– Расскажите мне, граф, немного о Версале, вашем монархе и его супруге.
Французский дипломат, слегка растерялся, не зная с чего начать. Екатерина, желая подбодрить его, сама изволила направить его мысли:
– Нам здесь, в России не верится, но сказывают, королева Мария-Антуанетта не в меру расточительна…
Де Сегюр доверительно улыбнулся:
– Пожалуй, Ваше Величество, но не более, нежели и все королевы в нашем подлунном мире. Дочь славной австрийской королевы, Марии-Терезии, хороша собой, любезна, играет на арфе. Подарила нашему королю дочь Шарлотту и сына Луи Жозефа.
– Что же за «Дело об ожерелье королевы» в коем, якобы, замешана ваша монархиня?
Луи Сегюр, оглянувшись на соседа, коим оказался граф Лев Нарышкин, поморщился, но принялся объяснять, выказывая изрядное знание предмета:
«Дело» состоит в том, что у королевских ювелиров после смерти Людовика Пятнадцатого, на руках осталось ожерелье, стоимостью в один мильон шестьсот тысяч ливров, предназначенное когда-то для фаворитки покойного короля, мадам Дю-барри.
Екатерина, подняв брови, воскликнула:
– Боже, что за ожерелье за такое! Не инако шедевр ювелирного искусства!
– Так оно и есть, Ваше Величество! Ювелиры предложили его молодой королеве, но она отказалась, понеже не переносила одно имя бывшей пассии умершего короля, да и, полагаю, королева понимала, что казна не в состоянии выдать деньги на такую роскошь. Об оном деле прознала, вхожая в ее покои, мошенница и авантьюиристка графиня де Ламотт, мечтающая за счет того ожерелья поправить свои дела. Словом, был суд, коий выявил истинную виновницу в пропаже ожерелья. Мадам де Ламотт высекли на площади кнутом, заклеймили и посадили в Бастилию. Но она бежала, уехала за границу, и, вообразите, там строчит всякие невероятные мемуары о королеве!
Императрица осуждающе покачала головой:
– Как мне сие знакомо! В нашем мире легко и просто оболгать любого, даже королеву. Род людской вообще наклонен к несправедливости!
Императрица помолчала и паки обратилась к де Сегюру:
– Лучше расскажите мне, как отнесся ваш народ к решению короля помогать Америке в борьбе за независимость?
Де Сегюр немного задумался, решая с чего начать:
– Трудно сказать, Ваше Императорское Величество. На их плечи легли новые налоги, не думаю, что сие может понравиться подданным короля, но пока они их платят.
Выслушав его, императрица переменила нить разговора, выразив удивление, что посол так молод, а уже много пережил, построил свою достойную карьеру, имеет собственную семью. Подробно расспрашивала, кто его предки, на ком он женат и сколько у него детей, пока не подошло время обеда. Государыня пригласила французского посла отобедать вместе с ней. За обедом присутствовало человек восемь. Сегюра она усадила рядом с собой – с правой стороны. Слева сидел веселый и улыбчивый граф Лев Нарышкин. Князь Потемкин по каковой-то причине отсутствовал.
За столом говорили обо всем, токмо не о политике. Во время обеда де Сегюр колико раз успел поймать тайные пристальные взгляды присутствующих, направленных в его сторону. Среди них он узнал Николая Новосильцева, весьма образованного и обходительного чиновника, с коим встречался в Иностранной коллегии. Сдержанно улыбнувшись ему, граф подумал: «Нелегко же мне придется среди сих именитых, явно завистливых вельмож». Ему вспомнилась Галерная улица, целая улица, с домами, населенными аглинскими жителями. Сия часть города весьма напоминает кусок города Лондона, как естьли бы человек взошел на галеру в аглинской столице, а вышел бы на аглинскую набережную ужо в Петербурге, не почувствовав никакой перемены в местонахождении. Славно устроились сии британцы в России! Их «Аглинский клуб», сказывают, вмещает в себя множество членов клуба. Они, конечно, как всегда, главные соперники французов. Как ему, французу, хоть и посланнику, выжить среди сих и других недругов?
Записки императрицы:
Мои внуки, Сашенька и Константин, обожат слушать «Волшебные сказки» Шарля Перро.
Государыня Екатерина Алексеевна давно работала над прожектами касательно прав и выгод для дворянства и городов империи. Она, почитай, сразу после поимки разбойника Емельки Пугачева и положила себе учинить новые положения о российских городах и весях. Сии нелегкие упражнения по выработке новых законоположений отняли у нее почти десять лет. Особливо много трудов она положила на новый прожект, коротая время после безвременно ушедшего Саши Ланского. Сия работа давала ей возможность хоть на время забывать о своей дорогой утрате. Следуя русской поговорке «быть занятым – быть счастливым», она, занимаясь законотворчеством, отдавалась ему с головой, тщась предусмотреть все возможные его стороны. В основе всех своих желаний и действий Екатерину неизменно заботилась об общем благе. Имея неограниченную власть, она всегда тщилась направлять общество на разумный путь не угрозами и жесткими наказаниями, а убеждением, внедрением в сознание каждого необходимости объединить усилия всех сословий для достижения блага, общественного спокойствия и прочной стабильности. В конечном итоге, к новому 1785 году она сумела завершить одновременно и законодательный акт «Грамота на права и выгоды городам Российской империи» и «Жалованную грамоту дворянству». Подобная грамота, изданная двадцать лет назад еще императором Петром Третьим, никак не подтверждалась и не упразднялась ею. Поелику пришло время утвердить ее.
Императрица держала в руках экземпляры обеих грамот, готовых для печати. Она, в какой-то степени, удивилась тому факту, что ее ревностная работа, вместившаяся в несколько листков, забрала толико весьма напряженных лет. Однако, она давно поняла: кто привык к трудам, тому труд облегчен и, преодолевая каков ни на есть труд, человек чувствует удовольствие. По крайней мере, таковое удовольствие, после праведных упражнений, испытывает она, русская императрица. Екатерина перечитала грамоты, пожалуй, в сотый раз, внимательно вглядываясь в каждую строчку. Она не хотела что-либо выпустить из виду и, тем паче, что-то забыть. Но, кажется, все учтено, все записано. Даст Бог, сии две грамоты принесут империи токмо пользу. Она позвонила, явился новый статс-секретарь Александр Храповицкий, действительный статский советник, переведенный сюда из Сената, где он управлял экспедицией о государственных доходах и расходах.
– Отдайте в печать, Александр Васильевич, – приказала она, протянув ему бумаги. – И принесите мне «План о купечестве и мещанстве», я хочу просмотреть его еще раз.
Храповицкий, приняв с поклоном бумаги, быстрым шагам направился в свой кабинет, дабы скорей исполнить повеление императрицы. Получив нужный документ, Екатерина принялась за чтение, подготовленного Сенатом по ее указу, «Плана о выгодах и должностях купечества и мещанства». Сенаторы сумели дать более точное определение мещанству. Екатерина была согласна, что «мещанам принадлежат все художества и науки, мастерства и ремесла». За ними закреплено право мелкого торга в городах, содержания трактиров, погребов, цирюлен и прочих мелких заведений. Мещанам, совершенно справедливо, разрешалось быть приказчиками.
Екатерина осталась довольной работой, учиненной Сенатом и собой тоже, понеже, окроме прожектов, подготовленных комиссиями, она потрудилась использовать извлечения из остзейских, немецких и других иностранных городских статутов. В самом деле, почему бы не позаимствовать все лучшее, что имеют другие страны?
«Жалованную грамоту» городам, которая была для нее важнее, нежели «Дворянская грамота», Екатерина составила из четырнадцати глав, охватив практически все:
«А» – «Городовое положение»;
«Б» – «О городовых обывателях»;
«В» – «Наставление для сочинения и продолжения городской обывательской книги»,
«Г» – «Доказательства состояния городовых обывателей»;
«Д» – «О личных выгодах городовых обывателей, среднего рода людей, или мещан вообще»;
«Е» – «О гильдиях и о гильдейских выгодах вообще»;
«Ж» – «О первой гильдии»;
«3» – «О второй гильдии»;
«И» – «О третьей гильдии»; «Ремесленное положение»;
«К» – «О иногородних и иностранных гостях»;
«Л» – «О выгодах именитых граждан»;
«М» – «О посадских и их выгодах вообще»;
«Н» – «О городовых доходах»;
«О» – «О городской общей Думе и городской шестигласной Думе».
Сими грамотами Екатерина желала отрегулировать положение отдельных категорий городского населения и действие органов городского самоуправления. Жителей города, по ее указу, следовало называть обывателями или мещанами. Гражданство государыня определяла, как совокупность прав и обязанностей, связанных с отношением к налогам, занятиям, к примеру, торговлей, промыслом или чем иным. Сведения обо всех гражданах надлежало заносить в городскую обывательскую книгу. Городское общество государыня Екатерина Алексеевна разделила на шесть разрядов:
1) настоящие городовые обыватели, имеющие в городе недвижимость;
2) гильдейские граждане;
3) цеховые граждане;
4) именитые граждане – дважды с похвалой отслужившие на выборных должностях: ученые, имеющие академические и университетские аттестаты; дипломированные художники;
лица, объявившие капитал свыше пятьдесят тысяч рублей; банкиры с капиталом сто-двести тысяч рублей; оптовые торговцы;
собственники кораблей;
5) иногородние и иностранные гости;
6) посадские, стало быть – все остальные.
Самое главное, императрица изволила оной грамотой выделить два главных сословия – купечество и мещанство.
Государыня положила губернаторам созывать собрание раз в три года, в котором могли участвовать с правом голоса граждане с капиталом не менее пяти тысяч рублей. Помимо собрания, учреждалась такожде «Общая городская дума» и «Шестигласная дума». И, опричь того, государыня ввела магистрат, выбиравшийся из среды купцов и ремесленников. Собрание и Общая городская дума не зависели друг от друга. Городские доходы формировались из установленных государством отчислений от государственных налогов и из государственных пожалований. Одновременно, императрица изволила провести административную реформу, вследствие которой было образовано Кавказское наместничество, и первым его наместником стал родственник Светлейшего князя, Павел Сергеевич Потемкин.
Екатерина льстила себя надеждой, что укрепление шаг за шагом России на Северном Кавказе приведет к росту обоюдного взаимопонимания русских и местных народов.
Дабы вывести из меланхолии императрицу, хитроумный Светлейший князь Потемкин подобрал ей в фавориты Александра Ермолова, того самого мальца, коего восемь лет назад, Екатерина, посещая приволжские города, приметила в доме офицера Ермолова и забрала с собой, дабы поместить в Пажеский корпус. Теперь, по-прошествии восьми лет, сей тридцатиоднолетний Ермолов, является его адъютантом. Он превратился в рослого кареглазого блондина, с чуть приплюснутым, как у африканца, носом, за что Потемкин прозвал его «белокурым негром». Словом, красавец! К тому же, носит имя любезное сердцу императрицы – Александр. Авось, он ей понравится.
Дабы знакомство произошло естественным образом, князь Потемкин устроил в Аничковом дворце праздник – маскерад, во время коего он и рассчитывал представить ей своего адъютанта.
Маскерад сей совпал с первым выходом в свет дочери гофмаршала, действительного тайного советника, камергера, Федора Сергеевича Барятинского, шестнадцатилетней Екатерины. Она привлекла всеобщее внимание своей красотой и грацией. Сын Екатерины Романовны, первый красавец и весельчак, Павел Дашков, приглашал ее на каждый танец. Барятинская, одетая в белое платье, с Дашковым в белом домино, белых чулках, черных башмаках с блестящими пряжками, удивляли всех своими гибкими и ловкими фигурами в танцах.
Императрица смотрела на них и грусть все более охватывала ее: как счастливы все кругом, опричь нее. Нет с ней дорогого друга. Она одна. По сути дела: одна-одинешенька. Все ее доброе окружение, переписка с интересными людьми дают пищу ее уму, но не могут дать ей чувственной любви. Никто, пожалуй, окроме Потемкина, не понимает ее страданий. С трудом прервав свои размышления, она паки обратила аттенцию на веселящуюся молодежь.
Публике явно нравилась среди всех танцующих, еще одна пара – двадцатилетняя графиня Софья Дмитриевна Матюшкина, (дочь любимой с молодости фрейлины Анны Гагариной) и ее кавалер Григорий Иванович Чернышев (сын вице-президента Адмиралтейства). Обе пары танцевали так, что никто, в том числе и Екатерина, не могли отвести глаз, особливо, от красавиц – девиц. На оном маскераде, казалось, собрались все дети ее сподвижников, посадивших ее на трон. Среди них была, Татьяна Энгельгардт, Вера Апраксина, за коей, сказывают, ухаживает бывший фаворит государыни, Петр Завадовский. Здесь же была и юная Мария Нарышкина, младшая дочь Льва Нарышкина, в кою, ходили слухи, был влюблен Светлейший князь Потемкин. И на самом деле, сию минуту, в танце ее вел ни кто иной, как сам Светлейший князь. Но танец закончился и князь, проводив к месту графиню, поспешил к государыне. Екатерина была тронута аттенцией, исходящей со стороны Светлейшего князя. Она видела, как он тщился отвлечь ее от печальных мыслей. Все же, быв весьма признательной ему, она не смогла принять его приглашения ни на один из танцев, понеже была не в том настроении.
Однако, она не знала, что главной целью на оном маскераде для Светлейшего князя было – познакомить ее со своим адъютантом Александром Ермоловым. Улучшив минуту, он подошел с ним к ней и, представив его, напомнил, кто он есть. Глаза императрицы посветлели, и она, обрадовано, засыпала Ермолова вопросами об отце, службе и прочем. Светлейший князь незаметно отошел и наблюдал за их беседой со стороны. Через полчаса он уже понял, что его стройный адъютант оказался, как говорится, «в случае». И в самом деле, Ермолов пришелся по душе императрице: хорошо воспитанный, скромный, обходительный, заворожено смотрящий на нее, он чем-то напомнил ей Ланского. Может статься, адъютанту помогло его имя. Словом, Потемкин был доволен: праздник удался, его креатура благополучно прошла.
И впрямь, трудно было Екатерине, измученной одиночеством, устоять пред молодым красивым блондином, излучавшим недюжинную силу, скромность, заметный ум и благоговение к своей императрице. Екатерина украдкой рассматривала его: сей молодец легко мог стать первым в сотне и не последним в тысяче. Быть посему: она его выбирает! В конце концов, люди сами бывают причиною своего счастия, такожде, как и несчастия! Она же желает себе быть токмо счастливой! Да простит ей там, на небесах, Сашенька Ланской: в душе она никогда не расстанется с ним. Князь Потемкин не ошибся: не прошло и недели, как Александр Ермолов переехал в Зимний дворец.
Перед самым отъездом из Царского в Петербург, государыня вместе с Александром Ермоловым, одним прекрасным вечером сидела на балконе над парадным крыльцом. Вдруг они услышали пение: несколько солдат гвардейских полков, собравшись в круг, тихим голосом завели песню. Пели они красиво и ладно. Екатерина положила показать лишний раз своему новому избраннику, как ее любят армейцы. Она подозвала Зотова Захара, и, шепнув ему что-то на ухо, отослала.
Зотов появился перед поющими гвардейцами и обратился к ним:
– Императрица приказала спросить вас, за что вы, – он поднял глаза к балкону, – Ея не любите?
Растерявшись, солдаты, не зная, как сие понять, предположили:
– Верно, государыня прогневалась на нас за то, что мы осмелились петь? Мы же не ложно готовы сию минуту пожертвовать жизнью для государыни-матушки!
– Нет, – возразил камердинер. – Она не прогневалась на вас, а токмо приказала сказать вам, верно, вы Ея не любите, когда боитесь петь громче, и думаете, что ваше веселье может когда-нибудь оскорбить Ея.
В одну минуту обрадованные солдаты грянули хором, и Екатерина махнула им платком в знак своего удовольствия.
– Как любят, вас, матушка! – не ложно восхитился Александр Ермолов.
Екатерина скромно промолчала. Вскоре, в письме, она поведала Гримму, что у нее есть друг весьма способный и достойный сего звания.
Не прошло и месяца, как статс-дама Анна Протасова доложила императрице, что ее придворные взвешивают шансы нового фаворита, внимательно следят за улыбками, словами государыни в его присутствии. Некоторые из них ищут с ним сближения, в расчете на привилегии, другие отдаляются, стоит Ея Величеству нахмурить брови. Послы стараются понять, к какому политическому клану примыкает новый фаворит. Большинство полагают, что долго Александр Ермолов не продержится: якобы в нем нет необходимых качеств.
На что, Екатерина, усмехнувшись, промолвила:
– Ну, ну, Королева… Посмотрим, жизнь покажет. Более ничего любопытного не слышно?
Королева, прочистив горло, неуверенно взглянула на государыню. Та, поймав ее смущенный взгляд, что бывало крайне редко с Протасовой, испросила:
– Что-то еще, Анна Степановна? Докладывай.
Протасова, необычно для нее, быстрым речитативом поведала:
– Ходят слухи, Ваше Величество, что в глазах своей родни покойный Саша Ланской обесчестил себя, став вашим полюбовником. Брат покойного, Яков Ланской, сказывают, совсем недавно, построив церковь в своем имении, заказал для нее иконы святых, лики коих похожи на черты лиц членов его семьи, а на картине, изображающей ад, изображен красавец Саша, объятый пламенем вечного огня.
Опешив, Екатерина в недоумении не сразу все поняла. Придя в себя, она, отвернувшись, спокойно молвила:
– Что ж, сие допрежь единый случай, когда дворянская семья сочла позором стать фаворитом императрицы. А я, не ведая о враждебном ко мне отношении сей семьи, на следующий же день после кончины Саши, написала его матери ласковое письмо.
Протасова, жалостливо глядя на императрицу, категорически, заявила, как отрезала:
– А я даже не сумневаюсь, что все сия семейка просто злились на своего брата, что тот не желал ни для себя, ни для своих родных никаких богатств. Вот и вся их суть!
В трапезной большого дома, изрядно поседевшего и грузного его хозяина, Ивана Ивановича Шувалова, после обильного обеда, вели беседу его гости: его племянница, княгиня Екатерина Дашкова, ее брат, граф Александр Воронцов и всеми любимый драматург Денис Фон Визин. Всех занимала, токмо вышедшая в печати, новая грамота государыни Екатерины Алексеевны.
– И какая разница между предыдущей «Жалованной грамотой» и теперешней? – иронично вопрошал Фон Визин.
Дашкова усмехнулась:
– Дорогой Денис Иванович! Как вы можете не чувствовать разницу? Прежняя «грамота» была написана более двадцати лет назад. Тогда, колико я ведаю, была образована комиссия для рассмотрения прав дворянства. В ее состав входили Алексей Бестужев-Рюмин, Кирилл Разумовский, Михаил Воронцов, Яков Шаховской, Никита Панин, Захар Чернышев, Михаил Волконский, Григорий Орлов. Теперь же, – Дашкова пожала плечами, – я не могу сказать точно, кто составлял сию грамоту.
– Ну, кто, естьли не самовластная императрица Екатерина Алексеевна? – насмешливо уточнил Фон Визин.
– Новая «Жалованная грамота», – вмешался Александр Воронцов, – включила, опричь Манифеста, еще и ряд законодательных актов о дворянстве и состоит из четырех глав.
– А в них – девяносто две статьи, – довершил своим размеренным тихим голосом, Шувалов. – Среди них есть весьма важное установление, что дворянин может лишиться дворянского достоинства токмо в результате совершения им тяжкого преступления, или, – Иван Иванович поднял палец, – за подстрекательство к преступлениям, за которые положены лишение чести и телесные наказания. Tеперь, дворянин может лишиться дворянства, чести, жизни, имения лишь по суду, а судиться может токмо с равными себе. Полагаю, – сказал Иван Иванович весьма серьезно, – что оное положение, не маловажно в жизни нашего государства.
– Еще и то важно, господа, – паки с сарказмом заметил Фон Визин, – что любой приговор по подобным делам имеет силу только после решения Сената и конфирмации императрицы. Без императрицы – никак! – Он со значением оглядел всех своими подслеповатыми глазами. – Особливо, – продолжил он в том же тоне, – мне нравится, что за нами закреплено право покупать и продавать земли с крестьянами.
– А вам, Денис Иванович, нравиться, что для преступлений, совершенных дворянами, установлен десятилетний срок давности и дворянин не может подвергаться телесным наказаниям?
Фон Визин не успел ответить, паки заговорил хозяин дома:
– Друзья мои, я полагаю, государыня учинила важную работу, определив наши имущественные права: завещать, дарить, продавать приобретенные имения. Теперь закреплена собственность дворян на товары и продукты, произведенные в их имениях, на недра, леса и реки; разрешено создавать в имениях заводы и фабрики. Ужели худо все оное, господа?
Фон Визин промолчал. Дашкова тоже.
– Жизнь покажет, к тому же: нет худа без добра, – глубокомысленно молвил сакраментальное граф Воронцов.
– Хм, – хмыкнул толстый Фон Визин и двусмысленно заявил:
– Век живи, век надейся!
Записки императрицы:
Надобно донести до своих подданных, что вольность не может состоять ни в чем ином, как в возможности делать то, что каждому надлежит хотеть.
Сегюр был в приподнятом настроении, понеже императрица выказывала ему все более благосклонности. На очередном балу у графа Александра Сергеевича Строганова, она уделила много времени, беседуя с ним и Кобенцелем. Новый фаворит императрицы, флигель-адъютант Александр Ермолов, сидел в кресле чуть позади императрицы, почти не принимая участие в разговоре.
Весь город и, конечно же, двор, говорили о новом указе императрицы обнародованной в день ее рождения.
Обратив на де Сегюра ласковый взгляд, она спросила:
– Как вы, граф, находите мое распределение всего дворянства по классам?
– Мне кажется сие особенно замечательно, Ваше Величество! Те дворяне, кои относятся к шестому классу, благодаря знатности и древности рода могут, конечно, почивать на лаврах. Но то, что вы уравниваете другие классы с ними, показывая, что приобретенные отличия предпочтительнее старинного титула, думаю, весьма важно!
Императрица благосклонно улыбнулась:
– Вы, граф, правильно заметили: сие – весьма важно. Надеюсь, что все это понимают.
Государыня обернулась к графу Людвигу фон Кобенцелю.
– А что вы скажете касательно грамоты, граф?
Кобенцель вмиг весь собрался, лицо запылало, длинный его нос, казалось, еще более вытянулся, маленькие глаза зажглись, и он пламенно воскликнул:
– О, Ваше Императорское Величество, я нахожу очень полезным и то, что теперь дворянам предоставлено право заводить фабрики, заводы, всякие предприятия! И они могут собираться для совещаний и подавать прошения своей монархине!
Екатерина Алексеевна, взглянув ему прямо в глаза, засмеялась: – Вы поняли меня совершенно верно! Дай Бог, и мои подданные, такожде страстно восприимут мои указы на сей счет. Ведь раньше сия прерогатива принадлежала купцам, да помещикам. Токмо они занимались фабриками и другими промыслами. Но ведь и среди дворян есть оборотистые люди, не так ли?
Она весело окинула всех взглядом и загадочно, понизив голос, сказала:
– А ведомо ли вам, господа, что вскорости я намереваюсь проехаться по нашей обширной территории, с Балтийского до Каспийского морей?
Сегюр восторженно смотрел на императрицу.
– Так далеко, Ваше Величество? Сие займет много времени. Стало быть, – заметил он с грустью, – мы долго не будем иметь возможность видеть вас?
Екатерина, видя его опечаленным, пообещала:
– Чтобы рассеять вашу грусть, коя вам совсем не идет к лицу, граф Луи, я приглашаю вас и графа Кобенцеля сопровождать меня. Кстати, господа, – она со значением взглянула на них, – немногие лица удостоятся чести следовать за мной в такое дальнее путешествие.
Де Сегюр поклонился чуть ли не до самой земли. Разогнувшись, незаметно глянув на близко находившихся придворных, он заметил, с какой завистью они смотрели в его сторону. Императрица благосклонно кивнула ему, и в продолжение последующей беседы неизменно выказывала ему свое благоволение. Перед самым уходом она пригласила его посетить Царскосельский дворец.
Весна пришла как-то незаметно. Екатерина ее не ждала. Вдруг она ощутила сей легкий ветерок, принесший приятный свежий запах, на столе ее появились первые полевые цветы. Она смотрела из-за портьер на чистое голубое небо, на радующие глаза, первые зеленые листочки на деревьях. Сердце сжималось оттого, что нет рядом Сашеньки, с которым бы они вместе любовались красотой природы. И какие слова бы он, при этом, говорил, и как бы обнимал ее… Теперь ее обнимает другой человек, коий и принес сии пахучие цветы.
Находясь вместе с Ермоловым уже более двух недель в Царском Селе, Екатерина вдруг обнаружила, что нынешний день она совершенно свободна от аудиенций, встреч и расставаний. Порадовавшись оному, она решила заняться своими записками и собственным сочинением, вернее пиесой, кою непременно должны будут поставить на сцене до конца лета. Пусть посмотрят, что она может писать не хуже Сумарокова, Фон Визина и Княжнина. Жаль, что не сможет превзойти Лафонтена: таковых талантов у нее все же не найдется. Екатерина, вздохнув, макнула перо в чернильницу. Но, вдруг, дверь тихонько приоткрылась и оттуда скромно выглянула Перекусихина.
Екатерина улыбнулась ей, ласково испросила:
– Что тебе, голубушка, Мария Саввишна?
Та вошла, поклонилась, сказала просительным голосом:
– Простите, государыня-матушка, за учиненное беспокойство. Прибыл граф Сегюр, просится вас увидеть.
«Вот и пописала!» – удрученно подумала про себя императрица.
– Прикажи, пусть войдет.
Сияющий граф Сегюр тут же вошел, поклонившись, подошел к руке. Пока он усаживался, Екатерина, в который раз, оценивающе оглядывала его: одет с иголочки по последней французской моде, манеры аристократа – немудрено: отец фельдмаршал из старинного аристократического рода. Красивые черты лица, на котором выделялись блестящие черные бархатные глаза так, что казалось, они жили своей собственной жизнью: настолько они были живыми и выразительными, выказывая быстрый ум и жизнелюбие своего хозяина. Раздвоенный подбородок делал выражение его лица особливо мужественным.
Екатерина встретила его вместе с Александром Ермоловым. – Каково, граф, ваше первое впечатление о нашем Царском Селе? – испросила она, глядя в его серьезные и, вместе с тем, завораживающие глаза.
– Самое благоприятное, Ваше Императорское Величество! – почтительно склонил голову де Сегюр. – Кругом чувствуется русское величие и красота.
Екатерина удовлетворенно кивнула:
– Таковое же примерно чувство изведала и я, когда впервые увидела Царское. – Она оглянулась на своего любимца, как бы приглашая вместе с ней, пройтись по ее прошлому. – Было сие давно, многое изменилось в интерьерах дворца, но я хорошо помню тот восторг, коий я испытала, особливо, когда прошлась по всем залам и анфиладам дворца.
Де Сегюр, не спуская с нее широко открытых глаз, с полуоткрытым ртом слушал ее.
– Не желаете ли вы, сударь, пройтись по моему загородному дворцу? – неожиданно предложила императрица.
Граф, вскочив, восторженно выразил желание осмотреть достопримечательности Царского.
Екатерина с Ермоловым и де Сегюром медленным шагом ступала по коридорам дворца, показывая его красоты. Две фрейлины следовали за ними на расстоянии. Свободно и весело беседуя, они прошлись мимо комнат, покрытых порфиром, лазоревым камнем и малахитом. Французский посланник останавливался около драгоценной мебели, красивой лепки, скульптур и картин. Императрица вывела его к парку, провела по тенистым зеленым аллеям, к изящным беседкам, прудам и фонтанам. К концу прогулки де Сегюр почувствовал, что слегка утомился, но императрица по-прежнему была бодра и продолжала вести непринужденную беседу.
Удивленный дипломат сказал ей об этом, чем весьма развеселил ее. Она бросила взгляд на Ермолова:
– А что, Александр, ты тоже утомился?
– Ничуть, государыня-матушка! – ответствовал Ермолов бодро, с улыбкой.
– Вижу, вижу, утомился! – возразила Екатерина и обратилась к дипломату:
– Не говорит ли оное, граф, что я, в свои годы, весьма здорова и могу дать фору молодым повесам своей выносливостью?
– Я себя считал вполне крепким малым, но теперь вижу, к своему стыду, что мне далеко до Вас, Ваше Величество!
Екатерина засмеялась.
– Полно, граф, вы ехали сюда, уже утомившись, а я в то время была еще в постели, так что не беспокойтесь, с вами все в порядке.
Ласково взглянув на него, она кокетливо предложила:
– Приглашаю вас сегодни на эрмитажное собрание в семь пополудни. Коли пожелаете, оставайтесь здесь на некоторое время. Не опаздывайте на собрание. Думаю, вам будет не скучно с нами, совсем уже не молодыми людьми.
На сию сентенцию, граф с горячностью ответствовал:
– Ваше Величество, всем известно: никому не может быть скучно там, где присутствует императрица Екатерина Алексеевна!
Улыбаясь, Екатерина продолжила:
– По утрам я занимаюсь делами. В оное время вы можете читать, писать, гулять, словом, делать все, что вам угодно. Потом вам будет предложен скромный, но вкусный обед. В послеобеденное время мы с Александром Перовичем свободны для вас, можно встречаться за игрой или побеседовать о чем-то. Ухожу я обычно довольно рано, в девять часов. Так, что вы, молодежь, можете продолжить вечер, встречаясь друг у друга. Есть у вас близкий приятель, граф де Сегюр?
– Еще не приобрел, Ваше Величество. Из всех, мне ближе всего граф Людвиг Кобенцель, весь же дипломатический корпус – мои приятели.
Екатерина ласково кивнула ему:
– Похвально, граф! Господин Кобенцель, полагаю, хороший друг!
Немалой заботой Иностранной Коллегии и, вестимо, императрицы Екатерины Алексеевны была Грузия, находящаяся под покровительством России уже полтора года. С тех пор, как в Георгиевске был подписан с ней договор, на первый план выдвинулся вопрос об удобном и безопасном сообщении Кавказской линии с Закавказьем. С оной целью между Моздоком и подошвою Главного хребта теперь строится на правом берегу Терека колико укреплений. Первое из них, от Моздока, Екатерина пожелала назвать Григориополисом, второе – оставили прежним-Кумбелей, третье – Потёмкинским, самое же южное, замыкавшее вход в Дарьяльское ущелье – Владикавказом.
Павел Потемкин сообщил еще прошлой весной об освящении крепости Владикавказ. Крепость, снабженная двенадцатью пушками, предназначалась для того, чтобы служить, как и другие укрепления, охранным пунктом сообщения России с Грузией. С основанием русской крепости Владикавказ, началось строительство Военно-Грузинской дороги.
Ничего удивительного Екатерина не находила в том, что заложение оборонительной линии от Моздока к подошве Кавказа вызвало крайнее неудовольствие у многих горцев, понеже она преграждала тот путь, по которому они получали невольников из Грузии и препровождали их на продажу в турецкие города Эндери и Анапу. Вестимо, они будут возмущаться, потеряв таковую легкую возможность поживиться!
В конце весны, девятого мая, Екатерина написала указ на имя Павла Потёмкина, Саратовского и Кавказского генерал-губернатора, с повелением:
«В построенной крепости при входе в горы кавказские позволяем мы соорудить церковь Православного нашего закона, употребить на оную и на украшения её, оставшиеся в Кизляре из суммы на приласкание кумыков и прочих народов; при том наблюдать, чтобы духовенство в церкви и крепости не употребляло народам тамошним притеснений или принуждений».
Почти следом, к началу лета Екатерина получила сообщение, что горцы стали всё чаще нападать на крепости. Гарнизоны от Моздока до Владикавказа не были в состоянии предохранить дорогу в Грузию от нападений. Вследствие оного на Совете было решено бросить недавно возведённые укрепления, а находившиеся в них команды вывести в Моздок, строения же взорвать и предать огню. Что было незамедлительно и учинено. Почти следом за сим, императрица получила сообщение о внезапной смерти имеретинского царя Соломона, и вступлении на трон его внука, Соломона Второго.
Имеретия не была под покровительством России. Там властвовал турецкий султан. Имеретинцы просились объединиться с Картлийско-Кахетинским царством, коий был под протекторатом России, но те, боясь возмездия турок, долго не соглашались. Неделю же назад, Екатерина получила депешу с сообщением, что Омар-Хан, собрав войско из дагестанцев и аварцев, в очередной раз грозит набегом на Грузию. Им на помощь императрица выслала русский отряд под командованием полковника Степана Даниловича Бурнашева.
Государыня Екатерина Алексеевна устала от разброда среди своих высокопоставленных чиновников, особливо, тех, кто окружал ее сына – наследника. Все оные мартинисты, масоны, иллюминисты и прочие, им подобные, изрядно её раздражали. Непонятно, что они из себя хотят представить? Сверхчеловеков? Сверх-умных, сверх-значимых, за коими должны идти все уважающие себя подданные ее империи? А кто же тогда их царица для них? И самое, главное, чему они могут научить, и на что подвигнуть, вечно обиженного и недовольного ее сына? Одним из оных умников-масонов был и придворный архитектор Василий Иванович Баженов. Десять лет заняла у него работа над Царицынским архитектурным ансамблем. Не малый срок! Баженов, как докладывали ей, находил время и имел дерзость водить дружбу и вовлекать в свое масонство Великого князя Павла Петровича. Дружба сия весьма раздражала Екатерину. Чему масоны и, в частности, Баженов, могут научить Павла Петровича, наученного лучшими педагогами такими, как Никита Панин и его помощниками Сергеем Плещеевым, широко образованным капитаном флота, бароном Николаи, знатоком литературы и уроженцем города Страсбурга, известным ученым? Сии лица сопровождали Великого князя во время его путешествия за границу. Да, она никогда не оставляла своего наследника без должного присмотра! И как сей наследник русского престола, столь глубоко набожный, не видит вреда от сих несносных масонских лож? Екатерина была счастлива, что хотя сын ее подражал королю Фридриху в одежде, походке, посадке на лошади, но, к счастью, не заразился бездушной философией прусского монарха и его безбожием.
Когда настало время приема работы Баженова, императрица положила поставить сего архитектора на место. По Москве и Петербургу шла молва о его диковинных постройках в Царицыно. Особливо отмечали фигурные ворота при входе в парк. Смотр Царицынских плодов творения, всеми восхваляемого Баженова, Екатерина положила учинить в начале лета. Она, взяв с собой небольшую свиту, поехала в Москву на три дня. Однако настроение у нее было самое, что ни на есть, подавленное, хоть и тщательно скрываемое, понеже никогда еще за время своего царствования ей не приходилось давать открыто отповедь кому бы то ни было. Не раз она уже корила себя, что поддалась совету князя Потемкина заказать строительство дворцового комплекса оному архитектору, понеже сконструированные им временные увеселительные павильоны на Ходынском поле, в честь Кучук-Кайнарджийского мира с турками, были, в самом деле – не ложно хороши. Прожект и макеты архитектурного ансамбля ей понравились, но теперь, по прошествии лет, и тем паче, в связи с открывшимися фактами, кои донес ей князь Голицын о масонах, ей не до красот зданий оного архитектора! Мало того, что, сказывают, Баженов имеет прескверный характер, он умудрился стать масоном «Ложи девяти муз»! Масоны, кои пытаются контролировать всех европейских правителей! С ними надобно держать ухо востро! Может статься, сей Баженов, вместе со своими собратьями, к примеру, издателем и, как теперь его называют, просветителем – Николаем Новиковым, метят избрать Великого князя Павла верховным мастером сей ложи. Не хватало токмо того, чтоб в императорской семье завелись масоны! В сношениях членов тайного общества с цесаревичем, Екатерина усматривала политическую подоплеку, целью которой, не инако, является устранить ее и посадить на престол ее сына, законного потомка Романовых. Чего токмо не может статься в сем изменчивом мире!
Ничего! Она сумеет поставить всех на место, и гнев ее обрушится на оного архитектора, раньше, нежели на других. Высоко летаешь, да низко сядешь, господин великий архитектор!
В нестерпимо жаркий июньский полдень, у новых царицынских творений архитектора Баженова, остановился пышный императорский кортеж. Государыня Екатерина Алексеевна с Александром Ермоловым, графами де Сегюром и Кобенцелем, в окружении свиты, чтобы поскорее спрятаться от солнца, прошла скорым шагом по красной ковровой дорожке к своему новому дворцу. Их ожидали худой и уже изрядно загоревший Баженов со всей своей семьей, а такожде и его ученик и друг Матвей Казаков с помощниками. Как и все, четверо его детей были празднично одеты и выглядели ангелами. Екатерина, приветливо улыбаясь, предложила сразу же пройти во внутренние покои своего дворца, а затем перейти к остальным павильонам. Беглым взглядом Екатерина уже окинула весь ансамбль построек и … так и есть! – даже на внешнем декоре явственна масонская символика! К тому же размеры дворцов, ее и сына, были одинаковы. Сие уж слишком! Екатерина уже не улыбалась. Она, не задерживаясь, осмотрела спальню, кабинет, залу. Сопровождавшей ее свите, нравилась необычность строений, она ждала мнения императрицы, у коей лицо все более выражало неудовольствие.
Скорым шагом государыня направилась к выходу. Пройдя к середине внутреннего двора, она еще раз окинула взглядом рядом стоявшие ее и сына дворцы, разделеные скромным дворцом для детей Великого князя. Отчего-то сии красивые здания, украшенные пилястрами, стрельчатыми окнами, парапетами с острым гребешком кокошников давили на нее, действовали на нее так, что хотелось поскорее уехать отсюда. Обратившись к генерал-лейтенанту Михаилу Измайлову, главе экспедиции, осуществляющей контроль за дворцовыми строениями, она высказалась весьма резко:
– Здесь жить невозможно: сие склеп, а не дворец!
Не дожидаясь ответного слова генерала, она, круто повернувшись, направилась к карете.
Баженов, наблюдая сию картину, не верил своим глазам и ушам: императрица даже не хотела смотреть в его сторону. Оцепенев, он все же нашел в себе силы обратиться к ней. Быстрым шагом, нагнав ее почти у кареты, он взмолился:
– Ваше Императорское Величество! Я много лет строил и имел несчастье не угодить вам, но моя жена и дети не строили, и мечтали о вашей монаршей милости дозволения прикоснуться к вам.
Екатерина, усилием воли заставила себя остановиться, и позволила семье подойти к своей руке.
Ей было жаль талантливого Баженова, но на сей раз, она полагала, жалость ее неуместна. Пусть сей архитектор знает свое место!
Паче того, к осени, не жалея его самолюбия, она велела передать через генерала Измайлова, ведающего всеми постройками, свой указ о разборке царицынского дворца и постройке на его месте нового, по проекту его ученика, Михаила Казакова. Самого Баженова уволить на год от всех должностей «для поправления здоровья».
Она знала, что будут много говорить о ее предвзятом отношении к талантливому или даже гениальному архитектору. Однако сие было выше ее сил, не дать почувствовать оному гению, кто в России хозяин. Вестимо – не масоны!
Екатерина прошла к своему креслу и пригласила Луи де Сегюра расположиться на маленьком, обитом узорным твидом, диване. В глубине кабинета, за столом, что-то писал статс-секретарь Александр Храповицкий.
– Разговор пойдет, господин де Сегюр, о Грузии, – сказала она, – коя, как вы знаете, находится под нашим протекторатом.
– Я готов слушать Вас, Ваше Императорское Величество, с величайшим вниманием. Мне известно, что в стране неспокойно. Да и в царской семье, мыслю не спокойно, тем паче, что у царя Ираклия двадцать восемь детей!
– Из них, граф, шестнадцать воинственных молодцев!
– Каковой плодовитый! – удивился де Сегюр.
Императрица продолжила:
– Тамо, и в самом деле, неспокойно, понеже Омар-хан, постоянно грабивший Грузинский народ, паки собрал своих единоверцев и грозится напасть на них, хотя знает, что они под нашей защитой. Я полагаю, сей аварский Омар-хан так смел с подачи турок, не правда ли?
Де Сеюгр, понимая, что императрице не нравится позиция турок в отношении грузин, смущенно, но честно ответствовал:
– Конечно, ни иранцам, ни туркам не нравится, Ваше Императорское Величество, что вы держите в Грузии два батальона пехоты на случай военных действий. Помимо оного, туркам не нравится желание армян объединиться с грузинами, чтобы вести освободительную борьбу против турок.
Екатерина, заломив бровь, испросила:
– А что из себя представляет сей Омар-Хан? Сказывают, он молод…
– Слыхал, что образован, красив и необычайно храбр, совершенно не боится смерти.
– Мне докладывают, что он совершает свои набеги, чуть ли не с молодых ногтей.
– Наверное… Уж очень опытен, – согласился де Сегюр.
– И что же? Никто, окроме грузин, ему не может противостоять?
– Там есть осетины, ингуши… И, конечно, армяне. Они чаще всего выступают в союзе с христианами, – нерешительно отметил де Сегюр.
Екатерина, выдержав, по привычке, паузу, обдумывая ситуацию в Грузии, перевела разговор на другую материю. Де Сегюр, не сводя с нее глаз, внимательно слушал. Екатерина, пронзительно взглянув на него, сразу отвела взгляд.
– Недавно у нас возникла еще одна головная боль, – сообщила Ея Величество. – В Закавказье новое воинственное имя в лице чеченского джигита, шейха Мансура. Вы слыхивали о таковом, граф?
Де Сегюр оглянулся на Храповицкого. Тот сидел и осторожно, стараясь не шуршать, что-то скоро писал.
– Впервые слышу, Ваше Императорское Величество! Кто таков? – выказывая искренний интерес, испросил де Сегюр.
Помедлив, императрица ответствовала:
– Сей молодец, лет двадцати пяти, ярый магометанин, появился совсем недавно. Кстати, он взял себе за правило везде появляться не инако, как в зеленом плаще. Сей Мансур исповедуя везде ислам, исполнен ненавистью к России и православию. Теперь он объявил «газават» – священную войну противу русских.
Де Сегюр, сделав удивленные глаза, паки испросил:
– И как он действует? Совершает набеги?
Гневно сдвинув брови, поведала:
– Первый раз мы обеспокоились, когда он со своими горцами сумел истребить колонну русских войск из шестиста человек. В начале июля сего года, посланный для его захвата отряд из двух тысяч человек с двумя орудиями, потерпел поражение, многие наши солдаты попали в плен.
Екатерина замолчала. Явно огорченный, де Сегюр не знал, что и сказать.
– Я чувствую, – продолжила императрица, – что естьли его не остановить, движение оного Мансура распространится среди соседственных народностей и может охватить весь северный Кавказ. Не кажется ли вам, господин посол, что и здесь происки союзных вашей стране турок? Ведь объявлять «газават» против православных в их правилах.
Де Сегюр смутился прямому вопросу, шляпа в его руке была изрядно скомкана, но он пакии честно ответствовал:
– Не думаю, Ваше Императорское Величество. Но, вполне может статься, что, естьли шейх Мансур попросит помощи у турок, они ему не откажут.
Екатерина, ведя сию беседу, под конец, не смогла скрыть своего сарказма и недовольства.
Величественно кивнув, она дала понять, что разговор закончен. Де Сегюру оставалось токмо встать и, распрощавшись, удалиться.
Записки императрицы:
30-го октября в ущелье между укреплением Григориполисом и Малой Кабарды произошло безрезультатное сражение между русскими и отрядами шейха Мансура, а второго ноября его отряд черкесов и других народностей из двадцати тысяч человек у села Татартуп напал на отряд под командованием полковника Лариона Тимофеевича Нагеля и был разбит.
Екатерина обожала свою камер-юнгферу Марию Саввишну Перекусихину. Токмо на ее плече, она могла облегчить свою печаль потоками слез, зная, что чистая помыслами Саввишна, искренне пожалеет, поможет советом, утрет слезы и никогда не осудит. Она ни в какую не желала выходить замуж и Екатерина, как-то в день ее рождения подарила, обрадованной подруге, свой, усыпанный брильянтами, миниатюрный портрет со словами:
– Вот тебе жених, коий никогда тебе не изменит.
Добрая Мария Саввишна часто приговаривала: «кто любит Бога, добра получит много». Мудрая, она не всегда говорила, что знала, но всегда знала, что говорила. Пожалуй, благодаря ей, Екатерина поняла, что многознание, ум и мудрость – разные вещи. Марья Саввишна помогла ей стать мудрее своего ума. Иметь таковую подругу – Божье благословенье! Все Саввишну уважали и любили. Однако, некоторые, понятно, изрядно завидовали ее близости с самой императрицей. Среди них, не удивительно, была и Дашкова Екатерина Романовна, недолюбливающая всех тех, кто был ближе к Екатерине, нежели она сама.
Однажды, Екатерине пришлось, средь бела дня, прилечь из-за жестокой головной боли и заснуть. Проснулась она через некоторое время, разбуженная, придушенными, но возбужденными голосами Протасовой и Перекусихиной. В пылу разговора, наверное, они забыли, что дверь в ее спальню чуть приоткрыта. Екатерина видела Марию Саввишну, сидящую лицом к двери.
– Ты ее привечаешь, даже любишь, – возбужденно пеняла ей Анна Степановна, – а сия Дашкова злословила даже по поводу твоего всегда детского выражения лица! Злорадствует, что ты заглядываешь в рот каждому сановнику, каждому чину. И толку от тебя императрице никакого. Она, по словам княгини, тебя терпит. И семьи у тебя нет, ни мужа, ни детей, ни племянников…
Послышался тонкий, беспомощный голос Марии Саввишны: – Как же никого нет? А брат мой, Аркадий? Все, что могу я для него делаю. Государыня-матушка его облагодетельствовала по моей слезной просьбе. Государыня, сама знаешь, благоволит ко мне, понеже я ее люблю пуще жизни. И не поверю я, что Екатерина Романовна изволит таковое обо мне молвить. Я ведаю, она острая на язык, но в ней много доброты и порядочности…
Теперь ее загородила собой Королева. Екатерина видела ее спину и руки в боки. Ее насмешливый голос выговаривал подруге:
– Вот-вот, она и сказывает, что вы, любезная моя, Саввиш-на, токмо и делаете, что протежируете брата и его дочь. Дескать, кабы не ты, Марья Саввишна, так не видать Ардалиону Турсункову, мужу вашей племянницы, места обер-гофмейстера императорского двора Протасова отошла, и Екатерина паки увидела Саввишну. Ее кристально чистые, честные глаза смотрели на Протасову все такожде растерянно. Екатерина тихонько встала с постели, подошла к двери. В сей самый момент явился камердинер Зотов доложить, что прибыла княгиня Дашкова навестить императрицу. Екатерина наблюдала как при виде Дашковой Протасова нахмурилась, а худенькая, в простом платье Саввишна, подскочила со своего места, еще на расстоянии протянула руки навстречу чопорной и строгой Екатерине Романовне. Она обняла ее, тихонько приговаривая, как рада ее видеть, что императрица спит, но она скоро проснется и будет рада видеть дорогую княгинюшку. Перекусихина усадила Дашкову рядом с собой, и наговорила ей массу добрых слов о ее уме, доброте, умение видеть в людях токмо хорошее и, что самое примечательное – никогда не возводит на них напраслину. На глазах Екатерины, надменность княгини таяла с каждым словом камер-юнгферы. Екатерина с удовлетворением заметила оное и даже пожалела свою подругу молодости: как, однако, нелегко ей, с ее характером, принесшим ей толико жизненных разочарований! Поистине, кто завидует, тот страдает! Сию минуту, видимо, княгиня сама уверилась, что она и на самом деле таковая, какой ее расписывает умненькая и благостная Саввишна. Цены нет ее наперснице, коли она умеет растопить сердце такой прямолинейной и неумолимой души, как у княгини Екатерины Романовны. Екатерина улыбнулась сама себе: небось, более не захочется сей правдолюбке оговаривать ее милую Перекусихину. Какие все-таки разные на земле люди: и добрые, и злые, умные и глупые, и совершенные дураки. Мария Саввишна на вид не красавица, но ее простота, правда и чистота – наилучшая красота! Недаром все ее искренне почитают.
Весь дипломатический корпус обожал Эрмитажные собрания в Царском Селе. Здесь отсутствовала скука и принуждение, кругом были любезные светские люди. Некрасивый Кобенцель источал свое неистребимое веселье, сухощавый Фитц-Герберт выказывал свой образованный ум, де Сегюр свое неистощимое остроумие, кое весьма забавляло и восхищало императрицу. Иногда, когда вдруг исчерпывались разговоры по какому-то предмету, то непременно приходило время Льва Нарышкина: тут же звучала какая-нибудь шутка или каламбур, все смеялись и острили в ответ. Шутки благородного Александра Строганова были благодушны и весьма тонки. В присутствии острослова Потемкина ощущалась некоторая напряженность, но в то же время, всем была интересна его оригинальность, коя присутствовала в нем даже в минуты хандры и задумчивости. В таковые моменты можливо было видеть его нещадно грызущим свои ногти. Все видели, что государыня в присутствии его не спускала со своего «великого нохтегрыза» ласкового взгляда. Она любила слушать его более остальных, всегда с аттенцией внимала его рассказам, и почти всегда сама в них принимала участие.
– Ну, что ж, – сказала она в тот вечер на Эрмитажном собрании, – у меня не самая лучшая новость.
Все затаили дыхание. Глянув на приближенных, она успокоила их:
– Ничего страшного, окроме того, что у меня околела левретка Земфира.
– Что ж, надобно тогда непременно составить собачке эпитафию, – буркнул Потемкин.
Екатерина засмеявшись, согласилась:
– Полагаю, что эпитафия бы не помешала. Кто у нас самый скорый сочинитель?
– Я! – воскликнул де Сегюр, – но токмо на французском.
– Я не против, граф!
Де Сегюр, вооружаясь пером и бумагой, попросил:
– Дайте мне, Ваше Величество, хоть что-нибудь, что характеризовало бы вашу левретку.
Императрица принялась перечислять:
– Родилась она от двух аглинских собак: Тома и Леди. Было у нее много достоинств, правда, бывала и зла.
Де Сегюр недолго трудился, и преподнес ей весьма складную эпитафию Земфире, коей императрица была весьма довольна. Позже, она даже велела вырезать ее на камне, который был поставлен в Царскосельском саду. С тех пор она почитала де Сегюра лучшим французским пиитом, паче того – с восторгом поведала о пиитическом даре даже своему далекому другу Мельхиору Гримму. По оному поводу князь Потемкин неустанно язвил в течение долгого времени, пеняя на то, что Екатерина принимает эпитафии за поэзию.
Еще месяца три назад, как токмо государыня изволила вернуться к государственным делам, Светлейший князь, не откладывая в долгий ящик, доложил о своем любимом мореходе, командире линейного корабля «Виктор», Федоре Федоровиче Ушакове:
– Непревзойденный моряк, матушка! Редчайший, я бы сказал.
– Это тот, кто имел участие в деле касательно нашей политики «Вооруженного нейтралитета»?
– Он самый, матушка! Конвоировал суда наших купцов. Но, самое главное, колико сил он положил на постройку кораблей в Херсоне! Ведь сей Ушаков спасал жизни херсонцев от чумы, без него сотни бы людей отдали бы Богу душу. Сия Божья душа построила пункт базирования флота в Севастополе. Я ужо вам рассказывал… По душе мне его спокойный уравновешенный нрав. Федор Федорович чистый православный человек и горазд в человеколюбии. И лицо у него ангельское, благообразное, матросы на него молятся… Мыслю, государыня-матушка, кормилица наша, его надобно за все вознаградить…
Екатерина весьма заинтересованная благообразием рекомендуемого морехода, попросила описать его лицо. Потемкин, рассеянно бросая взгляд на присутствующих в Эрмитаже людей, никак не мог его толком описать.
– Ну, каковое лицо? Доброе. Спокойное. Нос прямой, тонкий, губы не толстые, глаза голубые, волосы светлые.
– Блондин ли?
– Нет, волосы русые, но не блондин. Крепыш, большой, прямой, как тополь.
Екатерина удовлетворенно кивнула:
– Теперь могу его себе вообразить. Женат?
– Нет, когда ему семьей обзаводиться? К тому же, он не в меру скромен. Так вот, ему бы орден, – просительным тоном завершил князь свою протекцию.
Екатерина улыбнулась:
– Всенепременно, князюшка. Об каковом ты мыслишь ордене?
Григорий Александрович нетерпеливо изразил свое желание: – Я бы дал ему орден Владимира.
– Четвертой степени?
– Хорошо, государыня! – не ложно обрадовался князь Потемкин.
Екатерина благосклонно склонила голову:
– Быть посему, Светлейший князь!
Благодарный Потемкин с особым чувствованием приложился к руке.
Записки императрицы:
Седьмого июля отряд из двух тысяч человек с двумя орудиями под командованием полковника Юрия Николаевича де Пьюри, долженствующего подавить выступления сторонников суффий-ского проповедника шейха Мансура, призывающего к священной войне против русских, потерпел поражение в Алдынском лесу. Чеченцы потеряли триста человек, русские четыреста двадцать четыре вместе с полковником де Пьюри, сто шестьдесят два попали в плен. Шейх Мансур захватил Каргинский редут, но, Слава Богу, штурм крепости Кизляр был отбит.
Готовясь ко сну, Ея Величество подошла к зеркалу. За ее спиной, ее любимец – Александр Петрович, поглядывая на нее, возился с брильянтовыми пуговицами комзола. Расплетая длинную косу, Екатерина вдруг вспомнила вчерашнее событие, поразительное по своей глупости.
– Саша, – обратилась она к своему фавориту, – вообрази, намедни ты с полчаса, как удалился к себе, я уже уснула, как ко мне прорвался наш главный полицейский.
Александр Петрович, в удивлении, перестал расстегивать свой камзол.
– Обер-полицейский? Рылеев?
– Уж я никак не ожидала, что наш обер-полицмейстер и генерал-губернатор столицы, Никита Рылеев, до таковой степени глуп.
– А что такое, Катенька?
– Намедни, бедная Мария Саввишна натерпелась с ним, когда тот желал прорваться ко мне. Я уже сны видела, как вдруг услышала шум. Проснувшись, я позвонила, спросила, в чем дело. Выяснилось, губернатор прискакал сообщить, что ночью был пожар, и сгорело несколько домов.
Ермолов недоверчиво покосился на Екатерину:
– Может статься, шутить изволишь, государыня-матушка?
– Каковые шутки, Саша! Увидев меня, он, весь волнуясь и поминутно сжимая в руках треуголку, сообщил мне: «Вот, Ваше Императорское Величество, я и примчался сообщить вам про оное несчастье, понеже вы мне строго наказали сообщать вам про все худое, происходящее в столице».
– О, Боже правый! И что же ты?
– А что мне оставалось ему сказать? У меня вырвалось: «Как вы глупы! Езжайте назад и не мешайте мне спать».
– Вот и правильно, совершенно справедливо! Сей случай, как раз едино про него: «заставь дурака Богу молиться, так он и лоб расшибет».
Екатерина, вздохнув, согласилась:
– Вот в чем и беда! Он, бедный, как после оплеухи, хлопая ресницами, все поняв, мгновенно исчез. Я потом долго не могла уснуть, раздумывая, что делать с таковым губернатором.
– Гнать таковых надобно! Припоминаю, сие у него не первая глупость на сем посту.
Екатерина уже расчесывала волосы, оправленным в золото костяным гребнем. Развеселившись реакцией любимца, она припомнила еще более пикантную глупость, имевшую место при предшественнике Рылеева, губернаторе Якове Брюсе.
– Милый мой, ты думаешь Рылеев последний глупец? Не обольщайся, Саша. Был случай, когда из моего банкира, чуть было не сделали чучело.
Ермолов, совершенно от сих слов оторопев, буркнул:
– Екатерина Алексеевна, ужели сегодни вы намерены подшучивать надо мной?
– Вот слушайте, господин Ермолов. Стало быть, дело было в том, что околела моя собачка по имени Судерланд. Оная болонка имела кличку того, кто мне ее подарил, а подарил ее банкир Судерланд. Я положила заказать чучело из околевшей любимицы и велела распорядиться по оному поводу своему обер-полицмейстеру. Но тот, как оказалось, не понял, что речь шла о собачке и, пребывая в крайнем недоумении, направился к самому банкиру Судерланду, объявив ему, что ему приказано государыней сделать из него чучелу.
От удивления, стоявший Ермолов, медленно осел на кровать. – Боже праведный! С ума можливо сойти!
– Так вот, – продолжила медленно и с расстановкой Екатерина, – с большим трудом, ошеломленному банкиру, удалось упросить полицмейстера написать письмо мне, но тот, отвез письмо московскому губернатору Брюсу, коий немедленно поехал ко мне во дворец, где все, наконец, и разъяснилось.
Александр Петрович, выслушав историю, от души расхохотался.
– Можливо представить, что пережил сей банкир!
Екатерина улыбнулась ему в зеркало:
– Так вот, Саша, в Москве с неделю муссировали историю, произошедшую с банкиром Судерландом. Левушка Нарышкин, быв участником одного из подобных разговоров, передал его мне в лицах. Ты ведаешь, как он умеет подражать голосам и интонациям? Так, что мне легко было вообразить, как оное действо доподлинно происходило. Ох, и посмеялась я!
Екатерина, весело улыбаясь, испросила совета:
– Ну и что делать с такими глупцами? Убрать с должности?
– Уж и не знаю, Катенька… Однако, сие доподлинная глупость…
Екатерина, уже улегшись в постель, рассуждала сама с собой: – Однако, к примеру, несмотря на непреодолимую глупость и недалекость оного Рылеева, он относительно успешно исполняет свои обязанности. Под его наблюдением был, наконец, достроен в текущем году красавец – Мраморный дворец, установлены наплавные мосты через Неву, открыта хирургическая школа, начали работать Никольский и Андреевский рынки..
Ермолов, желая показать, что он тоже неплохо ведает делами столицы, добавил:
– Основаны Литейный и Механический заводы, завершено мощение центральных дорог в городе, продолжается прокладка подземной канализации…
– Вот-вот! – подхватила довольным тоном Екатерина. – Стало быть, дела идут, что уж придираться… Пусть себе упражняется. Все равно: лекарства от глупости не найдено. Рассудок и здравый смысл не то, что оспа: привить нельзя. К тому же, я из своего жизненного опыта знаю, что человек и с посредственным умом, буде труд приложит, искусным быть может. Не так ли, Александр Петрович?
– Вестимо, так, государыня моя! Кто же разумнее тебя может рассудить? Едино ведаю: всё в мире творится не нашим умом, а Божьим судом. Дуракам же – закон не писан, естьли писан-то не читан, естьли читан-то не понят, естьли понят-то не так.
Екатерина рассмеялась:
– Вот именно: не так.
Записки императрицы:
Поскольку все важнейшие чужестранные вопросы обсуждаются и решаются при мне главным образом князем Потемкиным и Безбородкой, коий есть автор многих манифестов и деклараций, а такожде, понеже Александр Андреевич – участник важнейших переговоров с Австрией, Польшей, Крымом, Турцией, посему сим годом А. А. Безбородко возведен императором Иосифом II в графское достоинство.
Господин Гавриил Держвин назначен правителем Олонецкого наместничества. Мнится мне, что сей пиит справится с сим нелегким делом.
У себя в гостиной за столом, в кругу своих гостей, вдова графа Захара Чернышева, чопорная и надменная графиня Анна Родионовна, большая почитательница государыни Екатерины, узнав о случае с пожаром, когда Рылеев, дабы сообщить об том императрице, ворвался в ее покои, резко выговаривала:
– Не могу поверить, что таковое могло произойти с нашим обер-полицмейстером! – Она сверкнула гневными глазами. – Среди ночи – беспокоить императрицу из-за какого-то пожара! Пожары случаются, чуть ли не каждую ночь. Что же ей теперь – не спать? Сие ж не инако, как беспримерная глупость со стороны Рылеева!
– Ну, его тоже можливо понять, – благодушно возразил Левушка Нарышкин, – он мыслил, что приказ императрицы не обсуждается: сказала она сообщать обо всем, он и сообщил. – Нарышкин насмешливо обвел всех взглядом и продолжил:
– Сия глупость несравнима с тем, что произошло два года назад. Помните, когда из банкира Судерланда хотели сделать чучелу?
– Это когда обер-полицейский не расслышал, что речь идет о сдохшей собаке?
– Ну, дак, коли плохо человек слышит, надобно уходить со службы, – заметила Наталья Загряжская, обычным своим категорическим тоном. Нарышкин усмехнулся и спокойно поведал:
– Граф Брюс в подробностях мне рассказал, как отреагировала императрица. – Насмешник Нарышкин нарочно выдержал паузу. Все в ожидании, настороженно не сводили с него любопытных глаз.
Государыня Екатерина Алексеевна, – сообщил граф, – сразу же воскликнула:
«Боже мой, какие страсти! Полицмейстер помешался! Граф, бегите скорее, сказать этому сумасшедшему, чтобы он сей же час поспешил утешить и освободить моего бедного банкира Судерланда!»
Все, как по команде переглянулись. Лев Александрович насмешливо продолжил:
– Граф Брюс, понятно, побежал. Засим, государыня рассмеялась. Сказала, что когда она приказала ему сделать чучелу, полицмейстер как-будто нерешительно замешкался. Государыня же, рассердилась на него, приписав его отказ тому, что он из глупого тщеславия считает сие поручение недостойным. А тот, бедолага, с перепугу, чуть и не наломал дров.
– Ну, это ж надо быть до такой степени бестолковым! – паки высказалась в большом раздражении графиня Анна Родионовна. – Гнать надо подобных полицмейстеров с такой важной должности! И зачем государыня церемонится с таковыми неучами! – возмущалась она.
– Она его пожалела, – уверенно заметила Наталья Загряжская.
Нарышкин усмехнулся:
– А помните, как один из наших малоизвестных губернаторов сочинил доклад, что в его губернии вдруг исчезло солнце? – спросил он совершенно сериозным тоном.
Все мужчины в зале засмеялись. Женщины заулыбались, глядя на них.
– А что? – спросила графиня Чернышева, недоверчиво поглядывая на Нарышкина, ища подвоха.
Князь Федор Сергеевич Барятинский, сдерживая смех, ответил:
– Почтенный губернатор не знал, что иногда случаются солнечные затмения.
Графиня Анна фыркнула. Лев Нарышкин продолжил совершенно сериозно:
– Вот тогда, помнится, Олсуфьев предложил государыне, за невежество его, снять с поста губернатора. Но императрица не поддержала его, сказав, что сей губернатор, может статься, хороший человек и знатный руководитель.
– И посоветовала послать ему календарь, – ввернул свое слово князь Барятинский. – Там кое-что говорится и про затмения.
– Да-а-а-а, – насмешливо протянул обер-шенк Нарышкин, – бывает и таковое….
Графиня Анна Чернышева, передернув плечами, встала и, преисполненная неудовольствия, отправилась к креслам в другой угол гостиной.
Анна Нарышкина, как нередко бывало, по приглашению императрицы, прибыла на очередное Малое собрание в Эрмитаже. Добродушно беседуя с государыней и близким окружением Екатерины в тесном кружке, она, оглядываясь на мужчин, тоже сидящих в своем кружке и о чем-то мирно беседовавших, поведала, что некоторые из них почитают самыми красивыми – не русских, а французских девиц.
– У нас красавиц не меньше! – воспротивилась фрейлина графиня Екатерина Скавронская. – Самыми красивыми и умными почитаются графини Салтыкова, Остерман, Чернышева, Пушкина, госпожа Дивова, княжны Долгоруковы, Барятинская, молодые сестры Нарышкины, графини Шувалова и Загряжская…
Графиня немного передохнула и уже с улыбкой добавила:
Ну, и конечно, мои сестрицы графини Александра Браницкая и Варвара Голицына.
– Ну, и ты, голубушка, не уступаешь своим сестрам, – с улыбкой дополнила список красавиц Анна Протасова.
– Доброе сердце лучше пригожества, – возразила, молоденькая фрейлина, не самой приятной внешности. Но никто ее не услышал.
– А из мужчин? – полюбопытствовала веселая и остроумная, но далеко не молодая, изрядно пожившая на земле, Анна Нарышкина. Задавая сей вопрос, она закатила глаза и сделала смешную гримасу, исказив и без того изрядно поблекшее лицо.
Не задумываясь, Протасова, опередив Скавронскую, перечислила:
– Графы Николай Румянцев, Николай Салтыков, Александр Строганов, Андрей Разумовский, Андрей Шувалов, Александр Безбородко, Голицын, Куракин, Кушелев…
Загибая пальцы, Протасова, запнулась.
– Что ж ты, Королева, сбрасываешь со счетов князя Потемкина, да и родственников своих, Орловых? Забыла? – с укором обратилась к ней государыня. Анна Степановна смутилась, но быстро нашлась:
– Они, вестимо, красивые, но я бы паче отнесла их к самым… умным красавцам, – сказала она, делая ударение на слово «умным».
– Как по мне, так как раз, они и есть самые красивые и самые умные, хотя понятно, что женщины всегда умнее и значительнее мужчин, – заявила гофмейстерина, баронесса Мориц.
– А многие считают мужчин умнее, – подала свой упрямый голос Протасова.
Анна Никитична, уперев руки в пухлые бока, заявила:
– А по мне, будь хоть каналья, токмо б добрый человек!
– Церковь наша учит, что мужчина – глава во всем, – тихонько заметила Перекусихина.
– Вот сей пункт, которыл я бы оспорила! – скептически отозвалась государыня. – Жизнь показывает совсем другое. Что таковое мужчина без женщины? – она намеренно замедленно оглядела всех, ожидая реплики. Но все молчали. Екатерина улыбнулась:
– Они без нас – ничто! А женщина всегда найдет себе применение!
Статс-дамы переглянулись довольным взглядом, ведь, стало быть, они относятся к лучшей половине человечества.
– Наши русские женщины, – продолжала назидательно государыня, – особливые умницы и красавицы. Помните, приезжал из Италии женский сердцеед и ловелас по фамилии – Казанова. Он – весь из себя дворянин, благородный, а полюбил нашу простолюдинку, крепостную девицу. Выкупил ее у родителей, назвал Замирой, обучил манерам, грамоте… Ох, и посмеялась я тогда сей его влюбленности…
– Да, государыня, вспоминаю, было таковое дело, – отозвалась Нарышкина. – Весь город говорил об том. Однако через некоторое время, наша барышня-крестьянка надоела заезжему ловеласу, и он ее пристроил замуж за какого-то старого богача, а сам уехал.
Перекусихина жалостливо захлопала редкими ресничками: – Как же так: то выкупил девицу, то потом кому-то подкинул?
– Уж больно бедная Замира оказалась ревнивой, а Казанове хотелось новых приключений, – объяснила ей императрица.
– Ох, кавалеры! Не знают, как свое счастье надобно беречь, – осуждающе покачала головой Перекусихина.
– Наши русские женщины лучшие в мире, а благодаря им – и весь русский народ – особливый народ в целом свете! – паки, весьма категорично, заявила государыня.
– Что сие означает? – возразила Дашкова, – ужели Бог не все народы сотворил равными?
– Русский народ, – продолжала государыня – отличается догадливостью, умом, силою. Я знаю это по-многолетнему опыту моего царствования. Бог дал русским особенное свойство!
Все присутствующие, переглянувшись, горделиво подняли головы: уж очень по душе пришлось всем высказывание их императрицы и о женщинах, и о своем народе.
– Ужели вы, Екатерина Романовна, на своем опыте не убедились, каковое место женщины в нашем обществе? Мне далеко ходить за примером не надобно. Вы многие знаете мою любимую фрейлину Гагарину, ныне Матюшкину. Вот как она умна, так дурен ее муж, коий совсем недавно, в который раз доказал мне оное, вздумав тягаться с воспитателем моих внуков, Салтыковым. Видите ли: он хотел бы воспитывать моих внуков вместо Салтыкова! Каково!
– Наглец! – возмущенно изрекла Протасова.
– Доподлинный наглец! – поддакнула Перекусихина.
Екатерина махнула рукой.
– И колико их таких! – саркастически заметила она.
– Что же мы все о дураках! – воскликнула Анна Никитична. – Али нам более не о чем поговорить? Тем паче, что среди наших мужей есть и весьма разумные, – она весело подмигнула Королеве, – лучше расскажите своей гостье, каковые новые вести во дворце.
Все помолчали, тщась что-нибудь вспомнить.
– А вот нынче, – отозвалась Марья Саввишна, – во время ранней прогулки по Царскосельскому парку, мы с императрицей, с нами была и статс-фрейлина Александра Браницкая, видели, как колико дворцовых служителей, тихонько из дворца старались вынести разные плоды на прекрасных фарфоровых блюдах.
Анна Никитична расширила глаза:
– Воруют? До чего докатилась наша челядь, у Ея Величества воровать! – она обернулась к императрице. – И что же государыня-матушка?
Екатерина молчала. Перекусихина развела руками.
– То-то и оно, что ничего… Она поворотилась в другую сторону, чтобы не идти им на встречу.
– Как так? Токмо и всего? А как же «вору потакать, что самому воровать»?
Екатерина, как будто не слыша поговорку, улыбнувшись, молвила:
– Хоть бы блюда-то оставили!
Покуда Анна Никитична переваривала услышанное, Перекусихина, развернувшись к ней, сказала назидательно:
– Свет мой Аннушка, у кого воровать государыне? Она, голубушка, сказала нам, что ее обворовывают точно такожде, как и других, но сие хороший знак и показывает, что есть что у нее воровать.
– Вот те-на! – токмо и оставалось молвить, опешившей Нарышкиной.
Поздно вечером, перед сном, Перекусихина переговаривалась с Протасовой:
– Как у нас все просто, – сетовала она, – купил девушку, потом продал. Отчего, Анна Степановна, так у нас?
– А что делать беднякам? Живут-то голодно. Мяса они не видят, едят хлеб, квас, тюрю, пареную репу, квашеную капусту. Да лесные ягоды, да грибы. Ну, и мясо, коли в силки поймают птицу или зайца. А так, стало быть, продав дочь, от лишнего рта избавляются и деньги не лишние.
Саввишна горестно покачала головой:
– А мы с государыней, не так давно, вели беседу на сей счет: она полагает, что крестьяне едят кур, ныне перешли на индюков, – молвила она, растерянно взглядывая на Анну Степановну.
Протасова пожала плечами:
– Не знаю, не ведаю, голубушка, но мясо они едят по праздникам: сие мне доподлинно известно.
Записки императрицы:
Наконец достроен Эрмитажный театр.
В городе все в восторге от оды Гавриила Державина «Бог».
Особливо мне по душе слова:
«Я связь миров повсюду сущих,
Я крайняя степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю;
Я царь, я раб, – я червь, – я бог!
Но будучи я столь чудесен,
Отколь я происшел? – Безвестен;
А сам собой я быть не мог».
Екатерине нравилось беседовать с графом де Сегюром: в разговоре своим искрометным остроумием он напоминал ей князя Потемкина. Помимо того, она преследовала цель: тренировать свой французский язык с природным французом. Пригласив его к своему креслу, она, на сей раз, заведши сначала разговор об его отечестве, перешла и на другие страны:
– Вы были какое-то время в Берлине и Варшаве, граф Луи-Филипп… Как вам показалось тамошнее общество? – изволила она обратиться к нему, приглашая взглядом своего любимца Ермолова тоже поучаствовать в разговоре. Де Сегюр сразу понял: присутствие фаворита – не помеха: тот больше слушал, редко вставляя свое слово. Поелику де Сегюр вел беседу так, будто они были с императрицей наедине.
– Мне было там не скушно, Ваше Императорское Величество, – ответствовал он искренне, – но… думаю, что самое интересное общество вращается вокруг вас, здесь, в Санкт-Петербурге.
Лицо императрицы озарилось самой приятной улыбкой. Она ласково изрекла:
– Не льстите, граф! Ужели вы за толико месяцев успели убедиться в оном? Однако, уверяю вас: русские, и в самом деле, самый лучший народ в целом мире!
Сегюр, склонив голову, почтительно ответил:
– При такой-то императрице, Ваше Императорское Величество, не удивительно!
Екатерина молчала, играя своим веером. Луи де Сегюр, не дождавшись ответа, замешкался слегка, но быстро нашелся.
– Знаете ли, Ваше Величество, что, хорошо знакомый вам, принц де Линь, сравнивал вас с Генрихом Четвертым.
– С Генрихом? – насмешливо переспросила императрица. – За каковые заслуги?
– К тому же, он считает вас человеколюбивой и великодушной, как наш, любимый народом, король!
Екатерина усмехнулась:
– Стало быть, вы имеете в виду молодого Людовика Шестнадцатого? Но он себя еще никак не зарекомендовал…
Де Сегюр смутился, но тут же выдал:
– Принц де Линь сравнивал вас и с Людовиком Четырнадцатым тоже.
Екатерина бросила на него иронический взгляд, но ничего не сказала.
Сегюр настойчиво продолжал:
– Принц считает вас величавой и добросердечной, к тому же, как и наш король-Солнце, удачливой в войнах.
Екатерина звонко рассмеялась. Прервав свой смех, она отметила:
– Ох, уж сей неугомонный де Линь! А ведь мы с ним почти ровесники. – Екатерина паки выдержала недолгую паузу, и продолжила: – Каковая же я удачливая, граф, коли я до сих пор до конца не могу одолеть турок?
Встав с кресла, она медленно прошла к окну, отодвинула портьеру, выглянула во двор. Де Сегюр и Ермолов встали тоже, но Екатерина жестом усадила их назад.
За то время, пока императрица шла от своего места к окну, де Сегюр оформил свой ответ:
– Ваше Величество, вы бы давно разгромили их, ежели б вас не останавливало несогласие христианских монархов. Вся Европа была в удивлении, когда ваш флот прошел через океан в Средиземное море, пробудил греков, засим взорвал турецкий флот в Чесменском заливе! Побежденный султан вынужден был пойти на постыдный мир, уступив вам Новую Сербию, Азов, Таганрог, дозволил плавание через Черное море, признал независимость Крыма. Можливо еще перечислять…. Мыслю, сего довольно ….
Императрица слушала его, обернувшись к нему приветливым лицом, и, довольная его горячей речью, поблагодарила:
– Приятно мне слышать от вас сии похвалы, граф. Знать, достойна я их, ведь вы человек искренний. Что же еще имеете вы мне сказать, граф? – спросила она, пряча улыбку.
Токмо де Сегюр открыл, было, рот, как она его перебила, молвив с некоторым кокетством:
– Однако у меня правило: никогда не позволять льстецам осаждать себя, я даю почувствовать, что не люблю ни похвал, ни низостей.
– От подозрения в низости, Ваше Величество, конечно, меня увольте, – почтительно ответствовал граф, – но, увы, о вас, Ваше Императорское Величество, я могу говорить бесконечно!
Императрица сделала удивленное лицо:
– Вот как! Весьма любопытно!
С видимым интересом, улыбаясь и косо поглядывая на своего страстного собеседника, она вернулась к своему креслу. Французский посол продолжал на восторженной волне:
– Среди прочего, я особливо восторгаюсь бронзовым Петром Великим, коего, по вашему повелению, изваял мой талантливый соотечественник, Фальконе.
Екатерина, все улыбаясь, смотрела то на неугомонного молодого посланника, то на Ермолова.
– Да! – ответствовала она ему. – Таковому Великому человеку, грех было не поставить великолепное изваяние! А как у вас с памятниками?
– Есть и королю-Солнцу, и королю Генриху, некоторым военным и морским знаменитостям…
Ермолов, с видимым интересом, наблюдавший их беседу, вдруг склонился над императрицей и что – то шепнул ей на ухо. Выслушав его, она, любезно улыбнувшись ему, молвила:
– Кстати, граф, Александр Петрович любопытствует о вашем знатном морском путешественнике, Лаперузе…
Де Сегюр кивнул:
– Теперь, колико я ведаю, он обследует восточные и северные моря, Ваше Величество.
Императрица, переглянувшись с Ермоловым, заметила:
– Мои морские исследователи тоже сейчас в тех водах. Можливо, они где-то даже пересекутся. Я дам приказ, чтоб российские офицеры встретили сего достойного француза подобающим образом.
Луи де Сегюр, в благодарном порыве, встав, склонился перед императрицей.
– В свою очередь, Ваше Императорское Величество, – радостно воскликнул он, – с превеликим удовольствием я попрошу нашего министра отдать подобное распоряжение по отношению и к вашим исследователям!
Императрица чуть склонила голову, выражая ответную благодарность.
Императрица планировала в начале июня отправиться из Балтийского моря, через Ладожское озеро, Волхов, озеро Ильмень, Мсту, Тверцу и Волгу, дабы проехать к Каспийскому морю, с намерением осмотреть работы, предпринятые для окончания канала, соединяющие два моря. Вызвав с Украины графа Кирилла Разумовского и оставив вместо себя управлять столицею, Ея Величество Екатерина Алексеевна, в начале лета без всякого конвоя, отправилась в путь, в сопровождении императорского кортежа из двадцати карет. В карете с государыней ехала статс-дама Анна Протасова и флигель-адъютант Ермолов. Почти постоянно при ней находился обер-шталмейстер Лев Нарышкин и попеременно садились князь Потемкин, Кобенцель, Фитц-Герберт, Сегюр, и иногда племянница Потемкина, графиня Екатерина Скавронская. Потемкина сопровождал его секретарь Попов Василий Степанович, его правая рука, левой же рукой его являлся Михаил Иванович Ковалинский, коий оставался в Петербурге, управляя его канцелярией.
– Господа, – объяснял свите князь Потемкин, – мы будем трогаться каждый день в восемь утра, около двух часов будем останавливаться обедать в городах и селах, вечером, около восьми, останавливаться на отдых. После обеда все мы сможем проводить время в беседах и карточной, или иной игре. Понятно всем?
Все в разнобой ответствовали, что все преотлично задумано. В Боровичах кортеж пересел на красивые галеры, в каждой из которых музыканты играли приятную музыку. Галера императрицы была великолепна! К ней иногда причаливали на лодках и Кобенцель, и де Сегюр, и Фитц-Герберт, и Потемкин. Луи де Сегюр и князь Григорий Потемкин умудрились выкинуть мальчишескую выходку – проехались на маленькой лодке через опасные Волховские пороги. Екатерина побледнела, когда ей указали на лодку, трепещущуюся в бурном течении. При появлении отважных авантьюиристов, она их изрядно пожурила. Князю же досталось от нее, когда они остались наедине:
– Я еще могу понять сего молодого, ищущего приключения, повесу. Он француз, ему море по колено! – отчитывала она его, хмуря брови и явно сердясь, за испытанный не ложный страх. – Али тебе безразлично, князь, что было бы со мной, буде случилось какое несчастье с тобой?
Она отвернула от него лицо. Потемкин, виновато улыбаясь, неловко поправляя шелковый шейный платок, ответствовал:
– Боже милостивый! Ну, не случилось же ничего! Разве ж я бы пустился в таковое плавание с нелепым риском для жизни, всемилостивейшая государыня?
Екатерина молчала. Князь, переминаясь с ноги на ногу, даже сглотнул от волнения. Обошел стол, встал перед лицом государыни:
– Ну, простите великодушно, государыня-матушка! Более не позволю себе вас стращать подобными выходками. Ей Богу!
Екатерина улыбнулась:
– То-то же, – молвила она сердито, хотя, князь чувствовал: сам безрассудный поступок ей понравился.
Все были поражены Божественной красотой озера Ильмень. Бесконечный разлив его напоминал безгранично-большое море. Все оно было покрыто множеством шлюпок самого разного размера с разноцветными парусами. Владельцы оных поочередно подплывали к кортежу, выкрикивая радостные приветствия.
Предприимчивый де Сегюр ни на минуту не забывал поручения Верження о том, что он должон, во что бы то ни стало, добиться установления торгового договора с Россией. Теперь, когда все отдыхали, наблюдая красоты озера, ему показалось самое время поговорить с князем Потемкиным о своем насущном. Он направился было в каюту Светлейшего, но встретил его на палубе. Лицо его было неприветливым и мрачным. На приветствие ответил сухо и отрывисто, не глядя в лицо. Обиженный дипломат спросил его:
– Что случилось, любезный князь? Вы задумчивы, рассеяны… Мне кажется, будто вы на меня сердиты. Нельзя ли мне узнать причину сей перемены ко мне. Намедни, я заметил таковую же холодность со стороны императрицы. Не кроется ли тут, какая придворная сплетня?
Потемкин, стукнув по голенищу тростью, коя была у него в руках, едва глянув на него и, паки, отвернувшись, ответствовал:
– С чего мне и императрице быть в духе? Но не вы, граф, не ваше правительство тому виной.
Князь замолчал. Де Сегюр, в напряжении, ждал объяснения. Высоко подняв брови, бросив на приятеля-француза досадливый взгляд, Потемкин продолжл с гораздым скепсисом:
– Аглинские министры действуют наперекор всех их дружественных уверений. Стало быть, расстраивают наши намерения!
Граф де Сегюр, обрадовавшись неожиданному козырю противу своих врагов, поспешно воскликнул:
– Естьли помните, князь, я всегда говорил вам о коварстве аглинской политики!
Григорий Потемкин досадливо поморщился:
– И я не единожды говорил императрице, что их премьер Питт, не любит ни ее, ни нашу страну. Государыня мне не верила. А между тем, сей Питт учиняет все, дабы возбудить против нас вражду со стороны Турции, Пруссии и Польши.
Что же они задумали на сей раз? – живо поинтересовался де Сегюр.
Светлейший князь, криво усмехнувшись, изложил создавшееся положение:
– Как вы знаете, не в меру подозрительный, король Фридрих не может нам простить, что мы променяли его ненадежную дружбу на полезный союз с австрийским королем Иосифом. Поелику прусский король, подстрекаемый Питтом, хлопочет вместе с другими германскими курфюрстами составить опасный союз противу Австрии, наших союзников. Меня сие ужасно злит, и я не знаю, что бы дал, дабы отомстить подлому Питту.
Для Сегюра наступил звездный час: он понял тайные мысли князя Потемкина и, пользуясь случаем, предложил:
– Естьли вы хотите оплатить им тем же, то можете сделать сие легко и просто: лишите их исключительных преимуществ в торговле, которые они имеют в России в прямое зло другим народам и во вред, между прочим, вам самим.
Потемкин понимающе усмехнулся, засим заговорил весьма сериозно:
– Ну, что ж, я буду говорить с вами, как с другом: Франция давно желает заключить с нами торговый договор, теперь, как видите, приспело время. Действуйте! И вы увидите, что императрица оставила свои предубеждения противу вашего короля. Пользуйтесь моментом, предложите ей твердые условия договора и союза, и я даю вам слово, что буду помогать, чем смогу.
Де Сегюр колебался: до сего момента отношения между Россией и Францией были толико холодны, что король Людовик, посылая его в Петербург, и не надеялся на столь быстрое достижение цели. Посему, и не уполномочил его, как посла, к подобной попытке составить торговый договор. Действовать самостоятельно его посланник не имел права, но как не хотелось упустить момент! Обо всем оном де Сегюр поведал Светлейшему и получил немедленный разумный совет:
– Изложите ваши мысли на бумаге в виде конфиденциальной ноты, можете даже не подписывать своего имени. Стало быть – вы ничем не станете рисковать. Я представлю ее императрице. Когда вы получите удовлетворительный ответ от нее, тогда вы сможете без затруднений представить ноту официальным порядком, в обычной форме. То есть вы получите ответ, не делая еще и предложения.
Получив таковой гениальный совет, Сегюр затрепетал от неодолимого желания предпринять действия сию же секунду.
Потемкин похлопал его по плечу:
– Даже из трудного положения, сударь, можливо найти выход! Будьте умелым не языком, а делом. Куйте, граф Луи, железо, пока горячо!
– Всенепременно, князь. Сию минуту!
Де Сегюр буквально побежал по своей галере скорей к перу и чернильнице. Но, не тут-то было! Комод с письменными принадлежностями оказался запертым на ключ его камердинером. Как сообщили ему, тот отправился кататься на шлюпке. Тогда, недолго думая, де Сегюр кинулся к своим друзьям, играющим в карты. Он поведал им, что хочет написать письма, но комод с писчей бумагой и чернилами заперты. Отзывчивый Фитц-Герберт одолжил ему все, что надобно.
Так что, французский дипломат, де Сегюр, написал ноту о торговом трактате, пером своего политического противника – аглинского посла. Через два часа готовая бумага уже была у Потемкина. Он расхвалил ее и забрал показать императрице.
На следующий день де Сегюр был приглашен к Ея Величеству. С нею находился князь Потемкин.
Екатерина встретила его приветливо:
– Я с удовольствием прочитала вашу подробную ноту, замечания ваши вполне справедливы, граф.
– Благодарю вас, Ваше Императорское Величество, за аттенцию к ней. Я старался во всей полноте показать вам преимущества союза наших двух стран.
Императрица милостиво кивнула:
– Сие вам удалось, граф! Особливо мне понравилась ваша искренность и доверчивость. Как токмо мы вернемся в Петербург, я дам своим министрам нужные указания, после чего вам можно будет уже действовать официально. А я даю вам обещание, что предложения ваши будут приняты.
Де Сегюр стоял, ни жив, ни мертв, ему не верилось, что дело его приняло таковой благоприятный оборот и, главное, так скоро!
Сказав всевозможные витиеватые слова признательности и благодарности Ей и Светлейшему, де Сегюр, внутренне посылая благодарственные молитвы Всевышнему за благосклонность к Франции, наконец, с пылающим лицом и бьющимся сердцем, вышел за дверь. В тот же день он отправил на родину очередное письмо министру де Верженню.
Через четыре дни они доехали до самой высокой точки поверхности между Балтикой и Каспием: до Вышнего Волочка. Граф Луи де Сегюр иногда уединялся с Потемкиным, беседуя и обсуждая пройденный путь. Разглядывая вместе с ним шлюзы, он спросил, кто был тот инженер, который спроектировал оные шлюзы. Потемкин с не ложной гордостью ответствовал:
– Соображены и исполнены они еще во времена Петра Великого неким крестьянином Сердюковым, который никогда и ничему не учился. Сей крестьянин – природный гений. Были сии шлюзы прежде деревянными, поелику императрица изволила приказать заменить их каменными, а такожде провести к каналу несколько новых притоков. Государыня велела прорыть еще два канала: один – для соединения Каспийского моря с Черным, а другой – для соединения Черного моря с Балтийским, через Днепр и Двину.
Все дипломаты, и де Сегюр, в том числе, с любопытством наблюдали, как каждый раз, по прибытии в город или село, императрица тот час же, отправлялась в церковь на служение. Всякий раз после службы ее окружал народ, коий падали перед ней на колени, вопреки ее запрещению, засим спешно вставали, подходили, взирали на нее с любовью, как на небожительницу и, преодолевая стеснение, называли матушкою, радостно заговаривали с нею. Было видно, что в ней они видели свою покровительницу и защитницу.
После Вышнего Волочка, немного отдохнув, Екатерина неожиданно изменила маршрут. Поехали не по берегу Мсты, а направились в сторону Москвы. Тамошний губернатор узнал об том токмо за несколько часов до прибытия императорского кортежа. Надобно было видеть, что творилось в Первопрестольной: сбившиеся с ног московские чиновники, давно не испытывали подобного переполоха.
Екатерина видела, что новый французский дипломат восхищен всеми происходящими вокруг событиям и, пуще всего, проплывающей мимо них, сказочной природой. Он постоянно удивлялся густым лесам, обширным полям, болотам, теперь высушенным, строящимся по всему их пути селениям, появлению огромных толп крестьян и их коленопреклонения перед государыней. Императрица специально пригласила его к себе в карету перед въездом в Москву. Она поведала дипломату, что Москва расположилась на семи холмах, по одному из которых они сей час ехали. Императрица сама отрывалась от окна лишь на минуточку, наблюдая сверху вид огромного города, раскинувшегося перед ними на обширной равнине. В самом городе громко звучали колокола сотен церквей с золочеными куполами и толпы народа, приветствовали царский поезд. Успел все-таки губернатор достойно встретить Всероссийкую Государыню. Слушая серебряные переливы колокольных звуков, Луи де Сегюр едва не свернул себе шею, с восторгом разглядывая красоты Первопрестольной.
– Как вам понравилось сие не самое красивое перемешание убогих изб крестьян, богатых купеческих домов и дворцов моих вельмож? – испросила императрица, когда они подъезжали к Коломенскому.
– Весьма колоритно, Ваше Императорское Величество! Сам народ своеобразен и весьма необычно одевается.
– Что колоритно, то колоритно! – согласно изрек князь Потемкин. – Разношерстно. У вас, во Франции, такого, вестимо, не увидите. Так что наблюдайте! Вы будете иметь возможность посмотреть чудный водопровод, который мы здесь провели.
– Такожде посмотрите мои собственные дворцы и сады в Петровском, Царицыне и Коломенском, куда мы сейчас подъезжаем, – изволила присовокупить к словам князя Екатерина. – Не упустите возможности все осмотреть: мы будем здесь всего три дни, засим поедем в Боровичи через Тверь и Торжок.
Граф де Сегюр излучал беспредельную радость. Глаза нестерпимо блестели, он поминутно хватал себя за подбородок с ямочкой и тут же выпускал, в знак своего необычайного душевного подъема. Императрица иногда украдкой поглядывала на него, наблюдая за его впечатлениями, засим переводила глаза на князя Потемкина.
«Как же он похож на молодого князя Григория Александровича, – думала она, – токмо ямочка на подбородке Светлейшего едва заметна».
С каждым днем Светлейший князь все более углублялся в заботы связанные с созданием Черноморского флота, укреплением армии, строительством городов и опорных пунктов, развитием экономики вновь приобретенного края. Курьеры токмо и успевали доставлять депеши с юга империи в столицу и наоборот. Предусмотрительный князь Григорий Александрович, два года назад, быв в Новороссии, допрежь самым вызовом его в столицу, по случаю тяжелой болезни императрицы, последовавшей после смерти Александра Ланского, был весьма озабочен обустройством тех земель. Он сумел так организовать строительство своей вотчины, что сюда хлынул поток солдат, множество каторжных, казенных и вольных рабочих со всей России. С самого начала, своей резиденцией он избрал город Кременчуг, коий обустраивал по-столичному. Туда, дабы обсудить все насущные вопросы, он вызвал всех начальников строительства городов, включая Херсон, Николаев, Симферополь и Севастополь.
Перед самым отъездом назад в Петербург, к себе в кабинет, он пригласил братьев Корсаковых Ивана и Николая, коим поручалось, опричь строительства города Херсона, такожде протянуть дороги в Крым через Кизикерман и Перекоп. Сюда были приглашены инженер, Иван Синельников, возглавивший строительство Екатеринославля; Михаил Леонтьевич Фалеев – близкий и верный друг Светлейшего; Петр Винников, смотритель за строительством города Симферополя около поселения Ак-Мечеть; и контр-адмирал Фома Фомич Макензи, руководивший строительством города Севастополя, на месте татарского поселения Ахтиар. Встречаясь ранее с оными людьми, князь немало времени посвятил изучению карт местности, проекты дорог и планы будущих строительных площадей.
Князь Потемкин был особливо доволен работой новоприобретенного друга – купца Михаила Фалеева, под руководством коего, в Херсоне успешно воздвигался Адмиралтейский собор, кадетский корпус, строились солдатские казармы, магазины, канатный завод. Велись насаждения деревьев, разводились сады и виноградники. Он велел всем брать пример с оного деятельного купца, коий, опричь всего, еще организовал расчистку порогов на Днепре, дабы сделать судоходной самую опасную часть реки.
– Господа, – говорил он после последнего совещания, прощаясь с ними, – как вам известно, императрица не оставляет без внимания труды ваши. Каждый будет вознагражден в соответствии с вашей службой отечеству нашему! Поелику, прошу вас послужить ей и России на Славу!
Князь Потемкин видел, что призыв его находит отзыв в сердцах сих сериозных мужей.
Светлейший особливо беспокоился ходом работ в портовом городе Херсон, строительством коего до сего времени успешно руководил, генерал-цехмейстер Иван Абрамович Ганнибал, воздвигший укрепления и строивший городскую крепость. Вместе они положили, что для будущего путешествия императрицы в сии места, должно построить новый небольшой городок на левом берегу Днепра, супротив Херсона.
– Назовем его, к примеру, каким-нибудь русским именем, хоть и Иваново. Как зрите, господа Корсаковы? – обратился к своим сподвижникам Светлейший князь.
– Стало быть, хорошее название, князь Григорий Александрович, – бойко отвечал молодцеватый Василий Иванович Корсаков.
– Да, смотрите, господа, говорил князь строго, – дороги делайте богатой рукой, дабы не уступала римским. Я назову ее Екатерининский путь. Смотрите, чтобы не стыдно мне было так его назвать.
Инженер Николай Корсаков, с достоинством поклонившись, отвечал:
– Будем ревностно пробивать дорогу, Светлейший князь, неустанно учинять постоянный надзор!
Потемкин, зорко оглядев братьев, молвил:
– Да и брата своего, Василия не забывай, помогай, в чем можешь. Друг другу помогайте! Большое дело для России делаем! А в большом месте сидеть – много ума иметь, други мои! – громко возглашал Светлейший князь.
Хлопая Василия Корсакова по плечу, он говорил:
– Думаю, справитесь. Как полагаешь, Василий Иванович?
Тот повел в разные стороны быстрыми глазами и выпалил:
– Стало быть, князь, справимся. Нам бы инструменты, материалы, продовольствие, а главное мастеров.
Потемкин нахмурил брови. Постучал пальцами по столу, поднес ко рту ладонь, куснул ноготь большого пальца, при этом ярко сверкнули брильянты на двух его перстнях. Еще раз, оглядев всех строгим взглядом, он пообещал:
– Об сем позабочусь, братцы, но и вы не ждите у моря погоды. Действуйте, ищите мастеров, работный люд и все другое. Под лежачий камень вода не течет! Работы предстоит учинить много: тут и мосты надобно будет строить и колодцы, и станционные постройки, и другие мелочи. На все уйдет много времени, поспешите. Время не терпит. Да смотрите за санитарией, дабы не учинилась еще какая прилипчивая болезнь. Докторов я вам вскорости доставлю. Оное всех городов касается. Всем нужны лекари.
Засим он обратился к Петру Винникову:
– За два с половиной года в Ак-Мечете, теперешнем Симферополе, надобно построить основные здания для управления краем, жительства чиновников и войск, понеже императрица желает сделать его столицей Крыма. Сей срок не малый, так что делайте все добротно, не на бегу: быстро, вестимо, токмо кошки по крышам прыгают.
Винников, улыбаясь последним словам князя, встал, поклонился.
– Всенепременно, Ваша Светлость, учиним все возможное для оного и в срок!
Потемкин благосклонно кивнув ему, обратился ко всем присутствующим:
– Коли будут вопросы, али нечаянные трудности, пишите депеши моему секретарю, Василию Степановичу Попову, – он кивнул, на стоящего рядом с ним, молодого белокурого секретаря, – Василий все изучит и доложит мне.
Обняв всех и широко перекрестив, на прощанье, своих соратников, князь отправился в столицу, туда, где, как отписал Безбородко, его ожидала больная императрица. И вот уже более двух лет, он никак не может наведаться в Новороссию, связываясь со своими новыми доверенными лицами лишь депешами.
Как сообщали начальники строящихся городов, катастрофически не хватало рабочих рук. Поелику князь Потемкин наказал секретарю своему, Попову, заготовить объявления с указанием всех привилегий, хорошего жалования переселенцам к южным российским пределам, и поместить оные объявления в иностранных газетах, а такожде создать сеть вербовщиков по всей Европе, дабы заманить людей на новые, необжитые, но богатые русские земли.
Приглашая поселенцев, князь сам решал, колико кому платить какие налоги, какие земельные наделы должны получать вновь прибывшие. Результаты деятельности вербовщиков увенчались появлением первых переселенцев. Из Корсики переехало шестьдесят семей. Приехали в Новороссию меннониты из Данцига, такожде сюда ехали греки, шведы, евреи, армяне и другие народности.
Новый год Екатерина встречала далеко не так радостно, как прежде. Впрочем, и в прошлом траурном году, Новый год праздновали номинально. Тогда она была подавлена еще и тем, что впервые не получила позолоченный поднос с экзотическими фруктами. Не преподнесли ей его и в этом году. Екатерина, присутствуя на новогоднем балу вместе с Александром Ермоловым, в меланхолии размышляла о бренности жизни и о том, как все в ней поразительно меняется. Кто же тот не знакомый ей поклонник, коий толико лет радовал ее, и вдруг внезапно исчез из ее жизни? Что же случилось с ним, ужели умер? Екатерина опечаленно смотрела перед собой, не замечая грациозные фигуры молодых кавалеров и дам, проплывающих мимо ее глаз.
– Граф де Сегюр все время крутится около Вас, государыня-матушка, – услышала она слегка раздраженный голос князя Потемкина. – Вижу, преследуя свои цели, он ни на минуту не хочет выпустить Вас из виду.
– Не сумневаюсь: он преследует свои цели, – согласилась Екатерина, – большой умник. К тому же, сам знаешь, люди из дипломатического корпуса обыкновенно деятельнее, нежели дворцовые вельможи, они оживляют и веселят общество.
Светлейший усмехнулся:
– Особливо, сей дипломат с уродливым лицом, австрийский посланник фон Кобенцель. Ничто не может его украсить, несмотря на старания модных парикмахеров-французов Мюльета или Бергуана.
Екатерина поморщила нос, показывая, что он и в самом деле страшен.
– Но, – отметила она, – его некрасивость, князюшка, с лихвой компенсируется его любезностью и неизменной веселостью.
– А сей чопорный и сухопарый аглинский Фиц-Герберт? Я вижу на его голове модный парик из белых тонких ниток. Их, кстати, Мюльет, навез, кажется, из Парижу.
Екатерина паки повела бровью.
– Знаешь, он чопорен, любит модничать, согласна. Но он чувствителен душой и обладает самым образованным умом. Ты ведь сам любишь и ценишь умных людей.
Князь презрительно оттопырил губу:
– Не знаю. Меня мало интересуют чувствительные сердца в мужчинах. По мне пруссак граф Герц гораздо умнее.
Екатерина согласно кивнула:
– Меня он привлекает пылкостью, чистосердечием и живостью. К тому же, я заметила, за что он ни возьмется, уж конца добьется.
Потемкин усмехнулся:
– Чем же, в таком разе, вас привлекает Неаполитанский дипломат Серра-Каприола? Чаю, не красотой?
Екатерина мягко возразила:
– Меня, князь, не трогает таковая красота, хотя покойная его жена была настоящей красавицей, не правда ли?
Светлейший, демонстрируя свою осведомленность, с усмешкой ответствовал:
– Кажется, он собирается теперь жениться на княжне Вяземской, тоже отменно красивой. Она всегда разодета в пух и прах. Пожалуй, наша знаменитая модистка Виль, упражнена шитьем кисейных платьев для нее без передыха. А госпожа Кам-пиони, вестимо, едва успевает снабжать ее всяческими украшениями.
Екатерина с любопытством засмотрелась, на присутствующую здесь, княжну Вяземскую.
– А как она всегда причесана! – заметила она. – Недавно она явилась ко двору с накладкой волос в виде башен с висячими садами a-la Semiramid.
Помолчав, Екатерина вопросительно поглядела на князя Григория. Тот принялся за свои ногти.
– А вот кто мне не нравится, – довершила она, – так это барон Нолькен. Пожалуй, я отношусь к нему с предубеждением, постольку он представляет здесь, не любимую мною Швецию.
– Можливо ли любить Швецию? – мрачно промолвил Светлейший князь.
Екатерина ответствовала ему в тон:
– Стало быть, не можно. Сия страна слишком коварна, чтобы ее любить.
Записки императрицы:
Князь Потемкин выкупил у Кирилла Разумовского его оркестр за сорок тысяч рублев.
Французский посланник, оглянулся на графа Нарышкина, стоящего за креслом императрицы: сегодняшний с ним разговор был весьма свеж в его памяти. Граф де Сегюр удивился горячности Льва Нарышкина, с коей тот запальчиво огрызнулся на его неосторожную реплику об управлении Россией. Мало кто, собственно, ожидал такового от шутливого обер-шталмейстера императрицы.
– Промежду прочим, – сузив свои серые глаза, зло усмехнулся ему в лицо Лев Нарышкин, – нет того места в жизни нашего отечества, куда бы ни коснулась аттенция нашей царицы! Известно ли вам, что она основала Академию, общественные банки даже в Сибири! При ней основались фабрики стальных изделий, кожевенных заводов, разнообразных мануфактур! Благодаря ей, мы торгуем почти со всеми европейскими странами. Даже с китайцами – в Сибирской Кяхте. Государыня снаряжала морские экспедиции в Тихий и Ледовитый океаны, к берегам Азии и Америки. При ней учреждены новые училища военного и морского ведомства. Вам еще перечислять?
Лицо Нарышкина покрылось красными пятнами. Он был сам на себя не похож. Французскому послу пришлось долго оправдываться, доказывая, что он никак не имел в виду задеть саму императрицу. Де Сегюр отнес оное к ревности Нарышкина к нему, французскому дипломату, понеже императрица Екатерина теперь чаще разговаривала с ним, а не с обер-шталмейстером. Вот и сей час, не граф Нарышкин, а он – граф де Сегюр, сидел за игральным столом императрицы. Нарышкин же стоял у ее кресла. Держа себя предельно почтительно, французский посол вел прелюбезный разговор с Ея Величеством Екатериной Алексеевной. Вернее, она вела, а он, с удовольствием поддерживал, излагая свои мысли ясно и изящно. Беседовали о схожести и различии Франции и России. Императрицу интересовало мнение французского посла о русских женщинах.
– Я токмо могу сказать, Ваше Императорское Величество, что русские женщины – красавицы! – уверенно говорил посол. – К тому же, они опередили своих мужчин в развитии, понеже ведут себя естественно и непринужденно, а вот мужчины, – де Сегюр метнул взгляд на Нарышкина, – за исключением некоторых, большей частью необщительны и молчаливы, важны и неприступны даже здесь, при дворе.
Де Сегюр на мгновенье замолчал. Императрица никак не реагировала, и он продолжил:
– Что касается светской жизни, Ваше Величество, я заметил, что здесь кавалеры слишком много пируют. Ежели нет праздника при дворе, то они съезжаются друг к другу. Разве не разорительно и не утомительно русским барам, следуя обычаю, постоянно устраивать пиры? – обратился он к императрице.
– Да, – явно неохотно изволила согласиться она, и оглянулась на Льва Нарышкина. – У меня есть два близких дружка, которые делают все, дабы промотать свои состояния. Как вы догадываетесь, это графы Строганов и Нарышкин. Я даже иногда думаю написать указ по сему поводу и всякий раз откладываю, полагая, что надобно поразмыслить над оным обстоятельнее.
Де Сегюр не рискнул посмотреть на графа Нарышкина, но бросил веселый взгляд на Алексндра Строганова, находившегося неподалеку, в компании своего племянника Новосильцева.
– Потом, – увлеченно продолжил он, – не может не удивлять количество прислуги в дворянских домах, доходящих у некоторых до четырех сот и более человек!
Императрица не возражала, но на лице было заметно неудовольствие.
– Хорошо! Согласна, все сие худо. Что ж, ничего хорошего вы не заметили в русской жизни?
Луи де Сегюр виновато улыбнулся.
– Отнюдь, Ваше Величество! Конечно, заметил! К примеру, зимние, заснеженные дороги. У нас кареты не переставляют на сани, как бы холодно ни было. А здесь у вас, одно удовольствие ехать, вернее, лететь по гладким ровным и твердым дорогам на санях.
Де Сегюр замолчал. Императрица с недоумением испросила: – И это все, граф?
– О нет, Ваше Императорское Величество! Мне многое здесь нравится. Особливо, сам город Санкт-Петербург.
– Да, наш город красив! – согласилась Екатерина. – Я горжусь им. А, что же, сам русский народ? Али еще не имели возможность оценить его?
– Народ искренний, добрый, глубоко верующий и… совестливый.
Императрица порозовела от удовольствия:
– Как вы, граф, точно нашли ему определение! И, знаете ли, господин посол, – Екатерина даже прикрыла глаза, как бы ушла в себя, тщась точнее изразиться о сей материи, выбирая слова на французском языке, – русская совесть – есть особливо важное чувство. Она есть светило внутреннее, закрытое, кое освещает единственно самого человека, и речет ему гласом тихим без звука…
Екатерина Алексеевна пригладила свои пышные кружева на рукаве, подняла глаза на своего любимца Ермолова, внимавшего ей с аттенцией, и довершила:
– Совесть нежно трогает душу, приводит ее в чувство, и, следуя за человеком везде, не дает ему пощады ни в коем случае.
Дав определение сути русского человека, Екатерина гордо посмотрела на француза пронзительным проникновенным взглядом, засим изволила изречь:
– И вот – сего самого чувства у моих подданных с избытком, граф! Я весьма почитаю свой народ!
– И он Вам платит тем же, Ваше Величество! – любезно и искренне, глядя ей тоже в глаза, ответствовал Луи де Сегюр.
Василий Степанович Попов, толковый секретарь князя Потемкина, весьма понравился императрице, и она попросила князя Потемкина оставить его при ней для принятия прошений, пообещав не обидеть его и пожаловать имение, орден и повышение в чине. Потемкин не мог отказать ей, тем паче, что в середине лета императрица выдала Потемкину на начало строительства военных кораблей огромные деньги: почти два с половиной мильона рублев, что, конечно же, не нравилось его врагам. Они были уверены, что он их растранжирит на свои личные нужды.
– Как я не переношу сего выскочку, известного «Князя Тьмы», – говорил граф Аркадий Морков Екатерине Дашковой, в присутствии ее старого дяди, генерал-аншефа Панина Петра Ивановича, и своего друга пиита Капниста.
– А что такое, граф, – с сочувствием отозвалась княгиня, – ужели он совсем житья вам не дает?
Морков презрительно скривил губы:
– Не то, чтоб не дает, но хлопот в нашей Коллегии из-за него вдвое больше, нежели могло быть, – ответствовал он небрежно.
– Не сумневаюсь, кабы не он, наши аглинские дипломатические отношения находились бы в лучшем виде, – согласно заметила Екатерина Романовна.
Сын княгини, молодой офицер, князь Павел Дашков, с интересом наблюдавший за беседой, вдруг молвил:
– Я слыхивал, при дворе Светлейшего называют Циклопом, – сказал он, обращаясь к Моркову, полувопросительным тоном.
– И Князем Тьмы, и Одноглазым, и Циклопом, и ловеласом, и как токмо его не называют…
Фон Визин перебил его:
– Словом: и в боярском роду родится выродок!
Екатерина Романовна, оглянувшись на злоречивого писателя, язвительно заметила:
– Но никто сие в лицо князю не молвит, все предпочитают обсуждать его за глаза.
– Что ж, так трусливы, выходит, окружающие его? – удивился ее сын.
Дашкова, взглянув на сына, затем, на дядю, пожала плечами. Старый граф, удрученно раскачивал ногу, с трудом перекинутую за ногу. Расплывшееся за последнее время его тело с трудом уместилось в кресле. Внешне, он особливо напоминал теперь своего покойного брата, Никиту Ивановича.
– Я рад хотя бы тому, – заявил Петр Иванович, – что он в приязни с графом де Сегюром. Даст Бог, сей дипломат сумеет умерить пыл оного «Князя Тьмы» с тем, чтобы тот не накалял обстановку под носом у Османов. Прусский посланник подозревает, что Потемкин, вместе с де Сегюром, работают над тем, чтобы государыня начала новую войну с турками, а Иосиф Австрийский – с Голландией, – заявил он, выразительно посмотрев на присутствующих собеседников.
Дашкова вдруг резко возразила:
– Полно, дядюшка! Сей неугомонный и беспокойный пруссак, Герц, всегда плетет нелепую околесицу. Императрица готовится к войне, она, и в самом деле, готова дать отпор любому врагу, но сама нападать, вестимо, не собирается. Екатерина Алексеевна выдала Циклопу огромные деньги на создание флота на Черном море. И правильно делает: а вдруг турки нападут на нас?
Панин с укоризной посмотрел на племянницу:
– Так-то оно так, но кто его знает, как будет в очередной раз? И будет ли война? А деньги, «Князь Тьмы», вестимо, прибирет к рукам, не сумлевайтесь!
Он, молча, пожевал свои дряблые губы.
– Никто не знает, – продолжил он, – что за планы в голове нашей государыни. По крайней мере, сей прыткий де Сегюр добивается торговых отношений на Балтике и на Черном море. Ходят слухи, князь Потемкин дал согласие на взаимовыгодную торговлю на юге, в Новороссии.
– Стало быть, дело идет к подписанию договора с Францией? – удивился Фон Визин.
Граф Воронцов важно заметил:
– Колико я ведаю, императрица пока сопротивляется. Британцы всегда имели примерные преимущества в торговле с нами, поскольку их потребность в наших товарах весьма велика. Французы же, допрежь, удовлетворяли свои нужды в других странах.
– Один из моих друзей, – сказала Дашкова, – присутствовал при разговоре Потемкина и французского посла, как раз касательно торговых отношений между Францией и Россией. Граф де Сегюр упрекал его в холодности и нежелании сблизиться, на что князь резонно ответствовал, что оное происходит потому, что русское правительство не уверено в искренности желания Франции быть с Россией в дружеских отношениях.
– Правильно: никому доверия нет! Все они шарлатаны, – с презрением заметил Фон Визин. – Потемкин таков же, скорее, первый из них! Сказываете, императрица дала ему огромные деньги на создание флота на Черном море, так, никто и не сумневается: он их профукает со своими полюбовницами. А далекий флот, где-нибудь «утопнет».
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги