Экспедиция в Лунные Горы

ШЕСТАЯ ГЛАВА ЭКСПЕДИЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ

Ученому требуется только сказать, на что смотреть и как лучше всего увидеть, после чего, неизбежно, вещь будет найдена. Так произошло, например, в самом начале евгеники. Самые смутные намеки перешли от сумасшедшего к пьянице, от пьяницы к инженеру, от инженера к натуралисту, и от натуралиста к мистеру Фрэнсису Гальтону. Очень сомнительно, что семена, посеянные в мозгу мистера Гальтона, хоть чем-то походили на первоначальные — мы все знаем, как портится информации при передаче от человека к человеку — и, тем не менее, в его великолепном, хотя и порочном разуме они расцвели, и он ослепил нас их нестерпимым светом. Мистер Чарльз Дарвин, в особенности, пришел в такой восторг, что, к сожалению, забыл о любых этических и моральных границах. В какой-то мере такое случается со всеми нами, немногочисленной кастой ученых. Я, безусловно, стыжусь некоторых своих действий, совершенных под влиянием чрезмерно пылкой волны творчества, иногда обрушивающейся на нас. И я тоже чувствую себя ответственной за темный поворот, произошедший с евгениками вскоре после того, как евгеника превратилась в серьезную науку: именно я, под руководством мистера Гальтона, объединила его мозг с мозгом мистера Дарвина, используя технику, которую я открыла и которая на много десятков лет опередила нынешнее время. В результате этой операции возникло то, что сейчас я считаю чудовищем, но тогда Дарвин/Гальтон поработил меня и, в основном против моего желания, я вела евгеников по их ужасному пути. О, если бы я могла вернуться назад и все изменить! Только смерть Дарвина/Гальтона освободила меня, вернула мне волю, но, вместе с тем, я и сейчас страдаю от той подлости, свидетельницей которой была; я вижу невероятную скорость, с которой развивается эта кошмарная техника; я вижу, насколько далеко ушла евгеника от первоначальной концепции управляемой эволюции и как ужасно она исказила жизнь. Возможно, как утверждают многие, мистер Дарвин действительно убил Бога. Существование евгеники, боюсь, заставляет меня предположить, что он, в то же самое время, не сумел уничтожить дьявола.

Евгеники: история и преступления.

Флоренс Найтингейл, 1865 г.

Эдвард Оксфорд ударился о траву и запрыгал на своих сапогах с пружинами на пятках. Оглянувшись вокруг, он увидел холмистый парк, окруженный высокими стеклянными зданиями; на их фасадах сверкали рекламные вывески. Недалеко находился древний Музей Монархии, некогда известный как Букингемский дворец, где демонстрировались реликвии более несуществующей королевской семьи. Акустический удар сопровождал выход на орбиту очередного шаттла. Над головой со свистом проносились личные флайеры. Устройство дополненной реальности действовало.

Он убедился, что не потерял цилиндр, который захватил с собой, и побежал в лесистый уголок парка, не заметив, что в высокой траве, у самых его ног лежит без сознания белокурый человек со снайперской винтовкой, шкатулкой и большой дорожной сумкой.

Оксфорд нырнул в чащу и протискивался через подлесок, пока не почувствовал себя в безопасности от любопытных глаз. Потом снял с груди Нимц-генератор и положил его на землю, стянул сапоги-ходули и положил рядом, потом снял свой удивительный костюм и повесил на низкую ветку.

Протянул руки к шлему, заколебался, но все-таки отключил устройство дополненной реальности и стянул шлем с головы.

В ноздри ударила жуткая вонь: смесь сточных вод, гниющей рыбы и сгорающего допотопного топлива. Он закашлялся. Тяжелый удушливый воздух был пропитан пылью. Он раздражал глаза и царапал горло. Оксфорд упал на колени и схватился за горло, пытаясь вдохнуть побольше кислорода. Потом вспомнил, что приготовился к этому, пошарил в кармане и вынул оттуда маленькое устройство, которое приложил к шее. Он нажал на рычажок, послышалось шипение, затем последовал легкий укол, и в ту же секунду удушье отступило.

Оксфорд убрал устройство и какое-то мгновение отдыхал. Нормальному дыханию препятствовала не физическая причина, а, скорее, расстройство восприятия. Шлем защищал его от мысли, что в этой атмосфере невозможно дышать; сейчас ту же функцию выполняло успокоительное.

От дороги, находящейся неподалеку, донеслись непривычные звуки. Цоканье копыт, грохот колес, крики уличных торговцев.

Он встал, поправил одежду, сделанную в точности по образцу викторианской, которую носил под машиной времени, надел цилиндр и направился к выходу из чащи. Стоило ему выйти из-под деревьев, как преображенный мир атаковал органы чувств, и он был потрясен глубоким несоответствием.

Только трава сохранила привычный вид.

Через грязный густой воздух он видел огромное пустое небо; высокие стеклянные башни, современные ему, исчезли, Лондон опустился на землю. Букингемский дворец, сейчас частично скрытый высокой стеной, выглядел неестественно новым.

По парку бродили люди в причудливых карнавальных нарядах — нет, напомнил он себе, это не костюмированный бал; они всегда так одеваются! — и их медленная поступь показалась ему совершенно нарочитой. Несмотря на далекий приглушенный гул, Лондон, казалось, дремал, закутанный в одеяло безмолвия.

Он начал спускаться к подножию холма, стараясь преодолеть растущее чувство растерянности и дискомфорта.

За ним, невидимый, лежащий человек пришел в сознание, собрал свои вещи, встал, покачиваясь, на ноги и побрел в лес.

— Мужайся, Эдвард, — сказал он самому себе. — Держись, не раскисай. Не давай этому миру ошеломить тебя. Это не сон и не иллюзия, не теряй сосредоточенности, выполняй свою работу и возвращайся к костюму!

Он дошел до широкой дороги. Скоро по ней проедет королевская карета. Боже мой! Он увидит королеву Викторию! Он огляделся. Все, как один, были облачены в шляпы или чепцы. Большинство мужчин носило бороды или, по меньшей мере, усы. Женщины держали зонтики от солнца.

Медленное движение. Здесь все происходит замедленно.

Он вгляделся в лица. Кто из них его предок? Он никогда не видел фотографий первого Эдварда Оксфорда — их и не было — но надеялся заметить черты фамильного сходства.

Он переступил через низкую изгородь, ограждавшую улицу, перешел на другую сторону и остановился под деревом. Вдоль дороги начали собираться люди. Он услышал множество самых разных диалектов, и все они звучали до смешного преувеличенно. Некоторые из них, решил он, принадлежат рабочим — он не понял ни единого слова; в то же время речь высшего класса была настолько точной и ясной, что казалась искусственной.

Его взгляд выхватывал из общей картины одну деталь за другой, они привлекали его внимание с какой-то гипнотической силой: разбросанный повсюду мусор и собачье дерьмо в траве, пятна и заплаты на одежде людей, гнилые зубы и искривленные рахитом ноги, подчеркнутая изысканность манер и кружевные носовые платки, оспины и чахоточный кашель.

— Сосредоточься! — прошептал он.

Он заметил человека, стоявшего на другой стороне улицы в небрежной, но высокомерной позе, который глядел прямо на него и усмехался. Худой, с круглым лицом и огромными усами.

«Неужели он понимает, что я не принадлежу этому миру?» спросил себя Оксфорд.

Приветственные крики толпы. Королевская карета только что выехала из ворот дворца, ее лошадьми правил форейтор. Двое верховых ехали перед каретой, две сзади.

Где же его предок? Где стрелок?

Стоявший прямо перед ним мужчина в цилиндре, синем сюртуке и белых бриджах, выпрямился, сунул руку под пальто и стал протискиваться ближе к дороге.

Королевская карета медленно приближалась.

— Неужели это он? — пробормотал Оксфорд, уставившись в затылок человека.

Через несколько мгновений передние всадники проскакали мимо.

Человек в синем сюртуке перешагнул через изгородь и, когда королева и ее муж проезжали мимо, в три прыжка добежал до кареты, выхватил кремниевый пистолет и выстрелил в них. Потом отбросил дымящееся оружие и вытащил второе.

— Нет, Эдвард, — закричал Оксфорд и бросился вперед.

Сначала они почувствовали Занзибар ноздрями — задолго до того, как остров вырос на горизонте, знойный ветер принес запах гвоздики. Потом на краю сапфирового моря задрожала длинная полоса, жестокое раскаленное солнце превратило ее кораллово песчаные берега в сверкающее золото.

— Клянусь Юпитером! — прошептал Уильям Траунс. — Какое слово подходит здесь? Спящий?

— Спокойный, — предположил Кришнамёрти.

— Вяло наслаждающийся чувственным покоем, — поправил Суинбёрн.

— Что бы это ни было, — сказал Траунс, — это великолепно. Я чувствую себя так, как будто оказался внутри одной из арабских сказок капитана Бёртона.

— Даже больше, чем тогда, когда мы были в арабской пустыне? — поинтересовался поэт.

— Великие небеса, конечно! Там был только песок, песок и еще раз песок. А это... это романтично!

— Семь недель! — буркнул Кришнамёрти. — Семь недель на проклятом верблюде! Моя задница никогда не придет в себя.

Земля перед ними соблазнительно повышалась, под ее зеленой вуалью появились красно-коричневые полоски, дрожавшие и трепетавшие за тяжелым занавесом горячего воздуха.

— Что ты думаешь, Алджи? — спросил Траунс. Члены британской экспедиции путешествовали в каютах первого класса — разительный контраст с их ужасной дорогой через пустыни Аравийского полуострова. Все они загорели дочерна, за исключением Суинбёрна, чья кожа стала почти малиновой, зато волосы, выгоревшие под безжалостным солнцем, побледнели до цвета соломы.

Поэт поглядел на детектива, потом перевел взгляд на нос корабля — индийского военного шлюпа Элфинстон — где сэр Ричард Фрэнсис Бёртон стоял с Изабель Арунделл.

— Если ты спрашиваешь меня, Пружинка, заразен ли роман в Занзибаре, то, значит, ты не читал отчет Ричарда о его первой экспедиции.

— Парень, если ты работаешь в Скотланд-Ярде, у тебя не остается времени на чтение. И, в тысячный раз, не называй меня Пружинкой.

Суинбёрн нахально оскалился.

— Вероятно в этих островных инфекциях действительно нет ничего хорошего. Кроме того я полагаю, что отношения между Ричардом и Изабель совсем не такие, какими кажутся отсюда.

Он был прав. На самом деле, если бы Суинбёрн смог подслушать их разговор, то смог бы сказать Траунсу, что Изабель «задает Бёртону перцу».

— Ты — упрямый самовлюблённый осел, — сказала она. — Ты всегда недооценивал меня и переоценивал себя.

Бёртон выудил из кармана сигару.

— Ты не против, если я закурю? — спросил он.

— Табачный дым, не заставит меня уйти отсюда.

Он зажег манилу, вдохнул ароматный дым, и уставился на воду, журчавшую и искрящуюся вокруг корпуса корабля. В нескольких ярдах от них из моря выпрыгнула стайка летающих рыбок, пролетела достаточно далеко в воздухе и нырнула обратно.

Изабель вынула из мешочка, висевшего у нее на поясе, маленький цилиндр цвета соломы, поднесла к губам, чиркнула спичкой и зажгла кончик.

Бёртон вдохнул терпкий дым латакии и, подняв брови, взглянул на свою бывшую невесту.

— Клянусь шляпой! Это не сигарета, конечно?

— Писк моды, после Крыма, — прошептала она. — Ты ничего не имеешь против курящей женщины?

— Я... ну... то есть...

— Дик, перестань мямлить, как идиот. Мы можем поговорить начистоту, а? Ты не одобряешь мой стиль жизни.

— Глупости! Я просто спросил, почему ты решила жить как бедуинка, хотя принадлежишь семейству Уордор, одному из самых богатых в Британии?

— Что ты имеешь в виду?

— Что ты могла бы иметь общество у твоих ног, могла бы наслаждаться комфортом и всеми благами аристократического образа жизни. Ты не Джейн Дигби, Изабель. Она бросила Англию после ряда скандальных поступков — она уже не могла оставаться в ней. У тебя все не так. Тогда почему ты выбрала трудности и опасности жизни кочевника?

— Лицемер!

— Что?

— Сколько раз ты негодовал против ограничений и запретов Общества, которое сейчас одобряешь? Сколько раз за обеденным столом ты намеренно провоцировал возмущение и бросал вызов приличиям своими скандальными рассказами? Сколько раз ты называл себя чужаком, человеком, стоящим вне Общества, благородным дикарем в цивилизованной одежде. Именно этим ты прославился, и, тем не менее, осуждаешь мисс Дигби! На самом деле! Тебя называют Головорез Дик. Я назову тебя Позёр Дик!

— Ох, перестань, и лучше скажи, почему ты выбрала такой экстраординарный способ жизни?

— Потому что я женщина.

— Без сомнения. А ответ?

— Он и есть: я согласилась выйти за тебя замуж не потому, что любила тебя, но потому, что видела в тебе решение своих проблем, а во мне — твоих.

— Моих?

— Во время нашей первой встречи ты не знал, чем заняться, плыл по течению. Я смогла дать тебе чувство сопричастности.

Дыхание ветра коснулось их лиц, унесло запах гвоздики и заменило его вонью гниющей рыбы. Бёртон сморщился, затянулся сигарой и посмотрел на приближающийся остров.

— В тебе, — продолжала Изабель, — я надеялась найти освобождение от душных корсетов, стискивающих английских аристократок. Я говорю метафорически, конечно. — Она искоса посмотрела на него. — Ну, не совсем метафорически.

Бёртон дико оскалился и опять посмотрел на нее.

— Вот что я имела в виду, — продолжала Изабель. — Мне нужно то, что Империя не желает дать женщине.

— Ты имеешь в виду свободу?

— И равенство. Я не собираюсь всю жизнь ходить застегнутой на все пуговицы и сидеть с вязанием в гостиной. Почему я должна вести себя так, как мне диктует общество, в котором у меня нет ни права голоса, ни представителей?

— Не думаю, что это все есть у бедуинок, — пробормотал Бёртон.

— Верно. Но, по меньшей мере, они не утверждают, что у них это есть. Но я не бедуинка. И арабы не знают, что делать со мной. Для них я диковинка, иностранка, и они не могут ни понять, ни осудить меня. Я нашла нишу, в которой подчиняюсь только тем правилам, которые установила сама.

— И ты счастлива?

— Да.

— В таком случае — поверь мне, Изабель — я не осуждаю тебя. Вскоре после нашей первой встречи я обнаружил в тебе храбрость и находчивость, и всегда восхищался ими. А твой дух независимости могу только приветствовать. И, кстати, хотя ты действительно права — в то время я был неуверен сам в себе — сейчас все иначе. Я — королевский агент, у меня есть цель. Больше я не чувствую себя чужим.

Она поискала его глаза.

— Но в твоей жизни все еще нет места для жены.

Он еще раз затянулся, с недовольством посмотрел на сигару и выбросил ее за борт корабля.

— Я боялся, что моя новая роль будет опасной для любого, слишком близко связанного со мной, поэтому и расторг нашу помолвку. Сейчас я уверен, что не ошибся.

— Очень хорошо, — сказала она. — Принято. Но если я не могу поддержать тебя как Изабель, жена, то, безусловно, могу поддержать тебя как аль-Манат, воин.

— Я бы не хотел, чтобы с тобой что-нибудь произошло, Изабель. Ты уже помогла мне, проводив через пустыню в Аден, но было никакой необходимости Дочерям аль-Манат плыть со мной в Занзибар.

— Нет, не в Занзибар. Мы пойдем с тобой в Лунные Горы.

Бёртон тряхнул головой.

— Нет, не пойдете.

— Неужели ты все еще думаешь, что, как муж, можешь командовать мной? Тогда, извини, что лишаю тебя иллюзий. Во-первых, ты мне не муж, а, во-вторых, я не подчиняюсь никому. Я решила вести своих женщин рядом с твоей экспедицией, и как ты остановишь меня?

— Никак.

— Тогда наш разговор закончен.

Изабель бросила свою сигарету на палубу, растерла ее сапогом и ушла.

Элфинстон проскользнул мимо остроконечных коралловых рифов и направился к белому арабскому городу, над которым господствовал плоский квадратный форт, поднимавшийся вверх среди кустов гвоздики, кокосовых деревьев и высоких пышных пальм. Солнце высоко стояло в лазурном небе, но светило мягко и спокойно — быть может, из-за высокой влажности — и придавало городу исключительную красоту. Однако спустя двадцать минут, когда пароход проплыл мимо сторожевого корабля и скользнул в гавань с зеркально-гладкой водой, иллюзия рассеялась. Вонь гниющих моллюсков и копры забила все другие запахи, а идиллический ландшафт изменился до неузнаваемости. Вдоль берега тянулась толстая полоса отбросов, в том числе, три раздутых человеческий трупа, на которых пировала стая дворняг; полуразрушенные здания нуждались в срочной починке.

Вокруг прибывшего шлюпа немедленно сгрудились маленькие рыбачьи суденышки, люди на них выкрикивали приветствия и задавали вопросы, требовали подарки и бакшиш, и предлагали рыбу, табак и спиртное по заоблачным ценам.

Там можно было видеть людей множества рас; люди с самой черной кожей носили широкополые соломенные шляпы, их более светлые товарищи щеголяли в арабских фесках. Все носили многоцветную хлопковую одежду, обычную для Африки.

Бёртон рассеянно глядел на знакомую картину. «Больше я не чувствую себя чужим».

Он обдумывал собственные слова. Пока моряки бегали по палубе, готовясь к швартовке корабля, ему пришло в голову, что не он изменился, подстраиваясь под британское общество — нет, скорее британское общество очень быстро изменилось, и, поскольку никто ничего не планировал и не предвидел, оно стало исключительно изменчивым, и, хотя такое шаткое состояние заставляло большинство людей чувствовать себя неуверенно, он сам, по непонятной причине, наслаждался им.

Он потянулся, повернулся и подошел к Суинбёрну, Траунсу и Кришнамёрти.

— Это не тот рай, которого я ожидал, Ричард, — буркнул Траунс.

Бёртон оглядел дома с плоскими крышами, дворец имама, изящные здания консульств. Они почти не скрывали ветхие хижины внутреннего города, заплесневелой грудой сгрудившиеся за ними.

— Город Занзибар, как и Стамбул — живописен и приятен только издали, — ответил он.

— И с затычкой в носу, — добавил Суинбёрн.

Корабль бросил якоря и, под крики чаек и бакланов, крутящихся над головами, остановился в бухте, по соседству с несколькими доу и дюжиной торговых судов с четырехугольными парусами. Здесь же стоял и британский транспортный корабль Блэкбёрн, безнадежно ожидавший Орфея.

Согласно традиции Элфинстон приветствовал город салютом из двадцати одного выстрела, после которого испуганные морские птицы замолчали и отлетели подальше. Странно, но на приветствие никто не ответил — ни ответным огнем, ни поднятым флагом.

— Курьезный недосмотр. Хотел бы я знать, что там случилось, — пробормотал Бёртон. Потом повернулся к друзьям. — Скоро капитан прикажет спустить лодки. Давайте высадимся на берег.

Семь недель они провели в арабской пустыне, две недели в Адене, и десять дней плыли по морю. Экспедиция давно отстала от расписания. Было уже девятнадцатое марта.

Время сходить на берег.

Время ступить на землю Африки.

Бёртон, Суинбёрн, Траунс, Честон и Кришнамёрти стояли рядом с доком, разговаривая с человеком, наполовину арабом, который, приложив руку к сердцу, представился на суахили как Саид бин Салим эль Ламки эль Хинави. Он был низеньким и тонким, тщедушного телосложения, с редкими усиками и маленькой бородкой. Желто-коричневая кожа, длинный нос, зубы, ярко красные от постоянного жевания бетеля, и исключительно вежливые манеры.

— Подойдите ближе, дорогие англичане, — сказал он. — Я вазир Его Королевского Величества принца Сайида Маджида аль-Бусейда, имама Муската и султана Занзибара, пускай аллах благословит его и ускорит его выздоровление.

— Мы уже встречались, — ответил Бёртон на том же самом языке, — шесть лет назад, когда я был здесь в последний раз. Тогда ты очень помог мне.

— Да, я имел такую честь, сэр Ричард, и польщен, что ты запомнил меня. Я с удовольствием помогу тебе опять, и вот мой совет: прежде, чем идти в консульство, проводи меня во дворец.

— Что-то случилось?

— Да, может быть, но пускай все объяснит принц Сайид. Он хочет увидеть тебя.

Саида сопровождало восемь аскари — термин, придуманный несколько лет назад дедом нынешнего принца, султаном бин Хамидом, для тех африканцев, которые служили у него солдатами. Вооруженные только чересчур длинными палками, они, тем не менее, успешно расчищали дорогу, сгоняя с пути группы зевак, нищих и бродячих торговцев.

— Его величество болен? — поинтересовался Бёртон.

— Оспа, — ответил Саид. — Но, благодаря аллаху, самое худшее уже позади.

Они вошли в глубокий извилистый переулок, одну из сотен прихотливых и беспорядочных улиц, протянувшихся через город как нитка из запутанного мотка пряжи. На некоторых из улиц побольше были сточные канавы, но большинство обходилось без них, и землю была в буквальном смысле слова усеяна грязными гниющими лужами, кучами мусора и камнями, вывалившимися из разрушающихся стен. Голые дети играли в грязи, домашние птицы и собаки свободно рыскали среди них, ослы и быки расплескивали зловонную жижу на дома, стоявшие по обеим сторонам улицы.

Гости едва могли дышать из-за вони, к которой примешался вездесущий запах гниющей рыбы и копры. Все они прижали платки к носам.

Но атаке подверглись и их глаза.

В первые мгновения товарищей Бёртона поразила архитектура, потому что они никогда не видели ничего похожего. В построенных из кораллового известняка личных домах и общественных зданиях не было ни одной прямой линии, ни одна арка не повторялась дважды; дома стояли в таком беспорядке, что иногда расстояние между ними казалось сквозным проездом, а иногда приходилось идти гуськом.

Закрытые ставнями окна, к каждой двери пришпилен листок бумаги с грубо написанным изречением из корана.

— Это еще зачем? — спросил Кришнамёрти.

— Защита от колдовства, — объяснил Бёртон.

Они шли мимо жителей Занзибара — шумной беспорядочной толпы африканцев и арабов, китайцев и индусов. Британцы видели среди них моряков и рыночных торговцев, рабочих и коробейников, крестьян и рыбаков, и просто бездельников. Видели богатых и бедных, калек и нищих, и воров.

И видели рабов.

Суинбёрн первым увидел свидетельство самой печально знаменитой индустрии острова. Они протискивались через хаос Соляного Базара, пропитанного резким запахом мускуса — люди Саида изо всех сил махали палками, расчищая дорогу — и тут маленький поэт внезапно взвыл от отвращения. Бёртон, проследив за его потрясенным взглядом, увидел возглавляемую погонщиком вереницу скованных цепью рабов, пробивавшуюся через толпу справа от них.

— Какое зверство! — взорвался Суинбёрн. — Ричард, почему наш флот не прекратит это?

— Он не может быть одновременно везде, — ответил королевский агент. — При всех наших успехах на западном побережье Африки, здесь, на востоке, эта несчастная торговля продолжается.

Поэт, дико размахивая руками, попытался было подойти к рабам, но Бёртон удержал его:

— Не глупи, Алджи. Каждый год через Занзибар проходит больше сорока тысяч рабов — ты не добьешься ничего, только навлечешь на нас неприятности.

Суинбёрн с ужасом посмотрел на несчастных мужчин и женщин, которых гнали как стадо скота, и еще долго после этого молчал — нехарактерное для него поведение!

Наконец Саид привел их на большую улицу, ведущую прямо к дворцу.

Они уже подошли к самому входу в приземистое здание с огромными окнами, когда Томас Честон заметил высокие пурпурные облака, внезапно заклубившиеся в юго-западном небе.

— Мсика, — сказал ему Бёртон. — Сильный дождь. Сейчас сезон дождей — самое худшее время для начала экспедиции, но мы и так задержались на два месяца и не можем ждать.

— Мы англичане, — отрывисто, в своей обычной манере, сказал Честон. — Привыкли к дождю.

— Не к такому, старина. Ты увидишь сам.

Внутри дворец мало отличался от хижины — покрытый гнилой красной черепицей, двухэтажный, квадратный, и почти ничем не украшенный.

Через большие входные двери их провели в приятный вестибюль, вверх по лестнице и в приемную. Саид на несколько минут ушел, потом вернулся и объявил, что принц готов принять их. Четверо мужчин вошли в большую узкую комнату, обставленную шелковыми занавесами, диванами, столами, лампами, избытком подушек и разноцветными птицами, поющими на балках потолка.

Принц Сайид Маджид приветствовал их по-европейски, сердечно пожав руку каждому. Он оказался молодым человеком, худым, с приятным лицом, хотя и испорченным ужасным числом оспинок.

Они сели вместе с ним на пол, вокруг низкого стола, и подождали, пока два невольника принесли засахаренные фрукты, печенье и стаканы с шербетом.

— Как приятно мне опять увидеть тебя, Бёртон, — сказал принц на чистейшем арабском.

Бёртон наклонил голову и на том же языке ответил:

— Прошло много времени, о принц. Ты едва отличался от ребенка, когда я в последний раз был на острове. Мне было больно услышать о смерти твоего отца.

— Он многому научил меня, и я думаю о нем каждый день. Да не допустит аллах, чтобы я опозорил его славное имя. Я продолжаю его дело и пытаюсь улучшить остров. И уже расчистил много земли для шамбас — плантаций.

— Твой отец собирался покончить с торговлей рабами, о принц — удалось ли тебе добиться чего-нибудь?

Сайид Маджид отпил шербета, потом, нахмурился и сказал:

— Есть человек, который противостоит мне. Его зовут эль Мургеби, хотя большинство людей называет его Типпу Тип. Его караваны проникают далеко вглубь континента и привозят огромное количество рабов. Он богат и знаменит, и я мало что могу сделать с ним — у него намного больше сторонников, чем у меня. Тем не менее... — тут принц вздохнул и коснулся указательным пальцем кончика носа — жест, который, как знал Бёртон, означал: «Это моя обязанность».

Они еще немного поговорили об островной политике, пока, через несколько минут, принц не сказал:

— Очень большой отряд европейцев высадился на континенте. Их база находится в деревне Мзизима, на юг отсюда. Среди них был твой друг, лейтенант Спик.

— Он мне больше не друг, — ответил Бёртон.

— А. Дружба — как стеклянное украшение; ее легко сломать, но редко когда удается потом склеить. Мне кажется, что они из народа алеман.

— Немцы? Да, очень вероятно. Но ты сказал, что Спик был среди них. Уже нет?

— Он, и еще несколько человек, ушли из Мзизимы по направлению к центру континента.

— Тогда я должен немедленно последовать за ними.

Принц вздохнул.

— Дожди могут сделать это трудным, и, как бы ни было мне больно говорить об этом, капитан, консул Ригби предал тебя.

Руки Бёртона сжались в кулаки.

— Несколько недель назад британское правительство переправило сюда припасы и приказало ему нанять носильщиков ваньямвези, чтобы перенести их в холмы Дут'уми; там они должны были дожидаться тебя. Эти припасы состояли из обычных товаров для торговли — кипы хлопка, связки медной проволоки, бусы — и еды, инструментов, оружия и боеприпасов, и еще двух паукообразных машин. Кажется, их называют сенокосцы, верно?

— Да.

— Он не нанял ни одного человека, и припасы оставались здесь, пока, месяц назад, не появились алеманы. И тогда консул отдал твои припасы им.

— Бисмалла! Предатель, грязный пес! Всегда этот Ригби стоит у меня на пути, но я говорю тебе, принц Саид, на этот раз он бросил вызов тому, кому обязан своим положением. С ним скоро покончат.

— Да-а, капитан, может быть. Но только в будущем. А сейчас нам необходимо обогнуть препятствие, которое он поставил на твоем пути. Я предлагаю свои запасы. Скажи, что я должен сделать.

Весь следующий час принц и Бёртон составляли план, основные положения которого королевский агент время от времени переводил своим товарищам.

Ближе к вечеру все получили свои задачи. Честон и Кришнамёрти вернулись на Элфинстон и присоединились к Герберту Спенсеру, Изабелле Мейсон и Садхви Рагхавендре — они должны были присмотреть за переносом запасов и оборудования экспедиции со шлюпа на корвет Артемида. Уильям Траунс, Изабель Арунделл и ее последовательницы отправились в имение принца — там они должны были выбрать лошадей из его огромного табуна и переправить их на материк на грузовом судне Энн Лэси.

Тем временем сэр Ричард Бёртон и Алджернон Суинбёрн отправились в британское консульство.

Было ровно девять вечера, когда они вышли из дворца принца. Дождь только что перестал, по улицам города текли ручьи. Однако дождь не смыл грязь, скорее перераспределил.

Королевский агент и его помощник осторожно шли по грязным улочкам, пока не добрались до здания консульства. К их удивлению ворота здания стояли нараспашку и никем не охранялись. Они зашли внутрь, пересекли маленький дворик и открыли входные двери. Ни одного огонька, тишина.

— Что-то здесь не так, — прошептал Бёртон.

— А Ригби, он живет здесь? — спросил Суинбёрн.

— Да, на втором этаже, но давай сначала проверим его кабинет.

Первый этаж состоял из прихожей, комнаты ожидания, почти лишенной мебели приемной, кабинета для записи, кабинета консула, библиотеки и комнаты для совещаний. Везде пусто и темно.

В библиотеке Бёртон, услышав слабый шорох, вынул заводной фонарь и завел его; хлынул достаточно яркий свет.

Книжные полки кишели термитами и муравьями.

— Вот это да! — воскликнул Суинбёрн. — Нашествие паразитов! Черт побери, что привлекло их сюда, Ричард?

— Не знаю, но их чересчур много, даже для Африки.

Они вернулись в прихожую и стали подниматься по лестнице. На полпути находилась маленькая площадка, после которой лестница поворачивала направо. На ней, в неудобном положении, лежало тело человека. Бёртон осветил фонарем его тело. Судя по лицу, при жизни у этого человека была черная кожа; смерть сделала ее пепельно-серой и обнажила все кости. Из-под отдернутых назад губ торчали зубы, глаза провалились на дно глазниц. Королевский агент протянул руку и прижал к лицу палец.

— Как будто трогаешь дерево, — сказал он. — Такое ощущение, что из него высосали кровь и вообще всю жидкость.

— И вот как, — Суинбёрн показал на левую руку трупа. Бёртон передвинул фонарь вправо и увидел покрытую листьями лозу, обвившуюся вокруг запястья. Из ее расширенного плоского конца торчали трехдюймовые шипы, прижавшиеся к предплечью и пронзившие кожу во многих местах.

Вытащив из пояса кинжал, он осторожно поддел растение. Сухие листья упали при первом же прикосновении. И сама лоза оказалась полностью высохшей. Подняв фонарь, он поискал ее начало и обнаружил, что она вьется вверх по лестнице и исчезает за углом.

— Осторожно, Алджи, — сказал он, начиная подниматься на второй этаж.

Суинбёрн последовал за ним, заметив, что ступеньки кишели жуками и тараканами.

Достигнув верхней площадки, они увидели, что лоза, извиваясь, уходит через открытую дверь в слабо освещенную комнату прямо перед ними.

Видно было только маленькую часть помещения — его большая часть находилась слева от двери — но то, что они смогли рассмотреть, буквально бурлило насекомыми; каждая поверхность казалась живой. Лозы липли к стенам, полу и даже к потолку. Сверху свисали живые кольца, похожие на ползучие растения джунглей; вокруг них и через них летали сотни мягко светившихся светлячков.

Бормоча проклятия, Бёртон осторожно пошел вперед, Суинбёрн за ним. Они пересекли коридор, вошли в комнату, давя насекомых, и огляделись, пытаясь объяснить увиденное. Оказалось, что это не так-то просто. Было невозможно узнать ни один предмет — на всех кипела жизнь, и, кроме того, каждый был наполовину скрыт под переплетением колючей, хотя и казавшейся мертвой листвы. Фонарь Бёртон заставил тени углубиться, а мириады светлячков — шевелиться и извиваться, так что вокруг обоих человек корчилось само пространство.

В дальней стене находилось закрытое ставнями окно. Прямо перед ним из пола выпирал приземистый и громоздкий главный ствол растения. Бёртон, избегая лоз и лиан, подошел к нему поближе и увидел, что у ствола есть углы. Только тут он сообразил, что это стол, хотя и почти не узнаваемый под покрывшей его растительностью.

Свет фонаря выхватил из темноты сучок, который привлек его внимание. Спустя несколько мгновений Бёртон понял почему.

Потому что он напоминал кисть руки.

Волосы на загривке королевского агента встали дыбом.

Он медленно поднял фонарь и наклонился. Сучок торчал из конца толстой, обвитой лозами ветки, которая, изгибаясь как локоть вверх, соединялась с находившимся прямо перед столом ужасно покоробленным стволом, по которому сновали тысячи многоножек, пауков, муравьев, жуков и термитов. Поток насекомых стремился вниз. Бёртон проследил взглядом их дорогу сверху, где ствол дерева внезапно суживался, а потом опять расширялся в большой узел, слегка отклонявшийся назад. В нем была дыра, из которой и выплескивались насекомые.

Бертон знал, что увидит дальше. Всеми фибрами своей души он не хотел смотреть, но заставил себя поднять фонарь повыше, свет переполз сначала на исказившиеся нос и скулы, а потом осветил живые глаза Кристофера Ригби, горевшие ненавистью на преображенном и парализованном лице.

Потрясенный Бёртон лишился голоса — он мог только сжаться и смотреть, все его тело дрожало, отталкивающая вещь поразила его до глубины души.

Ригби сидел за столом, когда его настигла метаморфоза. Его плоть превратилась в растительную ткань. Корни, лозы и лианы, все они росли прямо из него. И омерзительные шипы. К тому же, судя по трупу на лестнице, он стал плотоядным, то есть мог пить кровь из неудачливых людей.

Сейчас, за исключением демонических глаза, Ригби казался мертвым, он засох и завял, большинство листьев упало, тело изъели термиты.

Бёртон выпрямился. Глаза последовали за ним. Он заметил, что шея Ригби сломана, потом увидел те же отметки от когтей, что и на трупе Питера Пимлико, но более глубокие и свирепые.

— Дьявол забрал его, Алджи, — прошептал Бёртон. — Работа Цеппелина.

Суинбёрн не ответил.

Бёртон повернулся и на мгновение ему показалось, что его помощника в комнате нет. Потом он заметил вспышку красного на потолке. К его ужасу, поэт висел там, схваченный лозами и лианами.

— Алджи! — крикнул он, но его друг обмяк и потерял сознание, его маленькую шею обвивал колючий побег.

Повернувшись к Ригби, исследовать крикнул:

— Отпусти его, черт побери!

Изо рта консула внезапно брызнул фонтан насекомых, взлетел в воздух и приземлился на пол, стол и на Бёртона. Голова медленно заскрипела, поднимаясь.

— Ты! — прошептал Ригби. Как будто ветер потревожил сухие листья. — Я так долго ждал тебя.

— Освободи его! — потребовал Бёртон. — И, может быть, я сумею помочь тебе, Ригби!

— Мне не нужна твоя помощь, Бёртон. Только твоя кровь!

С потолка упала лиана и обвилась вокруг шеи исследователя. Бёртон, внезапно сообразив, что все еще держит кинжал, схватил ее, обрезал и сбросил с себя.

— Работа Цеппелина, а?

— Да.

— Прусак, Ригби! Он работает против Империи и меня послали остановить его. Ты же британец, черт побери! Выполни свой долг! Помоги мне!

— Кому-нибудь другому, Бёртон, с радостью. Тебе — никогда! Да я скорее умру предателем, чем помогу тебе!

Покрытые листьями усики обвились вокруг бедер Бёртона. Шипы прокололи брюки и воткнулись в кожу. Он нагнулся, когда колючий отросток попытался стегнуть его в лицо.

Времени на уговоры и разговоры не осталось. Еще немного, и его самого убьют, а Суинбёрна высосут до смерти.

Он ударил кинжалом фонарь, разбив стекло, потом проткнул мешочек с маслом. Жидкость брызнула наружу и немедленно воспламенилась.

— Нет! — прохрипел консул.

— Много лет я страдал от твоей зависти и вражды, Ригби. Сейчас все кончится.

Бёртон бросил горящий фонарь по стол. В то же мгновение горящее масло вырвалось наружу и сухое растение вспыхнуло ярким пламенем, заставив королевского агента отшатнуться назад. Лианы, обвившиеся вокруг ног, попытались удержать его, но потом отпрянули и стали раскачиваться вперед и назад.

Суинбёрн упал и ударился о пол. Бёртон на четвереньках подполз к нему, чувствуя, как быстро распространяющийся ад сжигает волосы на затылке. Ригби уже истошно вопил, но Бёртон, не обращая на него внимание, оторвал лозы от поэта, схватил его за воротник и, давя насекомых, потащил его из комнаты.

Огонь распространялся с пугающей скоростью. Пробежав по стенам и потолку, он обогнал двоих людей и наполнил коридор крутящимся черным дымом.

Задержав дыхание, на четвереньках, Бёртон добрался до лестничной площадки и практически скатился вниз по ней. Он остановился, наткнувшись на труп, Суинбёрн упал на него, и они вместе покатились по оставшимся ступенькам. Ударившись о пол, руки и ноги трупа сломались, как треснувшие ветки.

Пылающие балки крыши рухнули на площадку, с которой они только что скатились, осыпав их искрами и горящими кусками дерева.

Бёртон встал, закинул Суинбёрна на плечо, покачиваясь, пересек прихожую, вышел во двор и, через ворота консульства, на улицу.

Там он остановился и оглянулся. Здание горело, почти полностью охваченное огнем, и Кристофер Ригби, ненавидевший его в течение добрых двух десятков лет, сгорал внутри.

Бёртон не чувствовал себя удовлетворенным.

Вздохнув, он понес Суинбёрна к дворцу имама.

Ранним утром следующего дня два корабля бросили якорь у заросшего кустами песчаного берега Восточной Африки напротив Занзибара, в двадцати милях от Багамойо, центра торговли копрой и слоновой костью.

Артемида и Энн Лэси спустили шлюпки и начали перевозить людей, мулов, лошадей и припасы на материк. Этой долгой работе помогали сто двадцать носильщиков васавахили, привезенных из Бегамойо Саидом бин Салимом и его восемью аскари.

Эта часть побережья называлась Мрима, или «земля холмов». На ее берегах, изрезанных глубокими бухтами, лагунами и заводями, росли леса белых и красных мангровых деревьев, спутанные корни которых очень осложняли проход к более открытой земле. Однако именно в этом месте длинный пласт из черного камня прорезывал лес и образовывал естественный путь с отмели. Бёртон приказал посыпать его песком, — и соломой из трюма Энн Лэси — чтобы копыта лошадей не скользили. Один за другим восемьдесят великолепных арабских жеребцов аккуратно спускали из трюма на лодку, переправляли парами на отмель и проводили по камню через мангровый лес лес до лагеря — длинного участка белого песка, огороженного с трех сторон зелеными стенами и низким холмом — где связывали вместе крепкими цветущими лианами. За лагерем, среди зловонных черных болот, лагун и москитных бухт возвышались другие холмы, покрытые ярко зеленой травой.

Эти восемьдесят лошадей были только первой из четырех партий припасов, и, разгрузив их, Энн Лэси отправилась обратно в Занзибар, за следующей.

Тем временем Артемида выгрузила семьдесят тюков с товарами для торговли, и множество ящиков с едой, книгами и оборудованием, палатками роути, оружием, боеприпасами и всем остальным имуществом, необходимым для сафари.

Бёртон, окруженный жужжащими насекомыми, распоряжался установкой лагеря. Как только был воздвигнут первый роути, туда на носилках перенесли Алджернона Суинбёрна и удобно устроили на койке.

— Он все еще без сознания, — сказала королевскому агенту сестра Рагхавендра. — Он потерял много крови и сильно ударился головой, но он это преодолеет. Не сомневаюсь, что вскоре он опять будет прыгать вокруг, как мячик. Потрясающе живучий человек! Я запомнила это еще тогда, когда он так неудачно познакомился с Лоуренсом Олифантом. Тем не менее, он должен провести в покое около недели.

Бёртон покачал головой.

— Мне очень жаль, Садхви, но это невозможно. Мы не можем задерживаться. Завтра, при первых лучах рассвета, мы сворачиваем лагерь и уходим. Но я позабочусь, чтобы его понесли на носилках. Мы будем нести Алджи так долго, как только потребуется.

— Очень хорошо. Я буду поблизости от него.

Саид бин Салим был назначен рас кафилахом — проводником. К счастью, несмотря на то же самое имя, он не был тем человеком, который вел экспедицию Бёртона в 57-ом. Тот Саид принес исследователю только неприятности, в то время как нынешний рас кафилах немедленно доказал свою ценность, распределив работу среди васавахили и гарантировав им достойную плату. Его восемь «громил», как немедленно окрестил их Траунс, служили инструментом в его руках. Лагерь был установлен с потрясающей быстротой.

К тому времени, когда солнце село, все двести пятьдесят лошадей и двадцать мулов стояли за загородкой на южном конце поляны; полукруг платок роути был воздвигнут на северном конце; на востоке сгрудились бейт ша'ары, — арабские палатки из козьей шкуры — в которых разместились две сотни дочерей аль-Манат; запад остался носильщикам, сидевшими или лежавшим, завернувшись в одеяла. Была выставлена стража, зажгли костры и повара принялись готовить куриц, каши и овощи, которые немедленно съедались.

Наконец на экспедицию опустилась тишина тропической ночи, изредка нарушаемая ревом крокодилов и странными криками ночных цапель. Неутомимые москиты роились в душном воздухе.

Бёртон, его друзья — за исключением Суинбёрна — и Саид собрались в главной палатке. Англичане надели легкие шорты, рубашки без воротника, расстегнули верхние пуговицы и закатали рукава. Изабелла Мейсон и сестра Рагхавендра надели летние платья со скромным вырезом. Саид и Изабель Арунделл остались в арабской одежде. Герберт Спенсер по-прежнему носил свой полиметиленовый костюм, но, вдобавок к нему, завернулся и в одежды бедуина, полностью спрятав голову под куфьей. Он ходил с палкой, и не только для того, чтобы компенсировать поврежденную ногу: со стороны казалось, что он прокаженный, и все носильщики-васавахили держались от него подальше. Если бы они узнали, что скрывается под его маскировкой, суеверный страх заставил бы их массово дезертировать.

Англичане и Саид уселись вокруг стола, на котором Бёртон разложил большую карту. Все внимательно разглядывали ее при свете масляной лампы, в которую упрямо билась отвратительная ночная бабочка.

— Ее нарисовал в 1844 году французский морской офицер по имени Майзан, — сказал им Бёртон. — Как видите, я исправил ее в некоторых местах и добавил примечания. Мы находимся здесь, — он указал на одну точку, потом перевел палец на другую, дальше от побережья, — а это деревня Куингани. За ней, вот это, деревня Бомани, и, здесь, Мквайу. Если вы пойдете со скоростью две с половиной мили в час и не остановитесь в первых двух деревнях, то окажитесь в третьей через четыре с половиной или пять часов.

Томас Честон пожал плечами.

— Что-то очень медленно.

— Нельзя недооценивать местность, — ответил Бёртон. — Ты сам увидишь, что идти довольно трудно, и я предлагаю вам не самый легкий темп. Кроме того здесь много болот, джунглей и холмов, которые начинаются вот здесь и идут по всему побережью. Они принадлежат племенам вамрима, которые в целом враждебны и не гостеприимны.

— Каким же им еще быть, если за ними охотятся работорговцы? — пробормотала Изабелла Мейсон.

— Именно так. Вот моя точка зрения: рано утром вы собираете лагерь и идете так быстро, как только можете, всегда настороже, оружие в руках. Не обращайте внимания на глупости местных. Они, несомненно, потребуют огромный налог за проход по их территории. Они называют его хонго — «дань» — и сделают все возможное, лишь бы помешать вашему пути, если не будут удовлетворены тем, что получат. Платить надо ровно столько, сколько посоветует Саид — и даже это, наверняка, будет более чем достаточно.

Он что-то сказал гиду по-арабски. Саид посмотрел на Кришнамёрти и обратился к нему на хиндустани:

— Я говорю на твоем языке, сэр.

— А, хорошо, даже замечательно! — воскликнул Кришнамёрти.

— Достигнув Мквайу отдохните и поешьте, но будьте готовы в любой момент двигаться дальше, — продолжил Бёртон. — Если все пойдет по плану, в то время, как мы присоединимся к вам, будет самое жаркое время дня. Несмотря на это мы опять тронемся в путь. Я хочу достигнуть Нзасы, — он коснулся очередной точки на карте. — Примерно три с половиной часа ходьбы. К тому времени, как мы окажемся там, уверен, мы настолько устанем, что не сможем идти дальше, и я уже не говорю про дождь, так что мы там остановимся на ночь.

Они поговорили еще немного, потом Бёртон встал, потянулся и выудил из кармана сигару. Потом обратился к Изабель Арунделл и Уильяму Траунсу:

— Сегодня новолуние, так что придется действовать только при свете звезд. Изабель, когда твои женщины закончат с вечерними молитвами, пожалуйста, начинай подготовку. Уильям, пойдем, покурим со мной. Остальные немедленно спать — это приказ!

— Я поработаю над моей книгой, босс, — сказал Герберт Спенсер. — Сон — это еще одно удовольствие, которого я лишился, но все не так плохо — мои «Начала Философии» великолепно идут.

Все пожелали друг другу спокойной ночи.

Бёртон и Траунс вышли наружу, зажгли сигары и медленно пошли вокруг лагеря, посылая голубой табачный дым в тяжелый воздух. Впрочем, на москитов он не действовал. Траунс прихлопнул одного на предплечье.

— Чертова тварь!

— Больше всего их вокруг болотистых мест, — заметил Бёртон. — Как раз в таких местах гнилые газы вызывают малярию. Так что в областях, в которых больше всего москитов, вы имеете все шансы умереть от этой болезни.

— И когда я заболею?

— Обычно сезонная лихорадка приходит достаточно быстро. Две недели, самое большее, старина, потом ты начнешь потеть и нести чушь в течение месяца. Боюсь, это неизбежно.

Траунс хмыкнул.

— Надеюсь, ты не соврал, сказав, что Садхви — хорошая няня.

Они посмотрели на женщин Изабель, седлавших лошадей, потом выкинули окурки и вернулись в главную палатку, где достали рюкзаки и винтовки.

— Порядок, — сказал Бёртон. — За дело.

Спустя десять минут двое мужчин уже поднялись на холм рядом с Изабель, за ними скакали две сотни амазонок. Достигнув вершины, Траунс повернул своего коня — как и Честон с Кришнамёрти, он научился ездить на лошади во время перехода через пустыню — и посмотрел на лагерь. Отсюда он казался крошечным островом, с трех сторон окаймленным буйной зеленью, за ним в свете звезд сверкал Индийский Океан, а перед ним простирались бескрайние просторы неисследованной Африки.

— Я чувствую, что нас ждут невероятные трудности, — сказал он Бёртону.

— Похоже, так оно и есть, — ответил королевский агент.

Деревня Мзизима лежала в пяти милях к югу от лагеря. Первоначально она состояла из бандани — лишенного стен дома собраний с тростниковой крышей, стоящего на шести вертикальных столбах — и покрытых тростником хижин, беспорядочно разбросанных вокруг открытого и пустого центра. Деревню окружали поля, на которых выращивали рис, бухарник, сахарный тростник и горох. Поля разделялись зарослями базилики и шалфея, повсюду росли кокосовые деревья, манго и папайя. Обработанная земля простиралась на юг от края мангрового леса, тянулась к западным холмам и естественной маленькой бухте на берегу.

В далеком прошлом племена вамрима обрабатывали землю и ловили рыбу, но с появлением торговцев рабами ложь, воровство, плохая работа и непостоянство превратили когда-то процветавшую деревню в скопление лачуг, занятых мужчинами и женщинами, знающих, что у них в любой момент могут отобрать жизнь — как буквально, так и метафорически — и не собирающихся больше работать ради выживания.

И сейчас пришли пруссаки.

В четыре часа утра сэр Ричард Бёртон лежал на животе на верхушке покрытого кустарником кряжа и при помощи бинокля, позаимствованного на Орфее, внимательно разглядывал деревню. В ней осталось совсем мало первоначальных зданий — дом собраний, однако, сохранился — и их место заняли казармы, выстроенные в отчетливо европейском стиле. Их было шесть, и еще шесть строились, а за ними плескалось целое море палаток, залившее когда-то обрабатываемые поля. Особенно много палаток находилось на юге, где мангровые деревья были вырублены и сожжены. Бёртон разглядел и множество наполовину построенных деревянных домов.

— Выглядит так, как если бы они собираются устроить здесь постоянный лагерь, — прошептал Траунс. — Построить новую деревню слегка к югу от первоначальной.

Бёртон хмыкнул в знак согласия.

В ярком свете африканских звезд он видел, что украденные у него припасы сложены в бандани. Один из сенокосцев стоял за ним. Другой находился у внешнего края палаток, ближе к нему и Траунсу, без водителя. Рядом с ним стоял часовой, с винтовкой через плечо и трубкой во рту.

Мзизима спала, только несколько людей стояли на страже. Не был видно ни одного местного, и Бёртон решил, что жители деревни либо были вынуждены пойти в слуги, либо убиты.

— А это еще что такое, черт побери? — прошипел Траунс, указываю на другую часть лагеря.

Бёртон перевел бинокль на что-то, трепыхавшееся там. Он еще не успел ничего толком рассмотреть, но смутная тень уже заставила его содрогнуться. Потом серебристые лучи осветили ее, и Бёртон увидел огромное растение, идущее на толстых белых корнях. Присмотревшись, исследователь с изумлением понял: внутри растения сидит человек, скрытый мясистым цветком и окруженный стегающими по воздуху усиками. Похоже, он мысленно управлял растением, потому что извивающиеся нитевидные стебли входили в кожу на его голове, и, когда он двигал головой, кошмарная машина поворачивала туда, куда он смотрел.

— Есть и другие, — сказал Траунс. — Они патрулируют внешний периметр.

Через несколько минут они поняли, зачем.

Одно из растений внезапно прыгнуло вперед и что-то схватило. Дико кричащего человека выдернули из подлеска и вздернули в воздух. Очевидно, один из вамрима попытался убежать, и теперь был вынужден заплатить за это. Лианы обвились вокруг запястий и высоко подняли его, колючие ветки безжалостно стегали обнаженную спину до тех пор, пока кровь не хлынула ручьем, потом его бросили обратно в лагерь — крутясь, он пролетел по воздуху, упал на кучу между двух палаток и замер.

— Дело осложняется, — прошептал Бёртон.

— Задний ход?

— Нам нужны эти запасы, если мы хотим догнать Спика. Он здорово опередил нас, но со всеми нашими ресурсами мы сможем избежать препятствий, которые замедлят его.

— Какие препятствия?

— Главным образом те, которые туземцы поставят у него на пути. И еще я рассчитываю на его некомпетентность как руководителя экспедиции, неспособность общаться на любом языке, кроме английского, и, как ни странно, на взрыв Орфея — он не имеет ни малейшего понятия, что мы выжили и сидим у него на хвосте.

Спустя пятнадцать минут с неба спустилась Покс и опустилась на плечо Бёртону.

— Сообщение от Изабель Арунделл, — объявила она.

— Ш-ш-ш! — прошипел Бёртон, но такое приказы птица не понимала.

— На позиции, ты, неуклюжий тупой хрен. Жду слова. Конец сообщения.

— Часовой сенокосца смотрит сюда, — тихонько сказал Траунс.

— Сообщение для Изабель Арунделл, — прошептал Бёртон. — Считай, что слово получено. Осторожно. Там евгенические растения. Конец сообщения.

Покс свистнула и улетела.

— Все в порядке, — сказал Траунс. — Он увидел Покс и, скорее всего, решил, что из джунглей прилетала крикливая птица. Сейчас он раскуривает трубку.

— Пора, однако, позаботиться о нем, — сказал Бёртон.

Он вытащил из кобуры игломет.

Положив кактус на левое предплечье, он тщательно прицелился и мягко нажал на выступ, заменявший курок. С негромким хлоп! пистолет выстрелил.

Семь шипов вонзились в грудь часового. Он с удивлением посмотрел на них, прошептал «Was sind diese?» [19]и упал на землю.

— Теперь тихо, — прошипел Бёртон. — К внешним палаткам. Держись ниже.

Два человека соскользнули с вершины холма и бесшумно побежали к периметру лагеря. Добравшись до первой платки, они скорчились в ее тени и стали ждать.

А потом мир взорвался, и настолько внезапно, что застал врасплох даже Бёртона и Траунса, ожидавших этого. Только что был слышен только храп спящих в палатке людей, а в следующую секунду ночь расцвела залпами винтовок, топотом лошадиных копыт и улюлюканьем амазонок.

Дочери аль-Манат хлынули с гребня холма на северо-западе от лагеря, и, прежде чем часовые успели подать сигнал тревоги, уже оказались среди палаток, в мгновение ока подожгли горящими ветвями три казармы, повернули лошадей, вернулись обратно на холм и исчезли из вида.

Запаниковавшие пруссаки даже не успели выстрелить.

«Wir wurden angegriffen! Wir wurden angegriffen![20]— завопили они. —Verteidigt das Lager![21]»

Из горящих и еще не успевших вспыхнуть домов и палаток вываливались люди, терли глаза и недоуменно глядели по сторонам. С вершины холма зазвучали винтовочные выстрелы, многие немецкие солдаты упали на землю с пулей в груди.

Пруссаки схватились за свои винтовки и приготовились встретить атаку. Траунс схватил Бёртона за руку и указал на евгенические растения-машины. Они тоже направились к северо-западной части лагеря.

Винтовочный огонь с вершины холма усилился. Пруссаки не остались в долгу, стреляя наугад. Как только их внимание полностью переключилось туда, из леса к югу от деревни вынеслись двадцать всадников, перемахнули через открытое поле и бросили горящие факелы в два ходячих растения. Бёртон едва не вскрикнул, когда, при свете звезд, заметил, что эту кавалерийскую атаку возглавляла сама Изабель Арунделл. Держа пистолет в одной руке и копье в другой, управляя лошадью коленями и давя палатки на своем пути, она провела отряд к еще одной евгенической твари. Воткнув копье в ее самую толстую часть, она, подняв лошадь на дыбы, уклонилась от хлещущих усиков, прицелилась и выстрелила прямо в голову водителю. Потом прорычала команду и унеслась в темноту вместе со своим отрядом.

Самая ближняя часть к Бёртону и Траунсу часть Мзизимы полностью опустела.

— Вперед, — сказал Бёртон. — Мы должны закончить прежде, чем южная часть лагеря присоединится к драке. — Он и Траунс ползли вперед, пока не добрались до ближайшего сенокосца. Исследователь протянул руку туда, где ожидал найти маленькую заслонку под брюхом машины. В Лондоне сенокосцев использовали главным образов для перевозки товаров, которые подвешивали под животами. Он собирался нагрузить припасами оба сенокосца и угнать их, пока пруссаки отражают мнимую атаку. Но его ожидало горькое разочарование.

— Черт побери! — прошипел он. — Они убрали проклятую сетку. И заменили ее скобами. Как если бы собирались прикрепить под телом что-то другое.

— Как же мы теперь перевезем наши запасы? — спросил Траунс.

— Не знаю. Давай сначала посмотрим на них. Сейчас самое важное — скорость!

Они побежали вперед, среди общей суматохи на них никто не обращал внимания.

Одна из объятых пламенем казарм рухнула, в воздух столбом взлетели искры. Люди кричали. Щелкали винтовки.

На плечо Бёртона вспорхнула Покс.

— Сообщение от грубиянки Изабель протыкательницы пузыря Арунделл. Торопись, лизобюд! Конец сообщения.

Второй сенокосец, стоявший за бандани, оказался нетронутым. Бёртон опустил его сеть и расправил ее.

— Начинаем грузить ящики. Столько, сколько влезет. Берем все подряд — в них нужное нам оборудование.

— Was machen Sie hier? [22]— спросил чей-то голос.

Бёртон повернулся, поднимая игломет, и выстрелил в излишне любопытного немца.

— Сообщение для Изабель Арунделл, — сказал он. — Грузим припасы. У нас только один сенокосец. Максимальное отвлечение. Конец сообщения.

Покс исчезла.

Спустя несколько мгновений Дочери аль-Манат опять начали стрелять вниз с холма. Пока они перестреливались с пруссаками, Бёртон и Траунс переносили ящик за ящиком из бандани в сеть. В какое-то мгновение королевский агент заметил краешком глаза движение, повернулся туда и увидел десяток африканцев, бегущих вверх по склону холма и исчезающих в лесу.

— Повезло некоторым, — пробурчал он.

Еще двое солдат заметили англичан и оба упали с отравленными шипами кактуса в груди.

— Хватит, — выдохнул Бёртон. Они уже нагрузили треть похищенных припасов. — Забирайся внутрь, не высовывайся и возвращайся тем путем, которым мы пришли. Если я не догоню тебя, возвращайся на песчаную отмель и жди меня там.

Уильям Траунс кивнул, вскарабкался по ступенькам на одной из ног сенокосца, уселся в кресло водителя и завел мотор. Его рев утонул в треске выстрелов, но, как только сенокосец зашагал прочь с сеткой, болтавшейся под ним, три прусских растения заметили столб дыма и бросились ему наперехват.

— Быстрее, — крикнул Бёртон, бежавший рядом. — Убирайся отсюда.

Он как раз пробегал мимо второго сенокосца. Королевский агент быстро забрался по его ноге, скользнул в кресло, схватил рычаги управления и взмолился аллаху: «Пусть машина заработает!»

Она заработала.

Мотор за его сидением загрохотал, возвращаясь к жизни, и он послал свою машину наперерез ближайшему растению. Приблизившись, он поднял кактус и выстрелил в пруссака, сидевшего в цветке. Никакого эффекта.

— Невосприимчив к яду? — прошептал он. — Может быть, ты сам наполовину растение!

Бёртон послал своего парового паука прямо на мутировавший цветок, собираясь раздавить его. Усики обвились вокруг ног машины и потянули за них, пытаясь перевернуть механизм. Он еще несколько раз обстрелял шипами водителя, пока лицо того не стало напоминать дикобраза. Пруссак остался в сознании, и послал лозу, хлестнувшую по руке исследователя с такой злобностью, что ствол кактуса разрезало напополам. Бёртон выругался и бросил его.

Сенокосец раскачивался из стороны в сторону. Удары колючих отростков сильно поцарапали его панцирь, и Бёртон чувствовал, что машину заносит. Отчаянно дергая рычагами, он заставил ее поднять две передние ноги и обрушить на грудь солдату. Удар пронзил сердце, пруссак мгновенно умер, растение согнулось и дико замахало отростками, заставив сенокосца опрокинуться. За мгновение до того, как он ударился о землю, Бёртон нырнул вперед, перекатился, вскочил на ноги и изо всех сил побежал. Он успел добежать до склона холма, когда за ним замаячили два оставшихся цветка. Низко опустив голову, он собрал оставшиеся силы и побежал вверх так быстро, как только мог. Краем глаза он видел тянущиеся к нему лианы. Внезапно что-то обвило его левую руку и вздернуло в воздух. Бёртон, ожидавший, что его сейчас будут стегать и рвать острые шипы, с изумлением обнаружил, что летит над землей и бьется о бок лошади, а держит его не лиана, а чья-то крепкая рука. Не в состоянии изменить свое положение, он не мог увидеть спасителя, но, пытаясь не упасть, сумел схватиться за лодыжку всадника — женскую лодыжку.

Лошадь забралась на верхушку кряжа и, скользя, остановилась рядом с сенокосцем Траунса. Бёртона бесцеремонно бросили на землю.

— Уильям! Стой! — Командирской голос принадлежал Изабель Арунделл. Траунс заставил машину остановиться.

— Дик, быстро в сеть! — рявкнула Изабель.

Бёртон взглянул на нее, и в это мгновение через складки ее бедуинской одежды прошла пуля, едва не попав в нее. Она повернулась в седле и шесть раз подряд выстрелила в сторону лагеря.

— Давай, черт побери! — крикнула она.

Бёртон пришел в себя. Три шага, и он под сенокосцем. Подпрыгнув, он схватился за сеть и влез внутрь.

— Уильям, вперед! — проревела Изабель. — Как можно быстрее! Не останавливайся и не гляди обратно! Мы задержим пруссаков, насколько у нас хватит сил.

— Изабель... — начал было Бёртон, но она оборвала его. — Мы догоним твою экспедицию позже. Вперед!

Она повернула лошадь и погнала ее вниз по склону, на ходу всадив копье в одно из ходячих растений.

Траунс вернулся к рычагам, его сенокосец кашлянул, испустил струю пара, и зашагал в ночь, с Бёртоном болтающимся под брюхом.

— Черт меня побери! — прошептал исследователь самому себе. — У этой женщины сила быка и храбрость льва.

Уильям Траунс остановил сенокосца только пройдя полпути к лагерю экспедиции. Преследования не было. Далекие выстрелы оглашали ночь.

Траунс подвигал одной из длинных ног паука, пока она не оказалась в пределах досягаемости Бёртона. Королевский агент взобрался по ней в одноместную кабину и устроился на самом краю — ноги внутри, цепляются за сидение.

— Все в порядке, — сказал он, и Траунс повел машину вперед.

Они двигались достаточно медленно. Сенокосец намного тяжелее лошади, и заостренные концы его ног часто проваливались во влажную землю. К тому времени, когда они добрались до песчаной отмели, солнце уже встало, с деревьев и травы капала роса, земля дымилась.

Песчаная поляна оказалась совершенно пустой.

— Отлично, — сказал Бёртон. — Они уже в пути. Быть может, мы нагоним их прежде, чем они достигнут Нзасы.

Сверху спустилась Покс и села на голову человека из Скотланд-Ярда.

— Эй! — запротестовал Траунс. — Пошла! — Птица не обратила на него внимание.

— Сообщение от Изабель Арунделл. Нам нужно отступить и перегруппироваться. Одиннадцать из моих женщин убиты, три ранены. Мы будем вести эту идиотскую партизанскую войну еще несколько дней, чтобы помешать им преследовать вас. Со временем мы присоединимся к вам. Можешь путешествовать спокойно, ты, трясопуз. Конец сообщения.

— Идиотская партизанская война? — удивленно спросил Траунс.

— Скорее всего, добавка болтуньи, — сказал Бёртон.

— А. Ты не мог бы убрать чертову птицу с моей головы, пожалуйста?

— Сообщение для Изабель Арунделл, — сказал Бёртон. — Огромное спасибо, но больше не рискуй. Отрывайся от них как можно быстрее. Конец сообщения.

Попугаиха пронзительно завопила — поняла! — и прыгнула в воздух.

Подчинясь указаниям Бёртона, Траунс повел сенокосца к холму на западной части поляны. Они прошли по песчаной земле, густо усеянной колючими кустами, перебрались через несколько скругленных холмов и спустились на зеленую равнину, усеянную рощами высоких деревьев. Солнце карабкалась на небо за их спиной. Утренний пар уже испарился, воздух начал нагреваться.

Немного позже к ним присоединилась Покс.

Они вышли на болото, и сенокосец пересек его вброд, спугнув гиппопотама.

— Спик бы сошел с ума, — заметил Бёртон.

— Что ты хочешь сказать?

— Он охотник до мозга костей. Он стреляет во все, что движется и наслаждается убийством. Когда мы были здесь в 57-ом, он убил больше бегемотов, чем я могу сосчитать.

Гигантский механический арахнид стонал и раскачивался, пробиваясь через вонючую грязь, но, в конце концов, вышел на более твердую почву и пошел намного быстрее.

Появилось несколько хижин-ульев, жители которых, увидев приближающегося гигантского паука, дали деру.

Бёртон и Траунс пересекли обработанную землю, прошли через мгновенно опустевшую деревню Куингани и оказались на широкой равнине, по которой были разбросаны маленькие леса и одиноко стоящие баобабы, с бутылочными стволами и широко раскинувшимися ветками. Только здесь Траунс впервые увидел настоящую африканскую перспективу и поразился видимой непорочности земли. Далеко справа от них бежали жирафы; два стада антилоп грациозно прыгали слева; орлы почти неподвижно висели высоко в воздухе; на горизонте длинная низкая цепь гор вытянулась от севера к югу. Когда-то, возможно, этот Эдем ласкали самые свежие ветра, но сейчас тяжелый застывший воздух не шевелился, и в нем носились только агрессивные насекомые. Ладони, предплечья и шея Траунса были покрыты шишками от их укусов.

Через два часа пути Бёртон крикнул:

— Смотри, я вижу их!

Действительно, впереди показалась деревня, вокруг которой собралось множество людей. Судя по грузам, лежащим на земле, это был экспедиция.

— Бомани — маленькое собрание хижин, — сказал исследователь Траунсу.

Сенокосец подошел ближе, и эти туземцы отреагировали точно так же и предыдущие — бросились врассыпную.

— Наконец-то! — крикнул Манеш Кришнамёрти, когда сенокосец остановился и, выбросив столб пара, с громким шипением опустился вниз. — В обмен на безопасный проход по своей территории они хотели весь наш табак. Как хорошо, что ты избавился от них!

— Вы шли очень быстро, — заметил Бёртон, спрыгивая на землю.

— Саид заставил нас собрать лагерь и выйти еще до рассвета. Этот человек — демон эффективности.

Бёртон повернулся к арабу.

— Приветствую тебя, Саид бин Салим эль Ламки эль Хинави, и да будет на тебе благословение всемогущего аллаха. Ты замечательно выполнил свой долг.

— И тебе мир, капитан Бёртон. Милостью аллаха наши первые шаги благословила удача. Пусть и впредь он не оставляет нас. Ты догнал нас раньше, чем предвидел.

— Наша миссия заняла меньше времени, чем я ожидал. Дочери аль-Манат были жестоки и почти никто из пруссаков нас даже не заметил. Мы смогли быстро забрать наши припасы. Экспедиция готова двигаться дальше?

— Да.

— Очень хорошо. Пускай носильщики берут грузы.

Рас кафилах поклонился и поторопился прочь — готовить сафари для следующего этапа пути.

Бёртон повернулся к мисс Мейсон.

— Поменяйтесь местами с Уильямом, Изабелла. Будем по очереди вести сенокосца. По меньшей мере, это легче, чем мула.

Юная женщина улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Откровенно признаться, капитан, я бы лучше осталась с животным из плоти и крови. Они мне нравятся больше механических.

— То есть вам вполне удобно?

— Конечно. Я чувствую себя полностью свободной!

В конце концов, место Траунса занял Честон, потому что сестра Рагхавендра также отказалась слезать с мула, предпочитая ехать рядом с носилками Суинбёрна. Поэт проснулся, но был еще слаб.

— Клянусь шляпой, Ричард! — слабо сказал он. — Неужели это действительно был Кристофер Ригби? Что за чертовщина произошла с ним?

— Граф Цеппелин. Как мне кажется, в его когтях есть какой-то яд. Питеру Пимлико он впрыснул совсем немного, хотя, быть может, с того времени его когти стали еще больше. Ригби, напротив, получил полную дозу.

— И превратился в колючий куст?

— Да. Мы чуть было не влипли, Алджи. Эти евгеники превратились в настоящих монстров!

— Не только они, — сказал Суинбёрн, взглянув на сенокосца. — Если ты спросишь меня, все ученые закусили удила. Теперь я уверен, что мои друзья-либертины были правы. Прежде, чем вмешиваться в мир природы, нам надо обращать больше внимания на развитие человеческого духа.

В это мгновение прихромал Герберт Спенсер.

— Мистер Саид говорит, что мы готовы для выхода.

— Герберт, скажи ему, пожалуйста, чтобы начинал движение.

— Заметано. Прости меня, босс, не будешь ли ты так добр подкрутить меня? Пружина слегка ослабла.

— Конечно. Неси ключ.

Заводной человек зашаркал прочь.

— Как ты себя чувствуешь, Алджи? — спросил Бёртон друга.

— Все в ажуре, Ричард, — ответил Суинбёрн. — Как ты думаешь, не является ли глоток джина лучшим средством от малярии?

— Ха! Ну, тебе действительно стало лучше. И нет, не является.

Вернулся Спенсер и встал спиной к Бёртону, который, убедившись, что носильщики не видят его, нащупал под многими одеждами философа дыру в спине. Он взял большой металлической ключ и вставил в спину латунного человека, потом поворачивал его до тех пор, пока заводной философ не почувствовал себя полностью заведенным.

Спенсер поблагодарил его и пошел помогать сафари пуститься в дорогу.

Через полчаса толпа людей и животных выстроилась в длинную линию, чем-то похожая на гигантскую змею, и медленно поползла запад.

И что это была за колонна! Во главе на мулах ехали Бёртон и Траунс, исследователь записывал все происходящее в журнал, оценивая географию и геологию, как и приказал Пальмерстон, в то время как человек из Скотланд-Ярда не отводил бинокля от дороги перед ними. В нескольких ярдах слева от них Честон вел сенокосца; за ними ехали на своих животных Изабелла Мейсон и сестра Рагхавендра, подняв над головой изящные зонтики от солнца. Носилки Суинбёрна несли четверо васавахили; за ними следовали все остальные носильщики и вьючные мулы, все тяжело нагруженные. Большинство людей несли на плечах — или на голове — один тяжелый тюк; другие, объединившись парами, несли шесты с привязанными к ним тяжелыми ящиками. Каждый человек к тому же нес на спине свои пожитки — глиняный кувшин для приготовления еды, сосуд из высушенной тыквы, наполненный водой, тюфяк для сна, трехногую табуретку и другие необходимые вещи.

Васавахили шли полуголыми, с грубой набедренной повязкой вокруг бедер; когда начинался дождь или садилось солнце, они надевали накидку из козьей шкуры. Некоторые обматывали вокруг головы повязку, сплетенную из гривы зебры; другие предпочитали высушенные бычьи хвосты, поднимавшиеся над их лбами как рог носорога; однако большинство украшало свои черепа связками из перьев страусов, журавлей и соек. Запястья и голени африканцев окружали массивные браслеты из слоновой кости, латыни или меди, на шее висели ожерелья и кольца. По меньшей мере, половина носила под коленями маленькие колокольчики, беспрестанное позвякивание которых смешивалось с более громким звоном колокольчиков, привязанным к ошейникам волов. Все это, вместе с непрерывными песнями, смехом, криками, спорами и боем барабанов, превращало процессию в шумное и довольно приятное зрелище.

В конце длинной линии ехали на мулах Кришнамёрти и Спенсер, приглядывая за носильщиками, вечно склонными к дезертирству. Но самыми занятыми членами каравана были Саид бин Салим и его восемь громил-аскари. С неисчерпаемой энергией они сновали взад и вперед колонны, следя за порядком и подгоняя людей громкими «Хопа! Хопа! Вперед! Вперед!»

Вскоре экспедиция оказалась перед одним из многочисленных африканских испытаний: темный густой лес с очень кусачими муравьями. Низкие ветки так и норовили сбросить груз, который носильщики несли на головах. Честон с трудом заставил сенокосца пробиться через непокорную листву.

Наконец они вышли из леса и по длинному пологому склону спустились в болотистую неровную долину. Мулы здесь проваливались по колено, спотыкались, ревели и двигались только тогда, когда их стегали бакуром — африканской плеткой-девятихвосткой. Наконец, потеряв много времени, когда жестокое солнце уже било изо всех сил, они вышли на более твердую почву, оказавшись на великолепной зеленой равнине. Отсюда уже была видна деревня Мквайю. И опять, один вид гигантского паука заставил жителей разбежаться.

— Вот преимущество, которое я не предвидел, — сказал Бёртон Уильяму Траунсу. — Они так боятся сенокосца, что даже забывают про хонго. Эх, если бы у нас были все наши машины! Без крабов, которые могут проложить дорогу через джунгли, мы скоро достигнем точки, где для сенокосца не будет дороги и нам придется бросить его.

Мквайю мало чем отличалась от кучки хижин, скопившихся вокруг дома собраний, но она была последней деревней, находившейся под юрисдикцией Багамойо. Дальше начинался район Узамаро.

Солнце стояло в зените, и усыпляющая жара высасывала из них энергию. Тем не менее, были решено перед отдыхом достичь Нзасы, и они потащились дальше, истекая потом, с остекленевшими глазами.

Сенокосца пришлось бросить намного раньше, чем опасался Бёртон. Меньше чем через два часа после Мквайю они оказались перед джунглями, слишком густыми для механического паука. Честон проехал вдоль края барьера на милю на юг, потом на милю на север — та же картина. Вернувшись, он крикнул из кабины:

— Простирается настолько, насколько может видеть глаз. Нет пути. Объезжать?

— Нет, — крикнул Бёртон. — Я не хочу разделяться и терять тебя! Мы и так знали, что это произойдет. Полагаю, самое время. По меньшей мере, носильщики смогут бросить запасы угля.

Честон выключил мотор и спустился по ноге вниз.

— Надо уничтожить, — сказал он. — Пруссаки. Не хочу, чтобы им досталось.

Бёртон какое-то мгновение подумал, потом кивнул.

— Ты прав.

Пока сафари начало при помощи мачете пробивать дорогу через плотный подлесок, королевский агент и детектив привязали веревку к одной из ног сенокосца и тянули до тех пор, пока машина не опрокинулась. Честон вынул револьвер Адамса и выпустил всю обойму в водяной бак машины. Потом они подобрали камни и до тех пор били ими по одному из суставов ноги сенокосца, пока не сломали его.

— Готово, — сказал Бёртон. — Теперь поторопимся в Нзасу. Чем быстрее мы там будем, тем лучше. Мы все устали и проголодались.

Пробившись через джунгли, они вышли на берег узкой реки. Над водой носились москиты, на берегах грелись крокодилы. Пересечь реку оказалось нелегкой и опасной задачей, и к тому времени, когда экспедиция оказалась на другой стороне, все были покрыты грязью, пиявками, царапинами и укусами насекомых.

Они опять вышли на обрабатываемые земли и устало потащились мимо разбросанных повсюду жилых домов, скрытых высокой травой и купами деревьев.

Они видели и краали — большие круглые хижины или длинные загоны для скота, сделанные из скрепленных травой прутьев. Каждый крааль окружала широкая колючая изгородь. Построенные работорговцами, они молча говорили, что жители района враждебны и не любят чужих в своих деревнях.

Дорога расширилась, идти стало легче. Они медленно поднялись на холм, потом спустились в долину реки Кингани — иначе называемую Вади эль Маут и Дар эль Джуа, Долина Смерти и Дом Голода — и шли по ней, пока не увидели Нзасу, которая, как знал Бёртон, была одним из немногих дружественных поселений района.

Он и Саид выехали вперед. Тут они встретились с тремя п'хази — старостами — каждый в вышитом хлопковом полотне, обернутом вокруг бедер и закинутом на плечо, и каждый с раскрытым зонтиком от солнца в руке. Африканцев звали Кизия, Куффаквема и Комбе ла Симбо. Последний приветствовал посетителей на языке суахили:

— Я старик с седой бородой, но за всю свою жизнь я не видел такой катастрофы — опять на земле нашего народа появились музунго мбайа!

Музунго мбайа переводится как «злые белые люди».

— Я понимаю твое неудовольствие, — ответил Бёртон. — Не помнишь ли ты меня, о Комбе?

Старик нахмурился и спросил:

— Я тебя знаю? — Прищурившись, он посмотрел на Бёртона, и его брови поползли вверх. — Неужели это ты, Мурунгвана Сана?

Бёртон кивнул и прошептал:

— Я рад, что ты запомнил меня таким. — Мурунгвана Сана означает «настоящий свободный человек», и является эквивалентом «джентльмена».

Комбе внезапно широко улыбнулся, продемонстрировав белые, остро подпиленные зубы; на его черном как смоль лице появились тысячи морщинок.

— А! — крикнул он. — А! А! А! Я понял. Ты охотишься на шетани!

— Дьявола?

— Да. Музунго мбайа с длинной мягкой бородой и ружьем, которое никогда не перестает стрелять.

— Ты говоришь о моем бывшем товарище, Джоне Спике? Ты видел его совсем недавно, да?

— Нет, но один человек из деревни Нгоме, далеко к северу отсюда, пришел к нам много... — он растянул слово, чтобы показать, как давно это было: мнооооого — дней назад и рассказал о плохом человеке, пришедшим в его деревню вместе с плохими людьми. Они намериваются сделать плохие вещи. Их вел музунго мбайа; когда он описал его мне, я вспомнил того, кого ты называл Спик, хотя у этого голова наполовину состоит из металла.

— То есть его экспедиция пошла на восток севернее? — спросил Бёртон.

— Да, убивая и крадя везде, куда бы они ни пришли. Ты собираешься сделать то же самое?

— Абсолютно нет. Мои люди хотят только отдых на одну ночь, и за это мы заплатим медной проволокой, хлопковыми тканями и стеклянными бусинками.

— И табаком?

— И табаком.

— И питьем, от которого так приятно горит в горле?

— И питьем, от которого так приятно горит в горле.

— Я должен посоветоваться с братьями.

Три п'хази отошли в сторону и стали неслышно переговариваться.

Саид презрительно хмыкнул и тихо сказал:

— Они вернутся и потребуют большое хонго за проход через свои земли.

— Конечно, — ответил Бёртон. — А чем еще им торговать?

И, действительно, Комбе вернулся с огромным списком. Бёртон и Саид, опытные в такого рода сделках, торговались до тех пор, пока не достигли соглашения. Деревня должна была получить две трети того, что запросила — и это было намного больше того, что ожидали старейшины.

Комбе, удовлетворенный, разрешил экспедиции разбить лагерь рядом с Нзасой и объявил, что в честь прибытия Мурунгвана Сана будет устроен праздник.

После первого полного дня путешествия по Африке все устали до невозможности.

— Я в растерянности, капитан Бёртон, — сказала Изабелла Мейсон. — Мое тело говорит мне, что мы проехали много миль, а голова — что мы почти не сдвинулись с места.

— Это природа нашей задачи, — ответил исследователь. — Сегодня был хороший день. В плохой даже один единственный шаг можно считать достижением.

Полдень перешел в вечер. Поставили палатки, животных загнали в загоны, выставили стражу около припасов.

Начался дождь.

Ни предупреждающих капель, ни предварительного мелкого дождика. Минуту назад небо было чистое, в следующую — темно фиолетовым и полил мсика, сплошное полотно воды. Он лавиной обрушился на палатки. Бёртон, Саид, Траунс, Честон, Кришнамёрти, Спенсер сестра Рагхавендра и мисс Мейсон, собравшиеся в самом большом роути, должны были буквально кричать как из-за шума потопа, барабанившего по полотну, так и из-за грома, грохотавшего без остановки.

— Извините мне мой язык, дамы, — крикнул Траунс, — но это черт знает что!

— Неужели платка выдержит? — спросил Кришнамёрти. — На нас льется целый океан!

Честон оттянул входной клапан и выглянул наружу.

— Не вижу ни зги! — крикнул он. — Твердая вода.

— Дождь продлится ровно два часа, — объявил Бёртон, — и, если Садхви и Изабелла ничего не имеют против, я предлагаю бренди и сигары.

— Не возражаю, — сказала Изабелла.

— Я тоже, — добавила Садхви. — На самом деле я сама опрокину стаканчик.

Через множество одежд и шарфов Герберта Спенсера послушался слабый разочарованный вздох.

Покс, сидевшая, как обычно, на голове заводного философа, издала громкую музыкальную трель, а потом прощебетала:

— Болтуны!

— Ура! — радостно воскликнул Кришнамёрти. — Что-то новенькое!

— Бессмысленные оскорбления самые смешные, — согласилась Изабелла.

— Клянусь Юпитером! — выпалил Траунс. — Эй, Ричард, это напомнило мне те ужасные растения, которые мы видели в Мзизиме...

— Почему? — спросил Бёртон.

— Я спросил себя, поскольку у всех созданий евгеников, таких как Покс, всегда есть...

— Свинодруг! — пропела Покс.

— ... плохие побочные эффекты, независимо от того, какие таланты ученые вложили в них...

— И?

— И какой же недостаток есть у этих бегающих растений, как ты думаешь?

— Хороший вопрос, Уильям, но у меня нет ответа!

Бёртон налил бренди всем, включая женщин, мужчины закурили сигары и трубки, нервно поглядывая на крышу палатки, которая непрерывно дрожала под натиском дождя.

Сестра Рагхавендра раздала всем по маленькому пузырьку со светлой жидкостью и потребовала, чтобы ее добавили к бренди.

— Это специальный рецепт, который мы используем в Сестринстве Благородства и Великодушия, — сказала она. — Он очень хорошо успокаивает лихорадку. Не беспокойтесь, жидкость совершенно безвкусная.

— Из чего она сделана? — спросил Честон.

— Смесь хинина и разных трав, — ответила она. — Я не могу полностью защитить вас от малярии, но, по меньшей мере, приступы будут короче и не такие сильные.

Внезапно входной клапан роути отлетел в сторону, и внутрь впрыгнул мокрый черт.

— Хамы! — крикнул он. — Невежи! Враги! Чертовы предатели! Пить без меня! Без меня! Ааааа!

Черт прыгнул к столу и, дико вращая глазами, схватил бутылку бренди и сделал огромный глоток. Грохнув бутылкой о стол, он вытер рот рукавом, удовлетворенно вздохнул, рыгнул и упал как подкошенный, приземлившись на спину.

— Великие небеса! Неужели это Алджернон? — протрубил Герберт Спенсер.

Сестра Рагхавендра наклонилась над мокрой и грязной фигурой и положила руку ей на голову.

— Он и есть, — сказала она. — И, несмотря на такой вид, у него нет температуры.

Бёртон подошел к ней, поднял своего помощника и перенес на другую сторону палатки, на койку.

— На самом деле Алджи привык действовать в таком состоянии, которое многие посчитали бы лихорадкой, — сказал он. — В данном случае он просто переоценил свои силы.

— Да, — согласилась няня. — Любому человеку потребовалась бы минимум неделя, чтобы придти в себя после такой большой потери крови.

— А Алджи потребуется не более двух дней, ибо он, безусловно, не любой человек.

Они, как могли, высушили своего друга, устроили его как можно более удобно и оставили спать.

Наконец дождь прекратился, так же быстро, как начался, и еще одна тихая африканская ночь опустилась на них. Все сидели молча, наслаждаясь обществом друг друга, слишком усталые, чтобы говорить.

Вдали завыла гиена.

Из деревни донесся короткий крик.

Ударил один барабан.

Потом другой.

И тут громкая ритмичная мелодия наполнила воздух — ударило много барабанов. Голос мальчика окликнул их снаружи. Бёртон вышел из палатки и ребенок, лет десяти, улыбнулся ему.

— О Мурунгвана Сана, — сказал он, — огонь зажжен, мясо готовится, женщины полны беспокойства и хотят танцевать. Мужчины желают услышать новости из страны Музунгу — страны белых людей. Не хочешь ли ты присоединиться к нам?

Бёртон кивнул.

— Мы немедленно идем.

Так что первый день экспедиции закончился пиром и танцами, в которых участвовали все, кроме философа Герберта Спенсера и поэта Алджернона Суинбёрна.

Латунный человек, оставшийся в платке, поставил стул рядом с койкой, сел на него и, опершись на свою палку, наклонился вперед. Скрытое куфьей, его металлическое лицо не отрываясь глядело на помощника Бёртона.

А Суинберну снилась война.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА БИТВА ПРИ ДУТ'УМИ

Теплый дождь барабанил по жестяной каске Бёртона и затекал под шинель. Взрыв на мгновение оглушил его, бросил на четвереньки, осыпал комьями грязи и кусками окровавленных тел. Черная жижа на дне траншеи немедленно всосала его ноги и руки, как если бы сама земля жадно хотела проглотить очередной труп. Рядом на поверхности плавала чья-то голова. Половина ее лица отсутствовала. Потрясенный, он опять вскочил на ноги и немедленно согнулся, когда еще одна горошина разорвалась в нескольких ярдах от него. Мужчины и женщины кричали в агонии, звали своих матерей, ругались и богохульствовали, опять и опять.

Семя ударило в лицо солдата. Хлынула кровь, каска закружилась. Кости мужчины внезапно исчезли, и он резко упал на землю, скользнув в грязь.

Бёртон шатаясь пошел вперед, глядя на солдат, выстроившихся в правой стороне траншеи и стрелявших из винтовок через ее край. Наконец он увидел человека, которого искал — большого аскари с повязкой на правом глазу. Он вскарабкался к нему и прокричал в самое ухо:

— Ты рядовой Усама?

— Что?

— Я ищу рядового Усаму. Мне сказали, что он знает Уэллса.

— Я Усама. Что за рельс?

— Герберт Уэллс. Корреспондент. Его видели с тобой.

Ответ солдата пропал — над головами, яростно жужжа и стреляя из винтовок, пролетел взвод шмелей.

— Что ты сказал? — проорал Бёртон.

— Я сказал, что если он не здесь, значит на посту подслушивания. Иди прямо по траншее, пока не увидишь поворот направо. Он там.

Оба согнулись, когда семена просвистели мимо и воткнулись в противоположную стену траншеи. Подмытая дождем грязь рухнула внутрь.

Бёртон прыгнул в воду и пошел по траншее, пробираясь мимо убитых и искалеченных и шепча суфийские мантры, чтобы не сойти с ума.

Женщина-аскари, прислонившаяся к груде размокших мешков с песком, схватила его за рукав и сказала умоляющим голосом:

— Я потеряла ступню. Я потеряла ступню. Я потеряла ступню.

Бёртон посмотрел вниз и увидел, что левая нога женщины под коленом превратилась в спутанное месиво. Ступни не было.

— Я потеряла ступню. Я потеряла ступню.

Он безнадежно кивнул и выдернул руку.

Еще один взрыв. Еще больше ужасных криков.

Проход на пост подслушивания, смутно видимый через непрекращающийся ливень, находился всего в нескольких шагах от него. Он побрел туда, в ноздри бил сильный запах пороха, гниющей плоти и переполненных отхожих мест.

Заглушая стаккато выстрелов и разрывы снарядов, выли сирены:

— Улла! Улла! Улла!

Бёртон вошел в узкий проход и протолкнулся через воду в самый конец, расширявшийся в маленький квадратный окоп. Его стороны были укреплены деревянными кольями, верхние края защищены мешками с песком. На столе, справа, под полотняным навесом, лежало механическое устройство. Рядом со столом лежал наполовину ушедший в землю труп, его остекленевшие глаза глядели в небо. На ящике перед столом стоял невысокий полный человек, и через перископ глядел на север. На его плече висел горн, на голове — жестяная каска, сильно вдавленная с одной стороны.

— Берти?

Человек повернулся. Левая часть лица была сильно изуродована шрамом от ожога. Он был небрит и запачкан грязью.

— Лейтенант Уэллс, если вы не возражаете, — рявкнул он. — А вы кто такой, черт побери?

— Это я, Бёртон.

Уэллс прищурился, внезапно радостно вскликнул, спрыгнул с ящика, налетел на Бёртона и схватил его за руку.

— Точно! Точно! — закричал он, еще более высоким голосом, чем обычно. — Ей-богу, Бёртон! Два года! Два года я думал, что придумал тебя! Но вы посмотрите на него! Живой! Во плоти! Самый настоящий аргонавт во времени! — Внезапно он отступил назад. — Что с тобой произошло? Ты выглядишь как скелет!

— Война, Бёрти, вот что мной произошло, да и с тобой тоже, как я вижу.

В следующее мгновение оба пригнулись, когда что-то свистнуло над головой и взорвалось в траншее за ними.

— Самая отвратительная из всех бывших, — крикнул Уэллс. — Война на истощение. Стратегия гуннов провалилась, но они не забыли, как бить нас. Бери перископ и присоединяйся ко мне. Ха! Как в первый раз, когда мы встретились! Что произошло с тобой после Битвы Пчел?

— Что?

— Танга, парень!

Бёртон взял одно из устройств со стола и, вскарабкавшись на ящик, встал рядом с Уэллсом.

— Я наткнулся на группу партизан, — начал рассказывать Бёртон. — Мы около восемнадцати месяцев делали налеты на посты гуннов вокруг Килиманджаро, потом я заболел горячкой и воспалением ноги, и семь недель провалялся в полевом госпитале. Пока я там лежал, А-Споры убили всех партизан. Во время последней недели в госпитале я услышал... — на поле боя прогремели три подряд взрыва, оба пригнулись, — от другого больного, что ты в Дут'уми, будешь участвовать в атаке на таньганьикскую железную дорогу, вот я и присоединился к тем, кто ехал сюда.

— До чего я рад опять увидеть тебя! — воскликнул Уэллс. — Клянусь небесами, твое необъяснимое присутствие — единственная магическая искра в этом бесконечном конфликте. Твоя память вернулась? Теперь ты знаешь, почему попал сюда?

Бёртон взглянул в перископ. Через весь ландшафт протянулся барьер из колючей проволоки. За ним находились немецкие траншеи, еще дальше местность поднималась к кряжу, заросшему зелеными деревьями. Железная дорога, по-видимому, находилась по ту сторону низкого кряжа.

— Кое-что я вспомнил — главным образом то, что должен что-то сделать. И хотел бы я знать, что именно!

Слева от них застрочил пулемет. Быстро прозвучали еще четыре взрыва, их осыпали куски грязи. Кто-то вскрикнул, закашлялся и умер.

— Прости мною приземленность, — сказал Уэллс, — но нет ли у тебя печенья или чего-нибудь в этом духе. Я не ел со вчерашнего дня!

— Ничего, — рассеянно ответил Бёртон. — Бёрти, этот лес...

— Что? Говори!

— Деревья на кряже. Что-то с ними не так.

— Я заметил. Зеленый лес — а ведь еще два дня назад его не было и в помине.

— Что? Ты хочешь сказать, что эти деревья выросли за сорок восемь часов?

— Да. Евгенические штучки, естественно.

— Это не африканские деревья. Acer pseudoplatanus. Белый клен. Они растут только в Европе.

— Для человека с поврежденной памятью ты слишком хорошо знаешь латынь. Вниз!

Они согнулись и бросились к грязной стене, когда горошина ударилась о грязь неподалеку и взорвалась.

Уэллс что-то сказал. Бёртон тряхнул головой. Он ничего не слышал. Уши наполнил звон колокольчиков. Военный корреспондент наклонился к нему и крикнул:

— Гунны недавно решили задачу увеличения снарядов из желтого гороха. И их шрапнель отравлена. Если в тебя попадет, немедленно выковыривай кусочки из раны.

Необыкновенно длинная и тонкая нога перешагнула через пост подслушивания — над ними прошел сенокосец.

Бёртон снизу посмотрел на его маленькое овальное тело и увидел широкоствольное оружие, раскачивающееся взад и вперед. Он выпрямился, смахнул дождь с глаз и поднял перископ. Длинная линия механических пауков пересекла траншеи подошла к барьеру из колючей проволоки. Их было, по меньшей мере, двадцать, из их оружия полились длинные потоки пламени.

Внезапно ливень прекратился, и без его дробного шелеста грохот паровых моторов и рев огнеметов звучал странно одиноко.

Над полем боя задул сильный теплый ветер.

Бёртон вздрогнул, почувствовал неладное.

Уэллс очевидно ощутил то же самое.

— Что теперь? — пробормотал он.

Снаряд, выпушенный из немецкой траншеи, ударил в одного из сенокосцев и тот, крикнув «Улла», повалился на землю. Его водитель выскочил из седла, бросился бежать и был убит огнем из винтовок.

— Что-то происходит на кряже, — сказал Уэллс.

Бёртон опять посмотрел на далекий лес, потом нахмурился и пробормотал:

— Что-то случилось с моим чувством перспективы?

— Нет, — ответил Уэллс. — Эти деревья стали гигантами.

Усилившийся ветер валил с ног.

— Все это не кажется мне естественным, — сказал Бёртон.

— Ты прав. Похоже на работу климатологов гуннов. Надо доложить в главный штаб.

— Главный штаб? Ты теперь в армии, Бёрти?

— А ты нет? На тебе мундир, между прочим.

— Вся остальная моя одежда сгнила...

Очередная горошина взорвалась поблизости. Ком грязи ударил по каске Бёртона.

— ... и в госпитале мне дали вот это. Но никто официально не призывал меня на службу. Мне кажется, они решили, что я солдат.

— Ничего удивительного, при нашем-то бардаке, — ответил Уэллс. — Однако, Ричард, сейчас все солдаты. Произошли кошмарные события. Во всем мире не осталось штатского британца. И я предлагаю тебе стать моим Номером Два. Предыдущий, рядовой Майкл... — Уэллс кивнул на полуутонувший труп, который Бёртон заметил раньше, — ...выставил голову из-за мешка с песком, дурачок, и его подстрелил снайпер. Я уверен, что ты не сделаешь такой глупости. Бери беспроводник.

Бёртон поглядел на аппарат на столе.

— Беспроводник? Я... э... я не умею им пользоваться.

— Два года здесь и все еще не умеешь пользоваться чертовым радио?

— Я был...

Его прервал свистки, раздавшийся из передней линии траншей.

— Началось! — крикнул Уэллс. — Парни пошли!

Слева и справа от поста подслушивания солдаты аскари — между которыми мелькало несколькими белых лиц — выбрались из полузатопленной траншеи и, вслед за наступающими сенокосцами, пошли через узкую полосу ничейной земли. Низко согнувшись, они выставили вперед винтовки с примкнутыми штыками. Из противоположной траншеи в воздух с шипением взвились семена. Головы людей откидывало назад, им отрывало руки и распарывало живот и грудь; люди падали, и их тут же заменяли новые. Горошины взлетали в небо и разрывались в грязи среди них. Взрывы разрывали людей на куски, но британские войска все равно наступали.

— Бисмалла! — прошептал Бёртон, глядя на бойню, бушевавшую перед ним.

— Смотри! — крикнул Уэллс. Он показал на кряж. — А это что еще за чертовщина?

Бёртон поправил настойку перископа и, посмотрев на кряж, заметил какую-то плотную зеленую массу, изливавшуюся из деревьев. Подхваченная ветром, она полилась вниз со склона, прошла высоко над немецкими траншеями, подлетела ближе и тут Бёртон увидел, что это крутящиеся семена клена. Но только когда одно из них ударилось в ногу сенокосца, он осознал, что они огромного размера — каждое, по меньшей мере, двенадцать футов в длину. Но семя не просто ударилось в ногу паука — его крылья прошли сквозь него; они были тверды и остры, как скимитар. Бёртон с ужасом смотрел, как тысячи и тысячи крутящихся семян сталкивались с высокими боевыми машинами, разрезали длинные тонкие ноги и овальные тела, и отрезали головы водителям. Все сенокосцы упали, а семена уже летели к наступающим войскам.

— В укрытие! — проревел Уэллс.

Бёртон и военный корреспондент бросились на колени, нырнули в грязную воду и прильнули к передней стене окопа. Восемь семян промелькнули над ними и ударились в заднюю стену. Девятое разрезало тело рядового Майкла пополам. Зеленое облако пронеслось над их головами и обрушилось на задние траншеи.

Тени исчезли. Ветер прекратился. Бёртон взглянул на небо. Грозовые тучи превратились в быстро исчезавшие лохматые клочки, и показавшееся между ними солнце освещало сцену такого убийства, что Бёртон, опять забравшийся на ящик и глядевший в перископ, подумал, что может сойти с ума от увиденного зрелища. Он крепко зажмурился. Ужасные стоны, мольбы и крики боли наполнили уши. Он зажал их ладонями. Запах свежей крови ворвался в ноздри.

Он упал дно окопа и полностью погрузился в воду. Она сомкнулась над ним, и на миг ему захотелось остаться здесь навсегда, но чьи-то руки схватили его за одежду и выволокли наружу.

— Бежим! — крикнул Уэллс необычно пронзительным голосом. — Немцы идут!

Бёртон с трудом поднялся на ноги. Промокшие штаны липли к ногам, грязная жижа текла с куртки и рубашки.

— Давай, давай! — крикнул Уэллс. Он схватил Бёртона и толкнул его в соединительный проход. Набегу маленький военный корреспондент поднял горн и затрубил отступление. Бертон, спотыкаясь, бежал за ним и настоятельный призыв бил ему в уши. Траншея выглядела так, как если бы сам ад выплеснулся наружу. Семена клена лежали повсюду, их острия вонзились в ящики с песком, в землю и в людей. Солдаты были разрезаны, как мясо на прилавке мясника; части тел плавали в реках крови; посреди бойни лежали, беспомощно дергаясь, безногие и безрукие мужчины и женщины, их умирающие глаза наполнял ужас и шок.

Бёртон и Уэллс пробежали передовую траншею, и, через соединительные проходы, побежали назад, маленький человек с отчаянной решимостью продолжал играть отступление, а пришедший в себя высокий, замечая еще способных двигаться людей, кричал:

— Отступаем! Отступаем!

Наконец они выскочили в последнюю траншею, перевалились через ее край, и, испачканные чужой кровью, бросились бежать.

Бёртон поглядел по сторонам и увидел линию бежавших рядом с ними солдат — так мало! — потом посмотрел назад и выдохнул:

— Это еще кто?

Уэллс что-то сказал, но его слова заглушил свист снарядов-горошин, упавших на землю сразу за ними, и пославших в воздух огромные фонтаны грязи.

Мир замедлился, стал совершенно тихим и величественно закрутился вокруг Бёртона. Небо и земля поменялись местами. Люди вокруг выполняли сложнейшие пируэты, размахивая ногами. Некоторые из ног, однако, не были прикреплены к телам.

Я должен быть где-то.

Земля вздыбилась, встречая его.

Время возобновило свое течение.

Он шлепнулся лицом в грязь.

Бёртон закашлялся, застонал, сплюнул и заставил себя встать на четвереньки.

Уэллс распластался рядом.

Бёртон пополз к нему. Его друг был жив, в сознании и его рот двигался. Тем не менее, Бёртон не слышал ни звука. Никакого звука.

Уэллс указал на траншеи.

Посмотрев назад, Бёртон увидел, что Shutztruppen приближаются. Один из немцев был совсем близко. Он был одет в салатно-серую форму, его каска заканчивалась зубцами, как корона. В руках он держал наперевес, как винтовку, длинный стручок с острыми шипами, с конца которых стекал яд.

И он не был человеком.

Бёртон, дрыгая ногами, пополз назад по грязи, пытаясь убежать. Он не мог глядеть на приближающегося солдата. Голова немца, хотя и человеческая по форме, была страшно деформирована — челюсти выдвинулись вперед, образуя морду, слюнявый рот наполняли длинные клыки. Дополняли картину коричнево-желтая кожа, усеянная черными точками, и золотые глаза с вертикальными зрачками.

В одно мгновение Бёртон вспомнил имя: Лоуренс Олифант, и, как при вспышке молнии, увидел дуэль, сталкивающиеся клинки, и противника, наполовину человека, наполовину белую пантеру. Воспоминание пробудило в нем силу. Он потянулся за шпагой, посмотрел в кошачьи глаза твари и прошептал.

— Бог мой! Что они с тобой сделали?

Рука нащупала не рапиру, но пистолет, и он, не думая, выстрелил в немца.

Солдат покачнулся и выронил стручок. Потом тварь — леопард, превращенный в человека — повалилась на бок и забилась на земле. Но еще больше были на подходе. Некоторые из них тоже были сделаны из леопардов, другие напоминали носорогов или гиен. Людей среди них не было.

Руку Бёртона схватили чьи-то пальцы. Он рванулся в сторону, освободился от них, и только потом сообразил, что это Бёрти Уэллс. Военный корреспондент был уже на ногах. Его рот опять заработал, но на этот раз Бёртон с трудом услышал слова, донесшие к нему издалека:

— Быстрей, парень! Быстрей. Бежим!

Около его головы пролетел ком грязи. Что-то разорвало мокрый рукав рубашки и обожгло кожу под ней. В конце концов, он сообразил, что в него выстрелили.

Он поднял себя на ноги и, вместе с Уэллсом, побежал изо всех сил.

Они проскочили мимо двух танков-скорпионов, чьи хвостовые орудия изрыгали огонь в наступающих врагов. Горошина ударила в один из них, и военная машина разлетелась в клочья, осколки панциря пролетели мимо двух людей.

Со взрывом к Бёртону вернулся слух, и резкие звуки боя атаковали его и без того ошеломленные чувства.

Он и Уэллс повернули направо, проскочили под раздувшимся остовом давно умершего мегаломовика, и понеслись через поле, усеянное сломанными повозками и разбитыми деревянными хижинами.

Они бежали и бежали, и, наконец, достигли подножия холмов Дут'уми.

Из-за холмов с жужжанием вылетели семь британских шершней, на бреющем полете пронеслись над двумя людьми и обстреляли поле боя. В грудь одного из гигантских насекомых попал снаряд, он рухнул на землю и закувыркался, объятый пламенем.

На краю подлеска Бёртон заметил цветок мака — красный бакен среди зеленой листвы.

— Туда! — крикнул он и потащил Уэллса к нему. Они проскочили мимо маленького цветка и нырнули в плотную багряную растительность. Не обращая внимания на колючки, они обходили кусты, перешагивали извилистые корни, проскальзывали под петлями лиан и шли вверх до тех пор, пока пугающий шум сражения не растаял позади.

Растения изодрали их форму. Вода с мокрых листьев капала на них, хотя они и так вымокли до костей. Тем не менее, они продолжали идти, перешли через гребень заросшего джунглями холма, спустились в вонючее болото, глубиной по колено, перешли его вброд, даже не вспомнив о крокодилах, и вышли на более твердую землю, слегка поднимавшуюся вверх. Здесь джунгли немного поредели, и они пошли медленнее, проходя между стволами деревьев, растущими под плотным пологом.

Бёртон заметил еще один цветок мака слева от себя и направился к нему.

— Есть место, куда я должен попасть, Бёрти,

— Какое?

— Хотел бы я знать.

Колючее уродливое растение справа от Уэллса дернулось. Из него брызнула молочная жидкость и забрызгала рукав шинели военного корреспондента. Материал немедленно начал тлеть.

Уэллс выругался, сорвал с себя шинель и бросил на землю. Он потащил Бёртона вперед, подальше от растения.

— Творения чертовых евгеников проникли повсюду, — проворчал он. — Все эти кошмарные твари плюются кислотой, сосут кровь, стреляют иглами и испускают отравленный запах. Посмотри на это, например, — он кивнул на основание соседнего дерева. Бёртон посмотрел и увидел поросль округлых белых грибов.

— Это и есть Убивающие Ангелы — от них получают А-Споры. Их вообще не было в Африке, пока ими не занялись евгеники. А теперь они повсюду!

Они аккуратно обогнули гнездо муравьев. Эти были местными, но не менее опасными. По собственному болезненному опыту Бёртон знал, что их укус походит на укол раскаленной докрасна иглы.

Весь следующий час два человека упорно шли вперед. Еще дважды Бёртон замечал маки и сворачивал так, чтобы пройти мимо них. Уэллсу он про это не говорил.

В конце концов, со вздохом облегчения, они вынырнули на небольшую поляну. Она вся была усеяна ярким цветами, а в самой середине, на маленьком пригорке, они росли сплошным многоцветным ковром. Единственный луч солнца, пробивавшийся через ветки деревьев, освещал их красные, желтые, голубые и фиолетовые головки. Наполнявшая воздух пыльца сияла как золотая пыль. Над цветами танцевали бабочки. Все светилось почти сверхъестественным светом.

— Пятно красоты, наконец-то! — крикнул Уэллс. — Мои глаза этого не вынесут. И смотри — маки, твои любимые маки, повсюду!

Два человека бросились на землю рядом с пригорком. Полчаса они сидели молча, переваривая в себе всю жестокость, свидетелем которой были.

Наконец Бёртон заговорил:

— Бёрти, скажи мне, почему ты все время привлекаешь смерть с неба? Когда я в первый встретит тебя, это были А-Споры. Потом пчелы. Теперь листья клена. Что следующее? Градины размером с булыжник? Кислотный дождь? Взрывающийся птичий помет?

— Я мог бы много чего сказать на это, — ответил Уэллс, — но не могу отрицать, что немцы — чертовски творческий народ.

— Несомненно. Что за чертовщина эти Shutztruppen?

— Евгеники превращают животных в солдат, — ответил Уэллс. — Поскольку те бегут из Африки.

Бёртон застонал.

— То есть омерзительное обращение с этим континентом сейчас распространилось на флору и фауну? Клянусь, я бы хотел, чтобы чума стерла человечество с лица Земли. Какие мы жалкие!

Более низкий человек пожал плечами.

— Не думаю, что требуется какая-то чума — мы сами очень хорошо выполняем эту работу. Ты знаешь, было время в моей жизни, когда мне казалось, что мы все можем работать вместе на благо всех народов, что наша настоящая национальность — человек. А сейчас я понимаю, что очень переоценил человеческую расу. Мы придумали для империализма новое название: «распространение более высокой цивилизации», но это не изменило его откровенно анималистической природы. Мы ничем не лучше, чем хищники или пожиратели падали. Так что человеко-зверь, сражающийся в этой кошмарной войне, вполне подходящая фигура.

Он взял фляжку из пояса и отпил из нее.

— Ты как-то говорил, — сказал Бёртон, — что во всем этом виноват Пальмерстон.

— Да.

— А теперь ты говоришь, что причина империализма — животные импульсы. Тем не менее, я считаю, что никто дальше не ушел от природы, чем Пальмерстон!

— Ха! — фыркнул Уэллс и протянул фляжку Бёртону. — Неужели тебе никогда не проходило в голову, что, стараясь победить природу в себе, он на самом деле указывает свою наиболее уязвимую черту? Все это евгеническое лечение, Ричард — метка Зверя!

— Хмм! Может быть.

— И где в твое время природа была богаче, чем в Африке? Ничего удивительного, что этот континент пал жертвой его паранойи!

Бёртон безнадежно покачал головой.

— Не знаю, как вы можете терпеть это.

— Иногда у меня появляется надежда, — ответил Уэллс. — Иначе я бы уже не жил.

Бёртон глотнул из фляжки. И закашлялся, когда бренди обожгло горло.

— Я ожидал воды! — каркнул он.

Уэллс какое-то время смотрел, как две стрекозы носятся вперед и назад над цветами.

— Ирония, — тихо сказал он.

— В чем?

— Что я сражаюсь с немцами.

— Неужели?

— Да. Ницше, в некотором отношении, расширил убеждения, которые у меня были в юности, и меня до сих пор привлекает его философия. — Уэллс посмотрел на Бёртона. — Кстати, ты оказался прав. Ницше действительно захватил власть в 1914, и Распутин умер в том же году. Согласно нашим секретным агентам, он получил кровоизлияние в мозг. Это произошло в Санкт-Петербурге, так что вряд ли это твоих рук дело — если, конечно, ты не обладаешь сверхъестественной медиумной силой, и тогда я просто обязан как можно скорее доставить тебя к полковнику Кроули.

Бёртон покачал головой.

— У меня нет таких талантов, Бёрти. А какая у Ницше философия?

Уэллс вздохнул и какое-то время молчал. Потом заговорил:

— Он предлагает создать совершенно новый тип человеческого существа. Такой, который преступает пределы своей животной природы.

В глубине сознания Бёртона неприятно зашевелилось воспоминание. Он протянул руку, сорвал с пригорка цветок и поднес с лицу, любуясь лепестками. Но они не помогли что-нибудь вспомнить.

— Греческое Hyperanthropus?[23] — спросил он.

— Очень похоже. Но он использует термин Ubermensh[24]. Человек, свободный от искусственных ограничений морали. — Уэллс презрительно хмыкнул. — Мораль! Ха! Мы постоянно призываем Бога, когда клянемся или ручаемся, хотя знаем, что он мертв. Твой Дарвин полностью убил его, и концепция морали, сверхъестественным путем вложенной в нас при рождении, должна была умереть вместе с ним.

Бёртон протестующе поднял руку и шумно выдохнул:

— Пожалуйста! — воскликнул он. — Дарвин никогда не был моим!

— Он жил в твое время. В любом случае, без бога, ответственного за понятия добра и зла, человечество осталось в моральном вакууме. Ubermensh Ницше заполняет его внутренними побуждениями, отделенными от социальных, культурных и религиозных влияний. То, что расцвело внутри, в высшей степени аутентично, присуще только ему. Такой индивидуум, согласно Ницше, переходит границы своих животных инстинктов. Дальше, у всех этих особых стандартов поведения будут некоторые общие черты, и они будут полностью гармонировать с духом времени, ускоряющим эволюцию человечества. Бог оставил за собой пустоту. Мы наполним ее.

Бёртон какое-то время обдумывал его слова, потом сказал:

— Если я правильно тебя понял, отсюда следует, что дух времени — само время — преследует какую-то полезную цель.

— Да. Ницше постулирует, что, живя так как сейчас, мы препятствуем надлежащей связи со временем. Мы неправильно понимаем его. Мы видим только один его аспект и разрешаем ему управлять нами. Это привязывает нас к материальному миру. Только став Ubermensh'ем человек может выйти за его пределы.

Небо внезапно потемнело. Солнце начало садиться.

— Насколько я могу судить ты не Ubermensh, верно? — сказал Уэллс. — Тем не менее, ты каким-то образом игнорируешь обыкновенные ограничения времени.

Бёртон криво улыбнулся.

— Очень сомневаюсь, что я то, к чему так стремится Ницше.

Он протянул руку к цветам и лениво погладил плоский мшистый камень.

— Бересфорд. Вот кого я пытался вспомнить. Генри... гмм.. Генри де ла Пое Бересфорд. Да! Безумный маркиз! Бисмалла, Бёрти! Идея Ubermensh'а замечательно похожа на то, к чему стремился создатель движений либертинов и развратников. Он постоянно думал и говорил о том, что называл сверхнатуральным человеком, и его вдохновлял этот... этот... как его, черт побери!

— Кто? — заинтересованно спросил Уэллс.

— Джек-Попрыгунчик!

— Сказочный персонаж?

— Эдвард Оксфорд!

— Ты имеешь в виду человека, убившего королеву Викторию?

— Да — и нет.

— По-моему ты несешь чушь, Ричард.

— Я... я пытаюсь вспомнить.

Бёртон яростно поскреб камень, как если бы, отчистив его ото мха, мог прочистить свою затуманенную память.

— Либертины, — сказал Уэллс. — Мне кажется, что они какое-то время противостояли технологистам, а потом благополучно скончались то ли в 70-ые, то ли в 80-ые годы.

Бёртон не ответил. Он наклонился вперед и нахмурился. Уэллс с любопытством посмотрел на него, потом подошел и встал рядом. Откинув цветы, он посмотрел на плоский камень.

— Это буквы? — спросил он.

— Да, — прошептал Бёртон. — Какая-то надпись.

Уэллс порылся в кармане и вытащил нож.

— Вот, используй.

Бёртон взял его и счистил мох. Открылись слова. Они прочитали:

Томас Манфред Честон

1816-1863

Потерял Жизнь

Освобождая Рабов

Мир Праху Твоему

Утром, когда экспедиция вышла из Нзасы, проведя в ней только одну ночь, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон послал Покс к Изабель, чтобы сообщить о своем местоположении. Вскоре болтунья вернулась и прощебетала:

— Сообщение от Изабель Арунделл. Мы все еще докучаем вонючему врагу. Я уже потеряла восемнадцать своих женщин. Они готовят идиотский отряд для преследования тебя. Мы попытаемся задержать их, грязные штаны. Конец сообщения.

Узнав об угрозе, Бёртон попытался донести опасность до носильщиков, но его сафари и так осаждали трудности. Не успели они покинуть деревню, как выяснилось, что два ящика с оборудованием исчезли, а вместе с ними и трое васавахили; один из мулов свалился и начал издыхать; в три мешка просочилась вода, испортив их содержимое.

Исследователь, которого прошлый опыт хорошо подготовил к подобным испытания, выстрелил в голову мула, выбросил муку, перераспределил груз и приказал своим людям двигаться.

Второй день увидел их на пути из Нзасы в Тамба Икере. Дорога вела по слегка холмистым лугам и болотистым долинам, мимо усыпанных костями кладбищ, на которых ведьм и других участников учави — ритуала черной магии — сжигали на медленном огне, через речку с быстрым течением, где они потеряли еще одно мула, поскользнувшегося и сломавшего ногу.

На другом берегу они отдыхали около часа.

Суинбёрн слез с носилок.

— Я чувствую себя великолепно! Отлично! Здоров как бык! — объявил он. — Сколько до следующей деревни?

— По меньшей мере, четыре часа ходьбы, — ответил Бёртон. — И ты не можешь быть совершенно здоров. Пару дней назад из тебя высосали чертову уйму крови.

— Подумаешь! Я в полном порядке. Черт возьми, я надеялся, что деревня ближе.

— Почему?

— Потому что я хочу попробовать помбе, африканское пиво, о котором ты мне рассказывал.

Они пустились в дорогу, пересекая равнину, бурлившую от жизни, и в течение получаса Суинберн, ехавший на муле и державший над головой зонтик от солнца, развлекался выкрикивая названия каждого животного, попадавшегося ему на глаза:

— Зебра! Антилопа! Жираф! Цесарка! Лев! Перепелка! Четырехногая штуковина!

Потом он упал с мула и потерял сознание.

Его опять положили на носилки.

Преодолев тягучую красную долину и выйдя на более твердую, холмистую почву, они встретили людей из деревни Киранга-Ранга. Эти воины племени вазамаро гордо носили три длинных сморщенных шрама, проходивших через обе щеки от мочек уха к кончикам рта. Их волосы были покрыты бледно-желтым илом и закручены в двойные ряды узлов, окружавших голову. Набедренные повязки из неотбеленного хлопка закрывали бедра, на шее висели ожерелья из бусин и браслеты из бисера, так называемые мговеко. Запястья окружали кольца из твердой меди. Они были вооружены мушкетами, копьями, отравленными стрелами и длинными ножами.

И они были настроены совсем не дружески.

Они потребовали дань, долго торговались и, в конце концов, получили два доти тканей и дорогой бисер сами-сами.

Сафари пошло дальше, огибая плодородные поля с рисом, маисом и маниокой, пока опять не вошло в запутанные и буйные джунгли, через которые они все еще прорубались, когда начался дождь. Они начали спотыкаться, промокли до нитки, покрылись укусами клещей и, к тому же, обнаружили себя среди пышной растительности, из которой росли перекошенные манговые деревья; и в этом неприятном месте — Тамба Ихере — им пришлось остановиться и разбить лагерь.

В этот вечер, находясь в главном роути, Изабелла Мейсон объявила, что чувствует себя не в своей тарелке. Утром ее уже била малярия и она жаловалась, что хищные птицы пытаюсь выклевать ей глаза. Суинбёрн уступил ей свои носилки.

— Я боюсь горизонтального положения! — объявил он.

— Садись на мула, — сказал ему Бёртон, — и не перенапрягайся.

Исследователь приказал выходить.

— Квеча! Квеча! — закричали Саид бин Салим и его аскари. — Пакиа! Опа-опа! Собирайтесь. Берите тюки. Переход. Сегодня переход.

Так начался третий день экспедиции.

Покс улетела на восток и вернулась обратно с плохими новостями. Корабль привез в Мзизиму подкрепление, две тысячи пруссаков. Дочери аль-Манат разделились на две группы по девяносто человек: одна продолжила партизанскую войну против разраставшегося города, а вторая отправилась вслед за отрядом, преследовавшим экспедицию Бёртона, тревожа его внезапными атаками.

— Мы должны двигаться быстрее, — сказал королевский агент Саиду.

— Я сделаю все, что в моих силах, мистер Бертон, — как обычно вежливо пообещал рас кафилах, — остальное в руках аллаха.

Они шли через обработанные земли и спутанную растительность — аскари Саида подгоняли носильщиков везде, где только возможно — пока не оказались в большом лесу; с деревьев копайа капала смола, наполняя воздух сладковатым запахом. Здесь на них напали слепни. Пчела укусила Томаса Честона в левый глаз, и почти мгновенно вся левая сторона его лица раздулась как воздушный шар. Траунс почувствовал как его руки и ноги коченеют. Целый час в лесу кто-то оглушительно свистел. Они так никогда и не узнали, кто.

И продолжали идти.

Около полдня Бёртон, побежденный усыпляющей жарой и бессмысленно глядевший на затылок мула, внезапно проснулся, услышав пискливый голос Суинбёрна:

— Что? — промямлил Бёртон.

— Взвод керамики, — ответил Суинбёрн. — Ты помнишь Мэтью Келлера из Лидса? Когда это было? Кажется давным-давно, верно?

— Я потерял счет времени, — ответил Бёртон. — С тех пор, как мы ушли от Орфея. Я забываю ставить даты в моем дневнике. Не знаю почему. На меня не похоже.

Он прищурился из-за яркого света и только тут сообразил, лес остался позади; они пересекали широкие пашни. Он узнал место — он проходил здесь во время прошлой экспедиции.

— Мы приближаемся к деревне Мухогве. Его жители имеют плохую репутацию, но, когда я был здесь в последний раз, они скорее смеялись, чем угрожали.

Уильям Траунс прочистил горло и со словами:

— Прости, Ричард, — соскользнул на землю.

Еще один случай сезонной лихорадки.

— Мы сдаемся значительно быстрее, чем я ожидал, — сказал Бёртон сестре Рагхавендре, помогая положить детектива на носилки.

— Не беспокойтесь, — ответила она. — У этой болезни необычно длинный инкубационный период, но лекарство, которое я даю вам, сведет ее на нет. Благодаря нему лихорадка настанет быстрее и будет более сильной, но все пройдет за несколько часов, а не недель.

Бёртон поднял брови.

— Хотел бы я иметь его во время моей предыдущей экспедиции!

Они пришли в Мухогве. Никого.

— Или торговцы рабами забрали всех до единого, или все жители снялись с места и сбежали из-за страха перед работорговцами, — заметил Бёртон.

— Последнее, я надеюсь, — ответил Суинбёрн.

За деревней опять пошли джунгли, а за ними болото, где пришлось стрелять в воздух, чтобы отогнать стало гиппопотамов.

Небольшой подъем привел их на плато, где они нашли бома — огражденный крааль — и решили разбить лагерь. Как только они поставили последнюю палатку, собрались тучи и пошел дождь.

Все поели и отправились спать, кроме Бёртона, который, не обращая внимания на проливной ливень, проверил припасы. Оказалось, что еще два носильщика сбежали, и не хватало трех мешочков с деньгами.

Настала ночь. Все пытались уснуть, но воздух пах гнилью, москиты жалили не переставая, и все, в той или иной степени, заболели и чувствовали себя плохо.

Гиены кашляли, выли и жаловались из темноты вплоть до рассвета.

Так и пошло. Днем сафари ползло дальше, на вид со скоростью улитки, и пересекало малярийную равнину реки Кингани по направлению к плоскогорью Усагара. Каждый из белых заболел малярией, которая прошла с потрясающей скоростью. Бёртон не сомневался, что сестра Рагхавендра была настоящим волшебником, потому что очень хорошо помнил свою первую нильскую экспедицию, во время которой он и Джон Спик постоянно болели, в то время как сейчас болезнь была скорее исключением, чем правилом.

Каждый день он получал сообщения от Изабель. По следам экспедиции шел отряд из четырехсот человек. Дочери аль-Манат каждый день нападали на них, и пруссаки потеряли еще девять человек, но расстояние между двумя группами неумолимо сокращалось.

— Мы должны добраться до Казеха раньше, чем они схватят нас, — сказал Бёртон друзьям. — Тамошние арабы хорошо относятся ко мне — они ссудят нам людей и оружие.

Они двинулись дальше.

Равнины. Холмы. Болота. Джунгли. Земля противилась каждому их шагу.

Сагесера. Тунда. Деге ла Мхора. Мадеге Мадого. Кидунда. Мгета. Деревни, одна за другой, и каждая требовала хонго, каждая уменьшала их припасы.

Дезертирство. Воровство. Усталость. Происшествия. Сафари стало более потрепанным, управлять носильщиками стало еще труднее.

Однажды ночью они услышали вдали выстрелы.

Они стояли в Кируру, маленькой, наполовину брошенной деревне, расположенной глубоко внутри плантаций бухарника, чьи высокие жесткие стебли почти полностью скрывали потрепанные хижины-улья и бандани с обвалившейся крышей.

Герберт Спенсер, только что заведенный, объяснял им некоторые положения своей работы «Начала Философии», когда в воздухе прозвучал слабый треск винтовочных выстрелов.

Они посмотрели друг на друга.

— Насколько далеко? — спросил Томас Честон.

— Недостаточно далеко, — проворчал Манеш Кришнамёрти.

— Это впереди нас, а не позади, — заметил Бёртон.

— Жирный идиот! — добавила Покс.

— Сегодня спим с оружием, — приказал исследователь. — Герберт, я хочу, чтобы ночью ты патрулировал лагерь.

— Босс, на самом деле я и так патрулирую лагерь каждую чертову ночь, — ответил философ.

— Сегодня будь вдвойне внимателен, пожалуйста, и Том, Уильям, Манеш, Алджи и я подежурим с тобой.

Бёртон повернулся к Саиду.

— Не присмотришь ли за тем, чтобы мы собрались и вышли задолго до рассвета.

Саид поклонился.

Ночь прошла без происшествий, зато утренний переход оказался самым жутким из всех, пережитых ими до сих пор.

Им пришлось пробиваться через плотные заросли острой как бритва травы, поднимавшейся выше их и окатившей их росой. Они шли по скользкой черной земле, усеянной корнями, хватавшими их за ноги. Мулы громко горестно заревели, отказались идти и не двигались до тех пор, пока их бока не стали мокрыми от крови после ударов бакура.

Вернулась посланная к Изабель Покс и просвистела:

— Сообщение от Изабель большой нос Арунделл. Мы уменьшили их число этих кретинов на четверть, но они в дне пути от тебя. Быстрее, Дик. Конец чертова сообщения.

— Мы и так, черт побери, движемся так быстро, как только можем, — проворчал Бёртон.

Трава уступила место искривленным пальмам, потом началась саванна, обещавшая более легкую дорогу, но тут же немедленно преградила путь последовательностью глубоких нуллахов — водомоин, чьи почти отвесные берега спускались в зловонное болото, засасывавшее людей по бедра.

— Я подозреваю, что эта равнина всегда наполнена водой, — выдохнул Бёртон, когда он и Кришнамёрти пытались перетащить одного из мулов через болото. — Вода стекает с Усагара и эта область как бассейн — дальше стекать некуда. Если бы мы не так торопились, я бы ее обошел. Самая лучшая дорога — кряж на севере, но обход займет слишком много времени. Бисмалла! Надеюсь, они не догонят нас именно здесь. Трудно придумать хуже места для сражения!

Кришнамёрти указал вперед, на восток, на темно-бордовые холмы.

— Там местность выше, — сказал он. — И, надеюсь, там легче идти. К тому же высота даст нам преимущество.

Бёртон кивнул, соглашаясь.

— Да. Это холмы Дут'уми.

Наконец они достигли холмов.

Бёртон провел экспедицию вверх по хорошо утоптанной тропе, через буйную растительность, на вершину и вниз, на другую сторону. Они перешли через болото, при каждом шаге через которое из под ног вылетали зловонные сернистые пузыри. На дальнем краю топи лежала гниющая туша носорога, а за ним длинный, почти безлесый склон привел их в тропический лес. Над головами прыгали и скандалили обезьяны и попугаи.

Тропа, очень заросшая, внезапно вывела их на поляну, на которой стояло семь престарелых воинов, каждый из которых держал в руках лук с дрожавшей стрелой, направленной на них. Старики явно были испуганы, по их щекам текли слезы. Они не представляли угрозы и знали это.

Саид приказал носильщикам остановиться и вышел вперед, чтобы поговорить со стариками, когда один из них внезапно удивленно вскрикнул, бросил свое оружие, оттолкнул араба и подбежал к Бёртону.

— Веве! Веве! Ты же Мурунгвана Сана со многими языками! — крикнул он. Ты был здесь много-много дней назад, помог нашему народу победить п'хази по имени Манда, который грабил нашу деревню!

— Я помню тебя, Мвене Гоба, — сказал Бёртон, называя человека по титулу. — Тебя зовут Мави йа Номбе. Манда — соседний район, и мы наказали их по праву, верно? И, конечно, они никогда больше не грабили твою деревню?

— Нет, они нет! Но пришли работорговцы! — простонал человек. — Они забрали всех, кроме стариков.

— Когда?

— Прошлой ночью. Это Типпу Тип, и он еще здесь, его лагерь за деревьями, в наших полях.

Шепоток ужаса пробежал среди ближайших носильщиков и зашелестел по всей линии. Бёртон повернулся к Саиду:

— Пригляди за людьми. Выведи их всех на поляну. Не дай сбежать.

Рас кафилах дал знак своим громилам, которые принялись сгонять людей на поляну.

Королевский агент приказал Траунсу, Честону, Кришнамёрти, Спенсеру, Изабелле Мейсон и сестре Рагхавендре помочь арабу сторожить запасы. Потом, попросив Суинбёрна присоединиться к нему, обратился к Мави йа Номбе:

— Мвене Гоба, я бы хотел взглянуть на лагерь работорговца, но я бы не хотел, чтобы он увидел меня.

— Я покажу тебе, — сказал старейшина. Он и его товарищи отложили луки в стороны, и провели Бёртон и Суинберна на дальнюю часть поляны.

За поляной начинались обработанные поля; дальше поднимался густой лес. Тропа вела к нему, потом, на полдороги, поворачивала налево. Африканец остановился на повороте и указал на тропинку.

— Она ведет в деревню, — сказал он.

— Помню, — ответил Бёртон. — Дома и бандани находятся на другой поляне немного дальше. Я распорядился, чтобы первая партия носильщиков ваниамвзези встретила нас в твоей деревне, с грузом, но план провалился.

— Они пришли, и теперь они рабы, так что твой хороший план не сработал. Мурунгвана Сана. Это только один из трех путей в деревню. Другой ведет по равнине и лучше утоптан, чем этот.

— Действительно, я удивился, увидев, что он так зарос. Когда я был здесь в последний раз, это была основная дорога.

— Мы проложили его после того, как Манда напал на нас.

— А третий путь?

— Ведет из деревни через лес в поля. Все эти пути сейчас охраняют старики, и этот тоже. Но давай не пойдем по этой тропе. Вместо этого пойдем через лес, и мы окажемся на полях в том месте, где работорговцы не ожидают никого увидеть, и поэтому там нет их постов. Тем временем, мои братья вернуться в деревню, потому что бабушки тех, кого схватили, очень испуганы.

— Хорошо.

Мави йа Номбе кивнул своим товарищам, которые повернули обратно, а сам проскользнул через кустарник с клейкой листвой и исчез в лесу. Бёртон вместе с Суинберном поторопились за ним, причем поэт на чем свет стоит ругал пиявок, клещей, мух и прочих «чертовых ползучих тварей».

Пять минут они пробивались через густой лес, потом деревья поредели, люди низко пригнулись и пошли как можно тише. Подойдя к раскидистому кусту, они осторожно раздвинули листья и всмотрелись в поле, на котором разбил лагерь большой рабский караван.

Там было, по оценке Бёртона, около четырех сотен рабов, мужчин и женщин, главным образом стоявших на коленях, и скованных за шею группами по двенадцать человек. Примерно семьдесят арабов-торговцев расхаживали между ними, и еще неизвестно сколько находилось в больших шатрах, поставленных в южной части лагеря.

На севере в загоне стояло множество мулов и несколько плохо выглядевших лошадей.

Суинбёрн начал дергаться от ярости.

— Это же настоящий ад, Ричард! — прошипел он. — Должно быть что-то, что мы можем сделать!

— Их намного больше чем нас, Алджи, — сказал Бёртон. — И пруссаки дышат нам в спину. Впрочем...

— Что?

— Возможно, мы сможем убить двух зайцев одним выстрелом. Пошли обратно.

Они вернулись по своим следам через лес на тропинку, и Бёртон сказал старому африканцу:

— Мави йа Номбе, иди в свою деревню и приведи всех, кто еще остался, на ту поляну, где мы встретились. Не разрешай никому остаться.

Старик удивленно посмотрел на него, но повернулся и пошел делать то, что ему приказали.

Бёртон и Суинбёрн вернулись на поляну, где обнаружили носильщиков, несчастных и неподвижных. Королевский агент подошел к груде одежды, скрывавшей под собой Герберта Спенсера, и притянул руку к болтунье, сидевшей на ней. Покс прыгнула на протянутую руку, Бёртон отошел в сторону от товарищей и тихо продиктовал ей сообщение для Изабель, в которое включил свое расположение и план действий. Под конец он сказал:

— Сообщи о числе врагов и их расположении. Конец сообщения.

Покс исчезла в зеленом пологе над головой.

Начался ежедневный дождь, как если бы повернули переключатель. Все бросились в более защищенные части поляны.

Бёртон подозвал товарищей и рассказал им свою идею.

— Ты шутишь, и очень глупо! — воскликнул Траунс.

— Рискованно! — рявкнул Честон.

— Опасно! — хмыкнул Кришнамёрти.

— Гениально! — горячо одобрил Суинбёрн.

— Не вижу другого пути, — сказал Бёртон.

Они быстро поели, ожидая возвращения болтуньи.

Появились жители деревни, буквально кучка, и все престарелые. Бёртон объяснил им, что скоро произойдет, и приказал вести себя как можно тише. Они сгрудились вместе, мокрые, жалкие и испуганные.

Члены экспедиции достали винтовки и револьверы, и начали чистить и заряжать их.

— Вы остаетесь с носильщиками, — сказал Бёртон обеим женщинам.

Изабелла Мейсон взяла револьвер, открыла патронник и начала вставлять в него пули.

— Конечно нет, — сказала она.

Сестра Рагхавендра подняла винтовку.

— Неужели вы считаете нас такими хрупкими, Бёртон?

— Напротив, и вы уже доказали...

— Что мы не хуже мужчин, верно? — прервала она его. — Отлично. Тогда мы сделаем то, что надо сделать и будем сражаться рядом с вами, и даже не пытайтесь переубедить нас.

Бёртон коротко кивнул.

Спустя сорок минут вернулась Покс.

— Сообщение от Изабель Арунделл. Мы готовы. К тебе быстро приближаются примерно сто пятьдесят мужчин-сосунков. У тебя самое большее час, любимый ночной горшок. Будь наготове.

— Все понимают, что надо делать? — спросил Бёртон друзей.

Все мрачно кивнули, сунули пистолеты в пояса, вскинули винтовки на плечи и разделились на две группы по четыре человека в каждой: Траунс, Суинбёрн, Кришнамёрти и Мейсон; и Бёртон, Честон, Спенсер и Рагхавендра. Покс пристроилась на плече исследователя.

— На тебе лежит ответственность за носильщиков и местных, — сказал Бёртон Саиду. — Жизненно необходимо, чтобы никто из них не издал ни звука.

— Я все понял.

Королевский агент и его товарищи вышли с поляны и пошли по тропинке. Дождь барабанил по листьям над ними, громко шипел, просачивался под одежду, хлюпал под ногами.

Они прошли по тропе до поворота направо, повернули и устало дотащились до покинутой деревни, находившейся достаточно далеко от поляны. В деревне было около двадцати домов-ульев и хорошо построенный дом собраний. Над центром распростерло ветви массивное фиговое дерево.

— Первый выстрел ваш, — сказал Бёртон Траунсу. — Цельтесь получше и не торопитесь.

— Понял.

Траунс привел свою группу к восточному краю деревни, и они исчезли в растительности, спускаясь по тропе на болотистое место, туда, где лежала туша носорога. Бёртон и остальные отправились в противоположном направлении, осторожно пробираясь к полям. На полдороги они сошли с тропинки, и стали красться дальше, прикрываясь кустами и растениями, сгрудившимися вокруг стволов деревьев. Непрерывно сражаясь с корнями, лозами, колючками и ветками, они добрались до края леса, где, через капающую с деревьев воду, увидели обработанные поля и лагерь рабовладельцев.

Солнце стояло довольно низко, и как раз сейчас облака разошлись, открыв сияющий диск.

Дождь прекратился.

— Ненадолго, — тихо сказал Бёртон. — Не стреляйте, пока я не скажу. И помните — не останавливаться!

Честон, Спенсер и Садхви Рагхавендра скользнули прочь.

Бёртон лег ничком и направил винтовку на работорговцев, расхаживавших вокруг шатров и пленных.

Он согнал со щеки пчелу и раздавил пиявку, прилепившуюся к задней стороне левой ладони.

Покс перепрыгнула с плеча на голову и пробормотала:

— Противная свинья!

Тени удлинились.

Прямо перед ним маршировала бесконечная линия муравьев, несших куски листьев, мертвых ос и гусениц.

Он услышал, как недалеко чихнул Честон.

Раздался одинокий винтовочный выстрел.

И тут, внезапно, раздалась ожесточенная стрельба от основания холма на другой стороне деревни. Бертон знал, что это означает: пруссаки очень близко и Траунс и его люди открыли по ним огонь.

Скрытая за корнями, деревьев команда детектива полиции могла безнаказанно стрелять наугад по ста пятидесяти пруссакам. Они находили в укрытии и на более высоком месте, в то время как преследователям надо было продраться через болото и только потом подняться на склон, почти безлесый и значительно более открытый, чем верхняя часть холма.

Траунс, Суинбёрн, Кришнамерти и Изабелла Мейсон должны были молча и незаметно отступить назад, завлекая пруссаков к деревне и за нее.

Шум битвы достиг арабов. Бёртон видел, как они схватили винтовки, указывая на лес. Потом большой отряд побежал туда, где прятались он и другие англичане.

Бёртон выбрал цель — большой, выглядящий жестоким работорговец — и выстрелил ему прямо в сердце.

Сразу же за ним загремели винтовки Честона, Спенсера и сестры Рагхавендры.

Бёртон подстрелил еще двоих работорговцев, потом, когда остальные арабы начали наугад обстреливать подлесок, отполз назад и расположился за переплетением мангровых корней, откуда мог видеть начало дороги в деревню.

В листве засвистели пули, достаточно далеко от него. Он отложил винтовку и вынул из пояса два шестизарядных револьвера. В поле зрения появились четыре араба. Он скосил их выстрелами в упор, потом опять поменял положение.

Медленно, отстреливаясь, Бёртон и его друзья отступали к деревне.

Рабовладельцы следовали за ними вслед, стреляя почти не переставая. Тем не менее, пока они не попали ни разу.

Тот же самый маневр выполняли Траунс и его команда по другую сторону пустой деревни. Им повезло чуть меньше — пуля прошла через предплечье Кришнамёрти, другая сорвала кусочек кожи с правой щеки Изабеллы Мейсон и оторвала ей мочку уха, но эффект был тот же самый: пруссаки продвигались к деревне.

Через несколько минут Бёртон был уже почти на конце тропинки, ведущей в деревню. Он три раза выстрелил и заполз под тамариндовое дерева, чьи опустившиеся ветви образовали замкнутое пространство вокруг ствола, и здесь он нашел Герберта Спенсера, неподвижно лежавшего в грязи.

Затрещала винтовка, полетели листья тамаринда и внутрь вполз Томас Честон. Увидев кучу африканских одежды, он присвистнул:

— Герберт? Мертв?

— Он не может умереть, — ответил Бёртон. — Он же заводной. И я, полный дурак, сегодня утром забыл его завести — и ключ находится в запасах!

— Обойдемся без него. Они почти здесь!

— Займи позицию, — сказал Бёртон. — Держись низко — похоже, дело начинает становиться очень горячим!

Он опустился на живот и, вслед за человеком из Скотланд-Ярда, пополз, извиваясь, через колючие кусты вперед, прикрываясь спутанной высокой травой. Пользуясь локтями, он добрался до края большой поляны, на которой находилась деревня. Честон лежал рядом с ним. Глядя из-за маленького куста акации, они старались понять, что происходит. Полицейский детектив взглянул на куст и прошептал:

— Нужно подрезать, стволу тяжело.

Выстрелы зазвучали со всех сторон, и они увидели, план Бёртона удался. Рабовладельцы вошли в деревню запада, а Траунс и его команда завлекли пруссаков с востока; и сейчас обе группы, убежденные, что перед ними находится враг, ожесточенно стреляли друг в друга.

— Сейчас мы должны лежать и ждать, — сказал Бёртон.

В поле зрения появились четыре движущихся растения, которые он видел в Мзиме; арабы закричали от ужаса, и осыпали их градом пуль из мушкетов. Бёртон отчетливо видел, что люди, сидевшие в цветках, получали одну пулю за другой, но на них это никак не сказывалось, пока одному из них не попали в лоб. Только тогда он поник, а его растение дико замахало отростками и повалилось на землю, превратившись в дрожащую кучу.

Следующие пять минут оба отряда яростно сражались, а королевский агент и его товарищи смотрели на них, скрытые окружающей деревню растительностью. Потом на мгновение выстрелы прекратились, и один из рабовладельцев крикнул:

— Мы не подчинимся бандитам!

В ответ один из пруссаков прокричал по-арабски:

— Мы не бандиты!

— Тогда почему вы напали на нас?

— Это вы напали на нас!

— Лжешь!

— Погоди! Прекратить огонь! Я хочу поговорить!

— Черт побери! — тихонько пробурчал Бёртон. — Мы не можем дать им договориться, но если один из нас начнет стрелять, они немедленно сообразят, что вмешалась третья сила.

— Это какой-то трюк, сын аллаха?

— Нет!

— Тогда скажи мне, чего вы хотите?

— Ничего, только чтобы нас не трогали. Мы идем в Занзибар.

— Тогда почему вы напали на нас?

— Я уже сказал тебе, мы этого не делали.

Бёртон увидел, что пруссак повернулся к одному из своих людей. Они немного посовещались, держа оружие наготове и не отводя глаз от арабов, некоторые из которых собрались на самой западной части поляны, а остальные скорчились за хижинами туземцев.

Через несколько мгновений пруссак прокричал:

— Докажите нам, что вы говорите правду. Положите оружие!

— И разрешить вам перестрелять нас?

— Я уже сказал — мы ни на кого не нападали!

— Тогда положите оружие и отзовите эти... эти... эти отвратительные растения!

Пруссак опять начал советоваться со своими людьми.

Наконец он повернулся к работорговцам:

— Я соглашусь только на взаимное...

Внезапно один из рабовладельцев — одетый в арабскую одежду и с головой, замотанной в куфью — выскочил из-за своих товарищей, поднял два револьвера и начал стрелять в пруссаков.

В то же мгновение они схватили свои винтовки, и на человека обрушился град пуль. Его сбило с ног и подбросило в воздух; он упал на землю, перекатился и замер.

Битва разгорелась с новой силой, и люди падали один за другим, с обеих сторон.

Шальная пуля ударила в высокую траву, едва не попав в Бёртона. Он повернулся, намериваясь убедиться, что Честон не пострадал, но человека из Скотланд-Ярда не было рядом, он куда-то уполз, ничего не сказав.

— Сообщение для Изабель Арунделл, — сказал Бёртон Покс. — Требуется твоя компания. Конец сообщения.

Болтунья улетела, и в это время одно из движущихся растений промчалось мимо Бёртона и обрушилось на группу рабовладельцев. Его покрытые шипами усики стегали по людям, сбивали их с ног, и разрывали на куски. Некоторые пытались убежать, но были немедленно застрелены пруссаками, похоже, овладевшими полем боя. Только группа из примерно двадцати арабов укрылась за большой поленницей в бандани, последние оставшиеся в живых охранники каравана. Пруссаков осталось больше пятидесяти, и еще три двигающихся растения. У обеих групп кончились патроны, и они достали шпаги: арабы — плохо выглядевшие скимитары, пруссаки — прямые рапиры.

Вернулась Покс.

— Сообщение от Изабель Арунделл. Мы с трудом перевели вислозадых лошадей через чертово болото, и сейчас перегруппировываемся у подножия холма. Мы будем у тебя через несколько зловонных минут. Конец сообщения.

Одно из ходячих растений проломило барьер, за которым скрывались работорговцы, и обрушилось на них, разрывая одежду и сдирая кожу. Крича от ужаса они, однако, принялись рубить его скимитарами, что оказалось намного более эффективным способом борьбы с монстром, чем стрельба.

Один араб взобрался на поленицу и оттуда сумел снести голову человеку, сидевшему в цветке. Растение вздрогнуло и упало.

Появилась кавалерия.

Дочери аль-Манат, восемьдесят сильных всадниц, вооруженных мушкетами, потоком хлынули в деревню с востока. Под треск мушкетов они напали на оставшихся пруссаков. В ходячие растения полетели копья и горящие факелы.

Немногие оставшиеся в живых рабовладельцы воспользовались возможностью и умчались обратно по тропинке, исчезнув в сумерках — небо стало темно-фиолетовым, солнце почто село.

Последний пруссак упал с пулей в горле.

Дочери аль-Манат не знали пощады — они безжалостно истребили врагов, убивших в Мзизиме тридцать их подруг. Потом они натянули поводья и стали ждать, пока из-за кустов и травы не появились сэр Ричард Фрэнсис Бёртон и остальные.

Кришнамёрти держал руку на предплечье, из-под его пальцев капал кровь. Правое ухо Изабеллы Мейсон обильно кровоточило, вся ее одежда была в пятнах крови. Суинбёрн, Траунс и сестра Рагхавендра не пострадали. Но все промокли, и были покрыты грязью и насекомыми.

— Отличная работа, — сказал им Бёртон.

— Где Том? — спросил Траунс.

— Скорее всего вытаскивает Герберта из-под кустов — у того закончился завод. Садхви, не займетесь ли ранами Изабеллы и Манеша?

Сестра принялась за работу, а Бёртон, указав Траунсу область, в которой находился Спенсер, подошел к Изабель Арунделл, спокойно сидевшей на лошади и тихо переговаривавшейся со своими амазонками.

— Это было... жестоко, — заметил он.

Она посмотрела на него сверху вниз.

— Я потеряла много хороших женщин в Мзизиме и на пути сюда. Месть кажется... подходящей.

Он посмотрел на нее, облизал губы и сказал:

— Ты не та Изабель, которую я встретил двенадцать лет назад.

— Время изменяет людей, Дик.

— Делает их жестче?

— Возможно это необходимо, иногда. Будем ли мы философствовать, пока рабы остаются в оковах или пойдем и освободим их?

— Подожди минутку.

Он отошел от нее и обратился к Суинбёрну.

— Алджи, я хочу, чтобы ты и Манеш сходили на другую поляну. Приведите сюда местных и наших носильщиков. Пускай они помогут нам убрать тела с поля боя куда-нибудь подальше. И они понадобятся нам для того, чтобы вырыть яму для общей могилы.

Он вернулся к Изабель. Она указала на лошадь без всадника, на которую он и сел. С горящими ветками в руках, они повели отряд из десяти человек к лагерю работорговцев. Бёртона подташнивало от множества убийств, свидетелем которых он был, но, с другой стороны, у него не было выхода. Пруссаки, безусловно, убили бы его и весь отряд, и он никак не мог допустить, чтобы жители деревни попали в руки Типпу Типа.

Они выехали из леса и подъехали к каравану, который сторожили пятеро арабов.

— Тот, кто поднимет оружие, немедленно получит пулю в лоб! — громко крикнул Бёртон.

Один из стражников нагнулся и положил мушкет на землю. Остальные последовали его примеру.

Бёртон и Изабель остановились, слезли на землю и подошли к ним.

— Где эль Мургеби, которого называют «Типпу Тип»? — спросил Бёртон по-арабски.

Один из людей указал на ближайший шатер. Бёртон повернулся к амазонкам Изабель.

— Возьмите этих людей и закуйте их в кандалы. Потом освободите рабов.

Женщины вопросительно посмотрели на Изабель. Та кивнула, потом подошла к шатру, откинула полог и вошла внутрь; Бёртон за ней.

При свете трех масляных ламп они увидели цветастые тряпки на земле, низкий стол, заваленный подносами с едой, и груду подушек, на которых сидел маленький наполовину араб, наполовину африканец. Золотые зубы, и, хотя на вид ему еще не было тридцати лет, белая борода. Он поднял лишенную тюрбана голову, и они заметили бельма, покрывавшие его глаза. Он был слеп.

— Кто вошел? — тонким голосом спросил он.

— Твой враг, — ответил Бёртон.

— А. Не хочешь ли выпить сладкого чая со мной? Я слышал шум сражения. Очень утомительное дело, а? Я надеюсь, ты не откажешься немного освежиться.

— Нет, Типпу Тип, я не буду пить с тобой. Встань, пожалуйста.

— Меня убьют?

— Нет, хватит на сегодня смертей.

— Тогда что?

— Пойдем.

Бёртон подошел к работорговцу, взял его за локоть, вышел вместе с ним из шатра и направился к закованным в кандалы рабам; Изабель молча следовала за ним. Ее женщины расковывали четыре сотни рабов, которые, освободившись, длинной линией уходили в деревню.

Все пять стражников были скованы вместе, короткая цепь бежала с одного железного воротника на другой, с одних ножных кандалов на другие. Их руки связали за спиной. Королевский агент подвел Типпу Типа к ним и сам сковал ему ноги, оставив руки свободными. Потом отвел пленников от толпы рабов и вывел в открытое поле.

— Что ты делаешь? — прошептала Изабель.

— Правосудие, — ответил он, заставив их остановиться. — Направь свой мушкет на Типпу Типа, Изабель, пожалуйста.

— Я что, должна расстрелять его?

— Только если он попытается направить вот это на нас, — ответил королевский агент, вкладывая в руку арабу револьвер и отступая в сторону. На лице работорговца появилось выражение замешательства.

— Слушайте меня внимательно, — обратился Бёртон к пленникам. — Сейчас вы стоите лицом на восток, в направлении Занзибара. Однако если вы пойдете прямо, вы наткнетесь на жителей деревни и бывших рабов, и они, безусловно, разорвут вас на куски. Поэтому вам придется повернуть налево, пройти несколько миль на север, и только потом опять повернуть на восток. Утром вас поведет солнце, но сейчас ночь, опасное время для путешествия — в темноте легко не заметить прыжок льва и яму на дороге. Я не могу сделать землю ровной, но я оставляю вам некоторую защиту от хищников. В пистолете вашего предводителя ровно шесть пуль. К сожалению, он слеп, так что вам придется указывать ему куда и когда стрелять, чтобы защитить вас. Но будьте осторожны: эти шесть пуль — все, что у вас есть. Возможно, дорога до Занзибара кому-то покажется слишком тяжелой — что ж, у вас есть шесть пуль на шесть человек. Я должен сказать что-нибудь еще?

— Но ты же не думаешь, что мы сможем дойти до побережья в цепях? — запротестовал Типпу Тип.

— А твои пленники? Ты думал, что они смогут это сделать? — вопросом на вопрос ответил Бёртон.

— Они рабы!

— Там были мужчины, женщины и дети. Вперед, у вас впереди длинная дорога.

— Аллах поможет нам! — крикнул один из арабов.

— Возможно, — сказал Бёртон. — Но не я.

Самый последний человек в цепочке жалобно заскулил:

— Что нам делать, эль Мургеби?

— Идти, дурак, — огрызнулся работорговец.

Скованная цепочка людей медленно пошла прочь.

— Типпу Тип! — крикнул ему вслед Бёртон. — Берегись дервиша Абдуллы, ибо если ты еще раз попадешься мне на глаза, я, безусловно, убью тебя.

Этой ночью не спал никто.

Освобожденные рабы снесли мертвых арабов и пруссаков в самый далекий уголок поля, намериваясь при свете дня выкопать им общую могилу. Несколько женщин Изабель охраняли трупы, чтобы помешать хищникам добраться до них. Африканцы боялись находиться ночью рядом с покойниками — они верили, что могу появиться мстительные духи и напасть на них.

Большинство из четырех сотен рабов было захвачено в деревнях, лежащих намного дальше на запад. И это оказалось великим счастьем, потому что звуки сражения и близость рабовладельцев настолько испугали носильщиков Бёртона, что они взяли верх над Саидом и его людьми и растаяли в ночи. Без сомнения, они устремились обратно по тому же пути, по которому пришла экспедиция. К счастью, страх победил их алчность, и они сбежали ничего не украв. Освобожденные рабы согласились заменить носильщиков при условии, что каждый человек, оказавшись поблизости от родной деревни, имеет право покинуть сафари и вернуться домой. Согласно вычислениям Бёртона теперь они могли дойти от Дут'уми по меньшей мере до далекого Угоги.

Все запасы рабовладельцев собрали и перенесли в бандани, присоединив к запасам Бёртона. Мулы Типпу Типа Бёртон тоже забрал себе.

Развели огромный костер и сожги изрубленные на куски движущиеся растения.

Дочери аль-Манат поставили в загон все восемьдесят восемь лошадей.

— Мы уже потеряли двенадцать из-за укусов мухи цеце, — сообщила Изабель Бёртону. — Они выросли в воздухе пустыни. Этот климат вреден им — высасывает их жизненные силы. Скоро мы будем сражаться пешком.

— Сражаться с кем?

— Пруссаки не сдадутся, Дик. И, вспомни, с Джоном Спиком наверняка путешествует их отряд.

— Гмм, и его предводитель, без сомнения, граф Цеппелин, — пробормотал Бёртон.

— Быть может он избрал другую дорогу к Лунным Горам, — заметила Изабель, — но где-нибудь мы безусловно столкнемся.

Суинбёрн от возбуждения подпрыгнул и задергался так, как если бы у него начался приступ пляски святого Витта.

— Клянусь шляпой, Ричард! Я не перестаю удивляться! Нас было намного меньше, чем арабов и пруссаков, и мы вышли из боя без потерь, если не считать пять тысяч триста двадцать шесть ран, нанесенных колючками и голодными насекомыми!

— Вы пересчитали их всех? — удивилась Изабель.

— Моя дорогая аль-Манат, это хорошо обоснованная догадка. Эй, Ричард, куда, ко всем чертям, делся Том Честон?

Бёртон нахмурился.

— Его кто-нибудь видел?

— Я, по меньшей мере, не видел.

— Алджи, распакуй несколько масляных ламп, собери местных и прочеши растительность вон там, — он указал на место, где в последний раз видел человека из Скотланд-Ярда. — Надеюсь, что я ошибаюсь, но, быть может, его подстрелили.

Суинбёрн помчался организовывать поисковую партию, а Бёртон оставил Изабель и присоединился к Траунсу в бандани. Детектив распотрошил один из ящиков и вынимал из него еду — вяленое мяса и кукурузное печенье.

— Я пытаюсь найти что-нибудь такое, что можно сжевать, — объяснил он. — Не думаю, что жители деревни в состоянии приготовить хоть какую-нибудь еду. Я принес сюда Герберта. Его все еще необходимо завести.

Бёртон посмотрел туда, куда указал Траунс и увидел заводного человека, неподвижно лежавшего в тени поленицы. Королевский агент внезапно напрягся и схватил своего друга за руку.

— Уильям! Кто нашел его?

— Я. Он лежал под деревом.

— В таком виде?

— Да. Что ты хочешь сказать?

— Посмотри на него, черт побери! Он же был в арабских одеждах, покрывавшей полиметилен. Где они?

— Возможно, они мешали ему и он их сбросил. А почему это так важно?

Челюсти Бёртона задвигались. Какое-то мгновение он не мог говорить. Ноги подогнулись, он упал на сверток с материями и остался сидеть, одной рукой все еще держась за Траунса.

— Бисмалла! Чертов идиот! — прошептал он и посмотрел вверх, на друга.

Траунс с ужасом увидел, что обычно замкнутые глаза Бёртона наполнились болью.

— Что произошло? — спросил он.

— Том был рядом со мной, когда арабы и пруссаки начали договариваться, — хрипло объяснил Бёртон. — И мы оба были недалеко от Герберта, совсем недалеко. Их переговоры угрожали разрушить весь наш план. И тут один араб потерял терпение, начал стрелять и спас нам день. За исключением того...

— О, нет! — выдохнул Траунс, которому только сейчас открылась правда.

— Я думаю, Том подполз к Герберту, взял его одежды, надел их на себя и...

— Нет! — повторил Траунс.

Они какое-то мгновение с ужасом смотрели друг на друга, потом Бёртон встал и сказал:

— Я проверю тела.

— Я с тобой.

Они заняли пару лошадей у Изабель и, освещая себе дорогу зажженными ветками, вывели животных в поле и поскакали туда, где были сложены трупы. Спрыгнув на землю, они пошли по рядам, проверяя тела. Не обращая внимания на пруссаков, они подходили только к работорговцам, переворачивали их и проверяли лица.

— Уильям, — наконец тихо позвал Бёртон.

Траунс отвел взгляд от человека, которого только что проверял, и посмотрел на исследователя, стоявшего над телом. Плечи Бёртона сгорбились, руки повисли.

Что-то похожее на рыдание вырвалось изо рта человека из Скотланд Ярда, и, казалось, мир кружился вокруг него, когда он, пошатываясь, подходил к телу Томаса Манфреда Честона.

Погибший детектив был завернут в одежды — разорванные и запятнанные кровью — позаимствованные у Спенсера, весь продырявлен пулями и наверняка умер мгновенно, но это не могло утешить Транса, потому что маленький человек, почти два десятилетия насмехавшийся над ним из-за веры в Джека-Попрыгунчика, в последнюю пару лет стал одним из его лучших друзей.

— Он пожертвовал собой, чтобы спасти нас, — прошептал Бёртон.

Траунс не смог ответить.

Они похоронили Томаса Честона на следующее утро, на маленькой полянке к северу от деревни.

Бёртон рассказал о храбрости, решительности и героизме своего друга.

Траунс хриплым голосом рассказал о многих годах, посвященных Честоном полиции, о его выдающихся достижениях, жизни и любви к садоводству.

Кришнамёрти, в свою очередь, рассказал о любви, которую питали к детективу-инспектору все полицейские более низкого ранга.

Суинберн вышел вперед, положил венок из цветков джунглей на могилу и сказал:

Сестра Рагхавендра негромко спела «Пребудь со Мной»[27], потом все отправились обратно в деревню по той же тропе, подавленные и опечаленные.

Большую часть этого дня Бёртона и его друзья отсыпались. Но не Уильям Траунс. Он нашел на склоне холма под деревней большой плоский камень, позаимствовал у туземцев похожее на долото орудие, устроился подальше от хижин, чтобы его шумная работа не мешала спящим товарищам, и стал вырезать погребальную надпись. Большую часть дня он занимался этим печальным делом, и, закончив, принес камень на поляну, поставил его на могилу и сел на траву рядом с ним.

— Не уверен, что по-настоящему понимал тебя, старина, — прошептал он, — но, понимаешь, все это дело Джека Попрыгунчика послало нас по разным направления. Никто из нас не делает то, что нам положено делать, хотя я бы остался полисменом независимо ни от чего.

Он положил руку на камень.

— Капитан Бёртон говорит, что эта история не единственная, и во всех них тоже есть беспокойные люди, вроде Эдварда Оксфорда, которые постоянно вмешиваются в ход событий и поворачивают историю в другое русло. Ты можешь себе представить такое? Других тебя и меня? Друг мой, я надеюсь — по-настоящему надеюсь — что где-то там Том Честон будет лелеять свой сад вплоть до старости.

Он еще какое-то время посидел на траве, потом наклонился, поцеловал камень, встал, вздохнул и пошел прочь.

Слеза, которая капнула с него на надпись, стекла на хвостик буквы «у» и обтекла венок Суинбёрна.

ВОСЬМАЯ ГЛАВА В КАЗЕХ

Снаружи раздался звон сигнального колокола и голоса заорали:

— Aufwachen! Aufwachen![29]

В 5-ом бараке, блок Б, шталаг IV[30] в городе Угоги, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон и его товарищи-военнопленные с трудом поднялись с коек, надели серую униформу и вывалились на грязный плац, который полуденная жара раскалила до невозможности.

Подчиняясь лающим приказам, они выстроились в три ряда, лицом вперед, мигая и щурясь, пока белое небо выжигало сон из их глаз.

— Что теперь? — пробормотал человек справа от Бёртона. — Они же не могут послать нас обратно в проход, верно?

— Как только чертова дорога будет готова, они нас расстреляют, — проворчал другой.

Они имели в виду туннель, который пленные пробивали через горы Усагара. Первоначально Бёртон и его товарищи были заключены в шталаге III около Зунгомеро, по другую сторону горного кряжа. Оттуда их каждый день водили, скованных в цепочку, на постройку дороги. Однако, три месяца назад, когда они пробили туннель наполовину, их переправили в новый лагерь в Угори, откуда они начали строить вторую половину дороги.

Со своего места в середине второго ряда, Бёртон поглядел на сторожевые вышки. Охранники — зверо-люди — стоявшие на них с поднятыми стручками в руках, казались встревоженными больше, чем обычно.

Слева от него только что закрылись ворота в высокой, обнесенной колючей проволокой изгороди, окружавшей лагерь, и рядом с ними остановилась, присев на корни, большая растительная карета. Из него вышла группа немецких офицеров.

— Черт побери! — выдохнул один из пленных. — Сам Леттов-Форбек!

— Который? — спросил Бёртон.

— Вот тот малый в шляпе с широкими полями. Что он тут делает?

Бёртон поглядел на офицера с тросточкой в правой руке и кожаным портфелем в левой, который как раз встречался в обер-лейтенантом Максимилианом Метцгером, начальником лагеря. Они поговорили несколько минут, потом подошли к пленным и медленно пошли от одного конца первой линии до другого, осматривая каждого человека. Закончив, они перешли ко второй линии.

Дойдя до Бёртона, они остановились и Метцгер сказал:

— Hier, Generalmajor! Hier ist der gesuchte Mann![31]

Леттов-Форбек внимательно оглядел лицо Бёртона. Потом вынул из кармана фотографию, поглядел в нее и кивнул.

— Sehr gut gemacht! Bringen Sie ihn her![32]

Метцгер кивнул двум людям-носорогам. Те вышли вперед, схватили Бёртона за локти и вытащили из линии. Его провели через плац, ввели в кабинет начальника лагеря и усадили в стул, стоявший перед тяжелым столом. Стражники встали по обе стороны от стула.

Вошел Леттов-Форбек и рявкнул:

— Lassen Sie uns allein![33]

Стражники щелкнули каблуками и вышли.

На потолке крутился вентилятор. Бёртон откинул голову назад, закрыл глаза и разрешил воздуху овевать лицо. Он устал до мозга костей,

— Вы знаете, кто я? — спросил Леттов-Форбек по-английски с сильным акцентом.

Бёртон, не открывая глаз, ответил:

— Генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек. Вы командуете немецкими войсками в Восточной Африке.

— Совершенно точно. Sehr gut.[34] Итак.

Бёртон услышал, как пол заскрипел под тяжестью стула — его собеседник сел. Потом негромкий шорох — на стол лег портфель — и щелчок, когда он открылся.

— У меня здесь есть папка, в которой утверждается, что в вас есть нечто необычное.

Бёртон не ответил. Он был голоден, измучен жаждой, но больше всего хотел спать.

— Рядовой Фрэнк Бейкер, схвачен на восточных склонах холмов Дут'уми два года назад. Вы были одни — беженец после провалившейся британской атаки на Танганьикскую железную дорогу.

Последовало долгое молчание. Бёртон все еще не открывал глаза. Он вспомнил Берти Уэллса и ту ночь, когда они оба спали на открытом воздухе рядом с могилой Томаса Честона. После заката температура резко упала, они оба простудились и подхватили лихорадку. Бёртону снилась война — пруссаки и арабы убивают друг друга — и он проснулся мокрый от росы, ругая себя на чем свет стоит. Как он забыл, что неподалеку деревня? Прямо вдоль тропы!

Уэллса мучили галлюцинации, в которых — судя по горячечным монологам — насекомые выползали из луны, носились невидимые сумасшедшие и трехногие сенокосцы. Напрягая немногие оставшиеся силы, Бёртон поставил военного корреспондента на ноги и волок по заросшей тропе, пока они не оказались на открытой поляне, где стояла обветшалая деревня. Мужчины давно ушли из нее — призваны на военную службу — и в ней осталось немного стариков, почти умиравших от голода. Бёртон оставил им Уэллса, а сам отправился на охоту.

И сам стал добычей. Три ищейки вынырнули из-за подлеска, и преследовали его по болотистой земле, загоняя в густые джунгли. Очень странно: они могли бы схватить его, но вместо этого куда-то гнали.

Один из них, хромая вслед за Бёртоном, даже вырастил на себе цветок мака.

Он отделался от них, но потерял дорогу, и его вовсю била малярия.

Немцы нашли его лежащим без сознания на тропе. С тех пор он провел два года в шталаге III, и вот недавно его перевели в Угоги.

За это время к нему вернулась большая часть памяти. Он знал, что был королевским агентом, что путешествовал по Африке вместе с Алджерноном Суинбёрном, Уильямом Траунсом, Томасом Честоном, Манешем Кришнамёрти, Гербертом Спенсером, сестрой Рагхавендрой, Изабеллой Мейсон и Изабель Арунделл. Но не помнил почему, что стало с ними, и как он оказался в будущем.

Он здесь уже четыре года. Четыре года!

Почему? С какой целью?

— Почему? — спросил Леттов-Форбек.

Бёртон открыл глаза и встретился со взглядом генерал-майора. За головой офицера тонкие лучи света пробивались через оконные шторы. Пылинки вплывали в них, вспыхивали и исчезали в тени. На фоне этой иллюминации лицо Леттов-Форбека было едва видно — почти силуэт — но, благодаря причуде освещения, глаза сияли диким светом.

— Почему что?

— Почему вы, британцы, стремитесь все уничтожить? Вы не верите в эволюцию?

— Эволюцию? Что вы имеете в виду?

Офицер побарабанил пальцами правой руки по крышке стола.

— Великая Германская Империя хочет развивать человеческую расу. Мы желаем освободить каждого мужчину и каждую женщину из рабства, чтобы он — или она — мог реализовать свой творческий потенциал. И стал Ubermensch. Возможно это можно перевести как «Сверхчеловек», ja?[35]

Бёртон пренебрежительно хмыкнул.

— Не думаю, что ваши аскари чувствуют себя освобожденными.

— Nein. Nein.[36] И это вина вашего народа. Мы были вынуждены использовать африканцев для того, чтобы защитить построенную нами инфраструктуру от нападений британцев. Если бы не ваши люди, сейчас Африка имела бы пневматические железные дороги и благоустроенные города. В Европе был бы рай, в котором всю физическую работу выполняли растения, а люди, освобожденные от необходимости борьбы за выживание, могли свободно развивать свои способности. Вместо этого мы направляем все наши ресурсы на борьбу с вашим вандализмом.

Бёртон даже присвистнул.

— Всегда одно и то же, — сказал он. — Один сумасшедший создает план для будущего всего человечества, и, осуществляя его, причиняет людям невыносимые страдания. Генерал-майор, я действительно должен указывать вам, что ваши растения размножаются без всякой меры, или что мало кто из людей способен развиваться: подавляющее число людей вполне довольны, когда у них есть еда и крыша над головой?

Леттов-Форбек задумчиво кивнул.

— То, что вы сказали о растениях, es trifft zu.[37] Но это легко исправить, как только прекратится война. Что касается вашего предположения о неспособности — или нежелании — населения эволюционировать, то я даже не буду с вами спорить. Типичная британская точка зрения, потому что вы построили Империю на простой идее, что образованное и привилегированное большинство должно извлекать выгоды из работы угнетенного большинства.

Внезапно Леттов-Форбек стукнул рукой по толстому досье, лежавшему перед ним.

— Хватит! Lassen Sie uns auf den Punkt kommen![38] Не будем больше — как по-английски? — ходить вокруг да около, верно? — Он положил локти на стол и сцепил пальцы перед лицом. — Ich kenne Wahrheit.[39] Вы не Франк Бейкер. Вы — сэр Ричард Фрэнсис Бёртон. Вы родились в 1821 году. Вы умерли в 1890. И вас послали в 1914 из 1863. Es ist ein ausserordentlicher Umstand! Unglablich![40]

Бёртон выпрямился. Его усталость куда-то исчезла.

Леттов-Форбек слегка улыбнулся, из темноты сверкнули его зубы.

— Sehr gut. Sehr gut, Herr Бёртон.[41] Вот теперь я завладел вашим вниманием. Вы выслушаете меня, ja? И я расскажу вам замечательную историю. Но сначала вопрос: вы обладаете die telepathischen Fahigkeiten?

— Медиумными способностями? Нет.

— И я тоже. Ха. Очень неудачно. Я бы хотел иметь их! Но вы знаете, ja, что у многих людей они есть? И их число постоянно растет. У вашего полковника Кроули есть такие люди — сильные медиумы, — и у нас, в Германии, есть люди, управляющие погодой, и, конечно, сам кайзер, величайший на свете Gedankenleser — медиум.

Правый глаз Бёртона слегка приподнялся.

— Ницше уже называет себя императором?

— Es ist angebracht, dass![42]

Большая муха лениво прожужжала вокруг головы Леттов-Форбека и приземлилась на стол. Немец взял досье, прихлопнул им насекомое, брезгливо стряхнул труп на пол и вернулся в прежнее положение.

— И в России был Григорий Распутин, также великий Gedankenleser, который, как вы, может быть, знаете, умер от — как вы скажете Hirnblutung?

— Кровоизлияние в мозг, — ответил Бёртон.

— А. Ja. Спасибо. Он умер больше двух лет назад. И моя история именно о нем.

Бёртон промолчал.

Леттов-Форбек указал пальцем на отчет, лежавший перед ним.

— Это досье отдал мне сам кайзер. Оно содержит информацию, о которой не знает ни один другой человек — только он и я — и сейчас я расскажу ее вам.

Бёртон по-прежнему молчал.

— Тринадцать лет назад, после того, как мы были вынуждены уничтожить вашу столицу, наши войска нашли под руинами Тауэра несколько черных алмазов. Там были семь осколков камбоджийского Глаза нага, и семь осколков африканского. Мы узнали это из найденных там документов, и там же описывался еще один Глаз — южноамериканский — тоже разделенный на семь частей. Но его самого не было и следа. Вы знаете, о чем я говорю, ja?

— Я знаю о Глазах нага, генерал-майор, — сказал Бёртон, — но я ничем не могу помочь вам. Я не знаю, где находится южноамериканский камень.

— Вы здесь не поэтому. Мы уже обнаружили его: наши люди почувствовали его присутствие в Таборе — вашей последней крепости. Мы завладеем осколками, когда выгоним вас из этого места.

— Ну, как мне кажется, раньше вам не слишком везло в этот деле.

— Ich kann es nicht verleugnen![43] Южноамериканские камни защищают город, герр Бёртон, но у Heereswaffenamt — нашего Управления вооружений сухопутных войск — есть решение. Окончательное решение! Вскоре операция будет проведена и от Таборы ничего не останется. Но давайте не будем отклоняться от темы — мы должны поговорить о других Глазах, ja? Много десятелетий, пока не началась Великая Война, ваши люди медиумно вредили немецкой промышленности. Мы обнаружили, что эти алмазы являлись теми орудиями, при помощи которых ваши Gedankenleser совершали свои преступления, и Бисмарк передал их Ницше, который использовал их для — какое слово? — углубления талантов наших людей. Ницше сохранил камбоджийские камни, а африканские послал Распутину, и эти два человека использовали силу Глаз для упрочения союза между Германией и Россией. Потом, в 1914, Ницше сбросил Бисмарка и Распутин устранил царя.

— Два предателя, предавшие своих предводителей, — презрительно сказал Бёртон.

— Два провидца, — возразил Леттов-Форбек, — начавших создавать лучший мир.

Снаружи послышались крики. Пленных связали и погнали в горы Усагара строить дорогу.

— И причем здесь я? — спросил Бёртон.

— Мы к этому придем. Ницше взял на себя управление Великой Германской Империей, но Распутин, не успев проделать то же самое в России, умер от Hirnblutung. Немецкие разведчики отыскали африканские камни и вернули их Ницше. Вот теперь мы подошли к самой интересной части истории, потому что наш император провел очень много времени, проверяя камбоджийские камни и обнаружил в них остатки интеллекта.

— Ну да. Наги, — пробормотал Бёртон.

— Мифические рептилии? Nein, das is falsch. [44]

Бёртон удивленно посмотрел на него.

— Тогда чей?

— Одного человека. Философа по имени Герберт Спенсер. Там осталось немногим больше эха, но, тем не менее, Ницше сумел извлечь некоторые клочки информации: Спенсер умер в 1862, однако, каким-то образом, его разум сумел прожить еще один год, прежде чем был окончательно ликвидирован в храме, наполненном драгоценными камнями.

— Храм? Где?

— Где-то в Африке. Очаровательно, ja? После чего Ницше проверил африканские камни, и тоже нашел остатки воспоминаний другого человека — в них был тот же храм, хотя и с большим числом деталей, и Ницше понял, что это мистическое место, украшенное драгоценностями невероятной ценности, на самом деле является исполинским устройством, предназначенным для передачи огромного количества энергии.

— С какой целью?

— Для того, чтобы преодолеть границы времени, герр Бёртон. И среди этих воспоминаний сохранилось одно, очень интересное: вы, mein Freund,[45] проходите через это устройство. Вот таким образом вы и очутились в 1914.

— Я? Зачем?

— Вы спрашиваете меня? Es ist meine Frage![46]

Бёртон посмотрел на покрытые волдырями руки и разочарованно нахмурился.

— Не помню. Прошло четыре года. Я постепенно вспоминаю все, что произошло со мной до появления в 1914-ом, но все еще есть дыры.

— Как неудачно. Кайзер знает только то, что этот храм находится где-то на кряже Рувензори, далеко внутри Blutdschungel.

— Кровавых джунглей? Этот кряж Рувензори, он не?..

— ... был когда-то известен как Лунные Горы? Ja. Те самые. Самая важная для вас область Африки, я полагаю!

Немец какое-то время сидел молча и изучал Бёртона, который настороженно поглядывал на сверкающие глаза собеседника. Исследователь решил, что генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек опасен, как ядовитая змея.

— Мы, — наконец сказал генерал-майор, — попытались прожечь дорогу через Blutdschungel, но джунгли вырастали чуть ли не быстрее, чем мы их жгли! Они непроходимы, покрывают все горы и постоянно разрастаются. За все эти годы мы не продвинулись ни на шаг, но только потому, что не знаем, куда идти. Поэтому мы разработали план.

— И ваш план включает меня?

— Ja. Совершенно точно. Кайзер, как я уже говорил, увидел в алмазе, что храм послал вас в 1914. Поэтому он приказал мне найти вас. Понадобилось немало времени. Африка велика! Но, в конце концов, вы здесь. Человек из прошлого.

— И?

— И вы найдете нам храм. Каким-то образом вы вышли из него и прошли через Blutdschungel, значит, дорога существует.

— Но, я уже говорил вам, я не помню.

— Я думаю, что вот это... — немец поднял руку и постучал пальцами по лбу, — вернется к вам.

Бёртон вздохнул.

— Что вы собираетесь делать?

— Сейчас мы проводим вас в Лунные Горы, а вы покажете нам дорогу к этому мифическому храму. Используя его, кайзер сможет послать своих агентов в прошлое и устранить вмешательство, которое так препятствовало распространению Великой Германской Империи! Вмешательство Британии, герр Бёртон!

Леттов-Форбек встал и положил досье обратно в портфель.

— Wache![47] — рявкнул он. Вернулись оба человека-носорога. — Ab mit ihm zum Transporter![48]

Стражники вздернули Бёртона на ноги.

— Подождите, подождите! — крикнул исследователь.

Леттов-Форбек посмотрел на него и спросил:

— Haben Sie eine Frage?[49]

— Да, — ответил Бёртон. — Да, есть. Воспоминания, запечатленные в африканских камнях, — чьи они?

— А, — сказал Леттов-Форбек. — Ja. Ja. Это вы должны знать! Они принадлежали человеку по имени Уильям Траунс.

— Я мертв, — объявил Траунс. Он махнул в воздухе большим глиняным кувшином. — Не осталось ни капли!

— Не все потеряно! — объявил Суинбёрн. Он поднял второй кувшин, в котором заманчиво плескалось помбе. — Однако, Пружинка, я должен сказать тебе: в моей посудине еще есть жизнь, но неодолимая слабость и гнет этого климата осушили до последней капли твою.

— Но не твою поэзию, — проворчал Траунс. — Неодолимая слабость, как бы не так! Почему ты не можешь сказать, как любой нормальный человек: в Африке жара как в аду? Передай мне пиво.

Сделав весьма нескромный глоток, Суинбёрн передал кувшин Траунсу, который влил невероятное количество его содержимого в рот, глотнул, икнул, и только потом сказал:

— Мы так давно бродим по этому проклятому континенту, что меня радует даже это поддельное пиво.

Суинбёрн в ответ рыгнул.

Они оба, одетые в костюмы цвета хаки, расслаблялись под колебасовым деревом в самом центре Угоги, деревни, лежавшей чуть дальше половины пути к Казеху. Им понадобилось две недели, чтобы добраться сюда от Дут'уми. Они прошли через возделанные поля, потом по болотистому берегу реки Мгари, затем прорубились через самые густые и мокрые джунгли, которые можно себе представить и пересекли трясину в две мили шириной — иногда мулы полностью уходили в зловонную, пахнувшую серой грязь.

Только добравшись до Зангомеро, входа в долину Куту, они начали слегка подниматься, оставив позади ужасные болезнетворные топи, сделавшие таким трудным первый этап их сафари. Теперь вокруг поднимались предгорья гор Усагара, покрытые густыми лесами, великолепными цветами и фруктовыми деревьями; воздух наполнили запахи жасмина, шалфея и цветущей мимозы; по склонам, весело журча, текли молодые ручейки.

Увы, это была единственный приятный этап их пути. Очень скоро спуски и подъемы стали настолько крутыми, что перед ними приходилось разгружать мулов, а маленькие речки, пересекавшие долины, стали глубже, быстрее и опаснее для переправы.

Климат изменился, температура прыгала из одной крайности в другую — холодные ночи сменялись жаркими днями. Но хуже всего приходилось мокрыми рассветами — с гор клубами наплывал густой туман, превращая долины в молочное море, из которого, как острова, поднимались острые пики. Поразительно, но холод пробирал их до костей.

Во время перехода через этот район Траунс заполучил огромную язву на ноге, такую болезненную, что не мог ни идти, ни ехать на муле. Пришлось нести его на носилках, а сестра Рагхавендра, собиравшая местные растения, долго экспериментировала с ними, пока не подобрала сочетание, облегчившее боль и ускорившее выздоровление.

Были и другие трудности.

Здесь жили племена вазагара, всегда непокорные и, в одном случае, враждебные. К счастью, несмотря на громкие крики и летящие стрелы, им не хватало храбрости и точности в стрельбе. Первые же выстрелы из винтовок, над их головами, напугали их до смерти.

Как всегда, местность причиняла намного больше вреда, чем ее обитатели. Четыре мула и пять лошадей пали, один носильщик сломал ногу, а другой разбился насмерть.

Оборудование ржавело и плесневело, еда и одежда — гнили.

И, конечно, здесь были насекомые: кусающие, жалящие, царапающие, извивающиеся, жужжащие, мешающие и пьющие кровь. Путешественники чувствовали себя так, как будто их едят живьем.

Сражаясь со всеми трудностями, они пересекли горы и вышли на другую сторону Угори.

Деревня, первая после кряжа Усагара и последняя перед сухими землями, была любимым пунктом остановки караванов, и поэтому превратилась в преуспевающий торговый центр, который не трогали даже работорговцы. Расположенная на высоте 2750 футов над уровнем моря, она могла похвастаться умеренным теплом и свежими ветрами, на окружающих холмах паслись стада скота, в долинах колосились посевы.

Люди Угори с радостью встретили экспедицию. Немедленно были приготовлены куропатки и цесарки, и начался праздник. Забили барабаны, начались танцы, повсюду зазвучал смех. И полилось помбе.

Бёртон объявил, что они будут отдыхать два дня, набирая силы перед четырехдневным переходом через западную глушь.

В этот первый вечер, с раздувшимися животами и одурманенными мыслями, все поплелись спать, все, кроме Суинбёрна и Траунса, которые остались под колебасовым деревом, решив прикончить еще пару кувшинов помбе и полюбоваться на Млечный Путь, и Герберта Спенсера, чей живот — к его очевидному неудовольствию — никак не мог раздуться, и чьими чувствами управлял заводной механизм.

Латунный человек вернулся в палатку, чтобы поработать над последней главой своей книги «Начала Философии». Уходя, он сказал:

— Во всяком случае я чувствую себя немного раздражительным, джентльмены.

Над головами Суинбёрна и Транса качалась масляная лампа, свисавшая с ветки. В ее свете танцевали москиты, а большие уродливые мотыльки регулярно бились об стекло.

— Чертовски ненавижу Африку! — объявил Траунс, размазывая по лицу грязь. — За исключением Угоги. Чертовски люблю Угоги. А ты что думаешь, Алджернон?

— Я? Я думаю, мой дорогой детектив-инспектор Уильям Эрнест Пружинка Траунс, что ты отпил намного больше, чем положено достойному товарищу. Передай мне кувшин, иначе я расскажу шаману, что ты спал с его женой!

— У него есть жена?

— Не знаю.

— А тут вообще есть шаман?

— Черт побери твои дедуктивные способности! Отдай мне пиво!

Траунс протянул ему кувшин.

Суинбёрн сделал большой глоток, удовлетворенно вздохнул и посмотрел на ветки.

— Я спрашиваю себя, сколько звезд запуталось в дереве, а?

— Ни одной. Это светлячки.

— Я решительно отказываюсь верить твоему чисто логическому утверждению. Мое намного поэтичнее и поэтому более правильное.

— Более правильно то, — проворчал Траунс, — что ты вдрызг пьян, парень.

Суинбёрн только фыркнул.

Несколько минут они сидели молча. Где-то неподалеку стрекотала мангуста. Значительно дальше кто-то скорбно ухал. Суинбёрн заухал в ответ.

— Семнадцать, — сказал Траунс.

— Семнадцать что?

— Семнадцать москитов укусили меня в правое предплечье.

— А, но ты посмотри на меня, — ответил Суинбёрн. Он вытянул правую ногу в воздух и отдернул штанину. Его лодыжка распухла, а кожа потемнела и сморщилась вокруг двух маленьких укусов. — Змея, — сказал он. — Ядовитая. Садхви пришлось попотеть, могу я тебе сказать! Она хлопотала как гусыня в камине, прежде чем нашла подходящее волшебное средство!

— Хм! — ответил Траунс. Он сел, повернулся спиной к поэту и поднял рубашку. Прямо над поясницей виднелась рана, как от пули.

— Как тебе это, а? Шершень ужалил. Пошло заражение. Куда хуже, чем удар кинжала.

Суинбёрн расстегнул свою рубашку и продемонстрировал левую подмышку. Прямо под ней ребра украшали множество плохо выглядевших опухолей.

— Нарывы, — объяснил он. — Не буду уточнять.

Траунс поморщился, потом сказал:

— Этого тебе не побить. — Он прижал правую ноздрю рукой и с силой выдохнул из левой. Одно из его ушей поразительно громко свистнуло.

В ответ из темноты заухало непонятное животное.

— Клянусь шляпой! — воскликнул Суинбёрн. — Как это у тебя так получается?

— Понятия не имею. Несколько дней назад я дунул в нос, и вот теперь так всегда!

Поэт поднял кувшин и как следует приложился.

— Очень хорошо, — сказал он и с некоторым трудом поднялся на ноги. Какое-то время он стоял, качаясь, потом расстегнул пояс, спустил штаны и показал человеку из Скотланд-Ярда белые бледные ягодицы, в свете лампы сверкнувшие, как полная луна. И они оказались полосатыми, как зебра.

— Боже правый! — выдохнул Траунс.

— Три дня назад, — небрежно сказал Суинбёрн, — мой мул заупрямился, пересекая болото. Саид как следует стегнул его бакуром, но именно тогда, когда плетка опускалась на его зад, чертова тварь внезапно присела на задние ноги, я соскользнул назад и получил вот это!

— Уух! Болит?

— Восхитительно!

— Ты, — сказал Траунс, протягивая руку к помбе, — очень странный молодой человек, Алджернон.

— Спасибо.

Спустя несколько минут тишину разорвал громкий гулкий рокот, прокатившийся по всей деревне.

— Слон, — прошептал Траунс.

— Слава богу, — ответил Суинбёрн. — А то я подумал, что это ты.

Траунс ответил храпом, с успехом бросив вызов толстокожему.

Суинбёрн опять лег и посмотрел на небо. Протянув руку в карман, он вынул оттуда стрелу Аполлона с золотым наконечником, которую носил с собой со дня смерти Томаса Бендиша, и направил ее на звезды.

— Я иду к тебе, граф Цеппелин, — прошептал он.

Спустя полчаса он вскарабкался на ноги и потянулся. Потом взглянул вниз, на спящего приятеля, и решил оставить его под деревом. С Пружинкой ничего не случится. Даже самый храбрый хищник, отважившийся войти в деревню, испугается такого вулканического грохота. Кроме того человек из Ярда и так скоро проснется, когда начнется ночной дождь.

— Герберт, — пробормотал Суинбёрн. — Пойду-ка я и почешу язык со старой консервной банкой.

Он, пошатываясь, пошел прочь, остановился, когда штаны сползли на ледышки, поднял их, застегнул пояс и направился к палатке философа.

Он откинул клапан и вошел внутрь.

— Эй, Герберт, я не хочу спать даже на чуть-чуть. Давай...

Он покачнулся и замолчал. Заводной философ совершенно неподвижно сидел за самодельным столом. Одетый во множество одежд, он выглядел как куль со стиркой.

— Герберт?

Никакого ответа.

Суинбёрн подошел к другу, положил ему руку на плечо и толкнул.

Спенсер не шевельнулся.

Завод кончился.

Поэт вздохнул и повернулся, собираясь уйти, но тут его внимание привлекла книга на столе. Собственно большой блокнот, на переплете которого было написано: Начала Философии.

Внезапно Суинберну захотелось узнать, как далеко продвинулся Герберт. Он взял книгу, открыл ее на первой странице и прочитал:

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Поэт нахмурился и перелистнул несколько страниц.

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Он стал перелистывать страницы, пока не добрался до последней, на которой было написано:

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.

— Клянусь перьями шляпы тетки Агаты! — воскликнул он.

На следующий день Уильям Траунс пожаловался на головную боль, Манеш Кришнамёрти свалился с малярией и в Угоги прибыл гонец. Последний пробежал весь путь от Мзизимы с посланием для Изабель от тех Дочерей аль-Манат, которые остались около быстро растущего прусского поселения. Его первые слова к ней на суахили, переведенные Бёртоном, были:

— Ты должен хорошо заплатить мне, потому что я бежал быстро и очень-очень долго.

Бёртон уверил его, что он получит достойную награду.

Человек закрыл глаза и монотонным голосом пересказал сообщение. Он говорил по-арабски, хотя, очевидно не знал языка и просто повторял, как попугай, то, что ему сказали.

— О, аль-Манат, мир, милосердие и благословение Аллаха на тебя, на тех, кто идет за тобой, и на тех, кто путешествует с тобой. Может быть, он дарует безопасность, скорость и удачу этому гонцу, который, к сожалению, может принести тебе только плохие новости, ибо слишком много пруссаков продолжает прибывать в Мзизиму, и они стали настолько сильны, что без твоего мудрого совета мы не в состоянии с ними сражаться. Возможно, около тысячи из них ушло из лагеря и отправилось на запад. Хотя нас намного меньше, мы идем вслед за ними и, как ты учила нас, время от времени нападаем на них. Быть может, аллах защитит нас и даст нам силу выдержать.

Бёртон приказал Саиду дать гонцу доти богато украшенной одежды, ящик бус сами-сами и три мотка медной проволоки. Гонец, обрадованный до невозможности, присоединился к жителям деревни, чтобы отдохнуть, выпить пиво, обменяться новостями и похвастаться новоприобретенным богатством.

— Похоже на целую армию, — сказала Изабель Бёртону. — Что хочет Бисмарк, посылая в Африку столько войск?

— Пальмерстон считает, что он собирается создать Германскую Империю, и для этого ему нужны огромные природные богатства — и люди — всей Африки.

— Неужели пруссаки собираются объявить эти земли своими?

— Очень похоже.

— Мы должны остановить их.

— Не вижу как. Кроме того мы здесь не для этого.

— Но это похоже на вызов, брошенный Британской Империи, да, Ричард? Разве наш долг не требует сделать хоть что-нибудь?

— Что ты предлагаешь?

— Сражаться!

Бёртон недоверчиво развел руки.

— Посмотри на нас, Изабель! Кто мы? Одетая в лохмотья экспедиция! Даже то, что на нас — наполовину сгнило. Мы превратились в самые настоящие скелеты! Мы истощены и больны.

— Пальмерстон пошлет войска?

— Да, очень вероятно.

— Тогда, когда твоя экспедиция закончится, я поведу своих женщин против пруссаков, и мы будем сражаться до тех пор, пока не появится британская армия.

Королевский агент выдохнул и тряхнул головой.

— Конечно я не могу остановить тебя. Ты самая упрямая женщина из всех, кого я знаю. Ты бесишь меня — именно поэтому я полюбил тебя. Просто не рискуй понапрасну, пожалуйста.

— Мы будем делать то, что у нас получается лучше всего: ударили, убежали, опять ударили, опять убежали.

Остаток дня экспедиция отдыхала. Бёртон записал в дневник отчет о произошедших событиях, проверил оборудование и пообщался с гостеприимными хозяевами.

На следующее утро, еще до восхода солнца, отдохнувшие путешественники уже пересекали пустыню Маренга М'хали, по которой им предстояло идти четыре дня. Твердая, потрескавшаяся от жары земля, колючие растения, и горизонт, бугрящийся низкими размытыми холмами.

Вблизи почва была грязно-коричневой, усеянной камнями, булыжниками и островками ломкой белой травы. Вдали она казалась бледнее, скорее мягко желтой, и на горизонте сливалась с полинялым голубым небом, становившимся синим у них над головой.

Утром солнце обжигало их шеи, после обеда ослепляло.

Бёртон, Суинбёрн и Траунс ехали на мулах. Сестра Рагхавендра и мисс Мейсон скакали на лошадях вместе с Дочерями аль-Манат. Кришнамёрти несли на носилках.

Саид бин Салим и его аскари заставляли бывших рабов двигаться, несмотря на их склонность бездельничать от рассвета до заката. Бёртон считал раз кафилаха чудом эффективности и трудолюбия. Благодаря Саиду и сестре Рагхавендре, экспедиция двигалась с минимумом беспокойств и болезней.

Герберт Спенсер хромал позади колонны.

Алджернон Суинбёрн не сказал никому о том, что он видел в книге заводного человека. Он не знал, почему молчит — но чувствовал, что лучше даже не упоминать об этом. Правда однажды, на третий день пути, когда почва слегка поднялась и они пробирались мимо огромных гранитных плит, разрушенных временем и непогодой, ему захотелось поговорить со Спенсером о «Началах Философии», и он даже подошел к нему, но тут услышал, как Покс, сидевшая на голове философа, пробормотала «Сладкие щечки», и передумал. Герберт, единственный из всех людей на земле, получал от болтунов не ругательства, а комплименты, и, почему-то, услышав слова птицы, поэт решил забыть о своих подозрениях. Он знал, что неправ, что надо рассказать Бёртону, что молчать не имеет смысла, но ничего не мог с собой поделать.

Экспедиция пересекала пустыню не одна. Антилопы и буйволы, жирафы и носороги, стадами и поодиночке, все устало тащились от одного водопоя до другого. Бёртон завидовал их не ошибающимся инстинктам. Хотел бы он так же никогда не сомневаться, как они; в очередной раз исследователь спросил себя, правильно ли он сделал, согласившись стать королевским агентом.

«Женись на своей шлюхе, Бёртон. Остепенись. Стань консулом в Фернандо-По, в Бразилии, в Дамаске, в любой долбанной дыре, в которую они тебя засунут. Пиши свои хреновые книги».

Так говорил Джек-Попрыгунчик, человек из будущего. Под «шлюхой» имелась в виду Изабель Арунделл, и вся речь намекала на жизнь, которую он бы вел, если бы история не изменилась — которую ему полагалось ввести. Он отверг ее, и нечаянно оказался в центре водоворота, изменившего будущее мира.

Почему будущее мира лежит на моих плечах?

Им овладело ужасное чувство неизбежности.

Тяжелое утомительное путешествие продолжалось.

Наконец пустыня перешла в плоскую травяную степь, сменившуюся густыми джунглями, и они добрались до деревни Зива, где их встретили громкими воинственными криками и дождем отравленных стрел.

Пять носильщиков и три мула погибли на месте, прежде чем Саид, крича во все горло, сумел сообщить старосте, что длинная линия людей — не военная экспедиция, а мирное сафари.

В ответ староста заявил, что все музунго мбайа приходят убивать и грабить.

— Поворачивайте обратно, возвращайтесь в вашу собственную страну и оставайтесь там! Это место — наш дом, и если вы попытаетесь пересечь его, мы убьем вас нашими стрелами, потом возьмем копья и убъем вас еще раз!

Один из носильщиков положил на землю тюк с одеждой, который он нес на голове, и шагнул вперед.

— Гоха! — крикнул он. — Неужели ты не узнаешь меня? Это же я, Кидого, которого рабовладельцы украли из деревни много-много дней назад!

П'хази повернул голову налево, потом направо, внимательно изучая человека.

— Хмм. Да, это ты, сын Магуру-Мафупи, сына Кибойя, у которого болели суставы и который был сыном человека, чье имя я не могу вспомнить, но у которого были большие уши. Да, ты и есть. Значит, эти белые дьяволы забрали тебя и сделали своим рабом?

— Нет! Это сделал дьявол по имени Типпу Тип, который заковал меня в цепи, но пришли эти люди и освободили меня. Они освободили всех этих людей, тоже. А сейчас я вернулся домой и увижу свою мать!

Прежде чем п'хази успел что-то сказать, за спинами собравшихся воинов раздался громкий крик, оттуда вылетела женщина и, растолкав всех, подбежала к носильщику и стиснула его в объятьях.

— Кидогу, сынок! — крикнула она и громко завыла; в то же мгновение ее вопль дружно подхватили все женщины деревни.

Гоха бросил лук, от избытка чувств запрыгал вверх и вниз, потом крикнул Кодиго:

— Видишь какой шум ты вызвал, вернувшись домой? Теперь женщины ждут, что мы устроим пир, будем бить в барабаны, петь песни и танцевать, и оденемся в одежду из самого тонкого хлопка. Не настал ли конец несчастьям, вызванным музунго мбайа?

Вперед вышел Бёртон и заговорил на местном языке:

— Возможно, О п'хази! Мы можем дать вам еду.

— А алкоголь?

— Да. У нас есть пиво, джин и...

Суинбёрн, не понявший ничего, кроме слов «пиво» и «джин», настойчиво прошептал:

— Только не давай им бренди!

— ...подарки!

— Вы заплатите хонго?

— Да, мы заплатим хонго.

Гоча поскреб живот и с интересом посмотрел на Бёртона. Потом крикнул:

— Кидого! Скажи своей матери — пусть замолчит. Я не могу думать под ее кудахтанье и стенания!

Бывший раб кивнул и повел мать в деревню. Вой прекратился. Староста собрал вокруг себя группу воинов, и они долго шушукались, спорили и кричали, постоянно поглядывая на белого человека. Наконец Гоха нагнулся, подобрал свой лук и повернулся к Бёртону.

— Видишь, — сказал он. — Ты здесь всего ничего, но уже сломал мой лук, который я берег всю жизнь и из которого стрелял только вчера. У твоего народа кожа как у призраков, и там, где они появляются, начинаются несчастья, нищета и разрушения.

— Мы дадим тебе другое оружие.

— Все, что вы можете дать мне, отвратительно. Правда ли то, что вы едите ваших мертвых и из их костей делаете крыши ваших хижин?

— Нет, неправда.

— Правда ли то, что Узунгу —Земля Белых — находится далеко за большой водой, в ней из-под земли растут бусины и люди имеют даже больше жен, чем я?

— Сколько у тебя жен?

— Восемь.

— Нет, неправда, хотя моя земля действительно находится за большой водой.

— Я хотел сказать пять.

— Все равно неправда.

— А бусины?

— Они не растут из-под земли.

— Правда ли, что твои люди повелевают цветами и растениями?

— Мой народ нет, но, действительно, есть белые люди из другой земли, которые могут приказывать растениям. Они — наши враги. Ты видел их?

— Да. Они пришли ночью, забрали наш скот и еще убили двух наших женщин без всякой причины, только из любви к убийствам. Они были очень злыми, потому что их носильщики сбежали, и попытались заменить их людьми из нашей деревни, но мы помешали им — ведь мы настоящие воины.

— И как вы помешали им?

— Быстро убежав и спрятавшись в джунглях. Если ты будешь сидеть, петь и танцевать с нами, я расскажу тебе больше о них. Но только после того, как ты дашь мне немного пива и другой лук, получше, взамен того великолепного, который ты сломал.

Также многословно Бёртона пригласили разбить свой лагерь около деревни и, пока англичане и носильщики наслаждались гостеприимностью туземцев, Бёртон сидел вместе с Гохой и другими старейшинами. Он узнал, что в последнее время мимо деревни прошло две экспедиции, причем только одна из них уважала местные обычаи.

Судя по словам старосты, в экспедиции Спика было в три раза больше белых людей, по всей видимости, пруссаков, несколько проводников-африканцев и около семидесяти носильщиков. И еще восемь растительных экипажей, которые, как и сенокосец Бёртона в первый день сафари, вызывали у африканцев суеверный страх.

Тем не менее, люди Спика были грязны, оборваны и поголовно больны.

Уверенный, что может пробиваться вперед только грубой силой, бывший товарищ Бёртона и не подумал взять с собой деньги — или товары для африканцев — и отказывался платить хонго. В результате его путь через Восточную Африку, параллельный пути Бёртона, хотя и лежавший на пятьдесят миль севернее, стал, благодаря жителям деревень, исключительно опасен. Люди убегали, только заслышав о его появлении, а те, кто посмелее, ставили ловушки: обмазывали ядом шипы растений по сторонам дороги, втыкали в грязь острием вверх бесчисленные нуллахи; и, конечно, из подлеска на его экспедицию постоянно летели стрелы и копья.

Пробиваясь сквозь препятствия, колонна Спика быстро стала походить на экспедицию оборванцев. В качестве носильщиков он использовал рабов, которые пользовались любой возможностью для побега, зачастую унося с собой оборудование и припасы. А прусские солдаты, которых не сопровождала сестра из Сестринства Благородства и Великодушия, постоянно болели лихорадкой и многочисленными инфекционными болезнями.

Как и предполагал Бёртон, огромное преимущество Спика во времени почти растаяло, и, разочарованный, предатель решил ускориться, бросив северный путь и перейдя на южный, которым шел королевский агент. Бёртон попытался узнать у старосты, насколько Спик опережает его.

Как и обычно, чувство времени у африканцев отсутствовало напрочь. На вопрос о том, когда Спик прошел через их деревню, последовал ответ:

— Дни, дни, дни, дни и еще дни.

— Сколько?

— Вот... — и Гоха вытянул руку и указал вдаль.

Бертон, несмотря на весь свой опыт и самые разные вопросы, так и не смог понять, что он имеет в виду.

Позже, разговаривая с Суинбёрном, исследователь заметил:

— В Африке время течет иначе, чем в Европе. И у людей совершенно другое понятие о нем.

— Быть может, более поэтичное, — ответил Суинбёрн.

— Что ты хочешь сказать?

— Они измеряют время не секундами, минутами или часами, но силой впечатления. Если они очень раздражены экспедицией Спика, значит она прошла здесь совсем недавно. Если они лишь слегка недовольны, но еще помнят всяческие неприятности, вызванные ей, прошло достаточно много времени. А если они чувствуют себя хорошо, хотя и помнят, что были расстроены, то, очевидно, дело происходило очень давно.

— Никогда не смотрел на это с такой точки зрения, — признался Бёртон. — Быть может ты и прав.

— Не то, что бы это очень помогает, — заметил его помощник. — Мы все равно не знаем точно, когда Спик был в деревне. Насколько было бы легче, если бы старый Доха мог сказать: «Они был здесь в последнее воскресенье, в пять часов пополудни!» Внезапно на его лице появилось изумленное выражение. — Эй, Ричард! Какой сейчас чертов день? Я не имею понятия!

Бёртон пожал плечами.

— И я. Я не отмечаю даты в дневнике с... — Он замолчал, потом недоуменно развел руками. — Очень давно.

Уйдя из Зивы, они прошли через широкие холмистые саванны и взобрались на плоскогорье Угого. Отсюда они могли видеть далеко позади бледно-лазурные горы Усагара, покрытые туманом и прорезанные багровыми полосами. Впереди, на западе, местность опускалась в широкую равнину, заросшую коричневыми кустами, среди которых торчали гротескно изогнутые калебасовые деревья и бродили стада слонов; потом земля опять поднималась, становясь чередой грубых холмов. На юге и на севере торчали заросшие зеленью каменные бугры.

Пересекая равнину, они натыкались на деревни, в которых жили люди народа вагого, которые, не так страдая от опустошительных набегов работорговцев, были намного менее робкими и намного более любопытными. Они толпой вываливались из деревень, чтобы посмотреть на проходящих мимо ваконго — путешественников — и кричали: «Ура! Ура! Наверно это хорошие люди, которые охотятся на плохих! Схвати их, Мурунгвана Сана со многими языками, потому что они убили наш скот и выгнали нас из домов!»

Однако, хотя простые люди обычно считали сафари Бёртона чем-то вроде карательного отряда, который должен отомстить Спику за его преступления, старейшины, с которыми говорил исследователь, были намного более подозрительны. «Что будет с нами, — спрашивали они, — когда твой народ завоюет нашу землю?»

Бёртон не мог ответить на этот вопрос, и это заставило его все больше и больше думать о Пальмерстоне.

«Как британским подданным им будут предоставлены все права.»

Исследователь чувствовал, как в нем нарастает тревога.

Они остановились на день около деревни Кификуру, первой, в которой говорили на языке ньямвези, а не на суахили.

Суинбёрн с удовольствием читал жителям свои стихи. Те, разумеется, не понимали ни слова, но громко смеялись над его странными ужимками и прыжками, над нелепыми жестами и экстравагантными гримасами. Неизвестно почему, но больше всего им нравился куплет из «Походного марша», и они требовали повторить его снова и снова.

Куда мы знаем, и откуда,

Нам все равно, каким путём.

Пускай желаний странных груда,

И трепет перед новым днём,

И боль несчастий нам мешают — мы напрямик идём.

Что-то в самой первой строчке вызвало большое веселье аудитории — быть может, ритм, или звук слов — и весь остаток дня крошечный поэт ходил в окружении толпы детей, которые распевали:

— Кодамынаем! Изакуда! Наамравно! Каакпуте!

— Ей богу, Ричард, — воскликнул Суинбёрн. — Я себя чувствую как проклятый Крысолов из Гамельна! Но разве эти мелкие плутишки не чудо, а?

— Они будущее, Алджи! — ответил Бёртон и в то же мгновение почувствовал, как сердце защемило от непонятной печали.

На следующее утро экспедиция собрала багаж и пошла дальше. Бертон уносил с собой растущее разочарование и тревогу. Остальные решили, что он погрузился в размышления. Он сидел на муле, его черные глаза горели, челюсть, скрытая под длинной кустистой бородой, была крепко сжата.

Сезон дождей закончился, и на равнине, покрытой длинной жесткой травой, уже появились глубокие трещины. Им потребовалось два дня, чтобы пересечь их, и все это время Бёртон почти не разговаривал. Потом они прорубились через густые джунгли и оказались на огромной поляне, шириной не меньше десяти миль. Именно здесь его поджидал великий вождь племени вагого по имени Магомба, с которым у Бёртона были неприятности в 57-ом. Магомба потребовал, чтобы Бёртон заплатил хонго не только за свою экспедицию, но и за Спика, который прошел через равнину силой. Кроме того он потребовал компенсацию за убитых пруссаками девять человек.

Магомба был человек с черной как смоль кожей и тысячью мелких морщинок. Клочки скрюченных седых волос вызывающе торчали на его наполовину лысой голове; белки глаз пожелтели, а зубы стали коричневыми. С мочек свисали такие большие медные кольца, что почти доставали до плечей.

Он — одни кости и суставы — сидел на стуле в бандани деревни, постоянно жуя спрессованный табак и немилосердно кашляя.

Бёртон и Саид сидели перед ним на полу, скрестив ноги.

— И еще учави — черная магия, — сказал Магомба. — Я не хочу учави в своей стране.

— Что случилось, О Магомба, — спросил Бёртон. — Расскажи мне.

— Один из людей твоего народа...

— Не моего! — прервал его Бёртон. — Они враги моего народа!

— Один из людей твоего народа схватил человека за шею и тряс его, пока он не упал на землю. На следующее утро человек превратился в дерево. Нам пришлось отрезать ему голову и сжечь. А теперь слушай внимательно, потому что я расскажу тебе о цене, которую ты должен будешь заплатить за проход по моей области.

Требования Магомбы скорее напоминали грабеж. Бёртон и Саид спорили полдня, и, в конце концов, были вынуждены заплатить десять украшенных одежд, шесть мотков медной проволоки, семь связок голубого хлопка, двадцать пять медных пуговиц, карманные часы, четыре ящика с бусинами, плитку табака и бутылку портвейна.

— Хорошо, — сказал Магомба. — Вот теперь я прикажу убить овцу, чтобы твои люди могли поесть. Как хорошо увидеть тебя опять, Мурунгвана Сана. Из всех грязных дьяволов, мучающих эту несчастливую страну, ты — самый лучший.

На следующее утро, когда экспедиция готовилась к отходу, старый вождь нашел Бёртона и сказал:

— Я пересчитал твой голубой хлопок. Только семь связок.

— То, на что мы согласились.

— Нет. Ты обещал девять.

— Ты ошибаешься. Мы сказали семь, и там семь.

— Я приму восемь, при условии, что ты дашь клятву.

— Какую?

— Ты должен поклясться, что не ударишь по моей земле засухой, болезнями и несчастьями.

— Хорошо, восемь. И я клянусь.

Носильщики Бёртона уже пробивали дорогу через окаймляющую поляну джунгли. Бёртон повел экспедицию вверх, через холмы, и, постепенно, они вышли на сверкающие белые равнины кенийского района. Идти стало легче, зато на них обрушились адская жара и упрямые слепни. Дочери аль-Манат с трудом управляли лошадьми, все время шарахавшимися от наглых кровососов, тяжело нагруженные мулы брыкались, били ногами и норовили сбросить поклажу. Земля постепенно поднялась, стала более каменистой, почти исчезли ручейки; экспедиция использовала припасы и воду быстрее, чем обычно.

Потом началась холмистая, очень неровная местность, заросшая кустами дрока и наполненная трещинами и бездонными сухими колодцами.

Икры Бёртона постоянно сводило, он едва не кричал от боли.

Суинбёрн упал со своего жеребца и приземлился среди длинных острых шипов. Оттуда он вынырнул в разорванной одежде, весь поцарапанный и покрытый кровью, с головы до ног. Он объявил, с огромным удовольствием, что будет страдать от боли весь оставшийся день.

Уильям Траунс поскользнулся на каменистой земле и вывихнул лодыжку.

Какое-то насекомое ужалило в правое ухо Манеша Кришнамёрти, буквально только что пришедшего в себя после приступа малярии. Ухо распухло, началось заражение, он стал страдать головокружениями, его непрерывно рвало, пока, в конце концов, он не потерял сознание. И его опять понесли на носилках.

Изабелла Мейсон была совершенно истощена от гастрита, сопровождавшегося неприятными, неподобающими женщине симптомами.

Лошадь Изабель Арунделл упала и умерла прямо под ней, а ее хозяйка покатилась по земле и осталась лежать, не подавая признаков жизни, пока ей не растерли виски и не влили немного бренди.

Герберт Спенсер объявил, что у него стреляет в суставах, что, конечно, было невозможно, но все дружно заключили, что у него ипохондрия и ему действительно плохо.

У сестры Рагхавендры началась офтальмия, и она видела только размытые силуэты и движущиеся цвета.

Даже два аскари Саида бин Салима свалились с малярией, а самого раз кафилаха трепала непонятная лихорадка.

Почти половина дочерей аль-Манат страдали от инфекций и болезней.

Умерло еще две лошади и три мула.

Покс улетела в джунгли и не вернулась.

К заходу солнца они добрались до района К'хок'хо, и устало разбили лагерь на открытом месте. Но не успели они разжечь костер, как озлобленные воины из двух соседних деревень окружили лагерь и потребовали, чтобы они шли дальше. Никакие слова не могли убедить их, что экспедиция не собирается ничего завоевывать, в отличии от той, что прошла раньше. Атмосфера накалилась. Один из воинов вышел вперед и ткнул копьем в плечо Уильяма Траунса. Бёртону пришлось успокаивать аскари, которые, с обнаженными скимитарами, рванулись вперед.

— Опустить оружие! Мы уходим! — крикнул он. — Квепа! Пакиа! Хопа! Собирайтесь! Берите груз! Вперед!

Они быстро собрали вещи и отправились вперед по освещенной лунным светом равнине, а воины сопровождали их по обеим сторонам, насмехаясь, глумясь и угрожая.

Сестра Рагхавендра на ощупь перевязала рану Траунса.

— Я должна зашить ее Уильям, но придется подождать, пока мы не окажемся в безопасности, подальше от этих негодяев. Сильно болит?

— Клянусь Юпитером, Садхви! Сегодня у меня был великолепный день, от плеча до лодыжки! Я чувствую себя совершенно замечательно. На самом деле я мог бы увенчать день, например, ударом головы о камень! Что вы думаете?

— Я думаю, что вам лучше пожевать вот это. — Она протянула полицейскому небольшой кусочек вещества, похожего на табак. — Эти травы успокаивают боль.

— И какой у них вкус?

— Как у шоколада.

Траунс бросил растения в рот, принялся жевать и, буквально через несколько секунд, удовлетворенно фыркнул. Его ухо свистнуло.

Воины прокричали последние оскорбления и исчезли.

Бёртон, шедший впереди колонны, поднялся на вершину холма, посмотрел вниз на небольшую равнину, и увидел звезды, отражавшиеся в прудах и озерцах.

— Заночуем здесь, — сказал он. — И будем надеяться, что эту воду можно пить.

Дни слились в один туманный поток.

Сознательное и бессознательное перестали различаться, во сне они видели территорию, по которой прошли; пробуждаясь, они двигались как сомнамбулы, как если бы спали на ходу.

Из К'хок'хо в Уанзи, от деревни к деревне, через отвратительные высохшие джунгли, по прожаренной солнцем земле; потом в песчаную пустыню Мгунда Мк'хали, где величавой цепочкой шагали слоны, один за другим, хобот за хвостом, мимо окаменевших деревьев с ждущими стервятниками.

Из Мдубару в Дживе ла Мкоа; из Дживе ла Мкоа в Кирурумо; из Кирурумо в Могонго Тембо; из Могонго Тембо в Туру.

Дни, дни и еще дни.

Так долго.

Подойдя к Туре, Бёртон сказал Суинбёрну:

— Я продолжаю видеть туши животных.

— Странно, — прошептал поэт. — А я продолжаю видеть пинту пенистого английского эля. Ты помнишь Дрожь в Баттерси? Мне эта таверна очень понравилась. Надо будет как-нибудь заскочить туда.

Они оба шли пешком. Многие из освобожденных рабов ушли из экспедиции — поблагодарили и вернулись в родные деревни — так что все животные использовались для переноски припасов; свободных лошадей не было.

Бёртон взглянул на помощника. Корни волос Суинбёрна остались огненно красными. Все остальное выцвело до оранжевого, цвета соломы, а кончики волос и вовсе побелели. Они падали густой массой на его покатые плечи. Кожа давным-давно перестала быть красной как у жареного рака и превратилась в темно-коричневую, а бледно-зеленые глаза смотрели еще живее. Он обзавелся редкой клочковатой бородой, стал худым как щепка и весь покрылся укусами и царапинами. Разорванная одежда лохмотьями свисала с него.

— Извини, Алджи. Я не должен был тащить тебя за собой.

— Ты шутишь? Это лучшие мгновения моей жизни! Ей-богу здесь мои корни, в поэтическом смысле. Африка, она настоящая! Не тронутая цивилизацией! Примитивная! Африка — сущность поэзии. Я мог бы счастливо прожить здесь всю жизнь! Кроме того, — он посмотрел на Бёртона снизу вверх, — не забывай о мести.

Бёртон немного помолчал, и только потом ответил. — Тебе не придется долго ждать. Эти мертвые животные, которых я видел — не сомневаюсь, что их убил наш общий знакомый, кровожадный охотник.

— Спик!

— Да.

Они пришли в Туру, самое восточное поселение Униамвези, Земли Луны. Бёртон вспомнил, что деревня расположена посреди низких скругленных холмов и обработанных полей; привлекательная для глаз, она была настоящим бальзамом для усталых душ после многих дней монотонной скучной ходьбы. Но, выйдя из входа в долину и оглядев деревню, они увидели ужасную сцену разгрома. Большая часть домов Туры была сожжена дотла, повсюду валялись трупы и раненые. Только пятьдесят четыре человека осталось в живых — женщины и дети — многие из них были ранены, все страдали от жажды и голода. Сестра Рагхавендра и Изабелла Мейсон — обе восстановившиеся после болезни — бросились их лечить, но двое умерло сразу после прибытия экспедиции, а в течение дня они потеряли еще восемь.

Разбили лагерь, и Бёртон собрал тех женщин, чьи раны оказались не серьезными. Вначале они отказывались говорить и порывались убежать, но его щедрость — он накормил и напоил их всех — а также присутствие большого числа женщин, особенно Изабель Арунделл, которую они полюбили почти сразу, постепенно рассеяла все их страхи, и они объяснили, что на деревню напало «много белых дьяволов вместе с демонами, сидевшими внутри растений». Демоны и дьяволы обрушились на них без предупреждений и пощады, перебили всех мужчин, а потом забрали с собой зерно, скот и все, что только могли.

Женщины рассказали Бёртону, что со времени атаки солнце поднималось только дважды.

Он собрал всех своих друзей в полуразрушенном бандани.

— Спик и пруссаки совсем не уважают африканские обычаи, — заметил он, — но такая жестокость — что-то новое.

— Что вызвало ее? — спросила Изабель Арунделл. — Джон интриган, но не варвар.

— Я уверен, что это дело рук графа Цеппелина, — высказался Суинбёрн.

— Да, парень, — пробормотал Траунс. — Согласен. Они пронеслись через деревню как стая саранчи. Как мне кажется, им позарез нужны были припасы, но у них не было ни терпения, ни средств для торговли.

— До Казеха осталось около недели, — сказал Бёртон. — Это арабский город, центр торговли; там можно, прежде чем отправиться на север, к озеру Укереве и Лунным Горам, запастись едой, нанять новых носильщиков и купить новых животных. Спик пойдет той же дорогой; без сомнения, он собирался запастись там свежей провизией, но, по-видимому, будет не в состоянии. Ставлю все свои деньги, что между Мзизимой и этой несчастной Турой он растранжирил все свои запасы.

— То есть Тура сгорела по его некомпетентности, — пробормотал Кришнамёрти.

Некоторые из Дочерей аль-Манат патрулировали окрестности. Одна из них прибежала и сообщила, что с запада приближается отряд, вооруженный ружьями в дополнение к обычным лукам и копьям.

Бёртон быстро пошел туда, где сидели все женщины Туры, и обратился к ним на местном языке:

— Идут мужчины, возможно ваньямвези. Если они слышали о том, что произошло здесь, они решат, что в этом виноваты мои люди и нападут на нас.

Одна из женщин встала.

— Я пойду с вами. Я расскажу им о белых дьяволах, убивших наших мужчин, и о том, что вы — другой вид дьяволов, хотя и белые, и сделали нам только добро.

— Спасибо, — несколько печально ответил Бёртон.

Как он и предсказывал, новоприбывшие оказались ваньямвези. Они ворвались в Туру — больше двухсот человек — и направили свое оружие на чужаков. Отряд состоял главным образом из детей и очень молодых мужчин, хотя было и несколько людей постарше. Все были вооружены мушкетами, все раскрасили себе лица и грудь; все зло смотрели на Бёртона и его товарищей, и все недобро скалились, демонстрируя два отсутствующих передних зуба.

Один из них вышел вперед. Высокий, худой и угловатый, но крепко сложенный, с длинными жесткими косичками, свисающими с головы. Кольца в носу и ушах, и множество медных браслетов на запястьях и лодыжках.

— Я Мтьела Касанда, — сказал он. — Меня называют Мирамбо.

То есть трупы.

— Я Бёртон, — ответил королевский агент. — Меня называют Мурунгвана Сана со многими языками.

— Ты видишь мои глаза? — спросил Мирамбо.

— Да.

— Они глядят на тебя и судят.

— И что они нашли?

Мирамбо усмехнулся. Он проверил заряд пороха в своем мушкете, коснулся кончиком пальца острого наконечника копья и оглядел стрелы. Потом бросил взгляд на свой отряд.

— Мои глаза видят, что ты музунго мбайа, и, следовательно, плохой.

— Мои люди — враги тех, кто уничтожил эту деревню. Мы нашли раненых женщин и помогли им.

— После этого твоя кожа стала черной?

— Нет.

— Тогда ты все еще музунго мбайа.

— Да, это правда, но, тем не менее, мы остаемся врагами тех, кто это сделал. — Бёртон развел руки в стороны, ладонями вверх. — Мы пришли помочь тебе.

— У меня нет друзей среди музунго мбайа.

Бёртон вздохнул.

— У твоего народа есть пословица: «Пока дураки учатся играть, настоящие игроки бегают».

Мирамбо слегка повернул голову, пожевал губами, искоса посмотрел на Бёртона, потом кашлянул, сплюнул и сказал:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Если я не выберу, то останусь без дохода.

— Да, ты прав.

Собравшиеся воины внезапно заволновались, и через них протиснулся маленький человек в длинной белой одежде и белой шапочке, с мушкетом на плече и мачете на поясе. При виде его Бёртону показалось, что он его уже где-то встречал.

— Вау! О Мирамбо, я знаю этого человека со шрамами на лице, — объявил новоприбывший воин. — Я путешествовал вместе с ним, давно и давно. Он страшный и белый, это верно, но он не из тех, что прошли здесь раньше. Он жесткий, справедливый и добрый, хотя полон безумными мыслями. Я говорю только правду.

Предводитель ваньямвези несколько мгновений обдумывал его слова, потом сказал:

— Дай мне помбе, Сиди Бомбей.

Маленький человек взял фляжку из кожи козла у одного из своих товарищей, и передал ее вождю. Мирамбо взял ее, отпил и передал Бёртону, который сделал то же самое.

— Теперь, — сказал Мирамбо, — расскажи мне о нашем враге.

Настало время безжалостной жары, они выходили в четыре часа утра, шли семь часов, потом останавливались и пытались отдохнуть в укрытии. Все это означало медленное продвижение, но Бёртон знал, что Спик не в состоянии двигаться быстрее.

Первые три дня после Туры они шли по обработанной земле. Небо так блестело, что их глаза болели, несмотря на куфьи, обмотанные вокруг головы.

Дочери аль-Манат, обремененные склонными к мести женщинами из Туры и их детьми, скакали и шли справа от носильщиков.

Мирамбо и его люди шли слева, держа мушкеты наготове, но внешне изображая полную невозмутимость. Сиди Бомбей, однако, шагал рядом с мулом Бёртона, потому что давно знал исследователя, и они были верными друзьями.

Когда-то раб, увезенный в Индию и освободившийся после смерти хозяина, Бомбей говорил по-английски, хинди и на множестве африканских языков и диалектов. В 57-ом он был проводником Бёртона во время экспедиции по области озер, и сопровождал Спика в 60-ом. Как оказалось, в прошлом году он сопровождал и Генри Мортона Стэнли.

Пока они пробивались через все тот же надоевший ландшафт, Бомбей пролил свет на некоторые загадки, окружавшие две последние экспедиции.

Бёртон уже знал, что, обнаружив в 57-ом последний Глаз нага, но не сумев его добыть, Спик вернулся в Африку с юным технологистом по имени Джеймс Грант. Они летели к Казеху на воздушных змеях, запряженных гигантскими лебедями, но, по дороге, птиц сожрали львы. Сидни Бомбей рассказал, что в Казех англичане вошли пешком, наняли его и отправились на север, в направлении озера Укереве, а вовсе не на запад, в Лунные Горы.

— Мистер Спик, он привел нас в узкое место среди камней. Вау! Там на нас напали воины чвези.

— Невозможно, Бомбей! — воскликнул Бёртон. — Во всей Восточной Африки говорят о народе чвези и все согласны, что они уже давно не существуют. Их легендарная империя погибла в шестнадцатом веке.

— Но, возможно, никто не сказал этого им, вот они и забыли умереть и теперь живут в тайном месте. Они сторожат Храм Глаза.

— Храм? Ты видел его?

— Нет, мистер Бёртон. Он под землей, и я решил не идти туда. Со своей четвертой женой я повстречался в плохо освещенной хижине, и с тех пор никогда не забываю, что в темноте происходят плохие дела. Так что я остался с носильщиками и стрелял по чвези, пока мистер Спик и мистер Грант были внутри. Только мистер Спик вернулся обратно, и когда я увидел его — вау! — он выглядел так, как если бы его забрала ведьма, потому он вел себя как сумасшедший, даже для белого, и мы бежали вместе с ним из гор и вплоть до Занзибара. По дороге он стал немного похож на себя прежнего, но все равно другой. Мне кажется, под землей он увидел что-то очень плохое.

Экспедиция Стэнли тоже закончилась катастрофой. Команда американского репортера — пять человек из Королевского географического общества — при помощи мотостульев перелетела из Занзибара в Казех, а потом полетела на север, чтобы найти истоки Нила. Через несколько дней они вернулись пешком — их летающие машины перестали работать.

Бомбея, который в это время жил в Казехе, наняли как проводника. Он довел Стэнли до Укереве, а потом экспедиция поплыла вокруг озера, против часовой стрелки. Но на самом западном берегу Стэнли соблазнился зрелищем далеких гор и решил их исследовать.

— Я сказал ему: нет, это плохое место, — продолжал Бомбей, — но он — вау! — был как лев, почувствовавший запах газели, и не мог думать ни о чем другом. Я побоялся идти туда и убежал, а он и его люди пошли без меня. Больше их никто не видел, Это доказывает, что я — очень хороший проводник.

— Почему?

— Потому что я был прав.

Сафари медленно тащилось вперед.

Обработанные земли остались позади. Теперь вокруг не было ничего, кроме невысоких сухих холмов, уходивших во все стороны.

— Одно и тоже! — однажды взвыл Суинбёрн, широко раскинув руки, как если бы хотел обнять огромный простор. — Одно и тоже! Одно и тоже! Ничего не меняется! Мы движемся или нет?

По ночам из-под земли вылезали орды муравьев и обрушивались на лагерь. Они прожевывали себе дорогу через стены палаток, портили еду, рвали одежду, и их укусы походили на прикосновение раскаленного железа.

На четвертый день экспедиция с облегчением ушла из области холмов и вошла в лес Кигва, широкую полосу эвкалиптов и мимоз, протянувшуюся по неровной кочковатой земле. Редко стоявшие стволы деревьев и такая же редкая крона, тем не менее, давали немного тени, и в первый раз за много недель их не тревожили ни москиты, ни мухи.

Они разбили лагерь среди деревьев, испещренных лучами света, в воздухе порхали бабочки и носилась пыльца, над головой свистели и щебетали птицы. Запах растений наполнял ноздри.

— Мы прошли уже около шести сотен миль, — сказал Бёртон. Он сидел на стуле перед главным роути, массажируя левое бедро после приступа судороги. Траунс сидел на стуле перед раскладным столом.

Борода человека из Скотланд-Ярда уже достигла груди и изрядно ему надоела. Он пытался укоротить ее при помощи тупых ножниц.

— И сколько времени это заняло? — спросил он.

— Хороший вопрос. До этого места моя прошлая экспедиция шла сто тридцать четыре дня. Мне кажется, что тогда мы двигались быстрее, но не могу сказать, насколько. Уильям, хочешь, я помогу тебе? Похоже, ты застрял.

— Если тебе не трудно, — ответил Траунс. — Чертова рана! Меня как будто ножом режут, когда я двигаю рукой. Как ты думаешь, может быть нас тормозит чье-то зловредное влияние?

Траунс поднял подбородок. Бёртон встал, взял ножницы и ринулся в битву с волосами друга.

— Возможно. Но до Лунных Гор еще, по меньшей мере, две сотни миль, так что если это влияние Глаза нага, то, значит, его излучение распространяется чертовски далеко.

— Тогда, в пятьдесят седьмом, он тебя за штаны не держал, — сказал Траунс. — С чего это вдруг он мешает тебе сейчас?

— Единственное объяснение — кто-то управляет им.

— И этот кто-то знает, что ты здесь? Мне это не нравится.

— И мне.

Несколько минут спустя Бёртон закончил щелкать ножницами и дал детективу маленькое круглое зеркало. Тот проверил результат.

— Клянусь Юпитером! Вообще никакой разницы! Я все еще похож на проклятого Робинзона Крузо!

Бёртон улыбнулся, отвернулся и посмотрел на дочерей аль-Манат, которые расстелили свои коврики и начали молиться Аллаху. Потом перевел взгляд на воинов Мирамбо, сидевших около маленького переносного стола, точивших наконечники копий и чистивших мушкеты. Посмотрев, как Саид распределял багаж среди оставшихся носильщиков, Бёртон подошел к лошадям и мулам, покрытых укусами мух цеце. Ясно, что долго они не протянут.

Слева послышался шум. Ну конечно, Суинбёрн. Прыгает вокруг как одержимый лесным духом.

— Смотри, смотри! — кричал поэт, тыча пальцем в направлении Герберта Спенсера.

Бёртон повернулся к замотанному в арабскую одежду заводному философу, и увидел, что он идет сюда вместе с Изабеллой Мейсон. На каждом его плече сидело по попугаю.

— Покс вернулся! — радостно пропищал Суинбёрн.

— Скользкий вонючий нюхач, — каркнула Покс.

— И с женой!

— С мужем, — поправила его Изабелла.

— Что? Что? — закричал Суинбёрн. — Ты хочешь сказать, что Покс?..

— Девочка, да. И всегда была. По-моему я упомянула об этом, когда представляла ее вам.

Суинбёрн смутился.

— Я... я... ее язык заставил меня предполагать обратное.

— Болтающийся хват! — добавила Покс.

Вторая птица пронзительно завопила.

— Болтуны обычно избирают себе пару на всю оставшуюся жизнь, — сказала Изабелла Бёртону, — так что, похоже, надо дать имя новому члену вашей семьи.

— Не хотите ли вы сказать, — проворчал королевский агент, — что, вернувшись в Лондон, я должен буду содержать двух бестий?

— Но только одна из них будет оскорблять тебя, босс, — присвистнул Спенсер.

— Овцедав-дегенерат, — каркнула Покс.

— Обезьянохват! — добавил ее муж.

— О, нет! — простонал Бёртон.

— Похоже, я ошибся, — признался Спенсер.

— Ха! — крикнул Суинбёрн. — Давайте назовем его Фокс!

Все посмотрели на него.

— Совершенное имя, — сказал поэт. — Не кажется ли вам, что Покс и Фокс звучат так, как если бы они принадлежат друг другу?

Последовало молчание, потом Уильям Траунс откинул голову назад и от души засмеялся.

— Прямо в точку, Алджернон! — загоготал он. — Прямо в чертову точку! Черт побери! Что может быть более подходящим воспоминанием об Африке, чем уехать из нее с Фокусом и Покусом на руках! Ха, ха, ха!

Бёртон безнадежно покачал головой.

— Веселей, старина, — хмыкнул Суинбёрн. — Если я не ошибаюсь, когда один юный солдат возвращался из Индии домой, он тоже привез в штанах хорошенький фокус!

Траунс заревел во всю глотку.

— Алджи, здесь дамы, — сказал Бёртон, сердито посмотрев на своего помощника.

Изабелла пренебрежительно махнула рукой.

— Лично с меня, Ричард, Африка содрала весь этикет. Можете говорить что угодно, меня это не заденет!

— Что угодно? Эй! Может быть, попробуем? — с энтузиазмом воскликнул Суинбёрн.

— Конечно нет.

Тяжело дыша, прибежал Кришнамёрти.

— Шшш! — рявкнул он. — Хватит кричать как ненормальные! Послушайте!

Все замолчали и услышали вдали слабый треск выстрелов.

— Спик, — прошептал Суинбёрн.

— Насколько далеко? — спросил Траунс.

— Трудно сказать, — ответил Бёртон, — но нам лучше оставаться настороже.

На следующее утро они осторожно продолжили путь, и четыре лучших разведчика ваньямвези шли впереди. С востока все время доносилась слабая стрельба, как если бы там шел бой. Бёртон распаковал все винтовки и раздал их воинам ваньямвези взамен древних мушкетов. Он и все остальные члены экспедиции прочистили свои собственные винтовки, смазали их и зарядили.

Дорога оказалась легкой и приятной — высокие кроны деревьев и светлый подлесок. Тем не менее потребовалось два перехода, чтобы пересечь его и дойти до длинной долины, через которую бежала бурная широкая речка. Холмы по обоим берегам были усеяны яркими желтыми крупинками соли, от которых резало глаза, а жара стояла такая, что, как выразился Герберт Спенсер, «будто топаешь по поверхности чокнутого солнца».

Постепенно долина перешла в плоскую равнину, пустую, но усеянную маленькими рощицами. Далеко впереди виднелись низкие лесистые холмы, прыгавшие и сгибавшиеся в искажающем все воздухе. Из-за них доносились звуки далекого сражения.

Они шли и шли, и, тем не менее, казалось, стояли на месте.

— Никак не могу определить расстояние, — пожаловался Траунс. — Эти холмы — все равно что миражи, которые мы видели в аравийской пустыне. Минуту назад они были прямо перед нами, а сейчас от них не осталось и следа.

— Они очень близко, — ответил Бёртон.

— Тогда и чертова драка тоже!

— Вау! Это же в Казехе! — заметил Сиди Бомбей.

Бёртон прошел вдоль колонны мулов и лошадей туда, где, с винтовкой на плече и зонтиком над головой, шел Суинбёрн.

— Я собираюсь прогуляться к вершинам вон тех холмов, Алджи. Хочешь составить мне компанию? Ты вынесешь самое жаркое время дня?

— Конечно! Все лучше, чем тупо идти по этой плоской неинтересной равнине.

Они остановились и подождали Изабель, которая ехала в середине колонны.

— Мне нужны две лучшие лошади, — сказал ей Бёртон, когда она подскакала к ним. — Алджи и я съездим на разведку.

— Хорошо, но я поеду с вами. Если мы собираемся сражаться, я должна посмотреть, где расположить моих женщин.

— Согласен.

Они выбрали лошадей, набили седельные сумки припасами и все трое вернулись в голову сафари.

Бёртон взял бинокль у Транса и рассказал, что собирается сделать.

— Пока меня не будет, остаешься за главного. Продолжай идти, пока не станет слишком жарко. В любом случае до Казеха сегодня вам не дойти, и даже до подножия холмов. Так что останавливайтесь, отдыхайте, но не разбивайте палатки.

Они ударили пятками по бокам лошадей и поскакали вперед, оставляя за собой облака пыли.

Через час они догнали одного из разведчиков Мирамбо. Они остановились и предложили ему воды, но он сделал вид, что не видит их, как если бы думал, что, если сделать так, музунго мбайа перестанут существовать.

Они гнали лошадей до тех пор, пока солнце не распухло и не начало плавиться перед глазами, но тут, к счастью, они достигли конца равнины и оказались на берегу узкой речки. Напившись и смыв с лиц пыль, они расседлали жеребцов и привязали их к деревьям, но так, чтобы лошади могли добраться до воды.

Выстрелы, казалось, трещали совсем рядом.

— Они сражаются, по меньшей мере, уже три дня, — заметила Изабель.

— Сейчас мы посмотрим, кто с кем, — сказал Бёртон. — Но сначала поедим, отдохнем и проверим оружие.

Так они и поступили, и, примерно через час, все трое начали взбираться на холм. Продравшись через деревья, они спустились на другую сторону, взобрались по следующему склону и с трудом забрались на вершину. Оттуда они увидели погруженную в сумерки равнину. Солнце только что село, западный горизонт был кроваво красный, а небо — темно багровым и усеянным блестящими звездами.

Местность оказалась значительно более зеленой, чем та, которую они только что пересекли — очевидно, ее большие куски орошались искусственно; много возделанных полей и деревьев, бросавших очень длинные тени.

На севере виднелся монолитный каменный утес, верхушка которого заросла зелеными деревьями. Он господствовал над остальным плоским ландшафтом, а на юге от него, прямо перед путешественниками, лежал маленький город — кучка широко раскиданных деревянных и соломенных хижин, с несколькими домами побольше в середине.

Вдоль его восточных и западных границ горели костры, залпы винтовок разрывали африканскую ночь.

— Пруссаки осаждают Казех! — присвистнул Бёртон.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА ПУТИ РАСХОДЯТСЯ

Растение по форме напоминало лодку. Оно передвигалось на толстых белых корнях, спутанной кучей росших из-под его плоского, продолговатого ствола. На стволе росли пять пар белых цветков, выстроившихся в ряд. Их лепестки завивались вокруг человека, сидевшего внутри, образуя исключительно комфортабельное сидение. Сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона сунули в один из средних. Рядом с ним сидел генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек. Остальные места заняли Shutztruppen. В голову водителя, над ушами, вонзались колючие отростки, через которые он управлял экипажем. Солдат рядом с ним сидел за стручком, который, по мнению Бёртона, выглядел как пулемет. С задней стороны кареты поднимались три длинных листа, изгибавшихся вперед и назад, как полог, и защищавших пассажиров от солнца.

Очень странный экипаж. И очень быстрый.

Вчера они выехали из угогского шталага IV по хорошо утоптанной тропе — почти дороге — на запад.

Как только перед ними развернулся африканский ландшафт, что-то развернулось внутри Бёртона, и начали возвращаться его потерянные воспоминания; каждое внедрялось в сознание с жестоким приступом боли, наполняя глаза слезами и вызывая странные ощущения в пазухах носа, как если бы он вдохнул оружейный порох вместо табака.

Экипаж летел по пустыне Маренга М'хали, и Бёртон узнал ее. Травянистая равнина, джунгли, холмистые саванны — он уже видел все это раньше. Он знал каждый холм, каждый нуллах. Он прошел всю эту пустыню пешком.

Он вспомнил своих товарищей и едва не заплакал из-за их безвременной смерти. И теперь он знал, кого называли аль-Манат.

«Изабель. Что с тобой случилось?»

Как если бы прочитав его мысли, Леттов-Форбек сказал:

— Эта дорога, она построена на месте старого пути, по которому вы прошли много лет назад, ja?

— Да.

— Есть и другая дорога, параллельная этой, на севере, Танганьикская железная дорога, при помощи которой Великая Германская Империя приносит в Африку цивилизацию, и которую ваши люди так часто взрывают.

Бёртон пожал плечами. Он уже давно устал и от войны и от этого несносного двадцатого века.

Растение пересекло пыльную равнину и взобралось в область Угого.

— Еще почти двести миль на запад, — сообщил Бёртону генерал-майор, — потом мы повернем на север, чтобы обогнуть Табору. Некоторое неудобство, но вскоре мы от него избавимся.

— А, то самое «окончательное решение», о котором вы уже говорили?

— Ja. Оно уже на пути сюда, герр Бёртон. Я говорю об огромном летающем корабле, Л. 59 Цеппелин. Он летит вдоль реки, которая так очаровала вас. Я говорю о Ниле, конечно.

Еще один осколок воспоминаний Бёртона вернулся на место, заставив его застонать от боли.

— Имя Цеппелин очень подходит для das Afrika Schiff[50], — продолжал Леттов-Форбек. — Все знают, что один Цеппелин начал войну, и вот другой Цеппелин ее закончит!

Внезапно генерал-майор нахмурился и с любопытством посмотрел на пленника:

— Ja, ja, — задумчиво сказал он. — Да, вы же были в Африке, когда все началось. Возможно вы даже встречались с графом Фердинандом фон Цеппелином. Может быть вы просветите наших историков и расскажете, как и где он умер — это великая загадка.

Бёртон покачал головой.

— Нет, сэр, не скажу и не могу сказать.

— Хмм, это вы так говорите, aber ich danke, dass Sie mehr wissen. Richtig?[51]

— Нет, я ничего не знаю.

Дорога, разрезав пополам равнину, превратилась в прожженный через хаотические джунгли туннель, огороженный высокими изгородями.

— Сейчас вы видите unkontrollierbare Anlagen![52] — заметил Леттов-Форбек.

Эти «не поддающиеся контролю устройства» оказались ищейками. Многие сотни их вились вдоль барьера.

— Мы увидим еще, когда приблизимся к Области Озер, потому что больше всего их около Blutdschungel. Что за неудобство!

Растительный экипаж бежал все дальше, в лицо Бёртона бил горячий воздух, потом солнце село и он заснул. Он проснулся ранним утром, когда область Уанзи осталась позади, и они побежали через еще одну раскаленную равнину.

Бёртон потянулся, зевнул и сказал:

— Генерал-майор, а где дикие животные? За эти годы я не видел ни одного слона!

— Слоны вымерли, mein Freund[53]. Что касается остальных тварей, наши евгеники приспособили большинство из них для охраны границы, а остальные сбежали в те области континента, где боевых действий поменьше, главным образом на юг, где нет британцев, и цивилизация процветает в согласии с природой.

— Нет британцев? В мое время Южная Африка была частью Британской Империи.

— Да, но ни буры ни зулусы не очень радовались этому. Мы предложили им независимость, и, с нашей военной помощью, они победили вас. Меньше чем за год там не осталось ни одного англичанина. После чего установили с нами прочные торговые и промышленные связи, так что не прошло и нескольких лет, как юг — добровольно! — вошел в состав Великой Германской Империи.

Вскоре они выехали из пустыни, дорога зазмеилась среди маленьких куполообразных холмов и, в конце концов, вывела их из долины на широкую равнину. Земля, изрезанная и высохшая, застыла в причудливых формах; от деревьев остались одни стволы, повсюду валялись обугленные обломки; и, тем не менее, Бёртон узнал место старинного сражения — здесь стояла Тура. Теперь от нее не осталось ничего.

Водитель что-то крикнул.

— А, — сказал Леттов-Форбек. — Придется съехать с дороги и двинуться прямо на север. Позже мы опять повернем на запад. Вы голодны?

— Да.

Генерал-майор пролаял приказ, и человек, сидевший перед Бёртоном, поднял с коленей корзину, открыл ее и начал передавать назад пакеты с нарезанным мясом, куски хлеба, фрукты и другую еду. Бертон с ужасом отметил, что лицо солдата покрыто коротким мехом, челюсти выдаются вперед, а рот растянут в постоянной отвратительной усмешке. Не лицо, а грубая морда! Гиена.

Они перевалили через холмы и оказались на широкой, совершенно плоской долине, вдоль которой, на севере, бежал длинный кряж.

Солнце стояло высоко в небе. Пейзаж вокруг них раскачивался вперед и назад, то расплывался, то возвращался в мир.

— И как Л. 59 Цеппелин уничтожит Табору? — спросил Бёртон.

Леттов-Форбек засмеялся и хлопнул себя по бедру.

— Ха! Я спрашивал себя, когда же вы зададите это вопрос?

— А я полагал, что вы ответите: «Военная тайна».

— Итак, warum bitten Sie jetzt?[54]

— Почему я спросил сейчас? Потому что нам еще ехать и ехать, а мне скучно. Кроме того, поскольку я ваш пленник и даже не знаю, где находится Табора, а атака неизбежна, не будет никакого вреда, если вы расскажите мне.

— Ja, das ist zutreffend[55]. Хорошо. Через сорок восемь часов Л. 59 Цеппелин обрушит на город А-Бомбу.

— И что это такое?

— Вы знаете об А-Спорах, ja?

— Отвратительное оружие.

— Совершенно верно. Но очень эффективное. Бомба, брошенная с большой высоты, накроет концентрированной дозой спор весь город. Убивающий Ангел — один из самых ядовитых грибов в мире. Его споры убивают в момент вдоха, но легко нейтрализуются обычной газовой маской. Но в бомбе находятся другие, специально выведенные. Благодаря своим микроскопическим размерам, они проникают в организм через поры кожи. Никто не ускользнет.

— Варварство!

— Едва ли. Просто очень изощренное оружие.

— И вы все еще утверждаете, что Великая Германская Империя — высшее достижение цивилизации?

— Это вы, британцы, вынудили нас к таким крайностям.

— Лично я считаю, что...

Растение внезапно качнулось влево и водитель заорал:

— Gott in Himmel!Was ist das? Was ist das?[56]

Бёртон посмотрел направо. На кряже возвышался самый невероятный механизм, который он только видел в жизни. Полностью сферический, гигантский металлический шар примерно двести футов в диаметре, раскрашенный в темно зеленый цвет джунглей. Вокруг него с огромной скоростью крутилась вертикальная широкая лента с шипами, давая возможность передвигаться. Бёртон решил, что та же самая система гироскопов, которая в его время держала прямо пенни-фартинги, не дает упасть на бок и этой гигантской сфере.

Из ее боков торчали четыре длинные многосуставчатых руки. Верхняя пара заканчивалась клешнями, как у краба, а нижняя — вертящимися циркулярными пилами. Они, очевидно, использовались для того, чтобы прорубить дорогу через джунгли там, где шар не мог прокатиться.

Три ряда иллюминаторов и пушечные порты бежали горизонтально вокруг сферы, четыре изогнутых трубы, находившиеся прямо под вершиной, выбрасывали в воздух дым.

Из его корпуса вырвался столб дыма. За ним последовал громкий хлопок, потом еще один, еще громче, и взрыв взметнул землю перед немецкой растительной каретой.

— Предупредительный выстрел! — крикнул Бёртон. — Вы должны остановиться! Вам от него не уйти!

— Halt! Halt![57]— прокричал Леттов-Форбек.

Растение дернулось и остановилось. Генерал-майор встал, вынул револьвер, прижал дуло к голове Бёртона и стал ждать, когда сфера подкатится ближе.

— Прошу прощение, герр Бёртон, я скорее убью вас, чем разрешу попасть в британские руки, однако сначала послушаем, что они скажут.

Глухой треск.

Леттов-Форбек посмотрел на дыру, только что появившуюся в его груди, пробормотал — Himmelherrgott![58] Так просто? — и вывалился из цветка.

Еще один треск. И еще. И еще.

Один за другим все Shutztruppen попадали на землю.

Крутящаяся сфера остановилась, заслонив собой немецкий экипаж. В ней появилась тонкая трещина, вскоре расширившаяся в дверь, из которой выдвинулся вниз длинный трап. Из двери выглянул невысокий человек.

— Эй, старина, ты собираешься сидеть там всю жизнь? — крикнул Берти Уэллс. — Давай на борт!

Это и был крейсер Британия, которым командовал сам генерал Эйткен — главнокомандующий британской армии в Восточной Африке; Бёртон помнил его по бомбардировке Дар-эс-Салама в 1914-ом.

— Как хорошо увидеть тебя опять, Берти! — воскликнул знаменитый исследователь, когда Уэллс и три томми[59] помогли ему подняться по трапу. — Что с тобой было? И как ты очутился на борту этого бегемота?

— Приключения и несчастья, Ричард, и так много, что рассказать обо всех просто невозможно. В конце концов, я оказался в Таборе, как практически все свободные британцы в Африке — и, возможно, во всем мире.

— Бисмалла! — Бёртон схватил друга за руку. — Хвала аллаху, что ты спас меня сейчас, а не двумя минутами раньше!

— Что ты хочешь сказать?

— Во-первых скажи мне, как это мои спасители ухитрились выстрелить так точно на таком расстоянии? Я никогда не видел ничего подобного!

— Стрелки стреляли из новых винтовок Ли-Энфилда. Замечательное оружие — самая лучшая снайперская винтовка, когда-либо сделанная человеком.

— А эти стрелки, они узнали людей, по которым стреляли?

— Немцев? Конечно! По форме — ошибиться невозможно.

Они прошли через помещение, уставленное полками с оружием, завернули за угол и оказались в многолюдном коридоре.

— Вы должны были проверить тела, Берти, а не оставлять их там.

— Почему?

— Один из них — генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек.

Уэллс застыл как вкопанный, его рот раскрылся, глаза полезли на лоб. Его три спутника тоже остановились, но инстинктивно отошли на несколько шагов — типичная британская щепетильность, потому что понимали, что Бёртону и Уэллсу надо поговорить наедине. Тем не менее, услышав новость, они громко выдохнули.

— Ч... что? — пробормотал Уэллс, потом внезапно завизжал: — Что? Мы убили Леттов-Форбека? Мы только что убили его? Ты уверен?

— Он держал пистолет у моей головы, когда получил пулю в сердце.

Уэллс ударил кулаком по ладони и триумфально завопил:

— Черт возьми! Это может все изменить!

— Нет, Бёрти, слишком поздно.

— Слишком поздно? Что ты имеешь в виду?

Бёртон, очень тихо, сказал:

— Через сорок восемь часов немецкий летающий корабль сбросит бомбу на Табору.

— Ну и что? Их корабли постоянно летают над нами, и мы их сбиваем.

— Этот полетит на большой высоте и сбросит А-Бомбу.

— А это что такое?

Быстрым шепотом Бёртон объяснил ему, и обоженное, загоревшее дочерна лицо его друга побелело. Уэллс посмотрел направо и налево, повернулся к солдатам, жестом приказал им ждать, потом толкнул Бёртона обратно в оружейную. Там он заговорил тихо и требовательно.

— Мы должны немедленно все рассказать генералу Эйткену, но не говори слишком многого о себе. Пока это должно остаться тайной. Положение слишком сложное, и нет времени просвещать тебя. Достаточно сказать, что твое невозможное присутствие в Африке уже замечено. Сам полковник Кроули послал нас спасти тебя...

— А, ваш так называемый волшебник из волшебников?

— Да. Вероятно, он открыл аномалию на континенте еще в 1914-ом, и с тех пор пытался идентифицировать ее. В конце концов, он проследил ее до угогского шталага, а потом нацелился на тебя, когда тебя оттуда увезли. Он и послал Британию, чтобы тебя нашли и привели к нему.

— Но он не знает, кто я такой?

Один из томми появился в двери, прочистил горло и дернул головой, показывая, что они должны идти. Уэллс слегка кивнул. Он вывел Бёртона обратно в коридор, и они пошли дальше, отставая от солдат на несколько шагов. Наконец они дошли до лестницы и стали подниматься.

— Кроули знает только то, что ты не принадлежишь к 1918, — прошептал Уэллс. — Быть может, через тебя он надеется узнать тайну путешествия во времени.

— Как и Леттов-Форбек.

— Послушай, это очень важно. Мой старый редактор, который управлял Табора Таймс до ее закрытия, должен увидеть тебя. Я не знаю всю эту историю, но первые шаги уже сделаны и мы не можем разрешить тебе попасть под заклинание волшебника.

— Что ты хочешь сказать?

— Кроули — невероятно могущественный месмерист. Один пронзительный взгляд его дьявольских глаз, и ты полностью теряешь силу воли.

— Я и сам неплохой месмерист, — заметил Бёртон.

Уэллс хрюкнул.

— Да, помню, я читал об этом. Но до нашего главного медиума тебе далеко. Однако у моего редактора есть связи. Он потянул за несколько ниточек и сделал так, что эти парни — он указал на трех солдат — и я оказались на борту Британии. Мы собираемся похитить тебя.

— Похитить?

Они добрались до верха лестницы и пошли по короткому проходу.

— Просто верь мне, Ричард.

Один из томми остановился у двери. Другой открыл ее, и Уэллс провел Бёртона на командный мостик.

Исследователь оказался в комнате, наполненной панелями управления, нивелирами, колесами, трубами и различными измерительными приборами. Двенадцать членов экипажа стояли у различных приборов, но внимание Бёртона немедленно привлек высокий человек, стоявший перед широким окном с изогнутым стеклом.

— Рядовой Фрэнк Бейкер, сэр, — объявил Уэллс.

Человек повернулся. Худой, с печальными глазами и неправильными чертами лица, коротко подстриженными усами. На нем была темная форма с двойным рядом серебряных пуговиц и фуражка с козырьком. Он оглядел Бёртона с ног до головы.

— Вы привлекли внимание людей, сидящих очень высоко, Бейкер, — сказал он резким четким голосом, говоря слегка в нос. — Почему?

Бёртон отдал честь и, внезапно, покачнулся.

— Не волнуйтесь, — сказал Эйткен. — Схватитесь за что-нибудь. Мы переваливаем через холмы.

— Я даже не заметил, что мы движемся, — ответил Бёртон.

— И не заметите, пока мы не окажемся на очень изрезанной местности, но даже и там это будет похоже на океанскую качку. Отвечайте на вопрос.

— Откровенно говоря, сэр, я совершенно не понимаю, почему кто-то вообще должен мной интересоваться. Я провел два года в лагере для военнопленных.

— А до этого?

— Корпус гражданских наблюдателей в Дар-эс-Саламе и Танге, потом партизанская война до тех пор, пока меня не взяли в плен на холмах Дет'уми.

— Куда они вас везли?

— В Область Озер, но они не сказали мне, почему.

— Сэр, — вмешался Уэллс. — Вероятно один из тех, кого мы убили, — Леттов-Форбек.

Адамово яблоко Эйткена рефлекторно задергалось. Все члены экипажа повернулись и посмотрели на генерала. Он прочистил горло, взглянул на них и рявкнул:

— Глядите на приборы!

— Есть еще кое-что, сэр, — добавил Уэллс, — но, по-моему, вы должны услышать эту новость наедине.

Эйткен какое-то время разглядывал маленького военного корреспондента, потом резко кивнул и отдал несколько приказов о скорости и курсе корабля. Потом повернулся к Бёртону и Уэллсу, тыкнул в них пальцем и сказал:

— Вы и вы, идите за мной.

Вслед за ним они вышли в коридор и вошли в капитанскую рубку. Эйткен зашел за стол, но остался стоять, с руками сложенными за спиной.

— Что вы хотите рассказать мне, Уэллс?

— Лучше Бейкер объяснит вам это, сэр.

— Я не собираюсь слушать два чертовых часа, как вы пререкаетесь между собой. Говорите, и точка.

Бёртон рассказал ему, медленно и ясно, об А-Бомбе Леттов-Форбека.

Спустя несколько секунд генерал Эйткен осел на стул.

Бёртона заперли в каюте вместе с Бёрти Уэллсом, которому пришлось стать стражником. Он вымылся, с удовольствием сбросил с себя лагерную робу и переоделся в чистую, хотя и потрепанную одежду. Главное — в ней не было насекомых. Ему принесли чашку чая и блюдо с сэндвичами.

— Они уже передали твои новости по радио, — сказал Уэллс. — И я, тоже.

— Город эвакуируют?

— Эвакуируют? Куда? Некуда идти. Табору осаждают уже полвека, а всей остальной Африкой завладели гунны. Я думаю, что они попытаются отправить как можно больше людей в подземные бункеры. Спасет ли это их? Посмотрим. Если облако спор будет достаточно густое, безопасных мест не останется.

— Тем не менее, мы возвращаемся назад?

— Чтобы спасти высшее начальство.

— И перевести их в?..

— Я знаю не больше тебя. Быть может где-то есть еще один британский анклав, и только большие шишки знаю о нем. А может мы отправимся в джунгли и заляжем там, пока Кроули будет экспериментировать над тобой.

— Мне твоя мысль не нравится. — Бёртон укусил сэндвич и задумался, тщательно прожевывая кусок. — Что ты передал по радио?

— Послал зашифрованное сообщение моему редактору, рассказал ему об А-Бомбе.

— Он сможет спастись?

— Скорее всего нет. Я уже говорил тебе — город окружен.

— Тогда как мы попадем туда? И как вообще Британия входит и выходит?

— Мы сумели сохранить проход через немецкие войска — мы называем его Дорога Дьявола — к востоку от города. Вдоль его границ идут самые тяжелые бои, но Кроули и его медиумы сосредоточили на нем все свои усилия и пока мешают немцам перекрыть дорогу.

Завыла сирена.

— Сигнал к бою!

Дверь открылась и вошел аскари.

— Вас обоих требуют на мостик, — сказал он. — Табора передала сообщение, которое испугало Эйткена. Мы уже приближаемся к городу.

— Что за сообщение? — спросил Уэллс, пока они шли вслед за африканцем.

— Не знаю подробностей, лейтенант.

Они прошли по коридорам и лестницам, кругом бегали люди и непрерывно выла сирена. Как только они вошла на мостик, Эйткен повернулся к Бёртону и рявкнул:

— Бёйкер, Леттов-Форбек рассказывал вам что-то об ищейках? Могут ли немцы управлять ими?

— Он показал мне толпу этих растений, — ответил Бёртон, — и сказал, что больше всего их в Кровавых джунглях. Но управлять? Нет, напротив.

— Тогда все это чертовски странно. Табора сообщает, что тысячи их приближаются к городу с севера.

Бёртон и Уэллс посмотрели друг на друга. Исследователь, тряхнул головой и недоуменно пожал плечами.

— Мы движемся по самой середине Дороги Дьявола, подальше от немецких горошин, — сказал Эйткен. — Когда вы в последний раз были здесь, Бейкер?

— Я никогда не был в Таборе, сэр.

— Не были? Тогда поглядите из окна. Мы почти на месте.

Бёртон и Уэллс подошли к стеклу и посмотрели через него на африканский ландшафт. Британия с огромной скоростью летела по плоской равнине. В голубом небе, к северу и к югу от нее, горбились облака. Внутри них вспыхивали молнии. С земли под ними поднимались клубы дыма и виднелись вспышки. В воздухе мелькали крошечные пятнышки.

— Это края Дороги Дьявола, — прошептал Уэллс. — Смотри, климатологи гуннов работают не покладая рук. Эти тучи никогда не кончаются, как и сражение под ними. Видишь вон те холмы? Табора за ними.

Бёртон, внимательно изучавший местность, испытал сильнейшее ощущение deja-vu. У него перехватило дыхание, и он схватился за руку Уэллса.

Британия поднялась по склону, перевалила через холм, опустилась в долину, в мгновение ока долетела до следующего холма и забралась на его вершину. Перед Бёртоном протянулась широкая плоская равнина. Многие ее части покрывал грязный дым пожаров, особенно сильный прямо перед ним, где, из пелены, поднимался высокий утес, верхушка которого заросла зелеными деревьями.

— Казех! — каркнул Бёртон. — Табора — это Казех.

— Казех под осадой!

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, Алджернон Суинбёрн и Изабель Арунделл скакали через ночь туда, где Траунс и экспедиция разбили лагерь. Все трое были покрыты пылью с ног до головы и очень устали, но времени на отдых не было.

Бёртон выстрелил в воздух, поднимая лагерь, и закричал:

— Квепа! Пакиа! Хопа!

Траунс, выслушав новость, деловито уточнил:

— Пруссаки? Сколько?

— Вполне достаточно! Мы должны торопиться. Если они возьмут город, мы не сможем купить запасы для следующего этапа сафари.

— А зачем он им нужен?

— Это ключ к Восточной Африке, Уильям. Тот, кто владеет Казехом, контролирует все пути от озера Танганьика к Занзибару и Лунным Горам. Как мне представляется, они собираются выгнать оттуда арабов и сделать город своей военной базой.

Пока Бёртон приказывал Саиду бин Салиму заставить носильщиков взять грузы, рядом с ним неслышно возник Мирамбо и спросил:

— Будет ли грядущий день днем сражения?

— Да. И я прошу тебя приготовить твоих воинов, О Мирамбо.

— Мы всегда готовы, музунго мбайа. Так и должно поступать в то время, когда дьяволы вроде тебя ходят на нашей земле.

Африканец пошел к своим.

Кришнамёрти, Спенсер, Изабелла Мейсон, сестра Радхавендра и Сиди Бомбей собрались вокруг королевского агента. Тот описал им сцену, которую недавно видел.

— Сможем ли мы войти в город с запада? — спросил Кришнамёрти.

— Да, — ответил Бёртон. — Если мы пойдем вдоль южных холмов, оставаясь на нашей стороне, потом пересечем их и...

— Нет. Мы вообще не можем войти в город, — прервала его Изабель Арунделл.

Все удивленно посмотрели на нее.

— Это было бы самоубийство. У меня сто двадцать бойцов, и еще девяносто в пути. У Мирамбо около двухсот мальчишек. Пруссаков и так намного больше, и еще, по меньшей мере, тысяча на подходе. Если мы войдем в город, то, когда они появятся, окажемся в ловушке и никогда не вырвемся оттуда.

Бёртон задумчиво кивнул.

— Да, ты специалист по партизанской войне, я тебе верю. Но что ты предлагаешь?

Изабель встала прямо перед ним и положила руки ему на плечи.

— Король сделал тебя своим агентом, Дик, и у тебя есть его приказ. Какое расстояние отсюда до Лунных Гор?

— Около двух сотен миль.

— Тогда иди. Забудь о припасах, которые ты собирался купить в городе. Ты и твои люди, берите по две лошади каждый, и только то, без чего нельзя обойтись. Никаких носильщиков. Только то, что сможете унести. И путешествуйте как можно быстрее. Это гонка, помнишь? Я не сомневаюсь, что Джон Спик уже в дороге.

— А ты? — спросил Бёртон.

— Мирамбо и я будем сражаться с пруссаками.

— Почему, Изабель? — прервал ее Уильям Траунс. — Если мы собираемся обойти город, зачем тебе вообще рисковать и сражаться?

Изабель отступила назад и сорвала куфью с головы. Бледный свет месяца, только что поднявшегося над горизонтом, осветил ее длинные белые волосы.

— Несмотря на всю эту одежду, я британка, Уильям. Если то, что мы видели в Мзизиме и Казехе, первые стычки в войне империй, то мой долг — защищать мою страну. Кроме того, если мы не займем здесь пруссаков, они быстро выставят сторожевые посты отсюда и до Лунных Гор, и вы не сможете попасть туда.

Какое-то время все молчали.

Потом Изабелла Мейсон прочистила горло.

— Ричард, — сказала она, — если вы не против, я останусь с Дочерьми аль-Манат.

— И я, — поддержала ее сестра Рагхавендра. — Кроме того, чем меньше группа, тем быстрее она путешествует.

Исследователь посмотрел на одну женщину, потом на другую, взглянул на Изабель, и, наконец, его глаза встретились с глазами Суинбёрна, и даже в этом скудном свете поэт уловил в них бездну отчаяния.

— Боюсь, что Изабель права, — тихо сказал маленький поэт. — Мы не можем позволить Спику добраться до Глаза нага раньше нас. И, конечно, мы не можем разрешить пруссакам захватить Казех. Единственная возможность — разделить экспедицию.

Бёртон откинул голову назад и посмотрел на звезды. Потом закрыл глаза и сказал:

— А ты, Уильям?

Траунс шагнул вперед и низким хриплым голосом сказал:

— Вы предлагаете мне сбежать и оставить сражение женщинам?

Изабелла Мейсон повернулась к нему:

— Сэр! Неужели вы думаете, что если я написала книгу о том, как надо готовить и вести домашнее хозяйство, я не смогу послать пулю в сердце мужчины? Быть может, вы забыли это... — Она отдернула волосы и показала след пули на правом ухе. — Я получила это во время сражения на Дут'уми. Неужели я менее пригодна к сражению, чем вы? Я, что, плачу? Падаю в обморок? Или во время стрельбы вяжу шаль?

— Нет, конечно нет! Вы такая же храбрая, как и все. Но...

— Никаких «но»! Никакой средневековой чуши о чести и рыцарстве. Нет времени для подобных капризов! У нас есть дело, и мы должны его сделать! А вы должны помочь сэру Ричарду и вернуть алмаз!

— Хорошо сказано! — подала голос Изабель Арунделл.

Все посмотрели на Бёртона, который стоял неподвижно.

Из города доносилась ружейная стрельба.

Где-то далеко проревел лев.

Покс, сидевшая на голове Герберта Спенсера, прошептала что-то непонятное, и Фокс в ответ щелкнул клювом.

— Хорошо! Достаточно! — рявкнул Бёртон, открывая глаза. — Садхви, не приготовите ли для нас пакет с лекарствами?

— Да, конечно.

— Возьмите с собой Алджи объясните ему, как ими пользоваться. Манеш...

Кришнамёрти подошел поближе.

— Да?

— Мне очень жаль, но я должен дать тебе очень трудное поручение. Сиди Бомбей говорит, что в Лунных Горах живет очень агрессивное племя по имени чвези, так что вполне возможно, что мы не сможем добраться до цели. Но настоятельно необходимо, чтобы правительство узнало о том, что произошло здесь. Поэтому я доверяю тебе мой дневник и доклады. Я хочу, чтобы ты, вместе с Саидом и его людьми вернулся в Занзибар. Я заплачу нашим оставшимся носильщикам, чтобы они проводили тебя до Угоги. Там ты сможешь нанять других. Доберись до острова, садись на первый же корабль, направляющийся домой, и все сообщи Пальмерстону.

Кришнамёрти вытянулся во весь рост и развернул плечи:

— Вы можете положиться на меня, сэр!

— Не сомневаюсь, мой друг!

Следующим Бёртон обратился к Траунсу и Бомбею.

— Вы двое, Алджи, Герберт и я уходим на рассвете. Возьмите у Изабеллы все, что может понадобиться. Я скоро присоединюсь к вам. Но сначала, — он взял Изабель за руку, — нам надо поговорить наедине.

Они отошли немного в сторону и остановились, слушая шум далекого сражения и глядя на темные тени, движущиеся по равнине рядом с горизонтом.

— Слоны, — прошептала Изабель.

— Да.

— Ты не должен ничего говорить, Дик. Я знакома с твоей беспомощностью, когда приходит время говорить «прощай».

Он взял ее руку.

— Ты знаешь, что, если бы история не изменилась, в этом году мы бы праздновали свой медовый месяц?

— Откуда ты знаешь?

— Графиня Сабина, медиум Пальмерстона.

— Я должна тебе пощечину за то, что ты разорвал нашу помолвку.

— Мне очень жаль.

— Я знаю. Как ты думаешь, мы были бы счастливой семейной парой?

— Да.

Он замолчал на мгновение, потом начал:

— Изабель, я... я...

Она терпеливо ждала, пока он пытался подобрать слова.

— Мне настолько жаль, что я едва держусь, — наконец выговорил он сломанным голосом. — Я все сделал неправильно. Все! Я не должен был принимать предложение короля. Но я откровенно запаниковал. Спик уничтожил и мою карьеру, и мою репутацию. Он пустил себе пулю в голову, а люди сказали, что виноват я!

— И именно тогда Пальмерстон бросил тебе спасательный трос.

— Да, но я не уверен, что, даже в моем плачевном положении, принял бы его предложение, если бы в ночь перед нашей встречей на меня не напал Джек-Попрыгунчик.

— Дик, что сделано, то сделано. Ты сожалеешь о своем решении, но можешь ли ты винить себя? Тогда ты был в экстраординарных обстоятельствах. Мы любим обманывать самих себя и думать, что мы независимы и на наши решения ничто не влияет; однако горькая правда состоит в том, что мы всегда действуем под влиянием событий.

Бёртон с размаху ударил правым кулаком по левой ладони.

— Да! Совершенно точно. Я принимал решения исходя из обстановки. Но правильно ли я понимал, что делаю? Начиная с появления Джека-Попрыгунчика я чувствую себя так, как если бы вообще не управляю событиями, они ускользают от меня. Сейчас происходит то, что никогда не случалось за всю долгую историю человечества — и слишком много! И слишком сбивает с толку! Бисмалла! Я чувствую, как время кружится вокруг меня, слышу его нестройный гул. Но....

Бёртон остановился, поднял руку к голове и помассировал череп, как если бы хотел освободить застрявшую мысль.

— Но что?

— Я чувствую, что время, оно... оно как язык! Черт побери, Изабель! Я знаю более тридцати языков! Почему этот ускользает от меня? Почему я не понимаю его?

Лунный свет на мгновение отразился от глаз Бёртона, и Изабель увидела в них ту же муку, что и Суинбёрн несколькими минутами назад.

— Том Бендиш, Шамчи Бхатти, Томас Честон, — продолжал Бёртон. — Они умерли, а мы — мы идем вперед через боль, лихорадку и страдания до полного изнеможения. Вот обстановка, в которой я должен принимать решения, но я не в силах постичь значение слов времени! Конечно оно есть! Почему я не могу перевести с языка событий?

— Дик, я никогда не встречала человека с таким глубоким интеллектом, как у тебя, но ты требуешь от себя слишком многого. Ты почти не спишь. Ты перенапрягся. Ты пытаешься сделать то, что ни один мужчина — или женщина — не в состоянии сделать. Кто может понять, как работает время? Твоя графиня Сабина, способная проникнуть в суть вещей больше всех нас — разве она понимает его?

— Нет. И чем больше она всматривается в него, тем больше не понимает.

— Возможно, живущий в нем человек не в силах разгадать его тайны, и только потом, в будущем, ретроспективно, историки разгадают все его загадки.

— Но они-то не участвуют в событиях! Неужели будущие историки лучше поймут жизнь аль-Манат, чем ты? Конечно нет! Но, быть может, они прочитают о твоей жизни и поймут ее смысл лучше, чем ты сможешь объяснить мне сейчас — или в любой момент, пока мы живы. Верно? Почти наверняка.

— Неужели ты боишься суда истории?

— Нет. Я боюсь своего суда над историей!

Изабель сдавленно хихикнула.

Бёртон удивленно посмотрел на нее:

— Что в этом смешного?

— О, ничего, Дик — за исключением того, что я вообразила, будто ты отвел меня в сторону для того, чтобы признаться в любви. Как глупо с моей стороны! Но как я могла догадаться, что ты хочешь поговорить о философии?

Бёртон посмотрел на нее, потом уставился в землю, и, наконец, насмешливо фыркнул над самим собой.

— Какой я идиот! Конечно я люблю тебя, Изабель. С того мгновения, когда впервые увидел тебя. И, достаточно странно, меня очень утешает мысль, что есть другая история, в которой мы вместе и нас не разделяет... — он повел рукой вокруг них, — вот это.

— Я всегда думала, что если что-нибудь и произойдет между нами, то в Африке, — сказала Изабель.

— Но не произошло, — ответил Бёртон. — И все из-за Джека-Попрыгунчика.

— Да, — вздохнула Изабель. — И, тем не менее, я подозреваю, что истоки всех этих событий — как и Нила — находятся здесь.

Только что поднявшееся солнце окрасило равнину в цвет крови. Находившиеся на вершине холма Бёртон, Суинбёрн, Траунс, Спенсер и Сиди Бомбей смотрели, как экспедиция разделилась на три части. Одна группа, возглавляемая Манешем Кришнамёрти, повернула назад и направилась туда, откуда они пришли; вторая — Дочери аль-Манат — поскакали в сторону, вдоль холмов, собираясь разбить лагерь среди деревьев на юго-востоке от Казеха; наконец третья — Мирамбо и его люди — пошли в лес на востоке от города.

— Вперед! — сказал Бёртон, с дикой ухмылкой на лице, и заставил лошадь идти по тропе, ведущей на север. За его жеребцом на длинном поводке следовали еще два, нагруженные запасами еды, инструментами и оружием. За Траунсом также шли две лошади, за Суинбёрном одна, в то время как Герберт Спенсер с трудом вел за собой девятую лошадь. Заводной философ весил не слишком много — любой жеребец мог легко нести его — но сам он мог ехать только на муле, в дамском седле.

Сиди Бомбей вообще не вел за собой заводных лошадей, потому что очень часто уезжал далеко вперед, разведывая дорогу.

Они пересекли длинную долину и проехали между деревьями, очень быстро, благодаря редкому подлеску и плотной кроне, защищавшей их от солнца. Они не останавливались на отдых — и даже не говорили — пока, около полудня, не достигли края саванны. Только тут они уселись и разделили пресный хлеб и бананы, говоря то об одном, то о другом. Каждый прислушивался к далекому треску винтовок, думая о тех, с кем только что расстался. Даже всегда разговорчивые Покс, Фокс и Суинбёрн были не в своей тарелке.

— Жара нас не остановит, — пробормотал Бёртон.

И они опять тронулись в дорогу, защищая себя зонтиками. Они скакали по твердой пыльной земле, глядя, как стада антилоп и зебр бросаются наутек при их приближении.

Остаток дня они медленно ехали на лошадях, бесконечный ландшафт почти не менялся. Жара настолько приводила в оцепенение четырех мужчин, что время от времени они засыпали в седле, и их будил только крик Спенсера:

— Эти чертовы лошади опять встали, босс!

Незадолго до заката они установили одну единственную палатку рядом с каменной осыпью, заползли под ее крышу и заснули. Сиди Бомбей завернулся в одеяло и остался дремать под звездами. Только Спенсер, заново заведенный, остался на страже.

За несколько секунд до того, как провалится в сон, Суинбёрн вспомнил книгу заводного философа и фразу: «Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы».

Он спросил себя, как он мог забыть о ней и почему не рассказал никому; затем опять забыл и уснул.

Сэру Ричарду Фрэнсису Бёртону снилось, что он дремлет один, на свежем воздухе, а над ним крутятся незнакомые звезды. Слева кто-то тихо засопел. Он открыл глаза, повернул голову и увидел крошечного человечка, меньше двенадцати дюймов в высоту, с нежными ажурными крылышками, растущими из лопаток. Его лоб украшал индийский бинди, третий глаз.

— Я не верю в эльфов, — сказал исследователь, — и я уже видел тебя в твоем настоящем виде, К'к'тиима.

Он сел, мигнул, и в то же мгновение эльф стал намного больше, превратившись в рептилию с пятью или семью головами.

— У тебя замечательный ум, О человек. Он проникает сквозь личину и видит правду. Он легко приспосабливается. Вот почему мы выбрали тебя.

Внезапно Бёртон испытал ужасно знакомое ощущение: он раздвоился, его было двое, каждый не в ладах друг с другом. В первый раз он, однако, почувствовал, что эти двое существуют физически.

— Хорошо! — прошипел наг. — Мы все еще поем, но скоро это закончится, и ты уже в состоянии внимать эху нашей песни.

— Что ты хочешь сказать? Что я чувствую будущее?

Жрец не ответил. Его голова стала треугольной. У него стало много голов.

Бёртон попытался сосредоточиться на странном пришельце, но не сумел.

— Я видел тебя во сне, — сказал он. — Ты был в Кумари Кандам. А здесь Африка, и нагов здесь знают как Читахури или Шайтури.

— Я — К'к'тиима. Я здесь. Я в других местах. Я нигде, мягкокожий, ибо твой народ истребил мой.

— Тем не менее, твоя сущность была запечатлена в одном из Глаз; ты жил в этом черном камне, пока он не разлетелся на семь кусков.

И опять наг решил не отвечать.

Вспышка в небе привлекла внимание Бёртона и он поглядел вверх. Оттуда падала звезда, самая яркая из всех, которые он видел. Ее горящий путь пересекал небо пока, вдруг, не разделился на три потока света. Они улетели вдаль и погасли. Он посмотрел вниз, но жрец-наг тоже исчез.

Он проснулся.

— Рассвет, босс. Я все еще слышу выстрелы из Казеха.

Герберт Спенсер просунул в палатку голову, замотанную в куфью, однако шарф оставлял открытым «лицо» философа в полиметиленовой оболочке, и были видны все три отверстия. Через стекло в самом верхнем Бёртон видел, как внутри крутятся крошечные зубчики. Кроме в них в Спенсере ничего не двигалось.

Прошло мгновение.

— Что-нибудь еще, Герберт?

— Нет, босс. Я помогу мистеру Бомбею нагрузить лошадей.

Философ вышел.

Суинбёрн сел и потянулся.

— Эй, Ричард, как ты насчет ленча в клубе Атенеум, а потом пары рюмок в Черной Жабе?

— Алджи, ты проснулся?

Поэт огляделся.

— О, блин! Вот теперь.

Бёртон тряхнул Траунса, все трое выползли в отверстие палатки, торопливо проглотили завтрак, собрались и сели на коней.

— У меня жар, — проворчал Бёртон.

— А у меня есть лекарство Садхви, — предложил Суинбёрн.

— Я приму его, когда мы остановимся в следующий раз. Давай поглядим, сколько мы проскачем сегодня. Держите оружие наготове — мы в любой момент можем наткнуться на Спика.

Они поскакали.

Большую часть дня они пересекали саванну.

Над головой кружили стервятники.

Далекие звуки сражения наконец исчезли.

Они въехали в пышную долину. На ее склонах виднелись гранитные глыбы, а трава доставала до ног всадников.

— Вау! Это место называется Усагари, — сообщил Бомбей. — Скоро мы увидим деревни.

— Едем как можно тише, — приказал Бёртон. — Мы должны проскользнуть незамеченными как можно дальше, иначе те несколько ящичков с бусами и связки проволоки, которые мы везем, исчезнут в одно мгновение.

Преодолев очередной нуллах, они выехали на более высокое место и увидели плантации, лежавшие на пологом склоне. Бомбей провел их вдоль краев засеянных полей, через леса и густую растительность, и таким образом они сумели проскользнуть незамеченными мимо четырех деревень. Потом счастье закончилось, и их окружила толпа воинов, выпрыгнувших ниоткуда с копьями наперевес и принявших гротескные позы, которые должны были напугать белых дьяволов, но вызвавшие у Суинбёрна приступы смеха.

После долгих криков и воплей, Бомбей сумел перевести разговор в мирное русло. Британцы заплатили три ящичка с бусами и получили разрешение остаться в деревне на ночь. Деревня называлась Узенда, и ее жители оказались намного более дружелюбными, чем можно было предположить по первым мгновения встречи. Они разделили с гостями еду, и, к восторгу Суинбёрна, очень хмельное пиво, сделанное из бананов, и дали жилье на ночь. Однако и эту бедную хижину, выстроенную из травы и кишащую насекомыми, уже облюбовала семейка крыс. Траунс настолько устал, что ему было все равно, Суинбёрн напился и ничего не замечал, а Бёртон горел в лихорадке, и отключился в то мгновение, когда вошел в нее. Все они спали крепким сном, пока Герберт стоял на страже, а Бомбей допоздна разговаривал со старейшинами.

На следующий день, когда они выехали, королевский агент дремал в седле, и группу возглавил Траунс. Он успешно провел их мимо семи деревень и вывел на необитаемую плоскую равнину, где в изобилии росли имбирные пальмы. Ехать было легко, но потребовалось два дня, чтобы пересечь ее, и Бёртон постоянно то терял сознание, то опять приходил в себя. И за это время его товарищам до чертиков опротивел неизменяющийся ландшафт — они не видели никакого свидетельства того, что вообще продвигаются вперед.

Наконец они добрались до края джунглей и начали пробиваться через них. Траунс и Спенсер по очереди прокладывали дорогу, в то время как Суинбёрн и Бёртон вели за ними лошадей. Бёртон сидел на своем жеребце, бесчувственный и неподвижный.

Много часов — так им показалось — они пробивались через лес, когда Спенсер, в очередной раз откинув с пути лианы, обнаружил себя лицом к лицу с носорогом. Зверь рыл ногой землю, фыркал и двигал головой из стороны в сторону, глядя на них маленькими водянистыми глазками.

Все подняли винтовки.

— Джентльмены, абсолютная тишина, пожалуйста, — прошептал Траунс. — Малейший звуки или движение, и он бросится на нас.

— Заткни свою закопченую воронку! — просвистела Покс.

— Вонючий свинопас! — прощебетал Фокс. — Кривая труба с отвислым животом!

Носорог громко рыгнул, повернулся и потрусил обратно.

— Ей богу! — воскликнул Суинбёрн. — Фокс быстро выучился!

— Хмм! — ответил Траунс. — В следующий раз, когда мы наткнемся на диких животных, я даже не выну винтовку. Вполне достаточно пары болтунов.

Перед самым закатом они вырвались из джунглей и нашли место для стоянки. Бёртон пришел в сознание, и, пока остальные спали, сидел около Спенсера, слушая скрипучие разговоры львов и смех гиен.

— Как ты? — спросил философ.

— Слабость. А ты?

— Уф! Страшно рад, что вся эта хренотень — ходьба и езда — на сегодня закончилась. Большая радость — играть в эти игры с моей хромой ногой.

— Твоя нога только слегка погнута, Герберт.

— Да-а, но ужасно болит.

— Невозможно.

— Возможно, возможно. Неужели ты думаешь, босс, что я потерял некоторые качества, только потому что я не из плоти и крови?

— Какие?

— Сознание, например, и созданный самим человеком моральный принцип, в соответствии с которым человек судит о своих действиях. Старик Дарвин однажды сказал, что это — самое важное различие между человеком и другими видами.

— И ты считаешь, что это характеристика материальности?

— Конечно. Эволюция инстинкта сохранения вида. Сравни нас с низшими животными. Что происходит, если в приплоде свиньи оказывается слишком маленький поросенок? Мать его съедает! Что происходит с искалеченными птенцами? Их заклевывают до смерти. А если газель повредит себе ногу? Стадо бросает ее на верную смерть. Люди — доминантная раса, потому что мы разнородны, потому что поддерживаем все индивидуальные особенности, и мы должны подавить в себе естественное желание вышвырнуть слабых и посредственных членов общества на обочину жизни, ибо как мы можем оценить друг друга, если действительность требует от каждого чего-нибудь другого? Рабочий может считать банковского клерка слишком слабым физически; разве это означает, что он должен убить парня? Клерк может посчитать рабочего слишком глупым, но разве это причина, чтобы лишить его средств к жизни? В дикой природе все так бы и произошло, но не в человеческом обществе; здесь в дело вступает сознание, оно подавляет низшие аспекты естественной эволюции и поднимает ее на более утонченный уровень. Как-то раз я уже говорил тебе, босс, что человечество выживает не благодаря физической силе, но из-за способности приспосабливаться к обстоятельствам. Однако этот процесс не может действовать там, где нет сознания.

Бёртон какое-то время обдумывал его слова, несколько добрых минут они сидели молча.

Спенсер подобрал камень и бросил его в темную тень — гиена подобралась слишком близко.

— То есть ты предполагаешь, — наконец сказал Бёртон, — что сознание развило в нас способность подавлять животные инстинкты, требующие убить или бросить искалеченных и слабых, потому что каждый из нас силен или слаб в зависимости от того, кто нас судит и какими критериями он пользуется.

— В точности. Без сознания мы бы волей-неволей убивали друг друга до тех пор, пока не истребили весь вид.

— Так что ты связываешь его с плотью, потому что оно обеспечивает физическое выживание нашего вида?

— Да. Это инстинкт приспособления, присущий нашему телу.

— И ты предполагаешь, что перенос тебя в этот латунный механизм мог лишить тебя сознания?

— Даже не знаю, так это или нет, босс. Просто спрашиваю себя. Мне нужно проверить эту мысль.

Они еще немного посидели, потом на Бёртона навалилась слабость, и он ушел в палатку.

На следующее утро они опять двинулись в путь. Земля была твердой, деревья — баобабы — стояли достаточно далеко друг от друга, очень тонкий подлесок, всюду маленькие цветы. Самое приятное путешествие за все время в Африке!

Покс и Фокс снялись с плеч Спенсера и перелетали с одного дерева на другое, тёрлись клювами и восторженно оскорбляли друг друга.

— Это любовь, — объявил Суинбёрн.

И не успели они сообразить, что под ногами их лошадей — обрабатываемая земля, как перед ними возникла деревня. Прятаться было поздно и пришлось платить хонго. Взамен они получили хижину и пополнили запасы продовольствия.

Лекарство Садхви полностью выгнало из Бёртона лихорадку. Все тело болело, но температура больше не поднималась, к нему начали возвращаться силы.

Траунсу, однако, стало хуже. Рана от копья слегка воспалилась, на ногах опять появились язвы.

— Скоро я стану калекой, — пожаловался он, сидя на табуретке и разрешив Суинбёрну закатать брюки на ногах.

— Фу! — воскликнул поэт. — Ну и чертовщина у тебя на ногах, Пружинка!

— Ты еще ни видел ее в полном цвету, парень.

— И не хочу! А теперь перед тобой единственный и неповторимый поставщик Оживляющих Лекарств и Укрепляющих Средств Ее Светлости Сестры Рагхавендры, и все это богатство только за моток проволоки и три блестящие бусины! Что скажешь?

— Что я скажу? Хватит дурачиться и ставь припарку, или твой затылок познакомится с мой ладонью.

Суинбёрн принялся за работу.

— Как жаль, что ты ничего не можешь сделать для меня, — протрубил Спенсер.

Бёртон, который, вместе с Бомбеем, только что закончил трудные переговоры с деревенскими старейшинами, подошел к ним и в изнеможении грохнулся на землю.

— Нам нужно направиться немного севернее, — сказал он. — Это спасет нас от прохода через густонаселенный район.

На следующее утро они вышли до подъема солнца, спустились в глубокий болотистый ручей, продрались через заросли камыша и поднялись на вершину холма как раз в тот момент, когда из-за горизонта появились первые лучи солнца. Следующие несколько часов они пересекали неровную местность, изрезанную болотистыми ручьями, наполненными высоким острым тростником. Повсюду, насколько мог видеть глаз, высились каменные пирамидки и кряжистые перекошенные деревья, на которых в мрачном ожидании сидели сотни черных стервятников.

— Ну и ну, — заявил Суинбёрн. — Можно подумать, что я иду через долину Смерти.

— Наплыв покрытых пятнами мозго-губок! — добавила Покс.

Крутой склон привел их на более твердую почву и, наконец, в лес. Два зеленых попугая опять слетели с плеч Спенсера и запорхали под кронами деревьев, причем Покс учила Фокса новым ругательствам.

Бёртон выехал на хорошо утоптанную тропу.

— Похоже, это путь Спика, — сказал он.

— Вау! — ответил Бомбей. — По ней он ехал раньше, когда я был его проводником.

— Тогда нам надо быть очень осторожными.

Они остановились и поели, потом поехали быстрым шагом. Наконец лес кончился, и они оказались в начале тенистой долины, края которой густо заросли деревьями, а посередине бежал чистый ручей с достаточно открытыми берегами. В изобилии росли пальмы падана, повсюду виднелись рощи бананов и невероятных размеров чертополохи. Вдали долина выгибалась и переходила в высокие травянистые холмы, в которых Бёртон узнал район Карагу и Кишакка.

Ближе к вечеру они подъехали к деревне, все жители которой, только завидев их, немедленно убежали.

— Клянусь Юпитером! После того, как мы бросили сенокосца, такого еще не было, — заметил Траунс.

Проехав между домами, они обратили внимание, что нигде не было обычных запасов еды. На земле в центре деревни виднелись два выжженных пятна.

— Похоже на то, что здесь побывали не слишком дружелюбные гости, — сказал королевский агент. Он снял с одной из лошадей сумку, вынул из нее два ящичка с бусами и положил их на порог хижины вождя. — Оставим здесь подарок, хотя бы для того, чтобы показать им, что не все музунго мбайа плохие.

Остаток дня они ехали по долине, пересекая великолепные луга, пока не добрались до утеса из слоистого песчаника, под которым и остановились на ночь.

Еще один ранний подъем. Холмистая местность. Стада скота. Леса акаций.

Деревья вокруг них кишели маленькими птичками, свистевшими и щебетавшими с таким пылом, что путешественникам весь день приходилось кричать, чтобы их голоса могли пробиться через птичий гам.

Солнце уже клонилось к закату, когда они, оставив позади неистовых обитателей леса, остановились на вершине холма и посмотрели сверху на обширную, покрытую джунглями равнину. На другой ее стороне, на склоне небольшого холма, что-то двигалось. Траунс поднес бинокль к глазам и покрутил колесико, настраивая прибор.

— Около двадцати человек, — сообщил он. — Идут пешком. Одно движущееся растение.

— Дай посмотреть, — сказал Бёртон.

Его друг протянул ему бинокль и Бёртон глядел через него, пока отдаленная группа не исчезла из виду.

— Спик, — сказал он.

Они решили остановиться здесь, быстро разбили лагерь и, не утруждая себя едой, немедленно провалились в сон.

Герберт Спенсер стоял за палаткой, опираясь на палку. Его тень удлинилась, стала темно-фиолетовой, потом рассеялась в наступившей мгле. Когда утром следующего дня они проснулись, он все еще стоял там. Бёртон завел его.

— Эй, Герберт, а твой мозг работает, когда пружина не заведена? — спросил Суинбёрн, готовя завтрак.

— Да, парень. — Механический человек коснулся пальцем в перчатке своей замотанной в шарф головы. — Бэббидж, вот здесь, интерпретирует электрические поля, находящиеся в алмазах, и преобразует их флуктуации в речь. И в обратном направлении: сенсорные каналы передают информацию из окружающего мира в камни, а поле интерпретирует их как звук и изображение. Когда чертов бэббидж не заведен, я понятия не имею, что происходит вокруг меня, но я все еще могу думать.

— Наверно ты чувствуешь себя как в ловушке. Я, скорее всего, сошел бы с ума, если бы оказался на твоем месте.

— Ты и так сумасшедший, — вмешался Траунс.

Ночью одна из лошадей пала. Они перераспределили груз, поели и начали спускаться по склону к краю джунглей. Достигнув его, они оказалась перед необыкновенно густой растительностью, через которую проходила узкая тропа. Хотя совсем недавно по ней прошла экспедиция Спика, следов она почти не оставила, и провести лошадей мимо колючих кустов и свисавших сверху лиан, покрытых снующими вверх и вниз муравьями, казалось исключительно трудной задачей.

— Дай-ка мне мачете, босс, — заявил Спенсер, ковыляя в начало колонны.

Он взял в руки большой нож и начал расчищать подлесок. Человек устал бы от этой работы за считанные минуты, но механическая рука заводного философа рубила без остановки, расширяя дорогу, и через четыре часа они вынырнули из джунглей, оказавшись на огромном плоском камне, большом как теннисный корт, окруженным со всех сторон сочной зеленой растительностью.

Спенсер, слегка пошатываясь, вышел на него, положил свой нож, достал из-за пояса револьвер Бомон-Адамса, 54-ый калибр, и сказал:

— Давайте остановимся здесь, ненадолго.

Бёртон поглядел на Траунса и ответил: — Да. Надо дать отдохнуть Уильяму. Его раны слишком болят. Мы подождем, пока не спадет дневная жара.

— Я в порядке, — запротестовал человек из Скотланд-Ярда.

— Вау! Великолепное место для отдыха, мистер Траунс, — сказал Сиди Бомбей.

Покс и Фокс, вместе сидевшие на голове Спенсера, внезапно защебетали и улетели в лес.

— Да, Уильям, — сказал латунный человек своим ухающим голосом. — Ты должен снять груз со своих ног.

Он поднял револьвер, направил его точно на переносицу Траунса и нажал курок.