Эксперимент `Идеальный человек`

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой повествуется о том, как в квартире Красиных зазвонил телефон, какой состоялся разговор, что за этим последовало а также высказывается мысль по поводу того что, к счастью, эти события произошли у нас в Пионерском парке, а не где-нибудь в Америке, например в Чикаго

По поводу бегства сестры «баламутка Катька» сказала:

– Ну и хорошо. Одной ненормальной меньше стало. Если бы еще от младенца избавиться, – совсем жить можно.

– Замолчи, богохульница! – закричала Варвара Игнатьевна. – Уж я теперь за тебя возьмусь! И пол мыть будешь, и за хлебом ходить станешь!

– А зачем?

– Затем, что лопать тебе надо! Не потопаешь – не полопаешь Бери кошелку – и марш в магазин!

В общем, теперь власть в семье полностью перешла к Варваре Игнатьевне, и у старой женщины сразу раскрылся талант, который раньше невольно сдерживался, – талант хозяйки дома.

Катька было взъерошилась, ей новые порядки не очень нравились, но бабушка умело использовала в качестве оружия мультики, сладости, прогулки в парк, кинофильмы, и своенравной «баламутке» пришлось скрепя сердце подчиниться.

Контропыт «Брешь» сам собой прекратился. Варвара Игнатьевна теперь спокойно не могла смотреть на злополучный платяной шкаф – источник стольких бед.

Нарушать чистоту опыта иногда удавалось лишь Онуфрию Степановичу. Когда семья ела на кухне, он под видом поиска красок или клея для своих дуг пробирался в спальню и разговаривал с внуком.

– Это палка, – говорил Онуфрий Степанович, показывая на заготовку. – А это дуга… А это я – твой дед… Онуфрий… Вот вырастешь, повезу тебя в деревню, научу плотничать, слесарить, землю пахать…

Шурик-Смит бессмысленно моргал черными глазами.

– А сейчас – до свидания. Нихт гудбай, нихт ауфидерзейн, а «до свидания». (Дед в войну партизанил и знал немного немецкий.) А сейчас дай я тебя поцелую.

И дед, затаив дыхание, чтобы не отравить внука едким, как серная кислота, запахом «Портвейна-72», целовал в румяную щеку.

И опять жизнь Красиных медленно, трудно, но все же вошла в свою колею. «Время лечит», – говорит народная мудрость. И вправду: образы Ирочки и Веры постепенно стали тускнеть в памяти оставшихся Красиных; боль, вызванная безумными поступками матери и дочери, притупилась. Как всегда, текучка потихоньку победила, отшлифовала острые углы воспоминаний.

– Ничего, сынок, – вздыхала Варвара Игнатьевна и гладила поникшую голову сына. – Все образуется. Это еще не самое страшное. У людей и не такое случается. И все равно живут. Кто знает, сынок, что еще пошлет судьба…

Судьба не заставила себя долго ждать. 29 июля в 14 часов в квартире Красиных зазвонил телефон. Трубку взяла Варвара Игнатьевна.

– Алле! – сказал мужской голос. – Алле! Квартира Красиных?

Голос был хриплый, сдавленный, как будто человека, который говорил, держали за горло.

– Да. Она самая, – ответила Варвара Игнатьевна.

– Пусть подойдет хозяин. Да побыстрей.

– Что случилось? – заволновалась Варвара Игнатьевна.

– Побыстрей! – нетерпеливо сказал голос.

– Сынок! – закричала старая женщина. – Тебя к телефону!

Геннадий Онуфриевич вышел из спальни с отсутствующими глазами, облизывая палец, запачканный клеем.

– Я слушаю…

Отсутствующий вид начал медленно сползать с Геннадия Онуфриевича. Взгляд его вдруг стал яростным, лицо покраснело.

– Ах мерзавцы! – выдавил ученый в трубку. Потом лицо Красина сделалось бледным, и он так сильно прикусил себе губу, что на ней выступила кровь. Пробормотав еще какие-то ругательства, Геннадий Онуфриевич бросил трубку на рычаг. Затем ученый подошел к окну и молча стал барабанить пальцами по стеклу. Варвара Игнатьевна с беспокойством следила за сыном.

– Кто звонил? – спросила она. – Уж не от Верки ли?

Экспериментатор ничего не ответил. По губе на подбородок бежала тоненькая струйка крови. Варвара Игнатьевна сбегала к аптечке, принесла йод, ватку.

– Дай вытру, сынок…

Геннадий Онуфриевич не услышал. Он повернулся и ушел в спальню, где в это время раздался требовательный крик Шурика-Смита.

Встревоженная мать побежала к Онуфрию Степановичу, где неутомимый умелец гнул очередную дугу, прихлебывая из стакана кроваво-темный «Портвейн-72»

– Все хлещешь, старый пьяница! – напустилась на него Варвара Игнатьевна. – Ни до чего тебе нет дела! Иди к сыну, выпытай, кто ему звонил. Вином бы, что ли, его угостил. Господи, что же это за семья такая? Сын в рот не берет, а отец хлещет, как извозчик.

– Сейчас говорят: «пьет, как слесарь ЖКО», – проворчал дед, но все же послушно отложил дугу и потащился к сыну, прихватив стакан и бутылку «Портвейна-72». Жена последовала за ним.

Деды вошли в коридор, когда опять зазвонил телефон. Варвара Игнатьевна торопливо схватила трубку.

– Алле! Алле!

– Красина! – сказал тот же придушенный голос.

– А кто спрашивает? – решилась Варвара Игнатьевна.

– Не твоего ума дело, – грубо ответил голос. – Живо зови своего сыночка. Я дал ему на размышление пять минут.

Варвара Игнатьевна испугалась. Еще никто в жизни не разговаривал с ней так нахально и требовательно.

– Сичас… сичас…

Она побежала в спальню и зашептала:

– Сынок… опять звонят… тебя требуют… пять минут какие-то…

Ученый не ответил, только поджал побелевшие губы.

– Так что ответить-то?

– Пусть идут к… – Геннадий Онуфриевич не договорил, но и то, что у него вырвалось, потрясло мать. Еще никогда сын не ругался в ее присутствии.

– Может, все-таки…

– Не мешай, мать. Я работаю! – У сына был такой вид, что Варвара Игнатьевна выпятилась из комнаты и трусцой подбежала к телефону.

– Алле! Алле!

– Где он? – прохрипел голос.

– Он… Он не хочет подходить…

Трубка помолчала.

– Не хочет? – прохрипел голос с угрозой. – Ну что ж… Жаль… Тогда прощайтесь со своей Катькой.

– К… какой Катькой? – обомлела Варвара Игнатьевна.

– Сколько у вас Катек?

У Варвары Игнатьевны задрожали ноги, и она едва успела опуститься на стул возле телефонного столика.

«Баламутка» ушла за молоком и хлебом примерно часа полтора назад и уже должна была давно вернуться, но Варвара Игнатьевна особо не беспокоилась, потому что на сдачу девчонка любила полакомиться мороженым в кафе напротив их дома и иногда задерживалась.

– Что… что… с Катенькой? – спросила бабушка вдруг непослушным языком.

– Киппэнинг! Поняла?

– Нет…

– Эх ты, темнота. Похищение детей. Как в Америке. В Чикаго, например. Газеты надо читать. Мы похитили вашу Катьку.

У бедной женщины почти остановилось сердце.

– Зачем?..

– В обмен на мальца. Поняла, старая? Отдадите нам мальца, – получите назад Катьку.

– К… какого еще мальца?..

– Ну этого… Смита или Шурика, как там вы его зовете. Я уже сказал твоему сыночку. Сегодня в 18.00 в Пионерском парке положите его на третью лавочку справа от входа, и тогда через час ваша внучка прибежит домой, А Шурика мы вернем вам через три года. Поняла? Втолкуй своему сыночку как следует. Да не вздумайте заявлять в милицию. Ваш телефон я подключил к специальному аппарату и подслушиваю, за домом мы следим. Если что заметим подозрительное – чик, чик, и нету вашей Катьки. Видела небось заграничные фильмы? Киппэнинг. Поняла, старая? А теперь, как говорят в Америке, гуд бай. До встречи на скамеечке!

В трубке послышались частые гудки. На какое-то время Варвара Игнатьевна потеряла сознание. Потом она очнулась, но тут схватило сердце. Бедная женщина дотянулась до кармана халата, достала валидол, положила под язык…

Сердце медленно, неохотно отпустило, но билось неровно, с перебоями. Слегка пошатываясь, Варвара Игнатьевна направилась в спальню.

Отец с сыном сидели за столом и пили «Портвейн-72».

Перед Геннадием Онуфриевичем стоял пустой стакан, на его бледном лбу выступили крупные капли пота.

– Во им! – говорил сын заплетающимся языком и показывал в сторону окна фигу. – Ничем они меня не возьмут. Пусть хоть руки-ноги поотрезают, а все равно не возьмут.

– Что ж с девочкой-то будет? – спрашивал отец, не слушая сына. – Что с ней будет, а?

– Смит им потребовался… Ишь ты, чего захотели!

Ученый дрожал, из его глаз катились слезы. Страдания других всегда придают женщинам силы. Варвара Игнатьевна подхватила сына под руки и уложила на кушетку, где он обычно спал.

– Отдохни, сынок… До шести есть еще время. Может, чего придумаем…

– Не отдам! – пробормотал ученый… – Мать, принеси шпагат, там, в столе… Теперь привяжи к ноге Смита… Давай конец сюда…

Геннадий Онуфриевич обмотал конец веревки вокруг кисти, успокоился и сразу заснул. Деды удалились на кухню посовещаться, что же делать.

Выхода было три.

1. Отдать Шурика, получить взамен Катю.

2. Не отдавать Шурика, потерять Катю.

3. Заявить в милицию. Риск для жизни Кати.

Все три выхода не годились.

И тут Онуфрий Степанович придумал четвертый выход.

Четвертый выход был авантюрным и довольно опасным, но больше никаких выходов не предвиделось, и старики, обсудив план в деталях, в конце концов остановились на нем.

Времени было в обрез. До встречи в Пионерском парке оставалось около двух часов, и дед с бабкой принялись лихорадочно готовиться к встрече с похитителями.

Лето было в самом разгаре, но уже где-то далеко-далеко, за реками, полями угадывалась осень. Пионерский парк, залитый жарким послеобеденным солнцем, был настоян запахами лета: запахами сухой травы под липами, высушенной, пыльной коры деревьев, разогретого асфальта, звонкого голубого неба. Горячий ветер рыскал по аллеям, то усиливая, то глуша городские звуки. Он звал сесть на электричку и умчаться в жаркие поля, кое-где уже сжатые, покрытые копнами, в которых снуют перепела, или со стеной сильно, терпко пахнущего хлеба; умчаться в стройный, словно звенящий сосновый лес с ползающими фигурными тенями; искупаться в прозрачной, холодной воде речки, затерявшейся в хлебах и траве…

Но вместе с тем ветер пах уже холодными ночами, легкой гнилью кленовых листьев, летящей над сизыми кустами терновника паутиной…

Старики присели на третью лавочку справа от входа, положили рядом с собой сверток, бутылочку с молоком, погремушку и притихли.

Давно они уже не сидели рядом, вот так, бок обок…

Давно, может быть, с юности… Чтобы шелестел пахнущий летом ветер, звенело над головой голубое небо…

– Эх, старуха, – сказал Онуфрий Степанович. – Жизнь-то прошла… А умирать не хочется… Вот так жил бы да жил лет еще сто. Только в деревню, домой тянет… В лесу хочу умереть аль уж на худой конец на огороде.

– Ну, старый, чегой-то ты о смерти заговорил? Я ее еще не чую. Как почую, так и уедем умирать в деревню. Не тут же богу душу отдавать. Тут и в квартиру-то гроб нести не хотят. Отпевают прямо в морге, а потом прямиком… А кладбище… Тьфу! За сто километров от города, ни деревца, ни скамейки. Как поле… Поле могил. И проведать кто захочет, так не осмелится – день добираться надо.

– Ладно, старая, и ты завелась. Давай посидим, помолчим. Хорошо-то как.

– Внучонка еще надо на ноги поставить. Может, на свадьбе погуляем.

– Лишь бы нашим вырос.

– Вырастет… Кровь-то своя…

– Дотянем до свадьбы, старая?

– А что? И дотянем…

Вдруг кто-то почувствовался у них за спиной.

– Дотянете, если будете меня слушаться.

Они разом оглянулись. Рядом с ними стоял хорошо одетый мужчина в летнем светлом костюме и в белой модной фуражке с золотым якорьком. Лицо и голос мужчины показались знакомыми Варваре Игнатьевне. Она пригляделась более внимательно.

Это был Полушеф!

– Я вижу, вы принесли товар? – Курдюков кивнул на сверток…

– Да…

– С согласия родителя или выкрали?

– Выкрали.

– Как же это вам удалось?

– Подпоили.

– Ишь ты, – Шеф был удовлетворен. – Ну молодцы.

Федор Иванович стал обходить скамейку, потирая руки, очевидно, намереваясь поскорее взять и унести Шурика-Смита, но тут Онуфрий Степанович решительно преградил ему дорогу.

– Минуточку, молодой человек, а как же с девочкой?

– Как и договорились, девочка придет домой через час.

– А если не придет?

– Вот еще. Даю слово.

– Слово бандита?

Полушеф усмехнулся.

– Киппэнинг строится на взаимном доверии. Например, в Америке… В Чикаго…

– Ну тут тебе не Чикаго. И славу богу, а то тебя бы не было в живых. Значит, так. Ты приводишь нам внучку и получаешь Шурика. Здесь, на этом месте.

– А если вы схватите девчонку и мальца не отдадите? Не полезу же я драться при всех.

– Ну, решай сам. Иначе мы не согласны.

Федор Иванович задумался.

– Ладно. Так уж и быть. Приведу вам девчонку. Только она сядет на том конце сквера. Малец будет лежать на этом конце. Мы встречаемся посередине, потом расходимся и забираем каждый свое. Идет?

– Идет, – сказал Онуфрий Степанович.

– На три года забираешь? – спросила Варвара Игнатьевна.

– На три. Сохраним в целости, не сомневайтесь. Уход первоклассный.

– А по-русски-то он будет говорить? – спросил Онуфрий Степанович.

Шеф покачал головой.

– Нет. Только на древнеегипетском. И будет знать клинопись.

– Из огня да в полымя, – вздохнула Варвара Игнатьевна.

– Не говорите, не говорите, – сразу возбудился Федор Иванович. – Знать древнеегипетский и клинопись в три года… Это я вам скажу… Это не каждый даже древнеегиптянин мог…

– Да на черта… – начала было Варвара Игнатьевна, но муж дернул ее за рукав.

– Ну это дело ихнее… Я насчет другого хочу спросить. Расписочку-то надо бы, молодой человек.

– Никаких расписочек! – вскинулся Федор Иванович. – Все на взаимном доверии. Не забывайте – киппэнинг! В Чикаго, например…

– Радуйся, что ты не в Чикаго.

– Ребеночек-то, я вижу, спокойный. Все спит…

– А чего ж ему не спать? Уроки выучил, молока напился, и спи себе на здоровье.

– Умный… Так я пошел за девчонкой. Она здесь, неподалеку.

– Иди, голубчик, иди.

– Взглянуть-то на него хоть можно? – Шефу, видно, не терпелось прямо сейчас начать преподавать древнеегипетский и клинопись.

– Чего на него глядеть? – проворчала Варвара Игнатьевна. – Еще разбудишь… чистоту опыта нарушишь… Вакуумну ванну пробьешь. Слыхал про такое? У тебя ведь тоже ему русский знать не полагается?

– Да, вы правы…

Федор Иванович поправил фуражку с золотыми якорьками.

– А кто в трубку хрипел? – спросила, не удержавшись, Варвара Игнатьевна.

– Да там… один… – замялся Курдюков.

– Грубил.

– Это за ним замечается… Грубоват…

– Голос пакостный какой-то…

– Простудился он. Мороженого много съел… Ну так я пошел…

– С богом.

Полушеф нерешительно двинулся по аллее, потом оглянулся, словно колеблясь, уйти или остаться, но потом все же пересилил себя и зашагал к выходу.

Старики опять присели на скамейку. Сверток не подавал признаков жизни.

– Как думаешь, не учуял чего? – спросил Онуфрий Степанович.

– Да вроде нет. Не до того ему. От жадности аж трясет всего, как пьяницу.

Ровно через полчаса на другом конце сквера показался Федор Иванович. Рядом с ним шла девочка в легком платьице. Старики стали подслеповато всматриваться, вытянув шеи, как гуси.

– Катька! – ахнула Варвара Игнатьевна.

– Она! – подтвердил Онуфрий Степанович.

Полушеф усадил девочку на скамейку, а сам быстрым шагом направился к старикам.

– На середину! – закричал он голосом, каким раньше, наверно, кричали: «К барьеру!» на дуэлях.

Старики трусцой побежали по дорожке, оставив на скамейке Шурика-Смита, бутылочку с молоком и погремушку. Тяжело дыша, они разминулись с тоже почти бежавшим Курдюковым, который кряхтел и отдувался – сразу чувствовался кабинетный человек.

Каждая сторона пыталась как можно быстрее достичь своего.

Полушеф прибавил скорости и, так как он был все-таки помоложе, первым добежал до своей добычи. Почти на бегу он подхватил Шурика-Смита, прижал к себе и помчался к выходу. Под ноги Полушефу попала бутылочка с молоком. Но клинописец даже не заметил ее, раздавил, забрызгав свои брюки.

Чем ближе старики подбегали к девочке, тем более странным казалось ее поведение. Девочка никак не реагировала на махавших руками и улыбавшихся дедов. Более того, она даже, как им показалось, смотрела на них с некоторым удивлением. Потом, когда Варвара Игнатьевна и Онуфрий Степанович свернули с дорожки и кинулись к своей внучке, девочка в испуге привстала и вдруг припустила от них во все лопатки.

Только тут старики сообразили, что их обманули. Девочка была выше их Кати, и походка совсем другая, и цвет платья другой. Подвела проклятая близорукость!

– Ах, негодяй! – воскликнул Онуфрий Степанович, останавливаясь и тяжело дыша.

– На мякине провел старых дураков! – тяжело передвигая ноги, Варвара Игнатьевна еле дотащилась до скамейки и тяжело рухнула на нее.

В это время с дальнего конца сквера донесся громкий вопль. Повернув головы, старики с торжествующей улыбкой наблюдали за тем, как клинописец рвал на части сверток, который только что бережно прижимал к груди, и бросал его части в урну.

– Гнусные подлецы! – донеслись до стариков ругательства ученого.

Затем Полушеф поднял руку и погрозил кулаком в сторону Варвары Игнатьевны и Онуфрия Степановича.

– Ну, погоди! – крикнул он совсем как волк в одноименном кинофильме.

Затем его заслонила толпа туристов с фотоаппаратами.

– Пойдем заберем пеленки и заготовки, – сказал Онуфрий Степанович. – Надо же – две дуги на мерзавца перевел.

Так, тщательно продуманная операция закончилась ничем. Каждый остался при своих интересах.

Остаток дня грустные старики просидели у телефона. Они не сомневались, что Полушеф позвонит. Вскоре действительно раздался звонок.

– Алле! – схватила трубку Варвара Игнатьевна.

– Это ты, старая перечница? – послышался тот же придушенный мерзкий голос, что и прошлый раз. – Играть с нами в кошки-мышки вздумали? Да я из вашей Катьки… отбивную сейчас сделаю. Поняла? А потом, что останется, в реке утоплю. Поняла, старая карга? Я знаю одну глубокую яму…

Помертвевшими пальцами, чтобы не слышать больше ужасные слова, Варвара Игнатьевна положила трубку на рычаг. Но телефон зазвонил опять. Старая женщина едва нашла в себе силы взять трубку. На этот раз звонил Курдюков.

– Извините, ради бога, Варвара Игнатьевна, – начал клинописец вежливо. – Это мой помощник прорвался. Он очень нервный. Его расстроила неудача. Он не ожидал от вас такого коварства. Да и я, честно говоря, не предполагал в вас столько фантазии. Даже растерялся, ей-богу. Молодцы. Такая… чисто гангстерская смекалка. Наверно, заграничных фильмов насмотрелись? Ну ладно. Что было, то было. Прошляпил – сам виноват. Мне, правда, сразу этот неподвижный сверток подозрительным показался, но успокоил ваш пришибленный вид. Прямо как профессиональные гангстеры. Хвала вам и честь. Простите, никак не могу успокоиться. Если бы это было в Чикаго, вас давно бы свезли в морг.

Ну ладно, давайте о деле потолкуем. За девочку вы не беспокойтесь. Она жива, здорова, у нее полно забав, плавательный бассейн и так далее. Девчонка просто в восторге. Очень оригинальная, между прочим.

Ради бога, только не делайте глупости – не заявляйте в милицию. Сам я не сторонник насилия, но мой помощник… Он воспитан на зарубежных детективах… Вы меня понимаете? Я даже предположить не могу, что он может сделать, если узнает про милицию. Он вспыльчивый человек. Так что лучше не надо. Хорошо?

Младенца я все равно украду. Как? Пока еще не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Что-нибудь на грани фантастики. Чтобы уж наверняка. Вы меня понимаете? Я вас сначала недооценил и поэтому действовал очень примитивно. Но теперь… Так что считайте, что младенца у вас нет.

Давайте будем думать о вашей выгоде. Что вам выгодно и что невыгодно? Сейчас вы потеряли внучку и скоро не будете иметь внука. Потому что с самого начала вы ведете себя неблагоразумно. Если вы будете вести себя благоразумно, через два часа к вам приедет внучка, а через три года вы получите внука. Да какого внука! Умеющего разговаривать на древнеегипетском и знающего клинопись!

Что это значит? Это значит, что в пятнадцать лет он станет профессором, в двадцать академиком! Вы меня понимаете? А что такое три года? Ничего! Тьфу! Вы должны радоваться, что так поворачивается дело.

Я вас не буду торопить, дам время подумать. Наверно, вы придете к мысли, что девочке как-нибудь удастся вырваться, или она объявит голодовку, или начнет умирать с тоски по вас, или чего-нибудь еще в гаком роде. Так вот: ничего этого не будет. Заверяю вас. Ей у меня неплохо. И домой она не торопится. Не верите? Скоро поверите. Я дам вам поговорить с ней по телефону. И не один раз. Чувствую, как вы встрепенулись, как голова ваша наполнилась всяческими планами. Выбросьте все! У меня есть параллельный аппарат, и я буду слышать каждое слово. Разрешаю разговаривать обо всем, кроме двух моментов. Первый: звать внучку домой. Второй: попытаться выяснить ее местонахождение. Правда, несложно запомнить? Если я услышу хотя бы намек на эти темы, я тут же прерываю разговор, и больше вы никогда не услышите голоса своей дорогой внучки. Вы поняли меня?

Я открываю вам все карты. Я лихорадочно ищу способ выкрасть вашего дорогого внука. В этом случае девочку я вам не возвращаю. Вы меня поняли? Я ее удочерю и увезу. Вы хорошо меня поняли?

Я не рекомендую в этот сложный план посвящать своего сына. Все равно он добровольно не отдаст Смита, я его знаю. Поэтому обдумайте все сами и, если согласитесь помочь похитить Смита, скажите своей внучке во время разговора по телефону следующую фразу: «Передай дяде, что мы согласны продать славянский шкаф». Вы меня поняли? Ну, тогда, как говорят американцы, гуд бай!

Трубка заныла частыми гудками.

– Ну что? – нетерпеливо спросил стоявший рядом Онуфрий Степанович.

– Пойдем, старый, подумаем, – устало сказала Варвара Игнатьевна. – Ох, господи! Еще похлеще, чем в фильмах про шпионов.

Они все-таки решили утром все рассказать сыну. Когда ученый в задумчивости завтракал, рассеянно намазывая на колбасу масло, Варвара Игнатьевна решилась начать:

– Понимаешь, Геночка. Тут такое дело. Наша Катенька…

– Да, кстати, – перебил ее ученый, – где она есть? Не вставала еще, что ли? Много спать вредно.

Старики с изумлением уставились на сына. Значит, он даже не помнил, что произошло вчера!

– Разбудите ее, – строго сказал Геннадий Онуфриевич, – и пусть немедленно отправляется за молоком. У меня кончилось молоко.

Варвара Игнатьевна и Онуфрий Степанович переглянулись. Какой смысл рассказывать все человеку, который забыл, что у него похитили дочь.

– И пусть купит заодно клею. Клей на исходе, – добавил ученый. – Чем вы тут занимаетесь? Молока нет, клея нет, дочка дрыхнет до десяти.

Ученый встал из-за стола и ушел в спальню, хлопнув дверью. В дальнейшем им приходилось рассчитывать только на свои силы.

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой Онуфрий Степанович вступает на скользкий гангстерский путь. Общение с алкоголиками Поездка на осле в загс. Погоня со стрельбой. Федор Иванович держит слово

Полушеф не обманул. Ровно в 18.00 раздался телефонный звонок. Варвара Игнатьевна метнулась к аппарату и схватила трубку:

– Алле! Алле!

– Привет, козерозица!

– Катька!

– Ну?

– Как ты себя чувствуешь?

– Норма! Молодцы, козероги, что отправили меня на время ремонта к этим… своим знакомым.

– Какого ремон… – начала было старая женщина, но прикусила язык. – Да… да… Мы начали ремонт…

– Мне Мишка сказал, что это надолго.

– Какой Мишка?

– Ну этот длинный… ваш знакомый.

– А… да… Действительно, надолго.

– Наконец-то вы от меня избавились, а я от вас.

– Катька, что ты мелешь!

– У них на даче так здорово! И сад – лес дремучий. Даже дикая олениха в саду живет. Ну, конечно, не совсем дикая, я ее из рук хлебом кормлю. Ну его, этот Артек! Не поеду я туда! Он мне до фени! Я здесь хочу!

– Мы к тебе приедем, тогда поговорим. Как к тебе…

В трубке кто-то предостерегающе кашлянул басом.

– Ну пока, козероги! А то олень в окно заглядывает! Привет деду! За хлебом, между прочим, меня не посылают! Вот так, козерозица!

– Подожди… Дядя Миша не простыл?

– Простыл. Откуда ты знаешь? Он наелся мороженого…

– Голос такой стал как бы придушенный.

– Точно… Как у носоро…

Щелчок. Гудки.

Варвара Игнатьевна приложила руку к груди, пытаясь унять колотившееся сердце.

– Онуфрий! Онуфрий!

– А? Что? Где? – Онуфрий Степанович, отдыхавший после обеда, прибежал с испуганными глазами. В его торчащих жидких волосах застрял пух.

– Узнала, где Катенька! На даче этого мерзавца! Вся гнусная семейка там собралась, и хрипатый этот… Теперь знаю, как зовут, – Мишка. Сын его, наверно, грузчик мебельного! Жулье проклятое! Бандиты! Онуфрий! Собирайся, сейчас поедем в институт, разузнаем, где его дача, и ночью выкрадем Катьку!

Онуфрий Степанович подтянул брюки, сказал с восхищением:

– Вот это баба! Молодец! Надо же!

– Поехали! Да лавровым листом зажуй: от тебя как из бочки. Соображай, куда едем – в институт.

Резко зазвонил телефон.

– Алле! – схватила трубку Варвара Игнатьевна.

– Хотите, скажу, о чем у вас сейчас разговор, – пророкотал в трубке голос Курдюкова. – Ехать в институт, чтобы узнать адрес моей дачи. Угадал? Так вот слушайте. Мне жалко ваших старческих ног, поэтому я и позвонил. Ваша внучка не у меня на даче. Если хотите, можете проверить. Диктую адрес. Записывайте. Есть карандаш? Адрес моей дачи: станция Березовка, улица Южная, дом 18. Там сейчас ремонт. А ваша внучка на даче у моих знакомых. А знакомых у меня, между прочим, 367. Вы меня поняли? Тогда думайте.

Щелчок, гудки.

– Ну что ж, – сказала Варвара Игнатьевна в раздумье. – Триста шестьдесят семь так триста шестьдесят семь. Старикам все равно время девать некуда…

Теперь рабочий день Онуфрий Степанович начинал в пять часов утра. Дед наскоро завтракал, доставал из холодильника бутылку «Портвейна-72», сыр, мясо, хлеб, овощи, складывал в кошелку и, надев на шею дугу с подвязанными колокольчиками, чтобы не звенели, уходил из дома.

Варвара Игнатьевна крестила его вслед.

– С богом! Не нализывайся сильно. Пьяный не работник.

Проводив мужа, старая женщина занимала круговую оборону. Она плотно занавешивала окна, чтоб никто не мог проникнуть в квартиру при помощи подзорной трубы, закрывала дверь на сложную систему внутренних запоров, устроенных после налета Полушефа, и подключала электрическую сигнализацию. Электрическую сигнализацию сделал знакомый электрик из ЖКО за бутылку «Экстры». Он отвел от общей сети электрический ток и скрытно подключил к нему резкий звонок. Достаточно было остановиться перед дверью в спальню и дотронуться до дверной ручки, как раздавался сигнал тревоги. Даже сын не знал об этом устройстве, и иногда, когда он по надобности выходил из спальни ночью, его пугали дикие трели звонка. Спросонья Геннадий Онуфриевич бежал к телефону, хватал трубку и кричал:

– Я слушаю!

Теперь преступнику, даже если бы он каким-нибудь сверхъестественным способом сумел преодолеть внешнюю дверь, ни за что бы не удалось проникнуть в спальню, не подняв при этом всех на ноги.

Не доверяя особо технике, Варвара Игнатьевна на ночь расставляла по коридору пустые кастрюли, справедливо считая, что злоумышленник непременно наткнется на них, как бы осторожно ни пробирался.

Между тем Онуфрий Степанович, поеживаясь от утренней свежести, с дугой на шее, под недоуменными взглядами прохожих бодро шагал к остановке электрички. План поиска внучки, разработанный стариками, был прост. Надо было объехать все пригородные дачные поселки и узнать, есть ли где-нибудь дача с бассейном, большим садом и оленем.

В первое время Онуфрий Степанович добросовестно прочесывал весь поселок, на это уходило много сил, времени, к концу дня бедный дед еле волочил ноги. Приходилось заглядывать в щели изгородей, заходить на дачи, расспрашивать прохожих (один раз какая-то бабка чуть не отвела в милицию, приняв за шпиона).

Всегда спасала дуга. В критических ситуациях Онуфрий Степанович предлагал купить дугу. Человек забалдевал и старался поскорей избавиться от странного продавца.

Со временем Онуфрий Степанович нашел более приятный и более верный способ сбора информации. Сойдя с электрички, дед первым делом спешил к ближайшей пивнушке. Пивнушка, естественно, еще была закрыта, но вокруг, сжигаемые адским пламенем, обязательно слонялись два или три алкаша.

– Ну что, мужики, – говорил Онуфрий Степанович, – вздрогнем?

– А есть? – зажигались глаза у алкашей.

Онуфрий Степанович торжественно показывал бутылку «Портвейна-72».

– Ну, корешь, даешь! – восхищались алкаши.

Онуфрий Степанович расстилал на полочке ларька газету, доставал стакан, закуску. Пока он возился, кто-нибудь из алкашей нетерпеливо срывал зубами пробку с горлышка, трясущимися руками наливал стакан.

– Ну, мужики, поехали!

– Поехали!

Не торопясь закусывали, поглядывая с сожалением на пустую бутылку.

– Эх, кореш, и чего тебе две было не взять? – корили алкаши Онуфрия Степановича.

– А откроет когда? – кивал в сторону пивнушки дед.

– Когда захочет, – следовал унылый ответ. – Счас нигде не достанешь.

Затем разговор переходил на абстрактные темы.

– Чего несешь? – кивал алкаш на лошадиный предмет.

– Дугу.

– Во! Для лошади, что ли?

– Не. Так. Для человека одного. Собирает.

– А, хобби, – понимающий кивок головой. – Счас чего только не собирают. И прилично дает?

– Тридцатку.

– Во… – алкаши уважительно косились на дугу.

– Сговорились с ним вчера, – врал Онуфрий Степанович. – Говорит – приходи ко мне домой, а адрес забыл сказать. Говорит – тридцатку дам, и магарыч.

– Ну? – оживлялись алкаши. – А фамилия как?

– В таких делах фамилия не положена. Знаю только, что дача у него приличная. С бассейном. И олень там пасется.

Алкаши напрягали немощную память.

– Бассейн? Олень пасется? Не… таких нету… Один козу держит. Это есть…

– Ну тогда покедова, кореша, – говорил Онуфрий Степанович. – Значится, я станцией обшибся.

Старик садился на электричку и ехал в следующее дачное место.

Часа за два, пока открывались пивные ларьки (после уже не было смысла продолжать поиски, так как «Портвейн-72» утрачивал свою магическую силу), Онуфрий Степанович успевал прочесать станции три-четыре.

Однажды в одном дачном поселке он попал в сложное приключение. Алкаши у пивнушки сообщили ему, что в их поселке действительно есть дом с большим садом, бетонным бассейном для полива деревьев и там содержится осел, так как хозяин работает рабочим в столовой и возит на осле продукты. Но сейчас идти в этот дом, сказали алкаши, нет смысла, так как там вот уже три дня гуляет крупная свадьба.

– Ничего, – сказал Онуфрий Степанович, надел на шею дугу и пошел искать дом с бассейном и ослом.

В доме с бассейном и ослом действительно шла крупная свадьба. Перед большим кирпичным домом плясали люди с красными опухшими лицами и стоял унылый осел, запряженный в тележку, украшенную лентами и с привязанной к передку куклой.

Онуфрий Степанович с дугой на шее беспрепятственно прошел через калитку во двор, осмотрел сад (действительно, имелся бетонный бассейн, налитый ржавой водой, в которой плавали листья), затем поднялся на крыльцо и очутился внутри просторной светлой веранды. Посередине веранды буквой «т» располагались столы. Столы были похожи на прерию, по которой пробежало стадо бизонов: опрокинутые бутылки, разбитые тарелки, разбросанный винегрет. Часть людей за столами спала, часть пила, часть закусывала винегретом, тыча в стол вилками. Никто не удивился появлению Онуфрия Степановича.

Онуфрий Степанович снял дугу и присел на краешек стола. Сидевший рядом пьяный плотный человек в соломенной шляпе, но с военной выправкой, очевидно отставник, строго спросил:

– Ты где был?

– Там, – ответил Онуфрий Степанович неопределенно.

– Смотри у меня! – человек в шляпе погрозил пальцем. – Может быть, драпануть задумал? Из-под земли достану.

– Да вы что… – пробормотал Онуфрий Степанович.

– Тогда пей! – отставник налил Онуфрию Степановичу полный фужер водки, пододвинул тарелку с синими засохшими огурцами.

Подошел какой-то длинный парень, икнул, уставился на Онуфрия Степановича мутным взглядом.

– Он все время… сачкует… – заявил парень.

Вдвоем с отставником они заставили Онуфрия Степановича выпить фужер.

– Нашелся! – заорал вдруг парень.

Сонные люди за столом зашевелились. Из соседней комнаты появилось несколько шатающихся теней.

– Это не он, – сказал кто-то неуверенно.

– Как это не он? – возмутился длинный парень. – Вот плешь и нос гнутый.

– Не он! – упрямо заявили от дверей.

– А это что? – длинный взял дугу и поднял ее над головой. – Дуга от осла!

Дуга от осла всех убедила. Компания загалдела, к Онуфрию Степановичу полезли целоваться, заставили выпить еще фужер водки, потом взяли под руки и куда-то повели. Онуфрий Степанович слабо сопротивлялся. Хмель ударил ему в голову, язык заплетался.

– Я не он, – бормотал старик, но его никто не слушал.

Привели еле стоявшего на ногах гармониста. Тот заиграл туш. Под звуки туша, песни, крики Онуфрия Степановича вывели на улицу. Плясавшие перед домом люди восторженно приветствовали процессию.

– Нашли! У-р-р-а!

– Надо же – два дня прятался!

– Хитер бобер!

– Денежки взял и тютю!

– Где же его нашли?

– В сортире отсиживался.

– В тележку его!

Онуфрий Степанович заметил, что рядом с ослиной тележкой теперь стоял автомобиль «Чайка», тоже украшенный лентами и с куклой на радиаторе.

Онуфрия Степановича усадили в тележку, остальные стали набиваться в «Чайку».

Потом тоже под руки привели какую-то толстую пьяную женщину в длинном белом платье и поместили рядом с Онуфрием Степановичем. Кто-то набросил на нее мятую, в винных пятнах фату.

На козлы взгромоздился отставник, дернул вожжи.

– Шагом марш!

Толпа повалила за тележкой. Отчаянно сигналя, тронулась «Чайка». Позади всех бежал длинный парень, надев на шею дугу и брыкаясь, он воображал себя лошадью.

– Бегом марш! – скомандовал отставник ослу.

Осел тронул рысцой. Люди тоже прибавили шагу, приплясывая, выкрикивая частушки.

Стояло прекрасное солнечное утро, дул свежий ветерок. Если бы не этот свежий ветерок, неизвестно, чем бы кончилось для Онуфрия Степановича это приключение, но ветерок слегка протрезвил затуманенную голову гангстера, и Онуфрий Степанович вдруг понял, что его везут в загс расписываться и что сидящая рядом с ним сонная пьяная женщина – его невеста.

От этого ужасного открытия Онуфрий Степанович на некоторое время потерял сознание. Когда оно вернулось к бедному старику, осел трусил возле какого-то мелколесья, за которым проглядывался луг и речка, подернутая еще кое-где клочьями утреннего тумана.

Несвежая голова Онуфрия Степановича еще не успела придумать какой-нибудь план освобождения, а тело его уже перемахнуло через низкий борт тележки, ноги сами собой пронесли через мелколесье, луг, и незадачливый гангстер плюхнулся в холодную речку. Сзади себя он слышал крики, топот ног, один раз Онуфрию Степановичу почудился даже выстрел.

Только к обеду, мокрый, дрожащий, он добрался до дома и целую неделю провалялся в кровати: от пережитого потрясения у бедного старика отказали ноги.

Хитроумный Курдюков оказался прав. С каждым днем «баламутка» все меньше говорила по телефону, все неохотнее.

К концу недели, как и обещал негодяй Полушеф, пришла бандероль с магнитофонной кассетой. Старики попросили у сына на часок магнитофон (ученый имел четыре магнитофона, два проигрывателя и радиолу). Быстро, заученными движениями сын вставил кассету включил. Послышался плеск воды, затем звонкий девчачий голос:

– Олешек, олешек, иди сюда! Иди, зануда! А то хуже будет!

Мужской хрипловатый голос:

– Он не пойдет в воду, Катенька.

– А я хочу, чтоб пошел!

Геннадий Онуфриевич насторожился и вытянулся к магнитофону. Он пока еще не понимал, в чем дело. Старики сидели окаменевшие. Мужской голос (хозяин его, очевидно, подталкивал оленя):

– Иди, иди, дурачок, поплавай…

Послышался стук копыт, наверное, упирающегося животного, глухой рев. Голос Кати:

– Вот болван!

Геннадий Онуфриевич встряхнулся всем телом, как собака после купания, подошел к магнитофону, наклонил над ним ухо. Мужской голос:

– Вот так… Молодец… Да не дрожи, ничего страшного нет… А теперь, Катенька, садись на него верхом.

Плеск воды. Мычание. Визг. Мужской голос:

– Замечательно. Внимание. Смотри сюда. Ну прямо амазонка!

Стрекот кинокамеры.

– Сегодня мы поедем к бабушке Варе и дедушке Оне и покажем им фильм.

– Сегодня? Мы же в поход по речке хотели идти!

Мужской голос:

– Ах да, забыл, в поход… Но ведь надо и отца с дедами проведать…

– А… Они мне и так надоели. Только и слышишь: «марш за хлебом», «учи уроки». Перебьются без меня.

Щелчок. Шипение пленки. Все.

Геннадий Онуфриевич удивленно посмотрел на родителей:

– Это она в Артеке? Или где?

Смутная тень воспоминания промелькнула по лицу ученого.

– Постойте… так ведь ее украли… а? Ведь Катю украли! – закричал Геннадий Онуфриевич. – Чего ж вы сидите! Надо звонить в милицию! Ну да, ее украл этот ненормальный! Теперь я совершенно вспомнил! Вспомнил! Ее украл Курдюков! Я закружился с опытом и забыл. А вы чего ж глазами хлопали? Эх, тоже мне деды называются! Проморгали внучку и сидят чай распивают!

Молодой ученый рванулся к телефону, но Варвара Игнатьевна загородила сыну дорогу:

– Ну чего кипятишься, дурачок? В Артеке она давно. Отпустил ее Федор Иванович. Сам же провожал на автобус. Забыл?

– На автобус?

– Ну да. Чемодан еще нес…

– Ах чемодан? С дырочками?

– Какими дырочками?

– С дырочками. Вспомнил, – Геннадий Онуфриевич успокоился. – Да… да… Помню… Чемодан с дырочками… Вот черт, с этим опытом совсем скоро память потеряешь… Хотя… постойте, – темное пятно набежало на лицо Геннадия Онуфриевича, наморщило ему лоб, но в это время из спальни донесся писк проснувшегося сына, и ученый, все бросив, метнулся туда.

Наступило молчание. Варвара Игнатьевна вытерла фартуком глаза.

– Вот и все… Забыла нас «баламутка».

Онуфрий Степанович погладил ее по плечу.

– Перестань, старая… Давно известно – с глаз долой, из сердца вон. Мерзавец знает этот закон, вот и воспользовался… Ребенок же… Что ты хочешь… Но я ее найду. Вот посмотришь. Я, кажется, напал на след.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой Онуфрий Степанович нападает на след бандитской шайки. Человек в разорванной рубашке. Ночное дело. Западня

След, на который напал Онуфрий Степанович, были слова одного алкаша, что, дескать, в Малой Озеровке есть двухэтажная дача, окруженная бетонной стеной с колючей проволокой наверху, из-за которой постоянно слышится злобный лай овчарки и глухие стоны, которые можно истолковать как рев оленя.

Несмотря на то, что Онуфрий Степанович еще не совсем окреп после приключения на «даче с ослом», как он теперь ее называл, следопыт все же немедленно выехал в Малую Озеровку.

Алкаш не обманул старика. Дача, похожая на важный оборонный объект, занимала четверть небольшого переулка. Деревянные, окованные железом ворота и калитка выходили прямо на расположенный поодаль пивной ларек. Так что можно было наблюдать за дачей, попивая пиво и не вызывая ничьих подозрений. Онуфрий Степанович так и сделал: два часа проторчал он возле ларька, но за это время на территорию дачи никто не вошел и никто оттуда не вышел. Онуфрию Степановичу ничего не оставалось делать, как попытаться проникнуть на дачу «легальным» способом.

С дугой на шее неутомимый следопыт подошел к «оборонному» объекту и дернул ручку калитки. Ручка повернулась, но калитка не открылась. Старик надавил на калитку плечом. Калитка не поддалась.

Только тут старик заметил кнопку звонка. Он нажал. Где-то очень далеко, едва слышно донеслись дребезжащие звуки. Онуфрий Степанович собрался было долго ждать, но тут вдруг над его головой щелкнуло, и металлический голос спросил:

– Вы по какому делу?

Онуфрий Степанович вздрогнул, поднял голову и увидел над собой забранное сеткой небольшое продолговатое окошко.

– Да вот… – пробормотал он, обращаясь к окошку. – Дугу продаю…

– Какую дугу? – в металлическом голосе послышалось удивление.

– Ну… дугу… от лошади.

– Дугу от лошади?

– Да…

Окошечко помолчало. Онуфрий Степанович с дугой на шее тупо смотрел на него.

– Кх… – откашлялось окошечко. – Передвиньтесь чуть вправо. Стоп. Левее. Еще вправо. Хорошо. Стойте. Да не топчитесь, как лошадь! Стойте смирно!

Онуфрий Степанович застыл.

Над головой его дважды щелкнуло и послышалось гудение. Следопыт почувствовал, что его разглядывают.

– В самом деле дуга… Ну и зачем вы ее продаете?

– Вы меня по цветному телеку смотрите или по черно-белому? – спросил Онуфрий Степанович.

– Гм… допустим, по черно-белому.

– Тут узоры всякие… цветы. Очень красиво, если над кроватью повесить. И бубенчики есть. – Онуфрий Степанович позвенел бубенчиками. – Недорого отдам.

– И находятся – покупают?

– Еще как! Иностранцы – в очередь, – не удержался, чтобы не похвастаться, Онуфрий Степанович. – Доллары суют, а только я их не беру. Я не валютчик.

В окошечке зашептались. Очевидно, подошел еще кто-то.

– Что такое?

– Чокнутый какой-то. Дугу продает.

– Какую еще дугу?

– От лошади.

– Гони в шею.

– А может, купим? Красивая.

– Гони!

– Алле! Старик! Иди себе, мы дуги не покупаем.

Онуфрий Степанович стал подвязывать бубенчики.

– Да! Старик! А как твоя фамилия?

– А что? – испугался Онуфрий Степанович.

– Ничего. Так просто.

– Иванов.

– Ну иди себе, иди, Иванов.

Динамик щелкнул, гудение прекратилось, и старик услышал, как под ветром шумят за бетонной оградой деревья большого сада. Он надел на шею дугу и обошел вокруг ограды. Стена везде была крепкая, новая, высокая, с тремя нитками колючей проволоки. Ни трещинки, ни уступа.

Вдруг изнутри донесся низкий рев. Рев был похож на мычание коровы, только более требовательный, властный. Сердце у старика екнуло. «Олень», – подумал Онуфрий Степанович.

Еще не веря своему счастью, следопыт привалился к холодной бетонной ограде. На впалых щеках Онуфрия Степановича появился румянец, ноги дрожали.

– Нашел… – прошептал бедный старик. – Слава богу, нашел…

Онуфрий Степанович обогнул бетонную ограду и поспешил к пивному ларьку. «Буду до ночи сидеть, а дождусь, чтобы кто-нибудь вышел, – думал следопыт. – Может, Катенька выйдет погулять. Схвачу и на электричку…»

Онуфрий Степанович взял две кружки пива и опустился в лопухи возле ларька. Лопухи были настолько высокие, что из их зарослей торчала только одна голова гангстера.

День выдался серенький. По небу не спеша плыли низкие плотные облака, дул легкий теплый ветер. Из садов поселка тянуло запахом раскрывшихся перед дождем цветов. Народу было мало. На платформу электрички, которая виднелась сразу за пустырем с лопухами, выходило два-три человека, и поезда каждые десять минут с грохотом уносили их.

К обеду заморосило, но дождь был совсем мелкий, теплый, даже приятный, и Онуфрий Степанович не покинул своего наблюдательного поста.

В два часа палатка закрылась на обед.

– Эй, старик! Заснул, что ли? – крикнула продавщица. – Неси кружки!

Онуфрий Степанович только стал приподниматься из лопухов, как вдруг калитка дома, за которым он вел наблюдение, распахнулась и на улицу вышел человек. На человеке был коричневый плащ «болонья» и низко надвинутая на глаза шляпа. Онуфрий Степанович инстинктивно опустился опять в лопухи, но человек даже не посмотрел в его сторону. Он быстро зашагал по тропинке вдоль забора в противоположную сторону.

– Старик! Долго мне ждать? Кружки!

Онуфрий Степанович, не сводя глаз с человека, отнес кружки. Теперь надо было выбирать: или идти за этим человеком, или остаться на посту. Поразмыслив, следопыт решил остаться на посту. Прислонившись к ларьку и прикинувшись подвыпившим, Онуфрий Степанович продолжал наблюдение за укрепленным домом.

Вдруг кто-то сзади хлопнул его по плечу:

– Ну что, дремлем, батя?

Онуфрий Степанович вздрогнул и оглянулся. Рядом с ним стоял широкоплечий парень с длинными неопределенного цвета волосами, прилипшими к голове, и в грязной цветной рубашке, разодранной на груди и скрепленной булавкой.

– Вот… закрыла… опохмелиться не дала, – сказал Онуфрий Степанович и покачнулся. Он надеялся, что парень скорее отвяжется от пьяного.

Но парень и не думал отвязываться. Он наклонился к уху Онуфрия Степановича и сказал:

– А я ведь все о тебе знаю, батя.

– Что? – вздрогнул бедный старик.

– Не скажу.

– А ты скажи.

– Нет.

– Ну как хочешь… ик, – Онуфрий Степанович икнул и притворился вконец пьяным. – Мару-сь-ка-а-а-а вер-на-я-я мо-я… – запел он отвратительным голосом.

– Рубль у тебя есть? – деловито спросил Крепыш.

– Есть… – Онуфрий Степанович достал из кармана горсть мелочи вместе с хлебными крошками и стал считать, – двадцать и пять – двадцать пять. .

– Ладно, – прервал его парень. – Хватит ломать комедию. Не такой уж ты пьяный. Пойдем в «Ласточку» потолкуем. Дело есть.

Заинтригованный и слегка испуганный, Онуфрий Степанович пошел следом за Крепышом.

«Ласточкой» оказалось тесное кафе неподалеку от станции, где торговали бутербродами с салом, засохшими котлетами и вермутом на разлив. Народу было много, пили на прилавке, подоконнике, просто стоя посередине. Было мокро, душно, и летали злые мухи.

Крепыш сдунул с ладони Онуфрия Степановича хлебные крошки, сосчитал рубль, добавил свой мятый, полез в толпу и взял без очереди «огнетушитель», стаканы и две котлеты.

– Давай лучше на улице, – сказал он. – А то тут от винных паров взрыв произойдет, и погибнем в неизвестности.

Они вышли из кафе и устроились на скамейке под старой березой. Шел дождь, но он не мешал – под березой было сухо. Крепыш налил по стакану черной, пахнущей лекарством жидкости, и они выпили.

– Начинай, – сказал Онуфрий Степанович и стал жевать резиновую массу котлеты.

– Я за тобой давно присматриваю, батя, – сказал Крепыш, понизив голос и оглянувшись. – Я тебя на других станциях встречал с этой твоей дугой… Под придурка работаешь. Дескать, кореш дугу покупает… дача с бассейном и оленем и так далее. Мы таких фраеров знаем, батя. Чего ты с того дома весь день глаз не спускаешь, а? Пьяным прикидываешься, а выпил всего две кружки пива. Наводчик ты, батя! Вот ты кто! Теперь ты мне скажи, на кого работаешь, сколько вас?

– Один работаю, – сказал Онуфрий Степанович.

Крепыш вздохнул:

– Одному тяжело, батя. Ну да это дело твое. Только вот что я тебе скажу, фраер. Этот домик тебе одному не по зубам. Понял?

– Какой домик? – неискренне удивился Онуфрий Степанович.

– Сам знаешь какой. Подходил со своей дугой, видел, какая там сигнализация.

Хлопнула дверь «Ласточки». Из кафе вырвался клуб спертого воздуха, нахально покатился по траве, но не выдержал напора озона из близкого леса, чистых капель дождя, свернулся черными кольцами и сдох.

– А что это за дом? – спросил Онуфрий Степанович как бы между прочим.

Выпили еще. Дождь усилился. Тоненькая струйка воды пробила крону березы и звякнула прямо в стакан Крепыша. Тот инстинктивно накрыл стакан ладонью.

– Дом тебе не по зубам, старик. Я же тебе сказал. Хотя добра там невпроворот. Ученый живет. Не то атомщик, не то ракетчик. Секретный объект, в общем. Понял? Ну и, конечно, добра куча. Золотишко уж обязательно водится.

– А бассейн там есть?

– Есть. Только зачем он тебе? Топиться, что ли?

– Откуда ты знаешь про бассейн?

– Был один раз… Машину с кирпичом помогал разгружать.

– И олень есть?

– Чего ты, батя, все про бассейн да оленя волнуешься? Заметил я, ты и на других станциях про это толковал. Ну ладно, не сердись, это дело твое. Есть и олень, и бассейн.

– Точно? – перехватило дыхание у Онуфрия Степановича.

– Точнее некуда.

– А… девочка… маленькую девочку ты не заметил?

– Девочку? – Крепыш задумался. – Постой, постой… Да была… лет десяти. А что?

– Беленькая?

– Точно! А зачем тебе, старик, девочка? А… вон оно что… – Парень присвистнул. – Ты вон чем, оказывается, батя, промышляешь. Детей воруешь… Ну, даешь, старик… А я-то думал, ты по мелочам. – Крепыш посмотрел на Онуфрия Степановича с уважением. – Это уже, как говорится, большой бизнес. На годков пятнадцать потянет.

Прогрохотала электричка. Крепыш почесал спину о лавочку.

– Слушай, батя, – сказал он. – А давай-ка мы возьмем вдвоем этот домик, а? Тебе – девчонку, мне все остальное.

Онуфрий Степанович закрыл глаза. Неужели все это реальность?

– А… ты уже… брал? Опыт есть? – спросил он.

– Два срока по пять и один четыре, – с гордостью сказал Крепыш. – Сейчас я в завязанном состоянии, но в любой момент могу развязаться, поскольку нету тугриков. Идет?

– Идет, – сказал старик хрипло.

В конце концов он возьмет свое законное, а до остального ему дела нет. Даже будет рад. Пусть потрясет Крепыш этих похитителей детей.

– Как будем брать? – спросил Онуфрий Степанович, когда допили бутылку вермута.

Крепыш сплюнул:

– Конечно, подкоп. Надежнее всего. Я знаю одно место – ограда почти к лесу подходит. Там и начнем рыть. Ты, батя, езжай домой, отоспись, а в час ночи я тебя буду здесь ждать. Купи в магазине саперную лопатку – у меня шанцевого инструмента нет.

…Онуфрий Степанович приехал домой пьяный, веселый, наелся борща и завалился спать. Варваре Игнатьевне он сказал:

– Готовься к утру встречать внучку. Только лопатку надо. Сходи купи…

– Неужто нашел? – ахнула старая женщина. – А зачем лопатка?

«Ну и что? – бормотал Онуфрий Степанович, засыпая. – Ну и в случае чего посижу немного. За свое родное можно и посидеть…»

Ночь выдалась темной, ветреной, и это оказалось на руку Онуфрию Степановичу и его напарнику. Ограда дома действительно почти вплотную примыкала к лесу: их разделяла едва заметная тропинка, которой, судя по не сильно вытоптанной траве, редко кто пользовался. Но все же Крепыш решил, что рыть будут по очереди – один роет, другой сторожит.

Первым начал Крепыш. Он вытащил из кармана большой охотничий нож в чехле, положил его рядом, затем поплевал на ладони и всадил в землю лопатку у самого основания стены.

– А нож зачем? – спросил Онуфрий Степанович.

– За надом, – мрачно ответил грабитель.

– На мокрое не пойду, – заволновался старик.

Крепыш подозрительно усмехнулся.

– Ладно, не дрейфь, папаша. На всякий случай.

– С ножом не пойду, – заупрямился Онуфрий Степанович.

– Тихо, падла! – прошипел Крепыш. – А то сейчас шпокну, и «никто не узнает, где могилка моя». Речка рядом. Понял?

– Но…

– Заткнись. Теперь одной веревочкой вязаны. Будет мокрое дело – так обоим вышку пришьют, не посмотрят, кто каков. Гляди лучше в оба, батя. Чуть что – свистнешь.

Крепыш стал энергично вгрызаться в землю. Рыл он как экскаватор. Не успел Онуфрий Степанович и оглядеться, а под стеной уже зияла большая нора.

– Земля мягкая… Хорошо идет, – Крепыш распрямился и вытер пот ладонью. – Поклюй-ка теперь ты, папаша!

Онуфрий Степанович взял в руки саперную лопатку. Деревянная ручка была еще горячей. Старика била мелкая неприятная дрожь. Чем все это кончится? Может быть, обитатели дома услышали их возню и уже ждут с пистолетами в руках? Онуфрий Степанович дал себе слово при первом же подозрительном шорохе бросать все и бежать без оглядки.

А тут еще Крепыш каркает под руку.

– В случае чего, ежели схватят, папаша, ни в коем разе не признавайся, кто ты и откуда. Говори, что, мол, бродяга я, без роду и племени. Иван, не помнящий родства. Понял? Паспорта у тебя нет, они тык-мык, попробуй угадай. Ранее не судим, а раз ранее не судим, то по линиям на ладонях надо читать. Хиромантия называется. А нас двести миллионов. Читай – не начитаешься. Ты случаем старухе своей не сболтнул, куда поехал?

– Не… Сказал, что вообще иду на дело. А куда – не сказал.

– Вот это молодец. Старуха – самое болтливое насекомое. Дай-ка я гребану, папаша.

Через час подкоп был готов. За это время мимо не прошел ни один человек и с той стороны стены не донеслось ни единого шороха.

Первым полез Крепыш. Нож он прихватил с собой.

– Дуй, папаша, – донесся с той стороны шепот. – Свободно.

Онуфрий Степанович, кряхтя, протиснулся в нору. В последний момент дед чуть было не струсил и не задал стрекача, но желание выручить из беды внучку победило.

Во дворе было темно, только далеко у дома светила мощная лампочка. Грабители осторожно пошли по дорожке между мокрыми, шумящими под ветром деревьями.

Вдруг совсем рядом послышался лай овчарки, и на них, гремя проволокой, кинулась огромная собака.

«Все», – подумал Онуфрий Степанович и уже закрыл глаза, ожидая прикосновения клыков к своему горлу, но шедший впереди Крепыш тихо свистнул:

– Цыц, Шарик… Цыц… Тихо…

Собака послушно замолкла и стала ластиться к ногам медвежатника. Онуфрий Степанович очень удивился. Где это собаки ластятся к ногам грабителей?

– Я обладаю собачьим гипнозом, – пояснил Крепыш, когда они двинулись дальше. Овчарка бежала следом, гремя цепью и поскуливая.

Объяснение не удовлетворило Онуфрия Степановича. Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло ему сердце. Однако отступать было поздно. Они осторожно шли по дорожке. Показался большой мрачный дом, с одного бока освещенный мощной лампочкой.

– Так… – сказал Крепыш. – Полезем через подвал. Оттуда есть ход на кухню.

«Откуда ему известно про ход?» – опять кольнула мысль.

Как бы читая его мысли, Крепыш пояснил:

– Я тут кирпич несколько раз разгружал, приметил.

И это объяснение не удовлетворило Онуфрия Степановича. Разве может знать человек, несколько раз разгрузивший кирпич, что из подвала на кухню идет ход? Но размышлять над этими двумя странными обстоятельствами было некогда: они подошли уже к входу в подвал.

Дверца была полуоткрыта.

«Странно, – подумал Онуфрий Степанович. – Почему они ее не закрыли?»

– Лезь первым, – сказал Крепыш.

– Почему я? – спросил Онуфрий Степанович.

– Я побуду на шухере.

– Может быть, лучше…

– Лезь, лезь, – грабитель подтолкнул старика в спину. – Да не бойся, там ступеньки.

«Откуда он знает?» – опять удивился Онуфрий Степанович, нашаривая ногой ступеньку.

Вдруг сильный удар пониже спины кинул бедного старика в черную пропасть. Онуфрий Степанович пролетел метра два, цепляясь ногами за что-то острое, очевидно ступеньки, потом ударился головой о стенку и потерял сознание.

«Ловушка… Ах, старый дурак…» – еще успел подумать старик.

Всю ночь, до самого рассвета, не смыкала глаз Варвара Игнатьевна, ожидая возвращения мужа вместе с внучкой. Она нажарила котлет, сварила чудесный, на импортной индейке борщ. Старику из своих запасов выделила четвертинку и поставила ее в холодильник. Затем она перестирала все внучкино белье, убрала в квартире, но время шло ужасно медленно, и, хотя Онуфрий Степанович предупреждал, что раньше утра не вернется, все-таки она каждую минуту бегала в коридор и слушала – не раздадутся ли шаги.

К семи часам утра Варвара Игнатьевна забеспокоилась. Она не знала даже, где в случае чего искать старика. Отправляясь «на дело», Онуфрий Степанович еще был полусонный, полупьяный и на вопрос, куда он едет, лишь бормотал:

– Со щитом или на щите, старая… Военная тайна… И прочий бред.

Варвара Игнатьевна решила подождать до десяти часов, а потом обзванивать больницы и морги.

В девять пятнадцать раздался звонок телефона.

– Алле! – кинулась к аппарату бедная женщина. – Алле!

– Это я, старая карга, – прохрипел в трубке знакомый отвратительный голос. – Твой дурак у нас в лапах. Поняла? Тащи щенка на скамейку, тогда получишь назад сразу двоих. Да без глупостев. Обмозгуй покедова, а я через пять минут позвоню. Не вздумай к легавым обращаться, а то твоему старичку хиракири будет. Знаешь, что такое хиракири? Очень больно. Вот то-то! Покедова!

Пять минут прошли в полузабытьи. Перед глазами бедной женщины плавали черные и белые пятна. Но все же, когда телефон зазвонил снова, она нашла в себе силы взять трубку.

– Алле… – прошептала Варвара Игнатьевна. – Алле…

Теперь говорил другой голос, вкрадчивый, вежливый, – Полушеф.

– Извините, ради бога, это мой помощник… Такой невоспитанный… Слушайте меня. Вы, наверно, уже поняли, что мы не теряли времени даром. Пока ваш муж, возомнивший себя великим следопытом, мотался по пригородам, мы подготовили ему ловушку, и теперь он у нас в руках. Не верите? Вот, пожалуйста. Даю ему трубку. Только предупреждаю: не пытаться узнать местонахождение, иначе прерву связь.

Молчание. Потом тяжелое хриплое дыхание.

– Алле! – сказала Варвара Игнатьевна. – Оня, ты?

– Да… Варя…

– Тебе плохо?

– Нет… ничего…

– Они тебя били?

– Нет… я сам упал…

– Как же это ты, Оня?..

– Очень они уж хитрый ход придумали… Мне и в голову не пришло… Уголовника какого-то подсунули… А это не уголовник, а его сын Михаил… Мебельный грузчик…

– Отключу! – послышался рядом шипящий голос.

– Оня! Оня!

– Да… я здесь, Варя…

– Что же теперь будет, Оня?

– Не знаю, Варя… Но ты им Шурика все равно не отдавай. Поняла? Ни за что! Мы уж старые с тобой, прожили жизнь… Чего нам терять? И в милицию не заявляй, Варя… А то они, гады, еще правда что сделают с девочкой…

– Оня!

– Я здесь, Варя…

– Оня! Да что же это такое?..

– Не плачь, Варюшка… Прощай… У нас столько было хорошего…

– Прощай, Оня… Что бы ни случилось, знай, я всегда любила тебя и люблю…

– Ну ладно, – в трубке опять зазвучал голос Полушефа. – Довольно пессимизма. Все будет хорошо. Итак, «на том же месте в тот же час». Ждем ребеночка. Только давайте на этот раз по-честному. Я вам даю гарантию, что, как только я возьму в руки пацаненка, так сразу же машина с пленными направится к вашему дому. Ну так, значит, до шести! Тот же парк, та же лавочка. Вы меня поняли?

– Поняла! – машинально прошептала Варвара Игнатьевна, кладя трубку.

До вечера еще был целый день. Длинный жаркий день, да и что даст вечер? Ничего… Варвара Игнатьевна по привычке убрала в квартире, сходила в магазин за молоком и хлебом, приготовила сыну завтрак.

Геннадий Онуфриевич вышел к столу веселый, оживленный. Как видно, дела у него шли хорошо.

– Ну что, мать, нос повесила? – хлопнул он Варвару Игнатьевну по плечу. – Все идет о'кэй! Еще одно последнее усилие, и летопись закончена моя. Поняла? Ага, яичница! Да здравствует яичница и кофе – наши верные утренние помощники. А где батя? Дрыхнет или все гнет свои дуги?

– Нету бати… – Варвара Игнатьевна изо всех сил сдерживалась, но все-таки не выдержала и всхлипнула.

– А где же он? Нахрюкался? Ох, батя, батя… Не на пользу ему городская жизнь.

Давно не видела мать сына таким оживленным.

– Ушел батя…

– Куда ушел? Постой, постой… – Геннадий Онуфриевич нахмурился. – Уж не проделки ли опять этого клинописца? Не скрывай, говори правду, мать.

У Варвары Игнатьевны задрожало лицо. Бедная женщина судорожно проглотила слюну, но нашла в себе силы улыбнуться.

– Нет… поехал в лес… заготовок нарезать…

– Вот дает старик… Скоро весь мир дугами завалит. Ты ему посоветуй на бочки перейти, бочки пользу людям приносят, а дуги – так, блажь..

– Хобби, – сказала сквозь слезы Варвара Игнатьевна.

– Это уж точно. Хобби пуще неволи. Катя пишет из Артека?

– Пишет… Ты, сынок, не волнуйся… Ты занимайся своим делом… У нас все хорошо… Все хорошо…

Старая женщина быстро встала, подошла к раковине и стала мыть посуду, чтобы шумом заглушить рыдания.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой идет речь о последнем жестоком испытании, посланном Красиным судьбой. «Happy end», – произносит Геннадий Онуфриевич

Телефон зазвонил в четверть восьмого. Очевидно, все это время шантажисты надеялись, что Варвара Игнатьевна решится на черное дело.

Старая женщина плотно закрыла дверь, чтобы сын ничего не услышал, и взяла трубку.

– Это ты? – спросил хриплый наглый голос.

– Я! Я, бандюга проклятая! – закричала Варвара Игнатьевна. – Чтоб тебе кишки поскрючивало, чтоб ты, подонок, дизентерией заболел!

– Тихо, бабка! Сбесилась, что ли! – шипел сиплый голос, но Варвара Игнатьевна продолжала кричать:

– Чего ж ты, скотина, сам не приходишь? Трусишь? Ты приди! Я тебе подарочек приготовила! Я твою мерзкую рожу серной кислотой оболью!

Варвара Игнатьевна бросила трубку на рычаг. Грудь ее тяжело дышала. Уже давно старая женщина не испытывала такой ярости.

Но через полчаса она остыла и уже пожалела, что дала волю своим нервам. Может быть, довелось бы поговорить еще раз с мужем…

Как раз в этот момент, словно бандиты прекрасно разбирались в психологии, телефон зазвонил снова. На этот раз звонил Полушеф.

– Я очень сожалею, Варвара Игнатьевна, что так получилось, но мой помощник такой грубый, такой невыдержанный. Иногда он даже меня выводит из себя своими словечками… Но вы должны нас тоже понять… Сколько уже времени мы с вами возимся… Причем, заметьте, гуманными методами… Исключительно гуманными.

– Гуманными! – задохнулась Варвара Игнатьевна.

– Да. Гуманными. Вы разве не видели фильмы про настоящий киппэнинг? А гангстеры…

– Вы хуже гангстеров! – закричала Варвара Игнатьевна. – Те хоть сразу, а вы…

– Ну вот что, – голос Полушефа сделался жестким. – Предоставляю вам последний срок. Десять вечера. Если вы не дадите согласия на похищение Смита, то мы уберем последнюю преграду – вас. Вы меня поняли? И тогда мы останемся один на один с вашим сыночком.

– Ну уж, бандюги, нет, меня вам не убрать! Знайте, проклятые, пузырек с серной кислотой всегда при мне! В квартиру вы не влезете, дверь у меня теперь под током, сразу предупреждаю. А на улице пузырек наготове. Вы меня поняли?

– Это уж, мамаша, не ваша забота, каким способом вас убирать. Как говорится, не учи ученого. Итак, до двадцати двух ноль-ноль.

Ровно в десять затрещал звонок.

– Алло, это ты? – спросил знакомый хриплый голос. – Согласна?

– Нет, гангстер паскудный!

– Ну, ну… потише, божий одуванчик. В одиннадцать узнаешь свой приговор.

– Проваливай, дрянь этакая!

Варвара Игнатьевна положила трубку. Руки ее дрожали, но чувствовала она себя спокойно. Теперь дело касается только ее. Ну что ж, она все вынесет, что бы ни придумали эти взбесившиеся маньяки.

Когда в одиннадцать зазвонил телефон, Варвара Игнатьевна не взяла трубку. Что они нового могли ей сказать? Опять ругаться с этими бандитами? Они и ругани-то не стоят.

Как всегда, Варвара Игнатьевна выпила на ночь два стакана горячего молока с медом (она всегда пила на ночь молоко с медом – это улучшало сон и успокаивало нервы) и стала стелить постель…

А телефон звонил снова и снова. В конце концов Варвара Игнатьевна подняла трубку, решив тут же положить ее обратно, если не услышит ничего нового.

– Варя… – послышался далекий тихий голос. – Это я, Оня… Ты спала?

– Нет… Ты где? – Сердце бедной женщины заколотилось. Надежда судорогой прошла по всему телу. – Тебе удалось…

– Я все у них… – голос у мужа был вялый, тусклый. – Но ты за меня не волнуйся. Они меня кормят и хорошо обращаются. Варя, ты пила молоко на ночь?

– При чем молоко? Ты лучше расскажи о себе…

– Варя, ты пила?

– Как всегда.

– Два стакана?

– Что за чепуху ты спрашиваешь? Скажи, тебе удалось увидеть девочку?

– Варя, я должен тебе… Варя… Это я во всем виноват… Но я не знал… Я разболтал, как дурак… Что ты… Что ты пьешь молоко на ночь…

Голос у Онуфрия Степановича прерывался, старик с трудом произносил слова, будто глотал их, а они были большими и сухими.

– И вот теперь… и вот теперь… – В трубке послышались сдавленные рыдания.

– Оня, ты пьян?

– Ни глотка… ни глотка…

– Тебе плохо?

– Слушай, Варя… Варечка…

Давно, ох как давно он не называл ее Варечкой, Может, с того, на заре жизни сенокоса, когда они по любили друг друга. Тот сенокос навсегда остался в ее жизни, и лучше его ничего, наверно, не было. Огромная луна над темным лесом сразу за сверкающим, как озеро, жнивьем; копна сена с дурманящим запахом; пофыркивание лошадей возле застывшей раскрытыми ножницами косилки; воздух, пахнущий и земляникой, и тиной от близкой речки… И его губы, горячие, страстные… «Варюша… Варечка…»

– Да говори же, что случилось?

– Молоко было отравленное…

В первое мгновение она не восприняла его слов, не поняла их значения.

– Какое молоко? Зачем отравлено?

– Я не знаю, как они сделали. Наверно, подсунули пакет, когда ты брала в самообслуживании… Или когда зашла за хлебом и оставила сумку на контроле… Да, да, наверно, тогда… Скорее всего тогда… Они выведали, что ты каждый день пьешь на ночь молоко… Ах я дурак… Если бы ты в десять часов согласилась им помочь, они сказали бы тебе, что молоко отравленное… Варя! Скорей вызывай «Скорую»! Слышишь? Немедленно! А пока пусть тебя вырвет. Съешь что-нибудь, чтобы тебя вырвало… Или пальцы в рот… Подождите, еще минутку… Умоляю… Я не попрощался… Слышишь, Варя? Проща…

Связь оборвалась. Варвара Игнатьевна долго держала возле уха попискивающую трубку, потом осторожно положила ее на рычаг. Она подождала минут пять, не зазвонит ли телефон, но он не зазвонил.

Варвара Игнатьевна вышла в кухню и постояла там, прислушиваясь к себе. Нигде не было больно, только внизу живота ощущалось какое-то неудобство. Затем Варвара Игнатьевна достала из мусорного ведра пустой пакет из-под молока и осмотрела его. Пакет был как пакет. С сегодняшним числом… Варвара Игнатьевна понюхала его. Ей показалось, что изнутри идет какой-то лекарственный запах.

Вдруг резкая боль, почти судорога, заставила старую женщину охнуть, согнуться. Боль началась в животе, прошла по всему телу и закончилась в сердце. Она представилась старой женщине зигзагом молнии, какую изображают на линиях высокого напряжения.

Осторожно, чтобы не вызвать нового удара, Варвара Игнатьевна доплелась до кровати и легла на спину. Значит, все-таки добрались… Варваре Игнатьевне не было страшно. Она думала о сыне, муже, о внуках… Вдруг неожиданная мысль поразила ее. Ведь будет расследование…

Торопясь и прислушиваясь к тому, что происходит у нее в животе, Варвара Игнатьевна дошла до стола, взяла лист бумаги, карандаш, и тут ее настиг второй удар. На этот раз боль прошла поперек живота и осталась внизу, словно змея, свернувшаяся в клубок. Подождав, пока змея уляжется поудобнее, Варвара Игнатьевна написала крупными корявыми буквами: «ЭТО Я САМА. ПРОШУ НИКОГО НЕ ВИНИТЬ».

Расписалась, перевернула лист обратной стороной. Потом шаг за шагом, боясь потревожить змею, старая женщина дошла до кровати и легла. Змея словно ждала этого момента. Длинными кольцами она стала извиваться и биться в животе. Варвара Игнатьевна легла на кровать и закрыла глаза…

…Она не знала, сколько так пролежала, может, пять минут, может, час. Очнулась от крика сына:

– Мать! Ну куда ты там запропастилась! Где чистые штаны? (Шурик-Смит вырос из пеленок и уже спал в штанах.)

Варвара Игнатьевна хотела встать, но руки и ноги отказались ей повиноваться. Она хотела отозваться на зов сына, голос тоже пропал.

– Мать, заснула, что ли? – Геннадий Онуфриевич вошел в комнату с брезгливой гримасой, держа в вытянутых руках мокрые штаны.

– Нет… сынок… не заснула, – прошептала бедная женщина.

– Ты заболела? – впервые на лице сына мать заметила испуг.

– Нет… ничего…

– Больно где?

– Уже прошло…

Боль в самом деле исчезла, но тело одеревенело. Она совсем не чувствовала его, словно вдруг стала бесплотной. Достаточно напрячь волю, и можно летать по комнате, летать быстро, упруго, как когда-то бегала в молодости, а тело останется лежать там, на кровати, старая, желтая, сморщенная оболочка…

– Мама, ты меня слышишь?

– Да…

– Я вызову «Скорую».

– Не надо… потом…

– Что значит потом?

Варваре Игнатьевне не хотелось разговаривать, что-то объяснять.

– У тебя сердце? Дать корвалол?

Мать закрыла глаза. Сын нерешительно положил ей руку на лоб. У него была сильная горячая рука… Как он давно до нее не дотрагивался… Целую вечность… да… да… Она вспомнила… Он не дотрагивался до нее с детства… С семи лет… В семь лет он перестал ее обнимать и целовать на ночь. Еще когда пришел из армии, неловко прижал к себе и прислонился губами к щеке. Но то было прикосновение не родное, прикосновение чужого человека… И вот теперь на ее лбу его ласковая, заботливая рука…

– Подержи так…

Ей было хорошо. Мысль о том, что должно была сейчас произойти, казалась ей совсем не страшной, естественным продолжением приятного ощущения от прикосновения руки сына на лбу.

– У тебя все хорошо, сынок?

– Я пока не знаю, мама… Меня в последнее время гложет неуверенность. Он до сих пор не сказал ни одного слова. Представляешь, ни одного слова. Только мычит. А ведь давно пора.

– Так бывает иногда, сынок… Молчит, молчит, а потом враз и заговорит. Может, он стесняется…

– Стесняется? – удивился Геннадий Онуфриевич. – Чего?

– Ну… русский он… а заговорит не по-нашему.

– Да откуда он знает, что русский? Скажешь же, мать! Словесный же вакуум. Да и не под силу ему это сообразить.

– А кровь, сынок? Кровь-то, она без слов говорит.

– Ну это уже антинаучно, мать, – сын снял руку со лба матери.

– Да ты не переживай, – заволновалась мать. – Ты у меня в два годика лишь заговорил. Из хитрости. Давно все понимал, а молчал. Так ведь выгоднее. Меньше нервов тратишь. Я по глазенкам вижу, что понимаешь. Ну молчи, думаю. Молчи. А потом однажды, уж очень тебе погремушку захотелось, ты не выдержал да и заговорил…

– Ненаучно, мать, – вздохнул ученый.

– Так ведь в старину не было никаких наук, сынок, а люди все равно рождались и говорить умели. Я помню, мой дедушка…

Варвара Игнатьевна не успела закончить фразу. Резкий длинный звонок в прихожей заставил обоих вздрогнуть. Варвара Игнатьевна сделала попытку вскочить, но ей удалось лишь немного приподнять голову.

– Сынок, не открывай, – прошептала она. – Это они…

– Кто они?

– Бандиты…

– Какие еще бандиты?

– Шурика хотят… Они и деда… Я тебе не говорила…

– Деда… А что с дедом?

– Потом…

Второй звонок прозвучал еще длиннее и резче первого.

– Успокойся, мать. Я спрошу кто…

– Рубильник… За вешалкой рубильник выключи… Дверь под током…

Геннадий Онуфриевич вышел в прихожую, зажег свет и с изумлением уставился на дверь. Несколько дней он не выходил из квартиры и теперь не узнавал своей двери. На ней было три замка, задвижка, две цепи, и, кроме того, дверь была бронирована – обшита толстой листовой сталью. По стали пробегали искры. Иногда где-нибудь в одном месте искры скапливались, и там сияло чистое голубое пламя. Слышалось ровное сильное гудение.

– Это фирма «Заря»… сделала… Рубильник, – донесся из комнаты тихий голос матери. – Триста шестьдесят вольт…

С испугом, косясь на дверь, Геннадий Онуфриевич полез за вешалку, зацепился за нее плечом, сверху скатилась его соломенная шляпа, ударилась о дверь и ярко вспыхнула. Ученый кинулся ее затаптывать.

Опять зазвонили. Геннадию Онуфриевичу наконец удалось справиться со шляпой. Он отключил рубильник. Гудение прекратилось. Дверь стала медленно остывать, потрескивая.

– Кто там? – спросил Геннадий Онуфриевич.

– «Скорая помощь»! – послышалось из-за двери.

Ученый с удивлением оглянулся в сторону комнаты, где лежала мать.

– Мама, ты успела вызвать «Скорую помощь»?

– Это не… Это не… – Варвара Игнатьевна вскинулась, хотела закричать, но голос совсем отказал ей, и бедная женщина лишь хрипела.

В дверь теперь уже стучали кулаками.

– Откройте скорей! Отравление!

– Вас кто вызывал? Какое отравление?

– Варвара Игнатьевна Красина здесь живет?

– Здесь…

– У нее острое отравление! Скорее! Острое отравление… – Геннадий Онуфриевич, обжигаясь, стал торопливо крутить ручки замков, срывать цепи…

В прихожую ввалилась целая бригада людей в белых халатах. Двое из них держали носилки.

– Где больная?

– Там…

И вдруг Геннадий Онуфриевич замер. Сзади в белом халате, с саквояжем в руках стоял Полушеф. Несколько секунд ученый с ужасом смотрел на своего учителя, потом опомнился и бросился назад, к спальне.

– Мама! – закричал он со страхом, совсем как в детстве. – Мама!

«Санитары», топоча сапогами, побежали за ним.

– Заходи справа! – нервно командовал Полушеф. – Подножкой его, подножкой!

Кто-то выставил сбоку тяжелый солдатский сапог. Геннадий Онуфриевич хотел перепрыгнуть через него, но зацепился, машинально обхватил за шею бегущего рядом «санитара», и они оба повалились на пол. Путь к спальне был открыт.

– Вперед! – закричал Курдюков.

И тут случилось невероятное. Парализованная старая женщина вскочила с кровати, схватила тяжелую хрустальную вазу и метнулась к дверям в спальню, загораживая ее своим хрупким телом.

– Не подходи! – тяжело дышала она. – А ну сунься кто!

Толпа нападающих замешкалась.

– Чего смотрите? Бабки испугались? – закричал Федор Иванович тонким голосом. – За мн-н-о-ой! – Расталкивая всех, Полушеф рванулся вперед, но лежащий на полу Геннадий Онуфриевич успел схватить его за ногу, и его бывший начальник растянулся впереди него. Бежавший следом «санитар» споткнулся о тело своего предводителя и рухнул сверху, сильно ударившись лбом о галошницу. Послышался резкий дребезжащий звук: в галошнице Варвара Игнатьевна хранила пустые бутылки из-под кефира, но нападающий не знал этого, подумал, что это разбилась его голова, и, обхватив ее руками, с тихим стоном потерял сознание. Образовалась «мала куча». Между тем Варвара Игнатьевна, размахивая тяжелой хрустальной вазой, теснила похитителей от спальни.

– Свет! Гаси свет! – кричал Полушеф снизу, из-под навалившегося на него обморочного «санитара». Он пытался выбраться наверх, чтобы лично руководить боевыми действиями, но Геннадий Онуфриевич крепко, как бульдог, вцепился в его ногу.

«Мала куча» пополам перегородила коридор. Один бандит с носилками, отрезанный «кучей» от остальных, растерянно топтался у порога, не имея возможности принять участие в боевых действиях.

Двое, загипнотизированные круговыми движениями хрустальной вазы, уставились на Варвару Игнатьевну. Один из них наконец услышал призыв Полушефа выключить свет и стал растерянно озираться в поисках выключателя, но в это время Геннадий Онуфриевич, изловчившись, кинул в него платяной щеткой и угодил точно между глаз. Налетчик без звука сполз на пол.

– Брось вазу, бабка! – прохрипел оставшийся бандит, потихоньку продвигаясь к Варваре Игнатьевне. – Брось, божий одуванчик, кому говорю, а то пришью ненароком! Не хочу грех на душу брать!

Старая женщина на миг оцепенела. Она узнала голос, который слышала по телефону. Воспользовавшись ее растерянностью, налетчик рванулся вперед.

– Поддай, братцы! – крикнул он гнусаво.

Но бандит Мишка сделал промашку. Ему не надо было подавать свой простуженный голос. Ненавистный голос придал силы бедной женщине.

– Не подходи! Зашибу! – крикнула она и еще сильнее завращала вазой.

Бандит отступил.

Перевес стал медленно склоняться на сторону хозяев. Два налетчика валялись без сознания, трое были блокированы.

Но тут случилось событие, которое решило исход битвы.

Топтавшийся у дверей, как видно, туповатый грузчик наконец-то нашел способ, как прийти на помощь товарищам. Он набросил на «малу кучу» брезентовые носилки и пополз по ним, пыхтя и отдуваясь. Находившийся в самом низу Геннадий Онуфриевич не имел возможности ни ударить его, ни схватить за ногу. Бандит успешно форсировал «кучу», аккуратно скатал носилки, прислонил их к стене и поспешил на помощь своему загипнотизированному товарищу.

Бедная женщина уже устала размахивать вазой. Амплитуда колебаний вазы становилась все меньше и меньше. По мере того как она уменьшалась, загипнотизированный Мишка сантиметр за сантиметром приближался к Варваре Игнатьевне. Наконец, услыша за собой пыхтение подоспевшего на помощь товарища, он сбросил с себя чары вращающейся вазы, нагнул голову и прохрипел сиплым голосом:

– Ну, одуванчик, держись! Пропал твой щенок!

– Сам ты псина вонючая! – крикнула в ярости Варвара Игнатьевна и кинула в бандита вазой.

Ярость – плохой советчик. Ваза, пущенная изо всех сил, но слишком поспешно, а потому неточно, просвистела мимо головы врага, ударилась в стену и разлетелась на мелкие дребезги. Бандит нагло захохотал. Исход битвы был решен. Безоружная старая женщина стояла одна против двух здоровенных лбов.

Сомкнувшись плечами, бандиты двинулись к Варваре Игнатьевне.

Но тут произошло еще одно событие, которое на некоторое время отсрочило падение спальни.

Полушеф, у которого были скованы лишь ноги, достал что-то из кармана и все это время возился, кряхтел под навалившимся на него бессознательным телом. Геннадию Онуфриевичу казалось, что он слышит чирканье спичек о коробок и чувствует запах серы, но он не придал этому значения – может быть, подумал он, от волнения Федору Ивановичу захотелось закурить.

Но вот Полушефу удалось что-то там такое сделать, он высвободил правую руку из-под тела, размахнулся, насколько ему позволяло лежачее положение, и кинул какой-то предмет в спальню. Послышалось шипение, и вонючий желтый дым стал заполнять квартиру.

Это была дымовая шашка!

Оба налетчика, шедшие на штурм спальни, оглянулись, услышав за своей спиной шипение, и удивленно уставились на ползающую по полу шашку. На какое-то время растерялся и Геннадий Онуфриевич. Он ослабил хватку щиколоток Полушефа, и тот не замедлил этим воспользоваться. Маститый ученый рванулся сразу двумя ногами, прытко вскочил и закричал:

– Скорей в спальню! На штурм! Хватай младенца!

От этого крика очнулся даже оглушенный щеткой бандит. Шатаясь и мотая головой, он поднялся на ноги. Встал и ударившийся лбом о галошницу. Теперь вся шайка была в сборе.

Через несколько секунд все сбились у двери в спальню. Геннадий Онуфриевич встал на колени и закрыл глаза. Все было кончено.

И тут произошло чрезвычайное событие. Дверь в спальню заскрипела и медленно открылась. На пороге, чихая и кашляя, показалась маленькая фигурка в коричневых штанах, цветастой рубашке и с клеенчатым подгузником.

Это был Шурик-Смит!

– How do you do?[7] – спросил он.

Все застыли. В комнате наступила мертвая тишина. Только слышалось шипение шашки, заполнявшей квартиру ядовитым дымом.

– Goddam you![8] – прошепелявил Шурик-Смит и чихнул, разгоняя рукою дым.

Налетчики с ужасом смотрели на младенца.

Первым опомнился Геннадий Онуфриевич. С побелевшим, трясущимся лицом бросился он к сыну, растолкал налетчиков, прижал мальчика к себе.

– О господи! Наконец-то! Поистине happy end![9]

Из глаз многострадального отца текли слезы.

– Как ты себя чувствуешь, малыш? Тебя разбудили? Пойдем в кроватку, – бормотал Геннадий Онуфриевич по-русски, забыв, что сын не понимает его.

– Па-па… – вдруг раздельно сказал младенец тоже по-русски. (Вот они, результаты контропыта!)

– Что? Нет, нет, я не папа. Я father[10]. Откуда ты подцепил это слово? Говори по-английски, понял?

– Big bear[11], – сказал младенец, показывая пальчиком на стоявшего рядом бандита.

Бандит таращил на него глаза, ничего не понимая. Потом Шурик-Смит ткнул пальцем в сторону родной бабушки.

– Meat bird[12].

После этого плод эксперимента помолчал, нашел глазами бледного Федора Ивановича и указал на него.

– Blue jay[13].

Полушеф побледнел еще больше. Шашка заполняла комнату желтой дрянью все больше и больше, но никто не обращал на нее внимания. Все словно потеряли на некоторое время разум.

Вдруг Курдюков дернул плечами, хотел что-то сказать, но поперхнулся, сморщился и отвернулся.

– Пошли, ребята, – выдавил он наконец. – Нам тут больше нечего делать.

Полушеф подошел к своему сопернику, взял его вялую руку и пожал ее.

– Ты победил. Поздравляю.

– Спасибо, – пробормотал Геннадий Онуфриевич. – Well[14].

– Huskies![15], – сказал юный Красин, показывая на бандитов.

Топоча и поглядывая на младенца, налетчики потянулись в коридор. Один из них поднял шашку и аккуратно выбросил в форточку.

– Просим прощения… Наследили мы вам тут, – буркнул он смущенно.

– Деда и внучку вам сейчас доставят, – сказал Полушеф. Он снял белый халат, скатал и старался засунуть в карман брюк.

– А как же я? – спросила Варвара Игнатьевна растерянно. – Я же отравлена…

– Отравленные люди не дерутся… как жеребцы, – сказал Федор Иванович, махнув рукой. – Ерунда все… Никого мы не травили.

– Но мой живот…

– Психологическая атака, бабка, – буркнул Федор Иванович. – Самовнушение… Пройдет…

Налетчики ушли. Хлопнула дверь.

– Броня у них… – донесся до Красиных уважительный голос с лестничной клетки.

– Под напряжением. Я сразу заметил.

– Могли бы обуглиться…

– Здорово они за него…

– Ценный ребенок, еще бы. Вон как по-английски шпарил. А я своего два года мордой в учебник тычу, и хоть бы что.

– Наука…

– А как же теперь насчет магарыча?

– Пусть ставит… Нам какое дело… Договор дороже денег… Пусть ящик ставит… Слышь, Мишка, пусть твой отец ящик все равно ставит… Досталось еще похлеще, чем с пианиной на восьмой этаж бежать.

– А чего он мальца не взял?

– Английским оказался. Дипломатическая неприкосновенность.

– Ну и что? Мало ли…

– Международное отношение. Может, он от посла какого…

Голоса стихли. Наступила тишина.

– Господи! Дыму-то… дыму… – Варвара Игнатьевна бросилась открывать форточку. Потом фартуком стала разгонять желтый чад. Сделав дело, старая женщина села за стол и заплакала. Плечи ее содрогались от судорожных рыданий.

– Неужели все… господи… неужели конец?.. – бормотала она.

Постепенно старая женщина справилась с собой и пошла в спальню, чтобы спросить, не надо ли чего сыну. Геннадий Онуфриевич спал на кушетке, поджав ноги, и прижимал к себе Шурика-Смита. Лицо у ученого было старым, измученным. Мать осторожно накрыла отца с сыном одеялом, перекрестила. Геннадий Онуфриевич зашевелился, крепче прижал к себе маленькое тельце.