Старые солдаты признавались, что во всю их службу, даже под начальством Суворова, который любил опасности, не случалось им быть в толь бедственном состоянии. Если бы флот не скоро возвратился, то комендант, по общему желанию офицеров, солдат и жителей, предположил выйти с легкою артиллериею из крепости и искать смерти в поле; ибо и турки, особенно стрелки их, засевшие в домах предместия, которое обратилось в кучу развалин, имели весьма значительную потерю и притом терпели крайний недостаток в съестных припасах, и, осаждая нас, сами находились в осаде. Между тем, как продолжали сражаться с крайним ожесточением, участь тех и других зависела от того, чем кончится морское сражение; и когда бедствие наше дошло до последней степени, 26 июня к неизъяснимой радости гарнизона показался корабль "Скорый", а за ним и весь флот наш. Громкое ура! и сильная пальба дали знать туркам, что флот их разбит, а в доказательство корабль турецкого адмирала приведен на рейд"{9}. [321]
Последствия Тильзитского договора для сенявинской экспедиции
Вторая часть сенявинского похода закончилась с таким же блеском и привела к такому же торжеству, как и первая: 1806 год ознаменовался прочным утверждением русского владычества в Боко-ди-Каттаро и на значительном протяжении далматинского берега, тесным содружеством и укреплением связей с Черногорией, упрочением влияния русской морской силы на Адриатике, завоеванием новой базы, острова Курцало, очень дополнявшей старую русскую морскую базу на Корфу и базы на других Ионических островах. А 1807 год уже в первые месяцы принес овладение островом Тенедос, большую морскую победу у Афонской горы, распространение русского влияния на ряд островов Архипелага, установление морской блокады Дарданелл.
Но не в Архипелаге решалась судьба этой войны. В те дни, когда Сенявин ушел от Тенедоса, чтобы искать встречи с турецкой эскадрой, князь Лобанов-Ростовский уже успел побывать у Наполеона после несчастной для русской армии битвы под Фридландом, Александр уже успел условиться о перемирии и о встрече с Наполеоном на неманском плоту. 19 июня, когда Сенявин разгромил турецкий флот у Афонской горы, уже был, пока на словах (а 7 июля 1807 г. и формально), заключен не только мир, но и союз между обоими императорами.
Сенявину давно уже было нелегко разбираться во всех этих хитросплетениях и зигзагах европейской политики, проявлявшихся притом за тридевять земель от Адриатического и Средиземного морей. Казалось бы, окончательно взята твердая установка на новую большую войну России с Наполеоном, и можно совсем забыть о колебаниях, вызвавших летом 1806 г. сначала подписание мирного договора Убри, а затем отказ Александра ратифицировать этот договор. Уже чего бы верней и определенней: идут грозные битвы Наполеона с русской армией, прогремели Пултуск, Прейсиш-Эйлау, и больше сорока тысяч убитых и раненых с обеих сторон покрывают кровавое эйлауское поле. И вдруг Сенявину присылают из русской главной квартиры и притом без всяких пояснений нижеследующую переписку двух государей по поводу того, что царь прибыл к своей действующей против французов армии. "Я отправил генерала Савиньи к вашему императорскому величеству,- писал Наполеон,- чтобы поздравить вас с прибытием в армию, поручаю ему изъявить вашему императорскому величеству совершенное мое почтение и желание найти случай, который мог бы удовлетворить вас, сколь лестно для меня приобресть вашу дружбу. Примите оные, ваше величество, с тою благостию, которой вы отличаетесь, и почтите меня одним из тех, которые более всего желают быть [322] угодными. Затем прошу бога, да сохранит он ваше императорское величество под своим покровом. Наполеон".
А царь отвечает на это пущей любезностью: "Главе французского народа. Я получил с особой признательностью письмо, которое генерал Савиньи вручил мне, и поспешаю изъявить вам совершенную мою благодарность. Я не имею другого желания, как видеть мир Европы, восстановленный на честных и справедливых правилах. Притом желаю иметь случай быть. вам лично угодным. Примите в том уверение, равномерно, как и в отличном моем к вам уважении. Александр".
Что же Сенявину должно делать? Ведь этот обмен такими очаровательными любезностями сообщается ему неспроста. И что произошло за те месяцы, пока ему на корабль доставили эти два загадочных для него документа? А вдруг поссорившиеся два царя нашли "случай быть угодными" друг другу и внезапно помирились? Ведь и зимой, в начале 1807 г" могло случиться то, что на самом деле случилось в июне того же 1807 г. на неманском плоту у Тильзита.
Сенявин решил поступить так точно, как он поступил в августе 1806 г. при получении известий о договоре, подписанном Убри: не обращая ни на что внимания, продолжать на свой страх и риск военные действия. Загадочная присылка ему любезнейшей переписки двух императоров ничуть на него не повлияла тогда, в начале 1807 г.
На этот раз дело шло бесповоротно. Уже 15 июня царь приказал из Таурогена (Тавроги) послать Сенявину копию акта о перемирии с Наполеоном, а 28 июня 1807 г. немедленно переедал "выписку" из проекта трактата, непосредственно относящегося к действиям Сенявина.
К тексту Тильзитского договора 25 июня (7 июля) 1807 г. были приложены "Отдельные и секретные статьи", особо, но в тот же день подписанные теми же лицами, которые подписали целиком и весь трактат: князем Александром Куракиным, князем Дмитрием Лобановым-Ростовским и князем Шарлем-Морисом Талейраном. Вот что гласят две первые роковые статьи этих "Отдельных и секретных" приложений: "Статья первая. Российские войска сдадут французским войскам землю, известную под именем Каттаро. Статья вторая. Семь островов (Ионических - Е. Т.) поступят в полную собственность и обладание его величества императора Наполеона".
Период геройской борьбы Ушакова и Сенявина с их моряками и солдатами, начатый первым из них в 1798 г. и продолженный вторым в 1805-1807 гг., был завершен. Плоды замечательных побед на Средиземном и Адриатическом морях и берегах были ликвидированы на Немане не по вине доблестных русских моряков и солдат. [323]
Грекам Ионических островов приходилось сразу же отказаться от дарованного им русскими самоуправления, от установленного Ушаковым и поддержанного его преемниками режима полного уважения к их национальной самобытности и перейти под железный скипетр всеевропейского диктатора, ни о каких самоуправлениях своих верноподданных никогда даже и не помышлявшего. А все свои экономические интересы его новые подданные должны были отныне подчинять интересам французских купцов и промышленников. Что касается славян Адриатического побережья, сражавшихся под знаменами Сенявина, то им приходилось довольствоваться обещанием Наполеона, сформулированным третьей из этих "Отдельных и секретных статей": "Его Величество император французов, король италийский соглашается ни прямо, ни косвенно не подвергать взысканиям и не преследовать никого из подданных Блистательной Порты, и в особенности черногорцев, за какое бы то ни было участие во враждебных действиях против французских войск, лишь бы отныне они жили мирно"{1}.
Царь повелевал Сенявину вывести из Боко-ди-Каттаро русские войска, так как отныне этот город и область переходят во власть Наполеона. Под его же власть переходят все Ионические острова. Затем царь писал адмиралу: "Наконец, в той статье помянутого трактата... вы усмотрите, что и самое пребывание в Архипелаге эскадры, начальству вашему вверенной, соделываегся ненужным, французское правительство, приняв на себя попечение о восстановлении доброго согласия нашего с Портою, первые старания свои обратит к тому, чтоб истребовать согласия Порты на свободное возвращение черноморской нашей эскадры, ныне в Дарданеллах находящейся, опять в Черное море"{2}. А пока не будет получено уведомление от французского посла Себастиани из Константинополя, что Порта разрешает проход русских судов из Архипелага в Черное море, Сенявину предписывалось ждать у о. Корфу. Но, во всяком случае, туда должно отправитъ лишь часть эскадры. А самому Сенявину повелевается с "остальной" эскадрой возвращаться в Балтийское море.
Тильзитский мир ставил Сенявина в безвыходное положение. В этом рескрипте 28 июня 1807 г., в котором Александр извещает адмирала о крутом политическом перевороте, происшедшем в какие-нибудь несколько дней в Тильзите, царь не дает в сущности никаких точных инструкций: а что же делать с русской эскадрой, которая должна уйти из всех своих средиземноморских баз, которые она так доблестно удерживала целые годы, и должна отныне считаться с возможностью внезапного нападения на нее со стороды всемогущего на Средиземном море британского флота, потому что англичане внезапно превратились [324] из "друзей" и союзников в неприятелей. Ведь в Лондоне очень хорошо знали первую фразу, которую услышал Наполеон от Александра при встрече с ним на знаменитом неманском плоту у Тильзита: "Я ненавижу англичан так же, как вы, государь, и буду вашим секундантом в борьбе против них". Александр знал, что англичане могут быстро учесть новую, сложившуюся так внезапно, обстановку. "По неизвестности еще о распоряжениях лондонского двора при настоящей перемене обстоятельств, нахожу нужным поручить особенному вниманию вашему, чтобы на сем возвратном пути наблюдать надлежащую осторожность, дабы не подвергнуться какой-либо опасности со стороны английских морских сил"{3}. Так что же Сенявину делать? А что хочет, та пусть и делает. Выпутываться из беды Александр Павлович предоставляет уже личной догадливости адмирала, не желая дальше возиться с этими неприятностями: "Не находя возможный снабдить вас теперь по сему предмету точными и обстоятельными наставлениями, я уверен совершенно, что во всех случаях будете вы руководствоваться теми же правилами благоразумия и мужества, коих вы уже дали столько опытов"{4}.
Тильзитский договор открывал перед Сенявиным перспективу внезапного нападения со стороны англичан, при этом рассчитывать на помощь со стороны новоявленного французского союзника не приходилось. Всемогущий на континенте Европы, Наполеон был очень слаб на морях. "Ограничусь только уведомить вас,писал Александр Сенявину,- что ежели бы усмотрели вы надобность войти в какой-либо порт, для починки ли корабдей, или для снабжения эскадры свежими припасами, то как в Кадиксе, Тулоне и Бресте, так и в других гишпанских портах найдете вы всякое пособие, какое мы ныне ожидать можем от правительств французского и гишпанского"{5}.
Плоха была надежда добраться благополучно в эти блокируемые англичанами порты. Еще есть надежда, во совсем уж слабая, на добрые дружеские услуги французского посла в Константинополе, генерала Себастиани, который хлопочет о "восстановлении" добрососедских отношений между Россией и Портой и о пропуске русских судов через Дарданеллы и Босфор в Черное море...
Тотчас после получения известий о подготовке мира в Тильзите британское адмиралтейство отправило в Архипелаг эскадру из четырех мощных кораблей, двух фрегатов и брига. Этот поступок англичан был вполне понятен: пока против турок боролась эскадра Сенявина, представлялось лишним тратить английские средства и людей, и поэтому Дакуорту приказано было уйти из Архипелага после его неудачи в проливах, но раз теперь, в июле, русские неожиданно заключили мир с Наполеоном, и, очевидно, воевать с турками не будут, остается сменить их уже собственными морскими силами. [325]
В крайне деликатном, а точнее, в довольно опасном положении оказался русский адмирал, когда 29 июня к острову Тенедос явился лорд Коллингвуд. Как быть с англичанином? Конечно, 28 июня на Мраморном море еще никто не мог знать (и не знал) о топи, что за двое суток до того, 26 июня, в Тильзите был подписан договор не только о мире, но и о тесном военном союзе между императорами Александром и Наполеоном. Но о победе под Фридландом 2 июня уже знали, о первом свидании императоров на неманском плоту тоже уже знали... Слухи о крутой перемене курса политики уже несколько дней ползли по Европе, и в Константинополе султан и диван были этим очень взволнованы.
Вот в это-то время и произошла встреча Сенявина с Коллингвудом.
В течение всего июля оба адмирала делали друг перед другом вид, будто все осталось по-прежнему и будто они не знают о первой фразе Александра, сказанной на неманском плоту. Коллингвуд предложил Сенявину произвести совместную разведку состояния турецкой эскадры после Афонского боя. Сенявин согласился. Но до выполнения этого решения дело не дошло, 12 августа Сенявин получил уже официально высочайшее повеление прекратить немедленно все враждебные действия против турок.
В сущности это было уже второе по счету повеление Александра. Еще когда шли предварительные переговоры в Тильзите, царь уведомлял Сенявина, что между Россией и Францией уже "положено, чтобы на первый случай пресечь военные действия противу турок впредь до сближения между нами и Портой". Потому, писал царь Сенявину, "предписываю вам о получением сего рескрипта воздержаться от всяких наступательных действий противу турецких областей и их флота, сохраняя однако же позицию, ныне вами занимаемую"{6}.
Этот рескрипт был послан Сенявину из Тильзита 16 июня, но получил он его с запозданием, уже после того, как разбил турок у Афонской горы. С этим документом он ознакомился почти тогда же, когда получил уже и формальное известие о заключении мирного договора между двумя императорами.
Итак, Сенявину оставалось лишь заключить формально перемирие с турками и уходить из Архипелага, предоставив пришедшим англичанам продолжать войну. Но оказалось, что все это сложнее и труднее. На эскадре Сенявина находился давно уже прибывший полковник Поццо-ди-Борго, на которого была еще задолго до Тильзита возложена миссия заключения мира с Турцией, но диван тянул дело и не отвечал ему. Поэтому Сенявин и подавно ничего тут поделать не мог, о чем он и уведомил царя. Покидая Тенедос, адмирал решил предварительно разрушить все его укрепления именно потому, что формально [326] перемирия не было. С 12 июля по 24 июля тысяча человек были заняты этим делом.
25 июля 1807 г. Сенявин получил царское повеление сдать провинцию и город Боко-ди-Каттаро французам. Эвакуация русских сил, как сухопутных, так и морских, из Боко-ди-Каттаро была закончена к 14 августа. Они направились в Венецию, а затем часть их - в Триест. Только Тильзитский мир дал Наполеону эту территорию, которую Сенявин удерживал в своих руках больше года и которую французы после нанесенного им осенью 1806 г. поражения уже и не пытались отнять у русских силой.
Черногория осталась свободной, и французское правительство, признав черногорцев "российскими подданными", обязалось не препятствовать полной свободе торговых сношений черногорцев с Боко-ди-Каттаро.
Жители Ионических островов, и в частности острова Корфу, с большой тревогой отнеслись к внезапной передаче их Наполеону. Русских провожали, по единодушным отзывам, с большим горем. Французы быстро свели к нулю дарованное еще Ф. Ф. Ушаковым самоуправление, которое даже в таких совсем "умеренных" дозах было несовместимо с режимом первой империи, а кроме того, морская торговля становилась почти немыслимой из-за английских нападений на новых невольных подданных Наполеона. Вот документ, рисующий последние дни пребывания русских на Корфу:
"Лиссабон. 1807 г., ноября 6-го. Мог ли ты представить, откуда получишь мое письмо? Мы в столице Португалии, а не в России, куда все наше желание стремилось... Буря заставала сюда укрыться, и мы здесь простоим довольно долго. Ты знал, что мы еще были в Корфе, занятой уже французами, с которыми жили не поприятельски: почти 3 года у нас была война с ними,- трудно скоро себя переломить. Несчастная кампания в Пруссии возвысила французов, но храбрость наших войск заставила их нас уважать. Несносное хвастовство французских офицеров, не бывших в Пруссии и оставшихся в Италии, который составляют теперь здешний гарнизон, до того довело, что были беспрерывные дуэли, и съехать на берег почти всегда влекло к какой-нибудь неприятной истории. То желание было общее - скорее оставить Корфу. Шесть пехотных полков, находившихся в Далмации и на Ионических островах, на купеческих судах перевезены в Венецию. Наш Архипелагский отряд отправился в Россию, и всем кораблям Балтийского флота также велено итти в Россию. 19 сентября оставили навсегда Корфу и с большим сожалением"{7}.
Через сорок без малого лет после пребывания Сенявина на Ионических островах местное население поминало его с самой теплой благодарностью. Вот что рассказывает в своих [327] "Воспоминаниях русского моряка" Сущов, посетивший остров Занте в 1841 г.: "О ком говорили с заметным оживлением и всех расспрашивали приезжавшие Толпы? Кого благословляют здешние народы, рассказывая детям о его временах, о их благоденствии... под управлением адмирала Сенявина. Здесь все знают, помнят и глубоко уважают Дмитрия Николаевича. Любопытный разговор наших гостей был о нем; они не говорили о его воинской славе или морской известности, нет, они рассказывали о нем самом, как о человеке без блеска и титула. Говорили, как он был строг и вместе с тем входил в малейшие нужды жителей, всякого сам утешал, каждому помогал, и его любили больше, нежели боялись. В какой дисциплине держал он своих и чужих,- но любил, чтобы все, его окружающие, были им довольны и всегда веселы, сам изобретал удовольствия, давал пиры, и все уважали его не на словах, а действительно, как отца-командира". И, конечно, у населения навсегда осталось в памяти, с каким неподдельным горем, с какой растерянностью принято было известие (абсолютно неожиданное) о Тильзитском договоре, отдавшем Ионические острова в руки Наполеона. Сам русский адмирал должен был успокаивать ("усмирять") взволнованных его отъездом жителей: "Как это неожиданное известие всех поразило! Не хотели атому верить, но адмирал Сенявин усмирил их, и весь народ со слезами провожал его. И теперь, три этом рассказе, у некоторых навертывались слезы. Зантионцы желали знать все подробности об адмирале: когда он умер? Где похоронен? Какой сделан памятник? Остались ли у него дети? Необыкновенно отрадно было нам слышать искреннее участие и уважение иностранцев к человеку, уже давно успокоившемуся от неправильного волнения света, но славою которого всегда будет украшаться наш флот, а имя Сенявина долго будет заставлять биться от восторга сердца русских моряков"{8}.
Центральный военно-исторический архив сохранил очень любопытный документ, хорошо показывающий, какую память о себе оставил в греческом народе славный русский адмирал. В разгаре героического освободительного движения против турок в мае 1821 г. в Петербург прибыл греческий гетерист Булгари. Будучи в Петербурге, он получил письмо "за подписанием многих греков, в коем просили они адмирала Сенявина для командования их флотом". Булгари отвез это письмо графу Милорадовичу{9}. Милорадович никакого дальнейшего хода коллективной просьбе греческих повстанцев тогда не дал, конечно, и дать не мог. Интересно отметить, что и албанцы, которые в год прибытия Ушакова на Ионические острова относились к русским враждебно, теперь, при расставании с эскадрой Сенявина, обнаружили очень дружелюбные чувства. "Не могу умолчать, чтоб не упомянуть о благородном поступке храбрых суллиотов и албанцев, бывших [328] на нашей службе. По занятии французами Корфу они не хотели иначе согласиться на лестные предложения Бертье вступить на службу Наполеона, как по узнании, что они более нам не нужны, и на условии, чтобы не быть никогда употребленным" противу русских",- вспоминает очевидец Павел Свиньин{10}.
Сопротивление Сенявина требованиям Наполеона. Дипломатическая борьба Сенявина с Жюно - герцогом д'Абрантесом в Лиссабоне. Появление англичан на рейде
Страшная буря, чуть не потопившая в океане часть эскадры Сенявина, пригнала ее к португальским берегам.
Но, спасшись от бури морской, наш адмирал попал в жестокую бурю политическую. Завоевание Пиренейского полуострова было решено Наполеоном уже вскоре после Тильзита. Но начаться дело должно было с Португалии. Сохраняя пока мирные отношения с мадридским двором, Наполеон послал войско через. испанские владения прямо на Лиссабон, под предлогом необходимости прервать немедленно торговлю Португалии с Англией. Уже 4 сентября 1807 г. русский представитель в Лиссабоне Дубачевский уведомил русского министра иностранных дел Будберга, что принц-регент "с твердостью" противится требованию Наполеона о допущении французов в Лиссабон, что жители португальской столицы "в отчаянии", так как ждут не только наполеоновских солдат с суши, но и англичан с моря и боятся, что англичане разрушат Лиссабон, как они незадолго до того разрушили часть Копенгагена, когда Дания передалась на сторону Наполеона{1}.
Таково было положение, когда гонимая штормом эскадра Сенявина 3 ноября вошла в устье Тахо, а 11 ноября продвинулась к Лиссабону, чтобы укрыться от продолжавшихся штормов.
Редко какому русскому адмиралу приходилось оказываться в таком сложном, затруднительном и опасном положении, как Сенявину в наступившие для него времена лиссабонского сидения. Спустя две недели после его прибытия, 17 ноября, ему пришлось разом узнать две новости. Во-первых, португальская эскадра ушла из Лиссабона, увозя в Бразилию (тогда португальскую колонию) португальского принца-регента, королевскую семью и правительство, которые бежали от французского генерала Жюно, шедшего на Лиссабон. Во-вторых, оказалось, что если французы приближались к Лиссабону с суши, то англичане подходили к нему с моря и даже дали о том знать Сенявину самым недвусмысленным и неприятным способом: они не пропустили в Лиссабон шедший на присоединение к Сенявину русский шлюп "Шпицберген". Англичане блокировали Лиссабон с моря с момента бегства королевской семьи. [329]
К концу ноября 1807 г. Португалия уже была оккупирована французами, и генерал Жюно, получивший титул герцога д'Абрантеса, вошел в Лиссабон и поднял французские флаги 1 декабря 1807 г. в городе и в порту. Сенявин оказался меж двух огней. Англичане, имевшие в своем распоряжении десять больших линейных кораблей и несколько судов поменьше, могли расстрелять русскую эскадру без особых усилий и потерь, если бы Сенявин обнаружил какие-либо враждебные против британских судов намерения. Генерал Жюно также мог с еще меньшими усилиями расстрелять сенявинские суда с суши, так как в его распоряжении была большая армия, обильно снабженная артиллерией, если бы Сенявин обнаружил слишком явное желание оставаться в мирных отношениях с блокировавшим Лиссабон британским адмиралом Коттоном. Да и как противиться воле царя, категорически приказавшего Сенявину сообразоваться во всем с волею нового "союзника" России, императора Наполеона I? Как не считаться с октябрьской декларацией Александра о разрыве сношений между Россией и Англией? Сенявин вполне учитывал чудовищную трудность положения, в которое поставила его зигзагообразная дипломатия переживаемого момента. Нужно было или спасать русскую эскадру от неминуемой гибели, нарушить прямую волю двух союзных императоров и идти за это под военный суд, или беспрекословно подчиниться царскому приказу и превратиться в покорное, нерассуждающее орудие интересов и соображений французского императора и его наместника генерала Жюно.
В этом, казалось, безвыходном положении Сенявин обнаружил столько ума, осторожности, дипломатической тонкости, что вполне сумел добиться успеха, и жестокая альтернатива - либо погубить эскадру, либо погубить себя самого была обойдена.
Сенявин понял, что прежде всего именно французский главнокомандующий генерал Жюно, занявший Лиссабон, будет всячески стараться, выполняя волю Наполеона, окончательно рассорить Россию с Англией и для этого пожелает втравить Сенявина в англо-французскую войну. Дело в том, что, несмотря на "разрыв" с англичанами, Александр вовсе не желал после Тильзита фактически воевать с англичанами, а Наполеон именно поэтому делал все от него зависящее, чтобы положить конец этой раздражавшей его двусмысленности. Сенявин все это отлично понял и после первого же свидания с Жюно доносил царю: "Из некоторых слов, сказанных им (Жюно - Е. Т.) на сем свидания, мог я однакож приметить, что французское правительство стараться будет не упустить случая, который представляет пребывание здесь эскадры в. и. величества, для умножения сомнений английского правительства насчет намерений вашего импер. величества, и многие из находящихся здесь французских морских [330] офицеров явно отзываются, что будут определены на эскадре, мне вверенной, на место состоящих на оной офицеров из природных англичан". Сенявин, естественно, был "в некоторой затруднении касательно поведения" в этом труднейшем случае{2}. Он испрашивал у царя инструкций, которых так и не Дождался. Но тут тоже, как и всегда, он нашел выход сам.
Прежде всего русскому адмиралу приходилось считаться с опаснейшим противником - Наполеоном.
Впервые Наполеон упоминает имя Сенявина в письме к своему временно командированному в Петербург представителю генералу Савари 8 октября 1807 г.
Под свежим еще впечатлением тильзитских событий Наполеон отдал приказ 6 том, чтобы "припасы, деньги, жалованье", словом все, что нужно, было бы "в изобилии" доставлено русским войскам, находящимся в Боко-ди-Каттаро. "Я приказал, чтобы в Кадисе, в Тулоне, в Голландии русские эскадры, туда приходящие, были снабжены всем". И он ждет известий о приходе Сенявина в Кадис{3}.
Во второй раз упоминает Наполеон имя Сенявина в письме к своему брату, королю неаполитанскому Иосифу Бонапарту, и упоминает с неудовольстием: "Брат мой, я получил письма, помеченные 20 сентября, от генерала Сэзара Бержье. Его корреспонденция неудовлетворительна. О русской эскадре он мне говорят только по поводу поведения адмирала Сенявина, которое дает ему повод к жалобам. Но он не говорит ни о числе кораблей и фрегатов, ни о количестве войск, которые у русских на Корфу"{4}.
Не очень был доволен император и тем, что Сенявин не хотел покидать Ионические острова.
Французы начали понимать, что именно Сенявин и никто другой противился участию русской эскадры в военных действиях против англичан еще раньше, чем было получено в Париже донесение от Жюно.
Наполеон далеко не сразу учуял в Сенявине противника и тайного недоброжелателя франко-русского союза. Он хотел, чтобы русский адмирал отныне получал приказы не из Петербурга, а из Парижа, от русского посла в Париже графа Толстого, который просто пересылал бы Сенявину приказы французского императора. "Эскадра адмирала Сенявина прибыла в Лиссабон,- сообщает Наполеон Александру 7 декабря 1807 г.- К счастью, мои войска уже должны там теперь находиться. Было бы хорошо, если бы ваше величество уполномочили графа Толстого иметь власть над этой эскадрой и над ее войсками, чтобы в случае необходимости можно было бы пустить их в ход, не ожидая прямых указаний из Петербурга. Я думаю также, что эта непосредственная власть посла вашего [331] величества имела бы хорошее воздействие в том отношении, что положила бы конец недоверию, которое иногда проявляют командиры к чувствам Франции"{5}.
Борьба против Жюно за спасение русской эскадры от вынужденного боя с англичанами становилась для Сенявина все труднее. Что он мог поделать против такой, например, инструкции, обязательной для всех русских военнослужащих, которую получил к сведению и исполнению в начале 1808 г. Дубачевский, русский представитель в Лиссабоне: "В отношении правительства, которое в Португалии существовать будет, нужно, чтобы поступки ваши во всем соответствовали тому дружескому расположению, в каковом ныне пребывает Россия с Францией"{6}.
Наконец, 1 марта 1808 г. последовал царский указ трем командующим русскими Морскими силами, находившимися в чужих краях, в том числе и Сенявину: "Признавая полезным для благоуспешности общего дела и для нанесения вящего вреда неприятелю предоставить находящиеся вне России морские силы наши распоряжению его величества императора французов, я повелеваю вам согласно сему учредить все действия и движения вверенной начальству вашему эскадры, чиня неукоснительно точнейшие исполнения по всем предписаниям, какие от его величества императора Наполеона посылаемы вам будут"{7}.
Одновременно этот указ Александра был препровожден Коленкуру, напоаеоновскому послу в Петербурге{8}. Таким образом, как Сенявин, так и Жюно были разными путями, но почти одновременно извещены в Лиссабоне о том, что отныне Сенявин обязан беспрекословно выполнять волю французского императора, сообщаемую ему через португальского генерал-губернатора генерала Жюно. И притом требовалось особым предписанием канцлера Н. П. Румянцева "дружественное с доверенностью обхождение российских императорских послов, министров и других в чужих краях агентов с французскими такого же качества особами..."{9}.
Лично генерал Жюно, герцог д'Абрантес, был, как выражались русские морские офицеры, человек "добродушный и пышный". Наполеон относился к нему благосклонно, как к товарищу по военной школе, верил в его преданность, но не весьма ценил его воинские таланты. Поручение относительно оккупации Португалии Жюно выполнил с успехом, страна была "оккупирована" в том же примерно роде, как следует понимать это слово вообще, когда мы говорим о "завоевании" Наполеоном Пиренейского полуострова. Города в Испании покорялись, хоть далеко и не все, некоторые оказывали самое яростное сопротивление. Но в деревнях французов не было видно. [332] В Португалии дело пошло сначала легче и проще, чем потом в Испании. Внезапность французского наступления, лживые посулы Наполеона, спокойствие в Испании (которую до поры до времени, вплоть до весны 1808 г., еще не трогал завоеватель) - все это как-то обило с толку португальское население, и оно покорилось в конце 1807 г., не оказав сопротивления. Но прошло несколько месяцев, и положение изменилось. Начавшаяся народная война испанцев против владычества Наполеона резко ухудшила положение генерала Жюно и его армии в Португалии. Ухудшило положение оккупантов и активное выступление англичан, усмотревших в Лиссабоне и в Португалии вообще долгожданный плацдарм для высадки больших десантов на Пиренейском полуострове. Оправиться со всеми этими трудностями круто изменившейся политической и стратегической обстановки "пышный" герцог д'Абрантес был не в состоянии.
Отношения Сенявина с французами стали очень напряженными. Миновали времена, когда можно было отделываться любезностями и символическими дружественными жестами, когда Жюно со всей свитой обедал на корабле у Сенявина, а Сенявин со свитой бывал у Жюно, когда за этими обедами при громе оркестра провозглашались тосты за здоровье Александра и Наполеона, когда в день именин Наполеона гремели приветственные залпы со всех русских кораблей и т. п. Приближались дни, когда нужно было ждать прямого нападения непрерывно высаживавшихся английских морских и сухопутных сил на французов в Лиссабоне и во всей Португалии. Жюно хотел во. что бы то ни стало втянуть в борьбу русских, заставить Сенявина принять активное участие в англо-французской войне.
Весьма понятно, зачем этого так хотелось и Наполеону и его наместнику. Ведь 1808 год был годом Эрфуртского свидания обоих императоров, годом, когда Наполеону во что бы то ни стало нужно было демонстрировать перед всей Европой необычайную будто бы прочность и искренность франко-русского союза, заключенного в Тильзите. Народная война против Наполеона в соседней Испании принимала все более острые формы. Из Вены шпионы доносили французскому императору о деятельнейших вооружениях в Австрии. При этих условиях Наполеон никак не мог дать герцогу д'Абрантесу достаточно сил, чтобы удержать Португалию в своей власти. Для Наполеона не так важна была помощь нескольких тысяч русских в Лиссабоне, как первое после Тильзита совместное военное выступление русских и французов против Англии на главах всей Европы. Прямое участие Сенявина в борьбе против английского десанта и английских морских сил в Португалии могло бы стать многозначительным предостережением для австрийцев, [333] которые, готовясь к новой войне против Наполеона, были убеждены, что русские против них ни за что не выступят и что франко-русский союз - дело платоническое, а не реальное.
Вот почему нажим на Сенявина со стороны герцога д'Абрантеса усиливался со дня на день. Но туг коса нашла на камень. Погубить свою эскадру для того, чтобы произвести угодную Наполеону политическую демонстрацию, русский адмирал не пожелал. Не для того он и его моряки и солдаты упорно сражались в 1806-1807 гг., вплоть до Тильзитского мира, чтобы вдруг, ни с того ни с сего, отдать свои корабли и свою жизнь для поддержки этих же французских захватчиков в Португалии.
В течение всей зимы, весны и лета Наполеону приходилось с раздражением констатировать, что русское сопротивление, прекратившееся, казалось бы, в Тильзите, продолжается хоть и в пассивной форме, но упорно в двух местах: непосредственно - в Лиссабоне со стороны адмирала Сенявина и косвенно - в тех местах, где перед этим тот же Сенявин воевал против него, именно со стороны Черной Горы.
"Господин генерал Мармон, я получил ваше донесение с отчетом о положении. Как это случается, что вы мне никогда не говорите о черногорцах? Не следует (по отношению к ним) проявлять резкий характер. Следует послать к ним агентов и склонить на вашу сторону вождей этой страны",- писал Наполеон 9 февраля 1808 г.{10}
Немудрено, что Мармон ничего не говорил императору о черногорцах. А что ему было говорить о них? Черногорцы не желали покоряться Наполеону, владыка Петр определенно заявлял, что он, повинуясь желанию скупщины, может отвечать на все предложения дружбы и покровительства со стороны императора французов, только узнав мнение Петербурга. Владыка мотивировал свое решение тем, что Черногории лучше иметь далекого патрона и покровителя - Россию, чем слишком близкого и могущественного - Наполеона, короля Италии и властелина Далмации и Боко-ди-Каттаро. "Император в это время (1808 г.) придавал большую ценность тому, чтобы добиться подчинения черногорцев. Мы были с ними в мире и в хороших отношениях, но они не отказались от своей независимости. Император, правда, не требовал, чтобы они стали его подданными, как далматинцы, но он хотел получить от них акт, в котором они бы просили о его покровительстве",- вспоминает Мармон. И подарки богатые были заготовлены для владыки, и ласково с ним говорили,- но ровно ничего не вышло. Черногорцы не верили Наполеону, и хотя он был в это время в союзе с Россией, на Балканском полуострове мало кто верил в прочность и искренность этого союза. Зато черногорцы [334] предлагали Наполеону хоть сейчас помощь, если од будет воевать с турками. А как он мог воевать с турками, если сам в это время тайно подстрекал их всеми мерами продолжать бесконечно затянувшуюся войну против русских? Ни подарки, ни угрозы, ни увещания - ничто не помогло. Черногорцы остались верными друзьями России, несмотря на все домогательства страшного соседа.
Но если русские союзники черногорцы обнаруживали упорство, то уж на повиновение русского адмирала Наполеон считал себя вправе вполне рассчитывать. И действительно могло казаться, что Сенявин в точности выполнит прямое повеление Александра и будет беспрекословно повиноваться французскому императору. Сенявин даже служебный рапорт послал в Париж. В рапорте, правда, он только доносил о неполной боевой ценности своих кораблей.
В эти первые месяцы тильзитского союза Наполеон охотно распространял самые преувеличенные слухи о том, будто русские вооруженные силы, по соглашению с Александром, состоят в распоряжении французов.
Получив рапорт Сенявина от 21 апреля 1808 г., досланный в Париж согласно приказу Александра, Наполеон дал Сенявину несколько распоряжений, из коих ни одно не было исполнено. Он приказывал Сенявину быть всегда в полной готовности выйти в море и поэтому "держать экипаж настороже". Затем, усмотрев из рапорта Сенявина, что корабль "Св. Рафаил" не вполне укомплектован, Наполеон, совсем уже по-хозяйски, приказывал Сенявину, снесясь для этого с Жюно, получить для нужного комплекта находившихся в Лиссабоне шведских, гамбургских и других иноземных матросов. Император полагал, что Сенявин имеет должное количество ядер и пороха, а также всего, что нужно для плавания. Если нет, то пусть запасется всем нужным в Лиссабоне{11}.
Обо всем этом Наполеон написал Сенявину 10 мая 1808 года из Байонны. В тог же день он сообщил Жюно о полученном от Сенявина докладе. "Эта эскадра поставлена под мою власть русским императором",- напоминает он и рекомендует произвести кое-какой обмен судов между русской и французской эскадрами и раже намечает уже два судна из эскадры Сенявина{12}.
Это распоряжение точно так же не имело последствий. Совсем не так все складывалось в Лиссабоне, как это казалось. Наполеону из Байонны, где он именно в это время арестовал испанскую королевскую семью, посадил на испанский престол своего брата Иосифа, переведя его с престола неаполитанского, и где ему казалось, что невозможных вещей для него уже" не существует. [335]
До конца мая 1808 г. Наполеон не перестает создавать себе иллюзии об использовании сенявинской эскадры против англичан. "Адмирал Сенявин нуждается в двух фрегатах; я мог бы дать ему один или два и мог бы дать ему еще малые суда, а в обмен взять у него другие малые суда, которые у него есть в Венеции, и даже турецкий корабль "Соул-эль-Бахр" в 80 пушек. Доложите мне об этом судне, может ли оно нам пригодиться для чего-нибудь".
И дальше император предлагает морскому министру направить этот корабль и русский фрегат "Легкий" в Анкону и требует от Жюно прислать точные сведения "о каждом корабле отдельно", о русском флоте, находящемся в Адриатическом море, либо в Триесте, либо в Венеции. "Напишите русским, чтобы они не дали англичанам заблокировать (их эскадру) фрегатами и чтобы они, держа свои суда в готовности к снятию с якоря, заставили англичан удерживать свои суда на рейде"{13}.
31 мая 1808 г. Наполеон написал и в Лиссабон генералу Жюно. В этом письме император предлагал, чтобы два русских корабля, находившихся в Адриатическом море, также пришли в Лиссабон для пополнения экипажей Сенявина. "Я соглашаюсь, чтобы вы заключили конвенцию с адмиралом Сенявиным: вы ему уступите хороший португальский фрегат в сорок пушек и один бриг, а он мне уступит в обмен хороший фрегат и хороший бриг своей эскадры из тех, которые находятся в Триесте или в Венеции"{14}.
Но Сенявин отклонил и эту сделку и предложение о присоединении к его эскадре французского корабля (бывшего турецкого "Соуль-эль-Бахр"). Он не хотел связываться и обязываться. Наполеон этого не понял. "Я ничего не имею против того, что русский адмирал не захотел моего корабля. Может быть, он предпочтет фрегат. Тогда у него будет достаточно команды, чтобы вооружить его, не ослабляя своих экипажей". Сенявин, желая отвязаться от этого предложения, потребовал два корабля, рассчитывая на отказ. Наполеон, однако, согласился и даже предложил три фрегата!{15}.
Сенявин не взял ни трех, ни двух, ни одного фрегата.
16 июня (1808 г.) герцог д'Абрантес - он же генерал Жюно - посетил Сенявина и сообщил, "будто узнал он достоверно, что англичане предположили непременно истребить русскую эскадру, в Лиссабоне пребывающую, но, сберегая свои морские силы, намерены сделать десант на южный берег реки Таго", соединиться там с непокорившимися португальцами, подождать испанцев и, "выстроив в удобных местах сильные укрепления, огнестрельными снарядами сжечь эскадру". А поэтому Жюно предложил Сенявину высадить на берег русских солдат и присоединить их к французам. [336]
Но Жюно был едва ли не самым посредственным дипломатом среди французских генералов, а Дмитрий Николаевич был, после Ушакова, талантливейшим дипломатом среди (русских адмиралов, и не таков он был, чтобы поддаться на простодушные хитрости "дюка" (герцога) д'Абрантеса. Сенявин уже успел запастись нужными сведениями. "Перед сим посещением дюка за несколько дней имел я верное сведение, что Гипшания сделалась явным неприятелем Франции, и оружие гишпанское имело уже верх в нескольких случаях, между тем северные провинции Португалии начали уклоняться от власти французов... и самое настоятельное требование дюка, чтобы усилить его солдатами, удостоверяли меня в слабом положении войск французских в Португалии. Я, будучи в таком затруднительном положении, рассуждал: если принять мне сторону французов и тем оказать себя явно участвовавшим в неприязненных мерах противу португальцев, англичан и гишпанцев, не останется для меня никакого средства спасти эскадру вашего императорского величества от власти сих союзных народов..." Так объясняет Сенявин в донесения царю свой образ действий. Что было делать? Бушевавший пожар испанской народной войны против Наполеона не давал Сенявину никакой надежды добраться вовремя ею своими донесениями до Мадрида, где находился русский посол Строганов, или до Парижа, где был граф Толстой, и получить четкую инструкцию от министерства иностранных дел. Приходилось. ни на кого не надеясь, не ожидая приказов свыше, действовать на собственный страх и риск и принимать ответственнейшие решения. Адмирал Сенявин крайне неприязненно относился к Тильзитскому миру и внезапной "дружбе" России в Наполеоном. Будущий партизан Денис Давыдов в своих воспоминаниях говорил, что уже в Тильзите между русскими и французами стоял призрак двенадцатого года "с штыком по дуло в крови", и он был далеко не одинок в этих своих настроениях. Сенявин не хуже Дениса Давыдова чувствовал всю фальшь и опасность положения, всю шаткость, ненадежность, искусственность создавшейся политической ситуации. Полезно ли для России, чтобы Наполеон окончательно сломил испанскую и португальскую народную войну? Сенявин был убежден, что союз Наполеона с Александром является непрочным, и отказал Жюно в помощи.
Это решение, помимо всего, спасало русскую эскадру от опасности немедленного английского нападения. Целых три часа герцог д'Абрантес старался уломать Сенявина, который ласково, но непреклонно отказывал "союзнику" в вооруженной помощи. В 9 часов утра началось свидание, а "пополудни дюк прекратил разговор и, откланиваясь, предлагал мне [337] денег для надобности по эскадре, хотя об оных никогда я речи не имел..." Но и этот "аргумент" не подействовал.
Жюно, герцог д'Абрантес, не нуждался в императорских приказах. Он уже неоднократно делал в разговорах с Сенявиным настойчивые напоминания о необходимости русского выступления против английского флота, блокирующего Лиссабон. Но Дмитрий Николаевич не соглашался или отмалчивался. Тогда Жюно стал уже на путь формальных требований. 3 июля 1808 г. Сенявин получил большое официальное письмо. "Господин адмирал,- писал Жюно,- в трудных обстоятельствах, в которых я нахожусь и которые проистекают, в частности, из необходимости защищать эскадру е. в. русского императора, я думаю, что наш взаимный долг; как и интерес наших государей, заключается в том, чтобы согласиться о возможных средствах взаимной помощи". И французский генерал внушительно напоминает о своих устных предложениях. Пусть Сенявин высадит на левом берегу реки Тахо десант для охраны от англичан. "Колоссальный эффект, который произвела бы эта мера, был бы неисчислим (incalculable)",подчеркивает Жюно. Это-то Сенявин и без него знал: конечно, фактическая война России Против Англии была бы этим действием Сенявина начата. Но именно этого-то и не хотел русский адмирал, нисколько не желавший отождествлять, несмотря на Тильзит, интересы Наполеона с интересами России.
Дальше Жюно с обезоруживающей откровенностью поясняет, почему требуется, чтобы Сенявин произвел действие, "достойное его талантов и храбрости его экипажа", и напал на блокирующую Лиссабон британскую эскадру. Дело в том, что сейчас эта эскадра слаба, потому что от нее отделилось много кораблей для прикрытия высаживаемых англичанами десантов в разных пунктах португальского побережья. Так вот, если Сенявин нападет на оставшуюся у Лиссабона английскую эскадру, то англичане сейчас же призовут к себе обратно все отделенные ими корабля, и французам легче будет бороться с высаживаемыми десантами.
А что произойдет с русскими кораблями, когда английская эскадра снова усилится,- это генерала Жюно, конечно, не особенно интересовало. "Вы понимаете, господин адмирал, как важно, с точки зрения интересов наших обоих могущественных государей, чтобы мы действовали согласно и чтобы мы вполне точно условились о направлении вверенных нам сил",- с чувством пишет Жюно в конце своего письма{16}.
Сенявин ответил немедленно, как о том настойчиво просил Жюно. Адмирал прежде всего опешит уверить француза, что он прекрасно понимает свой долг, повелевающий ему беспрекословно повиноваться императору Наполеону, в полное [338] распоряжение которого император Александр представил русскую эскадру. Но, к прискорбию, он никак не может выполнить просьбы Жюно. Во-первых, если он высадит десант на левом берегу Тахо, то ведь ему придется сражаться не только против англичан, но и против португальских бунтовщиков (восставших против Наполеона - Е. Т.), а между тем он уполномочен сражаться исключительно против англичан, но не воротив лиц другой национальности. Во-вторых, он считает, что выгоднее для интересов обоих союзных монархов не нападать на английскую эскадру, а стоять на месте. Вообще же он, Сенявин, очень ценит любезность и доброту его превосходительства, но: "мой долг делать все возможные усилия собственными средствами, которые имеют целью сохранение эскадры, интерес и славу моего августейшего государя и моего отечества"{17}.
Жюно обозлился. Писать немедленно снова не имело смысла. Но положение французов становилось все более и более критическим, англичане высадили армию и усилили блокирующую эскадру. 26 июля Жюно явился самолично на корабль "Твердый", на котором был флаг Сенявина, и снова убеждал его выступить против англичан. Адмирал остался непоколебим.
Спустя два дня, 28 июля, Сенявин получил от герцога д'Абрантеса новое письмо: "Господин адмирал,- писал Жюно,- так как положение, в котором я нахожусь, делается день ото дня все затруднительнее, то я считаю своим долгом и делом своей чести узнать положительно (positivement) ваши намерения, и могу ли я надеяться получить от вас какую-либо помощь. Это - мой долг, так как император, мой повелитель, считает, что значительная эскадра, которую русский император предоставил в его распоряжение, непременно обязана в таких критических обстоятельствах всеми средствами помогать его сухопутной армии так же, как сухопутная армия должна помогать эскадре... И это дело моей чести, так как если исход сражения не будет для меня благоприятен, то к моим силам прибавятся, естественно, те, которые предложит союзная эскадра, имеющая девять кораблей..."
Это Жюно говорил о предстоящем своем сражении с высадившимися в Португалии английскими сухопутными войсками. Он уже наперед не ждал от этого столкновения ничего для себя хорошего.
Далее Жюно переходит к угрозам: он знает, что Сенявин должен считаться с тем, как его поведение оправится на общей политике, на послетильзитской франко-русской дружбе. "Нужно, чтобы мой повелитель и ваш знали, что русская эскадра не пожелала оказать мне ни малейшей помощи. Нужно, чтобы военные люди, которые будут обсуждать мое положение, знали, [339] что не только я был окружен со всех сторон врагами, но что эскадра, союзная с Францией, состоящая в войне против Англии, объявила себя нейтральной в самый решительный момент перед лицом вражеской эскадры и в момент значительной высадки английских войск, и что это ее поведение было для меня гораздо вреднее, чем если бы она была против меня". И вреднее твоего "эффект, производимый доведением этой эскадры на общественное мнение".
Это-то последнее соображение и раздражало больше всего французов: в Испании идет уже яростная народная война против Наполеона, в Португалии англичане, в Европе ходят определенные слухи, что Австрия тайно вооружается. Тут-то и продемонстрировать бы перед Европой, что тильзитский союз - не пустой звук, что Сенявин плечом к плечу сражается вместе с Жюно против англичан! И все губит упорство русского адмирала. Жюно так раздражен, что начинает объясняться в третьем лице: "Если господин адмирал Сенявин в самом деле находится в состоянии войны с англичанами, то как может он хотя бы один момент думать, что его флот не попадет в их власть, как только они завладеют Лиссабоном? Если господин адмирал Сенявин вступил в какие-то соглашения с английским адмиралом, если каким-то способом он получил гарантию для своего флота, то позволит ли ему честь покинуть союзника без предупреждения?" грозно вопрошает Жюно и распространяется о чести Сенявина и т. д. "Вот господин адмирал, что я в последний раз имею честь вам предложить", и Жюно снова требует, чтобы Сенявин не только произвел высадку, но чтобы русские заняли весь порт и все форты Лиссабона, так как, поясняет герцог; "...принужденный противостоять неприятельской армии, гораздо более значительной, я, вероятно, буду принужден эвакуировать форты, защищающие порт"{18}. Другими словами, Жюно предлагает Сенявину отдать на полное уничтожение уже не только русскую эскадру, но и всех своих матросов и солдат.
Сенявин ответил на это раздраженное послание в тот же день. Снова подчеркнув полную свою покорность воле Наполеона, адмирал указывает, что у него прежде всего слишком мало сил для выполнения возлагаемой на него герцогом д'Абрантесом задачи. Соглашение с англичанами он категорически отрицает. Высаживать же русские силы на берег он считает бесполезным не только потому, что мог бы высадить не больше одной тысячи человек, но еще и потому, что русские не понимают по-португальски. Как же им объясняться с населением?{19}
Словом, ровно ничего Сенявин герцогу не может обещать ни в настоящем, ни в будущем. [340]
События развивались быстро. 4 августа Жюно вывел из Лиссабона почти все войска и отправился в Торрес-Ведрас. А 9 августа 1808 г. произошел решительный бой его с англичанами у местечка Вемиэйро, причем французы потерпели полное поражение. Жюно после сражения, в котором он потерял больше четырех тысяч человек, возвратился в Лиссабон, а 12 августа к Сенявину явился от Жюно дивизионный генерал Келлерман, который уведомил адмирала о намеченном перемирии между Жюно и главнокомандующим английскими силами. Но из переговоров о перемирии ничего не вышло, и 13 августа Сенявин получил письмо от Жюно, в котором французский генерал снова предлагал присоединить весь экипаж эскадры к французскому войску и воспрепятствовать англичанам занять Лиссабон и форты. Если же Сенявин опять откажется, то пусть знает, что его эскадре грозит опасность гибели от англичан{20].
В тот же день последовал ответ русского адмирала, конечно, отрицательный. При этом Сенявин с большим ударением подчеркнул снова, что воевать ему пришлось бы не только с англичанами, но и с примкнувшими к англичанам испанцами и португальцами, а на это он своим правительством не уполномочен{21}. Наконец, 16 августа Сенявин получил последнее письмо Жюно, в котором тот предоставлял русскому адмиралу непосредственно уславливаться с англичанами об участи русской эскадры{22}.
Согласно заключенной с англичанами конвенции, герцог д'Абрантес со своим войском был вывезен на английских транспортах во французские порты, и англичане заняли Лиссабон. Жюно не пожелал даже проститься лично с Сенявиным и вообще, как писал Сенявин царю, "соделался ко мне весьма чужд". Он не мог простить русскому адмиралу его упорства и даже не сообщил ему перед своим отъездом всех условий конвенции, заключенной им с англичанами.
Русский адмирал предвидел, конечно, что Жюно пожалуется на него Наполеону и что могут выйти большие неприятности.
Сенявин понимал, что Наполеон не может не быть очень раздражен его поведением в Лиссабоне. И вместе с тем Дмитрий Николаевич, входя в положение Александра перед лицом подозрительного союзника, счел необходимым взять вину всецело на себя. 29 октября 1808 г. Сенявин посылает Наполеону крайне почтительное письмо, в котором объясняет свои упорные отказы генералу Жюно недостаточностью русских сил, которые он мог бы предоставить в помощь Жюно. Сенявин крайне сожалеет, что эти мотивы "лишили его счастья вести в Португалии войну совместно с войсками его императорского [341] и королевского величества". Русские войска и экипаж, снятый с кораблей, были бы бесполезны для французов, а между тем обезоруженная русская эскадра погибла бы. И вообще вся беда якобы была в том, что Сенявин не получил вовремя приказаний Наполеона: "Не смея предугадывать высокие предначертания вашего императорского и королевского величества, я обязан был своим долгом ничего не предпринимать без точных ваших повелений, государь, выполнение которых было бы для меня священным". Письмо кончается выражением "живейшего сожаления" Сенявина, что он мог "лишь столь короткое время пользоваться счастьем состоять под непосредственной властью его величества"{23}.
Переговоры Сенявина с англичанами. Русско-английская конвенция 4 сентября 1808 г.
В августе 1808 г. французы ушли из Лиссабона на английских транспортах, и англичане заняли Лиссабон.
Сцена осталась та же: Лиссабон и устье реки Тахо. Но действующие лица долгой драмы сенявинского возвращения на родину переменились. Вместо герцога д'Абрантеса с его войском перед Сенявиным был английский адмирал Коттон со своим флотом.
Нужно сказать, что уже во второй половине июля 1808 г. по инициативе англичан начались сношения между Сенявиным и английской блокирующей эскадрой.
Англичане проведали о происходящем между генералом Жюно и Сенявиным конфликте и решили ковать железо, пока горячо, и, побудив Сенявина перейти на их сторону, нанести тяжкий удар франко-русскому союзу. Даже если бы царь впоследствии дезавуировал Сенявина, все равно на Пиренейском полуострове утвердилось бы мнение, что русские - враги, а не друзья Наполеона. Адмирал Коттон, начальник блокировавшей устье Тахо английской эскадры, решил попробовать: не попадется ли Сенявин в сети?
16 июля русский адмирал получил "через некоего португальца" письмо от Коттона с предложением прислать своих представителей для переговоров.
18 июля ездившие от Сенявина к адмиралу Коллингвуду его представители коллежский советник Засс и флаг-офицер Макаров - вернулись на свою эскадру и доложили следующее.
Адмирал Коттон уведомлял Сенявина о том, что, во-первых, его начальник, лорд Коллингвуд, извещает об уже начавшихся со стороны французов неприязненных действиях против России и о задержании во французских портах всех русских судов, туда зашедших, и, во-вторых, что русский император, завладев [342] Шведской Финляндией, приостановил военные действия против Швеции и ведет мирные переговоры как со Швецией, так и с Англией. Для пущего подтверждения своих слов Коттон прочел вслух письмо, якобы полученное им от лорда Коллингвуда. При этом Коттон "утвердительно говорил, что в теперешнее время непременно последовал уже мир между Англией и Россией". Но хитроумная затея не удалась: Дмитрий Николаевич так же мало поддался англичанину, как он перед тем мало поддавался французу. Выслушав рассказ Макарова и Засса об их свидании с Коттоном, Сенявин остался непоколебим: "Я не следовал никогда таковым и подобным извещениям, а всегда, не переменяя поведения моего, руководствовался только высочайшими вашими, августейший монарх, инструкциями, а потому оставил английского адмирала без ответа"{1}.
Конечно, "августейший монарх" был очень рад, что Сенявину, а не ему, пришлось решать этот труднейший и опаснейший вопрос: спасать эскадру от англичан и вместе с тем не разрушить еще очень нужный тильзитский союз, упорно отказывая Жюно в его настойчивых, повторных, раздраженных требованиях. Одно дело - отказы русского адмирала французскому генералу, совсем другое - отказ русского императора французскому императору.
Во всяком случае Сенявин не лгал, когда писал потом Жюно, что никакого соглашения с англичанами у него не было.
После ухода французов приходилось думать о том, как бы английские власти не объявили эскадру своей военной добычей, а русского адмирала со всеми экипажами судов - военнопленными, так как Англия считала себя в тот момент формально находящейся в состоянии войны с Россией.
Позиция Сенявина в этот критический момент переговоров с англичанами очень усиливалась аргументом, которым он так предусмотрительно запасся, борясь против домогательств Жюно: "Мое поведение в течение десяти месяцев пребывания в Лиссабоне, мои постоянные отказы принимать хотя бы малейшее участие в предлагавшихся мне враждебных мерах (против англичан - Е. Т.), и именно 12 августа, когда генерал Келлерман явился на мой корабль от имени главнокомандующего генерала Жюно, чтобы обязать меня совместно с французскими войсками занять форты и защищать Лиссабон,- все эти мотивы поддерживают меня в твердом убеждении, что ваше превосходительство примет во внимание вышеуказанные обстоятельства и что законное нейтральное положение будет соблюдено относительно моей эскадры, пока она будет находиться в р. Таго",так писал Сенявин английскому адмиралу{2}.
Сенявин заявил далее Коттону, что после ухода французских оккупантов Лиссабон возвращается в законное [343] португальское владение, а так как Россия не находится с Португалией в состоянии войны, то он считает себя и свою эскадру находящимися в нейтральном порту{3}.
Этот ход Сенявина был очень искусным. Ведь англичане явились в Португалию, торжественно провозгласив перед всем миром, что их цель - освобождение Португалии от наполеоновского захвата и возвращение ее законному правительству, бежавшему от Наполеона в Бразилию. Юридически позиция Сенявина была, таким образом, непререкаемо правильной и обязательной для англичан.
После некоторой проволочки командующий английской эскадрой Коттон ответил, что он велел вывесить на фортах британские флаги и что он не считает Лиссабон нейтральным портом. Это несколько позже категорически, в письменной форме подтвердил прибывший на флагманский корабль Сенявина "Твердый" по поручению адмирала Коттона контр-адмирал Чарлз Тайлер{4}.
Между тем сухопутные войска англичан подходили и подходили к городу, а их эскадра приближалась к русской. Об этом критическом моменте Сенявин доносил потом царю: "Таким образом, будучи стесняем со всех сторон несоразмерно превосходнейшими неприятельскими силами и удобствами для них и, был уверен, что при малейшем со стороны моей упорствовании эскадра, высочайше мне вверенная, должна непременно истребиться или достаться во власть неприятеля, не сделав никакой чести и пользы для службы вашей, всеавгустейший монарх, с другой стороны, находил выгоду купно с честию поддаться на предложения неприятельские"{5}.
Англичане могли бы истребить эскадру Сенявина. Но именно сознание, что он ни за что не согласится на безусловную сдачу и что предстоит кровавый бой, заставило Коттона пойти на переговоры и после довольно упорных споров признать необходимость подписать с русским адмиралом особую конвенцию. 4 сентября она была подписана Коттоном.
Основное требование Сенявина было принято адмиралом Коттоном: русская эскадра не считается взятой в плен, она отправится в Англию и будет там находиться до заключения мира между Англией и Россией, после чего и возвратится в Россию с тем же экипажем и со всем тем корабельным имуществом, которые на ней будут в момент подписания конвенции.
Что заставило адмирала Коттона пойти на условия Сенявина? То соображение, что с Россией, несмотря ни на что, следует очень считаться, потому что еще весьма возможен новый поворот в пользу Англии, а поэтому лучше не раздражать русских таким актом, как потопление эскадры. Повлияло и искусное дипломатическое лавирование Сенявина, позволившее ему [344] не соглашаться, несмотря ни на какие угрозы, с требованиями Жюно о выступлении против англичан. Это и дало возможность Коттону впоследствии утверждать, что он не мог рассматривать Сенявина как врага, фактически воевавшего против Англии. Слова Сенявина во время устных переговоров, что он "под стенами Лиссабона, без пользы для англичан и к разорению того города, которого государь (состоит) в миролюбивом положении с российским императором, взорвет свои корабли и не сдаст ни одного корабля", сильно повлияли на Коттона{6}.
Все условия подготовлявшейся конвенции были оговорены при личном свидании Сенявина с представителем Коттона 21 августа 1808 г.
В сопроводительном письме, написанном в тот же день, Сенявин снова внушительно напоминает англичанину, что в тот момент, когда жестокая буря в океане загнала русскую-эскадру в устье Тахо, Португалией еще управлял принц-регент, который и гарантировал гостеприимный прием. Потом, когда французы, занявшие Лиссабон, требовали участия Сенявина в военных действиях против англичан, русский адмирал отказал. Теперь англичане владеют Лиссабоном, следовательно, они должны бы обращаться с русской эскадрой дружественно{7}.
Представляя Сенявину текст конвенции, адмирал Коттон писал, что эта конвенция составлена так, чтобы все было сделано "самым деликатным образом (the mode of so doing subjects of a most delicate nature)" и именно так,прибавлял Коттон,- "чтобы менее всего могли бы быть оскорблены чувства вашего превосходительства (in the manner least likely to wound your Excellence's feelings)"{8}.
Эти детали уже сами по себе являлись исключительным доказательством, до какой степени Сенявину удалось в самых критических, самых опасных условиях оградить не только свою эскадру, но и честь и достоинство русского флага.
Сенявин настоял, чтобы в "конвенцию 4 сентября" (нов. ст.) был включен пункт, по которому сам он и все его офицеры, матросы и солдаты (морской пехоты) могут возвратиться немедленно в Россию без всяких условий, то есть имеют право, вернувшись, хоть сейчас принять участие в военных действиях против Англии. Много потом нареканий пало на Коттона в Англии за то, что он уступил Сенявину в атом вопросе.
Во французской историографии о судьбе сенявинской эскадры с давних пор повторяется старая фальсификация Тьера, который излагает события так: "Они (англичане - Е. Т.) отказались обойтись с адмиралом Сенявиным так хорошо, как этого требовал Жюно, больше во имя щепетильной [345] чести (par un scrupule d'honneur), чем по велению долга, так как этот адмирал, который мог бы спасти общее дело, помогая французам, погубил его, отказавшись это сделать, и не заслуживал нисколько, чтобы из-за него были затруднены переговоры. Тем не менее Жюно потребовал, чтобы русский адмирал получил свободу удалиться в северные моря со своим флотом, и Жюно грозил предать все огню и крови и отдать Лиссабон наполовину разрушенным, если (англичане) не уступят в том, чего он требовал".
Здесь все лживо от начала до конца: 1) Жюно и не думал предъявлять подобных "требований" о Сенявине, а потому англичанам не пришлось и "отказывать". 2) Вовсе не Жюно грозил борьбой, от которой мог бы пострадать Лиссабон, а Сенявин, и никто больше. Все это нагромождение лжи опровергается, впрочем, немедленно самим Тьером, который вдруг добавляет, что Сенявин "к счастью афишировал (afficha) свое желание вести переговоры за свой счет, очевидно, не желая ни в чем одолжаться перед французской армией, от которой он ничего не заслужил. Жюно поспешил согласиться, и тогда, когда главная трудность была устранена, быстро пришли к соглашению".
Так изображает Тьер переговоры, начатые Жюно с англичанами и приведшие к спасению русской эскадры, после того, как Жюно, и пальцем не двинувший, чтобы спасти русских, и даже не уведомивший Сенявина, сел со своим войском на английские суда и отбыл, согласно договоренности с англичанами, в полном составе и со всеми боеприпасами во Францию, где их всех благополучно и высадили{9}.
Так писалась на Западе история сенявинской экспедиции! "Правдивость" Тьера в европейской историографии там, где речь идет о России, особенно о русской военной истории, явление не индивидуальное, а общее. Если они не лгут, то стараются совершенно обойти молчанием "неудобные" факты.
Офицеры, участники сенявинской экспедиции, всецело одобряли образ действий своего адмирала. У русских было 7 кораблей и один фрегат. А у англичан было тут же 15 превосходно вооруженных кораблей и 10 фрегатов, да еще и артиллерия фортов, уже занятых англичанами и мимо которых пришлось бы русской эскадре пройти. Из английских кораблей 3 было 100-пушечных, остальные 70-пушечные. "Наше положение было критическое, нам предстояла славная и бесполезная для отечества смерть. Сенявин своим решительным отзывом, что он погибнет под стенами Лиссабона, убедил баронета Коттона заключить конвенцию",- пишет Панафидин, гордящийся тем, что "все войска на кораблях должны возвратиться в Россию без всякого условия насчет нашей службы, сохраняя все почести и с флагами... [346] Итак, мы оставляем Лиссабон, идем вместе с английскими кораблями в Англию под своими флагами, точно как в мирное время. Не хвала ли Сенявину, умевшему вывести нас с такою славою из бедственного нашего положения?"{10}
Эскадра Сенявина в Англии. Нарушение англичанами подписанной ими конвенции. Возвращение в Россию
31 августа (12 сентября) 1808 г. Сенявин со своей эскадрой, состоявшей из семи кораблей и одного фрегата, отбыл из Лиссабона. Корабли "Рафаил" и "Ярослав" оказались с такими повреждениями, что их пришлось оставить в Лиссабоне для ремонта. Англичане обещали послать эти два корабля к Сенявину в Портсмут. Сенявин не знал тогда, что англичане не выполнят своего обещания. 27 сентября (нов. ст.) 1808 г. русская эскадра прибыла на Портсмутский рейд.
В течение всего плавания двух эскадр от Лиссабона до Портсмута русский флаг развевался на всех кораблях эскадры Сенявина. Мало того, желая выразить свое почтение к русскому флотоводцу, Коттон заявил, что так как Сенявин выше его чином, то "соединенная эскадра" (англо-русская) идет под верховным командованием Сенявина.
Все это не понравилось в Лондоне, когда там узнали о деталях конвенции и обстановке плавания в Портсмут.
Прибыв в Портсмут 27 сентября, Сенявин поднял на русских кораблях флаги, которые и развевались целый день, несмотря на протест британского адмиралтейства, заявившего, что "неприятельский флаг" должен быть спущен. Сенявин получил вместе с тем предложение съехать на берег вместе со всеми офицерами. Он согласился спустить флаг "в обыкновенное время по захождении солнца, с должными почестями" и прибавил в бумаге, посланной им командиру порта адмиралу Монтегю: "Если же ваше превосходительство имеете право мне угрожать, то, нарушая сим святость договора, вынуждаете меня сказать вам, что я здесь еще не пленник, никому не сдавался, не сдамся и теперь, флаг мой не спущу днем, и не отдам оный, как только вместе с жизнию моею". Монтегю не настаивал. На предложение съехать на берег Сенявин дал категорически отрицательный ответ за себя и за своих офицеров. Что касается истории с флагами, то, конечно, Сенявин и не мог рассчитывать, что при формально признанном состоянии войны между Англией и Россией ему позволят стоять в английском порту с развевающимися русскими флагами. Эта однодневная демонстрация была нужна Сенявину для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, что он не считает себя и свою эскадру сдавшимися в плен{1}. [347]
С самого Начала этого "портсмутского стояния" русской эскадры Сенявину пришлось считаться с упорным стремлением британского адмиралтейства исправить то, что оно считало ошибкой Коттона, другими словами, нарушить конвенцию 4 сентября и как-нибудь незаметно перевести русских на положение военнопленных. "Англичане так были огорчены видеть наш флот в первом их порту под своими (русскими - Е. Т.) флагами, что сказали насчет этого, "что ежели флот русский будет иметь свою историю, то в заглавии поместить: лиссабонская конвенция. И мог ли адмирал Коттон выиграть переговорами с известным в сем деле вице-адмиралом Сенявиным, который умея своими переговорами сохранить Боко-ди-Каттарскую провинцию от французов и австрийцев?"{2}
С русским сподвижником Сенявина Панафидиным, считавшим, что "искусное соображение нашего славного вице-адмирала вывело честь флага из такого стесненного положений с такой пользою для государства", оказался согласен и лондонский лорд-мэр, заявивший, что "конвенция, заключенная в Лиссабоне, не приносит чести Англии"{3}.
Нарекания против Коттона все же не привели к обвинению Коттона военным судом: "Коттон в свое оправдание сказал, что он мог бы истребить слабый русский флот, но что он уважал русских и их достойного начальника и не хотел допустить до отчаянного поступка, объявленного ему Сенявиным, и всегда останется в тех мыслях, что русские давнишние друзья англичан, которых обстоятельства заставили на время перемениться"{4}.
Английские власти делали все от себя зависящее, чтобы уклониться от точного исполнения этой очень раздражавшей их конвенции, подписанной Коттоном и Сенявиным 4 сентября 1808 г. Мэкензи, назначенный для выполнения конвенции, заявил Сенявину, что переправить русские экипажи в Россию никак невозможно, потому что корабли Швеции, находящейся в войне с Россией, будут останавливать в море суда и требовать выдачи русских моряков и солдат.
В ответ на повторные жалобы Сенявина Мэкензи сообщил ему 14 марта 1809 г., что лорды адмиралтейства решили отправить всех русских офицеров со всем прочим экипажем в Архангельск, "как только время года позволит это". Сенявин просил сообщить, что же именно теперь препятствует точному исполнению конвенции и почему нужно русских отправлять в Архангельск, а не в балтийские порты? Сенявин знал, до какой степени это видоизменение в "пункте прибытия" вредно: они фактически на долгое время выводило его эскадру из состава действующих сил русского флота, что очень устраивало британские морские власти ввиду очень сомнительных и критических русско-английских отношений в тот момент. Но что было делать? [348]
Сенявин просил, по крайней мере, сообщить ему о причинах такого грубого нарушения конвенции, заключенной в Синтре, просил, кстати, и о том, чтобы ему выдали квитанции на отобранные у него в Портсмуте порох, пушки и паруса. Просил также квитанций и на все, забранное в Лиссабоне с пришедших туда двух отставших судов эскадры - "Рафаила" и "Ярослава"{5}. Англичане не торопились с ответом: ведь Сенявин был вполне в их руках. Переписка продолжалась в марте, апреле, мае... Сенявин настаивал на своем праве требовать честного и точного выполнения конвенции, а англичане, отвечая с большими паузами, уклонялись от прямого ответа. Сенявин раздражался все более и более этой явной недобросовестностью. 19 июня он написал лорду Малгрэву новое большое письмо, в котором решительно жаловался на "пустые предлоги" и отговорки, которые пускались в ход с английской стороны, когда речь шла о том, чтобы отпустить эскадру и, прежде всего, экипажи судов в Россию и, пока они находились в Портсмуте, хотя кормить их сколько-нибудь сносно. Сенявин написал милорду, что он просто не видит конца и выхода из трудного положения, в котором очутился. 16 июня он получил от британского адмиралтейства бумагу "по поводу бесцельного продления своего пребывания в Англии". "Я ничего в этой бумаге не усматриваю, кроме путаницы (I'embrouillement) и пустых предлогов, приводимых с целью не исполнять священных обязательств. Опыт показал мне, что невзирая на все устные и письменные обещания, подданные его императорского величества, которые по случайным обстоятельствам (casuellement) тут находятся, должны зависеть от произвола власти и оказываются настолько в угнетенном положения, что нет тому примера даже между нациями, непримиримо враждебными, а еще менее между такими, которые могут претендовать на взаимное уважение". Писал он и о других беззаконных нарушениях конвенции.
Надеясь, наконец, на прямое обещание, уже данное британским адмиралтейством, что в апреле 1809 г. их всех отправят в Россию, Сенявин израсходовал запасы, которые у него были, а английские власти почти перестали что-либо выдавать. Сенявину и его офицерам, вопреки условиям конвенции, выдавали такой же паек, как и матросам, да и то неаккуратно. "Британское правительство, истолковывая конвенцию 4 сентября прошлого года таким способом, который противоположен ее истинному смыслу, отказалось даже выполнять ее в том виде, как ее понимал английский адмирал (Коттон -Е. Т.), который, казалось бы, может понимать ее смысл больше, чем кто-либо другой".
С русскими так обходятся, их так "хорошо" кормят (беззаконно удлиняя время их пребывания в Портсмуте), что "число русских людей, умерших здесь, настолько, что его нельзя и сравнить [349] с числом умерших за все время нынешних моих кампаний",- подчеркивает Сенявин{6}. Характерно, что он пишет о кампаниях в множественном числе (mes campagnes actuelles), понимая все время от начала плавания эскадры в 1805 г.
Адмиралтейство ответило 22 июля 1809 г. на укоризны и обвинения со стороны Сенявина простым голословным отрицанием своей вины, так как якобы и жалобы Сенявина голословны. "Вообще же у его величества короля английского были налицо бесспорные основания (the unquestionable grounds) отвергнуть и не утвердить некоторые части конвенции, подписанной Коттоном"{7}.
Это заявление адмиралтейства касалось в особенности двух русских кораблей"Рафаила" и "Ярослава", которые пришли в Лиссабон уже в поврежденном виде и поэтому не могли отправиться в Англию с остальной эскадрой. Коттон согласился, что с этими судами должно обходиться, как с остальной эскадрой, о которой идет речь в конвенции, но адмиралтейство, не обращая внимания на это условие, фактически просто захватило оба опоздавших судна и не пожелало даже дать квитанции касательно всего, что было найдено на борту обоих судов.
Никакие протесты Сенявина не помогали, суда оставались в Лиссабоне, хотя еще в октябре 1808 г. адмирал просил британское адмиралтейство приказать Коттону позаботиться о необходимом ремонте и исправлениях, которые позволили бы обоим судам последовать за всей русской эскадрой, в Англию{8}. Ничего этого сделано не было ни в 1808, ни в 1809 гг.
Долго не выходило ничего и с отправлением экипажей в Россию.
Не желая отпустить немедленно (как следовало бы согласно конвенции Коттона - Сенявина) русских офицеров, матросов и солдат в Россию, британское адмиралтейство сначала целые месяцы тянуло дело, пока не наступила зима 1808/09 г. и русские порты сделались недоступными до открытия весенней навигации. Затем адмиралтейство стало беспокоиться, не снимут ли шведы, бывшие в войне с Россией, русских военнослужащих с британских транспортов. Сенявин отвечал, что если транспортами будут служить военные суда, то шведы никого с них не снимут. Адмиралтейство настаивало, чтобы высадка была в Архангельске. Сенявин стоял на том, чтобы она состоялась в одном из балтийских портов{9}.
Сенявин жалуется на то, что его люди скучены на небольшом пространстве, болеют, особенно в наступающие теплые дни, наполняют госпитали. Не позволят ли лорды адмиралтейства, чтобы русские вернулись домой на своих же собственных судах? Это очень ускорило бы дело{10}.
Но нет! Лорды не желают. Они хотят воспользоваться той статьей конвенции, которая дает им право задерживать русские [350] суда (в "депозите") вплоть до заключения мира с Россией. Матросам жилось на Портсмутском рейде не только очень тесно, очень нездорово, очень скучно (на берег отпускали редко), но и голодно.
Кормили англичане русские экипажи сенявинской эскадры очень плохо, мясо не выдавалось вовсе. Даже сухарей получали треть нормальной порции. Не хватало и риса, которым приходилось восполнять недостаток в сухарях. Очень плохо было и то, что экипажи русской эскадры скупо и небрежно снабжались даже питьевой водой. Когда, наконец, окончательно решено было отпустить, согласно конвенции, русские экипажи в Россию (оставляя суда в Портсмуте, так как мир между Англией и Россией не был еще заключен), то и здесь не обошлось без больших задержек.
12 июня были окончены все "описи" кораблей и их имущества, предпринятые английским адмиралтейством, и уже началась посадка русских экипажей на транспортные суда, которые должны были перевезти их в Россию, как вдруг совершенно неожиданно английские власти прекратили посадку под совершенно вздорным предлогом. Задержка в действительности объяснялась тем, что экстренно понадобились транспортные суда для готовившейся как раз в эти дни в строжайшей тайне английской высадки в Голландии. Эта высадка имела целью создать диверсию, которая отвлекла бы часть французских сил из Австрии, подвергшейся нашествию Наполеона: дело было накануне катастрофического для австрийцев Ваграмского боя. "Последствие дела сего ясно изобличает, что предлог сей есть напрасный, и весьма вероятно, что приостановлены мы были для промедления летнего времени или по надобности, случившейся в транспорта для голландской экспедиции",- так Сенявин донес об этом царю уже по прибытии в Петербург.
Эти придирки и задержки очень огорчали и раздражали русских офицеров. Они даже злорадствовали по тому поводу, что экспедиция в Голландию, из-за которой было задержано отпяравление русских на родину, окончилась для англичан тяжелой неудачей.
"...англичане очень странно поступали со всеми своими союзниками: везде видна была цель собственной выгоды,- но, к счастью, нигде им не удалось. Во время войны нашей в Пруссии они могли бы сделать десант в Восточную Пруссию, еще прежде - в Ганновер, и, может быть, не допустили бы Аустерлицкого сражения; но они пустились в Южную Америку, потом, когда. им надобно было действовать вместе с нами у Дарданелл, они, пустились в Египет, где их, подобно как в Флиссингене, отпотчевали преисправно. В политике нет дружбы и ненависти, как сказал Ришелье. Англичане говорили наш, что мы друзья, что [351] они явятся там и там, но вышло, что они являлись туда, где их были выгоды, но происшествия доказали, что вое дела оканчивались дурно, где только был эгоизм. Несчастная экспедиция отомстила им за предосудительный поступок с нами",- так писал Панафидин{11}.
Но вот, наконец, транспортные суда были готовы. Семь русских кораблей и один фрегат, то есть вся материальная часть эскадры, были сданы в английский арсенал в Портсмуте 3 августа 1809 г. под квитанции.
31 июля 1809 г. русские команды были, наконец, переведены на 21 транспортное английское судно и 5 августа отчалили от Портсмута, а 9 сентября 1809 г, прибыли в Ригу и вышли на русский берег.
"Сим кончилась сия достопамятная для российского флота кампания,- пишет ее деятельный участник Владимир Броневский.- В продолжение четырехлетних трудов не одним бурям океана противоборствуя, не одним опасностям военным подверженные, но паче стечением политических обстоятельств неблагоприятствуемые, российские плаватели наконец благополучно возвратились в свои гавани. Сохранение столь значительного числа храбрых, опытных матросов во всяком случае для России весьма важно. Сенявин исхитил, так сказать, вверенные ему морские силы из среды неприятелей тайных и явных и с честию и славою возвратил их... отечеству"{12}.
Так 9 сентября 1809 г. кончилось долгое, многотрудное плавание сенявинской эскадры, начавшееся в 1805 г. Расставаясь со своим адмиралом, офицеры поднесли ему серебряную вазу и сопроводили свой подарок очень тепло написанным адресом: "Вы в продолжение четырехлетнего главного начальства над нами, во всех случаях показали нам доброе свое управление. Как искусный воин, будучи неоднократно в сражениях с неприятелями, заставляли нас, как сотрудников своих, всегда торжествовать победу. Как добрый отец семейства, вы имели об нас попечение, и мы не знали нужды, а заботы и труд почитали забавою... Вы своим примером и наставлением, одобряя за добро и умеренно наказуя за преступления, исправили наши нравы и отогнали пороки, сопряженные с молодостью; в том порукою наше поведение",- так начинался этот адрес. "Будучи в утесненных по несчастию обстоятельствах, Вы отвратили от нас всякой недостаток, даже доставили случаи пользоваться удовольствиями". Офицеры особенно отмечают в этом адресе, что самые не привыкшие к дисциплине народы охотно повиновались Сенявину, потому что любили его (намек на черногорцев и других славян Адриатического побережья){13}.
Любили Сенявина не только офицеры, но, что гораздо показательнее для характеристики его как человека, и матросы. Он и [352] сам никогда не злоупотреблял своей полной властью над подчиненными и другим не позволял это делать. У нас есть документальные данные, показывающие это.
Сенявин в царской немилости и подозрении в неблагонадежности. Разговор с министром внутренних дел. Декабристы и Сенявин
Люди, проделавшие с Сенявиным это трудное почти четырехлетнее плавание в чужих краях, делившие с ним труды и опасности, ценили его по достоинству. Позднейшие поколения могли оценить его заслуги перед Россией, его значение в создании и укреплении традиций связи России с юго-западным славянством, большое место, которое он занял своими морскими подвигами в истории русского флота. Но ни Александр I, ни ближайшее бюрократическое начальство не поняли и не оценили этого прямого преемника Ушакова, как они не поняли и не оценили и самого Ушакова.
Александр так же мало понимал и признавал заслуги Сенявина, как перед этим заслуги Ушакова. Русские морские герои симпатией царя пользовались так же мало, как и герои армии - Кутузов, Багратион. Французский карьерист и проходимец, маркиз де Траверсе, которому Александр неизвестно почему вручил участь русского флота, меньше всех на свете мог объяснить царю всю несправедливость пренебрежительного отношения и неблагодарности к Ушакову и Сенявину. Невольное негодование вызывает это игнорирование русских героев.
Наступил грозный 1812 год,- и Сенявин, всем сердцем любивший свою родину, подает царю просьбу об определении вновь на службу, чтобы посильно помочь делу обороны отечества. Александр не нашел ничего благопристойнее, чем написать на прошении: "Где? в каком роде службы? и каким образом?" Адмирал был, по-видимому, особенно обижен этим последним вопросом: "и каким образом?" "Буду служить таким точно образом, как служил я всегда и как обыкновенно служат верные и приверженные русские офицеры",- отвечал Сенявин в бумаге, которую отправил маркизу де Траверсе в ответ на странный вопрос царя. Но "благословенный" не любил получать подобные ответы. Сенявин не только не был принят в ополчение, куда он стремился, но 21 апреля 1813 г. его уволили ("по прошению") с половинной пенсией.
Александр не только не наградил Сенявина и его офицеров и матросов, но "решительным отказом" ответил на представление об утверждении следовавших по закону адмиралу и его подчиненным призовых сумм за взятые во время экспедиции суда, Особенно потрясен был Сенявин возмутительно несправедливой, [353] злобной резолюцией царя: "Когда и самая эскадра судов, приобретавшая сии призы, оставлена им, наконец, в неприятельских руках, то и нельзя предполагать для нее установленной для призов награды". В этой резолюции было столько прямой клеветы и лжи, что Сенявин написал царю обширное письмо, которое осталось без ответа{1}.
Сенявин, не имевший личного имущества, должен был долгие годы прозябать на своей ничтожной пенсии. Поведение царя и придворного прихлебателя, французского проходимца эмигранта маркиза де Траверсе, управляющего морским министерством, было тем возмутительнее, что Сенявин доставил казне несколько сот тысяч рублей призовых сумм, причем лично ему принадлежавшая сумма из этих денег (за взятые торговые суда противника) не была ему выдана. Безобразно несправедливый упрек Александра, что Сенявин "оставил" свою эскадру у неприятеля (как будто он мог ее не оставить!), сводится, по существу, к нулю тем, что при заключении мира между Россией и Англией в 1812 г. англичане не только вернули все вооружение эскадры, оставленной в 1809 г. в Портсмуте согласно лиссабонской конвенции, но и заплатили полностью русской казне стоимость всех кораблей, оставшихся у них. Объясняется этот довольно диковинный факт совсем не свойственной британскому правительству "щедрости" тем, что от русской победы зависело в тот момент - быть или не быть разорявшей английскую торговлю континентальной блокаде. Спустя одиннадцать лет после возвращения Сенявина призовые деньги, причитавшиеся по закону ему и его офицерам, были, наконец, выданы. Прибавим, что лучшие из оставленных Сенявиным кораблей ("Сильный" и "Мощный") пришли в 1813 г. в Кронштадт, а остальные пять кораблей и фрегат, бывшие в очень плохом состоянии еще когда после бури попали в 1807 г. в Лиссабон и, конечно, не ставшие лучше после дальнейших приключений, были оплачены англичанами как новые, по высокой оценке. Да не удивится читатель такому внезапному и ненатуральному английскому "великодушию": в 1812 и 1813 гг. за Россией очень и очень приходилось ухаживать! Ведь Наполеона без России одолеть решительно никто не мог,- и в Лондоне это знали очень хорошо. Вся правящая Англия разделяла в 1812 г. жестокую тревогу британского представителя в ставке Кутузова, генерала Вильсона, боявшегося, что русские, изгнав Наполеона, остановятся на Немане. Правя щий класс Англии затем в 1813 г. и весной 1814 г., вплоть до отречения французского императора, покорно подчинялся русской дипломатии, как подчинялась ей тогда и вся остальная Европа, восставшая против наполеоновского владычества. Тут уж не до того было, чтобы спорить о выдаче находившихся с 1809 г. в депозите в Портсмуте судов сенявинской эскадры или [354] торговаться об их цене! Довольно было, что русской кровью Англия была спасена от Наполеона.
Безобразное поведение царя в отношении Сенявина, постепенное падение русского флота при фаворите Александра маркизе Траверсе - все это раздражало и удручало стареющего адмирала. На язык Дмитрий Николаевич всегда был резок, особу Александра Павловича, конечно, не терпел, и немудрено, что в настроенных оппозиционно кругах конца александровского царствования, например среди будущих декабристов, об отставном адмирале сложилось мнение, что он мог бы сыграть известную роль в случае антиправительственного движения.
С декабристами у Сенявина прямой связи не было. По крайней мере ни в документах, ни в научной литературе, в том числе новейшей советской, о декабристах таких фактов не приведено. Но что некоторые декабристы, считали Сенявина оппозиционно настроенным человеком,- это может считаться более чем вероятным. И такого рода указания у нас имеются. Есть и весьма убедительные свидетельства, что правительство также не вполне доверяло отставному адмиралу и, уж конечно, не считало его выше подозрений.
Во всяком случае, уже в 1820 г., за пять лет до восстания декабристов, Сенявину пришлось иметь некоторое "деликатное" объяснение с властями. "8 ноября 1820 года, в понедельник, в начале десятого часу, вице-адмирал Сенявин, приехав в дом управляющего министерством внутренних дел графа Кочубея, требовал чрез дежурного быть к нему допущенным", - читаем в любопытном документе, впервые опубликованном в 1875 г. "Вице-адмирал Сенявин, быв принят, сказал графу Кочубею, что он долгом своим счел обратиться тотчас к нему, как к министру полиции, а потом и к здешнему военному генерал-губернатору, по одному обстоятельству, о котором он вчера уведомился и которое поразило его самым чувствительным образом: что ему было сказано, будто существует здесь какое-то общество, имеющее вредные замыслы против правительства, и что почитают его, Сенявина, начальником или головою этого общества; что всякому легко понять можно, сколько подобное заключение должно ему быть оскорбительно; что, служив всегда с честью, приобрев и чины и почести, имея большое семейство и от роду 60 лет, он с прискорбием видит себя подобным образом очерненным, тогда как он вышел в отставку, живет почти в уединении и мало куда ездит"{2}.
Кочубей ответил, что он, Кочубей, "не скроет от адмирала" что он тоже "слышал" о таком обществе, но не обвиняет Сенявина, которого "имеет в первый раз честь... у себя видеть". И сейчас же министр стал доказывать своему утреннему посетителю, что не может благомыслящий человек думать о "преобразовании [355] правительства российского", потому что плодом такого дела было бы "расстройство государства, разрушение всех связей, ныне целость и благоденствие его ограждающих, безурядица, отторжение разных областей, презрение чужеземцев, варварство, какое существовало во времена татарского владычества, и множество других неисчислимых бедствий; что он, граф Кочубей, так сильно в этом заключении убежден, что никак себе представить не может, чтобы подобное глупое, подлое, гнусное предприятие могло вместиться в голове русского дворянина" и т. д.
Много еще говорил в том же стиле граф Кочубей, упомянул о "ветренных молодых людях, которые прельщаются новостями" о Наполеоне и Испании, о том, что, "благодарение богу, правительство наше слишком сильно и твердо, слишком деятельно", а посему "благовременно... обратит виновных в прах". И вдруг заключил свою назидательную лекцию неожиданным вопросом "Но ваше превосходительство, конечно, об обществах вредных слышали так же, как и я?" "Никогда, вчера только в первый раз об этом я услышал, когда было сказано мне, что я принадлежу к какому-то обществу и есть оного начальник".- "Кто вашему превосходительству это сказал?" - полюбопытствовал Кочубей. "Позвольте, ваше сиятельство, чтобы я этого до времени, по крайней мере, не открывал. Честь моя требует не компрометировать приятеля. Об обществе, каком бы то ни было, я ничего не слыхал". И снова заявив о своем уединенном образе жизни и своей полной непричастности к каким-либо заговорам, Сенявин сообщил, что и государю напишет об этом. Кочубей на это сказал, "что если он, Сенявин, уверен в невинности своей, как и он, граф Кочубей, полагает, то намерение его оправдаться перед государем не может не быть одобрено, и это, конечно, будет соответствовать и имени его, и степени, до которой он в службе достигнул". А о том, когда именно приличнее ему писать к государю, "то это сам он, и по побуждениям своим и по объяснению с военным генерал-губернатором, наилучше сообразить может". Этим дело и кончилось. Лукавый министр внутренних дел и полиции и тут, как и всегда, отстранился от какой бы то ни было попытки хоть единым словом рассеять беспокойство Сенявина, которого, более чем вероятно, он же сам и взбудоражил через подосланных лиц. Этот прием был в большом ходу в таких случаях.
О Кочубее, получившем при Николае уже княжеский титул взамен графского, очень точно гласит позднейший пушкинский проект эпитафии:
Под камнем сим лежит граф Виктор Кочубей
Что в жизни доброго он сделал для людей,
Не знаю, чорт меня убей [356]
Дальнейших последствий этого собеседования Сенявина с Кочубеем мы не знаем. Но прошло пять лет,- и во время следствия по делу декабристов снова мимолетно всплыло имя знаменитого адмирала.
Вот скупые, отрывочные документы, характерные для мнения декабристов о Сенявине:
"Из одного показания открывается еще, что некоторые члены Южного общества упоминали о вице адмирале Сенявине, и потому только, что, слышав об его отставке, считали его в числе недовольных правительством", - читаем в "Приложении к докладу следственной комиссии о тайных обществах, открытых в 1825 г." Здесь имеется в виду, очевидно, показание Николая Бестужева: "Я часто спрашивал Рылеева, есть ли у нас в обществе люди значительные и имеющие какую-либо силу, на что он ответствовал всегда, что есть, но что они не хотят быть объявлены обществу, а в свое время не откажутся от участия. На мои же вопросы: кто они, он всегда уклонялся от ответов; следовательно, мои заключения по сему предмету были только гадательные; так, например, я думал, нет ли какого намерения общества на адмирала Сенявина, который ныне осенью просился у государя в службу? Но это было собственное мое заключение"{3}.
Но из показаний Пестеля явствует, что мысль о Сенявине вовсе не была индивидуальным достоянием Бестужева.
Подтверждение этого находим и в показаниях Сергея Муравьева-Апостола.
Приведем подлинный текст показаний декабристов, в которых упоминается имя Сенявина.
Показание капитан-лейтенанта Николая Александровича Бестужева приведено уже выше.
Допрос Пестеля:
"Некоторым членам Общества вы рассказывали, что многие из лиц, ближайших к государю, думают и желают другого образования в государстве, хотя они и не члены общества; а Василью Давыдову говорили, что петербургское общество намерено назначить членами временного правления адмиралов Мордвинова и Сенявина, и что третьим членом хотя и предполагаем был генерал Раевский, но отринут.
Здесь поясните:
1) Кто имянно из лиц, близких к государю, думал и желал другого образования в государстве и каким образом сделался вам известным образ мыслей их? и
2) Кто сообщал вам о намерении общества назначить Мордвинова и Сенявина членами времянного правления и на чем имянно сие предположение общества основывалось"?{4} [357]
Показание Пестеля:
"Я не знаю никого из лиц, близких к государю, и ни чей образ мыслей мне не известен. Я никогда никого из них и не называл. А рассуждал не я один, но многие и почти все, что когда Революция возьмет свой ход, тогда верно много окажется людей, которые присоединятся к Революции, особенно при хорошем успехе, а может быть и из вышних чиновников. Сие было одно только гадательное предположение, при коем никого не называли и никого не имели в виду. Бестужев-Рюмин, видевшись в Киеве с кн. Трубецким и полковником Брыгиным, приезжал потом ко мне в Линцы и сказывал мне, что он от Трубецкого и Брыгина известился о намерении Северного общества назначить адмиралов Мордвинова и Сенявина членами временного правления и что прежде хотели назначить и Раевского, но потом его отринули, а производителем дел при них долженствовал быть Николай Тургенев"{5}.
Допрос Сергея Муравьева-Апостола:
"...говорил некоторым членам и полковник Пестель, не именуя лиц, по словам его хотя не бывших в обществе, но принимавших в его деле участие; в отношении же временного правления рассказывал, что петербургские члены назначают в оное адмиралов Мордвинова и Сенявина".
"Поясните: кого имянно из знатнейших лиц и почему разумели вы согласившимися на введение Конституции и точно ли Северное общество намеревалось назначить Мордвинова и Сенявина во времянное правление и на чем основывалась сея последняя мысль?"{6}
Показания С. Муравьева-Апостола:
"Что же касается до назначения адмиралов Мордвинова и Сенявина во времянное правление Северным обществом, то я знаю утвердительно, что кн. С. Трубецкой был того мнения, но разделялось ли оно всем Северным обществом, не знаю, и также на чем особенно оно основывалось"{7}.
Давыдов (л. 10): "При свидании с Пестелем в декабре 1825 г. он сказывал, что Петербургское общество намерено назначить членами времянного правления в России Н. С. Мордвинова и адмирала Сенявина"{8}.
Дмитрия Николаевича не тронули, но сына его пытались привлечь к делу. Вот что читаем в делах следственной комиссии:
"Сенявин, Николай Дмитриевич, капитан л.-г. Финляндского полка.
Был арестован по показанию Перетца. При допросе он решительно отозвался, что к Тайному обществу не принадлежал и не знал о существовании оного. Перетц часто заводил речь о тайных обществах вообще, но никогда не сказывал ему, что таковые существуют в России, и не предлагал ему вступить в оное. Напротив [358] сего, Перетц показал, что он принял его с разрешения Глинки, что однажды Сенявин, проговорившись корнету Ронову об Обществе, был под следствием по доносу его. Показание сие подтвердилось и словами Ронова. Но Глинка отвечал, что Сенявина не знает и разрешения на принятие его не давал; на очных ставках Сенявина с Перетцем и Роновым он равно остался при своем показании. Спрошенные о нем главные члены Общества все показали, что не знали его членом Общества и даже знакомы с ним не были. Содержался в Главном штабе с 11 марта"{9}.
По докладу комиссии, 15-го июня высочайше повелено немедленно освободить, "вменя арест в наказание".
Последние годы жизни
Уже в самые последние годы жизни, снова поступив на службу и получив приказ стать во главе эскадры, отправлявшейся в Архипелаг, Сенявин в одном замечательном приказе, данном его подчиненному, графу Гейдену, выразил благородное, гуманное, характерное для него свое отношение к матросам Вот что, между прочим, мы читаем в этом приказе{1}.
"Дальний переход, предстоящий вашему сиятельству, от Англии до Архипелага, представляет вам средства довести эскадру, высочайше вам вверенную, состоящую по большей части из людей неопытных, до должного совершенства, по всем частям морской службы, экзерцициями и строгой военною дисциплиною.
Весьма важным считаю обратить особенное внимание вашего сиятельства па обхождение гг. командиров и офицеров с нижними чинами и служителями. Сделанные мною замечания на сей предмет показывают мне, что гг. офицеры имеют ложные правила, в рассуждении соблюдения дисциплины в своих подчиненных.
Нет сомнения, что строгость необходима в службе, но прежде всего должно научить людей, что им делать, а потом взыскивать на них и наказывать за упущения.
Надлежит различать упущение невольное от умышленного или пренебрегательного: 1-е требует иногда снисхождения, 2-е немедленного взыскания без послабления.
Никакие общие непослушания или беспорядки не могут произойти, если офицеры будут заниматься каждый своею командою.
По сему должно требовать с гг. офицеров, чтоб они чаще обращались с своими подчиненными: знали бы каждого из них, и знали бы, что служба их не состоит только в том, чтобы командовать людьми во время работ, но что они должны входить и в частную жизнь их.
Сим средством приобретут они к себе их любовь и даже [359] доверенность, будут известны о их нуждах и отвлекут от них всякий ропот, донося о их надобностях капитану.
Начальники и офицеры должны уметь возбудить соревнование к усердной службе в своих подчиненных ободрением отличнейших.
Они должны знать дух русского матроса, которому иногда спасибо дороже всего.
Непристойные ругательства во время работ не должны выходить из уст офицера, а неисправность и проступки матросов наказуются по установленной военной дисциплине.
Так как может случиться, что ваша эскадра будет употреблена на военные действия, то тем паче должны гг. командиры и офицеры приобресть к себе искреннюю любовь подчиненных, дабы с лучшею пользою употреблять их в нужное время...
...Предлагаю вашему сиятельству всякий раз, когда представится удобность, посещать корабли и фрегаты, в команде вашей состоящие, осматривать во всех частях исправность оных, содержание людей, больных и испытывать знание матросов в экзерцициях.
Сверх того, слабые познания матросов, особенно в обращении с артиллериею, поставляют вас в непременную необходимость, как возможно чаще обучать их пушечной экзерциции и довести их до надлежащих успехов по сей части, ибо артиллерия решает победы"{2}.
Это было в год Наварина, в 1827 г.
Сенявина снова потребовали и в следующем году, когда на чалась война с Турцией. Николай пожелал узнать его мнение, и адмирал подал 22 апреля 1828 г. следующую записку:
"...Частое обращение с народами, составляющими Турецкую империю, и в особенности с горными жителями, показало мне пользу, которую можно извлечь для России из тех племен, кои не суть собственно турки.
Находясь в Боко-ди-Каттаро, я имел несколько сшибок с французскими войсками, довольно сильными противу малого числа войск, находившихся в моем распоряжении, но, с помощью черногорцев и бокезцев, имел постоянные успехи противу превосходного и искусного неприятеля, сберегая сими народами регулярное свое войско.
Кампания, предстоящая нашей армии под победоносными знаменами вашего императорского величества, будет, по большей части, войной горною. Всегдашние победы российского оружия под Портою достаточно показали ей невозможность противустоять нам в поле. Защита турок начинается по ту сторону Дуная. Хребты Балканских гор суть единственная их надежда. Сбережение наших регулярных войск противу искусных стрелков, созданных таковыми от детства, и вместе с сим [360] неустрашимых, будет, конечно, входить в соображения наших военных действий. Жители гор Балканских, протяженных от Адриатики до Черного моря, управляются почти тем же духом, как черногорцы, далматинцы и герцеговяне, и можно сказать,. что они так же связаны между собою, как и цепи их гор,- я осмеливаюсь предложить вашему императорскому величеству о сформировании, на первый случай, нескольких сотен горных воинских народов, на вседневное употребление их в аванпостах, для надзирания и прояснения дефилеев и вместе с сим для ограждения наших регулярных войск от бесполезной и чувствительной потери"{3}.
Сохранилась и другая записка Сенявина, служащая дополнением к первой. В ней он особенно настаивает на искренней приверженности к России черногорцев{4}. Эта вторая записка была подана Сенявиным по прямому предложению Николая, что явствует из письма к адмиралу, подписанного военным министром графом Чернышевым. Мысль Сенявина об образовании особого отряда из горных жителей балканских славян, видимо, заинтересовала правительство.
Таков последний, непосредственно от Сенявина исходящий документ, в котором он пытался высказать то, что, по его мнению, могло пригодиться в предстоящей войне России на Балканах.
Этот документ - краткая записка, а вовсе не доклад и неделовой мемуар, и, конечно, историк не вправе присочинять "от себя" те сведения и мысли Сенявина, от изложения которых сам достославный адмирал воздержался.
Последние два года жизни Сенявина были несколько скрашены: он понадобился. Его мнение захотели выслушать по ставшему актуальным вопросу об отношении балканских славян, особенно горных племен, к России. Существование, которое Сенявин влачил, всеми забытый, в самых стесненных условиях, стало светлее, но уже не надолго. Ему не удалось увидеть вновь Архипелаг, он только проводил до Портсмута отправлявшуюся туда русскую эскадру и вернулся в Кронштадт. Дни его были сочтены.
В 1830 г. он тяжко заболел водянкой и в 1831 г. скончался.
Как и других морских героев и славных деятелей русского флота - Ушакова, Нахимова, Макарова - оценили Сенявина по заслугам и по достоинству в сущности лишь в советское время, когда все эти имена впервые перестали быть достоянием только сравнительно узкого круга моряков и военно-морских историков и сделались известными широкой народной массе.
И русская военно-морская история, и летопись ранних сношений и дружбы между Россией и балканскими народами навсегда сохранит имя адмирала Дмитрия Сенявина.
Примечания
Предисловие
{1}Мартенс Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами, т. XI, стр. 128, No 409.
Первые годы жизни и службы
{1}Бaнтыш-Kaмeнcкий Д. Сенявин.- Библиотека для чтения, 1888, т. 31, стр. 159. У Бантыш-Каменского описка или опечатка, описываемое событие было в 1787 г., а не в 1788 г.
Сенявин и Ушаков
{1}Морской сборник, 1855, т. XV, No 4, стр. 162.
{2}Там же, стр. 161-162.
{3}Об этом см. в моей работе Адмирал Ушаков на Средиземном море (наст. том, стр. 93-229 - Ред.).
Начало средиземноморской экспедиции
{1}ЦГАВМФ, ф. Сборный, д. 65, л. 17-18. Список с проекта инструкции генерал-майору Анрепу. На подлинном написано рукою Александра: "Быть по сему. Мая 19-го дня 1804 г."
{2}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1805, д. 1190, л. 8-10.
{3}Там же.
{4}Броневский В. Записки морского офицера в продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1806 по 1810 г., ч. I. СПб., 1836, стр. 112-114.
{5}ЦГАВМФ, ф. Сборный, д. 65, л. 73.
{6}Спиридон Гопцевич дает неверную дату - 29 февраля; в 1806 г. в феврале было лишь 28 дней. Gopcevic. Geschichte van Montenegro und Albanien. Gotha, 1914, S. 304.
{7}Там же, стр. 304-305.
{8}Россия и Черногория. СПб., 1889, стр. 41. Автор очерка Н. Ширяев (его имени нет на титульном листе) перепечатал рескрипт из книги Милорада Медаковича Повестница Чернегоре, изданной в 1850 г. в Землине. Но Ширяев допустил ошибку, утверждая, будто Петр Негош ездил в Петербург к Павлу I; ничего подобного не было.
{9}Броневский В. Цит. соч., ч. I, стр. 137-139.
{10}Там же, стр. 136-137.
{11}Там же, стр. 140-142.
{12}Там же.
{13}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1806, д. 1250, л. 27.
{14}Броневский В. Цит. соч., ч. I, стр. 175-177.
Освобождение русскими Боко-ди-Каттаро и далматинских славян от французского ига
{1}ЦГАВМФ, ф. Сборный, д. 65, л. 80-83.
{2}Там же, л. 78-79.
{3}Бpoнeвcкий В. Цит. соч., ч. I, стр. 313.
{4}АВПР, ф. Канцелярия МИД, д. 1247, л. 32.
Установление боевого содружества русских и черногорцев
{1}Броневский В. Цит. соч., ч II, стр. 243-245.
{2}Бутринто, Парга, Санти-Кваранти, Антивари, из коих первые три находятся противу Корфы (примеч. Броневского).
{3}Броневский В. Цит. соч., ч. I, стр. 145-146.
{4}Свиньин П. Воспоминания на флоте, ч. I. СПб., 1818, стр. 206.
{5}15-я дивизия, находившаяся в Средиземном море, служила под пред водительством Суворова в Турции, Польше и Италии (примеч. Броневского).
{6}Броневский В. Цит. соч., ч. II, стр. 18-22.
Дипломатическая борьба Сенявина с французами и австрийцами из-за Боко-ди-Каттаро
{1}ЦГАВМФ, ф. Сборный, д. 65, л. 90-91. Выписка из мирного трактата, подписанного между Францией и Россией 8 (20) июля 1806 г. в Париже.
{2}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1806, д. 1247, л. 60, No 895.
{3}Там же, д. 1248, л. 3.
{4}Броневский В. Цит. соч., ч. II, стр. 45-46.
{5}Там же, стр. 49.
{6}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1806, д. 1247, л. 60.
{7}Там же, л. 30.
{8}У Броневского ошибочно "4 июля".
{9}"...не имел никакого виду от господина Убрила",- доносил позднее Сенявин царю, ф. Канцелярия МИД, 1806, д. 1247, л. 80.
{10}Броневский В. Цит. соч., ч. II, стр. 58.
{11}АВПР. ф. Канцелярия МИД, 1806, д. 1247, л. 80.
{12}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1806, д. 1247, л. 54.
{13}M du mar duc de Raguse, t. III. P., 1857, p. 5-6.
{14}Там же, стр. 77.
Возобновление Сенявиным военных действий против французов
{1}Там же, стр. 75-76.
{2}Там же, стр. 9-10.
{3}Свиньин П. Цит. соч., ч. I, стр. 205.
{4}M du mar duc de Raguse, t. III, p. 82-83.
{5}Броневский В. Цит. соч., ч. II, стр. 64-65.
{6}ГПБ, Рукописный отдел, д. 824, л. 68-70. Из журнала генерал-адъютанта Красовского.
{7}АВПР, ф. Канцелярия МИД, д. 1250, л. 39.
Успешные боевые действия русских и черногорцев против наполеоновских войск
{1}ЦГВИА, ф. ВУА, д. 3179. л. 6-7 об.
{2}Броневский В. Цит. соч., ч. II, стр. 71-76.
{3}M du mar duc de Raguse, t. III, стр. 19.
{4}Дебелый брег - урочище провинции Боко-ди-Каттаро.
{5}Броневский В. Цит. соч., ч. II, стр. 247-248.
{6}Memoires du marechal due de Raguse, t. III, стр. 17-19.
{7}АВПР, ф. Канцелярия МИД, д. 1250, л. 49.
{8}Броневский В. Цит. соч., ч. II, стр. 245-246.
{9}Memoires du marechal due de Raguse, t. III, p. 85.
{10}АВПР, ф. Канцелярия МИД, д. 1250, л. 21.
{11}M du mar duc de Raguse, t. III, p. 30-31.
Восстание в Далмации против французов
{1}Броневский В. Цит. соч., ч. III. СПб., 1837, стр. 245-248
Начало кампании Сенявина против турок. Поражение англичан в проливах...
{1}M du mar duc de Raguse, t. III, p. 25.
{2}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1806, д. 7891, л. 212.
{3}Там же, л. 213-214.
{4}Там же, л. 218.
{5}M du mar duc de Raguse, t. III, p. 95.
{6}Произносить эту фамилию по-русски следует: Дакуорт. Но все русские документы пишут согласно начертанию английских букв "Дукворт". Цитируя документы, мы оставляем это "Дукворт" без изменения.
{7}M du mar duc de Raguse, t. III, p. 97.
{8}Панафидин П. И. Письма морского офицера. Пг., 1916, стр. 32-33.
{9}Броневский В. Цит. соч., ч. III, стр. 17.
{10}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1807, д. 1901-1902, л. 45.
{11}ЦГАВМФ, ф. департамента Морского министерства по эскадре Сенявина, д. 577, л. 1-3.
Победа русского флота у Афонской горы
{1}Броневский В. Цит. соч., ч. III, стр. 10-12.
{2}M du mar duc de Raguse, t. III, p. 100.
{3}Броневский В Цит. соч., ч. III, стр. 87-88.
{4}Пaнaфидин П. И. Цит. соч., стр. 63-65.
{5}"Кронштадтская старина". Плавание эскадры под начальством вице-адмирала Сенявина е Средиземном море и возвращение ее команд в Россию. Из номеров Кронштадтского вестника, стр. 20. (Оттиск. Кронштадт, 25 августа 1885 г.). Автор (Тихменев) не указан в оттиске.
{6}Свиньин П. Цит. соч., ч. II, стр. 148-149.
{7}Панафидин П. И. Цит. соч., стр. 68-69.
{8}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1807, л. 7. "Известие о сделанной туркам высадке на остров Тенедос 16 июня 1807 г."
{9}Броневский В. Цит. соч., ч. III, стр. 101-103.
Последствия Тильзитского договора для сенявинской экспедиции
{1}Мартенc Ф. Собрание трактатов и конвенций, т. XIII. СПб., 1902, No 493, стр. 319-321.
{2}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1807, д. 1907, л. 14-15 об.
{3}Там же, л. 16 об.
{4}Там же.
{5}Там же.
{6}Там же, д. 5028, л. 82.
{7}Панафидин П. И. Цит. соч., стр. 75-76.
{8}Морской сборник, т. XIX, No 12, стр. 266-267. ан. Арцимович. Материалы для истории русского флота. Адмирал Д. Н. Сенявин.
{9}ЦГВИА, ф. ВУА, д. 873, л. 41.
{10}Свиньин П. Цит. соч., ч. II, стр. 238.
Сопротивление Сенявина требованиям Наполеона. Дипломатическая борьба Сенявина с Жюно
{1}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1807, л. 38.
{2}ЦГАВМФ, ф. департамента Морского министерства по эскадре Сенявина, д. 579, л. 15-19.
{3}Correspondance de Napol t. XVI. P., 1864, p. 75.
{4}Там же, стр. 78.
{5}Там же, стр. 186-187.
{6}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1808, д. 6660, л. 2.
{7}ЦГАВМФ, ф. департамента Морского министерства по эскадре Сенявина, д. 579, л 52-53.
{8}Там же, л. 50 об.
{9}АВПР, ф. Канцелярия МИД, д. 6658, л. 32.
{10}M du mar duc de Raguse, t. III, p. 160.
{11}Correspondance de Napol t. XVII. P., 1865, p. 83-84.
{12}Там же.
{13}Там же, стр. 245.
{14}Там же, стр 245-246.
{15}Там же, стр. 262.
{16}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1808, д. 5191, л. 30-31.
{17}Там же, л. 25.
{18}Там же, л. 28-29.
{19}Там же, л. 30-31.
{20}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1808, д. 5191, л. 33.
{21}Там же, л. 34.
{22}Там же.
{23}Там же, л. 51.
Переговоры Сенявина с англичанами. Русско-английская конвенция 4 сентября 1808 г.
{1}Там же, л. 2-23.
{2}Там же, л. 45.
{3}Там же.
{4}Там же, л. 49.
{5}Там же, л. 2-23.
{6}Панафидин П. И. Цит. соч., стр. 92.
{7}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1808, д. 5191, л. 47.
{8}Там же.
{6}Тhiегs A. Histoire de Consulat et de I'Empire. Leipzig, 1850, p. 186-187.
{10}Панафидин П. И. Цит. соч., стр. 93.
Эскадра Сенявина в Англии
{1}Броневский В. Цит. соч., ч. IV. СПб., 1837, стр. 298-299.
{2}Панафидин П. И. Цит. соч., стр. 98.
{3}Там же, стр. 98-99.
{4}Там же, стр. 99.
{5}АВПР, ф. Канцелярия МИД, 1808, д. 5191, л. 80.
{6}Там же, л. 124.
{7}Там же, л. 127.
{8}Там же, л. 140.
{9}Там же.
{10}Там же, л. 143.
{11}Панафидин П. И. Цит. соч. стр. 107.
{12}Броневский В. Цит. соч., ч. IV, стр. 313.
{13}ЦГАВМФ, ф. Сборный, д. 65, л. 200-201. "Общий глас офицеров к своему начальнику, господину вице-адмиралу и кавалеру Дмитрию Николаевичу Сенявину".
Сенявин в царской немилости и подозрении в неблагонадежности
{1}ГПБ, рукописи, отд. Адмирал Сенявин - императору Александру I, 31 марта 1814 г.
{2}Разговор вице-адмирала Д. Н. Сенявина с министром внутренних дел графом Кочубеем.- Русский архив, 1875, кн. 3, стр. 431-433.
{3}Центральный архив. Восстание декабристов. Материалы, т. II. М.-Л., 1926, стр 74-75.