Часть 6 Кто твой отец и кто тебе мать?

110

— Классно, — одобрительно заявляет Надж, оглядывая со всех сторон мою новую джинсовую куртку. На спине, конечно, придется сделать две прорези для крыльев, но в остальном и вправду классно.

В свою очередь, я смотрю на нее и расплываюсь в улыбке от уха до уха. Она похожа на кого угодно, только не на Надж. Ее каштановую мочалку подстригли и распрямили по последнему писку моды. Тут и там высветленные шелковистые пряди стильно обрамляют ее смуглое личико. Такого преображения и представить себе было невозможно. Настоящая Золушка: из чумазого подростка — прямо в супермодели! Как это я раньше не замечала, что у нас подрастает такая красавица! Если, конечно, ей дано будет подрасти…

— Смотрите на меня! — вертится перед зеркалом Газман, с головы до ног, то есть, буквально до кроссовок, обряженный в армейский камуфляж.

— По мне, на все сто! — я поднимаю вверх оба больших пальца.

Амбарного вида секондхенд-лавочка преобразила нас до неузнаваемости. Пушистую голову Газзи искупали в перекиси водорода, по бокам обрили, а макушку намазали гелем, накрутили из выбеленных волос пипочек и покрасили кончики в голубой цвет. Но он хандрит:

— Я же просил выбрить на затылке «Куси меня».

— Нет, никаких «куси»! — торможу его деланно строгим голосом.

— А Игги-то в ухо серьгу вдели…

— Нет, я сказала!

— Всем можно, а мне нельзя!

— НЕТ! Еще раз повторить?

Он обиженно пыхтит и отходит к Клыку. Клыка тоже обрили, чуть не наголо, оставив только одну длинную прядь, которая пижонисто падает ему на глаза. Ее тоже чуть-чуть подсветлили. Рябая, в разных оттенках коричневого, она точь-в-точь похожа на хохолок ястреба. Ни хрена себе совпадение! В довершение перемены стиля он поменял свой старый черный ансамбль на новый черный ансамбль.

— Мне вот это нравится, — Ангел сняла с вешалки какие-то рюшечки и оборочки и кокетливо прикладывает их к себе. Я уже экипировала ее в новые, цвета хаки, штаны и футболку и мы уже остановились на пушистой голубой курточке.

— Мммм… — рюшечки вызывают у меня серьезные сомнения.

— Макс, ведь правда хорошенькая юбочка, — уговаривает она меня, — пожалуйста.

Интересно, играет уже Ангел со мной в свои гипнотические штучки, или еще пока нет? Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня по-ангельски невинно.

— И Селесте тоже очень нравится.

— Видишь ли, Ангел, я не очень понимаю, где ты будешь носить эту балетную пачку, особенно притом, что мы все время от кого-нибудь удираем.

Она понуро оглаживает пачку и неохотно соглашается.

— Ну что, мы готовы? — нетерпеливо спрашивает Игги. — Я не говорю, что мне здесь уже надоело, но…

— Ты, случайно, пальцы в розетку не засунул? — хихикает Газ.

Иггины соломенные волосы, и правда, стоят торчком. Концы его воинственного гребня покрашены в цвет воронова крыла.

— Что, торчком стоят? Дай-ка я потрогаю, — любопытствует он, с удовольствием ощупывая себе голову. — Клево!

Я и оглянуться не успела, как ему прокололи ухо. Тоненькое золотое колечко серьги — вот все, за что мне пришлось заплатить.

Обновленные, как заново родившиеся, выходим обратно на улицу. Уже смеркается.

Я чувствую себя свободной и счастливой. Зуб даю, даже Джебу меня теперь не узнать. Там, в «Ю-До», стилистка подняла мои косы и одним махом их отчекрыжила. Больше в полете они не будут лезть мне в глаза. Не будут на бегу забивать мне рот.

Но это далеко не единственное новшество. Половина головы у меня теперь ярко розовая. К тому же, невзирая на мои протесты, мне покрасили все, что только можно было покрасить: ресницы, веки, брови, щеки, губы. Так что я вышла на белый свет в полной боевой раскраске. Любой даст мне теперь лет двадцать, не меньше. Особенно притом, что и росту во мне под метр восемьдесят.

— Вон там парк, пойдемте, — показывает Клык.

Хорошее местечко. И темно, и места для разбега достаточно. Через пять минут мы уже поднимаемся над городом, оставляя позади его шум, огни и суету.

Какое счастье снова раскрыть крылья и дать им волю! Какое счастье снова почувствовать себя быстрой и легкой. Такой, какой на земле мне быть не дано.

Радуясь каждому движению, я лечу, выписывая в воздухе широкие круги, дыша полной грудью и подставляя ветру свою коротко стриженную голову.

Парикмахерша сказала, этот стиль называется «ветры Манхэттена».

Кабы она только знала…

111

Летим под облаками — до них рукой подать. Отсюда ясно видны очертания Манхэттена. Восточная Река отделяет его от Лонг-Айленда, и этот длинный остров много больше самого Нью-Йорка. Резко очерченная линия океана кучерявится белыми завитками барашков на гребнях разбивающихся о берег волн.

Где-то через полчаса внизу показалась черная полоса пляжа. Никаких огней. А где нет огней, там и людей нет. Клык сигналит посадку. Идем на снижение. От перепада высоты голова радостно кружится, как от шампанского. Приземляемся на мягкий мелкий песок.

— По-моему, порядок, — роняет Клык, осмотрев берег.

Пляж здесь дикий, ни ресторанчиков, ни автомобильных стоянок, ни курортных пансионов.

Эта узкая песчаная полоска похожа на укрепление, словно нарочно построенное каким-то великаном: здоровенные валуны по обоим концам и гряда таких же валунов вдоль берега ярдах в тридцати от воды. Похоже, здесь безопасно: природная крепость, да и только.

Скидываю с плеч рюкзак и извлекаю из него всякую снедь нам на ужин.

— Располагайтесь. Здесь нам и кров, и стол.

Интересно, что слышат наши в моем голосе? Облегчение или плохо скрытый горький сарказм? Раздав ребятам еду, устало опускаюсь на толстенную колоду, вымоченную соленой океанской водой и набело высушенную солнцем.

Не проходит и двадцати минут, а мы уже построили нашу заветную пирамиду и свернулись калачиком под прикрытием валунов. Песок такой мягкий, что не надо никаких матрасов.

Все уснули, а я какое-то время еще размышляю про загадочные слова, услышанные прошлой ночью. Интересно, что имел в виду Голос, когда сказал, что пришло мне время учиться? Но постепенно мысли мои смешались. Меня точно темной волной накрыло и затянуло в сон. В полудреме слышу обрывки разговоров на каком-то непонятном мне языке.

И вдруг Голос произносит отчетливо и ясно: «Это, Макс, тебе непременно надо знать. Непременно».

112

Океан. Вот еще одно новое, потрясающее, доселе нами не испытанное явление. Мы выросли в лабораторных клетках. Потом, четыре года назад, Джеб нас украл и укрыл в нашем горном убежище. Чему бы он нас ни учил, он всячески, любой ценой, оберегал нас от всех возможных новшеств.

И вдруг они посыпались на нас, как из рога изобилия. Каждый день с нами происходит что-то неизведанное. Каждый день полон открытий: новые места, новые люди, новые опыты.

— Смотрите, краб, — Газман присел у кромки прибоя и тычет палочкой в быстро зарывающееся в песок существо. Ангел тут как тут, прибежала взглянуть, волоча за собой Селесту и едва не купая ее в воде.

— Хочешь пирожок? — Игги протягивает мне плюшку.

Сегодня утром я слегка отмыла свою вчерашнюю боевую раскраску, и вместе с Надж мы отправились в ближайший город пополнить запасы съестного. В булочной «Мамы и папы» продавались домашние пирожки. Устоять перед ними было невозможно. Так что дюжина румяных плюшек перекочевала в мой рюкзак с прилавка «Мам и пап».

Должна признаться, что поставленная мной задача разыскать пирожки с яблоками не хуже тех, которые мы пекли с Эллой и ее мамой, по всей вероятности, совершенно невыполнима.

Эти ничего себе, с корицей, с коричневым сахаром, яблоки с кислинкой. Вполне достойные пирожки. Без претензий. Но, по правде сказать, не фонтан.

Поворачиваюсь к Клыку:

— Что скажешь? Вкусно?

— Нормально, — и он продолжает уплетать за обе щеки.

Нормально, нормально… Кабы он понимал что-нибудь в домашних пирожках! Что ни дай, все сметет.

— Семь из десяти, не больше, — выношу я свой приговор. — Они хоть и свежие, а жестковаты, нежности не хватает. Так что миссия под кодовым названием «совершенный пирожок» продолжается.

Игги смеется и, невзирая на мою суровую оценку, лезет в рюкзак за новой порцией…

Мокрая чуть не по пояс Надж захлебывается от восторга:

— Ка-а-ак мне нравится океан. Я ничего лучше не видела. Даже лучше чем горы. Лучше Нью-Йорка. Я, когда вырасту, буду морским биологом. Я буду плавать далеко в море, нырять с аквалангом, сделаю миллион открытий, и меня пригласят работать в Нэшнл Джеографик.

И она убежала обратно в воду, утащив за собой Игги.

Да уж конечно. Ты — в Нэшнл Джеографик, а мне — прямиком в президенты. Что ты с ней поделаешь? Мечтательница эта наша Надж…

— Им всем здесь хорошо, смотри, как они разрезвились, — говорит мне Клык, задумчиво наблюдая за стаей.

— А что здесь может быть плохого? Песок теплый, море ласковое, тишина, покой. Жаль, что мы не можем здесь насовсем остаться.

Клык с минуту молчит:

— А если бы мы точно знали, что здесь безопасно, что нас никто не достанет, ты бы хотела здесь остаться?

Похоже, он не шутит.

— А кто Институт искать будет? Информация о родителях — у всех вопрос номер один. Ее тоже раскопать надо. Джеба найти и, как минимум, поговорить с ним как следует. И что это у них за Директор? И что они с нами со всеми сделали? И почему они все в один голос твердят мне, что я должна спасти мир? А ты говоришь, остаться…

Клык поднимает руку, и я неожиданно понимаю, что чуть ли не кричу во весь голос.

— А что если… — он говорит медленно и смотрит в сторону. — А что если взять и наплевать на все это, наплевать и послать к чертовой бабушке.

У меня отпала челюсть. Вот так живешь себе с человеком всю жизнь, думаешь, что знаешь его как облупленного, а он возьмет, да тебя огорошит. Как гром среди ясного неба.

— Ты рехнулся, что ли… — начинаю я, но тут прибегает Газман и плюхает мне на колени живого краба-отшельника. За ним проголодавшаяся Ангел требует обеда. И в этой круговерти мне не найти свободной минуты, чтобы взять его за плечи, встряхнуть хорошенько и наорать на него от души: кто ты такой, и что ты сделал с настоящим Клыком?!

Ничего, как-нибудь после…

113

На следующее утро Клык с ироничным поклоном кладет передо мной «Нью-Йорк Пост». Пролистав газету, на шестой странице читаю короткую заметку: «Таинственные дети-птицы пропали бесследно».

— Наконец-то хоть одна сносная новость. Целых два дня прошло, а мы до сих пор не учинили ни одного публичного скандала, и наши фотографии не мелькают на первых полосах ни национальной, ни местной прессы. Достижение!

— Айда купаться, — зовет Надж и тянет Игги за руку. Все четверо, она с Игги и Ангел с Газманом, бегут к воде.

Солнце жарит вовсю, так что холодная вода их нисколько не смущает. Рядом со мной Клык читает газету и рассеянно опустошает банку орешков. Младшие плещутся в воде. Игги на ощупь строит замок из песка.

Здорово все-таки получилось! У нашей стайки настоящие каникулы, и я радуюсь, что они хоть на пару дней могут расслабиться, есть, спать, загорать и купаться, забыв о погонях и преследованиях.

Только меня не отпускает напряжение. Только я не могу забыть о погонях.

Как же получилось, что ирейзеры до сих пор нас не обнаружили? То следуют за нами по пятам, куда мы ни двинемся, они тут как тут. А то, как сейчас, получается, что нам удалось от них оторваться. Я ломаю голову и никак не могу понять, сидит во мне чип или нет, подает он сигналы, или это только мое больное воображение. Если подает, то куда подевались ирейзеры? Они что, играют с нами в кошки-мышки? Извращенцы.

Игра, игра, игра… Про какую-то игру говорил мне в Школе Джеб. Про игру твердит теперь Голос. Оба повторяют без конца, что надо научиться играть, что все происходящее — только тест, только очередное испытание.

Передо мной как будто загорается огромная неоновая реклама: «Играй с нами, играй, как мы, играй лучше нас». Меня наконец осеняет: вся наша жизнь — одна сплошная бесконечная жестокая игра… А меня эти извращенцы выбрали в главные действующие лица.

Задумчиво пропускаю сквозь пальцы горячий песок. Ладно, если это игра, сколько в ней играющих сторон? Всего две? А как же двойные агенты?

Я уже готова поделиться своими соображениями с Клыком, но осекаюсь на полуслове. Его темные глаза смотрят пристально и вопросительно, и меня вдруг переполняют темные подозрения.

А что если…

Отвожу от него взгляд, чувствуя, как горят у меня щеки.

Что если не все мы играем в одни ворота, что если среди нас есть предатель?

У меня явно происходит раздвоение личности. Макс номер один стыдится этих мыслей. Макс номер два твердит, что ее паранойя не один раз спасала наши жизни. Кто же их них прав?

От этих смурных размышлений меня отвлекает смех Газзи и Ангела. Они брызгаются и играют в воде в догонялки. А потом Ангел ныряет и Газ старается поймать ее под водой.

Глядя на Ангела, я снова погружаюсь в раздумья. Она, кажется, изрядно изменилась после своего недавнего заключения в Школьной клетке. Изменилась или только «кажется»?

Я больше не могу. Все эти вопросы выше моих сил. Роняю голову на руки и тихонько плачу. Если не доверять моей семье, то и жить не стоит.

— У тебя голова опять болит? — заботливо спрашивает Клык.

Вздыхая, мотаю головой и смотрю на кромку горизонта, отделяющую океан от неба.

Мне нужен Клык. Он моя единственная опора. Как же можно не доверять брату? Я просто должна ему верить.

Должна?

Газ мечется в воде, в растерянности оглядываясь вокруг. Он поднимает голову — на лице у него паника:

— Ангел нырнула и не всплывает. Я ее потерял!

Мгновение — и я в воде.

114

— Ангел! — кричу я во все горло и с размаху бросаюсь в воду. Поравнявшись с Газманом, хватаю его за плечи:

— Где? Где она нырнула?

— Вот здесь, на этом самом месте! Она в ту сторону поплыла. Я ее под водой видел.

К нам уже сбежались Клык, Надж и Игги. Впятером мы безрезультатно всматриваемся в холодную серо-голубую, мутную воду. Разбивающиеся о берег волны поднимают со дна песок.

Жаль, думаю, что никому из нас так и не установили способность к рентгеновскому видению. Сердце сжимается в ужасе. Я чувствую, как ноги мне тянет от берега сильным подводным течением, и вижу, как ветер, только что казавшийся легким бризом, гонит в океан прибрежные воды.

— Ангел! — что есть мочи кричит Надж в сложенные рупором ладони.

— Ангел! — зову я и лихорадочно прыгаю с волны на волну, подставляя грудь под прибой и моля Бога натолкнуться на нее под водой.

Приблизив лицо вплотную к воде, Клык методично разгребает ее руками и прочесывает сантиметр за сантиметром.

Расходимся в стороны по большому кругу, стараясь захватить как можно большее расстояние. Щуримся на солнце и без конца по очереди ныряем.

Я в панике. Дыхание свело. Голос сел. Глаза дерет от соли и яркого солнечного света.

Прочесали уже ярдов тридцать, если не больше — от Ангела ни следа. Где она? Смотрю назад на берег, как будто надеюсь увидеть, что она как ни в чем не бывало выходит из воды там, где на песке поджидает ее Селеста.

Время остановилось. Океан с силой тащит меня от берега вглубь. Вот так же, наверное, затянуло и Ангела. Ясно представляю себе ее окоченелое от холода и ужаса лицо. Что же это? Мы прошли огонь, воду и медные трубы, вызволили ее из Школы и все для того, чтобы океан ее от нас отнял?

Клык продолжает поиски. Он теперь движется вдоль берега, и мы, пристроившись к нему, шеренгой еще раз прочесываем всю длину пляжа, внимательно подмечая каждую деталь на воде, на берегу, в океане. Все впустую.

Еще раз…

И опять…

На горизонте какая-то точка. Усиленно моргаю: песок мне в глаза попал или..? Что? Что там? Боже мой! У меня подкосились колени. Я сама вот-вот нырну, и им придется продолжить поиски, теперь уже разыскивая Макс.

В сотне ярдов от берега над водой вынырнула маленькая мокрая головка. В изнеможении останавливаюсь и остолбенело смотрю, как Ангел, стоя на отмели по пояс в воде, радостно машет нам руками.

Чудом удерживаюсь на ногах, и мы с Ангелом бросаемся навстречу друг другу.

— Ангел, Ангел, где ты пропадала? — шепчу я, изо всех сил прижимая ее к себе.

— Догадайся! — Она на седьмом небе. — Я могу дышать под водой!

115

Хватаю ее на руки, обнимаю ее мокрое холодное тело и не могу остановиться:

— Ангел, Ангел, — повторяю я, стараясь не разрыдаться. — Я так испугалась, что ты утонула. Как же ты заплыла так далеко?

Она прильнула ко мне, обхватила руками за шею, и мы медленно двинулись к берегу. Выйдя из воды, упали на мокрый песок. Взъерошенный, замерзший Газ подбежал к нам, и я вижу, как он крепится и глотает слезы.

— Я просто плыла. Меня накрыло волной, я случайно наглоталась воды и начала задыхаться. Мы в прятки под водой играли, так что я все равно не хотела, чтоб Газ меня нашел. Поэтому я не вынырнула. А потом вдруг поняла, что если я глотаю воду, то не задыхаюсь.

Ангел захлебывается объяснениями, и я поначалу не понимаю, что она такое говорит:

— Что значит, глотаю воду?

— То и значит. Глотаю воду, а потом делаю вот так.

Она изо всех сил выдувает сморщенным носом воздух, и я облегченно смеюсь — любуясь на ее милую и родную рожицу.

— А вода из носа вытекает? — спрашивает Клык.

— Не-а. Я не знаю, куда вода девается. Но воздух точно, из носа выходит.

Я смотрю на Клыка:

— Она выделяет из воды кислород.

— Ангел, а нам показать можешь?

Она поднимается на ноги и весело бежит к воде. Зайдя по пояс, плюхается лицом вниз. Я, на всякий случай, держу ее за руку, не дай Бог снова потерять, даже всего на секунду. Ангел уходит под воду, делает огромный глоток и выдыхает через нос. От удивления глаза у меня вылезают из орбит: капельки морской воды сочатся из невидимых пор по обеим сторонам ее шеи и стекают вниз тоненькими ручейками.

— Ни фига себе! — изумленно выдыхает Газман.

Надж в красках описала эту картинку Игги, и он только присвистнул.

— Я могу так делать и плыть под водой сколько хотите, — еще раз подтверждает Ангел и раскидывает крылья, чтобы просушить их на солнце.

— Зуб даю, я тоже так смогу, — подпрыгивает Газзи, — мы брат и сестра. Если она может, у меня тоже получится.

Он с размаху бултыхается в волну, набирает полный рот воды, глотает ее, стараясь выдуть воздух носом, из которого хлещет вода. Захлебывается, задыхается и судорожно кашляет до слез и чуть не до рвоты.

Проходит минут десять, прежде чем он приходит в себя и постепенно успокаивается с несчастным видом и зеленой физиономией.

— Игги, — прошу я, — пощупай у Ангела шею, может, ты почувствуешь что-нибудь. Например, у нее на выдохе вода из пор вытекает. Проверь, может отверстия какие-нибудь обнаружишь?

Легкими, как перышко, пальцами Игги скользит по нежной шее Ангела, внимательно задерживается к низу от ушей. Но в недоумении снимает руки:

— Нет, я ничего не чувствую. Вроде все, как у нормальных людей.

Чтобы окончательно удостовериться, мы по очереди проделываем тот же опыт, который только что чуть не удушил Газзи. Не знаю, удивит ли тебя, дорогой читатель, что никто из нас, кроме Ангела, под водой дышать не может. Я, так и быть, поберегу тебя от душераздирающих подробностей. Скажу только, что нырять после наших экспериментов я долго не полезу. Не уговаривай!

Итак, Ангел может дышать под водой! Какие еще обнаружатся у нас способности? Они словно запрограммированы проявиться в назначенный день и час. В шесть лет — то, в десять — это. Как инициация в первобытном племени. Обряд свершен — и ты сильнее и могущественнее, чем прежде.

Разве не странно?

Не странно, Макс, — неожиданно звенит в моем мозгу Голос, — не странно, а божественно. Божественно и прекрасно. Вы все шестеро — произведение искусства. Радуйся этому!

Ладно, ладно, как скажешь. Вот только перестану бегать от ирейзеров да от полицейских и сразу начну радоваться. Произведения искусства. Или уроды-мутанты. Это ведь как повернуть. Стакан наполовину пуст или наполовину полон. Ты что думаешь, я не отдам, не моргнув глазом, свои крылья за нормальную жизнь с нормальными родителями и нормальными друзьями?

В ответ голова моя булькает глуховатыми смешками: Да хватит тебе, Макс, ваньку валять. Мы оба знаем, что это неправда. Ты с тоски умрешь от нормальной жизни в нормальной семье.

— Тебя никто не спрашивает!

— Не спрашивает что? — удивленно трогает меня за плечо Надж.

— Ничего-ничего, это я так.

На вот тебе, пожалуйста. Одним классные способности чужие мысли читать и под водой дышать, а другим — от Голосов ни крестом, ни пестом не отделаться. Кому, спрашивается, повезло больше?

Макс, а теперь рассуди. Что бы ты сейчас сделала, если бы все, что ни пожелаешь, было в твоей власти?

Ммм… я об этом никогда не думала. Во-первых, летать я уже умею. Чужие мысли читать, как Ангел, было бы совсем неплохо. Но, с другой стороны, тогда всегда будешь знать, если тебя кто-то не любит. А поделать с этим все равно ничего не сможешь. Так что насчет чужих мыслей — не уверена.

Может быть, ты захочешь спасти мир? — говорит Голос. — Ты когда-нибудь на эту тему задумывалась?

Не буду я никакой мир спасать, оставь свое спасение мира взрослым. Пусть они этим спасением занимаются.

Нет, Макс. Взрослые мир только губят. Подумай-ка лучше про это.

116

Ночью меня разбудил низкий, бархатный, полный нескрываемой угрозы голос:

— Смотри-ка, кто пришел вас навестить! Встречайте гостей.

Я напряглась, будто натянутая тетива лука, и только приготовилась вскочить, как на горло мне встал грубый ботинок и намертво пригвоздил к земле.

Ари, вечный мой враг Ари.

Еще секунда — проснулись Клык и Игги, а я выбросила свободную пока руку толкнуть Надж.

В венах пульсирует адреналин, напружинивая мышцы в полную боевую готовность. Ангел проснулась и, к моему облегчению, не раздумывая, с места взмыла в воздух. Крепко прижимая к себе Селесту, зависла футах в двадцати над землей. Ясно вижу, как она смотрит вниз, и на ее лице застывает выражение неподдельного ужаса.

Из положения лежа оглянуться вокруг не так-то просто. Но мне все же как-то удается приподнять голову. Отчаянный крик сам собой вырывается у меня из груди. Мы окружены. Столько ирейзеров я в жизни не видела. Сотни и сотни. Они там в Школе зря времени не теряют. Видно, плодят их теперь пачками.

Ари наклоняется ко мне и шепчет:

— Ты, когда спишь и рот у тебя закрыт, прямо конфетка. Так бы и съел. Жаль только, что косы обстригла.

— Тебя не спрашивают. Заткнись! — яростно пытаюсь вырваться из-под его сапога.

Он ржет и, надавив ногой посильнее, игриво проводит когтем по моей щеке:

— Люблю бешеных девчонок!

— Ну-ка, прочь от нее! Убери, тебе говорят, руки! — Клык остервенело бросается на Ари. Он пудов на сто легче противника, но на его стороне внезапность нападения, холодная дикая злоба и жажда крови. Я пару раз видела его таким. В таком состоянии он поистине страшен.

Игги и я кинулись было ему на помощь, но в нас тут же вцепились ирейзеры. Только успеваю крикнуть:

— Надж, Газ! Вверх и прочь! Немедленно!

Они беспрекословно подчиняются и взвиваются в воздух. Несколько ирейзеров подпрыгивают ухватить их за ноги, но ребята мои оказались расторопными. И секунду спустя они уже вне досягаемости и хлопают крыльями рядом с Ангелом. Молодцы! Одной заботой у меня меньше!

Как могу стараюсь сопротивляться. Но трое здоровенных волчин держат меня за руки и за ноги, и троих мне не одолеть.

— Клык! — ору я что есть мочи. У него уже разодрана щека. Когти Ари разорвали ее в кровавые клочья. Они остервенело катаются по песку, и в пылу битвы Клык глух ко всему, и к моим воплям, и к своей боли.

Ни в каком боксерском поединке Клыка бы не поставили против Ари. Какова бы ни была наша нечеловеческая сила, она уступает простой мускульной массе обычного взрослого ирейзера. Но Клык сражается не на жизнь, а на смерть и, похоже, размозжил-таки Ари ключицу.

Тот взвизгнул, оскалил зубы, отступил на шаг, размахнулся, крутанул Клыка вниз головой и изо всех сил хряснул его о землю. Длинная черная челка бессильно мотнулась, глаза закрылись, и Клык безжизненно рухнул на песок.

Ари еще раз приподнял его за голову и снова звезданул ею о камень. И еще, и еще.

— Прекрати! Остановись! Перестань! — Исступленная ярость застилает мне сознание и, забыв обо всем на свете, атакую схвативших меня ирейзеров головой, локтями, чем попало, кусаюсь, царапаюсь, брыкаюсь. Наудачу дернув коленом, попадаю одному из них в пах. Он орет и выкручивает мне за спиной руку.

Клык немного приходит в себя, слабо приподнимает веки. Увидев нависшую над ним морду Ари, хватает полную горсть песка и швыряет Ари в глаза. Воспользовавшись выигранной передышкой, вскакивает, выбрасывает вперед поднятую ногу и с силой ударяет противнику в грудь. Пошатнувшись, Ари задыхается и складывается пополам. Но мгновенно выпрямляется, подпрыгивает и локтем шарахает Клыку в переносицу.

Сквозь слезы вижу фонтан крови и медленно оседающее тело Клыка. Плачу, но не могу выкрикнуть ни слова — рот у меня зажат когтистой лапой ирейзера.

Как в замедленной съемке, Ари наклоняется над поверженным Клыком, раскрывает ощеренную пасть. Его обнаженные клыки вот-вот кровожадно вопьются Клыку в горло.

— Тебе конец! — свирепый рык звучит как смертный приговор моему брату.

«Боже! Боже, спаси Клыка. Боже, не оставь Клыка на растерзание этому выродку», — молюсь я про себя.

— Ари!

Мать честная! Я хорошо знаю этот голос!

Джеб! Мой приемный отец! Мой злейший враг!

117

Джеб легко раздвигает толпу ирейзеров, и они покорно расступаются перед ним, словно он Моисей, а они дети Израилевы. В глазах у меня сверкает праведный лютый гнев. Мне по-прежнему странно видеть его. Тосковать по нему, а не презирать — вот привычное состояние моей смятенной души.

Клык лежит без сознания, но еще дышит. Ари, помедлив, отпускает его. Вонючие смертоносные челюсти все еще готовы сомкнуться на горле моего брата.

— Ари, — жестко повторяет Джеб. — Ты забылся. Тебе какие даны приказания?

Не спуская глаз с Ари, он неспешно движется ко мне. Нескончаемые секунды тянутся, как часы. Наконец медленно-медленно Ари отступает от Клыка, оставив его тело лежать на песке неестественно вздыбленной грудой.

И вот, лицом к лицу, я смотрю Джебу в глаза.

Он не раз спасал мне жизнь. Он не раз спасал жизни всей нашей стае-семье. Научил меня читать, научил делать яичницу, заводить с пол-оборота машину. Когда-то он был моей единственной константой, единственной точкой опоры. Было время, когда я не могла без него дышать, на могла жить без него.

— Макс, ты понимаешь теперь? — мягко обращается он ко мне. — Понимаешь всю поразительную красоту этой игры? Ни одному ребенку, ни одному взрослому, никому не дано испытать то, что чувствуешь сейчас ты. Ты понимаешь теперь, насколько необходимо все то, что кажется тебе досадными неприятностями?

Заткнувший мне рот ирейзер медленно отлепляет от моего лица свои когтистые пальцы. Мое первое движение — плюнуть, выплюнуть забившие мне рот грязь и слезы. Плевок падает на ботинок Джеба.

— Нет, — говорю я ровным голосом, хотя все мое существо кричит от негодования и с трудом сдерживаемого желания броситься к Клыку. — Нет и тысячу раз нет. Я не понимаю и не хочу понимать. Единственное, чего я хочу, это покончить с твоей зверской бессмысленной игрой.

Его до боли знакомое лицо напряжено, словно он вот-вот потеряет терпение. Хрен с ним!

— Сколько можно тебе повторять, что ты предназначена спасти мир. В этом цель и смысл твоей жизни. Думаешь, на это способен обычный нетренированный, необученный четырнадцатилетний подросток? Так вот я тебе говорю: не способен. Ты должна стать самой лучшей, самой сильной, самой умной. Исключительной. Чтобы все у тебя было по-максимуму. Слышишь ты меня, Максимум Райд?

Нарочито закатываю глаза и зеваю. Разозлить Джеба не трудно. Челюсти его ходят желваками плохо подавляемого гнева:

— Не вздумай провалить свою миссию, — мне хорошо слышны в его голосе стальные ноты. — В Нью-Йорке ты неплохо выступила, совсем неплохо. Но и ошибок наделала. Серьезных и глупых ошибок. А за ошибки всегда приходится расплачиваться. Пора тебе принимать более обдуманные решения.

Немного помедлив, я вкладываю в свои слова весь яд, на который только способна:

— Если припомнишь, имя я выбрала себе сама. Максимум Райд — это я, и никому управлять мной не дано. Ты мне больше не отец. И ты мне больше не указ. Я поступаю так, как сама считаю нужным.

— Я всегда останусь тебе поводырем. И если ты думаешь, что живешь, как хочешь, по своим законам, я, по всей вероятности, ошибся в твоих умственных способностях.

— Ты, Джеб, решишь, наконец, или я «самая», или дура набитая. Давай, выбирай!

Он без слов махнул рукой, и ирейзеры освободили свою хватку. Игги и я отпущены на свободу. Ари лишь зыркнул на меня и, ерничая, послал мне воздушный поцелуй — увидимся еще, сестричка. Я только плюнула ему вслед и прошипела в его мгновенно помрачневшую от моих слов рожу:

— Папочка всегда любил меня больше.

Он уже готов был кинуться на меня с кулаками, но его относит волной отступающих за валуны ирейзеров. Джеб уходит с ними.

Нет, не с ними — один из них.

118

Вывихнутое плечо горит, как в огне, ноги не движутся, но я ковыляю по песку туда, где по-прежнему неподвижно лежит Клык. Перво-наперво ощупываю ему шею — не сломана ли. Вроде нет. Осторожно переворачиваю его лицом вверх. Изо рта у него тонкой струйкой сочится кровь.

— Клык, вставай, ты ДОЛЖЕН прийти в себя, — шепчу я ему.

Над нами уже стоит вся наша стайка, и Газзи озабоченно твердит:

— С ним плохо, совсем плохо. Ему надо к доктору.

Провожу по нему руками, пальпирую каждый сантиметр его избитого тела. Похоже, ничего не сломано, но он все равно не шевелится. Кладу его голову себе на колени, снимаю футболку и осторожно промокаю кровавые полосы, оставленные на щеках когтями Ари.

Пальцы Игги нежно скользят вдоль длинного тела Клыка, и мы вместе составляем длинный перечень синяков, ушибов, шишек и кровоподтеков.

— Мы можем вместе его перенести, — предлагает Игги.

— Перенести куда? — я сама слышу, сколько горечи в моем голосе. — Больниц для таких, как мы, еще не придумали.

— Не надо в больницу, — не открывая глаз, бормочет Клык, с трудом шевеля разбитыми губами.

— Клык, тебе очень плохо? Очень?

— Плоховато… — выдыхает он, старается пошевелиться и стонет.

— Не двигайся! — я пытаюсь остановить его, но он поворачивает голову и сплевывает кровь на песок. Открывает мутные глаза, подносит ко рту руку, что-то брезгливо выплевывает в кулак — зуб.

— Все болит, хоть в гроб ложись, — он пытается дотронуться до вздутых на затылке узлов, а я пробую изобразить улыбку и провожу рукой по его разрисованным Ари щекам:

— Ты на кота похож.

Но ему не до шуток.

— Клык, — голос у меня дрожит, — только живи, пожалуйста, Клык, только живи.

И вдруг, повинуясь какому-то мощному импульсу, я наклоняюсь и целую его в губы. По-взрослому. По-настоящему.

Он охает, ощупывает свой разбитый рот, и мы без слов — оба в шоке — смотрим друг на друга.

Кровь бросилась мне в лицо. Не понимаю, как это случилось? Что на меня нашло? По счастью, Игги слеп, а Ангел отправилась Клыку за водой. Но Газман и Надж остолбенело глазеют на нас. У Газа явно вышибло землю из-под ног. Похоже, я только что порушила все устои его и без того хрупкого мира.

Медленно Клык поднимается на локте. Поддерживаем его, помогая сесть. Даже от этого малого усилия на лбу у него выступает пот. От боли он скрежещет зубами.

— Хреново дело, — говорит он и кашляет на каждом слоге.

Больше мы от Клыка о его ранах и ушибах не услышим. Он, хотя и покачивается, но уже встал на ноги, взял у Ангела стакан воды, выполоскал рот и сплюнул в песок:

— Я Ари убью!

119

К моему удивлению, невзирая на крайнее истощение и многочисленные телесные повреждения, Клык и все остальные долетели до Манхэттена, ухитрившись не свалиться с небес. Приземлились в Центральном парке — наш всегдашний приют. Клык бледный, весь в поту, вот-вот упадет от усталости, но за весь долгий перелет никто не услышал от него ни звука, ни стона, ни единой жалобы. Как ни стесняюсь я нашего странного поцелуя, но восхищения сдержать не могу:

— Ну ты крут!

— Крутой — это я, — он пытается отшутиться, но его долгий пронзительный взгляд говорит мне: «Не думай, я отнюдь не забыл, как ты целовала меня там, на берегу океана. Даже не надейся». Краснею до корней волос. Одна надежда, что под прикрытием темноты да в тени деревьев никто не увидит, какого я цвета.

Надж тем временем заботливо пританцовывает вокруг Клыка:

— Тебе чего-нибудь дать? Тебе как-нибудь помочь? Хочешь, я тебе что-нибудь принесу? — Клык давно стал для Надж героем.

Почему только для Надж? Он и есть самый настоящий герой.

Выглядит Клык так, точно упал на камни со стометровой скалы: лицо почернело — один сплошной синяк; щеки чуть не насквозь разодраны когтями Ари; идет, с трудом передвигая негнущиеся ноги. Но бодрится:

— Нормально все, не дергайтесь. Мне полет здорово помог. Мышцы расслабил, взбодрил и все такое. Так что норма.

Ладно, норма так норма. Пора вернуться к нашим планам.

— Ребята, пора искать место на ночлег, передохнуть, поесть и сделать еще один заход в поисках Института. Нельзя же бросить наше дело на полпути. Согласны?

— Согласны, — вторит мне Надж. — Я хочу знать про свою маму. И хорошее, и плохое. Всю правду.

— И я тоже, — вступает Газ, — мне бы только найти родителей, встретиться с ними разок да сказать им, какие они паразиты. Что-нибудь в таком роде: «Здравствуйте, папочка и мамочка. Я наконец нашел вас, чтобы сказать вам, какое вы говно».

Решаю, что безопасней всего нам ночевать в туннеле. На станции метро спрыгиваем с платформы и бодро маршируем по путям, благо маршрут однажды уже испробован. Не прошло и десяти минут, а мы уже снова в знакомой огромной освещенной кострами пещере, полной отвергнутого Нью-Йорком бездомного люда. Здесь и нам место найдется. Чем мы лучше?

— До чего же уютно пахнет здесь гостеприимством, — потирает Клык руки.

Не будь он раненый, я бы его стукнула хорошенько. Но в глубине души радуюсь: приходит в норму, коли у него есть силы на подобные саркастические замечания.

Забравшись на обжитую в прошлый раз цементную приступку, вдруг чувствую, что устала донельзя и что нервы мои на пределе. Единственное, на что меня хватает, это выбросить кулак в основание нашей всегдашней пирамиды, проверить, что молодняк улегся на ночлег, что Клыку хватило места вытянуться во весь рост, что Ангел уютно устроилась у меня под боком. Ложусь и сразу отрубаюсь, как одеялом, укрытая отчаянием.

Спать мне долго не приходится. Подкоркой ощущаю приближение очередного полуночного взрыва в голове. И в этом полуобморочном состоянии, не открывая глаз и не понимая, что делаю, протягиваю руку и хватаю чье-то запястье.

Сон как рукой сняло. Не раздумывая и повинуясь мощному защитному инстинкту, закручиваю за спину руку злоумышленника.

— Охолонь, зараза, — негодующе шепчет мой пленник.

Дергаю его на себя и едва не выворачиваю руку из сустава.

Клык уже на ногах и рядом со мной. Зрачки его напряженно сузились, но движется он с явным усилием.

— Из-за тебя мой Мак опять с катушек слетел, — я узнаю голос давешнего хакера и отпускаю руку. Он замечает Клыка и не выдерживает:

— Мама дорогая! Кто это тебя так разукрасил?

— Побрился неудачно.

Хакер нахмурился и потер чуть не изувеченное мной плечо.

— Какого хрена вы обратно сюда приперлись? Как вы здесь, так у меня жесткий диск в ауте.

— Покажи, — прошу я, и он сердито открывает крышку ноута.

Как я того и ожидала, экран покрыт точной распечаткой картинок, мелькающих у меня в мозгу. Опять изображения, опять слова, карты, фотки, какие-то математические уравнения.

Хакер на сей раз не выглядит психом. Он скорее озадачен.

— Понимаете, братва, все это очень странно. У вас с собой компа случайно нет?

— Нет, — откликается Клык, — даже мобильника и того нет.

— А электронного навигатора?

— Нет, говорят тебе, нет. У нас с техникой плоховато. Мы отсталые. И бедные.

— И чипа никакого нигде нет? — не отстает пацан.

Я замираю. Почти против воли перевожу взгляд на Клыка.

— Это ты о чем? Что значит чип?

Интересно, слышит он дрожь у меня в голосе или все же мне удалось ее подавить?

— Да что угодно. Любое устройство, на котором информация или дата записана. Оно тоже легко может мне песню испортить.

— А если у нас такой чип есть, ты с него что-нибудь считать сможешь?

— Если знать, какой он, может быть. Попробую. Что там у вас?

— Он маленький, квадратный, — говорю я, не глядя на него.

— Такой? — пацан раздвинул пальцы инча на три.

— Меньше, много меньше.

Его пальцы показывают пол-инча:

— У вас чип ТАКОГО размера?

Я киваю.

— Покажи, дай посмотреть, где он?

Я задерживаю дыхание.

— Он внутри меня. Я видела его на рентгеновском снимке.

Он уставился на меня, и в глазах его застыл ужас.

Выключил Мак и с треском захлопнул крышку:

— В тебя имплантирован чип вот такого размера? — он точно ушам своим не верит.

Снова киваю.

Хакер отступает от меня на несколько шагов:

— Это плохой знак. Очень плохой, — он повторяет по слогам, как будто имбецилу. — Это может быть АНБ. Понимаешь, Агентство Национальной Безопасности. Я с ними связываться не буду. Давайте-ка, друзья, держитесь от меня подальше. Тут и глазом моргнуть не успеешь, как за тобой придут. Нет, я тут ни при чем.

Он попятился от нас прочь в темноту, подняв руки, словно защищаясь от невидимых демонов.

— Я их ненавижу, ненавижу, — и исчез в черном чреве туннеля.

Да, браток, тебе не позавидуешь.

Клык бросил на меня раздраженный взгляд:

— За здорово живешь добрых людей распугиваешь. Никуда тебя с собой взять нельзя!

Жаль, что он инвалид. А то я бы ему накостыляла.

120

Ночь. До рассвета еще далеко, если, конечно, в этом подземелье можно представить себе рассвет. Надо попробовать еще немного поспать. Одному Богу известно, как нужен нам хоть час живительного сна.

Проваливаюсь в полудрему. Точно знаю, что это не сон. Но и бодрствованием мое состояние назвать трудно.

Я словно существую в некоем третьем измерении. В какой-то степени чувствую свое тело и даже отчасти понимаю, где нахожусь. Но говорить или двигаться я бессильна. Я будто смотрю кино, где я, Макс, в главной роли. Иду по туннелю. Или наоборот, стою на месте, а туннель скользит мимо меня. По обе стороны проносятся поезда. Значит, это туннель подземки.

Ладно, думаю, пусть будет туннель подземки. Мне-то что с того?

Потом вижу название станции «Тридцать Третья улица» — здание Института должно находиться на Тридцать Третьей улице.

В темноте пригрезившегося мне туннеля грязная ржавая решетка. Вижу, как я ее поднимаю. Внизу подо мной булькает зловонная жижа. Бог мой! Это нью-йоркская канализационная система.

Под городом…

Значит…

Под радужным сводом…

Десятка, Макс! Бинго! — говорит Голос.

Глаза у меня широко открываются. Клык наблюдает за мной, и во взгляде его тревога:

— Что на этот раз случилось?

— Я знаю, что нам делать. Буди команду!

121

— Сюда! — я иду в темноте туннеля с такой уверенностью, как будто на сетчатке моего глазного яблока отпечатана подробная карта. Достаточно одного взгляда, чтоб совместить ее с реальностью и отыскать нужный маршрут. Вообще говоря, от такого «картографического видения» нетрудно и рехнуться. Но в данный момент пользы от него — хоть отбавляй.

Идти-то я иду уверенно, но должна тебе признаться, дорогой читатель, что теперь мне по-настоящему страшно. Очень-очень страшно. Так, как никогда еще не было. Может быть, я не хочу знать правду. Плюс в висках стучит, точно молотом кто колотит. И от этого тоже слегка едет крыша. Может, я приближаюсь ко дню своей аннигиляции? Или наступает мой смертный час?

Надж перебивает мои невеселые мысли:

— Макс, это тебе Голос дорогу подсказал?

— Более или менее.

— Слушай больше свой Голос! — ворчит Игги, но мне не до него. Хрен с ним, пускай иронизирует.

С каждым шагом Институт все ближе. Я это чувствую каждым нервом, каждой клеточкой мозга. Может быть, мы вот-вот вступим в последнюю, в самую важную в нашей жизни битву. Пусть ценой жизни, но узнаем ответы на самые важные вопросы, которые уже много лет не дают нам покоя. Кто мы? Как они убедили наших родителей от нас отказаться? Кто привил нам птичью ДНК?

Я лично гоню от себя мысли про своих родителей. Хватит ли у меня сил справиться с правдой? Что-то я не очень в этом уверена. Так что лучше вообще ничего не знать. Но всем своим существом я жажду ответов на остальные наши «как?» и «почему?». Мне нужны имена. Я хочу знать, кто в ответе за все эти «эксперименты». Я хочу знать, где и как найти этих извергов.

Стоп. Туннель разветвляется.

— Нам направо, туда, где сняты рельсы.

Ангел шлепает рядом, доверчиво сжимая мне руку; Газ, все еще сонный, то и дело спотыкается; Игги легко держит Клыка за ремень и уверенно следует за ним по пятам.

И все мы внимательно смотрим под ноги. Где-то здесь должна быть ржавая решетка люка. Я видела ее во сне на развилке туннеля. Значит, искать надо тут. Но никакого ржавого люка не видно. Останавливаюсь, и вместе со мной тормозит вся команда.

— Я ее именно здесь и видела. Она должна быть здесь, бормочу я себе под нос.

Макс, не думай о том, что должно быть. Думай о том, что есть.

— Как мне надоели твои вечные загадки! Почему по-простому не сказать: ищи там-то и там-то!

Ладно, надо хорошенько посмотреть, что же тут все-таки ЕСТЬ. Закрыв глаза, пытаюсь почувствовать, где я и что вокруг меня. Я словно впитываю в себя этот грязный туннель, со всеми его проводами по стенам, рытвинами да ухабами. Ничего.

Упрямо двигаюсь вперед. Глаз не открываю, иду ощупью. Надо перестать смотреть — надо начать чувствовать. Вдруг какой-то мощный инстинкт пригвоздил мои ноги к земле. Стоп! Это здесь! Опускаю вниз голову. Вот она! Под слоем грязи прямо у меня под ногами неясное очертание ржавой круглой крышки люка.

Значит, не обманули меня сны и предчувствия, значит, все-таки есть во мне какие-то дарования и таланты! Что, Джеб, ты теперь скажешь про мои интеллектуальные способности?

— Ребята, сюда! — зову я к себе стаю.

Крышка поднялась легко. Едва только Клык, Игги и я потянули ее на себя, проржавевшие винты рассыпались в прах. Отодвинув ее в сторону, заглянули в глубокий бетонный колодец.

Все, теперь поздно раздумывать. Решительно ставлю ногу на встроенную в бетон стальную ступеньку и берусь руками за поручень — первый шаг в самое чрево Нью-Йорка.

Это моя судьба!

Какая бы она ни была, я должна задать Голосу этот единственный вопрос:

— Скажи мне, я умру? Скажи мне, разве все это затеяно только ради моей смерти?

Наконец он отзывается: Да, Макс, умрешь. Как все когда-нибудь умрут. Умрешь и ты.

Спасибо тебе, Конфуций!

122

Не знаю, насколько тебя это удивит, дорогой читатель, но канализационная система восьмимиллионного города еще менее приятна глазу, обонянию и всем прочим чувствам, чем ты это можешь себе представить.

Один за другим, все ниже и ниже спускаемся в колодец. На скользком, выложенном плиткой уступе шириной фута в два, не больше — передышка. Вверху над головой свод туннеля, далеко внизу под нами — стремительные потоки нечистот.

— Фу, какая грязища, — брезгливо морщится Надж. — Мы когда отсюда вылезем, надо будет всех дезинфицировать. Где, интересно, на Манхэттене хлорку продают?

Ангел запихивает Селесту подальше под рубашку, а Газман теребит мне рукав:

— Макс, смотри, вон там! Это что, крысы?

Этого нам только не хватало… При слове «крысы» я готова завизжать, как самая обыкновенная девчонка-недотрога. Но я беру себя в руки:

— Ага, одно из двух, или крысы, или мыши на стероидах. Не задерживайтесь, пора двигаться дальше.

Еще несколько десятков метров вниз — и мы на перекрестке следующего слоя туннелей. Поколебавшись, сворачиваю налево и через несколько минут останавливаюсь в полном замешательстве.

Эй, Голос, не подбросишь ли подсказочку?

Никакой надежды на ответ у меня нет. Да и какой толк от его ответов, если он только загадками говорить умеет.

И тут взгляд мой падает вниз. У меня от страха и недоумения перехватывает дыхание. Что это, мираж, наваждение или я снова брежу?

Я стою на прозрачной платформе, висящей в воздухе над канализацией. Внизу в окружении стаи с видом загнанного зверя стоит еще одна Макс. Клык протягивает к ней руку. Я чувствую его прикосновение, но я одна. Со мной никого нет, они все — там, внизу.

Когда же ты, наконец, начнешь мне доверять, Макс? — говорит Голос. — И когда ты, наконец, начнешь доверять себе самой?

— Может быть, когда я, наконец, перестану думать, что совершенно спятила, — огрызаюсь я.

Беру себя в руки и снова смотрю вниз сквозь прозрачную платформу.

Там, где мы прошли, слабо прорисовываются едва заметные световые линии. Точно указывая путь, продолжают прорастать внутрь туннеля.

Смотрю наверх — никакого тебе стеклянного свода — только покрытая многолетней плесенью грязная арка желтого кирпича. Клык все еще держит меня за руку:

— Макс, мы что-то здесь застоялись. Куда теперь? Что с тобой происходит?

— Даже и объяснять не буду, — я вытираю со лба липкий пот. — Как вылезем, сдавай меня скорее в психушку.

Делаю шаг вперед и устремляюсь в туннель, увлекая за собой всю стаю. Какие-то отсеки трубы тускло освещены светом, сочащимся из люков, какие-то совершенно тонут в темноте. Но больше я ни разу не почувствовала себя потерянной, ни разу не утратила почву под ногами, ни разу не зашла в тупик. Пройдя многие мили, я останавливаюсь. Но на сей раз не потому, что потерялась, а потому, что знаю: пришла пора остановиться.

Встали. Озираемся вокруг в темноте, переминаемся с ноги на ногу, отпугивая крыс. И тут я понимаю, почему мы здесь.

Вот она! Глубоко утопленная в стену и почти совершенно скрытая омерзительными наслоениями грязи! Железная дверь!

Ребята! Мы у цели!

123

Подожди-подожди, дорогой читатель. Не слишком-то обольщайся. Дверь, конечно же, заперта.

— Так, кто из нас может открывать замки усилием воли? Так я и знала — никто! Тогда пусть Игги попробует свои механические методы.

Мягко подвожу Игги к двери. Его чувствительные пальцы ощупывают любую неровность, шероховатость и застывают над замочной скважиной.

Потом он деловито вытаскивает из кармана набор отмычек. Седьмое чувство подсказало мне, что они непременно найдутся в одном из его карманов. Хотя эти отмычки я НАВСЕГДА конфисковала у него несколько месяцев назад, когда он дома открыл ими дверь моего запертого шкафа.

Дом… Про дом пора забыть навсегда. У вас больше нет никакого дома. Вы теперь все без-дом-ны-е.

Игги тщательно подбирает нужный инструмент. Вытаскивает один, подумав, кладет его обратно и достает другой.

Ангел переминается с ноги на ногу и нервно ежится, глядя на крыс, которых собирается вокруг нас все больше и больше.

— Они сейчас на нас набросятся, — испуганно шепчет она мне на ухо, — я их мысли тоже читать могу.

— Нет, моя хорошая, они просто нас боятся. Они ведь никогда не видели таких огромных и уродливых существ, как мы.

Она награждает меня слабой улыбкой:

— Правда, мы для них уроды?

Замок занял у Игги три минуты — персональный рекорд. На полторы минуты меньше, чем потребовалось ему, чтобы совладать с тремя замками в моем шкафу.

Но замок — это полдела. На двери нет ручки, и ухватиться, чтобы ее открыть, не за что. Игги, Клык и я как могли зацепились за край ногтями. Медленно-медленно, сантиметр за сантиметром тяжеленная дверь поддается и ползет в сторону.

За ней темная, бесконечно длинная лестница, круто уходящая вниз. Куда же еще?

— Красота! Этого нам только не хватало! — присвистнул Клык. — Спуск в темное царство.

— Макс, ты первая?

Странный вопрос. Конечно, а кто же еще? И я делаю первый шаг.

Макс, теперь ты сама по себе. Я тебе больше не помощник, — говорит Голос. — До встречи!

124

Опять болит голова. Сильнее прежнего. Превозмогая стук в висках, подгоняю наших:

— Давайте, давайте! Смелей!

Если канализационный туннель еще освещали какие-то отблески света, то здесь мы оказались в кромешной темноте. По счастью, в темноте все мы неплохо видим, особенно Игги.

Ступеням нет ни конца, ни края. Спускаемся, будто в ад.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что ты делаешь? — осторожно спрашивает Клык.

— Мы приближаемся к цели, мы приближаемся к ответам на вопросы, которые мучали нас всю жизнь.

— Ты понимаешь, что все мы вместе с тобой подчиняемся твоему Голосу, — все более решительно настаивает Клык.

— И что с того? До сих пор Голос ничего плохого нам не сделал.

Вот и конец ступеням. Дальше спускаться некуда. Пришли!

— Перед тобой стена, — замечает Игги.

Протягиваю руки в темноту и в нескольких футах от себя нашариваю стену, дверь в стене и дверную ручку.

— Дверь! Игги, иди сюда, без твоих талантов не обойдемся!

Но, тронув на авось ручку, понимаю, что дверь поддается.

Молчим, затаив дыхание. Дверь бесшумно широко открывается, и нас захлестывает поток чистого свежего воздуха. После ядовитой канализационной вони кажется, что заново родился.

Я, как Алиса в стране чудес, которая упала в кроличью нору.

Иду вперед, и мои грязные ботинки утопают в мягком ковре. Да-да, читатель, ты не ослышался, в мягком, пушистом ковре.

Над следующей дверью указующим знаком горит лампочка: «Вход».

Открываю ее, дрожа от напряжения. Как-то все это стало уж чересчур просто. Подозрительно просто. И от этого очень страшно.

Входим во вторую дверь и останавливаемся как вкопанные.

Мы в лаборатории, точно такой же, как та, что была в Школе, в Калифорнии, за тысячу миль отсюда.

— Это Институт, — нелепо констатирую я то, что всем и без меня понятно.

— И что в этом хорошего? — откликается Газ.

125

— Мать честная! — чуть не в один голос вырывается у каждого из нас.

Компьютеры высотой выше человеческого роста. Шкафы с первоклассным лабораторным оборудованием, операционные столы, оснащенные по последнему слову техники, доски с нарисованными диаграммами. Многие из них мне знакомы — я видела их во время своих приступов.

Лавируя между столами, стараемся зафиксировать все увиденное в памяти.

Никого нет. До рассвета еще далеко, и приборы тихо гудят в сонном режиме. Но времени у нас немного. Ирейзеры где-то рядом — я отчетливо ощущаю их присутствие.

Неожиданно вижу, что один из компов в углу работает вовсю, выплескивая на экран тонны информации. Вот он, наш шанс узнать и наше прошлое, и наших родителей, и правила их чертовой игры-выживалки, и всю нашу неимоверную историю.

— Ребята, быстро к дверям! Сторожите каждый шорох. А я пока попробую здесь порыться.

Секунда — и все на местах, а я перед экраном накрываю ладонью мышку.

Пароль.

Пароль? Блин, сто миллионов вариантов, попробуй найди нужный.

В раздумье щелкаю костяшками пальцев, забыв, как раздражается из-за этого Клык.

«Батчелдер», «Школа», «Ирейзер», «Стая» — все мимо.

Не буду, дорогой читатель, утомлять тебя длинным перечнем слов, отвергнутых компьютером. Одна радость — он не отключился после третьей попытки.

— Все бесполезно! — мне кажется, я только шепнула про себя, а оказывается, кричу чуть ли не во весь голос. Нервы у меня на пределе.

— Макс, успокойся. Что случилось? — Надж тихо встает у меня за плечом.

— Все бесполезно, все! Я вас притащила в это логово, а все впустую. Я ни на что не гожусь, никчемная, никудышная. У меня больше нет сил!

Надж наклоняется поближе и проводит пальцами по экрану. Вытягивая шею у меня из-за плеча и беззвучно шевеля губами, она как будто что-то читает. В слепом раздражении мне хочется отпихнуть ее, но я сдерживаюсь — зачем обижать девчонку?

Она словно впала в транс.

— Надж, — окликаю ее, но она не отзывается. Глаза у нее закрыты.

Ее рука зависла над монитором.

— Надж, — повторяю я, — что ты там колдуешь?

Она шепчет в ответ:

— Ммм… попробуй заглавную «Х», строчную «j», строчную «n», заглавную «Р», «семь» цифрой, заглавную «Н», снова строчную «j» и «четыре», опять цифрой.

Впиваюсь в нее взглядом. С другого конца комнаты Клык пристально наблюдает за нами. Наши глаза встречаются.

Быстро, пока не забыла, печатаю вслепую только что услышанную от Надж комбинацию. Точки заполняют отведенный под пароль прямоугольник. Нажимаю «энтер». Компьютер возвращается к жизни, и на левой стороне экрана выстраивается колонка иконок.

Мы в системе.

126

Надж медленно открывает глаза, и на лице у нее расцветает широкая улыбка:

— Получилось?

— Получилось. Только как у тебя это получилось?

— С компьютером-то? Не знаю. Я просто к нему прикоснулась, вот так, — она снова протягивает руку к монитору, — и увидела, кто за ним работает. Это женщина. Курчавая, рыжая. Она все время пьет кофе. Еще я увидела, как она печатает пароль. И сам пароль тоже увидела.

— Ништяк! А ну-ка дотронься еще до чего-нибудь.

Надж подходит к стоящему рядом стулу и кладет на него руку. Закрывает глаза. Уходит в себя и через минуту снова улыбается.

— Здесь сидит дядька. Лысый. Ногти кусает. А вчера пораньше ушел домой.

Надж довольна и чуть не хлопает в ладоши:

— Я научилась делать что-то новенькое. И к тому же особенное. Кроме меня этого никто не умеет. Я молодец, да?

— Надж, ты самая настоящая молодчина! Ты даже не представляешь, как ты нас всех выручила! Не выручила — спасла!

Все это, действительно, невероятно. Но мне пора собраться. У меня есть цель. Пора выполнять то, к чему я так долго стремилась.

Прошлась по иконкам-окошечкам. Вошла в поиск. Так… Какие у нас могут быть ключевые слова? Печатаю: «Птицы, Школа, генетика».

И вдруг… Боже мой! Монитор заполняют названия файлов.

Мои пальцы летают по клавиатуре, впечатывая имена, даты, ссылки.

Ну-ка, ну-ка, что это тут такое? «Происхождение». Похоже, это то, что нам нужно. Открываю файл и буквально пожираю глазами текст. Строчку за строчкой, страницу за страницей.

Горло сводит. Я в шоке.

Тут все: наши имена, названия родильных домов и городов, еще какие-то имена. Наших родителей? Кого же еще! А рядом фотографии. Тоже их? Господи, нашли. Нашли то, что искали, о чем допытывались столько лет.

Нажимаю кнопку «в печать», и принтер начинает выплевывать страницы.

— Что ты делаешь? — подходит ко мне Клык.

— По-моему, я что-то нашла. Только времени все это читать здесь нет. Сейчас все распечатаю, и надо отсюда мотать. Давай, собирай наших.

Принтер наконец останавливается. Не перечитывая, торопливо выдираю из принтера листы бумаги, распихиваю их по карманам, прячу за пазуху. Мне не терпится рассказать нашим о моей находке, но я прикусываю язык — не время и не место.

Что, видишь теперь, дорогой читатель, я все-таки неплохой лидер. Способна оценить ситуацию и прочее.

— Вперед, вперед, пошевеливайтесь!

— Макс, подожди минутку, — просит Газман, и голос его звучит очень-очень странно.

127

Газ стоит у стены, от угла до угла закрытой занавеской. Любопытство — не порок, особенно для Газзи. Немудрено, что занавеску он отодвинул. Медленно подходим к нему поближе, и наши шесть пар глаз округляются, как тарелки.

Сердце у меня вот-вот выскочит из груди. Чтобы не закричать, я зажимаю себе рот. Ангел маленькая, и ей не сдержаться. Она кричит, и только ладонь Клыка, легшая ей на лицо, приглушает ее вопль.

За занавеской стеклянная стена. Но это ничего, не велика важность. Суть в том, что за стеклянной стеной еще одна лаборатория: снова компьютеры, снова лабораторные столы и… клетки.

Клетки, со свернувшимися в них спящими телами. Телами человекообразных форм. Дети. Десятки детей.

Мутанты.

Совсем, как мы.

128

Я онемела.

Приглядываюсь к стене повнимательней. В центре на уровне глаз крошечная кнопка. Нажимаю, даже не успев сообразить, что делаю.

Стекло расходится в стороны, и мы на цыпочках входим в лабораторию. Нервы у каждого напряжены так, что вот-вот лопнут.

Клетки и собачьи контейнеры полны детскими телами. Все наше кошмарное, уму непостижимое детство вмиг оживает перед глазами, и меня охватывает безотчетная паника. Боль в голове, о которой я на минуту забыла, вновь пульсирует так, что, кажется, череп сейчас расколется надвое.

Ангел тоскливо смотрит на какую-то клетку. Шаг — и я рядом с ней созерцаю плоды очередного «научного» эксперимента. Насколько мне известно, генетические опыты удались только с нами шестерыми и с ирейзерами. Все остальные провалились. Но белохалатники продолжают свои дьявольские затеи. И вот перед нами два крошечных существа. Сердце, почки, кишечник — все снаружи. С первого взгляда понятно — они долго не протянут. Очередные отходы производства.

— Садизм какой-то, — шепчет рядом Клык. Поворачиваюсь к нему. Он смотрит на большую кошку за решеткой. Никогда раньше я не видела в лаборатории настоящих зверей. Но только я наклоняюсь посмотреть, как существо просыпается, поворачивается, сонно моргает и засыпает снова.

Я едва устояла на ногах. У ЭТОЙ кошки человеческие глаза. Пригляделась к лапке — пальчики тоже человеческие. Такого никакой Хичкок на придумает!

Поднимаю голову. Ангел читает табличку на следующей маленькой клетке. В ней повизгивает во сне зверек, похожий на собаку.

— Привет, песик, — ласково шепчет ему Ангел. — Ты похож на Тото из «Волшебника Изумрудного Города».

Подхожу к Надж. Она застыла перед контейнером средних размеров.

Там существо с крыльями.

Перехватываю взгляд Клыка. Он тоже видит нашего крылатого собрата, тяжело вздыхает и качает головой. В глазах его застыла печаль и нежность. Подойти бы к нему, прижаться, обнять… Не время…

— Ты же понимаешь, нам их всех не спасти. — Откуда он знает, что у меня на уме?

— Предполагается, что я спасу мир. Так что здесь и начнем мою спасательную миссию.

Вот и смотри, Макс. Теперь-то ты понимаешь, чем ты отличаешься от Клыка? — неожиданно вмешивается Голос.

«Не смей чернить его в моих глазах, — думаю я, — Клык обычно прав. Он, скорее всего, прав и сейчас».

А что важнее, быть правым или поступать по правде, как велит совесть? Это один из самых трудных вопросов.

«Отстань, мне не до твоих моралей. У меня есть дела поважнее».

— Открывай задвижки, — шепчу я Игги, и он передает нашим по цепочке мою команду.

Отпираю первую клетку и тихонько встряхиваю спящее в ней существо:

— Просыпайся, беги! Ты свободен.

Бедняга только непонимающе моргает в ответ.

Несколько пленников уже очнулись и, прижавшись к решеткам, издают странные звуки. Я никогда не слышала ничего подобного. Все мы быстро-быстро лавируем между контейнерами. Наконец почти все пленники свободны. Они вылезли из своих ящиков, и кто со страхом, кто с недоумением смотрят на дверь лаборатории.

Один крупный ребенок ухватился за прутья решетки. Похоже, это девочка. Мне видны ее аккуратно уложенные по бокам крылья. Она, видимо, постарше другого крылатого существа, которое первым обнаружила здесь Надж.

Я отпираю дверь ее клетки, и она шепчет:

— Кто вы? Зачем вы это делаете?

— Детям за решеткой не место, — так же шепотом отвечаю я ей. И потом громко, на всю лабораторию, командую во весь голос:

— Сматываем удочки, быстро!

129

— Сюда, сюда, за мной! — это Надж указывает дорогу освобожденным нами мутантам. — Идите сюда, не бойтесь, это не страшно.

— Как раз страшно, — говорит Игги, — я уже слышу голоса.

— Шевелитесь, скорей, скорей! — командую я и сама удивляюсь, как твердо звучит мой голос. Сердце бешено колотится. Что я делаю, как я справлюсь с этой толпой. О них обо всех надо будет заботиться, а я и со своей-то пятеркой едва могу совладать. Ладно, об этом после, утро вечера мудренее.

— Надж, Клык, Ангел, быстрей, быстрей, торопитесь!

Подгоняя остальных, они уже проскочили мимо. Позади первые двери, вторые, и вот, наконец, лестница.

Даже и без острого слуха Игги я всем существом ощущаю, что нас вот-вот обнаружат, всем своим существом чувствую неизбежную погоню.

Думай, Макс, соображай на ходу. Прикинь, рассчитай каждый шаг.

О'кей, Голос, о'кей! Без тебя знаю. Впереди лестница. Дальше трубы канализации. Практически заталкиваю освобожденных нами детей в темный лестничный пролет — один, другой, третий…

Один из малышей не выдерживает и, поскуливая, сворачивается калачиком прямо в проходе. Хватаю его на руки и через две ступеньки скачу с ним наверх. Шаг у меня уверенный — в голове уже готов план отступления.

Слышу, как вверху Клык ударом колена отворил стальную дверь в туннель. Не прошло и пары минут, как один за другим вся наша нестройная армия выскакивает наружу в липкую, вонючую духоту канализационных путей.

— Где это мы, — спрашивает давешняя крылатая девочка. На вид ей лет десять, и, одна из немногих, она умеет говорить.

— В канализационной системе. Под большим городом. Это наш путь к спасению.

— А вот со спасением-то тебе, милочка, придется подождать! — злобно шипит сзади Ари. — Дай-ка я, Максимум, задержу тебя на пару слов. Мы с тобой еще не все друг другу сказали.

130

Внутри у меня все оборвалось, а у девочки-птицы глаза расширились от ужаса. Она что, тоже знакома с Ари? Осторожно передаю ей хнычущего у меня на руках малыша и медленно поворачиваюсь к Ари лицом.

— Ты опять здесь? Что ты тут забыл? Я-то думала, папочка тебя на коротком поводке держит!

Он судорожно сжимает кулаки, а я стараюсь выиграть время. Надо дать нашим уйти подальше.

— Так что же с тобой случилось, Ари, когда Джеб увел нас в горы? Кто там в Школе за тобой присматривал? — заговариваю я ему зубы, отвлекая на себя его внимание.

Зрачки у него сужаются, а клыки отрастают прямо у меня на глазах.

— Белохалатники, кто же еще. Только что-то ты больно обо мне печешься. Не думай, я был в хороших руках. В самых лучших. Так что обо мне отлично и без него позаботились.

— А скажи мне, Ари, это Джеб велел им тебя в ирейзера превратить, или они сами… воспользовались его отсутствием?

Каждый мускул мощного тела Ари напрягся от ярости.

— Тебе-то что за дело? Это ты у нас безупречный экземпляр, единственно стопроцентный рекомбинант. А я никто, мальчишка, брошенный на произвол судьбы.

Странно… За то, что он сделал с Клыком у океана, я бы его с радостью измолотила. Но почему-то, несмотря на это и на все остальные его злодейства, во мне поднимается волна жалости. Он прав, едва мы вырвались из Школы, я про него и думать забыла. Не вспоминала, не задумывалась ни о том, почему его Джеб бросил, ни о том, что с ним без Джеба стало.

— Так что же получается, Ари, Джеба не было рядом, он не мог тебя защитить, и с тобой проделали этот ужасный опыт?

— Заткнись, — озверело рычит он, — много ты понимаешь, кретинка.

— Кому-то явно потребовался эксперимент на жизнестойкость ирейзера. Вот они тебя и использовали, чтобы вывести суперобразец.

Ари конвульсивно сжимает и разжимает кулаки. Его трясет от злости.

— Слушай, Ари. Не думаю, что я ошибаюсь. Вот она, твоя история: в три года тебе сделали прививку волчьей ДНК. Тебя, нормального ребенка, превратили в суперирейзера. Они рассчитали, что если мутанту дать нормальное человеческое детство, увеличится его жизнеспособность и продолжительность жизни. Тебе ведь все это хорошо известно. Скажи, я права? Права?

Внезапно он рванулся вперед, обрушив на меня кулаки-кувалды. Даже с моими молниеносными рефлексами мне не удается увернуться от него на все сто, и он достал-таки мою скулу. Удар, хоть и скользнул по касательной, но я оказалась хорошенько приплюснутой к стене туннеля.

Сейчас он сделает из меня котлету. Чему быть, того не миновать. Старина Джеб, какой он ни есть дьявол во плоти, вдолбил-таки в нас законы уличной драки. Никогда не дерись по правилам — по правилам не побеждают. Любой, даже самый грязный трюк, хорош для победы. Жди боли, жди, что тебя измолотят. Если боль застала тебя врасплох, это верный проигрыш.

Отлепляю себя от стены и, чувствуя привкус крови во рту, медленно поворачиваюсь обратно к Ари:

— В нормальной жизни ты бы ходил сейчас во второй класс. Если бы, конечно, Джеб в свое время тебя уберег.

— А тебя в нормальной жизни давно бы уже уничтожили. Паршивым мутантам, как ты, в нормальной жизни не место.

— А ты-то, позволь тебя спросить, кто? Пора признать, Ари, ты не просто волосатый семилетний переросток. Одного взгляда на тебя достаточно — и все твои генетические изменения налицо! К тому же твои мутации — дело рук твоего отца. Так что кто из нас мутант паршивее, это еще вопрос.

— Заткнись! — орет Ари в бешеной ярости.

Вопреки себе самой мне становится его жалко… на долю секунды.

Всего на долю секунды.

— Видишь ли, Ари… — продолжаю я заговаривать ему зубы и внезапно, ударом с разворота, бью ногой в грудь. У нормального человека ребра были бы всмятку. Но он только покачнулся.

От его ответного удара у меня посыпались искры из глаз. Новый удар — в живот. Боже, он силен, как стадо быков.

— Тебе конец, — рычит Ари, — это я тебе говорю, конец!

Он ринулся на меня — когти выпустил, клыки обнажены, и… поскользнулся. Оступившись на склизком, грязном цементе, со всего размаху рухнул на спину, только воздух булькнул, вырываясь из его легких.

— Уводи команду подальше отсюда! — успеваю крикнуть Клыку, не поворачивая головы, и прыгаю всем телом Ари на грудь.

С каждым ударом сердце накачивает в кровь адреналин и с каждым его ударом чувствую свою нарастающую суперсилу. Накручивая себя, вспоминаю, как Ари с азартом размазывал Клыка о камни у океана.

Задыхаясь, как загнанное животное, Ари пытается меня скинуть. С перекошенным от злобы лицом хватаю его двумя руками за голову.

Но он вырывается — он быстрее и сильнее.

Мгновенно мне в ребро впивается его каменный кулак, и оба мы слышим хруст моих костей. От этого звука он входит в раж и безостановочно молотит меня, еще и еще, и еще.

За что? За что он так меня ненавидит? За что так ненавидит нас все это ирейзерово отродье?

— Наконец-то, Максимум, я дам себе волю. Нет для меня слаще радости, чем разорвать тебя на части. Все эти годы я готовился к тому, чтобы насмерть тебя измочалить. Не было минуты, чтобы я не мечтал о том, как переломаю тебе все кости.

Но я его уже почти не слышу. Я уже не я, а безжизненная боксерская груша. Теперь любое сопротивление бесполезно.

Не буду, дорогой читатель, даже стараться описать словами ни свою боль, ни его ярость, с которой он меня метелит, — нет таких слов или я их не знаю.

Еще минута — и мне конец. Но внезапно меня снова спасает осклизлый цемент. Оступившись на скользкой гнили, Ари теряет равновесие. Видно, судьба дает мне последний шанс. Собрав оставшиеся силы, бью его ребром ладони по горлу. Отличный, увесистый, мощный удар.

Язык в удушье вываливается у Ари из пасти. Большой и тяжелый, лицом вниз, он оседает на пол. Я, как дикая кошка, бросаюсь ему на спину и намертво вцепляюсь в его волчьи космы. Бац! — мордой об пол! И снова, оттянув назад башку, долбаю ею о стену туннеля. Вдруг, во внезапно наступившей тишине, слышу страшный мертвенный хруст шейных позвонков, и, как в замедленной съемке, его шея съезжает набок, а в моих ладонях бессильно мотается голова. Оцепенев, мы смотрим друг другу в глаза.

— Ты мне очень больно сделала, — выдыхает он с детским удивлением. — Я бы так с тобой не поступил.

Глаза у него закатываются, голова падает, а тело безжизненно обмякает.

— Макс, что это было? — вырастает вдруг рядом со мной Игги.

— Я… я… — захлебнувшись отчаянием, я теряю дар речи.

Сижу рядом с Ари и по-прежнему держу его голову.

— Я, кажется, сломала ему шею.

Сейчас меня вырвет…

— Он, кажется, умер…

131

Вдалеке уже слышны разъяренные голоса и тяжелый топот шагов.

Сейчас не время размышлять о случившемся. Вскакиваю на ноги, хватаю Ангела за руку. Она, в свою очередь, цепляется за Игги, и мы бежим прочь, наступая на пятки Надж и Газману. На мне живого места нет. Все болит, но я несусь сломя голову. Не к месту сейчас это дурацкое выражение — «сломя голову». Вряд ли тот, кто его придумал, когда-нибудь кому-нибудь реально сломал голову. Как только что сломала ее я.

У двери в туннель ни Клыка, ни мутантов — их давно уже и след простыл.

— Лети, — кричу я Ангелу, выпускаю ее руку, и она мгновенно взлетает, даже не отряхнувшись от грязной канализационной воды. С кроссовок ее стекает вонючая жижа, но крылья уже раскрыты. Два сильных взмаха — и она летит вдоль туннеля, озаряя темноту белизной своих перьев. За ней, бледный и все еще не оправившийся от испуга, устремляется Газ. Следом за ним — Игги.

Позади себя слышу точно раскат грома:

— Он был моим сыном!

Полный гнева и отчаяния голос Джеба догоняет меня и обрушивается мне на голову эхом, отражающимся от каждого камня в туннеле. Сердце останавливается. «Был»? Неужели я, действительно, убила Ари? Неужели он и вправду умер? Все происшедшее кажется мне кошмарным сюрреальным бредом: канализация, наши досье, мутанты в клетках, Ари… Может, все это только страшный сон?

Нет, я безнадежно бодрствую. Я безнадежно в своем уме. И все случившееся — безнадежная реальность моей безнадежной жизни.

Оборачиваюсь взглянуть на Джеба, человека, бывшего некогда моим героем. Передо мной его красное искривленное лицо:

— Это все твоих рук дело. Это затеянная тобой жестокая игра! — надрываясь, ору ему я. — Зачем она тебе была нужна? Пожинай теперь плоды своих трудов!

Джеб не отрывает от меня глаз. Помню, как он заменил мне отца; помню, как доверяла ему одному. Кто он был тогда? И кто он есть теперь?

Внезапно он меняет тактику. Он больше не кричит:

— Макс, ты ищешь разгадку секретов жизни. У нее свои законы. Их никому не постичь. Даже тебе. Я твой друг. Запомни это навсегда!

— Запомнила, уже запомнила, — и, повернувшись, несусь прочь, оставляя Джеба далеко позади.

— Забирай вправо, — успеваю скомандовать Ангелу, и она плавно сворачивает в уходящий направо просторный туннель.

Следую за ней, но выруливаю слишком поздно и едва не врезаюсь в стену. Вслед мне несется гнетущий вопль Джеба:

— Ты убила собственного брата!

132

Ужасные слова Джеба снова и снова эхом отдаются в моем мозгу, и с каждым разом их смысл и значение становятся все яснее, страшнее и непоправимее.

— Ты убила собственного брата!

Это не может быть правдой. Как может ЭТО быть правдой? Как? Или это очередной поворот в его игре? Новая роль? Еще один тест?

Каким-то образом — не помню как — мы выбрались на поверхность. Клык поджидал нас снаружи. Меня точно грузовиком переехало, но я через силу заставляю себя двигаться. К тому же, я хорошо помню, чем набиты мои карманы. Имена, адреса, фотографии… Скорее всего, наших родителей!

— А где остальные дети? Мутанты…

Господи, как же за всем уследишь — столько всего обрушилось на меня за последние несколько часов.

— Их увела девочка с крыльями. Не знаю куда. Она ни за что не хотела с нами оставаться. Ничем ее было не убедить. Кого-то она мне напоминает…

Отмахиваюсь от него. Мне не до шуток, не до объяснений. Я вообще ни о чем не хочу ни слышать, ни разговаривать. Ни о чем и ни с кем. Даже с Клыком.

Я все еще вижу, как закатились у Ари глаза. А в ушах все еще стоит хруст его позвонков.

«Иди, — приказываю себе, — просто иди и иди. И ни о чем не думай».

Проходит минуты две, прежде чем я вдруг осознаю, что Ангел несет не только Селесту. Что-то еще оттягивает ей руки.

— Ангел, — я останавливаюсь посреди тротуара, — что у тебя там?

Что-то маленькое, черное, пушистое возится у нее под мышкой.

— Это моя собачка, — отвечает Ангел, и я вижу, как напрягается ее подбородок. Верный признак ее непоколебимого упрямства.

— Твоя что? — не веря своим ушам, переспрашивает Клык.

Мы было окружили Ангела, но тут я понимаю, что наша стайка и без того привлекает к себе ненужное внимание, и командую:

— Не останавливайтесь, вперед!

И уже на ходу бросаю Ангелу:

— А с тобой разговор еще не окончен!

В Баттери Парке, в самой нижней оконечности Манхэттена, маленькая заброшенная эстрада почти полностью скрыта от людских глаз разросшимися рододендронами и кустами можжевельника. Под ее прикрытием мы и спрятались от чужих нескромных взоров и от дождя, смывавшего с города дневную пыль. Чувствую себя опустошенной, словно кровь у меня откачали до последней капли.

— Значит, так, — стараюсь расправить плечи и придать голосу хоть какое-то подобие авторитета, — Ангел, объясни, пожалуйста, историю с этой собакой.

— Это мой пес, — твердо отвечает Ангел, не глядя на меня, — из Института.

Клык бросает мне взгляд, который недвусмысленно означает: «Если ты разрешишь ей оставить собаку, тебе крышка».

— Ангел, мы не можем оставить собаку.

Высвободившись из рук, пес садится рядом с ней. Сколько я могу судить, он ничем не отличается от обычной нормальной собаки. Смотрит на меня круглыми приветливыми глазами-бусинами и дружелюбно виляет коротким хвостом. Его черный влажный нос радостно принюхивается к тысяче новых запахов свободного мира.

Ангел притягивает собаку к себе, и Газ с любопытством придвигается к ним поближе.

— К тому же у тебя есть Селеста.

— Я люблю Селесту, но не могла же я оставить Тотала в том зверинце.

— Тотал? Почему Тотал? — интересуется Игги.

— Так было написано на карточке у него на клетке.

— Тотальный мутант. Стоит нам уснуть, как он тут же перегрызет нам горло, — Клык за словом в карман не лезет. Он точно заранее знал, как объяснить собачью кличку.

На мгновение пес поник головой и поджал хвост. Но тут же забыл обиду.

Клык смотрит на меня, словно говоря: ладно, так уж и быть, готов взять на себя миссию домашнего тирана. Обрадовавшись отведенной мне второстепенной роли, начинаю ласковые уговоры:

— Ангел, мы, беглые и бездомные, и себя-то прокормить не всегда можем. Мы живем в вечной опасности. Посуди сама, куда нам еще собака?

Она упрямо выставляет вперед подбородок и смотрит на свои кроссовки:

— Он самый лучший пес на свете.

И что, скажите на милость, с ней теперь поделать?

Беспомощно поворачиваюсь к Клыку.

— Ангел, — сурово вступает он, а она смотрит на него невинными голубыми глазами, сияющими с неумытого усталого личика.

— Как только ты перестанешь за ним ухаживать, с первого же раза с ним распрощаешься. Понятно?

С лучезарной улыбкой она бросается обнимать Клыка, а я остолбенело смотрю, как он ласково гладит ее по голове.

Он, конечно, сразу усек выражение моего лица:

— Никогда не могу устоять перед ее умоляющим взглядом. Ты же знаешь, это моя всегдашняя слабость, — шепчет он мне на ухо.

— Тотал, тебе можно остаться! Нам разрешили! — и Ангел блаженно прижимает к себе его маленькое пушистое тельце. Счастливо взвизгнув в ответ, Тотал подпрыгивает от радости.

У нас у всех дружно отпадают челюсти. Взвившись вверх этак футов на шестнадцать, он чуть не пробил крышу нашего навеса.

— Ой! — только и смогла вымолвить Ангел, а пес уже плюхнулся обратно и снова подскочил лизнуть ее в щеку.

«Вот тебе, — думаю, — и „ой!“»

133

В ту ночь мы развели костер около воды в том районе Нью-Йорка, который называется Статен-Айленд. Сидим и зализываем раны. Особенно я. Все тело — один сплошной синяк, и болит нестерпимо. Но бумаги, распечатанные в Институте, не дают мне покоя.

— Ребята, стая, семья, я так рада, что мы все вместе, что мы в безопасности. — Перевожу дыхание и постепенно подбираюсь к сути дела. — Мы нашли Институт. И думаю, что я обнаружила там именно то, что мы искали. Имена, адреса и даже фотографии людей, которые вполне могут оказаться нашими родителями.

Уверяю тебя, уважаемый читатель, на лица моей команды стоит посмотреть! Говорят, на лице написано то-то и то-то. Но я никогда не видела, чтобы лица выражали сразу столько противоречивых чувств: шок и нетерпение, надежду и смятение, удивление и страх. Все то, что, наверное, будет написано на лице у человека, впервые узнавшего о своих родителях в шесть, восемь или в четырнадцать лет.

— Чего ты ждешь, давай открывай конверт, читайте, что там написано, и рассказывайте поскорее, — торопит меня Игги.

С замиранием сердца достаю рассованные в Институте по карманам страницы. Они скрывают секреты наших замысловатых и не очень-то счастливых жизней. Вся наша стая сгрудилась вокруг меня. Заглядывают через плечо, разглаживают смятые листы.

— Макс, помнишь, Джеб сказал, что ты убила своего брата. Как ты думаешь, что он имел в виду? — ни с того ни с сего выпаливает Надж. В этом вопросе она вся. Думает что-то свое, а потом вдруг раз — и ляпнет. — Он что, хотел сказать, что Ари твой брат? Это получается, что… Я хочу сказать… — Она теряется в догадках и путается в словах.

Стараюсь не закричать и не разорваться от переполняющих меня эмоций. Стараюсь взять себя в руки:

— Не знаю, Надж, пока не знаю. Я пока не могу на эту тему думать Давайте лучше читать документы. Когда найдете что-нибудь существенное, читайте вслух.

Раздаю пачки помятых листов. Но Газ не успокаивается:

— А кто твой отец и кто твоя мать?

134

Ангел начинает читать, медленно шевелит губами и шепчет каждое слово. Секунд через десять она бормочет:

— Что-то я тут ничего не понимаю.

Но ее уже перебивает возбужденный возглас Газа:

— Нашел! Нашел!

— Дай-ка, Газзи, посмотреть, — он передает мне свои страницы.

Нет никаких сомнений. Вот его имя: Ф2824бефф (Газман). У меня замирает дыхание.

— Смотрите, вот адрес, — мой палец скользит по строчкам, — где-то в Вирджинии!

— Я тоже нашел адрес, — тихо говорит Клык. — И несколько имен. Вот мое имя. Это мое имя. Мое!

— Дай посмотреть, дай посмотреть! — все дружно на него налетели, а наш непоколебимый, невозмутимый Клык дрожит в ознобе. Мы все дрожим, как будто в одну минуту похолодало градусов на пятнадцать. Меня тоже трясет.

Надж вытащила у Клыка из рук фотографию и пристально ее рассматривает: на ней мужчина и женщина, лет примерно тридцати.

— Клык, он на тебя похож. И она тоже. Однозначно, это твои родители. Ни дать ни взять!

Голос у нее прерывается, и я вдруг замечаю, что мы все плачем. Кроме, конечно, Клыка. Он только бормочет:

— Кто знает, может, родители, а может, и нет.

В наступившем молчании слышно только, как шелестят страницы. Проходит час. В гробовой тишине мы, не отрываясь, сосредоточенно штудируем распечатанную в Институте информацию. И вот…

— Вот они, мои мама с папой! — кричит Газзи. — Кортланд переулок, дом номер сто шестьдесят семь, город Александрия, штат Вирджиния! Ангел, смотри! Смотри, это они! Умереть и не встать! Они на меня похожи и на тебя. Прямо офигительно!

Ангел молча смотрит на фотографию. Лицо ее нелепо сморщилось, и она разрыдалась. Обнимаю ее, прижимаю к себе, глажу ее мягкие волосы. Ангел вообще-то не из слезливых. Но тем больше сжимается от ее рыданий мое сердце.

Доставай, доставай скорее, дорогой читатель, свой «Кодак» — самый момент для душераздирающих фоток.

— Тут еще много всего понапечатано. Куча каких-то номеров и всякой непонятной белиберды, — недоуменно замечает Клык, возвращая меня к реальности.

Мне отлично понятно, о чем он. Зачем шифровать часть информации? Почему не всю? И зачем шифровать вообще? Что-то я не вижу здесь никакой логики.

— Да хрен с ней, с этой белибердой. Кому она нужна. Главное, что я нашел своих родителей! Ура! Я на них, так и быть, больше не злюсь!

Ладно… Поиски Клыка, Газзи и Ангела уже попали в десятку. Но ни Игги, ни я еще ничего путного не отыскали. И Надж до сих пор не нашла подтверждения сведениям, которые прежде выудила из старых Джебовых файлов.

— Игги, Игги! Здесь твоя мама! Ооо… Тут написано, что твой папа умер. — Газман печально смотрит на Игги. — Мне очень, очень жалко, что с твоим папой такое несчастье случилось. Но мама у тебя красивая. И он вслух описывает Игги женщину на фотографии, глаза, волосы, фигуру, платье…

Вот и получается, что из нас шестерых только одна я ни пришей, ни пристегни. Только про меня одну в этих институтских файлах нет никакой информации. Ни про меня, ни про моих родителей. Только я одна оказалась без роду, без племени.

Хотелось бы сказать, я, мол, такая альтруистка, что важнее стаи для меня ничего нет. Хотелось бы сказать, что находка моих ребят — самое для меня главное. Хотелось бы сказать, что меня не сломил и не разбил полный провал моих поисков. Но вранью тоже надо знать меру. И сломил, и разбил. И я вдруг почувствовала себя всем чужой, посторонней, лишней и ненужной.

Но я надеваю маску, я улыбаюсь, охаю и ахаю и вместе со всеми перечитываю страницы, радуясь вместе с моей стаей-семьей, у которой — уж давай, дорогой читатель, смотреть правде в глаза — было доселе мало радости в трудной, короткой и странной жизни.

К тому же, как ни перегружен мой мозг, а его по-прежнему не оставляют заданные Клыком вопросы. Они по-прежнему требуют ответов. И потом, замечал ли ты когда-нибудь, дорогой читатель, что эмоции, особенно негативные, зачастую отступают перед логическими размышлениями? Вот и мне раздумья над новыми загадками помогают сейчас отвлечься от собственной боли.

Почему зашифрована половина страниц?

— Может быть, белохалатники зашифровали то, что хотели хорошенько ото всех скрыть, — голос Клыка звучит по-особому приглушенно. Этим его «ночным» голосом всегда обозначены самые странные и тревожные переплеты, в которые мы попадаем.

— Например, откуда идет финансирование, какие больницы поставляют младенцев, имена сотрудничающих с Институтом фанатиков-ученых. Все ключи к их империи зла, скорее всего, зашифрованы.

— Мать честная! Если все это расшифровать, мы же их с потрохами изничтожим! — Игги уже строит планы. — Это все можно в газеты послать. В Голливуд, пусть кино сделают!

— А меня это не волнует. Мне бы только разыскать мать и отца. Раз и навсегда. Подождите, подождите, вот здесь, наконец, обо мне. — Затаив дыхание, она несколько раз перечитывает страницу, начинающуюся с Н88034гнч (Моника). — Знаете что? Все адреса, которые здесь указаны, все в Вирджинии, Мэриленде и в Вашингтоне. Это все, по-моему, рядом. Правильно? И Вашингтон — это столица, где правительство? Так?

— У меня план. Слушайте, какой я план придумал. — С лица у Игги не сходит мечтательное выражение. Он и впрямь не на шутку разошелся со своими планами. — Сперва встречаемся со всеми родителями. Счастливое воссоединение, объятия, поцелуи и все такое. Потом уничтожаем Школу и Институт и всех этих с… я имею в виду шизиков, которые нам нагадили. Дальше ликвидируем всех ирейзеров. Всех подчистую!

— А что мы теперь будем делать? — неожиданно серьезно спрашивает Газман.

— Я буду делать, что Макс скажет, — заявляет Ангел, — вместе с Селестой и с Тоталом тоже.

Услышав свое имя, Тотал виляет хвостом и лижет Ангелу руку. Что бы там над ним в Институте ни учинили, это, похоже, не испортило его характера. После Ангела он заодно лизнул и Селесту.

Бедному медведю срочно нужна хорошая стирка. И всем нам тоже. Смотрю на свою команду, и меня захлестывает волна благодарности. Мы все вместе. Нам пока ничто не угрожает. Что еще надо от жизни!

— Отправляемся в Вашингтон, — объявляю я свое командирское решение. — Но сперва надо где-то помыться. Разыщем ваших родителей, у нас ведь теперь есть все адреса.

— Эгей! — лихо горланит Газ и хлопает Игги по плечу. Тот подпрыгивает от неожиданности, и я от души хохочу вместе со всеми.

Я так их всех люблю. И так хочу, чтобы они были счастливы. Наверное, это и есть моя путеводная звезда. Но в то же время меня гложет черная тоска. Я сегодня лишила жизни живое существо. Может быть, это был мой брат. Перед нами теперь открыт путь к нашему прошлому, возможно нам предстоит узнать смысл наших жизней. Но я совсем не уверена, что я хочу до всего этого докопаться. Копайся не копайся, а ведь я так и не знаю, кто мой отец и кто моя мать.

Но это все второстепенно. Главное — моя стая. Они моя семья, и я должна сделать все, чтобы их мечты стали явью.

Даже ценой моей жизни.

Поздно ночью, а может быть, уже ранним утром, пробую поговорить с Голосом. Вдруг он все-таки соизволит мне ответить?

У меня к тебе два вопроса. Всего два. Нет, скорее всего, три. О'кей, три. Где мои мать и отец? Почему только на меня одну не было в Институте никакой информации? Почему меня мучают эти ужасные мигрени? И кто ты? Ты мне враг или друг?

Чудеса да и только. Голос отзывается безо всякого промедления:

Это больше чем три вопроса, Макс. К тому же, видишь ли, кто твой друг и кто враг — зачастую вопрос точки зрения. Лично я считаю, что я твой друг, очень хороший друг, который крепко тебя любит. Никто на любит тебя, Максимум, больше, чем я. А теперь послушай. Послушай и запомни, что я тебе говорю. Тебе на роду написано приключение. — Голос закашлялся, точно смутившись. — Необыкновенное, неописуемое приключение. Приключение по-максимуму.

Загрузка...