ЭКСПО-58

Мы тут все вдохновлены Брюссельским проектом

Собственно, нота бельгийского посла в Лондоне от 3 июня 1954 года была официальным приглашением правительству Ее Величества Королевы Великобритании принять участие во Всемирной выставке в Брюсселе, то бишь Exposition Universelle et Internationale de Bruxelles 1958.

Официальное согласие было получено бельгийским послом пятью месяцами позднее, 24 ноября того же года, по случаю визита в Лондон барона Менс де Фернига, генерального комиссара — устроителя выставки. Правительство Ее Величества изъявило свою готовность приступить к подготовительным работам.

То было событие знаменательное — первая ласточка, первая добрая весть со времен окончания Второй мировой войны. Выставка знаменовала собой сближение европейских наций (ранее — воюющих сторон) под знаменем мирного сотрудничества и даже союзничества — в тот самый момент, когда так опасно обострились отношения между странами НАТО и странами советского блока.

Это было время вдохновенного оптимизма, связанного с последними открытиями в области ядерной физики, но и время тревоги тоже. И впрямь, а что, если все эти достижения будут поставлены на службу сил зла, а не добра? Как символ такого парадоксального положения вещей, на Брюссельской выставке, в самом ее центре, предполагалось возвести Атомиум, огромную монументальную конструкцию из металла, спроектированную бельгийским архитектором английского происхождения Андре Ватеркейном. Стометровый Атомиум должен был изображать гигантскую молекулу железа — в природе она меньше в 165 миллиардов раз.

В официальной ноте бельгийской стороны цели выставки были сформулированы следующим образом:

История умалчивает, какой именно была реакция британского министра иностранных дел, когда он впервые прочел сии пафосные строки. Но, как полагает наш герой Томас, господину министру нарисовалась весьма безрадостная перспектива: четыре года напряженной подготовки, обсуждений, бесконечных споров плюс финансовые траты… Наверное, в этот момент послание выпало из его безвольных рук, он устало приложил ладонь ко лбу, выдохнув: «О нет… Вот уж эти чертовы бельгийцы…»

Томас был человеком тихим — и только тем примечателен. Работал он в Центральном управлении информации на Бейкер-стрит. Его сослуживцы называли его между собой «Ганди» — Томас был настолько молчалив, словно принял пожизненный обет молчания. Одновременно, и опять же за его спиной, одна группа секретарш нарекла его «Гари» («уж больно он похож на Гари Купера»[1]), а другая группа звала его «Дерком» — потому что глаза его были «прямо как у Дерка Богарта».[2] Как бы то ни было, обе «конкурирующие группы» сходились на том, что Томас очень красив собой. Кстати, сам он чрезвычайно удивился бы столь лестной характеристике и, скорей всего, не знал бы даже, что ответить по этому поводу. Люди, встречавшие его впервые, отмечали про себя чрезвычайную скромность и мягкость его характера, и лишь только со временем (что тоже не факт) вдруг уловили бы в нем некоторые нотки самоуверенности, почти что самодовольства. А пока все сходились на том, что он «честный надежный парень» и «тихий скромняга».

К 1958 году стаж Томаса в ЦУИ насчитывал уже четырнадцать лет. Он пришел сюда в 1944 году, когда ведомство еще называлось Министерством информации, а ему самому было восемнадцать. Сначала Томаса взяли курьером. Он продвигался по службе уверенно, но больно уж медленно, пока не добрался до теперешней должности младшего копирайтера. Так что на сегодня ему было тридцать два, и бо́льшую часть своего рабочего времени он занимался составлением брошюр по здравоохранению и безопасности жизни — например, советовал пешеходам, как и где лучше переходить дорогу, или предупреждал дохлятиков, что стоит избегать массовых скоплений людей, если не хочешь подхватить простуду. Временами Томас предавался воспоминаниям о своем детстве, сравнивая себя с отцом (тот владел пабом), и приходил к выводу, что сам он очень даже неплохо выбился в люди. Но в иные дни работа казалась ему утомительной и никому не нужной — словно вот уже много лет он топчется на одном месте. В такие минуты Томасу хотелось придумать что-нибудь эдакое, чтобы сдвинуться с мертвой точки.

Нет спору, предстоящая Брюссельская выставка внесла в его работу некоторое разнообразие. На ЦУИ была возложена полная ответственность за разработку содержательной стороны британского павильона. Все засуетились, заскрипели мозгами в поисках ответа на вопрос-головоломку: в чем же состоит это самое «британство», которое следует продемонстрировать на ЭКСПО-58? Потребовались люди, которые смогли бы ответить на этот вопрос. И действительно, что означало «быть британцем» в 1958 году? Никто этого не знал. Британия чтила традиции, с этим не поспоришь. Ее блеск и церемониальное великолепие являлись предметом восхищения по всему миру. С другой стороны, те же самые традиции тянули страну назад, и отсюда — страх перед всем новым. Архаичные сословные отличия и трепет перед вовеки неприкасаемым истеблишментом висели на ногах нации, как гири. Так в какую сторону смотреть — вперед или назад, — описывая это самое «британство»?

Вот это была дилемма! Все четыре года, пока готовилась выставка, министр иностранных дел был далеко не единственным человеком, кто в иные дни, засиживаясь допоздна в своем кабинете, бормотал себе под нос: «Проклятые бельгийцы…»

Потому что ответы на вопросы никак не находились.

Впрочем, кое-какие шаги по направлению к цели все же были сделаны. Для создания национального павильона остановились на кандидатуре архитектора Джеймса Гарднера, чьи дизайнерские идеи на Британском фестивале семью годами ранее вызвали множество положительных откликов. Гарднер очень быстро набросал внешний вид павильона, и все сошлись на том, что это и есть грамотный баланс между прошлым и настоящим. Устроители выставки выделили для английского павильона один из самых выигрышных по ландшафту участков. Вся ЭКСПО-58 должна была сконцентрироваться на плато Хейсель, чуть севернее Брюсселя. С внешним видом павильона определились. Но что будет внутри? Ведь на ЭКСПО съедутся миллионы гостей со всего мира, включая даже африканские страны и страны советского блока. Было совершенно очевидно, что американцы с русскими развернутся — одни «во всю Ивановскую», другие — «во всю сэмовскую». А что же британцы? Какой образ, какой посыл следует донести до гостей, с учетом того, что событие-то планетарного масштаба?

И опять никто не знал ответа на этот вопрос. Все сошлись единодушно на том, что, да, павильон Гарднера будет красив во всех отношениях. Можно было утешаться еще и тем, что всем понравилась идея паба или постоялого двора. Ведь посетителей придется чем-то кормить и поить, и, коль уж национальный характер поставлен во главу угла, то возле павильона следует построить паб. Для не особо сообразительных название паба «Британия» не оставит никаких сомнений в английской идентичности.

Как раз сегодня, в описываемый нами зимний день середины февраля 1958 года, Томас сидел на работе и читал гранки составленной им брошюры «Образы Объединенного Королевства» для продажи возле павильона. Текста было немного, зато он перемежался прелестными оттисками с деревянных гравюр Барбары Джонс. Гранки были на французском языке.

Тут Томас немного засомневался, правильно ли он употребил артикль la в последнем предложении. Может, следует исправить на мужской род? В этот самый момент зазвонил телефон, и телефонный диспетчер Сьюзан оглушила Томаса удивительным известием: мистер Кук, управляющий отдела по выставкам, приглашает Томаса для беседы! К четырем часам.

Дверь в кабинет мистера Кука была приоткрыта, и оттуда слышались голоса. О, эти вальяжные, бархатные интонации уверенных в себе людей! Так могли разговаривать только представители истеблишмента. Томас хотел было постучаться, но его сковал страх. Вот уже более десяти лет он слышит вокруг себя эти голоса, и пора бы уже привыкнуть. Но он все медлил, и рука дрожала. Словно сегодня должно случиться что-то особенное.

Томас стоял перед дверью и боялся.

— Войдите! — отозвался кто-то, когда, наконец, Томас робко постучал.

Он сделал глубокий вдох, открыл дверь и вошел. Первый раз в жизни он попал в этот кабинет, но именно таким он его и представлял: массивная дубовая мебель, кресла и диваны, обтянутые красной кожей, поглощали все лишние звуки, создавая комфортную атмосферу неспешности и покоя. Из двух огромных раздвижных окон, доходящих почти до пола, открывалась панорама на Регент-парк — было видно, как убаюкивающе качаются на ветру макушки деревьев. Мистер Кук сидел за столом, а справа от него, со стороны окна, расположился его заместитель Мистер Свейн. У камина, спиной к Томасу, стоял незнакомый господин. Томас мог лицезреть его розоватую лысину, отраженную в зеркале с золоченой рамой. На господине был костюм из чесаной шерсти, белая рубашка с крахмальным воротничком, но это ничего не говорило бы о статусе господина, если бы не синий галстук, к которому был прикреплен значок то ли Оксфордского, то ли Кембриджского колледжа.

— А, мистер Фолей! — мистер Кук поднялся с места, чтобы поприветствовать сотрудника. Томас растерянно пожал протянутую руку, крайне обеспокоенный столь теплым приемом.

— Спасибо, что заглянули, мистер Фолей, как это мило с вашей стороны. Ведь у вас, как я понимаю, нынче уйма работы. С мистером Свейном вы, конечно же, знакомы. А это мистер Эллис, из Министерства иностранных дел.

Незнакомец повернулся к Томасу и протянул руку. Рукопожатие его было некрепким, словно сомневающимся:

— Рад знакомству, Фолей. Кук много о вас рассказывал.

Томас буквально не верил своим ушам. Поздоровавшись, он растерянно кивнул, не зная, что ответить. Наконец, мистер Кук жестом пригласил его присесть.

— Ну-с… — произнес мистер Кук, глядя прямо на Томаса из-за своего стола. — Мистер Свейн хорошо отзывается о вашей работе над Брюссельским проектом. Похвально, похвально.

— Благодарю вас, — пробормотал Томас, полуобернувшись к мистеру Свейну и почтительно склонив голову. Чувствуя, что на него имеются какие-то планы, он произнес чуть громче:

— Очень интересная работа. Захватывает тебя целиком.

— О да, мы тут, знаете ли, все вдохновлены Брюссельским проектом. До чрезвычайности, уж поверьте, — вставил мистер Свейн.

— Собственно говоря, — продолжил мистер Кук, — именно поэтому мы и пригласили вас для беседы. Свейн, введите мистера Фолея в курс дела.

Мистер Свейн встал со своего места и, заложив руки за спину, начал вышагивать по комнате на манер учителя латыни, который собирается повторять с классом спряжения глагола.

— Как всем вам уже известно, британский павильон будет поделен на две темы. Первая — это, так сказать, официальная часть и наше детище, над которым корпит все Управление информации. Последние несколько месяцев мы работаем как проклятые, и наш молодой сотрудник Фолей не является тут исключением. Он напридумывал бесконечное количество заголовков, составил массу путеводителей и прочее. Работает с искрой, с огоньком. Конечно же, официальный павильон — важная составляющая и с культурной, и с исторической точки зрения. Времени остается немного, но мы совсем не… эээ… я хотел сказать, еще не достаточно состыковали много всего по мелочам. Но… с основными, базовыми требованиями мы уже справились. Главная наша идея — это продать, или, если выразиться иначе, спроецировать образ британской нации. Держа в голове все аспекты — исторические, культурные, равно как и научные. Мы, конечно же, стараемся оглядываться на нашу богатейшую, полную событий национальную историю. Но одновременно с этим мы всматриваемся вдаль, впереди себя, там где… там где…

Свейн запнулся, пытаясь подобрать слово.

— В будущее? — догадался мистер Эллис.

Лицо мистера Свейна просветленно озарилось:

— Да, совершенно верно. Оглядываемся на прошлое, вглядываясь в будущее. Одновременно и то и другое. Ну, вы меня понимаете.

Мистер Эллис и мистер Кук дружно кивнули. Очевидно, они легко представили себе, как можно одновременно оглядываться назад и вглядываться вперед. Они так старались, что совершенно забыли о существовании Томаса.

— Кроме того, — продолжил мистер Свейн, — будет еще отдельный павильон от «Бритиш Индастриз», но это уже совершенно из другой области. Тот павильон формируется Британским выставочным комитетом, их патронируют крупные промышленники. И у них, в отличие от нас, — узкие, целенаправленные задачи. Частная лавочка, так сказать. Уже много других промышленных компаний выказали желание поучаствовать, так что там предполагается наладить живой и, я надеюсь, успешный бизнес. В Брюсселе только один павильон будет финансироваться из частных источников, и, что весьма лестно, это будет именно «Бритиш Индастриз».

— Частная лавочка, говорите? Ну, еще бы. Нация лавочников, — со сдержанной улыбкой, но не без некоторой доли удовлетворения процитировал мистер Эллис.

Мистер Свейн умолк, сбитый с толку подобным комментарием. Какое-то время он просто тупо смотрел в пустой, нерастопленный, несмотря на холодную февральскую погоду, камин. Наконец, мистер Кук помог ему выйти из ступора.

— Ну что ж, все понятно, Свейн. Мы имеем правительственный павильон, промышленный павильон. Что еще?

— А? Ах, да, конечно, — мистер Свейн снова оживился. — Разумеется, это не все. Есть у нас в запасе нечто такое, что будет располагаться как раз между этими двумя павильонами.

Мистер Свейн повернулся к Томасу:

— Ну же, Фолей, не мне же за вас объяснять. Вы прекрасно знаете, о чем идет речь.

И Томас знал, это уж точно:

— Это будет паб. В стиле постоялого двора.

— Именно! — поддакнул мистер Свейн. — Паб. Под названием «Британия». Старинный постоялый двор, до мозга костей пропитанный английским духом, как… как шляпы-котелки, или рыбопродукты, или картофель… Постоялый двор во всей своей красе, со всем присущим ему английским гостеприимством.

Мистер Эллис передернул плечами:

— Бедные бельгийцы, так вот что мы им предлагаем! Сосиски с картофельным пюре? Недельной давности пирог со свининой? И всю эту красоту можно будет запить пинтой теплого горького пива. Все просто выстроятся в очередь, чтобы к нам эмигрировать.

— В 1949 году, — позволил себе возразить мистер Кук, — на Международной торговой ярмарке в Торонто мы отстроили постоялый двор в йоркширском стиле. Он пользовался огромным успехом. Так что есть надежда повторить этот успех. Будем делать ставку именно на постоялый двор.

— Ну, каждому свое, — полупрезрительно произнес мистер Эллис. — Лично я, очутившись в Брюсселе, с удовольствием закажу себе мидии и бутылку бордо. Между тем моей заботой — нашей заботой — должно стать, чтобы этот постоялый двор, или паб, как вам будет угодно, работал на высшем уровне и под грамотным присмотром.

Томас мысленно пытался понять, что значит — «нашей заботой»? Кто был включен мистером Эллисом в этот круг «озабоченных»? Скорее всего, он все же имел в виду само Министерство иностранных дел.

— Совершенно с вами согласен, Эллис. Тут мы с вами абсолютно солидарны. — Мистер Кук порылся у себя в столе, вытащил из ящика курительную трубку из вишневого дерева и засунул ее в рот, явно не имея никакого намерения раскуривать ее. — Но вся проблема с этим пабом — а чей он, на самом деле? Компания «Уитбред» все отстроит и наладит там работу. То есть, в определенном смысле, мы вроде как ни при чем. Но паб-то будет на нашей территории. И восприниматься он будет как часть британской экспозиции. Поэтому я считаю, что… — (мистер Кук затянулся трубкой, будто она и впрямь набита табаком и весело попыхивает). — Думаю, что это проблема.

— Но вполне решаемая проблема, мистер Кук, — возразил мистер Свейн, отойдя от камина. — Определенно — решаемая. Просто мы должны в этом лично участвовать, в той или иной форме: мероприятие должно проходить под эгидой нашего ведомства, и тогда все будет по высшему разряду.

— Согласен, — кивнул мистер Эллис. — В таком случае, господа, вы должны послать туда своего человека, чтобы он вел все дела или хотя бы приглядывал за всем.

Томас чувствовал себя совершенно по-идиотски, не понимая, почему он должен присутствовать при этом разговоре. Еще больше он удивился, когда мистер Кук взял в руки чье-то личное дело в папке из манильской бумаги и стал пролистывать его.

— Ну-с, дорогой Фолей… Я тут просматривал ваше личное дело… И пара-другая моментов навела меня на определенные мысли. Например, тут у вас сказано… — Кук поднял глаза на Томаса, как будто некоторые сведения, прочитанные им о Томасе, были вполне достойны порицания, — …тут сказано, что ваша мать была бельгийкой. Это так?

Томас кивнул:

— Она вообще-то и сейчас бельгийка. Родилась в Левене, но вынуждена была покинуть страну в начале Первой мировой. Ей тогда было десять лет.

— То есть вы наполовину бельгиец?

— Да. Но я никогда не бывал в Бельгии.

— Левен… Там говорят на фламандском или французском?

— На фламандском.

— Понятно. Владеете каким-то из этих языков?

— Я бы так не сказал. Знаю от силы несколько фраз.

Мистер Кук снова уткнулся в биографию Томаса.

— Я тут прочитал про вашего отца… — Кук закачал головой, пролистывая страницы, словно узнал что-то из ряда вон выходящее. — Вы пишете, что ваш отец держит паб. Это так?

— Боюсь, что нет, сэр.

— О… — Мистер Кук вздохнул, и было непонятно: то ли он разочарован, то ли, наоборот, услышал хорошую весть.

— Нет, мой отец действительно лет двадцать держал паб. «Корона и Роза». В Лезерхеде. Но, к сожалению, он умер три года назад. Хотя мог бы еще пожить. Ему не было и шестидесяти.

Мистер Кук склонил голову:

— Прискорбно слышать об этом.

— У него был рак легких. Он много курил.

Все три господина с изумлением уставились на Томаса.

— Недавние исследования доказали, — осторожно пояснил Томас, — что курение может вызвать рак легких.

— Забавно, — хмыкнул мистер Свейн. — Лично я чувствую прилив сил после пары затяжек хорошей сигарой.

Возникла неловкая пауза.

— Что ж, Фолей, — сказал мистер Кук, — представляю, как вам было тяжело. Мы вам очень даже сочувствуем.

— Спасибо, сэр. Нам с мамой его очень не хватает.

— Гм… Да, да, конечно. Всегда плохо, когда умирает отец, — поспешно произнес мистер Кук, слегка раздраженный тем, что его не так поняли. — Но мы-то имели в виду ваш стартовый, если так можно выразиться, капитал. Отец — хозяин пивной, мать — бельгийка. Да вы просто были связаны по рукам и ногам!

Томас не знал, что и ответить на такое…

— Я понимаю, вы вставили это в свою биографию для проформы, — продолжил мистер Кук. — Ну и правильно сделали. Ведь вы молодец — уже многого добились. Разве не так, джентльмены? Наш молодой Фолей проявил изрядную волю и честолюбие.

— Истинно так, — поддакнул мистер Свейн.

— Совершенно верно, — согласился мистер Эллис.

Все замолчали, и Томасу вдруг все стало совершенно безразлично. Он посмотрел в окно, туда, где шелестел парк. Он ждал, что скажет дальше мистер Кук, но при этом душой был уже на одной из тенистых аллей, мысленно прогуливался с Сильвией, толкая перед собой коляску с ребенком. Вот они идут вместе и смотрят на малышку, сладко сопящую, как звереныш в своей берлоге…

— Ну что ж, Фолей, — заключил управляющий отдела по выставкам, захлопывая папку. — Нам совершенно очевидно, что вы — как раз то, что нам надо. Наш человек.

— В каком смысле? — Томас с трудом оторвался от своих грез.

— Вы будете нашим человеком в Брюсселе.

— В Брюсселе?

— Фолей, вы, вообще, нас внимательно слушали? Мистер Эллис уже объяснил, что нам нужен свой человек от ЦУИ, который бы присматривал за «Британией». Кто-то должен отправиться туда на полгода и постоянно находиться в курсе дел. Этим человеком будете вы.

— Я? Но, сэр…

— Никаких «но». Ваш отец двадцать лет держал паб. И вы наверняка хоть чему-то научились у него.

— Да, но…

— Послушайте, ваша мать — родом из Бельгии. В ваших венах течет бельгийская кровь! Вы там будете как дома.

— Да, но как же моя семья, сэр? Я не могу оставить их на такое долгое время. У меня жена. И у нас недавно дочка родилась.

Мистер Кук благодушно махнул рукой:

— Так летите с ними, если вам так охота. Хотя, честно говоря, большинство мужчин ухватилось бы за такую возможность — полгодика отдохнуть от пеленок и погремушек. Будь я в ваших летах, я именно так и поступил бы.

Мистер Кук окинул присутствующих довольным взглядом:

— Итак, решено, господа?

Томас все же попросил пару дней на размышления. Как раз до понедельника. Мистер Кук был немного уязвлен, но согласился подождать.

После этого разговора Томас уже не мог сконцентрироваться на работе и в полшестого отправился домой. Он был так взволнован, что пошел не к метро, а в сторону ресторанчика «Волонтер», где заказал себе полпинты виски с яблочным соком. В «Волонтере» было полно народу и сильно накурено. Скоро за его столик подсела пара — юная брюнетка и мужчина, многим старше ее. У мужчины были усики явно военного покроя, и, судя по разговору, у него был недвусмысленный роман на стороне с этой девушкой, потому что они громко обсуждали свои планы на выходные. Томас очень быстро устал от их откровенной болтовни. Потом в ресторан ввалилась толпа студентов-музыкантов из Королевской академии: завидев в конце зала свободные столики, они чередой прошли мимо Томаса, то и дело задевая его. Томас быстро допил виски и вышел на улицу.

Уже стемнело, погода сильно испортилась. Порывы ветра выворачивали зонт наизнанку. Дойдя до станции Бейкер-стрит, Томас понял, что запаздывает к ужину и нужно позвонить Сильвии. Он нашел телефонную будку, зашел туда и набрал свой домашний номер. Сильвия ответила почти сразу:

— Тутинг, 25–00, слушаю вас.

— Привет, дорогая, это всего лишь я.

— О, привет.

— Как дела?

— Все хорошо.

— Как наша малышка? Спит?

— Нет еще. А где ты? Что за шум в трубке? Ты что, не на работе?

— Нет, я на Бейкер-стрит.

— На Бейкер-стрит? Что ты там делаешь?

— Да вот забежал в ресторанчик. Немного выпил. Если честно, был повод. Ну и денек, скажу я тебе! Меня сегодня вызывали к руководству и просто ошарашили. У меня новости. Дома расскажу.

— Хорошие или плохие?

— Скорее — хорошие.

— Ты во время обеда не заскочил в аптеку?

— Черт. Забыл.

— Ох, Томас.

— Да-да, прости, я совсем забыл.

— У нас закончилась укропная вода. Ребенок все время хнычет.

— Может, спустишься в аптеку Джексона?

— Они закрываются в пять.

— Но разве у них нет доставки на дом?

— Может быть, но уже неудобно звонить. Ладно, дотерпим до завтра.

— Прости дуралея.

— Дуралей, вот уж точно. И ты опоздал к ужину.

— Что там вкусненького ты приготовила?

— Пастушью запеканку. Ждет тебя уже два часа. Ладно, оставлю кусочек, так и быть.

Закончив разговор, Томас вышел из телефонной будки под дождь. Но он почему-то не спешил спускаться в метро. Просто прислонился к стене, закурил, задумчиво оглядывая спешащих мимо прохожих. Томас думал о своем разговоре с женой. Они, как и прежде, нежны друг с другом, но на душе все равно неспокойно. За последние месяцы произошли некоторые перемены в их отношениях. Конечно, это можно объяснить рождением ребенка, их маленькой Джил. Это событие, с одной стороны, сблизило их, конечно, сблизило, и все же… Сильвия полностью погрузилась в материнство — каждый день то одно, то другое. Она словно вытесняла его из своей жизни. Ничего тут не поделаешь… Еще несколько часов назад, глядя из окна кабинета мистера Кука на Риджент-парк, он представлял себе идиллическую картинку, как гуляет со своей семьей… Только какой ты мужчина, если мечтаешь лишь об этом? А как же честолюбие? Как-то утром на работе его коллеги Карлтон-Браун и Виндраш подслушали, как он успокаивал Сильвию, взвинченную тем, что ребенок все время срыгивает после еды. После этого они подначивали Томаса целую неделю. И поделом. Это недостойно мужчины, это просто смешно! В его возрасте нужно думать о более обстоятельных вещах. Например, о своем положении в обществе.

Нет, он будет полный дурак, если откажется от командировки в Брюссель! Когда через пятьдесят минут Томас стоял возле дверей своего дома, окончательное решение было принято. Но он не будет сразу выкладывать все карты. Сначала нужно определиться — поедет ли он один или возьмет с собой Сильвию и ребенка.

Дома за ужином он рассказал «хорошую новость»: ему якобы повысили пенсионные отчисления…