хмыкнул повар и тут же, по своему обычаю, сменил гнев на милость: – Но могу подумать. Машина не под парами, судно в дрейфе, таким образом, могу предположить, что на мостике никого нет. Тогда где эти шлемазлы? Где, где… П-фе… Конечно же всем кагалом курвят Шмуклера на предмет лавэ, которое он снял с пассажиров за спасение от красных.

– И много взял? – не задать этот вопрос я просто не мог.

– С меня пять тысяч, – угрюмо буркнул купец. – Золотом…

– А с Кази шесть, – тут же наябедничал еврей. – Только французскими франками и британскими фунтами. Я слышал, как он жалился своей мадам, что Шмуклерович обобрал его до нитки.

– Где деньги передавали?

– На борту, а где же еще, – повар ухмыльнулся. – Как я понял, Шмуклер в фатерлянд больше возвращаться не собирается. Думаю, с остальных взято в примерных размерах. Вот только в какой валюте, увы, не знаю. Но уж точно не теми смешными резаными бумажками. Изя ни за что не продешевит. Еще тот поц.

И тут же раздраженно отвел пальцем от себя ствол берданки, которым Даценко ненавязчиво тыкал его в бок.

– Я вас умоляю, уважаемый, уберите в сторону свой винт. Мне еще не хватало на старости лет схлопотать лишнюю дырку в моем драгоценном организме.

Купец с шумом втянул в себя воздух, показалось, что он сейчас разорвет еврея на клочки, но любитель геологии поступил совсем иначе. Он просто сунул свою берданку Самуилу Эныковичу в руки, потом оглянулся по сторонам и рывком выдрал внушительное не ошкуренное березовое бревно, подпирающие какую-то трубу под потолком в коридоре. Тут же просветлел лицом и играючи взял деревину наперевес.

Вылитый Илья Муромец, етить…

Так и пошли воевать. В авангарде я с пистолетом, за мной купец с дубьем на плече, а арьергардным порядком следовал похожий на попугая Гошу еврейский кок с древней фузеей. Черт знает что и сбоку бантик.

Да-да, это как раз тот случай.